Альваро де Санде собрал в крепости 3 тысячи человек. Османы не спеша высадили подкрепления, сосредоточив на Джербе 40-тысячную армию. Битва началась 22 мая, когда под громкие крики и завывания, грохот барабанов и рёв труб, они пошли на штурм.
– Что, эти скоты, даже за людей нас не считают? Пушки не установили, думают, без обстрела нас взять? Бараны! А ну, Муньес, всыпь им!
Раскатисто загрохотали пушки, осыпая колоны османов ядрами и картечью. Они ещё больше взыли, но теперь заметались, пытаясь уйти от обстрела.
– Так их, так их! Бей!
И напрасно командиры пытались навести порядок среди своих воинов, зря под жерла пушек и залпы аркебузиров полезли янычары, потеряв многих, османы отступили.
– Вот так вот! Так и будем, бить их!
Альваро де Санде, снова находясь в своей стихии, как-будто помолодел. Неутомимо он мотался по крепости осматривая укрепления, подсчитывал запасы продовольствия, тепло здоровался со знакомыми ему ветеранами, и пытался сколотить из разрозненных итальянских подразделений, торговцев и моряков, подобие испанской терции.
– Пороха достаточно, запасов продовольствия с учётом неизбежных потерь, хватит на год. Но главное, вода! – маэстро-дель-кампо Ломбардской терции Мигель Барахон с тревогой посмотрел на него.
– Да, главное вода… – Альваро де Санде задумался. На Джербе не было рек и ручьёв, прогорклую, солоноватую питьевую воду здесь добывали из глубоких колодцев. В крепости их было два, но хватит ли их, для обеспечения людей и лошадей? Жаркое, немилосердное африканское солнце палило, и воды требовалось больше.
– Пока у нас достаточно людей и мы в силах сражаться, надо как можно дольше удерживать вон те три колодца в оливковой роще. Это, как раз, я и поручаю тебе. Выбьешь оттуда османов, укрепишся, зубами вцепишься, но будешь держаться! Держаться до последнего!
Мигель Барахон улыбнулся, кивнул, и отправился со своими воинами выполнять приказание.
Османы неоднократно пытались выбить Мигеля Барахона из оливковой рощи, и ещё дважды они пытались захватить замок наскоком. Поняв, что это не удасться, они приступили к установке орудий.
– Долго же чухался, этот Пияле-паша!
Альваро приучил себя не смотреть в сторону моря, но он видел, как сотни других глаз, постоянно оглядываются, выискивая на его бескрайних просторах подхода христианских кораблей. Но их не было. Только османские корабли Пияле-паши, заняв позицию у входа в бухту, мерно раскачивались на волнах.
– Смотрите, смотрите, это же Драгут!
Грозный осман, долгие годы наводивший страх на всё христианское побережье Средиземноморья, взошёл на специально возведённый для него деревянный помост, и сложив на груди руки, широко расставив ноги, словно под ним привычная палуба корабля, вперил свой взгляд в крепость.
– Смотрите! Смотрите!
К подножью помоста подвели тысячу крепко связанных рабов-христиан, и под улюлюканье, громкие крики и оскорбления, всем им, одному за другим, отрубили головы. После, содрав с них кожу, сложили у помоста пирамиду из черепов.
Когда последний череп увенчал это страшное сооружение, Драгут сошёл с помоста.
Защитники крепости закипели от гнева и злобы, они намеревались выйти и атаковать османов, но были остановлены Альваро де Санде, который у ворот выставил сотню аркебузиров под командованием Рамиро Менасальбаса.
– Назад! Назад! Дурьё! Вы что, не понимаете, что османы только и ждут, когда мы высунемся из крепости?! Назад, все назад!
Шумели в основном старые ветераны испанских терций. А итальянское ополчение, торговцы, слуги и прочие люди собравшиеся в крепости, плача от страха, снова с надеждой смотрели в море, ожидая спасения как милости Божьей.
На следующий день всё повторилось, и ещё одна гора черепов выросла у помоста.
Прибывший на остров Пияле-паша, баснословно богатый, но всегда жадный до денег, недоумённо смотрел на такое расточительство Драгута, пускавшего под нож дорогостоящий живой товар. «Ну, это его личное дело, его доля христианских рабов, пусть поступает с ними как знает».
– Он что, теперь каждый день будет казнить по тысяче наших собратьев?
