Глава первая

– Я знаю, кто всё это время, снюхивался с Византией, предавая тебя!

Роберт сидел холоднее глыбы льда, но ди Патти, испытывая его терпение, выдержал театральную паузу.

– Имоген!

Роберт молчал, тогда Ансальдо протянул ему холщовую сумку, где лежали захваченные у Имогена приказы, распоряжения, отчёты в Константинополь, донесения катапану в Бари, шифры, расписки в получении денег, и записи об их расходах.

Не умеющий ни читать, ни писать Роберт, сунул сумку Маркусу Бриану.

– Чти, что здесь нацарапано.

Сишельгаита, подойдя, заглядывала Маркусу через плечо, проверяя, верно ли он всё читает.

А Роберт, с каждым словом, произнесённым Маркусом, делался всё мрачнее и мрачнее.

– Он столько лет был подле меня! Пёс! Ты взял его под стражу?

Ансальдо ди Патти потёр скулу, где начинал наливаться багрянцем синяк – люди Имогена оказали отчаянное сопротивление, и если бы не внезапность и не его решительные действия, толстяку удалось бы сбежать.

Об измене и предательстве Имогена, ди Патти знал уже давно, но все эти годы, выжидал, прикидывал, ждал, искал выгоду, как оно будет лучше – союз с Имогеном и Византией против нормандцев, или дальнейшая поддержка нормандцев? Но пришедший из Рима приказ, развеял все его сомнения.

– Приведи его!

Толстый, коротконогий Имоген, с разбитым в кровь лицом, со связанными за спиной руками, в окружении воинов ди Патти, подталкивающих его копьями, старался ступать твёрдо, сохраняя собственное достоиноство, помня, что здесь, он представляет величие и мощь Византийской империи.

Роберт, прищурив глаза и сжав кулаки, тяжёлым взглядом глядел на предателя.

– Говори!

Имоген улыбнулся разбитыми губами и отвернулся, ловя глазами весёлые солнечные лучи, пробивающиеся через распахнутое оконце.

– Говори, пёс! – ди Патти подскочил к Имогену, и ударил его в лицо.

– Ты на кого руку поднял, падаль! – Имоген рассвирепел и рванулся в путах своих на ди Патти. – Наглый подонок! Ничтожество! – воины, ударами копий, остановили Имогена, но он, даже упав на колени, продолжал кричать. – Ты, выкормыш римской курии, думаешь, я не знаю, о твоих делишках с…

По знаку перепуганного ди Пати, его воины повалили Имогена и начали бить ногами.

– Ха, ха, ха! – сквозь боль и кровь, пытался, хрипя, смеятся Имоген. – Вы, ничтожества! Скоты! Вы все сдохнете, ваши кости растащат собаки, имена ваши забудуться, а великая Византия, империя, была веками, есть и будет!

Роберт жестом руки остановил избиение Имогена.

– Ты будешь умирать долго. Очень долго. И ещё будешь молить меня о пощаде, о быстрой и милосердной смерти.

Пять дней с Имогена, щипцами, сдирали кожу, прижигали раны раскалённым железом, поливали кипящим маслом, ломали кости. А после, отрубив руки и ноги, ещё живого, ещё дышащего, бросили посреди города, на базарной площади, на съедение крысам.

Боэмунду шёл уже одиннадцатый год. С младых лет, пребывая при войске отца, он насмотрелся на войны, на кровь, смерть и страдания людские. Но сейчас, ему до безумия и отчаяния, было жаль Имогена, вернее вот этот обрубок, некогда бывший человеком, валяющийся на базарной площади. Ему нравился Имоген, его ум, его рассказы о дальних странах, о минувших веках, о деяних славных воителей прошлого. И сейчас ему было жалостливо и тоскливо. Он отвернулся, а Роберт, почувствовав смятение сына, подошёл и положил руки ему на плечи.

– Вся жизнь это охота. Неустанная, безжалостная охота. Не будешь сам охотником, тут же на тебя станут охотиться другие. Затравят, загрызут. Так что лучше самому охотиться и травить, грызть, душить, убивать. Будь же всегда готов к охоте! Всегда будь сильным, всегда настороже, будь хищным и безжалостным. Никому не позволяй, вырвать у тебя победу! Иначе – смерть. А победа – это радость, упоение, счастье. Всегда побеждай, сынок!

Сишельгаита, ревностным взглядом проследила за общением Роберта с старшим сыном.

 

Глава вторая

Восстание мятежных баронов в Южной Италии, начавшееся ещё в 1064 году, то затухало, то разгоралось с новой силой.

Ди Патти, рассказывая о деяниях особо дерзкого и отчаянного Абеляра, сунулся к Роберту с предложением:

– А может…

Роберт рассвирепел, и схватил Ансальдо за грудки, грозя ударом своего могучего кулака снести ему голову.

– Он Отвиль! Я лучше отдам ему всё, и подставлю свою голову под его меч, чем позволю руке убийцы прикоснуться к нему!

Между тем, восставшим на подмогу, прибыл из Константинополя отряд варяжской гвардии. Теперь, после нормандского завоевания Англии, варяжская гвардия в основе своей, состояла из англосаксов и датчан, люто ненавидивших нормандцев, как северных, так и южных. Но всё-таки, им удалось договориться между собой, и они перешли в совместное наступление против Гвискара.

Роберт собрал всё, что мого собрать, ослабил гарнизоны замков и городов, вытянул большую половину рыцарей и воинов у Рожера с Сицилии, и с трудом, но сумел остановить это наступление, хотя и потерял город Касталланету.

Византийский военачальник Никифор Карантенос, получивший титул стратега Бриндизи, продолжал своими ударами тревожить владения Роберта.

В 1066 году, Готфрид, граф Трани (женат на дочери Дрого Отвиля), переплыл Адриатичнское море и попытался закрепиться на Балканах. Но после первоначального успеха, его войско и флот были наголову разгромлены Пэреном, герцогом Диррахия.

А Роберту в это время, силой удалось принудить к покорности и вассальной клятве Готфрида де Конверсано.

В одной из стычек, был схвачен и заточён в подземелье замка Мельфи Абеляр Отвиль.

Подался в бега Герман Отвиль.

Бежал в Диррахий Жоселин, барон Мольфетты.

Роберт де Монтескальозо остался один, но упрямый, как все Отвили, заперся в своём замке и пока и не думал складывать оружие и опускать знамя восстания, всё ещё на надеясь и ожидая помощи от Византии.

Но в Константинополе решили по-другому.

Роман Диоген, родом из Кападокии, красавец-армянин, как про него говорили… Когда его, уличив в заговоре, схватили и доставили во дворец кесарей, вдовствующая императрица Евдокия, жена, умершего 22 мая 1067 года императора Констанина X Дуки, и мать малолетних кесарей, сыновей Константина – Михаила, Андроника и Константина, увидела благородную осанку, мощную фигуру и красоту Романа Диогена. И её вдовье сердце, чувственно и трепетно забилось в груди.

Придворные, ревностно охраняя свои права и привилегии, ведь при малолетних кесарях, так удобно грабить казну и творить что хочется, уловив томные взгляды и вздохи императрицы, воспротивились её новому браку.

Но у Евдокии, помимо множества врагов, были и немногие сторонники, которые тайно, 31 декабря 1067 года, провели Романа Диогена во дворец.

1 января 1068 года, придворной партии пришлось смириться со свершившимся и признать Диогена кесарем Романом IV, но назначить ему в соправители сыновей покойного Константина X – Михаила и Константина.

Роман Диоген решил лично повести армию, против наседавших на империю с востока сельджуков. Но неуместная скупость и неспособность прежних кесарей, сократили численность армии империи и деморализовали оставшихся. При всех своих стараниях, тратя колоссальные суммы, Роману всё-таки удалось набрать массу туземных воинов и наёмников, диких, неорганизованных, не привыкших к совместным действиям. Но тем не менее, его походы 1068 и 1069 годов были удачными, и ему удалось сдержать натиск турок.

Гвискару же, только в июне 1068 года удалось подкупить одного из приближённых Роберта де Монтескальозо, и тот, тайно, открыл ворота. Рыцари ворвались в замок, и племяннику, застигнутому дядей врасплох, осталось только сдаться.

Роберт Гвискар торжествовал! Восстание было подавлено, его власть восстановлена!

 

Глава третья

– Покайся! Покайся, грешница! И Господь наш, в милости своей, может, снизойдёт на тебя своей благодатью! Очисти душу, покайся! Молитвой и исповедью искупи грехи свои!

Суровая, с неподвижным, словно из мрамора вытесанным лицом, с пухлыми руками, обхватившими ручки кресла, монахиня, знаменитая своим паломничеством в Иерусалим, почти святая, чёрными, пронзительными глазами глядела на распростёртую у её ног Альбераду, упиваясь своей властью над бывшей женой Роберта Отвиля.

Альберада робко подняла взор свой, пока не решаясь выворачивать свою душу наизнанку.

– Давай, рассказывай! Чистосердечной исповедью, избегни козней дьявола!

Монахиня перекрестилась, ограждая себя от происков нечистого.

Альберада истомилась за 10 лет, с тех пор, как Роберт оставил её. А ведь она ещё молода! Жива! Из плоти и крови! Ей хотелось любить, радоваться и наслаждаться жизнью! И истерзавшись в муках, не находя покоя, она отправилась к этой святой монахине, надеясь найти успокоение в служении Богу. Да, в последнее время, Альберада всё чаще подумывала об уходе в монастырь. Она тяжело вздохнула и принялась рассказывать. О безмятежном и счастливом детстве на родовой вилле Буональберго, которую все бедствия и войны обходили стороной. О своём взрослении, и первых девичьих грёзах. О том, как впервые увидела Роберта…

Монахиня, рождённая своей матерью в канаве, сполна хлебнувшая в жизни горя и нищеты, в лохмотьях ходившая по дорогам и городам Италии прося милостыню, потом ставшая проституткой в Риме, с завистью и злобой слушала рассказ Альберады. Но когда Альберада дошла до первой встречи с Робертом, монахиня почувствовала, как сладкая истома пробежала по её телу, как напряглись соски грудей, и приятно стали тереться о грубую ткань хитона. Она как-то видела герцога Апулии, правда издалека, но ей навсегда запало в сердце и душу его красота, высокий рост, мощ и сила, волнами исходившая от него. Не слушая более Альбераду, она представила, как не вот эту тварь, валяющуюся у её ног, а её, Розалию, обнимает Роберт своими крепкими руками, прижимает к себе и целует в уста. Дрожь пробежала по её телу, и от этих мечтаний, налилось кровью и увлажнилось лоно.

– Он силой взял тебя? Грубо? – с хрипом в голосе, а Альбераде показалось, что тихо, возмущённая её грешным падением, спросила монахиня.

– Стыд не позволяет мне говорить об этом…

– Отринь стыд! Ты на исповеди, перед всевидящим Господом нашим! Только чистосердечным раскаянием, ты искупишь грехи свои и вернешь себе милость Бога!

Альберада закрыла лицо руками, слёзы побежали по щекам её.

– Плачь! Плачь! – находясь чуть ли не в экстазе, говорила Розалия. – Слёзы очищают душу! Когда ты расскажешь мне, что сотворила, покаешься в грехах своих, то облегчишь душу свою! Ведь я желаю тебе только добра.

Альберада успокоившись и вытерев слёзы, продолжила свой рассказ.

А Розалия, пользуясь тем, что келья озарялась только масленым светильником, стоявшей у иконы Богоматери, и была погружена в полумрак, просунула руку в прорезь своего хитона, и пальцами коснулась сладкого бугорка. Она тяжёло задышала, вся подала своё тело вперёд, напрягшись, уже на грани упоительного наслаждения, когда в дверь тихонечко поскреблись, и в комнату просунулась голова её помощницы.

– Идёт! Идёт!

– Кто идёт? – в разочаровании и гневе, Розалия вытащила руку и привстала в кресле.

– Он, он, еретик, богохульник, богоотступник…

Наперсница Розалии взвизгнув, отскочила в сторону, и ударом снеся дверь, в келью протиснулась высокая фигура Ричарда Отвиля.

– Альберада! Вот ты где! А я повсюду тебя ищу!

 

Глава четвёртая

Ричарду Отвилю, сыну Дрого, было уже двадцать. Получив от Роберта во владении половину богатой Венозы, он все эти годы сидел смирно, не рыпался, ни бунтовал, выказывая дяде свою покорность и преданность. И хотя грызли его сомнения, и порывался он примкнуть к восстанию своих двоюродных братьев – Абеляра, Германа, Готфрида де Конверсано, Роберта де Монтескальозо, но…

Любовь…

Ричард безумно любил Альбераду. И эта любовь удерживала его в Венозе. Его не останавливало то, что Альберада была на 15 лет старше, что она когда-то была женой Роберта, что у неё уже двое взрослых детей. Он любил её, безумно, нежно, страстно, до беспамятства.

Он помнил, как когда-то, стоя в тени портика, увидел её… Альберада резвилась с подругами в парке, у фонтана с каменным львом. Они рвали виноград, весело хохотали, ели ягоды, плескались водой. Мокрая туника прилипла к телу Альберады, в ярких солнечных лучах просвечивая её прекрасное, стройное тело – длинные ноги, покатые бёдра, плоский живот, холмики грудей, с тёмными ореолами сосков. И вот наверное тогда, любовь, первая, пылкая, юношеская, опалила его сердце. И с тех пор Ричард начал по-другому смотреть на женщин, но не видел никого красивее и очаровательнее Альберады.

Он склонился над неё, плачущей, лежащей на полу, и ласково провёл рукой по волосам.

– Идём отсюда. Нечего тебе здесь делать.

Розалия сделала слабую попытку воспротивиться.

– Но исповедь… Грехи… Раскаяние…

Ричард так зыркнул на неё, что монахиня, испуганно опустилась обратно в кресло, вжавшись в спинку.

Бережно поддерживая Альбераду, Ричард вывел её на свет Божий, и, более не сомневаясь, подхватил на руки, прижал к груди, и посадил в седло впереди себя, вдыхая пьянящий аромат волос, тела, кожи любимой женщины.

– Люблю, люблю! Альберада, любовь моя, я тебя люблю! Люблю!

В упоении, сначала шептал, а затем принялся кричать Ричард!

– Люблю! Ты слышишь, меня! Я тебя люблю! Эй, люди, слушайте все! Я, люблю её!

Альберада, прижимаясь к груди Ричарда, застенчиво и робко улыбалась.

– Я люблю тебя! Завтра же, я отправлю гонца к Роберту, буду просить твоей руки! Ведь я, люблю тебя! А если он откажет, я украду тебя, увезу, хоть на край света! Я так, люблю тебя!

Женщина поплотнее прижалась к нему, и обняла его своей рукой.

Получив послание от Ричарда, Роберт призадумался. Ревность, всколыхнула в сердце его, давешнюю любовь. Но здравомысляще всё рассудив, он умерил свои страсти. Он знал, был уверен в том, что Альберада, до сих пор, любит его. И если бы он позвал, то она, не задумываясь, прибежала бы к нему… Это, так. Но брак с Сишельгаитой, был более выгоден, давая ему покорность лангобардов. Это тоже, так… А Альберада умна, и, по прежнему любя его, она удержит подле себя Ричарда Отвиля, не давая ему втянуться в заговоры и мятежи против него. Что ж, выгоды от брака Альберады с Ричардом очевидны, и Роберт дал своё согласие.

Не было счастливее человека на свете, когда Маркус Бриан, в древнем соборе священномученика Феликса, обвенчал Ричарда Отвиля с его любимой Альберадой. В приданное от невесты, ему досталась и вторая половина Венозы, и теперь он стал полновластным владетелем этого богатого города.

А Роберт, от щедрот своих, дал Ричарду в феод ещё и городок Моттолу. И отныне, Ричард Отвиль, граф Венозы Ричард ди Моттола, стал одним из самых преданейших и наивернейших его вассалов.

 

Глава пятая

Главной бедой нормандцев в Сицилии стало то, что их осталось очень мало. Роберт, подавляя мятеж, забрал почти всех, и у Рожера осталась едва ли сотня рыцарей. И после неудачного похода на Палермо, все эти четыре года, Рожер, перенеся свою ставку в Петралию, делал только короткие вылазки во владения арабов, с целью – держать врага в постоянном напряжении и страхе.

Но стоило только его воинам, войти в какое либо селение или городок, и провозгласить власть нормандцев, собрать припасы и налоги (в обычной для себя манере – тащи всё), и уйти, как тут же, вслед за ними, появлялись арабы, и провозглашали власть какого-нибудь эмира, и тоже, выгребали подчистую, припасы и налоги.

Небольшие стычки с арабами, на линии разграничения, происходили регулярно.

С большим удовлетворением Рожер узнал, что его враги перегрызлись между собой, воюют, и что в этой войне, был убит давний недруг Ибн аль-Хавас.

Потом пришли и тревоги – африканский эмир Яхья Абу Тахир ибн Тамим объявил себя наследником Ибн аль-Хаваса, принял титул главы всей мусульманской Сицилии, и был признан в Агридженто, Энне и Палермо. И он стал собирать войско, объявив, что намеревается вышвырнуть варваров с Сицилии.

Взяв жену и детей (Юдит уже подарила ему четырёх дочерей), Рожер наведался к Серло, в Черами.

Серло, в длинном халате, подбитом соболями, подпоясанный тоненьким серебряным пояском, с расчёсанными и завитыми волосами, с ухоженной и напомаженной бородой, пахнущий египетскими духами, обутый в лёгкие сапожки с загнутыми носками, тепло и радостно встретил своего дядю и его семью. Рожер, обнял своего племянника, который был старше его на год.

– Мыльня натоплена, вода горячая, приглашаю освежиться, с дороги.

Рожер кивком головы поблагодарил Серло.

После мыльни, чисто вымытый Рожер, прошёл в роскошный сад, где кружилась голова от запаха апельсинов, жасмина и лаванды. Слух услаждало пение птиц. Взор радовал богато накрытый стол.

По-восточному, они улеглись на низенькие диваны, перед накрытым столом.

– Угощайся!

Один араб наполнил кубок из слоновой кости вином, положил на блюдо седло барашка с розмарином и чесноком, и пододвинул Рожеру шафрановый соус.

– Знакомься, это Ибрагим. Он знатного рода, мой друг и названный брат.

