КНИГА ПЯТАЯ. «Меч и Крест»

Пролог

Папа Александр II умер 21 апреля 1073 года.

Траурный кортеж, окружённый кардиналами и высшими сановниками римской церкви, при большом скоплении народа, медленно влачился по улицам Рима. После похорон, предстояли выборы нового папы, а значит, не исключена новая череда мятежей и смут. Удасться ли, конклаву, единогласно, без лишней крови, избрать кандидата, который устраивал бы всех? Всё образуется или надо готовиться к боям, прятать в подвалы жён и детей, тащить в укромные катакомбы ценные вещи, заколачивать окна и двери домов? Эти мысли, тревожили умы римлян, наблюдавших за пышной, роскошной и благоленпной процессией, бредущей за дрогами, на которой покоился гроб с телом Александра II.

Процессия приближалась к Латеранскому собору, когда кто-то из толпы, неожиданно крикнул:

– Хотим папой, Гильдебранда! Да! Даёшь, Гильдебранда! Гильдебранда! Гильдебранд, наш новый папа! Блаженный Пётр избрал его! – поддержали другие, и вскоре вся многочисленная толпа, заполнившая улицы Рима, орала во все горло:

– Гильдебранд!

Коллегия кардиналов в растерянности остановилась. Ведь это противоречит всяческим канонам! Впервые, не император назначает папу, не они, собравшись в своём тесном кругу, а римская толпа, уличная чернь, решает, кому быть наместником Святого Престола на земле!

Было это спланировано и инсценировано самим Гильдебрандом и его сторонниками, осталось не выясненным. Он было выразил протест и отклонил свою кандидатуру:

– Есть более достойные…

Но толпа не хотела ничего слушать, и забыв о похоронах Александра II, окружила Гильдебранда и конклав, проводила их в церковь святого Петра в Винколи, где коллегия кардиналов, уже на следующий день, 22 апреля, повинуясь воле окружавшей церковь и не думавшей расходиться толпы, избрала Гильдебранда новым папой римским.

– Мы выбираем, нашего архидиакона Гильдебранда папой и приемником апостола Петра, – выйдя из церкви, обратились напуганные кардиналы к римлянам.

Казалось, что это был разумный выбор. Гильдебранд, уже давно, был фактическим главой всей римской церкви, он обладал силой и волей, и думалось, что его понтификат, обещает стабильность, спокойствие и благополучие. Знали бы римляне, как они ошибаются!

Гильдебранд, взявший имя – Григорий VII, сразу же круто взялся за дело, поставив себе целью – заменить императорскую власть властью папы, сделать всех королей и правителей своими вассалами, чтобы они повиновались ему и платили дань, подчинить Риму весь мир, взнуздать духовенство, подставив его под неограниченную папскую власть.

Император Генрих IV и короли, считавшие светскую власть главенствующей и не желающие мириться с притязаниями Рима на могущество в мирских делах, стали непримиримыми врагами папы. Но угроза отлучения от церкви, заставила короля Франции Филиппа I склонить голову и подавить антипапское движение. Герцог Нормандии и король Англии Вильгельм, подумав немного, стал платить вассальную лепту папскому престолу. Королю Венгрии Гейзе I папа писал: «Королевство венгерское, целиком и полностью принадлежит святому престолу!», и Гейзе I смирился с этим, признав власть папы. Григорий VII раскинул власть Рима и на Испанию, объявив её вотчиной святого Петра, благословил тамошних рыцарей на отвоевание земель у мавров, но только при условии, что они признают верховную власть Рима над всеми отвоёванными территориями. Император Генрих IV был занят подавлением восстания в Саксонии, и пока не выказывал открыто своего неодобрения.

– Пусть тешится! – только говорил он в кругу своего ближайшего окружения. – Я единственный повелитель Римской империи, который вернёт ей все земли от Вавилона до Испании!

Григорий VII собрал в Риме церковный собор, на котором были строжайше запрещены симония (торговля церковными должностями) и инвеститура (право светских государей посвящать епископов в сан), и ведён целибат, запрещавший брачную жизнь священников. Священники, купившие свою должность или живущие с женщиной, уличённые в прелюбодиянии или мужеложестве, обязаны были покинуть службу. Верующим, было запрещено принимать причастие от корыстолюбивых или женатых священников.

Подобные декреты не раз издавались и предыдущими папами, каждый раз вызывая бурю негодования, и тут же, забывались и игнорировались. Но зная крутой нрав Григория VII, его энергичность и настойчивость, все теперь поняли, что отныне, к нарушителям церковных канонов, будут действительно приняты суровые меры.

Но сильно было негодование священников Северной Италии и епископов Германии. Они даже приводили слова святого Петра:

– Лучше жениться, чем быть сожжённым!

На своём соборе, епископы Германии постановили, что скорее откажутся от сана, чем от своих жён. Примас Германии Зигфрид Майнцский дал им полгода на раздумье, но те остались непоколибимы. К требованиям Зигфрида Майнцского и папских легатов, германские епископы отнеслись с безразличием.

Возмутились и священнослужители во Франции. На соборе, созванном в Париже, были осуждены и преданы анафеме римские постановления, а жизнь сторонников папы была под угрозой.

Это не остановило рвение Григория VII и он продолжал посылать своих легатов во все страны Европы с правом низлагать безнравственных клириков, требуя повиноваться легатам так, как бы повиновались ему самому.

– Духовная власть, ничем не отличается от светской. Божья благодать, есть собственность только папы! Человеческий род, разделяется на немногих, призванных властвовать и обладающих благодатью, и на очень многих, уделом которых является повиновение, так как они не обладают благодатью! Если вы хотите сделать святого Петра своим должником, жертвуйте в пользу церкви, защищайте её от врагов и служите ей верой и правдой! – говорил Григорий VII.

В 1075 году, подавив восстание в Саксонии, Генрих IV решил начать борьбу с папой.

Удивительно, но политологи, социологи, теологи и прочие, до сих пор спорят, какая власть лучше и предпочтительней – светская или духовная? Имеет ли церковь право вмешиваться в дела государства, а государство, в дела церкви?

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

Жарким и душным летом 1072 года граф Черами, Серраты и Джерачи Серло Отвиль, изнывая от безделия, решил устроить в своём замке состязания лучников. И со всей Сицилии, в его замок в Черами, потянулись лучшие стрелки, желающие получить объявленный графом приз – золотое кольцо с изумрудом, и два отреза дорогой ткани.

Серло сидел под навесом, внимательно наблюдая за состязанием. Рядом с ним, сидела его молодая супруга Альтруда, дочь графа Бояно, а за ней, куда частенько Серло поглядывал с нежностью и любовью, на руках у кормилицы, его двое малолетних детей.

К Серло подошёл Ибрагим, и склонился в почтительном поклоне.

– Привет и тебе, мой названный брат! – и Серло привстав, потрепал друга по плечу.

– Повелитель, мне стало известно, что скоро из Энны выедет небольшой караван одного богатого и знатного арабского вельможи.

– Славно!

– Ещё более славно то, что в охране и сопровождении этого каравана, будет всего семь воинов!

– Отличная новость!

– Семь воинов, но воинов знаменитых на весь арабский мир своим мужеством.

– Я, и мои рыцари, не уступим в отваге сарацинам!

И Серло, рыцарь, для нападения на караван, взял с собою тоже только семь воинов.

– Сразимся с язычниками на равных! Посмотрим, чья возьмёт! С нами Бог! За мной!

Неподалёку от Никозии, у слияния рек Мерами и Сальсо, Ибрагим первым заметил караван и указал на него Серло.

– Ага, вижу! Ну что, рыцарство, готовы ли вы пролить вражью кровь во славу Христа? Тогда, в атаку!

В караване заметили их, и не принимая боя, нахлёстывая коней, подгоняя мулов и верблюдов, принялись отступать.

– Ха! Эти славные своим мужеством сарацины, струсили и бежат! Сомнём их!

Сарацины отступали в ущелье, и когда Серло, и его рыцари вошли туда, они от неожиданности остановили своих коней. Всё ущелье было перегорожено большим отрядом сарацин. В глазах зарябило от множества злобно оскаленных лиц, блеска копий, мечей и доспехов.

– Засада!

– Ловушка!

– Где Ибрагим?

Но так называемый друг и брат Серло Отвиля, нещадно стегая коня, уже мчался навстречу другому отряду сарацин, заходившему справа. Слева, за горой, тоже поднимались столбы пыли, и не стоило сомневаться, что сарацины заходят и оттуда.

– Измена!

– Мы окружены!

– Ибрагим пёс, если Господь, в милости своей, позволит мне выбраться отсюда, я разрежу тебя на множество кусков, и разбросаю их по всей Сицилии! К бою, воины! Все, рано или поздно умирают, и не важно когда, важно как! Деяния наши, во славу веры христианской, зачтутся нам на небесах, и ждёт нас, Царствие Небесное! Об этой битве, будут петь песни, даже когда дожди смоют нашу кровь с этих камней! Этот день, станет легендой в веках! За мной!

И бесстрашно, семь нормандских рыцарей, во главе с восьмым – Серло Отвилем, ринулись в атаку на три тысячи сарацин.

Серло и его сподвижники, дорого продавали свои жизни, уложив немало мусульман. Но силы были не равные, и они, с молитвой Христу на устах, поражённые, падали один за другим. Серло остался один, и взобравшись на одиноко стоявший высокий камень, яростно и мужественно, смеясь в лицо врагам, отбивался от них, лезущих со всех сторон.

– Ну, что вы, потроха свинячьи, остановились? Давайте, вот он я, ещё живой! Смелее, трусы!

– Не стрелять! Живым взять!

За шумом битвы Серло узнал голос Ибрагима.

– А-а-а, ты здесь, гнусный предатель, называвшийся моим братом?! Высунь голову, не будь трусливой овцой, и клянусь Христом, я быстро убью тебя, отправив к Аллаху!

Серло Отвиль сопротивлялся долго, своей отвагой поразив врагов, но всё-таки пал, весь изрубленный на куски.

Подойдя, над его телом, сокрушённо качая головой, стоял Ибрагим. Эмир Туниса Тамим Абу Яхья ибн аль-Муизз, обещал много золота за привезённого в железной клетке, живого Отвиля. Но взять Серло живым, не удалось…

Ибрагим приказал отрезать голову Серло, и завернув её в плащ, бережно прижал к груди. «Думаю, эмир, отвалит золота, и за голову Серло Отвиля». А знатные сарацинские воины, вырвали из груди Серло сердце, и съели его, надеясь, что таким образом, к ним перейдёт его доблесть.

Глава вторая

Рожер, который знал своего племянника лучше всех, неоднократно сражался с ним рядом, был неутешен в горе своём.

Роберт, с трудом сдерживал слёзы.

– Женщинам позволено плакать, мы же, возьмём оружие для мести.

Он пил мало, и редко когда позволял себе напиваться, но сейчас, был пьян необычайно. Голова его клонилась на грудь, и он тряс ею, прогоняя хмель, кулаки в гневе сжимались, а губы шептали то проклятия погубителям Серло, то молитвы, о его душе. Он крепко обнял Ансальдо ди Патти, да так, что у того затрещали кости, прижал к груди.

– Принеси мне его голову… Принеси мне голову, этого ублюдка Ибрагима… – склонившись к самому уху ди Патти, шептал Роберт.

…Корабль мерно покачивался на волнах, и Ибрагим, отправив своих слуг к эмиру Туниса, валялся на кровати, ожидая ответа – когда достопочтенный эмир соблаговолит принять его. Рядом с ним, на невысоком столике, в позолоченном ларце, находилось самое ценное, что он имел – забальзамированная голова Серло Отвиля. И Ибрагим, бережно поглаживал рукою ларец, не сводя с него глаз.

Дверь скрипнула, и в каюту протиснулся здоровенный телохранитель Ибрагима.

– Всё спокойно, Максуд?

– Да, господин.

– Слава Аллаху! Помоги мне раздеться, а то этот мальчишка Ахмед, снова куда-то запропастился.

Максуд склонившись, начал стягивать с господина сапоги.

«Уеду, как можно быстрее уеду отсюда, – между тем размышлял Ибрагим, – вот только полочу золото от эмира, и уеду. Подальше. Может быть в Каир, а может ещё дальше, в Багдад». Ибрагим боялся признаться себе самому, что хочет как можно дольше уехать от Сицилии, от нормандцев и Отвилей, туда, где никто его не знает.

– Максуд, ты запер дверь? – спросил Ибрагим, ложась в кровать, и готовясь спать.

– Да, господин.

– Хорошо. Не оставляй меня, Максуд, ложись рядом, у двери, что-то тревожно мне.

– Да, господин.

И Максуд, скрючившись, лёг у двери каюты. Ибрагим вздохнул, прошептал суру из Корана, и закрыл глаза.

Сквозь сон, когда время уже перевалило за полночь, он услышал едва слышный скрип двери. Мгновенно проснувшись, со страхом Ибрагим вглядывался в темноту, видя в ней только колебание какой-то фигуры.

– Максуд! Это ты?

– Да, господин. Я быстро, я по-нужде.

– А-а-а…

Ибрагим откинулся на подушку, но спать уже не мог, не осознанно обхватив рукоять кинжала.

Дверь снова скрипнула, и в каюту кто-то вошёл.

– Максуд, это ты? – Ибрагим вглядывался в фигуру и прекрасно видел, что это не Максуд, что это фигура гораздо меньше.

– Нет, не Максуд, – прошептали из темноты, и Ибрагим похолодел от страха. – Привет тебе, изменник, от Роберта Отвиля.

Ибрагим закричал, призывая на помощь, и продолжая лежать на отнявшихся ногах, принялся размахивать кинжалом.

– Чего разорался, – прошипели из темноты, и фигура начала приближаться к кровати.

Дверь распахнулась, и в каюту вошёл кто-то ещё.

– Быстро, заткни его, Камулио, пока эта свинья, не перебудила весь Кайруан! (Кайруан – город в Тунисе, самый святой город для мусульман Северной Африки. В X–XII вв. столица халифата Зиридов).

Но Николо Камулио, приближаясь с излюбленными двумя ножами к Ибрагиму, напоролся на кинжал, и отскочил.

– А, чёрт! Эта гнида, порезала меня!

Тогда Жакопо Саккано, оттолкнув Николо Камулио плечом, хекнув, обрушил удар топора на Ибрагима. Тот захрипел и начал кататься по кровати.

– Держи его голову!

Камулио подскочив, схватил Ибрагима за волосы.

– Давай, бей!

И Саккано, в полной темноте, ориентируясь только по белеющему телу Ибрагима и его рубахе, двумя ударами срубил ему голову.

– Уходим, быстро!

Вырвав голову из рук Камулио, Саккано быстро выбежал на палубу, и стал спускаться по канату в ожидавшую их лодку.

На корабле поднимался шум, вызванный криками Ибрагима. Камулио, поспешил за Саккано, и в темноте натолкнулся на столик, где стоял ларец с головой Серло Отвиля. Ларец упал, и Николо, не зная что в нём, переступил через него. Он уже начал спускаться в лодку, когда отделившись от темноты, к борту подошла фигура Максуда.

– А где моё золото? Как договаривались?

В руках Максуд держал обнажённый меч.

– А-а-а, конечно. Прости, подзабыл. На вот, держи, – и Камулио, поудобнее схватившись за канат раненной рукой, здоровой быстро метнул кинжал, перебивший Максуду горло. Тот отшатнулся, и коленями упал на палубу.

– Как договаривались, – прошептал Камулио, спускаясь в лодку. – А золото, нам и самим пригодиться.

Роберт, получив голову Ибрагима, долго вглядывался в лицо изменника, а потом, ударом ноги, отшвырнул в угол.

– Аз, воздам, сказал Господь. Око за око, кровь за кровь, – шептал Маркус Бриан.

– Что прикажете с ней делать, ваша милость герцог?

Роберт немного подумал.

– Отнеси на место гибели Серло, и оставь там.

Ди Патти так и сделал, и водрузил голову Ибрагима, на вершину того камня, где погиб Серло Отвиля.

На вершине камня был вырезан большой крест. Его так и называли на Сицилии – Камень Серло. И он простоял многие века, пока в 60-х годах XX века, не был взорван, при проведении строительных работ по прокладке автомагистрали.

Глава третья

Одо Бриан, размахнувшись, перебросил верёвку через ветку столетнего дуба. Скинув рукавицы, поплевав на ладони, он ухватился за свисающий с ветки конец верёвки, и приседая, начал тянуть, подымая каменный крест так, чтобы тот сел в вырытую яму. Таким образом, расставляя кресты, Одо обозначал границы своего манора. Когда крест влез в ямку, Одо, весь мокрый от пота, устало сел прямо на снег. Чёртова болотная лихорадка, подхваченная у острова Или, давала о себе знать, и его часто тряс озноб, темнело в глазах, кружилась голова. Болела и порубленная в шотландском походе рука. А в одной из стычек с валлийцами, стрела пробила ему ногу, и нет-нет, время от времени, но Одо хромал, тяжко припадая на неё.

Он оттёр пот со лба, и порывшись в сумке, достал кусок вяленой оленины и промёрзшую на морозе краюху хлеба, принялся жевать.

Одо усмехнулся, вспомнив, как после взятия Лестера, Гуго де Грантмесниль, посвятил его в рыцари. Усмехнулся, но как-то криво. Ему больше 30 лет, и он рыцарь. Всю свою жизнь, он воевал, и воевал исправно. Вперёд не лез, но и за спинами других не прятался. Всю захваченную добычу, он копил, пользуясь услугами евреев-ростовщиков. Часть её, он регулярно посылал матери в Нормандию. Там его дед, на эти деньги, сумел выкупить себя и всю семью, приобрёл немного земли, поставил мельницу, и стал свободным и зажиточным вилланом, платя только своему сеньору положенную талью (оброк). А сам Одо, получил от своего сеньора манор в Англии, на этих разорённых, обезлюдевших пустошах севера, среди болот и лесов. Одо вздохнул. «Худо-бедно, но жить можно, если бы не два последних, неурожайных года. В прошлом году дождь побил весь урожай на корню, а в этом, ранние морозы погубили все посевы».

Где-то недалеко завыл волк, и Одо передёрнул плечами, оглядываясь, крепко ухватив рукоять топора.

«Эк, рассиделся. Пора собираться, чтобы до темноты добраться домой». С содроганием Одо вспомнил, как отчаянно сопротивлялись англосаксы, как они устраивали в лесах засеки и засады, как подкрадываясь ночами к шатрам и палаткам, беспощадно резали их, нормандцев. И как они, нормандцы, мстили, сжигая и разоряя всё в окрестности, убивая всех англосаксов десятками и сотнями.

«И тела их остались непогребёнными, и злобные души, бродят окрест». Одо перекрестился и быстро прочёл «Отче наш».

Он погрузил вязанку хвороста на сани, и так-как у него не было коня, сам взялся за оглобли и поволок их домой.

– Ха, рыцарь, – снова усмехнулся Одо.

Стемнело, когда он добрался до своего дома, всю дорогу ощущая спиной глаза голодной волчьей стаи. «А может это души убиенных англосаксов? Скольких я отправил на тот свет без покаяния и молитвы?».

Гуннар, старик норвежец, с давних времён поселившийся в Англии, а затем примкнувший к ним, отпер ворота, и Одо торопливо втащил во двор сани.

– Всё спокойно? – спросил он.

Гуннар, запирая ворота на прочный засов, кивнул головой.

– Да, господин.

Озябший на морозе Одо быстро вошёл в дом и сел поближе к очагу, ожидая пока жена Гуннара, старая Милдрет, накроет на стол.

В тёмном углу, качая колыбель, монотонно рассказывая сказку о короле Артуре и рыцарях Круглого стола, сидела Астрид. Она была женой оруженосца Одо, славного нормандца Гуго, но этой осенью, строя на реке запруду, Гуго свалился в воду, подхватил воспаление, пал в горячке, и через четыре дня умер. Астрид осталась одна, с двумя детьми. Вон, её старший сын, уже спит на лавке, а младшего, она укачивает.

Одо посмотрел на белеющее в темноте лицо Астрид, на её высокую грудь, полную молока, и вздохнул, почувствовав как в паху, плоть наливается кровью.

«Жениться надо. Жениться. Вон, у Аншетиля де Ро, две дочери на выданье». Одо вновь тяжело вздохнул. Де Ро был вассалом Одо, епископа Байё, графа Кента, и в прошлом году, Одо Бриан, гостил у него в Оксфордшире, в Грей Кот. И сейчас, всё чаще, Аншетиля называют Аншетилем де Грей. Одо прожил у него пару дней, и они славно попировали, вспоминая былые походы и битвы.

– Но попробуй подступиться к Аншетилю теперь, – тихо промолвил Одо сам себе. «У него уже есть и поместье Редрефилд, и поговаривают, что вскоре граф Кент, пожалует Аншетилю и Стендлейк». Одо помнил достаток и богатство Аншетиля, его многочисленную семью, домочадцев, толпы слуг и свиты, зажиточные селения сервов, тучные стада на лугах, леса, полные дичи.

– А тут… – Одо вздохнул, махнул рукой, и подбросил в огонь дров.

Особенно поразила Одо, мастерская по изготовлению кольчуг в замке Аншетиля. Как целыми днями трудятся сервы в кузнице, выковывая проволоку, как другие рубят её и гнут в кольца, как искусные мастера, плетут эти кольца, и вот, добротная и прочная кольчуга готова. Одо сам видел, своими глазами, как приехавший к Аншетилю Жильбер де Тессон, знаменосец герцога и короля Вильгельма, владелец замка Алник, отдал за превосходную кольчугу двух быков, бочёнок мёда, связку беличьих шкурок, и хорошего, боевого коня, с седлом и упряжью.

«Дорого стоят кольчуги, дорого. От того-то, Аншетиль и богатеет. Повезло, что удалось ему тогда захватить этих мастеров-англосаксов, умеющих изготовлять кольчуги, и не повесить их, не убить, а отправить в своё поместье».

Одо вздохнул, и посмотрел на свою старую кольчугу, висевшую на стене, местами проржавевшую, посечённую, с кое-где разошедшимися кольцами. «Тут ещё конь пал, скот весь подох от какой-то хворобы, неурожай этот… Сервы разбежались… Сколько их осталось то в селении? С десяток? Да и то, почти все, немощные старики и старухи…».

На сторожевой вышке тревожно застучал в било сын Гуннара – Хедрик.

Одо вскочил, кинулся к дверям, по пути не забыв подхватить меч и щит. Гуннар снял со стены большой топор.

– Что там? – крикнул Одо, выбежав во двор.

– Большой отряд, конные и пешие, с факелами, идут прямо на нас.

– Кого это черти несут? – нахмурясь проворчал Одо.

Он сам, Гуннар и Хедрик, вот и всё его войско для обороны замка.

– Хедрик, лук с тобой?

– Да, господин.

– Хорошо, если они полезут, бей без промаха! Гуннар, к воротам, я, на стену.

По лестнице Одо влез на стену, и из-за бревенчатого частокола, стал вглядываться в приближающийся отряд.

– Эй, в замке! – закричал один из них, остановив своего коня как раз на расстоянии полёта стрелы.

– Слушаю! – ответил Одо.

– Пустите обогреться и переночевать усталых путников!

– Кто вы и откуда?

– Паломники, идём во Святую землю, в славный град Иерусалим!

– Что-то вас сильно много для паломников! Шли бы вы дальше, у нас ничего нет, сами голодаем!

Всадник громко захохотал.

– А если мы атакуем и силой возьмём всё, что нам надо?!

– Попробуйте! Первый кто подойдёт к стене, получит стрелу, и многие из вас сдохнут, прежде чем взберутся на стену! Это я вам обещаю!

Всадник вновь громко захохотал.

– Узнаю, ох, узнаю, своего братца. Такой же, как всегда, бесстрашный, горячий и отчаянный. Ладно, Одо, не дури, это я, Бьёрн!

– Бьёрн?! – Одо пристально вглядывался в темноту, в приближающегося всадника. Только когда тот подъехал достаточно близко, и осветил своё лицо факелом, Одо радостно заорал:

– Бьёрн! Бьёрн! Гуннар, отпирай ворота! Это Бьёрн приехал! Мой брат!

Глава четвёртая

Ушёл Бьёрн, сразу после захвата острова Или. Снова в монастырь, грехи замаливать. Одо понимал, что все эти метания Бьёрна, с войны в монастырь, из монастыря в битву, затем снова в монастырь, были вызваны его душевной болью и терзаниями. Была бы жива Ламия и дети, он осел бы где-нибудь на одном месте, и всю свою оставшуюся жизнь посвятил бы заботе о них. А так… Одо тепло и радостно обнял брата, и едва не застонал в его крепких, медвежьих объятиях.

