Глава первая

Захватив Калабрию, Роберт поделил её, наделив всех особо отличившихся в боях вассалов щедрыми наделами. Львиную долю земель, получил от герцога его брат Рожер.

Теперь Рожеру, как графу Калабрии, стоило бы позаботиться об устройстве этих земель, но он, наделённый от природы кипучей и деятельной натурой, не мог долго усидеть на одном месте. Если другие представители семейства Отвилей, наслаждаясь жизнью, спокойно сидели в своих замках и поместьях, только иногда, при случае, отхватывая кусок от владений у зазевавшегося соседа, то беспокойному характеру Рожера, была не по душе такая жизнь. Ему было тесно в Калабрии! Его манил звук битв, захват новых, неведомых земель, просторы, опасности и неизвестность, желание прославиться, и вписать своё имя на страницы истории, как это сделали Александр Македонский, Ганнибал, Юлий Цезарь. В нём, как и в его старшем брате Роберте, сидел неугомонный дух древних викингов, которые по наитию, по желанию, по велению, по зову своей натуры, бросали свои дома и семьи, и отправлялись в дальние морские походы.

Он примчался в Лорителло, и насел на своего брата, наслаждавшегося жизнью, с расспросами:

– Готфрид, расскажи о Сицилии!

Готфрид, пожевав ртом, в котором осталось мало зубов, улыбаясь глазами, принялся рассказывать Рожеру о их давнем походе на остров во главе с Георгием Маниаком. Воодушевившись, чему способствовало большое количество выпитого им вина, он даже набросал план местности, обозначив города, горы, долины и реки, и наплевав на своё калецтво, всенепременно изъявил желание отправиться на Сицилию вместе с ним.

Вернувшись в Реджо, Рожер развил бурную деятельность, расспрашивая о Сицилии всех, кто хоть что-то знал – купцов и монахов, греков и сарацин, паломников к Святым местам, авантюристов и бродяг, попрошаек с улиц и странствующих трубадуров.

Под его руководством, учёные монахи, создали карту острова, подробно записав все рассказы – численность населения городов и их окрестностей, где находятся укрепления и замки, и каковы в них гарнизоны, количество торговых и боевых кораблей, имена и характеристики эмиров и военачальников, где какие реки, горные проходы, колодцы, где есть удобные места на побережье для высадки, что выращивают жители в долинах и на склонах гор, и можно ли там прокормить войско, и многое, многое другое.

– Некогда Сицилия, богатая хлебом, была житницей Рима! – вспомнив рассказы Имогена, увлечённо говорил Рожер своему окружению. – Щедрое солнце и плодородная почва, позволяют там снимать по два урожая в год! И захватив Сицилию, мы никогда не испытаем голода! А излишками хлебы, и всем остальным, на что так богата Сицилия, мы сможем торговать с Пизой, Генуэй, Амальфи и Венецией. Будем поставлять зерно в Рим, Флоренцию и Милан!

Рожер деятельно готовился к походу на Сицилию, пока отбрасывая проблему, которую не знал, как решить. Для переправы и высадки на остров, необходимы были корабли, но нормандцы, потомки древних викингов, предки которых бороздили моря и океаны, уже основательно забыли древнее искусство кораблестроения.

Это обстоятельство, сперва позабавило старого Визигиса, затем вызвало его гнев и оскорбительные насмешки, а после повергло в скорбь, уныние и печаль. Сокрушённо покачивая своей убелённой сединой головой, он шептал:

– Что стало с вами, о, потомки викингов? Как же это так?

Он удалился в одну из таверн Милета, и засел там, уничтожая запасы вина.

Через три дня, он пришёл в резиденцию Рожера, и дыша тяжёлым перегаром, вызвался сам построить корабль, и научить этому делу всех желающих, из числа молодых нормандцев.

Но среди нормандских рыцарей, не нашлось желающих учиться махать топором, строя корабли.

Это вызвало новый всплеск гнева Визигиса.

– И вы называете себя воинами? Тьфу! Вы, развращённое отродье, теперь больше не помышляете о славной битве, не заботитесь о том, чтобы убить как можно больше врагов, а погрязшие в роскоши, думаете только о собственных землях и богатстве! Тьфу! Вы, предпочитаете умирать дома, на соломе, чем под грохот волн или в шуме кровавого сражения! Нет ничего хуже для воина, чем мягкая постель, нежные шёлковые одежды, обильная еда и выпивка! Вы уже не желаете, чтобы скальды воспевали ваши подвиги и достойные деяния, а хотите, чтобы они, восхваляли только ваши богатства! Вы стали похожи на этих трахающихся в задницы греков! Перенимаете их обычаи и образ жизни! Тьфу!

Серло Отвиль встал со своего места, и подойдя к Визигису, положил руку ему на плечо.

– Мы все уважаем тебя, Визигис. Уважаем твою старость, ценим твою мудрость. Восхищаемся твоей славной жизнью. Но сейчас, ты несправедлив. Что для меня роскошь и богатство? Да ничего! Тьфу, на них! Я готов, бросив всё, хоть вплавь пересечь море, чтобы сразиться с достойным врагом! С драконами, великанами, чудовищами! С полчищами сарацин и язычников! Ощутить вкус битвы и радость победы! Или достойно пасть в битве! И все остальные наши рыцари, думают также.

Рыцари из ближайшего окружения Рожера, встретили слова Серло одобрительными воплями и возгласами поддержки.

Визигис покачнулся, то ли от выпитого вина, то ли от тяжёлой руки Серло на своём плече, долго, пытливым взглядом, смотрел в его горящие стальным огнём глаза, затем посмотрел на задумчивое лицо Рожера, и кивнув головой, шатаясь, пошёл в окрестные горы и леса, искать подходящее дерево для строительства корабля.

Проблема переправы через Мессинский пролив, так и осталась пока не решённой. Но за рыцарями, всегда стоят и следуют купцы, и вскоре один из них, Джефрой Сфондрати, пришёл к Рожеру.

– Мы готовы предоставить вам, господин граф, столь необходимые вам корабли.

Рожер, сидя в кресле, напрягся и подался вперёд. А его окружение, загудело переговариваясь.

– Скажем, за одну десятую долю добычи, – подождав, когда стихнет гул, продолжил Сфондрати.

Поднялся новый ропот, громче прежнего:

– За одну десятую долю добычи? А мошна не треснет?

– Ого! Ничего себе!

– Подавишься!

– А если мы тебя подвесим за ноги, вон к этой балке, и даром возьмём твои корабли?! А, купчишка?

– Или начнём жечь раскалённым железом?!

– Вышвырнуть его на хрен! Пускай полетает!

– Нет! В море его, в море! Пускай поплавает!

Рожер поднял руку, не сводя пытливого взора со стоящего спокойно купца, и подождав, когда возгласы прекратяться, сказал:

– Нам нужны большие корабли, на которых можно перевезти не только воинов, но и лошадей. А также, припасы на первое время.

Сфондрати немного подумав, кивнул головой.

– Мы готовы предоставит вам, господин граф, такие корабли. И даже снабдить ваше войско припасами. Сено для лошадей, упряжь и сёдла, зерно, мука, копчённое и вяленное мясо, солённая рыба, оружие и доспехи, всё это, мы готовы вам дать, за одну десятую долю добычи.

Рожер, не сводя глаз с купца, откинулся на спинку кресла, задумчиво почёсывая бороду.

– Думаю, что одной десятой доли, многовато.

Только после полудня жарких переговоров, они пришли к соглашению, что купцы предоставят всё оговоренное, за одну двадцатую часть.

Теперь всё было готово к походу на Сицилию, но тут вмешались другие непредвиденные обстоятельства.

 

Глава вторая

Имоген торжествовал!

Давно задуманная и подготовляемая империей военная экспедиция, увенчалась полным успехом!

Ещё немного, и варварам конец!

Осенью 1060 года, византийская армия под командованием нового катапана Евстафия, высадилась в Южной Италии, застав нормандцев врасплох. В короткий срок, при содействии агентов Имогена, ведь не зря он трудился все эти годы, византийцы взяли Тарент и Бриндизи, Орию и Отранто. Евстафий был опытным военачальником, и, не смотря на все умения и старания Роберта, византийцы оттесняли нормандцев вглубь Апулии.

Перед лицом угрозы, Роберт объявил большой сбор вассалов, и со всех сторон к нему потянулись всадники, пешие воины, повозки, гружённые припасами и оружием. Вильгельму он повелел оставаться на месте, и присмотреть за герцогством Салерно, чтобы эти псы, не вздумали поддержать византийцев. А Рожеру было приказано оборонять Калабрию, и не допустить высадки греков.

Рожер готов был взвыть от досады!

А Апулия запылала в пламени войны, подоженная с обеих сторон. Нормандцы, отступая, сжигали селения сервов и рыбаков, разрушали укрепления и замки, уничтожали запасы урожая, вытаптывали поля, вырубывали сады и виноградники, чтобы ничего не досталось византийцам. Греки тоже не особо чинились, и сотнями казнили тех, кто был заподозрен в сотрудничестве с нормандцами. Дороги украсились крестами, с распятыми на них людьми, гроздья повешенных усеивали деревья, калеки, побывавшие в руках византийских палачей, с выколотыми глазами, с отрезанными носами и ушами, без рук или без ног, толпами бродили по земле, ожидая смерти как милости.

В небольшом городе Моттола, византийцы согнали всех, на кого указали вынырнувшие неизвестно откуда их рьяные сторонники и союзники из числа местных жителей, заперли жителей в большом амбаре в центре города, и подожгли. Огонь быстро перекинулся на соседние здания, и в пожаре и дыму, опьянённые кровью византийцы, начали резню и грабёж города.

Готфрид, племянник Роберта Гвискара, сын его сестры Беатрисы, пока успешно оборонялся в башне на берегу моря, около города Монополи. Тогда византийцы, разозлённые его успехами, зная, что у большинства обороняющих башню есть родня в городе, выгнали из города множество жителей – женщин, мужчин, детей и стариков, и жестоко казнили их, на глазах у защитников укрепления.

В Венозе укрепился Ричард Отвиль, сын Дрого, и несмотря на все старания, византийцы не могли взять этот большой и богатый город.

В Катандзаро, прикрывая дорогу в Калабрию, оборонялся Рауль, сын Готфрида.

Но в январе 1061 года, византийцы осадили оплот нормандцев в Апулии, замок Мельфи.

Роберт, пока греки увязли под Мельфи, собирал в единый кулак свои силы, то переходя в наступление, атакуя и уничтожая отдельные отряды византийцев, то отходил, сберегая армию. Он вновь захватил у греков Мандурию и Ачеренцу, но к его злости и негодованию, некоторые вассалы, не откликнулись на призыв о сборе и заперлись в своих замках и городках.

– Суки! Уж, погодите! Доберусь я до вашего гнилого нутра! Кишки выпущу! Руки-ноги поотрубываю на хрен! Яйца отрежу! Вот только разобью греков.

Рожер в Милете извёлся от тоски и ничегонеделания, и рвался в Апулию, но Роберт пока велел ему сидеть в Калабрии.

Тогда Рожер, осуществил то, о чём мечтал – в конце февраля, помолившись, причастившись, выслушав напутственное слово епископа Джованни, взяв с собою 150 рыцарей и около трёх сотен пеших воинов, он отправился покорять Сицилию.

 

Глава третья

Если нормандцы и забыли искусство строительства кораблей, завещанное им предками, то опыт высадки на враждебный берег, передаваемый из поколения в поколение, помнился, был отшлифован, и прошёл отлично.

Под покровом ночи, в небольшом, стелившемся по воде тумане, корабли под командованием Готфрида Риделя подошли к берегу у мыса Фаро, к северу от Мессины, и начали высадку воинов.

Десяток отлично подготовленных, специально обученных и опытных нормандцев, быстро и без шума захватили сарацинский сторожевой пост на берегу, распологавшийся в высокой башне, служившей также и маяком, вырезав весь его гарнизон. Затем нанесли удар по домику таможни, чиновники которой боролись с контрабандой и взимали пошлины со всех кораблей, проходивших через Мессинский пролив. Таможенники успели забаррикадироваться в помещении склада, отчаянно отбиваясь от непонятно откуда свалившихся врагов, но нормандцы, подтащив бревно, высадили двери, и ворвались в помещение. С этим очагом сопротивления было покончено.

Другой отряд, стремительно атаковал большой загородный дом какого-то сарацинского вельможи, вырезав всех – сторожей, рабов, домочадцев, включая детей, пощадив только гарем вельможи и приглянувшихся им женщин. Под дружные возгласы воинов, сопровождаемые ухмылками, словами и шуточками, оценивающими их достоинства, провожаемые шлепками по ягодицам и похотливыми взглядами, женщины, как законная добыча, были отправлены на корабли. Последующая делёжка должна была определить, кому какая достанется.

И тут случилось непредвиденное!

Обычно дисциплинированные на войне нормандцы, поражённые размерами богатой добычи, захваченной передовыми отрядами на таможне и в домике вельможи, не слушаясь ни приказов Рожера, ни гневных криков Серло Отвиля, не обращая никакого внимания на своих командиров, кинулись небольшими отрядами и группами вглубь острова, желая только одного – жечь, убивать и грабить, надеясь на столь же богатую поживу.

Только к утру Рожер смог собрать вокруг себя всего полсотни рыцарей, и под командованием Серло бросил их на Мессину.

Но гарнизон и жители этого большого, третьего по величине города на Сицилии, уже предупреждённые начавшимся в округе пожарами, криками, лязгами железа, ржанием и топотом коней, потоком беженцев, устремившихся под защиту городских стен, сумели достойно встретить кинувшихся к воротам нормандцев. Теряя людей и лошадей, под яростным обстрелом, Серло вынужден был отвести своих воинов.

Взять Мессину с налёта не удалось. Тогда Рожер подозвал к себе Одо Бриана.

– Возьми всех, кого можешь найти. Всех! Больных, раненных, обожравшихся и упившихся, всех! Стяни их возле себя, и как хочешь, но ты должен построить здесь, на мысе, укрепление от моря до моря, из кольев, из завалов деревьев, ну и всего, что подвернётся под руку. Ты, понял?! Сделаешь все как надо, и я произведу тебя в рыцари! Скоро наши псы, нагруженные по самые уши добычей, потащать свои задницы сюда, а в Мессине, большой гарнизон сарацин, и они, видя наш разброд, обязательно ударят. Обязательно! Мы должны сдержать их.

А сам Рожер, взяв с собою десяток рыцарей, отправился наводить порядок среди своего войска, стараясь как можно быстрее вернуть воинов на мыс Фаро.

Три дня, кроваво-огненным смерчем, нормандцы разоряли окрестности Мессины, Рометты и Милаццо, забирая с собою всё, что им приглянулось. Вскоре на мыс Фаро потянулись тяжёло груженные добычей телеги, вереницы рабов, гнущихся под тяжестью наваленного им на плечи добра, пешие воины, побросавшие щиты и копья, но тащившие тюки с награбленным, рыцари, ведущие нагруженных коней в поводу. Тащили всё – зерно, вяленное и сушёное мясо, бочки с солёной рыбой и маслами, несли охапки убитой и живой птицы, корзины с яйцами и экзотическими фруктами, убранство мечетей и христианских церквей, богато украшенное оружие, доспехи, благовония и специи, тюки с дорогими тканями и одеждой, гнали скот – коров, быков, овец, коз и свиней.

И три дня понадобилось командующему гарнизона Мессины Хасану ибн Джафару, чтобы оценить силы противника и приготовиться к битве. Он вывел свои войска из города, и расположил их на склоне холма так, чтобы их не было видно из лагеря нормандцев. Эмир мудро решил напасть на врагов, когда большая их часть будет занята перевозкой и погрузкой захваченной добычи на коабли.

Одо Бриан подошёл к бросившим копать ров братьям Дилу и Биллу, и начавших горячо спорить о том, кому должно принадлежать богато расшитое серебром седло, из числа захваченной лучниками добычи. Выслушав братьев, ведь это именно он, Дил, свалил стрелой убегающего на превосходном скакуне араба, а Билл яростно возражал брату, что именно его стрела убила коня, а иначе это вот роскошное седло, ускакало бы в неизвестность, Одо принял поистине Соломоново решение, забрав седло себе, и приказав братьям продолжать копать.

Всё-таки, узнав от лазутчиков о собравшейся поблизости армии сарацин, Рожер понимая, что захват Мессины и Сицилии вылился всего лишь в грабительский набег, и сейчас его воины, нагруженные добычей, более думают о сохранении захваченного добра, чем о битве, приказал ускорить строительство лагеря, поторопиться с погрузкой добычи на корабли, и отправил отряд Серло Отвиля из полусотни рыцарей, в небольшой лесок, на вершине полого спускающегося к мысу холма.

 

Глава четвёртая

Видимо Аллах отвернулся от Хасана ибн Джафара и его мусульман, так как, когда они решили атаковать нормандцев, поднявшийся ветер и начавшийся шторм прекратили работы по погрузке добычи на корабли, и все воины находились в лагере, готовые к бою.

Отряд Одо Бриана в основном состоял из наспех набранных сервов и рыбаков из Апулии, пастухов и разбойников из Калабрии, вооружённых дубинами и ножами, без доспехов. Мало у кого имелась куртка из кожи, простые круглые щиты, тоже были едва ли у каждого десятого. Позади них стояли вооружённые более основательно, с копьями, топорами, и щитами, бывшие ополченцы лангобардских городов. Но и здесь кольчуги заменяли простые стёганые куртки, набитые шерстью. Оплотом и опорой отряда, были валлийские лучники, и два десятка нормандских рыцарей, бедных настолько, что не могли позволить себе приобрести коня, и поэтому вынужденные сражаться пешими.

И Одо, окинув свой отряд взором, видя в большинстве лиц страх, перед первым для них таким большим сражением, решил ободрить их речью:

– Эй! Вы же хотите снова увидеть своих жён и детей? Хотите вернуться домой? С богатой добычей? Хотите? Тогда, стойте твёрдо и сражайтесь отважно! Единственная возможность выжить и вернуться домой – это убивать! Убивать безжалостно!

– Клянусь сиськами Святой Агнессы, я буду убивать! – весело крикнул, сверкая глазами, молодой вор из Неаполя Джоццо. – Я буду убивать!

Поток стрел встретил сарацин, а когда они подошли поближе, увязнув в заграждении из заострённых кольев, на них обрушились копья и дротики. В это же самое время, отряд Серло, клином атаковал их с тыла, отрезая дорогу на Мессину, железным тараном смяв задние ряды, а Рожер бросил своих воинов в наступление.

Одо Бриан сражался в первых рядах, ловко и умело разя врагов мечом, оттесняя их щитом, и как все пешие воины, расчищал дорогу рыцарской коннице. Когда сарацины дрогнули, заметавшись, колья были отброшены, и Рожер Отвиль, опустив наносник шлема, потряс копьём, повёл сотню рыцарей на врага.

Одним из первых, пал с коня и был затоптан копытами эмир Мессины Хасан ибн Джафар, и сарацины кинулись в паническое бегство. Разгром был полным!

Бриан быстро сел в седло подведённого ему Тибо под узды коня, взял в руки копьё и щит, и погнал его, постепенно переводя в галоп, вслед удирающим сарацинам. Бегущие, искривляя в страхе лица, прижимая руки к головам, словно стараясь так их уберечь от рязящих мечей, падали под ударами копий, клинков и копыт. Упавших, тут же затаптывали несущиеся во весь опор кони.

Одо упёрся ягодицами в луку седла, вытянув ноги вперёд, до уровня конских лопаток, и нацелил копьё в бегущего сарацина, в ожидание удара изгибающего спину. Удар, рывок копья назад, и враг скрылся под копытами коня. Второго он настиг, когда тот остановился, чтобы перевести дух. Увидев налетающего на него рыцаря, сарацин отбросил своё копьё, что-то быстро и громко заорал на своём языке, а затем поняв, что смерть неумолима, закрыл лицо ладонями.

Рожер, упоённый победой, погнал своих рыцарей вперёд, полагая что теперь, когда Мессина осталась без защитников, он легко, на плечах отступающего врага, влетит в город и захватит его.

Но Мессина, видя разгром своего гарнизона, и не думала сдаваться!

На стены города вышли простые люди из числа жителей – женщины, старики, дети, ремесленники и торговцы, прачки и попрошайки с рынка, чиновники и моряки с кораблей, стоявших в гавани Мессины. Ворота захлопнулись перед носом нормандцев, а со стен начался сильный обстрел.

Напрасно Рожер звал своих рыцарей за собой, желая повести их штурм, маня их новыми богатствами, за стенами этого чёртового города.

– Вперёд мои храбрые воины! Вперёд! Ещё одно усилие, и город падёт! За стенами его, вас ждут сказочные, несметные богатства Востока!

Но нормандцы сейчас более думали о уже захваченной добыче, прикидывая как потратить её с толком, и не хотели лезть в новое сражение, испытывать судьбу, проливать кровь и погибать.

Когда удачно пущенная стрела, вонзилась Рожеру в ногу, и он побледнев, едва не свалился с коня, нормандские рыцари бросились прочь от стен Мессины.

Только в лагере, Рожеру и Серло Отвилям, Готфриду Риделю и Одо Бриану, удалось сдержать панический бег рыцарей. Да и отступать более было некуда. Перед ними клокотало бурное, штормящее море.

 

Глава пятая

Два дня простояли они на берегу, ожидая когда утихнет ветер, и отбивая постоянные и яростные атаки подошедшего войска эмира Энны Ибн аль-Хаваса.

К вечеру первого дня, пошёл сильный, больно секущий, холодный дождь. К утру, он сменился мокрым снегом, усилился ветер, и море ещё более заштормило.

У луков намокли тетивы, да и толку от них уже не было, так как у лучников закончился запас стрел. А Ибн аль-Хавас, приведя под Мессину несколько тысяч воинов, всё кидал и кидал их в атаки, страстно желая втоптать дерзких варваров в прибрежный песок, сбросить их в море, насадить их бородатые головы на колья, и поставить вдоль берега, чтобы это было наглядным напоминанием для других скотов, кто подумает напасть на его владения.

Атака следовала за атакой, сарацины лезли по трупам, ветер бил им в лица, дождь и снег слепил глаза, но понукаемые своими командирами, они шли, их убивали и калечили, на смену им приходили другие, и они всё шли вперёд.

И среди нормандцев пало много достойных и храбрых воинов. Ряды их значительно поредели, и замёрзшие, голодные, но злые, считающие смерть в бою за славу свою, они стойко держались.

Когда колчаны у лучников опустели, Одо сказал Гвилиму Спайку:

– Вы сделали всё что могли, благодарю вас, а теперь уходите в тыл и постарайтесь спаститсь.

Гвилим Спайк, некоторое время смотрел ему в глаза, затем, почесав бороду, вытащил из ножен небольшой меч, потрогов его остроту большим пальцем.

– Молодёжь пусть уходит, а нам старикам, как-то не с руки такое дело. Мы пожили достаточно и видели много, а молодёжь, пусть живёт, и расскажет потом, как мы жили, сражались и умирали.

Лойд, Идрис и Оуэн, поддержали слова Спайка одобрительными кивками голов, и понукаемые ими, ушли в тыл молодые лучники – Хэдин, Гаррет, Кэдок, Морт, и братья Дил и Билл.

Сарацины пошли в новую атаку, и Одо видел, как высоко выпрыгнув, схватил коня за узды Джоццо, и дико скалясь в азарте битвы, всадил нож в бок сарацинского всадника.

Рядом с ним, орудуя большой секирой, сражался молодой лангобард. Он уже зарубил троих врагов, и победно потрясая секирой, стоял на их телах, когда брошенное копьё попало ему в голову, а подскочивший сарацин, рассёк грудь саблей.

Грум, огромный и чёрный, носился среди врагов, внося сумятицу и разрывая глотки клыками. 

Получив удар копья в живот, согнулся и умер кто-то из валлийских лучников. Вроде быть Оуэн. А может и Лойд.

– Жил храбрец, и нет его больше на свете, – сквозь шум битвы, сказал кто-то рядом с Одо.

 Бриан посмотрел на сказавшего, и увидел старого Визигиса, стоявшего рядом с ним, с копьём и щитом в руках.

– Пришло время умирать, молодой Бриан!

– А вот это уж, хрен! – зло выкрикнул Одо, отбив щитом удар, и обрушив меч на голову ближайшего врага. – Мы ещё поживём и посражаемся!

Он вышел немного вперёд, и прикрывшись щитом, из-за него начал рубить наседавших сарацин. Он действовал настолько быстро, чётко и умело, что вскоре около него лежала лишь груда тел поверженных врагов, а остальные, в панике отступили.

– Хорошо! Любо! – кричал Визигис, видя удаль и мощь Одо Бриана. – Дух предков ещё не угас, раз среди нас есть такие удалые молодцы как ты! Чем больше враг храбр и могуч, тем больше славы нам, воинам севера, победившим его!

Воспользовавшись тем, что сарацины пока отступили, готовя новую атаку, Визигис продолжлал говорить:

– Знаешь, старинное правило, завещанное нам предками? Смело вступай в бой даже против трёх врагов, и можешь отступить, только тогда, когда их будет четверо. А что делать, когда на каждого из нас приходиться по десятку врагов, и некуда отступать? Только умирать! Умирать храбро, с честью и доблестью! В чертогах Одина, я встречу своих старых боевых друзей, мы будем пить пенный и хмельной эль, веселиться и вспоминать былые походы и битвы.

– Старый язычник! Благодари Господа Бога нашего, что епископ не слышит твоих слов. А я, пока, умирать не собираюсь.

– Ссал я с горки на епископа и на всех священников! И что, никак ты себе два века жизни отмерил, а, Бриан?

Одо, опустив голову, немного подумал о словах старого Визигиса.

– Нет, все мы смертны, и от судьбы не уйдёшь. Но моя слава, не так пока велика как у тебя, и мне не стоит спешить в чертоги Одина. Вот проживу столько, сколько и ты, ведь говорят, что тебе более ста лет, а тогда можно и умирать.

– Ха-ха-ха! – Визигис зашёлся скрипучим старческим смехом. – Ха-ха-ха! Говорят… Много чего говорят… Я и сам уж не помню, сколько минуло моих лет. Они снова лезут!

После полудня второго дня противный ветер утих, и можно было уходить. Даже перед лицом нависшей опасности и смерти нормандцы не отказались бы от добычи, и сейчас отбирали для погрузки на корабли только самое ценное. Но первыми, верные братскому долгу, они отправили на корабли раненых.

Хромая, закусив губу от боли, бледный, опираясь на копье, подошёл граф Калабрии Рожер Отвиль, и встал рядом с Одо и Визигисом.

– Я уйду последним, – прошептал он слабым голосом. Бриан и Визигис, приняв это как должное, кивнули головами.

Сдерживая натиск сарацин, отбивая постоянные атаки, неся потери, остаткам нормандского войска, удалось погрузиться на корабли.

На берегу, гарцуя на белоснежном скакуне, беснуясь и плюясь от бешенства, носился эмир Ибн аль – Хавас.

 

Глава шестая

На этом беды нормандцев не закончились. В проливе их атаковал флот сарацин из Мессины.

– Вовремя мы ушли! – перекрикивая шум ветра и волн, сказал Готфрид Ридель. – Бог за нас! Ещё бы немного задержались, и арабы захватили бы наши корабли у мыса Фаро. А так, мы попробуем уйти!

– А сможем? – спросил Рожер.

Ридель, видя, как быстро мелькают вёсла на сарацинских кораблях, как они отрезают их от берегов Калабрии, неопределённо пожал плечами, а затем ответил:

– Постараемся.

Зная безудержную силу и ярость нормандцев в ближнем бою, сарацинские корабли не отважились подойти к ним, и издали начали засыпать их стрелами и метательными снарядами.

– Поднять щиты! Налегай на вёсла веселее, черти! Рулевой, левее держи!

Смертельный дождь сыпался с неба, и на палубах стали падать раненные и убитые.

Сарацины перешли на обстрел зажигательными стрелами, чтобы вызвать пожары на кораблях нормандцев. Дымно чадя и потрескивая, одна из таких стрел воткнулась в мачту над головой Рожера, а ещё две, принял на щит Одо Бриан. Получил такую стрелу в глаз и рыцарь Гильом. Дико крича, он повалился на палубу, катался по ней и бил ногами, стараясь выдернуть из глазницы всё ещё горящую стрелу.

Начался пожар на корме впереди идущего корабля, и огромный столб чёрного дыма, взлетевший в небо, а затем, прижатый ветром и лёгший к воде, закрыл видимость сарацинским лучникам. К счастью, выбросив за борт всё, что могло гореть, пожар вскоре был потушен, но и сарацины, воспользовавшись этим, возобновили обстрел.

На корабле Риделя, вспыхнув, загорелся парус. Срубив канаты, его сбросили в воду.

Камень, попав в верхний край борта, развалил его, убив пятерых гребцов.

Горела мачта на корабле, шедшем следом за ними. Ещё два столба дыма, виднелись на других кораблях.

Напуганные дымом и пламенем лошади, жалобно ржали, рвали привязь, и отчаянно молотя копытыми, бросались за борт. Воины, со слезами на глазах, перерезали горло своим взбесившимся боевым коням. 

Стараясь выйти из-под обстрела, корабли нормандцев сбились в кучу, а затем, нарушив строй, начали разбредаться по морю.

Видя горестное положение нормандцев, сарацины рискнули подойти ближе. Первым был атакован концевой корабль, на который навались две сарацинские галеры. Так и осталось неизвестным, кто из последних защитников этого корабля, когда все его товарищи полегли в битве, кинул факел в сложенные на палубе бочки с маслом. Сильный хлопок, и огромный столб бушующего и всё пожирающего пламени, накрыл все три корабля. Обгоревшие, обезумевшие от страха сарацины, спасаясь от огня, поглотившего корабли, прыгали за борт, чтобы найти свою смерть в холодных водах моря.

К ним приближались три сарацинских корабля. Видя, что уйти не удастся, Ридель приказал бросить вёсла, а Рожер, сказал:

– К оружию воины! Смерть в бою лучше бесчестья!

– Не посрамим славы и памяти предков! Только доблесть бессмертно живёт, ибо храбрые славны вовеки! – громко выкрикнул старый Визигис.

– Бог смотрит на всех нас! На небесах наши души ждёт Всевышний! – осенив воинов крестным знамением и беря в руки щит и копьё, сказал маленький священник отец Жиром.

Доблесть, отвага и опытность нормандцев, сказались и в этой битве. Словно разъярённые дикие звери, они кинулись на сарацин, рубили и кололи их, давили и били щитами. И как это не раз бывало, враг не выдержал яростного напора этих воинов с севера, и с криками начал панически оступать.

Тяжело дыша, удивляясь, что уцелел в этой безумной битве, Одо склонился над телом Рожера Отвиля.

– Жив! Граф жив! – далеко по морю разлетелся его крик.

Раненного в плечо и в голову Рожера, бережно подняли на руки, и ступая по телам павших, перенесли на корму, где и положили, загородив от обстрела щитами.

Готфрид Ридель, морщясь от раны в боку и зажимая её рукой, подошёл к находящемуся в сознании Рожеру.

– Руль повреждён, паруса нет, тех кто не ранен, и может грести, осталось слишком мало. До Реджо нам не дойти. Постараемся дойти к ближайшему берегу, а там, как Бог даст.

Рожер, прикрыв глаза, выразил согласие со словами Риделя.

 

Глава седьмая

Им повезло. Спустившаяся ночь разъединила враждующие корабли, сменила боевой гнев людей на заботу о ранах и раненных, на починку повреждений, на рассказы о том, кто что видел, пережил и испытал.

Привалившись спиной к борту, беспрестанно сплёвывая сгустки крови, сидел Готфрид Ридель, с безучастным видом глядя, как отец Жиром перевязывает его рану.

Джоццо баюкал свою рассечённую от запястья до локтя руку.

Гвилим Спайк, горестно качая головой, снарядил в последний путь погибшего в бою Идриса, и ждал священника, чтобы тот прочёл над телом сопутствующие молитвы.

Плакал Тибо, ласково гладя шерсть раненного Грума. Пёс, глядя на него полными слёз, ласковыми глазами, не выл и не скулил, а только едва слышно постанывал. 

Два нормандских рыцаря, отец и сын, словно давно не виделись, стояли молча, обнявшись, у мачты.

Всевышний был милостив к ним, они не налетели в темноте на рифы, и корабль, шурша днищем о песок, вполз на берег. Вознося хвалы Господу Богу, падая на колени и целуя землю, они, перенеся раненных и добычу, расположились на этом песчаном отрезке суши, со всех сторон окружённом высокими скалами.

– Утром найдём дорогу, а пока, разбивайте здесь лагерь. Срубите мачту, тащите всё, что может гореть, и разожгите костры. Нам надо обсушиться и обогреться. Раненных несите вон туда, под скалы, там можно укрыться от ветра, – на правах старшего распоряжался Одо Бриан.

Быстро, используя масло, разожгли два больших костра, укрыв их щитами от ветра, для сохранения тепла, и для того, чтобы их не было видно с моря, на случай появления корабля сарацин. Мокрое дерево с корабля горело плохо, и Одо послал людей по берегу, для поиска хвороста.

Один из воинов, Квирим, притащил к костру какуе-то большую и овальную деревяшку.

– Вот, что удалось найти. Кто-нибудь знает, что это такое?

Уно, бывший мастер-оружейник из Тарента, взял деревяшку в руки, покрутил, посмотрел, и безошибочно определил:

– Скутум, щит древнеримских воинов-легионеров.

– Там было ещё это, – и Квирим протянул покрытую ржавчиной крестовину меча.

– А это – гладиус, меч тех же легионеров.

– А ещё там валяется череп и кости.

– Не повезло бедняге, – сказал Уно, отшвыривая прочь остатки гладиуса и кидая в костёр скутум.

– Холодно. Чертовски холодно, – сказал принесший к костру с корабля бочонок с вином молодой нормандский рыцарь Рауль. – Прям как на севере.

– Да, ужасно холодно.

– Ветер, аж до костей пробирает.

– Что вы знаете о севере? – спросил Визигис, принимая у Рауля бочонок и вытягивая пробку. – Что вы знаете о севере? Вы, рождённые в Нормандии, а большинство из вас вообще здесь, в Италии. Что вы можете знать о нашем севере? Наш север, это край скал-исполинов, занесённых снежными бурями, где при неплодородной почве, нам с трудом приходилось отвоёвывать себе жизнь. Скрежет ледников и грохот лавин, в длинные, озарянённые сиянием небес, ночи. Рёв разъярённого прибоя, в скалистых бухтах моря. Затем, наступление лета, которое окутывет скалы и горные кряжи ароматом зеленеющих берёз, когда все выше и выше поднимающееся солнце зажигает свои радуги над пенящимися водопадами и отражается от ледяных равнин с ослепительным блеском, наполняя их хрустальные впадины прозрачным голубоватым сиянием. Именно там родились мы! Именно природа севера, наделила нас свирепостью и железной твёрдостью, яростью в бою и отвагой! И именно природа севера, сделала нас ужасом всех прибрежных морей и рек!

У другого костра, где сидели простые воины, отец Жиром рассказывал удивительные вещи.

– В мире существует птица Феникс. Когда ей исполняется пять раз по сто лет, она летит в кедры ливанские и извещает о своём появлении священнослужителей города Гелиополя, затем опускается на жертвенный алтарь, украшенный вечнозеленым плющом, и тогда огонь пожирает её. Однако уже на утро, в жертвенном пепле появляется червь, превращающийся спустя некоторое время в птенца, а из него вырастает впоследствии новая ширококрылая птица Феникс.

Утром они нашли тропинку, поднимающююся среди скал, и уже через четыре дня были в Реджо. Раненного графа Калабрии Рожера Отвиля, внесли в город на носилках.

В последующем, хронист деяний норманнов в Южной Италии Вильгельм из Апулии написал: «Будучи ранен, он вынужден был отступить, и заливаясь слезами, горестно оплакивал свои несбывшиеся мечтания о победе».

И всю свою долю добычи, в благодарность за счастливое избавление, Рожер пожертвовал на строительство собора в Реджо.

 

Глава восьмая

Гнойники благополучно прорвали, лихорадка отступила, и в середине апреля Рожер сумел сесть в седло. И уже через неделю, отправился к Мельфи, где Роберт собирал все свои силы.

За это время Роберт, отбросив византийцев, снял осаду с Катандзаро, с Венозы, сумел деблокировать гарнизон своего племянника Готфрида, оборонявшегося около Монополи, и решил нанести врагам решительный удар.

Он весьма сухо и неодобрительно встретил своего младшего брата. Рожер, чувствуя свою вину, старался держаться молодцом, дерзко и вызывающе, но под суровым взглядом Роберта поник, опустив голову.

– Скольких ты потерял? – вместо приветствия спросил Роберт.

Рожер, не поднимая глаз, тихим голосом начал отвечать:

– Более семи десятков. Гильом из…

– И это сейчас, когда у нас на счету каждый воин?! Ты знаешь, что против нас собралась десятитысячная армия византийцев?! Знаешь? Тогда какого хрена, тебя понесло на Сицилию?

– Сицилия наша. Тебе даровал её папа – попробовал оправдаться Рожер.

– К чёрту папу! – оглянувшись на разбирающего какие-то свитки Маркуса Бриана, понизив голос, сказал Роберт. Взяв Рожера под руку, он вывел его из палатки, и прогуливаясь, продолжал говорить:

– Папа бросил нам Сицилию, как кость бросают собаке. Чтобы мы увязли там, и не мешали Риму творить свои дела на севере. Ты знаешь, что папа подмял под себя Милан, отправив туда епископа Луккского Ансельма и проповедника Петра Дамиани? Ты знаешь, что в Риме уже договорилсь о союзе с маркграфом Тосканы Готфридом Бородатым? И что Гильдебранд отправил своих эмиссаров к императорскому двору, стремясь примириться с Западной империей?

Заметив, что Рожер старается не хромать, но всё же осторожно наступает на раненную ногу, Роберт остановился.

– Ты знаешь, что настоятель Монте-Кассино аббат Дезидерий, конечно же, по наущению Рима, пытается примирить Ричарда Капуанского с герцогством Гаэта? Ричард в бешенстве, ведь Гильдебранд обещал ему это герцогство! И я не удивлюсь, когда узнаю, что Рим, договаривается за нашей спиной, с Константинополем!

Воспользовавшись паузой в их разговоре, к ним подошёл элегантно одетый, высокий и худой человек.

– К Вашей милости, господин герцог. Меня зовут Ансальдо ди Патти, и я только вчера прибыл из Рима.

Роберт и Рожер, удивлённо глянули на этого молодого хлыща, мол, лёгок на помине представитель Рима, обряженного по последнему слову моды – в шапочку, обшитую мехом горностая, тунику, с узорами золотой нитью, шёлковые чулки-шоссы, сапожки, из нежной телячьей кожи, и, несмотря на довольно таки тёплую погоду, шерстяной плащ, тоже обшитый мехами, на его открытое и чистое лицо, опушенное небольшой, чёрной бородкой, и замерли, в ожидании продолжения.

– В Риме, – продолжил ди Патти, глядя своими тёмно-оливковыми глазами южанина, в голубо-серо-зелёные глаза северян, – есть люди, группа людей, которые заинтересованы в том, чтобы вы, овладели Сицилией. И я могу оказать вам в этом поддержку и содействие. Достаточно сказать, что в Мессине у меня есть люди, которые в нужный момент, могут открыть ворота города.

Это была ещё одна правда Рима. При расколе церкви, папа Римский, и поддерживающие его иерархи, лишился власти над половиной христианского мира, а церковь, значительных доходов. Инновация в выборе папы, введённая партией реформаторов, привела к тому, что церковные общины Германии, Франции, Англии, испанских королевств, и других, не могли разобраться, кто есть кто. Следует ли считать папой того, кто не утверждён императором Запада, или, отныне папа утверждает императоров? И они перестали пересылать в Рим церковные сборы. Но Рим, крайне остро нуждаясь в финансировании, решил способствовать нормандцам в завоевании Сицилии, чтобы распространить свою власть на этот остров. Также, легаты папы, явно и тайно, отправились туда, где западное христианство, сталкивалось с восточным – на Русь и на Балканы. Представителей папы видели при дворе Великого князя Киевского Изяслава I, у короля Хорватии Петара Крешимира IV, в окружении великого жупана Сербии Михайло Воиславлевича, среди правителей Венгрии, Польши, князей Болгарии, в Южной Италии, Греции, в Малой Азии.

