– Франция в опасности! – объявил Генрих II на Королевском совете, а потом и на заседании парламент. Он пытался скрыть тревогу и волнение, но его бледные щёки, бегающие глаза и дрожащие руки выдавали его.

Он повелел собирать бан и арьербан.. И сквозь слёзы, с ироничной, злой усмешкой, смотрел на стягивающихся к Парижу на никуда не годных клячах, с дедовскими арбалетами, в доспехах прошлого века ополченцев.

Парижские буржуа раскошелились, и выделили на оборону родного города 300 тысяч экю. Все, кто мог держать в руках оружие, были призваны на оборону города. День и ночь, окрашивая небо, стояло зарево над Королевским Арсеналом, где лили пушки и ядра. Не смолкал перезвон и в кузницах, где ковали мечи, доспехи и наконечники копий. Спешно очистили от нечистот городские рвы, подновляли стены и строили новые укрепления.

Но Сен-Кантен ещё держался. Адмирал Гаспар де Колиньи, вселяя мужество в оробевших, делал казалось невозможное, тем самым спасая Францию.

– Держитесь, сейчас будет жарко! – 15 августа, с бесстрашием и показной бодростью стоял 40-летний адмирал на восточной стене, глядя, как испанцы готовят к единому залпу 46-орудийную батарею. Его коротко подстриженные, тронутые ранней сединой волосы, трепал ветер. Доспехи его, хоть и прогнутые в нескольких местах, были начищены до невероятного блеска и ярко сверкали в лучах солнца. Позади стоял мальчишка-оруженосец, с его шлемом в руках, и слёзно умолял адмирала надеть его.

Позиции врага окутались огромным столбом дыма и пыли, потом раздался оглушительный грохот, и понеслись на Сен-Кантен ядра, круша стены, снося укрепления, убивая и калеча защитников города.

– Все в укрытие! – прокричал Колиньи.

Ядро, просвистев совсем рядом, снесло голову оруженосцу, кровь брызнула адмиралу в лицо, а его шлем покатился по камням.

К испанцам подошёл 10-тысячный корпус англичан под командованием графа Уильяма Герберта Пембрука, надежд на спасение уже не оставалось. В городе не хватало продовольствия, ежедневный паёк был урезан до предела и в городе начинался голод. И всё сильнее раздавались возмущённые голоса жителей, в надежде на спасение собственных жизней требующих капитуляции. Даже среди ближайшего окружения адмирала, его свиты и офицеров, царило уныние тягостной безнадёжности обороны Сен-Кантена.

К 21 августа они отбили четыре штурма, ряды защитников таяли, скудные запасы продовольствия истощались. Но Гаспар де Колиньи оставался глух к мольбам о спасении, вечером этого дня он приказал изгнать из города всех больных, нищих, калек, женщин, стариков и детей. Под плачь, стоны и проклятия, огромная толпа – около полутысячи ещё живых людей, изгонялись из города на верную смерть. Испанцы не пропустили их.

– Назад! Все назад! Мы три раза предлагали вам сдаться! Но ваш упрямец Колиньи!.. Что, понадеялись на него, вот теперь и проваливайте к нему обратно! Пусть он вас содержит, защищает и кормит!

Колиньи запретил пускать их обратно, и все эти люди умерли голодной смертью во рвах Сен-Кантена.

25 августа, Савойская терция и германские ландскнехты выбили французов из восточного рва, приблизившись к стенам города. Усталый Алонсо де Наварра повалился около костра, с благодарностью взяв протянутые ему хлеб и жареную конину. Здесь всех развлекал здоровенный германец барон Хохен-Ландберг. Алонсо де Наварра с призрением относился ко всем не испанцам, но этот барон пришёлся ему по душе ещё днём, при штурме, когда мужественно вёл своих солдат под обстрелом врага. И сейчас маэстро-дель-кампо Савойской терции, с интересом слушал его рассказы о войне с османами в Венгрии.

– Османы осадили нас в замке Эгер. Знатная крепость, на холме, хорошо укреплённая. У нас было 2 тысячи человек, а османов… 150 тысяч! – отпив вина, барон Хохен-Ландберг, выкатив глаза, обвёл взглядом слушателей, чтобы до каждого дошло неравное соотношение сил при обороне Эгера. – Но нами командовал храбрец каких мало, на всём свете поискать, и не найдёшь таких храбрецов! Хоть и венгр он, но славный малый! Иштван Добо! Запомните это имя, Иштван Добо! Я до сих пор, слово в слово, помню его прелюдную клятву, которую он обязал и нас произнести вслед за ним! Вот она: «Клянусь именем Божьим посвятить свою жизнь стране и королю, а всю кровь свою, защите замка Эгер. Ни деньги, не обещания пощады да не каснутся меня. Я не заикнусь о сдаче замка, и пока жив, буду оборонять замок Эгер. Я вверяю свою жизнь Богу, Боже, помоги мне!»

– Сильно сказано!

– Проникновенно!

– Хорошая клятва! Надо бы запомнить слова.

Подошли и сели у костра два германских герцога – Эрик Брауншвейг-Люнебург-Каленберг-Геттингенский и Эрнст Брауншвейг-Херцберг-Остероде.

