Долго искали добровольцев, кто бы в знак капитуляции, вывесил на башне Тампля знамя ислама. Среди рыцарей таких не нашлось, и многие простые жители Акры плакали и отнекивались, от этого мерзкого дела.
– Что мне, самому лезть на башню? Мне что, больше всех надо? Подумайте о спасении тысяч христианских жизней! О женщинах и детях! – кричал Пьер де Севри, но все отводили глаза.
Тогда он, протянул знамя султана Халила, Фальку Бафону.
– На, лезь!
Толстый купчина, под ненавистными взглядами христиан, обливаясь потом и пыхтя, полез на самую вершину башни.
– А ещё крест носит! Как эта тварь, смеет называть себя христианином?! Иуда! Иуда! Иуда! – громогласный возглас, сопровождал каждый шаг ренегата. (Ренегат – лат. renegatus, от renego – «отрекаюсь» – лицо, перешедшее из одного вероисповедания в другое. В переносном смысле – человек, изменивший своим убеждениям и перешедший в лагерь противников, отступник, изменник)
– Жюстина, Самуил, держитесь ко мне поближе, – сказал Густаво де Вальверде, когда все защитники Тампля собрались вместе, и были готовы к выходу из замка. Толпа беженцев, ободрённых надеждой, уставших, но оживлённо переговаривающих, должна была следовать за ними.
Сколько же мало их осталось! Густаво де Вальверде, окинул взором строй защитников Акры. Едва ли, пара сотен воинов.
– Но воинов злых и решительных! Готовых умереть во славу Христа, но не склонить шею перед неверными! – уловив его мысли, проговорил Энрике де Ля Рока.
Настороженно и враждебно был встречен отряд мамлюков, во главе с совсем юным эмиром, вошедший в Тампль.
Ворота были открыты, и все христиане, двинулись было в пизанский квартал.
Энрике де Ля Рока, увидел, как Фальк Бафон, что-то быстро говорит эмиру. Тот подбоченясь, сидел в седле превосходного коня, слушая речь работорговца, потом вскинулся, и погнал коня к толпе беженцев.
– Ясырь! Ясырь! (Ясырь – в данном случае, пленники, добыча, рабы) – кричал он. – Султан разрешил выйти из крепости лишь воинам! А это, наш ясырь! Наша добыча!
И он конём, стал оттеснять беженцев от воинов.
– Н-е-е-е-т! – донёся крик Пьера де Севри, но уже взлетел меч Энрике де Ля Рока, и голова эмира, высоко подлетев, упала в пыль.
Густаво де Вальверде и Бертран поддержали его, а за ними и многие воины, и вскоре, с отрядом мамлюков было покончено.
Дико верещал, качаясь у фонтана Фальк Бафон, которому распороли толстое брюхо.
Снова были заперты ворота Тампля, и его защитники, приготовились к обороне.
Султан расценил это как акт вероломства со стороны христиан, и бросил на новый штурм все свои войска. Но он был отбит с большими потерями.
К злому, поникшему Пьеру де Севри, подошёл инженер Ордена.
– Подкоп сарацин, уже дошёл до внутреннего двора. Они роют, где-то в районе конюшни.
Сник маршал Ордена… Особенно невыносимо, было глядеть на женщин и слышать плачь детей.
– Я пойду к султану! Объясню ему, что возникло недоразумение. Что все христиане, а не только воины, должны покинуть Акру.
Никто не посмел перечить, никто его и не удерживал, и взяв двух добровольцев, Пьер де Севри пошёл в ставку султана.
Там их быстро разоружили, связали за спиной руки, и кинули пред ноги султана Халила.
Султан не стал его даже слушать, а лишь коротко повелел:
– Казнить!
Пьер де Севри, хорошо знал, как сарацины поступают с захваченными в плен тамплиерами, какие нечеловеческие пытки и мучения, они им измышляют. И смирившись со своей участью, попросил казнить их, как воинов.
Халил долго смотрел на согнутых, поверженных тамплиеров, потом на непокорный Тампль, где всё также развевалось знамя Христа, и кивнул головой.
Перед смертью, Пьер де Севри произнёс:
– Настал наш черёд, братья мои! Сегодня мы окажемся в раю, где присоединимся к нашим товарищам, павшим в борьбе за Веру Христову! И мы поведаем им, что не посрамили мы звания воинов Божьих, воинов Христа! Что не одолел нас враг, да и никогда не одолеет он, Веру Христианскую! Пусть же она живёт и существует во веки веков, до конца мира! Аминь!