Роберт, глядя на ди Патти, дождался, пока тот склонит голову в смиренном поклоне, отослал его прочь жестом руки. Затем, положа руку брату на плечо, и заметив, как тот поморщился из-за раны, убрав её, повёл Рожера далее по лагерю.

Он остановился, якобы заинтересованный тем, как Тибо прилаживает на Грума панцирные доспехи, желая уберечь своего пса от новых ран. Чуть далее, тренировались лучники, набранные в Апулии и Калабрии, под руководством Гвилима Спайка.

– Воистину, коварство Рима, превосходит в подлости греков, и наши маленькие хитрости.

А Рожер, решил брать быка за рога.

– Апулия, разорена войной! Здесь в городах, которые по несколько раз переходили из рук в руки, нечем поживиться! Население голодает! Скоро, нужду голода познаем и мы! А на Сицилии, нетронутой войной, есть обширные запасы хлеба и продовольствия! Там, есть богатая добыча, на которую мы можем вдоволь купить зерна и остальной жратвы! Захватив Сицилию, мы навеки прославим свои имена, приобретём богатые земли, и, к дьяволу Рим, мы захватим Сицилию для себя!

Роберт улыбнулся, видя и чувствуя в брате родственную душу.

– Я, именно это и собирался сделать, после того, как разобью греков. Идём, я тебя кое с кем познакомлю.

 

Глава девятая

Они прошли в самый конец лагеря, где у склона горы, в тени оливковой рощи, был разбит, огороженный частоколом, другой, небольшой лагерь, у ворот которого и на стенах, охрану несли сарацины.

Роберт и Рожер беспрепятственно прошли через охраняемые ворота, и остановились перед большой палаткой, откуда доносилась музыка, были слышны возбуждённые крики и повизгивания женщин, и стали ждать, пока об их прибытии доложит слуга.

Из палатки сначала выскочили пятеро, облачённых в доспехи и вооружённых воинов, затем высыпало с десяток слуг, и только после них, в окружении прислужников и рабов, благородно и чинно, вышел какой-то араб. Он окинул нормандцев взглядом, и слегка, кивком головы, поклонился им.

– Рожер, позволь тебе представить, эмира Катании и Сиракуз, достопочтенного Ибн ат-Тимнаха. А это мой брат, граф Калабрии, Рожер.

Ат-Тимнах, невысокий, коренастый, подняв свои глаза вверх, посмотрел на Рожера.

– Я слышал о тебе, – тихим, едва слышным голосом, сказал он. – Ты нагнал хорошего страха на Ибн аль-Хаваса, этого презренного пса, недостойного того, чтобы его носила земля. Жаль, что тебе не сопутствовала удача в твоих начинаниях.

Жестом руки Тимнах пригласил их присесть к уже вытащенному и уставленному фруктами и вином столу.

– Откуда здесь взялся этот араб? – успел Рожер шепнуть на ухо брату.

– Прибыл к моему двору в феврале, как раз перед твоим рейдом на Сицилию.

Несмотря на то, что был Великий пост, гости выпили по бокалу вина. Сам Тимнах, ограничился ключевой водой.

– Я, Ибн ат-Тимнах, сын…, наследник…, представитель…, правитель…

Рожер пропустил мимо ушей длинное перечисление предков Ибн ат-Тимнаха и их деяний. Он весь обратился в слух, только когда Тимнах перешёл к сути.

– Этот паршивый выблядок хромого и блохастого верблюда, трахнувшего запаршивевшую ослицу, Ибн аль-Хавас, чтоб он сдох в боли и мучениях, отдал мне в жёны свою сестру. Я то думал, что этот шакал, хочет жить со мною в мире и согласии… О-о-о, как же я заблуждался! Жаль, что я так поздно узнал обо всём! Эта блядливая сучка, сестра Хаваса, которая трахалась со своим братом и со всей своей роднёй, извела ядом моего брата и моего старшего сына! Натравливала на меня моих эмиров, плела интриги и заговоры! И хотела, убить и меня, чтобы этот гнус Хавас, завладел моими землями! Я поздно узнал обо всём, и эта тварь, предупреждённая кем-то, сумела сбежать под крылышко к своему братцу. Я пришёл под Энну с войском, требуя голову этой гнусной твари, погубившей моего брата и сына, но…

«Под Энной, Хавас разгромил тебя к чертям собачьим, и ты прибежал сюда» – додумал Рожер.

Между тем, Тимнах, переведя дух и отпив немного воды, продолжил:

– На Сицилии, у меня есть верные люди. Есть! Те, которые пойдут за мной! Есть золото и серебро! Я предоставлю вам всё, лошадей и провиант, повозки и тягловых животных, открою перед вами ворота крепостей, предоставлю вам власть над всей Сицилией, только если вы, подарите мне голову этого ничтожного Ибн аль-Хаваса и его падлюки сестры!

Это было сильное заявление, и Рожер даже слегка откинулся назад на табурете, искоса глядя на старшего брата, задумчиво поглаживающего бороду. Наверняка, он уже раннее слышал это слова Тимнаха, и сейчас привёл его сюда, чтобы и он послушал и оценил их. Можно ли доверять Тимнаху? Есть ли у него сила на Сицилии? Прислушаются ли к его словам, эмиры, засевшие в городах и крепостях? Сможет ли он предоставить всё то, что обещает?

С быстротою молнии Рожер обдумывал слова Тимнаха, вспоминая всё, что сам знал о Сицилии, анализируя и сопостовляя. Придя к выводу, он ещё некоторое время смотрел на араба, а затем, переведя взгляд на брата, утвердительно кивнул головой.

– Быть посему! – весело и задорно вскрикнул Роберт вставая, и так ударил ладонью по столу, что дребезжа посудой, стол подпрыгнул и перевернулся.

– Но сперва, мы нанесём удар по византийцам!

 

Глава десятая

Едва подёрнутое дымкой, озарённое лучами восходящего солнца, начиналось воскресенье. День, когда церковь, объявляет божественное перемирие, запрещает грешить и проливать кровь под страхом проклятия и отлучения, и призыает только молиться. К тому же, был Великий пост, пару недель оставалось до Пасхи, и в этот период, также как и в Рождественский пост, церковь запрещала все военные действия и согрешения.

Но Роберт торопился, и не собирался следовать канонам и правилам.

– Наш добрый друг, наместник Святого апостола Петра на земле, папа Римский Николай, замолить все наши прегрешения, вольные или невольные, так как он, ближе всех к Господу Богу нашему Иисусу Христу, чем все мы, скромные и добропорядочные христиане!

Окружённый большой свитой священников в полном облачении, вперёд войска вышел духовник герцога Апулии и Калабрии Маркус Бриан, держа в руке высоко поднятый большой серебряный крест:

– Но и мы, братья мои, вознесём мольбы свои Богу, о даровании победы! Ждёт нас, дело Божье! Дело, к коему следует приступать с чистым сердцем, помолившись! На колени, верные христиане! Помолимся!

Нормандское население в Южной Италии значительно увеличилось, авторитет Роберта был на высоте, и он собрал под Мельфи всех. Тех, кто отказывался, он смог силой и угрозами, принудить присоединиться к нему. Пришло даже войско из Капуи, под командованием барона Олафа Бриана. И сейчас, под его знамёнами, находилось более трёх тысяч рыцарей. Впереди, густыми рядами, стояло около пяти тысяч пехоты. Силы, практически равные византийской армии катапана Евстафия.

– Удивительно! Я слышал, что король Франции Генрих (Генрих I (1012–1060), король Франции в 1031–1060 гг., из династии Капетингов), со всех своих земель, едва ли набирал три-четыре сотни рыцарей, и две-три тысячи мечников, копейщиков, лучников и арбалетчиков! Его вассалы, не особо поддерживают короля. А здесь, мы видим поразительную мощь и силу! Я готов поспорить, что могущественнее герцога Роберта, нет более правителя в христианском мире! – громко и горячо восклицал своим людям Ансальдо ди Патти, стремясь, чтобы его слова достигли слуха герцога.

Роберт, гордый и довольный собою, тронув коня шпорами, поднялся на небольшую возвышенность, и сперва окинул взглядом своё войско. Поистине, сила, с которой должно и надобно считаться!

Помня урок, полученный при захвате Реджо, когда он, приняв врагов за своих воинов, едва не стал жертвой или добычей греков, Роберт повелел, всем своим вассалам, графам и баронам, иметь штандарты и знамёна, на которых были бы изображены их цвета и гербы. А простым рыцарям и воинам, велено было, иметь такие эмблемы на щитах и на доспехах. В окружении особого отряда, развевалось его собственное знамя, с изображённым на нём гербом Отвилей.

И теперь, открывшаяся перед ним картина, радовала взор! Сотни значков, штандартов и знамён, с изображёнными на них гербами графов и баронов, многотысячные, раскрашенные в цвета своих сеньоров, щиты рыцарей и пехотинцев, вся эта масса людей, воинов, готовых кинуться в бой по его сигналу, которая пойдёт за ним хоть на край света, пленила и радовала взор Роберта!

«Да с такой армией, я сокрушу весь мир!».

Прилетевший от византийцев большой камень с катапульты, упавший, взрыхлив землю слева от него, отбросил его радужные мечты, вернув Роберта к реальности.

Он перевёл взгляд на выстроившееся войско византийцев. На лучников с Крита, и пращников с Родосса, мечников и копейщиков с Ионии и Кападокии, на армянскую пехоту, и на стоявших густыми толпами болгар, на греческое ополчение, пытавшееся соорудить что-то вроде фаланги. На поблескивающих доспехами, стоявших позади, грозных, закованных в броню катафрактариев, и на крутящихся на флангах, на своих маленьких и косматых лошадках, конных лучников половцев, и жестом руки подозвал к себе Рожера.

– Твоей пехоте начинать. С Богом!

Пехота, отлично справилась со своей задачей, открыв проход в оборонительных сооружениях византийцев, и сотрясая землю копытами, в атаку, выстроившись клином, пошли три тысячи рыцарей.

Греческое войско, дрогнуло и побежало, едва заметив этот, ощетинившийся копьями, надвигающийся на них вал.

До самой тьмы ночной, упоённые кровью нормандские рыцари, преследовали и уничтожали, рубя, коля, топча копытами византийцев. Катапан Евстафий, был пленён. Части его войска, удалось отступить к Бари, а остальные, усеяли телами поля, долины и холмы окрест Мельфи.

Устало покачиваясь в седле своего измождённого, в клочьях пены коня, вытирая меч от крови о его гриву, Одо Бриан, произнёс:

– Ну, по крайней мере, те места, где мы навалили греков, не придётся удобрять в этом году. Дерьма, хватит.

 

Глава первая

Олаф Бриан, снова поймал себя на мысли, что в последнее время, он всё чаще и чаще, подумывает об уходе в монастырь.

Ему уже перевалило за семьдесят, он много чего повидал в жизни, но сына так и не нашёл, и пора бы уже, пора, в монастырь, покаяться и замаливать грехи. Уже, не вызывало у него восторга предстоящее сражение, вино и пиво не веселили душу, женщины не грели тело, накопление богатства, золота, серебра, титулы, замки и поместья, казались тщетной, напрасной суетой.

Все дни, после возвращения из-под Мельфи, он сидел во дворе своего хорошо укреплённого дома вблизи Капуи, невидящим взором глядя на снующих слуг и рабов, наслаждаясь далёким колокольным перезвоном церквей, монастырей, соборов, и предаваясь воспоминаниям.

Вот его отец, верный соратник герцога Нормандии Ричарда I Бесстрашного (герцог Нормандии с 942 по 996 гг.), привёз его, пятилетнего, в данный им феод Бриан. Олаф плохо помнил своего отца. Детские воспоминания сохранили только его высокую и могучую фигуру, крепкие руки, густо заросшее бородой лицо, и запахи кожи, железа, масла и пота. Отец погиб во время похода в Бретань, когда Олафу едва исполнилось семь лет. Спустя два года, огненная лихорадка забрала его мать. Так, в девять лет, он стал бароном Брианом, старшим в роду, на плечи которого взвалились все заботы о семье, о младшем брате Рейнольде и двух сёстрах. И на эту, как считали землю без хозяина, накинулись хищные соседи, и юному Олафу, приходилось практически постоянно, во главе своих рыцарей, защищать родные земли и дом. Туго приходилось ему. Очень туго. Только прибытие давнего отцовского побратима, славного воина Ольберта Датчанина, и заступничество герцога Нормандии Ричарда II Доброго (герцог Нормандии с 996 по 1026 гг.), позволили Олафу, его брату и сёстрам, выжить, и сохранить свои владения.

Вот он жениться, на прекрасной светловолосой Гедвиге, из знатного рода де Крепон. Короткие, пролетевшие словно миг, месяцы счастья, и вот он уже, в 1018 году, под предводительством Рожера де Тосни, отправляется в поход в Каталонию.

Они поступили на службу к графу Барселоны Беренгеру Рамону I, вернее, к его матери Эрмесинде, управляющей графством на правах регентши. Каталония, только недавно заявила о своей независимости, отказавшись подчиняться королю Франции, и теперь остро нуждалась в помощи опытных и искусных воинов, чтобы отразить лезущих со всех сторон врагов. Да, Олаф помнил эти удачные походы на Денийский эмират, на Кордову и на Серверу, первую богатую добычу, которую он захватил и первую серьёзную рану на берегу реки Гая.

Он сунул руку под рубаху, и почесал занывший старый шрам на правой стороне груди.

Потом была женитьба Рожера де Тосни на дочери Эрмесинды Аделаиде, ещё пару лет службы в Каталонии, и такое желанное возвращение домой.

Он вспомнил, может быть, самый прекрасный момент в своей жизни, когда вышедшая встречать его Гедвига, подвела к нему за руку его сына. Он помнил слёзы радости и крики восторга, когда соскочив с седла, он впервые поднял его на руки. Четырёхлетний ребёнок был плотен и здоров, и Олаф тут же нарёк его Бьёрном. Медвежёнок. Да, его сын, его первенец, его надежда и опора, его наследник.

Олаф украдкой вытер набежавшие на глаза слёзы.

Потом Гедвига нарожала ему ещё детей – сыновей Жоффруа и Маркуса, и трёх дочерей, но никого из них он не любил так, как любил Бьёрна.

Он помнил, как учил его сидеть в седле, как они вместе выезжали на охоту, как Бьёрн постигал эти навыки. Как они вместе объезжали свои владения, как он учил его владеть оружием, его первое падение с лошади, первая ранка при неосторожном обращении с оружием, и первая кровь врага, которую пролил его сын, защищая свой дом.

Войны и походы герцогов Нормандии, которым Олаф продолжал верно служить, шли из года в год. Также часто случались набеги, стычки, столконовения с соседями. Когда Бьёрн подрос, он стал брать его с собою. Там мальчик, затем юноша, быстро рос и мужал, постигая воинские умения, становясь опытным и умелым воином.

Когда герцог Нормандии Роберт II, прозванный друзьями Великолепным, а врагами Дьяволом, задумал паломничество в Святые земли, Олаф едва уговорил и удержал дома пятнадцатилетнего Бьёрна. Примером для Бьёрна стал его друг, всего на год старший, Роберт Отвиль, который не последовал вместе с братьями в паломничество по Святым местам, а решил остаться в Нормандии.

После смерти в Никее Роберта II, герцогом стал его незаконнорожденный, семилетний сын Вильгельм. Последовала новая череда междоусобных и внешних войн, дважды враги захватывали и сжигали Бриан, и каждый раз, Олаф отстраивался на старом месте. Снова походы, битвы, сражения, стычки. Вернувшись вместе с Бьёрном из одного такого похода, они узнали, что очень быстро, всего за неделю, умерла от кровавого поноса Гедвига. Любящая жена и мать.

Горю Олафа не было предела.

Он решил, что хватит для него этих бесконечных походов и битв, неизвестно за кого и против кого, и что он останеться навсегда в Бриане, чтобы защищать родные земли, глядеть, как растут и наливаются травы, цветут и плодоносят сады, тучнеет и множится скот. Он, всего себя, теперь посвятит, заботам и уходу за собственным феодом.

Это пришлось не по нутру рвущемуся в битвы Бьёрну, но послушный воле отца, он смирился.

В результате набегов, земля была разорена и оскудела. Севры голодали, терпели нужду и они, в замке. Из-за оскудения земли и голода, Олаф, вынужден был отдать своего младшего сына Маркуса, в дом Можера, архиепископа Руанского.

Олаф из кожи вон лез, чтобы обезопасить свои владения от воинственных соседей, чтобы вернуть на землю разбежавшихся севров, чтобы его земля плодородила и процветала, ещё более чем прежде. Подумывал он и о женитьбе Бьёрна, на дочери своего самого злейшего врага-соседа, и об укреплении силы семьи, путём замужества дочерей.

Год-два, и всё более-менее наладилось, всё начинало идти хорошо, пока в Бриан не приехал брат Олафа, Рейнольд.

Рейнольд всегда, с тех пор как только начал ходить, доставлял массу проблем и забот. Ему было тесно в Нормандии, и когда ему исполнилось восемнадцать лет, он, несмотря на все уговоры Олафа, поссорившись с ним, оставил родной дом и отправился странствовать по свету.

Где он только не побывал! Ходил к Шетландским и Оркнейским островам, служил королю Дании, Англии и Норвегии Кнуду Великому (Кнуд II Великий (994/995-1035), король Дании, Англии и Норвегии, владетель Шлезвига и Померании, из династии Кнютлингов), был в Германии, Бургундии, Аквитании, добирался до Новгорода, Киева и Константинополя, и вернувшись сейчас, красочно расписывал красоты и великолепие земель Южной Италии.

– Зачем нам чужая земля на краю света? – степенно говорил Олаф. – У нас есть наша, собственная, обширная и плодородная. За рекой Риль, есть великолепный луг. Трава там, в рост человека! Давай я выделю её тебе! Поставишь дом, женишься, заведёте детей, и будете жить поживать, в спокойствие и достатке. Скот, который будет пастись там, зажиреет и пойдёт в рост очень быстро. На лугу, много медоносных трав и цветов, поставь ульи, и вот тебе доход от мёда и воска. Обширную делянку на краю леса, можно использовать под пашню…

Олаф говорил, и видел, что его слова пролетают мимо ушей брата. Рейнольд только посмеивался в бороду, глядя на плашущее в очаге пламя. И ещё он видел, как отблески этого пламени, горят в глазах Бьёрна, заинтересованного рассказами дяди.

– А-а-а, оставь ты все это, Олаф. Я был женат, у меня есть сын Одо, и я уразумел, что сварливая жена, сопливые детишки, это всё не для меня. Верный конь, тяжёлое копьё в руке, новые, неизведанные страны, кровавые битвы, шумные попойки с побратимами, добыча и слава, вот, что должно заботить рыцаря! Вот чему он должен посвятить свою жизнь!

Они снова поссорились, и Рейнольд ушёл в ночь, с грохотом хлопнув дверью.

А потом был этот тяжёлый разговор с Бьёрном.

Олаф помассировал грудь, где кольнуло, от тягостных воспоминаний, сердце.

Он видел, как горят глаза его старшего сына, видел, как он рвётся вслед за дядей, слушал, что он говорил, приводя всяческие доводы, но Олаф не хотел этого видеть и слышать. Не такую судьбу своему приемнику и наследнику, лелеял он в своих мечтах! Бьёрну было уже двадцать три года, и он не вправе был его удерживать, но применив свою отцовскую власть, он накричал на сына, и даже замахнулся на него рукой, чего ранее никогда не делал.

Бьёрн вспыхнул, опасным гневным блеском сверкнули его глаза, но ничего не сказав, он отправился спать на сеновал.

Утром Олаф узнал, что Бьёрн ночью ушёл из дома. Опрос людей, сказал ему, что Бьёрн, вместе с Рейнольдом, отправился на юг, в Италию.

«Одумается. Вернётся» – твердил Олаф сам себе, обиженный чёрной неблагодарностью сына.

Первый укол тревоги он почувствовал, когда до него дошли вести о том, что Рейнольд утонул, при переправе через одну из горных рек в Альпах. А когда он узнал, что Бьёрн пропал в битве у Монтемаджоре, он, завершив все свои дела в Нормандии, оставив поместье на Жоффруа, заняв денег у епископа Можера и взяв с собою Маркуса, отправился на розыски сына.

«Пятнадцать лет бесплодных поисков. Пятнадцать лет, которые не принесли покоя моей душе и сердцу. Пятнадцать лет, в течении которых, надеясь что мой сын жив, я год за годом оплакиваю его, и ежедневно молю Бога о ниспослании ему здравия и удачи, тешу себя надеждой, что всё-таки, хоть перед самой кончиной, я увижу и обниму его».

Не добавляло Олафу уверенности и оптимизма, и полученное после взятия Галерии прозвище Дерьмолаза. В лицо, конечно же, никто не осмеливался так называть его, но шёпот и смешки за спиной, всё-таки больно задевали.

«Вот уж вляпался, на старости лет, старый дурень. По самые уши вляпался».

Подошедший слуга, позвал господина обедать, и Олаф, встав со скамьи, проследовал в дом. Помолившись перед большим распятием на стене, подождав, пока домашний священник прочтёт молитву, благословляя пищу, Олаф сел за стол, но не притронулся ни к еде, ни к вину.

«Видимо, я не достаточно усердно молюсь. Господь Бог наш, не слышит мои мольбы. Грешен я, грешен. Каюсь. Неоднократно нарушал я заповеди Господни… Ох, грехи наши тяжкие. Надо, надо идти в монастырь, чтобы постами и молитвами… Чтобы, хоть раз ещё, увидеть Бьёрна».

Олаф вновь смахнул набежавшую слезу, и прочёл молитву обращённую Деве Марии.

«Жоффруа, отлично справляется в Бриане, значительно расширив наш родовой феод. Надо же, у него уже своих четыре сына и две дочери… Если не Бьёрн, то Жоффруа продолжит наш род, не дав ему захереть. Маркус, набожный святоша, настоятель монастыря! Кто бы мог подумать!? Приближен и обласкан Робертом, один из его советников и доверенных лиц. А Одо, сын Рейнольда? Я видел его в сражении под Мельфи, и мне казалось, что я вижу себя в молодости. Тоже Бриан, плоть от плоти».

Так размышляя, старый барон Олаф Бриан, встал из-за стола, и проследовал в свои покои, где устало, кряхтя и охая, лёг на кровать.

 

Глава вторая

Бьёрн очнулся, когда маленькая ящерица, своими горячими лапками, пробежала по его лицу.

Он пошевелил головой, которая отозвалась звонкой и острой болью, дёрнул рукой, и с трудом разлепил слипшиеся от засохшей крови веки. Затекшее тело, от макушки до пяток, ныло и болело единым куском боли. Глядя на висевшую прямо над головой большущую луну, на усыпанное звёздами небо, он некоторое время собирался с силами, а потом попробовал сесть. С третьей попытки, прикусив губу чтобы не вскрикнуть и не застонать, ему это удалось. Подождав, пока радужные круги исчеснуть из глаз, не пройдёт слабость и тошнота, он, осторожно поваричивая голову, огляделся.

Вдали, под горой, озаряя небо отблесками больших костров, разбили лагерь берегваты. Оттуда доносились громкие крики, песни, стенания и плач. «Мертвяков своих хоронят». Всё пространство до лагеря, было усеяно телами павших. Обожравшиеся плоти птицы, усеяли ближайшие деревья, уступив своеобразное пиршество другим падальщикам – гиенам и шакалам. По краю поля битвы, светя в темноте зелёными глазами, бродила рысь, обнюхивая тела. С гор раздавалось рычание льва. А при свете факелов, обирая тела мертвецов, снимая с них доспехи и одежду, собирая монеты, драгоценности и оружие, добивая раненных, бродили двуногие хищники – женщины и дети берберов.

До жути, до боли хотелось пить. Во рту стоял стойкий привкус железа, признак большой кровопотери и обезвоживания организма. «Должна быть вода, должна». Он помнил, что бурдюки и меха, они наполнили утром, а после полудня на них напали берегваты. Он провёл рукой возле себя, и первое на что наткнулся, была рукоять длинного, с локоть, и тонкого кинжала. «Ха! Теперь, псы, живым вам меня не взять» – и Бьёрн злобно посмотрел в сторону пляшущих и расплывающихся в глазах факелов. И тут он только увидел, что ящерица, которая своими лапками, вырвала его из забытья, и не подумала никуда убегать и прятаться, а сидит, на валяющемся на земле шлеме, и смотрит на него своими маленькими глазками, иногда высовывая свой раздвоенный язычок. «Что, ждёшь, когда подохну? Хрен, тебе!» – и он взмахнул кинжалом, чтобы прогнать свидетеля своей слабости и беспомощности, желая, чтобы никто, своим присутствием, не омрачал последние мгновения его жизни. К его удивлению, ящерица не убежала, а отскочив в сторону, продолжала смотреть на него. «Что за… А ну, пошла прочь!» – и он вновь пуганул её кинжалом. Но, едва не вскрикнув от боли в раненном плече, от боли, терзавшей голову, едва не потеряв сознание, он, прикусив губу, вновь повалился на спину. Сколько он так лежал, собираясь с силами, Бьёрн не помнил. Звёзды плясали у него перед глазами, и он не мог по ним определить, сколько времени прошло.

Опираясь на загнанный в землю кинжал, он снова сел. «Твою мать!». Ящерица ни куда не делась, а продолжала сидеть рядом и смотреть на него. «Ну и сиди, ну и смотри. Хрен с тобою. Смотри, как умирает нормандец Бьёрн… Что за чёрт?!». Тут он только разглядел, что ящерица сидит на бурдюке. Превозмогая боль и головокружение, с отчаянным упорством, он пополз, стремясь достать этот бурдюк. «Есть там, хоть капля воды? Хоть, капля!» – как молот стучало у него в голове.

Когда он схватил бурдюк за горлышко, ящерица, быстро и юроко отскочила в сторону.

О, чудо! Слава, Богу! Бурдюк был почти полон! Трясущимися руками, Бьёрн вытащил пробку, и жадно припал к горлышку. Тёплая, прогорклая вода, показалась ему божественным нектаром. Он пил долго, и остановился только тогда, когда заметил краем глаза, что ящерица снова уселась на шлем возле него. Может ему показалось, но он увидел, как ящерица, запрещающее покачала головой. Бьёрн, едва не поперхнувшись, оторвался от питья, и теперь, чувствуя себя на много лучше, посмотрел на ящерицу. «Что за дьявольские проделки? Нет, наверное, это всё бред. А может я уже умер, и нахожусь на дороге…». Ящерица повернула голову, и Бьёрн, помимо воли, проследил за её взглядом.

Двуногие хищники, уже прошли половину, и приближались к нему. Бьёрн скрипнул зубами от гнева и бешенства. «Ну, твари, подходите! Ближе! Я, прежде чем умру, многих из вас отправлю на тот свет! Будете, как рабы сопровождать меня! Давайте!». Снова примара, вызванная большой кровопотерей, решил Бьёрн, когда увидел, что ящерица отрицательно покачала своей маленькой головкой. «Уходи. Уходи. Уходи» – застучало у него в голове.

Не отдавая себе отчёт в своих действиях, Бьёрн, глядя прямо в глаза ящерицы, кивнул головой. Стараясь не застонать и не вскрикнуть от боли, он с трудом, но стащил с себя изрубленную кольчугу, сцепив зубы, отломал древко дротика, засевшего в ноге, и опираясь на здоровую руку, вгоняя острие кинжала в землю, пополз прочь, не забыв закинуть за спину бурдюк.

Только когда он уже несколько прополз, он вспомнил кое-что, и повернул голову, чтобы поблагодарить спасительницу, но ящерица уже исчезла.

 

Глава третья

На рассвете, едва дыша, теряя сознание от боли и слабости, он забился в щель между камнями, предварительно, пошарив там кинжалом, и выгнав оттуда змею.

«До источника, полдня пути верхом… За сколько же я туда доберусь?… Хватит ли сил?..».

Прогнав, слипающий веки бред и слабость, он сел, и осмотрел свои раны.

Острие дротика в ноге засело глубоко, рана по краям опухла и была сизо-багрового цвета. «Артерия не задета, иначе я давно бы уже помер» – подумал Бьёрн, глядя на сочащююся из раны кровь. С плечом было ещё хуже. Плоть была разрублена широко, и из раны выглядывала обнажённая кость. Бьёрн не чувствовал и не мог пошевелить своей левой рукой, и совсем хреново было то, что рана на плече почернела. На голове, Бьёрн ощупал рубец, шедший от затылка к щеке, и лишивший его верхней части левого уха. «Совсем без уха остался… Хвала Богу, что я надел кольчужный капюшон. Иначе, этот удар, снёс бы мне полголовы. Плохо дело. С такими ранами, не выживают». Он откинулся спиной на прохладные камни, и устало прикрыл глаза. Но тут же, горя весь от гнева и бешенства, он открыл их, и злобно сказал:

– А я, выживу!

Он не помнил, сколько времени он шёл, падал, полз, терял сознание от боли и засыпал от слабости.

Он не заметил, как ночь сменила день, а затем снова забрезжил рассвет.

Он почувствовал отчаяние, когда опустел бурдюк с водой.

Когда на него, обнюхивая воздух, вышел горный лев, Бьёрн прижался спиной к дереву, и покрепче ухватил рукоять кинжала. Но хищник, ещё пару раз втянув ноздрями запахи, что-то неодобрительно прорычал, и скрылся среди нагромождения валунов и деревьев.

Лихорадка, трясущий до зубного стука ледяной озноб, затем жар, сжигающий всё тело, туча мошкары и гнуса, мухи, которые минуя его слабое сопротивление, терзали раны. Несмотря на всё это, Бьёрн, шёл, падал, полз.

В бреду, не отдавая себе отчёт в своих действиях, он странное дело, как будто точно знал, куда ему следует брести.

Он хотел выругаться и застонать, когда увидел, что в источнике, к верху брюхом, плавает дохлый ёж, а вода, кишмя кишит пожирающими падаль червями. Сил хватило только на то, чтобы издать слабый хрип.

Он знал, что вверх по склону, всего в двухстах шагах, есть ещё один, бъющий из-под камней родник, и надеялся, что вода в нём не отравлена. Двести шагов. Всего двести шагов, по достаточно крутой, петляющей среди камней и кустов тропинке. Двести шагов. Для здорового человека, не расстояние. Но для него, умирающего, едва дышащего и еле передвигающегося, измученного и обессиленного, это было расстояние длиною в жизнь.

Только упорство и дикая жажда жизни, заставили его тело двигаться. Он оскальзывался на камнях, задыхался, терял сознание от слабости и боли, но потихоньку, цепляясь рукой за кусты, помогая себе здоровой ногой, он полз. И эти двести шагов, он всё-таки преодолел, хотя на это у него ушла большая половина дня.

Он добрался к роднику, не веря, что всё ещё жив, и что он действительно видит перед собою воду. Как не велика была жажда, мучавшая его, но Бьёрн, сперва, смахнув с источника пыльную лужу, наполнил до краёв бурдюк, а лишь затем, погрузив лицо в воду, начал пить сам.

«Сколько мне осталось?» – устало подумал Бьёрн, когда заставил себя прекратить пить, и с усилием, привалил своё тело к нагретым за день камням. «Твою мать! Уж лучше бы лев пришёл, рысь, свирепый кабан или носорог… Хочу погибнуть в бою, а не подыхать здесь, как тот ёж…». «Господи! Господь Всемогущий! К тебе взываю! Позволь мне достойно погибнуть! Яви милость свою!». «Зачем я ушёл с поля битвы и как одержимый полз сюда? Чтобы подохнуть здесь в одиночестве, никому не известный, в вечном забвении?». «Почему я не остался там, где я мог принять достойную смерть в бою?». «Господи!..».

Мысли плясали и путались, Бьёрн, то впадал в забытье, то вскидывался, якобы слыша приближающююся поступь диких зверей или крадущиеся шаги берберов. В бредовом сумбуре возникали образы то фантастических чудовищ, то полчища врагов и кровавые битвы, то появлялись, милые глазу, душе и телу, обворажительные и чарующие женщины. То вот он, совсем ещё маленький, вскачь несётся по заливному лугу у реки Риль. Вдалеке, стоит отец, улыбается, и машет рукою, зовя его. Он, тоже смеётся в ответ, и мчится к отцу, но не ожиданно, соскальзывает с седла, и падает, летя в чёрную и зловещую пустоту, страшную своей неизвестностью.

– Бьёрн! Бьёрн! Бьёрн! – издалека долетает до него голос отца.

Собрав все свои силы и волю в кулак, Бьёрн вырвался из горяченного бреда, и едва слышно прохрипел из накрывающей его темноты:

– Отец!

 

Глава четвёртая

Аззиг, неожиданно проснулся и вскочил со своей циновки. Он слышал зов. Кто- то, не далеко отсюда, нуждался в помощи.

При свете масляной плошки, Аззиг быстро, в две сумки, собрал всё необходимое, и вышел из хижины, поёжившись от предрассветной прохлады. Он слышал зов, но абсолютно не знал, откуда он доносился и куда следует идти. Задумчиво выбирая направление, он вывел из загона ослика, и погрузив на него сумки, остановился, ожидая нового знака свыше.

Ослик неожиданно отпрянул в сторону, беспокойно заперебирав копытами, и Аззиг опустил голову, высматривая, что напугало животину. Возле его ног, на небольшом камне, сидела маленькая ящерица, и смотрела прямо на него. Вот она юркнула в траву, немного отбежала, и обернулась, снова посмотрев на него.

Аззиг понял, что это знак, и пошёл за ящерицей, по направлению к проступающим в утренней дымке горам.

Он нашёл его, когда солнце уже стояло в зените, и поначалу подумал, что опоздал. На этом грязном, окровавленном теле, лежавшем неподвижно, сновали толпы муравьёв, мошек и мух. Муравьи съели часть потрескавшихся и окровавленных губ, а большие зелёные мухи, радуясь, довольно жужжали и откладывали личинки в открытых ранах. Со всей округи слетались птицы, чтобы полакомиться свежей плотью. Недалеко, предвкушая поживу, бродил и завывал шакал.

Но тут Аззиг разглядел слабую, едва мерцающую печать Света на челе его, и мощную, защитную ауру.

– Кто-то, может молитвами, может любовью, оберегает тебя, – пробормотал он.

Аззиг рванулся к источнику, и смоченной в воде тряпкой, сев на колени, начал обтирать лицо раненого, по путно отгоняя мух, комаров и мошкару. Он смочил ему губы водой, и увидел, как по губам, слизивая живительную влагу, прошёлся распухший язык.

Но дела раненого были плохи. Аззиг чувствовал, как замедляется его сердцебиение, и искра жизни, с каждым мгновением, гаснет в его теле.

– Ты должен жить! Раз ты не пока ещё не умер, то ты должен жить! Ты должен выжить! Слышишь меня!

К Бьёрну, словно издалека, доносились слова склонившегося над ним отца, но странное дело, отец говорил с ним не на родном языке, а на неизвестном ему наречии.

Аззиг попытался разжать руку раненого и извлечь зажатый в кулаке кинжал, но пальцы были сведены жёстко, и ему не удалось этого сделать. Тогда он, извлёк из-за пояса небольшой нож, и с его помощью, расцепил крепко сжатые зубы раненого. Порывшись в сумке, он достал небольшой флакон, и вытащив зубами пробку, влил всё его содержимое в умирающего.

– Ты должен жить! Эта лечебная микстура, поможет тебе. Поддержит жизнь и придаст немного сил. Ты должен выжить!

Спустя немного времени, дыхание раненого нормализовалось, а сердце начало биться сильно и ровно.

– Вот так-то лучше! Теперь ты выдержишь дорогу.

 

Глава пятая

Две недели, Аззиг, поддерживая себя взбадривающими травяными настойками, не отходил от постели раненого, возвращая его к жизни.

Шепча заговоры останавливающие кровь и общеукрепляющие тело, он, первым делом, приложил к почерневшим, гноящимся и воняющим ранам, окровавленную баранью печень. А когда под ней появлялись небольшие нарывчики, прокалывал их иглой. Затем снова прикладывал свежий кусок окровавленной печени, и так раз за разом, пока раны не перестали гноиться.

Микстуры из белены и тополиной коры, знаменитое, описанное ещё древнеримским учёным Галеном алоэ, и многое, многое другое, из известных ему противовоспалительных средств, применял в эти дни Аззиг.

Он вскрыл и удалил застрявшее в ноге острие дротика, почистил рану, и умело вскрыл гнойный нарыв, образовавшийся на кости.

Только когда спал жар, и раненный задышал ровно и спокойно, Аззиг сшил раны, оставив дренажи для выхода гноя, и перевязав их, он, обессиленный до крайности, повалился прямо на пол, и уснул, прислушиваясь во сне к дыханию и малейшим стонам своего подопечного.

Когда он проснулся, то увидел, что лежавший на циновке человек, впервые пришёл в себя за много дней, и смотрит на него.

Радостно Аззиг вскочил на ноги, и прокричал:

– Ты будешь жить!

Бьёрн, удивлённо, сквозь туман в глазах, присматривался к этому странному человеку, прислушиваясь к его, казалось бы гулким, доносящимся словно из пустой бочки словам, произнесённым на незнакомом языке словам.

Аззиг, продолжая говорить, довольный собою до нельзя, энергично забегал по хижине, готовя еду себе и не жирный бульон раненному.

Ещё через пару дней, Бьёрн окреп настолько, что смог заговорить.

– Кто ты? – спросил он по-арабски.

Аззиг прислушался, и ответил ему на том же языке:

– Меня зовут Аззиг, но мой народ, зовёт меня Виммеден – Принадлежащий всем. Я хаким. Лекарь и знахарь. Лечу и помогаю людям и животным.

– Почему ты спас меня?

– Так было угодно Богу. Я слышал его глас и твой зов о помощи.

– Какому Богу? Христу, Аллаху или Одину?

Аззиг немного подумал, прикрыв глаза.

– Религий на свете много, но Бог един для всех.

Бьёрн подивился столь еретическим словам, но не стал вступать в религиозную полемику, в которой и был то не особенно силён. Он сказал:

– Мой левый глаз… Он почти ничего не видит.

Аззиг обеспокоенно присел над ним, быстро перебирая пальцами, ощупал рану на голове, потрогал мышцы на шее и провёл перед глазами Бьёрна рукой.

– Даже не знаю что и сказать… Скорее всего, это последствия удара по голове. А может, нервного истощения и физического напряжения. Не знаю. Тут я ничего не могу поделать. Будем надеяться, что зор вернётся к тебе.

Прошло почти полтора месяца, когда Бьёрн, встал на ноги, и держась за глинобитные стены, вышел из хижины Аззига. Он зажмурился от яркого солнечного света, и на столько, на сколько позволяли едва начавшиеся затягиваться раны, постарался вздохнуть свежий воздух, полной грудью.

Аззиг, скрывая беспокойство, улыбкой поддерживал его, смотря на Бьёрна так, как отец смотрит на первые шаги своего ребёнка.

Уставший и вспотевший Бьёрн, присел на бревно у дверей хижины.

– Расскажи мне о своём народе, Аззиг.

 

Глава шестая

– Разве ты никогда не слыхал о туарегах?

– Нет. Ты не похож ни на берберов, ни на арабов. Ты высок ростом, у тебя светлая кожа и голубые глаза. По-виду, ты сродни нам, северянам.

– У моего народа, турегов, большинство людей подобных мне. С белой кожей, со светлыми волосами и голубыми глазами. И мы заселяли эти земли, задолго до того, как на них пришли египтяне, ливийцы, пуны и чёрные племена из глубин Африки. И уж конечно-же, арабы. Могу предположить, что когда-то давным-давно, у наших, у твоего и моего народов, была единая родина и единый предок. Иначе как ещё объяснить нашу такую похожесть?

Когда-то давно, родиной моего народа был далёкий остров в Океане. Там, – и Аззиг показал рукой на закат, в сторону лежавшего за горами и пустыней Атлантического океана, – на этом благодатном острове, было множество рек, плодородные поля, превосходные луга и пастбища, где пасся наш скот. Армия наша не знала себе равных, флот был велик и могуществен, и мы жили в полном достатке и благополучии, процветая. Но затем начался Великий Потоп. Проснулись вулканы, затряслась земля, огромные волны ринулись на берег, смывая всё живое. Так погибла наша давняя родина. Спастись, на больших кораблях, удалось только высшей знати, богатым купцам, учённым и мудрецам, и людям, которые их сопровождали. В поисках пристанища, мои предки высадились на этой земле. Во главе их, встала великая царица Тин Хинан.

– Баба?

