В первую пятницу нового учебного года, когда Лиз пошла в одиннадцатый класс, в обеденный перерыв обсуждались всего три темы: мини-юбка и чулки в сеточку на толстой мисс Харрисон, огромное количество страхолюдин среди девятиклассниц и грандиозная пляжная вечеринка, которую устраивал в этот день Тайлер Рейньер. Сидя за столом, на котором перед Лиз стоял поднос со школьным обедом – здоровая пища (по меркам государства) и несъедобная (по меркам всех остальных), – она объявила о своем намерении пойти на вечеринку. И это означало, разумеется, что все остальные тоже должны пойти.

Все остальные – это те, кто сидел за тремя столами, облюбованными элитой средней школы города Меридиан: недалекие, самовлюбленные спортсмены, идиоты, красивые популярные девицы, вызывающие восхищение. Прежде всего свое заявление Лиз адресовала Кенни, чтобы та немедленно отправила эсэмэску об их планах Джулии, которая записалась на слишком много факультативов и потому обедала в другое время.

Лиз, Джулия, Кенни. Таков был порядок вещей, который больше никто не ставил под сомнение.

После школы Лиз поехала домой. В машине гремело радио. Она реже, чем обычно, давила на газ, ибо знала, что возвращается в пустой дом. Мама те выходные проводила то ли в Огайо, то ли в Болгарии – Лиз не помнила. Да это было и неважно. Ее мама не вылезала из командировок – возвращалась из одной и тут же отправлялась в другую.

Некогда Лиз нравилось, что ее мама много путешествует, летает за океан. Ей казалось, что это некое волшебство, сказка. К тому же в отсутствие мамы папа разрешал ей есть на диване, никогда не одергивал, если ей хотелось попрыгать на кровати, не ругал, если ей было лень чистить зубы или она играла на крыше.

Но потом папа умер, Лиз повзрослела, а мама все продолжала ездить в командировки. И Лиз научилась жить одна.

Лиз тяготило не одиночество – тишина. Тишина, перекатывавшаяся эхом. Она отскакивала от стен большого дома Эмерсонов. Заполняла углы, шкафы, тени. В действительности мама Лиз отсутствовала не так уж и часто, но тишина раздувала все негативное до неимоверных размеров.

Эта тишина издавна внушала ей страх. Лиз всегда было ненавистно молчание, повисавшее, когда нечего сказать. Она ненавидела минуты темноты на вечеринках с ночевками, когда все затихают, но еще не совсем спят. Ненавидела часы, отведенные для самостоятельных занятий, паузы во время разговора по телефону. Другие маленькие девочки боялись темноты, но потом вырастали и забывали про свои страхи. Лиз боялась тишины, и свои страхи она так крепко сжимала в кулаках, что они множились и множились, пока не поглотили ее целиком.

Заехав в гараж, она посидела немного в «Мерседесе», не заглушая мотор, не выключая радио, из которого рвался речитатив рэпа. Она слышала только ритм – смысл слов ускользал. Лиз жалела, что не попросила Джулию или Кенни поехать к ней после школы. Тогда бы ей не пришлось так скоро окунуться в тишину. Но, раз не попросила, предаваться сожалениям глупо. И Лиз решительно вытащила ключи из зажигания. И сразу же физически ощутила удар тишины. Тишина окутала ее, когда она отперла заднюю дверь, поглотила ее, когда она вошла в дом, начала душить, когда она сняла обувь и сунула в микроволновку нечто под названием «Пиццарито» («вкуснятина – пальчики оближешь!»). Лиз подумала было отправиться на пробежку – скоро начнутся открытые тренировки по футболу, а она не в форме, – но, хотя на улице было прохладно и ей импонировала идея сбежать от тишины, еще больше не хотелось идти наверх за кроссовками, потом снова спускаться, зашнуровывать кроссовки, доставать ключи из сумочки, запирать дверь…

Запищала микроволновка. Лиз взяла «Пиццарито», села перед телевизором и принялась щелкать пультом, переключая каналы, пока не надоело.

Потом, по-прежнему ощущая дрожь тишины внутри себя и вокруг, пошла в ванную, сунула в рот пальцы и старательно выплевала всю «вкуснятину» в унитаз.