Рожер скептически оглядел стройного и красивого Ибрагима, и склонившись к Серло, шепнул ему на ухо на нормандском наречеии:

– А ты не стал таким, как те изнеженные греки и сарацины, которые любят мальчиков?

Серло расхохотался во весь голос.

– Нет. Ибрагим мой друг. Просто друг. А чтобы развеять твои сомнения, я хочу сказать тебе, что намерен жениться.

– На ком?

– На Альтруде, дочери Рудольфа Муллены, графа Бояно.

– Достойный выбор.

Серло посерьёзнел лицом, и в свою очередь склонился к Рожеру.

– Слушай, что я давно хочу сказать тебе и Роберту. Если мы хотим покорить эту землю, сделать её своею, передать по наследству детям и внукам, то нам, надо заботиться об этой земле, холить и лелеять её. А для этого, не надо отвергать и изгонять византийцев и арабов. Пусть они молятся по-другому, своим богам, пусть взывают к нему, хоть стоя на головах, крестясь левой ногой, но они, нужны этой земле! Нужны нам! Посмотри, вот этот прекрасный сад, вот эти деревья, стол, так хорошо накрытый, мой внешний вид, который внушает почтение моим поданным, вызывает у них благоговение и трепет, это всё старания Ибрагима. Он учит меня, как должен выглядеть и вести себя правитель! А вот тот фонтан, каналы, несущие воду на поля и в селения, вот та дамба, новые укрепления Черами, всё это, возведенно благодаря искусству византийев. Но выехав за пределы города, мы увидим, что эта прекрасная земля, разорённая грабежами и войнами, лежит впусте. Сады и виноградники вырублены, посевы вытоптаны, селения и города, сожжены и разорены. Бывает, целый день скачешь и скачешь по этой пустыне, и не встретишь ни одного человека. Только следы разрухи и запустения, пепелища и могилы. И нам надо заселять эту землю, привлекать сюда людей, любых, неважно какому богу молящихся, арабов и византийцев, опираться и использовать их опыт, знания и умения.

– Но папа, Святая церковь, они призывают…

– К чёрту папу! Надо сделать так, чтобы в Риме, не посмели и слова против сказать, чтобы там делали только так, как скажем мы. Мы!

Рожер задумавшись, долго сидел, обдумывая слова племянника, соглашаясь с ними.

 

Глава шестая

Слухи слухами, но то, что арабы, после разгрома у Черами, избегавшие встречаться с главными силами нормандцев, теперь изменив тактику, перешли в наступление, и летом 1068 года встретили армию Рожера у местечка Мисилмери, в дне пути к юго-западу от Палермо, было удивительно.

Нет никаких данных о численности войска Рожера. Готфрид Малатерра пишет только, что сарацин было 30 тысяч, а нормандцы, значительно уступали арабам. Впрочем, как всегда.

В лёгкой туманной дымке раннего утра, Рожер скептически оглядел полчища врага и улыбнулся.

– Воины мои, враг тот же, которого мы били, бьём и будем бить! Ведь нас ведёт и охраняет сам Господь! Мы полагаемся на милость Его, и Он дарует нам победу! Отправим этих поганых сарацин на тот свет! За Спасителя нашего Иисуса Христа! За Святую матерь-церковь нашу! За веру! Вперёд!

Нормандцам уже давно не были нужны столь ободряющие слова. Воинские умения и тактика арабов, вызывала у них лишь призрение. И они давно уже уверовали в то, что они Божьи воины, выполняющие Его замысел.

Стремительная атака, и не успело солнце дойти до полудня, как всё было кончено. По свидетельству Малатерры, вряд ли хоть один сарацин из 30 тысяч остался в живых, чтобы принести в Палермо страшную весть о полном разгроме. Все они полегли, тела их, устилали поля, леса и реки в окрестностях Мисилмери.

Добыча как всегда была богатой и великолепной. Тысячи рабов, целые табуны лошадей, мулов, вьючных животных, сотни ревущих верблюдов, превосходное оружие и доспехи, редкостные ткани, золото, серебро и драгоценные камни, шатры и палатки, одежда и утварь знатных и богатых сарацин, всё это, и многое другое, досталось победителям.

Нормандцы отслужили благодарственный молебен, в честь одержанной победы, пропели молитвы, и выстроились в очередь, ожидая раздела захваченных сокровищ.

Гуго, прозванный Плащ Из Шерсти, ценимый Рожером за то, что получил хорошее образование в монастыре и умел читать и писать, подвёл его к телегам, где стояли клетки с голубями.

– Смотри!

– Голуби, и что?

– Как что?! Ведь голуби, выпусти их из клетки, возвращаются домой! Я читал одну давнюю сагу, как войско Хельги, княгини Руси, осадило один непокорный город, но не смогло его взять. Тогда Хельга объявила, что уходит от города, но пусть жители его, принесут ей небольшую дань – по одному голубю с каждого двора. Жители, подивившись тому, что Боги отняли разум у княгини, смеясь, выполнили её просьбу. А Хельга, то же радостная и весёлая, приказала своим воинам привязать к лапкам голубей смоченные в масле тряпки, пучки соломы, поджечь, и отпустить. И подожженные голуби, в неразумении своём, полетели домой, под родные крыши! И пламя объяло весь непокорный город! И жители его, в панике и страхе пытались выбраться из полыхающего огня, где их встречали воины княгини Хельги! Так, эта мудрая женщина, уничтожила весь непокорный город и его жителей!

Рожер и всё его окружение, подивились находчивости и удачливости княгини Руси.

– Славно!

– Хорошая сага!

А Рожер, ещё раз поглядел на клетки с голубями.

– Нет, мы не будем сжигать и уничтожать Палермо. Этот город, нужен нам целым и не повреждённым. А сделаем мы, вот что…

И его воины привязали к лапкам голубей окровавленные тряпки и отпустили домой, чтобы таким образом передать в Палермо весть о разгроме их воинства.

Малатерра пишет: «Воздух в Палермо огласился стенаниями женщин и плачем детей, и печаль царила среди них, когда нормандцы радовались победе».

Битва при Мисилмери стала переломной. С организованным сопротивлением сарацин на Сицилии было покончено. У них был хаос, их охватило глубокое отчаяние. Войско разгромлено, африканские принцы бежали в Тунис, и оставшиеся сицилийские эмиры и беи, в страхе заперлись по своим городам и крепостям, ожидая дальнейшего наступления нормандцев.

 

Глава седьмая

Роберт решил, раз и навсегда покончить с владениями византийцев в Италии.

– Пора уже, вышвырнуть к чертям собачьим, этих долбанных греков! Ведь это НАША земля! Так и освободим нашу землю от подлых и коварных византийцев!

Прошло пятьдесят лет, с года появления первых нормандцев на этих землях. И все эти годы, неприступный и грозный город-крепость Бари, был главным оплотом и опорой византийцев в Южной Италии. Именно отсюда, они плели свои интриги и заговоры, именно отсюда, византийское войско ходило в походы и набеги на владения нормандцев, и пока Бари был греческим, всё остальное население Южной Италии, казалось бы, выказавшее покорность нормандцам, нет, нет, да и поглядывало в сторону его высоченных стен. А ну как вернуться византийцы? А ну как, владычеству нормандцев на этих землях придёт конец? Что нам тогда скажут из Константинополя? Как к нам отнесутся? И отсюда следовало, что пока существуют в Италии владения византийцев, нормандцам нельзя спать спокойно и полагаться на верность и преданность своих поданных.

За эти годы, византийцы ещё более укрепили, и без того мощные, оборонительные сооружения Бари. Город стоял на узком мысу, далеко вдававшемся в море, а узкий перешеек, ведущий к нему, византийцы перегородили, возведя стену, выкопав ров, построив башни, устроив засеки. В гарнизоне города и в башнях, было полно лучников, стояли, управляемые искусными греческими инженерами камнемётные машины и баллисты, и самое страшное – трубки, изрыгающие греческий огонь (Греческий огонь – горючая смесь, применяющаяся византийцами в военных целях. Точный состав греческого огня неизвестен до сих пор. Предположительно, это была смесь серы, жира, масла, негашеной извести, сырой нефти, селитры, фосфида кальция. Его нельзя было затушить ничем, пока смесь, уничтожая всё, не выгорит сама. Горел он даже на воде, и посему широко применялся в византийском флоте).

Бари был неприступен, припасов было вдоволь, гарнизон силён, вооружилось и многочисленное городское ополчение, и зная обшеизвестную жадность Гвискара, веселясь, они прохаживаясь по крепостной стене, подбрасывали в воздух разные драгоценные вещи, серебряными и золотыми блюдами пускали в глаза нормандцам солнечных зайчиков.

– Эй, ты, Гвискар, иди, и возьми, что видишь! Попробуй, забери наши сокровища! Их у нас много!

Роберт не оставался в долгу, и гарцуя на коне у крепостной стены, покрикивал:

– Я благодарен вам за то, что вы так хорошо сберегаете то, что скоро будет принадлежать мне! Когда я прийду, я избавлю вас от этой обузы!

Веселье византийцев прекратилось, когда со строны моря появились паруса нормандских кораблей.

После неудачи под Палермо, Роберт стал повсюду собирать корабли и нанимать на службу мореходов. И теперь, корабли нормандцев, на виду притихших жителей Бари, выстроились в ряд, перегородив путь в гавань города. Крайние суда были намертво пришвартованы к хорошо укреплённым пирсам, а все остальные корабли, соеденины между собой специально выкованной для этого огромной цепью.

И напротив крепостной стены Бари, Роберт приказал возвести свою стену и заграждения, полностью перегородив весь мыс.

Так, 5 августа 1068 года, началась осада Бари.

 

Глава восьмая

Нуждаясь в людях, в любых союзниках, Роберт, забыв недавнюю вражду, призвал присоединиться к нему всех нормандцев и лангобардов Южной Италии. И недавние враги, вложив мечи в ножны, потянулись под знамёна герцога Апулии. Был выпущен из темницы Абеляр Отвиль. Пришёл с повинной головой его брат Герман. Прислал отряд своих воинов князь Капуи Ричард Дренго. Пришли отряды наёмников. Даже старый Гвилим Спайк, после ранения полученного в Черами ходивший скособоченным, прижимая руки к груди, а теперь владеющий школой лучников в Мессине, привел под Бари своих лучших учеников.

– Каждый из них, бьёт белку в глаз! – с гордостью сказал Гвилим Спайк.

И Роберт тепло поблагодарил старика за великолепных лучников.

Кроме Бари, надо было вышвырнуть греков и с «пятки Апулии», с захваченных ими городов Бриндизи, Таранто, Касталланета, и других. Это дело Роберт поручил своим недавно прощённым племянникам – Готфриду де Конверсано и Роберту де Монтескальозо.

Но главным был Бари…

Роберт, кусая от досады губы, видел, как его воины, качнулись сначала влево, затем вправо, спасаясь от обстрела. Огромный камень, выпущенный из катапульты, прочертив в небе дугу, бахнул прямо всередину, сразу же убив и покалечив с десяток людей. Стрела из баллисты, почти целое бревно, снесло кому-то голову, а затем убило ещё двоих.

– Усильте Вильгельма, – бросил он, и сыновья Готфрида – Роберт де Лорителло и Вильгельм ди Тироло, кинулись со своими воинами на помощь дяде Вильгельму.

Ярко вспыхнув, загорелась осадная башня, и объятые пламенем люди, страшно крича, прыгали вниз.

Отряд Роберта, графа Лучеры, подобрался вплотную к одной из башен, но её защитники, обрушили им на голову кипящую смолу.

На щите, воины пронесли тяжело раненного Ричарда ди Моттолу.

Крепко выругавшись, Роберт сам бросился в атаку. Ему удалось счастливо преодолеть простреливаемый участок, и укрыться под навесом тарана, застрявшего во рву. Защитники Бари, били по тарану горящими стрелами, и много их уже истыкало его крышу. Но пока, мокрые кожи и шкуры спасали от возгорания.

– Что, мои храбрые воины, так и будем здесь торчать, ожидая пока эта хрень загорится и чёртовы греки перестреляют нас как куропаток? А? Что засели здесь? Давайте, кто кишкой крепок, вперёд, за мной!

И прикрываясь щитом, он первым кинулся к обшитой железом дубовой двери башни, и остервенело принялся рубить её топором. Подбешавшие воины поддержали его, и навались на дверь, мечами, топорами, копьями, палицами, рубя и кромсая её.

Видимо у защитников башни закончился кипяток и горячая смола, и они ничего не вылили им на головы, швыряя только камни, копья и стреляя из луков.

Рядом с Робертом падали убитые и раненные, но он, не обращая на это внимания, продолжал рубить дверь. И она не выдержала.

Преодолев баррикаду у входа, они шаг за шагом, стали подыматься по узкой лестнице, преодолевая отчаянное сопротивление защитников.

Роберт шёл впереди, беспощадно рубя всех.

Пощады никто и не просил, милости не требовал. Гарнизон башни, состоявший из славян – болгар и сербов, до конца выполнил свой долг, и только когда пал последний защитник, башня была взята.

Первая башня, из десятка других, прикрывающих подступы к стене Бари.

 

Глава девятая

Наступила зима, а неприступный Бари не сдавался. Воины раздосованные долгой осадой, начинали ворчать. Надо было позаботиться о тёплых вещах для них, о пище, о дровах для костров и дереве, для строительства хижин, и о многом другом. И всегда жадный до денег Роберт, проявил невиданную щедрость, на свои средства закупая всё необходимое для нужд войска, давая щедрые подачки своим вассалам, только бы удержать их на месте, пригоняя целые стада скота и обозы с припасами, лишь бы воины были сыты, довольны и не мёрзли.

– Бари должен быть взят! Во что бы то ни стало! – постоянно твердил он.

Весной 1069 года в море показался византийский флот, шедший с подкреплениями и припасами для осаждённого города.

Не было рядом опытного в морском деле Готфрида Риделя, и Роберт, поколебавшись, доверил свой флот Готфриду, графу Трани и Рудольфу Муллене, графу Бояно.

– На вас вся надежда! Надо не пропустить сюда этих долбанных греков!

Первые попытки были неудачными, но всё же, графу Трани и графу Бояно удалось перехватить византийский флот и в сражении у Монополи потопить 12 судов.

Византийцы, плюнув на потери, оставив на поживу нормандцам тихоходные корабли, пошли вперёд, и части их судов удалось прорвать кордон и войти в гавань Бари.

В лагере нормандцев, с гневом и досадой слушали доносившиеся из города шумные звуки триумфа и ликования.

– Император не забыл нас! В Константинополе помнят о нас! Пусть эти варвары, хоть до скончания веков стоят под стенами, им не взять нашего города! Слава императору! Слава! Многие лета!

Вскоре гнев и досада в лагере нормандцев сменились унынием.

– Ведь если мы не можем обеспечить полную блокаду Бари, если греки и впредь будут доставлять в город подкрепления и припасы, то этот чёртовый город будет держаться годами! Нам не взять его! – сначала шёпотом, а затем и громко, открыто, твердили скептики.

Но Роберт был непреклонен и не думал отступать.

Осада продолжалась.

Закончился год 1069-й. Почти прошёл и 1070-й год. Бари не сдавался и был непоколебим в своей стойкости и мужестве, хотя в городе уже и ощущался недостаток в людях, и остро, в съестных припасах. Начались эпидемии и смерти от голода. В одной из вылазок, был убит катепан Бари Михаил Маврикий. Умер и следующий катепан – Авартутелис. Оборону города возглавил стойкий и опытный военачальник Стефан Патеранос.

Все эти годы, у стен неприступного Бари, терпели лишения и нормандцы. Вся местность вокруг города, была полностью разорена. Из-за большого скопления людей, лагерь нормандцев был загажен испражнениями людей и животных, и ежедневно, десятками и сотнями, здесь же хоронили умерших от ран, болезней, голода и холода, что ещё больше усиливало эпидемии. Все атаки нормандцев на стены и башни Бари, отбивались осаждёнными, с большим для них уроном. Воины роптали, дезертировали, дисциплина падала, вассалы, уставшие от войны, косо и враждебно смотрели на Роберта.

Штурмом взять Бари было невозможно, но и отступить было нельзя. Роберт, всё что у него было, кинул сейчас на кон – свою удачу, свою славу, свой талант полководца, и авторитет правителя, который если и ставит цели, то знает, как их добиться. Отступать было нельзя!

Роберт подозвал к себе Ансальдо ди Патти.

– Я знаю, у тебя есть в городе, есть свой человек. Сведения, которые ты мне поставляешь, не просто слухи от перебежчиков и пленных.

– Да, Ваша милость герцог. Его зовут Аргириццо. Весьма опытный и надёжный человек.

– Тогда, слушай. Пускай он, не жалея золота, беря сколько надо у евреев-ростовщиков, начинает снабжать городскую чернь хлебом. Пусть, раздаёт его бесплатно…

– Но, Ваша милость герцог, голод, наш надёжный союзник.

– Не перебивай! Голод… Мне надо город, полный жителями, которые будут прославлять моё имя, а не город, заваленный трупами. Пусть твой Аргириццо, раздавая хлеб, говорит, что герцог Апулии Роберт Отвиль, будет милостив ко всем, если город сдастся добровольно, что не будет в Бари грабежей и насилия, и что всем жителям, сохранят их жизни и имущество.

Ди Патти, выслушав приказ Роберта, кивнул головой.

 

Глава десятая

– Этот грек был беден, и не мог наскрести денег на приданное своим трём дочерям, и посему, решил извлечь доход из их красоты, – нараспев, речитативом, рассказывал историю о Святом Николае Чудотворце Маркус Бриан.

Роберт, хмыкнул, когда представил себе, как этот горе-папаша, отдаёт своих дочерей в проститутки, торгуя их красотой и телами.

– Но Николоай Угодник, узнав об этом, решил помочь девицам. Будучи скромным, он тайком, каждую ночь, подбрасывал всем троим, по кошелю с золотом. А когда он попался, когда его обнаружил отец дочерей, и не зная, как отблагодарить благодателя, распростёрся перед ним ниц, Святой Николай сказал, что не его надо благодарить, а Господа Бога, что всё что он делал, он делал по благости и милости Его. А ещё рассказывают о Святом Николае, как он спас…

Роберт наклонился, кормя свою любимую собаку с руки куском мяса, и тут же, над его головой, в бревенчатую стену вонзился брошенный кем-то в распахнутое окно, дротик.