– Великая Царица! Мудрая, добродетельная и справедливая! И до сих пор, у нас, турегов, в память о Великой Тин Хинан, все племена ведут свою родословную от женщин. Женщины у нас пользуются почётом и уважением. С раннего возраста их обучают чтению и письму, а мужчине позволительно быть безграмотным. У нас женщины сами выбирают себе мужа, и муж приходит в семью жены, а не наоборот. И у нас, женщины владеют землями и семейными ценностями. Дом турегов называют по имени его хозяйки – главы рода. И в отличие от дикарей-арабов, только спустившихся с пальм, когда у нас уже была здесь процветающая цивилизация, у нас, мужчины, а не женщины, закрывают лица платком. Юноша, достигший зрелости, получает от отца два подарка – острый меч и покрывало для лица. И отныне, показаться ему без покрывала, верх неприличия! Его не снимают даже дома, во время еды и сна. Разве что опускают до подбородка. И увидеть турега с открытым лицом, к большому несчастью! Оскорбителя он должен убить! Если же нет, то покончить жизнь самоубийством.

– И что, получается? Я хотел сказать, что при бабск… женском правлении, ваши мужчины знают, с какой стороны держаться за меч?

– Не дай Бог тебе увидить туарега в бою! Лучше него, нет воина на этих землях!

Бьёрн скептически сморщился.

– Но ты то, не носишь платка на лице?

– Я совсем другое дело. Я не воин. Я лекарь. Хаким Виммеден – Принадлежащий всем.

– Как же вы сражаетесь? В чём сила воина-туарега?

– В воспитании. Во время обряда посвящения в воины, молодого турега наставляют духовный наставник – инеслам. Он учит, как воину впитывать в себя силу поверженных врагов. А также тому, как в момент гибели, не отдавать свою силу, а забирать её с собою на небо. На небе воин-туарег немного отдыхает, а затем снова возвращается, более окрепшим. И отсюда, боевые потери наших воинов, являются неиссякаемым источником нашей непобедимости. Из мужчин самого знатного рода, племенной совет выбирает себе военного вождя-аменокаля. Именно он ведёт турегов в битвы. Но большим почётом, позуется и мать аменокаля.

Бьёрн снова поморщился.

– А что было потом? Ну, ты говорил, твой народ добрался после потопа до этих мест, а потом?

– Мы жили здесь, полюбив эту землю как свою вторую родину. И сейчас живём. Но в битвах с всё приходящими и приходящими племенами – пунийцев, греков, римлян, арабов, мой народ вынужден был отходить всё дальше и дальше в пустыню.

– Значит, вы проигрываете?

Аззиг вскипел, и крепко сжав кулаки, тяжело дыша, переборол свой гнев.

– Мои предки, поклонялись кровавому Молоху карфагенян, чтили греческих и римских богов, с приходом христианства – приняли Христа. Арабы, придя, принесли с собою веру в Аллаха. Но мы, сохранили богатые культурные традиции своего народа. Сберегли свою письменность, верования в своих старых богов. И настанет день, когда туареги подымуться…

– Кто-то скачет, – сказал Бьёрн, показав на спускающееся с горы облако пыли. – Несколько всадников.

 

Глава седьмая

Бьёрн разругал себя за то, что выползая из хижины, не захватил свой кинжал.

Аззиг поймал его беспокойный взгляд и понял, о чём он думает.

– Тебе нечего бояться. Это Святое место. Обитель Богов. И я, хаким Виммеден, поселился здесь. Никто, на десятки дней пути в округе, не обидит и не нападёт на меня. Я оказываю помощь всем. Даже смертельным врагам из враждующих племён и родов. Разбойникам и изгоям. Всем кто нуждается. Здесь, в моём доме, ты в полной безопасности.

Когда всадники приблизились, один из них, спрыгнул с седла своего верблюда, степенно подошёл к Аззигу, что-то радостно говоря, на своём, не знакомом Бьёрну, языке. Видимо, за что-то благодарил, так как стянул со своего запястья большой серебряный браслет, вытащил из одеяния какой-то мешочек, и всё это, вручил Аззигу. А два его воина, ввели в загон для скота пятерых верблюдов и десяток баранов.

Пока они говорили, обмениваясь любезностями, Бьёрн, прищурив свой зрячий глаз, с любопытством осматривал этого, облачённого с ног до головы в синее покрывало туарега, его высокую фигуру, молодо поблескивающие глаза, взгляд которых, он, нет нет, но бросал на Бьёрна. Знающим взором Бьёрн осмотрел и оружие туарегов. Их узкие и прямые обоюдоострые мечи, кинжалы у каждого на поясе, копья, маленькие, круглые, обтянутые кожей щиты, связки метательных дротиков у сёдел, и небольшие луки, имеющиеся у двух воинов.

Аззиг пошёл в хижину, а туарег, присев на корточки, теперь уже не скрывая своего взгляда, смотрел на Бьёрна. И молчал.

Когда Аззиг вернулся, с кувшином наполненным верблюжьим молоком, и налив его в глиняную чашу, протянул гостью, а тот, отдавая дань традициям гостеприимства, немного отпил, Аззиг сказал:

– Это, Зири аг-Анаба, младший брат аменокаля племени Юллемиден. Я очень помог ему, вылечив его жену от тяжёлой женской хворобы, и она теперь ждёт ребёнка.

Зири аг-Анаба, жестом руки заставил замолчать Аззига, видимо не желая, чтобы тот, рассказывал незнакомцу о делах его семьи, продолжая изучающее-пристально смотреть на Бьёрна.

– Я слышал, – неожиданно, на арабском, начал говорить Зири, – что берегваты передали тело Абдуллаха ибн Ясина вождю лемтунов Абу Бакру. И тот, торжественно похоронил останки этого духовного отца в Анфе (современный город Касабланка в Марокко). Но перед этим, Абу Бакр, повелел уничтожить в Сиджильмасе всех телохранителей-христиан Абдуллаха ибн Ясина. Лемтуны, окружили дом, где они обитали, и расстреляли их из луков. Пощады никому не было. Раненных добили. А их головы, насадив на палки, выставили на базарной площади города. Вот мол, как будет со всеми, кто нарушит заповеди Аллаха и пророка Мухамеда, кто отступит от ислама, и доверит оберегать свою жизнь не воинам мусульманам, а ничтожным христианам. По приказу Абу Бакра, были убиты и многие сторонники Абдуллаха ибн Ясина, из числа его ближайшего окружения.

Зири аг-Анаба отпил молока, не опуская глаз, продолжая смотреть на Бьёрна.

Бьёрн, весь закипая от гнева, ничем не выдавал обуревавших его чувств, продолжая молчать.

Зири аг-Анаба продолжил:

– После гибели Абдуллаха ибн Ясина, берберы восстали против власти лемтунов и Альморавидов, и сейчас, Абу Бакр хватается за голову. Но во всём этом, виновен не Абу Бакр, а его жена Зейнаб. Дочь правителя Анфы. Именно она вершит все дела, как хочет вертя Абу Бакром. Поговаривают что она, хочет назначить военным вождём Альморавидов племянника Абу Бакра и своего любовника Юсуфа ибн Ташфина. А сама Зейнаб, находиться под сильным влиянием факихов (исламские богословы-законоведы, знатоки фикха – мусульманская доктрина о правилах поведения правоверных, комплекс общественных норм и мусульманского права).

Зири аг-Анаба поднялся, и не прощаясь, пошёл к своему верблюду и ожидавшим его воинам. Немного не дойдя, он остановился, о чём-то задумавшись. Затем, видимо приняв решение, отвязал притороченные к седлу копьё и щит, вытащил свой запасной меч, и всё это сложил на землю.

– Я оставлю это. Может пригодиться.

А затем, сев в седло, повёл своих воинов в пустыню.

 

Глава восьмая

Когда Аззиг снял повязки с его тела, Бьёрн обнаружил на своей груди, изображённую ящерицу.

– Что это?

– Твой оберег, твой тотем. В бреду, ты поминал какую-то ящерицу, то благодаря её, то проклиная. И именно ящерица, указала мне дорогу, где тебя искать. И я понял, что это дух, оберегающий тебя.

– Что-то не похожа она, на небесных агнелов-покровителей, оберегающих всех смертных.

– Тя зря смеёшься. Ящерица, один из самых сложных и загодочных образов во всей культуре Божьего мира. Она является как бы принадлежностью двух миров – верхнего и нижнего, светлого и тёмного, жизни и смерти, добра и зла. Когда-то давно, жили на земле огромные создания – могучие и сильные Ящеры. Почувствовав своё превосходство над другими существами, они стали утверждать – никто не может сравниться с нами по силе. Даже Бог. За это Бог наказал их, сделав маленькими и ничтожными. Но мудрые ящеры, почувствовав себя быстрыми и проворными, не стали роптать на Бога. За это Бог подарил им крепкую чешую и способность к самовосстановлению. Ведь ты же знаешь, что если оторвать у ящерицы хвост, то у неё вырастет новый. Это умение самовосстановления заметили ещё древние люди, наши предки, и трактовали его как символ Возрождения всего живого. Ящерицу почитали у древних греков, где она, часто изображалась на груди мудрой богини Афины, сопровождала ящерица в странствиях и бога торговли Меркурия. Древние египтяне ценили ящерицу за её молчание, считая это проявлением божественной мудрости. Ящерица спасла тебя. Ведь ты стоял за кромкой, на пороге смерти, или нижнего мира, а она тебя вытащила. И ты, как ящерица, выжил, несмотря на смертельные раны. Поверь мне, если бы не твоё искусство самовосстановления, то, не смотря на все мои знания и опыт, ты бы давно уже умер.

Крепко задумался Бьёрн, дивясь силе и мудрости слов Аззига.

Он не знал, как ему отблагодарить Аззига, и брался за любую работу. Выложил камнем колодец возле хижины. Рассчистил от сорняков к нему тропинку. Прокопал оросительную канаву к финиковым пальмам и апельсиновым деревьям. Поставил колесо, для подачи воды (такую штуку он видел в Византии). Заготовлял навоз и сушняк для отопления хижины.

И хоть и зазорно было рыцарю и воину ковыряться в земле и дерьме, но здесь чиниться было не перед кем. И Бьёрн, с удовольствием занимаясь подобной работой, впервые задумался о том, как приятно иметь собственный дом, заботиться о нём и благоустраивать его.

Но чаще всего, смастерив себе лук и стрелы, беря копьё и меч, подаренные вождём туарегов, он уходил в пустыню и горы, на охоту, и при удаче, случавшейся часто, возвращался с добычей.

И постоянно, он задавал себе один и тот же вопрос, на который искал и не находил ответа – «Почему я один выжил там, где другие погибли? Почему? Или может, для чего?».

Затратив целый месяц, он высек в горах из камня крест, и воздвигнув его, теперь подолгу пропадал здесь, шепча «Отче наш», единственную молитву которую знал, прося у Бога прощения за то, что служил у мусульман, и в пылу боя, призывал языческого Одина. Обращаясь к Богу, он искал ответ и на терзавший и мучавший его вопрос.

Теперь он приходил без добычи, задумчивый, погружённый в собственные мысли.

Аззиг сразу заметил перемены, произошедшие с Бьёрном, обратил внимание на маленький кипарисовый крест, который он теперь носил на груди, но ничего не говорил.

 

Глава девятая

Бьёрн остервенело копал сухую землю. Аззиг сказал, что здесь должна быть вода, и вот Бьёрн, уже выкопав яму больше человеческого роста, всё старался до неё добраться. Солнце стояло в зените, было необычайно жарко, и Бьёрн вылез из ямы, отирая с лица пот.

«Чёртово адское пекло! Жарко, как в аду, как у чертей на сковородке. А может я уже давно умер, и действительно нахожусь в аду?». Бьёрн протёр глаз и ущипнул себя за руку. «Нет, я чувствую боль, вон, муравей, тащит что-то себе домой. Поют и суетятся птицы, носится мошкара. Нет, на ад это не похоже. Но и на рай тоже. Хотя, как я могу судить об этом? Кто может? А каково оно, Царствие Небесное, Царствие Божие, Царствие Христово?».

Он услышал шаги подходящего Аззига, но не оборачиваясь, продолжал смотреть на колышащиеся под ветром деревья, на величественные горы вдалеке, на синее и ясное небо.

– О чём задумался?

Бьёрн нехотя вышел из задумчивости, и ответил:

– О Царствие Небесном. Где оно? Как достичь его, как добраться?

– Хм. В вашей Библии говориться: «Не придёт Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно, здесь, или: вот, там. Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть». (Евангелие от Луки).

– Внутри меня? Ха, если Царствие Божие внутри меня, то почему тогда у меня нет покоя на душе? Почему нет в сердце умиротворения и благодати?

– И чего ты хочешь?

– Хочу всюду прославлять имя Господа Бога нашего Иисуса Христа! Хочу повсюду нести крест его! Во все земли! Всем племенам и народам!

– А как же мусульмане, иудеи, и остальные народы, поклоняющиеся другим Богам?

– Они покорятся нам и признают единого истинного Бога Иисуса Христа!

– Много крови прольётся ради этого! Ты хочешь, по лестнице из трупов, войти в Царствие Небесное?

– Да! Если это необходимо для славы Христа!

– Тогда, начинай! Вот он я, Аззиг, хаким Виммиден, не признаю Христа, и до конца своей жизни, сохраню верования в своих Богов! Верования, завещанные мне предками! Давай, бери меч, и начинай!

Бьёрн стоял потупившись, тяжело дыша.

– Я… не могу… Аззиг, я не знаю, что мне делать! Я должен уйти отсюда. К своему народу. Я постоянно слышу в голове звон колоколов, и голос отца, зовущий меня. Я хочу исповедоваться, принять причастие и послушать мессу. Я хочу…

– А я хочу есть. Идём, поедим, а после, я помогу тебе.

Вечером Аззиг разжёг сигнальный костёр, и не успела ещё подняться луна, как к его хижине примчался Зири аг-Анаба со своими воинами. Аззиг о чём-то долго говорил с ним, а затем подошёл к Бьёрну.

– Зири аг-Анаба поможет тебе. Утром ты отправишься с ними к оазису Трёх колодцев, где сейчас обитает народ Юллемиден, а оттуда, с купеческим караваном достопочтенного Саида-Сеифа, пойдёшь в город Тинги (современный Танжер на севере Марокко). Там сядешь на корабль, и через пролив Мелькарт (Гибралтар) попадёшь во владения арабов в Испании. За ними, на север, уже земли христиан.

Бьёрн, не подымая головы, кивнул, и долго молча стоял, не решаясь посмотреть в глаза Аззигу. Наконец он решился.

– Мне очень жаль… Я не знаю, как мне отблагодарить тебя… Прости меня… Прошу…

Ох и трудно дались гордому Бьёрну, смиренные слова о прощении. Ох и тяжело дались ему эти слова о покаянии.

Аззиг, тоже долго стоял и смотрел на склоненную голову Бьёрна, а затем поднял руку, и погладил его по голове.

– Я всё понимаю. Вот, тебе, на дорогу.

И Аззиг кивнул головой, на большой мешок лежавший у порга хижины, наполненный византийскими и арабскими серебряннми монетами.

– Зачем… Не надо…

– Надо. Тебе нужны эти деньги, а мне они без надобности. Люди, в благодарность за мою помощь, приносят их. Зачем? Они мне не нужны. У меня здесь, есть всё, что мне не обходимо, а лишнего мне не надо. Держи.

Бьёрн ещё ниже склонил свою голову.

– Благодарю тебя, Аззиг, хаким Виммиден. За всё благодарю.

– Я рад был повстречать тебя, северянин Бьёрн. И… прощай, сын мой.

 

Глава десятая

В арабской Испании, Бьёрн чувствовал себя, как рыба в воде. Долгое время, проведя среди этих самых арабов и берберов, он перенял их разговор, манеру поведения, привычки и обычаи. Он даже мог, ради пользы дела, в час намаза, расстелить коврик, обратиться лицом к Мекке, и молится Аллаху не хуже любого правоверного. «Потом искуплю грехи свои, – утешал и оправдовал себя Бьёрн, – постом и молитвой в истинной церкви или богоугодными делами». Загорелая до черноты кожа на лице, ничем не выдавала его нормандского происхождения. Под видом туарега, а с этими грозными воинами не желали связываться ни воинственные арабы, ни свирепые берберы, он, медленно, но верно, расспрашивая дорогу, продвигался на север, желая достичь земель христиан.

Некогда могучий Кордовский халифат, в 1031 году распался на множество мелких эмиратов, так называемых тайф. Власть в них захватили представители арабской и берберской знати, основавших собственные династии. Эти тайфы, то воевали между собою, то заключали союзы, а на севере, усиливались христиане, тоже часто воюющие друг с другом, но и начавшие наступление на земли занятые мусульманами.

Бывало и так, что какой-нибудь мусульманский правитель одной из тайф, заключал союз с христианским правителем, для борьбы с оппонентом. Или наоборот – христианские короли и графы, прибегали к помощи мавров, для войны с соседями-христианами.

Эта постоянная, непрекращающаяся война всех против всех, конечно же затрудняло перемещение Бьёрна на север. Но он прошёл Севилью, побывал в огромной и величественной Кордове, одних только жителей в которой насчитывалось более 400 тысяч (второй по величине, после Константинополя, город в Европе того времени). После этого отправился в Мурсию, а оттуда в Валенсию. Он держал свой путь в графство Барселона, о котором помнил по рассказам отца, рассчитывая на помощь, надеясь, что там, кто-то помнит барона Олафа Бриана, когда-то проливавшего свою кровь за эти земли.

Нанявшись телохранителем к богатому арабу, Бьёрн достиг тайфы Сарагоса, которая с трёх сторон граничила с христианскими землями. Ещё один рывок, и вот она, Барселона! Но тут, в Сарагосе, с Бьёрном случилось непредвиденное.

Он влюбился.

 

Глава одиннадцатая

Впервые он увидел её, когда проходил по узкой и грязной улочке города, направляясь к часовне Девы Марии. (Базилика-де-Нуэстра-Сеньора-дель-Пилар, посвящённая Деве Марии и названная в честь её предпологаемого появления здесь в 40 году. Считается первой в истории святыней в честь Богоматери. Первое христианское святилище появилось здесь во II веке. В XI веке, представляла собою небольшую часовню).

Не к лицу было свирепому туарегу поклоняться христианским святыням, но Бьёрн хотел, хоть издали, полюбоваться ею, вдохнуть запахи ладана и миры, надеясь, что на него снизойдёт Божья Благодать.

В первое время, завоевав эти земли, арабы довольно милостиво обходились со своими новыми подданными, щадя их религию, культуру и язык. Старая римская аристократия и вестготская знать, желая сохранить свои привилегии, массово переходила в ислам. А христианам и евреям, в основном из бедных слоёв населения, не желающих менять веру, было разрешено молиться своим Богам, в обмен на выплату ежегодного налога.

Так вот, он шёл, как вдруг застыл поражённый, очарованный звонким и нежным девичьим голоском. Она сидела на ступенях глинобитной лачуги, и пела о маленькой птичке, воспылавшей страстью к солнцу. И желая достичь предмета своего обожания, птичка полетела всё выше и выше к солнцу, пока не опалила крылья о его горящие лучи, и умерев, не упала на дно самого глубокого и тёмного ущелья.

Этот чарующе-волшебный голосок, словно опутал Бьёрна с ног до головы, заставив его сердце учащённо забиться. Своим единственным зрячим глазом, он глядел на юную певунью, любуясь её красотой, нежным и стройным девичьим станом, более не видя и не замечая ничего и никого вокруг.

Когда девушка окончила петь, Бьёрн ещё долго стоял, как громом поражённый, пока наконец, стряхнув оцепенение, не сделал пару шагов и не подошёл к ней.

– Кто ты, красавица?! Твой голос, подобен голосам ангелов небесных! Я никогда и нигде не слышал такого божественного пения! Спой ещё! – словно в забытии, говорил Бьёрн.

Девушка подняла свою голову, и посмотрела в его сторону, прислушиваясь к словам. И тут, Бьёрн заметил, что она слепа. Её большие, прекрасные, тёмно-карие глаза, опушенные длинными ресницами, смотрели на него, не видя.

Встревоженный, из лачуги, прихрамывая, вышел невысокий седой старик, и положа руку на голову девушке, загородил её своим телом.

– Кто ты? Зачем пристаёшь к моей дочери? Чего тебе надобно?

Хищный, привыкший брать всё и сразу, на этот раз Бьёрн решил проявить христианское смирение и добродетель. Посмотрев, хмурым взглядом, на отца девушки, на его рванную и старую рубаху-джалабию, на босые ноги, на платье девушки, залатанное в некоторых местах, он отошёл на пару шагов и сказал:

– Я очарован пением твоей дочери, уважаемый. Восхищён и очарован. Я много чего повидал в жизни, бывал в разных странах, знавал многих женщин, но никогда не встречал такой прекрасной красавицы, как твоя дочь.

Бьёрн порылся за пазухой, и достал кованный серебряный браслет, в виде змейки, с изумрудными глазками.

– На вот, держи, твоей дочери от меня, в знак благодарности и признательности.

Через силу он оторвал взор от самой красивейшей девушки, виденной им в жизни, и на тяжёлых, негнущихся ногах, пошёл прочь.

На перекрёстке он остановился перед лавкой торговца рыбой. Услужливый хозяин выскочил из-за прилавка, желая предложить свой товар, но оробел, увидя грозного туарега.

– Расскажи, кто та девушка, которая живёт в-о-о-н в том доме?

Торговец рыбой, проследил за рукой туарега, и с готовностью кивнул головой. Слова посыпались из него, как горох из дырявого мешка.

– Где? Это? Это дом бедняка, гончара Мусы. Живёт он, со своей дочерью Ламией. Этот нечестивый Муса – был зимми (иноверец), а стал мувалладом (муваллады или мосарабы (букв. ставшие арабами – христиане принявшие ислам). Никому не хочется платить джизью (джизья – подушный налог с иноверцев), и многие из них перенимают нашу веру, и якобы чтят Аллаха и поклоняются пророку Мухамеду. А сами, по ночам, тайно молятся своим призренным богам! Я сам видел, как в хижине этого неверного, этого Мусы, почти до рассвета горел свет! Зачем истинно правоверному, жечь свечу до рассвета? Вот! И я тоже говорю! Молится он тайно своему христианскому идолу! Этот Муса, вообще, тёмная лошадка! Отродью шайтана – христианам, запрещено жениться на наших правоверных женщинах. А этот Муса? Обольстил и соблазнил женщину из хорошего рода, не иначе как колдовством, и женился на ней! Конечно, он принял истинную веру, но я уверен, продолжает тайно поклоняться своему распятому богу. Жена его умерла при родах, дочери Ламии, две зимы тому, оспа выела глаза. Видать Аллах не простил им этой греховной связи и карает нечестивых…

Бьёрн, в бешенстве, схватил торговца рыбой за шею, и едва не свернув её, прорычав нечто свирепо-невразумительное, отшвырнул того прочь.

 

Глава двенадцатая

Возле развалин старинного римского театра он нашёл подходящий караван-сарай, где к услугам посетителей, были чистые и не пыльные ковры, без клопов и блох, чайхана для приёма пищи, и традиционная баня. Здесь он и поселился, и теперь каждый день, ходил к дому Мусы, любоваться и слушать божественное пение Ламии. А девушка, словно чувствуя его ежедневное посещение, пела ещё прекраснее, звонче и ярче. В один из дней, она подняла вверх свою тонкую ручку, и солнце блеснуло на подаренном Бьёрном браслете. А когда она улыбнулась, Бьёрн был вне себя от восторга! Он готов был скакать и прыгать прямо здесь, посреди улицы! Схватить Ламию, обнять, крепко прижать к груди, нести её хоть на край света, и целовать, целовать, целовать, её прекрасные уста, щёчки, глаза!

Он помнил слова своего дяди Рейнольда, и до поры, до времени, целиком и полностью, был с ними согласен и поддерживал их. Но видимо, в жизни каждого мужчины, наступает период, когда он задумывается о женщине, о женитьбе, о своей собственной семье, своём доме, о своём собственном очаге, о наследниках рода и продолжателях дела.

И для Бьёрна такой период настал.

Он, которому было уже более сорока лет, он, много чего переживший в жизни, повидавший горе, страдание и смерть, робел как прыщавый юнец, когда наконец-то решился наведаться в дом гончара Мусы и поговорить с ним.

Бьёрн долго не решался начать разговор, стоял и мялся, рассматривая нехитрый товар гончара, выставленный на прилавке у дома. Всё-таки, он нашёл в себе силы, и медленно, подбирая слова, начал трудный разговор:

– Уважаемый, вот уже много дней подряд, как ваша дочь, услаждает мой слух своим божественным пением, а её красота, пленяет мой взор. Я хотел бы… Хочу… Взять вашу дочь в жёны.

Муса с испугом, и в то же время с осторожным любопытством, смотрел на этого здоровяка-туарега, окидывая взглядом его высокую и могучую фигуру, широкие плечи, голубо-синее глаза, смотревшие прямо на него, богатую одежду, меч, в обшитых золотом ножнах, и сам, не знал, что и сказать.

– Мы живём не богато… – пролепетал он, жестом руки, по закону гостеприимства, приглашая гостя в дом.

– Я готов заплатить положенный махр! (Махр – у мусульман, имущество, которое во время свадебного сговора, муж выделяет жене).

– Вряд ли, такому знатному воину как вы…

– Я отдам всё, что у меня есть!

Муса жестом руки, отклонил предложение Бьёрна.

– Деньги меня не интересуют. Счастье дочери, вот что для меня важно.

– Я люблю её!

– А она? Любит вас?

Бьёрн застыл. Он как-то не думал об этом и опустив голову, тяжело вздохнул.

Ламия, всё это время, была в соседней комнате, огороженной холщовой занавеской, от той, где происходил разговор отца с добрым и нежным человеком, как она успела понять из их ежедневных свиданий, с трепетом в девичьем сердце, прислушиваясь к разговору.

– Я… не знаю…

– Я думаю, пусть сама Ламия скажет, пусть сама выберет свою судьбу.

Как утопающий хватается за соломинку, так и Бьёрн ухватился за это предложение Мусы, и поспешно кивнул головой.

Муса прошёл за занавеску, о чём-то долго и тихо говорил с дочерью, а затем вывел её за руку, и подвёл к Бьёрну.

Маленькая и стройная Ламия, подняла свои руки вверх, и чуть дрожащими пальцами, нежными и холодными, коснулась лица Бьёрна. Она ощупала его спутанные, длинные волосы, провела пальцами по лбу, по глазам, он не протестовал, когда она откинула покрывало с его лица, и провела руками по щекам, задержав свои пальчики и нахмурившись, на шраме на левой щеке. Нежно погладила его небольшую бороду, коснулась шеи, могучих и широких плеч, затем вновь подняла руки выше, продолжая исследовать и изучать его лицо.

Бьёрн, когда его касалась любимая Ламия, млел от восторга, едва удерживаясь, чтобы не начать осыпать поцелуями её нежными пальчики, желая, больше всего на свете, обнять её, и крепко, крепко, прижать к своей груди!

Ламия обернулась к отцу, улыбнулась и прижалась к груди Бьёрна. Тот, потеряв голову от восторга, сильно, но нежно, впервые обнял любимую, прижав её к себе.

«Я увезу тебя! Далеко, далеко! Сначала в Барселону, там мы поженимся по-настоящему, по нашим, христианским обрядам. В церкви! Ведь, что может быть более богоугодным делом, чем вернуть Христу, Господу Богу нашему, заблудшую душу, долго пребывающую во мраке язычества! А потом, мы поедем в Бриан, к моему отцу. Он полюбит тебя, как люблю тебя я. Ведь как тебя можно не любить! И там, мы будем жить, долго и счастливо!».

Но отъезд в Барселону, пришлось отложить. Сначала опасно заболел Муса, едва вырвавшийся из цепких лап смерти, а затем, из-за тяжело протекавшей беременности Ламии. Но когда она благополучно освободилась от бремени, родив Бьёрну сразу двойню – девочку и мальчика, он был вне себя от радости и восторга! Он крепко обнимал и нежно целовал, ещё слабую после родов любимую Ламию, прижимал к груди детей, носясь с ними по комнате, счасливо смеясь.

Он тут же засобирался с семьёй в Барселону, собирая припасы, купив повозку, лошадей, желая, всенепременно, как можно скорее, окрестить детей.

 

Глава первая

Сразу же после разгрома византийцев у Мельфи, нормандская армия уже стояла у Реджо, готовясь к завоеванию Сицилии.

Тысяча пехоты и тысяча кавалерии, весьма внушительная сила. Из них самих нормандцев, было чуть более восьми сотен. Джефрой Сфондрати и его купцы-компаньоны, помимо ещё большего числа кораблей (заранее обговорив ещё большую долю прибыли), предоставили Гвискару три сотни хорошо экипированных и вооружённых конных воинов, из числа охранников их караванов. Также много знатных лангобардов, сеньоров и баронов, со своими людьми, присоединились к войску герцога Апулии, Калабрии и Сицилии. И некоторую часть армии, представляли греки, из числа тех, что населяли Южную Италию.

Всю эту разноплеменную ораву, надо было кормить, что было проблематично, учитывая то, что земли Южной Италии были разорены долгой войной. И их надо было содержать, платя жалование, пока они не взбунтовались и не разбежались.

Разведка у арабов не дремала, и Ибн аль-Хавас, узнав о сосредоточении армии христиан у Реджо, усилил гарнизон Мессины восьмю сотнями воинов, и приказал им выйти к мысу Фаро, чтобы отразить возможное нападение врага. К тому же, напуганные февральской высадкой Рожера, арабы усилили наблюдение за берегом, выставили во множестве сторожевые посты, возвели дозорные башни, перекопали дороги, устроили засеки и укрепления, и завалили камнем все возможные места для высадки. А в самом Мессинском проливе, крейсировали их 27 боевых кораблей.

Роберт торопился.

Он, переговорив с Рожером, вызвал к себе Ансальдо ди Патти.

– Ты говорил, что в Мессине у тебя есть люди?

От обычной словоохотливости ди Патти не осталось и следа. Он стал необычайно сух и сдержан.

– Да, Ваша милость герцог.

– И что они могут, в нужный момент, открыть городские ворота.

– Да, Ваша милость.

– Кто они? Что это за люди?

– Надёжные люди. Воины.

Роберт несколько мгновений подумал. Воины. А он то надеялся на подкуп городской стражи. А тут, неизвестным ему людям, придётся с боем открывать ворота. Справятся ли они? Смогут ли? Как пройдёт то, что он задумал?

Он принял решение. И, с высоты своего роста, наклонился к ди Патти, и что-то долго шептал тому на ухо.

– Ты всё понял?

– Да, Ваша милость герцог.

– Учти, что об этом знаю я, мой брат, и ты. И если что-то пойдёт не так, я собственноручно изрублю тебя на куски. Ты будешь молить меня о смерти!

– Не сомневайтесь, Ваша милость, всё будет сделано в лучшем виде.

– Рожер, присматривай за ним.

Рожер кивнув, подозвал Одо Бриана, и приказал ему глаз не спускать с Ансальдо ди Патти.

Кликнув своего особо доверенного слугу, ди Патти, взяв у него письменные принадлежности, на маленьком клочке какой-то тряпки, начал что-то царапать.

Не знающий грамоты Роберт, но знающий, как выглядят буквы, заглянув ди Патти через плечо, увидел какие-то непонятные точки, линии, кружки.

– Это что ещё за хрень?

– Это тайнопись, Ваша милость. У моего человека там, по ту сторону пролива, есть ключ, к расшифровке этих знаков, и он поймёт то, о чём я написал.

– А как ты собираешься доставить это на Сицилию? Сам отправишься вплавь? На лодке? Как? У меня нет времени ждать так долго!

– Не волнуйтесь, Ваша милость. Завтра же, от моего человека с Сицилии, придёт ответ, что он принял сообщение и готов действовать.

– Завтра? Как?

– При помощи голубей, Ваша милость.

И ди Патти, вытащил из клетки, принесённой слугой, голубя, и привязав к его ноге тряпицу с тайнописью, отправил того в небо.

– Завтра, Ваша милость, этот голубь вернётся назад, и принесёт сообщение от моего человека.

Роберт подивился невиданным, хитроумным выдумкам, и покрутив головой, сказал только:

– Помни, если что пойдёт не так… То я тебя…

 

Глава вторая

17 мая 1061 года, отслужив литургию, прослушав проповедь и получив отпущение грехов, передовой отряд норманнов под командованием Рожера Отвиля, как только стемнело, отправился покорять Сицилию.

Благополучно обойдя корабли арабов в проливе, они вышли в Ионическое море. Готфрид Ридель и его капитаны, вели суда по им одним известным приметам, и ближе к полуночи повернули их к берегам Сицилии. Самые зоркие матросы, взобравшись на мачты и стоя на носу кораблей, вглыдываясь в чернеющий берег.

– Вон! Вон! Огни! Огни на берегу! – закричал один из вперёдсмотрящих.

Рожер и Ридель стали смотреть на берег.

– Три костра, и пять маленьких огоньков в виде креста. Мы прибыли точно.

В начинающем рассвете Ридель оглядел все свои корабли.

– Удивительно, что в этой темноте никто не потерялся и не отстал. Все на месте.

Серло Отвиль тронул Рожера за плечо.

– Разреши мне первым. Вдруг что-то пошло не так, и там засада.

Как не хотел Рожер первым вступить на землю Сицилии, он мгновение подумал, кивнул головой.

– Давай!

Когда днище корабля зашуршало по песчаной отмели, Серло и десяток его воинов, спрыгнули и по пояс в воде побрели к берегу. На кораблях все следили за ними, готовясь, в случае малейшей опасности, прикрыть их стрельбой из луков и из двух баллист.

Вот Серло вышел на берег. Тут же, с песчаного откоса, к нему спустился человек. Пока Серло разговаривал с ним, его воины обшарили берег.

– Вроде всё спокойно, – прошептал Рожер. И в потверждение его слов, Серло, повернувшись лицом к кораблям, поднял вверх, щит и копьё. Первый луч встающего солнца, блеснул в наконечнике копья Серло. Рожер посчитал это добрым знаком.

– Бог за нас, братья мои! Вперёд! – и пять сотен воинов, вслед за ним, начали прыгать в воду.

Несколько кораблей, подошли к указанному лазутчикам с берега месту, и сбросив сходни, начали выгружать лошадей.

К Рожеру подошёл человек, первым встретивший на берегу Серло. Ничем не примечательный, ни молодой, ни старый, обычное смуглое лицо, которых множество на Средиземноморье, ни каких особых примет, ни шрамов, одетый как пастух.

– Меня зовут Николо Камулио, сеньор граф, и я, к вашим услугам.

– Ансальдо ди Патти говорил, что ты можешь тайно провести нас к Мессине?

– Да сеньор граф, именно за этим я здесь. Мои люди здесь кругом, и будут следить, чтобы нас никто не заметил.

– Веди!

Лесными и горными тропами, одному ему ведомыми, Камулио повёл их к Мессине.

Они, ведя лошадей в поводу, спустились с каменистого кряжа, и один за одним, быстро, пересекли мощённую булыжником, построенную ещё римлянами, дорогу.

Лошадь Рожера, беспокойно заперебирала копытами и запрядала ушами. Тут Рожер и сам, среди пряных ароматов цветущего разнотравья, учуял острый запах свежей крови, и нахмурившись, направил копьё в спину Камулио.

Кусты колючего и непролазного терновника зашевелились, и на тропу перед ними выползло что-то косматое и лохматое.

– О, Боже!

Это чудовище, человек, дикий, весь заросший длинными волосами, обряженный в козьи шкуры, держа в руке огромный окровавленный кремниевый нож, подобострастно согнулось в поклоне, и приблизилось к ним.

– Двое, мужик и баба. Шли из Таормины в Мессину.

Рожер едва понял суть этих слов, сказанных на искажённом греческом языке.

– Больше никого? – спросил Камулио.

– Н-е-е-е, – косматое чудовище замотало головой, обнажив в усмешке, оскал гнилых зубов.

Камулио кивнул, и взмахнув рукой, повёл рыцарей дальше.

Рожер, из любопытства, раздвинул копьём кустарник, и увидел дёргающиеся в предсмертных судоргах ноги мужчины, мёртвое, с перерезанным горлом тело женщины, и насилующее её ещё тёплый труп, такое же косматое и страшное чудовище.

– Мои люди! – с гордостью сказал ему Николо Камулио. – Охраняют, чтобы никто нас не заметил.

Вскоре он вывел их к южным воротам Мессины.

В этом, как раз и состоял хитроумный план Роберта Отвиля. Узнав, что арабы сосредоточили все свои силы к северу от Мессины, он решил атаковать их с юга.

Рожер, Серло и Камулио, поднявшись на холм, скрываясь в роще, смотрели на возвышающиеся впереди стены Мессины и на южные ворота города.

– Сигнала нет!

– Не волнуйтесь сеньор граф, он будет.

– Когда? Время идёт! В любой миг нас могут обнаружить.

– Скоро, сеньор граф. Скоро. Вы просто не знаете этого человека…

– Рожер, смотри!

Серло показал рукой на приближающийся к городу большой караван.

Десятки навьюченных верблюдов и мулов, несколько тяжелогруженых повозок влекомых быками, пара сотен воинов, чьи начищенные доспехи, ярко сверкали на солнце, и богато разукрашенный большой паланкин, который несли два десятка рабов-нубийцев.

– Кто-то важный следует в город. Как не вовремя!

Серло поцокал языком.

– Богатая добыча!

– К дьяволу добычу! К дьяволу вашу жадность! Она погубила всё в прошлый раз! – Рожер застонал. – Этот караван, нам всё испортит. Дьявол!

– Может, атакуем? – неуверенно закинул Серло.

– Придётся. Сейчас они спустятся в ложбину, и их будет не видно с городских стен. Там. Только тихо.

– Смотрите сеньор граф, смотрите! Сигнал!

Рожер, с замершим сердцем, смотрел на южные ворота города, над которыми теперь, трепеща на ветру, возвышалось большое белое полотнище, с красным крестом на нём.

Их увидел мальчишка-пастушок, пасший на лужайке овец, и со всех ног бросился к городу.

Гвилим Спайк, спокойно и не торопясь, наложил на тетиву стрелу, и худенькое тело мальчишки, буквально взвилось в воздух, насквозь пронзённое мощной стрелой, а затем упало на землю, затихнув. Густая и высокая трава, скрыла его.

– Теперь нельзя терять времени! Серло, бери сотню воинов, и на тебе караван! А я, в Мессину!

 

Глава третья

Штурм Мессины окончился, даже толком не начавшись.

Когда Рожер, во главе своего отряда, по кварталам пригорода, мимо многочисленных домов и лачуг, пугая в панике разбегающихся жителей, подлетел к южным воротам города, они распахнулись, и в проёме его встретил рослый человек, с густой чёрной бородой, все доспехи которого были забрызганы кровью.

– Путь свободен, сеньор, прошу, – и приглащающим жестом окровавленным мечом, показал Рожеру на Мессину.

У ворот валялись тела их недавних защитников, и несколько трупов наёмников, захвативших эти самые ворота.

Рожер, пока его воины, шумной лавой, влетали на улицы города, придержал своего коня и обратился к командиру наёмников.

– Как тебе зовут?

Наёмник портяс головой, сгоняя с глаз пот и кровь.

– Не всё ли равно, сеньор. Дело сделано, ворота открыты. А кто я, как меня зовут, не важно.

Наёмник, увидя, что возвышающийся над ним норманн нахмурился, он не испугался, нет, его гнева. Он просто так устал, за эту бессонную и тяжёло-кровавую ночь, за наполненные тревогой и суетой предыдущие дни, что сейчас, он, ну никак не хотел ссориться и ввязываться в драку с этим норманном. Ему было щедро заплачено, именно за открытие ворот, и он, и его люди, сделали это. Теперь он был свободен и мог уходить, в будущем ожидая нового заказа. Но этот норманн, направив на него коня, перегородил ему дорогу. Глядя на норманна, он слышал, как неодобрительно загудели его люди. Как они, усталые, встают на ноги, и беря в руки оружие, подходят к ним. Но он так устал…

– Можете называть меня Жакопо Саккано, сеньор.

– Я Рожер Отвиль, граф Калабрии. Там, – и Рожер повёл рукой в сторону холмов, – мои люди потрошать какой-то богатый караван. Помоги им. И часть добычи твоя. И, – Рожер отцепил от пояса туго набитый византийскими монетами кошель-борсу, кинул в руки Саканно, – это вам, за труды.