В своей жизни Лиз не раз играла с опасностью: наркотики, булимия, извращенец-наркоман, работавший в «Радио-шэке». Прилипла только булимия. Одно время она отказалась от этой привычки – ее начало рвать кровью, и она испугалась, умирать не хотела. Тогда – не хотела. Однако сегодня вечером она будет щеголять в купальнике. Сегодня она хочет быть счастливой, блистательной, веселой и стройной.

Лиз смыла в унитаз «Пиццарито» и почистила зубы, но неприятный вкус во рту оставался, поэтому она спустилась в подвал и, покопавшись в огромном винном баре матери, взяла узенькую бутылку – непонятно чего, ибо написано на ней было не по-английски. Но это было явно спиртное, с ягодным запахом, да и этикетка смотрелась симпатично. Поднимаясь наверх, Лиз откупорила бутылку и, отхлебывая прямо из горлышка, пошла в свою комнату, открыла шкаф и стала рассматривать свою коллекцию купальников.

В желтом бикини с рюшечками она будет похожа на нарцисс, причем в самом худшем варианте; красный чересчур вызывающий даже для нее; а в белом плавки посерели и так растянулись, что чем-то напоминают бабушкины панталоны. Наконец Лиз остановила свой выбор на купальнике в бордовую полоску, который она купила на распродаже в «Викториас сикрит» несколько месяцев назад. Разглядывая в зеркало свои бедра, она заметила, что ее толстый, лысый, с волосатой грудью сосед-педофил пялится на нее в окно, стоя в банном халате на своем газоне.

Лиз показала ему средний палец и вернулась в холл.

Порой, думала она, этот дом ужасно угнетает. Но сегодня вечером она не будет унывать. Пусть сегодняшний вечер начался не очень весело, но – вино? Она думала, что пьет какое-то вино – оно чудесным образом заглушило тоску.

Лиз вернулась в гостиную, перевернула все диванные подушки и бухнулась на диван. Вино расплескалось, разлилось, и новые лавандовые пятна расплылись поверх старых. Было время, она переживала, что мама обнаружит эти пятна. Теперь не переживает. Моника не имела привычки отдыхать на своем дорогущем диване. А жаль. Хоть бы раз ее мама поискала пульт на диване и увидела, что подушки залиты спиртным. Тогда бы Лиз посмотрела на ее реакцию. Возможно, она рассердилась бы, наконец-то повесила бы замок на винный бар. А может, ей было бы все равно?

Чепуха, подумала Лиз, резко запрокидывая вверх бутылку. Какая разница?

Жидкость потекла по подбородку, по шее, по плечам, и ей вдруг вспомнилась ее самая первая вечеринка, летом, перед тем, как она пошла в девятый класс. Вечеринка, после которой все изменилось. В тот вечер она впервые попробовала пиво – выпила одну банку, потом вторую, третью. Впервые напилась допьяна, так что в памяти мало что отложилось. Впрочем, и запоминать-то особо было нечего.

Огни, тела, молотящая оглушительная музыка. Влажный горячий воздух, пропитанный запахом пота и греховностью.

Чепуха.

К восьми часам полбутылки вина как ни бывало. От алкоголя, бурлящего в крови, мир вокруг казался каким-то удивительно хрупким, словно все сущее истончилось, вот-вот развалится и останется только Лиз Эмерсон – единственное незыблемое создание на планете.

И это так приятно, быть неуязвимой.

– Боже, – произнесла Джулия, усаживаясь в пассажирское кресло. – Надралась уже, что ли?

– Конечно, – ответила Лиз. Отъезжая от дома Джулии, она резко дала задний ход и задела угол почтового ящика. Позже она обнаружит на «Мерседесе» царапину, но сейчас это не имело значения. Как это романтично: она молода, навеселе, ей есть куда отправиться в пятницу вечером.

Лиз дала Джулии бутылку с ягодным спиртным напитком. Та откупорила ее, поднесла ко рту, и хотя Лиз знала, что Джулия не разжимает губ, она ничего не сказала. Проще промолчать. Лиз периодически после ужина наведывалась в ванную, Джулия у себя в комнате повсюду прятала пакетики с наркотой, и у них была негласная договоренность вести себя так, будто ни та, ни другая не ведает о секрете подруги.

– Кенни едет с Кайлом, заезжать за ней не надо, – сообщила Джулия, возвращая бутылку.

Лиз фыркнула, глотнула из бутылки. Автомобиль резко вильнул в сторону, и Джулия вскрикнула.

– Гарцует на Кайле, ты хотела сказать.