– Ишь ты, раздобрел как вепрь по осени! Крепок, брат, крепок! – отдышавшись, промолвил Одо, похлопав брата по плечу.

– Есть силушка, не жалуюсь. В монастыре-то, всё молился и постился, вроде исчахнуть и засохнуть должон, ан нет, силы в руках ещё более стало. Только вот, душе покоя нет, – помрачнев лицом, закончил Бьёрн. – Думал, в монастыре успокоение принять, окончить свои дни в молитвах, так нет, наш отец настоятель, преподобный Осберт, восплыл страстью паломничества в Святую землю. Но сам он, стар и немощен, ноги у него отнялись, и тогда он повелел всем желающим искупить грехи свои в Святом граде Иерусалиме, собираться в нашей обители. А меня, узнав от кого-то, что я старый воин, много чего повидавший и много где побывавший, попросил вести эту паству в Иерусалим. Я то поначалу отказался, отнекивался, но он пригрозил мне карою небесной, затем, так красиво всё расписал, что в паломничестве, я искуплю все грехи свои, найду покой в Иерусалиме, и что там, войдут в Царствие Небесное и души Ламии и детей моих. И я, в назначенный час, встречусь с ними у престола Всевышнего. Я, согласился. Преподобный дал мне припас, снаряжение, выделил воинов, и вот, я веду паломников в Иерусалим, но по пути, решил заехать к тебе. Ты как, Одо, отправишься со мной?

Одо задумался. Он глядел, как паломники развели большой костёр во дворе, как таскают сено в хлеву, устраивая себе ложе, как ведут двух старых и больных стариков, да и малых деток, в дом, поближе к очагу, как деловито, под командой десятника, распологаются по стенам воины Бьёрна.

– Давай после об этом поговорим. Идём к столу.

Угощать брата особо было нечем. Милдрет поставила на стол чугунный горшок с чечевичной похлёбкой, положила три головки чеснока, каравай хлеба, испечённого пополам с древесной корой и лебедой, да и мелко мелко нарезала остатки вяленной оленины. Одо нахмурясь, рукой пригласил брата к столу.

– Чем богаты…

Бьёрн хлопнул себя рукою по лбу.

– Ах ты, Господи, прости меня грешного, забыл! Эй, ты, как там тебя, Хедрик? А ну ка, быстро тащи с телег гусей, сухари, окорока свиные…

– Не надо, Бьёрн.

– Да, и бочонок вина не забудь, – кинул Бьёрн в спину изголодавшегося и глотающего слюну от одного только упоминания о таком изобилии Хедрику, словно не слыша брата. – Хорошее вино, из подвалов нашего отца настоятеля. Старое, крепкое и сладкое. Он же повелел мне, по пути, посетить епископов в Лондоне, передать от него поклон и дары, потом аббатство Клюни, что в Бургундии, Рим, да и все Святые места, что встретяться нам по дороге. И всем он приготовил дары и подарки, так что, телеги полны, и монахи с моими паломниками не изголодают. Идём, а они милостыньку просят, у всех встречных, да так жалобно. И воруют, падлы! Не успели войти в какое-то селение, как один тащит двух кур. «Что ж ты делаешь то, гад?» – спросил я у него. «Ведь ты украл этих кур, у такого же серва, каким вчера был сам!». А он мне в ответ, знаешь что: «Ничего мол, серв не обеднеет, а я, в Святой земле, искуплю грех воровства». Пришлось высечь стервеца. А кур, кур мы съели. Не пропадать же добру. Эй, старая, там на телеге, в клетке, возмьешь птицу, какая приглянется, и приготовишь нам на утро.

Милдрет, жуя беззубым ртом свиной окорок, только кивнула головой.

Один из паломников, подойдя к Астрид, что-то проговорил ей, а потом, запустив руку в корсаж, ухватил за грудь. Одо размахнувшись, швырнул свою глиняную чашку в голову наглеца.

– Охолони!

Бьёрн захохотал.

– Ловко! Пшёл прочь, отсель, ступай на двор, и не смей баловать. Узнаю, яйца оторву!

После обильной и сытной трапезы, когда Одо всё поведал Бьёрну о своём житье, далеко за полночь, они улеглись спать.

На рассвете Бьёрн проснулся первым, и выйдя во двор, поёживаясь от крепкого утреннего мороза, справил нужду. Паломники, тесно прижавшись друг к другу, вповалку спали у затухающего костра. Равномерный храп доносился и из хлева. Бьёрн обошёл двор, оглядывая высокий частокол, добротно возведённую из толстенных бревён башню, большой дом у её подножья, прочно построенные амбар и конюшню. Поднявшись на стену, он пнул ногой прикорнувшего воина.

– Проснись, разиня. Ворог подкрадётся, утащит, и пикнуть не успеешь.

Стражник торопливо вскочил, поправляя шлем и виновато глядя на Бьёрна.

Замок Одо построил грамотно, на холме, на большом мысу, глубоко вдававшемся в реку. Чтобы враг не подобрался внезапно, лёд у берега был сколот, а кругом частокола вырублены все деревья и кустарники.

«С башни, наверное, далеко видать. Да и осаду в ней можно пересидеть, пока подмога не подоспеет. Вот припасов бы только подзапасти, оружия всякого разного, да и людишек чуток поболе». Бьёрн на миг представил, что это его земля, и что он сам тут всем распоряжается. Свой-то манор в Англии, он отдал в дар монастырю, и снова, не имел ни кола, ни двора. Бьёрн прикрыл глаза, и почудилось ему, что по двору бегают его детишки, а у порога, сидит его любимая Ламия, и поёт свою чудесную песню. Бьёрн вздохнул, украдкой смахнув набежавшую на глаза слезинку.

Засуетилися, просыпаясь люд во дворе, вылазя из-под одеял. Милдрет и Астрид ощипывали птиц, Гуннар хмуро ходил по двору, глядя какой беспорядок принесли с собой паломники. Одо вышел во двор и поглядел на брата. Одет Бьёрн был богато, в сапоги из мягкой кожи, кафтан, расшитый узорами, на плечах тёплая овечья шуба, а на голове, шапка с бобровым мехом.

«Приодел настоятель-то его, приодел». Одо поймал себя на зависти, и быстро отвернулся.

После еды, разлив остатки вина, Бьёрн встал из-за стола.

– Вижу, Одо, что ты не собираешься в поход. Вижу, что ты решил остаться.

Одо сидел опустив глаза и не глядя на брата.

– Да, – сказал он. – Это моя земля, мой замок, мои люди, – он поглядел на Гуннара и Милдрет. – На кого я их оставлю?

– Право твоё, Одо, я не настиваю. Я даже рад, что ты принял такое решение, рад, что у тебя есть собственная земля, есть свой дом… Не то что у меня… Бог даст женишься, обзаведёшься семьёй, детишки будут по двору бегать. Будешь учить их держать щит и меч, копьём владеть, стрелять из лука, охотится, как делать и ставить силки, какие корни и растения съедобные, а какие нет, как ловить рыбу, как выслеживать дичь по следам. А жена будет ждать вас дома, радоваться вашему возвращению, петь песни. Завидуя я тебе Одо, завидую, так как всего этого, я лишён.

Одо уже не сидел безучастно, а вскочив, крепко прижался к груди брата, плача, слушая его слова, которые Бьёрн произносил тоже сквозь слёзы.

– И как старший в семье, одарю я тебя Одо, чтобы ты не знал горя, нужды и лишений.

Бьёрн, отстранившись от брата, отсегнул от пояса и бросил на стол кошель, полный серебряных монет, снял с руки широкое золотое обручье и протянул его Одо.

– И коня моего бери. Видел, гнедого? Хороший конь, резвый, отъевшийся на монастырхих харчах. Пусть в бою он будет тебе помощником и другом. Что ещё? Еды я тебе немного оставлю… И не противься! – прикрикнул Бьёрн, видя что Одо собирается возражать. – Ну, а теперь прощай, брате мой, даст Бог, свидимся.

Глава пятая

Действуя как всегда стремительно, Роберт громил мятежников в Италии. Прибыв в Мельфи, он пошёл на Трани, и после недолгой осады, город сдался. Вслед за ним, капитулировали крепости Бишелье и Джовинаццо. Роберт приступил к осаде замка Корато. Пётр Трани и его племянник Амико, у которых земля горела под ногами, решили бежать в Андрию, но Роберт предвидел это, и Андрия была захвачена его 40 рыцарями, во главе с Гвидо, братом Сишельгаиты. В результате внезапной вылазки из Андрии, отряд Петра Трани из 50 рыцарей, был разгромлен Гвидо, а сам Пётр, граф Трани, попал в плен.

– А-а-а, попался, гнусный червяк! Теперь посидишь в подземелье, остынешь, одумаешься, будешь руки мне целовать, ничтожество! – злорадно произнёс на это Роберт.

Настал черёд и маленькой крепости Чистернино. Но её гарнизон, мужество сопротивлялся, и потеряв многих воинов у её стен, Роберт приказал сплести из ветвей большой щит, и привязать к нему голого графа Петра Трани.

– Не губи, не позорь, пощади, – плакал и шептал распятый на щите граф Пётр, но Роберт был непреклонен и безучастно смотрел на него.

Воины Роберта, под прикрытием этого щита, двинулись к стенам Чистернино.

– Не стреляйте! Не стреляйте! Опустите луки! Это я, ваш граф Пётр! – панически кричал граф Трани, привязанный к самой вершине щита.

– Сдавайтесь! Ради всего святого, сдавайте замок!

Гарнизону Чистернино ой как не хотелось умирать, и выполняя такой вот приказ своего графа, они сложили оружие и открыли ворота.

Роберт проявил великодушие, и собственноручно накинул на плечи обнажённого графа Петра свой плащ, и громко заявил, что прощает его, возвращая ему все земли, кроме Трани.

Граф Пётр, униженно кланяясь, утирая с лица слёзы и сопли, от всего сердца благодарил герцога Роберта, и клялся ему в вечной дружбе и преданности.

После такого быстрого разгрома графа Трани, сложили оружие Роберт де Монтескальозо и Готфрид де Конверсано, явившись к дяде с покорной головой. Абеляр и Герман Отвили, бежали в Салерно.

Оставался ещё мятежный гарнизон в замке Канзу, где засели воины князя Капуи Ричарда Дренго.

…Они давно не виделись, и сейчас, оставив воинов, слуг и свиту у подножия холма, стояли друг напротив друга там, где они встретились впервые.

– А ты постарел, Ричард, вон как, округлился. Да и волосы уже все седые.

– Ты тоже не молодеешь, Роберт, годы, берут своё, – насупившись, сказал Ричард Дренго.

– Да, это так… А помнишь, как мы столкнулись здесь вот, впервые, оба молодые, злые, жадные, не имеющие за душой ни черта? А теперь… Теперь я герцог, ты князь…

– Но ты по-прежнему, такой же жадный, Роберт. Положил глаз на всю Италию, Сицилию, всё тебе мало, всё хочешь заграбастать себе!

– Нет, Ричард, нет! Я беру только то, что принадлежит мне по праву, только то, что даровано мне папой! И клянусь тебе, никогда, даже в помыслах своих, я не желал войны с тобой, с нашими братьями-нормандцами из Капуи!

Ричард Дренго опустил глаза, задумчиво кусая губы.

– Хорошо сказано, Роберт, но можно ли тебе верить?

Роберт нахмурился.

– Я стерплю твоё оскобление, Ричард, пропущу его мимо ушей, как-будто я его и не слышал. Видит Бог, я не хочу и не ищу ссоры с тобой, и желаю только дружбы и мира между нами! Ты что думаешь, раз мы стали такими могущественными, ты князем, я герцогом, у нас что, врагов убавилось? Нет! Их стало только больше! Намного больше! И нам, чтобы противостоять им, нужно держаться вместе, а не грызстя за клочки земли между собой! И тогда, когда мы будем вместе, весь мир, будет лежать у наших ног! Вот тебе моя рука, Ричард, в знак того, что я говорю искренне и честен с тобой.

Дренго колебался. А Гвискара, бесясь в душе от такого неуважения, продолжал держать её протянутой. Дренго был слишком силён, слишком коварен и слишком опасен. С ним следовало считаться.

– Помнишь, два года назад, когда у тебя в княжестве был мятеж вассалов, кто помог тебе? Я. Я послал тебе на подмогу своих рыцарей, хотя они мне и самому были нужны под Бари. А ты? Чем отплатил мне ты? Обещал дать для похода в Сицилию полторы сотни рыцарей, и не дал, а отправил их в Апулию, поддерживать моих племянников. Нехорошо Ричард, нехорошо.

Пристыженный Ричард, скрипнув зубами, пожал руку Гвискара.

– Мир Роберт, мир. Забудем былое.

И здесь же, на холме, они заключили тайное соглашение, по которому Салерно доставалось Роберту, а Ричард Дренго получал богатый, торговый Неаполь.

– И к чёрту папу и всех остальных! Когда мы вместе, кто сможет остановить нас?!

И хоть они были одни здесь, Роберт, наклонившись к Дренго, прошептал ему в ухо:

– И я буду способствовать в осуществлении твоей мечты, не ты, так сын твой, мой племянник, станет патрицием Рима!

Ричард вздрогнул, когда Роберт произнёс вслух, его самого сокровенное желание, то, которое он не осмеливался доверить никому. И только в своих мечтах, видел свой род среди римских патрициев. Как Гвискар узнал об этом? Откуда?

Вскоре, капуанский гарнизон в крепости Канзу капитулировал, и был отпущен домой.

Глава шестая

Многие паломники умерли в пути, не выдержав тяжести похода. Многие были казнены и брошены в тюрьмы за воровство, изнасилования, убийства, властями земель, через которые они проходили. Многие, оставив мечту о Святой земле, Иерусалиме и Царствии Небесном, растеклись, осев на новых землях. Но и много новых паломников, из Нормандии, Франции, Бургундии, Прованса, Северной Италии примкнули к ним, и в Барии, Бьёрн привёл их около тысячи. Его разноплеменная, разносоциальная паства, в которой были и мелкие, разорившиеся рыцари, и представители привелигированной знати, и богатые торговцы, оставившие всё своё состояние и отправившиеся в этот поход, и монахи, и священники, и горожане и сервы, старики и старухи, мужчины и женщины, и целая орава детей, была, когда буйной и беспокойной, когда смиренной и миролюбивой, и большого труда стоило довести их сюда, в Южную Италию. Велев разбить лагерь у городских стен, назначив старших, чтобы его паломники не чинили неприятностей и беспокойства местным поселянам, Бьёрн отправился в Бари, для того, чтобы договориться с городским советом о доставке пилигримам, шествующим в Святые земли и вершащих богоугодное дело, съестных припасов и кораблей, для переправы на ту сторону моря. И первым кого он увидел у городских ворот, был направляющийся куда-то, с небольшим отрядом воинов, Роберт Отвиль.

«Судьба», – подумал Бьёрн, и пряча улыбку, склонил свою голову в поклоне, приветствуя повелителя этих земель.

Но и Роберт обратил внимание на огромного здоровяка, уставшего, пропылённого, прокопченного дымами походных костров, но стоявшего твёрдо, с чувством собственного достоинства, лишь слегка опираясь на суковатый посох, который запросто можно превратить в грозное оружие. Уж очень приметным был могучий, одноглазый и одноухий Бьёрн Бриан, и Роберт заревел, соскакивая с седла.

– Б-ь-ё-р-н! Бьёрн, это ты?! Каким ветром тебя снова занесло к нам? Рад видеть тебя живым и здоровым!

Роберт, вовсю тискал, крутил и обнимал Бьёрна, не скрывая охвативший его радости.

– Вот удача, так удача! Ах, Бьёрн, Бьёрн, дружище! Всё такой же, крепкий и могучий! Как же я рад, видеть то тебя! Ты прибыл, как раз вовремя. Ты нужен мне, Бьёрн!

– Но Роберт, послушай…

– Ц-ц-ц, обо всём после. После о делах поговорим, а сначала, тебе надо отдохнуть, поесть, помыться с дороги. Идём, идём со мной. Эй, коня, моему другу барону Бьёрну де Бриану!

Чистый, вымытый, умащенный благовониями и пахнущий духами Бьёрн, в новых, прекрасных одеждах, сидел перед Робертом, и с завидным аппетитом поглощал выставленную на столе пищу, попутно рассказывая о своей поездке в Нормандию, о ссоре с братом, о походе в Англию, о битвах и сражениях произошедших там, о своей жизни в монастыре, о герцоге Вильгельме, об Одо Бриане, и о многом, многом другом.

– Я не узнаю тебя, Бьёрн! Ты вот так вот, просто, отдал брату своё? То, что принадлежит тебе по праву?

Бьёрн насупившись, неопределённо пожал плечами.

– Ну не убивать же мне его, из-за этого…

– Убивают и за меньшее. Ну да ладно, не нам судить деяния Господа и его волю. Всё, что не делается, к лучшему. Я благодарен Господу Богу, за то, что он снова привёл тебя ко мне. За то, что ты сидишь рядом со мной, и скажу тебе Бьёрн честно, не таясь, ты нужен мне. Нужен, как никогда прежде!

– Ты мне уже говорил это. И знаешь мой ответ.

Но Роберт как-будто и не слышал его. Торопливо встав с лавки, он подошёл к двери и открыл её, проверяя, нет ли там кого? Затем обошёл весь большой зал, внимательно вглядываясь в полутёмные углы и за портьеры, никто там не спрятался? Только после этого, удостоверившись что они одни, подошёл к Бьёрну, склонился к его уху, и шёпотом заговорил:

– Ты нужен даже не мне. Ты нужен, моему сыну Боэмунду. Мне надо человек рядом с ним, который заботился бы о нём и оберегал, и которому бы я доверял, и который, безраздельно был бы верен мне и моему старшему сыну.

Бьёрн удивился.

– Мне кажется, твой сын Боэмунд уже вышел из того возраста, когда ему нужен пестун.

– Да, это так. Ему уже почти двадцать лет. Он высок, могуч, храбр и дерзостен. Уже успел показать себя в сражениях, и отличиться в них. И потому то, теперь, я ещё больше боюсь за него. Боюсь, за его жизнь.

– Ты хочешь, чтобы я, оберегал его в битвах?

– Нет! Я боюсь за его жизнь… Я боюсь ЕЁ… Она, не перед чем не остановиться, чтобы уничтожить моего старшего сына…

– Кто она, Роберт?

– ОНА! В битвах Боэмунд и сам позаботиться о себе, Бог силой и воинскими умеяниями его наградил щедро. Но ОНА, не побрезгует прибегнуть к яду, к тайным, наёмным убийцам. Смерть из-за угла, случайная, нелепая смерть на охоте или за пиршественным столом, смерть в постели любовницы… Да мало ли к чему может прибегнуть она, чтобы погубить Боэмунда?

Бьёрн уже догадывался, о ком говорит, словно в горяченном бреду Роберт, но всё же, ещё раз спросил:

– Кто она, Роберт?

– Она… Вот послушай, что она измыслила, и что недавно произошло…

Глава седьмая

Ранней весной 1073 года, по всей Италии, и быстро выйдя за её пределы, разлетелась весть, что могущественный герцог Апулии Роберт Гвискар, заболел. Заболел серьёзно. Это известие, повергло в шок его сторонников, и вызвало необычайную радость среди его врагов.

– Как же так, Роберт? Ведь ты так могуч, и твоё тело, никогда не подавалось никаким недугам!

– Да, да, я не помню, чтобы наш Роберт хоть когда-нибудь болел.

– Ничего, он выкарабкается. Я верю в это! И буду ежедневно молить Господа Бога, о его исцелении!

– Ха, Роберт не молод, ему уже пятьдесят семь, а в таком возрасте, каждая болезнь опасна.

– Будем уповать на милость Господа.

– Надо думать, что делать, если он умрёт.

– Ай-ай-ай, большая смута начнётся с его смертью.

– Да, это так. Я свою семью отправлю в Милан, а всё добро, перевезу в Рим. Битва за власть, будет страшная.

Сишельгаита, которая не отходила от постели больного мужа, объявила:

– Здесь в Мельфи, плохой климат, и мы переезжаем в Бари. Там милость господня исцелит Роберта.

Но вести доходившие из дворца в Бари, просачивающиеся оттуда через слуг, были неутешительны.

– Состояние герцога, ухудшается с каждым днём.

– Он плох, и уже не встаёт с постели.

И вот, в самом конце апреля, весь город переполошила весть:

– Герцог при смерти! Он умирает!

Сишельгаита, выйдя к людям, с осунувшимся, опухшим от слёз лицом, с дрожащими руками (на это все обратили внимание), тихим голосом повелела:

– Пусть сюда, в Бари, соберутся все вассалы герцога Роберта, для избрания его приемника.

И заплакав, быстро удалилась.

Со всей Апулии, Калабрии и Сицилии, в Бари потянулись вассалы Роберта. И только самые наблюдательные, заметили, что в цитадели города, полным полно войск, и что все они, лангобарды и греки Сишельгаиты. Оставляя оружие и свою свиту у ворот замка, южно-италийская знать, потянулась к постели умирающего Роберта, желая, кто в последний раз взглянуть на него, шепча молитву, кто позлорадствовать, видя своего врага жалким, больным и умирающим.

Сишельгаита, всех принимала с равным почётом и уважением. Для всех у неё находилось тёплое или ласковое слово, а своих наипреданейших сторонников, она одаривала кивком головы.

Рядом с ней, стоял бледный, худой, тихий и смиренный, двенадцатилетний Рожер, старший сын её и Роберта.

И все обратили внимание, что нет среди присутствующих Боэмунда, которого попросту не пригласили в Бари, и что отсутствует Великий граф Сицилии Рожер. Правда Рожер прислал письмо, в котором выразил свою надежду на скорое исцеление брата, но в конце которого приписал, что в случае самого худшего, готов присягнуть приемнику Роберта, которого изберёт совет. А сам уже подумывал, как-бы так, после смерти Роберта, быстро и без лишней крови, прибрать к рукам все его владения на Сицилии, чтобы самому стать полновластным и единственным владетелем острова.

Когда все собрались, началось шумное избрание приемника Роберта. Кому быть герцогом Апулии? На чью главу возложить корону и передать все его обширные владения, а так же власть над всей Южной Италией?

Сторонники Сишельгаиты, подкупленные и обласканные ею, тут же принялись кричать:

– Рожера! Рожера! Хотим Рожера! – имея в виду сына Роберта.

Лицо Сишельгаиты зарделось румянцем, и пряча удовлетворённую улыбку, она опустила лицо.

Недавно примирившиеся с Робертом его племянники – Роберт де Монтескальозо и Готфрид де Конверсано, переглянулись и подмигнули друг другу. При малолетнем и слабом герцоге, они быстро добьются своего! Их мать, Беатриса Отвиль, сидевшая в кресле, пожала им руки, и получив её одобрение, они добавили свои голоса в поддержку Рожера.

Но не все были согласны с кандидатурой Рожера.

Некоторые посматривали на Вильгельма Отвиля, следующего в роду по старшинству после Гвискара. Вильгельм сидел молча, а рядом с ним, жался его двенадцатилетний сын Ричард, с любопытством оглядывая собравшихся, морщясь от шума, вслушиваясь в слова, вылетавшие из распяленных в криках ртов.

Жались в стороне хмурые сыновья уже умершего Готфрида Отвиля – Роберт ди Лорителло, Вильгельм ди Тиролло, и малолетний Танкред.

У окна, сложив руки на груди, молча стоял сын Дрого Отвиля Ричард ди Моттола. Рядом с ним, ухмыляясь, находился Готфрид де Трани, женатый на дочери Дрого.

Нашлись и те, кто не подумав буркнул, что мол корона Апулии, по праву принадлежит сыну Хэмфри Отвиля – Абеляру.

По знаку Сишельгаиты, дрогнула, пришла в движение, гремя железом, стража, окружившая башню, где собрался совет. Зашевелились, приготовившись к бою, и лучники на стенах цитадели.

И узрев это, как-то вдруг разом, притихли все противники избрания Рожера герцогом Апулии, в паники переглядываясь, и понимая, что они полностью беззащитны перед окружившим их войском, и что они попали в ловушку, расставленную Сишельгаитой.

А учённый грек Никифор, из её ближайшего окружения, сказал:

– Хэмфри Отвиль, упокой Господь его душу, был графом Апулии, а сейчас, идёт речь, об избрании герцога, ГЕРЦОГА, – выделил это Никифор, – Апулии, Калабрии и Сицилии!

И притихшие противники избрания Рожера, ничего на это не возразили.