Залитое кровью лицо Саканно расплылось в широченной улыбке. Он, подняв руку вверх, потряс кошельком, слыша теперь одобрительные возгласы своих людей.

– За плату, сеньор граф, мы завсегда готовы сделать всё. Вперёд, волки!

Полстотни воинов Рожера, пока остальные растеклись по улицам города, гася незначительные очаги сопротивления, перегораживали прилегающие к воротам улицы баррикадами, на случай возможной контратаки арабов. Они заходили в дома, попутно грабя их, и убивая не успевших сбежать жителей, особо не разбирая, где араб, где еврей, а где и христианин, и выбрасывали из окон и вытаскивали из дверей тяжёлую мебель, стаскивая её на баррикады.

К Рожеру, на прихрамывающей лошади, подъехал Серло. Лицо его, несмотря на рану, полученную им в бою, лучилось улыбкой.

– Это был кади (кади – у мусульман судья-чиновник, назначаемый правителем и вершащий суд). Доверенный человек Ибн аль-Хаваса. Он его отправил сюда, присмотреть за городом. И не поверишь, он вёз гарнизону Мессины деньги на плату! Много денег, Рожер!

Под натиском нормандцев, город пал. Более-менее значительного гаринзона, который мог бы оказать сопротивление, в городе не было. Он весь был выведен на север от города, ожидая возможной высадки норманнов. Так, по десятку воинов для охраны ворот, сотня для поддержания порядка, и сотня, охраняющая дом наместника. Жители в панике разбегались, кто в гавань, чтобы найти спасение на кораблях, кто через ворота, прочь и с города, а кто спрятался, дрожа от страха. Норманны, настигая беглецов, найдя спрятавшихся, рубили всех беспощадно.

Один молодой и знатный араб, влёк по улицам города свою красавицу сестру, стараясь спасти её от разъярённых врагов. Но увидя, что спасения нет, что они со всех сторон окружены, он не раздумывая, зарубил сестру, и один кинулся в битву против десятка нормандцев. Где и погиб, сразу же, упав на тело своей сестры.

Когда жажда крови была утолена, они стали сгонять захваченных женщин, детей и рабов, на главную площадь города, чтобы в дальнейшем продать их. Сюда же сносили и всю захваченную добычу. Богатую!

Мессина пала!

Войско Ибн аль-Хаваса, узнав от беглецов об этом, не стало даже и пытаться отбить город, и бежало вглубь острова. Флот арабов в гавани, поспешно рубя якоря и ставя паруса, ушёл в Палермо.

Рожер, принимал поздравления от своих воинов, окидывал взором богатейшую добычу, объезжал залитые кровью и заваленные трупами улицы этого огромного города. Он дивился его мощным укреплениям, которые не помогли арабам. Смотрел на невиданные строения, фонтаны, и многое другое. Тут же, он отправил Роберту, на самом быстроходном корабле, гонца, с известием о взятии Мессины и ключи от города.

Роберт, со своей армией, был уже в море. Получив весть о таком быстром и неожиданном успехе, он, со слезами благоговейного восторга, принёс Богу благодарность за победу брата и христианского оружия, столь малокровную, среди истинных ревнителей и хранителей веры Христовой.

 

Глава четвёртая

Роберт с триумфом ехал по городу.

Рожер постарался на славу, и по его приказу, были спешно убраны с улиц трупы, отмыты от крови стены домов, выбитые окна и двери закрыты коврами и тканями. В восстановленных и вновь освящённых церквях, шли благодарственные молебны, славящие Христа, его непобедимое христианское воиноство, освободившее эти земли от мусульман. Гремели трубы, буцины и литавры. Воины, и христианское население города, в большинстве своём ромеи, радостными криками приветствовали и славили нового повелителя этой земли, желая ему многие лета.

У ворот роскошного дворца, ранее принадлежавшего эмиру Мессины, Роберт слез с седла, такого же, под стать ему, высокого и могучего коня. Здесь, под пристальным взором охраны, к нему подошла делегация из лучших жителей города. Выслушав их слова благодарности, заверения верности и преданности, Роберт принял от них подарок – длинный плащ из красного шёлка, поверх которого лежала герцогская корона, сделанная из чистого золота.

Во дворце, всё поражало воображение. И драпировки из шёлка, бархата, атласа на стенах, и гобелены, изображавшие различные охотничьи сцены, и ковры, лежащие на полах, где утопала нога в их мягком и пушистом ворсе. Мрамор, слоновая кость, искусно сделанная мебель из дорогих и редких пород дерева, фонтаны, огромный сад, с экзотическими, благоухающими растениями.

Всё это, Роберт, окидывал широким взгдядом, ноздри его раздувались, он шёл, прямой, с высоко поднятой головой, гордый тем, что отныне, всё это принадлежит ЕМУ!

– А там что? – кивнул он головой на великолепное строение за садом.

Рожер приблизился и сказал:

– Женская половина. Гарем бывшего эмира Мессины. Он не успел забрать его с собой, и все женщины достались нам.

– Ха-ха-ха!

Роберт, хищно и плотоядно, облизал губы. Вдали от супруги, грозной Сигельшаиты, он мог позволить себе расслабиться.

Он прошёл в большой, светлый зал, и с удовольствием сел в кресло, с высокой спинкой, предназначенное только для него, как для герцога и повелителя этих мест. Полукругом, перед его герцогским троном, встали его наиболее верные, преданные вассалы и особо приближённые сторонники. Теперь, от развлечений и радости, требовалось переходить к делу.

– Ди Патти, я бы хотел познакомиться с человеком, открывшим нам ворота Мессины, – он посмотрел на Рожера, тот кивнул, – Жакопо Саккано, кажется, чтобы выразить ему свою признательность и благодарность.

Ансальдо ди Патти немного вышел вперёд и слегка поклонился.

– К сожалению, это не возможно, ваша милость герцог. Названный вами Жакопо Саккано, сделал своё дело, получил плату и покинул город.

– Хм. Мне нужны такие люди как он. Я, может быть, взял бы его к себе на службу.

– И это тоже не возможно, ваша милость. Жакопо Саккано никому не служит. Он поклоняется только одному повелителю, это – деньги.

– Ты так хорошо его знаешь?

– Имел пару раз дела с ним.

– А если он нам понадобится, ты сможешь отыскать его?

– Кто знает, ваша милость, кто знает.

– А второй, Николо Камулио?

– Он тоже покинул город.

Роберт, смотревший прямо в глаза ди Патти, увидел, как что-то сверкнуло в них, и понял, что тот лжёт. Ну, или не до конца откровенен с ним.

– И что, этих людей, Саккано и Камулио, может нанять любой, кто предложит лучшую плату? Византийцы, арабы, генуэзцы, римляне?

Ему показалось, или действительно что-то на лице ди Патти дёрнулось? Какае-то тень пробежала по нему?

Ансальдо ди Патти неопределённо пожал плечами, и повторил:

– Кто знает, ваша милость, кто знает.

А Роберт взял себе на заметку следующее: надо приблизить к себе этого хитреца ди Патти, чтобы держать его на виду и в узде, и что надо обязательно найти этих Саккано и Камулио. Таких опасных людей как они, надо или приманить службой себе, или, если они откажутся – убить.

– Если снова столкнёшься с ними, то передай им, что мне нужны такие люди как они. И что людям подобным им, я щедро плачу. Очень щедро!

Роберт, прихлопнув ладонью по трону, обернулся к остальным присутствующим.

– Итак, собратья мои, с Божьего благословения, с Его помощью, мы овладели Мессиной! Этот прекрасный город, наш!

Воссторженный рёв тех, к кому он обращался, вырвался из зала, и был подхвачен многосотенной толпой воинов, собравшихся у дворца.

Подождав пока утихнут крики, Роберт облокотился и подал всё своё тело вперёд.

– Мы должны сделать Мессину, нашим надёжным оплотом на этих землях! Крепостью, откуда мы будем вести дальнейшие завоевания! Возвращая НАШИ ЗЕМЛИ в лоно истинной христианской церкви!

Снова восторженный, многосотенный рёв.

– Рожер, все, кто поклоняется Аллаху, нет, не убивать. Всех мусульман изгнать из города! Когда мы пойдём дальше, мы должны быть спокойны за безопасность наших тылов.

Роберт откинулся на спинку трона.

– Мусульман изгнать, конечно же, избавив их от всякого имущества. Ха-ха-ха! Пусть отправляются к дьяволу в пекло налегке! Пусть объедают Ибн аль-Хаваса! Ха-ха-ха! Ты, Вильгельм де Мале, займёшься приведением в надлежайший вид укреплений города. Надо обновить стены и башни, насыпать осыпавшиеся валы, выкопать ров, укрепить ворота. Сгоняй на эти работы, всех жителей! Мужчин, женщин, детей, стариков! Всех! Да, и найди людей, сведующих в ведении огня из баллист и катапульт. Их много на стенах, а управлять ими некому. А-а-а, мой дорогой и верный друг Ридель! Ты тоже, Готфрид, не останешься без дела. Тебе и твоим морякам, я поручаю сооружение башни при входе в гавань города. Строй как следует, и должным образом укрепи её. Также на тебе и связь с нашими владениями в Италии. Не спускай глаз с арабского флота, смотри, чтобы они не заперели нас здесь, не забывай и об этих чёртовых византийцах. Имоген, подсчитай все запасы зерна и остального продовольствия, и прикинь, что можно оставить здесь, а что отправить в Италию. И учёт всех захваченных трофеев и добычи, тоже на тебе. И смотри, чтобы ничего не прилипло к твоим жадным рукам! Иначе, отрублю их по самые яйца! Ты меня знаешь! Каждый воин должен получить свою долю добычи! Джефрой Сфондрати, поможет тебе в этом. Маркус, тебе я поручаю приведение в надлежащий вид всех церквей города. Церковная утварь, священники, монахи, клир, это всё на тебе. Считай, что я тебя назначил епископом города. Наш добрый друг, папа римский Николай II, позже утвердить тебя. (Не странно ли, что партия церковных реформаторов, пришедшая к власти в Риме, яростно борющаяся за инвеституру (право назначать епископов и аббатов, за то, кто имеет на это право – светские правители – короли, герцоги, графы, или только папа римский), всячески поддерживала и поощряла Роберта Отвиля, не возмущаясь утверждала все его назначения на высшие церковные должности). Да, и найди место, где мы воздвигнем большой и величественный собор, в благодарность Господу Богу нашему! Ты, Серло, возьмёшь пару сотен рыцарей, и охраняй окрестности. Если сарацины задумают напасть, я должен как можно раньше знать об их приближении.

Вроде всё, на сегодня. А теперь, пришло время веселиться! Хорошо выпить и поесть, и воздать хвалу Господу, в честь такой славной победы!

Столы для знати накрыли во дворце, а для простых воинов, пир был устроен в саду. Те же, кому не повезло, кто должен был нести стражу на стенах и у ворот, с завистью поглядывали на зарево от множества факелов и смоляных бочек, прислушиваясь к доносившимся оттуда пьяным крикам, песням, смеху, повизгиванием женщин.

 

Глава пятая

Ибн ат-Тимнах подошёл к большой карте, лежащей на полу, искусно изображённой на большом куске бычьей кожи.

– Во владения призренного Ибн аль-Хаваса, ведёт вот эта дорога – на юг до Таормины, а оттуда, вглубь Сицилии, по долине Алькантары, вдоль северных склонов вулкана Этны.

Вперёд вышел Рожер.

– А дорога на запад, через Рометту? Нам надо укрепить, как следует, горные перевалы, ведущие к Мессине, а сделать это, без обладания Рометтой, невозможно. В Рометте по-прежнему, командиром гарнизона, твой брат?

Ибн ат-Тимнах прикусил от негодования губу. Удивительно, что эти варвары, были так прекрасно осведомлены о дорогах и положении дел в Сицилии.

Роберт, всей свой могучей фигурой, навис над Ибн ат-Тимнахом.

– Так что, в Рометте, по-прежнему командует твой брат?

Ибн ат-Тимнах судорожно сглотнул и попробовал отступить, хоть немного, но наткнулся спиной на Серло Отвиля.

– Да.

– Решено, мы идём на Рометту, в твои бывшие владения. Насколько нам известно, там, большинство населения, почитает Христа. И там мы можем рассчитывать на поддержку.

Через неделю после взятия Мессины, когда все основные работы, по привидению укреплений города в надлежащий вид были окончены, Роберт, оставив здесь сильный гарнизон – три сотни пехоты и две сотни рыцарей, – повёл остальное своё войско вглубь острова.

И никто из них, из тех, кто сейчас шёл вслед за Робертом, и предположить не мог, что борьба за обладание Сицилией, затянется на целых 30 лет, и что уже, их дети и внуки, будут продолжать и окончат её.

Прекрасно укреплённую самой природой, горную крепость Рометту, после того, как ей в 1038 году овладели византийцы Георгия Маниака, мусульмане ещё более укрепили, сделав практически неприступной.

Приблизившись к ней, Ибн ат-Тимнах послал гонца, и вскоре, ворота этой крепости распахнулись, и из них выехала небольшая кавалькада всадников.

– Это мой брат Махди, – гордо сказал Ибн ат-Тимнах.

Приблизившись, Махди соскочил с седла своего коня, и подойдя, низко поклонился Ибн ат-Тимнаху, поцеловав край его одежды.

– Повелитель, я знал, что ты вернёшься, и не поддался на уговоры врагов предать тебя. Рометта твоя! Весь гарнизон, предан тебе и хранит верность, о повелитель.

Ибн ат-Тимнах пожевал губами и поёрзал в седле.

– Махди, я больше не повелитель этих земель. Вот новый повелитель, герцог Роберт. Я поклялся служить ему, и жду, что ты поступишь также.

Махди, аж отшатнулся! Он то думал, что его брат, нанял этих варваров-франков, чтобы вернуть себе почёт, а семье уважение и силу. А тут…

Но делать было нечего. Он был предан своему брату, и раз тот, стал вассалом этого огромного франка, то и Махди, став на колени, на протянутом ему Коране, принёс вассальную присягу герцогу Апулии, Калабрии и Сицилии Роберту Отвилю.

Они шли прибрежной дорогой, держа море справа. Роберт, с рыцарями, как обычно вырывался далеко вперёд, а потом ругался, поджидая медленно топающую пехоту. Патрули Серло Отвиля, в стороны от дороги, вели разведку, попутно совершая набеги и грабежи, не делая особых различий между христианами или мусульманами.

И христианское население Сицилии, где восторженно и тепло, а где настороженно и враждебно, встречало нормандцев.

 

Глава шестая

– Наши песни и сказания, ещё хранят память о давних временах, которые были задолго до рождения Христа.

Тогда по земле ходил грозный воитель Сигурд, гордые Нибелунги ковали свои мечи, гномы, в глубине подземных чертогов, добывали руду и сокровища, а в зачарованных замках, среди священных дубрав, жили ясноглазые эльфы, владеющие волшебством. Тогда весь мир был другим.

Но могучий враг, враг самой жизни и всего живого, пришёл в тот давний мир. Злобные твари – злые тролли, драконы, гоблины, свирепые великаны – напали на мирные земли.

И великим было противостояние с тем врагом! Пали крепости эльфов, и последние из них покинули этот мир. В пламени огнедышащих драконов, погиб народ гномов. И только люди смогли устоять!

Но страшным для них было это противостояние! В ужасной и кровавой последней битве, сошлись люди и злобные твари! Шла эта битва долго, очень долго, и от горя, скрылось солнце, и на мир опустилась тьма. От грохота, стонали небеса, от пролитой крови дрожала земля, ветер, завывая, оплакивал погибших. Обе армии, и людей, и тварей, оказались разгромленными, и никто в той битве так и не победил.

После этого, на небе появилась луна, а на земле, начались моровые болезни, землетрясения, наводнения, и закончилось всё большим потопом.

Сумевшие выжить и уцелеть, люди и твари, перемешались между собой, и с тех пор, нет больше на земле, ни явного добра, ни явного зла. Всё смешалось, измельчала порода людей, умалилась человеческая жизнь, которая стала очень короткой…

– Чего рты разинули, слушая этого старого язычника! Богохульник! – подъехавший и услышавший рассказ Маркус Бриан, сидя в седле, кричал на молодых воинов, собравшихся возле телеги, на которой сидел Визигис. – Иисус Христос пришёл в этот мир, чтобы дать людям добро! Он, Великий Господь наш…

Разомлевшему от жары и тряской дороги Визигису, совсем не хотелось ссориться с епископом. Видать, всё-таки, прожитые годы брали своё, Он лениво, гоняя вшу, почесал подмышкой, провёл рукой по голой груди, видневшейся из распахнутой рубахи, и зевнув, непочтительно перебив Маркуса, вроде бы и не обращаясь ни к кому, сказал:

– Сколько времени прошло с прихода Христа? Двадцать, тридцать поколений? А что было на земле до него?

Задохнувшийся от гнева Маркус, двинув бока своего коня, направил его вперёд, расталкивая воинов.

– Еретик! – кричал, свирепея он. – Язычник! Падёт на тебя кара Господня, ибо слова твои есть грех!

Молодые воины расступались перед грозным епископом, и только один из них, ещё совсем мальчик, Уолтер Трани, бесстрашно встал перед конём, крепко держа в руке копьё.

Визигис слез с телеги, и как был – босой, без оружия и доспехов, с прищуром глядя на Маркуса, сказал:

– Может быть, я и говорю что-то не то, но я много чего повидал в жизни, Бриан, и знаю, что у епископов, как и у остальных людей, кровь красная.

Маркус, как это бывало с ним ни раз, почувствовал, как давний страх, холодной поступью пробирается в сердце. Как озноб пробегает по спине, как сводит живот, как начинают дрожать руки. Он оглянулся, но два рыцаря, приставленные к нему для охраны Робертом, отстали возле повозки, где смазливая гречанка, щедро раздавая воинам улыбки, торговала холодным вином. Надо было как-то самому выбираться. Но как? Как, чтобы не показать овладевшего им страха и не уронить собственного достоинства? Он не знал.

К его счастью, вдалеке раздался звонкий звук рога. За ним ещё один, и ещё. Всё войско встрепенулось, зашумело, загалдело и ускорило шаг.

Вскочил на ноги и Роберт, до этого сидевший под разбитым для него навесом, спасаясь от палящего солнца:

– Слава Богу! Это Серло! Звук его серебряного рога, я узнаю из сотен других!

На взмыленной, шатающейся от усталости лошади, в густом облаке пыли, к Роберту подскакал Серло, и не слезая с седла, покачиваясь, прокричал:

– Ибн аль-Хавас, собирает большое войско под Энной!

 

Глава седьмая

Роберт смотрел, как слуги, на щите, тащать какого-то рыцаря.

– Что с ним? – крикнул он.

– Свалился от жары, Ваша милость герцог.

«Ещё один. Дорвались до невиданных плодов, жрут их без меры, потом дрыщут кровавым поносом, а тут ещё эта чёртова жара. Так я скоро вообще останусь без войска».

Он досмотрел как слуги отнесли воина в тень, стащили с него раскалённую на солнце кольчугу, и начали брызгать в лицо и на грудь прохладной водой, а затем вернулся в палатку, чтобы продолжить прерванный разговор.

– Нас привела сюда рука Господа нашего! Чтобы прославлять имя Его и нести слово Его! Мы Его посланники, исполняющие волю Его! Мы пришли сюда, чтобы сражаться, во славу Его, а не бегать от врага, как трусливые зайцы! – войдя, сразу начал он.

Сидевший прямо на земле Серло, привалившись спиной к столбу, подпирающему свод палатки, почёсывая бороду, весёлыми глазами смотрел на дядю, покачивая головой, во всём соглашаясь с ним.

Рожер, до этого задумчиво ходивший по палатке, остановился, жадно ловя каждое слово брата.

Ибн ат-Тимнах, сидел опустив голову, выбивая по столу пальцами дробь.

Вильгельм де Мале, Руссель де Бейль, Рожер Криспин, Имоген, переглянулись между собой.

– Роберт, послушай, аль-Хавас, собрал чёртову уйму сарацин! Со всей Сицилии! Даже враждовавшие с ним ранее эмиры, прислали свои войска! – с жаром сказал Криспин.

– И никто не говорит о том, что мы должны бежать. Отступим, временно, в Мессину, и там дождёмся подкреплений из Италии, – более спокойно промолвил Вильгельм де Мале.

– Это самоубийство, с семью сотнями воинов, кидаться на тысячи сарацин! – поддержал их, не трус, но всегда осторожный, Руссель де Бейль.

Роберт, никогда не терпевший даже малейшего возражения, сейчас, спокойно выслушал своих сомневающихся, не верящих в успех и победу соратников.

– Моё самое страстное желание, заключается в том, чтобы избавить христианский мир от мусульман, и стать орудием возмездия Господа Бога нашего! В бою нас поддержит Святое Причастие и Святой Дух! Лучше верьте в Бога, чем в численность войск! Полагайтесь на Бога, который за праведные наши дела, вознаградит нас победой! Те же, кто падёт в борьбе за истинную веру, защищая и оберегая христианский мир, могут быть уверены в спасении своей души!

Маленький, семилетний Боэмунд, во все глаза смотрел на отца, восхищаясь им.

Когда все начали выходить из прохлады палатки под палящие лучи знойного солнца, Роберт задержал Рожера.

– Смотри, обычное полотно, спасает нас здесь от горячих лучей солнца. Видишь? Распорядись, чтобы все рыцари и воины, пошили себе накидки из белого полотна, и надевали их поверх доспехов. Это предохранит их от палящего солнца, и хоть немного избавит от жары.

Войско нормандцев спустилось с плато Маниака, названного так в честь победы двадцатилетней давности, этого прославленного византийского военачальника, перешло долину реки Симето, и углубилось во владения Ибн аль-Хаваса.

Здесь и произошла первая неудача.

Им не удалось с ходу взять, расположенную на скале, с высокими каменными стенами и глубокими рвами, крепость Чентурипе. После короткого штурма, Роберт, избегая потерь, отвёл свою армию, и пошёл на восток.

Стоя на скале, он смотрел на проходившее внизу войско. Да, многих он оставил в гарнизоне Мессины, Рометты, и других захваченных городах и замках. Некоторые погибли в стычках и битвах с сарацинами. Кого-то одолел кровавый понос, кто-то умер от болезней, а кто-то свалился от жары. И сейчас у него было едва ли семь сотен воинов. Из тех двух тысяч, с которыми он начал завоевание Сицилии. Своих воинов обещал привести Ибн ат-Тимнах, но разве его сарацины, сравняться в бою с нормандцами? Нет! Но Роберт не собирался отступать.

Сарацинский гарнизон бежал, и город Патерно сдался без боя. Дав здесь трёхдневный отдых людям и лошадям, Роберт повёл свою армию прямо к Энне, на битву с сарацинами Ибн аль-Хаваса.

Расположеная на высокой горе крепость Энна, к которой вела только одна единственная, крутая и извилистая дорога, была неприступной. Сами арабы, взяли Энну у византийцев в 859 году, после долгой и безуспешной осады, только лишь тогда, когда один перебежчик показал им заброшенную канализационную трубу.

Роберту, осаждать Энну не хотелось. Не хватало времени, людей и припасов, и после короткой, но кровопролитной схватки, его рыцари скинули сарацин с холмов, и подошли к водяным мельницам крепости.

Аль-Хавас не появлялся, и тогда, выманивая его на битву, нормандцы начали разорять и жечь окрестности города, и совершать набеги вглубь его территории.

Только на пятый день, звонкий сигнал рога дозорных, донёс весть, что войско сарацин выходит из города.

 

Глава восьмая

– Всё против нас! И большая численность чумазых сарацин, которые будут скатываться на нас с вершины горы, и то, что у нас нет запасов жратвы, ни людям, ни лошадям! Нет запасов мечей, копий, щитов, стрел! Нет за спиной крепости, куда мы могли бы отступить! У нас нет ничего! Ничего, кроме нашего мужества! Нашего мужества и Бога, который с небес, благосклонно взирает на нас! И с именем Божьим на устах, с Божьей благодатью в сердце, мы разгромим этих мусульманских собак! Сила Господня осенит нас, дабы мы, хоть и малы числом, смогли одолеть многих неверных! Идя в битву, помните – Господь мой – меч, опора, щит!

Семь сотен глоток христиан, после молитвы и причастия, встретили эти слова Роберта Гвискара, восторженным рёвом и стуком мечей, топоров, копий о щиты. Страшный шум и грохот поднялся над полем, которому вскоре предстояло стать полем битвы. Полем смерти, крови и страданий.

Несколько сотен мусульманских воинов, приведённых Ибн ат-Тимнахом, хотя он обещал Роберту тысячи копий, ещё на рассвете совершившие намаз и помолившиеся Аллаху, с удивлением смотрели на беснующихся франков.

На другой стороне поля, показались тысячи сарацин Ибн аль-Хаваса.

(Нет точных данных о численности войска Ибн аль-Хаваса. Хронист деяний нормандцев Готфрид Малатерра, очевидец этих событий, в своей «Сицилийской истории», оценивает войско врага в 15 тысяч. 15 тысяч, против 700 нормандцев. Если он даже и переоценивает численность войска Ибн аль-Хаваса, то всё равно, не стоит сомневаться – огромный перевес был на стороне сарацин).

Роберт вскочил в седло своего могучего коня, взял в руки копьё и щит, и покричав:

– Десница Божья, развеет как прах, всех мусульман! – повёл рыцарей в битву.

Едва ли две сотни рыцарей, бесстрашно атаковали 15 тысячное войско врага! Какой-то яростный, божественный восторг овладел ими, и они раскололи войско врагов! В прорыв ринулась пехота, и, один араб в бегстве падал на другого, всё смешалось у них в кучу, а нормандцы, избивая врага, покрывали их трупами землю.

Блестящая победа!

В битве было повержено 10 тысяч сарацин, число пленников было огромно, но Энну, с ходу, взять не удалось. Ибн аль-Хавас, отступил с остатками войска, в свою твердыню.

Трофеи были богатыми! Одних только лошадей, каждый рыцарь, получил по десятку. К этому добавлялся личный обоз Ибн аль-Хаваса, с драгоценной утварью, коврами и шелками, множество доспехов и оружия.

Потери нормандцев, составили всего одиннадцать убитых, и более двух десятков раненных.

 

Глава девятая

Одним из павших в этой битве, был старик Визигис. Он успел прикрыть щитом споткнувшегося и падающего Уолтера Трани, спасая его от смерти, но сам не уберёгся, и копьё, отчаянно защищающегося араба, проткнуло его насквозь.

Сейчас он лежал на груде шкур, плевался кровью, и улыбался, глядя на плачущего Уолтера Трани.

– Так и должно быть. Старики должны умирать, чтобы жили вы, молодые, и подвигами своими, продолжили наши деяния. Как там, в древней висе поётся:

– Мы стойко бились

Подошедший Одо Бриан, положил руку на плечо Уолтера, и ободряюще кивнул Визигису.

– Да старик, ты прав. От судьбы не уйдёшь. У каждого она своя. И когда наступает твой черёд, ничто не спасёт тебя от смерти.

Визигис попробовал улыбнуться Бриану, но содрогнулся в предсмертных конвульсиях.

– Я вижу её… Я помню тот день, когда я возжелал смерти… Тогда, в битве, пали три моих сына… Увидя их поверженные тела… лежавшие одно на другом… я кинулся в битву… искал смерти… но она… миновала меня… Все эти годы, я искал её…. И вот теперь… она пришла за мной…

И Визигис, прикрыв глаза, затянул строки из песни о Беовульфе:

– Морозным утром, в руках сжимая древки копейные, восстанут воины, но их разбудит не арфа в чертоге, а чёрный ворон…

Он так и умер, шепча слова песни, крепко сжимая руку на рукояти меча.

Осаждать Энну, по-прежнему не было никакой возможности, и Роберт отвёл своих воинов к озеру Пергуза. Имоген не замедлил вставить:

– Ведь именно на берегу этого озера, Аид похитил Прозерпину!

Нормандцы, не знающие древнегреческую мифологию, с удивлением посмотрели на кортконогого толстяка.

– Ридель! Отправишься в Мессину, с вестью о победе! Пусть радуются, пусть восхваляют и славят Господа, даровавшего нам эту победу! Рожер, Серло! Разоряйте, жгите, уничтожайте всё, во владениях Ибн аль-Хаваса! Этот сбежавший трус, должен запросить мира, и признать меня своим повелителем!

Весть о победе нормандцев, разлетелась широко и быстро, и в их лагерь, на поклон к Роберту, потянулись каиды, мелкие эмиры и владетели земель, всякая другая арабская знать. Низко кланяясь, прижимая к груди руки, не смея поднять глаз на высокую и могучую фигуру Роберта, они подходили к нему, с заверениями глубокой покорности. Щедрыми подношениями они покупали мирные договора и сдавали свои города, земли, замки, под власть нормандцев.

Даже эмир из далёкого Палермо, лежавшего на западной оконечности острова, прислал своих послов с богатыми дарами – великолепную, расшитую золотом, серебром и драгоценными камнями одежду из Андалусии (область в Испании), золотые и серебряные сосуды, мулов, с богатыми сёдлами и сбруей, и 80 000 золотых монет.

Роберт задумался.

– Маркус!

Епископ Бриан степенно и важно подошёл к герцогу.

– Мне жаль расставаться с тобой, но ты, более всего подходишь для одного дела. Ты образован, умеешь читать и писать, знаешь толк в хороших манерах, и именно ты, отправишься в Палермо, чтобы выразить тамошнему эмиру благодарность за дары. Заключишь с ним договор, и… Ещё одно…

Ансальдо ди Патти, ловко уловил суть мыслей Гвискара.

– Ваша милость герцог, у меня есть подходящий человек, для столь тонкого и деликатного дела. Он тоже священник, диакон, и зовут его Пётр. Его преподобие Маркус, будет так сказать, официальным лицом вашей милости, а Пётр, сделает всё остальное. Он разведает и укрепления Палермо, и численность гарнизона, и настроения жителей-христиан. Удобные подходы, места для осады и штурма, и всё остальное. Он сведущ в этом деле.

Роберт подивился уму ди Патти, то, как он сумел всё так точно понять, и потрепав его по плечу, сказал:

– Быть по сему. С тобой, Маркус, отправится диакон Пётр. Мы на войне, а на войне, побеждает тот, кто знает намерения врага. С Богом!

Простояв два месяца под Энной, в конец разорив все земли, всё ещё сопротивляющегося Ибн аль-Хаваса, собрав богатейшую добычу, с лихвой хватившую бы и на в десять раз большую армию, Роберт повёл своё войско на север острова.

Здесь в горах, прикрывая Мессину с запада от возможных атак сарацин, он заложил замок Святого Марка, поручив его оборону гарнизону под командованием Вильгельма де Мале.

Сан-Марко (ныне городок Сан-Марко д'Алунцио), стал первым нормандским замком на Сицилии.

 

Глава десятая

У ворот Мессины, Роберта встретил Готфрид Ридель.

– Прибыла твоя супруга, Сишельгаита.

Роберт скрипнул зубами с досады. Прощай славные пирушки и празднества с соратниками и побратимами, в объятьях женщин, из гарема бывшего эмира. Он вопросительно посмотрел на Риделя.

– Я успел вывезти всех шлюх за город, в свой замок.

Роберт с благодарностью посмотрел на друга.

– Ещё одно. Сишельгаита прибыла не одна, а с детьми.

Сразу после замужества, в положенный срок, Сишельгаита родила Роберту дочь, названную Матильдой. А вот сын, Рожер, родился, когда Роберт был в походе под Мельфи, потом последовал рейд на Сицилию, и вот, верная супруга, сама, в обнимку с детьми, поспешила на встречу к мужу.

Роберт, подумав о своём сыне и наследнике Рожере, которого сейчас увидит и прижмёт к груди, обернулся в седле, и как-то виновато посмотрел на своего первенца – Боэмунда, которому не светило никакое наследство, так как брак Роберта с Альберадой, был признан церковью незаконным и недействительным, а сам Боэмунд был объявлен незаконнорожденным.

И как-то померкла предстоящая радость от встречи с супругой и детьми, не радовали и не веселили празднично украшенные улицы Мессины, и толпы горожан, приветствовавшие победителей.

Сишельгаита привезла тревожные вести. 27 июля умер папа римский Николай II, и Гильдебранд, переговорив предворительно с князем Капуи Ричардом Дренго, выдвинул в новые папы епископа Лукки Ансельма I. Понятно было, что этот новый союз Рима и Капуи, может быть направлен, впервую очередь, против него – Роберта Отвиля, герцога Апулии, Калабрии и Сицилии. Было от чего призадуматься, и надо было торопиться к отъезду в Италию.

Не так как планировал, но всё-таки, Роберт устроил трёхдневные празднества в Мессине, в честь освобождения этих земель. Стараниями Джефроя Сфондрати, в городе была устроена ярмарка, куда купцы из Амальфи, Гаэты, Пизы, Генуи, Венеции, Неаполя, привезли много разнообразного товара. Были приглашены, входившие в моду, менестрели и трубадуры, артисты, выступающие с дрессированными животными, акробаты, пожиратели огня, фокусники, и знаменитые шуты из Ирландии. Горожане повеселели, приоделись в свои лучшие одежды, и радостно шумящая толпа, заполнила улицы города, толкаясь в торговых рядах на ярмарке, дивясь представлениям.

В самом дворце, был устроен пир, для ближайших соратников Роберта. Разнообразие блюд, редкие и дорогие вина, серебряная и золотая посуда, всё это радовало нормандцев, и веселило их душу. Взор их услаждали шуты, акробаты, дрессировщики, а слух, песни трубадуров и менестрелей. Правда, под строгим взором Сишельгаиты, пришлось отказаться от восточных танцев, которые мастерски, почти обнажёнными, танцевали женщины из захваченного гарема. Это вызвало уныние среди воинов, но щедрые подарки – земли и охотничьи угодья данные в лен, стада коз, овец, коров, редкое, прекрасно сделанное оружие, отличные, прочные доспехи, лошади, ковры и ткани, драгоценная утварь – которыми Роберт награждал своих особо отличившихся соратников и воинов, породило у них буйную радость, и долго не смолкали крики, прославляющие, столь достойного и справедливого герцога.

Помогал Роберту в роздаче подарков, Джефрой Сфондрати, который загодя составил на пергаменте списки особо отличившихся воинов, и приготовил дары. Каждому по заслугам.

Неожиданно для всех, этот, до этого скромный купчик, быстро пошёл в гору при герцоге, отодвинув в тень Имогена. К крайнему неудовольствию и злобе последнего. Джефрой Сфондрати, как только Роберт вернулся в Мессину, тут же предоставил ему список количества жителей города, рассказал, какими податями и налогами их можно обложить, назвал довольно приличную сумму, которую еврейская община, будет выплачивать за свою безопасность. Поведал, какие поля, сады, земли, есть в округе города, толково объяснил, сколько и куда можно поселить севров, какие доходы они будут приносить, и скольких воинов и горожан они прокормят. Наладив связи с купцами Италии, в будущем, он обещал Роберту, корабли купцов с товарами и из дальних земель – Прованса, Лангедока, Барселоны, и понизив голос, сказал, что через свои связи, он договорился с византийскими и арабскими купцами, которые тайно, контрабандой, будут доставлять в Мессину, всё, чем богаты их земли – шелка, ковры, прекрасных коней из Кападокии, превосходное оружие из Дамаска, пряности из Аравии и Египта, рабов, и многое, многое другое.

Раззинув рот, слушал Роберт, красочно описываемые купцом картины, то, как он заверял, что вскоре, Мессина, лежащая на пересечении торговых путей Востока и Запада, станет ещё более богатой. То, как в её гавани, будут толпиться корабли со всего Средиземного моря, а на рынке, не протолкнёшься от караванов приезжих купцов.

Не забыл упомянуть Сфондрати, и о таможенных пошлинах и сборах, которые будет оседать в казне герцога, сказочно обогащая его.

И теперь, на пиру, закончив с роздачей подарков, Джефрой Сфондрати восседал на почётном месте, по левую руку от Роберта, за столом избранных, куда допускались только Отвили, и их наиболее верные и преданные сторонники.

 

Глава одиннадцатая

На третий день пира, Роберт, по древнему обычаю предков, взяв в руки меч и насыпав немного муки и соли на его кончик, поднёс сыну, и тот, на руках у матери, губами и язычком коснулся его.

Тут же, молодой виночерпий из лангобардов Арнульф, под шумные, одобряющие, восхваляющие крики пирующих, понёс герцогу большую заздравную чашу, доверху наполненную дорогим кипрским вином.

Пресытившийся Грум, лежал у ног Тибо, уже не обращая внимания на объедки и кости, валяющиеся под столом. Но неожиданно он, когда Арнульф протянул чашу Роберту, огромной чёрной тенью метнулся через весь зал, и свалив Арнульфа на пол застланный тростником, положил свои мощные лапы ему на грудь, злобно зарычал, оскалив морду.

– Что за чёрт!

Воины, сидевшие рядом с Робертом, повскакивали с мест, обнажили мечи, и сгрудились вокруг него, с подозрением озираясь.

– Откуда взялось это чудовище?!

Шум и веселье постепенно стихло, когда даже до самых пьяных и буйных голов дошло, что произошло. Воины вскакивали со своих мест, тянули головы, подходили ближе, вынудив Отвилей теснее сплотиться вокруг Роберта и ощетиниться оружием.

Расталкивая толпу, вперёд протиснулся Одо Бриан.

– Ваша милость, это собака моего слуги Тибо. Не знаю, что на неё нашло, и чего она кинулась.

– Взбесилась?

– Убить бешеного пса!

– Убить!

Призыв к убийству был знаком и понятен, тут же он был подхвачен большинством находящихся в зале, и толпа, ещё более придвинулась.

Ансальдо ди Патти, осторожно ступая, с опаской поглядывая на оскаленного и ворчащего Грума, приблизился, опустил пальцы в винную лужу, понюхал их, лизнул, и изрёк:

– Судя по всему, вино отравлено, ваша милость герцог.

Напирание толпы сразу остановилось, и гомон утих. У всех, на языках и в головах, вертелся один вопрос: «Кто это сделал?».

Роберт покрутил головой, словно свободный воротник расшитой золотыми нитями рубахи стал его душить, скрипнул зубами и крепко сжал кулаки. Он вспомнил штурм Реджо, лучников, и огромную чёрную собаку, спасшую его там, и теперь снова, здесь в Мессине, сохранившую ему жизнь.

«Кто осмелился? Кто хочет убить меня?!» – он искал, и не находил ответа, настороженно оглядывая всех присутствующих. Под этим грозным взглядом, толпа подалась назад, опустив глаза и головы, словно чувствуя за собой вину.

– Уберите собаку! – крикнул Роберт. – Серло, ди Патти, этого гадёныша, – он кивнул на всё ещё лежащего Арнульфа, – в темницу. Допросите его. Я хочу знать, кто хочет меня убить.

Тибо оттащил упирающегося и ворчащего Грума, а Серло Отвиль, подойдя, легко поднял Арнульфа, хорошенько тряхнул его, и дав затрещину, повёл к выходу из зала.

– Я щедро награжу тебя Одо Бриан. Тебя, и твоего слугу.

– Мы ничего не сделали, ваша милость. Спасение вашей жизни, циликом заслуга Грума.

Роберт посмотрел на болшого чёрного пса, теперь спокойно лежавшего у ног Тибо, кивнул головой, взял на руки сына, и прикрывая собой Сишельгаиту, несшую двухлетнюю Матильду, пошёл в свои покои.

Рожер распорядился усилить охрану брата, но Роберт, никому не доверяя, отослал воинов прочь. Только семеро его телохранителей, старых, опытных и закалённых ветеранов, которые, если бы хотели, могли десятки раз убить его, и которым Роберт доверял целиком и полностью, остались возле дверей, ведших в его покои.

Всем оставшимся в зале, то же как-то расхотелось пировать и веселиться, и они, опустив головы, шёпотом переговариваясь, потянулись из дворца.

 

Глава двенадцатая

Распятый на кресте Арнульф, кричал и извивался под рукой палача. А Имоген смотрел на его мучения, широко раздувая ноздри, вдыхал запахи свежей крови, пота, страха, и чувствовал, как под туникой, наливается кровью и набухает его плоть.

За годы служения Пандульфу и Роберту, он заимел всё – власть, деньги, любовь хорошеньких мальчиков и прекрасных женщин. К его услугам было всё, чего бы он не пожелал. Он пресытился жизнью, и сейчас, только кровь, боль, страдание, мольбы о пощаде другого человека, возбуждали его.

