Настоящий том, как и предыдущие книги этой серии, публикуемые первоначально на английском языке издательством М.Е. Sharpe под общей редакцией д-ра Бориса Румера, был написан в рамках долгосрочного проекта изучения постсоветского развития стран Центральной Азии и Южного Кавказа, финансируемого Фондом мира им. Сасакавы, ведущей японской неправительственной организацией, спонсирующей изучение международных отношений. Авторы выражают свою признательность Фонду, в особенности д-ру Акире Ирияме, д-ру Акинори Секи и д-ру Лay Сим Йи, которые приняли существенное участие в организации проекта и участвовали в соответствующих конференциях и семинарах. Мы искренне благодарны опытным работникам издательства М.Е. Sharpe, а в особенности его вице-президенту и главному редактору Патриции Колб, которая курировала этот издательский проект по поручению Фонда мира им. Сасакавы.

Раджан Менон – профессор международных отношений в университете Лихай (Вифлеем, шт. Пенсильвания) и научный сотрудник фонда «Новая Америка» (New America Foundation). Евгений Румер – старший научный сотрудник Института национальных стратегических исследований при министерстве обороны США.Дмитрий Тренин – заместитель директора Московского Центра Карнеги и старший научный сотрудник Фонда Карнеги за международный мир.Хуашен Чжао – старший научный сотрудник и директор Центра русских и центральноазиатских исследований и Исследовательского центра Шанхайской организации сотрудничества при университете Фудан (Шанхай).

Раджан Менон

Распад Советского Союза в декабре 1991 г. навсегда и самым радикальным образом преобразил политический ландшафт Центральной Азии. В этом регионе с населением 50 млн, граничащем с Российской Федерацией и Афганистаном, Ираном и Китаем, расположены пять суверенных государств: Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Туркмения и Узбекистан. Все эти страны, кроме Таджикистана, по языку и культуре являются тюркскими, тогда как последний в этих отношениях близок к Ирану. После довольно длительного пребывания в составе Российской империи эти страны были неожиданно – и явно вопреки желаниям и ожиданиям коммунистических функционеров, управлявших номинально автономными республиками бывшего СССР, – извергнуты на арену мировой политики.

Новые лидеры мгновенно столкнулись с вопросами космического масштаба, к решению которых они не готовились. Среди них были следующие. Какой должна быть форма правления в новых странах и какие институциональные механизмы смогут обеспечить выбор и реализацию политики, а также выживание режима? В каких отношениях должны находиться между собой граждане и государство, в частности в вопросе о народном представительстве и подотчетности властей? Каким образом преобразовать советскую экономику, чтобы получить систему рынков и частной собственности (иными словами, капитализм), но при этом не допустить хаоса и экономических трудностей, способных породить массовое недовольство? Какой должна быть политика в области языка, культуры, историографии и гражданства, чтобы на ее основе смогла сформироваться новая постсоветская национальная общность, в которой нашлось бы достойное место для этнических меньшинств, в особенности для русских и других славянских народностей, образующих значительную долю населения в Киргизии и Казахстане? Какой должна быть роль ислама в этой исторически исламской части мира? Точнее говоря, как сделать неизбежно усиливающуюся религиозность частью национальной культуры, но не допустить при этом развития религиозно-политического радикализма? Какие принципы должны лежать в основе внешней политики? В частности, как сочетать сохранение связей с Россией, рассматривающей Центральную Азию как свою сферу влияния, с уменьшением зависимости от нее и развитием связей с другими государствами и международными организациями?

При всем многообразии конкретных условий те же самые мучительные вопросы относительно государственного строительства, национальной идентичности, управления государством и экономикой стояли не только перед центральноазиатскими, но и перед всеми новыми государствами. Разница только в том, что на Западе, например, процесс этот был постепенным и растянулся на века, хотя и при этом не обошелся без разрушений и насилия (возьмите, скажем, огораживание в Англии, Французскую революцию и Гражданскую войну в Америке). Страны Центральной Азии оказались в совершенно иной ситуации. История обделила их шансами на постепенность: все основные исторические задачи предстояло решать быстро и одновременно. В этом отношении они были похожи на страны Азии и Африки, возникшие после Второй мировой войны в результате распада европейских колониальных империй. Но в Индии, например, колониальная администрация создала основу для строительства нового государства. Там не было необходимости в том, чтобы создавать новый экономический порядок с нуля.

В Центральной Азии единовременное решение разнообразных задач по созданию государства и национальному строительству сталкивалось с той особой трудностью, что успех на одном направлении порой затруднял продвижение в других областях. Например, переход от социалистической командной экономики к рыночной может сопровождаться разрывом старых хозяйственных связей, что повышает риск дестабилизации. А сопутствующее перераспределение богатства и власти (характерное для быстрых экономических изменений) может стать препятствием для сплочения общества, опирающегося на гармоничное сотрудничество разных этнических групп. Аналогичным образом, созидание новой национальной общности, основанной на истории и культурных ценностях основной нации, может вызвать у национальных меньшинств чувство страха и изолированности, и усугублению ситуации может способствовать что угодно – от историографии до переименования улиц и городов, потому что изменению подвергается даже прошлое, питающее самосознание народа. Есть еще одно обстоятельство, делающее эти грандиозные задачи еще более пугающими. Не существует учебников или теорий того, как осуществлять политическое и хозяйственное строительство на обломках социалистического порядка. Марксистские интеллектуалы написали массу книг с предсказанием того, как на развалинах капитализма будет созидаться социализм, но никто не позаботился написать толковую книжку об обратной ситуации, с которой столкнулись лидеры постсоветских государств.

Можно уверенно утверждать, что президенты центральноазиатских стран, бывшие прежде функционерами коммунистической партии, никогда не тратили времени на размышление о подобных проблемах, а потому оказались к ним совершенно не подготовленными. Их образование, жизненный опыт и политические навыки были ориентированы на жизнь в Советской империи, а не на управление суверенными государствами. Но история, не заботящаяся о графиках и нашей неподготовленности к переменам, поставила лидеров центральноазиатских стран перед фактом независимости, к которой те, возможно, и не стремились и заведомо не были готовы. Можно допустить, что население в целом было настроено иначе – хотя даже это спорно, поскольку мы не располагаем соответствующими свидетельствами, – и многие рядовые граждане новых государств были рады независимости. Но и они вряд ли намного лучше своих лидеров понимали, что с ней делать, а многие столкнулись с тем, что их жизнь стала беднее и менее защищенной, чем в советское время, что и стало причиной ностальгических переживаний. В общем, в начале 1992 г. жители Центральной Азии оказались в ситуации политического и экономического безвластия, и никто в руководстве этих стран не знал, что следует делать.

Одной из важных причин этой неподготовленности была сама история. С того момента, как в конце XIX в. царская Россия завершила покорение Центральной Азии, и до развала СССР этот регион являлся частью двух империй – Романовых и большевиков. Хотя империи использовали разные средства для контроля над Центральной Азией, да и цели этого контроля у них были разные (скажем, советский режим использовал методы социальной инженерии в куда большей степени, чем могли себе позволить или просто захотеть Романовы), но у них был один общий знаменатель. Как и во всех других имперских структурах, вертикальные связи между метрополией (Санкт-Петербургом при царях и Москвой при комиссарах) и центральноазиатской периферией вытесняли и даже препятствовали возникновению горизонтальных связей между периферийными структурами, не говоря уж о связях между ними и российской провинцией. Как показал Александр Мотыль, эта асимметричность представляет собой определяющую структурную черту империй, позволяющую осуществлять повседневное руководство и контроль без обращения к силе, а просто за счет включения периферийных элит в состав имперских властных структур. (К тому же использование силы не только обходится дорого, потому что влечет за собой перемещение войск и длительное содержание их в полевых условиях, но и чревато риском обратной реакции1.) Связывающие периферию и метрополию вертикальные связи охватывают целый спектр взаимодействий: политические и экономические отношения, транспорт (железнодорожный, водный и воздушный), информационные каналы, обмен в области культуры и образования. Империя управляла политической жизнью периферии на собственных условиях, а при необходимости обращалась к силовому давлению, не особо заботясь о благосостоянии подвластного населения. Можно смело утверждать, что подобная система не являлась идеальной тренировочной площадкой для периферийных элит, которым после стремительного и неожиданного краха империи пришлось взять на себя управление независимыми государствами.

Эта соединявшая север и юг имперская структура просуществовала более столетия, рухнула, и очень маловероятно, что ее когда-либо удастся восстановить. Если оставить в стороне риторику, даже самые националистические из российских политиков не питают серьезных надежд на присоединение отпавших территорий, а среди простых россиян вряд ли кто-либо жаждет опять взвалить на себя соответствующую ответственность и расходы. Но хотя Россия никогда больше не будет «владеть» Центральной Азией, она, безусловно, сохранит серьезное влияние в этом регионе, и на то есть целый ряд причин. У нее очень протяженная граница с Казахстаном и не очень большая с Киргизией; в Центральной Азии, преимущественно в Казахстане, проживают около 6,5 млн этнических русских (а также других славян и немцев), а в ряде северных областей последнего они составляют подавляющее большинство населения. Центральноазиатские элиты остаются русскими по языку и культурной ориентации (хотя ситуация начнет постепенно меняться после 2009 г., когда в самостоятельную жизнь войдет первое послесоветское поколение), и до сих пор в России работают и учатся тысячи граждан центральноазиатских государств. Россия чрезвычайно заинтересована в стабильности этого региона, а лидеры центральноазиатских стран, со своей стороны, отдают себе отчет, что – по чисто географическим причинам – именно к России они обратятся за помощью (и в ней будут, скорее всего, искать убежища), если их власти будут угрожать народные волнения. Наконец, не будем забывать, что – при всех разговорах о многообразных проблемах России и ее упадке – государства Центральной Азии буквально во всех отношениях еще слабее и еще менее стабильны. И последнее: сила понятие относительное, и, несмотря на то что Россия все больше отстает от Запада и Китая (а в недалеком будущем, вероятно, и от Индии), она остается внушительной силой в Центральной Азии, хотя это единственное место в мире, где она все еще может рассматриваться как великая держава2.

Время безраздельного доминирования России ушло навсегда, и этот момент отмечает каждый из авторов этой книги. Соединенные Штаты и Европа утвердили свое политическое присутствие в Центральной Азии, и так же поступили Китай, Индия, Иран, Израиль, Пакистан и Турция. Эти страны не только утвердили свое политическое присутствие, но и стали торговыми партнерами и источниками инвестиций, и последнее особенно заметно в нефтегазовом секторе Казахстана. Китай, в частности, приобрел сильные позиции здесь в том числе и потому, что считает этот регион критически важным для стабильности его Синьцзян-Уйгурского автономного района, где традиционно обитают недовольные китайским господством уйгуры (исповедующий ислам народ тюркской группы), родственные народам, населяющим Центральную Азию. Кроме того, возникли новые связи в области туризма и образовательного обмена, программы военной подготовки и новые транспортные каналы. Нефтепровод Баку-Джейхан и строящийся нефтепровод, по которому нефть из Казахстана будет перекачиваться в Китай, являются примерами усиления потоков товаров и людей по оси Восток-Запад и ослабления доминирования характерной для имперского периода оси Север-Юг. И это всего лишь начало неодолимого процесса.

И не только государства вторгаются туда, где безраздельно властвовала Россия. В регионе уже утвердились многонациональные корпорации (прежде всего, конечно, энергетические): в одном только Казахстане, являющемся региональным лидером по притоку иностранных инвестиций, вложения в энергетический сектор выросли от 1,8 млрд долл. в 1999 г. до 2,4 млрд долл. в 2004-м3. НАТО через свою программу «Партнерство ради мира» установило связи с государствами этого региона в области безопасности, что поддерживает тревогу и опасения у России и Китая. Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) начала принимать активное участие в разрешении конфликтов и контроле за соблюдением прав человека в этой и в других частях постсоветского пространства. Европейский союз (ЕС) распространил свое политическое и экономическое влияние на Центральную Азию, и точно так же поступили различные неправительственные организации, специализирующиеся в разрешении конфликтов и в контроле за соблюдением прав человека, такие как Amnesty International, Freedom House и International Crisis Group. В области религии и культуры Иран, Турция, арабские государства, а также различные исламские организации помогают строить мечети, поставляют учебную литературу по исламу и открывают образовательные возможности для желающих получить как религиозное, так и профессиональное образование. А есть еще Интернет, эта великая технология преобразований. При самом диктаторском правительстве жители Центральной Азии благодаря Интернету получили альтернативный источник информации и механизм установления контактов с международными группами и передачи во внешний мир сведений о происходящем внутри страны. Если бы не это, мир с большой задержкой узнал бы о кровавой расправе с демонстрантами в Андижане в мае 2005 г., да и узнал бы только то, что отвечало бы интересам президента Узбекистана Ислама Каримова. И последнее – по порядку, но не по значению – Центральная Азия оказалась включена в деятельность самых разных по природе международных сетей – от Хизб ут-Тахрир, стремящейся к созданию мирового халифата, до организаций торговцев наркотиками и живым товаром. Эти силы легко проникли в этот регион, потому что плохо охраняемые границы стали проницаемыми, а это означает, что все происходящее в Чечне, Афганистане и в Персидском заливе может непосредственно воздействовать на стабильность режимов в Центральной Азии. Нравится нам это или нет, этот регион стал частью мира.

Нужно ясно представлять себе общую картину того, о чем идет речь в этой книге: за поразительно короткое время множество государств, компаний, неправительственных организаций (НПО) и транснациональных организаций внедрились в регион, в котором Россия обладала почти неограниченной властью или, по крайней мере, доступ в который она жестко контролировала. В течение ста лет властная Россия определяла (но не полностью контролировала) условия, на которых «внешний» мир мог влиять на политику, экономику, культуру и стабильность Центральной Азии. Доминирующими были вертикальные связи, соединявшие метрополию и периферию, и они исключали или, как минимум, строго ограничивали развитие горизонтальных связей. После 1991 г. мы стали свидетелями быстрого разрушения имперской структуры и возникновения множества разнообразных связей, соединивших Центральную Азию с восточными, южными и западными регионами. Бывший сюзерен стал одним из множества игроков и по ряду позиций – в силу ослабления своей экономической и военной мощи – уступает внезапно объявившимся конкурентам. Эта сквозная тема объединяет три главы этой книги.

Пытаясь дать емкое и выразительное определение происходящим историческим переменам, некоторые назвали их «новой Большой игрой», заимствовав у Редьярда Киплинга выражение, которым он обозначил в романе «Ким» происходившее в этой части мира в последние десятилетия XIX в. противостояние Российской и Британской империй. Но этот яркий образ не соответствует новой реальности. Начнем с того, что сегодня нет империй, конкурирующих за влияние в Центральной Азии; главными участниками событий являются национальные государства. Сегодня целью соперничества не являются господство над народами или захват территорий. Мы вышли из эпохи империй (когда-то «империализм» звучал гордо, а сегодня это оскорбление), и в наши дни завоевание и захват территорий неосуществимы и незаконны: любые попытки вернуться к прошлому встретят осуждение и сопротивление. Более того, соперничество двух великих империй сегодня сменила борьба за влияние (отнюдь не за контроль), в которой участвует множество государств, весьма далеких от христианско-европейской традиции, поскольку игроками на центральноазиатской сцене сегодня являются Китай, Индия, Пакистан, Турция, Израиль, Иран и всевозможные арабские государства. Китай, Индия, Пакистан и мусульманский мир, которые в XIX в. сами были объектом имперского контроля или доминирования, в XXI в. стали активными участниками борьбы за влияние в Центральной Азии, и то же самое относится к Израилю, появившемуся на карте в процессе трансформации империи. В идущей сегодня центрально-азиатской драме перечень действующих лиц отличается куда большей пестротой, чем во времена Киплинга. Нельзя сказать, что в Большой игре совсем не участвовали никакие негосударственные организации, но там не было ничего похожего – по структуре или задачам – на НАТО, ЕС, ОБСЕ и Международную группу по предотвращению кризисов. Более того, в XIX в. соперничество между Британией и Россией привело к договоренности о разделе территорий и сфер влияния. В сегодняшней Центральной Азии такое невозможно. В результате в гонке за выгодами участникам придется довольствоваться выигрышем в одних областях и соглашаться на малое или даже нулевое влияние в других. Поэтому образ Киплинга, сколь угодно емкий и выразительный, может только ввести в заблуждение.