Роберт, искушённый и опытный, упал на пол. Маркус Бриан, от неожиданности и испуга, едва не обмочил свою рясу. И только Ансальдо ди Патти, сидевший рядом и перебиравший бумаги, громко закричал:

– На помощь! Убивают! Спасайте герцога!

В комнату влетел молодой, двадцатилетний, Эбль де Руси.

– Не бойтесь! Я здесь!

А стражники уже волокли, пойманного и избитого убийцу-неудачника.

– Мне, боятся? Кого? – сказал Роберт, вставая, и отряхивая своё платье от соломы и пыли. – Вот этого, червяка?!

Роберт подошёл, и кулаком поднял голову того, кто пару мгновений до этого хотел его убить.

– Кто тебя послал? Молчишь… Ну, ну, молчи. Я найду способ, развязать тебе язык. Лично.

Роберт уже понял, что если покушение исходит от его близкого окружения, то здесь нельзя довериться никому. Надо самому, лично, провести допрос, и выпытать – кто хочет убить его?

Ди Патти, подошёл, и облачённой в перчатку рукой, с трудом вытащил засевший глубоко в стене дротик.

– Остриё отравлено, глядите, покрыто какой-то чёрной слизью. Любая, малейшая царапина, и… смерть…

Эбль де Руси сглотнул, ставший в горле комок (как бы к нему отнеслись другие предводители нормандцев, если бы в день его стражи, убили бы герцога?), а стражники, покрепче сжали руки покусителя и сильно встряхнули его.

– Во, до чего дошли, чёртовы ублюдки, стремящиеся убить меня. Хрен, вам! Хрен! Я уже пережил столько покушений на свою жизнь… Столько… Сколько, Маркус?

Бриан быстро подсчитал, и заикаясь от непроходящего испуга, выдавил:

– Двенадцать… Это, тринадцатое.

– Во! Тринадцать! Уже тринадцать раз, всякие падлы, вроде тебя, хотели убить меня! Травили, стреляли, подсылали убийц, устраивали покушения! А хрен вам! Я всё ещё жив! И буду жить долго, на страх и погибель, всех своих врагов! Вот вам, а не Роберт Гвискар! Скоты! Ублюдочные твари! Подлые убийцы! Хрен, вам!

Допрос с пристрастием показал, что убийцу подослал катепан Бари Стефан Патеранос. Были выявлены в нормандском лагере и люди, помогавшие ему (к счастью, никого из близкого окружения Роберта). Всех их, Роберт приказал посадить на кол, и выставить возле городской стены, чтобы Патеранос видел, что покушение провалилось, и что ему не на что надеяться.

Ди Патти, тихонько ступая, приблизился к герцогу, который мрачным взором оглядывал стены неприступного Бари.

– Есть сведения, Ваша милость герцог, что Патеранос, послал корабль в Константинополь, просить у императора помощь. И, говорят, что она идёт сюда. Два десятка кораблей, с воинами и припасами.

Роберт склонил голову, размышляя.

– Пошли за Рожером… Пусть мчится сюда, пусть оставит все дела на Сицилии, пусть берёт воинов, всех, кого можно, пусть берёт все корабли, которые ему удалось собрать, и пусть он, не мешкая, идёт сюда. Маркус, – подозвал Роберт Бриана, – в ведь это Николай Чудотворец, спас меня… Тогда в Козенце меня спас, Святой Матфей, а теперь вот, Святой Николай… Его рука… Божья длань… Божья воля, хранит меня. Есть ли мощи Святого Николая Угодника? Где они?

– В городке Мира. Там…

– Мы перезахороним мощи этого великого Святого, спасшего мою жизнь. Его Чудотворные мощи будут храниться здесь, в Бари.

– Византийцы, не отдадут…

– К чёрту, византийцев! Моглила Николая Чудотворца, его мощи, будут здесь, в Бари! Я сказал!

 

Глава одиннадцатая

Византийский военачальник Никифор Карантенос, возглавлявший оборону Бриндизия, обманом, якобы сдавая город, притворно отступил, и когда опьянённые радостной победой нормандцы ворвались за его стены, неожиданно напал на них.

– Назад! Назад! – потрясая мечами, кричали Готфрид де Конверсано и Роберт де Монтескальозо, и им хоть и с трудом, но удалось вывести остатки своих воинов из западни.

По приказу Никифора Карантеноса, сотни бородатых голов нормандцев, убитых в бою и казнённых по его приказу, были выставлены на кольях на стенах Бриндизия. Головы наиболее знатных нормандцев, Карантенос, велев забальзамировать, отправил в дар императору Роману IV Диогену.

Разозлённые таким коварством нормандцы, получив подкрепления от Роберта Гвискара, пошли на штурм Бриндизия. И несмотря на большие потери, город был взят! Мстя за обман, за пережитый здесь ужас и позор поражения, они устроили в Бриндизи страшную резню, нещадя никого, ни старого, ни малого. Только Никифору Карантеносу, его телохранителям и свите, удалось прорваться в гавань и уйти на кораблях в Грецию.

Рожер, с флотом, прибыл к Бари, ранней весной 1071 года. К этому времени нормандцы покончили с владычеством Византийской империи в Италии, повсюду, кроме Бари.

– Увяз ты тут крепко, Роберт, твои враги, этому рады.

– Я заставлю их не радоваться, а рыдать от горя!

– Земля слухами полнится, будто Дренго, кругами ходит около Салерно, облизываясь, словно кот на сметану.

– Знаю, слышал, – скрипнул с досады зубами Роберт. – Но он не посмеет.

Рожер вздохнул.

– Эх, для иных целей я собирал этот флот и людей. Я думал идти на Палермо.

– Пойдём, Рожер, пойдём! Всенепременно пойдём, брат мой! Вместе пойдём! Ведь цели и враги у нас, общие!

– Да, конечно, возьмём Бари, и двинемся на Палермо…

– Обещаю!

– А что в мире делается?

– Хм, король Хорватии Петер Крешимир заключил мирный договор с греками, по которому побережье Адриатики отходит ему, а греки отступают. Теперь у нас, на том берегу моря, новый, не то враг, не то союзник. Я приказал ди Патти послать ко двору короля Хорватии людей, и держать меня в курсе. Пропасть, между папой и императором, растёт. Папа Александр II отклонил ходатайство императора Генриха IV, о разводе с Бертой Савойской…

– Какого? Я слышал о Берте, говорят, что она молода и прекрасна, и любит Генриха.

– Ему этого мало. Генрих имеет несколько любовниц, и если слышит, что где-то есть молодая и красивая женщина, требует доставить её себе, даже путём насилия. Епископ Пётр Дамиани обвинил императора в безнравственности, и от имени папы, отклонил его просьбу о разводе.

– А слухи о том, что Генрих якобы изнасиловал свою сестру Адельгейду, аббатису Квендлинбурга?

– Оставим это на совести Генриха. Не это главное. Папство, круто забирает власть в империи, повсюду насаждая своих епископов и аббатов, и это Генриху не по нутру, и он ищет малейший повод, идёт на обострении конфликта, чтобы сбросить оковы папства, чтобы, если он император, самому править в своей Империи. В прошлом году, он попробовал поставить архиепископом Милана своего человека, некоего Готфрида Кастильоне, а папа, выдвинул своего – Аттоне.

– А мы? Что мы?

– Мы? Мы, преданные и верные вассалы Его Святейшества папы римского.

– И что, нам, под знаменем папы, предстоит война с империей?

– Не знаю… Как Бог даст…

 

Глава двенадцатая

– Лучше жить под нормандцами, чем подыхать от голода! Чем нам кормить своих детей, Патеранос? Где хлеб? Где обещанная помощь от императора? Вот уже более двух лет, мы, день за днём, рискуем своими жизнями, терпим нужду, лишения, голод и холод. Хватит! Настрадались! Довольно! Давай хлеба, или открывай ворота!

Мрачным взором оглядывал катепан толпу, собравшуюся на базарной площади города. Дать бы им! Разогнать бы этих изменников! Стоптать конями! Поднять на копья! Казнить! Утыкать их головами улицы города, чтобы другим падлам, неповадно была сама мысь о предательстве! Он оглядел два десятка своих, оставшихся в строю кавалеристов, и с полсотни пеших воинов, на которых он мог ещё положиться и которым мог ещё доверять. И увидел, такие же, как и у горожан, измождённые и усталые лицами своих воинов, увидел, как их шатает от голода, и откинул эти мысли.

– Сдавай город! Сдавай город! Сдавай город! – кричала у ног его коня обезумевшая старуха, чьи длинные, косматые и седые волосы, её лохмотья, развевал холодный ветер.

Тронув шпорами бока коня, Стефан Патеранос столкнул старуху прямо в грязь, едва не стоптав копытами.

– Побойся Бога, Патеранос! Ведь это вдова Михаила Маврикия! Её муж геройски погиб, защищая наш город, а на днях, от голода, умерли дети!

– Пресвятая Богородица, накажет тебя за такое кощунство!

Патеранос обернулся в седле, и действительно узнал, в копошащейся в грязи, жалобно подвывающей старухе, Анну, былую красавицу Бари, жену катепана Михаила Маврикия.

– Да что там с ним разговаривать! Бей его!

– Бей!

В Патераноса полетели комья грязи, камни и нечистоты.

Прикрывшись щитами, огродившись копьями, катепану и его воинам удалось пройти сквозь беснующуюся толпу, укрывшись в одной из городских башен.

Аргириццо, стоя в стороне, до конца досмотрел, всё это, и улыбнулся. Недавно он получил новый приказ от Ансальдо ди Патти – чтобы совсем покорить жителей Бари, и склонить их на свою сторону, Роберт Отвиль повелел, бесплатно выдавать, вместе с мукой и по щепотке дорогой соли. Аргириццо, давно, ещё в самом начале осады, столковавшись с купцами-евреями, скупил львиную долю продовольственных запасов Бари. И сейчас, щедро раздавал хлеб и соль на площадях и улицах города, не помногу, а так, чтобы жители, не протянули ноги от голода.

Ищейки Патераноса, рыскали по городу, стараясь поймать его, но Аргириццо, уже купивший с потрохами, за солидный куш, нескольких людей из окружения катепана, заранее был извещён о готовящихся облавах, и каждый раз, благополучно ускользал из расставленных сетей.

Раздав продукты паре сотен дюдей, Аргириццо говорил, что завтра привезёт больше, что хлеб получат другие, но в постоянной толкотне, давке, криках и драках, пропитание себе добывали наиболее сильные и дерзкие. Те же, кто был слаб, умирали от голода. И каждый раз, Аргириццо, не забывал напомнить жителям Бари, что во всех их бедах повинен катепан и император, бросивший их на произвол судьбы, и что им, надо молиться на доброту герцога Апулии, заботящегося о бедных и заблудших жителях Бари.

В марте 1071 года, безумной радостью зажглись глаза барийцев, когда они увидели в море паруса кораблей. И какое-же было их разочарование и отчаяние, когда они поняли, что это корабли нормандцев. Флот Рожера Отвиля подошёл к Бари.

 

Глава тринадцатая

– Надо ждать их здесь!

– Византийцы уже прорвали раз твою оборону, и пройдут снова! У них есть дромоны, плюющиеся огнём! Надо встретить их в море, подальше от Бари, и разгромить там! Я, готов!

Роберт боялся в этом признаться самому себе, но он не хотел рисковать жизнью брата, единого с ним по духу и мышлению, и посылать его в бой. «Он такой же как я. Другие мои братья, не такие. Рожер, он…». Тоской заволокло глаза Роберта, и сжалось сердце.

– С Богом, брат мой! Да прибудет с тобой крестная сила! Я буду молиться за тебя!

– Мы все будем молиться, о ниспослании вам победы! – уловив момент, громко сказал Маркус Бриан, и поймал одобрение во взоре Роберта.

И нормандцы, и жители Бари, вышли на берег моря и на городские стены, наблюдая, кто с тревогой, кто с надеждой, как два флота – нормандский и византийский, сближаются, готовясь к битве.

Византийский флот вёл злейший враг Роберта – Жоселин из Мольфетты, пригревшийся в империи и даже получивший титул герцога Коринфа. Его два десятка кораблей, тяжело груженных припасами, с тысячным отрядом воинов на бортах, впереди, огромные и грозные дромоны, мерно взбивая морские волны вёслами, приближались к Бари, неся жителям избавление от бед и несчастий.

Нормандцам, измученным долгой осадой, во что бы то нестало требовалось не допустить врага в город, и от желающих отправиться в это рискованное дело, испытать свою судьбу и удачу на море, не было отбоя. И Рожер отбирал только испытанных, проверенных в боях, славных воинов, ветеранов множества битв.

Византийцы, издалека начали обстреливать нормандские корабли из метательных орудий, стоявших в башнях на дромонах. Камни, вызывая фонтаны воды, начали падать в море. Небо заполнили сотни летящих стрел.

– Не подходите ближе! Берегись греческого огня! – кричал Рожер, стоя на носу своего корабля, прикрывшись от обстрела щитом. – Окружай их! Обходи!

Роберт, кусая губы, волнуясь за Рожера, мрачной тучей ходил по берегу, глядя на идущую дадеко в море битву. Даже сюда долетали её звуки – лязг железа и крики.

– Ох, ты! – выдохнули все, когда один из нормандских кораблей, попал под удар греческого огня, и враз вспыхнул, от носа до кормы. Второй, на котором 150 тяжеловооружённых воинов собрались у одного борта, перевернулся, и море, поглотило всех. Третий, с пробоиной в борту тонул, и наиболее зоркие, плача от горя, видели руки и головы, барахтающихся в воде и тонущих своих братьев и побратимов. Роберт упал на колени, и обратив взор к небесам, начал горячо молиться, о сохранении жизни его брату. Некстати вспомнилось, что море уже забрало у него одного брата, Можера, и… «Неужели снова? Господи, не допусти! Спаси и сохрани жизнь раба твоего Рожера, на зыбких водах! Николай Угодник, защитник и покровитель моряков, к тебе взываю!».

Рожер был живой, целый и невридимый. Собрав группу кораблей, он повёл их на флагманский дромон Жоселина из Мольфетты, который легко было различить по двум фонарям на мачтах.

Гребцы налегли на вёсла, и под обстрелом, под огнём, им удалось подобраться к бортам корабля Жоселина.

Безумная, отчаянная, дикая и страшная рубка на тесной палубе, и вот, Жоселин из Мольфетты повержен. Встав на одно колено и склонив голову, он протянул Рожеру Отвилю свой меч, сдаваясь.

– Смотрите! Смотрите!

Все собравшиеся на берегу, с тревожным ожиданием стали смотреть на приближающийся к берегу корабль, с обгорелыми бортами, со срубленной мачтой, на палубе которого, вповалку лежали убитые и раненные. Роберт узнал корабль брата, и прикрыл глаза, ожидая самого худшего.

– Победа! Победа! Победа! Роберт, победа! – встав на носу корабля, радостно кричал Рожер, размахивая шлемом.

– Победа! Победа! Победа! – подхватили на берегу крик Рожера.

– Смотри, какого гостя, я тебе привёл! – и Рожер, спрыгнув на берег, горячо и тепло обнял старшего брата, кинувшегося ему на грудь. А позади него, воины, скинули на берег Жоселина из Мольфетты. – Во, полюбуйся, какой подарок.

Выплёвывая набившийся в рот песок, Жоселин из Мольфетты жалобно-просящим взором смотрел на братьев Отвилей.

Дорого обошлась эта победа нормандцам. Много славных воинов, пало в битве, сгинув в пучине морской. Но и византийцы потерпели сокрушительное поражение. Десять их кораблей было захвачено или потоплено, остальные ушли, и не один, так и не сумел пробиться в гавань Бари.

Ещё пару недель, в отчаянии, доходившем до безумия, держался Бари. Люди сотнями умирали от голода. Толпы, осаждали дворец катепана, а огромная масса людская, двинулась к дому Аргириццо, требуя хлеба.

Тогда Аргириццо, со своими сторонниками, захватил одну из главных городских башен, и оттуда послал сигнал герцогу Апулии.

Отчаянный отряд молодых нормандцев, бесстрашно взобравшихся по высоченной стене, возглавил Ричард ди Мотолла. А уже 16 апреля 1071 года, Роберт, совместно с Рожером, торжественно проехал по улицам покорённого Бари.

Так, после двух лет и десяти месяцев осады, пал последний оплот Византийской империи в Италии, город-крепость Бари. В этот день, накануне Вербного воскресенья, её знамёна, развевались здесь в последний раз.

Роберт сдержал своё слово, и с жителями покорённого Бари обошлись милосердно, сохранив им жизни и имущество. В милости своей, Роберт даже вернул им часть земель в окрестностях города, где уже начали обживаться нормандцы и лангобарды.

И именно Бари, Роберт сделал новой столицей своего герцогства, поселив здесь Сишельгаиту с детьми, разместив тут свой двор.

 

Глава первая

Огромный, роскошный и величественный Константинополь поражал взор и будил воображение. Всё здесь вызывало восторг и восхищение, и нормандцы, только и успевали вертеть головами, дивясь тесноте судов в гавани, бесчисленным купеческим караванам у ворот, разнообразию товаров со всего света на многочисленных рынках, толпам разноплеменного и многоязыкого люда на улицах, смотрели на прекрасные дворцы, многоэтажные дома, осеняли себя крёстным знамением у церквей, стоявших чуть ли не каждом углу. С ранних лет, от своих дедов и отцов, они слышали об этом городе, об истинной столице Великой Империи, равного которому, нет другого города в мире. С молоком матерей впитывали они сказания о его богатстве и роскоши. Раскрыв рты, слушали они саги, о походах героев и воинов прошлого, к Миклагарду-Константинополю. И вот они здесь…

– Бога-а-атый, город, – протянул Бертран Жиру, окинув своим единственным глазом убранство лавки торговца ювелирными изделиями и украшениями.

– Вот бы мне такую! – аж присев от восхищения, шептал Гуго из Ории, разглядывая украшенную драгоценными каменьями саблю из Дамаска.

Его младший брат Синибальд, якобы прицениваясь, застрял в лавке торговца одеждой, примеряя на себе шитые золотом и серебром платья, накидывая плащи, отороченные мехом, вертясь перед до блеска начищенным листом бронзы, любуясь собою.

– Всё это, будет наше! Наше! Если поведём себя с умом! – неожиданно зло выкрикнул их десятник Роберт Изиньи. – Все эти богатства, будут наши! Дайте только срок!