Покрылся испариной лоб, и пот, горячей струйкой побежал по шее, вспотели ладони, задрожали колени, когда палач, особенно сильно ударил Арнульфа, а тот, дико и страшно закричал. Плоть восстала, и сейчас, подрагивая, приятно тёрлась об одежду. Имоген, едва сдерживал себя, чтобы не застонать от удовольствия.

Удар, ещё один, кровь, из свежей раны потекла по лицу на грудь, и Арнульф, уже не в силах кричать, бессильно повис на кресте. Новые запахи мочи и кала исходили от пытаемоего, Имоген прикрыл глаза, весь задрожал, и обжигающая жидкость, брызнула из плоти, орошая одежду и ноги.

Ансальдо ди Патти, стоя в тени, до конца досмотрел за изменениями на лице Имогена, всё понимания, что с ним происходит, ужасаясь виденному.

«Чудовищно! Это просто, чудовищно!».

И пока Имоген побежал переодеваться, Ансальдо заторопился к Роберту. Телохранители, убедившись, что у него нет никакого оружия, пропустили его.

– Ваша милость герцог, Арнульф, не долго запираясь, во всём сознался.

– Кто?

– Жирар Буональберго.

– Кто?!

– Жирар Буональберго. Он давно затаил на вас злобу и обиду, из-за развода с его сестрой.

– Твою мать! Я-то думал, что этот маленький, злобный карлик, давно уже сдох.

– Это не так, ваша милость герцог. Он поклялся вас убить, нанял Арнульфа и ещё двоих, их как раз уже схватили, снабдил несколькими ядами, и отправил ко двору вашей супруги. Они должны были, после того как убьют вас, убить и вашу жену и ваших детей от неё.

«Сука! Гнида! Гад! Ведь я, несмотря не на что, выполнил нашу часть договора! Ты, червь, сполна насытился кровью людской! Утолил свою жажду ненависти ко всем людям! Тварь! Слизняк! Мразь! Раздавлю!».

Запыхавшись, на своих толстеньких, коротких ножках, вкатился переодевшийся Имоген. Увидя ди Патти, он понял что опоздал, и бросил на соперника, взгляд полный злобы.

Роберт посмотрел на ди Патти и на Имогена. «Кому из них поручить? Старому, проверенному Имогену, или дерзкому и молодому ди Патти?». Оба они напряглись, в ожидании приказа герцога.

– Я ни хочу ничего более слышать о Жираре Буональберго. Никогда!

Имоген шумно задышал, а ди Патти вытянувшись, подал корпус тела вперёд.

– Ансальдо, сделай это. Только так, чтобы Альберада ничего не заподозрила.

Ди Патти не удержался, и кинул торжествующий взгляд на Имогена. Тот не остался в долгу, но злоба в его глазах, сменилась страшной ненавистью.

 

Глава тринадцатая

На следующие утро, на рассвете, дождавшись пока Роберт выйдет из церкви после мессы, и когда он останется один, особенно убедившись, что рядом нет Имогена, ещё спавшего в столь ранний час, ди Патти подошёл к герцогу и почтительно поклонился.

– Ваша милость герцог, у меня к вам дело.

– Какое? – Роберт остановился, выпрямившись во весь свой высокий рост, и нахмурясь, сложил руки на груди, ожидая, что Ансальдо снова заведёт неприятный для него разговор о Жираре Буональберго. Сзади него, положа руки на рукояти мечей, придвинулись телохранители, а за ними, настороженно озирали всех, выходивших из церкви, и толпу, снующую на площади, Рожер и Серло Отвили.

– Я бы хотел вам что-то показать, ваша милость герцог.

– Показывай.

– Не здесь. Для этого, нам надо совершить прогулку за город.

Роберт, ожидая нового покушения на свою жизнь, насторожился.

– Не берите много людей, ваша милость герцог, чтобы не привлекать внимание. Только нескольких, самых верных и преданных.

Роберт напрягся, но он не был трусом, и улыбка, тронула его губы.

– Хорошо. Старина, – обратился он к воину, старшему среди его телохранителей, – останешься здесь, побережёшь покой моей жены и детей. Рожер, Серло, поедете со мной. И вы, Рауль и Роберт, – обратился Гвискар, к своим двум племянникам, сыновьям старшего брата Готфрида.

У ди Патти уже всё было готово, и тайно, боковыми улочками, они прошли к городским воротам, где их ждали осёдланные лошади.

Ансальдо вёл их на север, молча сидя в седле. Отвили чутко озирались вокруг, ожидая возможной засады и нападения.

На берегу Мессинского пролива, ди Патти остановился возле высокого холма, густо укрытого деревьями и зарослями кустарника.

– Здесь.

– Что, здесь?

– Нам надо подняться на холм, ваша милость герцог. Придётся спешиться, лошади там не пройдут.

Роберт молодцевато спрыгнул с седла, как бы невзначай, ощупав рукоять меча. Брат и племянники, быстро образовали вокруг него кольцо.

Тропинки не было видно, но как только они обогнули большой валун, они увидели её, едва заметную, петляющую вверх в густой траве.

Также строем, держа Роберта в середине, Отвили начали подниматься на холм, вслед за ди Патти. Кругом царила тишина, только гомон птиц, в ветвях деревьев, нарушали её.

Поднявшись на вершину, Ансальдо раздвинул заросли, и сказал:

– Вот, ваша милость герцог, взгляните.

Все Отвили уставились на плоский деревянный щит, установленный на треноге, одна сторона которого, была покрыта, тонким слоем, ярко блестящего на солнце серебра.

Самый молодой, Рауль, граф Катандзаро, пренебрежительно хмыкнул.

– Ты привёл нас сюда, чтобы показать это серебро? Да его тут так мало, что не хватит даже обшить мой пояс.

Ди Патти проигнорировал пренебрежение Рауля, дожидаясь вопроса от Роберта. И он последовал.

– Что это за хрень? Зачем ты привёл нас сюда?

– Всё по-порядку, ваша милость герцог, потерпите немного. Вот, вот, смотрите! – воскликнул он, вытягивая руку в сторону моря, обращая на что-то внимание Отвилей. – Смотрите!

На той стороне пролива, на калабрийском берегу, сверкнул острый луч света. Сверкнул и погас. Потом снова, дважды сверкнул, и погас.

– Что это?

– Вчера ночью, мои люди, увидели, как кто-то вышел из дворца, и скрываясь в темноте, озираясь, пошёл в город. Возле скотного рынка, он встретился с ещё одним человеком, немного переговорил с ним, и что-то передал. Мои люди последовали за обоими, но в лабиринтах дворца, потеряли одного. Второй, выйдя из города через тайный ход, я обязательно покажу вам его, ваша милость герцог, отправился сюда. Мои люди были опытными и осторожными, но и тот был, не пальцем деланный. Он почуял слежку, и бросился бежать. К сожалению, взять его живым не удалось. Он уничтожил послание, полученное от человека из дворца, а потом перерезал себе горло.

– И зачем он сюда шёл?

– Что это за штука? Зачем она ему?

– Это, ваша милость герцог, гелиограф, или, солнечный телеграф. Во времена древнего Рима, такие вот гелиографы, широко использовали по всей Римской империи. Пользуются ими и византийцы.

– И как он действует?

– Посредством сигналов, отражающих свет солнца от такой вот, сверкающей поверхности. Я думаю, что гелиографы, тайно расположены по многим территориям ваших владений, ваша милость герцог, и знающие люди, пользуются ими.

– Зачем?

– Ну допустим, если знать шифр и сейчас ответить на сигнал из Калабрии, и передать, допустим, что вы ели сегодня с утра, то уже, ранее чем к полудню, эти сведения будут получены и прочтены в Константинополе.

– Твою мать!

– Вот именно.

– Да это же можно, вот так, передевать всё! И численность войска…

– И куда, кто, сколько направился!

– И многое другое.

– Надо разрушить все эти дьявольские штуки!

– Невозможно, ваша милость герцог. Их много, они все находятся в тайных местах, и обнаружить их все… Мы и эту то, нашли случайно.

Тонкое чутье Роберта уловило шпионов, кружащихся возле него, в его дворце, и почуяло прочную сеть заговора и предательства. Он крепко, двумя руками, схватил ди Патти за одежду, и притянув к себе, так, что ноги Ансальдо оторвались от земли, прохрипел ему в самое лицо:

– Найди мне их. Найди! И я тебя, озолочу!

 

Глава первая

1 октября 1061 года, епископ Лукки Ансельмо I, взошёл на престол Святого Петра под именем Александра II.

Имоген не собирался так просто, без боя, сдавать свои позиции. Он осторожно приблизился к Роберту, сидевшему в кресле у жарко пылающего камина в своём замке Мельфи, и тихо прошептал:

– Надо обратиться к Гиберту из Пармы.

Роберт весь обратился в слух, сразу же уловив тонкую нить игры, задуманную Имогеном.

Гиберт из Пармы, был священником и имперским канцлером в Италии. А в империи, при дворе императрицы-регентши Агнессы, до сих пор не смирились, с пришедшей к власти в Риме партией церковных реформаторов и неодобрительно смотрели на то, что конклав епископов, выбирает пап, исключая императора от участия в этом процессе. И противопоставить империю, новому союзу Рима и Капуи, вот в чём была основная мысль Имогена.

Роберт быстро обдумал её со всех сторон, хитро прищурил глаза, и сказал:

– Нам надо торопиться. Только чтобы никто не узнал о нашем участии. Потом, когда папа Александр, запросит нашей помощи и поддержки, мы милостиво предоставим её, как верные слуги Святого Престола. И мы вновь на коне!

Не слышно ступая, в зал вошёл Ансальдо ди Патти, и поклонился герцогу.

– Ваша милость, тот, о ком вы не хотели больше слышать, на днях утонул в пруду своего поместья.

Роберт, сидя в кресле, напрягся.

– Что Альберада?

– Оплакивает смерть брата. Но, не сильно.

Роберт расслабился и откинулся на спинку.

Надёжный человек был послан к Гиберту, который, как канцлер империи, не возражал в 1059 году против избрания конклавом папы Николая II, но теперь, неожиданно для всех в Риме, воспротивился избранию Александра II. 28 октября, на соборе верных империи епископов в Базеле, с подачи Гиберта, был избран другой папа, епископ Пармы Пётр Кадалус, наречённый Гонорием II.

Так завертелась новая интрига с двумя папами.

Имоген торжествовал! Он вновь завоевал доверие Роберта! Но ненавидя его всеми фибрами души, страстно желая его погибели, он отправил гонца в Бари, с донесением о действиях Роберта. А уж оттуда, византийцы постараются, эта весть разлетится по всему свету, и против герцога Апулии, Калабрии и Сицилии, ополчатся все. Все! Рим, Капуя, маркграф Тосканы Готфрид Горбатый, часть вассалов самого Роберта! Учитывая не прекращающуюся войну с Византией, Гвискару не устоять. Его сомнут и раздавят!

Хорошо вооружённый и снаряжённый гонец Имогена, ехал по дороге, как вдруг, заметил сидевшего на придорожном камне, ничем не примечательного человека. То встал, загородил собою проезд, и улыбаясь, сказал:

– Доброго вам дня! Далеко ли держите путь?

– Прочь с дороги пёс! Кто ты такой, чтобы задавать вопросы? – гонец поудобнее уселся в седле, приготовив к бою копьё.

– Как же вы не вежливы! – рука ничем не примечательного человека метнулась к поясу, и маленький нож, свистнув в воздухе, вонзился в шею коня.

Тот от боли заржал, попятился, встал на дыбы, тряхнул крупом, и сбросив с себя седока, помчался по дороге.

Гонец барахтался на земле, шурша палыми листьями, а ничем не примечательный человек, стоя поодаль, с улыбкой наблюдал за этим.

Наконец гонец встал, подхватил копьё, щит, к сожалению, умчался вместе с конём, и наставив его на обидчика, крикнув:

– Ах ты, тварь! – бросился на него в атаку.

Ничем не примечательный человек, продолжая улыбаться, с диким проворством отскочил в сторону, приготовив к бою два небольших ножа.

Гонец был опытным и хорошим воином, и крутанув копьё, снова атаковал противника. Тот, отскочив, взмахнул рукой, и острая боль обожгла гонцу руку повыше локтя.

Сжав зубы, чувствуя, как побежала кровь из глубокого пореза, гонец вновь атаковал врага. Противник, ловко поднырнув под копьё, резанул его по ноге. И не давая опомниться, продолжая улыбаться, вторым ножом рубанул по груди, разрезав плотную кожаную куртку и задев тело.

Гонец отпрыгнул в сторону, но противник не отставал. Вновь засверкали в воздухи ножи, и вскрикнув, гонец выронил копьё, глядя на глубокие порезы на запястьях.

– Доставай свой меч! Доставай! Давай! Сражайся!

Но гонец уже понял, что проиграл, что у него нет никаких шансов, и покорно решил принять смерть.

– Ничтожество! – прокричал ничем не примечательный человек, и провёл двумя ножами по лицу противника.

– Давай сражайся! – окровавленные ножи мелькали, кромсая тело.

Зашуршали кусты, и на дорогу, держа в руке большую рогатину, вышел ещё один человек.

– Не можешь, без своих театральных трюков, а, Николо? Чего было его просто не убить, по-тихому? Вон, коня подранил и потерял.

– Тебе этого не понять, Жакопо Саккано. Не понять.

Николо Камулио убрав ножи, склонился над телом гонца, и порывшись у него за пазухой, достал послание Имогена.

– Цело? Письмо хоть не порезал?

– Целёхонько!

Жакопо Саккано, свистом призвал из чащи мальчишку, и передал ему послание.

– На вот, отнесёшь Ансальдо, и пусть поторопиться с выплатой.

 

Глава вторая

Осенью 1061 года, Рожер, так же как и Роберт, отправился в Италию, где его ждала, помолвленная с ним Юдит д'Эвре.

Девочке было 11 лет, и она приходилась Рожеру, которому уже исполнилось 30, двоюродной племянницей.

Этот брак мирил Отвилей с могущественным и влиятельным в Нормандии родом Жируа, укреплял там их позиции и давал им в приданное обширные земли Юдит. (Я не вижу других причин для столь странного мезальянса. Но если учесть, что уже в 1062 году, то есть в 12 лет, Юдит родила Рожеру двух дочерей, то тогда – любовь. Странно, что ни очевидцы этих событий – ни Готфрид Малатерра, ни Вильгельм из Апулии, ни Ордерик Виталий, не говорят о разницы в возрасте Юдит и Рожера. Может быть, в их время это было нормально и в порядке вещей. Но и последующие исследователи деяний норманнов – Альфред фон Шакк, Джон Норвич, Дэвид Ч.Дуглас, стыдливо умалчивают об этом).

Юдит рано осталась без родителей, и росла и воспитывалась, в доме своего единоутробного брата Роберта II де Грантмесниля, аббата монастыря Святого Эврула.

В 1059 году, над семейством Грантмесниль, начали сгущаться тучи. С подачи советника герцога Вильгельма, Рожера де Монтгомери, женатого на Мабель де Беллем, старший брат Роберта II де Грантмесниля, Гуго, был смещён с должности коменданта замка Нёф-Марше. Вновь разгорелась старая вражда между кланами Жируа и Беллемов, но теперь на стороне Беллемов выступал сам герцог Нормандии.

Под угрозой были не только владения Жируа, но и их жизни, и Грантмеснили, представители рода Жируа, отправились искать счастья в Южную Италию, надеясь на защиту, теперь уже могущественных Отвилей.

Брат Гуго и Роберта, Хэмфри де Грантмесниль, с сыном Робертом, бежал в Англию, где был принят при дворе короля Эдуарда Исповедника. (Эдуард Исповедник (ок. 1003–1066), король Англии с 1042 г.).

Юдит, волнуясь и терзаясь, ждала Роберта в маленьком городке Сан-Мартино. Её опекун, Роберт де Грантмесниль, утешал бедную девочку.

– Не волнуйся, дитя моё. Поверь мне, как только ты увидишь графа Рожера, ты полюбишь его.

– Ах! А какой он теперь стал? Я видела его так давно, что уже и не помню его лица.

«Ещё бы! Ведь тебе тогда было всего шесть-семь лет. Что ты можешь помнить?» – подумал аббат, а вслух сказал:

– Он… Он… Высок, хорош собой… Знаменитый и славный воин. Знатен, богат. В богатстве его превосходит только его брат Роберт. Владения его обширны…

– Ах! Да я не про то…

– Юдит, Юдит! Рожер полюбит тебя! Разве можно тебя не любить!

Роберт подошёл и погладил Юдит по светлым волосам, чувствуя, как глядя на неё, от этого прикосновения к ней, закипает кровь в его жилах и поднимается страстное желание, овладеть этой милой девочкой, которая скоро станет женой другого.

С усилием аббат оторвал руку и постарался подавить в себе эту страсть. «Нельзя. Нельзя! Нельзя портить девчёнку. Рожер расстроится… Ведь она, товар. Да, товар, на который мы выгодно выменяем себе, земли, владения, замки и города, здесь, в Италии. Получим, богатство и власть».

Девочка, тяжело и печально вздохнула.

– Рожер, будет нежен с тобой.

Нетерпеливый Рожер, как всегда загоняя коней, примчался в Сан-Мартино, и здесь, в маленькой церковке, обвенчался с Юдит д'Эвре.

После венчания, он увёз её в свою облюбованную столицу – Милето, где были устроены, шумные и пышные торжества, по случаю этого события.

Рожер, одетый в свою лучшую одежду, под громкую музыку и пение, под приветсвенные и заздравные крики, не сводя глаз со своей супруги, преподнёс ей богатые и роскошные дары, не забыв одарить и её родственников.

Но даже прелести юной жены, не могли долго удержать Рожера на одном месте. В декабре, взяв с собою две с половиной сотни рыцарей, он отправился на Сицилию.

 

Глава третья

Удача сопутствовала им, и со своей маленькой армией, пользуясь тем, что сарацины не оказывали никакого организованного сопротивления, они совершили опустошительный набег вплоть до южного побережья острова, остановившись возле старинного города, основанного ещё в VI веке до нашей эры, греками, выходцами с острова Родос.

Греки называли его Акрегас, и он был вторым по важности, количеству населения, мощи и силе греческим городом на Сицилии, после Сиракуз.

Римляне, переиначили его название на Агриентум.

Арабы, полностью разрушив город, убив и продав в рабство его жителей, называли его Керкент Гермент. Они же, оставив разрушенный город, построили на вершине холма, господствующего над долиной, своё укрепление, вокруг которого, вырос новый город.

На языке норманнов, название города звучало – Гиргенти. (Ныне, современный город Агридженто).

Возвращаясь, отягощённые богатой добычей, они соединились с войском Ибн ат-Тимнаха, прибывшего из Катании (основан греками в VIII до нашей эры и назван Катане), взяли город Петралью, а затем и мощно укреплённую крепость Тройну, стоящую на крутых скалах, у подножия вулкана Этна. В Тройне, где большинство населения составляли христиане, жители, изгнав арабский гарнизон, сами открыли ворота и тепло и радостно встретили нормандцев.

Таким образом, всего за месяц, значительно расширив владения нормандцев на Сицилии, оставив в захваченных городах сильные гарнизоны, Рожер вернулся в Италию.

Но не тоска по юной и прекрасной жене звала его, а то, что Рожер, должен был, раз и навсегда разрешить одну семейную проблему.

Он долго выбирал среди своих вассалов и друзей, кому-бы поручить столь важное и опасное дело, и в конце концов, остановил свой выбор на Одо Бриане, прекрасно понимая, что бросает его в пасть льва.

Рожер долго наставлял Бриана, а под конец, встав, положа правую руку на эфес меча, гордо подняв голову, сказал:

– А ежели мой брат, в течении сорока дней, не прислушается к голосу разума и не примет мои требования, то я пойду на него войной!

 

Глава четвёртая

В 1058 году, пообещав Рожеру, что разделит с ним Калабрию, даст ему земли, Роберт не спешил, да и не желал выполнять обещаное, только изредка выплачивая младшему брату золото, взамен полагающихся ему владений.

Рожер брал деньги, и не наседал на Роберта.

Теперь же, ситуация в корне изменилась.

Согласно древнему обычаю, он должен был щедро вознаградить родителей жены, а за неимением таковых, её родственников, отблагодарив их за её девственность. Такая традиция называлась утренней выплатой. (Сейчас эта традиция, обязующая родителей ревностно беречь девственность дочерей, в надежде на щедрые дары, безвозвратно утеряна).

Но у него не было ничего! И Рожер не мог позволить, чтобы такой прославленный и важный барон как он, не смог отблагодарить жену и её родственников, согласно их рангу и положению.

И он решил, в ультимативной форме требовать от Роберта того, что принадлежит ему по праву.

Казалось бы, спокойно выслушав, стоявшего перед ним, храбро и достойно, Одо Бриана, Роберт страшно так, по-волчьи оскалившись, улыбнулся.

– И это всё? Больше Рожер ничего не хочет?

Роберт подошёл к Бриану, нависнув над ним всей своей высокой и могучей фигурой.

Одо не испугался и не дрогнул, задрав голову, смотря прямо в серо-стальные глаза герцога.

– Это всё, ваша милость. Больше мне ничего не поручали.

Роберт гневно засопел и положил свою тяжёлую руку на плечо Бриана.

– Я захочу, и тебя затравят собаками, которые растерзают тебя! Сожрут, твои внутренности! Прикажу, и тебя изрубят на куски! Или привяжут за ноги к лошади, и в таком виде, вскачь, отправят обратно в Милето! Передашь привет моему братцу! Если выживешь! Гнусные, ублюдочные псы!

Одо ничем не выказывал паники или страха, только струйка холодного пота, побежала у него по спине, между лопатками.

– Война?! Рожер хочет войны?! Всё ему мало, недоноску? Хорошо, пусть будет война! И я порадуюсь, хорошо повеселюсь, когда он, приползёт ко мне на коленях, прося о милости и пощаде! Пусть будет война! Де Бейль, Криспин, собирайте воинов! Мы идём в Калабрию! А этого, – Роберт склонившись, обдал Бриана запахом вина и чеснока, в упор посмотрел на него, – в темницу. В самое мрачное подземелье. Пусть подумает. Умерит свой норов и гордыню. После, я решу, что с ним делать.

Роберт как всегда действовал стремительно, и уже ранней весной 1062 года осадил Милето.

Клан Отвилей раскололся. Одни поддержали Роберта, другие примкнули к Рожеру. Графы, бароны и простые рыцари, города и селения, заняли ту или иную сторону. И снова владения нормандцев в Южной Италии, погрузились в хаос междоусобной войны.

 

Глава пятая

Большой город Джераче, был важен тем, что стоял на высоком утесё, и через него, проходили все главные дороги Калабрии.

Роберт уже давно положил на него глаз, желая лишить город самоуправления и возвести там замок, поставить гарнизон и назначить своего наместника.

Чтобы сделать это быстро и безболезненно, он, пока его армия осаждала Милето, взяв с собою только оруженосца, отправился в Джераче.

Был у него в городе свой человек – член городского совета Василий, который оказывал ему свою преданнность и благосклонность. Жена Василия – Мелисса, была дочерью старейшины города, и благодаря своей женской красоте и безотказности, пользовалась большим влиянием среди остальной городской знати. Василий, закрыв глаза, смотрел на шалости жены, ведь иначе, без неё, ему, некогда простому каменотёсу, никогда бы не видать места в городском совете.

Как долго город будет сопротивляться город, решают не простые горожане, а настроения среди городской аристократии и высшего духовенства. И Роберт решил сыграть на этом, через Василия и Мелиссу, подкупить и привлечь на свою сторону, всех важных чинов города.

Выехав ночью, тайно, из лагеря и направившись к Джераче, Роберт не видел как из шатра Имогена вышло несколько людей, которые скрываясь в темноте, направились за ним.

Роберт уже зараннее списался с Василием, и подкупленный городской стражник, открыл перед ним ворота.

Василий ждал его, и к услугам Роберта, был накрыт стол, уставленный всевозможными явствами. Во время еды, Роберт, жадно пожирал глазами красавицу Мелиссу, которая на его взгляды, лукаво сверкала своими чёрными глазами, кокетливо порправляя то затейливую причёску, то улыбалась, сверкая белыми зубами, а то и, как бы невзначай, оглаживала свою высокую грудь и роскошные бёдра.

Василий, словно ничего не видя, монотонно излагал, сколько надо золота для подкупа того или иного члена городского совета.

Эту идиллию прервал неожиданный шум на улице.

Оруженосец Роберта, молодой Уолтер Трани, выглянул из окна.

– Там толпа. Горожане. С факелами и оружием.

Толпа всё пребывала и пребывала, и наиболее рьяные, начали бросать в дом Василий камни и комки грязи.

Особо активно, подогревая настроения толпы, действовали агенты Имогена. Дико бесновался, вызывая страх и восхищение, весь в коросте, босой и лохматый, божий человек. Он рвал своё тело ногтями, брызгал слюной и пускал пену изо рта. На другой стороне улицы наставлял толпу, огромный человек, весь заросший волосами, с кузнечным молотом в руках. Третий, по виду торговец, воинственно потрясая мечом, призывал толпу идти на штурм дома.

Быстро сломив сопротивление слуг, разъярённая толпа ворвалась в дом.

Василия, пытавшегося скрыться в дальних комнатах, попросту растерзали на куски. Красавицу Мелиссу, отчаянно сопротивляющуюся, вытащили на улицу, и посадили на приготовленный кол, и она дико крича, корча лицо от боли, оглядывала дикую толпу сверху.

– Шлюха! Ведьма! Блудница вавилонская! Паскудница! Сдохни, падла! – видя её мучения, ликовала толпа. Особенно страданиям Мелиссы радовались, обделённые красотой и лишённые мужского внимания, женщины.

Роберт, вытащив меч из ножен, опустив острие в землянной пол, и держа обе руки на его крестовине, высокий, могучий, гордый и прямой, казалось бы спокойно, встретил толпу, обратясь к ней своим громогласным голосом, нагоняющим страх и трепет даже на самые храбрые сердца:

– Стойте! Я ваш герцог и повелитель! Если только, хоть один волос упадёт с моей головы, сюда явяться мои воины, и жестоко отомстят за меня! Они уничтожат вас всех! Перережут, как бешенных собак! Зальют улицы города вашей кровью, а от самого города, не оставят и камня на камне!

И это подействовало! Обуренная запахом крови, озверевшая толпа, отступила перед одинокой фигурой Роберта.

Напрасно агенты Имогена, прячась в тени, за спинами остальных, отчаяно призывала горожан убить герцога. Перед его грозной фигурой, толпа отхлынула, начав в панике озираться вокруг, не зная, что теперь делать и как поступить.

И никто не заметил, как оруженосец Роберта, Уолтер Трани, выскользнул из дома, оседлал своего коня, и покинув город, помчался к лагерю нормандцев.

 

Глава шестая

Готфрид Ридель, весь кипя от бешенства и возмущения, выслушал рассказ Уолтера Трани.

– Надо идти туда, и перерезать всех этих зарвавшихся скотов! – вскочив со своего места, с жаром прокричал Руссель де Бейль.

– Смерть им! Смерть! – поддержали его остальные.

– Как только мы подойдём к городу, они убьют Роберта, – остудил горячие головы Вильгельм Отвиль.

Помимо воли, все обратили свой взор, на самого старшего в роду Отвилей – Готфрида.

Тот, поёрзав на лавке, почесав бороду, прошамкал беззубым ртом:

– Надо пошлать за Рошером… Он умный… Он што-нибудь, да придумает…

Ещё не дослушав гонца, Рожер вскочил в седло своего самого резвого коня, и полетел к Джераче. За ним потянулись две, доселе враждующих армии.

Страх перед нормандцами был настолько велик, что перед Рожером, с десятком воинов, беспрепятственно растворили главные городские ворота.

Рёвом трубы Рожер собрал перед кафедральным собором испуганных горожан. Подтянулись и лучшие люди города, во главе с членами городского совета.

– Где мой брат? – грозно и сурово покричал бесстрашный Рожер, оглядывая огромную толпу. Конь горячился по ним, грызя удила и беспокойно перебирая копытами.

– В тюрьме, ваша милость, – испуганно глядя на Рожера, и оглядывая толпу за спиной, ища в ней поддержки, пролепетал новый глава городского совета, быстро избранный взамен казнённого отца Мелиссы.

– Как вы посмели, вы, заключить в тюрьму владетеля этих земель?!

– Мы поддерживаем сторону вашей милости, господин граф, а ваш брат, ваш враг… И вот мы подумали… Мы решили… – облизывая враз пересохшие губы и отирая пот, мямлил глава совета.

– Кто вам дало на это право? Думать и решать? И с чего вы взяли, что герцог Роберт, мой враг? Он мой брат! Мой, горячо любимый брат! Немедленно приведите его сюда!

Агенты Имогена никуда не делись, и по-прежнему, прячась за спины, начали что-то нашептывать горожанам. Настроение толпы изменилось, и она начала постепенно, колышась и волнуясь, роптать.

Привели Роберта, под охраной четырёх городских стражников.

Рожер, как только увидел брата, соскочил с седла, и горячо заключил его в свои дружеские объятья.

Глава совета уловил настрой толпы, и понукаемый епископом Себастьяном, уже более твёрдым голосом проговорил:

– Ваши милости… Нам бы заверения… Обещания… Ну… Что город наш, сохранит свою независимость… Что в нём не будет, замка, гарнизона и воинов… Мы же, как прежде так и впредь, обязуемся исправно платить дань и вносить подати…

Роберт думал возмутиться, но Рожер дёрнул его за руку, и глазами показал – покорись. Роберт, гневно сжав кулаки и скрежеща, сквозь зубы, сказал:

– Я Роберт, Божье милостью герцог Апулии, Калабрии и Сицилии, перед лицом собравшихся, да будут все Святые Угодники тому свидетели, обещаю, что не буду возводить в городе Джераче замок, заводить здесь свой гарнизон и назначать наместника.

К неудовольствию и бешенству агентов Имогена, жители Джераче встретили эти слова Роберта восторженным рёвом. И братья, обнявшись, под приветственные возгласы толпы, выехали из города. Там, более мощными криками, заставившими горожан забиться по домам, их встретили оба войска.

Война прекратилась. Спустя какое-то время, Роберт и Рожер встретились на мосту через одну из речушек, и с глазу на глаз, обговорили все условия мирного соглашения.

Рожер получал часть Калабрии, но хитрый Гвискар, устроил всё так, что владения Рожера чередовались с владениями лично его, Роберта, и его вассалов, и Рожер не мог создать цельный домен. Но всё-таки теперь Рожер мог по достоинству наградить феодами родственников своей жены Юдиты.

Также, по требованию Рожера, опекун Юдит, Роберт де Грантмесниль, стал настоятелем специально основанного для него в Калабрии монастыря Святого Эуфремия.

Роберт, обязанный Рожеру спасением и жизнью, вынужден был послать послов в Нормандию, и его двоюродный племянник, герцог Нормандии Вильгельм, прислушался к словам дяди, и обуздал алчные аппетиты Беллемов и Монтгомери. Гуго де Грантмеснилю было позволенно вернуться в Нормандию, где он получил обратно свои владения и прежнюю должность коменданта замка Нёф-Марше.

Сын Гуго, Беренгер, стал аббатом монастыря Святой Троицы в Венозе.

Второй сын Гуго, Вильгельм, получал в Италии селение Скальфо.

И конечно же, был произведён обмен пленными.

В результате этого соглашения, особо сильно пострадал город Джераче. По разделу он достался Рожеру, и Рожер, не мешкая, тут же ввёл в город своих воинов, и согнал всех жителей на строительство замка.

На робкую попытку главы городского совета напомнить Рожеру об обещании Роберта, Рожер, подбоченясь, сказал:

– Что? Вам что-то обещали? А-а-а! Но ведь это обещал мой брат. А я, не несу никакой ответственности, за его слова и клятвы. Давай, жирная свинья, шевелись, неси камни на гору! – и с высоты седла, пнул того ногой в лицо.

Только Имоген, раздасованный тем, что ссора между братьями так быстро и благополучно разрешилась, прошептал:

– Древние греки, назвали бы это комедией.

 

Глава седьмая

Помимо войны между братьями, весна 1062 года принесла и другие тревоги.

Как только освободились от снега горные перевалы, Гонорий II, папа римский избранный в Базеле, во главе своей армии двинулся на Рим.

Папа Александр II пытался начать с Гонорием переговоры, но напрасно. В начале апреля армия Гонория подошла к Риму, и 14 числа разгромила войска Александра II.

Особенно досадным было то, что вместе с армией Александра II, были разбиты и нормандцы Ричарда Капуанского.

Рим запылал и по его улицам снова полилась кровь. Борьба шла между римским сенатом, поддерживающим Гонория, и между сторонниками Александра II.

Тут в борьбу вмешался маркграф Тосканы Готфрид II Горбатый, войска которого вошли в Рим. После короткой, но кровопролитной борьбы, Готфрид заставил обеих пап убраться в свои епархии – Парму и Луку, и отправил послов к императрице-регентше Агнессе де Пуатье, с просьбой, своей монаршьей волей, разрешить конфликт.

Роберт, сам заваривший эту кашу, теперь с нетерпением ожидал послов от Александра II (можно было конечно, поставить и на Гонория II, но это означало бы конфликт с Ричардом Капуанским, а этого, как раз и не хотелось).

Посланники Александра II и Гонория II, не заставили себя долго ждать, и почти одновременно прибыли в Мельфи.

Роберт выслушал и тех, и тех, более благосклонно и радушно приняв посланников Александра, и послы Гонория, почуяв это, злые и разобиженные, убыли в Парму.

Легат папы Александра II, был весьма красноречив. Он обещал герцогу Апулии всяческую поддержку Святого престола (хотя сейчас, сам Святой престол, шатавшийся под задницей Александра II, нуждался в опоре и поддержке), благословлял его на дальнейшие действия во славу Христа, и торжественно передал в руки Роберту, хоругвь, освящённую самим папой.

– Отныне, ваша борьба, которую вы ведёте с еретиками и язычниками, во славу нашей матери церкви Христовый, объявляется Его Святейшейством папой римским – Священной. И пока вы ведёте войну от имени Святой Церкви, с именем Божьим на устах и в сердцах, Иисус Христос будет отпускать вам все грехи ваши. Те же, кто падёт в войне ради освобождения христианского мира, будет даровано вечное блаженство на небесах.

Иметь под боком, в Риме, «ручного» папу Александра, было конечно же выгоднее, чем ставленника империи Гонория, тут ещё, Готфрид Горбатый, который, того и гляди, вновь выдвинет в папы кого-нибудь из своих родственников, и Роберт, искренне пообещал Его Святейшеству папе Александру II, свою помощь и поддержку.

Выпровадив легата, он устало откинулся на спинку трона, и прикрыв глаза, тихо спросил:

– Что-то ещё?

Ансальдо ди Патти, отложил просмотр пергаментов, сказал:

– Кардинал-епископ Остии Пётр Дамиани, издал указ о запрете игры в шахматы среди духовенства. В своём письме папе Александру, он называет шахматы измышлением дьявола…

Роберт вскочил.

– Что?! Какие ещё шахматы? Что это вообще такое?

– Это такая игра, ваша милость герцог, котрую Дамиани назывет непристойной и неприемлимой.

Покачав сокрушённо головой, Роберт вновь сел на трон.

– Им бы только в игрушки играть.

Пришли тревожные вести и с Сицилии.

Там, их сторонник и союзник Ибн ат-Тимнах, на охоте попал в засаду, и был убит. Напуганные этим, нормандские гарнизоны Тройны и Петралии, оставили эти города и отступили к замку Святого Марка и к Мессине.

Узнав об этом, Рожер, взяв с собою беременную супругу, немедленно отправился на Сицилию.

 

Глава восьмая

Только одно появивление Рожера во главе армии под стенами Тройны, и этот город и неприступная крепость, распахнули перед ним ворота.

В начале осени Юдит благополучно родила Рожеру двух дочерей, крещённых Фландиной и Матильдой, и дождавшись этого, оставив в Тройне гарнизон и жену с детьми, Рожер пошёл вглубь владений Ибн аль-Хаваса, разоряя то, что ещё можно было разорить.

Тёмной, безлунной и промозглой ночью, четверо людей, стараясь не шуметь, шли по улице Тройны, замирая от каждого звука и шороха. Подойдя к дому кузнеца Георгия, они все облегчённо вздохнули, и едва слышным, условным сигналом, постучали в дверь.

Их ждали, так как дверь тотчас распахнулась, и они быстро вошли в тёмный дом, а затем, в полуподвальную комнатку, где при занавешенных окнах, при свете одного единственного огарка свечи, собралось около десятка мужчин.

Пришедшие последними, сдержано со всеми поздоровались, и стряхивая с себя капли дождя, сели на оставленные для них места.

Кузнец Георгий откашлялся, и тихо, почти шёпотом, сказал:

– Что ж, все собрались, давайте начнём.

Все замерли, никто не хотел начинать первым, и в комнате повисло тягостное молчание. Присутствующие, с настороженностью и недоверием, осматривали друг друга, пряча глаза, когда встречали чужой взгляд.

Странное общество собралось в этот ночной час, в доме кузнеца Георгия. Были здесь и лучшие люди города, зажиточные ремесленники и торговцы, во главе со старейшиной Плотином, и настоятель церкви Успения Божьей Матери отец Сильвестр. И один еврей, маленький и толстый, сидевший тише всех, только перебиравший сложенными на животе пальцами. И как не удивительно, сарацины, некогда жившие в Тройне, и некогда владевшие в городе имуществом и окрестными полями. Четверо последних пришедших, были, и все присутствующие это знали, представителями самого императора Византийской империи, и сейчас, многое, если не всё, зависело от них.

Постепенно, взгляды большинства собравшихся, остановились на скрытых в полумраке фигурах посланцев из Константинополя.

Надо было что-то говорить, и вот, один из посланцев императора, решился. Он встал, тут же упёршись головой в низкий потолок, и опустился обратно, решив говорить сидя.

– Друзья, мои… (Собравшиеся, с удивлиением переглянулись. Хороши друзья! «Вон тот, богатый и знатный араб Фахид, не далее как две весны тому, пригласил меня подковать лошадей и быков. А затем, жадная скотина, прогнал взашей, пригрозив, что убъёт, если я буду требовать оплаты», – кузнец Георгий, от давней обиды, гневно засопел. Сарацин Рамиз, с подозрением посмотрел на старейшину города – Плотина, который, шайтан и сын шайтана, пользуясь тем, что франки подходили к городу, скупил за бесценок все его доходные дома и баню. Торговец кожами Иосиф, злобно смотрел на молодого, гибкого и тонкого араба Мансура. «Ты, гад, приказал отрубить руку моему сыну, только за то, что он сорвал пару слив в твоём саду!»). Собратья… (Ещё лучше! Каким братом нам может быть этот проклятый еврей-ростовщик Иаков, дравший со всех такие проценты, что Боже мой). Мы все собрались здесь, чтобы решить одну проблему… Один, важный вопрос… Доколе, эти северные варвары, будут владеть нами, творя произвол? Доколе?

Тут, все собравшиеся, позабыв об осторожности, враз загалдели.

– Они прохода не дают нашим жёнам и дочерям!

– Любую понравившуюся бабу, сразу норовят облапать и залезть ей под юбку!

– А их богослужение? – отец Сильвестр встал и грозно затряс посохом, грозя задеть кого-либо из собравшихся. – Оно есть ересь! Варварское и грубое! То ли дело, благолепное богослужение по греческому обряду.

– Жадность норманнов не знает границ! Они всех, обложили такими налогами, что прям ложись и помирай!

– Да, скоро все мы по миру пойдём! Голые и босые! Прости меня, Господи.

– А если не заплатишь подать, то вваливаются в дом, и тащат всё, под чистую!

– Ещё и изобьют до крови! – кузнец Георгий, всхлипывая, разорвал на груди рубаху, и пытался показать всем огромный и багровый синяк.

Обид на новых хозяев было много, но шум постепенно стал стихать.

Дождавшись, когда все затихнут, сарацин Фахид, пряча в бороду усмешку, сказал:

– Что, разве вам плохо жилось, под управлением нашего благословенного и мудрого правителя Ибн аль-Хаваса?

