Советский строй рухнул не так уж и давно. Тем не менее вокруг семидесяти лет советской власти создано огромное количество мифов.
Из самых живучих оказался миф о всеобщем равенстве. Мол, население огромной страны жило почти одинаково. Пусть небогато. Но не было в СССР ни жадных олигархов, ни вороватых чиновников с их дворцами и яхтами. Даже генсеки были скромнягами.
В 1960-х годах вальяжный красавец, генерал Новик – последний начальник охраны Сталина – рассказывал мужу и мне (муж был научным руководителем жены генерала, аспирантки Фаины Новик, писавшей диссертацию по послевоенной Германии) на голубом глазу, что Иосиф Виссарионович не разрешил шить себе новой бекеши, ибо счел, что на старой бекеше можно поставить заплатки и носить ее дальше.
Бог с ним, с Новиком, но долгое время и наше ТВ – по всем каналам – сочиняло байки о том, какими скромнягами были генсеки, их жены и дети, какими скромнягами были также члены политбюро и вообще вся номенклатурная рать…
Правда, во времена перестройки мы все ж таки успели узнать, что у скромняги Сталина имелись штук пять огромных поместий: два, кажется, на Кавказе и три в Подмосковье. Узнали также из книги его дочери Светланы, что еду и вино ему привозили спецсамолетами из Грузии…
Узнали мы и о том, что слуг и охранников у Иосифа Виссарионовича было столько, сколько не было, наверное, ни у одного российского самодержца, «помазанника божьего».
Но не буду вперять взор в самый верх. Тем более что, кроме генерала Новика, у меня в высших сферах не было даже шапочных знакомых.
Поэтому о частной жизни номенклатуры расскажу с чужих слов. Но обязательно расскажу, ибо молодым это нужно знать, чтобы наши СМИ не вешали им лапшу на уши.
* * *
Итак, рассказ номер один. Его я услышала от хорошего знакомого Юрия Сергеевича Короткова. Рассказ из эпохи «скромняги» Брежнева.
…Начало осени. Юрий Сергеевич, ответственный сотрудник Мосэнерго, ведающий энергоснабжением центра Москвы (минус Кремль), отдыхает с женой Маргаритой в подмосковном санатории. А в это время Брежнев созывает внеочередной пленум ЦК КПСС. Со всей страны в столицу, а именно в гостиницу «Москва», съезжаются члены и кандидаты ЦК, в том числе первые секретари пятнадцати республик, секретари обкомов и крайкомов. Словом, все удельные князья, владевшие в ту пору нашей необъятной родиной. И, как водилось у такого рода персонажей, они везут в гостиницу «Москва» свою свиту: помощников и референтов, охрану и топтунов, а также обслугу. В том числе и поваров, а к ним наисвежайшие продукты: куропаток-поросяток, икру зернистую и икру паюсную, овощи и фрукты… А к поварам и к поросяткам – морозильники-холодильники, вытяжки-вентиляторы, электроплиты, миксеры-таймеры, кофемолки и кофеварки, тостеры и ростеры, блендеры и электрочайники. И все это заграничного производства, сиречь купленное за валюту.
В тот роковой день, в 7:00 утра по московскому времени приборы, которые еще не были включены в электросеть, включаются. Морозильники-холодильники морозят. Таймеры отсчитывают минуты. Вентиляторы крутятся, вытяжки работают, миксеры замешивают, электроплиты варят-жарят, кофемолки – мелют, блендеры трясутся от усердия, над кофеварками и электрочайниками поднимаются ароматы натуральных кофе-чая.
А сами приезжие гости, члены и кандидаты ЦК КПСС, в партийных неглиже бреют электробритвами «жиллет» свои ответственные физиономии.
И вдруг… все это великолепие замирает. Проводка не выдержала. Авария. Лифты останавливаются между этажами. Плиты, миксеры, таймеры, вытяжки, блендеры, кофеварки и чайники разом выключаются. Бритвы «жиллет» перестают брить. И даже лампочки в ванных и сортирах гаснут.