– Это тоже. – Джулия на мгновение умолкла, туже затягивая на себе ремень безопасности, потом добавила, тише: – Даже не верится, что она с ним не порвала.

Лиз промолчала. На Кенни негласный договор, разумеется, тоже распространялся, и ее отношения с Кайлом входили в список тем, которые Лиз не желала обсуждать, тем более сегодня вечером.

Дура, думала она. Четыре слова, четыре заветных слова из уст Кайла – Но я тебя люблю, – и она растаяла. Конечно, растаяла, ведь Кенни на все готова ради любви.

Дура ты, Кенни, дура.

Джулия тоже притихла, вспомнив, что Лиз не очень-то вправе осуждать или поучать тех, кто прощает измены парням.

Лиз нажала на газ и на большой скорости круто повернула, так что взвизгнувшую Джулию швырнуло на дверцу, но ведь сегодня вечером они неуязвимы.

На вечеринку они прибыли с опозданием почти на час. Огромный костер уже вовсю пылал, гомон толпы слышался за десять кварталов. Народ уже расходился, потому что столь многолюдная вечеринка, где пиво льется рекой, непременно должна привлечь внимание полицейских, которые, того и гляди, начнут слетаться на нее, как мухи на мед. Только такой идиот, как Тайлер Рейньер, мог устроить столь грандиозную пьянку на открытом пляже, но Лиз было все равно. И, чтобы убедить себя в этом, она, выбираясь из машины, еще раз отхлебнула из бутылки.

Дым стоял коромыслом – от костра и марихуаны. Тут и там мелькали световые вспышки, мерцали разноцветные огни. Казалось, небо обрушилось на них и они все превратились в расплывчатые звезды. От музыки у Лиз вибрировал мозг. Еще немного, и все рассеются, но это неважно. Сегодня – неважно.

Лиз глянула на Джулию. Та созерцала представшее ее взору зрелище с почти презрительным выражением на лице, иначе и не скажешь. Джулию называли задавакой, потому что она была спокойной, богатой и утонченной, обладала осанкой балерины и на вечеринках отравляла другим удовольствие. Джулия просто создана для мира благотворительных балов и драгоценностей. Она чуточку умнее, чуточку грациознее, чуточку совестливее, чем вся эта пьяная братия.

И порой Лиз ей завидовала, но не сегодня. Сегодня, глянув на Джулию, она подавила в себе желание обнять подругу, потому что Джулия испытывала дискомфорт, была прекрасна и принадлежала ей.

– Пойдем, зануда, – весело сказала Лиз. Мгновением позже Джулия последовала за ней, и их поглотили огни.

– Лиз! – Кенни налетела на подругу, едва не сбив ее с ног. Бутылка вылетела из руки Лиз и облила Джулию.

– Черт, – выругалась Джулия. Вздохнув, она оглядела свой испорченный наряд. Кенни, рассмеявшись, слизнула капельку с ее плеча и отпрянула, уворачиваясь от руки Джулии, норовившей шлепнуть ее по голове. – Отвали, кобла. – Но она тоже смеялась.

– Вкусно, – сказала Кенни, подбирая бутылку с песка. Прищурившись, она прилипла взглядом к этикетке. – Блин! Вроде б я не очень пьяна. Почему не могу прочесть, что тут написано?

– Так ведь не по-английски написано, бестолочь, – объяснила Лиз, и Кенни, рассмеявшись, влила в себя остатки вина. Ее волосы свесились назад, когда она запрокинула голову, потом рассыпались по плечам, когда она бросила бутылку Лиз.

– Пошли! – крикнула Кенни, хватая подруг за руки и затаскивая их в облако дыма. Было безумно жарко, у Лиз от дыма стало саднить горло. Она снова поднесла бутылку ко рту, но та оказалась пуста. Лиз бросила бутылку на песок.

– Осторожно, – предупредила она Джулию, перекрикивая шум. – К костру близко не подходи! На тебе столько спирта…

– Вот зараза, – ругнулась Джулия, снимая с себя мокрую курточку. – Боже, от меня несет…

– Как от русской! – крикнула Лиз, обнимая Джулию за плечи. – Как от секс-бомбы! – Она болтала бог знает что, но кому какое дело? Лично ей – все равно. И все равно, о чем там верещала Кенни – то ли о возмутительно вялых мускулах Келли Дженсена, то ли о потрясающем брюшном прессе Кайла Джордана, то ли о пиве и крекерах с прослойкой из шоколада и запеченного на костре суфле, к которым она их тянула. Поэтому Лиз отошла от подруг и смешалась с толпой.