Опережая события, выдавая желаемое за действительное, чем полностью разоблачил себя, прислал письмо, адресованное Сишельгаите, только что избранный папа Григорий VII. Это письмо Никифор зачитал перед собравшимися:

«Смерть герцога Роберта, дражайшего сына святой церкви Римской, оставила нас в глубокой и неисцелимой печали. Кардиналы и весь римский сенат горюют о его смерти… Но, дабы Ваша светлость знала о нашей доброй воле, о глубокой и чистой любви, которую мы питали к Вашему супругу, мы ныне желаем, чтобы Вы известили Вашего сына, что святая церковь с радостью предоставит ему всё то, что его отец получил от папы, нашего предшественника».

Молодой и набожный герцог Рожер, полностью устраивал Святой Престол. Более, чем его буйный и грозный отец. Но если кто и понял это, то ничего не сказал. Только Ричард ди Моттола прошептал:

– Роберт ещё жив. Он ещё наш герцог! – и побледнев лицом, в гневе сжал кулаки.

А сторонники Рожера и Сишельгаиты, в радости кричали:

– Папа поддерживает нас! Святая Церковь с нами! С нами Божье благословение! С нами Бог!

И все собравшиеся, теперь уже к не скрываемой радости Сишельгаиты, склонив колено, присягнули на верность её сыну Рожеру, целуя меч и крест.

Глава восьмая

– И я ничего, не мог поделать! – уже кричал Роберт. – Я полностью находился в её власти, под её влиянием! О Боже, помоги мне! Я, так же как и она, хочу счастья своему сыну Рожеру. Неужели она думает, что я замыслю против него что-то плохое? Но Боэмунд, мой Боэмунд… Он тоже мой сын, и видит Бог, я люблю его не меньше, чем остальных своих детей.

Роберт отпил вина из кубка.

– Боэмунд только фыркнул на все эти происки Сишельгаиты, но она то, она, всё тянется и тянется к его горлу, чтобы сжать покрепче. Я знаю.

Колокола зазвонили к вечерней молитве, но Роберт проигнорировал это.

– Через день после присяги Рожеру, мне пришлось «ожить», и объявить всем о своём чудесном исцелении. Многие поняли хитрость затеянную Сишельгаитой, и поддержанную мной… И как же теперь, я буду смотреть им в глаза?

Роберт в печали покачал головой, и гневаясь, осушил кубок до дна.

– Я как раз ехал к Боэмунду, чтобы образумить его, уговорить не творить глупостей… Хотел сказать ему, что дам феод, достаточный для него… Хотел, чтобы и он присягнул Рожеру… Но я знаю его нрав… Он весь в меня, и не удовольствуются малым, когда можно взять большее…

Роберт вымученно улыбнулся.

– Тепрь ты пониаешь, как ты нужен мне и Боэмунду? Как нужен, моему сыну? Не иначе как сам Господь Бог, послал тебя навстречу мне!

Весь длинный рассказ Роберта, Бьёрн, внимательно слушал, вжавшись в стену, спрятав своё лицо в тень, жалея своего старого друга, и в то же время, возмущаясь его деяниями.

– Роберт, – после долгого молчания сказал Бьёрн, – я дал обет, присягнул перед распятием, поклялся именем Бога нашего, что доведу паломником до Иерусалима. И я, не могу нарушить своё слово.

– Клятвы, обеты, присяги, что они значат, когда на кону, жизнь человеческая?!

– Для меня, они значат многое! Это моя честь, а честь, дороже жизни! – рассердившись, крикнул в лицо Роберту Бьёрн.

– Я освобожу тебя от клятвы! Твой брат Маркус, епископ, более могущественный церковник, чем какой-то там настоятель монастыря! Он, замолит твой грех! Если хочешь, то я обращусь к самому папе, чтобы он избавил тебя от обета и крестоцелования! Он не откажет мне! Мы вместе будем молиться Богу, и Господь, услышит наши молитвы! Ты нужен мне, Бьёрн! Нужен, моему сыну Боэмунду!

– Нет, Роберт! Нет! Я не могу пойти на это! Отведу паломников в Иерусалим, и вернусь к тебе. Тогда, буду верно служить тебе и Боэмунду.

– А за это время, Боэмунд умрёт…

И видя неподдельную скорбь и печаль друга, что-то дрогнуло в душе Бьёрна.

– Прости меня, Роберт… Я должен подумать, хоть пару дней. Надеюсь, за эти дни, ничего плохого с Боэмундом не случиться.

Роберт продолжал молча сидеть в кресле, когда Бьёрн вышел из башни, и попросил ожидавшего его слугу, провести к выходу из замка.

Следующим утром, ещё одна встреча на улицах Бари, предопределила решение Бьёрна.

Погружённый в свои думы, он шёл по городскому рынку, среди лавок оружейников, совсем не обращая внимание на выставленное на продажу превосходное оружие, когда кто-то окликнул его:

– Бриан? Бьёрн де Бриан?!

Бьёрн обернулся и внимательно посмотрел на окликнувшего его человека. Явно богатого, в дорогих и роскошных одеждах, явно знатного и влиятельного, в окружении целой маленькой армии слуг, оруженосцев и телохранителей. Высокий, молодой, с густыми волосами, ровно подстриженными в кружок, с чёрной повязкой пересекающий лицо, закрывающей правый глаз. Наконец Бьёрн узнал его.

– Граф Раймунд? – присев от удивления, промолвил он.

– Да, это я! Граф Раймунд де Сен-Жиль! А я сразу узнал тебя! Как видишь, теперь мы оба одноглазы! Ха-ха-ха!

– Да, только у меня нет левого, а Вас Господь лишил… – видя весёлость графа, всё же неуверенно проговорил Бьёрн.

– А, всё это пустяки! Главное руки-ноги на месте! А? Есть чем держать оружие и на коня садиться! Да?

– Да! На страх врагам!

– Вот это ты хорошо сказал – на страх врагам! Идём, выпьём, обмоем, так сказать нашу встречу так далеко от дома!

Глава девятая

За едой и вином, Бьёрн рассказал графу де Сен-Жилю, что благодаря его помощи и заботам, он успел к умирающему отцу, и тепло, низко кланяясь, поблагодарил его за это.

Выпили, помянув старого барона Олафа Бриана, и после этого, Бьёрн, сам удивляясь себе, рассказал молодому графу всё, что с ним приключилось за эти годы, словно ища у него совета.

– В Иерусалим, говоришь? – Сен-Жиль, напрягшись, долго смотрел на Бьёрна, о чём-то задумавшись. – Поздно. Да, друг мой, поздно. Поздно! Два года назад, Святой град Иерусалим, захвачен сельджуками.

Бьёрн отшатнулся, поражённый такой вестью.

– Давай по порядку. Помнишь, взятие Барбастро в 1064 году? Как мы ликовали, захватив его?

Бьёрн кивнул, хотя тогда ему было не веселья, он искал Ламию и детей.

– Так вот, недолго музыка играла, недолго мы наслаждались победой. На следующий год, правитель Сарагосы Ахмад аль-Муктадир, кинув кличь среди всех мусульман Испании, объявив, как они говорят «джихад», быстро собрал большое войско, и почти без сопротивления, внезапно напав, покарав нас за нашу беспечность, вновь занял Барбастро. Овладев городом, мусульмане вырезали и казнили всех христиан.

«В отместку за ту бойню, которую вы устроили, захватив Барбастро, уничтожив 50 тысяч мусульман» – мелкнуло в голове Бьёрна.

– После этого, – продолжал Раймунд, – повоевав с язычниками ещё немного, я вернулся домой. А оттуда, отправился в паломничество в Святую Землю.

– Вы были в Святой Земле?

– Да, был. И именно там, поспорив с армянскими богословами, именуемыми себя хачиками (от армян. слова хач – «крест»), о догматах истинной веры, в результате возникшей стычки, я и потерял свой глаз. Досадно… Эти хачики были злы как львы, а я не ожидал нападения. Меня, всего в кровище, вытащил из этой свалки мой верный оруженосец. Вон он сидит. За тебя, Ги.

И граф Сен-Жиль, а вслед за ним и Бьёрн, подняли свои чаши и осушили их за храброго оруженосца.

– Когда я лежал раненный, сельджуки подошли к городу. Ги спас меня, увезя оттуда. А христианским паломникам к Святым местам, теперь, для посещения Гроба Господнего, требуется купить разрешение у мусульманского правителя. И всё зависит от милости его, позволит он или нет, посетить пилигримам святой град Иерусалим. А на дорогах что твориться? Паломников грабят, убивают, а мусульманский правитель Иерусалима, ничего не делает для их защиты.

– Не может быть! – шептал Бьёрн, поражённый этим рассказом, и нечестивым делам, творимым язычниками в Святой земле.

Граф де Сен-Жиль сидел, глядя куда-то в пустоту, а потом громко закричал:

– Иерусалим теперь остриё нашей веры! Именно к нему должны быть направлены все наши помыслы и деяния! К освобождению его от неверных! Там, каждый камень, напоминает о Христе, и о тех библейских пророках, что жили на той земле и оставили там свой след! И у меня, сердце кровью обливается, когда подумаю, что Иерусалимом и всей Святой землёй, владеют нечестивые язычники-мусульмане! Что они, глумятся над Гробом Господним и над нашими святынями!

В таверне, поражённой криками столь знатного сеньора, воцарилось молчание, а потом, вся она, зашлась в оглушительных криках:

– На Иерусалим! – кричали купцы.

– Освободим Гроб Господен! – вторили им ремесленники.

– Веди нас! – подхватили воры и проститутки.

– С нами Крёстная сила! С нами Бог! – кричали все остальные.

Видя такое одобрение со стороны простого народа, граф Раймунд де Сен-Жиль расплылся в улыбке. Дождавшись, когда стихнут крики, он наклонился к Бьёрну.

– Именно об этом я и хочу просить папу римского, если он удостоит меня своим вниманием и соблаговолит принять и выслушать. О всеобщем, всенародном походе, для освобождения Святой земли! Во имя, Господа! Мы соберём огромную армию, все рыцари вооружаться и сядуть на коней, и тогда мы, воодушевлённые Господней волей и единым порывом, освободим от язычников Святую землю! Никакие язычники не устоят перед нами, будь их неисчислимые полчища, так как нас, будет вести рука Господа Бога нашего!

Бьёрн молчал, но глаза его блестали, таким же фанатичным огнём, который горел в глазах и у Сен-Жиля.

– Теперь ты знаешь о помыслах моих. Знаешь, чего я хочу и к чему стремлюсь. А тут… Брат мой, граф Тулузы Гильом, настаивает на том, чтобы я женился. До женитьбы ли мне теперь, когда Святая земля, стонет под ногами язычников?! Но он старший в роду, и я вынужден подчиняться. Он и невесту для меня присмотрел, и настаивает, чтобы я женился именно на ней…

– И кто же она?

– Одна из дочерей герцога Роберта Отвиля, Сибилла.

– Ого! – присвистнул Бьёрн.

Глава десятая

Папа римский Григорий VII думал, и никто не смел нарушить ход его мыслей.

Пьетро Орсини, недавно назначенный кардиналом-священником церкви святого Климента, опустив голову, украдкой, из-подо лба, глядел на маленькую, тучную, коротконогую фигуру Григория VII. «Во как сидит, даже ногами до пола не достаёт. Стульчик ему ставьте, чтоб удобней было. А говорит как? Невнятно, тихо… Надо прислушиваться, чтобы уловить, что он там вещает. О, Господи, грехи наши тяжкие». Орсини быстро перекрестился, на миг примерив папскую тиару, узрев её на своей главе, и тут же прочь отогнал эти мысли.

Беспокойство и тревогу Григория VII, вызвал заключённый союз между Робертом Гвискаром и Ричардом Дренго, о котором его своевременно известили. И что там всё остальное, когда тут, под боком, творится такое.

«Много силы они набрали, много. А это, опасно. Очень опасно. Как разрушить их союз? Что предпринять? Что сделать?» – папа размышлял, и пока не находил верного решения. На ум приходила только одна мыслишка, как на немного, хоть на чуть-чуть, но ослабить силы герцога Апулии и князя Капуи. Пять лет назад, король Арагона Санчо I, предпринял путешествие в Рим, где попросил помощи в борьбе с мусульманами. Папа Александр II, благосклонно принял короля Арагона, и пообещал ему поддержку Святого престола. В знак особой благодарности, Санчо I, признал себя вассалом римских пап.

«Вассалы, вассалы… Вассалы с вассалами или вассалы против вассалов. Кто- то сказал – разделяй и властвуй. Мудрые слова, последуем и мы этому совету».

И подняв руку, привлекая внимание, Григорий VII тихо сказал:

– Позовите ко мне молодого графа Эбля де Руси.

С недавнего времени, оставив службу у герцога Апулии, Эбль де Руси жил в Риме, желая найти новую службу при папском дворе и надеялся, уповая на Бога, что никто не догадывается о том, что таково тайное повеление Роберта Гвискара.

Польщённый приёмом у самого папы, Эбль смущенно стоял, во все глаза глядя на наместника Бога на земле, стараясь не упустить не единого его слова.

– Нам всем известна ваша беспримерная храбрость и отвага, граф де Руси.

Эбль покраснев, почтительно поклонился.

– И у меня для вас, есть одно важное поручение. Важное и опасное. Готовы ли вы исполнить его? Готовы ли вы выполнить волю Господа Бога нашего Иисуса Христа?

Эбль де Руси гордо вскинул голову.

– Да, Ваше Святейшество!

– Хорошо. Тогда, слушайте. Наш верный слуга, король Арагона Санчо I, просит помощи в борьбе с мусульманами. У него, словно кость в горле, торчит их крепость Барбастро…

– Я был под Барбастро, – не почтительно перебив папу, выкрикнул молодой и не опытный Эбль де Руси.

Но Григорий VII, только улыбнулся на это.

– Благодарю, что вы юноша, не пожалели своей жизни, исполняя Божью волю, и откликнулись тогда на призыв Господен. Теперь, снова Господь призывает вас на битву, вершить его волю. Готовы ли вы? Справитесь ли?

– Да, Ваше Святейшейство! Клянусь Вам в этом! Клянусь именем Христа и Пресвятой Девы Марии!

– Хорошо, тогда я повелеваю вам, возглавить этот поход. Уверен, что много славных нормандских рыцарей из Апулии и Капуи, присоединяться к вам, когда узнают, куда вы направляетесь.

– Да, Ваше Святейшество! Многие захотят проявить отвагу в бою, в битве с неверными! С врагами нашей веры и Святой матери церкви!

Удовлетворённый Григорий VII, повелев снабдить деньгами для набора войска графа де Руси, жестом руки отпустил его.

«Всё складывается как нельзя лучше. Отправив войско в Испанию, мы ослабим Апулию и Капую, хоть на немного, но ослабим. А там, как Бог даст. И удалим подальше отсюда, этого наивного соглядатая Гвискара. Выживет, отблагодарим, и пошлём в новое пекло. Погибнет, что ж, такова Господня воля. Подождём, когда они отправятся в Испанию, и тогда, будем решать дела с остальными нормандцами. Пора, пора, поставить их в стойло! Уж слишком они зарвались! А не подчинятся – уничтожить!».

Улыбаясь и потирая руки, донельзя довольный собой, Григорий VII прошествовал в свои покои, через толпу склонивших головы кардиналов.

Глава одиннадцатая

Незаметно подкралось время, когда они постарели, и вот теперь, приходиться женить своих детей.

Эбль де Руси, перед отъездом в Испанию, навестил Бари, и склонившись перед Робертом на одно колено, сказал:

– Ваша милость, прошу руки вашей дочери Сибиллы!

Роберт, удивлённый, уставился на молодого графа. Он уже знал, зачем пожаловал в Бари граф де Сен-Жиль, а тут ещё этот граф де Руси. Роберт ничего не говоря, крепко призадумался.

Его дочь от Альберады, Эмма, недавно вышла замуж за Одо Доброго (или как его ещё иначе называют – Одо Бонмарше. Бонмарше – в пер. с фр. низкий, дешёвый), из знатного североиталийского рода Алерамичи. И в прошлом году, уже подарила Роберту первого внука, названного Танкредом.

Старшая дочь от брака с Сишельгаитой, пятнадцатилетняя Матильда, тоже уже была замужем за Рамоном Беренгером II, графом Барселоны.

Вторая дочь от Сишельгаиты, Мабилла, ещё в малолетнем возрасте была просватана за сына Гуго де Грантмесниля, Вильгельма де Скальфо.

Для третьей дочери, Эрии, именно сейчас наклёвывался выгодный брак с Гуго д'Эсте, претендующим на корону графства Мэн. Породнившись с ним, Роберт мог бы противопоставить себя герцогу Вильгельму, в борьбе за владение Нормандией. (В 1062 году умер граф Мэна Герберт II. Перед смертью он завещал графство герцогу Нормандии Вильгельму, но мэнская знать не согласилась с этим решением и восстала при поддержке графа Анжуйского Жоффруа III , признав в качестве сеньоров графа Амьена и Вексена Готье III и его жену Биоту , тётку покойного графа Мэн Герберта II. Вильгельм в 1063 году захватил Ле-Ман и взял в плен Готье и Биоту. Они были помещены в заключение в замок Фалез, где умерли в том же году при невыясненных обстоятельствах. Графом Мэна Вильгельм сделал своего сына Роберта Куртгёза. В 1069 годумэнская знать, поддерживаемая Фульком IV Анжуйским , опять восстала. В качестве графа ими был приглашён Гуго д’Эсте, внук по материГарсенды Мэнскойи графа Герберта I , сын маркиза Аццо II д'Эсте . Строя свои планы, Роберт и предположить не мог, что в этом же, 1073 году, герцог Нормандии и король Англии Вильгельм вторгнется в графство Мэн, и Гуго д'Эсте в панике сбежит из своих владений. В последующем, желая всё-таки иметь влияние в графстве Мэн и Нормандии, Роберт таки выдаст свою дочь Эрию за Гуго д'Эсте ).

Малолетней Сибилле было чуть более десяти лет (у Роберта и Сишельгаиты была ещё одна, самая младшая дочь – Олимпия, но о ней, рассказ в дальнейшем), и сватовство к ней дватцатитрёхлетнего Эбля де Руси, выглядело странно. (Повторюсь, но может быть в то время, женитьба зрелых мужей на малолетних девочках была нормой, и поэтому, не следует удивляться столь необычайной просьбе Эбля де Руси).

«А что тогда ответить графу де Сен-Жилю, если я раздам всех своих дочерей, ведь Сибилла обещана ему?». Но и терять преданность Эбля де Руси не хотелось. Род де Руси, был знатен, могущественен и богат, и владел обширными владениями в Шампани и Лотарингии. «Да и этот мальчишка мне ещё нужен. М-да, весьма выгодный брак для моей дочери, весьма. Но что-же тогда сказать графу де Сен-Жилю?». Роберт задумчиво почесал бороду.

У Роберта вызывало недовольство то, что на щедрую плату и посулы Рима, много славных воинов из Апулии, Калабрии, Капуи и с Сицилии, выказали желание отправиться под знаменем графа де Руси в Испанию. «Может, и правда, оженить Эбля, и пусть убирается к себе в Шампань?». Но идти на такое явное обострение с Римом не хотелось. Да и Роберт догадывался, что Эбль де Руси не согласиться на это, и таки пойдёт в Испанию.

– Ладно, – тихо сказал Роберт, всё ещё размышляя, – вернёшся из Испании живым и здоровым, тогда и поговорим.

– Но я могу надеяться, что ваша дочь Сибилла, достанется мне?

Роберт тяжело вздохнул.

– Да, обещаю.

Графа де Сен-Жиль Роберт пригласил на охоту, и пока они стояли в засаде, ожидая загоняемого ловчими дикого вепря, он решил поговорить с ним. Он не любил оправдываться и чувствовать себя виноватым, но сейчас, перед молодым графом, испытывал именно это чувство. Роберту было неловко и он не знал с чего начать разговор. Неожиданно, сам граф де Се-Жиль, пришёл ему на помощь.

Тихим голосом, заходя издалека, Раймунд начал рассказывать Роберту о Святой Земле, о давней, жестокой войне, которую христианство ведёт с язычниками, о том, что мусульмане, представляют явную угрозу всему христианскому миру. Потом он, желая склонить могущественного герцога Апулии на свою сторону, поведал ему о своих стремлениях – об объединении всех христианских рыцарей в единую армию, ради освобождения Святой Земли и Гроба Господенего, и для того, чтобы оружием и Божьим словом, распространить святую христианскую веру на весь мир.

– А тут, вместо того, чтобы оказать мне всяческую помощь и поддержку, мой старший брат заставляет меня жениться. О-о-о, видит Бог, не этим сейчас заняты мои мысли, не этого я желаю!

Роберт тот час ухватился за спасительную ниточку, брошенную ему молодым графом.

– Я, как никто другой, понимаю вас, Раймунд! Вот уже более десяти лет, как я веду непрекращающуюся войну с мусульманами на Сицилии. И ценю и поддерживаю, ваши благородные и святые замыслы! Но в чём-то, прав и ваш брат – рано или поздно, но мужчине надо жениться. Хотя бы только для того, чтобы не пресёкся его род, чтобы жена, нарожала ему воинов, которые продолжат наше дело тогда, когда мы сложим свои головы в борьбе с неверными и когда Господь призовёт нас к себе. Эта война, которую мы, христиане, ведёт с язычникими, распространяя нашу святую веру по всему свету, не на один год, и не два. Она уже тянется веками, и один Господь ведает, сколько ей ещё продлиться.

Раймунд прислонил копьё к дереву и сняв шлем, потёр лоб.

– Хорошие слова, господин герцог. Я запомню их. Признаться, я об этом как-то и не думал.

– Вы ещё молоды Раймунд, горячи, и, для чего же ещё нужны старики, как не для того, чтобы наставлять молодых, делиться с ними своим опытом и знаниями? Так отец, передаёт свои умения своему сыну. У моего брата, Великого графа Сицилии Рожера, есть дочь Матильда, которая станет для вас превосходной женой. (Сестра-близнец Матильды – Фландина, уже была замужем за Гуго из Жерзы, присходившего из богатого и знатного рода в графстве Мэн). Мало того, породнившись с моим братом, вы сможете объединить свои усилия, и только подумайте, граф, что вам даст, чего вы достигнете, при союзе Тулузы и Сицилии!

Граф Раймунд де Сен-Жиль, опустив голову, покачивал ею, вообще не обратив внимания, что вместо дочери герцога Апулии, ему предлагаёт в жёны дочь графа Рожера. А какая разница, Сибилла или Матильда? Ведь жена, по теперешним помыслам графа Раймунда, нужна мужчине лишь для того, чтобы он смог продолжить свой род, сам же всецело занятый великими замыслами. (Раймунд де Сен-Жиль, ранее уже был женат на своей двоюродной сестре Эрменгарде Прованской, и от неё, у него был уже взрослый, пятнадцатилетний сын Бертран. Но по настоянию церковников, Раймунд развёлся с Эрменгардой из-за близкой степени родства, и Бертран был объявлен незаконнорожденным).

– Да, господин герцог, я согласен с вами. Передайте вашему брату, что я готов взять в жёны его дочь.

Роберт отвернулся, скрывая довольную улыбку, и едва не прозевал вылетевшего из кустов вепря. Он, взбешённый и напуганный, пёр прямо на безоружного графа де Сен-Жиля. Раймунд, поздно заметив опасность, потянулся за висевшим на бедре мечом, хаотично соображая, что он не успевает, что вот сейчас, вепрь пропорет его своими огромными клыками, стопчет, начнёт рвать и метать его тело. И прощай великие замыслы и стремления! Но Роберт, гикнув, выскочил из-за кустов, отвлёк внимание зверя на себя, и когда тот остановился, мастерски метнул копьё, пробившее вепрю сердце. Кабан вздрогнул, заревел, сделал ещё несколько шагов, и повалился на бок.

– Славная охота! – промолвил Роберт оттирая со лба испарину, и улыбнулся графу де Сен-Жиль.

Радость его ещё больше усилилась, когда у ворот Бари его встретил Бьёрн де Бриан.

– Роберт, я готов служить тебе и твоему сыну!

Глава двенадцатая

Вот уже несколько лет, как племянники Роберта Гвискара, Роберт де Лорителло и Вильгельм ди Тиролло (сыновья Готфрида Отвиля от 1-го брака), расширяя свои владения, захватывали всё новые и новые земли в Абруццо (обл. в центр. Италии на восток, северо-восток от Рима), далеко выходя за пределы Апулии. При жизни Александра II, Рим терпел, но Григорий VII, не собирался с этим мириться. Вызывал его тревогу и союз Гвискара (посредством брака его дочери Эммы) с североиталийским родом Алерамичи из Савоны и договор с Ричардом Капуанским.

– Окружают! Словно волка обкладывают со всех сторон! Но у волка, есть зубы! Я, покажу им, как умею кусаться и грызть! Папа Николай II, благоволил этим козлам, пошёл им на уступки и дал большие привелегии, но я не такой! Я заставлю весь мир, подчиняться Святой апостольской церкви! А кто не подчиниться – уничтожу!