Тут же, на него, с гневными словами и чуть ли не с кулаками, набросились все не мусульмане. Сарацины встали на защиту Фахида, загородив его, а тот, из-за их спин, продолжал:

– Молились в своих церквьях, как вам было угодно! Никто не трогал вашего Христа! Заплати справедливый налог, и живи себе спокойно…

Давная вражда, вот вот готова была перерости в кровопролитную битву, и тогда, решили вмешаться представители Константинополя. Один из них, тот, кто под видом торговца, призывал в Джераче убить Роберта и Рожера Отвилей, сейчас встал между противоборствующими сторонами.

– Тихо! Тихо! Сейчас, надо избавиться от норманнов, а потом уже будем решать и делить, кому достанется город, да и вся Сицилия.

В дверь постучали, и все сразу же затихли, замерев как мыши.

Кузнец Георгий, весь потный, бледный, дрожащий от страха, шепча молитву, приоткрыл дверь. В дом просуналась голова его старшего сына.

– На улице трое пьяных варваров, и проехал какой-то знатный воин на коне, а вы так кричите… Нельзя ли, ради Бога, потише?

Это враз сменило настроение в комнате, и все собравшиеся, быстро и деловито, принялись обсуждать задуманное, сразу объединившись против общего врага.

– Сейчас, когда этого шакала Рожера, нет в городе, надо захватить его сучку жену, с её выблядками! Тогда, мы с него верёвки вить будем! Он сделает, всё, что мы прикажем!

– Сколько в городе варваров?

– Меньше сотни. И большинство их них, хромые, больные, увечные. Всех лучших воинов, Рожер забрал с собой.

– А сколько нас?

– Весь город подымется! У всех, обид на норманнов, по горло!

– Мы готовы дать пять тысяч воинов! – встав, важно и торжественно, сказал Фахид.

Все присутствующие, прекрасно понимали, что обещанные Фахидом люди, не воины, а кое-как вооружённые мусульманские крестьяне и ремесленники из окрестностей Тройны.

Они склонили головы, чертя на полу план города и обсуждая свои действия.

– Я думаю, через седмицу…

– Да, самое время.

– Давно, пора.

Еврей Иаков решил вставить своё слово и задумчиво сказал:

– Надо как-то вдохновить людей, ну, это, поддержать их…

Все одновременно посмотрели на него, словно ожидая чуда. Ну, давай же, жадный еврей, раскошеливайся, потряси мошной, поддержи людей! Но чуда не произошло. Иаков сидел, ни на кого не глядя, опустив глаза в пол.

Один из Константинополя, чувствуя, что сейчас может начаться новая склока, тяжело вздохнул и сказал:

– Наш божественный император Константин (Константин Х Дука), да будет благословенно имя его, шлёт храбрым жителям Тройны, двадцать тысяч золотых безантов.

Собравшиеся, одобрительно зашумели, а еврей Иаков, жадно потёр руки.

И никто их них не знал, что изначально сумма, отправленная из Константинополя, была вдвое больше, но половина – 20 тысяч безантов, благополучно осели в казне Имогена.

 

Глава девятая

Одо проснулся от шума боевой схватки и криков на улице. Столкнув с груди черноволосую голову девчонки, с которой развлекался этой ночью, он откинул покрывало из овечьей шерсти, и как был, голый и босый, вскочил на ноги, сразу же нащупав рукоять меча. «Перепились они там что ли? Или… сарацины напали?».

Узкая и низкая дверь отлетела от удара, и в комнату одновременно попытались просунуться трое.

– Вот он! Здесь!

– Смерть ему!

– Убить! Смерть!

В маленькой комнатке, где едва вмещалась лежанка, было не размахнуться, и Одо, мечом в ножнах, ткнул прямо в эту орущую толпу.

Он попал кому-то в лицо, тот отшатнулся и закричал от боли. Кто-то, в темноте, ухватился за ножны, пытаясь вырвать у него меч. «Был бы меч обнажён, ты бы без рук остался, осёл». Одо потянул на себя рукоять, и меч выполз из ножен. И тут же Одо послал его вперёд, прямо в барахтающиеся в дверях силуэты. Он почувствовал, как острый клинок, разрывает одежду и плоть, в нос ударил острый запах свежей крови, а слух резанул истошный крик.

Девчонка, которую он ублажал этой ночью, вскочила на кровать, и замахнулась, пытаясь ударить его ножом в спину. Заметив это, Одо с сожалением (девчонка была хорошенькая), ударил её тяжелым мечом по голове.

Один из противников, таки пролез в дверь, и ткнул факелом Одо в лицо, опалив только начинающую расти бороду.

Одо узнал старшего сына кузнеца Георгия, с которым вчера вечером выпивал в таверне за углом. Извернувшись, ему удалось произвести замах и ударить, и сын кузнеца, тупо уставился за обрубок руки, из которого хлестала кровь.

Размахивая мечом, Одо отогнал нападавших, и не одеваясь, подхватив одежду и кольчугу подмышку, выскочил на улицу.

По всему городу раздавались крики, шум боя, где-то начинал возгораться пожар.

Чёрная тень метнулась к нему, и Одо едва удержал руку с мечом, в последний миг узнав Грума, который ткнулся холодным носом ему в бедро, не переставая злобно рычать. Прикрываясь щитом, с копьём в руке, к нему подошёл Тибо.

– Оденьтесь господин. Негоже в таком виде бегать по улицам.

– Что происходит? – спросил Одо, натягивая штаны и рубаху.

– Чёрт его знает? Все как будто взбесились. Я спал в хлеву, как вдруг, начался этот шум, и к дому прибежали с десяток вооружённых горожан. Я вышел спросить, что происходит, и тут, эти ублюдки, набросились на меня. Спасибо Груму, он спас меня.

По улице, вооруженные кто чем попало, прошли мужчины, женщины и дети, кричавшие:

– Смерть нормандцам!

– Убивайте всех!

– Смерть им! Смерть!

Одо всё понял.

– Город восстал! Где госпожа Юдит?

– В доме отца Сильвестра.

– Скорее туда!

Улицу, у церкви Успения Божьей Матери, отчаянно оборонял Вильгельм де Скальфо, а с ним два десятка воинов. Здесь было особенно жарко, так как здесь находилась Юдит с детьми, и основная толпа вооружённых горожан, ринулась именно сюда.

Жестокая, кровавая схватка, шла в ночной темноте, лишь кое-где озаряемая светом факелов, лязгая железом, с яростными криками сражающихся, стонами раненных, и хрипами умирающих, и над всем этим, частый и одинокий, возносился сигнал рога, сзывая нормандцев.

 

Глава десятая

Испокон веков, святая земля церквей, была надёжным прибежищем для всех, даже для закоренелых преступников – убийц, насильников, воров, государственных изменников. И пока они находились под её сводами, поручив себя Божьему заступничеству, никто, ни разгневанные родственники, ни рука правосудия, не имели права дотянуться до них там.

Но сейчас, восставшим жителям Тройны, было начхать на древние законы – божьи и человеческие. С озверелым упрямством, возбуждая себя криками, они раз за разом бросались на штурм церкви, сдерживаемые пока мечами и копьями нормандцев. За спинами штурмующих, понукая и призывая их, возвышалась аскетическая фигура отца Сильвестра.

Где прокладывая себе дорогу мечом, а где и прячась в тень, Одо и Тибо добрались до церкви. Злобно рыча, страшный своей окровавленной мордой, с топорощащейся шерстью на загривке, впереди них бежал Грум.

Одо выглянул из-за невысокого забора и оценил ситуацию.

– Надо прорываться. Давай, мальчик, ты знаешь, что надо делать.

Тибо кивнул головой, с печалью и грустью глядя на Одо, и вытащив из-за пазухи кувшин с маслом, смочил им оторванный от рубахи лоскут ткани.

В порыве нежности, ведь он так привязался за эти годы к Тибо, Одо, обнял его, желая подбодрить.

Они обнялись, и Тибо, оставив щит и копьё, вооружившись только длинным ножом, пригибаясь, побежал на другую сторону улицы.

Одо проводил своего верного оруженосца и его собаку взглядом, вздохнул, и прыжком преодолел забор.

– Кто здесь? – привлечённый шумом вскричал горожанин, с палкой в руке, и с засунутым за пояс мясницким ножом.

– Я, – прошептал Одо, и в тот же миг, срубил врагу голову.

– Что за хрень?! Никифор, ты где?

– Смотрите, варвар!

– Нормандец!

– Смерть ему!

Со всех сторон к Одо кинулось с дюжину противников. Одо был опытным воином, хорошо владел оружием, и успешно отбивался, шаг за шагом приближаясь к церкви.

На подмогу к нему, из-за баррикады из человеческих тел, кинулись нормандцы. В пылу боя, Одо не замечал сыпавшихся на него ударов палками, сцепил зубы, когда копьё врага пробило ему ногу, и страшно закричал, когда нож, резанул по щеке и шее.

Прихрамывая, зажимая рукой рану на ноге, он вошёл в церковь, озарённую светом множества свечей и лампад.

По церкви, бестолково металась, заламывая руки, тучная и невысокая, отбрасывая тень на стены, фигура Маркуса Бриана.

У алтаря, истово молился, прижимая к груди сумку, с записями из Палермо, диакон Пётр.

Юдит, прижимая к себе детей, сидела у статуи Божьей Матери, обращая к ней молитвы о спасении.

Её служанка и кормилица девочек, забилась в угол, со страхом поглядывая вокруг.

– Госпожа, надо уходить отсюда в замок – с трудом ворочая языком в пересохшем горле, прохрипел Одо.

– А если там уже эти ублюдки?

Держа дымящийся от крови меч перед собой, потирая ушибленную руку, вслед за Одо, в церковь вошёл Вильгельм де Скальфо.

– Нет. Там Гвилим Спайк. Вчера вечером, с добычей графа Рожера, я его отправил прямиком в замок. Он волк старый и опытный, и не допустит, чтобы эти недоноски захватили его врасплох.

– Как мы прорвёмся через толпы этих скотов?

Одо чувствовал, что слабеет от потери крови, и прислонился плечом к стене.

– Сейчас… Я послал своего… оруженосца… Он отвлечёт их…

За спинами осаждающих, ослепительно и ярко, вспыхнул столб огромного пламени.

– Пожар!

– Город горит!

– Да это же, общественный амбар!

– И конюшня!

– Там все наши припасы хлеба!

– О, Матерь Божья!

– Скорее туда!

– Бежим!

И толпа горожан, увлечённая общим порывом, кинулась тушить пожар. У церкви осталось только несколько десятков наёмников, нанятых Плотином, у которых не было в Тройне ничего, и которым нечего было беречь и спасать.

– Отлично! Вперёд, на прорыв! Юдит, пойдёшь в окружении воинов, они прикроют тебя щитами. Всё, давайте в атаку, пошли!

Вновь ничего не смогло устоять перед нормандской мощью и яростью, и они прорвались, завалив улицы трупами врагов, и начали подыматься по дороге в замок.

Одо шёл последним, прикрывая еле передвигающих ноги раненных, сам слабый, поддерживал падающих.

Подхватив рясу, сверкая в темноте голыми икрами, впереди всех бежа Маркус Бриан. Вильгельм де Скальфо, оберегал и защищал Юдит. А враги, словно свора злобных псов, наседала на них, и раненные, во главе с Одо, с трудом, но пока отбивались, теряя в этих схватках своих друзей и товарищей.

До ворот замка оставалось с полсотни шагов, со стен их уже прикрывали лучники, когда Одо упал. Опираясь на меч, он силился подняться, видя сквозь кровавую пелену в глазах, троих врагов, которые прикрываясь щитами от стрел, приближались к нему, чтобы добить. Одо захрипел и выдавил на губах улыбку. Конец был близок.

Он не видел, как из замка, выскочил высокий воин, с развевающимися на ветру динными, огненно-рыжими волосами, и размахивая топором лесорубов, встал над его телом, встретив врагов. Одо провалился в беспамятство.

 

Глава одиннадцатая

Наступил рассвет, прошло утро, солнце приближалось к полудню, а в Тройне всё непрекращалось сражение. Блокированные в разных частях города нормандцы, дорого продавали свои жизни, беря за каждую свою, несколько жизней врагов.

Восставшие, дважды кидались на штурм замка, но понеся большие потери, отступили. Тогда они перегородили все улицы ведущие к замку, баррикадами и завалами, выставили часовых, и разбили лагерь у подножия горы, на которой стоял замок.

Вечером, под восторженные крики, в город пришли пять тысяч арабов, ведомых Фахидом, Рамизом и Мансуром.

Предводители восстания, на совете, обсудили сложившееся положение, которое было незавидным – захватить Юдит и взять замок, им не удалось. И где-то, бродить армия Рожера, который, все были уверены в этом, как коршун кинется на Тройну, только узнает обо всём.

Собравшись с духом, они пошли к замку, на переговоры.

– Мы пришли с миром! – вещал отец Сильвестр.

– Отдайте нам жену графа Рожера, и можете уходить! – твёрдо, шалея от собственной дерзости, сказал Плотин.

– Мы не тронем вас, и даже, отпустим всех захваченных нами ваших соплеменников, – печальный от того, что его старший сын умер от потери крови, проговорил кузнец Георгий.

– Мы не причиним благородной даме, ни малейшего вреда. Мы просто, с её помощью, хотим договориться с графом Рожером, – прищурив глаза, тихо промолвил Фахид.

– Что-то ещё? – молодой но грозный Вильгельм де Скальфо, положа руку на рукоять меча, скрипя зубами от бешенства, сделал шаг вперёд. – А вшей вам не вычесать? Ноги не согреть? В задницу не поцеловать? А? Убирайтесь прочь, грязные твари! Прочь, пока я не приказал повесить вас, на стенах этого замка! Вам не долго осталось жить, продажные ублюдки, наслаждайтесь последними деньками! Как только придёт Рожер… О-о-о, тогда каждый из вас пожалеет, что вообще родился на свет! Он повесит вас, на ваших собственных кишках!

Посланники Тройны в испуге попятились, а еврей Иаков, отступая, кинул на Вильгельма, злобный, но в тоже время хитрый, с издевкой взгляд, тотчас опустив голову.

Разозлённые их несгибаемостью, восставшие жестоко казнили всех захваченных в плен нормандцев, на глазах осаждённых в замке.

Рожер разорял окрестности Никозии.

– Серло! Бери два десятка рыцарей, и двигай к Рометте. Мы должны, во чтобы-то не стало, удержать Мессину! А я, в Тройну! Дадим просраться этим голодранцам! За мной, воины!

В Тройне достойно приготовились к встрече Рожера, и клин рыцарей, увяз на баррикадах и завалах, перегородивших узкие улочки города. Стоило рыцарю замешкаться и остановиться, как к нему кидались десятки врагов, стаскивали с седла, и убивали, под восторженные крики. Под градом камней, стрел, копий и дротиков, потеряв много достойных воинов, всё же, нормандцы, прорвались к замку.

Весь покрытый кровью врагов, на шатающемся от усталости коне, Рожер въехал в замок. Воины, встретили его радостными, приветственными криками.

Соскочив с седла, Рожер первым делом, обнял жену и расцеловал детей.

– Эй, Вильгельм, распорядись напоить и накормить коней! Сегодня мы отдохнём, а завтра, сметём эту нечисть, с лица земли!

 

Глава двенадцатая

Соскучившись, Рожер прошёл в покои жены, и покрывал её лицо поцелуями, когда кто-то, робко постучал в дверь.

– Какого дьявола!

– Господин граф, беда! Беда! Лошади пали! Все!

Рожер опрометью бросился в конюшню, где на укрытом сеном полу, жалобно хрипя, с пеной на губах, умирали кони.

– Что за…

– Я думаю, что зерно отравлено.

Рожер схватил за грудки Юргена, управляющего замка.

– Что?! Зерно отравлено? Откуда оно?

– На днях доставили… от купца Иакова… Вы сами распорядились… закупить у него…

Рожер отшвырнул Юргена и схватился за голову, рвя на себе волосы.

Юрген встал, и отряхиваясь, смело продолжил:

– Осмелюсь доложить, господин граф, что и дрова, кожи и шкуры, которые подрядился поставить в замок купец Иосиф, не доставлены. И я подозреваю, что и то зерно, которое мы, по вашему указанию, закупили в Тройне, а также мясо и рыба, тоже отравлено. Эти ублюдочные твари, всё давно спланировали и подготовились.

Рожер стонал, чувствуя свою вину. Он сам поручил купцам из Тройны, обеспечить замок продовольствием и припасами, щедро заплатив им вперёд. «Твари! Скоты! Ублюдки! Отныне и впредь, я не допущу такой ошибки!».

Опустившись на колени, точным ударом кинжала, он избавил от мучений своего самого любимого коня, и плача, срезал с его ноги большой кусок мяса.

– На, зажарь и принеси мне. Я хочу знать, можно ли его есть.

– Господин граф, это опасно! Прикажите другому! Я, с радостью приму ради вас смерть! Не ешьте это мясо!

– Я сказал, принести мне! И только мне! Мне, первому!

Мясо отравленных животных, после обжарки, годилось для еды, и это радовало, так как давало возможнось гарнизону замка просуществовать. Остальные, заготовленные на зиму припасы, выбросили. Отведав их, сдохли все собаки в замке, коты, крысы и другая живность. Птицы, поклевав зерна, околевали прямо на месте. Голод, своей властной рукой, сжимал горло осаждённых в Тройне.

Понятное дело, что без коней, в пешем строю, им было не прорвать осаду. Они всё же попытались, но осыпаемые стрелами, камнями из пращей, отступили, потеряв более двух десятков воинов убитыми и раненными.

Тут ещё наступила, необычайно суровая для Сицилии, морозная зима. К мукам голода, добавилось и мучение от холода. Дров не было. И за первые две недели, в замке было сожжено всё, что могло гореть, и вскоре, люди начали замерзать. Тёплых вещей и шкур, тоже не запасли. У Рожера с Юдит, был один шерстяной плащ на двоих. В зале, где были дети, верные и преданные слуги, едва-едва поддерживали огонь в очаге, не давая девочкам замёрзнуть. И взоры многих воинов, их жён и детей, обращались к одной единственной оставшейся в живых козе, которую кормили остатками сена, и которая давала немного молока для детей графа.

Маркус Бриан, в надежде на подаяние, ходил среди защитников замка, проповедуя:

– Дьявол повсюду! Он желает заполучить ваши души! Молитесь братья! Только в вере в Господа Бога нашего Иисуса Христа, спасение! Молитесь и верьте в Бога, чтобы души ваши, не попали в недра ада!

В Тройне, прекрасно знали обо всем происходившим в замке, и обнаглевшие жители, вылазя на баррикады, размахивали насаженными на копья кусками мяса и караваями хлеба, громко призывая нормандцев, прийти и отведать угощения.

К трупу коня, упавшего на полпути между замком и баррикадами, почти каждую ночь отправлялись истощённые до безумия люди. Редко какому счастливчику удавалось вернуться с куском мяса, всё больше эти отчаянные погибали, истыканные стрелами.

 

Глава тринадцатая

Роберт, размашисто и быстро вышагивал по большому залу. Его шаги, гулким эхом отдавались под мрачными и высокими сводами.

О-о-о, как же он хотел сейчас, бросить всё, и кинуться на Сицилию! Вызволить брата, и придушить восставших. Ведь эти скоты, бросили вызов прямо в лицо, им всем, всем нормандцам!

– Я распну всех этих тварей! Живыми, в землю зарою! На куски изрублю!

Но к сожалению, в данный момент, ему нельзя было покидать Мельфи, так как в Германии произошёл государственный переворот.

Императрица-регентша Агнеса де Пуатье, была женщиной образованной и благочестивой. Но образования и скромности было мало для того, чтобы управлять такой сложной и громоздкой империей, постоянно лавируя между дворянством и высшим духовенством. Для этого нужен был хитрый ум и жёсткость, порой даже жестокость. Нужно было уметь лицемерить и идти на компромиссы.

Политика же Агнесы, привела к ослаблению центральной власти и правящей Саллической династии. Так, она, подарила герцогство Каринтия Конраду III Эццонену, представителю одного из влиятельных германских родов среднего течения Рейна и Лотарингии. Герцогство Швабия и право управлять Бургундией, получил граф Рейнфельденский Рудольф, ставший теперь именоваться Рудольфом Швабским. Саксонский граф Оттон Нортхеймский стал герцогом Баварии.

Разбазаривание имперских ленов, вызвало недовольство других, обделённых милостями Агнесы, аристократов.

Выдвижение Гонория II, схизма, война с папой Александром II, привело к протестам духовенства. Ведь не зря же, партия реформаторов церкви, во главе с Гильдебрандом, затевая свою политику, решило опираться в империи на монастыри, которых насчитывалось более 3 тысяч.

Желая обрести в борьбе за власть мужскую поддержку, Агнеса сделала этаким «субрегентом-соправителем» епископа Генриха Аугсбургского. Но тут, сразу же, поползли слухи о позорной любовной связи императрицы-регентши и епископа Генриха.

При таких обстоятельствах, некоторые из высших сановников империи, решили взять власть в свои руки.

Архиепископ Кёльна Анно II, пригласил Агнесу и её сына императора, погостить в городке Кайзерверт. Проявив максимум любезности и доброжелательности, Анно II, окружил столь высоких гостей, подобающим их рангу почётом. Особое восхищение одиннадцатилетнего Генриха, вызвал большой и роскошный корабль епископа, стоявший на Рейне. Обходительный до тошноты Анно II, пригласил императора осмотреть это величественное судно.

– Рассказывают, – как всегда изящный, богато и элегентно одетый Ансальдо ди Патии, крутил головой, смотря на вышагивающего из угла в угол Роберта, – что как только император ступил на это судно, гребцы налегли на вёсла, и вмиг корабль оказался на середине реки. Бедный мальчик испугался, подумал, что его хотят лишить короны и жизни, и не раздумывая, прыгнул прямо в реку.

– Отчаянный мальчишка! – восхищённый Роберт даже приостановился.

– Этот прыжок едва не стоил ему жизни. На помощь императору пришёл один из заговорщиков, граф Экберт Брауншвейгский. Он прыгнул вслед за ним, и спас его, уже тонущего.

– Молодец! Если Бог даст, хороший император вырастет из этого мальчишки, раз сейчас он уже понимает, что смерть, лучше бесчестия! Что дальше?

– Заговорщики – Анно II, граф Брауншвейгский, герцог Баварии Оттон Нортхеймский, между прочим, многим обязанный императрице-регентше, архиепископ Зигфрид Майнцский, архиепископ Бременский и Габсбургский Адальберт, увезли юного императора в Кёльн, и принудили Агнесу выдать им императорские инсигнии. (Инсигнии – внешние знаки могущества, власти и сана. Инсигнии императоров Священной Римской империи представляли полный комплект верхних и нижних одежд: широкая стола, пояс, чулки, сандалии и перчатки, корона, скипетр и держава, а также 3 меча, ящичек мощей и Евангелие ).

– Козлы вонючие!

– Теперь император живёт и воспитыается в Кёльне, епископы Анно и Адальберт, запустив руки по локоть в государственную казну, обогощаются, а императрица-регентша Агнеса объявила о своём желании уйти в монастырь.

– Паскудники! Чёртовы ублюдочные скоты! И что теперь?

– Не знаю, ваша милость герцог, надо ждать.

«Я не могу ждать, не могу! Я должен быть на Сицилии!» – хотелось крикнуть Роберту, но он не стал кричать, внезапно ухватившись за блеснувшую в мозгу мысль, не слушая более бубнившего ди Патти о раскладах и прикидках теперешних взаимоотношений империи и папства.

– А где Имоген? – замерев, спросил Роберт.

Ансальдо замолчал, поджав губы.

– Убыл в Реджо, ваша милость герцог, на свидание с одним из своих людей.

– Что ж, обойдёмся без него. Я кажется, кое-что придумал.

Роберт даже и не догадывался, как кстати было сейчас, отсутствие Имогена.

– Джефрой! – неожиданно крикнул Роберт.

Почти задремавший у тёплого очага Джефрой Сфондрати, подпрыгнул от неожиданности. Роберт и ди Патти, громко засмеялись.

– Слушайте, что мне пришло в голову!

И все трое склонились над столом.

 

Глава четырнадцатая

Одо метался в горяченной лихорадке, когда все вокруг корчились от холода. В бреду он видел пришедшего к нему Грума, который тыкался мордой, силясь поднять его, а потом, поняв, что все его попытки безуспешны, отошёл и жалобно завыл. «Тибо, погиб. Он зовёт меня, к его телу» – ясно и отчётливо подумал Одо, и вновь потерял сознание.

Он так никогда и не узнал, что Грум ушёл из замка той же ночью, и среди осаждавших замок, несколько долгих дней, был шум и переполох. Слухи, об огромной, косматой и злобной твари, нападающей и убивающей людей, не иначе как посланной самим дьяволом, передавались из уст в уста. Не узнал он и том, что когда они отловили и убили огромного пса, то радостно крича, забросили куски его разрубленного тела, к замку.

В момент просветления, он видел, как к нему склонилось круглое, добродушное, сплошь усеянное веснушками лицо, с длинными, огненно-рыжими волосами.

– Вот выпей, это свежая кровь быка, которого граф велел заколоть, так как сегодня день Архистратига Михаила (21 ноября), покровителя всех воинов. Горячая! Пей, пей, не морщись! Это поставит тебя на ноги. Так, моя бабушка, Хельга Скайлотт, вернула к жизни моего отца, задранного на охоте медведем.

– Кто ты?

– Я, Таннер из Хольма, пришёл сюда, чтобы сражаться во славу Христа!

Странное дело, но действительно после того, как Одо выпил бычью кровь, он стал чувствовать себя с каждым днём всё лучше и лучше. Он перестал терять сознание, бредить, прошёл жар и лихорадка, раны, заботливо обработанные Таннером, перестал гноиться и теперь нормально затягивались. Конечно, он пока был ещё слишком слаб, чтобы передвигаться самостоятельно, и просто лежал на соломе, в одном из залов замка, где Рожер велел устроить приют для раненных и больных.

Но несмотря на улучшение состояния, Одо наверное так бы и помер в этом приюте, от голода, если бы не ежедневные визиты и поддержка Таннера из Хольма, соорудившим над ним навес, притащивший мешковину, в которую заботливо закутал его, приносившего еду и поившего отварами из ивовой и дубовой коры.

Одо приподнялся на локтях, и привалился спиной к холодной стене.

– Рад тебя видеть, дружище!

Осунувшийся, похудевший, с почерневшим лицом Таннер, присел рядом, протянув Одо глиняную плошку.

– Что это?

Таннер вздохнул.

– Хорошая телячья кожа с сапог одного рыцаря. Бедняга умер, и она ему ни к чему. А нам, в самый раз, подойдёт, чтобы пузо набить. Раньше мы кожу варили, но сейчас, не из чего костёр разжечь, и теперь, мы размачиваем её в вине. Вина вдоволь. Граф Рожер, распорядился открыть кладовые замка. Хорошее вино. Говорят, из самой Тосканы. Такое пьют только герцоги да графы. Когда ещё нам доведётся отведать такого?

Таннер вновь печально и тяжело вздохнул, глядя на свою скудную порцию в плошке.

– Мы ели траву, коренья разные… Кору с деревьев. А теперь нет ничего. Вот, кожа… Вся в ход пошла. Какая ни какая, а всё же, пища. Ешь.

А Одо, провожал глазами покойников, выносимых из приюта, подсчитывая, сколь мало их осталось.

Шёл четвёртый месяц осады Тройны.

 

Глава пятнадцатая

Когда Роберт окончил говорить, Сфондрати привалился к стене, и задумчиво потёр подбородок.

– Если всё правдоподобно и натурально обставить, то может и получиться…

Загоревшейся этой идеей ди Патти, которая была как раз в его духе, энегрично затряс в воздухе руками.

– Гениально! Получиться, обязательно выгорит! Я помогу своими людьми!

– Однако стоить это будет… – Джефрой поцокал языком и покачал головой.

– Трать сколько надо! Для такого дела, мне ничего не жалко! – с жаром сказал Роберт, с надеждой глядя на Сфондрати, понимая, что в этом деле, многое зависит от него.

Джефрой снова потёр подбородок, затем щёку, прикрыл глаза, о чём-то подумал, а затем, тихо сказал:

– У меня есть подходящий человек. В конец разорившийся купчик из Венозы, Лоренцо, прозванный Прыщавым. Думаю, он согласится, терять ему нечего. Но заплатить ему придётся, – Сфондрати снова зацокал языком, – товар, мулы, быки, телеги, одежда, нанять охрану, сопроводить, накинуть конечно-же за риск, то да сё, ай, ай, ай…

– Действуй! – Роберт стукнул ладонью по столу, завершая разговор.

Через пару недель, купеческий караван Лоренцо Прыщавого показался в окрестностях Тройны.

Сидевший на передней телеге пьяный оборванец, погоняя быков, напевал:

Привлечённые шумом, на дорогу вышел патруль жителей Тройны.

– Стоять! Кто такие и откуда? Что везёте?

Оборванец остановил быков, громко икнул, и осоловелым взглядом уставился на вооружённых людей.

Погоняя мула, в окружении охранников, вперёд подскокал Лоренцо Прыщавый.

– Мы купцы. Я, Лоренцо из Венозы. А направляемся мы, в Палермо.

– Что везёте?

Лоренцо напрягся, и забегал глазами.

– Так, кое-какой товар, ткани, железо, зерно.

– Да? А в бочках что?

– В бочках? – Лоренцо заёрзал в седле. – В бочках, масло и винный уксус.

– Да? Эк, я смотрю, с масла то, как развезло этого бедолагу.

Все взоры обратились на пьяного погонщика первой упряжки.

От Тройны, спустились и вожди восставших, во главе с Плотином.

– А ну ка, Никифор, посмотри, что там в бочках.

Никифор вытащил затычку в одной из бочек, и подставив ладони, нацедил немного жидкости.

– Вино! Вкусное! И, крепкое!

– Что вы делаете? – подбежавший Лоренцо, заткнул дырку в бочке своей шапкой. – Этот товар принадлежит эмиру Палермо! Мы везём его, лично ему! У вас будут большие неприятности!

– Да? – кузнец Георгий оттолкнул Лоренцо своим широким плечом. – Неприятности, говоришь? Мы готовы, к неприятностям. Давно. А ты? – и приставил нож к горлу купца.

Торговец кожами Иосиф, уже прикидывал прибыль от перепродажи этого свалившегося им прямо в руки богатого товара, когда вмешался Плотин.

– Вино нам пригодится. Нынче холодно, и ничто не согреет тело лучше, чем стаканчик хорошего вина. Повеселим, наших воинов!

– Но послушайте!.. – Лоренцо Прыщавый воздел руки к небу, силясь загородить дорогу.

Одним ударом, тяжёлой, окованной железом, с торчащими шипами дубины, кузнец Георгий снёс ему полголовы.

И под восторженные и одобрительные крики собравшейся огромной толпы, купеческий караван был тут же разграблен, стража перебита, а два десятка бочек, превосходного кипрского вина, торжественно доставили в лагерь осаждавших.

В суматохе, никто и не заметил, как пьяный оборванец с передней телеги, юркнул в кусты, затаившись там.

 

Глава шестнадцатая

Маркус Бриан, дрожа от холода, постарался поплотнее закутаться в свою, уже местами дырявую рясу, спасаясь от пронизивающего, ледяного ветра.

«Надо снова заснуть. Во сне, хоть жрать не хочется». Одна только мысль о еде, вызвала спазм в животе, и обильное выделение слюны во рту. Маркус закрыл глаза, и тут же, перед ним, появились куски хорошого прожаренного, сочащегося жиром мяса, пироги с рыбной начинкой, подрумяненные, с хрустящей корочкой, караваи хлеба. Он застонал, согнулся, прижав руки к животу.

«Ну зачем, зачем мы задержались в этой Тройне? Надо было из Палермо, двигать прямиком в Мессину. А оттуда, к Роберту. Там небось сейчас, пируют». От злости Маркус заскрипел зубами.

«Чёртов брат Пётр, натёр задницу о седло, и уговорил меня, падла, остановиться, на пару деньков, здесь. Собачий сын!». Ругая диакона Петра, Маркус уже и забыл о том, что он особо и не настаивал на продолжении поездки прямиком в Мессину, сам желая погулять при дворе Рожера, и взглянуть на его юную супругу.

Сожалел о содеянном и Гвилим Спайк. Его высохшая, скорбная фигура, сидела над телом умершего от голода Кэдока, а позади него, обнявшись и плача, стояли братья Дил и Билл. Это было всё, что осталось, от их, некогда славного десятка валлийских лучников. Гвилим качал головой, думая о том, ну почему, почему он не остался в Мессине? Ведь граф Рожер, предлагал ему открыть в этом городе школу лучников, и обучать молодых парней – норманнов, греков, арабов, стрельбе из лука. Да и торговка рыбой Джулия, была добра и благосклонна к нему. Спайк вспомнил своего давнего побратима, провансальца Луи, который женился на состоятельной вдовушке, осел под Капуей, и сейчас занимается тем, что переправляет лошадей из Германии и Венгрии в Южную Италию, разводит их на своих землях, а затем, с огромной выгодой продаёт. Гвилим Спайк тяжело вздохнул.

Он перевёл взор, и посмотрел, как во дворе замка, стоит над трупом жены молодой воин Бард, а рядом, вцепившись ему в ногу, была его трёхлетняя дочь, вся синюшная от голода и холода.

Одо Бриан, решил впервые за долгое время пройтись, и опираясь на копьё, поддерживаемый Таннером, осторожно ступал по двору замка.

Не спалось и Рожеру Отвилю, который вместе с Вильгельмом де Скальфо, обходил часовых.

Неподвижные фигуры воинов, закутанные кто во что горазд, стояли на стенах. Только клубы пара из носов и ртов, говорили о том, что это ещё живые люди.

Таннер из Хольма, оставив уставшего Одо сидеть на большом камне, подошёл и тронул скрючевшееся у стены тело. Уже застывшее тело диакона Петра, от несильного толчка Таннера, повалилось навзничь. Таннер, покачав головой, рванул прижатую умершим, обеими руками, к груди сумку, и порылся там. К его радости, он нашёл несколько пергаментных свитков, с нацарапанными какими-то закарлючками, и вцепившись крпкими и молодыми зубами в них, откусив большой кусок, принялся жевать.

Так погибли все данные, собранные диаконом Петром, об обороне, укреплениях, численности гарнизона Палермо.

Совершенно бесшумно, тёмная фигура, появилась за спиной Рожера.

– Господин граф, у меня сообщение от вашего брата.

Рожер от неожиданности вздрогнул, а Скальфо, смачно выругавшись, схватился за рукоять меча.

– Ты кто таков, твою мать?! Ещё бы миг, и я снёс бы тебе голову!

– Не успел бы, – тёмная фигура улыбнулась, блеснув в темноте сиянием белоснежных зубов, и поднеся к самому лицу Вильгельма кинжал, с искривлённым, матово блестевшим лезвием.

– Успел бы! – Гвилим Спайк, стоя в тридцати шагах от них, держал тёмную фигуру под прицелом своего лука.

Из осторожности, Рожер оступил немного, и спросил:

– Ты кто? Что здесь делаешь?

– Вы не узнаёте меня, господин граф? Я, Николо Камулио, и у меня, сообщение от вашего брата.

 

Глава семнадцатая

– Я сопровождал караван до Тройны, а потом, когда эти псы, начали его грабить, скрылся.

Рожер, при бледном свете луны, вглядывался в ничем не примечательное лицо Камулио.

– Даже мусульмане, которым Коран запрещает пить вино, не удержались, и теперь все эти скоты, спят пьяные, вповалку. Не поскупился ваш брат! Вино, действительно отменное, да и сонного зелья, влито в него изрядно.

– И что, все, прям так перепились, и сейчас спят?

– Да, господин граф! Я прошёлся по всему их лагерю и городу, скажу вам, ну, сонное царство и только! Да, ещё я наметил, где стоят их посты и караулы, там тоже все спят!

Глаза Николо Камулио полыхнули странным, каим-то дьявольским огнём.

– А бедолага Лоренцо Прыщавый, играл, играл и переиграл, – неожиданно тихим голосом сказал он.

Рожер принял решение мгновенно.

– Вильгельм, возьми с десяток воинов, и проверь всё, что он говорит.

Затянутая туманной дымкой луна приближалась к полуночи, когда в замок вернулся Вильгельм де Скальфо.

– Рожер! Рожер! Всё так и есть! Этих тварей, можно брать голыми руками!

– Слава тебе Господи! Воины, становись! Выходим! Отомстим этим падлам, за всё, что мы вытерпели здесь! Вино не пить! Без меры не жрать! Потом, когда сполна выплатим свои долги, поедим и попьём в волю! Вперёд!

Резня! Жуткая, ужасная резня, в ночной темноте! Нормандцы, в страшном порыве ярости, безжалостно резали одурманенных вином с маковым отваром восставших, не щадя никого. Покончив с убийствами в лагере, они спустились в город, и врываясь в дома, убивали всех, без разбора.

Только вставшее солнце, вроде бы остановило, эту жуткую пляску смерти.

Быстро выпытав всё, что хотели, норманны выгнали всех уцелевших жителей Тройны на городской выпас, и там, на их глазах, жестоко казнили предводителей мятежа. Еврея-ростовщика Иакова распяли вниз головой и заживо сожгли. С купца Иосифа содрали кожу. Отцы Сильвестра, сорвав с него церковное облачение, как с еретика и божьего отступника, забили палками и камнями. Плотина, предварительно отрубив ему руки и ноги, разорвали медленно бредущими в разные стороны быками. Тело убитого ночью кузнеца Георгия, водрузили на кол. Арабов – Рамиза и Мансура, повесили, ведь нет для мусульманина страшнее казни, чем повешенье. Двух пойманных посланцев из Константинополя, закопали по шею в землю и оставили так, на съедение червям, муравьям, мелким грызунам.

Мрачным, тяжёлым взглядом, Рожер окинул толпу жителей Тройны, решая их судьбу. Позади него, стояла, кутаясь в меховую куртку, стройная и худенькая Юдит, прижимавшая к груди детей.

И не было состродания, доброты и пощады в глазах Рожера! Если он поначалу, только хотел напугать их, внушить ужас жестокой казнью главарей, то сейчас, не видя в них смирения и покорности, а видя, один лишь животный страх, принял другое решение.

Толпа, под его суровым взглядом, в голос завыла, плотнее сбившись в кучу.

Отбросив руку Таннера, из строя воинов вышел Одо Бриан.

– Рожер, пощади этих заблудших тварей божьих, прояви милосердие!

Рожер в два прыжка подскочил к Одо, и толкнул в грудь так, что тот упал.

– Добрым хочешь быть? Милосердие, говоришь? Они не заслужили милосердия! Воины, убивайте всех!

И вновь кровавая песнь мечей, топоров и копий.

Рожер, от вида смерти, виданной им не раз, от запахов крови и испражнений, от криков и стонов, шептал побелевшими губами:

– Чтобы другим неповадно было!

Когда всё кончилось, уставшие от убийств воины, стыдливо опуская окровавленное оружие, пряча глаза, разошлись, матерясь, проклиная то дикое безумие, которое только что владело ими.

Набив припасами замок под завязку, Рожер объявил своим воинам, что отправиться в Калабрию.

– Много достойных и славных рыцарей потеряли мы. Вечная им память! С высот райских, их души смотрят на нас! Из Калабрии, я приведу лошадей и подкрепеление, чтобы мы, оставшиеся в живых, продожили то дело, ради которого, многие сложили свои головы.

Жутко было этим суровым воинам, только что пережившим страшную осаду, терпевшим муки голода и холода, оставаться в этом замке, с обезлюдившими окрестностями, где только тучи воронья, и спустившиеся с гор волки, привлечённые обилием падали, нарушали тишину.

Желая подбодрить и поддержать их, понимая, что так не далеко до бунта и бегства, Рожер, показывая, что он не бросает их и обязательно вернётся, оставил в замке Юдит с детьми.

И тринадцатилетняя Юдит, нормандка по крови и духу, командовала воинами, совершала обход укреплений по ночам, и своим примером, своим мужеством, вселяла надежду в уже готовые отчаяться сердца и души.

 

Глава первая

– Пусть волк загрызёт волка, дабы агнец Божий пребывал в мире! – вещали епископы, и христиане, исполняя свой священный долг, ревносто боролись с врагами веры Христовой.

Яростное и жестокое противостояние христиан с мусульманами, вот уже более 300 лет шло на Пиренейском полуострове, где Реконкиста набирала ход. Здесь, мусульманская держава всё более и более разлагалась и слабела, а христиане, напротив, начали переходить в наступление, значительно расширяя свои границы.