Да, столица, укрытая за тремя рядами высоких и мощных стен, процветала и богатела. Хотя и здесь частенько бывали жестокие дворцовые перевороты, кровавые уличные восстания городской бедноты, на смерть грызлись за власть различные придворные группировки и фамилии знати, но всё-таки, Константинополь процветал. А вот окраины империи, стояли обезлюдившие и разорённые, постоянно подвергаясь нападениям врагов.

Развращённые и изнеженные ромеи не желали воевать, защищать свою империю, свои дома, свои семьи, свои богатства и земли. Погрязнув в неге и роскоши, они готовы были платить любые деньги для закупа наёмников, целиком и полностью полагаясь на них, на их воинские умения, совершенно не задумываясь о последствиях, и к чему это может их привести.

– А чего я пойду воевать? Мне что, делать более нечего? Зачем мне подставлять свою голову и рисковать жизнью? У меня дом, семья, э-вон, жена с детишками, какая-никакая, а есть торговлишка. Доход приносит, и то ладно. Сосед вон, конюшни чистит на ипподроме, завсегда на виду у знати, которая приходит полюбоваться на лошадок. Отсюда и прибыль неплохую имеет. А братец мой, страшно подумать, писцом-секретарём у самого Михаила Пселла! И с чего это ради мы пойдём на войну? Это уж без нас. Что мы там забыли и не видели? Пусть другие воюют! А я, исправно внёс особый налог на наёмников, вот они пусть и идут, обороняют меня. Или там чернь, и всякая голь, у которой нет ни черта, идёт воевать.

И наёмники отовсюду стекались под знамёна Византийской империи, но только служили и воевали они, не ради её чести и славы, а только за щедрую плату.

Рожер Криспин, Руссель де Бейль, а с ними и почти две сотни нормандцев, были тепло и радушно встречены в Константинополе. Правда они не попали на приём (как им обещали в Италии) к тяжело больному, находящемуся при смерти императору Константину X Дуке, но были прям таки со всех сторон, обласканы его ближайшими сановниками. На жильё им определили хороший дом, с большим садом и фонтанами, а к услугам их, было предоставлено всё, чего бы они не пожелали – изысканная еда, вино, пиво и столетние меды, искусные в любви женщины, богатые одежды, добротные доспехи и хорошее оружие. Плата не заставила себя ждать, и золото и серебро рекой потекло к ним.

Радостные нормандцы, гордясь своей удачей, жили в достатке, устраивали пиры, бродили по Константинополю, восхищаясь его красотами, задирались с городской стражей, или устраивали стычки с другими отрядами наёмников.

Но за всё надо платить, в данном случае жизнью и кровью, и дав нормандцам немного насладиться жизнью, их позвали послужить империи на её дальних рубежах.

 

Глава вторая

– Я дам тебе три сотни лёгкой конницы, отряд лучников-русинов, половецких конных лучников, и отряды скутатов (тяжёлая пехота). Ты должен пройти в верховья Ефрата, и разведать, нет ли там сельджуков.

Рожер Криспин оттёр с усталого лица пот и грязь, и посмотрел на своих изнурённых воинов, изнывающих от жары. Три дня, не слезая с сёдел, под палящими лучами солнца, терпя жару и жажду, они добирались сюда из Сирии, в лагерь императора, надеясь на заслуженный отдых, а тут, снова в поход.

Сам Роман Диоген, сидел в тени разбитого навеса, обнажённый по пояс, а сведующий в таких делах раб, массировал его плечи, разминая мышцы императора. Другой слуга, в небольшой ванночке, готовил благовония для умащивания его тела.

Воин по натуре и в душе, волею судьбы и случая ставший императором, Роман Диоген был далёк от чопорного, веками установленного церемониала, которым окружали себя императоры до него, и частенько принимал своих подданных, вот так вот, запросто.

Криспин посмотрел в сытое, довольное лицо императора, стараясь поймать его взгляд, но увидел только закрытые от удовольствия глаза и блуждающую по губам улыбку.

А в это время, испытанный и верный товарищ Криспина, его старый боевой конь, уставший и изнурённый не менее своего хозяина, помотал низко опущенной головой, хвостом отгоняя жалящих слепней, тихо заржал, и пал, сначала на передние ноги, а потом повалился на бок. Он хотел подняться, подымал голову, жалобно ржал, зовя хозяина и друга, но не в силах это сделать, снова и снова валился на землю.

Отвернувшись, Криспин плакал, глядя на мучительную агонию своего коня.

Шум, поднявшийся среди нормандцев, извлёк императора из сладкой истомы.

– Что там?

– Мой конь пал…

– А-а-а, я дам тебе другого, и ты должен немедля отправиться к верховьям Ефрата. Если повстречаешь сельджуков, шли мне гонца, и атакуй, слышишь, атакуй, этих паршивых псов!

Извратила, пока недолгая императорская власть Романа Диогена. Раннее он, как воин воину, посочувствовал бы собрату, потерявшему боевого коня, а сейчас, сразу же и позабыл об этом, вновь погрузившись в удовольствие от массажа.

Криспин нахмурился, и вышел из-под навеса к своим нормандцам.

– На конь, воины! Едем к чёрту на рога, бить сельджуков! Поторапливайся! Давай живей! Эй, ты, чего разлёгся?! Быстрее сади свой тощий зад в седло! За мной, пошли!

Когда они достаточно далеко отъехали от лагеря императора, к Криспину приблизился Руссель де Бейль.

– И что, так и будем мы, до скончания века, по горам мотаться?

Криспин помрачнел ещё больше.

– А что ты предлагаешь?

За де Бейлья ответил Роберт Изиньи, ехавший следом.

– Император задолжал нам! Вот уже скоро год, как мы не получали жалованье!

– Поизносились все, исхудали! – закричал молодой Синибальд.

Его старший брат Гуго из Ории, кричал тоже:

– Лошади овса не видели, да и мы, забыли, когда ели и пили досыта!

– А император обещал нам, снабжать припасами и не задерживать выплату серебра! – гарцуя на коне, распялив рот, гневно кричал одноглазый Бертран Жиру.

Криспин покасился на предводителя половецкой конницы, спокойно, словно не слыша криков, закрыв глаза, покачивающегося в седле.

– Они пойдут за нами, им тоже осточертела служба императору! Да и комит скутатов, я с ним разговаривал, поддержит нас! – наклонившись к Криспину, в самое ему ухо, кричал де Бейль.

– А русы?

Рассыпавшись влево и вправо от горной дороги, бодро вышагивал отряд лучников-русов.

– Э-э-э, эти не знаю… Их командир Свитовид, баран бараном. Ничего не говорит, а только улыбается, олух.

– Да разве они могут нам помешать? Их всего меньше сотни. Нападём внезапно, да и стопчем конями к чертям собачьим! – как всегда злой, сказал Роберт Изиньи.

Но Криспин пока колебался поднимать бунт против империи и императора. За него всё решил случай.

 

Глава третья

Навстречу, в густом облаке пыли, шёл небольшой караван.

– Это ещё кого черти несут? – бросил Изиньи, и крепко выругался.

Криспин, де Бейль, а за ними и все остальные, пришпорили коней.

Три десятка воинов, окружив две повозки, изготовились к бою, встав за щитами. Позади них, стояли с десяток лучников.

– Хвала небесам! Я вижу знамя императора!

И невысокий, маленький и тучный всадник, смешно сидя в седле, потрусил к нормандцам. В приветствии, он поднял вверх правую руку.

– Слава Иисусу Христу!

– Во веки веков! – ответил подъезжая ближе заинтересованный Рожер Криспин.

– Я логофет (высший чиновник императорской или патриаршей канцелярии в Византии) Григорий Гаврас, следую к императору из Ардзн-Рума (соврм. г. Эрзурум в Турции). Там турки! Они захватили город, и убили 140 тысяч его жителей!

Предводитель половцев, зацокал языком и покачал головой, увидя у одной из повозок великолепного белого скакуна, с густой шёлковой гривой, с мощной грудью и длинными, стройными ногами.

– Ох! Ох! Ох! – заохал он. – Какой хороший конь! Ох, ох, ох!

А молодой Синибальд, узрел в одной из повозок, мелькнувшее девичье личико.

– Ого! – присвистнул он, и пригладив усы, улыбаясь, попробовал подъехать ближе.

Между тем, логофет Григорий Гаврас, продолжал говорить Криспину:

– Я требую, чтобы вы дали мне людей. Я должен, как можно быстрее, добраться до императора. Тут неспокойно, бунтуют армяне, турки шныряют повсюду, и ради моего благополучия…

– Та ты что! Он требует! Глядите, на этого жирного и важного индюка! Он требует! – закричал в самое лицо логофету Роберт Изиньи.

Гаврас замолчал на полуслове и отшатнулся.

Воины попрежнему окружали повозки, и остановили Синибальда.

– Стой! Нельзя! Назад!

– Да ты что, отойди, я только взгляну на эту прелестницу! – и он попытался пролезть сквозь ряды охранников.

Тогда один из них, попытался остановить его, ткнув копьём в грудь.

– Ах ты, твою мать, брата моего бить?! – и Гуго из Ории обрушил на голову стражника свой топор.

– Бей их! Убивай! – закричал Роберт Изиньи, и с плеча рубанул логофета.

Свитовид, командир лучников-русов, было кинулся вперёд, чтобы попытаться вразумить и остановить мятежников, но увидя, что всё зашло слишком далеко, что нормандцы и половцы, начали избивать воинов логофета, отошёл к своим лучникам.

– Это измена! А мы, присягали императору, давали клятву на мече, верой и правдой служить ему! Честь, други мои, дороже жизни! Бей мятежников!

И разящие стрелы обрушился на изменников.

Рухнул, пронзённый стрелами, конь под Рожером Криспином. Две стрелы попали в щит, а третья оцарапала шею Русселю де Бейлью. Заверещал, предводитель половцев, пытавшийся отвязать от повозки белого скакуна, когда ему в спину вонзились три стрелы. У самой повозки, захлёбываясь кровью, плакал Синибальд, царапая пробившую грудь стрелу. Над ним, держа его за руку, склонился его брат Гуго.

Центурии скутатов стояли поодаль, не принимая участия в схватке.

– Воины! За мной! – закричал Роберт Изиньи, и повёл нормандских рыцарей на лучников-русов.

Погибая под копытами коней, под ударами копий и мечей, русы сражались храбро, дорого продавая свои жизни, и много нормандцев и половцев полегло от их руки. Они все погибли, но не один из них, не побежал, не встал на колени, вымаливая пощаду. Уже раненный неоднократно, последним пал Свитовид, когда Бертран Жиру, обойдя сзади, снёс ударом меча его голову.

В повозках нашли два сундука, доверху набитых золотой и серебряной монетой, и драгоценной церковной утварью. Были здесь сложены и дорогие ткани, персидские ковры с пышным ворсом, шлем с насечкой из серебра, меч, с эфесом, усыпанным драгоценными камнями, и многое другое. Большой ворох пергаментных свитков, выбросили в пыль и лужи крови, за ненадобностью. Участь трёх женщин – видимо жены и двух дочерей покойного логофета – решил брошенный жребий.

К Рожеру Криспину и Русселю де Бейлью, твёрдо ступая, с десятком своих воинов, подошёл комит скутариев.

– Здесь, выше в горах, есть Белая крепость. Гарнизон небольшой, и мы можем обосноваться там.

Роберт Изиньи, услышав этот разговор, посмотрел на стоявших в тесном ряду скутариев, и закричав, в сердцах разрубил мечом рулон шёлка, поняв, что добычей придётся делиться и с ними, с не участвовавшими в схватке.

 

Глава четвёртая

– Кто-то, распространяет в Константинополе слухи, что ты задумал убить свою супругу Евдокию и её сыновей, своих соправителей – Михаила и Константина, – поставив на стол пустой кубок, сказал Никифор Вриенний.

Император Роман Диоген, поморщился.

– Это всё Иоанн Дука, мой враг. Весь его род, ненавидит меня. (Тут, по моему мнению, необходим краткий эскурс в историю Византии. В 1057 году, Исаак Комнин был провозглашён войсками императором. После победы при Никеи, он вынудил отречься от престола императора Михаила VI Стратиотика, и став единственным правителем империи, энергично принялся искоренять, упрочившиеся за предыдущие 30 лет, злоупотребления, видя перед собою только одну цель – вернуть империи величие, которое она имела полвека назад. Он взялся за полномасштабную военную реформу, и добился увеличения армии и её полного финансирования за счёт земельных конфискаций у различных фаворитов и приспособленцев прошлых царствований. Их обширные земельные наделы были отобраны в пользу государства, без всяких выплат денежных компенсаций. Были сокращены и выплаты обширнейшей армии всеразличных чиновников-бюрократов. Покусился он и на церковную собственность, выдержав жестокую борьбу с патриархом Михаилом Керуларием. Но не любимый ни народом, ни церковью, ни аристократией, только одна армия боготворила его, тяжело больной Исаак Комнин, под давлением партии придворной аристократии, во главе которой стоял Михаил Пселл, удалился в монастырь, назначив своим приемником Константина X Дуку. Высшая придворная и земельная аристократия возликовала, и при слабом Константине X, вновь радостно и быстро принялась за старое, опустошая казну и раздирая империю на части. Возвышение Романа Диогена, избрание его императором вызвало недовольство могущественного и знатного семейства Дука. Особенно ярился младший брат покойного Константина X – Иоанн, настраивая против Диогена и своих племянников, сыновей Константина X и соправителей Романа Диогена – Михаила и Константина).

– Тут ещё мятеж франков, этого Криспина, – другой Никифор, Вотаниат, устало потёр глаза.

У Романа Диогена было мало сторонников, и ещё меньше единомышленников и друзей, но вот эти два Никифора – Вриенний и Вотаниат, были одними из них. Им он доверял целиком и полностью, и всегда надеялся, что на них он может положиться и довериться им.

– Подавим… Франков не так много… А Дуки… Мне нужна победа! Победа над турками! Чтобы я вернулся в Константинополь триумфатором! И тогда, я заткну рты всем! Заставлю замолчать всех недовольных, а Дуков, отправлю в ссылку! Подальше от Константинополя.

Захватив Белую крепость, нормандцы и скутарии (половцы, оставшись без предводителя, ушли выбирать нового) ограбили окорестности, обложили данью немногочисленных армянских поселян и пастухов, и совершали рейды вглубь территории, свозя сюда всю захваченную добычу.

– Вот это жизнь! – довольный Бертран Жиру отправил в рот большой кусок овечьего сыра, следом за ним кусок свиной колбасы, и запил всё это молодым вином. – И никаких над тобой начальников, которые командуют и приказывают не знамо что! Живи, и радуйся! – с набитым ртом говорил он.

Напротив него, улыбаясь, сидел Роберт Изиньи, держа за талию, маленькую и хрупкую тринадцатилетнюю армянскую девочку, намедни захваченную в одном из селений.

– Давай сыграем, Роберт, – прожевав, сказал Жиру. – Ставлю вот этот перстень с рубином, против этой молоденькой сучки.

Улыбка сошла с лица Изиньи, и он потрогал рукой золотую цепь, висевшую у него на шее, коснулся пальцами рукояти меча, усыпанного драгоценными камнями.

– А-а-а, на что мне твои цацки! Ставь девку! Будет ублажать меня и греть ночами! – хохотнув, пророкотал Жиру, оглядывая накрытый стол и выбирая, чтобы ещё ухватить.

Золота, серебра, драгоценных камней, дорогих тканей и роскошной одежды у них было много, а вот женщин… Возвращаясь в замок, с перекинутой через седло пленницей, Изиньи видел жадные, плотоядные взгляды воинов, устремлённые на неё. В тени стены, у коновязи, сидели трое скутариев, о чём-то совещавшихся, не сводивших глаз с девочки.

Ох, как не хотелось Роберту расставаться с нею, ставя на кон! Прищурив свой единственный глаз, Бертран смотрел на него, и заметил, как тот, как бы невзначай, коснулся рукояти стоявшего у стола большого топора.

Влетевший в крепость дозорный, заверещал:

– Пропали! Пропали, мы! Всё войско императора, сам император, идёт сюда! Спасайся, кто может!

Ломанувшихся из замка мятежников, остановили два залпа стрел. Единственная дорога, ведущая из замка на равнину, уже была перекрыта византийскими лучниками.

Повинную голову меч не сечёт, и скутарии, во главе со своим комитом, открыли ворота замка.

Хмурые, потупив головы, стояли полторы сотни нормандцев, не глядя на въезжающего в замок императора.

– Что повелеваешь, василевс, казнить этих изменников?! – и Никифор Вотаниат уже готов был дать сигнал своим армянским телохранителям.

– Нет. Если я велю казнить этих, то где я возьму других? Разве после этого, придут ко мне другие франки?

Роберт Изиньи, с пеной у рта, кричал и ругался. Его с трудом удерживали четверо рослых византийских воинов.

– Ну, хотя бы прикажи распять вот этого, бесноватого.

– Нет, его злость и ярость, пригодятся мне в предстоящем сражении с сельджуками.

Все мятежники были помилованы. Только Рожер Криспин был сослан в Абидос (древнегреческий город в Мизии, на берегу пролива Дарданеллы), и франков-наёмников на службе империи возглавил Руссель де Бейль.

 

Глава пятая

Султан сельджуков Алп-Арслан, носил настолько длинные усы, что их приходилось завязывать ему за спиной. Он вытянул ногу, и слуга, кряхтя, стащил с него сапог. Султан с удовольствием пошевелил запревшими пальцами. Старая рана повыше ступни, болела и начала гнить, и Алп-Арслан велел позвать к себе знаменитого багдадского лекаря, и пока тот обрабатывал его рану, султан размышлял.

Он молод, как подсчитали астрологи из Самарканда, ему всего сорок лет. Мощь его велика, количество воинов – неисчислимо, и казалось, что вся Вселенная должна лежать у его ног. Должна, но этого не было. В Сирии, Аравии, Египте, в Северной Африке и на Сицилии, осели Фатимиды, шииты, которые представляли угрозу всему мусульманскому миру. (Шииты (от араб. شيعة‎шӣ‘а – приверженцы, партия) – вторая по величине ветвь ислама. После смерти пророка Мухаммеда сформировалась группа мусульман, которые считали, что власть в общине должна принадлежать исключительно его потомкам (детям Фатимы , дочери Мухаммеда, и Али , его двоюродного брата). Противостоящие им сунниты, которых в исламском мире большинство (около 85 %), придерживаются теории, что власть в исламском мире должна принадлежать выборным халифам, наиболее достойным представителям, следующим строго по законам шариата.

