Джулия едет в больницу, то и дело поглядывая на указатель уровня бензина. Стрелка неумолимо приближается к нулю, а у нее нет с собой кредитной карты. Кошелек остался на кровати. Она забыла прихватить его с собой, когда вчера после обеда помчалась в больницу, а домой заезжать за ним не захотела. Отец оставил на автоответчике сообщение, высказав все, что он думает по поводу того, что она провела ночь в больнице, и она не хочет, чтобы он знал, что она еще и школу пропустила.

У Джулии с отцом напряженные отношения, пронизанные горечью. Она не может простить ему интрижки на стороне и последующего развода с ее матерью. К тому же он всегда чем-то недоволен. В те редкие мгновения, когда Джулия вспоминает себя в детстве, она видит только собственные изъяны, ей всегда казалось, что только их замечали окружавшие ее люди. Ее никогда не считали лучшей в чем-то, говорили только, что то-то или то-то она стала делать лучше, и больше всего в жизни она боялась кого-нибудь разочаровать.

Лиз пугала тишина, а Джулия к тишине привыкла. В ее доме тишина была плотнее, чем в доме Лиз, – вечерами она обычно избегает общения с отцом, а тот ничего не предпринимает, чтобы сблизиться с дочерью. И Джулия не уверена, нужно ли ей его внимание. У нее слишком много секретов, и, пока он не очень вникает, она может продолжать пользоваться его банковским счетом.

Сидя за рулем, Джулия старается об этом не думать. Она бросает взгляд на ветровое стекло. Перед ним болтаются два маленьких каучуковых мячика, склеенные и связанные вместе ниткой. Рука Джулии тянется к мячикам.

Они поехали кататься на лыжах в какое-то занюханное местечко – самое приличное, что можно было найти в радиусе двух часов езды от Меридиана. Если смотреть на склон с подножия холма, он казался совсем не высоким, почти пологим, но на вершине создавалось впечатление, что стоишь на Эвересте, и Джулия, как ни старалась, просто не могла заставить себя оттолкнуться и съехать вниз. Лиз глянула ей в лицо и в кои-то веки промолчала. Они вернулись к подъемнику, спустились вниз, и лишь когда выехали с парковки, Лиз рассмеялась.

– Яйца бы тебе не мешало отрастить, – заявила она, в то время как Джулия на своем «Форде Фальконе» пыталась выехать на автостраду.

Джулия любила свой автомобиль, который она нарекла ласковым прозвищем Мэтти (сокращенно от Матильды); все остальные называли его менее ласково – Драндулетом. Ей нравилось, как он пахнет – как старая потрепанная книга, пропитанная сигарным дымом. Ей нравилось, что у него есть история, пусть хотя бы и та, которую агент по продаже отказался ей поведать. Ну и что? Она придумала свою историю, в которой фигурировали богатый филантроп с Юга, короткий любовный роман и брошенная оранжевая кошка.

– Первое из моих трех сокровенных желаний, – сухо парировала Джулия. – Давай волшебную лампу.

– Вместо лампы потри Джема Хейдена, – не раздумывая, отвечала Лиз. – Поласкай его…

– Лиз!

– …и он с радостью одолжит тебе свои яйца. Хотя… – Лиз на мгновение умолкла, – возможно, он не натурал. Даже не знаю, Джули. Тебе не кажется, что он голубой? Немножечко? Он еще не пытался раздеть тебя?

– О бо…

– Не пытался? Значит, точно гей, Джули. Даже у меня в трусах мокро становится, стоит мне увидеть тебя.

На самом деле он пытался, но Джулия остановила его: сомневалась, что ей это нужно. Все старались тем или иным способом свести вместе ее и Джема, потому что он был хороший умный парень, его уважали, и они стали бы чудесной парой. Она не была в этом уверена. Джем был занудой и, разговаривая с ней, вечно пялился на ее грудь.

– Бог мой, Лиз. Заткнись.

На следующей неделе Джулия обнаружила на пассажирском кресле своего автомобиля два каучуковых мячика и записку: «Это вместо тех».

Джулия улыбнулась.

Порой Лиз Эмерсон не внушала симпатию. Но было очень легко любить ее.

За пятнадцать миль до места аварии Джулия съезжает с эстакады: не уверена, что сумеет еще раз проехать мимо него. Стоит закрыть глаза, и тут же в памяти возникает разбитый «Мерседес», и, хотя его покореженные останки уже убрали, она не желает видеть то место: холм, дерево, следы заноса.

Джулия забыла, что Кенни все еще в школе и, наверно, ищет кого-нибудь, кто подбросил бы ее до больницы. Она не помнит коротких реплик Лиз, которые та бросала ей мимоходом: что похороны, по ее мнению, это глупость и она не хочет, чтобы кто-то лил по ней слезы после ее смерти. Джулия думает лишь о том, что Лиз ехала вчера по этой дороге, что по этой самой дороге ее «Мерседес» катил вчера, целый и невредимый. Проезжающие мимо автомобили, вон те, синие… любой из них мог бы быть «Мерседесом» ее подруги. В одном из них могла бы сидеть Лиз, здоровая, смеющаяся. Но если Джулия проедет мимо места аварии, если она увидит его, притворяться она больше не сможет. Лиз так и не удалось проскочить мимо этого дерева, мимо холма.