18 мая 1035 года, в городке Буреба, в возрасте пятидесяти лет, был убит король Нахеры (Наварры), граф Арагона и Кастилии Санчо III Гарсес Великий. (К сожалению, мне не удалось отыскать фактов, как, за что, кем, был он убит). Несомненно, при жизни, Санчо III был самым могущественным христианским монархом на полуострове, путём войн, династических браков, подлых и тайных убийств, создавший державу от Галисии на севере, до Барселоны на юге, и именовавший себя – Rex Dei gratia Hispaniarum – Милостью Божьей Король Испанцев. Как было принято в то время, незадолго до смерти, Санчо III разделил свои обширные владения между сыновьями.

Гарсия, становился королём Наварры, и волей отца, получал верховенство над братьями.

Фернандо, ещё в 1032 году, стал графом Кастилии.

Гонсало, получал во владения графства Собрарбе и Рибагорса.

Не был забыт и обделён старший, но незаконнорожденный сын Санчо III – Рамиро, получивший Арагон.

Спустя два года, в 1037 году, король Наварры Гарсия III, помог своему брату Фернандо I, в войне с королевством Леон. 1 сентября 1037 года, двадцатилетний король Леона Бермудо III, в битве при Тамароне, безрассудно кинулся в самую гущу сражающихся, желая сразить своим копьём графа Кастилии, и погиб. А Фернандо I, уже на следующий год, именовался королём Кастилии и Леона.

По другому смотрел на вещи король Арагона Рамиро I, который в 1043 году попытался отбить у Гарсии королевсво Наварру. Но будучи разбит в сражении при Тафальи, обратил свой взор в другую сторону, и в 1044 году захватил у Гонсало графства Собрарбе и Рибагорса.

Как говорили очевидцы, Гонсало Санчес, потеряв все свои владения, умер опечаленный 26 июня 1045 года.

После поражения у Тафальи и захвата графств у Гонсало, Рамиро, якобы, склонил свою буйную голову, и принёс вассальную присягу Гарсии III, признав верховенство короля Наварры. Но в результате его заговоров и интриг, подогревая недовольство брата тем, что король Кастилии и Леона Фернандо, ещё в 1039 году, объявил себя императором всей Испании, что он, покушается на их титулы и владения, Рамиро добился того, что Гарсия пошёл войной на Фернандо.

15 сентября 1054 года Рамиро сбежал с битвы, развернувшейся у города Атапуэрке, между ними и Фернандо, уведя всех своих воинов, и не горюя о том, что в этом сражении погиб король Наварры Гарсия III.

Потерпев поражения в войнах с братьями, Рамиро решил попытать счастья в войне с мусульманами. В начале 1063 года, он пошёл войной на тайфу Сарагоса, и осадил крепость Граус.

Побуждало Рамиро к этому то, что его брат, его враг, король Кастилии и Леона Фернандо I, в это время, вёл успешные войны с мусульманами. Войска Фернандо, перешли реку Дуэро (на севере современной Португалии), взяли крепости и города Ламегу, Виесу, Сан-Эстебан-де-Гормас, Берлангу. В 1060 году Фернандо заручился согласием вельмож на продолжение войны и отправил войско к Алькале. Напуганный эмир тайфы Толедо Яхья I аль-Мамун, прислал богатые дары и запросил мира. На следующий год Фернандо переправился через реку Тахо и подошёл к Севилье. Тут также эмир Аббад II аль-Мутадид, запросил мира, признал сюзеренитет короля Кастилии и Леона, и обязался платить дань, отдав Фернандо в знак доброй воли мощи святого Исидора и святого Винцента, которые были торжественно перезахоронены в специльно возведённой для этого церкви в Леоне. Подчинились непобедимому Фернандо и эмиры тайф Бадахоса и Сарагосы.

Эмир Сарагосы Ахмад I аль-Муктадир, платил дань Фернандо I, и осада Рамиро Арагонским крепости Граус, была воспринята королём Кастилии и Леона, императором Испании, как нападение на его собственные владения, и он, не мешкая, отправил на помощь Сарагосе армию, под командованием своего сына Санчо.

 

Глава вторая

Они пришли, когда его не было в Сарагосе…

Хлипкая дверь разлетелась от удара, и группа воинов ввалилась в дом. Один из них оступился на ступеньках, задел полку с горшками, и поминая шайтана, сбросил всё на пол.

– Что вам надо? – испуганно взвизгнул из-за гончарного круга Муса.

Ламия, настороженно прислушиваясь, прижала к себе захныкавших детей.

Десятник городской стражи Абдулла, подошёл, осматривая убранство, оценивая новую обстановку и появившийся достаток.

– Наш достославный эмир Ахмад аль-Муктадир, повелел собрать городское ополчение, собирайся, пойдёшь воевать во славу Аллаха.

– Но я исправно плачу все подати! Задолженности за мной нет! – попытался запротестовать Муса.

– Ничего не знаю! Мне велено набрать сотню ополченцев, ты нам подходишь, так что, давай, живее, собирай барахло!

– Абдулла, здесь какая-то ошибка! Я стар и хром, ну куда мне воевать?

– Ты, ничтожный муваллад, отказываешся пойти воевать во имя Аллаха?! Может, ты не достаточно чтишь его и не признаёшь Коран?! Может, ты всё ещё тайно поклоняешься распятому Христу?! А?!

– Нет, нет, что ты, Абдулла! Я ревностно признаю Аллаха, и почитаю учения пророка Мухаммеда! Но послушай, Абдулла, ты же родственник мне…

– Что? Ты, червь, – Абдулла прыжком приблизился к Мусе, и схватил его за ворот рубахи, – слизняк, презренный муваллад! Я, родственник тебе?! Да моя сучка-сестра, опозорила весь наш род, опозорила меня, моего отца, когда, паскудница, обуреваямая похотью, вышла за тебя замуж! Не смей называть меня родичем! Ненавижу!

И Абдулла ударом кулака, отшвырнул от себя Мусу, который отлетел к стене.

Когда-то давно, когда Абдулла был молод, когда он был только принят в городскую стражу Сарагосы, – большая честь для сына простого гуртовщика скота, – он, конечно-же, был против женитьбы своей сестры, на этом гончаре. Но сестра, наплевав на обычаи, опозорив всю свою семью, всё-таки вышла замуж за этого муваллада. Помнил Абдулла и тот день, когда он, хоть Аллах и запрещать правоверным азартные игры, поверженный этим тайным пороком, сильно проигравшись, пришёл, по-доброму, смирив гордыню, просить у Мусы денег в долг. И как, этот пёс, который сейчас валяется у его ног, размазывая по лицу кровь, отказал ему. И тогда Абдулла поклялся на Коране, отомстить!

Сейчас он прикидывал, за сколько можно продать эту лачугу, со всем, что есть в ней, а также…

– Эй, забирайте эту падаль, и тащите в казарму, а с тобой, мы поразвлечёмся. Ха-ха-ха!

Плотоядно улыбаясь, Абдулла подошёл к Ламии, продолжавшей сидеть на кровати, прижимая к себе детей.

– Ух ты, моя сладенькая, моя хорошенькая, какая гладенькая! А где твой бугай-муж? Клянусь мукаррабуном (или макрибун, с араб. – приближённый, в исламе: четыре ангела Джибриль (Гавриил), Микаил (Михаил), Азраил и Исрафил (Рафаил). Они были избраны Аллахом к качестве пророка ангелов) Джибрилем, он бы тоже подошёл нам, для войны с неверными.

– Только прикоснись ко мне, и он, убъёт тебя!

Дети, в голос, громко заплакали.

Абдулла, продолжая улыбаясь подходил к Ламии, и прокричал:

– Махмуд, забери этих свинячьих выблядков! Оставь меня с этой красоткой наедине! После, тоже развлечётесь!

И протянув руку, он разорвал на груди Ламии платье, наваливаясь своим грузным телом на неё.

…Бьёрн, ходил по опустевшему дому, глядя на толстый слой пыли, осколки изделий Мусы, разбросанные на полу, разорванное платье Ламии, валяющиеся игрушки – деревянную лошадку и тряпичную куклу, которые он сам сделал для своих детей.

На улице послышался шум и говор, и в лачугу, в сопровождении двух слуг, вошёл сосед, торговец рыбой.

– Что здесь произошло? – с трудом сдерживая себя, чтобы не закричать от боли, прохрипел Бьёрн.

Торговец рыбой вскрикнул, увидев эту огромную, раскачивающююся фигуру, стоявшую в тени, и попытался выбежать, но Бьёрн, рывком, быстро настиг его, и прижал к стене.

– Где Муса? Где Ламия? Где дети? Где они? Что здесь произошло?

Не замечая никого и ничего вокруг, Бьёрн тряс торговца рыбой, вколачивая того в стену, вымещая на этом первом встречном, всё бурлившее внутри непонимание, злобу, ненависть, как котят стряхнув повиснущих на руках слуг.

Громко кричавший от страха торговец рыбой, поняв, что по-другому от этого демона не отделаться, стал, сбиваясь, запинаясь и путаясь, рассказывать.

… – Мусу увели стражники, а его дочь с детьми, погрузили в крытую телегу, и увезли.

Бьёрн, слушая это, только скрипел зубами, всё сильнее и сильнее сжимая кулаки на плечах торговца рыбой, вдавливая его в земляной пол.

– А я, купил этот дом, у достопочтенного Абдуллы, – под конец, себе на беду, проблеял торговец рыбой, и в тот же миг, Бьёрн сломал ему шею.

 

Глава третья

В казарму городской стражи, так просто было не проникнуть, к тому же, его теперь разыскивали за убийство торговца рыбой, но Бьёрн, рискуя, семь дней кружил вокруг казармы, пока у подловленного стражника не выпытал, что все рекруты, ещё в начале месяца, были отправлены под стены крепости Граус. Ушёл с ними, и ставший теперь сотником, Абдулла.

Ночь Бьёрн провёл на коленях в часовне Девы Марии, моля Господа о ниспослании ему удачи, выпрашивая милости для Ламии и детей, и проклиная тот день, когда он, вместо того чтобы уехать в Барселону, соблазнился возможностью заработать, и отправился сопровождать семейство богатого араба в крепость Маджерит. (Маджерит – совр. Мадрид).

Потратив почти всё своё серебро, он достойно подготовился для военного похода, купив пару запасных лошадей с сёдлами и упряжью, вьючного мула, почти новую, добротную кольчугу до колен, шлем, закрывающий лицо, с прорезями для глаз, хорошее, прочное и длинное копьё, метательные дротики, и нанял пару слуг. Выехав за ворота Сарагосы, Бьёрн обернулся посмотреть на город, в котором был счастлив, и в котором познал самую в своей жизни горестную боль утраты. Двинув пятками в бока коня, он направился на север к крепости Граус.

Мусульманский лагерь бурлил. По повелению эмира Ахмада аль-Муктадира, надлежало громкой музыкой и восторженными криками приветствовать прибывшие им на подмогу кастильские войска инфанта Санчо Фернандеса. Арабы, берберы и прочие, вышли из своих палаток и шалашей, но приветственные крики получились какие-то вялые и неискренние, они больше бряцали оружием, с недоверием и злобой глядя на христиан. Кастильцы отвечали им полной взаимностью, подбоченясь, гарцуя в сёдлах, поправляя копья и мечи, глядя на мусульман с призрением и ненавистью, плотнее сбиваясь вокруг большого деревянного креста, влекомого священниками.

Благодаря своей силе, Бьёрн протиснулся в первые ряды, с любопытством глядя на роскошно облачённых кастильцев, рослых, одинаково вооружённых, в однотипных кольчугах и шлемах, сидевших в высоких сёдлах сытых гнедых коней. Расточая улыбки, но в тоже время гордо, ехал, в богато позалачённой кольчуге, инфант Санчо Фернандес. Рядом с ним, в точно такой же кольчуге, только покрытой серебром, находился его друг, двадцатидвухлетний Родриго Диас де Вивар.

Поглазев на кастильцев, Бьёрн отправился на розыски. Мусу он нашёл тяжело больным, лежавшим без сознания, в горячке и бреду, под навесом для раненых и занедуживших. Склонившись перед ним на коленях, Бьёрн, порвышись запазухой, извлёк мешочечек, данный ему ещё Аззигом, и высыпав часть содержимого в чашу, разведя водой, влил в пересохший рот Мусы.

Когда Муса пришёл в себя и его взгляд просветлел, он огляделся, и словно не веря виденному, тронул лежащего рядом Бьёрна, который тут же вскочил.

– Привет, Муса, как самочувствие? Что это ты болеть собрался? А может, надумал помирать? Хрен тебе! У нас с тобой, впереди, ещё много дел! Мы должны разыскать Ламию и детей, и выпустить кишки этому ослиному ублюдку Абдулле! Где он, знаешь?

Муса не слушая Бьёрна, горячо плакал.

 

Глава четвёртая

Инфант Санчо Фернандес не собирался ждать, теряя время, и повелел готовиться к битве с арагонцами.

Король Арагона Рамиро I собрал большое войско. К нему присоединилось много рыцарей из Наварры, Аквитании, Лангедока и Прованса, пожелавших сразиться во славу Христа с врагами веры – мусульманами.

8 мая 1063 года, эти две армии сошлись в битве у крепости Граус.

Бьёрн затылком почувствовал чей-то взгляд, и высокий, возвышаясь на целую голову над всеми, он сняв шлем, оглянулся, увидев сначала удивленное, затем злобное лицо Абдуллы, узнавшего его. В ответ Бьёрн улыбнулся смертельно опасным, волчьим оскалом, с удовлетворением заметив, как Абдулла вздрогнул и опустил голову.

Всей рыцарской мощью, арагонцы и их союзники, навалились на сарагосцев и кастильцев.

Горяча коня, носился инфант Санчо Фернандес, криками подбадривая пошатнувшихся и колеблющихся. Повёл в битву последний резерв Родриго Диас де Вивар. Эмир Ахмад аль-Муктадир, в окружении своей свиты, уже посматривал назад, в сторону Сарагосы, собираясь бежать.

Король Рамиро сражался на острие атаки, впереди своих рыцарей. Не отставали от него и граф Тулузы Гильом IV и его брат, молодой Раймунд де Сен-Жиль и престарелый граф Прованса Гильом V Бертран.

Отбив щитом, брошенный чьей-то твёрдой рукой топор, Бьёрн короткими, но точными ударами, отправил на тот свет двоих наседавших на него арагонцев, и разрубил головому третьему, который остервенело тыкал копьём в щит пятившегося в испуге Мусы.

– Держись, старик, держись! Не поддавайся!

Не спуская глаз с врага, Бьёрн наблюдал и за Абдуллой, и дождавшись момента, когда клин рыцарей расколол их боевые порядки, и ополчение Сарагосы начало в панике оступать, схватил Мусу за руку и потащил за собой через ряды сражающихся.

Абдулла увидел, будто сама смерть, в лике этого здоровяка приближается к нему, крикнув что-то грозно-подбадривающие, ринулся в бой.

Бьёрн подставил щит под мощные удары Абдуллы, и как не пытался, не смог отбить копьё, брошенное Махмудом, и пронзившее беднягу Мусу насквозь.

Послышался топот копыт, к ним приближались всадники, одинаково, как с той, так и с другой стороны, враждебные для Бьёрна, Махмуд, придя на помощь, Абдулле насел на него, и Бьёрн, вярости прокричав:

– Во славу Христа! – разрубил грудь Махмуда от плеча до бедра, и тут же, щитом, ударил Абдуллу в голову.

Две группы всадников остановились. Бьёрн, стоя над телом поверженного врага, поднял голову. Два рыцаря, одинаково молодые, чуть более двадцати лет, облачённые в богатые доспехи, в окружении своих оруженосцев, сдержав коней, стояли справа и слева от него, поражённые его словами.

– Вы, христианин? – недоверчиво спросил один из них.

Бьёрн молчал, приготовившись к бою.

– Отвечайте! Я граф де Сен-Жиль, и приказываю повиноваться мне!

Бьёрн потряс головой, и словно нехотя, хрипя, выговаривая слова на давно подзабытом лингва-франка, сказал:

– Я Бьёрн Бриан, из Нормандии, сын барона Олафа Бриана.

– Я Родриго Диас де Вивар, и требую от вас ответа, зачем вы убили этого мусульманина? – послав коня вперёд и приблизившись, спросил второй рыцарь.

– Надеюсь, что не убил… Эта падаль, нужна мне живой… Пока… Он… похитил мою жену и детей… И пока он не даст мне ответов, он будет жить.

И Бьёрн, уже не обращая внимания на рыцарей, склонился над телом Мусы, прошептал молитву, и взвалив грузное тело Абдуллы на плечо, пошёл к лесистому оврагу, где загодя оставил коней под присмотром слуг.

Два знатных рыцаря из противоборствующих лагерей – Раймунд де Сен-Жиль и Родриго Диас де Вивар, оба христиане, ещё не ведающие своей судьбы, только, только начавшие вписывать свои имена на страницы истории, долго, удивлённо смотрели ему вслед.

А битва под Граусом закончилась неожиданным образом. Арагонцы теснили врага, победа была близка, но тут, роковая стрела, сразила насмерть короля Арагона Рамиро I, и его войско дрогнуло, побежало, и было разгромлено кастильцами и сарагосцами.

 

Глава пятая

На Сицилии произошли большие перемены.

Династия Зиридов из Туниса, правившая островом до мятежа сицилийских эмиров, теперь, перед лицом нашествия христиан, вспомнила о своём былом владении, и эмир Тамим Абу Яхья ибн аль-Муизз отправил на Сицилию огромную армию под командованием своего сына Яхьи Абу Тахира ибн Тамима и внука Али ибн Яхьи. И две их армии, основу которых составляли берберы и чёрные племена из глубин Африки, одновременно высадившись в Агридженто и Палермо, ломая сопротивление тех сицилийских эмиров, кто не думал покориться, подчиняя их себе, вливая в своё войско тех, кто выказал покорность, начали продвигаться вглубь острова.

Рожер вернулся в Тройну в начале лета, приведя подкрепления, хорошо обученных рыцарских коней, вьючных животных, и с полсотни семейств, пожелавших жить в опустошённой Тройне. Ведь из Нормандии, вслед за рыцарями, в Южную Италию, потянулись и простые люди – беглые сервы, свободные вилланы, горожане и торговцы. Все с надеждой на лучшую жизнь, в этом благодатном краю. И кинув клич, Рожер сумел собрать эту пару сотен людей, пообещав им, что они не будут вносить дань в течение двух лет, красочно расписывая райские красоты Сицилии.

– Там такая земля, что просто только ткни палку, и тут же вырастет дерево! Кинь зерно, и соберёшь богатый урожай. Там вдоволь вкусных и невиданных фруктов и ягод! В реках, полным полно рыбы, а в лесах изобилие дичи! – вещали его глашатаи на улицах и рыночных площадях.

Помимо этого, арабы, греки, евреи и прочие люди без роду и племени, из разорённых войной местностей, стягивались к Тройне, селились в опустевших домах, надеясь под покровительством нормандцев найти покой и мир.

Разложившиеся трупы и кости прежних жителей этого города, которые нормандцы не велели хоронить, служили для новых поселенцев ярким уроком того, что бывает с теми, кто посмеет воспротивиться их железной воле.

Оценив обстановку, узнав о новой напасти всё, что смог, Рожер встревожился, но не выказывая страха, повёл своих воинов в новые набеги, вступая в мелкие стычки со стягивающимися сарацинами, захваченной добычей наполняя кладовые Тройны.

Они сошлись в начале июня 1063 года у городка Черами, в паре дней пути от Тройны.

Три дня оба войска стояли друг напротив друга, разъединённые небольшой и неглубокой речушкой. Арабы подтягивали обозы и отставшие отряды, а нормандцы, спешно, не покладая рук, и днём и ночью, возводили оборонительные сооружения.

Готфрид Малатерра пишет в своей «Истории», что сарацин было 30 тысяч, а войско Рожера распологало 136 рыцарями. (Добавим к этому оруженосцев и сержантов (сержантерия, от лат. Serviens – слуга, служащий – у нормандцев, одна из форм землевладения, при которой держатель земли (сержант) был обязан своему сеньору исполнением службы, и в социальном отношении занимал промежуточную роль между свободными крестьянами и рыцарями) и получим около 400 кавалеристов. Плюс, пропорциональное количество пехоты, примерно тысяча человек, и получится, что полутаротысячное войско Рожера противостояло 30 тысачям арабов. Если даже принять во внимание, что Малатерра немного преувеличивает численность войска сарацин, всё таки не стоит сомневаться, что как и в битве при Энне, войско нормандцев значительно уступало арабскому).

Помимо этого, как и любую армию, оба войска сопровождали торговцы, проститутки, кузнецы, оружейники, шорники.

Холодную и морозную зиму сменило жаркое, засушливое лето, и нормандцы, расположившись на холмах, в дрожащем, знойном мареве, со всё возрастающей тревогой следили, как в лагерь арабов, в густых облаках пыли, вздымающихся к небесам, всё подходят новые и новые отряды. Как гонят табуны лошадей. Как для прокорма такой оравы людей, пастухи приводят целые стада овец, баранов и коров. Как всё тянуться и тянуться телеги с запасами зерна, сухарей, овса, сена, гороха, чечевицы, круп. Как в окружении рабов и слуг, подходят повозки с имуществом какого-нибудь знатного араба. Как на том берегу реки Черами, становиться всё больше и больше шатров, палаток, шалашей. Дивились гарцующим в отдалении берберам, гордо сидящих на спинах верблюдов.

Неглубокая река, не могла напоить такое множество людей и животных, и враз обмелела, и люди начали испытывать муки жажды, заревела и непоеная скотина.

И заропотали неустрашимые доселе нормандцы, видя огромное войско врагов и оглядывая свои незначительные ряды! И всё чаще стали раздаваться голоса, что мол надо отойти, засесть в неприступной Тройне, и там переждать нашествие, надеясь, что сарацины обломают зубы, осаждая и штурмуя замок, а там подойдёт с подкреплением и Роберт Гвискар.

Но после зимы, проведённой в осаждённой Тройне, Рожер всячески хотел избежать новой осады, и чтобы подбодрить своих людей, обратился к ним с речью:

– Нас нельзя победить, так как мы – доблестные воины Христа! И сражаемся, во славу Его! Господь не оставит нас! С Его именем на устах и с верой в сердце, мы победим! Вспомните о библейском Гедеоне (Гедеон – библейский персонаж Ветхого Завета, живший в XI веке до н. э.), как он, с малым войском, неустрашённый полчищами врагов, которых было как саранчи и как песка на берегу моря, победил их и прогнал за реку Иордан! Его вёл Господь, и нас, ведёт Божья Воля! Помолимся братья, исповедуемся, и с чистой душой, пойдём на битву! Во славу Христа! Выполнять, Его Божью Волю!

Воодушевлённые пламенной речью Рожера, видя его носящимся перед ними на горячем коне, готовым, если понадобиться умереть, воины ответили ему одобрительным рёвом, и потянулись к священникам на исповедь. Те охотно причащали их, отпускали грехи, ободряли молитвами.

К четвёртому дню нормандцы были готовы к смертельной схватке.

 

Глава шестая

Рожер придумал план сражения, посвятил в него всех баронов и знатных рыцарей, и едва рассвет тронул край небосвода, он подъехал к Серло Отвилю, и подбадривающе положа руку ему на плечо, сказал:

– С Богом, начинай!

Серло кивнул головой, поудобнее умостился в седле, и повёл в атаку своих 36 рыцарей. Сначала шагом, постепенно переходя на рысь, они разогнали коней в галоп, и смертоносным клином, врезались в большой отряд арабской кавалерии.

Арабы, видя своё численное превосходство, приняли бой, и тут же были смяты, опрокинуты, втоптаны в пыль, рыцарями Серло.

Не сбавляя напора, нормандцы атаковали вражескую пехоту, и та, в страхе и панике, начала пятится.

Тогда, на рыцарей Серло, обрушилась вся мощь арабской кавалерии – берберы, трясясь на своих верблюдах, лёгкая конница ополчения и тяжёлые, окольчуженные конные отряды эмиров.

Рожер, стоя на стене Черами, вглядывался в клуб пыли, поднятый над местом боя, поглотившим маленький отряд Серло, и уловив критический момент, подал знак знаменосцу, а тот, наклонив немного знамя, сигнальщикам. И тот час, звуки десятка рогов, послали Серло разрешение на отход.

Арабы, опьянённые победой, погнались за нормандскими рыцарями, и наткнулись на укреплённые заострёнными кольями и плетнями позиции пехоты.

Пешие воины встретили врага ударами копий, стрелами, метали дротики и топоры.

Но две сотни пеших воинов не могли сдержать всё войско арабов, и по новому сигналу, поданному Рожером, они начали отступать к Черами.

Арабы и берберы громкими криками возвеличивали Аллаха. Видя перед собой распахнутые ворота города, они единым напором, толкаясь, сбивая друг друга, давя упавших копытами, устремились в город.

Но тут их ждал сюрприз!

Все узкие улочки Черами были перегорожены баррикадами и завалами, каждый дом укреплён и превращён в маленький замок, и оттуда, из-за завалов и из домов, на них обрушились удары мечей и копий.

Сотня лучников и сотня пращников, под командованием Гвилима Спайка, с большим запасом стрел и камней, стояла на городской стене. Все лестницы, ведущие к ним на стену, были перегорожены брёвнами, чтобы не поднялся к ним враг, и оттуда, они обрушили на врагов свои смертносные подарки.

И буквально в один миг, всё поле перед воротами, вся маленькая и узенькая улочка, оказалась завалена трупами арабов, берберов, лошадей и верблюдов.

В панике вражеская конница, бросилась прочь из города.

Нормандцы зашлись в восторженном крике, но ещё рано было ликовать. К городу, сотрясая землю громким топотом тысяч ног, приближалась арабская пехота.

 

Глава седьмая

Одо Бриан, не мог забыть, как его, раненного и обессиленного, Рожер толкнул в Тройне так, что он упал. И дал себе зарок, что как только окончательно затянутся его раны и он наберётся сил, уйти от Рожера, разорвав свою вассальную клятву. Будучи честным, он сказал об этом графу, и тот, словно не чувствуя за собой никакой вины, просто кивнул головой, соглашаясь.

Но при вторжении берберов из Африки, накануне большой битвы, Одо не мог покинуть войско Рожера, боясь, что потом, все встречные, будут упрекать его за трусость.

И сейчас, прислушиваясь к топоту приближающихся врагов, Одо вытирал с меча кровь, с беспокойством ощупывая зазубрину, появившуюся на клинке от удара об камень.

Он потерял своего коня в Тройне, нового приобрести у него не было средств, и стоя за завалом на улице Черами, Одо посмотрел на глупо улыбающееся лицо Таннера из Хольма.

– Чего лыбишься?

– Да, так… Гы, гы, гы. Славный сегодня денёк, чтобы умереть, сражаясь. Смотри, какое небо ясное… Голубое, голубое, и на нём, ни облачка, ни тучки. У нас на севере не бывает такого неба… Я ещё, никогда такого не видел…

Одо ничего не сказал на откровения друга, смотря, как Гвилим Спайк поднял руку, лучники и пращники приготовились к бою, и на врага обрушился первый удар стрел и камней.

Арабская пехота ускорила шаг, и Одо толкнул размечтавшегося Таннера.

– Вставай, они идут!

– Славно!

Первые отряды арабов, по трупам и лужам крови, вбежали в город. Их было так много, что пока одни атаковали, другие растаскивали тела павших людей и лошадей, третьи пытались разобрать баррикады, а остальные, в огромной массе своей, толпились перед воротами, погибая под стрелами и камнями воинов Гвилима Спайка.

Вражеские лучники, построившись, посылали стрелы на стены и в город, и ясное небо, затянуло от этих туч.

Арабы лезли. Получил удар в голову, вскрикнул и упал, Таннер из Хольма. Зашатался на стене Гвилим Спайк, которому вражеская стрела пробила грудь. Братья Дил и Билл было кинулись к нему, но старый лучник, жестом руки, отправил их обратно к бойницам. Одо, ударом в лицо, убил очереднего врага, наотмашь рубанул ещё двоих, и едва успел поднять щит, закрываясь от мощного удара. Он услышал, как затрещал деревянный щит, и почувствовал, как хрустнула кость в руке. Сжав зубы, чтобы не застонать от боли, он новыми ударами встретил противников.

Знамя Рожера, развивающееся на стене Черами, притягивало арабов. Всё больше и больше их собиралось под стенами, всё больше и больше они втягивались в город. И они не заметили, как два отряда нормандских рыцарей, под командованием самого Рожера и Серло, выйдя из города через восточные ворота, начали атаку, ударив по обеим флангам.

Удар был силён! Но чуда, как в сражении под Энной не произошло. Сарацины смешались, дрогнули, на миг поддались панике, но быстро оправившись, продолжали ожесточённо сражаться.

Под Рожером убили второго коня. Зашатался в седле раненный Руссель де Бейль. Упал и едва не погиб барон Агригосто дю Пушель. Был выбит из седла аббат Беренгер де Грантмесниль, и Вильгельм де Скальфо отважно встал над телом брата, защищая его.

Обессиленные, уставшие кони, не слушали всадников. Руки устали колоть и рубить. Воины обезумели от крови и смерти. А чаша весов не клонилась ни в одну из сторон.

И тут, стоявший на стене, под большим крестом, епископ Россано Роман, закричал:

– Смотрите! Смотрите! Я вижу! С нами в бой идёт Святой Георгий! Вон, видите, того прекрасного юношу, на белом коне?! Это, он! Господь, посылает нам подмогу!

Эта весть быстро передалась из уст в уста, и многие воины действительно увидели величественного всадника на белом коне, с маленьким белым знаменем с красным крестом на нём.

Одо забыл о боли в руке. Очнулся и схватил оружие Таннер из Хольма. С трудом, но встал на ноги Гвилим Спайк.

И все они, сколько их там осталось, с новым воодушевлением, ободрённые верой в то, что их ведёт и направляет сам Господь, бросились в битву, и сарацины начали отступать.

К концу дня, вся лощина перед Черами была усеяна изуродованными, мёртвыми и раненными телами людей и лошадей.

 

Глава восьмая

Усталые победители собрались возле вражеского лагеря, дивясь не виданной доселе добыче. Неисчислимые стада скота, тысячные табуны лошадей, роскошные шатры и палатки, груды золота, серебра и драгоценных камней, превосходная одежда, дорогие ткани и благовония, добротное оружие и доспехи, женщины, рабы и знатные пленники, за которых можно получить выкуп – всё это теперь принадлежало им.

Горячие головы, алчно потирая руки и облизываясь, требовали раздачи доли каждого немедля, сейчас же, при свете костров.

– Я троих язычников в ад отправил!

– А я проткнул копьём какого-то знатного и важного араба! Не иначе, как эмира!

– А мне, вот, смотрите, кисть отрубили… Даст мне граф Рожер, дополнительную плату за моё увечье?

Приковыляли, поддерживая друг друга, и Одо с Таннером. Одо привязал поломанную руку поясом к туловищу, а Таннер, обвязал голову тряпицей. Вообще-то, они искали Джакомо из Сиены, известного в войске, как доброго костоправа и лекаря, но видя, что дело идёт к раздаче добыче, поспешили занять свою очередь.

Раньше, Одо, как оруженосец Рожера Отвиля, мог рассчитывать на большую долю, но сейчас, он довольствовался четвёрткой коней, парой мулов, двумя отрезами дорого шёлка, тазом из тонкого чеканного серебра и монетами на вес – серебряными и золотыми, разного достоинства и чеканки.

Таннер, помимо коней и мулов, получил плотный войлочный гамбезон, крепкую куртку из кожи, обшитую железными пластинами, посеребрённый шлем, цепь – в пол марки золота и золотую же диадему, окрушенную драгоценными каменьями.

Предприимчивые торговцы, всегда сопровождающиеся любое войско, переговорив с доверенными людьми графа и уплатив мзду, уже гостеприимно приглашали воинов, громко зазывая, в свои в шатры и палатки, где к их услугам, были предоставлены женщины и вино.

На еле волочащем ноги коне, к Рожеру подъехал, весь покрытый потом, кровью и пылью, Руссель де Бейль.

– Не время считать добычу и наслаждаться победой! Не время пить вино и трахать баб! Много сарацин, этого дьявольского отродья, уходит! Надо гнать их! Надо, разгромить их полностью!

Рожер прислушался к совету опытного де Бейля и велел прекратить раздел добычи, свернуть торговлю, сменить коней, и сам повёл воинов преследовать отступающего врага.

Ночь и затем весь день, нормандские рыцари гнали и рубили отряды сарацин, и по свидетельству Малатерры, более 20 тысяч мусульман полегло под Черами.

Через две недели, жители Рима, с восторгом и восхищением глядели на невиданных верблюдов, присланных в дар графом Рожером папе Александру II.

Сам папа, со ступеней Латеранского дворца, произнёс короткую проповедь, прославляющюю христианское оружие, которую окончил такими словами:

– Всё во власти Божьей, и ничто не случается помимо Его воли!

Нормандцы уверовали в свою исключительность, в то, что их вдохновляет и поддерживает все их дела, сам Господь.

Десница Божья дала мне мужество

Десница Божья меня возвысила

Повелел начертать на своём щите Рожер, после победы при Черами.

 

Глава девятая

Роберт закис от безделия!

Душа его рвалась на Сицилию, в битву, но он не мог покинуть Италию, пока не уляжется поднятая им самим буча с двумя папами.

Как только Готфрид Горбытый покинул Рим, уйдя к себе во Флоренцию, Гонорий II снова пошёл войной на Александра II.

Александр II и сам времени зря не терял, и тоже поспешил к Риму.

И вновь на улицах этого древнего города, щедро полилась кровь. Гонорий II занял замок Святого Ангела, а Александр II укрепился в Латеранском дворце.

Только прибытие даров с Сицилии, от графа Рожера, замирило на короткий срок две противоборствующие стороны.

Но оба папы не унимались, служили мессы, издавали буллы и декреты и предавали друг друга анафеме.

– Вот послушайте, это любопытно, письмо епископа Петра Дамиани антипапе Гонорию, – Ансальдо ди Патти подошёл поближе к свету и развернул пергаментный свиток.

– Ты, извивающаяся гадюка, гнусный змей, кал человеческий, отхожее место преступлений, клоака пороков, ужас небес, разоритель церкви, нарушитель апостольского благочестия, стрела с лука сатаны, губитель непорочности, навоз века, пища ада. А Гонорий, в своих письмах, именует Александра II не иначе как азинусом, то есть – ослом. Также, на улицах Рима, распевают похабные куплеты высмеивающие папу Александра, сочинённые сторонниками Гонория.

Но видя, что герцогу это не интересно, ди Патти отошёл в сторону.

Вперёд тогда вышел Имоген.

– В Капуи, настоящая война! Ричард Дренго выдал свою дочь от одной из наложниц за своего друга Вильгельма де Монтрея, дал за неё ему в приданное титулы графа Марсии, Кампании и Аквино, наконец, дал ему в лен Гаэту, провозгласив Монтрея тамошним герцогом. Но этот неблагодарный, прогнал прочь свою жену, дочь князя Капуи, и решил жениться на дочери прежнего герцога Гаэты Атенульфа I – Марии, желая отныне быть независимым властителем, и не подчинятся князю Капуи. Конечно же Ричард Дренго не стерпел такого и пошёл войной на вероломного. Монтрей, потерпев поражение, бежал в Рим, где и пригрелся у папы Александра, который назначил его Гонфалоньером Церкви, то есть, главнокомандующим всеми папскими войсками.

Роберт поморщился, эта весть была не нова, за исключением только того, что Ричард Дренго одержал победу и Монтрей сбежал в Рим. Говорил это Имоген, больше для Сишельгаиты, впервые приглашённой на Большой Совет.

Встал, тяжело опираясь на посох, болеющий Джефрой Сфондрати.

– Когда нет примеров наказания зла, когда преступления остаются безнаказанными, поданные впадают в хаос и ересь. Вновь разбой под Венозой. Ограблен купеческий караван и разорено ряд селений.

Сфондрати испытывающе поглядел на Роберта, который снова поморщился. Он то знал, что на дорогах шалят его племянники, сыновья Дрого и Хэмфри – Ричард, Абеляр и Герман. Знал об этом и Сфондрати, знали и многие из присутствующих. И сейчас, графы, бароны и знатные рыцари, присутствующие на Совете, тоже иногда промышлявшие разбоем на дорогах, кто гневно смотрел на Сфондрати, кто виновато опустил взор. Партия торговцев и купцов, напротив, по примеру своего лидера, вопрошающе глядела на герцога.

Видя, что не добьётся ответа, Сфондрати сгорбился, тяжело вздохнул, но продолжил:

– Правители, выжимають податями все соки из поданных, чтобы защитить их в случае опасности. По вашему повелению, возводятся укрепленные башни и замки. Севры, пупы рвут на этих непосильных работах, бросая свои хозяйства, надеясь на защиту за их стенами, если нагрянет напасть. А что мы видим на самом деле? Помните, когда Руссель де Бейль, напал на владения Готфрида Риделя? Что сделал Ридель? Свёз в свой замок все припасы, оставив своих севров голодать, и даже не предоставил им защиту в замке!

Недовольные правдой, графы, бароны и рыцари, гневно загудели. Самые горячие, поддались вперёд, готовые тут же, придушить наглеца.

Сфондрати, не обращая на это внимания, говорил:

– Да, должно возводить башни и замки, укреплять города, чтобы оборонить наши земли, когда придёт враг. Я не против этого. И мы, в силу своих возможнестей, всегда помогаем в этом, выделяя нужные средства. Но дороги то, дороги, надо охранять от разбоя, потому что пошлины за проезд по ним, приносят большой доход. И это будет устраивать всех – и владетелей земель, и торговцев.

Всегда ищущий прибыли Роберт, кивнул головой.

Сфондрати, добившись таким образом согласия герцога, устало сел на лавку.

 

Глава десятая

Абдулла продержался на удивление долго, чем даже удивил видавшего виды Бьёрна.

Весь избитый, с переломанными костями, с оппаленными пятками, он, на каждый удар, на каждый порез ножом, только смеялся в лицо Бьёрну, иногда, выкрикивая страшные ругательства.

Бьёрн выколол Абдулле глаз, приговаривая:

– Оставлю тебе другой, чтобы ты, падаль, смотрел на меня, когда я буду тебя убивать!

Абдулла ответил на это хриплым, злобным смехом, изо всех сил стараясь не завыть от боли.

Только когда начался рассвет, продержавшись весь день и всю ночь, кусок мяса, который некогда звался Абдуллой и был сотником городской стражи эмира Сарагосы, сломался, обмочился и заплакал, моля Бьёрна убить его и избавить от дальнейших мучений.

– Убей меня… Убей… – шептали его окровавленные губы.

Бьёрн поднёс к лицу Абдуллы раскалённый докрасна на огне нож, и удовлетворённо увидел, как тот, в страхе дёрнулся, стараясь избежать новых пыток.

– Где Ламия и дети?

Абдулла снова испуганно дёрнулся, но постарался сделать вид, что не слышал вопроса.

Тогда Бьёрн прижал нож к щеке Абдуллы.

Тот дико закричал, извиваясь в путах.

– Я продал их… Продал девчёнку и её выбляд…,– удар в печень заставил его сказать по другому, – и её детей… Продал, купцу Захарии-бен-Абба-Аврааму… Это известный, купец-работорговец…

Бьёрн хотел спросить, где найти этого Захарию-бен-Аббу-Авраама, но Абдулла потерял сознание.

Подождав, когда он придёт в себя, Бьёрн, с новым ужесточением спросил снова, но Абдулла ответил то же самое. А на вопрос, где найти этого еврейского купца, Абдулла только помотал головой.

– Не знаю… Он иногда… наведывался…в Сарагосу… покупал товар… и… уезжал…

Новые пытки, не дали никакого результата, Абдулла говорил всё тоже, и видно было, что этот некогда человек, стоявший уже одною ногою за кромкой, одделявшую жизнь от смерти, не врёт.

– Убей меня… Убей… – только и шептали его губы.

Бьёрн кивнул головой, и взмахами ножа, избавил Абдуллу от пут, которыми тот, крестообразно, был привязан к деревьям.

Тело бывшего сотника свалилось на землю. Бьёрн подняв его, и сунул головой в муравейник. Он долго сидел рядом, наслаждаясь криками, жалобными возгласами, а затем и стонами Абдуллы, дожидаясь, пока муравьи не съедят его плоть и тот не затихнет.