Катастрофа. И у всех советских вождей и начальников разом встает один вопрос: «Кто виноват?» Кроме, разумеется, израильской военщины, мировой закулисы и американских империалистов.
Вы, конечно, понимаете, что виноват был наш знакомый из Мосэнерго Юрий Сергеевич. Но он чудом спасся. По телефону распорядился, быстро примчался, все наладил. И учитывая, что пленум был внеочередной и что в старой, созданной еще до революции 1917 года энергосистеме Москвы мало кто разбирался, наш милый Юра остался жив и даже не получил инфаркта. Умер не скоро. И своей смертью.
Словом, полный хеппи-энд.
А теперь подумаем. Можно ли себе представить, что в XX веке при нормальном строе политики будут съезжаться в столицу со своими поварами и холодильниками? Какой нормальный строй смог бы выдержать и такие траты, и такую наглость?
* * *
Рассказ номер два, совсем, казалось бы, пустячный, но и он передает нравы частной жизни «скромняг» при советской власти.
Это рассказ нашего с мужем друга Камила Икрамова.
Как-то Камил, человек неслыханного обаяния, закадрил дочку одного из наших вождей (какого – не сказал). И девушка пригласила его приехать к ней на Рублевку, на госдачу, естественно, в отсутствие родителей.
Ради такого торжественного случая Камил отправился в «Националь», самый шикарный московский ресторан того времени, и купил там яблочный пай. Яблочный пай из «Националя» считался тогда эталоном красивой жизни. У него даже упаковка была фирменная, не такая, как у других тортов. И вот приезжает Камил со своим паем на госдачу, минует заранее предупрежденную охрану, и его встречает горничная. Перед тем, как снять пальто, Камил ставит торт на подзеркальник. И горничная спрашивает: «А это что?» Камил объясняет. И тогда горничная говорит: «Зря потратились, молодой человек. Мы городское не едим…»
Я сорок лет занималась германским фашизмом. И знаю, что даже параноик Гитлер мог экспромтом зайти в любое хорошее берлинское кафе и съесть там пирожное с кремом. А еще чаще – зайти в кафе вдвоем с известной красавицей и заказать торт со взбитыми сливками. А уж о министре культуры Геббельсе говорить нечего. Он всячески показывал, что всегда со своим народом. У него на раутах в годы войны, когда вводили карточки, гости отрывали соответствующие талоны, прежде чем приступить к трапезе.
Совсем иначе вели себя наши министры культуры.
Году в 2014 я смотрела на ТВ «Линию жизни» актера Сергея Газарова. И он рассказал, что перед тем, как на спектакль в «Табакерке» пришел Демичев, в театр «завезли буфет». Этот «буфет» запомнили и друзья Газарова, сидевшие на передаче. Никого не удивило, что Демичев – кажется, он был тогда и министром культуры, и членом политбюро – ездит на спектакли со своим «буфетом». А вдруг ему захочется в антракте съесть яблоко или выпить стакан ситро?
* * *
Под конец не удержусь и скажу, что уже, так сказать, «перед заходом солнца», в 1980-х, когда все в советской стране шло вкривь и вкось, система привилегий отлично действовала. В этом я убедилась сама.
Дело было так. Мой единственный сын Алик с семьей уехали насовсем; стало быть, считалось, что я никогда больше не увижу ни его, ни своего обожаемого внука Даню. И вот уже несколько лет, как был болен муж. И чтобы хоть немного рассеяться, забыть свои беды, я решила дней на десять съездить в Ленинград. Друзей там не осталось, а отели на родине встречали простых смертных суровой табличкой на reception «мест нет». И я попросила больного, но еще работавшего Д. Е. устроить мне какое-нибудь пристанище по линии ЦК. Ведь он много лет был лектором ЦК, читая по всему Союзу доклады о международном положении.