Решил новый папа, обратить свой взор и на восток. Именно там, казалось ему, сейчас, после разгрома под Манцикертой, рухнувшая на колени Византийская империя, как никогда, нуждается в помощи и защите. И он направил в Константинополь своих легатов, с требованием подчинить греческую церковь Риму, в обмен на военную поддержку западного мира.

Горячо и неудобно было двадцатитрёхлетнему императору Михаилу VII на троне. Такой вожделенный императорский пурпур, жёг тело и казался тяжелее доспехов. Обученный риторике, богословию и писанию стихов, Михаил VII ничего не мог противопоставить сельджукам, захватывающим всё новые и новые территории в Малой Азии, в Сирии и Палестине. В Константинополе, и особенно на окраинах империи, власть императора ослабевала с каждым днём. Ворчали недовольные, поднимая знамя восстаний. Печенеги и мадьяры, терзали границы, и всего за два года, Византия потеряла значительные земли и на Балканах. Инфляция, рост цены на хлеб, вызывало буйство константинопольской черни, которая, со всё возрастающей ненавистью, поглядывая на Влахернский дворец императора и на роскошные дома знати.

Забегая вперёд, скажу, что всё же, Михаилу VII и его советникам, хватило ума отклонить предложение Григория VII. Да и обращение папы ко всем монархам христианского мира, срочно вооружаться, садиться на коней, и идти на восток, не нашло отклика в их сердцах. Григорий VII затаил обиду, и только прибытие в Рим графа Раймунда де Сен-Жиля, сладким бальзамом ободрило его душу. Папа, в лице этого тулузского графа, нашёл своего самого наипреданейшего единомышленника, все помыслы которого, были заняты войной против неверных.

Обратившись снова к италийским делам, лицимерный Григорий VII, решил сменить гнев на милость, и укрощая свою заносчивость, отправил легата к настоятелю монастыря Монте-Кассино Дезидерию, чтобы тот, пользуясь своими хорошими отношениями с нормандцами, договорился о встрече папы с герцогом Апулии.

А пока, Григорий VII, решил вбить клин между Гвискаром и Дренго, и развязать войну между своими вассалами.

– Ещё посмотрим, кто кого! На коленях приползёте! Будете ноги мне целовать, вымаливая прощения!

Роберт, подозревая подвох и засаду, отказался ехать на встречу с папой, назначенной на 10 мая 1073 года в Беневенто. Ведь по условиям выдвинутым Григорием VII, он должен был явиться в Беневенто, город, принадлежащий папе, один, без войска, лишь с незначительным количеством слуг.

Безрезультатно прождав Гвискара в Беневенто, Григорий VII отправился оттуда прямиком в Капую, где льстиво расточая ласковость, признал права Ричарда Дренго, принял от него вассальную присягу, и вскоре заключил военный союз против Гвискара.

Дренго, немного поколебавшись, всё же, во исполнение заключённого с Робертом соглашения, передал ему всё, о чём договорился с папой.

– Лис! Хитрый лис! Пусть ворон выклюет твою печень! – сердился Роберт по отношению к папе. А гонцу Дренго, он сказал:

– Передай своему князю, что вместе, мы сила! Вместе, мы представляем угрозу Риму, и папа Григорий, прекрасно понимает это! И поэтому, этот хитрый лис, решил стравить нас друг с другом. Передай Ричарду, что я верю ему, и уверен, что папа просчитался!

И началась странная война между Апулией и Капуей, без больших сражений и битв, без завоевательных походов, а так, иногда, мелкие пограничные стычки, между враждующими между собой нормандцами. Так, молодой сын Вильгельма Отвиля, графа Принчипато, Ричард, вызвал на поединок то же юного сына Готфрида Риделя, правителя Гаэты, Реджинальда. Реджинальд в схватке победил, Ричард чудом выжил, но только теперь на всю жизнь был отмечен шрамом, страшно изуродававшим его лицо.

А в марте 1074 года, Григорий VII отлучил Гвискара от церкви, и стал собирать армию, чтобы уничтожить своего непокорного вассала.

Как говорит Джон Норвич, в своей книге «Нормандцы в Сицилии», есть что-то загадочное во всё этом деле. В ссоре Григория VII с Робертом Гвискаром, чувствуется что-то более серьёзное, чем те мелкие недомолвки, о которых изложено выше. Но к сожалению, хронисты того времни – Готфрид Малатерра, Вильгельм Апулийский, Анна Комнин, Ордерик Виталий, молчат об истинных причиннах противостояния папы римского и герцога Апулии, и нам предстоит только догадываться о них.

Глава тринадцатая

Роберт не особо расстроился по поводу отлучения, и смог удержать в повиновении своих вассалов и южноиталийскую чернь. Маркус Бриан, трясясь от страха, ещё бы, его патрон попал под отлучение, и отныне, ему запрещено входить в церковь, исповедоваться, принимать причастие, всё-таки проводил над Робертом все положенные церковные обряды.

– Пусть там священники в церквях, проклинают меня, клянут, вещают об анафеме (Анафема, или великое отлучение – налагается высшей церковной инстанцией, применяется к отступникам и еретикам. Имеет неопределённый срок действия и запрещает любые связи отлучённого с церковью), но ты то, Маркус, остаёшься верен мне?

– Да… Хорошо, что Его Святейшество, не наложил на нас интердикт (Интердикт – представлял собой отлучение от церкви не отдельного прихожанина, а сразу большую группу – селения, города, области, целые государства. На территории, находящейся под интердиктом, закрывались храмы, не проводились церковные празднества, не отправлялись церковные обряды – венчания, отпевания, крещения и др.) – дрожащим голосом ответил Маркус, в маленькой часовне в одной из башен Бари, отпуская Роберту грехи.

А Григорий VII развил бурную деятельность. Из Рима, полетели его гонцы и легаты к Беатрисе де Бар и к её дочери, маркграфине Тосканы Матильде. К мужу Матильды, герцогу Лотарингии Готфриду Горбатому. К Альберто Аццо II графу Луниджаны и Милана, сеньору Ровиго и Эсте. К Роберту I, герцогу Бургундии. К тулузским графам. И к графу Савойи Пьеру I. По призыву папы, они должны были собраться, сплотившись вокруг знамени Святого Петра, пострадать за веру Христову, карая презренного язычника – герцога Апулии. Привёл папе свои войска и князь Салерно Гизульф II.

– Мы видим ещё одну благую цель, – говорил Григорий VII перед собравшимся огромным войском, – как только нормандцы будут покорены, мы отправимся в Константинополь, на помощь христианам, которые страдают от постоянных нападений сарацин и умоляют нас о помощи!

Роберт был встревожен, но не подавал вида.

«Можно ли положиться на Дренго? Придёт ли он? Тогда, при Чивитате, мы разгромили папу Льва IX, потому что, были все вместе, действовали разом и заодно. А теперь? Ах, Дренго, Дренго… Можно ли тебе доверять? Рожер, вот мой единственный оплот и надежда! Надо срочно послать к нему на Сицилию гонца, пусть собирает всех, кого можно, и направляется сюда. Ничего, мы ещё посражаемся!».

Неожиданно, с той стороны откуда он и не ждал, Роберту улыбнулась удача.

Богатая торговая республика Амальфи, изнемогающая в войне с князем Салерно Гизульфом II, занявшимся откровенным разбоем на море, передавала себя под защиту и покровительство герцога Апулии.

Много страшных историй ходило об ужасных пытках и жестоких казнях тех купцов, кто попал в плен к князю Салерно. Не имея сил захватить сам город, Гизульф II приказал своему флоту блокировать город с моря.

И купцы Амальфи, богатая городская знать, не видя другого выхода, отправила своих послов к Гвискару, оговорить размеры ежегодной дани и условия вассалитета.

Выслушав послов, Роберт сразу же послал в Амальфи большой отряд воинов, и распорядился начать строительство четырёх крепостей, для защиты города с суши и моря.

– Амальфи, город богатый, многолюдный! Нет места богаче серебром, чем он! Золото, ткани из самых разных областей! А моряки, какие там моряки! Искусны в морских путях, много дорогих вещей доставляют они из Александрии и Антиохии! Много они морей переплыли, знают арабов, ливийцев, сицилийцев и африканцев! – радостно потирая руки, говорил Роберт.

А в июне 1074 года, Григорий VII, как всегда повелительно, снова предложил Роберту встретиться в Беневенто.

«Я не хочу проливать христианскую кровь, и если ты, герцог Апулии Роберт, склонишь свою голову, признаешь все свои ошибки, смиришься и покаешься в грехах своих, то мы, простим тебя» – писал папа в своём послании.

– Моя совесть чиста. Я никогда не давал Его Святейшеству повод для обвинений или недоверия, и конечно же, я почту за честь где угодно и когда угодно предстать перед ним.

Отвечая так папскому легату, Роберт думал – а как там его посланник, отправленный им к императору Генриху IV? Как там продвигаются тайные переговоры, затеянные им?

Глава четырнадцатая

В оговоренный день, в сопровождении большого эскорта и двух сотен рыцарей, Роберт прибыл к Беневенто, и велел разбить лагерь в окрестностях города.

– Я по прежнему не доверяю папе, но если есть возможность решить дело миром, избежав кровопролития, прибегнем к ней, – сказал Роберт Боэмунду и своим племянникам Ричарду ди Мотолла, Роберту ди Лорителло, Вильгельму ди Тиролло.

Он прождал папу три дня, высылая постоянные разъезды, чтобы враги внезапно не окружили их, но Григорий VII на встречу так и не явился.

– Что-то случилось. Уж не прибрал ли Господь к себе нашего папу? – Роберт улыбался, скрывая за улыбкой тревогу. «Меня беспокоит, если я чего-то не знаю или не понимаю. Чего его нет? Что произошло? Твою мать! Может уже сейчас, пока я торчу здесь, войска папы шагают по Апулии?».

А произошло следующее…

В рядах армии Григория VII прозошёл раскол. Пизанцы, прибывшие с войсками Матильды Тосканской, узрев здесь, своего злейшего врага Гизульфа Салернского, взбунтовались.

– Пират! Разбойник! Грабитель! Сколько он наших кораблей захватил и потопил? А наши купцы, захваченные им, где они? Умерли под жестокими пытками и казнены! А-а-а, мы не пойдём в одном войске с собакой Гизульфом! Смерть ему! Смерть!

Действительно, в последние годы, Гизульф Салернский, суженный в своих владениях, ограниченных практически только одним Салерно, занялся грабежом и разбоем на морях. Его флот, рыская по волнам, не жалел и не щадил никого. И видать немало пострадали от него и мореплаватели Пизы.

Григорий VII быстро отправил Гизульфа в Рим, но было уже поздно, войско раскололось на сторонников Гизульфа, и на тех, кто поддерживал пизанцев. И теперь, о походе в Апулию, не могло быть и речи.

Тщетно Григорий VII пытался навести лад в своём войске. Напрасно обращался к воинам с призывами, поминая волю Господню. Не действовали на воинов и его угрозы, карающие отступников от Божьего замысла.

– Выдай нам Гизульфа!

– Смерть ему! Смерть!

– На Салерно! Идём, на Салерно! – кричали наиболее горячие.

Буквально за несколько дней, всё развалилось и пришло в смятение. И многие воины, начали уходить домой.

– Шутка ли, сражаться с нормандцами! Нет, мы лучше по домам, – говорили они, попутно разоряя и грабя папские земли, через которые проходили.

Так полетели в тартарары все планы Григория VII – покорение Южной Италии, крестовый поход против мусульман и возможность объединить обе церкви под его управлением. Он был вынужден распустить своё войско, и проглотив унижение, вернуть Гвискара в лоно церкви. Но на этом, беды Григория VII не закончились.

– Мы предлагаем вам корону императора, а взамен, просим вашей помощи.

Роберт, прищурив глаза, с любопытством смотрел на римского консула Ченчи Франджипане, прибывшего к нему, просить помощи в борьбе против папы Григория VII. «Заманчиво. Очень заманчиво. Я, император! Но император, чего? Они хотят втянуть меня в войну со всем светом. Все ополчаться против меня! А может, нет? Может, мне удасться удержать на своей голове императорскую корону?». Роберт перевёл взгляд на Сишельгаиту, весь вид которой, молил: «Подумай о детях! Твой сын, унаследует корону императора! Он будет императором!». Посмотрел он и на своего сына Рожера, сидевшего рядом, тихо и неприметно.

– Нет! – твёрдо ответил Роберт. – Я никогда, первым, не подниму руку против своего сюзерена! Я верен Его Святейшеству, и никогда не предам его!

Обескураженный консул удалился. И от взгляда Роберта, не ускользнуло, как он, уходя, перекинулся взглядами с Ансальдо ди Патти.

Громкие слова, почти всегда остаются громкими словами. Вечером этого же дня, в доверительной беседе с ди Патти, Роберт как-бы невзначай, сказал, что не собирается ставить Григория VII в известность о зреющем заговоре. Ди Патти услышал это, и немедля отправил гонца в Рим.

На Рождество нового, 1075 года, когда Григорий VII молился в подземной часовне Святой Марии, заговорщики напали на него, схватили и бросили в подземелье секретной тюрьмы.

На следующий день, когда папа не появился на торжественной мессе по случаю праздника, простые римляне пришли в неистовство.

– Где наш папа Григорий?

– Почему его нет?

– Куда вы его дели?

Кардиналы-заговорщики, во главе с консулом Ченчи Франджипане, стоя на ступенях церкви святого Петра, испуганные и бледные, не знали что ответить разбушевавшимся римлянам. Повсюду в городе поднялось недовольство, горожане брались за оружие, и заговорщики, поспешили, кто покинуть город, кто укрыться в замке Святого Ангела.

Вскоре папу Григория VII нашли, извлекли из темницы, и торжественно, на руках, принесли к церкви святого Петра.

– Григорий VII наш папа!

– Слава ему! Слава!

Григорий VII растроганно благодарил толпу горожан, благословляя их, а сам, кусал губы от гнева и бессилия. Отныне, весь мир увидел, сколь ненадёжно и шатко его положение.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

– Милан ключ ко всему! Милан, ключ ко всей Северной Италии! Кто владеет Миланом, тот контролирует Рим! Держит его за яйца! И мы должны поставить епископом Милана, своего человека! Я не потерплю там епископом слизняка, назначенного папой!

Король Германии Генрих IV импульсивно вышагивал по лесной поляне. Он выбрался сюда на соколиную охоту, но позабыв о томящихся в клетках соколах, о стаях диких уток, гнездившихся в окрестных болотах, всецело посвятил себя решению столь важной политической проблемы.

Он был молод, пылок, необычайно быстр в своих решениях, имел в себе много рыцарского и благородного, подавая надежды, что вскоре из него выйдет толковый государь и император. Но с годами, пылкость нрава перешла в раздражительность и мстительность, а от возвышенных чувств остались гордость и властолюбие.

Но сейчас ему было всего двадцатьчетыре года. И сколько он себя помнил, он всегда боролся за жизнь и за власть. Пару месяцев назад, в жестокой и упорной борьбе, терпя поражения и одерживая победы, он подавил Саксонское восстание, разгромив выступивших против него германских князей. И теперь, он был полон сил и решимости, бросить вызов самому папе.

– Я хочу видеть епископами своих друзей! Союзников и единомышленников! Которым, я могу доверять и на которых, смогу положиться! И мне не по душе, занудные клирики из Рима, ставленники папы, которые будут противоречить мне, плести заговоры и интриги, шпионить за мной, докладывая о каждом моём шаге! И я требую от папы, чтобы он лишил сана всех церковников, участвующих в восстании, осмелившихся поднять руку на меня, своего сюзерена!

По всей Европе, монастыри и церкви обладали влиянием на души людские, и владели завидными богатствами. И Генрих, да и другие властители, выгодно пополняли свою казну, продавая места в приходах, монастырях, аббатствах и епископствах церковным прелатам, или же, назначая на эти должности своих доверенных лиц.

В Риме, папы, уже долгие годы решительно боролись с этим, желая, чтобы все церковные назначения согласовывались с ними, или же, в противовес светским государям, назначали на должности прелатов своих ставленников.

Борьба шла и не думала затихать, а поводом к открытому противостоянию стало назначение миланского епископа.

Об оргиях Генриха IV слагали легенды. Приписывали ему и поклонение сатане, и занятия чёрной магией, и мужеложество со скотоложеством, и многое, многое другое. Папа Григорий VII, получив очередную жалобу на короля Германии, удовлетворённо хмыкнул.

– Много власти стал забирать этот щенок! Норов свой показывает! Пора пообломать ему рога!

В феврале 1075 года на соборе в Риме, Григорий VII подверг отлучению от церкви пятерых ближайших советников Генриха IV, и повелел самому королю в ближайший пост прибыть в Рим и оправдаться в преступлениях приписываемых ему.

– Если сможет, – Григорий VII широко улыбнулся.

Глава вторая

Генрих был в ярости!

– Да как он посмел! Кто дал ему такое право! Не папа, я главный человек в мире! И я, докажу ему это!

Папские легаты, с позором были высланы из резиденции короля в Госларе, и тотчас же, по всем направлениям, были разосланы королевские гонцы, с требованием всем епископам и аббатам, прибыть на церковный собор в город Вормс.

Церковники собрались в январе 1076 года, и сразу же, король Германии, получил мощную поддержку большинства германских и ломбардских прелатов, недовольных нововведениями из Рима – отменой симонии (продажа и покупка церковных должностей, духовного сана, продажа церковных таинств и священнодействий – причастие, исповедь, отпевание, продажа священных реликвий и мощей и т. д. В широком смысле симония – продажа благодати Святого Духа. Отсюда и борьба за инвеституру – церковная инвеститура состояла в назначении светскими правителями прелатов на церковные должности и введение в сан. Она сопровождалась двумя актами: светский правитель вручал прелату посох и кольцо, символизирующих духовную власть, и вручал скипетр, символ светской власти. Таким образом, церковные сановники становились крупными светскими феодалами и в этом качестве находились в вассальных отношениях со своим сюзереном) и требованием целибата (обязательный обет безбрачия для духовенства).

Сторонники папы отчаянно сопротивлялись, в кафедральной церкви святого Павла, от обоюдных обвинений и нелепой клеветы, стоял ужасный шум, крики рассходившихся высших прелатов церкви вылетали на улицу, достигая слуха толпившихся горожан.

Партия, поддерживающая Генриха, обвиняла папу Григория VII в том, что его избрание было незаконным, мол не по закону, установленному в 1059 году и гласившему, что только конклав может выбирать пап, а римским народом, разбушевавшейся чернью, которая и выдвинула Гильдебранда на должность понтифика.

– Наш король, как один из патрициев Рима, имел право назначать папу, или, по крайней мере, утверждать вновь избранного! Его лишили этого права! А отсюда, тот, кто называет себя папой Григорием VII, избран незаконно! Он, узурпатор!

– Кроме того, вы все помните, что Гильдебранд, давал клятву никогда не избираться в папы! Он нарушил её! Он – клятвопреступник!

– А мне, доподлинно известно, о его шлюхах и метрессах, которых он держит целый гарем в своём дворце! А от нас, он требует безбрачия?! Гнусный лжец он, а не папа!

– Лицемер и подлец!

– Побойся гнева Господнего! Папа, наместник Бога на земле!

– Подлая ехидна он, а не папа!

– Да гореть тебе в аду, за твоё богохульство!

– Только после тебя!

Генрих, спрятавшись за иконостасом, едва сдерживая смех и бьющую через край радость, глядел на беснующихся священников.

– Ещё немного, и они вцепятся друг другу в волосы и бороды! То-то будет потеха!

24 января было составлено письмо от короля Германии Генриха IV, тому, кто называет себя папой:

«Генрих, не по узурпации, но по священной воле Божьей король, – Гильдебранду, не папе, но вероломному монаху. Это приветствие ты заслужил, сеятель вражды, ты, кого проклинают, вместо того чтобы благословлять в каждой святой обители и церкви. Архиепископов, епископов и священников ты попираешь, словно рабов, лишённых воли. Христос призвал меня на трон империи, но не тебя на папский престол. Ты занял его хитростью и обманом, презрев свои монашеские обеты, ты с помощью золота приобрёл покровителей, с помощью покровителей – войско, и с помощью войска – престол мира, и заняв его, нарушил мир. Я, Генрих, милостью Божьей король, со всеми нашими епископами, взываю к тебе – Ступай вон!».

Посланника короля Германии, епископа Роланда Пармского, дерзнувшего доставить это послание в Рим, едва не растерзали сторонники папы. Только заступничество самого Григория VII, спасло ему жизнь.

В феврале 1076 года, на обычном великопостном соборе, папа Григорий VII нанёс ответный удар. В форме молитвы, обращённой к святому Петру, он отлучил Генриха IV от церкви, лишил его монаршей власти над Германией и Италией, и в силу дарованного Богом святому Петру полномочия «вязать и решать» снимал со всех христиан присягу на верность Генриху.

– Те же, кто откажут в послушании папе римскому как представителю Бога на земле и продолжат общение с отлучённым Генрихом, будут лишены моего апостольского благословления, Божьей благодати и всех властных полномочий!

Глава третья

Удар был силён! Он был необычайно смелым и раннее мир не видел ничего подобного!

Генрих, поначалу, по молодости и горячности, не придал отлучению никакого значения. Первые колокола тревоги забили только тогда, когда он повелел германским епископам снова собраться на Троицу 1076 года в Вормсе, чтобы торжественно и окончательно заявить о низложении с папского престола узурпатора Гильдебранда. Но к назначенному сроку в Вормс, съехалось так мало церковных прелатов, что не было никакой возможности начать собор. Генрих встревожился, и решил отложить собор до Петрова дня, перенеся его в Майнц. Теперь уже, он разослал церковникам приглашения, написанные в форме просьбы, а не приказа.

Папские легаты времени зря не теряли, без дела не сидели, и разъезжая по Германии, настраивали всех против Генриха. Почуяв откуда дует ветер, ободрённые таким оборотом дел, подняли головы и отказались подчиняться Генриху германские князья – Оттон Нортхеймский, герцог Баварии Вельф IV, герцог Каринтии и маркграф Вероны Бертольд Церингенский. Примкнули к ним и архиепископ Зальцбургский Гебхард I и епископ Вюрцбургский и Пассауский Адальберон. Вновь забурлила, казалось бы, покорённая Саксония. Тамошние жители взялись за косы, вилы, топоры, прогнали королевских сборщиков налогов, разорили имения друзей и сторонников Генриха, и захватили некоторые из королевских замков.

Буквально за пару месяцев всё изменилось, и Генрих с ужасом видел, как власть ускользает из его рук. Прошли те времена, когда его отец Генрих III, по своему разумению, смещал и назначал пап. Теперь папство окрепло и само перешло в наступление. Григорий VII, всегда был последователен и непреклонен в своих решениях. Однажды поставив цель, он шёл к ней до конца, чего бы это ему не стоило. Измена королю была освящена папой, вменена в обязанность и теперь, даже прежние сторонники и приверженцы покидали короля.

Но и Генрих, в своей борьбе с папством и Римом, не собирался уступать и складывать оружие.

– Ничего, мы ещё посражаемся! Посмотрим, чья возьмёт!

Генрих собрал, сколько смог рыцарей и солдат, и пошёл против саксонцев. Но те поднялись против него так единодушно, что он отступил аж в Богемию.

Между тем, в Северной Италии, верх одерживали сторонники короля Германии. Ставленника папы, епископа Ансельмо III де Ро, едва не убили в Милане, и он с позором бежал из города.

Отправил Генрих своих послов и в Апулию.

– Император обещает вам, имперское утверждение всех ваших владений, – гордо, с пафосом, сказал Григорий, епископ Верчелли.

Но на Роберта Гвискара, такая «милость» Генриха IV, не произвела впечатления. Все знали, для того чтобы именоваться императором, Генриху необходимо явиться в Рим, где папа коронует его и наречёт императором. Так повелось со времён Карла Великого. Но Генрих IV, в силу понятных причин, не мог прибыть в Рим. Не менее гордо Роберт ответил:

– Бог даровал мне мои владения, а не император! Я отобрал их у ромеев и сарацин и дорого заплатил за это нормандской кровью!

– Подумайте герцог, ведь император, может даровать вам титул короля, – теперь уже осторожно, промолвил Эберхард, главный советник Генриха IV по Италии.

Роберт задумался. Снова его манили короной. Снова предлагали титул, в обмен на союз. Воистину, влияние и сила нормандцев были столь велики, что многие сильные мира сего, искали с ними дружбы.

– За те небольшие мои владения, которые раннее принадлежали империи, я готов исполнить вассальный долг перед императором, но лишь соблюдая все обязанности по отношению к папе римскому.

Епископ Григорий и Эберхард переглянулись. Такой ответ Роберта, лишал всякого смысла его согласие на дружбу с империей, ведь он, не собирался разрывать свою вассальную присягу по отношению к Святому Престолу.

