Кенни всегда вполне устраивала роль ведомой – и это хорошо, потому что она всегда была ведомой. Она до того привыкла следовать чужим указаниям, что, когда встал вопрос об аборте, Кенни согласилась, почти не задумываясь о том, чего она сама хочет.

Конечно, в этом случае Лиз была права. Видит бог, родители отреклись бы от нее. Она никогда не поступила бы в вуз. И весь Меридиан – половина города посещает ту же церковь, что и она, и во время проповеди о грехе прелюбодеяния все присутствующие думали бы о ней, – косился бы на нее презрительно весь остаток ее несчастной никчемной жизни, в которой она была бы лишена дома, родителей и возможности учиться в университете.

После того, как Лиз высадила ее у дома, Кенни пошла к себе, где разрыдалась так отчаянно, что ее стошнило, но каким-то чудом ей удалось убедить себя, что это токсикоз, хотя срок у нее был примерно полтора месяца. Она полезла в душ и там вдруг по-настоящему осознала, что беременна. Когда экспресс-тест на беременность показал, что она в положении, сердце чуть не выскочило у нее из груди, но потом она убедила себя, что это ошибка, и не стала ничего предпринимать. Когда месячные так и не пришли, она наконец-то поставила в известность Лиз и Джулию, и теперь, положив ладони на живот, Кенни впервые поверила, что в ней зреет новая жизнь.

И вот, в какой-то момент во время мытья головы, смывая шампунь и нанося на волосы кондиционер, она перестала глупить и почувствовала, что любит своего будущего ребенка.

Ее изумляло, что в ней что-то есть, нечто живое, которое дышит – говоря образно, конечно, – и растет с каждым мгновением. И вдруг она стала ей очень дорога – жизнь. Она никогда не ценила ее так, как сейчас.

Она хотела этого ребенка.

Кенни всегда любила детей.

Прежде она вообще не знала никаких забот. Родители ее чрезмерно опекали – если не родители, то брат. Кенни росла в полнейшем благополучии, ее оберегали, баловали, и за свою жизнь она мало чему научилась, разве что лгать, – необходимый навык, если она хотела иметь хотя бы некое подобие личной жизни. Психически Кенни была моложе, чем Лиз и Джулия, и ей это не нравилось.

В тот вечер в ванной Кенни рыдала долго и безутешно, как никогда. Плакала и плакала, пока из душа не полилась ледяная вода. Плакала, потому что хотела невозможного.

После того как мама забарабанила в дверь ванной, спрашивая, почему она там торчит так долго, Кенни вышла из душа, оделась и всю ночь не могла уснуть.

Сидела в темноте, перебирая возможные варианты. Держа ладони на животе, она обнимала зреющую в ней жизнь и пыталась найти путь, достаточно широкий, по которому они могли бы идти вдвоем.

На ее счете в банке 639 долларов и 34 цента, которые она скопила за лето, работая в «МакХрени». На эти деньги, возможно, удастся протянуть месяц, снимая жилье в одном из отвратительных домов у шоссе. Правда, родители, на правах опекунов, вряд ли позволят ей пользоваться счетом.

Она могла бы обратиться за помощью к брату, только вот он сейчас на другом конце страны, да и вряд ли согласится помочь. Его девушки наверняка тоже делали аборты, но он примет сторону родителей.

Допустим, она могла бы жить у Лиз или у Джулии. Но ведь она все равно останется в Меридиане, и народ рано или поздно узнает про ее позор. Конечно, ей незачем перебираться к Лиз или Джулии, пока родители не вышвырнут ее из дома, а они не вышвырнут, пока не узнают, что она беременна, а если узнают, растрезвонят на весь город. Замкнутый круг.

Примерно в три часа ночи слезы у нее иссякли, и Кенни решила, что хватит искать выход.

И стала думать о ребенке.

Это мой ребенок, повторяла она про себя.

Ей было все равно, кто это будет: мальчик или девочка. Спустя час она уже выбрала имена для обоих – идеальные имена. Она хотела купить детскую одежду. И детское кресло в автомобиль. Она мечтала о будущем, которое она построит самостоятельно.

Но, свернувшись клубочком под одеялом, прислушиваясь к собственному дыханию, Кенни вновь расплакалась, ведь она понимала, что все это только мечты, неосуществимые мечты.

Невозможное.