То есть, сунниты полагают, что халифом может стать любой мусульманин, член мусульманской общины, независимо от расового, национального, социального и любого иного положения. Лицо также обязано быть компетентно в вопросах, связанных с государственным управлением. Для избрания халифа хватает проведенного внутри общины простого открытого голосования (то есть вносится ряд предложений о достойных кандидатурах, доказавших в обществе свои необходимые навыки в деле управления, права и тому подобного, и избирается халиф большинством голосов).

А шииты придерживаются иного взгляда на халифат. Они считают, что Бог установил для мусульманской общины и духовную, и светскую власть – имамат. Шииты признают законными имамами потомков Али, двоюродного брата Мухаммада и мужа его дочери Фатимы, исключая, таким образом, всех суннитских халифов, кроме собственно самого Али, которого сунниты признают четвёртым праведным халифом).

И у суннитов, идея халифата, объединения в руках одного лица духовной и светской власти над всем исламским миром, появилась сразу после раскола. Но пока, не осуществилась.

Военная знать кочевников Алп-Арслана, стремилась к походам и покорениям новых земель, а аристократия в Багдаде, была заинтересована в существовании сильной центральной власти халифа, которая как раз и опиралась на военную мощь турок, огузов, туркмен.

Султан поморщился, когда лекарь прижал пальцами гнойник на ноге.

– Надо сделать прокол, и откачать гной, о, повелитель.

Алп-Арслан ничего не ответил, продолжая думать. Он вытеснил византийцев из Армении, разбил войско их полководца Мануила Комнина, и сейчас, просто необходимо бросить все войска против Фатимидов, разгромить и покорить их, чтобы установить единство во всём исламском мире. А потом… Потом, придёт черёд, когда истинная вера в Аллаха, распространится по всему миру! Когда под копытами его всадников, сгинут все христиане, иудеи, зороастрийцы, и прочие! Потом они покорят обширные страны за горами, где веруют в Будду, придёт конец и язычникам на севере, и весь мир, вся Вселенная, будут исповедовать истинную веру!

Султан аж задохнулся от столь грандиозных планов, возникших в его воображении. Он покосился в сторону своего шестнадцатилетнего сына Мелика, поедающего виноград, и слушающего, что ему говорит визирь Низам аль-Мульк.

Позади Мелика, казалось безучастный ко всему, сидел Баграм, верный телохранитель Алп-Арслана, чутко ловящий сквозь полуприкрытые веки, каждое движение всех находящихся в шатре.

В шатёр вполз его придворный, ответственный за почтовую связь и разведку. На коленях, не поднимая головы, он прополз поближе к султану.

Вот за что Алп-Арслан любил этих кичливых представителей багдадской знати, так это за знание этикета, за то, что они знают, как подходить к Повелителю Вселенной. Не то что его туркмены, практически никогда не слезающие с седла, пропахшие лошадиным потом, дымом костров и жиром, всегда кричащие и размахивающие нагайками. А этот, несмотря на то, что безмерно богат, является представителем древнейшего рода, вполз, как подобает.

– Говори, – велел султан.

Придворный приподнял голову.

– О, Величайший, не вели казнить! Прахоподный император ромеев, собрал огромную армию, и вторгся в Армению!

Пинком ноги, Алп-Арслан, отшвырнул лекаря.

 

Глава шестая

70 тысячная армия была у императора Романа Диогена, когда он, летом 1071 года, двинулся в Армению, чтобы отвоевать её у сельджуков. Продвижение по горным кряжам Малой Азии было трудным. Воины роптали, большой обоз замедлял движение, а местное население подвергалось нападениям разноплеменных наёмников из состава византийского войска.

Алп-Арслан мог противопоставить ему только 30–40 тысяч воинов. Ему пришлось прекратить так удачно начавшийся поход против Фатимидов, оставить для захвата Сирии и Палестины только небольшое войско, и все свои основные силы двинуть против Византии.

Практически не встречая сопротивления, византийцы дошли до озера Ван, к высоченным вершинам Кавказских гор. Без боя сдалась, недавно захваченная сельджуками, важнейшая крепость Манцикерта.

Прихрамывая, к императору приблизился Алексей Комнин, юноша, пятнадцати лет от роду, сын Иоанна Комнина, племянник бывшего императора Исаака Комнина.

– О, Величайший, я хочу сражаться с неверными, и для меня, большое горе услышать твой приказ отсылающий меня домой!

– С чего ты хромаешь, представитель столь славного рода?

– Конь озверел и понёс, пришлось убить его, и я упал.

Оба Никифора, Вриенний и Вотаниат, не смогли сдержать улыбок. Алексей сдержал гнев, только щёки его покраснели. А император, положил руку юноше на плечо.

– Возвращайся домой. Предстоит большая битва с нашими врагами, и я не хочу рисковать жизнью представителя столь славного рода. Поезжай к матери (мать Алексея Комнина – Анна Далассина, происходила из знатного таласского рода, возможно, армянского происхождения), утешь её, ведь она, ещё не оплакала смерть своего сына, твоего брата, Мануила.

– Но, император…

Но Роман Диоген уже не слушал его, отойдя, о чём-то беседуя, со своими военачальниками.

– Иосифа Тарханиота, с большей частью армии, отправим к Ахлату (город на северном побережье озера Ван), а сами мы, будем ждать врагов здесь. Когда они навалятся на нас, Тарханиот обойдёт вон те горы, и нападёт на них с тыла. Франксих наёмников де Бейлья, мы укроем в этом ущелье, и в нужный момент… Мы разгромим турок! Отправим их в преисподнюю! Навечно избавим нашу империю, от их угрозы!

А воображение, уже рисовала радужные перспективы триумфального возвращения в Константинополь. Вот он, в пыльных, покрытых кровью врагов доспехах, входит во Влахернский дворец, и вся эта заносчивая и кичливая знать, стелится перед ним ниц, заискивается, ищет его взгляда и милости. Слуги подносят ему императорский пурпур и регалии, и он идёт… Величественно и гордо, сверху вниз, с правом победителя, глядя на заискивающиеся морды всех этих Дук, Комнинов, Палеологов и прочих. Вот он выходит на балкон, с восточной стороны дворца, и константинопольская чернь, восторженными криками, приветствует его, Его! императора Романа Диогена, разгромившего сельджуков и избавившего империю от мусульманской опасности! Он поднимает руку, и чернь, криками приветсвует его, кричит, шумит и восхваляет! Потом замолкает, и с восторгом ловит каждое его слово, готовая, по малейшему его знаку, повсюду следовать за ним. И он ведёт, ВЕДЁТ их, против зажравшихся аристократов! Пылают их дворцы! Сами они, на коленях, просят у него пощады и милости, а он велит, самых своих заклятых врагов, казнить, ослепить, сослать в монастырь!

Сторожевые разъезды принесли весть, что сельджуки, сам султан Алп-Арслан, движутся к Манцикерту.

– Этого-то нам и надобно! – радостно потирая руки, воскликнул император.

Всё в войске пришло в движение. Весь остаток дня и всю ночь, воины готовили оружие, в последний раз перед боем подгоняли доспехи, чистили и кормили коней. Кто хотел исповедоваться и причаститься, валом валили в походные церковки, где припадали к возимым за войском мощам святых. Проститутки были благосклонны ко всем желающим, торговцы, щедро отпускали вино в долг, все в надежде на завтряшнюю славную добычу.

В эту ночь не спалось только Русселю де Бейлью. Он увёл своих ворчащих воинов, из шумного лагеря, и расположился в предназначенном ему ущелье. Думы одолевали нормандца… Огромное войско, четыре тысячи пехоты и три тысячи кавалерии, собралось под его началом. Нормандцы, и воины из Франции, Германии, Фландрии, Италии. Много было венгров, хорват и сербов. За эти годы, благодаря своему уму и отваге, он выдвинулся в лидеры наёмников, и все они, беспрекословно стали подчиняться ему. Он умел, при всей скудости имперской казны, выбить у казначеев императора, хоть и малую, но долю, им на оплату. Благодаря ему, все эти годы, наёмники практически не знали нужды и лишений. Они были сыты, одеты, обуты. Оружие и доспехи у них были лучшие, а кони, самые великолепные. Де Бейль давал щедрую долю с захваченной добычи, что приводило к нему всё новых и новых наёмников. Он собрал свою армию, она стали реальной силой, с которой предстояло считаться, но завтра предстоит большое сражение, где прольётся много крови, и много душ его воинов, отправяться к предкам на небеса.

Загасив маленький костерок, Руссель встал, расправил плечи, и задумчиво глядел в усеянное крупными звёздами небо.

Неслышно ступая к нему подошёл Роберт Изиньи.

– Прибыл Андроник Дука.

 

Глава седьмая

– Повелитель, прибыли послы от султана Алп-Арслана.

Император, готовившийся к битве, осматривающий выбранного на этот день боевоего коня, замер от неожиданности.

– Зачем?

Сановник ответственный за иностранные дела, лишь неопределённо пожал плечами. Диоген в раздражении отбросил седло.

Трон его, стоял на сооружённом из бревён и земли возвышении, и к нему вели двенадцать ступеней, а в самом низу, низко кланаясь, стояли послы султана сельджуков. Не дикие воины-туркмены, а образованные и обученные персы из Багдада. Эти знали, как себя вести с императором, и после долгих поклонов, словоизлияний о ниспослании ему благоденствия, здоровья, долгих и счастливых лет царствования, и прочая, прочая, перешли к делу.

Роман Диоген, в этот раз чинный и божественный, как и подобает императору, восседал на троне в полных императорских регалиях, с диадемой, усыпанной жемчугом и драгоценными камнями на голове, и с тяжёлым, золотым скипетром в руке. Глазам было больно смотреть на него, из-за исходящего яркого блеска пурпура, золота и драгоценностей.

Вокруг него, на возвышении и окружив трон полукругом, стояла его не менее пышно и богато одетая свита.

– Наш господин, да продлит Аллах его дни, шлёт тебе свой нижайший поклон и привет.

– Привет и ему, – буркнул Роман.

– В знак уважения он шлёт тебе вот эти дары, – и последовало долгое перечисление списка даров, – и, – посол выдержал эффектную паузу, – предлагает тебе, свою дружбу и союз.

Роман Диоген откинулся на спинку трона, а по рядам его свиты, побежал шёпот удивления, который невозможно сдержать никакими, веками отработанными церемониалами.

Посол подождал, пока шум стихнет, и продолжил:

– Разногласия, которые возникли между нашими двумя державами, незначительны, и их легко уладить…

– Ого! Незначительны? Да вы забрали у нас Армению! – одновременно, наклонившись в сторону послов, а затем, склонившись к императору, воскликнули оба Никифора, Вриенний и Вотаниат.

– Да, вы захватили у нас Армению, издревле входившую в нашу державу! – поддержал своих полководцев император.

– Что Армения? Чем сейчас плох мир, между двумя соседями? Неужели, война лучше?

Посол продолжал говорить, а Роман Диоген внимательно слушать, откинувшись на спинку трона и подперев подбородок рукой.

«Заманчиво. Очень заманчиво. Алп-Арслан предлагает нам мир, союз, и совместный поход в Палестину и Египет, против Фатимидов. Очень, заманчиво! Но когда это будет? Дай Бог, чтобы мы к зиме добрались до Палестины… Можно ли доверять сельджукам? Не предадут? Не обманут? А какие земли получим мы? Палестину? Египет? Вернёт ли Алп-Арслан нам Армению? Молчишь… Но всё равно, предложение очень заманчивое. Очень. Ослабить войной сельджуков и арабов в Египте… Самому выждать… Потом… Напасть! И вот он, триумф! Почести и восхваление! Память потомков! Вечный почёт и слава в веках! Да, всё это заманчиво. Но… После… Не сейчас… Сейчас мне нельзя особо далеко удаляться от Константинополя. Нельзя давать шанс и повод моим врагам. Нельзя ставить свою судьбу на кон, где она будет зависеть лишь от прихотей фортуны. Лучше синица в руке, чем журавль в небе. Лучше разгромить сельджуков здесь и сейчас, со славой вернуться в Константинополь, низвергнуть всех своих врагов, укрепить власть, а потом уж, придёт черёд и Фатимидов. Да и всего остального мира».

Жестом руки император остановил речь посла.

– Мы выслушали тебя. Теперь, запомни и передай Алп-Арслану, наш ответ. Мы выбираем войну! Лучше война, чем мир и союз с еретиком, отвергающим истинного Бога и Его сына Иисуса Христа! На это, мы никогда не пойдём! Война!

 

Глава восьмая

25 августа 1071 года византийцы начали атаку. Сельджуки, не принимая боя, отходили. Серьёзное беспокойство доставляли их отряды конных лучников, осыпающие стрелами медленно шествовавшую византийскую армию. Потери росли. Даже сам командующий левым флангом Никифор Вриенний получил три ранения, но остался в строю. Отряды половецких лучников вступали с вражескими стрелками в перестрелки, тяжёлая византийская кавалерия пыталась атаковать, но конные лучники врага, на своих маленьких, лохматых лошадках, легко уходили от преследования, а затем продолжали обстреливать византийское войско. Всё-таки, кое-где, врага удавалось догнать, и там вертелись ожесточённые схватки.

Император остановил своего коня, снял шлем, и оттёр с лица пот и пыль. Сумрачным взором оглядел он поле боя. Повсюду было одно и тоже – его войска теснили отходящего врага, но до полной победы было ещё далеко. «Сейчас бы ударить на них с тыла и окружить. Момент подходящий».

– Где же Тарханиот? Прибыл?

– Нет, повелитель. Не видать его.

– Почему отстал правый фланг? Пошлите гонца к Феодору Алиату, пусть подтянется. И пошлите приказ выступать де Бейлью.

И гонцы помчались на правый фланг, к командующему им Феодору Алиату и в дальнее ущелье, к Русселю де Бейлью.

Неподалёку от императора, какой-то священник, размахивал хоругвью, с изображением лика святого Георгия Победоносца.

– Святой Георгий, страх сарацин! Он поражает их зрение всякий раз, когда они видят его! Бей их, христиане! Постоим за веру нашу и за матерь-церковь!

Руссель де Бейль, поднявшись на скалистый утёс, внимательно наблюдал за битвой. Роберта Изиньи он отрядил встречать гонцов императора. Внешне, де Бейль, сложив руки на рукояти упёртого в землю меча, казался спокойным, но червяк сомнения, не видимый окружающим, терзал его душу.

– Самое время нам ударить по неверным! – подав своё тело вперёд, громко прокричал фламандский граф Гизильберт фон Горн. – Чего мы медлим, де Бейль?

Руссель поморщился.

– Ждём гонцов императора.

– Зачем нам гонцы? Ты что, не видишь, что момент более чем благоприятный?! Если мы ударим сейчас, то мы сомнём неверных! Давай, не медли, веди нас в бой!

– У меня приказ императора – ждать. И только по его сигналу…

– А-а-а, чтоб тебя! Я сам отправлюсь к императору, и укажу ему на его ошибку! И я, привезу тебе его приказ о наступлении!

Де Бейль обернулся, и прищурив глаза, сказал:

– Давай, поезжай. Я буду ждать.

Граф фон Горн принялся спускаться в ущелье, и не видел, как де Бейль кивнул стоявшему поодаль одноглазому Бертрану Жиру.

– Проведи графа.

На выезде из ущелья Гизильберт фон Горн увидел перегородивший его отряд Роберта Изиньи. Самого Роберта не было видно, и до слуха Гизильберта долетел чей-то вскрик, мольба о пощаде, и звуки борьбы.

– Что здесь у вас происходит? – спросил граф, направив коня за груду камней. То, что он там увидел, заставило его пошатнуться в седле. Обнажив в оскале зубы, с окровавленным ножом в руке, на него смотрел Роберт Изиньи. Рядом с ним, дёргая ногами в предсмертных судоргах, булькая кровью из перерезанного горла, лежало чьё-то тело. А дальше, уже застывшие, тела ещё двоих. По доспехам, по штандарту на валяющемся на земле копье, по стиснутому в руке пергаментному свитку с печатью, де Горн понял, что это гонцы императора.

– Какого чёрта?! – успел воскликнуть граф до того, как Бертран Жиру, подойдя сзади, ударил его мечом.

– Бей их! – и наёмники набросились на рыцарей и оруженосцев уже свалившегося с седла графа, и быстро их перебили.

– Где-то, так – ухмыляясь, промолвил Роберт Изиньи, пряча нож за голенище сапога.

 

Глава девятая

Не знал император, выступая из Манцикерта навстречу врагу, что среди его военачальников зреет заговор. И нити этого заговора, широко опутав многих, тянуться вплоть до Константинополя и до Вифинии, где пребывал в ссылке Иоанн Дука.

Не знал император, что Иосиф Тарханиот, отправленный в обход с большей частью войска, едва столкнувшись с передовыми разъездами сельджуков, повернул свою армию назад, подальше от Манцикерта и битвы.

Не знал, что подкупленный Андроннком Дукой Руссель де Бейль, не собирается выступать, а вскоре и вовсе увёл своих наёмников из ущелья.

Не знал, что несмотря на всё это, главные его беды и горести, ещё впереди.

Но, как-бы то ни было, к вечеру 25 августа, ведомое им войско оттеснило сельджуков, и даже заняло их лагерь. Усталые от жары и жажды, от крови и смертей, от постоянного ощущения опасности воины, без сил валились прямо тут, на окровавленные, разогретые на солнце камни, на скудную, вытоптанную ногами и копытами траву, и засыпали. Завтра предстоит новый тяжёлый день, завтра снова в бой, завтра снова кровь и смерть.

Роман Диоген, не снимая доспехов, повалился на расстеленную для него в шатре широкую кровать, пачкая и рвя железом, тончайшие шёлковые простыни.

– Где Тарханиот? Где де Бейль?

– Неизвестно, повелитель. Гонцы, посланные к ним, не возвращались.

– Пошлите ещё! Посылайте, посылайте гонцов, одного за другим! Как Вриенний?

– Раны его не опасны, повелитель, хотя он и потерял много крови.