А в Германии, князья и епископы папской партии, собрались на съезде в Ульме, и решили, что сложившиеся обстоятельства требуют избрания нового короля.

– Щенки слепые! Сучье племя! Готовы ноги целовать папе! Козлы вонючие! Уж я доберусь до вас, всем потроха повыпущу! – ярился Генрих, узнав о собрании в Ульме.

Сторонники папской партии разослали приглашения всем остальным князьям и епископом Германии, и 16 октября, в Трибуре, «для восстановления мира и спокойствия в церкви и государстве», собралось большинство приглашённых, и авторитет этого съезда был значительно выше, чем все те, которые удавалось собирать Генриху.

Семь дней депутаты в Трибуре спорили, как и каким образом спасти Германию от гибели.

Генрих совсем оробел. Являя образец доброго христианина, он помирился со своей супругой Бертой Савойской, отказался от развлечений, попоек и оргий с друзьями, всюду показывая полное смирение и раскаяние. Но это не помогало. С ужасом Генрих видел, что его покидают даже те, кого он осыпал милостями, называл своими друзьями и считал своими верными приверженцами. Засев в Оппенгейме, на другом берегу Рейна от Трибура, он каждый день отправлял в Трибур своих посланников, которые говорили собранию, что король обещает исправиться. И тайно, Генрих собирал в Оппенгейме, войска и корабли.

– Сожгу! Всех вас твари, с дерьмом смешаю! Отправлю ваши тупые головы в Рим! Пусть Гильдебранд любуется!

Доподлинно неизвестно, что послужило причиной, но съезд в Трибуре так и не избрал нового короля. Скорее всего, среди собравшихся, не было согласия, и они попросту перегрызлись и перессорились между собой. Они решили только, что папа Григорий VII, должен лично приехать в феврале 1077 года в Аугсбург и разобрать дело Генриха. Если папа признает его виновным, если в течении года, с Генриха не будет снято церковное проклятие, они вновь соберутся, и немедленно приступят к выбору нового государя. Генрих тем временем, по решению съезда, должен жить частным лицом в Шпайере, без всяких почестей и полного удаления от государственных дел.

Генрих смирился и повиновался. Он сложил с себя все королевские регалии и поселелился в Шпайере. Однако опасаясь своих врагов, он решил тайно отправиться в Италию.

Глава четвёртая

– Сеньор граф! Сеньор граф! – маленький и старенький еврей-садовник Бельвенд, перепрыгивая через кусты роз, прихрамывая, бежал к нему через весь сад.

Рожер удивился тому, что этот презренный и ничтожный раб, осмелился обратиться и приблизится к нему.

– Чего тебе?

– Сеньор граф, – задыхаясь от быстрого бега и волнения, Бельвенд с трудом переводил дыхание, – я бы никогда не посмел позвать вас, но ваша честь, честь моего господина, для меня превыше всего.

– Что ты несёшь? Какая честь? Чья?

– Ваша, сеньор граф, ваша. Ваша честь, под угрозой.

– Ничего не понимаю! С чего это, моя честь, под угрозой?

Бельвенд опустил глаза и затеребил руками, в беспокойстве оглаживая ими то волосы, то свою бороду, то свой фартух, не находя им покоя.

– Дело в том, сеньор граф, что я стал свидетелем, невольным свидетелем, как ваша супруга… не верна вам.

Рожер напрягся, быстро огляделся, не видит ли и не слышит этого кто-нибудь посторнний, и удоствоверившись что они одни, схватил садовника за горло.

– Говори!

– Третьего дни, – напуганный и хрипящий Бельвенд говорил быстро, – я видел как ваша жена, ночью спустилась в сад. Чего это ей не спится, подумал я? Но тут я увидел, что за вот тем кустом жасмина, кто-то прячется. Поначалу я решил, что это вы, поджидаете свою супругу, но тут выглянула луна, и я увидел, что это не вы. Тогда я подумал, уж не грозит ли нашей графине, какая-нибудь опасность, от этого спрятавшегося… Прошу вас, сеньор граф, отпустите меня, а то вы меня задушите!

– Говори! – грозно прошептал Рожер, ослабляя хватку.

– Так вот, я и говорю, графиня подошла к этому самому кусту жасмина, спрятавшийся сеньор вышел ей навстречу, они о чём-то поговорили, засмеялись, потом сеньор обнял её, поцеловал, и повёл вон в ту беседку. И там они…

Рожер сильнее сжал горло садовника, так, что тот забился в конвульсиях. Но подумав, он разжал руку, и Бельвенд упал на траву, плача, кашляя и потирая горло.

– Кто это был? Ты узнал его? Кто был с моей женой?

Бельвенд постарался отползти от страшного графа, но Рожер остановил все его попытки, прижав ногой.

– Кто? Говори!

– Ваш зять, сеньор граф, ваш зять – Гуго из Жерзы.

Теперь настал черёд Рожера захрипеть и застонать. Обхватив руками голову, он поднял взор к небу, словно там искал ответа на вопрос – что делать и как поступить с изменниками?

15 лет он прожил в браке с Юдит. 15 лет! Сейчас ему было 45, Юдит – 26, и наверное, нет ничего удивительного в том, что она нашла себе кого-то моложе.

В последнее время, когда Юдит родила ему четырёх дочерей, но так и не одарила наследником мужского пола, Рожер несколько охладел к супруге. «Но разве это повод? Изменница! Шлюха! Тварь! Убью, паскудницу!», но тут же содрогнулся при мысли, что факт измены его жены, станет широко известным. «Рогоносец. Ты, Рожер, рогоносец. Жена изменила тебе, наставила рога. Так будут говорить и смеятся враги, так будут все говорить тебе в спину, пряча усмешки». И он решил действовать по другому.

Подняв, он приобнял Бельвенда, и так, чтобы их никто не увидел, быстро повёл за собой.

– Пойдём, ты расскажешь мне всё подробно, и за твою преданность, я отсыплю тебе столько золота! Больше, чем ты сможешь унести!

Бельвенд, всхлипывая, побрёл за ним.

Так никем и незамеченные, они поднялись на одну из башен.

– Ты точно уверен, что это была моя жена?

– Да, сеньор граф. Если хотите, можете удостовериться сами. Я услышал, часть их разговора, и новое свидание у них назначено как раз на эту ночь.

– Хорошо, я верю тебе, – сказал Рожер, и ударив Бельвенда в лицо, сбросил того с башни.

Объявив, что уезжает на охоту, Рожер на окраине города что-то вдруг якобы вспомнив, решил вернуться, отпустив свою свиту.

– Езжайте без меня, друзья мои. Я нагоню вас. Славной охоты!

А сам спрятался в одном из неприметных закутков замка.

За час до полуночи, он увидел вышедшую в сад Юдит, увидел поджидавшего её своего зятя Гуго, и сам, едва сдерживал себя, кусая губы от гнева, хватаясь за рукоять меча и кинжала, чтобы не выбежать из тайника, и тут же, на месте, прикончить изменников.

Дни Гуго из Жерзы были сочтены. Рожер услал его в Катанию, уже вынашивая планы жестокой мести, а Юдит, была заточена в одной из башен замка в Палермо.

Только один раз Рожер поднялся к ней, и ничего не говоря, несмотря на её мольбы и плач, долго глядел в глаза изменницы.

Глава пятая

– Злодеяния твоего брата, переполнили чашу моего терпения! Он хочет крови? Хочет войны? Он её получит! Мы идём на Салерно!

На днях флот Салерно напал на богатый торговый караван из Амальфи, шедший в Геную, разграбил его и сжёг все корабли. Амальфийских купцов, по приказу Гизульфа II, казнили, а знатных нормандцев, шедших с этим караваном, Гизульф, подвергая страшным мучения, велел бросить в темницу и потребовал за них у Роберта выкуп.

Сишельгаита, видя безумную ярость и решительность Роберта, не стала его уговаривать пощадить её брата.

И летом 1076 года, Гвискар осадил Салерно. Привёл сюда своих нормандцев и князь Капуи Ричард Дренго.

– Рад тебя видеть, Ричард! Вместе мы сила! Вместе, мы сокрушим всех наших врагов!

Флот Рожера с Сицилии, блокировал город с моря.

Гизульф, готовясь к войне с Гвискаром, потребовал от горожан запастись продовольствием на два года. Так, чтобы голод не грозил городу. И стражники, во исполнение приказа князя, ежедневно, жёстко и ревносто, изгоняли за стены всех нищих, бродяг, попрошаек, весь прочий малоимущий люд, вообщем, всех тех, кто не мог себе позволить запастись двухгодичным запасом продовольствия, избавляя город от лишних ртов.

Постоянно нападая, нормандцы принудили армию Салерно убраться за городские стены.

Абеляр и Герман, сыновья Хэмфри Отвиля, смогли выбраться из Салерно, со своими нормандцами беспрепятственно пройдя заслоны и сторожевые посты осаждающих.

– Куда теперь, Абеляр?

– Берард, граф Марси, предлагает укрыться в его замке Сан-Северино. Замок неприступен, и оттуда мы, собравшись с силами, вернём то, что по праву принадлежит нам! Смерть Гвискару!

Но Герман не одобрил план старшего брата.

– Н-е-е-т, Абеляр, Сан-Северино слишком близко от Салерно. Не успеем мы и добраться туда, как нас тут же, настигнуть. Я предлагаю укрыться у меня, в Каннах. Там у меня ещё есть верные и преданные люди, и вот оттуда…

– Нет! Гвискар здесь, и я должен быть постоянно рядом с ним! Может он завтра сдохнет, и тогда, я предъявлю свои законные права на Апулию!

– По мне, так пока Гвискар помирать не собирается. И ты забыл, что его сыну Рожеру, присягнули все графы и бароны?

– Ничего! У меня тоже есть сторонники, готовые поддержать меня и выступить со мной разом!

Так и не договорившись, братья расстались. Абеляр укрылся в крепости Сан-Северино, а Герман отправился в свои Канны.

Сразу же Роберт, затребовал от Рожера войска с Сицилии, которым велел осадить Сан-Северино. А сам, с частью войска, отправился на Канны.

Битвы особой не было, Роберту удалось быстро обратить в бегство небольшое войско Германа, а его самого, захватить в плен.

– Добегался? Что, помогли тебе твои греки? Помог тебе Гизульф?

Герман, дерзко и гордо, с низу вверх, посмотрел на сидящего в седле дядю.

– Вот значит как? Не хочешь покоя и мира? Тогда посидишь в подземелье, может, одумаешься!

И Роберт повелел заточить племянника в темницу замка в Милето, держать в цепях, на хлебе и воде.

Но Абеляр в Сан-Северино и не думал сдаваться. Толко когда тяготы осады стали особо невыносимыми, когда начался падёж лошадей, а его люди испытали первые муки голода, он, дерзкой атакой, прорвал ряды осаждающих, и укрылся в замке святой Агаты (совр. Сант-Агата-ди-Пулья, г. в 39 км. к юго-западу от Фоджи).

Слухи, усиленно распускаемые агентами Роберта, о том, что Герман Отвиль, в темнице Милето, подвергается страшным мучениям и издевательствам, достигали и слуха Абеляра. И он, не в силах терпеть унижения брата, пошёл на мирное соглашение с Гвискаром.

– Отпусти Германа, дядя. Богом тебя молю, отпусти моего брата!

– А-а-а, о Боге вспомнил! А ты, поминал его, когда нарушал свою присягу, данную мне? Ты, помнил о Боге, когда изменял своему слову, и заключал союз с моими врагами?

Абеляр, опустив голову, молчал. А Роберт, глядел на своего племянника, на его поседевшую в тридцать лет голову, на дрожащие руки и на его скорбный вид. «Так на Хэфри похож, словно я снова его вижу. Да. Но Хэмфри был не таков. Кремень, скала! Чувствовалась в нём сила! А этот… Дрожит и униженно просить. Всё норовит, вроде взрослой собаки гавкать, но через раз срывается на щенячий визг. Только, лицом, статью и упрямством пошёл в отца».

– Клянусь тебе, Роберт, герцог Апулии, Калабрии и Сицилии, что если ты отпустишь моего брата, то я не буду злоумышлять против тебя. Никогда… больше.

– Ха! Много ли веры твоей клятве? Сколько их уже было? Всё никак не угомонитесь, всё вам мало! Корону вам подавай. А ты, справишься с ней? Не раздавит она твою голову? Сможешь ли ты, противостоять всем нашим врагам? Сохранишь ли то, что через страдания, кровь и смерть, досталось нам? Мне, от моих братьев, тебе, от твоего отца. Удержишь ли ты, корону на голове? Или же просрёшь всё?

Абеляр продолжал молчать.

– Маркус! – рявкнул Роберт. И когда Бриан подошёл, он сказал своему племяннику:

– Целуй! Целуй Евангелие и крест, клянись именем Бога нашего Иисуса Христа, дай новую клятву вассала, и я, в память о своём брате и твоём отце, прощу тебе все твои прегрешения.

Когда Абеляр поцеловал Евангелие и крест, произнёс слова клятвы, тихим голосом он спросил:

– А когда я смогу увидеть и обнять своего брата? Когда ты отпустишь его?

Роберт усмехнулся.

– А я, не обещал тебе, что выпущу Германа.

Абеляр вздрогнул.

– Ладно, ладно, а то побледнел прям весь. Я распоряжусь, чтобы его перевели из темницы в башню. Одели там, кормили лучше. Пусть допустят к нему жену и детей, а если не захочет, то пусть раз в неделю ему приводят шлюх. Но надзор за ним будет стражайший! И если ты, снова нарушишь свою присягу и крестное целование, то, запомни это, я снова брошу его в подземелье! В ещё более сырое и глубокое!

Глава шестая

Рожер, вздрагивая от холода, вышагивал по большому и просторному дому в окрестностях Салерно, с нетерпением ожидая, когда слуги растопят очаг.

Роберт сидел у стола, на стуле с высокой спинкой, задумчиво глядя на разгорающееся пламя, отбивая дробь пальцами рук.

– А ты видал ту чудо рыбу, которую выловили в волнах Адриатики? – с жаром, подойдя к Гвискару, спросил Рожер. – Говорят, она была огромна, телом ужасна, и необычной формы. Вида невиданного никогда прежде! Будто бы весенний ветер понудил её приплыть в более тёплые воды! У нас на Сицилии, рыбаки говорят, что словили её в сеть, из прочных канатов сплетённую, и убив множеством копий с лодок, с трудом извлекли на берег! А потом, разрубили на части, и долго потом ею кормились. Говорят, вся Апулию её ела, и что куски её, продавались даже в Калабрии! А спинной хребет, этой чудо рыбы, оказался четыре ладони в обхвате!

Роберт улыбнулся.

– Видел я её, видел. Правду говорят, рыба была невиданная.

– А ел?

– Нет. Мне приносили какие-то куски, вроде бы от неё, но я побрезговал.

– А я бы не отказался, испробовать мяса этой чудо рыбы!

Роберт снова улыбнулся.

– Мне сейчас не до рыбы. Меня больше беспокоит то, что граф Амико Трани, в прошлом году, самовольно переплыл море, вторгся в Хорватию, и в битве у города Раб, пленил тамошнего короля Петра. (Пётар IV Крешимир, король Хорватии в 1059–1075 гг.).

– А разве граф Амико, не хозяин в своей земле? Разве он не может, решать и поступать самостоятельно?

Роберт поморщился от таких слов брата.

– Может то может, но хорваты предлагали за своего короля огромный выкуп, и эти деньги, усилили бы графов Трани, но король Пётр, взял и умер. Теперь в Хорватии смута, за престол борются несколько претендентов, и один из них, некий Дмитар Звонимир, запросил нашей помощи. Я отказал, но Трани и Дренго, готовы предоставить ему, нормандских рыцарей! А они нужны мне тут, под Салерно!

– Дела-а-а! – протянул Рожер и сел поближе к огню.

– А что Салерно, когда мы его возьмём?

Роберт снова забарабанил пальцами по столу.

– Как мне доносят, бестолковый Гизульф совершил ошибку. Он забрал в цитадель все запасы продовольствия собранные горожанами, и теперь продаёт их им же, по бешеным ценам. В городе, ропот, недовольство, и голод. Там уже едят кошек, собак, лошадей, крыс, ослиные трупы. Скоро Салерно будет наш!

– Дай то Бог!

– А как у тебя, на Сицилии? Слышал, твоя жена умерла, прискорбно.

Рожер, даже старшему брату, ни за что и никогда не поведал бы о том, что произошло в его семье. Юдит, не выдержав лишений, умерла летом этого года, а Гуго из Жерзы, предприняв из Катании поход против эмира Сиракуз, «случайно» погиб в одной из битв.

– Да, скорбь моя, не знает предела.

Роберт не заметил иронии в словах брата.

– Тебе надо снова жениться.

– Да, надо.

– Есть кто-то на примете?

– Мои люди, вернувшиеся из Нормандии, говорят о красоте Эрембурги де Мортен, дочери дочери Вильгельма Варлонга и Матильды де Монтгомери.

– Опасно, очень опасно, Рожер! Но женитьба на ней, даёт тебе право на графство Мортен, которым сейчас владеет брат герцога Нормандии и короля Англии, Роберт! Ну ладно, ради тебя, я поддержу тебя, Рожер, женись! А что ты думаешь, по поводу своей овдовевшей дочери Фландины?

– Я думаю женить её на Энрико дель Васто, и породниться со славным родом Алерамичи и маркграфами Савоны.

– Разумный выбор! Породнившись со знатными североиталийсками династиями, мы сможем сжать всю Италию в своём кулаке!

Глава седьмая

У него оставалось всего три месяца, чтобы совершить невозможное.

Взяв с собою только одного слугу, того, кто эти последние полгода остался верен ему, Генрих, с женой и двухлетним сыном Конрадом, отправился в Италию. Бежать пришлось в обход, через Бургундию, теряя драгоценные дни, так как его враги, прознав о его бегстве из Шпайера, перекрыли все окрестные дороги и горные перевалы.

– Ничего, мы дойдём, мы сильные, – уставший Генрих подбадривал свою жену и плачущего от холода сына.

Берта, с тёмными кругами под глазами, ответила ему измученным, но полным любви взором.

Только в Савойе, мать Берты и тёща Генриха Аделаида Туринская, дала им несколько человек провожатых и проводников через Альпы. Генрих отказался от большой свиты слуг и эскорта из савойских дворян, и так, небольшой группой, они пошли через заснеженные горы.

Стоял страшный холод, передвигаться по обледенелым горным дорогам и тропам было необычайно трудно и опасно. У горы Ценис пришлось нанимать местных поселян, которые завернув Берту и маленького Конрада в воловью шкуру, перетаскивали их таким образом с одной горной вершины на другую, счастливо минуя ущелья и провалы. Мужчинам приходилось ползти, замёрзшими руками, ободранными в кровь, цепляясь за камни.

Генриху повезло, он выжил и дошёл, а вот большая половина его спутников, погибла в горах.

И тут, восторг и триумф!

Почти вся Северная Италия, радостно встречала его!

– Император идёт на Рим, чтобы силой оружия обуздать несносного и заносчивого Григория!

– Слава императору!

– Генрих, мы с тобой!

– Веди нас!

Объеденившись с ними, опираясь на деньги, армии и ополчение североиталийских городов, можно было подумать и о возобновлении борьбы за власть в Германии и империи. Но Генрих решил избрать другой путь.

Папа, предупреждённый из Германии, напуганный появлениям Генриха в Италии, недоверяя Риму, бежал в грозную и неприступную, окружённую тремя рядами стен крепость Каноссу, к его ярой стороннице маркграфине Матильде Тосканской. (Некотрые поговаривали, что 30-летняя графиня Матильда Тосканская, была любовницей 55-летнего Григория VII).

Три долгих дня, не смыкая глаз, без еды, сна и отдыха, на морозе и пронизывающем ветру, стоял Генрих у ворот Каноссы, своим смирением вымаливая у папы прощения.

Маркграфиня Матильда Тосканская, Аделаида Туринская, крёстный отец Генриха аббат Клюнийского монастыря Гуго, все эти три дня упрашивали Григория VII простить и принять раскаившегося грешника.

– Генрих признаёт себя неправым.

– Он отказался от своей гордыни.

– Он смирился перед церковью и пришёл каяться, Ваше Святейшество.

Наконец, 28 января 1077 года, папа соизволил принять короля Германии. Генрих встал на колени и поцеловал расшитую крестами туфлю Григория VII.

– Прошу прощения у Вас, Ваше Святейшество, за все дела мои… Склоняюсь перед вами, и прошу Вашей милости.

Григорий VII, одержал крупнейшую победу! Но что-то, какой-то червяк тревоги, беспокойства, сомнений, шевелился у него в душе. Папа колебался, и только видя настойчивый взгляд Гуго из Клюни, простёр свою длань над головой Генриха. Губы его прошептали молитву, и отлучение и проклятие с короля Германии было снято.

В этот же вечер, Генрих исповедовался папе в соборе Святого Николая, и принял из его рук причастие.

Глава восьмая

В декабре 1076 года, изнурённые от голода жители Салерно восстали и проломив одну из стен города, впустили нормандцев. Напуганный Гизульф, со своей семьёй, братьями и немногочисленными сторонниками, бежал в цитадель. И Роберт, плечом к плечу с Ричардом Дренго, торжественно въехал в город.

Укреплённая природой и человеком цитадель Салерно, казалась самой неприступной крепостью в Италии. И Роберт, раздавая еду горожанам, тем самым, привлекая их на свою сторону, приступил к осаде цитадели Салерно.

– Вперёд, на штурм, мои храбрые воины! – вскричал Роберт, возглавив атаку, но тут один из камней, брошенных из машины со стен цитадели, ударил его в грудь. Роберт упал, и казалось всё замерло…

– Убит?! – воскликнула Сишельгаита, выискивая взором своего сына Рожера, и тех из своих людей, на которых можно положиться.

– Убит? – и граф Сицилии Рожер Отвиль увидел, как опустив голову, усмехнулся Ричард Дренго.

«Убит! Теперь ВСЁ принадлежит мне!» – усмехаясь, подумал Ричард Дренго.

«Убит? Неужели? Убит?» – к телу Роберта подбежали его сторонники. Нагрудник был погнут, и из многочисленных ран, лилась кровь от осколков камня.

– Убит! – удовлетворённо прошептали враги Роберта, когда его тело подняли на щит.

Но Роберт, на страх врагам своим, был жив! Он очнулся, и его тело, привыкшее к боли и мучениям, быстро набирало силу! Константин Африканский, лекарь, из знаменитой на весь мир Салернской школы медиков, выходил Гвискара. Он поил его травяными отварами и настойками, заботился о его покое, сам перевязывал, втирал в раны свои бальзамы и мази, и уже ранней весной, Роберт смог встать, а ещё через месяц, сесть в седло и взять в руки оружие!

– Я жив! – говорил всем его вид, вся его фигура, грозно потрясающая копьём.

Григорий VII пытался остановить натиск нормандцев, не желая терять последнего союзника в регионе, которого можно было противопоставить тем же нормандцам. Он молча проглотил предательство Дренго, то, что тот выступил заодно с Гвискаром, и теперь слал своих легатов, лично, в письмах, обращаясь к лидерам нормандцев, призывая решить дело миром, полюбовно договориться с Гизульфом и придти к согласию.

– Чада мои, наш Всемогущий Господь, моими устами, призывает вас – прекратите кровопролитие! Мира, мира, прошу я! Только мира, требует Господь! Обратите свой взор на Восток и на Сицилию, безжаости проливайте кровь язычников-сарацин, но между христианами должен воцариться мир!

На более крутые меры, Григорий VII пойти не решился. За спиной нормандцев маячила фигура могущественной торговой республики Пизы, давнего врага Гизульфа Салернского. Пизанцы, щедро субсидировали и снабжали нормандцев на войну с Салерно, желая им только победы.

Тут ещё остров Корсика, бывшее владение Пизы, население которого, восстав, скинуло гнёт своих угнетателей. Но после тяжёлой борьбы с пизанцами, народ Корсики передал весь свой остров во владения Святого Престола, признав папу римского своим главой и защитником. Григорий VII, радый приросту владений, неосмотрително принял остров Корсику под своё покровительство.

И вот теперь, зная о недовольстве в Пизе, он не смел идти против богатых и влиятельных пизанцев, имеющих большую партию влияния в Риме, и которые запросто могут заказать и исполнить его смещение, убийство, смерть от яда или в результате несчастного случая.

А Гвискар, в ответных посланиях, твёрдо обосновал все свои законные претензии к Гизульфу Салернскому.

– За все его преступления, ложь и измену пришли мы сюда, чтобы покарать его!

Гизульф остался один, без друзей и союзников, против осаждавших его нормандцев.