Центральная Азия открылась для большого мира, и это окажет огромное влияние на жителей и государства этого региона. С одной стороны, перед здешними людьми открылись невообразимые возможности. Сегодня они могут перемещаться по всему миру, что при советской власти было совершенно немыслимо или доступно лишь немногим, заслужившим особое доверие; в результате они познакомятся с новыми идеями и стилями жизни в других странах. И это существенно, даже если на деле лишь малая часть населения Центральной Азии сможет воспользоваться этими возможностями. Знакомство с миром породит зависть, создаст недовольство условиями жизни в своей стране и снабдит новыми политическими идеями, являющимися инструментами понимания и изменения политики; а правительствам придется иметь дело с гражданами, менее податливыми к идеологическим внушениям, чем во времена СССР. Им придется привыкнуть и к тому, что в случае неправильного обращения со своими людьми им гарантированы шум в прессе и всевозможные неприятности. Вспомните, например, какие последствия имел расстрел в Андижане для и без того скверной репутации режима Каримова или то, как цветные революции в Грузии и на Украине сказались на развитии событий в период революции тюльпанов в Киргизии. Но будущее приготовило для центральноазиатских лидеров не только дурные новости. Поскольку регион становится новой ареной для соперничества, у них появляется пространство для маневра, для поиска выгод и защиты от давления путем стравливания конкурентов – будь это государства или корпорации – между собой.

Привлекательность ислама как религии и политической силы, несомненно, будет расти по мере расширения контактов между Центральной Азией и исламским миром – благодаря поездкам в мусульманские страны, программам, предлагаемым мусульманскими правительствами и неправительственными организациями, иностранной помощи в строительстве мечетей и в распространении информации об исламе. Но делать из этого вывод, что неизбежным результатом будет взрыв «фундаментализма» или «вахабизма», было бы чрезмерным упрощением ситуации или некритичным заимствованием формулировок, широко используемых Кремлем и большинством центральноазиатских диктатур. Строго говоря, вряд ли можно исключить перспективу роста революционных движений, находящихся под влиянием определенных форм ислама; фактически, они уже заявили о своем присутствии, о чем свидетельствует исламское движение Узбекистана (вроде бы подавленное после падения талибского режима в Афганистане) и продолжающее свою деятельность Хизб ут-Тахрир.

Но на огромном пространстве от стран Магриба до Малакки существует много разновидностей ислама, а 1,3 млрд мусульман очень несхожи между собой. Поэтому нельзя с уверенностью предсказать, как именно ислам повлияет на политическую ситуацию в Центральной Азии. Определенно можно сказать только, что культурно-исторические тенденции, которые должны были реализоваться давным-давно, будут реализованы в наше время. В XIX в. Россия завоевала Центральную Азию и прервала ее взаимодействие с исламским миром. Теперь этот процесс возобновился и будет идти намного быстрее, чем это было возможно при технологических возможностях позапрошлого столетия, а потому ислам будет одним из важнейших факторов развития мысли и поведения в Центральной Азии. А уж какую именно форму примет ислам, будет зависеть от политических обстоятельств и культурных особенностей каждой страны – например, традиционно ислам играет большую роль в тех частях Центральной Азии, где господствовали традиции не кочевой жизни, а оседлой, – и от результатов соперничества между разными формами этой религии. Тем не менее жители Центральной Азии получат от ислама новую интеллектуальную схему для понимания таких животрепещущих проблем, как коррупция, неравенство, межэтническая вражда и угнетение, а также инструмент мобилизации для борьбы с режимами, не умеющими совладать с этими явлениями.

Гегемония марксизма-ленинизма осталась в прошлом. Эпоха тоталитаризма кончилась. Центральноазиатские правящие элиты не смогли выдвинуть альтернативу, способную овладеть умами и сердцами. Даже самые репрессивные из режимов, возникших на обломках СССР – в Туркмении и Узбекистане, не способны проводить политику идеологического контроля масс, а их институциональная слабость, рождаемая зависимостью от продолжительности жизни диктатора, сулит им достаточно непродолжительную жизнь. Любой диктатор привлекателен, только пока он жив.

Более того, глобализация делает открытость незаменимым ингредиентом экономического развития и конкурентоспособности, а это, в свою очередь, затрудняет проведение политики репрессий и повышает сопутствующие ей издержки. Установление цензуры в Интернете для контроля доступа к информации и наказание инакомыслящих – это верный путь к застою. К этому же ведет попытка сделать систему образования инструментом увековечения режима, а не механизмом образования и подготовки людей к жизни в современном мире (крайним примером является Туркмения, где главным предметом стал примитивный трактат президента Сапармурата Ниязова «Рухнама» – «Книга души»). Железный закон таков: чем крепче диктатура, тем меньше шансы страны на экономическое развитие. Это может мало заботить местных диктаторов, главной целью которых является сохранение власти, но это не может не тревожить народы Центральной Азии.

В зависимости от экономических и политических особенностей страны можно с большой степенью уверенности рассчитывать еще на три результата. Во-первых, политические системы, слабые в силу того, что их единственной опорой является личность всемогущего лидера, обречены на кризис наследования, поскольку неясны как правила игры, так и процедуры передачи власти. Поэтому всякая смена власти создает условия для соперничества за пределами легального институционального поля, что чревато неопределенностью и даже беспорядками. Очевидно, что подобная перспектива особенно реальна для Туркмении и Узбекистана, хотя и все остальные страны не вполне избавлены от нее. Во-вторых, чем основательнее политические институты предотвращают подлинное участие и душат народное представительство и выражение общественных интересов, тем меньше перспектив у умеренных политических сил и тем больше вероятность того, что в подполье разовьется радикальная оппозиция. Это уже можно наблюдать в Узбекистане, особенно в Ферганской долине, отличающейся от других частей страны большей бедностью и более высокой плотностью населения, где ислам обладает большим потенциалом в качестве религии и средства мобилизации и выражения недовольства. В-третьих, все зависящие от нефти экономики способны обеспечивать быстрый экономический рост, но при этом неизменно порождают сопутствующие патологии, такие как: концентрация власти в руках государства, пронизывающая все общество коррупция, потеря конкурентоспособности в неэнергетических секторах (так называемая «голландская болезнь») и сопротивление экономическим реформам. Причина всего этого в том, что руководству легче тратить нефтяные деньги, чем принимать трудные и порой небезопасные решения4.

Отмеченные выше характеристики сулят Центральной Азии довольно мрачное будущее. Они же создают глубоко укорененные источники нестабильности. Последняя проблема – политические потрясения – особенно значима для соседних стран: России и Китая. Россия была не просто империей, но еще и континентальной империей (подобной Оттоманской и Габсбургской), а не морской (такой, как Британская, Французская, Испанская и Португальская). Со стратегической точки зрения разница очень важна. В принципе метрополия морской империи в состоянии избавиться от своей периферии, хотя процесс – как показала история ухода Франции из Индокитая и Алжира – может оказаться длительным и кровавым. В континентальных империях бывшая метрополия, напротив, остается в прочной связи с бывшими колониями, а потому ей бывает непросто защититься от беспорядков в своих бывших владениях, и дело здесь не только в географии5. Такова судьба России. Она обречена участвовать в делах Центральной Азии, и региону предстоит смириться с этим будущим: развод невозможен. Аналогичная ситуация с Китаем, для которого Центральная Азия стала стратегическим западным флангом. Роль Китая в торговле и инвестициях растет; этот регион важен для него (пусть и в последнюю очередь) как источник энергии, необходимой для поддержки экономического бума, а также как коридор, ведущий к Синьцзяну, беспокойной провинции, далеко отстоящей от центра власти, расположенного на востоке страны. В свете этого не должны удивлять усилия, прилагаемые Пекином для усиления своего влияния в Центральной Азии и создания соответствующих институциональных механизмов, таких как основанная по инициативе Китая и России Шанхайская организация сотрудничества (ШОС).

В настоящее время у России и Китая есть совпадающие интересы, в основе которых лежат: тревога из-за американского военного присутствия в регионе, символизируемого доступом США к киргизскому военному аэродрому Манас, плюс к этому озабоченность перспективами исламского радикализма в Центральной Азии и «стратегическое партнерство», возникшее в ответ на однополярный мир с американским доминированием. Но все это может измениться и, вероятно, изменится. Военное присутствие США со временем станет менее значительным, возможно, даже сойдет на нет, поскольку очень маловероятно, что Центральная Азия надолго останется стратегическим приоритетом в глазах Вашингтона, да она и не стала бы им, если бы не 11 сентября. Уход американцев и смещение баланса сил между Россией и Китаем в пользу последнего может в ближайшие десятилетия изменить планы Москвы и Пекина.

Здесь интересен следующий вопрос: придет ли на смену нынешнему партнерству острое соперничество, или Россия, осознав ограниченность своих сил, постепенно приноровится к китайской гегемонии в этом регионе, так что в итоге мы получим исторический процесс, в начале которого Москва соглашается на соперничество ряда государств в давнишней сфере своего влияния (что она в настоящее время делает по необходимости), а в конце признает верховенство одного из них. На данный момент, когда Россия сохраняет свою базу в Канте (Киргизия), получает доступ к узбекским базам (по пятам событий в Андижане, после которых Узбекистан разорвал сотрудничество с Соединенными Штатами) и на равных с Китаем действует в рамках ШОС, такой итог не кажется вероятным. Но в долгосрочной перспективе довольно велика вероятность того, что Китай вытеснит Россию в качестве преобладающей внешней силы из Центральной Азии. Важно лишь как это произойдет – мирно или со скандалами.

Очень невелика вероятность того, что позицию гегемона в Центральной Азии займет кто-то другой вместо Китая. В первые годы после окончания холодной войны было много разговоров об амбициях Турции и ее естественных преимуществах в Центральной Азии (культурная, языковая и религиозная близость к народам этого региона). Но поглощенность Турции внутренними проблемами, ограниченность ее экономических возможностей и отсутствие географического доступа к Центральной Азии продемонстрировали, что ее реальные возможности здесь невелики. И чем больше центральноазиатские режимы узнавали о Турции, тем меньше они на нее рассчитывали. Иран, со своей стороны, мог иметь некоторые преимущества в Таджикистане, но даже здесь, посредничая в 1997 г. в достижении договоренностей, приведших к окончанию гражданской войны, он действовал как партнер Москвы. В любом случае, Тегеран не проявил большой склонности жертвовать выгодными отношениями с Россией ради укрепления своих позиций в Центральной Азии, где он утвердил прочное, но малозаметное присутствие.

Многие из кратко обозначенных выше сквозных тем существенно более подробно рассматриваются ниже в статьях, написанных Евгением Румером, Дмитрием Трениным и Хуашеном Чжао. Помимо того, что каждый автор внес в эту книгу свои знания и своеобразный подход к анализу, стоит отметить и то примечательное обстоятельство, что три автора – из России, Китая и Соединенных Штатов – пришли к разительно близким выводам по многим ключевым вопросам, и это при том, что они рассматривали быстро изменяющуюся часть мира из трех мировых центров и каждый со своей особой точки зрения. Чтобы не опережать авторов, я посвящу остальную часть введения тому, чтобы кратко осветить их основные аргументы.

Евгений Румер напоминает нам тот примечательный факт, что Соединенные Штаты проявляют активность в Центральной Азии только с конца 2001 г., а на протяжении 1990-х гг. Вашингтон почти не обращал внимания на этот регион. Точнее говоря, Соединенные Штаты поддерживали экономические реформы, основанные на принципах рынка и частной собственности; поддерживали политическую и военную активность Турции в этом регионе, потому что рассматривали ее как противовес Ирану; и содействовали установлению связей между Центральной Азией и НАТО в рамках программы «Партнерство ради мира». Более существенным было то, что Соединенные Штаты финансировали вывоз и уничтожение советского ядерного оружия из Казахстана в рамках так называемой инициативы Нанна-Лугара. Но в сравнении с ролью Соединенных Штатов в Европе, Персидском заливе или на Дальнем Востоке их стратегическое вмешательство в Центральной Азии было очень ограниченным. Недемократичность здешних режимов была расценена как потенциальное бремя, а академические и политические круги сочли, что их репрессивный характер не сулит ничего, кроме неприятностей (и этот подход вряд ли изменился).

Это пренебрежительное отношение было отброшено после 11 сентября 2001 г. Центральная Азия превратилась в ключевой центр логистической поддержки американской войны против талибов, проведения операций по подавлению терроризма и усилий по созданию стабильности. Никто в 1990-х гг. не сумел бы предвидеть, что Соединенные Штаты развернут военные базы в Киргизии и Узбекистане. Вашингтон холодно отнесся к настойчивым попыткам узбеков координированно проводить антирусскую политику. Сходным образом, приветствуя на словах многообещающую демократию в Киргизии, Вашингтон оказывал этой стране очень скромную материальную поддержку. После 9 сентября 2001 г. неодобрение диктаторского режима Каримова и озабоченность вопросом о правах человека сменились реальной политикой, и Центральная Азия заняла видное место в стратегических расчетах американцев.

Результатом более тесного контакта стало взаимное разочарование. События в Андижане подействовали на обе стороны как холодный душ. 13 мая 2005 г. в расположенном в Ферганской долине городе Андижане около 10 тыс. человек собрались на митинг протеста против ареста 23 местных торговцев, которых режим Каримова обвинил в принадлежности к экстремистской исламской организации Хизб ут-Тахрир. Вызванные местной властью войска открыли огонь, и были убиты сотни людей (точные цифры неизвестны). Каримов заявил, что погибло только 189 человек и что убили их так называемые экстремисты, что было явной ложью. Соединенные Штаты после недолгих колебаний осудили действия властей и призвали к проведению независимого расследования. В ответ Каримов в июле того же года лишил США доступа к военной базе Карши-Ханабад. Каримов уяснил, что у американской реальной политики есть свои границы, а изгнание американцев с военной базы Карши-Ханабад показало Вашингтону, что его присутствие в регионе держится на шатком фундаменте и что Россия хоть и ослабла, но вряд ли ушла со сцены. Имперская традиция, сохранение коммуникаций по оси Север-Юг, значимость России в качестве торгового партнера, русифицированность местных элит и страх центральноазиатских диктаторов, что американцы станут опорой демократических движений, – все эти факторы позволили России сохранить существенное присутствие в Центральной Азии, а богатство, ставшее следствием роста нефтяных цен, дало Кремлю возможности для его расширения.

По мнению Румера, Соединенные Штаты, со своей стороны, должны учитывать по меньшей мере три следующих обстоятельства. Во-первых, они должны подчинить преданность демократии необходимости иметь дело с недемократическими режимами этого региона, который стал столь значимым для безопасности Америки. Во-вторых, Вашингтон должен не только соперничать с Россией и Китаем, но и сотрудничать с ними. С одной стороны, обе страны стремятся усилить свое влияние в регионе и ослабить американское, но, с другой стороны, они являются важными игроками и без их сотрудничества Соединенным Штатам не добиться здесь устойчивых результатов. В-третьих, Соединенные Штаты должны взвешивать издержки и выгоды от углубления своей вовлеченности в дела региона, отличающегося множеством ловушек и склонностью к потрясениям и в результате сулящего массу неприятных сюрпризов. Андижан и стал напоминанием о всех этих опасностях.