Словно волк, рыскал Бьёрн в окрестностях Сарагосы, на диких землях пограничья, где сталкивались две культуры, две веры, два мировоззрения.

И постепенно, вокруг него, решительного и смелого до отчаяния, и к тому же удачливого, сформировался отряд из отшепенцев-ренегатов, как христиан, так и мусульман.

С этим отрядом Бьёрн потрошил на дорогах купеческие караваны, облагал податью окрестные селения землеробов, нанимал для сторожевой службы пастухов, и имел даже дерзость нападать на небольшие воинские отряды и слабо укреплённые замки и монастыри.

Но первой и единственной его мыслю, при новых нападениях, при захвате заложников и пленных, было вызнать, что-либо, о купце-работорговце Захарии-бен-Абба-Аврааме.

Удача улыбнулась ему при нападении на караван торговцев из Андалузии. Хозяин этого каравана, когда ему приставили копьё к груди, сказал, что знает Захарию-бен-Абба-Авраама, и что тот, с недавних пор, обосновался в городе Барбастро.

 

Глава одиннадцатая

Повод был более чем удачным!

Гибель христианского короля Рамиро I, поднявшего меч в бою за веру Христову и павшего от рук язычников-мусульман, что могло бы быть лучше?!

Папа Александр II и его советники, немедленно ухватились за это.

– Всем христианским правителям! Мы полагаем, что королевство Испания, с давних времён, законная собственность Святого Петра! И призываем всех верующих в Христа и в нашу Святую церковь, идти туда, чтобы освободить эти земли от язычников! Всем, кто пойдёт на это богоугодное дело, я дарую отпущение грехов, как уже совершённых, так и тех, что будут совершены, а тем же, кто сложит свои головы в этом святом походе, ожидает вечное райское блаженство и Царствие Небесное! – вещал папа в своём послании.

Война против мусульман, которую начал король Арагона Рамиро I, и продолжил его сын, Санчо I, была объявлена папой Священной.

Король Арагона, двадцатилетний Санчо I (для удобства, трёх правителей христианских государств в Испании, которые вскоре сойдутся в так называемой войне «Трёх Санчо», мы будем звать двойными именами – Санчо Фернандес (король Кастилии и Леона), Санчо Рамирес (король Арагона), и Санчо Гарсия (король Наварры), опирался на помощь графа Урхеля (графство, располагающееся на северо-востоке современной Испании, в Каталонии) Эрменгола III.

Поддержку папе оказал аббат знаменитого Клюнийского монастыря – Гуго Великий. Аббатство в Клюни пользовалось большим влиянием и авторитетом в обществе, и проповеди Гуго Великого, быстро разлетелись по свету, призывая под знамя Святого Престола тысячи христиан.

Любая война требует денег, и прихожане отдавали свои скудные сбережения, жертвовали своё имущество и состояние знатные и богатые. Также война требует и много крови, и вооружившись чем попало, на юг следовали толпы крестьян и горожан, садились в сёдла рыцари, собирали воинов бароны, графы и герцоги. И повсюду раздавалось:

– Пострадаем за веру Христову!

– С нами Бог!

– На всё воля Божья!

– Вперёд, во славу Христа!

– Если сгинем, то во имя Бога!

– Кто погибнет, попадёт прямиком в рай, ибо мы теперь, праведники Господни!

Из Бургундии, повёл войско паломников брат аббата Клюни – Тибо де Семюр.

Готовился к походу герцог Аквитании Гильом VIII.

Собрав новое войско, пошли в Арагон граф Тулузы Гильом IV и его брат Раймунд де Сен-Жиль.

Отликнулись на призыв папы десятки и сотни рыцарей из Шампани, Пуату, Прованса и других мест.

Отправил в Испанию своё войско, основу которого составляли нормандцы под командованием Вильгельма де Монтрея, и сам папа Александр II.

А тут инфант Санчо Фернандес, получил весть, что его сорокасемилетний отец, король Кастилии и Леона Фернандо I заболел и дела его плохи, и он, из Сарагосы, поспешил со своим войском в Бургос, столицу королевства Леон.

И тайфа Сарагоса, оказалась один на один, со Священной войной, объявленной папой римским.

Герцогу Аквитании Гильому VIII удалось объединить под свои командованием все разношёрстные отряды паломников, и в начале 1064 года, проведя войско через перевал Сомпорт, они в Жироне (Хероне), соединились с армией короля Арагона Санчо I.

Крепость Граус, до этого успешно противостоящая христианам, но пострадавшая во время прошлогодней осады, капитулировала сразу же. И войска христиан, торжественным маршем прошли через эту цитадель.

Они направились к большому и богатому городу Барбастро, контролирующему плодородную долину реки Синки.

 

Глава двенадцатая

Бьёрн славно погулял этот год по Сарагосе, Арагону, Наварре и Барселоне, и не хватало ещё встретить, обиженного им какого-нибудь торговца, рыцаря или монаха. И его конь, словно ему передались тревоги седока, осторожно ступал по многолюдному и шумному военному лагерю.

Он полюбовался на состязания лучников. Критически поглядел, как два молокососа, тренируясь, рубятся деревянными мечами. Улыбнулся призывно выставившей свои прелести проститутке. Жестом руки отказался от услуг кузнеца.

Уже более месяца христиане осаждали Барбастро, и судя по всему, по царившей в лагере суматохе и оживлению, скоро собирались идти на штурм, возвышающийся за рекой Веро, город. Через реку, был переброшен широченный, прикрытый щитами, обтянутыми кожей, мост. Готовы были лестницы. Командиры, собирали в кучу, разрозненные отряды паломников. Деловито сновали оруженосцы, готовя к бою снаряжение своих сеньоров. Точили мечи и проверяли копья, опытные воины.

– Симеон, мы должны первыми войти в Барбастро, и разыскать жилище этого чёртового еврея.

Симеон, обязанный Бьёрну жизнью и честью, готовый за него в огонь и в воду, кивнул головой.

– Я возьму с собой Мустафу и Педро.

Бьёрн заметил знакомое лицо, и поспешил отвернуться, но ему показалось, что молодой граф Раймунд де Сен-Жиль, узнал и удивлённо посмотрел на него.

– Дьявол! Скорее, на ту сторону лагеря! Затеряемся в толпе!

Они так спешили, что едва не сшибли вышедшего из палатки по нужде какого-то знатного и толстого рыцаря.

– Осторожней, черти бы вас взяли! Смотрите, куда прёте, собаки шелудивые!

Бьёрн вспыхнул, но ссора и поединикок не входили в его планы, не хотелось привлекать к себе внимание, и он заставил себя вежливо поклониться незнакомцу, обругавшему их.

Неподалёку, в огромном и роскошном шатре, герцог Аквитании Гильом VIII, взявший на себя командование всем христианским войском, собирал на военный совет военачальников. Надо было определиться со сроком начала штурма Барбастро. Вроде бы всё было готово и всё учтено, давненько они не собирали такое большое войско, для войны с язычниками. Порыв и воодушевление в войске был необычайными, на должном уровне, паломники просто рвались в бой, и готовы были умереть во славу Христа. Но как оно пойдёт дальше? Сумеют ли они взобраться на стены? Хватит ли у них этого запала?

И сорокалетний герцог Аквитании, вышагивал по шатру, грызя от нетерпения и неопределённости ногти.

Пригнувшись, вошли король Арагона Санчо I Рамирес и граф Урхеля Эрменгол III. Они оживлённо обсуждали предстоящую женитьбу Санчо на Изабелле, дочери Эрменгола.

– Значит, мой дорогой Санчо, я могу называть вас зятем?

– На всё воля Божья граф, сначала надо победить язычников.

– Ну да, ну да, конечно.

И оба сеньора, едва склонив голову, поздоровались с герцогом Аквитании.

Тяжело пыхтя, протиснулся старый, семидесятичетырёхлетний Тибо де Семюр, граф Шалона.

За ним, его сын, сорокадвухлетний Гуго.

Порывисто вбежал молодой граф Тулузы Гильом IV.

– Где ваш брат, граф? – спросил герцог Аквитании.

– Идёт. Раймунд встретил какого-то давнего знакомца, и немного задержался.

– А Монтрей?

– Ругается на чём свет стоит у своей палатки.

– Тогда начнём, сеньоры, без них. Во что я думаю по поводу штурма…

 

Глава тринадцатая

Но штурмовать Барбастро не потребовалось. Один перебежчик, рассказал, где идут трубы, снабжающие город водой, и по приказу герцога Аквитании, их тут же перекопали. Лишённый воды город, сдался.

Отцы города, выйдя из ворот, льстиво кланяясь, просили у герцога Аквитании милосердия. Они оговорили, что гарнизон и все кто пожелает, беспрепятственно выйдут из города, а в обмен, они оставляют милостивым христианам, всё своё имущество.

Гильом VIII, посоветовавшись с другими предводителями войска, согласился.

Но как только мусульмане вышли из города, христиане набросились на них. Резня продолжилась и на улицах города. И в короткий срок, было убито более 50 000 тысяч мусульман.

Радостные победители, хватали женщин, насилуя их прямо на месте. Тех, из жителей Барбастро, которым посчастливилось остаться в живых, продавали в рабство. Огромная добыча, сразу же сказочно обогатившая, в первую очередь, предводителей похода, свозилась на главную площадь города. Весёлые и пьяные паломники, беснуясь, шатались по улицам города, продолжая насиловать, убивать и грабить.

(Первым, в середине XIX века, тему взятия Барбастро в 1064 году, поднял голландский исследователь Рейнахарт Питер Энн Дози. Он опирался на труды современников этих событий – монаха-бенедиктинца Аматуса из Монте-Кассино и мусульманского историка из Кордовы Ибн Хайяна. Но почти сразу же, исследования Рейнхарта Дози, подверглись резкой критике официального Ватикана. Мол, папа Александр II, был в эти годы озабочен борьбой с антипапой Гонорием II, и ему не было дело до происходящего в Испании, и таким образом, святейший папа римский, да и вся католическая церковь, не причастна к ужасному кровопролитию и резне в Барбастро. Мне, в свою очередь, глядя на эти два противоречивых свидетельства, приходят на ум слова Стендаля: «Трепет охватывает при мысли, какого труда требуют поиски истины, даже самой малой её части»).

Бьёрн, опираясь на подставленные Симеоном руки, перемахнул через ограду, и тут же рубанул мечом кинувшегося на него с копьём раба-славянина, защищавшего хозяйское добро. (В тайфах Испании, в мусульманской Сицилии, в Северной Африке и на Востоке, широко использовались рабы из Восточной Европы – именуемые сакалиба. Среди них были как рабы, так и домашние слуги, наложницы, евнухи, наёмные солдаты, чиновники, визири. Их было так много, что в Испании, они даже сформировали свой этнос, не редко влияющий на политическую ситуацию, а некоторые из сакалиба, приняв ислам, даже стали правителями некоторых тайф).

На улицах раздавались крики, шум, мольбы о помощи и весёлый смех победителей, но здесь, в этом квартале, пока было тихо. И пригибаясь, Бьёрн, мимо иссохшего фонтана, мимо давно не поеных павлинов, помчался к дому. Выбив дверь, он стал бегать по комнатам, ища обитателей.

– Где ты, чёртово иудино племя? Где ты? – рычал он, холодея при мысли, что Захария-бен-Абба-Авраам, попытался выйти из города, и что сейчас, его истерзанный труп, валяется где-нибудь у ворот или на улице. Как же он тогда отыщет Ламию и детей?

Симеон словно тень, следовал за ним, держа оружие наготове и помогая в поисках. Мустафа, радостно улыбаясь, засовывал за пазуху резные фигурки из слоновой кости. Педро, упаковывал в содранный со стены гобелен, серебряные кубки и тарелки.

Снеся очередную дверь, Бьёрн остановился, хищно улыбаясь, видя склонившегося в молитве перед семисвечником, толстого еврея, и испуганно сжавшихся в углу его домочадцев.

– Где Ламия? – прорычал Бьёрн, хватая еврея за пейсы и отрывая от пола.

– Где дети?

Захария испуганно, в панике открыв рот, таращился на него.

Бьёрн захрипев, отшвырнул купца и выхватил нож.

– Где Ламия? Где дети? Где женщина, которую ты купил в Сарагосе у сотника Абдуллы?

Вошедший Педро, быстро забрал у дородной матроны, наверное жены купца, ларец с драгоценностями. На слабую её попытку воспротивиться, он ответил ударом колена в лицо.

Мустафа, плотоядно улыбаясь, оглядывал двух молоденьких девушек.

Симеон остановил попробавшего вмешаться сына купца, прижав его копьём к стене.

Захария-бен-Абба-Авраам, наконец уразумел, о чём его спрашивают, и быстро, быстро закивал головой.

– О-о-о, великодушный сеньор! Та, женщина?! Она, здесь! В моём доме! Клянусь, вам, я не делал ей ничего плохого! А наоборот, заботился о ней, кормил и одевал.

Бьёрн почувствовал, как оттаяла душа, как вдруг, ослабли ноги и задрожали руки, а из глаз, хлынули слёзы.

– Она… жива… Жива! ЖИВА! Она, здесь! Давай, жирный, чего встал, веди!

Купец жалостливо посмотрел на свою семью, а затем, перевёл полный мольбы взгляд на Бьёрна.

– Пожалуйста, сеньор, прошу…

Сейчас Бьёрн, в порыве великодушия, от осознания того, что Ламия жива и находиться рядом, готов был даже простить Иуду и всё его племя за предательство Христа, и облагодетельствовать всех страждующих и нуждающихся, обнять весь мир и кричать от радости.

– Ха! Симеон, попридержи волков. А ты, давай, давай, веди быстрее.

Бьёрн не слушал лепета работорговца, что тот не повинен в том, что произошло с этой женщиной, что он, позаботился о ней, когда она…

 

Глава четырнадцатая

Сорвав драпировку, Захария достал ключ и отпер скрытую за ней дверь.

Бьёрн сразу узнал её. Ламия, его Ламия, была здесь, сидела в углу, на брошенном на пол, набитом соломой тюфяке, прижимая к себе детей.

– Ламия, это я. Я пришёл за тобой, любимая.

Но услышав его, Ламия только ещё больше забилась в угол, и жалостливо, завыла.

А когда Бьёрн сделал несколько шагов вперёд, она в страхе закричала.

Бьёрн остановился.

– Не бойся, любовь моя, это я, я пришёл за тобой. Теперь, всё будет хорошо! Я заберу тебя, и мы уедем отсюда, далеко, далеко. В Нормандию. Помнишь, я тебе рассказывал, как там чудесно?

Ламия не слышала его, а только плакала и кричала, сильно прижимая к груди свёрток, где должны были быть дети.

В полумраке комнаты, Бьёрн наконец рассмотрел, что это не дети, что Ламия прижимает к груди замотанное в тряпки полено. Он отшатнулся, и наткнулся на замершего у двери, Захарию-бен-Абба-Авраама.

– Что с ней? Где дети?

Работорговец тяжело вздохнул, опустив глаза в земляной пол.

– Не гневайтесь, сеньор, когда я купил её и детей, она уже была не в себе. Не подпускала мужчин, плакала и кричала… А когда по-дороге дети умерли… Она…Она…

В панике и страхе Бьёрн посмотрел на Ламию. Вновь задрожали руки и ноги, а гнев отчаяния, заполнил душу.

– Ты… Ты… – шептал он побелевшими губами, наступая на пятившегося от него купца.

– Сеньор… Сеньор… Я ни в чём не виновен! Я заботился о ней, кормил, не выгнал на улицу…

– Ты… Ты… – Бьёрн, ударил купца ножом по лицу, рассёк вскинутую руку, а когда тот упал, обливаясь кровью и моля о пощаде, принялся топтать ногами.

За спиной, слыша шум и крики, улавливая запах крови, истошно, плакала и кричала Ламия.

Прибежал Симеон, и Бьёрн, перестав избивать мёртвое тело купца, устало привалился к стене.

– Останься здесь… Охраняй её… Я должен подумать… – и на негнущихся ногах, Бьёрн побрёл прочь из этого дома, где он, на короткий миг, вновь обрёл счастье и радужные мечты, и тут же, снова всё потерял.

Опустошённый, не зная, что делать и куда везти Ламию, Бьёрн сел на улице, в тени.

 

Глава пятнадцатая

– Бриан! Привет тебе, от Вильгельма де Монтрея!

Бьёрн поднял тяжёлую голову, наполненную горестными мыслями, и удивился ещё больше, когда понял, что этот окрик предназначался не ему.

По улице шёл молодой воин, таща на плече расшитый золотом и серебром большой гобелен, а в левой руке, кожаную сумку. В правой руке у него было короткое копьё. Дорогу, ему перегородили трое, один из которых, мальчишка лет четырнадцати, и кричал. А сзади, на улицу вышли ещё двое, отрезав воину пути к отступлению.

Молодой воин, быстро скинул с плеча гобелен и бросил сумку, в которой звякнула добыча, поудобнее перехватывая копьё. Он настороженно озирался, прикидывая свои шансы на успех, на этой узкой, тенистой улочке, против пятерых противников.

– А чего ж, эта падаль, сама не пришла? Помнит, небось, вошь ничтожная, как дядя ему нос и ногу сломал? Ссыт, падла!

– Я Эбль, граф де Руси, и я вызвался принести сеньору Монтрею, твою дурную башку! – звонким голосом сказал мальчишка.

– Смотри, щенок, чтобы твою голову, не пришлось доставлять папаше и мамаше!

Граф Эбль де Руси зашёлся от гнева, не находя слов.

Бьёрн, восхищённый отвагой молодого воина, дерзко отвечающего пятерым врагам, решил вмешаться, и тряхнув плечами, обхватив рукоять топора, встал, выйдя на солнечный свет. Его большая фигура, словно ниоткуда возникшая из тени, остановила нападавших.

– А ну, вонючки, проваливайте отсюда! Негоже пятерым, нападать на одного!

– Это что ещё за хрень? Откуда он взялся?

По улице, громко топая, размахивая мечом, бежал ещё один воин. Его длинные огненно-золотистые волосы, широко развевались за спиной.

Привлечённые шумом, из дома вышли Симеон, Мустафа и Педро, и встали рядом с Бьёрном, приготовив к бою оружие.

Эбль де Руси, видя, что теперь противников стало больше, и что они настроены решительно и серьёзно, основательно струхнул, и первым начал потихоньку отступать, а за ним попятились и его люди.

Молодой воин, насмешками провожал бегство врага, и весело прокричал подбежавшему рыжему:

– Таннер, ну где тебя вечно черти носят? Меня снова чуть не убили! О-о-о, простите сеньор, я забыл поблагодарить вас за оказанную помощь! Могу я узнать ваше имя, чтобы знать, за кого молиться Богу и поставить в церкви свечку.

– Я Бьёрн Бриан.

Молодой воин, аж присел от неожиданности и удивлённо, во все глаза, глядел на него!

– Бьёрн! Живой! Вот это, да! А мы то думали… Уже и нечаяли тебя увидеть… Только твой отец, всё твердил всем, что ты жив и обязательно вернёшся.

Бьёрн сильно схватил его за плечи, так, что напрягся Таннер, поднимая меч.

– Кто ты? Откуда знаешь отца?

Молодой воин, сильным рывком, освободил свои плечи.

– Я, Одо Бриан, сын Рейнольда Бриана.

– Одо? Сын Рейнольда? Давно ты из Нормандии? Как там отец?

– Чего это, из Нормандии? А-а-а, да ты ничего же не знаешь! Твой отец, сразу, как ты пропал, отправился на твои поиски в Италию! Искал! Долго искал! Затем, поступил на службу к Ричарду Дренго. Заслужил много земель! Ох, как много! Стал в княжестве Капуанском, одним из знатнейших сеньоров! И не переставал тебя искать. Теперь он при смерти, я слышал, ушёл в монастырь, грехи замаливать, а всё своё состояние, ну там, земли, замки, завещал церкви. А твой брат, Маркус, духовником у герцога Роберта Отвиля. Тоже, большой человек!

Поначалу, рассказ Одо об отце, словно сладостной песней отзывался в душе Бьёрна, залечивая её, но слова, что отец умирает, вновь заковали её в лёд. К тому, что стало с Ламией и детьми, добавилась ещё и эта горестная боль.

Надо было торопиться!

– Симеон, останься здесь, позаботься о Ламии… Но, не заходи к ней… Не хочу, чтобы она снова кричала… А мы, пойдём к графу де Сен-Жилю. Этот молодой вельможа, не откажет мне в помощи, я знаю.

И Бьёрн увлёк Одо и едва поспевающего за ними Таннера из Хольма, бегом по улице.

 

Глава шестнадцатая

Им повезло! Раймунд де Сен-Жиль, как раз находился у своей палатки, в окружении слуг, оруженосцев, знатных сеньоров и рыцарей, подсчитывая захваченную в Барбастро богатую добычу.

– Сеньор граф! Сеньор граф! – во всю мощь своей глотки, заорал Бьёрн. – Вы помните меня? Мы виделись, в прошлом году, у Грауса! Я Бьёрн Бриан, из Нормандии!

Удивлённый и заинтригованный граф де Сен-Жиль, вскинул голову, удовлетворённо подумав, что не ошибся, когда дней десять назад, увидел этого здоровяка в лагере. Изящным жестом руки, он пригласил Бьёрна подойти к себе.

– Да, конечно же, я помню вас. Ну как, удалось вам найти вашу жену?

Бьёрн тяжело вздохнул, опустив голову, и досадливо смахнул с плеча руку телохранителя графа.

– Да, именно за этим я и здесь. Прошу вашей помощи, господин граф, чтобы вы подсказали мне, какой-нибудь благопристойный женский монастырь, куда бы я мог поселить свою жену.

– Вот как? Не успели найти её и уже в монастырь?

Бьёрн дёрнулся словно от удара и сильно побледнел.

– На всё воля Божья, – прошептали его побелевшие губы.

А де Сен-Жиль увидел, что сейчас этому нормандцу не до шуток.

– Видит Бог, вы можете рассказать многое и удивительное. Прошу в мою палатку.

Наступил вечер, прошла ночь, начинался рассвет, когда Бьёрн закончил свой печальную историю. Всё это время, не выказывая ни лени, ни скуки, граф де Сен-Жиль, его брат, граф Тулузы Гильом IV, их сестра, Берта, графиня Руэрга, графиня Креси, маркиза Готии, её муж, граф Оверни Роберт II, их ближайшее окружение и слуги, внимательно слушали, этот увлекательный и захватывающий рассказ. Только женщины начали всхлипывать, когда Бьёрн заговорил о том, как и какой, он нашёл свою Ламию здесь, в Барбастро. Голос его дрожал, он сжимал кулаки и скрипел зубами, но говорил, говорил, говорил, чувствуя, как с каждым произнесённым им вслух словом, выплёскивается боль из груди, отпускает сердце и на душе, становится легче.

Когда Бьёрн закончил свой рассказ, молодой и порывистый граф Раймунд де Сен-Жиль, вскочил со своего места, и с жаром пожал руки Бьёрна.

– Конечно же, я помогу вам! Ведь вы столько перетерпели в жизни!

– Но не изменили вере Христовой, остались преданы Богу, хоть и служили язычникам, – просипел духовник графа Тулузы.

– Монастырь Святого Даниэля, в Жироне, вам подходит? – спросила графиня Руэрга. – Это славная обитель, там настоятельницей святая мать Бонафилла и она не откажет мне в любезности. Вашей бедняжечке жене, будет хорошо там.

Бьёрн сглотнул ставший ком в горле и прохрипел:

– Благодарю вас, сударыня… Даже не знаю, как, чем и когда смогу я вас отблагодарить…

– Поместить некрещеную, язычницу, в святую обитель?! Не позволю! – вновь вставил свой пятак старый, сухонький, едва живой, епископ Тулузы.

– Окрестим. Не велика беда, – сразу же отмела все возражения графиня Руэрга. – А насчёт благодарности… Все мы слуги Христовы, и помочь тем, кто нуждается в помощи, наша прямая обязанность и наш долг. Не так ли, святой отец?

Епископ закивал маленькой, седой головкой.

Импульсивный граф де Сен-Жиль, не выпуская рук Бьёрна, растроганный не меньше его всем происходящим, громко кричал:

– Я велю написать письмо, дам вам свою печать, и отсюда, до самого Прованса, к вашим услугам будут свежие, хорошие лошади! Ведь поспешить к родному отцу, ваш сыновний долг!

– Благодарю вас, – растроганный Бьёрн, пожал руки молодого графа.

 

Глава семнадцатая

Вечером, пока Бьёрн был в шатре графов Тулузских, Одо пошёл разрешить давнюю семейную проблему. В кольчуге и шлеме, с мечом и со щитом, он подошёл к палатке Вильгельма де Монтрея.

– Эй, ты, жирный боров, выйди-ка, на свет Божий! Я хочу посмотреть, так ли ты смел в бою, как говоришь! Или храбрости твоей, хватает только на то, чтобы подсылать подлых убийц! Давай скотина, я жду!

Привлечённые криками Одо, к палатке Монтрея подходили по одному и группами нормандцы, ожидая славного развлечения.

Разъярённый как бык, весь красный от гнева, с глазами налитыми кровью, Вильгельм де Монтрей, как был, в одной шёлковой рубахе, с вышивкой по подолу, перетянутой залочённым пояском, выскочил из палатки, правда, не забыв схватить грозный боевой топор.

– Щенок! Молокосос! Я убью тебя! Вобью по самые уши в землю! Я разорву тебя на куски и буду топтать каждый кусок, пока он не станет мокрым местом!

Одо сохраняя спокойствие, смотрел на всбесившегося Монтрея. Он помнил, как они с Таннером, уйдя от Рожера Отвиля, побывав в сказочном, вольном и весёлом Неаполе, оставив там, на гульбу и жизненные наслаждения, всё, что заработали под Черами, услышали весть, что папа Александр II, собирает воинов для отправки в Испанию. Одо не думал, что этот гнусный Монтрей, будет предводителем армии Святого Престола. Монтрей же, узнав, что он из рода Брианов, зашипел от гнева, и если бы не заступничество Рожера Криспина, тоже по ряду причин ушедшего от Роберта Отвиля, убил бы на месте. В пути, из Рима к Барбастро, Монтрей не оставил своих попыток избавиться от одного из Брианов, и дважды Одо, только благодаря заступничеству святых покровителей, избегал смерти. В Барбастро, была третья попытка Монтрея убить его. Пора было с этим кончать.

– Может хоть, наденешь доспехи? – спросил Одо, но Монтрей, рыча, с пеной у рта, размахнувшись топором, нанёс удар.

Одо отскочил.

– Ну что ж, падаль, ты сам выбрал свою судьбу. Все этому свидетели.

Монтрей не останавливаясь, размахивал топором, нанося удары, от которых Одо пока успешно уклонялся.

Поймав противника на очередном замахе, Бриан ударил его щитом в лицо, а вот от рубящего удара меча, Монтрей сумел отскочить.

Полившаяся из носа и из рассечённой губы кровь, отрезвляюще подействовала на Монтрея, и бешеная ярость, начала постепенно уступать холодному рассудку. Он отступал, продолжая махать топором, держа врага на расстоянии, и успевал подставить топор под удары Бриана. Но страх, противный и липкий, начал вползать ему в душу. Ну зачем, зачем, он поддался первому порыву, и выскочил из палатки, не надев кольчугу и шлем, и не взял щит? Бриан был моложе и резвее, и мощные удары, идущие со всех сторон, всё быстрее и быстрее окружали его. Монтрей готов был взвыть от досады!

Новый замах топором, уход в сторону, снова удар, и ему удалось срубить край щита Бриана!

Одо зашатался и отступил, слыша торжествующе-победный рык Монтрея, едва успел подставить меч под удар, шедший в голову, и упав на одно колено, крутанув мечом топор, вогнал клинок в живот врага.

Вильгельм де Монтрей замер, хрипя, больно чувствуя, как холодное железо разрывает ему внутренности.

Одо, тяжело дыша, вытащил обагрённый кровью врага меч, глядя на побледневшее, корчащаеся в судоргах лицо его, на кровь хлынувшую из раны.

Монтрей выронил топор, прижал руки к животу, и упал, продолжая хрипеть и сучить по земле ногами.

Собравшиеся вокруг нормандцы, затихли, глядя на произошедшее. А потом, сразу все разом, зашумели и закричали. Одни, одобряли Одо, восхваляя славный поединок, другие, из числа друзей Монтрея, гневно кричали, потрясая оружием.

Рассудил их, предотвращая готовую вот-вот вспыхнуть ссору, оказавшийся поблизости и всё видевший, священник Пьетро Орсини, библиотекарь папы Александра II, отправившийся в этот поход нести слово Божье. Подойдя к телу Монтрея, Орсини, в миролюбимов жесте, поднял вверх обе руки.

– Братья мои, мы все видели, что это был честный поединок, совершённый по всем правилам. Нет вины Бриана в том, что Монтрей вышел на бой не в доспехах. На всё воля Господа! Если суждено Вильгельму де Монтрею быть поверженным, значит, так хотел Бог! Может, есть такие среди вас, кто хочет усомниться в воле Господней?

Таких не нашлось, и особо ретивые, жаждущие отомстить за Монтрея и убить Бриана, быстро попрятали оружие и разошлись.

А Одо, устало пошатываясь, как должное принимал и одобрительный удар в плечо от Таннера, и крики, восхваляющие его, из уст тех, кто недолюбливал Монтрея за грубость и заносчивость.

 

Глава восемнадцатая

Слёзы градом катились по грубому и мужественному лицу Бьёрна, по шрамам и морщинам, застревая в усах и бороде. Больно было смотреть, как плачет этот сильный мужчина, оплакивая свою любовь. И Одо, Таннер, Симеон, Мустафа, Педро, отошли в сторону. А сердце Бьёрна разрывалось от горя и тоски. Он понимал, не хотел понимать, но понимал, что видит свою прекрасную, нежную, добрую, ласковую, любимую Ламию, в последний раз.

Вот она вышла из крытого возка, доверчиво прислушалась к голосу матери настоятильницы, протянула ей свою руку, и пошла вслед за ней под своды монастыря.

Вчера, когда Ламию окрестили в маленькой часовне при обители, улыбка, первая улыбка за последнее время, милая и лёгкая, озарила её лицо. Все сочли это добрым знаком.

Бьёрн, решил было подойти к ней, посчитав, что всё позади, что рассудок вернулся к его жене, что она узнает его, распахнёт объятия и поцелует, но графиня Руэрга остановила его.

– Не стоит. Теперь она принадлежит только Господу Богу. Только Ему, милосердному Всевеликому Творцу нашему. Он не оставил её в милости своей, принял её под свою защиту и покровительство и одарил её своей благодатью.

Ламия кивком головы, дала понять, что готова принять постриг, и мать настоятельница повелела её готовиться к обряду.

Неподалёку от Бьёрна, привалившись спиной к старому, замшелому камню, сидел нищий, ещё не старый, лет двадцатипяти-тридцати мужик, потирая грязные, всё в коросте, натруженные ноги, бормоча:

– Говорят, что Святой Даниэль был армянином… А мы? Кто есть мы такие? Святой Даниэль пришёл на эти земли проповедовать веру Христову, нести слово Божье, а мы, что мы сделали для славы Господа Бога нашего и его сына Иисуса Христа? И похоронен Святой Даниэль здесь. В-о-о-н в той церкви. А меня называют Готшалк, я пришёл сюда с берегов полноводного Рейна… И что? Был я в Регенсбурге, где молился у могил Святого Эммерама и Святого Гаубальда, прося Господа Бога нашего, укрепить меня в вере Христовой, направить мои стопы и деяния… Был и в аббатстве Корби, где просил о том же у могилы Святого Адальгарда. Там, братья-бенедиктинцы, хорошо привечают паломников, щедро, от пуза кормят, одаривают… Вот, крестик, из древа, что растёт во Святой Земле. А здесь? Какя-то старая карга, вынесла хлебную лепёшку, и то пополам с отрубями, и сунула две луковицы. Плохо, очень плохо. Ведь что есть такое, как культ мощей Святых нашей церкви Христовой? Здесь всё просто – в обители или в городе, покоятся мощи какого-нибудь Святого, а значит поклониться им и помолиться, очиститься от грехов, выпросить что-либо у Бога, идут большие толпы паломников, от них обитель получает большие пожертвованья, и понятное дело, становится от этого только богаче. А тут монашки жадные…

Бьёрн, только сейчас, сквозь слёзы, заметил, что этот паломник смотрит на него, протягиваю руку за подаянием. Превосходная латынь, правда, вперемешку с франкскими и германскими словами, построение фраз, обороты речи, говорили о хорошем образовании этого оборванца. Но Бьёрн всего этого по незнанию не оценил, и просто бросил тому горсть медяков.

– Спаси вас Христос! – и Готшалк, проворно встав на колени, быстро принялся подбирать в высокой траве монеты, воровато оглядываясь по сторонам.

А монастырю Святого Даниэля, Бьёрн дал в дар всё что имел, всё что награбил, разбойничая.

Зазвонил колокол, созывая прихожан на службу, в монастыре запели монахини, и Ламия, остановилась, прислушалась, и тоже принялась петь. Ту, свою давнюю песню, которую Бьёрн услышал, когда впервые встретил её.

Он упал на колени, и долго, истово и горячо молился, прося у Бога милости и благоденстввия не для себя, нет, а для той, которую любил всем сердцем.

Всё дорогу от монастыря он ехал впереди, погружённый в свои печальные думы. И только, вечером, на первом привале, Одо и Таннер (Симеон, Мустафа и Педро не захотели ехать в Италию), заметили, что Бьёрн полностью стал седым за этот день.

 

Глава девятнадцатая

Осенью 1063 года, умер старейший в семье – Готфрид Отвиль, граф Лорителло. Роберт распорядился похоронить старшего брата, с все возможной пышностью и почестями, в семейной усыпальнице Отвилей в Венозе.

А на Троицу 1064 года, наконец-то, свершилось!

На церковном соборе в Мантуе, посланник архиепископа Кёльнского Анно II, и отсюда, посланник Священной Римской империи, так как архиепископ Кёльнский сейчас управлял этой самой империей, Бурхард епископ Гальбештадский, поддержал папу римского Александра II.

Гонорий II, бывший ставленник империи, теперь преданный, был вынужден удалиться в свою епархию – Парму. Но до самой своей смерти, последовавшей в 1072 году, он, не признавая своего поражения, продолжал считать себя единственно законным папой римским.

Схизма, раскол, война между двумя папами Александром II и Гонорием II, каша, которую сам Роберт то и заварил, длившаяся два с половиной года, наконец-то закончилась!

Теперь, казалось бы, ничего не удерживало его в Италии, и Роберт спешно засобирался на Сицилию.

Зависть, злобным червём, грызла душу Роберта. Рожер, как и полагается верному вассалу, присылал ему, его долю с добычи с Сицилии. Но прикидывая, сколько же Рожер оставил себе, наиболее дорогих и ценных вещей, жадно ловя слухи о захваченной большой добыче в битве при Черами, Роберт грыз ногти и скрипел от досады зубами.

Прибыв в Тройну, которую Рожер избрал своей столицей, видя повсюду богатство и роскошь, узрев, что воины Рожера ходят в шелках, сверкая золотом и серебром, когда его люди, даже из ближайшего окружения изрядно поизносились, Роберт похвалил себя за то, что поторопился.

Тем не менее, Роберт, искренне и тепло обнял брата.

– Что пизанцы, больше не появлялись?

В прошлом году, сразу после победы при Черами, к Рожеру прибыла делегация из города Пиза, с предложением совершить совместный захват крупнейшего на Сицилии, да и на всём белом свете, города Палермо. Пизанцы обязывались на своих кораблях блокировать Палермо с моря, а Рожер должен был осадить город с суши. Также, пизанцы обещали ему тысячу воинов, чтобы он, при их помощи, захватил город. Всю захваченную добычу, было предложено разделить пополам.

Рожер, немного подумав, отклонил предложение пизанцев. Во-первых, он был не из тех, кто готов был, с кем-либо, делиться добычей. А во-вторых, Пиза, была в вассальной зависимости от Тосканы, маркграф которой, Готфрид II Горбатый, был если не во вражде, то в больших разногласиях и противоречиях с герцогом Апулии, Калабрии и Сицилии Робертом Отвилем.

Тогда пизанцы решили действовать самостоятельно, на свой страх и риск, и высадившись в окрестностях Палермо, долго грабили и разоряли их. Когда же запахло жаренным, поспешно погрузили добычу на корабли и быстро убрались.

– Нет, совершили набег, и всё. Больше их посланников не было.

– М-да, опередили они нас. Богатую добычу, которую они взяли у Палермо, пизанцы пустили на строительство кафедрального собора. Как мне говорили, это будет самый великолепнейший собор из всех существующих.

Рожер быстро прикинул, так примерно, сколько золота и серебра надо на возведение собора, и от досады, от того, что пизанцы утащили добычу у него из-под носа, сильно стукнул кулаком по столу.

– Ладно, хрен с ними. Палермо, большой и богатый город, и добычи там, хватит и нам с тобой. Конечно, если мы возьмём его.

– А ты сомневаешься? Возьмём, куда он денётся. Я привел с собой одних только рыцарей, более пяти сотен. Да и пехоты, тыщи две. Ха! Наш будет Палермо, всенепременно наш!

Дав своим воинам немного отдохнуть и подготовиться, собрав обозы с припасами, Роберт и Рожер повели своих воинов на Палермо.

 

Глава двадцатая

С самого начала всё незаладилось.

Разбив лагерь на горе Тарантино, одной из гор массивного хребта Конко-Доро, окружавшего Палермо с суши, они подверглись нападению. Но не сарацин, а другого, более злобного и беспощадного врага. Не знали они, что гора Тарантино, получила своё название из-за пауков-тарантулов, давно облюбовавших её, для своего обитания. Готфрид Малатерра писал: «Эта таранта, червь, имеющий вид паука, но обладающий жестоким и ядовитым жалом. Те, на кого он нападает, мгновенно наполняются ядовитыми газами. Их страдания продолжаются до тех пор, пока газы, которые они не могут более вмещать, не выходят шумно и не деликатно из их задов, так что, если не применить горячий компресс или более сильное согревающие средство сразу же, человек умирает».

Спасения, чтобы уберечся от укусов тарантулов не было никакого. Они по ночам заползали в палатки, жалили неосторожных среди дня. Прячась в высокой траве и среди камней, погибая во множестве, пауки беспощадно убивали людей, лошадей и скотину. В зловонном пердеже, за пару дней, было потеряно несколько сотен воинов, умерших в страшных мучениях. Нормандцы потерпели поражение, лагерь на горе Тарантино был быстро свернут, и они отступили в более спокойное место.

Укрепления Палермо, были самыми мощными из тех, что Роберт и Рожер видели за всю свою жизнь. Малейшее передвижение их воинов, тут же замечалось противников со стен города и с многочисленных сторожевых башен. Осада продолжалась вот уже почти три месяца, и Роберт, напрасно тряс Маркуса Бриана, чтобы тот вспомнил, что говорил, что писал, где бывал умерший в Тройне диакон Пётр. Маркус бестолково что-то мычал, морщил лоб, тыкал рукой туда-сюда, но так, ничего стоящего и не поведал. В отчаянной попытке, Роберт повёл своих воинов на штурм, но подойдя к самим стенам города, они не нашли ни одной лазейки, ни места, куда можно было приткнуть лестницы. Роберт приказал отступать.

Всё это время, пока продолжалась осада с суши, Палермо беспрепятственно получал припасы и всё необходимое по морю. Сарацинские корабли заходили в гавань, и жители и гарнизон города, не испытывали никаких недостатков в еде, военных припасах и воинах.

Роберт стоял на холме, и скрестя руки на груди, мрачным взором оглядывал неприступные укрепления Палермо.

– Пизанцы были правы, без кораблей город не взять.

Рожер, сидевший на поваленном дереве и стащивший сапог, чтобы вытряхнуть попавший туда камешек, посмотрел на брата. Выляющийся в тени Серло, приподнялся, опёршись на локоть.

– Нам надо строить свои корабли. Надо! Хватит нам зависить от торговцев Гаэты, Амальфи, Неаполя! Мы должны иметь свой флот! Рожер, займёшься этим. Покупай корабли, ищи сведующих мастеров-корабелов, нанимай охочих людей. Сегодня, мы уйдём отсюда… Отступим… Но в следующий раз, мы вернёмся более подготовленными! И тогда, Палермо будет наш!

Обескураженные нормандцы отступили от Палермо, на обратном пути захватив маленький городок Бугамо. Попытка взять штурмом Агридженто, потерпела неудачу.