Джейк Деррик, официальный парень Лиз, с которым она периодически сходилась и расставалась, на выходные уехал в другой штат, в какой-то спортивный лагерь, где, скорей всего, развлекался с какой-нибудь танцовщицей из группы поддержки – обладательницей самых больших сисек. Ну и что? Лиз схватила за ремень первого парня, что попался ей под руку, он взял ее за бедра. Было слишком дымно, а он слишком высок для нее, лица не разглядеть, да она и не пыталась. Она пришла сюда не для того, чтобы у нее появились новые воспоминания. Она здесь ради вспышек огней, ей хочется ощущать запах пота и дыма, прикосновение других тел. А эти парни, они взаимозаменяемы. И ей на них плевать, на всех. С высокой колокольни.

Когда она обжималась с Парнем Номер Четыре, в кармане у нее завибрировал телефон. Лиз вытащила мобильник. Пришла эсэмэска от Джулии. Та сообщала, что вместе со своим парнем Джемом Хейденом, которого считали геем, она пошла в какой-то небольшой книжный магазин. Кенни Лиз не видела уже какое-то время, но та наверняка была где-нибудь с Кайлом.

Это все не имеет значения. В воздухе висел запах марихуаны, от этого у Лиз кружилась голова. Все было неважно, даже то, что Парень Номер Четыре не оставлял попыток поцеловать ее. А что тут такого? Завтра она проснется, и от этой вечеринки останется в памяти лишь мглистая пелена огней. Больше она ничего не вспомнит. Она подняла лицо к лицу Парня Номер Четыре, и тот наконец-то прижался губами к ее губам. От него пахло марихуаной, но целовался он неплохо.

Они находились на пляже не очень долго – с полчаса, наверно, по прикидкам Лиз, ведь она успела пообжиматься только с семью парнями, по одной песне на каждого, – когда в ритм музыки ворвался вой сирен. Ну и потом, конечно, все было кончено. Толпа кинулась врассыпную, кое-кто судорожно закапывал в песок последний бочонок с пивом. Лиз тоже бросилась бежать. В глубине души ей нравилось, когда вечеринки разгоняли. Какая ж вечеринка без кульминации? А сирены, круговерть красно-синих огней – это самая классная кульминация.

В общем, чувствуя гудение адреналина в крови, Лиз бежала, то смешиваясь с толпой, то выныривая из нее. Может быть, в отдаленном уголке сознания она помнила игры, в которые мы вместе играли в детстве, изображая шпионов и героев, всегда неуловимых, всегда неуязвимых.

Она запрыгнула в свой автомобиль, сунула ключи в зажигание, дав задний ход, рванула с места по песку, да так стремительно, что едва не задавила полицейского. Он приказал ей остановиться, но она и не подумала, а полицейский за ней не погнался. С гулко бьющимся в груди сердцем, хохоча во все горло, она опустила стекла и помчалась прочь. Ее поглотила ночь, хлынувшая в открытые окна.

У Лиз мелькнула мысль, что надо бы поехать домой, но она пропустила нужный поворот, а разворачиваться было уже поздно, и она продолжала мчаться вперед. Жала на газ и вскоре оказалась на автостраде, оттуда съехала на дорогу, которая вела к одному местечку, где она не была лет десять. Она катила и катила вдоль берега. Деревья становились выше, ночь – темнее. Наконец она повернула ко входу в национальный парк. Припарковалась кое-как у лесничества, прямо под вывеской: «ПАРК ЗАКРЫТ. НАРУШИТЕЛИ БУДУТ НАКАЗАНЫ».

Лиз рассмеялась, вспомнив, как в седьмом классе они вместе с Кенни и Джулией оккупировали каморку уборщика. И повесили такие же вывески: «НАРУШИТЕЛИ БУДУТ НАКАЗАНЫ». Она и Джулия. А Кенни написала: «НАКАЗАТЕЛИ БУДУТ НАРУШЕНЫ». Они над ней вдоволь нахохотались, а потом ее абракадабру сделали своим девизом.

Лиз заглушила мотор и поразилась окутавшей ее тишине. Тишина всегда вызывала у нее удивление – почему-то. Она схватила свой айпод, включила. Ночь огласили ор и бой барабанов, нечто агрессивное. Потом она поменяла песню. Ведь сейчас она одна и не обязана слушать то, что нравится другим, если рядом никого нет.