Интересно, куда она ехала? – думает Джулия. Может, в торговый центр? Но ведь Лиз была там всего несколько дней назад.

Бензин почти на нуле. Джулия съезжает с дороги и поворачивает к «МакХрени» (так они окрестили это заведение в восьмом классе, после того как там представили новое блюдо, которое Лиз поначалу называла «МакРоллом», а, попробовав, стала называть «МакХренью»; в конце концов это прозвище прилипло ко всей сети кафе). Джулия припарковалась и вошла в кафе, мгновенно окунувшись в атмосферу кипящего жира, шума и запаха мяса. У нее свело живот – Джулия еще в четвертом классе стала вегетарианкой, с тех самых пор, как вместе с классом съездила на экскурсию на органическую ферму. Ей очень понравился теленок, который обслюнявил ее, а на обратном пути, в автобусе, она узнала, что его пустят на гамбургеры, и поклялась больше никогда не есть мяса.

Но что особенно ее поразило, шокировало, так это шипение масла и крики. Пожилая чета, потягивающая кофе у окна, держась за руки, улыбаясь друг другу. Усталый отец с тройняшками, дерущимися из-за кетчупа. Компания хохочущих пятиклашек в одной из кабинок, возможно, прогуливающих школу в первый раз.

Она ненавидит их всех.

За то, что улыбаются. За то, что смеются. За то, что они здоровы, беззаботны и счастливы, а Лиз лежит в больнице с разрывом легкого, сломанной ногой, раздробленной рукой и множеством повреждений внутренних органов. Никто не должен быть счастлив. Солнце не должно светить. Весь мир должен замереть из-за Лиз Эмерсон.

Не места аварии нужно было страшиться Джулии. Немного шума, немного света, чужое счастье, и у нее сдали нервы.

Не помня себя, она падает на пол, притягивает к груди колени, обхватывает себя руками, закрывает глаза. И все – она в темноте, как будто в полном одиночестве. Она произносит имя Лиз, повторяет его снова и снова, пока оно не сливается на ее губах, превращаясь в нечто бессмысленное, в невнятное заклинание, настолько невыразительное, что с его помощью никак не повернуть время вспять.

Лиз.

Лиз Лиз Лиз Лиз Лиз Лиз Лиз.

Вскоре вокруг нее собирают работники «МакХрени», и пожилая чета, и отец с тройняшками, и пятиклашки. Взволнованные голоса, руки, хватающие ее за локти. На мгновение ее охватывает страх – все эти люди смотрят на нее, наверняка один из них заметит ошибки и промахи, сочащиеся из пор ее кожи, желтеющие зубы, круги под глазами, дрожащие пальцы.

Но она глубже уходит в себя, погружаясь в воспоминания: вечеринки, хорошие и плохие, которые она посещала вместе с Лиз и Кенни; их безумные выходки; спокойные послеобеденные часы, что они проводили в комнате Лиз, покрывая лаком ногти на ногах под бормотание телевизора.

Джулия думает о том, насколько это мало-мало-маловероятно, что когда-нибудь вместе с Лиз и Кенни она снова будет ходить на вечеринки, совершать безумства и проводить спокойные часы в комнате Лиз.

Никогда и навечно. Это то, чего больше всего боится Джулия.

– Я влюбилась в придорожной закусочной, лапушка, – рассказывает жизнерадостная толстая директриса «МакХрени», везя Джулию в больницу. Одному из своих работников она велела заправить Мэтти и ехать за ними. Самое приятное, что она не потребовала у Джулии объяснений, когда та попросила ее объехать стороной автостраду. – Он меня обслуживал. Я заказала гамбургер и расплатилась своим сердцем. Печально, да? Вот что я тебе скажу, лапушка: мужики – это несносные дети. Я тоже, конечно, хороша. Чертовски боюсь связывать себя обязательствами. А это не так-то просто, ты уж мне поверь, но мы неплохо справляемся, согласна? Нос не вешаем…

Джулия изо всех сил старается внимать доброй женщине. Это самое малое, что она может сделать, но, хотя сердце у нее медленно разрывается на части, сама она пребывает в нервном возбуждении. В переднем правом кармане ее рюкзака лежит почти пустой пакетик, и, чтобы не потянуться за остатками порошка, дарующего мгновенное успокоение, избавляющего от тревог, она сидит, вцепившись в ручку дверцы.

Сейчас Джулия готова с радостью поменяться местами с Лиз, и за это она себя ненавидит.

Джулия заходит в больницу.

Она надеется – несмотря ни на что.

Ее ждет разочарование.

Лиз увезли в операционную. В какой-то момент утром сердце ее снова дало сбой. Десять минут назад пульс начал резко слабеть. Теперь, белая, как воск, она лежит на столе под прожекторами и ножами. Доктор Хендерсон, оперируя ее, думает о записи в ее медицинской карте: донор органов. Ирония судьбы, размышляет он. Лиз Эмерсон никогда не будет донором, потому что ее органы повреждены, и неизвестно, будут ли своевременно найдены органы для нее самой.

Похоже, Джулия прибыла как раз ко времени: она может убедиться своими глазами в том, что все ее худшие опасения сбываются.