Статья Дмитрия Тренина начинается с указания на чрезвычайно важный факт: соседство. На русском политическом сленге бывшие советские республики именуются «ближним зарубежьем». Из анализа Тренина ясно, что Центральная Азия – это «самое близкое зарубежье»: протяженность длиннейшей в мире российско-казахстанской границы составляет 7500 км, а приволжская мусульманская республика Башкирия отстоит от нее всего на 50 км. Оказалось, что вопреки лозунгу, что глобализация сделала расстояние малосущественным, близкое соседство все еще играет роль – и огромную. Более того, стратегическое значение, созданное географией, усиливается под давлением демографии. В России живет около 25 млн мусульман (оценка спорная и зависит от того, кого учитывают, а кого исключают), и, хотя не стоит автоматически предполагать в них сторонников мусульман Центральной Азии, игнорировать этот фактор было бы явной глупостью – слишком многое зависит от будущего политического развития России и Центральной Азии. Тренин отмечает и проблемы, создаваемые Центральной Азией для России: речь идет о наркотиках, которые попадают в Россию из Афганистана через Центральную Азию. Учитывая, что наркомания превратилась для России в тяжелую проблему, а с ней пришла эпидемия СПИДа, понятно, почему эта необычная угроза безопасности так раздражает Кремль.

Тренин совершенно верно, на мой взгляд, отвергает апокалиптический сценарий русского ирредентизма (это особенно тревожит Казахстан с его славянским большинством в ряде северных областей) или насильственного присоединения. Москве, подчеркивает он, нужна сфера влияния, но она не стремится к присоединению территорий. Это не пустое различие. Можно осуждать желание России иметь решающий голос в делах Центральной Азии, но в свете истории и политических реалий в этом нет ничего необычного: вспомните традиционную политику Соединенных Штатов в отношении Латинской Америки или усилия Британии сохранить влияние в бывших колониях через механизм Британского содружества.

Стремление России иметь сферу влияния объясняет ее растущую двойственность в отношении к присутствию США в Центральной Азии, и это важный элемент в подходе Тренина. С одной стороны, Москва – пусть и неохотно – понимает, что американское военное присутствие в регионе стало неизбежным следствием начатой после 9 сентября кампании по унижению Талибана и установлению в Афганистане стабильного дружественного режима. Учитывая неприязнь Москвы к враждебным ей воинственным талибам, она, пожалуй, была даже в известной степени рада появлению американцев. Тренин полагает, что в целом Кремль и до сих пор предпочитает присутствие американцев, поскольку альтернативой стало бы восстановление власти талибов в Афганистане.

Тем не менее, как показывает Тренин, Россия при поддержке Китая подозрительно относится к долговременным планам Америки и полна решимости не допустить постоянного присутствия американцев в этом регионе, и это отношение сквозит в той раздражительности, которая стала характерна для отношений между Москвой и Вашингтоном. Об этом же свидетельствуют активность в рамках ШОС, русские базы в Канте, Киргизия, и в Айни, Таджикистан, и быстрое налаживание отношений со своевольным Узбекистаном. С точки зрения Тренина, России нужны не демократические правительства, а стабильные и больше всего она боится длительной нестабильности в своих бывших южных провинциях. России удобно иметь дело с имеющей советские корни элитой, которая правит в этом регионе. Проблема для Москвы только в том, что во всех странах Центральной Азии настало время смены лидеров (революция тюльпанов в Киргизии уже осуществила это, и пыль еще не до конца осела), и все еще велика вероятность того, что этому будет сопутствовать длительная неопределенность или потрясения. Поэтому для Москвы чрезмерная вовлеченность сопряжена с опасностью стать заложником подобных событий.

Вопреки распространенному мнению, что китайское руководство осуществляет коварную стратегию, направленную на установление своего доминирования в Центральной Азии, Хуашен Чжао утверждает, что у китайских руководителей, напротив, отсутствует ясный всеобъемлющий план и нет единого мнения, а потому политика представляет собой бессистемный набор разных по стилю мероприятий. Однако стоит вспомнить ту методичность, с какой Пекин внедрился на нефтяной рынок Центральной Азии – не пожалел ни сил, ни денег для покупки нефтяных фирм Казахстана и для прокладки трубопроводов, – и будет трудно избежать вывода, что по крайней мере в этой области Китай действует обдуманно и целенаправленно. Нефтяная дипломатия Пекина в Центральной Азии явно нацелена на то, чтобы обеспечить себя надежными источниками нефти, которую можно было бы доставлять по защищенным внутренним коммуникациям, чтобы поменьше зависеть от беспокойного и непредсказуемого Персидского залива, морские поставки из которого могут быть в любой момент прерваны в силу случайных катастроф или враждебной политики. Центральная Азия, конечно, не решает всех проблем, но она определенно полезна. Несмотря на эту методическую оплошность в случае энергетического сектора, Чжао подчеркивает момент, имеющий особую важность в свете склонности видеть в Китае врага, которого следует сдерживать всеми мерами. Он отмечает трудности, с которыми Китай сталкивается в Центральной Азии, а для обоснования своего утверждения, что у Пекина нет последовательного плана действий в Центральной Азии, он отмечает, что китайские ученые все еще страдают от нехватки информации и исследовательских данных. Если это отнести и к правительству, то не стоит предполагать, что Пекин действует уверенно и расчетливо, тогда как его соперники в Центральной Азии все только спотыкаются и ошибаются.

Китай столкнулся с тем – и Чжао это подчеркивает, – что хотя Центральная Азия больше не является вражеской территорией, как это было на протяжении длительного времени после Второй мировой войны, когда здесь были размещены советские войска и Кремль имел возможности заварить бучу, взбунтовав уйгуров, но регион этот достаточно проблемный. Начать с того, что протяженность границ Китая с Казахстаном, Таджикистаном и Киргизией превышает 2250 км, а после того, как возобновилось движение по железным и автомобильным дорогам, она стала открытой – и есть планы строительства новых дорог, а потому Китай вынужден считаться с тем фактом, что все, что происходит в Центральной Азии, может перехлестнуть в западную провинцию Синьцзян.

Чжао не оставляет нам сомнений в том, что является самой большой головной болью для Пекина: уйгурский национализм и опасность того, что он может усилиться благодаря большей проницаемости границ, так как изгнанные в Центральную Азию уйгурские националисты могут перенести свою деятельность на восток, в Синьцзян. Помимо уйгурского национализма, Пекин подозрительно наблюдает за исламистскими движениями в Центральной Азии. Есть понимание того, что укрепление талибов может взбаламутить всю Центральную Азию и повлиять на развитие событий в мусульманском Синьцзяне, где, несмотря на настойчивую политику насаждения китайской культуры, уйгуры сохранили чувство культурной идентичности. Таким образом, медленное усиление взаимозависимости между Китаем и Центральной Азией – это, в своем роде, есть нечто обоюдоострое6. Растет влияние Китая в Центральной Азии, но растет и его уязвимость в случае неблагоприятного развития событий. И это, как показывают Румер и Тренин, верно и для двух других стран – России и Америки.

1. Alexander J. Motyl, Imperial Ends (New York: Columbia University Press, 2001).

2. Эту мысль я развиваю в работе “After Empire: Russia and the Southern ‘Near Abroad’,” in The New Russian Foreign Policy, ed. Michael Mandelbaum (New York: Council on Foreign Relations Press, 1998), ch. 3.

3. Cm. “The EU’s Relationship with Kazakhstan,” http://ec.europa.edu/comm/ external_relations/kazakhstan/intro/index.htm.

4. О проблемах, характерных для богатых нефтью стран, см. Robert Ebel and Ra-jan Menon, eds., Energy and Conflict in Central Asia and the Caucasus (Lanham, MD: Rowman and Littlefield, 2000); and Terry Lynn Karl, Paradox of Plenty: Oil Booms and Petrostates (Berkeley: University of California Press, 1997).

5. О различиях в процессах распада империй см. Hendrik Spruyt, Ending Empire (Ithaca, NY: Cornell University Press, 2005).

6. Медленность – это существенная характеристика: Чжао отмечает, что объем двусторонней торговли невелик, и по самым оптимистичным прогнозам Китай будет получать из Центральной Азии не более 10 % закупаемой им нефти.

Евгений Румер

Советский Союз рухнул быстро и неожиданно для всех наблюдавших за развитием событий извне и изнутри страны, которую в течение почти полувека Соединенные Штаты воспринимали как решающий фактор своей внешней политики. К тому времени, когда Советский Союз развалился, противостояние Вашингтона и Москвы стало постоянной чертой американской политики в отношениях со страной, занимавшей почти шестую часть всей земной суши. Немногие в сообществе, занимавшемся американской внешней политикой и вопросами национальной безопасности, входившие как в правительственные, так и в неправительственные круги, были в состоянии мыслить о гигантских евразийских пространствах в терминах иных, чем тех, которые диктовались холодной войной. Поэтому возникновение новых пяти независимых государств в регионе, который привычно воспринимался как Советская Средняя Азия, было полной неожиданностью для всех американских экспертов по внешней политике. Их изумление было вполне оправданным. У Америки прежде не было никаких контактов с этим удаленным регионом, расположенным в самом центре Евразии. Более того, в период новейшей истории эти пять центральноазиатских государств не знали независимости и государственности, и у Соединенных Штатов не было опыта дипломатических отношений с ними. Естественно, что в Соединенных Штатах о них что-то знали только немногочисленные эксперты. У этих новичков международной арены было крайне мало культурных связей с Соединенными Штатами, а у Америки не было практически никаких экономических интересов в этом регионе.Поглощенное заботами холодной войны – ядерным соперничеством с Советским Союзом и военным противостоянием в Европе – вашингтонское сообщество экспертов по внешней политике сравнительно мало интересовалось тем, что происходило в глубинах Советов. Обусловленная задачами холодной войны всецелая поглощенность противостоянием с мировым коммунизмом оставляла мало возможностей для изучения – и использования – этнических, религиозных и культурных различий, существовавших в Советской империи. Американские эксперты по внешней политике практически игнорировали тот факт, что Советский Союз не был монолитен, что он был испещрен многочисленными трещинами и расколами, и это сказывалось на подходе к изучению и пониманию СССР1. Аналитический подход, основанный на допущении противоречий, трещин и разломов внутри Советского Союза, создавал опасность отхода от политики, основанной на ожиданиях самого худшего, и, соответственно, риск недооценки советской угрозы. Поэтому допущение о монолитности2 Советского Союза было более безопасным подходом к пониманию и выстраиванию отношений с СССР.Такое представление о Советском Союзе и пренебрежение поиском возможных трещин в монолите мало изменились даже после советского вторжения в Афганистан в 1979 г. – ближайшая дверь из Центральной Азии – в период последовавшей за этим американской политики поддержки движения сопротивления в этой стране3. Этот конфликт и американское участие в нем также рассматривались преимущественно в контексте холодной войны, эпицентром которой была Европа, в силу чего региональным аспектам войны в Афганистане не уделялось достаточного внимания.Быстрый развал Советского Союза поставил перед американской внешней политикой множество новых проблем, которыми пришлось заниматься не откладывая, так что почти не было времени для осмысления американских интересов и политики – был ряд неотложных вопросов, требовавших немедленного решения. В центре внимания оказались такие вопросы, как: советское ядерное оружие, разбросанное по стране; бывшие советские республики, неожиданно ставшие независимыми; обычные виды оружия и войска, размещенные в Восточной Европе и странах Балтии. Поэтому Центральная Азия опять осталась преимущественно за кадром4.Американская политика в Афганистане была провозглашена успешной, и считалось, что американская миссия здесь окончилась одновременно с выводом советских войск в 1989 г. Это была важная веха в американской политике в этом регионе5. После этого творцы американской политики занялись другими, более насущными вопросами: революциями в Восточной Европе; объединением Германии; распадом Советского Союза и будущим России; Ираком и Первой войной в Персидском заливе; распадом Югославии; операциями в Гаити и Сомали, – и это только самые горячие из сюжетов, возникших после окончания холодной войны. К этому еще следует добавить проблемы, возникшие в связи с возвышением Китая как единственного потенциально равного соперника Соединенных Штатов.В самом деле, распад Советского Союза, пришедшийся как раз на самый разгар этих кризисов – события на площади Тянаньмынь в Китае в 1989 г., война в Заливе в 1991 г. и конфликт в Югославии, – серьезно осложнил ситуацию для вашингтонских политиков. С распадом Советского Союза возникла угроза дестабилизации, обострения этнических конфликтов, распространения оружия массового поражения и потери контроля над гигантскими арсеналами обычного оружия, и все эти проблемы требовали времени и внимания. К тому же еще не закончился вывод советских войск из Восточной Европы. Крах советской системы создал намного больше проблем, чем возможностей, по крайней мере на первых порах.Более того, распад СССР казался особенно угрожающим из-за того, что в Союзе как раз начались изменения к лучшему – укреплялась свобода слова, политическая система стала более открытой, коммунистическая партия утратила монополию на власть. Вне всяких сомнений, изменения в советской внешней политике вполне соответствовали интересам США – договор о ракетах средней и малой дальности, договор об ограничении обычных вооруженных сил в Европе, вывод советских вооруженных сил из Восточной Европы и поддержка основных требований США во время иракского кризиса 1991 г. Таким образом, распад Советского Союза был событием не только неожиданным, но и во многих отношениях нежелательным6.Из воспоминаний крупных американских государственных деятелей того времени совершенно ясно, что американские политики совсем не хотели расставаться с СССР. Так, бывший Государственный секретарь Джеймс Бейкер описывает позицию американского руководства после провалившегося августовского путча, приведшего к быстрому распаду Советского Союза: «С победой приверженных реформам лидеров центральной власти (Горбачев) и республик (Ельцин)… можно было рассчитывать на более энергичное продолжение реформ»7. Из воспоминаний Бейкера следует, что Вашингтон не готов был отказаться от идеи спасти систему мирного сосуществования и сотрудничества между федеральным правительством Советского Союза и республиками даже после августовского путча и даже после того, как развитие событий ушло за точку невозврата.В качестве основных принципов политики США в отношении бывшего Советского Союза команда Бейкера смогла предложить лишь следующие пять пунктов:1) мирное самоопределение в соответствии с демократическими ценностями и принципами;2) уважение существующих границ, а все изменения должны осуществляться мирно и на основе взаимного согласия;3) соблюдение норм демократии и принципа верховенства закона, особенно в отношении результатов выборов и референдумов;4) соблюдение прав человека, особенно в отношении меньшинств;5) соблюдение международных законов и обязательств8.

Что было хорошо для Германии на момент ее объединения – происходившего почти одновременно с распадом Советского Союза – было хорошо и для республик, образовывавших СССР, включая среднеазиатские. Помимо всего прочего, кто бы додумался в разгар всех этих кризисов обратить внимание на Центральную Азию? Регион чрезвычайно удаленный, новый, практически неизвестный американским политикам, да еще на фоне множества острых проблем – все это гарантировало, что он мог привлечь обостренное внимание американских политиков только в случае, если бы там произошло нечто экстраординарное.

Умонастроение, господствовавшее после окончания холодной войны, мешало включению Центральной Азии в список высших приоритетов вашингтонской внешней политики. С окончанием холодной войны окончилось грандиозное идеологическое противостояние либеральной демократии и коммунизма. Сформулированный Фрэнсисом Фукуямой знаменитый тезис о «конце истории» сулил перспективу всемирного торжества либеральной демократии как единственной законной формы политической и общественной жизни, способной гарантировать долговременную стабильность многим странам, которым в противном случае угрожали внутренние потрясения9.

«Конец истории» означал и триумф рыночного капитализма над централизованным планированием в качестве единственного подхода к организации экономической жизни, особенно в государствах, возникавших на развалинах Советского Союза. В условиях быстрых технологических изменений принципы свободного рынка стали фундаментом глобализации, открывшей двери для охватывающего весь мир потока идей, людей, товаров, капиталов и технологий. Законы глобализации, согласно тогдашнему консенсусу, не терпят вмешательства правительств в работу свободных рынков, которые при всех условиях так или иначе восторжествуют10.

«Конец истории» – триумф либеральных идей – сулил волну демократизации, которая, в свою очередь, должна была привести к большей подотчетности правительств гражданам и к лучшему пониманию гражданами своих национальных интересов. А это, в свою очередь, должно было способствовать распространению свободных рынков, необходимых для успеха глобализации. Неизменно бдительные рынки немедленно обнаружат любое отклонение от этих принципов и соответствующим образом отреагируют, так что согрешившие народы и правительства будут должным образом наказаны. В силу этого народы, заинтересованные в долговременной стабильности и процветании – а какой же народ этого не хочет? – неизбежно будут стремиться к свободе рынков и к демократии. Ведь это соответствует их собственным интересам.