Порой Лиз забывала, что вправе делать собственный выбор.

Она вошла в лес, сознавая, что, скорей всего, совершает глупость и что следует хотя бы включить фонарик, но ей было все равно, абсолютно все равно. Она ни разу не наведывалась сюда с тех пор, как они переехали, но ноги, казалось, до сих пор помнили дорогу. Если задуматься, она и сама толком не знала, зачем вообще приехала в этот парк, но ее это не останавливало. Лиз начала понимать, что она пьянее, чем готова это признать, – пьяна настолько, что едва держится на ногах, бесшабашна и довольна собственной глупостью.

Она шла под мелодию песни, исполняемой каким-то инди-рок-певцом, который говорил ей, что она прекрасна и сильнее, сильнее, сильнее. Лиз нравилось это слышать. Она пыталась вспомнить, когда последний раз слышала нечто подобное в реальной жизни, и не могла. Разве теперь говорят такие слова?

Лиз шла долго, стала уже думать, что в темноте не туда свернула, что на нее вот-вот нападет медведь, разорвет на части, откусит левую руку и оставит истекать кровью на траве в стороне от тропы, где ее никто не найдет, пока она не превратится в скелет; его поставят в кабинете биологии для изучения на занятиях по анатомии и физиологии человека. Но вдруг деревья кончились, и Лиз увидела башню.

Она оказалась не такой высокой, какой Лиз ее помнила.

Когда она была маленькой, отец приводил ее сюда в первую среду каждого месяца. Ее отец не работал по средам, она по средам не ходила в детский сад. Среды имели для них особое значение, среды принадлежали им. Они приходили сюда, чтобы загадывать желания на все, что было вокруг: летом это были одуванчики, осенью – багряные и опавшие листья, зимой – снежинки, весной – солнце. Конечно, тогда она была четырехлетней крохой, но сейчас, глядя на башню, которая некогда, казалось, упиралась в небеса, Лиз наконец-то начала понимать, насколько все изменилось.

И все равно она полезла на башню. Ступеньки крутой лестницы скрипели под ногами. Она не поднималась наверх бегом, как когда-то, – ведь сейчас никто не бежал с ней наперегонки.

К тому времени, когда она достигла верхотуры, ее вовсю шатало, но она убеждала себя, что ее качает от высоты и избытка адреналина в крови. Запрокинув назад голову, она увидела нависающее над ней небо, и оно казалось ближе, чем обычно. Создавалось впечатление, что, если попытаться, можно на кончик пальца нацепить звезду, но Лиз не шевелилась.

Было больно, чертовски больно стоять неподвижно, поэтому она навалилась грудью на перила, чувствуя давление металла на легкие, и закрыла глаза.

«Что ж, здравствуй, милая с бездонными глазами.

Сколько тайн разделяют нас?

Море поэзии, поле вздохов,

Я иду к тебе, возвращаюсь к началу».

Лиз выключила музыку. Сделав глубокий вдох, снова подняла голову, ожидая, что сейчас ее оглушит тишина, но этого не случилось. Ее окружала не та тишина, от которой она бежала. Было тихо, очень тихо, но тишина была живая. Она двигалась и менялась, была наполнена до краев сверчками, и крыльями, и звуками позднего лета.

Позже Лиз легла на спину и устремила взгляд на купол неба и звезды. Поглощенная темнотой, она чувствовала себя песчинкой. «Интересно, что находится между звездами?» – задавалась вопросом Лиз. Мертвое пустое пространство или что-то еще? Вот почему так много созвездий, думала она, вспоминая те, что они проходили в четвертом классе на уроке естествознания: Лев, Кассиопея, Орион. Может быть, все просто хотят объединить эти точечки яркого света и никто не думает о тайнах и загадках, что кроются между ними.

Раньше Лиз была счастлива, когда они вместе с Джулией и Кенни обматывали чей-нибудь дом туалетной бумагой; радовалась, когда ее приглашали на лучшие вечеринки. Некогда она была счастлива, глядя с вершины социальной башни на всех, кто стоял ниже ее. Некогда она была счастлива, стоя здесь и созерцая простирающееся над ней бескрайнее небо.

И сегодня… сегодня вечером именно это она и загадала. Стать счастливой. И заснула под оком простирающегося над ней бескрайнего неба.