Император закрыл болевшие от напряжения, от солнца и пыли глаза. Но едва он уснул, как к нему в шатёр вбежал Никифор Вотаниат.

– Измена, повелитель! Измена!

– Что? Турки? Что случилось?

– Измена! Все наши огузы и половцы, перешли на сторону к единоплеменным с ними сельджукам. Все! Мы практически остались без лёгкой конницы и потеряли всех своих конных лучников.

Диоген застонал, и повалился на кровать.

«Измена… Измена… Неужели это всё… Неужели, конец?».

На рассвете 26 августа, осыпая византийцев градом стрел, в атаку перешли сельджуки.

Весь день византийцы, держась стойко, отбивали натиск врага, иногда переходя в контратаки. Но турки, постепенно, тесня понесшие наибольший урон фланги византийского войска, всё более охватывали центр, где сражался сам император.

В резерве у Диогена ещё была лучшая часть византийского войска – тяжело вооружённые и оснащённые катафракты, набранные в Константинополе из представителей младших отпрысков высшей родовитой знати. Выказывая доверие, император поручил командование ими Андронику Дуке, сыну своего злейшего врага Иоанна Дуки. Им то, катафрактам, казалось, сам Бог велел, не щадить своих жизней, и костьми лечь во славу империи, защищая свои дома, громить врага, отстаивая всё то, что им дорого.

– Сейчас ударят катафракты, и мы сомнём сельджуков! Стойте твёрдо, воины! С нами Бог и Святая София!

Но Андроник Дука, получив приказ Диогена об атаке, вскричал:

– Император погиб! Всё кончено! Отходим! Надо спасти хоть часть войска! Оно ещё пригодиться нашей империи!

Почти все катафракты повернули своих коней, и последовали за Андроником Дукой, увлекая за собою немногих сомневающихся и рвавшихся в битву. Оборачиваясь в сёдлах, большинство из них, кидали злобные, ехидные усмешки туда, где в клубах пыли, в шуме, грохоте и криках сражения, ещё сражался, с остатками своей армии, император Роман Диоген.

Опытный стратег, хороший полководец и бесстрашный воин, он долго глядел вслед удаляющимся катафрактам.

– Всё кончено… Всё… Осталось только умереть. С Богом в душе, умирать легко. За мной, воины! За мной, кому честь дорога! Умрём во славу Святой Софии! С нами Бог! Бей их!

Долго ещё император, сплотив вокруг себя призирающую смерть и бесстрашную варяжскую гвардию, тех воинов, которые честь и достоинство, ставили выше позора и бегства, сопротивлялся окружившим их со всех сторон врагам. Никифор Вриенний, собрав остатки своего разгромленного левого фланга, пытался пробиться к нему.

Несмотря на безнадёжное положение, битва не затихала. Под императором пал пронзённый стрелами конь. Вражеский удар расколол шлем, и кровь залила лицо. Копьё пробило ему руку, и он уже не мог держать меч.

Вот как описывает битву очевидец Михаил Атталиат: «Это было как землетрясение: крик, волнение, страх, тучи пыли и орды турок вокруг нас. Это было трагическое зрелище, более скорбную картину трудно даже измыслить. Можно ли представить себе более несчастные обстоятельства, нежели обращение в бегство огромной имперской армии, совершенно беззащитное состояние императора… и осознание того, что сама империя находится на грани распада?».

К исходу дня 26 августа, когда пал последний воин Византии, битва затихла.

 

Глава десятая

– Клянусь именем Аллаха – это император ромеев! – туркменский сотник Сазак, представил султану едва стоящего на ногах, грязного и окровавленного связанного византийца, в доспехах простого воина. Сазак сражался против него, видел, с каким почтением все относились к этому греку, защищая и прикрывая его, и едва битва стихла, извлёк его из-под груды тел, к превеликой радости убедившись, что тот жив.

– И это император ромеев? – сын султана Малик, призрительно усмехнулся.

Алп-Арслан, ничего не говоря, смотрел на пленника, поглаживая свои длинные, спускающиеся до пояса усы.

– Пригласите дженаба (вежливый титул наподобие «превосходительства») Ардашира. Пусть взглянет на этого ромея, – промолвил султан сельджуков.

Перс, который был главой посольства к императору Византии, низко и учтиво кланяясь, вошёл в шатёр султана. Услышав, что от него требуют, Ардашир долго вглядывался в это бледное, измождённое лицо, пытаясь узреть в нём величественные черты великого императора ромеев.

– Да, повелитель, я узнаю его, это император Византии.

Но султану и этого было мало, и он велел привести пленённых византийских военачальников.

Горем и скорбью зашлись их сердца, когда они увидели божественного императора Византии, в таком жалком положении. Им не надо было и ничего говорить. По их реакции, Алп-Арслан понял, что перед ним, действительно Роман Диоген, император Византии.

Алп-Арслан отошёл. Теперь, по обычаю, император Византии, как побеждённый, должен был поцеловать землю перед его туфлями. И Роману Диогену, пришлось испить эту горестную чашу унижения до дна. Плохо понимающий, что происходит вокруг, с кружащейся от потери крови и голода головой, подталкиваемый сановниками султана, от склонился, и коснулся губами земли. А султан, как победитель, поставил ему на шею свою ногу.

После, он улыбнулся, помог Диогену подняться и широко раскинул руки.

– Забудем, что было! Будь моим гостем!

Сановники бережно усадили императора на ковёр перед султаном, и протянули ему кубок, доверху наполненный ледяной водой, который Роман Диоген с жадностью выпил. Его увели в другой шатёр, где слуги осторожно раздели его, обмыли тело и перевязали раны. Потом его положили отдыхать. А когда он проснулся, вежливо пригласили к султану на ужин.

Алп-Арслан был само дружелюбие и учтивость.

– Я не хотел воевать с тобой. И, забудем, что произошло. Ты помнишь, что говорили тебе мои послы? Так вот, моё предложение всё ещё в силе! Давай заключим союз и станем друзьями! Вместе, мы сокрушим и низвергнем наших врагов! Вместе, мы сила! Вместе, мы заставим весь мир бояться нас!

Теперь, когда у Византии не было армии, он мог выдвинуть и более жёсткие условия мира. Неделю провёл Роман Диоген в «гостях» у Алп-Арслана, пока они, за «дружеским» столом, не выработали его условия.

Султан был милостив и искренен, он действительно не хотел воевать с Византией, и желал жить с нею в союзе и дружбе. Империя должна была уступить сельджукам Армению, Антиохию, Эдессу и Иераполь Сирийский. А в качестве выкупа, Алп-Арслан запросил 10 миллионов золотых монет.

Диоген усмехнулся.

– При всём моём желании, я не могу собрать такую сумму. Ты забрал у меня весь обоз, всю мою воинскую казну, а в Константинополе, в сундуках, только одни мыши. Казна империи пуста.

Алп-Арслан погладил свои роскошные усы и склонившись, посоветовался с сановниками из Багдада.

– Хорошо. Тогда полтора миллиона золотых монет, и по 360 тысяч ежегодно.

Роман Диоген был вынужден согласиться на эту сумму, и на все остальные условия Алп-Арслана.

– Тебе надо быстрее воротиться домой, пока кто-нибудь, в Константинополе, не отобрал у тебя трон, – склонившись к Диогену, тихо промолвил султан.

Диоген нахмурился, гневно сжал кулаки, видя перед глазами лица своих врагов из семейства Дука.

– Я помогу тебе в этом.

Дружелюбный Алп-Арслан сам прводил императора Византии первую часть пути, а потом, в сопровождение, дал ему в эскорт двух эмиров и сотню своих луших туркменских воинов.

 

Глава одиннадцатая

В Константинополе, весть о разгроме под Манцикертой, вызвала шок. В апреле, нормандцы Роберта Гвискара захватили Бари, что положило конец пятисотлетнему существованию владений Византии в Италии, и вот теперь… По городу усиленно распускались слухи, что император убит, всё войско уничтожено, и что сельджуки, идут сюда. Тут ещё венгры короля Шаламона и его двоюродного брата Гезы, князя Нитранского, взяли Белград, и угрожали империи с севера. Шок в Константинополе, сменился паникой.

Во Влахернском дворце, деятельно суетился, всем распоряжаясь, примчавшийся из ссылки Иоанн Дука. Прибыл со своими катафрактами и его сын Андроник. И тогда Иоанн, разделив войско сына надвое, послал одну его часть во главе с Андроником арестовать императрицу Евдокию, а вторая, по наущению самого Иоанна, в соборе Святой Софии, провозгласила императором его племянника Михаила, старшего сына Константина X.

Михаил, под именем Михаила VII, взошёл на трон Византийской империи, и позволил своему дяде Иоанну, постричь и сослать в монастырь свою мать Евдокию.

Но не успело семейство Дука, получше умаститься на троне, как пришла тревожная весть – возвращается Роман Диоген!

Спешно был вызван в Константинополь Рожер Криспин, и Михаил VII, поручил ему, формировать новую армию из франкских наёмников. Щедрыми подачками удалось умилостивить Никифора Вриенния, и дав ему пост дукса Болгарии, отправить туда, против венгров и для подавления восстаний на местах.

Роман Диоген, собрав всех, кого мог собрать, шёл на Константинополь, желая не императорской короны, нет, хватит, а только лишь отомстить подлому семейству Дуков, за их предательство и вероломство. Огнём горели его глаза, когда он, в своём воображении, видел их распятыми, униженными и уничтоженными.

– Да свершиться воля твоя, Господи! Дай мне силы, свершить задуманное! Дай мне отомстить, за те тысячи воинов, которых они предали и которые полегли под Манцикертой!

Но видимо воинская удача целиком и полностью отвернулась от Романа Диогена. Потерпев несколько поражений, он заперся в киликийской (Киликия – юго-восточная часть Малой Азии) крепости Адане, где его, в апреле 1072 года, осадил Андроник Дука.

Император Михаил VII, отправил Андронику письмо, написанное под диктовку Иоанна Дуки.

«Передай Диогену, что если он отречётся от престола, откажется от всех притязаний на власть и пострижётся в монахи, я прощаю его и обещаю ему жизнь». Слово императора, подтвердили, скрепя письмо своими печатями и три митрополита.

Сломленный и обессиленный Роман Диоген, оставленный практически всеми кому доверял, поверил врагам и сдался, в надежде на их милость.

По началу, в пути до Константинополя, с ним обращались хорошо. Правда стража не спускала с него глаз, и даже по нужде, бывший император Византии, был вынужден ходить под конвоем. Но одной тёмной ночью, когда слуги и немногочисленные сторонники Диогена, были отвлечены или чем-то заняты, дождавшись, когда он останется один, его схватили, повалили на пол, и придавив щитом, начали ослеплять, выкалывая глаза. За неимением палача и инструментов, казнь проводил особо доверенный человек семейства Дука, добела раскалив на огне железный шест от палатки.

Физически сильный Роман Диоген катался по полу, пытаясь скинуть схвативших его людей, ужом вползая под придавивший его щит, пряча голову.

Но силы были не равны, и четыре раза, раскалённое железо, погружалось ему в глазницы. И напрасно, корчась от дикой боли, он кричал своим мучителям:

– Всё! Всё! Хватит! Глаза мои вытекли! Нет у меня больше глаз!

На следующие утро, по приказу Андроника Дуки, под скорбный плач слуг Диогена, и под торжествующие усмешки и крики его врагов, бывшего императора водрузили на полудохлого осла, и в таком виде, страшного, окровавленного, с гноящимися ранами вместо глаз, голого, со связанными за спиной руками, повезли дальше. Лицо Диогена, искажённое от боли, страданий и ран ужасно распухло, в пустых глазницах копошились мухи и гнус, и он не мог их даже согнать. И только крича, плача, он мотал головой, пытаясь избавиться от мучений.

Андроник Дука, велев остановить кортеж, приблизившись к Диогену настолько, чтобы избегнуть исходившего от его тела зловония, улыбаясь, сказал:

– Эй, ты, червь, письмо тебе, от Михаила Пселла. Держи, прочтёшь. А-а-а, да ты не можешь! А что стало с твоими глазами? Ты их потерял, ай, ай, ай, какая жалость! Ну, так и быть, я сам прочту тебе его. Слушай: «Поздравляю тебя, Роман Диоген, ведь потеря глаз, явный знак того, что Всевышний избрал тебя достойным горнего зрения».

Собрав в кулак остатки своей гордости и достоинства, нахмурившись, выслушав Диоген ехидное письмо от своего давнего врага.

– Не я, так Всевышний, отомстит всем вам, моим мучителям! Я прощаю своих врагов, но проклинаю изменников, клятвопреступников, своих палачей и мучитилей! Горе падёт на ваши головы! Кара небесная повергнет вас, за все мои страдания и мучения! Да свершится воля твоя, Господи!

Роман Диоген продолжал кричать даже тогда, когда воины Андроника скинули его на землю, и принялись избивать древками копий, щитами и ногами.

Он кричал, потом хрипел, после замолк. Его снова водрузили на осла, и так как он не мог сидеть, привязали к хребту животины, и повлекли дальше.

Не выдержав мучений, бывший император Византийской империи Роман Диоген умер 4 августа 1072 года.

 

Глава первая

Роберт умел заряжать всех собственной энергией и энтузиазмом. И не успели ещё воины остыть, насладиться вкусом победы от падения неприступного Бари, как он тут же велел готовиться к новому походу, на Палермо.

– На Палермо!

– Дадим просраться сарацинам!

– Город богатый! Трофеев вдоволь!

– Всё будет наше!

– Вперёд, на Палермо!

В конце июля – начале августа 1071 года, нормандское войско, из гавани Отранто, на 58, полностью снаряжённых кораблях, отправилось к берегам Сицилии.

Рожер поджидал Роберта в Мессине, где он быстро заготавливал всё необходимое, для тяжёлого похода. А то, что он будет не лёгок, братья не сомневались. Они, семь лет назад, уже обожглись под стенами Палермо, и не хотели повторять прошлых ошибок. За эти годы, многочисленные агенты и лазутчики, разведали всё, что можно было о Палермо, о составе и численности гарнизона, об удобных местах для высадки десанта и лагерей, для размещения воинов. Все эти сведения стекались к Рожеру, который обладал цепкой памятью, намертво запоминая всё.

– Ты слашал о Катании? – ошеломил Рожер вопросом старшего брата, не имеющего иных побуждений окромя взятия Палермо.

– Город, некогда бывший во владении Ибн ат-Тимнаха?

– Да.

– Зачем он тебе?

– Нужен! Вся Сицилия должна быть нашей, Роберт! Вся! Независимо от того, кто владеет землёй и городами, наши враги или наши союзники. Мы можем по-доброму относиться к арабам, не запрещать им поклоняться их богу, можем давать им землю, и пусть они живут, как захотят, но только в качестве наших вассалов. И никак иначе! А Катания, крупный мусульманский город, который вроде бы является нашим союзником, но правители которого, никому неподвластны, и ведут собственную политику. А этого, чтобы у нас под боком, был независимый мусульманский город, допустить нельзя. Никак нельзя!

Роберт, сидел задумавшись, дивясь мудрости младшего брата.

Польщённый Рожер зарделся словно красна девица, скромно опустив глаза, сказал:

– Это всё Серло, его слова. Есть у него один друг, сарацин Ибрагим, и вот Серло, пользуется его умом.

Роберт тряхнул головой:

– Быть посему! Идём на Катанию!

И он рывком встал, уже сразу же готовый вскочить в седло, и отправиться покорять новые земли.

– Погоди, Роберт, есть у меня одна мыслишка, как взять город быстро и без долгой осады. Слушай…

 

Глава вторая

Из Мессины, корабли нормандцев спустились к югу, и минуя находящуюся под властью арабов Таормину, подошли к Катании.

Древняя Катания, основанная ещё в 729 году до нашей эры греками, выходцами из эвбейского города Халкида, повидала многое. Дважды, в V веке до нашей эры, Катанию захватывали тираны из ближайших Сиракуз, а её жителей, всех, изгоняли или продавали в рабство. В 263 году до нашей эры, в ходе первой Пунической войны, Катания была захвачена римлянами, и вплоть до V века, находилась под властью Рима. Побывали в его стенах остготы, потом городом завладела Византия, а после неё, пришли арабы. И вот уже более двухсот лет Катания находилась под властью мусульманских эмиров.

Вечерело, когда три нормандских корабля подошли к гавани Катании. От одного из них отделилась лодка, и вскоре Рожер Отвиль, и с ним только два рыцаря, стояли на берегу.

Во дворце эмира быстро собрался городской совет, чтобы обсудить нежданное появление нормандцев.

Солнце клонилось уже к закату, когда к всё ещё ожидающему на берегу Рожеру, подошла делегация из лучших людей города и наиболее значительных сановников эмира.

– Что угодно вашей милости? – раболепно кланаясь, опустив голову, спросил советник и писец эмира.

– Это флот моего брата, герцога Апулии Роберта Отвиля…

Делегация Катании отвесила поклон, услышав имя могущественного герцога.

– Мы шли на Мальту, но шторм немного потрепал нас, и теперь мы просим разрешения зайти в гавань вашего города, чтобы починить корабли, пополнить запасы пресной воды и еды.

Среди катанцев начались горячие споры и обсуждения. Послали гонца с вестью и к эмиру.

Рожер терпеливо ждал, лениво прохаживаясь по бережку, бряцая железом доспехов.

Советник и писец эмира, всё также кланяясь, подошёл к Рожеру.

– Его милость эмир Катании, милостиво разрешает кораблям доблестного герцога Роберта, войти в гавань. Но никто из ваших воинов, не должен ступать на берег. Всё, что вам необходимо, мы пришлём сами.

Рожеру только того и надо было, и он поблагодарив дружелюбных союзников-катанцев, сел в лодку, и отправился на корабль.

Уже поздней ночью, в гавань города, втянулись все три нормандских корабля.

Рожер, снова отправился на берег, но уже в сопровождении десятка воинов.

– Мой брат, шлёт дары эмиру Катании, нашему доброму союзнику, и вот серебро, за продукты питания, воду, и лес, для ремонта кораблей.

Делегация катанцев, расположившаяся в доме начальника порта, алчно взирала на дары и мешки с серебром. Плата, с лихвой покрывала их затраты. И они, повозмущавшись и поворчав, всё-таки закрыли глаза на то, как от кораблей отошли ещё две лодки, с плотниками, для выбора леса. И уже почти не протестовали, когда на берегу появился большой отряд нормандцев, якобы больных, истощённых в плаванье. Им разрешили разбить лагерь на берегу и попастистись на травке.