Более того, казалось, что глобализация радикально переменила многие представления о международных отношениях и безопасности. Доступ к ресурсам потеряет прежнюю значимость, потому что рынки накажут тех, кто мешает потоку товаров, капиталов и услуг; войны, особенно большие войны, окончательно останутся в прошлом. А развитие Интернета и чудовищная скорость распространения информации гарантируют, что никто не сможет контролировать обмен идеями или мешать свободному распространению идей.

Есть определенная степень иронии в том, что для Центральной Азии все это означало дальнейшее ее понижение в списке приоритетов американской внешней политики. Глобализация, свободные рынки и либеральная демократия затмили все иные подходы к международным отношениям (включая баланс сил и геополитический), а Центральная Азия и не обещала особых возможностей для распространения либеральных и рыночных идей, и не выглядела особым препятствием для их прогресса. Расположенная рядом с Россией, которая с трудом прокладывала собственный путь к рыночной экономике и демократии, Центральная Азия оказалась в полной тени. Размер России и ее потенциал, не говоря уж о ядерном оружии, гарантировали ей первое место в списке приоритетов американской внешней политики. Если Россия справится с переходом к капитализму, у ее соседей также будут неплохие шансы преуспеть в этом – примерно так понимали тогда ситуацию в Вашингтоне. Если же Россия не справится с этой задачей, она, вероятнее всего, потянет за собой вниз и соседей.

Таким образом, в 1991 г. американские эксперты по внешней политике рассматривали Центральную Азию исключительно в контексте постсоветских преобразований. Ответственность за формулирование и проведение внешней политики и за поддержание отношений с этим регионом была возложена на Европейское бюро Госдепартамента. То же самое бюро, которое прежде формулировало и проводило американскую политику в отношении Советского Союза, теперь вело отношения со всеми возникшими из него государствами. В 1993 г. Государственный департамент создал временную структуру для ведения отношений с Россией и другими новыми государствами (фактически Бюро), тем самым объединив задачи формулирования политики в отношении Центральной Азии и других постсоветских государств в рамках отдельной бюрократической структуры11.

Принятие в 1992 г. Закона о поддержке свободы (Freedom Support Act) и Программы ослабления опасности (Cooperative Threat Reduction program, 1991) (так называемый закон Нанна-Лугара) обеспечило финансирование – под общим финансовым зонтиком – программ развития и обеспечения независимости бывших советских республик, а также помощи им в обеспечения безопасности и уничтожении оставшегося на их территории советского оружия массового поражения12. В результате этих важных, но постепенных шагов американская политика в отношении бывших советских республик была склонна упускать из виду их связи с другими соседними странами и регионами – Южной Азией, Ираном и Китаем. Все это считалось вопросом давнего прошлого, абстрактно признаваемого, но редко учитываемого в политических решениях.

На протяжении большей части 1990-х гг. Центральная Азия не была для американских специалистов по внешней политике предметом интенсивного, целенаправленного осмысления. Из-за этого Вашингтон не разработал стратегию логически последовательных, решительных действий в этом регионе. Вместо этого американская политика в Центральной Азии, особенно на первых порах, была инертной, руководствовалась соображениями удобства и учитывала другие факторы, считавшиеся более существенными. В целом Центральная Азия стала элементом американской политики в отношении бывшего советского блока, в которой все было подчинено отношениям Америки с Россией и воспринималось только в контексте происходившего в этой стране.

При этом Россия не была единственным фактором американской политики в отношении Центральной Азии в 1990-х гг. Были и другие, такие как вывоз ядерного оружия из стран бывшего СССР, режим ядерного нераспространения, энергия, поддержка демократии, борьба с терроризмом и Иран, если ограничиться самыми важными.

В случае Центральной Азии проблемой было – и остается до сих пор, спустя пятнадцать лет после обретения ею независимости – отсутствие у Соединенных Штатов ясного видения своих интересов в этом отдаленном и незнакомом регионе. Это отсутствие ясности вряд ли уникально для Центральной Азии и американской политики в отношении ее, но здесь оно очевидно. Здесь над действиями Вашингтона по-прежнему довлеет инерция. Определенность, типичная для подходов холодной войны, и влияние соревнования с СССР оставили искажающее наследство для американской внешней политики: с самого начала 1990-х гг. США пришлось действовать в мире, который перестал был бинарным, в котором партнеры, противники и интересы оказались намного более сложными и трудноопределимыми.

Насколько важна Центральная Азия для Соединенных Штатов? Следует ли рассматривать этот регион как стратегический плацдарм в сердце Евразии, как мост в Иран, Китай и Афганистан? Или в нем следует видеть объект американской политики продвижения демократии? Ни одно из этих соображений само по себе не оправдывает включения этого региона в список главных приоритетов американской внешней политики и политики обеспечения национальной безопасности. Но взятые в совокупности эти соображения оправдывают сильный интерес США к этому региону.

После окончания холодной войны, когда доминировали другие, более неотложные события в Европе и Азии, эта сложная комбинация интересов не была очевидной. К их пониманию приходили постепенно, а для полного понимания и оценки их суммарной значимости потребовалось более десяти лет.

Несмотря на совокупный вес американских интересов, Центральная Азия не представляет больших возможностей (подобно России в первый период после окончания холодной войны) и не является потенциально равным по силе соперником (подобно Китаю); она не является ни союзником (как Европа или Япония), ни врагом (как Ирак при Саддаме Хусейне или Иран). В результате Центральная Азия попадает в обширный перечень стран и регионов, которые хоть и важны, но чья значимость для американской внешней политики является продуктом многих, зачастую конкурирующих интересов. В силу этого политика США в этом регионе является отражением множественных интересов и принципов; она не непоколебима, изменяется в соответствии с другими приоритетами, идеологическими предпочтениями и отношениями.

В случае Центральной Азии, региона с глубокими корнями в советском прошлом, эти вновь найденные двойственность и гибкость явились резким контрастом по сравнению с той определенностью, которая характеризовала советско-американские отношения в период холодной войны. Более того, в первые постсоветские годы неопределенность и двойственность были в прямом контрасте с тем, что представлялось хорошо определенной стратегией, имеющей четкий набор приоритетов, которыми направлялись отношения США с Россией. Эти неопределенность и двойственность явились проблемой как для американских политиков, пытавшихся найти устойчивый курс в отношениях со Центральной Азией, так и для лидеров Центральной Азии, которые нуждались в однозначном международном признании и в ясной геополитической ориентации.

Довольно длительное время после распада СССР американские политики не осознавали самостоятельной значимости Центральной Азии как таковой. В 1990-х гг. Вашингтон каждую пару лет находил новый фокус политики, которая в результате прошла через несколько этапов. Американская политика была скорее продуктом событий в регионе и вокруг него, чем реализацией четкой стратегии, направляемой ясным видением интересов США в этой части мира. Менялись события, менялась и политика Соединенных Штатов.

Сразу после распада Советского Союза внимание США оказалось приковано к значительным арсеналам ядерного оружия и компонентам оружия массового поражения (ОМП), оставшимся на территории Центральной Азии. Учитывая высокий риск его бесконтрольного распространения, близость Центральной Азии к Южной Азии и Среднему Востоку и потенциально огромный рынок для такого рода товаров (на Среднем Востоке, в Северной Корее, да и где угодно), главной задачей стало обеспечение сохранности этих арсеналов, их вывоз или уничтожение.

Американская озабоченность ядерным оружием, которое необходимо было взять под контроль и вывезти в Россию, признанную единственным наследником ядерного арсенала СССР, привлекла внимание к Казахстану, на территории которого находились значительные и недостаточно надежно охраняемые ракеты с ядерными боеголовками и производственные мощности ядерного комплекса. Хотя и у других центральноазиатских стран были различные компоненты ОМП и соответствующие технические и научные мощности, только на территории Казахстана (так же как в России, на Украине и в Белоруссии) имелся существенный ядерный арсенал, а именно: 104 межконтинентальные баллистические ракеты SS-18 (МБР) с 1400 ядерными боеголовками13. Помимо этого запаса МБР, который, по крайней мере на бумаге, превращал страну в ядерную сверхдержаву, Казахстан унаследовал тяжелые бомбардировщики, ракетные пусковые установки, центры управления ракетами и шахтные пусковые установки (test silos), и все это подлежало охране, вывозу или уничтожению14.

Хотя никто, пожалуй, всерьез не предполагал, что Казахстан останется собственником этого ядерного арсенала, тем не менее потребовались серьезные дипломатические усилия, чтобы обеспечить его сохранность и добиться от казахского руководства обязательства присоединиться к Договору о нераспространении ядерного оружия в качестве страны, не имеющей ядерного оружия. Казахстан подписал этот договор в 1994 г., и все ядерное оружие было вывезено с его территории к маю 1995 г.15

Кроме этого, в 1994 г. США помогли России вывезти 600 кг высокообогащенного оружейного урана с плохо охранявшегося завода в Ульбе, Казахстан. Операция, известная как проект «Сапфир», считалась одним из лучших достижений в усилиях Америки по предотвращению распространения ядерного оружия в Центральной Азии и за ее пределами16.

Вашингтонская ядерная дипломатия в Центральной Азии достигла апогея в середине 1990-х гг. В регионе и поныне осуществляется ряд американских программ, нацеленных на уничтожение или, как минимум, существенное уменьшение угрозы различных видов ОМП – химического, биологического, радиологического и, разумеется, ядерного. Однако после решения проблемы «бесхозного ядерного оружия» – плохо охраняемых арсеналов ядерного оружия, которое могло попасть не в те руки, – ядерная дипломатия отошла на задний план, освободив первое место для других направлений американской политики в Центральной Азии.

Одновременно с ядерной дипломатией Соединенные Штаты предприняли амбициозные усилия, нацеленные на помощь пяти центральноазиатским государствам в проведении политических и экономических реформ. Это был логичный шаг в отношениях с Центральной Азией, завязавшихся после признания Вашингтоном суверенности и независимости пяти государств. Американские политики сочли, что Вашингтон не может бросить эти новые страны на произвол судьбы, а должен позаботиться об их выживании.

Центром реформ, о проведении которых хлопотали Соединенные Штаты, были рыночные институты и демократическое правление. Они были порождением двух факторов: сформулированных Джеймсом Бейкером пяти принципов признания обретших независимость бывших советских республик (включая принцип верности демократическим целям); и, одновременно, широко распространенной во внешнеполитических кругах США веры в провозглашенный Фрэнсисом Фукуямой тезис о «конце истории»17.

Упор на развитие рыночной экономики и приватизации отражал распространенную веру в так называемый вашингтонский консенсус, в набор либеральных экономических принципов, включающий свободу торговли, беспрепятственное движение капитала, финансовую дисциплину и политику устанавливаемых рынком ставок процента, – считалось, что все это необходимо любому государству для выживания в бурных водах глобализации. Рецепты, предлагавшиеся американскими советниками среднеазиатским правительствам, по сути, сводились к необходимости соблюдения этих принципов соблюдения этих принципов.

Политические реформы, продвигавшиеся американскими советниками, были задуманы по сходному шаблону. Они включали политику поддержки развития неправительственных организаций (НПО), независимых средств информации, политических партий и свободных выборов18.

Результаты американской политики поощрения экономических и политических реформ в Центральной Азии оказались разными в зависимости от местной специфики в каждой стране19. Казахстан и Киргизия взялись за проведение далекоидущих программ политических и экономических реформ; в Туркмении и Узбекистане реформы пошли медленно, а в Таджикистане началась гражданская война. При этом основной подход Вашингтона к политическим реформам был практически одинаковым во всех странах, насколько это позволяли местные условия.

Но эта программа реформ была мало связана с целями американской политики в Центральной Азии. Была ли это реформа ради реформы? Может быть, Соединенные Штаты занялись модернизацией Центральной Азии, чтобы, в качестве жеста доброй воли и акта просвещенного эгоизма, расширить зону демократии и процветания исходя из предположения, что, когда эти пять стран Центральной Азии станут демократичными, они не начнут войны между собой, против соседей или Соединенных Штатов (поскольку давно принято, что демократии не воюют между собой)? Или, наоборот, Вашингтон действовал под влиянием скрытых мотивов – с помощью экономических реформ и развития Центральной Азии готовил будущие рынки для американского экспорта?

Ни одно из этих двух объяснений не казалось правдоподобным скептикам, которые искали конкретные, ощутимые мотивы действий Америки в Центральной Азии. Ни одно из этих объяснений не указывало на убедительные – стратегические – причины долгосрочной вовлеченности США в дела этого региона. Необходимость разобраться с «бесхозным ядерным оружием», несомненно, казалась убедительным мотивом политики США, проведение экономических и политических реформ в качестве жеста доброй воли – нет.

В дополнение к политической и экономической реформе Соединенные Штаты приняли еще новый внешнеполитический подход к этому региону. И этот подход – примерно так же, как программа политической и экономической реформы, – отражал свойственную американцам склонность работать со знакомыми структурами и принципами. В этом случае Вашингтон подтолкнул Центральную Азию к установлению и развитию отношений с евро-атлантическими институтами безопасности – с Организацией Североатлантического договора (НАТО) и с Организацией по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ). Обе организации, созданные в период холодной войны, буквально и фигурально адаптировались к новым временам и новым рубежам, и обе были рады взяться за решение новых задач, которые открывались в Центральной Азии, далеко за пределами привычных им границ20.

Хотя пять среднеазиатских государств прямого отношения к Европе и не имели, их включили в ОБСЕ как государства, входившие в Советский Союз. НАТО предоставило им членство в Совете евро-атлантического партнерства (Euro-Atlantic Partnership Council, EAPC) – в форуме, специально созданном для проведения диалога между НАТО и партнерами в Восточной Европе и Азии. Пяти среднеазиатским странам было также предложено – и принято – членство в программе «Партнерство ради мира».

Эта программа помощи в обеспечении безопасности, продвигаемая Вашингтоном (через евро-атлантические институты и на двусторонней основе), следует модели сотрудничества, используемой в Восточной Европе. Целью является обеспечение общей совместимости с НАТО, даже если за этим не последует приглашения среднеазиатским государствам в члены союза. При этом предполагалось реформирование сектора безопасности, принятие новой модели отношений между военными и обществом, чтобы обеспечить гражданский контроль над вооруженными силами и их подотчетность, а также развитие так называемых нишевых возможностей (дать партнерским государствам, не имеющим средств для содержания больших вооруженных сил, возможность «встраиваться» в воинские формирования коалиции, состоящей из союзных и партнерских государств).

Перспективы большой или даже малой войны, напрямую затрагивающей кого-либо из стран – членов НАТО, считались весьма отдаленными. Североатлантический союз был озабочен так называемыми «внешними» неблагоприятными событиями, особенно на Балканах, которые являются частью Европы, но при этом войны на Балканах не затрагивали непосредственно ни одну из стран – членов НАТО. Но только не в Центральной Азии, которая уж слишком далека от Европы. В соответствии с этим усилия Соединенных Штатов и НАТО по предоставлению помощи в обеспечении безопасности сосредоточились на развитии миротворческого потенциала, оказании помощи при стихийных бедствиях и обеспечении функциональной совместимости региональных сил и сил НАТО. В 1990-х гг. американцев чем дальше, тем больше тревожила незаконная торговля наркотиками, оружием и людьми, что и стало мотивом помощи Вашингтона среднеазиатским государствам в улучшении охраны границ.

Нужно признать, что эта помощь могла бы помочь Центральной Азии в решении ряда задач. Но задним числом понятно, что главной целью было помочь Европе повысить свою защищенность от Центральной Азии или сделать так, чтобы Центральная Азия помогала решать проблемы, с которыми Европа сталкивается в других местах, а вовсе не помощь Центральной Азии в защите себя от угрожающих ей опасностей.