Пьеру де Севри и двум пришедшим с ним рыцарям отрубили головы, затем сняли кожу, набили её соломой, приставили головы, и воздев на высокие шесты, понесли под стены Тампля.
Все защитники замка, полные решимости, посмотрели на Густаво де Вальверде, как оставшегося самого старшего в иерархии Ордена.
– Тебе брат, командовать, – произнёс Энрике де Ля Рока.
Все кинулись выполнять приказы Густаво, хотя прекрасно понимали, что наступают последние дни, а может и часы их жизней.
Море было пустынно. Не единого паруса на горизонте! Хоть Тибо Годен, и обещал прислать им помощь.
Тысячи стрелков, укрываясь за щитами, засыпали защитников Акры стрелами. И под их прикрытием, тащили сарацины к воротам обитый медью и кожей таран.
Подняв столб пыли, в результате подкопа, рухнула Западная башня и большой участок стены. В пролом, дико и отчаянно крича, ринулись сарацины.
Пылала конюшня, а в ней бились погибая, жалобно ржав, стуча копытами, пытаясь вырваться, лошади Ордена.
Разверзлась земля, и прямо посреди двора, из нового подкопа, стали выскакивать озверевшие в страхе сарацины.
Защитники Тампля бились мужественно! Но враг, значительно превосходя их числом, атаковал со всех сторон, одно за другим захватывая укрепления.
– Все к башне Магистра! Все туда! Отходим! Отходим! – кричал Густаво де Вальверде, отбиваясь от наседавших врагов и созывая всех, под защиту главной башни Тампля.
Из бойниц, лучники и арбалетчики охладили пыл мусульман, и атаки, на время стихли.
– Долго нам не продержаться! – весело сверкая безумными глазами на закопченном лице, прокричал Энрике де Ля Рока.
– Умрём же с честью, во Славу Христа! – ответил ему Бертран.
Боль в сердце согнула Густаво де Вальверде, когда он увидел прижавшуюся к стене Жюстину. Марта где-то сгинула в суматохе, и возле неё суетился лишь один Самуил.
Упавшим камнем ей оторвало левую ногу возле колена, её мертвенно-бледное лицо, прикушенная до крови губа, струившийся по лицу пот… Боль и страдание… Страдание и боль… Как же оно, зачем, почему?…
Подкопанная, упала одна из стен замка. Сарацины полезли снова.
– Господин! – полный отчаяния крик Самуила, резанул уши.
Из груди Жюстины, торчала ещё дрожа, оперённая стрела. Она хрипела, билась в агонии, тянула к нему руки… А в глазах… смертельная тоска и печаль. Она умирала долго, мучительно и больно.
Густаво не нашёл в себе сил для последнего удара сострадания, а воткнув в землю меч, молился.
По всей башне, в каждом зале, на каждой лестнице и в переходах, шло злое, ожесточённое сражение.
«Разве эти люди, не хотят более жить? Не хотят, наслаждаться красотой? Нежными проблесками утренней зари, зеленью первого пробившегося ростка? Не хотят более слушать пение птиц, или любоваться чарующей далью моря? Жюстина… Она тоже хотела жить… А те сарацины, которые пришли сюда, те, что убили её? Их, наверно дома, ждут девушки, невесты. Ждут матери или может дети… Тогда, как же оно так… Зачем? Почему?…» – сумбур в голове, мысли путались, а в сердце боль и пустота. Боль и пустота… Жюстины больше нет.
Дико засмеялся, поднятый сарацинами на копья Энрике де Ля Рока.
С перебитыми ногами, полз в подвал, зажимая кинжал в зубах, Бертран. Там были сложены бочки с жиром и маслом, и он должен был, ДОЛЖЕН! зажечь их! Дабы последняя твердыня Ордена рыцарей Храма, не досталась врагу!
Густаво издал душевный стон боли, сквозь крепко стиснутые губы.
– Самуил, хоть мёртвую, но вынеси её отсюда!
А затем он подхватил свой меч, и кинулся в самую гущу сражения…
30 мая 1291 года стены башни пали, похоронив под обломками тысячи сарацин и последних защитников Акры.