Когда катанцы опомнились, было уже поздно.

Отряд, раннее, тайно, проникнувший в город, атаковал дворец эмира.

Нормандцы на берегу, быстро сбили городскую стражу и захватили гавань. Десяток лодок, с сотнями воинов, устремились от кораблей к берегу. У городских стен появилась остальная армия и пошла на штурм.

Катанцы сражались доблестно. Четыре дня и ночи, не затихая, на узких улочках города шли ожесточённые бои. Схлестнувшись, недавние союзники, беспощадно резали друг друга. Начались пожары, город был завален трупами. Но на исходе пятого дня, Катания сдалась.

Рожер был доволен, и теперь ничто не отвлекало Роберта от главного – взятия Палермо. Укрепив Катанию, оставив в городе сильный гарнизон, Роберт, возглавил флот и повёл его к Палермо, а Рожер, с остальным войском, пошёл по суше, через всю Сицилию, с востока на запад.

 

Глава третья

Во второй половине августа 1071 года нормандская армия подошла к Палермо.

Город являлся одним из крупнейших торговых и культурных центров всего мусульманского мира. Каир превосходил его размерами, Кордова затмевала его величием, но по красоте окружающего его ландшафта, приятности климата и разнообразию всевозможных удовольствий, составляющих идеал арабской «сладкой жизни», с Палермо не мог сравниваться ни один другой город. Разнообразие товаров со всего света на бессчётных рынках, лавки менял, улицы искусных мастеров и ремесленников, одна из первых в Европе фабрик по производству бумаги, три сотни великолепных мечетей, сады и фонтаны, парки с бегущими ручьями, роскошные дворцы знати и богатых горожан, 250 тысяч жителей, заполняющих его площади и улицы, всё это, можно было найти и увидеть только в Палермо.

– Вот мы и пришли, – сказал Рожер и с ходу повёл воинов на штурм небольшого замка Яхья, стоявшего в устье реки Орето и прикрывающего Палермо с востока. В считанные мгновенья нормандцы взобрались на стены, и гарнизон замка, потеряв 15 человек убитыми, капитулировал.

Переименовав замок Яхья в крепость святого Иоанна, Рожер повелел разбить лагерь в его окрестностях. В этих местах распологались богатые дворцы и увеселительные заведения, здесь, среди тенистых апельсиновых рощ, в неге и уюте, знать Палермо предпочитала отдыхать, после жары и шума столицы, и всё это, так разительно отличалось, от того холма, кишащего тарантулами, на котором они распологались семь лет назад, что нормандцы, раскрыв от восхищения рты, взирали на это великолепие.

По укоренившейся привычке, они быстро поделили всё, отдав дворцы и фруктовые сады самым знатным, но даже простые рыцари и воины, от множества захваченной добычи, были одарены по-королевски.

Флот Роберта вошёл в устье Орето, и отсюда, высылая дозорные суда, они зорко следили за гаванью города, препятствуя всяческим сообщениям с внешним миром. А армия, по огромной дуге охватывая город, начала окружать его с суши.

Сарацины в Палермо долго ждали этой решительной схватки, и отлично подготовились, укрепив оборону своего города, вдоволь запаслись продуктами питания и были полны мужества и решительного отчаяния.

– Нет надежды на победу…

– Это так, но от нашего мужества, зависит всё будущее ислама в Сицилии!

– Аллах не оставит нас!

– Да! Мы будем сражаться даже не за Палермо, не за свои дома, ни за своих жён и детей, а во славу пророка! Будем сражаться, не щадя своих жизней!

– И когда мы падём, неужели Аллах не вознаградит нас пребыванием в раю, где прекрасные гурии…

– Во славу Аллаха!

– Смерть неверным собакам!

– Смерть!

– Смерть!

Они сражались мужественно, постоянно, открывая ворота, совершали вылазки, и когда набегали нормандцы, вступали с ними в ближний бой, а лучники со стен, расстреливали врагов.

После одной из таких схваток, Роберт устало покачивался в седле, опустив вниз руку с окровавленным по самый эфес мечом, когда к нему подошёл Ансальдо ди Патти.

– Ваша милость герцог, флот из Туниса идёт в Палермо, и из самого города, готовы выйти корабли, чтобы встретить их.

Роберт поморщился.

– Позови Рожера, и собери всех, в моём дворце.

– Будет исполнено, ваша милость герцог.

 

Глава четвёртая

Недавно сюда прибыла Сишельгаита с детьми, и коварная по натуре, шептала мужу:

– Рожер стал очень опасен. Он забрал много власти. Все здесь, на Сицилии, говорят только о нём, и никогда не упоминают твоего имени. Он горд, и хочет заполучить все твои владения. Избавься от него! Пока он, не убил тебя!

Роберт отмахивался.

– Глупости. Мой брат, верен и предан мне, прошлое забыто, и никогда, слышишь, никогда, не поднимет он свой меч на меня.

– Глупец! Подумай о детях! Если даже ты и прав, и Рожер никогда не пойдёт войной против тебя, то, наши дети… Как только тебя не станет, этот ужасный Рожер, убьёт их! О, горе мне, горе! Несчастья свалились на мою голову! О, мои бедные детки! О, бедная я! Бедная!

После победы у Бари, все увидели, что Рожер разбирается в тактике морских сражений, и флот следует доверить ему, но Роберт, подумав немного, сказал:

– Вместе поведём корабли в сражение!

– О, нет! – Вильгельм Отвиль вскочил со своего места. – Если, вдруг, случиться несчастье, и вас обоих не станет, кто же тогда, поведёт наших воинов на Палермо? Кто, возглавит их? Кто продолжит все наши начинания?

– Ты!

– Я? – от удивления, Вильгельм сел обратно, переваривая услышанное.

Все собравшиеся на берегу и на кораблях, истово помолились, приняли Святое Причастие, и флот, под напутственные крики, отправился навстречу врагу.

– Вот они!

Арабский флот из Туниса, прекрасный в своей мощи, расцвеченный ярким солнцем, прижимаясь к берегу, шёл к Палермо.

– Вперёд!

Нормандские корабли, дробя воду быстрыми ударами вёсел, устремились в атаку.

– Лучники! – и тучи стрел, с обеих сторон, обрушились на корабли.

Африканские корабли были лучше защищены от стрел и копий, благодаря натянутым полотнищам из красного войлока.

Роберт едва успел поднять щит, в который тут же впилось несколько стрел. На палубе захрипели и застонали раненные. Толкнув Роберта в спину, упал Райнольд из Симулы, которому стрела вонзилась в плечо. Его брат Кустинобард, склонился над телом.

– Хвала небесам, ты жив, Райнольд!

– Помоги мне, брат… Вытащи эту чёртову стрелу!

– Ты истечёшь кровью. После… Я извлеку её, на берегу.

– Но я хочу сражаться! – выкрикнул Райнольд, силясь подняться, но со стоном валясь на палубу.

Роберт крепко выругался. У него было несколько захваченных у Бари громоздких дромонов, но не было мастеров, могущих запускать греческий огонь. Все пленные греки, предпочли смерть, не выдав тайны.

– Огонь! Огонь! Разводи огонь! Обматывай стрелы паклей!

Но это было долгое дело. А из гавани Палермо, к месту битвы, уже летели корабли сарацин.

– Ах ты, в господа бога, душу, мать! Разворачивай! Повертай корабли!

 

Глава пятая

Несколько кораблей Рожера, удачным манёвром уйдя от смертельного обстрела, навалились на концевые корабли тунисцев. Великолепным таранным ударом, был пробит борт самого большого из них. На палубы остальных, страшно крича и завывая, ринулись нормандцы.

Роберту удалось развернуть свои корабли навстречу палермианцам, и раскинув руки, он дал сигнал растянуться судам в линию, и атаковать врага.

– С нами Бог! Отправим этих псов, на корм рыбам!

Зажжённые стрелы, обрушились на корабли палермианцев. Первый удар, когда в туче брызг, со страшным грохотом и разноглосыми криками, суда столкнулись, был страшен. Высоко к небесам, взлетел шум битвы, стоны раненных, последние мольбы умирающих. Истошно, поднимая вверх руки, кричали тонущие. Священник, воздев над головой крест, громко читал молитвы. С именем Аллаха на устах, кидались в кровавую сечу мусульмане.

А Рожер продолжал теснить, сбившиеся в кучу, корабли африканцев. Яростная, смертельная схватка… Палубы судов пропитались кровью, и были завалены телами павших. Сотни тел, плавали в море. Рожер, перепрыгнул на палубу вражеского судна, и двумя ударами топора, убил кинувшегося на него сарацина.

– За мной! Бей их!

На корабль Роберта, сжав его бортами, навалились два вражеских корабля, и на палубу, полезли сарацины. Райнольд из Симулы, прижатый братом к мачте, одной рукой, как мог, отбивался от врага. Лучники из школы Гвилима Спайка, собравшись на корме, без промаха посылали в цель стрелу за стрелой. С десяток воинов, прикрывали их щитами. Роберт, с копьём в левой руке и с мечом в правой, огромными скачками носился по палубе, своими могучими и страшными ударами сея панику среди неприятеля. Телохранители, едва поспевали за ним, отбивая летящие со всех сторон удары.

– Руби их! Круши! Ютч-хей-саа-саа! – выкрикивал Роберт старинный боевой клич викингов.

И от этого крика, от одного только вида этого, залитого кровью великана, стыла кровь в жилах у мужественных палермианцев, и они предпочитали отступать перед ним.

Под натиском Рожера, тунисцы отступали, правя к берегу, натыкаясь на подводные скалы, садясь на мели, выбрасывась, кому повезло, на сушу.

Рожер, утирая с лица кровь и пот, оглядел место битвы. Четыре корабля тонули, из них два, его. Три африканских корабля, разбило о скалы. Ещё два, чернели на мелях. И два, приткнувшись к берегу, спешно покидались своими командами. Только одному тунисскому кораблю, посчастливилось вырваться, и быстро мелькая вёслами, он уходил в море.

Рожер приказал сигналом трубы остановить кинувшуюся за ним погоню, и переступив через тело убитого норманна (вглядываясь в его лицо он не мог узнать кто это), он крикнул:

– Тела убитых, за борт! Идём на помощь Роберту!

Только начавшаяся ночь разъединила враждующие флоты, под покровом которой, палермианцы, со всей скоростью, на которую были способны уставшие до смерти гребцы, кинулись обратно в родимую гавань.

Рожер приказал подгрести поближе к кораблю Гвискара.

– Этого мало, Роберт! Надо полностью уничтожить их флот! Идём за ними!

Роберт жутко устал. «Ведь уже не мальчик, подумать, так мне уже пятьдесят пять лет», но он, ни за что, даже самому себе, никогда бы не признался, что в чём-то уступает сорокалетнему Рожеру.

– Давай, брат! Дадим им жару! – с мальчишеским азартом воскликнул Роберт.

Палермианцы, взамен цепи захваченной семь лет назад пизанцами, перегородили вход в гавань новой, но сейчас она была опущена, пропуская свои корабли.

Нормандцы возпользовались этим, и не успели палермианцы поднять её, как их корабли, под обстрелом из двух строжевых башен, ворвались в гавань. В темноте, виднелись приткнувшиеся к причалам корабли.

– Пошли! – и лодки с самыми отчаянными смельчаками, ринулись вперёд.

Суматоха, крики, паника, но им удалось добраться до цели, и тёмную ночь, озарили вспыхнувшие корабли палермианцев. Огонь перекинулся на гавань, пожирая портовые постройки, склады с товарами и амбары с продуктами, грозя хлынуть в город.

Воспользовавшись сумятицей, нормандцам, громко празднуя победу, полный разгром и уничтожение флота Палермо, удалось выйти из гавани, и на рассвете придти в устье реки Орето.

 

Глава шестая

Жаркое сицилийское лето, затем тёплая, благодатная осень, сменились зимними холодами, колючими, проинизывающими ветрами с моря, туманами и дождями.

Мелкий, надоедливый, моросящий дождь, шёл вот уже две недели. Мрачные, серые и тяжёлые тучи, день и ночь висели над землёй, скрыв солнце, луну и звёзды.

Роберт спрыгнул с седла, в расползающуюся под ногами жидкую грязь.

Гуго Фалок, сидел на корневище дерева со сломанной верхушкой, и накрывшись с головой овчиной, оселком точил меч. Мрачным взором он посмотрел на герцога. Его младший брат Герберт, склонившись под навесом, пытался раздуть угли затухающего костра. Поодаль, у оврага, под развесистым кустом, приткнулись Райнольд из Симулы и его брат Кустинобард.

– Что нам, снова торчать тут годами, как под Бари? А жить то, когда? Одна только война…

Гуго Фалоку повезло. В Катании он набрёл на богатый дом, и захватил там всё, что мог унести, а брат подгонял добытый там гарем, с очаровательными красавицами. И сейчас он хотел, не гнить здесь под дождём, а наслаждаться жизнью где-нибудь в Мессине, пить, гулять и веселиться, в объятих прекрасных женщин.

– Жизнь, это война. Война, это жизнь, – жёстко и мрачно отрезал Роберт, так как был не в духе. Тревожные вести пришли из Апулии. Роберту надолго, нельзя было покидать свои владения, ослабляя железную хватку, в которой он держал всех своих вассалов. Стоило ему только уйти на Сицилию, как в Апулии, медленно разгораясь, вновь начинался мятеж. И снова всё те же встали во главе его – Герман и Абеляр, Готфрид де Конверсано и Роберт де Монтескальозо, примкнувший к ним Пётр, граф Трани, со своим многочисленным семейством. Были сведения, что восставших тайно поддерживают Ричард Капуанский и Гизульф, князь Салерно.

– Паскудники! Р-р-р-раздалю, как клопов! – зло выкрикнул Роберт, когда узнал об этом. – Что твой братец, совсем ума лишился, крови захотел? – обрушился он на Сишельгаиту. – Падаль! Змея подколодная! Будет ему кровь! Захлебнётся он ею!

Надо было решать, срочно – вернуться в Италию, и вновь выпустить Палермо из своих рук, или же остаться здесь, рискуя своими владениями в Апулии и Калабрии.

Всё это время нормандцы не сидели без дела, одно за одним беря укрепления Палермо, медленно, но верно, приближаясь к стенам города. Уже были готовы две осадные башни, несколько таранов и длинные лестниц, ждали только мороза, который сковал бы землю, чтобы пойти на штурм.

Прибыл из Тройны, где прикрывал тылы армии под Палермо, встревоженный Серло Отвиль. С беспокойством переглядывались Вильгельм и Рожер Отвили. Ансальдо ди Патти, заламывая руки, что-то шепча, ходил из угла в угол. В углу, в тени, незаметный для всех, стоял Арисгот Поццуольский (г. Поццуоли, неподалёку от Неаполя. Во времна Др. Рима назывался Путеоли), один из лучших на Сицилии полководцев Рожера. Опустив головы, стояли сыновья покойного Готфрида – Роберт де Лорителло и Вильгельм ди Тироло.

Все они, ожидали решения Роберта. Как не крути, а последнее слово за ним. Как он скажет, так и будет. Уйдёт, и напрасны будут все их лишения и страдания, неотмщённой останется кровь сотен воинов, павших здесь, у стен Палермо, прахом пойдут все их желания и надежды. И захват Палермо, да и всей Сицилии, затянется ещё на долгие и долгие годы. Да и удасться ли им, без Роберта, сломать хребет мусульманам на острове? Что-то до этого, вот уже десять лет как, не получалось.

Громко топая, размашистыми шагами, в зал вошёл Роберт.

– Я, остаюсь! Серло, возвращайся в Тройну, ты нужен нам там. Вильгельм, тебе ехать домой, в Принчипато. Оттуда, прижми Гизульфа так, чтобы с этого ублюдка, дерьмо брызгнуло! Покажи ему, кто хозяин в Италии! Ди Патти, отправив гонцов с дарами в Капую, пусть скажут, что я хочу увидеться с Дренго. Многое нам с ним надо обсудить. Рожер, когда земля подмёрзнеть, ждать не будем, пойдём на штурм. Чтобы всё было готово. И как бы там не было, хоть все костьми здесь ляжем, но мы должны захватить Палермо! Должны!

На следующий день, гонец доставил новое тревожное известие – папа Александр II отправил своих послов в Константинополь.

– Для чего, с какой целью? Что, он хочет за моей спиной договориться с Византией? Зажать нас? – Роберт не верил, что посольство отправлено только для примирения разногласий в догмах христианской церкви, не верил, что папа просто выражает империи сочувствие, после разгрома при Манцикерте и предлагает Византии помощь всего западного христианского мира в борьбе против мусульман. Роберт подозревал своего сюзерена в коварстве. «Рим, Византия, Капуя и Салерно, сарацины в Палермо, ополчились на нас!». Было тревожно и угнетала неопределённость. «Надо срочно предпринять решительные шаги, чтобы разрушить козни врагов!».

 

Глава седьмая

Сразу после полуночи, ещё затемно, 5 января 1072 года, нормандцы пошли на штурм Палермо. Шёпот и тихий говор, кашель из охрипших глоток, лязг железа, шорох и топот тысяч ног, наполнили собой ночную темень.

Лучники и пращники шли первыми, и подойдя к стене, выстроившись, начали обстрел.

К сожалению, история не сохранила имени мужественного руководителя обороны Палермо, известно только, что гарнизон и жители города, были готовы к отражению штурма, нормандцам не удалось застать их врасплох, и начавшее розоветь в рассветной заре небо, озарили вспышки, и прочертили огненные дуги, метательных снарядов со стен города.

Под этим обоюдным обстрелом, и на землю, и на камни городской стены, пролилась первая кровь этого дня.

Греческие мастера подкатили поближе фрондиболы, катапульты, баллисты, и укрываясь за большими щитами, усилили обстрел города.

Надсадно дыша, пыхтя от натуги, упираясь, сотни воинов тянули, толкали, волокли к стенам, тараны и осадные башни.

Палермианцы, не стали ожидать, когда враг осмелиться атаковать стены, распахнули все девять ворот Аль-Касра (с араб. Крепость, между нынешними Палаццо Норманни и площадью Пьяцца Вильена), и ринулись вперёд. Их дружный, неожиданный натиск, смял ряды норманнов. Восторженный возглас вознёсся над полем боя, когда им удалось захватить одну из осадных башен, и столкнуть её в ров. Кровавая и отчаянная схватка завертелась возле большого, окованного бронзой тарана, где Рожеру удалось собрать вокруг себя несколько сотен воинов.