…В Ленинград мы приехали вдвоем со знакомой – она остановилась у двоюродной сестры на окраине, мне, благодаря мужу, дали номер в аккуратном особнячке недалеко от Смольного. Оставив свои пожитки – я в особнячке, она у двоюродной сестры, – мы встретились и пошли гулять по городу. День был пасмурный – ранняя весна. И Ленинград в моем сознании – прекрасный и величавый, Петра творенье, град Державина и Пушкина – сразу поразил какой-то своей неопрятной дряхлостью. Даже по сравнению с тогдашней темной Москвой он показался мне облезлым и запущенным…
Обедать я повела знакомую в Дом писателей. С гордостью повела. Но лучше бы мы туда не ходили. Дивный особняк ленинградского Дома писателей был полуразрушен. Красное дерево в раздевалке потрескалось, лестницы скрипели и шатались… И обеда нам не дали, сказали, что уже поздно. После препирательств сунули по тарелке несъедобного супа.
Вечером я, голодная, позавидовала знакомой: какой-никакой харч двоюродная сестра ей обеспечит. А я, дура, даже куска хлеба себе не раздобыла. И вдруг заметила в особнячке на одной из дверей надпись: «Буфет». Вошла – небольшая уютная комнатка была совершенно пуста, но за стойкой оказалась симпатичная буфетчица. А в шикарной витрине я узрела колбасы-сыры, банки-бутылки. Не веря своему счастью, попросила чашку кофе и бутерброд с колбасой.
– А может, вам горяченького? – осведомилась симпатичная буфетчица… – Сейчас поджарю эскалоп. Мигом. А пока выпейте соку. И съешьте бутерброд с икоркой. И больше ни-ни. А то испортите себе аппетит.
Ни в одном московском ресторане в самые благополучные советские времена нельзя было так вкусно поужинать. Но, чем больше я ела, тем больше меня мучили угрызения совести: уже в первый вечер в Ленинграде потратила все деньги… Придется телеграфировать мужу…
Однако счет, предъявленный симпатичной буфетчицей, оказался таким маленьким, что я долго своим глазам не верила. Переспрашивала.
Далее выяснилось, что днем буфет не работает, но зато по пропуску в особнячок можно обедать в столовой Смольного. И даже вместе со знакомой. Так мы и поступили. И все десять дней обедали как люди, ели человеческую еду. Зеленые салаты – ранней весной я их в Москве никогда не видела; протертые супы в суповых тарелках, а не в лоханях, как в общепитовских столовых; на второе – рыба или мясо, которое можно было резать обычными ножами; на третье – не коричневый компот из сухофруктов, а желе, мороженое или просто чашка кофе… Притом за гроши.
И все это великолепие было, как я понимаю, не для крупных ленинградских чиновников, а для партийной мелюзги.
Замечу также, что за время ленинградского пребывания я только один раз встретила в буфете особнячка двух посетителей – это были приятные девахи в чине инструкторов горкома КПСС в каком-то небольшом городке типа Вышнего Волочка. Ленинград был низведен до областного центра.
Уверена, что важных гостей из столицы принимали в других особняках.
И уже в самом конце этой заметки хочу еще раз напомнить людям, которые это забыли или хотят забыть, что все семьдесят пять года существования советской власти у номенклатуры были свои жилые дома, где сидели консьержки и на лестнице не воняло мочой, свои магазины, свои столовые и свои санатории, свои поликлиники и свои больницы, свои парикмахерские и свои… кладбища.
Говоря честно, я во всеобщее равенство вообще не верю: один человек родился в крепкой, любящей семье, здоровым и красивым, другой появился на свет у опустившихся родителей, растет болезненным и туповатым. Ну какое может быть равенство между ними? Или между некрасивой и слезливой старой девой и очаровательной красоткой?
Равенство должно быть одно – равенство перед законом. Равенство возможностей, пусть, так сказать, в разных диапазонах. И еще – обязательное сострадание, обязательная доброта к немощным и страдающим. Плюс уважение к каждой живой твари.
И не надо было врать. Не надо было все на свете скрывать. Не надо было притворяться, что человек без всяких особых талантов, попавший из грязи в князи, жил так же, как жил весь многострадальный народ в СССР.