– А мы, что мы, будем просто сидеть и скрипеть зубами от злобы?
– Веди нас! Веди! Веди!
– Смерть врагу! Смерть! Смерть! Смерть!
– Смерть врагам веры Христовой! Смерть! Смерть! Смерть!
В ночной контратаке они перебили много врагов в траншеях, разрушили их осадные сооружения, заклепали пушки и сожгли помост Драгута. Пока войско сражалось, священнический клир провёл у груд черепов заупокойную мессу, окропив их святой водой.
– Покойтесь с миром, братья и сёстры! Павшие за Веру Христову прямиком попадают в рай, а в день Страшного суда вы восстаните, дабы сполна отплатить своим обидчикам!
– Отходим! Отходим! Отходим! – распоряжался Альваро де Санде.
На рассвете, защитники крепости, победно потрясали захваченными трофеями, и смеясь, указывали пальцами на пепелище помоста. А разъярённые османы, усилив обстрел, после полудня пошли на штурм.
– Стойте твёрдо, воины! Бейте врагов без пощады!
Драгут сам повёл в атаку, своих самых отчаянных головорезов, но попал под аркебузный огонь стрелков Рамиро Менасальбаса, и едва унёс ноги, когда Альваро де Санде кинул против него сотню испанских ветеранов.
Тогда османы сосредоточили все усилия против Мигеля Барахона.
Ежедневно, по узкой тропе, петляющей среди зарослей инжира, шли и шли в крепость водоносы. Турки обстреливали их из пушек, атаковали, шедшие в оливковую рощу телеги с припасами, и транспорты, везущие в крепость раненных. Уже сотни, быстро разлагающихся на жаре трупов, устлали эту тропу. Но пока держался у колодцев Мигель Барахон, крепость жила.
Османы установили напротив рощи три десятка орудий, и всего за один день бесконечного, непрекращающегося обстрела, испепелили, перепахали её, уничтожив, казалось, всё живое. Но когда они пошли в атаку, их встретили дружные залпы аркебуз, и поредевшие, но стойкие и готовые к смерти ряды испанской терции.
Три дня османы бомбардировали оливковую рощу, шли в атаки, и каждый раз, с большими потерями, отходили.
С отчаянием наблюдали защитники крепости, за героическим сопротивлением и славной гибелью солдат Мигеля Барахона. Османская кавалерия уже перехватила тропу, подноса воды в крепость более не было, а из оливковой рощи, всё ещё раздавались ожесточённые крики сражающихся и выстрелы.
Альваро де Санде дважды пытался пробиться к колодцам, пытался атаками на других участков оттянуть на себя силы османов, но всё было тщетно. Когда на закате, в оливковой роще прекратился шум битвы, он снял шлем и перекрестился.
– Мир их праху!
Теперь османы все силы бросили против крепости. Грохотали орудия, снося стены и укрепления, гибли люди, но они пока держались.
Несчастья обрушились на них разом, в один день.
Стоном ужаса, плачем и скорбными криками встретили защитники крепости весть, что вода, видимо из-за сильных обстрелов и сотрясания почвы ушла из одного колодца, а второй засыпало рухнувшей башней.
Начало июля, самая страшная жара, сухой, обжигающий дыхание ветер из пустыни, на небе ни облачка и нет надежды на дождь, а они полностью остались без воды.
Альваро подошёл к завалу. Сильнее чем жажда и зной, его убивали взгляды тысяч людей, смотрящих на него, как на Спасителя. А он, что он мог? Да ничего.
– Расчищайте завал, отправьте людей ко второму колодцу, пусть копают глубже. Может вода, ушла не глубоко.
И словно сотня аркебуз бахнула ему в спину, когда он развернулся и пошагал прочь. Он не видел их, но ощущал, эти взгляды людей, полные страха, отчаяния, гнева и ненависти.
– Вы что, приказа не слышали? – спасая своего маэстро-дель-кампо, обрушился на толпу старый ветеран Рамон Корейра. – Разбирайте завал, копайте землю, ищите воду!
Вода! Это магическое слово – вода! Она стала ценой и смыслом жизни в осаждённой крепости. Альваро де Санде, поставил у склада, где хранились её запасы, верных и преданных часовых, и лично, каждое утро, отпускал её – по одной ложке, и то, только раненным. И жадным взором, провожали все остальные, водоноса с бурдюком бесценной воды, шедшего к госпиталю в окружении испанских офицеров.