Развернутые Соединенными Штатами и НАТО программы помощи в обеспечении безопасности были европоцентричными и управлялись европейцами; они не были ориентированы на восприятие и оценки угроз жителями Центральной Азии. По сути дела, эти программы должны были помочь Центральной Азии встроиться в европейскую архитектуру безопасности, а не создать канал, через который Европа могла бы «поставлять» безопасность в этот регион. В июле 1997 г. правительство США сделало важнейшее официальное заявление о своей среднеазиатской политике. Заявление было сделано в связи с предстоящими региональными учениями с участием войсковых соединений из Узбекистана, Казахстана, Киргизии, Америки, Турции и России; целью учений была «отработка совместных действий при проведении операций по разминированию и распределению гуманитарной помощи»21. Но в этом заявлении не было ни слова про Талибан – и это в то самое время, когда новый радикальный режим в Афганистане группировал силы на южных рубежах Центральной Азии.

Но когда появились достаточные причины для того, чтобы закрепить долговременное участие Америки в делах Центральной Азии, сотрудничество в области безопасности и программы помощи не оказалось убедительным основанием для того, чтобы взять на себя долговременные обязательства перед регионом. На протяжении всех 1990-х гг. регион казался безнадежно далеким от вопросов, представлявших наибольший интерес с точки зрения планов обеспечения американской и евро-атлантической безопасности.

Были предложены и другие объяснения и обоснования. В том числе и весьма эзотерические. С развалом Советского Союза для внешнего мира открылись страны, которые более ста лет пребывали вне международной системы и были отрезаны от стран и регионов, с которыми прежде имели тесные культурные, этнические, экономические и религиозные связи. Иран и Турция в особенности стремились получить выгоду от богатых исторических, культурных и языковых связей с народами Центральной Азии. Недавнее революционное прошлое Ирана и его враждебные отношения с Соединенными Штатами вызывали серьезные опасения у американских политиков. А вот отношение к Турции было совсем иным. Будучи надежным союзником США, имея этнические связи с народами Центральной Азии и являясь светским исламским государством с демократической системой правления, Турция казалась естественным партнером Соединенных Штатов в деле внутренней модернизации этих государств и возвращения их на международную арену. Более того, для Турции, уже давно пытающейся стать членом Европейского союза, возможность расширить сферу своего влияния на Центральную Азию и стать мостом между этим регионом и Европой была неотразимо привлекательна. Соединенные Штаты были рады поддержать союзника и поощряли продвижение Турции в качестве ролевой модели для стран этого региона и проводника американских интересов22.

Однако эти и все другие соображения не явились достаточным основанием для серьезного вовлечения американцев в дела Центральной Азии. Поскольку у Турции было достаточно собственных внутренних проблем (политические кризисы, исламистские движения, отношения между военными и обществом, экономическая модернизация и курдские повстанцы), ей недоставало ни ресурсов, ни особой заинтересованности в том, чтобы взять на себя роль патрона в регионе, искавшем безопасности и стабильности в постсоветском мире.

Хотя для Центральной Азии Турция была бы весьма привлекательным партнером, но она никак не могла заменить Соединенные Штаты – единственную мировую силу и сверхдержаву. Вряд ли регион согласился бы на замену. Но Соединенные Штаты, еще не приноровившиеся к своей роли единственной сверхдержавы, имеющей глобальные интересы и мировую ответственность, сохранили двойственность в отношении к своей позиции в этих отдаленных краях.

Нет лучшего выражения двойственности американской позиции в отношении к Центральной Азии, чем произнесенная в 1997 г. речь заместителя госсекретаря Строба Тэлбота, главного архитектора политики клинтоновской администрации в отношении бывшего Советского Союза23. По сути дела, это была первая сфокусированная попытка высокопоставленного должностного лица сформулировать широкое стратегическое видение Центральной Азии – прояснить интересы США в этом регионе и наметить курс политики.

Есть ирония в том, что в этой самой авторитетной из имеющихся формулировок стратегии Соединенных Штатов в данном регионе вполне отчетливо сказано, что у США нет безусловных интересов здесь, что с точки зрения американских интересов Центральная Азия не имеет особого стратегического значения, а потому у Вашингтона и нет особой стратегии для Центральной Азии. Название речи Тэлбота «Прощай, Флэшмен» само по себе очень красноречиво – как выпроваживание литературного персонажа Викторианской эпохи и атавистической Большой игры, в которой беспардонный искатель приключений якобы играл столь активную роль.

Тэлбот дал понять, что Соединенным Штатам нет смысла закрепляться в Центральной Азии и превращаться в еще одного участника Большой игры. Большая игра сама по себе является пережитком прошлого; Тэлбот подчеркнул, что «преодоление старых предрассудков и склонностей… должно быть постоянной темой нашей дипломатии в этом регионе»24. Это было, конечно, очень далеко от команды «закрепиться на местности» (boots-on-the-ground), прозвучавшей всего через несколько лет после этого. По крайней мере, на тот момент американские интересы в Центральной Азии были определены так: избегать конфликтов, содействовать демократии, рыночным реформам и сотрудничать в обеспечении безопасности. А все это предполагало не старомодную игру с нулевой суммой (подход «мы выигрываем – вы проигрываете»), а современную геополитику эпохи, наступившей после окончания холодной войны и всяческих Больших игр, которая отвергает саму идею игры с нулевой суммой.

За аллегорическим обращением к образу Флэшмена было скрыто важное обращение ко всем тем, кто подозревал Соединенные Штаты в намерении захватить большой кусок земли в самом сердце Евразии. Смысл этого послания был ясен: у Соединенных Штатов нет безусловных интересов в этом регионе. Их цель не в том, чтобы стать доминирующей силой в Центральной Азии, а в том, чтобы не дать другим стать такой силой или избежать соперничества за влияние. В отличие от Европы или Восточной Азии, где интересы США требуют прочного присутствия (осуществляемого через сеть союзнических отношений), Центральная Азия – это второстепенный регион. Поэтому непосредственного присутствия Соединенных Штатов здесь не требуется. Для соблюдения американских интересов вполне достаточно, чтобы этот регион оставался ничейной землей, находящейся вне сфер влияния каких-либо держав.

С точки зрения Вашингтона наихудшим вариантом развития событий был бы матч по рестлингу между Россией, Китаем, Ираном, Индией, Пакистаном и Турцией за контроль над Центральной Азией, потому что при этом оказались бы затронутыми слишком много других интересов Соединенных Штатов в других местах. Тэлбот предположил, что наилучшим для всех участников было бы сделать Центральную Азию «зоной свободной от великих держав» и предоставить ей развивать свои естественные ресурсы и достигать стабильности на путях экономического развития. Отсюда следует невысказанный, но очевидный вывод: Соединенные Штаты хотели бы помочь в деле экономического развития и демократии, но больше всего они не хотят, чтобы этот регион стал американской проблемой. Предложение Тэлбота забыть о Большой игре было не понято и не принято важнейшими из получателей послания – Центральной Азией. В этом регионе, особенно среди пятерки среднеазиатских государств, доминировал именно противоположный подход – игра с нулевой суммой. Доставшиеся им в конце XX в. границы были проведены в XIX в. в результате имперского соперничества между Британией и Россией и сталинских экспериментов в области «национальной политики». Они зависели друг от друга в таких областях, как водоснабжение, энергообеспечение, доступ к ключевым товарам и транспортным коммуникациям. Окруженные крупными евразийскими державами (Россией и Китаем) и непредсказуемыми региональными центрами силы (Иран и Афганистан), они нуждались в сотрудничестве просто ради выживания. Но при этом они не располагали ни традицией подобного сотрудничества, ни интересом к нему; они стремились использовать свои преимущества в ущерб соседям или застраховаться от возмездия; их идея, в общем, заключалась в том, чтобы подрывать позиции других, а не усиливать друг друга. Словом, среднеазиатская солидарность – это был чистый оксюморон.

Хотя борьба крупных держав за влияние не могла отвечать интересам среднеазиатских государств, ограниченное соперничество между Россией, Китаем и Соединенными Штатами могло быть желательным вариантом развития. В конце концов, полное отсутствие интереса к их делам могло бы сделать их уязвимыми для все более непостоянного окружения при отсутствии надежд на помощь извне.

Существенно, что великие соседи Центральной Азии – Китай и Россия – с презрением отвергли идею Тэлбота сделать этот регион свободным от соперничества и доминирования крупных держав. С точки зрения Москвы и Пекина освободить этот регион от соперничества великих держав – значит получить вакуум власти на имеющем стратегическое значение заднем дворе. Такая перспектива была особенно неприемлема в условиях усиления нестабильности по соседству, после того как силы талибов в 1996 г. захватили Кабул. Созданная в 1996 г. Шанхайская пятерка (Россия, Китай, Казахстан, Киргизия и Таджикистан) была задумана как организация для решения вопросов о линии границ, но постепенно превратилась в региональный форум, на котором Китай и Россия могли демонстрировать свое влияние в Центральной Азии, не допуская туда Соединенные Штаты.

У Соединенных Штатов был еще подразумеваемый интерес в отношении роли крупных держав в Центральной Азии (особенно России). Американские эксперты по внешней политике считали, что Россия слишком слаба, чтобы эффективно вмешаться в дела региона в случае кризиса или провокации (внешнего или внутреннего происхождения). При этом полагали, что ее слабость не является непреодолимой помехой для вмешательства, даже если оно приведет к катастрофическим последствиям для самой России, не говоря уже о ее среднеазиатских соседях. Таким образом, спасение России от еще одной войны вроде Афганской или Чеченской (т. е. от еще одной трагической ошибки) было важной, хотя и редко озвучиваемой целью Америки в Центральной Азии; и это отвечало интересам всех участников – Соединенных Штатов, России и самой Центральной Азии.

Тем не менее Россия и Китай не могли без подозрительности относиться к американским идеям о новых правилах сотрудничества в Центральной Азии. Источником недоверия были, во-первых, сомнения в способности Вашингтона утвердить свое доминирование в регионе, расположенном на другом конце земного шара, и в его праве устанавливать правила игры для Центральной Азии. Во-вторых, новые правила «все могут быть в выигрыше» казались подвохом, потому что Вашингтон явно стремился не допускать в Центральной Азии китайского и русского – но не американского! – влияния. В-третьих, утверждения Соединенных Штатов об отсутствии у них корыстных мотивов должны были показаться русским и китайским наблюдателям неискренними, поскольку при этом Вашингтон усердно занялся проблемой разработки каспийских месторождений нефти и газа, в том числе расположенных в Казахстане и Туркмении.

Если политические и экономические реформы, обеспечение независимости от крупных евроазиатских государств и интеграция в евро-атлантическую структуру обеспечения безопасности не казались достаточно веским основанием для активного, стратегического присутствия Америки в Центральной Азии, то нефть, по мнению многих наблюдателей, была таким основанием. Можно и не говорить, что государственные деятели США всегда активно отвергали идею, что целью американской политики в регионе была нефть; они, напротив, настаивали, что в общей концепции политики роль нефти чисто инструментальная по отношению ко всем другим задачам – реформам, интеграции и безопасности. Об этом высказался заместитель госсекретаря Тэлбот в своей речи в 1997 г.:

...

Несмотря на такие недвусмысленные заявления, публикации об американской политике в Центральной Азии в 1990-х гг. вели к неизбежному выводу, что нефть была не второстепенным фактором, а главной целью. Именно этот аспект политики США в этом регионе привлекал наибольшее внимание, даже когда цены на нефть упали ниже 20 долл. за баррель.

Наличие нефти в Центральной Азии не было новостью. Было известно, что Казахстан, Туркменистан и Узбекистан располагают существенными природными запасами углеводородов. По данным министерства энергетики США, разведанные нефтяные запасы Казахстана – имеющего самые большие месторождения нефти в Центральной Азии – составляют, с учетом шельфов, от 9 до 40 млрд баррелей. Иными словами, не меньше, чем в Алжире, а может быть, и в Ливии26.

На территории Казахстана найдены самые большие в регионе месторождения газа – от 65 до 100 трлн куб. футов. Вторые по величине запасы газа найдены в Туркмении – около 71 трлн кубических футов. Третье место занимает Узбекистан – 66 трлн куб. футов27. Разведанные запасы нефти в Туркменистане и Узбекистане составляют примерно по полмиллиарда баррелей28.

Хотя о месторождениях углеводородного сырья в Центральной Азии было известно давно, советское правительство не спешило вкладывать деньги в их разработку. Распад Советского Союза и возникновение в Центральной Азии независимых государств открыли эти месторождения нефти и газа для эксплуатации. Ряд компаний, включая американские нефтяные корпорации, начали осаждать двери новых правительств, пытаясь закрепить за собой лицензии на разработку.

Каспийские месторождения нефти породили массу домыслов и энтузиазма в кругах нефтяников и политиков. По данным опубликованного в 1997 г. Доклада о перспективах разработки каспийских энергетических запасов (подготовленного Государственным департаментом США по запросу конгресса Соединенных Штатов), потенциальные запасы нефти в Каспийском бассейне составляют до 200 млрд баррелей и уступают – если эта оценка оправдается – только запасам месторождения Среднего Востока29. Более консервативная оценка – около 90 млрд баррелей – делает каспийские месторождения сопоставимыми с иранскими, что тоже немало.

Впрочем, объем разведанной нефти существенно ниже – чуть больше 15 млрд баррелей. Тем не менее оценка в 200 млрд баррелей поразила воображение наблюдателей внутри региона и за его пределами. Еще большее впечатление произвели 4 трлн долл. потенциальных доходов, которые могут принести 200 млрд баррелей при тогдашней цене нефти – всего 20 долл. за баррель. В отчете для Конгресса было сказано: «В связи с распадом Советского Союза выгода от этих огромных запасов недоступна из-за ограниченности экспортных коммуникаций и региональных конфликтов – и эти вопросы следует решить, чтобы сделать возможной разработку каспийских ресурсов на пользу всем участникам»30.

Действительно, отсутствие нефтепроводов для доставки нефти из этого внутриконтинентального региона на международные рынки была главным препятствием для развития каспийского энергетического проекта. В 1990-х гг. были моменты, когда, глядя на интенсивность переговоров о каспийских трубопроводах, можно было подумать, что только их отсутствие является препятствием к развитию всего региона.

Американская политика в вопросе о каспийских трубопроводах была следствием многих соображений, причем энергия и экономика были среди них далеко не самыми главными. Учитывались еще многочисленные правовые, политические и стратегические аспекты31.

Простых вариантов строительства трубопроводов из Каспийского региона не существует. К северу от него российские трубопроводы уже перекачивали ограниченные объемы каспийской нефти. Но чтобы перекачивать больше (и намного больше, если верны оценки процитированного выше Доклада о перспективах разработки каспийских энергетических запасов), нужно было существенно увеличить мощность российской системы трубопроводов. Без этого она не смогла бы поставить на европейские и мировые рынки дополнительные количества каспийской нефти.

Но идея развития российских трубопроводов казалась стратегически бессмысленной, потому что целью политики США было не просто выкачать как можно больше нефти из каспийских месторождений, а использовать нефть как рычаг для улучшения перспектив новых независимых государств этого региона на достижение независимости, суверенитета и процветания. С этой точки зрения не было никакого смысла давать России дополнительные возможности контроля над каспийскими экспортерами энергоресурсов – она и так могла оказывать на них немалое давление. Идея строительства дополнительных нефтепроводов через территорию России была совсем уж непривлекательной в силу того обстоятельства, что Россия и сама является крупнейшим экспортером нефти. Получив буквально монопольный контроль над среднеазиатскими экспортерами нефти, конкурирующими – в эпоху низких нефтяных цен – за те же самые рынки, Россия обрела бы несправедливое рыночное преимущество над своими каспийскими соседями.

Но исключение России из каспийского трубопроводного проекта также не выглядело разумной идеей. Оставляя в стороне все экономические и коммерческие соображения, исключение России из будущего трубопроводного проекта означало бы, что ее считают врагом, а это внесло бы ненужную враждебность и стало бы помехой для развития сотрудничества и торговли между Россией и ее соседями.