Наступил май 1077 года, когда он, исчерпав все возможности обороны, видя, что нормандцы готовы к решительному штурму цитадели, решил сдаться.

Глава девятая

Прищурив глаза, Роберт, уничтожающе глядел на жалкого, склонившего голову, брата своей жены.

– Сишельгаита просит, чтобы я пощадил тебя.

Гизульф задрожал, и начал громко и судорожно дышать.

– Я уважу её просьбу, и дарую тебе жизнь.

Радости Гизульфа не было предела! Он поднял своё потное, бледное лицо, к которому начала приливать кровь, и с благодарностью взглянул на Роберта, а потом на свою сестру Сишельгаиту.

– Но ты должен убраться из Салерно! Отныне, этот город мой! Мои, и все земли его!

Радость Гизульфа сменилась новым страхом и паникой. Он посмотрел на свою сестру, но та, равнодушно отвернулась от него.

– Куда же…я…пойду? – тихо, хрипя, спросил он.

– К чертям собачим! Мне без разницы! Ищи сам себе место под солнцем. Убирайся! И поживее, пока я не передумал, и не сменил милость на гнев. После убийства твоего отца, достославного Гвемара, мы даровали тебе трон, нам ты был обязан! А чем ты нам отплатил? Коварством, подлостью и изменой! Ты, гнусный предатель! Так что, убирайся!

Ричард Дренго, с усмешкой глядел, на жалкие потуги Гизульфа сохранить и сберечь своё достояние.

Растерянный Гизульф, как-то виновато посмотрел на своё семейство, и на негнущихся ногах, шаркающей походкой, пошёл прочь из дворца, который ещё недавно принадлежал ему.

– Стой! – рявкнул Роберт.

От страха Гизульф едва не упал. Сердце, часто, часто забилось у него в груди, дыхание перехватило. Он замер.

– Говорят, что у тебе в семействе, есть священная реликвия, святые мощи, зуб самого святого Матфея? Это так?

– Д…д…д… – а… – промямлил Гизульф.

– Я очень чту этого святого, однажды его заступничество, уже спасло мне жизнь.

Маркус Бриан стоял скромно, только щёки его заалели от гордости.

«Роберт, помнит!».

– И я хочу, чтобы у меня была ещё одна реликвия этого святого. Отдай мне её, и можешь убираться к дьяволу.

Несмотря на страх и панику, хитрым блеском блеснули глаза бывшего князя Салерно, когда он увидел, как можно отомстить Гвискару.

– Х-х-х-орошо. Я пошлю за неё, сейчас её принесут.

Через время, четверо священников, внесли на носилках искусно изукрашенный резьбой ларец из редчайшей породы дерева, богато покрытый золотом.

Гизульф из-за пазухи извлёк висящий на верёвочке маленький, серебряный ключик, и склонившись на колени, шепча молитву, благоговейно целуя ларец, отпер его.

Поклонившись, он с почтением передал Роберту завёрнутую в шёлк священную реликвию.

– Ха. Отлично! Но подлинный ли это зуб евангелиста Матфея?

– Да, клянусь. Он давно храниться в нашей семье, его привёз ещё мой далёкий предок из паломничества по Святым местам.

– Хорошо, если это так. Но у меня есть свой специалист, который может посмотреть и удостовериться – подлинный ли это зуб или нет.

– Почему ты не доверяешь мне, Роберт? Почему унижаешь? Неужели тебе мало того, что ты и так уже победил меня? Прими эту священную реликвию, просто как дар от меня. Да ниспошлёт она тебе удачу!

Роберт не слушая Гизульфа, сказал:

– Маркус, а ну-ка, взгляни на этот зуб.

Недовольный Гизульф, подчинился настойчивости Бриана, тянувшего его за рукав, и протянул священные мощи ему.

Маркус, с трепетом в руках, принялся разворачивать шёлк. Краем глаза, он увидел зловещую улыбку, мелькнувшую по губам Гизульфа, и почуял какое-то предостережение в его подобострастии. Развернув шёлк, он уставился на старый, пожелтевший и почерневший от времени зуб.

Гизульф тяжело и возбуждённо засопел. И Маркус всё понял.

– Это чей угодно зуб, но не святого евангелиста Матфея! – громко объявил он.

– Ах ты, червяк, змей подлый, гнус ничтожный, обманывать меня вздумал! – Роберт вскочил с трона, и в два прыжка приблизился к Гизульфу. Схватив его за одежду на груди, Роберт легко поднял бывшего князя Салерно вверх, оторвав от пола.

– Убью, тварь!

– Роберт! – вскрикнула Сишельгаита.

– Нет, не убью. Я буду выбивать тебе зубы, один за одним, до тех пор, пока ты, не отдашь мне зуб святого Матфея! Понял?

Гизульф закивал и подал знак своим слугам. Те, спасая зубы своего сеньора, быстро метнулись, и вскоре принесли подлинный зуб святого Матфея.

– Так-то лучше, – удовлетворённо сказал Гвискар, отпуская Гизульфа. – Убирайся к чёрту!

Так прекратило своё существование последнее государство лангобардов в Южной Италии.

А нам остаётся только надеяться, что Гизульф не обманул и во второй раз, что не обманули его предка, и что в соборе Салерно, и поныне хранится подлинный зуб святого Матфея. Надеяться и верить.

Глава десятая

Салерно стал жемчужиной во владениях Гвискара, и именно сюда, Роберт перенёс свою столицу, пёкся о росте и благосостояние города, и затеял строительство грандиозного собора святого Матфея.

– Этот собор, должен затмить собою все остальные соборы в Италии!

– Паломники потянутся сюда, чтобы поклониться мощам святого Матфея! – вторил ему Маркус Бриан.

– И глядя на этот величественный собор, будут дивиться и прославлять моё имя!

Но до окончания строительства собора, было ещё далеко. Византийские и арабские инженеры, только показывали Роберту планы будущего собора, начерченные на пергаменте. Каменщики свозили камень, ремесленники-гончары впрок заготавливали кирпичи из глины, из окрестных лесов везли годное дерево, простой рабочий люд рыл котлован.

С сожалением Роберт вынужден был оторваться от приятной суеты строительства и созидания. Надо было выполнять обещанное, и уже летом 1077 года, его нормандцы, и нормандцы Ричарда Дренго, осадили большой, богатый и торговый Неаполь. Флот из Гаэты и Амальфи, усиленный захваченными в Салерно кораблями, под командованием Готфрида Риделя, блокировал город с моря.

– Вот увидишь, Роберт, недолго им сопротивлятся! Эти купчики, более приучены торговать и считать барыши, чем воевать! – от возбуждения Ричард Дренго потирал руки, глаза его блестели, оглядывая с холма святого Мартина высокие стены Неаполя.

– Византийцы хорошо укрепили эти стены, трудно будет к ним подобраться, – с сомнением в голосе ответил Роберт.

– Ерунда! Возьмём! Возьмём на щит! Всё будет моё!

Роберт отвернулся, чтобы Дренго не увидел на его лице недовольство того, что этот большой город, станет владениями князя Капуи, и необычайно усилит его.

Выказывал недовольство и папа римский Григорий VII. Он не желал такого усиления своих вассалов, и после взятия Салерно, когда угроза захвата стала грозить Неаполю, развил бурную деятельность.

Неаполь, не завоёванный в своё время лангобардами, долгие века входивший в состав Византийской империи, был и оставался, более греческим городом, чем латинским. Но шпионы, легаты и посланники Рима, теперь, при начавшейся осаде, смогли убедить герцога Неаполя Сергия V просить заступничества и покровительства папы. Сергий V так и сделал, и Григорий VII, в гневных посланиях обрушился на нормандских вождей, приказывая им отойти от Неаполя.

– Вы, посягаете на владения Святого Престола! На то, что по праву принадлежит папе и Богу!

Так говорить, позволяло папе то, что пизанцы более не поддерживали нормандцев. Наоборот, недовольные тем, что те посягнули на торговый Неаполь, где у Пизы были свои интересы, пизанцы отправили своих послов в Рим, предлагая Григорию VII свою помощь.

Даже богатая Генуя, находившаяся в вечной войне с Пизой за торговые маршруты и рынки сбыта, была согласна оказывать папе поддержку в борьбе с нормандцами.

И, несмотря на продолжающиеся волнения между сторонниками и противниками папы в Северной Италии, Матильда Тосканская, и ряд других правителей, начали собирать войска, чтобы идти на юг, против нормандцев.

Перед Гвискаром и Дренго замаячила новая угроза войны с могущественной коалицией.

Тут ещё, племянник Гвискара, Роберт из Лорителло, и сын Дренго, Жордан, ещё дальше вторглись в папские владения в Абруццо, в пресущей им, и времени в котором они жили манере, разоряя, сжигая, грабя всё на своём пути.

А в феврале 1078 года, отряд Роберта Гвискара обстреляли лучники.

Заржав, упали кони, одна стрела скользнула по шлему Гвискара, и две вонзились в поднятый щит. Застонав, упал кто-то из рыцарей.

– Что за чёрт? Кто посмел? За ними! Стопчем их! Вперёд!

Лучники, не принимая боя, вскочили на ожидающих их коней и помчались прочь.

Рыцари Роберта долго преследовали их, и когда те скрылись за стенами принадлежащего папе Беневенто, не сдерживая бег своих усталых коней, не дав запереть ворота, с ходу вломились в город, завязав кровопролитный и ужасный бой на его узких улочках.

К вечеру подоспела пехота, и к утру следующего дня, Беневетно был захвачен.

Эта новая дерзость нормандцев, привела Григория VII в ярость!

Когда там соберётся антинормандская коалиция? Соберётся ли? Сможет ли выступить, или снова рассыпится, не дойдя до нормандских владений? А надо было спешить, надо было торопиться, надо остановить зарвавшихся нормандцев, и Григорий VII, прибегнул к помощи единственного оружия, которое у него оставалось – он отлучил Роберта Гвискара и Ричарда Дренго от церкви.

Гвискар с усмешкой принял весть о своём втором отлучении, а вот Ричард Дренго, тяжело переживал его. Он внезапно заболел, снял осаду с Неаполя, спешно отправился к себе в Капую, где и умер, в марте 1078 года, спустя пару дней после прибытия.

Смерть Ричарда Дренго, явилась большим ударом для Роберта. Они, в один год, прибыли в Италию. Судьба, то поворачивалась к ним задом, то жарко обнимала и нежно ласкала. Они, каждый порознь, добились многого, добились вершин власти, сделав из первых поселений нормандцев в Аверсе и Мельфи, те богатые и могущественный государства, с которыми приходилось считаться, союза и дружбы с которыми, теперь искали многие сильные мира сего.

Роберту шёл шестьдесят второй год, и для него, смерть Ричарда Дренго, означала закат целой эпохи. И может быть, впервые в своей жизни, он задумался и о своей смерти, о бренности бытия, и о тщетности всех наших усилий при жизни.

– Нет! – откинул Роберт эти мрачные мысли. – Нет! Наши дети, наследую нам, и продолжат деяния наши! Всё то, что мы свершили, не будут напрасными! Они ещё больше возвеличат наши подвиги!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава первая

После смерти Юдит, Рожер приблизил к себе своего единственного, правда, незаконнорожденного сына, Жордана.

Он рос далеко от отца и двора, так как Юдит, не желала его видеть. А он, как и все отверженные, уже с ранних лет проявил качества, достойные настоящего рыцаря. Умный и отважный, настоящий вождь, он сколотил ватагу мальшишек, из таких же отщепенцев как и сам, из младших сыновей знати, которым не светило никакое отцовское наследство, из отчаянных пацанов без роду и племени, особо не разбирая, кто тут норманн, кто грек, сарацин или еврей, и с ними, совершал дерзостные набеги на владения арабов.

Рожер гордился своим сыном, хотя при Юдит и остальных, не выказывал этого. Теперь же он, хоть и не объявил об этом, сделал Жордана своим фактическим наследником.

– Господь, от брака с моей супругой Юдит, не даровал мне сына, так пусть же Жордан, если сможет… Кто же продолжит мои деяния, как не сын мой?! – сокрушался Рожер, разговаривая сам с собой.

– Трудно ему будет. Выживет ли? Сможет ли? О, Господи, как ты скажешь, так и будет! На всё воля твоя, Господи! Но помоги, не оставь его, Боже! – молился он.

Вторая его супруга, Эрембурга де Мортен, забеременела сразу после первой брачной ночи, но через девять месяцев, к отчаянию Рожера, тоже разродилась девочкой, которую нарекли Фелицией.

В мае 1077 года, когда пал Салерно, Рожер поспешно вернулся на Сицилию – африканцы из Туниса высадились в Мацаре и осадили замок.

Глубокой ночью, не зажигая огней, в кромешной темноте, кораблям Рожера удалось незаметно войти в гавань Мацары. Быстро, он расставил своих людей:

– Жордан, атакуешь вдоль берега, отрезая их от моря и кораблей. Ни одна падла, не должна уйти, от нашего возмездия!

– Гуго, возглавишь флот, и нападёшь на них с моря. Жги и топи всех! Не думай о добыче! Не один из кораблей, не должен вернуться в Тунис!

– Я же, с главными силами, атакую этих скотов. Всё, по местам. С нами Бог!

Всё вышло так, как и спланировал Рожер. Никто из сарацин не спасся, и долго ещё в Тунисе гадали, что же стало с их армией, куда же подевались их воины?

– Жордан, ты молодец! – при всех своих рыцарях хвалил Рожер сына, который выдержал бешенный натиск сарацин, когда они, в панике и в бегстве спасаясь, навалились на него, отступая на корабли. И все нормандцы, видели отвагу и мужество Жордана Отвиля, восхваляли и благодарили его.

А Рожер, гордый за сына, думал: «Сумеет ли? Сможет ли? Хватит ли у него настойчивости и сил? Удержит ли, всё то, что я ему оставлю? А эти, крикливые, кичащиеся своими подвигами, признают ли его своим сюзереном, поддержать ли, пойдут за ним?».

Весной 1078 года, Жордану Отвилю представился новый шанс отличиться.

Нормандцы, уже долго осаждали Трапани, когда однажды ночью, Жордан Отвиль, со своим отрядом, основу которого по-прежнему составляли те же, кто примкнул к нему в юности, с моря высадился на полуострове, где горожане пасли все свои стада. На рассвете, перебив охрану, он захватил все эти многочисленные гурты скота.

Жители Трапани, за одно утро лишивших львиной доли своих запасов продовольствия, сдались Рожеру.

Уже без вмешательства Жордана, перед нормандцами пала и считавшаяся неприступной крепость Эриче (др. – греч. название – Эрикс). Тут победу нормандцам помогло одержать чудесное вмешательство святого Юлиана. И в связи с этим, вплоть до 1934 года, Эриче назывался Монте-Сан-Джулиано. (Город святого Юлиана).

В 1078 году, Рожер решил атаковать, также считавшуюся неприступной, крепость Таормину (Тавр, древнее название этого города). Она оставалась византийской дольше всех остальных городов Сицилии, сопротивляясь арабам 62 года, выдержав двухгодичную осаду, и пала в 902 году, в результате предательства.

Рожер решил не штурмовать высоченные и грозные стены Таормины, а велел возвести вокруг города 22 крепости, перекрывшие все дороги и тропы ведущие туда.

– Даже мышь не проскользнёт в Таормину!

– Рожер, арабский флот из Туниса идёт сюда.

– Ничего, этого стоило ожидать, встретим.

Глава вторая

Германия, затаившись, встречала своего короля, возвращающегося из Рима. Многие ожидали теперь от Генриха, покорности и смирения, и только самые прозорливые и умные, понимали, что в Каноссе Генрих победил. Да, победил! Победил, несмотря на то унижение, через которое ему пришлось пройти. Германское национальное чувство и гордость, были оскорблены всем тем, что Генриху пришлось испытать в пути и вытерпеть в Каноссе. Многие города, графы, бароны, рыцари и духовенство, желая взять реванш за это, перешли на его сторону. Генрих же, возвращённый в лоно церкви, получивший от Григория VII покаяние и отпущение грехов, вновь стал легитимным королём Германии, и стал требовать от своих поданных выполнения клятв и присяг, приказывал подчиняться ему в силу Божьего повеления.

На деньги, которыми щедро снабдила его Северная Италия, Генрих мог теперь собирать армию, покупать себе сторонников, строить новые замки, устраивать для народа празднества, привлекая его на свою строну. Он мог теперь, снова начать борьбу за власть!

Напуганные его возвращением, враги и противники Генриха, собравшись в марте 1077 года на съезде в Форхайме, обвинив Генриха в нарушении данного слова, таки избрали себе нового короля – Рудольфа Швабского, графа Рейнфельденского.

– Никакой инвеституры, никаких назначений! Только выборы! Выборы епископов, должны быть честными, прозрачными как родниковая вода и свободными!

– Никакой наследственной власти! Когда Рудольф умрёт, мы изберём себе нового короля и императора! Из наиболее достойных!

Таковы были главные условия, устраивавшие всех собравшихся в Форхайме, и приняв которые, Рудольф Швабский, был коронован 26 марта в Майнце.

Генрих на это ответил:

– Чёртов недоносок, с курячьими мозгами! Мерзкое отродье! Совсем из ума выжил, на старости лет! (Рудольфу Швабскому в 1077 году было около 52 лет, Генриху IV – 27 лет). Хороший воин, храбрый, силы необычайной, а вот мозгами, Господь его обделил! Обьявите по всем нашим владениям, и за их пределами, что этот Рудольф, который называет себя королём Германии, не является им! Король – это я! И, властью данной мне Богом, я объявляю этого Рудольфа-самозванца, лишённым чести и достоинства, всех его владений, как наследственных, так и дарованных, и отныне он, вне закона, и каждый может убить его, как бешеного пса!

Обе противоборствующие стороны начали войну, постепенно собирая силы для решительного удара.

За Рудольфом стояла часть высшего духовенства, а также знать – князья, герцоги, бароны магнаты, со своими хорошо обученными и снаряжёнными рыцарями, и на войну с Генрихом, они средств не жалели, массово вербуя наёмников, оснащая пехоту, приглашая иноземцев.

Генрих же, в основном, опирался на малоземельное рыцарство и на гильдии ремесленников и торговцев из имперских городов.

Майнц встретил Рудольфа Швабского враждебно, город Вормс отказался впустить его, и после нескольких сражений на верхнем Дунае и реке Неккар, потерпев поражения, Рудольф отступил из Южной Германии в Саксонию.

– Ага, враг бежит! За ним! – ликовал Генрих.

В Ульме, на сьезде князей, в точном согласии с древним аллеманским законом, Генрих заявил:

– Я объявляю во всеуслышанье, что лишаю графа Рейнфельденского (он же герцог Рудольф Швабский), герцога Каринтии Бертольда, герцога Баварии Вельфа IV, герцога Саксонии Магнуса, графа Зальма Генриха, его брата, графа Люксембурга Конрада, графа Нортхейма Оттона, графа Брауншвейг и Дерлингау, маркграфа Фрисландии Экберта (далее следовал список остальных имён мятежников), всех ленов, родовых имений, титулов!

И роздал все эти обширные земли, своим сторонникам. Так, представителю знатного рода храброму Фридриху Гогенштауфену он даровал титул герцога Швабии, и обручил с ним свою дочь Агнессу. Епископа Утрехта Конрада, он назначил маркграфом Фрисландии. Мейсен, получил князь Чехии Вратислав II.

Но после триумфа, последовало горькое поражение.

7 августа 1078 года, в битве под Мельхриштадтом, несмотря на то, что епископ Магдебурга Вернер фон Штойцлинген, получил в бою смертельную рану, Зигфрид, епископ Майнцский и епископ Вормский Адальберт Рейнфельденский (брат Рудольфа Швабского), герцог Саксонии Магнус, попали к нему в плен, Генрих, был вынужден отступить.

Германия погружалась в хаос. Страшная война, охватила всю страну, от Дании до Италии, и от Франции до Венгрии. Трупы, тысячами валялись без погребения, отданные на пищу хищникам. Горели города и селения, разрушались замки. Вытаптывались поля, рубились сады, некому было собирать урожай, толпы беженцев, рабов и пленных, отряды пехоты и идущей на рысях рыцарской конницы, заполнили дороги Германии.

А папа римский Григорий VII, занял в этой войне нейтралитет, может, с улыбкой наблюдая, как умирают его враги, как гибнет Германия в огне и крови.

Глава третья

Но посеять хаос в Южной Италии, ему не удалось.

Ансальдо ди Патти, на правах старого соратника, говорил:

– Ты обязал своих вассалов, принести подарки, в честь замужества твоих дочерей Сибиллы и Олимпии. (В 1077 году Сибилла стала женой графа Эбля II де Руси, а Олимпия, после долгих лет переговоров, была помолвлена с Константином Дукой, сыном императора Византии Михаила VII Дуки).

– Ну, да! Пускай в Шампани и Константинополе видят, что герцог Апулии богат, и может дать хорошее приданное за своих дочерей! Эти караваны мулов, лошадей, золото и парча, дорогая венецианская соль, церковная утварь, и многое, многое другое, поднимут мой престиж!

– То, что ты заставил своих вассалов преподнести подарки, вызвало их недовольство!

– Но так издревле поступали герцоги Нормандии, когда справляли свадьбы своих детей!

– Так то, в Нормандии! Там герцоги, правят по праву рождения и наследования, а тут, в Италии, многие помнят, как ты пришёл сюда, нагим и босым, не имея ни гроша за душой! И считают что ты, ну никак не превосходишь их не знатностью рода, ни воспитанием, и ропщут, в ответ на твоё высокомерие!

– Чёртово ублюдочное племя! Я герцог! Я завоевал этот титул своим мечом! Они избрали меня! Я дал им, земли и титулы! И я заставлю, этих неблагодарных скотов, уважать себя, как законного герцога и научу подчиняться моему сыну Рожеру! Всех в бараньий рог согну!

– Ах, Ваша милость герцог, неужели примера Капуи, вам недостаточно?

Гвискар помрачнел.

В княжестве Капуя, сразу после смерти Ричарда Дренго, собралась по старой традиции знать, чтобы выбрать себе нового вождя. И напрасно сын Ричарда, Жордан, пытался отстоять свои права, доказывая что он, единственный и прямой наследник, что корона князя Капуи, по праву принадлежит ему.

– Докажи, что ты действительно наследник Ричарда Дренго! Прояви и покажи себя! Завоюй уважение! И тогда, мы подумаем, выбирать тебе или нет, нашим предводителем! А пока, мы выбирем себе другого лидера, более достойного! – кричали Жордану в лицо.

Адская смесь, из крови Дренго и Отвилей, текла в жилах Жордана. Амбициозный, смелый, жадный, упрямый и хитрый, он был настроен решительно. Но напрасно Гвискар, когда выдавал замуж за Ричарда свою сестру Фрезенду, возлагал такие большие надежды на сына от этого брака. Жордан выбрал свою игру, и кинулся за помощью не к своему дяде, а в Рим. В Рим, на поклон к папе Григорию VII.

Жордан поклявшись разорвать всяческие отношения с герцогом Апулии, принёс папе вассальную присягу, и получил от Григория VII потверждения прав, на все владения, раннее принадлежавшие его отцу.

Вернувшись в Капую, Жордан, с помощью папской буллы, силы, подкупов и тайных убийств, стал князем Капуи Жорданом I.

– Папа получил союзника в Южной Италии. Мало того, союзника с армией.

Роберт помрачнел ещё больше. Назревала война с княжеством Капуя. Число его врагов росло.

– Лучший шпион Рима, Фабио Локкарт, был замечен в Трани. И это неспроста. Уверен, папа подговаривает твоих вассалов, к мятежу.

Чело Роберта нахмурилось, а кулаки гневно сжались.

– Маврелиан, обеспечь достаточными припасами все наши замки и города. Проследи, чтобы было запасено и оружие – щиты, копья, мечи, стрелы.

Грек Маврелиан, с недавних времён советник Роберта, занявший место Джефроя Сфондрати, молча поклонился.

– Вильгельм, брат мой!

Тучный Вильгельм Отвиль сделал шаг вперёд.

– Проверь состояние стен замков и городов, годны ли к использованию метательные машины, набирай воинов в гарнизоны, и прикажи всем нашим людям, быть наготове. Если эти ублюдки осмеляться напасть на нас или поднять мятеж, мы ударим первыми!

Глава четвёртая

Звезды ещё сверкали остро и холодно, но небо на востоке уже стало светлеть. Более дюжины славян (это не выдумка автора, у Готфрида Малатерры так и написано – славяне), прийдя сюда ещё глубокой ночью, затаились в снегу, среди камней и деревьев, и несмотря на холод и пробирающий озноб, терпеливо ждали. Их предводитель Любомир, старый, хороший и опытный воин, со стен Таормины, как-то заметил, по одной и той же тропе, каждое утро, с небольшой свитой, от замка к замку, проходит Великий граф Сицилии Рожер Отвиль. И он вызвался сделать вылазку, пообещав эмиру Таормины, принести голову Рожера.

