Очень тихо. Что-то жужжит, что-то пикает – где-то в глубине, как будто вдалеке. В приемном покое почти никого. Лиам заснул. Уронил голову на подоконник, придавив лицом молнию толстовки, отпечатавшуюся узором из зубьев на его щеке и губах. В его кармане вибрирует сдыхающий телефон – это его обезумевшая от беспокойства мать снова пытается дозвониться до сына, – но вибрацией его не разбудить.

В коридоре у отделения реанимации Моника Эмерсон тоже спит, прислонившись головой к стене. Медсестра в униформе с рисунком из розовых динозавров, проходя мимо, видит ее и идет за одеялом. Когда она укутывает ее плечи, Моника, шевельнувшись, шепотом произносит имя дочери.

Джулия сидит в кафетерии, расположенном на одном из верхних этажей. Сидит, обхватив ладонью уже третью банку напитка «Red Bull». Сегодня она впервые попробовала энергетик. Вкус его ей не нравится, ничуточки, не нравится состояние взвинченности, в коем она сейчас пребывает, но, по крайней мере, она не спит. Ей нельзя спать, о чем она твердит себе снова и снова, словно от этого веки перестанут закрываться. Сегодня ей нельзя спать. И она не заснет. Она не должна спать, когда – если, если – поступят плохие новости. Джулии ненавистна сама мысль о том, что эти новости ее разбудят.

Кенни только что приехала домой. Из-за путаницы при выставлении баллов подведение итогов соревнования затянулось, и они задержались на несколько часов. Но это ничего. Они победили.

Щеки болят, живот сводит.

Через гараж она тихонько пробирается в темный дом. Родители каждый в своей комнате, еще не спят. Отец работает, мама читает, но Кенни не хочет видеть ни его, ни ее. Ей нужно зарядить телефон – мобильник разрядился в кармане, да и потом, тренер все равно установил строгое правило: «никаких телефонов во время соревнований». Предполагается, что они должны настраиваться на выступление, все вместе, или заниматься еще какой ерундой. Никто бы и не подчинился этому правилу, если б была хоть какая-то связь. Кенни ставит телефон на зарядку и идет в ванную.

Душ. Вместо блесток и спандекса – уютная пижама.

Она возвращается в свою комнату, в темноте проверяет телефон – мама только что крикнула ей, чтобы она ложилась спать, завтра в школу – и заходит на «Фейсбук».

Сидя с мокрыми волосами, намотанными на макушке, Кенни начинает просматривать сообщения.

О боже, не может быть Лиз Эмерсон разбилась на своей машине она в больнице в тяжелом состоянии умирает умерла не умерла жива держись Лиз мы молимся за тебя мы молимся молимся молимся.

Кенни кричит, зовет родителей, выбегает в коридор с телефоном в руке, на котором ярко светится экран. Ехать в больницу ей не разрешают.

Рыдая, она возвращается в свою комнату. Ложится в темноте, зарывается в подушки, охваченная страхом, который сводит с ума.

СТОП-КАДР: ДВОЕ

Мы на крыше. Она плоская – балкон, не обнесенный перилами. В нескольких шагах от них отец Лиз латает дыру.

Она водит мелом по холодной крыше и поет. Ее дыхание с шумом разрывает воздух. Как всегда, она рисует двух маленьких девочек. Первая похожа на нее – сегодня это девочка-сверток: сапоги, шапка, пуховичок. Вторая всегда разная.

Сегодня на мне розовое платье с блестками. Волосы у меня, как у ее любимой куклы, на ногах – туфли, которые она придумала сама.

Ветер кружит в танце снежинки, солнце светит ярко. Скоро нам наскучит рисовать, и мы уберем мел, но сейчас мы счастливы. Мы рисуем. Мы поем.

Она дорисовывает каблук на одной моей туфле. Кожа на ее пальцах потрескалась.

Сегодня она рисует меня в последний раз.