Южный маршрут – через Иран – к Персидскому заливу некоторым аналитикам казался привлекательным вариантом. Его достоинства включали относительно небольшое расстояние и возможность подключиться к уже существующей сети иранских нефтепроводов, что позволило бы каспийским производителям нефти обменивать поставки нефти на рынки северного Ирана на иранскую нефть, отгружаемую с терминалов на юге страны в Персидском заливе.

Однако этот южный маршрут через Иран, столь привлекательный экономически, был непригоден по правовым, политическим и стратегическим соображениям. Для американских политиков иранский маршрут был незаконным и разрушительным: США приняли действующие до сих пор санкции против Ирана, наказывающие частные и государственные структуры, которые инвестируют в иранский энергетический сектор, рассматриваемый как критический фактор проводимой Тегераном политики поддержки терроризма и создания оружия массового поражения и ракетных носителей32. Да и с точки зрения энергетической безопасности не имело смысла качать каспийскую нефть через Иран в Персидский залив. Мало того, что при этом Иран, сам являющийся крупным экспортером нефти, получил бы контроль над каспийским экспортом, но одновременно еще увеличилась бы транспортная нагрузка на уже перегруженный Персидский залив и Ормузский пролив. Таким образом, южный маршрут не способствовал бы диверсификации глобальной системы энергоснабжения. Короче говоря, с точки зрения американских интересов и политики в Центральной Азии не было никакого смысла в проектах, сулящих только усиление иранского влияния в регионе.

Рассматривались и другие маршруты трубопроводов. В одном варианте газовая труба из Туркмении должна была пересечь Афганистан и доставить природный газ в Пакистан и, возможно, в Индию. В другом варианте труба шла через Казахстан в западные районы Китая и, возможно, на побережье Тихого океана. Но в то время эти варианты считались совершенно нереалистичными. В Афганистане царили межплеменные войны и талибы – не очень привлекательная среда для большого инвестиционного проекта. Китайское направление казалось чрезмерно дорогим, а к тому же была неясность насчет конечной точки трубопровода.

В силу всего этого у Соединенных Штатов оставался выбор между двумя западными направлениями. Один маршрут вел через Казахстан и юг России к новороссийским нефтяным терминалам. Этот вариант обещал сотрудническую позицию России в отношении к каспийскому энергетическому проекту, но при этом не давал ей полного контроля над нефтяным экспортом региона. Этот трубопровод, введенный в эксплуатацию в 2003 г., известен сейчас как Каспийский трубопроводный консорциум. Второй трубопровод должен был качать нефть из Баку через Тбилиси в турецкий порт Джейхан на востоке Средиземного моря. Этот маршрут позволял достичь сразу нескольких целей: экспортировать каспийскую нефть минуя Россию и Иран, обходя при этом Черное море с чрезвычайно перегруженным и экологически уязвимым проливом Босфор и привлечь к проекту очень заинтересованную в нем Турцию. Этот трубопровод был введен в эксплуатацию в 2005 г.

Хотя трубопроводная политика оказалась самой успешной и заметной частью усилий Вашингтона в Центральной Азии в 1990-х гг., она не была достаточным стратегическим основанием, чтобы отнести этот регион к числу высших приоритетов своей внешней политики и политики национальной безопасности. Хотя вопросу о трубопроводах было уделено немало внимания на самом высоком уровне, Центральной Азии пришлось в этом конкурировать с множеством других вопросов, также претендовавших на время и внимание ведущих американских политиков.

С точки зрения американских наблюдателей проблемной зоной Центральной Азии всегда были права человека. Защитники прав человека утверждали, что американцы поддерживали строительство среднеазиатских трубопроводов в ущерб правам человека и демократического развития региона, правительства которого заслуживают наказания за свое отношение к правам человека, и что Соединенные Штаты должны бы увязать поддержку трубопроводных проектов с соблюдением прав человека.

Более того, американская поддержка определенных маршрутов трубопроводов порой оказывалась в конфликте с отношениями между Америкой и Ираном. В 1999 г. в этих отношениях наметилась оттепель, что породило слухи о том, что теперь Соединенные Штаты станут более благосклонны к иранскому маршруту. Но подобное изменение подорвало бы экономическую и коммерческую целесообразность трубопровода Баку-Тбилиси-Джейхан.

Трубопроводную политику США критиковали за то, что Вашингтон вовлекся в проект, который должен быть подчинен не стратегическим критериям, а коммерческим. Каспийский регион, обвиняли эти критики, вряд ли сможет производить больше, чем малая доля потребляемой миром нефти, да и то при полной реализации своего потенциала. Нужно признать, рассуждали они, что политика США преувеличивает значимость этого региона и уделяет чрезмерное внимание энергетическому фактору.

Когда во второй половине 1990-х цены на нефть упали ниже 20 долл. за баррель и привлекательность каспийских нефтяных запасов как источника доходов для экономического развития поблекла, интерес американских политиков и публики к Центральной Азии также увял. Идея, что Каспийский регион может со временем превратиться во «второй Средний Восток», больше даже не радовала, потому что Средний Восток воспринимался как источник бесконечных неприятностей для Соединенных Штатов; в глобализирующейся мировой экономике нефть стала восприниматься как помеха экономическому развитию, как костыль, который только помешает обретшим независимость народам Центральной Азии прочно стоять на двух ногах33.

В конце 1990-х гг. в политике США господствовало нарастающее разочарование Центральной Азией. К концу второго срока президента Клинтона отношения с Центральной Азией переживали трудный период. В западных средствах информации образ Центральной Азии определялся бесконечными сообщениями о коррупции, росте авторитаризма и отсутствии прогресса в экономических реформах.

Политическое сообщество склонялось к тому, что среднеазиатские страны – это не новое поколение азиатских тигров, а еще одна группа не-состоявшихся государств. Энергетические ресурсы региона, которые некогда воспринимались как двигатель экономического развития, теперь предстали как источник свирепой, расслабляющей коррупции, которая со временем сделает эти страны такими, как Нигерия или Конго, щедро наделенные природными ресурсами, но не сумевшие получить от этого пользу. В результате в американском стратегическом дискурсе о Центральной Азии встал вопрос, не является ли этот регион «стратегическими зыбучими песками» или «слишком далекой миссией»34. В изданной в 1999 г. монографии о НАТО и Центральной Азии был сделан вывод, что Соединенные Штаты и другие страны Запада имеют очень ограниченные интересы и возможности влияния в Центральной Азии; мудрый и расчетливый курс должен ограничиться скромной помощью в реформировании сил безопасности и в перестройке и профессионализации вооруженных сил стран региона, но при этом избегать новых обязательств и ответственности за мир и стабильность35.

Поскольку перспективы того, что Центральная Азия сумеет выпутаться из нарастающих сложностей, выглядели все более безнадежными, американские политики начали терять интерес к этому региону и к его потенциальным возможностям. Возобладало мнение, что коррупция, недемократические правительства и хаотичная экономика – это чуть ли не все, что есть в этом регионе, которому грозит серьезнейший риск дестабилизации.

Среднеазиатские лидеры также начали опасаться, что стабильности региона угрожают внутренние волнения и внешние угрозы36. Ситуация с соблюдением прав человека постепенно ухудшалась37. В ответ тогдашний госсекретарь Мадлен Олбрайт весной 2000 г. посетила Центральную Азию и попыталась убедить их, что соблюдение международно признанных прав человека поможет остановить дальнейшую дестабилизацию и радикализацию населения. Президент Узбекистана Ислам Каримов категорически отверг этот аргумент, потому что опасался, что такая политика приведет к прямо противоположным результатам38.

Соединенные Штаты воспринимали также Центральную Азию как потенциальную мишень для радикального режима завладевших Афганистаном талибов3 ^. В Центральной Азии широко разделяли американские опасения по поводу талибов. Но и в этом случае среднеазиатские лидеры опасались нарушить внутреннюю стабильность и целиком отвергли американскую стратегию ответа на угрозу со стороны талибов, а именно – политическую реформу, соблюдение международно признанных прав человека и либерализацию экономики.

Несмотря на растущую озабоченность талибским режимом, у американских политиков было мало инструментов противодействия этой угрозе региональной стабильности. Хотя специалисты по Центральной Азии широко признавали опасность талибской угрозы, они полагали, что главная уязвимость среднеазиатских режимов имеет внутреннюю, а не внешнюю природу. По их мнению, фундаментальными источниками нестабильности в регионе были бедность, социальное неравенство, низкий уровень развития, недемократичность политической системы и коррупция. Специалисты по этому региону полагали, что талибы могут получить выгоду от всего этого, поскольку являются силой, которая использует и усугубляет ситуацию. При этом режим талибов не рассматривался как главный фактор подрыва стабильности в Центральной Азии.

Инструментарий американской политики был в основном ограничен рекомендациями по устранению «корневых причин» нестабильности. Они включали знакомые позиции – политическая либерализация, экономическая реформа и режим верховенства закона. Все это вещи совершенно обязательные, но даже самые оптимистичные наблюдатели среднеазиатской сцены полагали, что они вряд ли здесь заработают в ближайшей, средней и даже отдаленной перспективе.

Более того, фокусом американской политики в отношении Центральной Азии и Афганистана была угроза терроризма, а не региональная дестабилизация. После взрывов посольств в Найроби, Кения, и Дар-эс-Саламе, Танзания, в 1998 г. (с участием Усамы бен Ладена) вашингтонская политика борьбы с терроризмом в Центральной Азии была направлена на угрозу, исходящую от Аль-Каиды, ее лидеров и Талибана, а не на предотвращение региональной дестабилизации. Заявления Талибана о намерении создать среднеазиатский халифат рассматривались как пустое сотрясение воздуха, а не как реальная непосредственная угроза. Однако угроза террористической атаки казалась куда более близкой и реальной.

Министерство обороны США в 1998 г. по тайному распоряжению президента Клинтона приступило к ограниченной программе военного сотрудничества с Узбекистаном. Эта программа включала совместные американо-узбекские тайные операции по противодействию режиму талибов, обучение узбекских военных специалистов в десантно-диверсионных частях США и обмен разведывательными данными40. Эта деятельность, мало известная за пределами сравнительного узкого круга должностных лиц, стала частью дихотомии между краткосрочным и долгосрочным подходами, которая начала определять американо-узбекские отношения и, шире, политику США в Центральной Азии. С точки зрения Вашингтона Центральная Азия (и, в частности, Узбекистан) представляла собой часть краткосрочного (временного) решения проблемы (в силу оперативной значимости региона) и часть долговременной проблемы (в силу фундаментальных различий в подходе к тому, что вскоре должно было превратиться в «войну с терроризмом»). Эта дихотомия стала постоянной темой американской политики в Центральной Азии.

Выборы президента США в 2000 г. и смена вашингтонской администрации на первых порах мало что изменили в общем безразличии к ситуации в Центральной Азии. До 11 сентября 2001 г. у администрации Буша просто не было времени для пересмотра политики в Центральной Азии и для формулирования нового видения региона. Центральная Азия почти неразличима в докладах, которые готовила администрация Буша по приоритетам иностранной политики; в их центре исключительно великие державы – Китай, Россия, Индия. Единственным исключением, пожалуй, был энергетический потенциал региона: доклад Группы развития национальной энергетической политики41 в мае 2001 г. отметил регион как многообещающий источник углеводородного сырья, который может помочь в диверсификации мировых поставок энергии и ослабить глобальную зависимость от стран Персидского залива.

В общем, в области американских отношений с Центральной Азией первое послесоветское десятилетие закончилось довольно уныло. С точки зрения Вашингтона регион лишь в малой степени использовал имеющийся у него потенциал и не справлялся с нарастающими трудностями перехода к капитализму. Центральная Азия отказывалась от демократии, и это относилось к тем двум странам, которые достигли некоторых успехов в либерализации, – Казахстану и Киргизии. Две этих страны провели рыночные реформы, но обе погрязли в коррупции и приобрели репутацию клептократических и недемократических режимов. Образ Узбекистана и Туркменистана – жестоких диктатур, остановивших проведение рыночных реформ, – был еще хуже и вызывал сомнения в их долгосрочной стабильности42. И все это происходило на фоне утраты Вашингтоном интереса к участию в процессах созидания новых стран.

Даже в главном богатстве региона, в нефти, начали видеть помеху развитию. Ее начали рассматривать не как стимул торговли и источник экономического развития, а как причину всепроникающей коррупции и проблем в отношениях Центральной Азии с соседями.

У среднеазиатских лидеров также были причины для разочарования в Соединенных Штатах. Вашингтон не относился к региону серьезно и не считал его важным для себя. Соединенные Штаты всегда воспринимали Центральную Азию в контексте своих сложных отношений с Китаем, Россией, Ираном и даже Турцией. Для них был неприемлем предлагаемый Вашингтоном инструментарий – через экономические и политические реформы – обеспечения безопасности и развития; среднеазиатские лидеры видели в подобных реформах источник дестабилизации, а не обязательное условие долговременной стабильности.

Что касается безопасности, Вашингтон не сумел оценить трудности Центральной Азии, живущей в окружении таких соседей, как Китай, Россия, Иран и Афганистан. Реформа сектора безопасности и евро-атлантическая интеграция – проект, направляемый европоцентричными оценками безопасности, – имел мало общего с реальными, повседневными заботами среднеазиатских лидеров, над которыми нависала тень подчиненного талибам Афганистана. Их положение еще усложнялось из-за вакуума силы, образовавшегося после развала Советского Союза и последующего ухода России из региона. Среднеазиатским режимам предложили в качестве решения стать «зоной, свободной от великих держав» и игру с ненулевой суммой в качестве подхода к решению вопросов безопасности, даже при том, что американское политическое сообщество обсуждало мотивы для более основательного участия в делах региона. Если смотреть из среднеазиатских столиц, стать зоной, свободной от великих держав, – значит получить не больше, а меньше безопасности, особенно когда Соединенные Штаты избегают брать на себя ответственность за Центральную Азию. В 2000 г. один высокопоставленный среднеазиатский чиновник на вопрос, почему Соединенные Штаты должны интересоваться Центральной Азией, ответил, что «у Соединенных Штатов глобальные интересы, а из этого вытекают глобальные обязательства»43. Этим подразумевалось, что Соединенным Штатам еще предстоит полностью оценить свои обязательства и ответственно действовать в соответствии с ними.

Террористическое нападение 11 сентября 2001 г. покончило с неопределенностью в вопросе о значимости Центральной Азии для международной системы и ее отношениях с крупными державами, особенно с Соединенными Штатами. Оказалось, что Таджикистан, Узбекистан, Туркмения, Казахстан и Киргизия стали одними из самых важных прифронтовых государств в американской войне с терроризмом.

Война с терроризмом, однако, не изменила многие базовые долгосрочные тенденции, которые затрудняли проведение американской политики в этом регионе и глубоко влияли на то, как воспринимали американцев в Центральной Азии. За пределами непосредственных требований войны с терроризмом остались без ответа многие фундаментальные вопросы. Насколько важна Центральная Азия для Соединенных Штатов? Какова природа интересов США в этом регионе? Какую роль должны играть Соединенные Штаты в Центральной Азии – ответственный за безопасность, гегемон или ограниченный партнер?

Как показал опыт 1990-х, совсем не просто верно определить роль Соединенных Штатов в Центральной Азии. Регион как был, так и остался географически удаленным, малознакомым для американского общества и труднодоступным, а его связи с Соединенными Штатами по-прежнему мало очевидны.

Интересы США в Центральной Азии – за пределами самых общих, сформулированных в 1990-х, таких как мир, стабильность и облегчение людских страданий, а также все, что необходимо для борьбы с терроризмом, – до сих пор трудно сформулировать так, чтобы они оказались внятными не только для публики, но даже для высокопоставленных политиков. Более того, поскольку первые итоги американского присутствия в Центральной Азии после развала Советского Союза отнюдь не позитивны, до сих пор есть изрядная толика разочарования и взаимного недоверия в том, как воспринимают друг друга Вашингтон и среднеазиатские лидеры. Уроки 1990-х гг. заслуживают более пристального рассмотрения.