Только в самый последний миг, оруженосец Рожера, бретонец Эвискард, услышал шорох, и лязг железа по камням. В прыжке назад, он распростёрвши своё тело, широко расставив руки, прикрыл господина. Вылетевшее из миртовых зарослей копьё, пробило его грудь. Эвискард содрогнулся телом своим, но продолжал стоять, прикрывая Рожера. Второе копьё вонзилось ему в горло. Но Эвискард стоял! Стоял то тех пор, пока не выскочивший из-за скалы враг, не разрубил его голову топором.

Отчаянное самопожертвование Эвискарда, спасло жизнь Рожеру, и дало ему возможность изготовиться к бою. И он встретил врагов, ударами своего меча.

Вильгельм де Скальфо, на копьё принял бросившегося на него со скалы врага. А затем, грозно раскручивая копьё, отгонял противника.

Арисгот Поццуольский, тяжело хекая, рубился с тремя противниками.

Любомир, ударом топора, расколол щит Рожера. Но Рожер устоял на ногах, и отбив второй удар, крутанув меч, поразил противника в шею.

– Получай!

Любомир упал, хрипя и катаясь по снегу, и с его гибелью, славяне бросились по обрыву скалистой горы, спасаясь бегством.

Рожер, переводя дух, подошёл к телу Эвискарда, и склонился перед ним на колени. Снег медленно мерцал, заплывая кровью, подтаивая, слегка дымясь у головы убитого. Он поцеловал верного слугу в лоб, благодаря за спасение, и закрыл ему глаза.

– Мы погребём тебя, со всеми почестями, воздающимся рыцарям! Спи спокойно, храбрый муж, твоё имя, и твой подвиг, будут вечно воспевать в веках!

Когда насыпали болшой курган над могилой Эвискарда, придворный поэт Рожера прочёл стихи:

Многие воины горько плакали, когда его хоронили. Ибо этот бритт всем был дорог за свои заслуги. Да обретёт он покойную участь за заслуги верности! Когда ему таким образом досталась смерть, графу была дарована жизнь! Да обретёт он, в вечной жизни, ангельские крылья!

А осада Таормины затягивалась, и несмотря на полный разгром флота из Туниса, произошедший на глазах жителей, на начавшиеся холода и голод, эта неприступная крепость не сдавалась. Напротив, эмир Таормины делал частые вылазки, стремясь пробить кольцо осады.

И во всех этих битвах и схватках, Рожер Отвиль первый бросался в бой, и последним покидал его, являя всем образцы мужества и доблести. Казалось бы, ты уже Великий граф Сицилии, у тебя есть обширные и богатые владения, ты знатен, и родства с тобой, ищут королевские дома Европы. Живи спокойно и в достатке, наблюдай с пригорочка за битвой, пусть за тебя сражаются и проливают кровь другие. Так нет же, Рожер постоянно лез на острие атаки, один бросался на десятки врагов, увлекая за собой остальных, и они за это, боготворили своего графа, готовы были носить его на руках, идти за ним в огонь и в воду, да хоть и в самое адское пекло!

Только накануне весны, когда войска эмиры Таормины, были оттеснены от большого и полноводного горного озера, он заговорил о сдаче своего города.

Рожер принял условия эмира Таормины – не устраивать резни и грабежей в городе, пощадить местное население, сохранить ему его веру, и отпустить самого эмира, со всем его многочисленным семейством, рабами, слугами и гаремом, в Египет. Но Рожер настоял на том, чтобы эмир увеличи сумму денежного выкупа.

– Иначе, штурм! Ну, и всё, что за ним последует! И тогда, за твою жизнь и голову, никто не даст и ломаного гроша!

Эмир согласился, изрядно растрясся свою казну, и обложив данью горожан.

И на следующий день, Рожер торжественно въехал на белом коне, в покорённую Таормину.

Глава пятая

27 января 1080 года последовал новый разгром в битве у селения Фларххайм.

Рудольф Швабский и Оттон Нортхеймский, построили свои войска за ручьём, на холме, в расчёте на то, что когда противник увязнет при переправе, они атакуют его. Но Генрих IV, учёл неудобство местности, и обошёл эту позицию.

Начавшееся сражение было очень упорным, и вечером, понеся большие потери, так и не добившись победы, Генрих приказал своим войскам отступать. Его противники, преследуя отступающих, ворвались в укреплённый лагерь короля, и только начавшийся там грабёж, позволил остаткам армии Генриха отойти.

– Ничего. Мы победим! Скоро эти козлы, зальются кровавыми слезами! – как мог, подбадривал своих усталых воинов и отчаявшихся сторонников Генрих.

Папа Григорий VII, более не колеблясь, теперь уже стал открыто поддерживать Рудольфа Швабского, прилюдно моля Господа о ниспослании ему победы.

Тут ещё Генрих перехватил письмо Григория VII Рудольфу Швабскому, в котором папа именовал того королём Германии, сулил корону императора, благословлял, поощряя на дальнейшие свершения и подвиги, всецело обещая свою поддержку.

Неосмотрительный промах со стороны Григория VII!

– Свинья жирная! Скотина! Вот вся суть его, в подлости и измене! Тут целует и поощряет, и тут же, другой рукой, вонзает в спину нож! – ярился Генрих, прочитав письмо папы.

Оскорбляясь на вероломство папы, сам Генрих, не особо то и чтил договор, заключённый между ними в Каноссе. Он отстранял епископов-мятежников, ставя на кафедры своих людей, не спрашивая на то согласия или разрешения Рима. Он посылал своих эмиссаров в Италию, поддерживая там антипапские движения. Он налаживал новые контакты с Робертом Гвискаром, призывая объединиться, и вместе идти на Рим.

И в марте этого же, 1080 года, папа Григорий VII, в угоду Рудольфу Швабскому, поддерживая его, вновь отлучил от церкви Генриха IV.

Но это второе отлучение, не вызвало такого большого резонанса как первое. Все видели слабость папы, как он, обрекая Генриха на вечные муки, потом простил ему все грехи в Каноссе.

Генрих узнал о новом отлучении в Бамберге, где решил отпраздновать Пасху. Он побледнел, но его сторонники, теснее сплотившись вокруг него, кричали:

– Мы с тобой, Генрих!

– Ты наш король!

– Мы не оставим тебя!

– Веди нас!

– На Рим!

– На Рим! На Рим! – подхватили этот возглас другие.

Генрих улыбнулся, поняв, что он не одинок. Что у него теперь есть люди, на которых он может положиться, и которые повсюду пойдут за ним. «Мы ещё посражаемся!».

– На Рим! – закричал он, вставая с трона.

Но сначала надо было расправиться с мятежниками в самой Германии.

А перед этим, Генрих собрал в Майнце собор германских епископов, из числа своих сторонников.

– Я отказываюсь признавать узурпатора Гильдебранда папой римской! – громогласно заявил он перед собравшимися прелатами.

И те, поддерживая короля, предали Гильдебранда анафеме, объявив его низложенным.

Вскоре к этому решению присоединился и собор ломбардских епископов, собравшийся в Бриксене.

На общем соборе германских и лангобардских епископов, они избрали себе нового папу, епископа Равенны Гиберта из Пармы.

Властолюбивый Гиберт, не сомневаясь в праведности и справедливости своего избрания, нарёкшись именем – Климент III, крепко посадил на свою голову тиару, и твёрдо взял в руку папский посох.

Ещё ничего не было окончено! Борьба только разгоралась!

Глава шестая

Мятежники выступили осенью 1078 года, враз и повсеместно, в Апулии и Калабрии, в Лукании и Абруццо. И снова всё те же, встали во главе – Готфрид де Конверсано и Роберт де Монтескальозо, сын Хэмфри – Абеляр. Их поддержали графы Трани – Пётр, Генрих и Амик, князь Капуи Жордан I, и главный инициатор – папа римский Григорий VII. Поговаривали, что и Боэмунд, старший сын Роберта, готов поднять против отца оружие.

Джон Норвич, в своей книге «Нормандцы в Сицилии», пишет: «Восстания являлись обычным делом в Южной Италии. Роберт никогда не был настолько могущественным, чтобы предотвратить их, и никогда не был настолько слаб, чтобы не суметь с ними справиться».

Мятежников было много, но Роберт, не давая им соединиться, бил их по частям. Он хорошо знал их паршивый, сволочной нрав – они, скорее перегрызутся между собой, чем придут к согласию, и выберут общего лидера, который возглавит восстание.

– Да и нет среди них такого! Так, одни козлы, возглавившие овечье стадо!

Он приказал бросить Германа Отвиля в самое мрачное, тёмное и сырое, подземелье, вновь давать ему раз в день только хлеб и воду, и постарался, чтобы эта весть, как можно быстрее достигла Абеляра Отвиля.

– Там только крысы и черви, кромешная темнота, а воздух такой, что никто в нём долго не выживет, – шептали Абеляру о мучениях Германа.

– О-о-о, мой бедный брат! Я сделаю всё, чтобы освободить тебя! Жди! Разгромив Гвискара, я приду к тебе победителем!

Граф Пётр, у которого ещё оставалось много верных людей в городе, сумел захватить Трани, отбранный у него Гвискаром в 1073 году.

Генрих и Амик Трани попытались захватить Джовинаццо, но благодаря заранее принятым мерам, город был готов к этому, и в ряде яростных битв, отбил все атаки. Тогда графы Трани осадили Джовинаццо с суши и моря, грозя жителям страшными бедствиями и смертями.

– Когда мы возьмём ваш городишко, все ваши дома разрушим!

– Сожжём всё! А вас, ваших жён, ваших детей, повесим на городских стенах!

Но жители Джовинаццо и не думали сдаваться, храня верность Роберту Гвискару.

Весной 1079 года, Вильгельм Фиц-Иво, появившись с небольшим отрядом у Джовинаццо, усиленно распускал слухи:

– Смерть мятежникам! Сам герцог Апулии, со всем своим рыцарством, идёт за мной! Смерть всем, кто выступил против своего законного государя!

И достигнув слуха воинов графов Трани, они оказали своё действие – армия графов Трани попросту разбежалась.

А Роберт, в знак благодарности жителям Джовинаццо за верность, избавил их на три года от всех налогов и податей.

Всю зиму, практически без сна и отдыха, не слазя с седла, 62-летний Роберт, подавлял мятеж. Одних он осаждал, других убеждал сложить оружие, заманивая сладкими посулами и речами. Пал мятежный город Асколи. До основания был разрушен замок Вико. Здесь в плен к Гвискару попал Градилион, муж его племянницы (Вильгельм Апулийский пишет, что Абеляр Отвиль, желая заручиться поддержкой этого Градилиона, отдал за него свою сестру). Роберт был суров, пощады от него не было, и в назидание другим, он приказал ослепить и кастрировать Градилиона.

– Нечего мне тут, плодить мятежный сброд. А свою племянницу, я выдам замуж за верного и достойного мужа.

Разгромив в Калабрии восставший город Козенцу, он пройдя стремительным маршем, уже вскоре был под стенами Трани. Здесь против него выступило войско мятежников, под командованием Абеляра Отвиля.

– Абеляр, лживый изменник и клятвопреступник, я отучу тебя давать пустые обещания!

Могучий воин, Абеляр Отвиль, бесстрашно повёл свои войска против дяди. Но в кровавой и жестокой битве, копьё пробило его грудь, и раненный Абеляр, весь залитый кровью, теряя силы, бежал, укрывшись за стенами Трани.

Роберт доверил осаду этого неприступного города своему сыну Рожеру, а вернее своей жене Сишельгаите, которая здесь всем распоряжалась и отдавала приказы, а сам, с частью войска, поспешил на юг, осаждать мятежный Таранто.

– Роберт, прибыл аббат монастыря Монте-Кассино, славный Дезидерий.

– Зачем?

– Я думаю, мирить тебя с Жорданом Капуанским.

– А-а-а, одумался, щенок.

И в начале лета 1079 года, благодаря посредничеству аббата Дезидерия, был заключён мир между герцогством Апулия и княжеством Капуя.

После недолгой осады капитулировал и Трани. Граф Пётр, явился перед взором Гвискара, в изодранных и окровавленных одеждах.

– Пощади, Роберт…

– Однажды, я уже милостиво простил тебя, сохранив жизнь и отдав владения. Ныне ты так легко не отделаешься.

Граф Пётр ещё ниже склонил свою покорную голову.

– Ты отдашь мне Трани и замок Касталланету, в вечное пользование.

Граф Трани судорожно дёрнулся, но тихо прошептал:

– Да… Согласен…

Вслед за графом Петром, капитулировали и другие представители его рода. Напуганные племянники Роберта – Готфрид де Конверсано и Роберт де Монтескальозо, сложили оружие, и Гвискар, как всегда, милостиво простил их. Только одного из мятежников он не желал пощадить, не желал его даже видеть, и Абеляр Отвиль, оставшийся один, лишённый всяческой поддержки, бежал в Византию.

А папа Григорий VII, с отчаянием наблюдал из Рима, как за такой короткий срок, разрушились все его надежды. Он, посвятивший всю жизнь служению Богу, провел семь лет своего понтификата в борьбе с окружившими его со всех сторон нечестивцами. Но на Роберта Гвискара ничего не действовало! Он становился только всё сильнее и сильнее!

Глава седьмая

Роберт, опасаясь появившихся слухов, того, что мятежники таки втянут в свои дела Боэмунда, отправил своего старшего сына на Сицилию.

– Посмотри, как там дела, всё ли обстоит благополучно. Что-то я стал меньше дани получать с Палермо. Проведай дядю Рожера, как он там? Уверен, это путешествие, пойдёт тебе только на пользу.

«Под зорким взором Рожера, под его твёрдой, а самое главное верной рукой, ты не забалуешься» – так говорил и так думал Гвискар, отправляя Боэмунда на Сицилию.

А Боэмунд только и рад был такой возможности – показать удаль молодецкую, в сражениях с неверными.

…Они стояли на высоком, скалистом мысу, глядя на бушующее море, и на едва видневшийся берег Сицилии. Холодный ветер бросал в лицо колючие песчинки и долетавшие аж сюда солёные морские брызги.

– Скверная погода.

– А я бывал на Сицилии, с отцом. Тогда мы взяли Мессину, и одержали славную победу под Энной.

Высокий, могучий Боэмунд, стоял прямо, не сгибаясь под бешеными порывами ветра, подставив ему своё лицо, хватая воздух полной грудью.

А Бьёрн, глядя на шедший Мессинским проливом корабль, представлял, какого на нём приходиться гребцам, в этом штормящем море, вспоминая свою молодость, как он, ворочал вёсла такого же вот корабля. Он передёрнул плечами и поплотнее завернулся в промокшую волчью шкуру.

– Идём, нас уже ждут.

И они стали спускаться с крутого обрыва на берег, к ожидавшему их кораблю.

Поначалу Боэмунд встретил Бьёрна недоверчиво, с презрением и злобой. «Зачем отец прислал ко мне, этого одноухого старика? Какая от него польза? Только и будет что следить за мной, и доносить о каждом моём шаге и поступке отцу. Надо быстрее избавиться от него».

Боэмунд был умён, и он хотел понять то, что знал и видел его отец.

– Зачем отец прислал тебя?

Бьёрн удивился этому вопросу и пожал плечами.

– Я долгие годы служил при дворе одного мусульманского эмира, и много знаю о тайных убийцах, бьющих из-за угла, о ядах и противоядиях, о заговорах, мятежах и склоках среди придворных, об их лжи и коварстве.

– Но почему именно ты?

– Хм… Я хорошо владею любым оружием, и смогу защитить тебя в случае опасности.

– Я и сам смогу постоять за свою жизнь! Почему отец дал мне именно тебя?

Бьёрн уже начал терять терпение, перед лицом этого молокососа.

– Мы дружны с Робертом с детства, он верит мне, доверяет, и поручил заботиться о твоей жизни!

– Но всё-таки, почему именно ты?

Упрямство Боэмунда остудило гнев Бьёрна, и он впервые задумался – действительно, почему именно я? И он долго молчал, обдумывая это.

– Наверное потому, что я новый, в этих краях, человек. Потому, что у меня нет здесь друзей, кроме твоего отца. И я ничем не обязан, никому из вассалов твоего отца. Потому, что я верен своему слову, и поклявшись защищать тебя, я сдержу его. У меня есть брат, но я никогда не поставлю дела семьи, выше своего долга. Роберт об этом знает. Потому, что у меня нет жены и детей, и из-за этого, на меня нельзя надавить, чтобы я предал тебя. Потому, что эта жизнь мне опротивела, я уже несколько раз порывался укрыться в монастыре, и мне не надо ни злата, ни серебра. А раз так, то меня нельзя купить.

Боэмунд удовлетворённо кивнул. Он увидел то, что видел его отец. Этот человек, действительно предан им, и будет верно служить, до самой смерти. «Повременим пока избавляться от него».

– Так чему ты можешь меня там научить? Бери меч, посмотрим, так ли уж, ты хорош!

Бьёрн взял протянутый ему деревянный меч, и хмыкнув, крутанул в руке.

Боэмунд, весь напрягшись, следил за ним, но не заметил, как этот старик, одним отточенным движением перебросил меч с правой руки в левую, и сделав шаг в сторону, плашмя ударил его по шее.

– Ты убит.

Боэмунд вскипел!

– Давай ещё!

Бьёрн легко ушёл от ударов Боэмунда, и обманным финтом отбросив его меч, остановил остриё своего, прямо перед его лицом.

– Ты снова убит.

Боэмунд пытался побороть клокочущие в груди гнев, ярость и обиду.

– Давай ещё!

Боэмунд размахивал мечом, бил им, старась достать, этого, постоянно увёртывающегося старика. Ведь он то, был не последним в поединке, и постоянно одерживал победы над своими сверстиниками, да и над воинами по-старше! Он с малолетства знал, что такое война, знал, с какой стороны надо держаться за меч, как бить, так, чтобы поразить противника.

А Бьёрн, улучив момент, провёл своим мечом по ноге Боэмунда, не сильно, но таки ощутимо, ткнул его остриём в грудь, а затем рубанул по спине.

– Ты снова убит. Теперь, даже самый искусный лекарь, не сошьёт тебя из кусков.

Боэмунд, тяжело дыша, глядел на старика. И постепенно, в его взгляде, злоба и презрение, сменялась уважением.

– Давай ещё сразимся.

– Всё. На сегодня хватит. Я проделал долгий путь, и поначалу мне хотелось бы поесть и отдохнуть. У нас ещё будет время, и я научу тебя всему, что знаю и умею сам.

Глава восьмая

Германию раздирало на части. Одновременно с королём Генрихом IV, правил и Рудольф Швабский, одновременно с папой Григорием VII, свои буллы и постановления издавал и Климент III. Простому обывателю, было трудно разобраться – кто король, а кто антикороль, кто папа, а кто антипапа. Кому служить, чьи приказы выполнять, кому платить налоги, кому оказывать почести, а кого проклинать? И в эти смутные времена, грабежи, кровавые погромы, пожары и насилие, стали нормой. Казалось, что навсегда.

В начале осени 1080 года, Генрих, собрав новую армию, вторгся в графство Тюрингия. Столица графства, город Эрфурт, был разграблен и сожжён дотла. Затем, опустошительным набегом они вломились в Саксонию, сжигая города и селения, разрушая замки непокорных баронов и рыцарей. Вдоль дорог, закачались тела повешенных.

Рудольф Швабский настиг Генриха у реки Эльстер, и 15 октября принудил к битве на неудобной, заболоченной низменности, у селения Хоэнмёльзен.

– Бейтесь храбро, воины мои! Помните, что перед нами мятежный сброд, восставший против своего короля, деяниями своими, попирающие Господню волю!

– Благословен Господь Бог наш! – затянули молитву епископы и священники.

-Si Deus nobiscum juis contra nos? (Пер. с лат. Если Бог с нами, то кто против нас?) – выкрикнул Генрих, поведя своих воинов на битву.

Воин и рыцарь, он ударом копья вышиб из седла, летевшего на него ощерив в крике рот, вражеского всадника. Отбросив копьё, он начал рубить врагов мечом, сея страшное опустошение в их рядах.

Им удалось прорвать центр неприятельской армии, и епископы уже начали служить благодарственные молебны. Но тут на них, из-за кустов и деревьев, прыгая прямо с обрыва, хлюпая по болоту, ринулся новый отряд вражеской пехоты.

Королевская рыцарская конница была утомлена трудным движением по вязкой, расползающейся под копытами земле, она расстроила свой клин в погоне за убегающими, и стала лёгкой добычей для саксонской пехоты.

Те били всадников копьями, стягивали с сёдел, рубили ноги лошадям, и цвет королевского рыцарства, валился в грязь, где их безжалостно добивали враги.

Всё войско Генриха было охвачено паническим страхом. Тут ещё пронесся слух:

– Король убит! – и его войско, в ужасе побежало к переправам через Эльстер.

Много королевских воинов утонуло в Эльстере, много было перебито саксонцами. Мятежники взяли королевский стан, где им досталась богатая добыча.

Глубокой ночью, по глухой лесной дороге, озаряемой лишь лунным светом, скакала небольшая группа всадников.

– Ваше Величество, – князь Чехии Вратислав, догнав короля, тронул рукой узду его коня, – впереди Мерезбург, укроемся там?

Генрих кивнул. Несмотря на разгром, на то, что всего восемь рыцарей осталось подле него, он улыбался. Улыбался, счастливо избежав смерти, когда его конь рухнул, пронзённый копьём. Улыбался, потому что своими глазами видел, как один из его рыцарей, имя которого так и осталось неизвестным, пробился сквозь ряды врагов к Рудольфу Швабскому, и пронзил его жирное брюхо копьём. Издав ликующий возглас, несмотря на опасность, на окружавших его врагов, Генрих во все глаза глядел, как этот неизвестный рыцарь, когда Рудольф зашатался в седле, ударом меча, напрочь отрубил ему кисть. Он видел, как Рудольф упал, как пронзённый копьями, изрубленный мечами, погиб тот неизвестный рыцарь. И сейчас, улыбаясь, он возносил молитву Богу, за достойный и славный подвиг неизвестного рыцаря.

– Бо имя его, ты ведаешь, Господи!

«С такими ранами не живут, – удовлетворённо думал Генрих, – я видел, как отлетела рука Рудольфа, с зажатым в ней копьём. Чёртов дурак, возомнил себя королём! Гад! Я, король, я! Я видел, как копьё того рыцаря, вышло из спины Рудольфа! Как его, аж подбросило в седле! Нет, с такими ранами не живут! Не сегодня, так завтра, он подохнёт! (Рудольф Швабский, действительно умер от ран, полученных в бою, на следующий день, 16 октября 1080 года). А, тогда… О-о-о, я хорошо знаю, этот ублюдочный, мятежный сброд! Они все разбегутся по своим владениям, затем будут долго спорить, судиться да рядиться, и только после, соберутся вновь, для выбора себе нового короля. Скоты! Я, король, властью и волей, данной мне Богом! А вот выберут ли они себе нового короля, это ещё вопрос! Снова все перегрызутся в извечной вражде, поминая старые обиды, охрипнут в спорах, а кое-кто из них, расстанется с жизнью, на этих выборах».

Копыта коней застучали по подвесному мосту города Мерезбург, принадлежащего князю Чехии Вратиславу II. «Чехи молодцы! Ведь именно им, я сегодня, обязан спасением и жизнью! Надо будет достойно отблагодарить их».

Устало спешившись, на негнущихся ногах, идя в отведённые ему покои, Генрих принял решение: «Надо наступать! Надо действовать стремительно, бить врагов по частям, не давая им опомниться!».

Глава девятая

Григория VII встревожили слухи, о планах германцев идти на Рим. Спешно, в суете, он формировал коалицию, среди своих стронников в Северной Италии, обратился за помощью к Жордану Капуанскому, и тот обещал свою поддержку. Но этого было мало! Чертовски мало! Григорий VII, нуждался в помощи и поддержке действительно великого человека, того, кто сможет, одним только своим словом, держать в узде плетущих заговоры патрициев и кардиналов Рима, того, кто не потерепел в битвах ни одного поражения, того, кто не побоится выступить против Генриха, того, кто бросит вызов всей имперской мощи. Ему нужен был, Роберт Гвискар! И смирив гордыню, Григорий VII решил обратиться к нему.

И снова Дезидерию, аббату монастыря Монте-Кассино, пришлось выступать в роли посредника, улаживая недомолвки и противоречия, миря Гвискара с папой, договариваться об их встрече. И она состоялась, 29 июня 1080 года, в городке Чепрано.