– Держаться! Не отступать! Бей их! Навались! Руби! Все, ко мне! – громогласный зов Рожера перкрикивал шум битвы, и нормандцы, оправившись от первого натиска врага, начали оказывать всё более возрастающее сопротивление.

Роберт, сидя в седле гнедого, белоногого скакуна, щуря глаза от бьющего солнца, глядел на битву у стен Палермо. Сарацинам удалось окружить отряд Рожера… Вот покачнувшись, упал его стяг… Но нет, спустя мгновение, он снова воспрянул, подбадривая воинов, зовя их на битву. Арисгот Поццуольский, собрав своих греков и лангобардов, пошёл на врага, силясь пробиться к Рожеру. Из ворот Палермо, прямо в гущу битвы, влетел ещё один отряд сарацин, и те совсем прижали отряд Рожера. Лучники и пращники, посылали свои смертоносные залпы, в этот кипящий страстями и инстинктами людской водоворот. Безжалостная смерть, не разбирала, кто перед ней, молодой или старый, опытный ветеран или впервые взявший в руки копьё новобранец, мусульманин или христианин, и убитые валились сотнями, устилая землю своими телами. Стонали, плакали, кричали, молили о помощи, бились в агонии раненные и изувеченные. И над всем этим, далеко оглашая окрестности, возносясь до небес, летели крики: – Христос! – Аллах акбар! (с араб. Аллах-величайший), – всё ещё сражающихся.

Разлетелась разрубленная голова Гуго де Бланфора. Сунулся ничком в траву Генрих де Пуа. Роберт Орбек, получив две стрелы в грудь, повалился навзничь. Копьё, вылетевшее из схватки, вонзилось в землю возле ног Рожера. Аббат Беренгер де Грантмесниль, в полном воинском облачении, прикрываясь иссечённым щитом, отбивался от троих, насевших на него сарацин. Позади него стоял, дрожащий от страха юный монашек, державший большое распятие, на котором развевалось Священное знамя святого Петра.

Нечеловеческими усилиями, на люти и ярости, идя по телам, по колено в крови, Рожеру удалось вырваться из окружения, и соединиться с Арисготом Поццуольским.

– Ты ранен, – иссушенными жаждой губами, весь потный, несмотря на мороз, сказал Арисгот.

Рожер оттёр с щеки кровь.

– Эта кровь, пролитая мною во славу Христа, зачтётся мне на небесах. Воины! Слушайте меня! Все наши деяния, наша пролитая кровь, наши смерти во славу истинной веры, зачтутся нам на небесах, в Царствии Небесном!

 

Глава восьмая

Вперёд, на врага, ринулась нормандская рыцарская кавалерия, ведомая Робертом! Сарацины бросились бежать, отступая к воротам, но командующий обороной Палермо, здраво оценив ситуацию, приказал закрыть все ворота Аль-Касры.

Началось избиение столпившихся у стен сарацин. Со стен города, мусульманские стрелки усилили обстрел, и в этой схватке, пало много достойных нормандских воинов.

Ободрённые победой, нормандцы потянули к одним из ворот таран, и расвномерными ударами, начали крушить их.

Дружными усилиями, с восторженными возгласами, поволокли к стене и оставшуюся осадную башню.

Но защитники города, продолжали оказывать мужественное сопротивление.

На таран, и на столпившихся возле него воинов, обружился град стрел, камней, горшков с кипящим маслом и горящей смолой. И один за одним, падали поражаемые стрелами те, кто тащил башню.

Роберт передал копьё с треснувшим древком оруженосцу, и снял с разгорячённой головы шлем.

Надо было что-то менять. На плечах разгромленного противника ворваться в крепость не удалось. Нереальными казались и попытки отсюда, забраться на стены Палермо. Он подозвал Ричарда ди Мотоллу.

– Передай Рожеру, пусть не ослабляет здесь натиск. А мы, зайдём с другой стороны. Скажи ему, что я верю в него… И что Палермо, будет нашим!

Обходным манёвром, прикрываясь холмами, Роберт привёл своё войско к стенам квартала Аль-Халеса (в совр. Палермо между площадью Пьяцца Вильена и морем). Защитники города, сосредоточив все свои усилия в Аль-Касре, оставили Аль-Халесу практически без воинов.

– Город сей, Бога враг, не ведает о почитании Господа, и правят им демоны! Воины! Враг надломлен, и если мы, будем действовать также храбро, мы возьмём его! Это будет трудно, но милостью Христа, мы сделаем это! Вперёд, на врага!

И его воины, под обстрелом, принялись тащить к кварталам Аль-Халесы семь огромных лестниц. Роберт сам, подставил своё могучее плечо, под одну из них.

Маркус Бриан, трясясь от страха, не дай Бог, Роберт потащит его за собой, но, показывая свою нужность и полезность, собрав вокруг себя всех монахов и священников, пел молитвы, благословляя идущих на штурм воинов.

Первый взобрался на стену Архифред, хороший воин из греков.

– Слава Христу! – успел прокричать он, отбиваясь от врагов, и тут же полетел вниз, пронзённый пятью копьями.

Но остальных это не остановило. Ругаясь, шепча молитвы Христу и Богородице, падая под ударами, они лезли вверх, шаг за шагом отвоёвывая покрытую кровью стену Палермо.

Когда стена Аль-Халесы была взята, усталые, но торжествующие нормандцы, начали бои в самом городе. Особенно отличились братья Гуго Фаллок и Герберт, Райнольд из Симулы и Кустинобард. Им удалось не заблудиться в узких и извилистых улочках незнакомого города, и выйти к воротам. И пока одни воины отбивались от врагов, другие разобрали завал, и открыли их (возле нынешней церкви Санта-Мария-дель-Спазимо).

С громкими криками: – С нами Христос! – нормандцы устремились в город.

До глубокой ночи продолжались ужасные бои на улицах Палермо, до тех пор, пока его последние защитники, и те из жителей кто успел, не заперлись в всё ещё неприступной Аль-Касре.

Новый город был взят, на утро предстоял штурм Старого города. Усталые нормандцы, валились на землю, и засыпали, прямо тут, посреди улочек Палермо.

А Роберт, Рожер, и остальные предводители нормандцев, всю ночь не сомкнули глаз, проверяя сторожевые посты и караулы, выставленные у стен цитадели Аль-Каср.

 

Глава девятая

Среди большинства мусульман, были здесь и христиане, в основном греки, присутствовали торговцы из Генуи и Пизы, и послы эмира Валенсии.

– Во имя Аллаха, мы должны продолжать борьбу с неверными!

– Аллах оставил нас, мы не можем больше сражаться.

– Убью, за такие слова!

– Мы можем откупиться, – прошептал на ухо Матео Джианоццо Доменику Годомару.

Тот, согласно кивнул головой.

– Завтра нормандцы ворвуться сюда, и не пощадят никого! Ни женщин, ни детей!

– Они разграбят всё наше имущество!

– Пока не поздно, надо договориться с ними.

– Палермо обречён… Я не вижу больше возможностей сопротивляться.

– Убью!

Тот, кто все эти пять месяцев, руководил обороной Палермо, вдохновляя её, кинулся вперёд, и вцепился в горло говорившего. Поднялась суматоха и паника. Она улеглась, только когда Матео Джианоццо убил его, ткнув за ухо, тонким, остроотточенным стилетом.

Слуга и телохранитель Доменика Годомара, бил и бил кинжалом в грудь, ещё одного противника сдачи города.

Сам Доменик Годомар, брезгливо поморщился от неприятных запахов и вида смерти, и поджал ноги, убирая их, от растекающейся по полу крови.

Богатый торговец Асим аль-Джерат, военачальник Бахир, ещё ряд знатных жителей города, встали со своих мест, и согласно промолвили:

– Решено, мы сдаём Палермо.

Ранним утром 6 января 1062 года ворота Аль-Касра распахнулись, и к нормандцам отправилась делегация палермианцев. По-восточному обычаю, они встали на колени и распростёрлись ниц. Полежав так, Асим аль-Джерат поднял голову.

– Милости просим, о, великий господин. Уповаем, на ваше милосердие.

Всё замерло, и нисколько мгновений, царила необычайная тишина. Казалось, что море прекратило свой бег, замер ветер, утихли в небесах птицы. А потом…

– Они сдаются!

– Слава Иисусу Христу!

– Палермо наш!

– Мы победили!

– Победа! Город наш!

Этот восторженный, тысячеголосый рёв, быстро разлетелся среди готовившихся к штурму, к крови и смерти нормандцев, достиг и лагеря за городскими стенами, где его подхватили раненые, обозники, проститутки и торговцы.

– Победа! Палермо наш! Господь дал нам победу!

И вся эта толпа, ломанулась в город, грабить, насиловать и убивать, в надежде на знатную добычу.

Роберт, улыбаясь, стоял, дожидаясь, когда смолкнут, эти восторженные вопли. Он помнил слова, которые ему говорили Рожер и Серло, и здесь, в Палермо, также как и раннее в Бари, проявил несвойственное ни ему, ни эпохе, в которой он жил, редкостное великодушие.

– Я принимаю ключи от Палермо, и объявляю этот город своей собственностью! Отныне, я беру его, под свою защиту и покровительство! Грабежей не будет! Без страха и боязни трудитесь, торгуйте, рыбачьте, растите виноградники, выращивайте пшеницу, лён, овёс, пасите скот, молитесь какому угодно богу, никто вас окрещивать не будет и не станет нарушать ваши законы и обычаи! Я сказал! Надеюсь, что отныне, мы будем жить с вами в дружбе. Взамен, я требую от Палермо, посильной, ежегодной дани. Какой, то мы после обсудим.

От недоверия раззявив рот, слушал Роберта Асим аль-Джерат, и все, кто был с ним. Недоумённо застыла толпа, рвавшаяся грабить город. Ворчали воины, которых лишали добычи и увесилений. Особенно расстроились работорговцы из Неаполя, надеявшиеся хорошо подзаработать в многолюдном Палермо. Культурные и образованные рабы из этого огромного города, на рынках стоили дорого. Они вложили большие деньги в предприятия Роберта, всю долгую осаду Бари снабжали его припасами, дали свои товары и корабли для похода на Палермо, и что получили? Какая тут прибыль? Дай Бог, чтобы Роберт хотя бы выплатил им то, что задолжал.

«Тьфу, чтоб тебе провалиться, на этом самом месте, зараза!», – сплюнул с досады работорговец Лука Пуёль. «Тогда, когда мы пришли сюда с пизанцами, всего две сотни рабов, дали мне такую прибыль, что… А тут… Чтоб тебе пропасть! А я-то думал, я надеялся, продать рабов, и прикупить себе тот хорошенький домик, на берегу озерца. Ах ты, чтоб тебя громом убило! Чтоб тебя разорвало!».

Ни Роберт, ни ликующий Рожер, ни мусульмане из Палермо, наверное не догадывались о всей важности заключённого только что соглашения. Для арабов Палермо, оно означало потерю независимости, но также эру порядка и мира, при твёрдом, но гуманном и благосклонном правлении нормандцев, которое они сами никогда бы не создали. В эту спокойную эру, торговые, культурные и научные дарования Палермо поощрялись и процветали, как никогда прежде. А для самих нормандцев, это соглашение стало краеугольным камнем в их новой политической философии, в скором времени, позволившим им построить государство, здесь, в Южной Италии и Сицилии. И которое, уже в следующем, XII веке, даст всему миру пример высокой культуры и просвещения, мудрости и широты взглядов, явит во всей красе свою мощь и силу, на зависть всей остальной Европы.

 

Глава десятая

Под седлом Роберта, великолепный, белый иноходец, горячий и возбуждённый, рвущий удила, дугой выгибающий свою прекрасную шею, потряхивая красивой головой. Мышцы играли под его шелковистой шкурой, ноздри раздувались, а в агатовых глазах блестел огонь.

Но повинуясь твёрдой руке седока, он покорно шёл вперёд, под звуки музыки и восторженные крики, лишь иногда прижимая уши и всхрапывая, когда возгласы раздавались особенно близко.

Рядом с Робертом, на таком же великолепном коне, убранном цветочными гирляндами, вся сбруя которого – из чистого золота, в белом платье из тончайшего атласа, сверкающего в скудных лучах январского солнца, его жена Сишельгаита.

Позади них, в развевающемся красном плаще за спиной, весело улыбающийся, с восторгом оглядывающийся кругом, Рожер Отвиль.

За ним, остальная нормандская знать.

Так, в январе 1072 года, проходила официальная и торжественная церемония вступления герцога Апулии, Калабрии и Сицилии Роберта Отвиля в его новые владения – город Палермо.

Прибыл сюда, когда Вильгельм Отвиль поприжал его, и брат Сишельгаиты, Гизульф, князь Салерно. Но Роберт не удостоил его ни словом, ни взглядом, и удручённый Гизульф, плёлся где-то в конце процессии.

Они проехали через весь город, и повсюду их встречали радостные крики принарядившихся горожан, благодарных за спасение своих жизней и за сохранение имущества. Любопытные, они вышли поглазеть на того, кого не остановили ни высокие стены их города, ни их численное превосходство, ни мужество защитников, на того, кто сумел совершить, казалось бы невероятное – покорить их. Горячо обсуждалась мусульманскими мужчинами высокая фигура Сишельгаиты, её мощная грудь, выпирающая из корсажа, расплетённые, длинные, белокурые волосы, её широкие бёдра, угадывающиеся в складках платья, и тонкие руки, затянутые в кожаные перчатки, держащие поводья.

Не в обычаях мусульман было так выставляться напоказ женщине, и жаркие споры не затихали.

– Тьфу! Он обещал чтить наши законы!

– Да, да, он нарушил наши обычаи!

– Ах, какова она, вы посмотрите!

– Да, хороша!

Асим аль-Джерат в восхищении поцокал языком, глаз не сводя с лица Сишельгаиты. «Как она прекрасна! Эта женщина, стала бы украшением моего гарема!».

С восторгом их встречала и немногочисленная община христиан. Ведь буквально вчера, христианский епископ (это был Маркус Бриан), освятил главную в городе Пятничную мечеть, превратив её в церковь в честь Успения Богородицы. Наиболее образованные, говорили остальным:

– Да, да, Пятничная мечеть, была раньше, нашей, христианской церковью!

– А мусульмане, осквернили её, и много веков, глумились над нашей верой, проводя в ней свои непотребства!

– Слава Иисусу Христу!

– Пресвятая Богородица, Матерь Божья, помилуй нас!

– Многие лета!

– Слався сей день, как наипрекраснейший день в моей жизни!

– Во славу Христа!

Только евреи Палермо, улыбаясь, прятали под этими улыбками настороженность, ожидая новых налогов и поборов.

У бывшей Пятничной мечети, а ныне церкви Успения Богородицы, процессия остановилась. Роберт, Сишельгаита, Рожер, их свиты и приближённые, проследовали вовнутрь, на торжественную мессу.

Откуда-то вытащили древнего и ветхого христианского архиепископа Палермо Никодима, который и отслужил здесь, первую за 240 сорок лет, литургию.

После службы, растроганный, прослезившийся Роберт, подошёл к Никодиму, принял от него Святое Причастие, поцеловал распятие и руку архиепископа.

Маркус Бриан прикусил губу. Рухнули его надежды, что он будет архиепископом Палермо.

После мессы, все направились в бывший дворец эмира, где уже были накрыты столы для торжественного пира.

Первую чашу пили во славу Христа. Вторую, за дарованную Господней волей победу. Третью, молча, за помин души павших воинов, погребённых под высоким курганом. Четвёртую, с велеречивыми здравицами, за Роберта. Пятую, за его прекрасную супругу Сишельгаиту и за его детей, желая им здоровья и долгих лет жизни.

Торжественный пир превратился в шумную и весёлую пьянку, когда говорили и кричали сразу все, не слушая собеседников. Где-то, на дальних столах, затянули старинную песню. Несколько воинов, на заплетающихся ногах бодали пол, пытаясь плясать. А два старых, седоусых норманна, раскрасневшиеся, до хрипоты спорили, чей конь лучше.

Роберт встал, высоко поднял в руке кубок, и терпеливо подождал, пока стихнет шум.

– Друзья, мои! Воины! Я поднимаю эту чашу, за моего брата Рожера! Не будь его, не было-бы и этой победы, и не сидели бы мы сейчас за этими столами, ликуя и празднуя! И я, герцог Апулии, Калабрии и Сицилии Роберт Отвиль, находясь в здравом уме, отныне даю тебе Рожер, титул Великого графа Сицилии. И отныне, весь этот остров, все его земли, как покорёнными нами, так и те, которые ещё предстоит завоевать, твои!

Сишельгаита, зашлась от ярости, побледнела, и едва не потеряла сознание от душившей её злобы.

Долго молчали поражённые норманны, переваривая услышанное. Когда же до них дошло, что теперь, вся Сицилия, передана в феод Рожеру, тут поднялось такое…

Сам Рожер, сидел скромно, опустив голову, и только ноздри его хищно раздувались, выдавая бушующее в его груди волнение.

Сторонники Роберта, но враги Рожера, пытались протестовать, и осеклись под суровым взором герцога.

Друзья Рожера, ломая скамьи и опрокидывая столы, лезли через весь зал, со словами поздравлений. Все желали первыми поклониться, теперь уже Великому графу Рожеру.

Шум, крики, сумятица, свалка… Казалось от этой толкотни, от этих воплей, рухнут своды древнего дворца. Ещё миг, и пьяная, возбуждённая толпа, сметёт всех и вся.

С трудом, младшим дружинникам Роберта и Рожера, удалось навести в зале порядок, и рассадить всех по своим местам.

– Себе я оставлю только Палермо, половину Мессины, и земли в долине Валь-Демон, – тихо, чтобы слышал один только Рожер, прошептал Роберт.

Рожер встал на одно колено, низко поклонился брату, и протянул ему обе руки, в знак благодарности за столь щедрый дар, в знак принесения новой вассальной присяги.

Роберт пожал руки Рожера.

– Встань Рожер, встань брат мой, встань Великий граф Сицилии!

И под новые, громогласные, торжественные крики, братья обнялись.