Прошла неделя.
Песок горел под ногами, солнце пылало, раскаленные камни излучали жар. Все они посерели, иссохли, губы у всех растрескались, глаза налились кровью. Уже сотни человек умерли от жажды, оставшиеся в живых, кто падал полумёртвым, а кто бродил по крепости, в надежде найти хоть каплю воды.
И каждую ночь, десятки смельчаков, перелезали через стену, и пытались пробраться к колодцам в оливковой роще. Многих ловили, и на глазах защитников крепости, страшно казнили – сажали на кол, живьём сдирали кожу, варили в котлах с кипящим маслом. Но были и такие, кто пробирался к колодцам, пил там в волю, а потом и тащил в крепость несколько бурдюков с водой. Таких смельчаков встречали как героев, кадждый протягивал руку – может хоть капля драгоценной влаги упадёт в ладонь.
Пияле-паша надумал отравить колодцы, но воспротивился Драгут, которому принадлежал остров. А Пияле-паша торопился. До него дошли слухи, что в Константинополе враги копают под него, строять козни и заговоры, клевещут и наговаривают на него султану. И он ещё дважды бросал свои войска на штурм.
Крепость сражалась!
Альваро де Санде поспевал всюду, всегда был на самых опасных участках, распухшим языком, хрипом и шёпотом он отдавал приказы, и умирающие от жажды люди, едва ворочавшиеся и переставляющие ноги, отбили все атаки!
Но 29 июля наступил предел. Мучения жаждой пересилили всё. Солдаты окружили своего командующего.
– Веди нас!
– Уж лучше сдохнуть от османской пули, чем медленно иссыхать тут от жажды!
– Веди нас!
– Веди!
– На врага!
К счастью, влаги в теле давно уже не было. А то, старый солдат, заплакал бы, от переполнявших его душу чувств. Но всё-таки, защипало глаза, и Альваро де Санде, воодушевлённый единым порывом своих храбрецов, широко улыбась, поднёс к ним ладонь.
– Лучше смерть, чем бесчестье! Готовьтесь к битве, мои отважные воины, я, поведу вас!
Нашли только одного живого, совсем обессиленного барабанщика. Его поставили в строй, поддерживая с двух сторон. И он, сначала робко и тихо, но потом, вспомнив былое, всё громче и бойчее, забил, заиграл марш испанской пехоты, зовущий на битву.
Османы не ожидали атаки, этих нескольких сотен живых мертвецов, уже давно похоронив их. Но они шли! Сам Пияли-паша, стоял и смотрел, с растерянностью и ужасом, на бредущих, ощетинившихся пиками, христиан. На ненавистные ему их знамёна с крестом. Долго он так стоял, не веря в реальность происходящего.
Инстинкт вёл их к оливковой роще, к колодцам с водой, на первых порах они легко преодолели полчища разбегающихся в страхе врагов. Траншеи, брустверы, рвы, трупы, загрождения из кольев, о Боже, как же невыносимо трудно переставлять ноги… И как хочется пить! Пить! Пить!
Османы опомнились, загрохотали их пушки, стрелки и лучники охватили их с флангов.
И каждый убитый, падая, счастливо шептал:
– Слава Богу! Слава Христу!
Драгут набросился на них со своими алжирцами, шли в атаку, не уступая испанской пехоте в мерной поступи, янычары.
А до колодцев ещё триста шагов! Двести! Редели их ряды, плотнее смыкали строй живые, и они шли! Но враг вцепился в них крепко, не отступая…
Рамиро Менасальбас, обернулся, как-то виновато глянул на него своим окровавленным лицом, и повалился ничком.
Альваро де Санде, сквозь туман и кровавое марево в глазах, увидел перед собой высокий, белый колпак янычара, и рубанул по нему, вложив в удар все свои последние силы. Он пытался ещё раз поднять меч, но его выбили из рук, удар ятагана обрушился ему на плечо, копьём пробили левую ногу, вот оно, оскаленное, беззубое лицо янычара, занесшего над ними руку…и темнота…
Оставшиеся в живых, продержались в крепости ещё два дня, и только на закате 31 июля, когда был убит последний её защитник – капитан Луис Муньес, христианская крепость пала.