После 9/11 Соединенные Штаты стали главным действующим лицом в региональной системе безопасности Центральной Азии. После появления американских вооруженных сил в Киргизии, Таджикистане и Узбекистане, после поражения правительства Талибана в Афганистане, взяв недвусмысленное обязательство сохранять длительное присутствие вооруженных сил США в регионе, Вашингтон, по сути дела, взял на себя управление безопасностью Центральной Азии. После десяти лет удержания Центральной Азии на приличной дистанции (чтобы не брать на себя ответственность и не ввязываться в неприятности) Соединенные Штаты угодили-таки в самую сердцевину среднеазиатской политики.

Самыми значимыми элементами присутствия США в Центральной Азии после 9/11 стали две военно-воздушные базы – в Карши-Ханабаде (К2) (Узбекистан) и в Манасе (Киргизия). Обе сыграли важную роль в военных действиях против талибского режима в Афганистане.

За одну ночь Узбекистан стал незаменимым стратегическим союзником Соединенных Штатов в войне, в которой США решили воевать всерьез и надолго. Тогдашнее решение узбекского правительства открыть свои аэродромы и воздушное пространство для вооруженных сил США оказалось чрезвычайно важным; оно превратило Узбекистан из второсортной проблемы американской внешней политики в ключевого партнера в войне против терроризма.

Ключевым фактором была близость Узбекистана к Афганистану, особенно в тот период, когда Пакистан воспринимался как ненадежный союзник – из-за внутриполитической нестабильности и поддержки режима Талибана. Узбекистан предложил уникальные возможности для проведения поисково-спасательных и специальных операций с баз, расположенных близ афганской границы44. Особенно привлекательным партнером делало Каримова то, что он мог не заботиться об общественном мнении внутри страны и принимать решения о партнерстве с Соединенными Штатами, не думая о массовой политической поддержке. Это было особенно ценно сразу после 9/11, когда возможность действовать быстро и решительно была критически важна для Вашингтона, решившего немедленно сокрушить режим Талибана.

Особое качество этих быстро преобразившихся отношений было отражено в Декларации о стратегическом партнерстве и рамках сотрудничества Соединенных Штатов и Узбекистана, подписанной тогдашним госсекретарем Колином Пауэллом и президентом Каримовым в марте 2002 г.45 Согласно пункту 1 Декларации,

...

Второй пункт документа оговаривал:

...

Документ не предусматривает каких-либо наказаний за невыполнение условий соглашения.

Этой декларацией Соединенные Штаты приняли на себя экстраординарные обязательства, уникальные для всего бывшего советского пространства, и де-факто выдали гарантии безопасности стране, которая всего за полгода до этого была задвинута на нижний уровень приоритетов американской внешней политики. Тяжесть угрозы, созданной терроризмом в целом (и Аль-Каидой в особенности), и решимость Вашингтона довести до конца войну с терроризмом не оставляли сомнений в серьезности американских обязательств по обеспечению безопасности Узбекистана. Однако опыт Соединенных Штатов с реформами в Центральной Азии (и особенно в Узбекистане) вызывал серьезные сомнения в намерениях Каримова провести глубокие политические реформы.

Тем не менее поддерживаемый Соединенными Штатами долгосрочный проект реформ получил новый импульс. Он обрел особую значимость после 9/11: теперь проведение реформ рассматривалось не как простой акт международной благотворительности, а как важный инструмент национальной безопасности, способный помешать слабеющим и явно несостоявшимся государствам превратиться в угрозу международной безопасности.

Обновленный интерес Вашингтона к Центральной Азии оказался большой удачей для среднеазиатских режимов. Парадоксально, но уход России из Центральной Азии в начале 1990-х усложнил жизнь тамошних лидеров, лишившихся силы, отвечавшей за региональную безопасность. Взаимная подозрительность и соперничество препятствовали консолидации и не позволяли наладить общерегиональное сотрудничество. Среднеазиатским государствам, слишком слабым, чтобы позаботиться о собственной безопасности, приходилось противостоять внутренним мятежам, вторжениям извне, воинственным исламским движениям, нелегальным бандам международных торговцев наркотиками и оружием.

Нежелание Америки заполнить силовой вакуум в 1990-х поставило среднеазиатские страны в трудное положение в отношениях с Россией и Китаем. Обеим странам недоставало силы и воли, чтобы стать эффективными региональными гегемонами, но обе хотели утвердиться за счет местных режимов. Прибытие американцев изменило ситуацию в Центральной Азии: Россия и Китай были потеснены, а местные режимы получили пространство для маневра в отношениях с Москвой и Пекином.

Атака 11 сентября 2001 г. принесла немалые выгоды среднеазиатским странам. Соединенные Штаты наконец-то всерьез восприняли вопросы региональной безопасности и угрозу со стороны Талибана, а в результате американская политика в этих вопросах решительно изменилась.

Готовясь к проведению военной кампании против Талибана, Вашингтон принял на себя беспрецедентные обязательства по поддержанию своего военного, политического и экономического присутствия в Центральной Азии. Размер и состав этого присутствия должны были изменяться в зависимости от особых обстоятельств и потребностей страны, но, движимые решимостью освободить и обеспечить стабильность Афганистана и довести до конца свою антитеррористическую миссию, Соединенные Штаты приняли наконец долговременные обязательства перед регионом48.

Более того, обещание президента Джорджа Буша и тогдашнего госсекретаря Колина Пауэлла – «Соединенные Штаты не оставят народ Афганистана»49 – не оставляет сомнений в том, что американское присутствие в Афганистане это надолго. Это же повторил генерал Томми Фрэнкс, сравнивший присутствие США в Афганистане с их присутствием в Корее. Учитывая внутриконтинентальное положение Афганистана и зависимость Америки в плане доступа от таких непостоянных соседей, как Пакистан (не говоря уж об Иране), Центральной Азии была просто предназначена важнейшая роль в антитеррористической стратегии Вашингтона. Ненадежность Пакистана подчеркивала значение Центральной Азии в качестве альтернативной тыловой зоны, обеспечивающей операции в Афганистане.

Но было бы близорукостью полагать, что после 9/11 американские интересы в Центральной Азии свелись к военным действиям в Афганистане и проведению антитеррористической операции. События 11 сентября 2001 г. дали совершенно новое и другое значение идее, которую сформулировали политики США в 1990-х гг. и огласил Строб Тэлбот в 1997-м, согласно которой интересы США в Центральной Азии требуют действовать так, чтобы избегать геополитического соперничества и, таким образом, держать регион вне рамок Большой игры. В благоприятной атмосфере 1990-х гг. было естественным истолковать это просто как формулу незаинтересованности США и желания избежать новых затруднительных положений. Иными словами, пока Центральная Азия не станет зоной соперничества великих держав, этот регион не представляет особого интереса для Соединенных Штатов. Эта логика стала неприменима.

Вопрос о готовности Соединенных Штатов взять на себя задачу поддержания безопасности и стабильности в Центральной Азии был чисто академическим: в глазах всех держав, заинтересованных в этом регионе, они уже сделали это. После 9/11 действия и заявления правительства США не оставляли возможностей для сомнения в этом.

Было понятно, что Соединенным Штатам придется пожертвовать для этого предприятия большими финансовыми и политическими ресурсами. Если даже военная операция в Афганистане показалась вначале амбициозной затеей, то нужно иметь в виду, что реальные проблемы в регионе имеют не военный характер, а политический и на их решение потребуется очень много времени. Стало очевидным, что задача стабилизации и организации защиты Центральной Азии потребует почти неограниченного расходования военных, экономических и политических ресурсов, намного большего, чем нужно для наращивания военной мощи и для спасения несостоятельных режимов. Перед Соединенными Штатами встала задача модернизации региона и его интеграции в мировую экономику и международное сообщество.

Реформы – политические и экономические – составляли значительную часть американской повестки дня для этого региона в 1990-х гг. Политическую либерализацию, дерегулирование и утверждение рыночной экономики полагали обязательным элементом постсоветского перехода. Считалось, что американская помощь бывшим социалистическим странам в этом переходе совпадает с американскими интересами, поскольку способствует расширению круга демократических стран с рыночной экономикой.

Война с терроризмом предъявила новые требования к американской политике в Центральной Азии и привела к новой постановке задачи преобразования региона. Отныне демократизация и переход к рынку не являлись чем-то просто желательным – они стали неотъемлемой частью борьбы за победу в войне с терроризмом.

Согласно Национальной стратегии войны с терроризмом50, опубликованной администрацией Буша в феврале 2003 г., Соединенные Штаты будут вести глобальную войну с терроризмом в соответствии с новым планом. Новая стратегия включает четыре цели, обозначаемые как 4D – Defeat, Deny, Diminish, Defend. Расшифровка этих 4D такова:

...

Новая стратегия призвала не просто к военному разгрому террористов и защите гражданских лиц от террористических нападений, но и к ликвидации условий, которые ведут к возникновению терроризма или способствуют этому. По сути дела, новая стратегия сделала политическую и экономическую реформу, а также поддержку компетентного правления предварительным условием победы в войне с терроризмом.

...

В отличие от того, что прежде делали США для успеха реформ в Центральной Азии, теперь это не было актом международной благотворительности или действиями в духе холодной войны, пусть даже проводимыми в соответствии с заинтересованностью США в расширении круга рыночных демократий. Теперь реформа стала императивом военного времени. С точки зрения американского руководства только политические и экономические реформы, ведущие к либерализации, способны обеспечить долговременную защиту и стабильность Центральной Азии, а также гарантировать, что этот регион никогда больше не столкнется с перспективой краха государства и угрозы появления неконтролируемых пространств, которые могут быть использованы радикальными движениями и режимами. Учитывая то, какое значение теперь придавали США задаче политической и экономической модернизации Центральной Азии, вряд ли удивительно, что именно этим вопросам был посвящен первый пункт Американо-узбекской декларации о стратегическом партнерстве.

Несмотря на новое значение долговременных реформ в Центральной Азии, главными и наиболее видимыми изменениями в стратегическом ландшафте региона были военные и тактические. Военная кампания не только опрокинула режим Талибана в Афганистане, но и запустила новую геополитическую динамику во всем регионе, что, в свой черед, породило новых победителей и проигравших.

Прежде всего, самой видной жертвой установившегося в Центральной Азии после 9/11 нового порядка оказались Шанхайская организация сотрудничества (ШОС) и Китай. Перед лицом жизненной угрозы со стороны Талибана страны – члены ШОС и два главных организатора – Китай и Россия – не предприняли ровно ничего, а только продолжили привычную практику вмешательства в афганские межплеменные и межклановые распри. Решительное поражение, нанесенное Талибану войсками США и Северного альянса, поддерживаемого Россией и Китаем, продемонстрировало, что Соединенные Штаты в состоянии добиться в Центральной Азии того, что Россия и Китай не могли сделать в течение десяти лет, – вернуть Афганистан на путь, ведущий к стабильности, безопасности и реконструкции. Чистым итогом оказалась изоляция ШОС, претендовавшей на роль регионального гаранта безопасности.

Более того, развернув войска в Центральной Азии, Соединенные Штаты превратились в главную влиятельную силу на стратегических задворках Китая. Соединенным Штатам удалось выхолостить российско-китайское партнерство в Центральной Азии и укрепить отношения с Россией, не жертвуя своими стратегическими целями в Центральной Азии или еще где-либо. Например, американо-российские отношения не пострадали в результате выхода США из договора по ограничению средств противоракетной обороны (Anti-Ballistic Missile treaty), что явилось, несомненно, неудачей Китая, стремившегося заключить с Москвой союз для противодействия американским планам противоракетной обороны.

Соединенные Штаты также стремились установить новые стратегические отношения с Индией – постоянной соперницей Китая. Одновременно Вашингтон восстановил патроно-клиентские отношения с Пакистаном, который издавна был партнером Китая. Пекинским руководством все это не могло не быть воспринято болезненно, особенно с учетом напряженности в отношениях между США и Китаем в начале нового тысячелетия и давнишних опасений ряда высших руководителей системы национальной безопасности в администрации Буша, что Китай в будущем станет единственным равным конкурентом Соединенных Штатов.

В тактическом плане неудачи Китая в центре Евразии были значительны. Являясь до 9/11 ведущей региональной силой, Китай обнаружил себя отодвинутым на задворки и изолированным, с незавидной (для Пекина) перспективой играть вторую скрипку при Соединенных Штатах и множестве новых друзей, объявившихся у них в регионе и вокруг него. Сколь бы велика ни была выгода Китая от американской военной кампании (а он, несомненно, выиграл от разгрома Талибана и соответствующего уменьшения активности уйгурских активистов), но преобладание США в этом регионе должно было быть весьма болезненным для правительства, претендующего на роль азиатской супердержавы.

Положение России в Центральной Азии после 9/11 было, скорее, сладко-горьким. Несомненно, в кругах московской военной и дипломатической элиты мало кому могла понравиться идея, что американские вооруженные силы разместились в ее стратегически важном южном подбрюшье – военное присутствие США было малоприятной новостью для отвечающих за национальную безопасность. В конце концов, российское правительство уступило Соединенным Штатам использование военной инфраструктуры, которая каких-то десять лет назад контролировалась российскими военными. По крайней мере, возмущенно должны были думать некоторые, Соединенным Штатам хватило приличия проконсультироваться с Россией, прежде чем внедриться в регион.

При этом продемонстрированная Путиным твердая поддержка действий США принесла Москве немалые выгоды. Соединенные Штаты в неявном виде признали право России присматривать за Центральной Азией. Военная кампания в Чечне перестала быть помехой для отношений Москвы с Западом, а стала, напротив, чем-то вроде моста между ними, потому что ведь понятно, что и Россия и Соединенные Штаты воюют с одним и тем же воинственным исламским врагом. После 9/11 иначе зазвучали утверждения России о причастности Усамы бен Ладена к движению чеченских сепаратистов (Москва предпочитает именовать их террористами). Вопрос о нарушении прав человека в Чечне был успешно задвинут на задний план ради более насущных задач борьбы с терроризмом и других вопросов, ставших важными в отношениях с Вашингтоном.

Более того, после 9/11 Россия укрепила свои позиции в отношениях с Китаем, растущая экономическая, военная и стратегическая мощь которого могла стать источником беспокойства для российских политиков и военных52. Новое расположение Вашингтона к Москве плюс перспективы дальнейшего улучшения российско-американских отношений явились важным сигналом для Пекина о неожиданном сравнительном понижении его роли и значимости.

В самой Центральной Азии новый дух согласия и сотрудничества между США и Россией также сыграл важную роль. Среднеазиатские лидеры научились стравливать друг с другом Москву и Вашингтон. Тот факт, что по многим важным вопросам, таким как: маршруты трубопроводов, раздел каспийского шельфа или обращение с неконтролируемыми режимами, позиции России и Америки сблизились, оставил среднеазиатским правительствам меньше возможностей для маневра и игры на разнице позиций.

В чисто практическом плане у России практически не было других возможностей, кроме как предложить Соединенным Штатам беспрепятственный вход в Центральную Азию. Ей недоставало военной мощи, чтобы сыграть существенную роль в афганской кампании на земле или в воздухе. В краткосрочной и среднесрочной перспективе лучшее, чем Москва могла помочь Вашингтону в войне с террором, – это был беспрепятственный доступ к Центральной Азии, предоставление разведывательных данных, а также поддержание порядка в собственном доме (надежная охрана компонентов, материалов и технологий, используемых в производстве ядерного, химического и биологического оружия).

Вклад России в войну в Афганистане позволяет сделать предположения о ее вероятной роли в среднесрочной перспективе. География гарантирует ей определенную значимость хотя бы как поставщика нефти и газа. Трубопроводы, идущие по альтернативным маршрутам, строить долго, да и то они будут скорее дополнением, чем заменой существующей в России сети трубопроводов.

