Свою аварию Лиз спланировала с не свойственной ей дотошностью, но ни в одном из предполагаемых сценариев не фигурировала больница Святого Варфоломея, ибо она была уверена, что сразу погибнет.

Лиз крайне тщательно подбирала место аварии. Шоссе, косогор, скользкий поворот – все это почти в часе езды от ее дома. Один раз она даже проехала по маршруту, попробовала вильнуть в сторону, сколупнув краску на «Мерседесе», – для практики. Но из-за того, что она решила устроить аварию так далеко от дома, никто из родных и знакомых не встречает ее в больнице Святого Варфоломея, когда ее туда доставляют. Никто не держит за руку, когда ее везут в операционную.

Нет никого, только я.

А я могу только наблюдать.

Не умирай.

Я смотрю, как в операционную стекаются врачи. Смотрю на блеск скальпелей, на сдвинутые брови. На руки в белых латексных перчатках, испачканных в крови.

Смотрю и вспоминаю случай, когда Лиз повредила голень, играя в футбол в детском саду, – она уже тогда обожала этот вид спорта, уже тогда слишком гордилась своей внешностью, чтобы портить ее наголенными щитками, – и мы поехали в детскую больницу, а не в эту. Там на стенах были нарисованы жирафы, прыгающие через скакалку, и Лиз держала меня за руку, пока не отключилась под наркозом.

Здесь резвящихся жирафов на стенах нет, а у Лиз сломана рука. Эта операционная не похожа на ту, что была в детской больнице и в других, куда она попадала, – например, в Тафт-Мемориал, куда Лиз доставили с разрывом передней крестообразной связки колена во время футбольного матча, или в стоматологической клинике, где ей удаляли зуб мудрости. Во время тех операций доктора были спокойны. И в каждой из тех операционных в углу стоял айпод, из которого звучала музыка Бетховена, или «Ю ту», или «Мэрун файв», а сами врачи казались… – как бы это выразиться поточнее, – …людьми.

А эти – режут и режут. Режут Лиз вдоль и поперек, что-то вскрывают в ней, потом зашивают и сшивают ее воедино, словно стремятся удержать ее душу, замуровать ее в теле. Интересно, что останется от Лиз, когда они закончат?

Не умирай.

Но она не хочет оставаться в живых. Не хочет выжить.

Я пытаюсь вспомнить, когда последний раз она была счастлива, когда последний раз была довольна прожитым днем, и мне приходится так долго искать хорошие воспоминания среди других – плохих, пустых, губительных, – что нетрудно понять, почему она закрыла глаза и, резко крутанув руль, вылетела с дороги.

В душе Лиз Эмерсон царил мрак, и потому ей ничего не стоило закрыть глаза: разницы она не почувствовала.