– Раз папа решил сменить гнев на милость, пойдём ему навстречу! – весело сказал Роберт своему близкому окружению, сядясь в седло.

Сперва, Григорий VII провёл обряд очищения, затем, положа руку на голову, склонившемуся на одно колено Роберту, нараспев прочтя молитву, вновь вернул его в лоно церкви. После, провёл в церковь, где отслужил литургию. Роберт исповедовался папе, и принял из его рук святое причастие. Отлучение было снято!

Видя самодовольный вид Роберта, ненавистью и гневом блеснули глаза Григория VII, и он поспешно опустил голову. «За всё надо платить полагающуюся цену. За всё… Этот улыбающийся кретин, единственная моя защита перед надвигающейся бурей. За что караешь меня, Господи? За какие грехи?» – Григорий VII, едва не застонал от отчаяния.

На следующий день, после заутренней молитвы, вновь склонившись на одно колено, Роберт произнёс перед Григорием VII, положенные слова вассальной присяги, за все земли, полученные им от пап Николая II и Александра II. Скрепя сердце, Григорий VII, был вынужден признать новые завоевания Роберта, рост его владений, особенно больно было папе за Салерно и Амальфи.

Со своей стороны, Роберт пообещал вернуть Святому Престолу Беневенто.

И только тогда, Григорий VII перешёл к главному:

– Нечестивец Генрих, отвергнутый Богом, слуга сатаны, угрожает всему христианскому миру! С приспешниками своими, слугами дьявола, он угрожает всему живущему на земле! Мор и глад, кровь и слёзы, отчаяние и смерть, растут и ширятся повсюду, где ступает нога этого еретика! И во имя господа, он должен быть уничтожен! Должно быть стёрто, из памяти людской, даже его, трижды проклятое имя!

Но Роберт, делая вид, что внимательно слушает ярившегося папу, пропускал слова его мимо ушей. Сейчас, совсем другие мысли владели его умом. Он вспоминал:

– На чём зиждется мощь Византии? На деньгах! А деньги у неё откуда? От торговли! Византия, словно паук своей паутиной, опутала все торговые пути между Востоком и Западом! С Руси туда идут меха, воск, рабы, с Аравии – благовонные масла и специи, из Персии – дорогие ткани, шёлк, оружие! На рынках Константинополя, торгуют товарами из Индии, Сирии, Палестины и Египта! Вводя пошлины на товары, Византия зарабатывает баснословные деньги! Не один товар с Востока, не придёт к нам, прежде не побывав в Константинополе! А отсюда, и страшная дороговизна всех восточных товаров у нас! – Маврелиан перевёл дух. Его высокая, сутулая, худая фигура, раскачивалась перед Робертом. Глаза горели возбуждённым огнём, крылья его большого носа, возмущённо сопели.

– Недавно наши купцы, – Маврелиан, словно театральный актёр, сделал широкий жест, в сторону стоявших поодаль, жавшихся в кучку, купцов из Таранто, – попробовали войти в Русское море (ныне, Чёрное море), чтобы выгодно торговать в богатом Херсонесе. И что же? Византийцы не пустили их туда! Они вынудили наших купцов, продать свои товары по дешёвке в Константинополе, и не отпускали их до тех пор, пока они не накупили на тамошних рынках других товаров, втридорога! (Сохранение внутри страны драгоценных металлов из которых чеканились деньги, было вящей обязанностью любого государства. Так, на Руси, в Московском царстве, при Иване III, Иване IV, Петре I, иностранных купцов, после того как они распродадут весь свой товар, обязывали покупать товары на Руси, чтобы золото и серебро не покидало пределов страны).

– И они, Великий герцог, пришли к тебе с жалобой, на бесправие Византии, на засилье её в торговых делах! Помоги им, ибо мощь купцов, благополучие их торговых сделок, есть основа процветания любого государства!

Ещё лет тридцать тому назад, Роберт бы ответил, что основой мощи государства, есть верные воины, их мечи, копья, их боевой дух, их стремление к победе. Но сейчас всё поменялось, сейчас, прожив уже достаточно, он понимал, что воины, лишь инструмент к достижению цели, а на самом деле, миром правят деньги. Только деньги, и лишь только деньги! Всё остальное – войны за веру, за территории, за благополучие своих поданных, есть ничто иное, как оборот денег. И войны ведутся лишь для того, чтобы завоевать рынки сбыта или рынки производства того, или иного товара, чтобы обеспечить процветание купечества на новых торговых путях, чтобы обеспечить их прибыли, а отсюда – и мощь государства. Купцы, их интересы, вершат судьбы народов и мира!

И ещё до встречи с папой римским, Роберт начал вынашивать планы новой войны с Византией, деятельно готовясь к этому предприятию.

Но оно бы не осуществилось, если бы не щедрая денежная поддержка и помощь, богатых торговых республик – Генуи и Пизы. Купцы этих государств, дали средства на найм воинов, на покупку снаряжения и припасов, обеспечили его кораблями.

Роберт, готовился! «Пусть папа и Генрих, сами разбираются между собой, пусть хоть прирежут друг друга, я же, буду заниматься другими делами. Я, пойду на Восток, на Константинополь!».

Он не ответил ни да, ни нет, на страстные призывы Григория VII, ограничившись лишь, пустыми обещаниями. И Григорий VII, с ужасом понял, какую ошибку он совершил, доверевшись Гвискару!

Вернувшись из Чепрано, Роберт узнал горестную весть. Его младший брат Вильгельм, умер.

Стоя у усыпальницы Отвилей в Венозе, Роберт размышлял: «Сколькими ещё смертями, мы обозначим покорение этих земель? Сколько ещё крестов появится на наших могилах? Вильгельм Железная Рука, Дрого, Хэмфри… Брат Можер, сгинул в пучине морской… Готфрид… Серло… Жена Рожера, Юдит… Вот теперь, Вильгельм. А ведь он, был моложе меня (на одиннадцать лет (прим. автора)». И Роберт с ужасом и страхом ощутил тяжесть своего возраста, все, проведённые в лишениях, боях и сражениях, нервном истощении годы, когда, недосыпая и недоедая, приходилось сутками не выпускать из рук оружие и не слазить с седла.

«Кто, следующий?».

Глава десятая

В Мессине их встречал старый соратник Гвискара, Вильгельм де Мале.

– О, Боэмунд, как ты вырос! Уже муж, славный и доблестный! Рад тебя видеть! Мой дом, полностью в твоём распоряжении, добро пожаловать!

А ведь у его отца, в принадлежавшей ему Мессине, есть свой дом. Но он был закрыт для бастарда Боэмунда, и предназначался только лишь для самого Роберта, его жены и их детей.

Привыкший к такому Бэмунд, молча перенёс оскорбление гордости, но отверг и предложение де Мале.

– Нет времени на празднества и развлечения. Я бы хотел осмотреть, знаменитую на весь свет, школу лучников Гвилима Спайка.

Гвилим Спайк, настороженно принял незваных, столь высоких гостей. Но кланяясь, отчего его скрюченная фигура согнулась ещё больше, радушно пригласил гостей в свой дом.

– Сейчас мои ученики отдыхают, а вас я прошу под свой кров, подкрепиться, чем Бог послал.

Боэмунд, с удивлением, оглядывал хлипкую, бедную лачугу Гвилима Спайка. «Или мало ему мой отец и дядя Рожер, платят за превосходных лучников, которых он тут обучает? Или мало платят ему знатные сеньоры и богатые купцы, за умения его учеников? Достаточно! Так откуда эта убогость и нищенство?».

Бьёрн, прочитав мысли Боэмунда, просипел ему в ухо:

– Лучше, хоть и бедная, убогая хижина, но принимают здесь, от всей души. От всего сердца. С чистым и искренним радушием. Это лучше, чем роскошные, золочённые дворцы, где не знаешь, откуда ждать удара, где яд в бокалах, где звучат, масляные, льстивые речи, усыпляющие твою бдительность.

А Гвилим Спайк, сказал:

– Я делаю из своих учеников воинов, и с ранних лет, заставляю их принимать как должное, нужду и лишения. Пекущее солнце, дождь, льющийся ночью на постель, холод, шум, всё это, у нас в порядке вещей, это позволяет им быть стойкими, когда они отправятся в поход или на войну. Пусть привыкают, и тем крепче, они станут.

После скудного угощения – хлеба, гороха и репы, Гвилим Спайк пригласил их на луг, где тренировались его ученики.

– У меня, есть для тебя подарок, Боэмунд, сын Роберта. Вот взгляни на того лучника, видишь? Это мой лучший ученик, Хакон Немой, сын Торвальда Клок Овечьей Шерсти. Они пришли сюда, в надежде на лучшую долю, но его отец, сгинул где-то на войне. А Хакон… Он норвежец, и от норвежца я не ожидал такого умения в стрельбе, какое присуще, только валлийцам. Но он превзошёл всех! Его стрелы летят без промаха. С закрытыми глазами, на слух, на малейший шорох и движение, он поражает мишени в цель. И в быстроте стрельбы, ему нет равных. Мы называем его Немым за его немногословность. Возьми его, и он, будет преданно и верно служить тебе, Боэмунд.

Боэмунд, прищурив глаза, глядел на молодого, ещё безусого лучника, но, с не по годам развитыми, широкими плечами.

А Бьёрн первым понял всю выгоду от этого норвежца, который не связан никакими родственными узами среди местных сеньоров, и который, будет действительно преданно и верно служить своему благодетелю. Он уже подобрал несколько телохранителей для Боэмунда, из числа таких же юношей, и присутствие опытного лучника, а словам Гвилима Спайка стоило верить, будет среди них, весьма кстати.

Бьёрн кивнул Боэмунду, и тот, произнёс:

– Благодарю. Раз вы его так хвалите, то я возьму его, на службу к себе.

Запыхавшийся гонец, влетел в ворота школы.

– Радуйтесь, люди! Благодарите и славьте Господа бога нашего! У Великого графа Рожера, родился сын!

По случаю рождения долгожданного наследника, названного Готфридом, в Мессину прибыл сам Великий граф Сицилии Рожер Отвиль, желая устроить для горожан, праздник и увеселение по этому поводу.

Но Боэмунд, сдержанно поздравив дядю, не особо разделяя его радость. Он больше сблизился с его незаконнорожденным сыном – Жорданом, и они, эти два бастарда, стали много времени, проводить вместе. Они выезжали на охоту, устраивали свои пиры и попойки, много говорили, делясь своими планами на будущее, и оба, с призрением, с плохо скрываемым гневом, негодованием и ненавистью, поглядывали на дворец Рожера, где шло шумное веселье.

Глава одиннадцатая

Рожер, опухший от многодневной пьянки, уставший от шума и духоты, мало спавший в дни пира, спешно собрал своих советников.

– Сукин сын Ингельмарий, восстал против меня! Он был простым моим рыцарем, я возвеличил его, отдал за него в жёны, вдову нашего горячо любимого племянника Серло, павшего смертью храбрых, в бою с неверными! Я дал ему, все феоды Серло, сделал его знатным и богатым, а этот паскудник, восстал против меня!

– Надо проучить мерзавца! – порывистый Жордан, положил руку на рукоять меча. – Прикажи, отец, и я, принесу тебе его голову! Повешу, гниду, в назидание всем остальным!

– Ты останешься здесь! – резко осудил порыв своего сына Рожер.

Жордан, покрасневший от обиды, опустил голову, стараясь ни с кем не встретиться взглядом. Он нутром чуял взоры всех остальных, устремлённые на него, зная, что на многих лицах, блуждает насмешливая улыбка. «Выскочка! Бастард! Ублюдок! Незаконнорожденный! А туда же, лезет, стремясь стать в один ряд, с достойными рыцарями! Поделом тебе, поделом, за твоё невежество!» – словно говорили эти взгляды, и Жордан побледнев, крепко, до боли, сжал кулаки.

Рожер, желая сгладить свою резкость по отношению, пусть и к незаконнорождённому, но всё-же сыну, уже более ласковым голосом сказал:

– Ты сам знаешь, Жордан, что сейчас, нет у нас на Сицилии более упорного и злейшего врага, чем эмир Сиракуз и Ното Бенарвет. (Именно так, Готфрид Малатерра, передаёт его имя. Возможно, его звали Ибн аль-Варди, но арабские источники не сообщают его оригинального имени. Говорили, что раннее от был христианином, потом принял ислам. И никогда не было на Сицилии, более злейшего врага христианской веры, чем ренегат Бенарвет). – Ты вернёшься в Катанию, и поможешь Элиасу Картоменсису в борьбе против Бенарвета. Роберт де Сурдеваль, на тебе, оборона Таормины.

Роберт де Сурдеваль молча поклонился.

– Арисгот, – Арисгот Поццуольский сделал шаг вперёд и поклонился, – собирай рыцарей, поведёшь передовой отряд.

– Боэмунд, тебе я предлагаю отправиться со мной, проучить скотину Ингельмария.

Боэмунд, остро воспринявший обиду, причинённую Жордану, поначалу захотел отказаться от предложения дяди, и отправиться вместе с другом в Катанию – сражаться с неверными, но потом рассудил, что ему надо побывать в Палермо, и ему, как раз по пути с Рожером.

А Рожер, помня о просьбе старшего брата – присмотреть за его сыном, и не собирался отпускать Боэмунда от себя.

Ингельмария поддерживали все жители Черами, и жестокие, кровопролитные бои, почти месяц шли у стен города.

Бьёрн заботливо мазал ожог на руке Боэмунда бараньим салом.

– Эти скоты, сожгли наш таран, но Бог свидетель, мы славно всыпали им сегодня! – в сумбуре и горячке кричал Боэмунд.

– Выпей вот это.

– Что это за хрень?

– Отвар из коры пинии. Он снимет боль, утихомирит лихорадку, и поможет тебе уснуть.

С нежностью Бьёрн гладил голову заснувшего Боэмунда, относясь к нему как к сыну, перенеся на него всю любовь своего сердца.

Только после яростного штурма, когда город был взят, а Ингельмарий укрылся в башне, его жена, Альтруда, дочь Рудольфа Муллены графа Бояно, вышла к Рожеру, прося о милости.

Рожер проявил снисходительность к вдове Серло Отвиля, и сохранил жизнь Ингельмарию.

– Убирайся! Убирайся к дьяволу! Клянусь, если ты задержишься хоть на день на Сицилии, если нога твоя, вновь ступит на эту землю, если ты появишься во владениях моего брата Роберта, то я повешу тебя! Пошёл прочь, тварь!

Альтруда решила последовать за своим мужем, добровольно выбрав изгнание, и Рожер, поступая жестоко, разлучил мать с детьми, оставив сына и дочь Серло Отвиля при себе. Юному сыну Серло, то же зовущемуся Серло, он дал все феоды его отца.

– Будь храбрым! Будь верным! Служи Господу Богу нашему и святой матери, христианской церкви! Всегда поступай по справедливости! – сказал Рожер, принимая вассальную присягу от молодого Серло Отвиля.

Глава двенадцатая

Восстали и города Ятина и Чинизи (в 23 км. к юго-западу и в 24 км. к западу от Палермо), отказавшись платить налоги, перебив всех нормандцев и их сторонников, и Рожер поспешил туда.

Многочисленные жители Ятины (по свидетельству Готфрида Малатерры в нём жило 13 тысяч семей), полагаясь на неприступность своего города, стоявшего на вершине высокой горы, куда вела одна единственная искусно вырубленная в скале дорога, ответили отказом на повеление Рожера сдаться.

После нескольких попыток штурма, Рожер, понесший большие потери, запер оба города в осаде.

– Ничего, один, два месяца, может полгода, и эти скоты, приползут на коленях, прося помиловать их! Мы, подождём!

Рожер, переходил от одного осаждённого города к другому, постоянно ободряя своих воинов, атакуя врага то тут, то там, устрашая их словесными угрозами и неожиданными нападениями, он ублажал своих рыцарей, щедро жалуя им многое, и ещё больше обещая, укреплял их в верности к себе и в ненависти к врагам.

Боэмунд решил развеятся, и посетив Палермо, осмотрев строящийся там, по повеления Роберта, и под присмотром Рожера, замок, решил поохотиться в окрестностях города.

Бьёрн, схватив за поводья, остановил коня Боэмунда.

– Смотри!

Боэмунд посмотрел в сторону указанную Бьёрном, и увидел возле берега корабли, и высаживающихся с них людей.

– Кто это?

– Ставлю свой второй глаз, что это пираты из Африки.

– Сарацины, – прошептал Боэмунд, перехватил копьё, уже готовый дать шпоры коню и послать его в бой.

Он и раньше видел мусульман, ведь Великий граф Сицилии Рожер, также как и его отец, проводили политику национальной и религиозной терпимости. Греческому населению, было разрешено справлять обряды по канонам своей церкви. Византийские чиновники, арабские эмиры и каиды, все те, кто покорился нормандцам, сохраняли свои посты и должности, получали феоды на материке и на острове. Роберт и Рожер, привлекали в свои армии мусульман, и они верно служили им. Но одно дело, видеть покорённых мусульман, и совсем другое, вооружённых врагов.

– Стой! – также шёпотом сказал Бьёрн. – Куда собрался? Их сотня, а нас всего восемь.

Скрытые густыми зарослями орешника, они были не видимы для высаживающихся на берег пиратов.

Боэмунд выпрямился в седле.

– Число или доблесть? Доблесть, превышает. Ты сам меня учил – не отступать перед врагами!

– Это когда тебя зажали, и у тебя нет другого выхода. А сейчас, можно просто отойти, послать за подкреплением…

Ноздри Боэмунда гневно затрепетали, взгляд полыхнул огнём, и Бьёрн, поняв, что удержать его не удасться, убрал руку с поводьев.

– Господь на нашей стороне! Вперёд, за мной!

– Счастье улыбается отважным, а не безрассудным, – прошептал Бьёрн, посылая своего коня вслед за Боэмундом.

Разгоняясь с каменистого обрыва, в густых клубах пыли, они понеслись на врагов.

Хакон Немой, спрыгнул с седла, и стал посылать стрелу за стрелой, в сгрудившихся, удивлённо глядящих на несущихся всадников, сарацин.

– Бей их! Круши!

И более двух десятков сарацин, были сметены первым ударом рыцарей, сбиты конями, раздавленны копытами, пали под ударами мечей и копий.

В страхе они стали отступать, кто к лодкам, а кто прямо вплавь, пытаясь добраться до кораблей.

– А-а-а, трусы! Они бегут! Бей их, без жалости!

Боэмунд, в боевом порыве, влетел в море, и там, вертясь в седле, бил и рубил разбегающихся сарацин.

С холма закричал Хакон Немой, и Бьёрн, обернувшись, увидел мчащихся на них всадников.

– Да их тут ждали! Боэмунд, Боэмунд, отходим!

Но было поздно. Отряд сицилийских разбойников, в который входили люди разных верований и национальностей, объединённые лишь единой жаждой поживы, не подчиняющиеся никому, и жившие только по своим законам и кодексам, ударил на них с тыла.

Вылетел из седла Роберт Готский. Зашатался раненный Гумфрид де Монтегю. Упал с разрубленной головой, храбрый воин Тристан.

Боэмунд, засмотревшись на новых врагов, потеряв бдительность, не заметил, как подкравшийся сарацин, ткнул копьём в брюхо его коня. Конь взвился на дыбы, и Боэмунд полетел в воду. Отплёвываясь, потеряв при падении меч, он шарил рукой по дну, ища его. И не видел, как сарацин, уже поднимает копьё, готовый пронзить его беззащитную спину.

Бьёрн, не спускавший глаз с Боэмунда, дико вскрикнул, послал своего коня прыжком в воду, с размаху обрушив на голову пирата удар топора.

Прикрыв Боэмунда щитом, он отразил ещё два удара, оправившихся от паники сарацин.

– К чёрту твой меч, Боэмунд! Вставай! Возьми копьё вот этого олуха! Вместе, мы всыпем им жару! Давай, разом, спина к спине, как я тебе учил.

И вдвоём, кружась, шаг за шагом выбираясь на берег, они отбивали удары врагов, иногда и сами переходя в контратаки.

На берегу к ним пробились два брата – Уильям и Райнульф. Но враги, со всех сторон окружали их, и казалось, что это уже конец. Что им никогда не выбраться отсюда.

Глава тринадцатая

Небольшой отряд, посланный Рожером вслед Боэмунду, для его же охраны, подоспел вовремя.

Хакон Немой, уже отбросив лук, мечом отбивался от атаковавших его врагов. На берегу, упал, получив удары в бедро и живот, Райнульф. Боэмунд зашатался, когда кинутый врагом камень, попал ему в голову. И погиб бы, не видя ничего из-за залившей глаза крови, если бы не Бьёрн, кинувшийся под удар врага.

Копьё распороло Бьёрну бок, и дико закричав, он ударил противника щитом в голову, а потом, сильным ударом, рассёк от плеча до пояса.

– Сдавайтесь! Вы проиграли! Заплатите выкуп, и ступайте с Богом! – гнусавым голосом кричал им предводитель разбойников. – Сдавай… – сразу две стрелы, выпущенные опытными лучниками, оборвали его крик.

Два десятка всадников показались на берегу, и опустив копья, помчались на врагов.

Когда битва закончилась, Бьёрн подхватил падающего Боэмунда, и осторожно уложил на окровавленный песок.

– Ничего, это ничего, – шептал он, кинувшись искать свою сумку, где лежали чистые холсты для перевязки, целебные мази, травы и коренья.

Не обращая внимания на свою рану, он промыл, помазал и перевязал рану на голове Боэмунда.

– Ничего, мой мальчик, ничего. Рана не опасная. Через пару дней, встанешь на ноги.

– Господин, что прикажете делать с этими? – командир отряда, почтительно поклонившись, обратился к Боэмунду.

Боэмунд, с помощью Бьёрна сел, и посмотрел на понуро стоявших под охраной пиратов и разбойников. Он избегал взгляда Бьёрна, который уже перевязывал неопасные раны Роберта Готского, старался не смотреть на стонущего рядом Гумфрида де Монтегю, прикрыл глаза, когда увидел тела убитых – Тристана и Райнульфа. «Если бы я послушался Бьёрна… Если бы я его послушался, то Тристан и Райнульф были бы живы. Не горевал бы над телом брата Уильям. Не стонал бы от ран Монтегю. Весельчак Роберт Готский, как всегда бы шутил и смеялся…Если бы я послушался Бьёрна…».

Боэмунд открыл глаза, и взглядом, полным леденящего холода, посмотрел на Бьёрна, а затем на командира отряда.

– Повесить! Всех повесить! Распять! Немедленно!

На следующий день, Рожер, распахнув объятья, тепло обнимал Боэмунда в своём шатре у стен Ятины.

– Боэмунд, мальчик мой, рад видеть тебя живым! А то мне наплели не весть что, будто бы ты, чуть не погиб в битве и был тяжело ранен.

– Да, я был ранен, но к счастью, рана оказалась лёгкой.

– Ты совершил великий подвиг Боэмунд, с горстью воинов, кинувшись на толпы врагов.

– Какой там к чёрту подвиг!

– Подвиг, подвиг, достойный воспевания в стихах и песнях! И не спорь со мной. Помнишь, как в битве у Энны, мы, семь сотен нормандских рыцарей, сражались с тысячами сарацин? И мы, победили! Что, скажешь, это не подвиг? Подвиг! А как в битве при Черами, мы разбили арабов? А при Мисилмери? Что, не наши это достойные деяния? Не наши подвиги? А как Серло, вечная ему память на небесах, с семью воинами кинулся на сотни врагов? Что, не подвиг? Подвиг! И ты, со своими рыцарями, совершил подобный подвиг, ещё более прославив наше имя!

Боэмунд был польщён, столь хвалебной речью своего дяди, но стоял, скромно опустив голову.

– Бьёрн де Бриан… В той битве, он дважды спас мою жизнь. Если бы не он, то я бы сейчас не стоял перед вами и с вами не разговаривал. Я хочу достойно наградить его.

Рожер решил не уступать в великодушии Боэмунду, и внезапно вспомнив Одо Бриана, то, как он с ним поступил, покраснев, сказал:

– Я сам награжу этого достойного и славного мужа! Награжу, соразмерно с его деяниями! Как Великий граф Сицилии, я дарую ему феод! Прямо на том месте, где он совершил свой подвиг, спасши твою жизнь! Можешь так и сказать ему! Пусть обустраивается на новом месте, возводит замок, и верно служит. Нам нужны, столь храбрые, преданные и верные рыцари!

– Феод, мне? Зачем? – удивлённо спросил Бьёрн, когда Боэмунд торжественно передал ему слова графа Рожера.

И действительно, зачем? Ведь у Бьёрна де Бриана, нет ни жены, ни детей. Для кого ему строить замок и дом? Кому передать его по наследству?

Название книги

Меч и Крест

Чёрный Лев

КНИГА ПЯТАЯ