Воодушевлённый присутствием столь знатных особ, барон Хохен-Ландберг, от баронства которого осталось только старое, завещанное отцом посеребрённое седло, заговорил громче, с большим жаром и воодушевлением:

– Османы обложили нас плотно, со всех сторон. Более сотни пушек грохотали день и ночь! День и ночь! А мы могли отвечать им, всего из двух десятков своих маленьких пушечек. Замок горел, стены его рушились, и в один из дней османы сумели захватить Александрийскую башню. Но мужественный Иштван Добо, приказал направить на неё огонь всех наших пушек, а ночью, мы взорвали её к чёртовой матери! Женщины Эгера, жёны солдат и офицеров, сражались с нами в едином строю. Я видел, как одна из женщин, когда её муж пал мёртвым, подняла его оружие и сразила трёх османов. Другая пыталась поднять камень и сбросить его на османов, но пуля пробила ей грудь, и она упала. Тогда её малолетняя дочь, подняла окрашенный кровью матери камень, и бросила его вниз. Вот у меня шрам на щеке, – барон Хохен-Ландберг ниже склонился к костру, чтобы все увидели, – в память об Эгере. Есть ещё шрам на груди, и я тогда валялся раненный, когда нашлись в замке подонки, трусы, собачьи дети, которые вознамерились было, открыть ворота замка османам! К счастью и славе Христовой, немного их было, и командовал ими подонок Иштван Хегед, тварь, которая же вместе с нами произносила слова клятвы. И Слава Богу, что Иштван Добо вовремя узнал о предателях, и их всех повесили.

В надежде на несколько монет от герцогов, Хохен-Ландберг решил прославить германцев.

– Среди венгров, я был едва ли не единственным представителем нашего храброго народа, и клянусь вам, едва оклемавшись от раны, ещё слабый и больной, я побрёл на стены, и бился мужественно! Сотни османов, врагов Веры Христовой, погибли от моей руки! Вот вам крест! Да. А османы атаковали нас постоянно, дня не проходило, чтобы мы не отбивали по несколько штурмов. Самый ужасный из них был, когда от вражеского ядра взорвались наши запасы пороха. Замок зашатался, всё завлокло дымом и пылью, и казалось, всё кончено. Но мы отбили и эту атаку. И наше мужество, победило! Настал день, когда османские командиры не смогли поднять своих солдат на штурм! Даже янычары, лучшие воины султана, отказывались идти на штурм разящего огнём Эгера… И они ушли, бросив в своём лагере много ценных вещей. У нас много погибло, более пяти сотен, ещё более тыщи лежали раненными… Потери же османов, были во многие разы больше. Всё вокруг Эгера, было завалено их трупами. А замка почти не было. Когда я вышел за стены его, то ужаснулся. Всё лежало в руинах, затянутых дымом пожарищ. Османы почти сровняли его с землёй, но мы выстояли! Мы, победили!

К сожалению барона Хохен-Ландберга, оба герцога, поев и выпив, встали и пошли в свои палатки. Только простые солдаты, восхищённые рассказом, одобрительными возгласами хвалили его, и многие протянули ему, кто пучок зелёного чеснока, кто-то мешочек с пшеном, а кто-то и чёрствый сухарь.

Потягиваясь своим молодым и гибким телом, один из испанцев мечтательно протянул:

– А я слышал, что в Сен-Кантене сейчас находиться знаменитый поединщик Ги Шабо барон де Жарнак. Все знают его знаменитый удар, перерубающий подколенные сухожилия? Я хорошо освоил его, и хотел бы сойтись с Жарнаком на поединке!

Молодой идальго с вызовом оглядел всех сидевших вокруг костра.

Алонсо де Наварра уже давно спал, а Луис Муньес, лишь пренебрежительно хмыкнул на подобную дурость заносчивого кабальеро.

К 26 августа, на двадцатьчетвёртый день осады, испанцы пробили в стенах Сен-Кантена 11 брешей. Стен как таковых более не стало, но адмирал де Колиньи прогнал испанского герольда с предложением капитуляции, и повелел всем готовиться к последней битве.

– На штурм! – на рассвете 27 августа, войска со всех сторон пошли на Сен-Кантен.

Сил чтобы оборонять все проломы не было, но французы дрались отчаянно.

– Сеньор, дайте мне две сотни людей, и я принесу победу! – подбежал Луис Муньес, прикрываясь деревянным щитом.

– Давай! – Алонсо де Наварра не оглянувшись на него, продолжал карабкаться по крутой каменистой осыпи.

Луис Муньес расценил это как приказ, и кивнув капитанам двух рот, повёл за собой. Хладнокровный и расчётливый, он приметил не охраняемую брешь в стене, и быстрым шагом повёл туда своих солдат.

– Сантьяго!

– Испания!

Их неожиданный удар в спину главным силам французов, решил судьбу Сен-Кантена. Адмирал Гаспар де Колиньи велел трубачам и барабанщикам дать сигналы сдачи, поднять белые флаги, и склонившись в поклоне, отдал свой меч Луису Муньесу.

К чести Филиппа II следует сказать, что он пытался удержать свои войска от разгульного пиршества победителей. Но несмотря на все его приказы, Сен-Кантен был сожжён и разрушен, а всё его население вырезано.

Дорога на Париж была открытой.