Что касается Центральной Азии, то Россия обречена участвовать в ее делах не только по причине географической близости, но и в силу обязательств перед русским населением этого региона. Несмотря на значительную эмиграцию, в Центральной Азии осталось еще около 8 млн этнических русских (самые большие колонии в Казахстане и Узбекистане – 5,1 млн и 1,4 млн, соответственно)53. Ни одно правительство России не может игнорировать этот вопрос, особенно в случае дестабилизации региона.

Однако военная слабость России, отсутствие адекватных возможностей вести военные действия на значительном расстоянии и ограниченность ресурсов, которых уже не хватает на множество внутренних потребностей, еще надолго сделают для нее невозможным превращение в гегемона или ответственного за безопасность региона. Будущие американо-российские отношения здесь мало что могут изменить. Впрочем, учитывая совпадение интересов США и России в борьбе против радикального исламского терроризма, военная слабость Москвы означает, что, пока все останется как есть, американское военное присутствие в Центральной Азии выгодно России с точки зрения проблем безопасности, даже если российской элите очень неприятно это признать.

Напротив, Иран (давнишний партнер России в Центральной Азии и союзник в противостоянии Талибану) оказался после 9/11 среди проигравших. Будучи центральным членом антиталибской коалиции и верным сторонником Северного альянса, Иран оказался вытесненным из Таджикистана, с которым имеет сильные культурные, языковые и этнические связи.

То, с какой быстротой и готовностью таджикское правительство согласилось принять у себя американских военных, должно было показаться Тегерану настоящим предательством. Открытие воздушного пространства над Таджикистаном для американской авиации (пусть даже только для самолетов с гуманитарными грузами) и размещение союзных войск в Центральной Азии должны были донести до иранского политического руководства ту простую мысль, что в случае конфронтации с Соединенными Штатами ему придется иметь дело с американскими вооруженными силами, размещенными не только в Персидском заливе, но и в Центральной Азии и на Кавказе, не говоря уже о территории его восточных и южных соседей, Афганистана и Пакистана.

Строго говоря, Ирану (как и Китаю) было очень выгодно военное поражение Талибана, враждовавшего с Тегераном. Но последствия военной кампании и фактическое создание американского протектората в Афганистане должно было быть воспринято как удар по иранским интересам, усиливая чувство, что Соединенные Штаты берут его в кольцо.

Непосредственно после 9/11 и в период военной кампании в Афганистане американо-иранские отношения слегка улучшились. Обе страны были враждебны к режиму Талибана. Выраженное Ираном сочувствие после трагедии 9/11, готовность к сотрудничеству, выраженная посылкой гуманитарной помощи в Афганистан, и предложение оказывать в экстренных ситуациях помощь американским военным породили надежду на улучшение отношений между Ираном и США. После крушения режима Талибана, однако, Соединенные Штаты и Иран оказались по разные стороны афганского водораздела. Попытки Ирана к своей выгоде участвовать во внутри-афганской политике угрожали подорвать положение неустойчивого правительства Хамида Карзая, которого поддерживали американцы.

Кроме того, Тегеран отверг предложение Вашингтона присоединиться к войне с терроризмом и продолжал поддерживать палестинские атаки на Израиль. Это проявилось в так называемом инциденте Карин-А в январе 2002 г., когда израильские силы обороны перехватили большой груз контрабандного оружия и боеприпасов из Ирана, направлявшийся в Палестинскую автономию54. Этот эпизод стал убедительным сигналом о том, что надежды на близкую оттепель в отношениях с Ираном были преждевременными. И это же явилось сигналом для всей Центральной Азии, что новый «шериф» – Соединенные Штаты – уже приступил к работе.

Значение этих событий – утверждение американского военного присутствия в Центральной Азии и резкий отход от господствовавшей в 1990-х политики сдержанности – не поддается однозначной оценке. В ретроспективе понятно, что Соединенные Штаты и их среднеазиатские партнеры по-разному воспринимали войну с террором и произошедшие в регионе изменения.

Соединенные Штаты видели ситуацию в Центральной Азии через призму войны с террором. После быстрого разгрома талибского режима в Афганистане американские политики приступили к задаче проведения долговременных политических и экономических преобразований в регионе как к неотъемлемой части национальной стратегии борьбы с терроризмом. Реформы, которые Соединенные Штаты продвигали в Центральной Азии – в лучшем случае с переменным успехом, – являлись базовым элементом их помощи бывшим советским республикам. Теперь эти реформы стали еще более настоятельными, поскольку оказались в прямой связи с национальной безопасностью Соединенных Штатов и стали залогом долговременной стабильности региона. Таким образом, теперь реформы стали элементом глобальной войны с террором.

Ситуация выглядела совершенно иначе с точки среднеазиатских элит. Более десяти лет их регион был предоставлен самому себе. Им досаждали трудные соседи, внутренняя нестабильность, обнищание населения, политическая неопределенность, требовательные благотворители и полное отсутствие интереса со стороны единственной оставшейся сверхдержавы. После 9/11 Соединенные Штаты проявили серьезный интерес к региону и его проблемам. Но решение, предложенное Вашингтоном, было прямо противоположно тому, чего хотели местные элиты.

Американские и среднеазиатские лидеры совпадали в том, что общей целью должна быть стабильность. В Соединенных Штатах, однако, общее мнение было таково, что в интересах долгосрочной стабильности среднеазиатские правительства должны отвергнуть статус-кво и приступить к программе широких, длительных и систематических изменений, которые приведут к преобразованию экономики, общества и политического порядка. Иными словами, речь шла об изменениях, задуманных американским политическим сообществом и схематично намеченных в пяти пунктах Джеймса Бейкера, которые пообещали осуществить местные элиты сразу после развала Советского Союза.

Для местных элит, однако, «стабильность через изменения» была всего лишь оксюмороном. Они видели в этом явное противоречие, источник опасности и угрозы для того, что они ценили больше всего, – для статус-кво, для стабильности и благополучия их личной власти. Они сумели выжить в нелегком окружении, они видели, как в кровавой грызне бывших бойцов за свободу погиб Афганистан, как в 1990-х соседний Таджикистан погрузился в пучину кровавой гражданской войны (после которой до сих пор так и не оправился), они были свидетелями того, как под тяжестью либерализации и реформ распался Советский Союз, и эти выученики советской политической школы, ставшие президентами независимых государств, были не склонны принять заверения американцев, что свобода приведет к стабильности и процветанию.

Более того, по мере укрепления своих режимов среднеазиатские лидеры уверились в том, что лично они совершенно необходимы для стабильности и безопасности своих стран и региона в целом. Даже киргизский президент Аскар Акаев, сумевший достойно победить на демократических выборах, не ограничился установленным конституцией сроком и продлил его, использовав изменения в конституции, пробелы в законодательстве и фальсификацию выборов.

Соединенные Штаты попали в хорошо знакомое затруднительное положение, в котором предстояло использовать скомпрометированные режимы для достижения своих стратегических целей. Ситуацию усугублял тот факт, что реформы были неотъемлемой частью жизненно важной задачи – борьбы США с терроризмом. План реформ был оправданием для вовлечения США в дела этого региона после развала Советского Союза. Но за первое десятилетие после этого Среднеазиатский регион ни на шаг не продвинулся в осуществлении реформ.

С позиций американской национальной стратегии борьбы с терроризмом ситуация выглядела еще безнадежнее. Режимы, на которые Соединенным Штатам предстояло опереться в борьбе с террористами, были теми самыми режимами, которым в конечном итоге предстояло бросить вызов, чтобы ликвидировать питательную почву терроризма. Если коротко, американские государственные деятели и аналитики были согласны в том, что без реформ и изменений в Центральной Азии тактические партнеры в войне с террором со временем станут их стратегическими противниками.

Для местных элит высшим приоритетом была и остается стабильность их режимов как в ближайшей, так и в самой отдаленной перспективе.

Особенно остро различие между американским и среднеазиатским подходами проявилось в вопросе о политической преемственности. С точки зрения американцев, смена лидеров есть дело необходимое и полезное, а вот среднеазиатские элиты, напротив, хотели бы любой ценой избежать этого. Революция роз в ноябре 2003 г. привела не только к смещению засидевшегося в кресле президента Грузии Эдуарда Шеварднадзе, но и породила волну цветных революций – оранжевую на Украине и тюльпанов в Киргизии. Цветные революции стали источниками мощной ударной волны, прокатившейся по всем бывшим советским территориям, включая Центральную Азию.

Политическая преемственность и цветные революции стали в Центральной Азии самыми животрепещущими политическими вопросами. В конце концов, рано или поздно любой лидер уходит. Когда среднеазиатские лидеры впервые задумались о смысле революции роз, все, кроме одного (президента Таджикистана Эмомали Рахмонова), уже превзошли среднюю продолжительность жизни в регионе (около 60 лет для мужчин). Смена поколений в политике – это всего лишь дело времени. Вопрос только один – как. Угроза цветных революций лишала спокойствия лидеров, достигших зрелости в советское время и, по большей части, ставших правителями своих республик еще до развала Советского Союза.

Революция тюльпанов в Киргизии в марте 2005 г. только усилила нервозность лидеров и их решимость всеми средствами держаться за власть. Есть ирония в том, что в период нахождения у власти Аскар Акаев, первый президент Киргизии, был наименее насильственным из всех среднеазиатских лидеров. Акаев терпимо относился к оппозиции и допускал значительную независимость средств информации; выборы, в отличие от других стран региона, не были полностью фальсифицированными. У бывшего академика Акаева была репутация терпимого и просвещенного лидера, тогда как в других странах региона самодержавно правили бывшие коммунистические аппаратчики.

В марте 2005 г. волна массовых протестов, которая лишила Акаева власти, была воспринята в регионе как свидетельство его неспособности должным образом контролировать страну. К революции привели обвинения в подтасовке результатов парламентских выборов. То, что Акаев позволил оппозиции вынести агитацию на улицы и получить массовую поддержку, поразило других среднеазиатских лидеров как проявление роковой слабости. Среднеазиатские лидеры извлекли из революции тюльпанов очень простой урок – нужно не либеральничать с оппозицией, а усилить и ужесточить контроль.

Смена лидеров – это не новый вопрос для посткоммунистических государств Центральной Азии. Тот факт, что советское поколение лидеров удерживало власть более десяти лет, не значит, что они не задумывались о преемниках. Фактически, их больше всего беспокоит вопрос о будущем лидере, потому что они превыше всего ставят собственную власть и благополучие и делают все возможное, чтобы предотвратить появление нового лидера.

Монополистическая структура власти породила стабильные политические режимы, но при этом есть сомнения в их жизнеспособности и долговременной стабильности. Добравшийся до власти политик изменяет институциональные и конституционные механизмы так, чтобы обеспечить себе политическое долгожительство, но при этом он устраняет потенциальных преемников и уничтожает механизмы, которые могли бы сделать смену власти прозрачным и предсказуемым процессом.

Но неготовность к критическим ситуациям вовсе не означает, что такие ситуации не возникнут. Напротив, она повышает вероятность того, что критические ситуации будут иметь разрушительные последствия. Так что, когда смена власти оказывается неизбежной, отсутствие правил выбора преемника или отсутствие готового преемника в стране вроде Узбекистана, где существует режим личной власти, может привести к массовым беспорядкам и дестабилизации целой страны. Учитывая природу границ в Центральной Азии, где русские и советские властители проводили их без учета исторических традиций и этнической принадлежности населения, подобная дестабилизация может выйти за условные границы государств и охватить весь регион.

Вопрос о преемственности власти разделяет Соединенные Штаты и их среднеазиатских партнеров и союзников в войне с террором. С точки зрения американских политиков, несменяемость власти грозит чудовищными последствиями региону, его соседям и американским интересам в этих краях. Более того, вопрос о преемственности – это самый дискуссионный вопрос в программе среднеазиатских реформ, поддерживаемых Соединенными Штатами; это лишь вершина айсберга, а под поверхностью пребывает основная масса политических и социальных изменений, которые тщательно обходят правящие элиты Центральной Азии.

Для Соединенных Штатов вопрос о политической преемственности в Центральной Азии является нелегкой проблемой, ставящей перед очень неприятными решениями. В силу своего военного присутствия и политического участия в делах региона Соединенные Штаты рискуют превратиться в гаранта безопасности существующих режимов, режимов ретроградных, коррумпированных, противящихся проведению политических и экономических реформ, но поддерживаемых Соединенными Штатами и Западом в целом. Вероятность того, что США используют свое военное присутствие и политическое влияние для продвижения политических и экономических реформ, довольно мала. Зато велика опасность того, что существующие режимы используют свою роль в войне с терроризмом как предлог избежать всяких изменений.

Кризис американской политики в отношении Центральной Азии был ускорен жестокими столкновениями в Андижане в мае 2005 г. между правительственными войсками и силами безопасности с одной стороны и митингующими гражданами – с другой. Применению силы предшествовал ряд мирных протестов в поддержку местных бизнесменов, арестованных по обвинению в исламском экстремизме; протесты постепенно делались все более массовыми и закончились тем, что антиправительственные силы захватили тюрьму. Сообщалось, что в результате применения силы несколько сот человек были убиты, в том числе невооруженные гражданские лица. Правительство США обвинило власти Узбекистана в чрезмерном использовании силы и призвало к проведению независимого расследования с участием международных экспертов55. Правительство Узбекистана ответило, что сила была адекватным ответом на выступление террористов, что нет никакой необходимости в международной комиссии для расследования инцидента и что узбекские власти проведут расследование своими силами56.

События в Андижане вызвали настоящий кризис в политике США в Центральной Азии. Для Вашингтона резкое ухудшение отношений с Узбекистаном, последовавшее летом 2005 г. за обменом взаимными обвинениями, имело весьма ощутимые и далекоидущие последствия. В июле 2005 г. правительство Узбекистана потребовало, чтобы военный персонал Соединенных Штатов покинул базу в Карши-Ханабаде, которая сыграла важную роль в военной кампании в Афганистане в 2001 г. и в дальнейшем использовалась для поддержки американских операций в этой стране. Соединенные Штаты вернули базу под узбекский контроль задолго до истечения установленного Ташкентом шестимесячного срока.

С точки зрения интересов США в регионе потеря базы являлась весьма неприятным поворотом событий. Это была одна из двух баз, созданных Соединенными Штатами в центре Евразии, у самых границ Афганистана. Отделенный от Индийского океана Индией и Пакистаном, Афганистан не имеет сети железных дорог, его дорожная сеть разбита из-за гражданской войны и многолетнего отсутствия всякого ремонта, а аэропорты не справляются с приемом грузов, необходимых для снабжения вооруженных сил США и их союзников. Доступность дополнительных аэропортов в регионе имеет очень большое значение для продолжения операций в Афганистане57.

Среднеазиатская элита сочла поразительной наивностью то, что Соединенные Штаты пожертвовали важной для них базой К2 и своими отношениями с Узбекистаном (прифронтовым государством в войне с террором) ради прав человека и демократии. Такой оборот событий оказался шоком для всего региона. То, что Соединенные Штаты станут действовать таким образом непосредственно после революции тюльпанов в Киргизии – где расположена последняя база США в регионе и где было еще далеко до стабильности, – было четким посланием о приоритетах США.

Послание было тем более убедительным, что на протяжении 1990-х гг. Соединенные Штаты указывали на киргизские реформы и прогресс как на образец для подражания всему региону. Узбекистан при этом считался ключевым союзником в войне с террором, оказавшим неоценимую помощь после 9/11. Тем не менее здесь не могло быть никакой двусмысленности: Соединенные Штаты не намерены жертвовать своими принципами и решимостью продвигать демократию и реформы.

Среднеазиатских властителей встревожило, что Соединенные Штаты намерены поддерживать – некоторые говорили, даже поощрять – волну мирных революций, прокатившихся по Грузии, Украине и Киргизии. То, что американцы поддержали эти революции и содействовали демократизации, явилось для среднеазиатской элиты сигналом, что Вашингтон вовсе не опора стабильности, а агент изменений, что они не смогут рассчитывать на поддержку американцев в случае внутренних беспорядков и что если они не смогут сами справиться с риском волнений, то им придется искать поддержку в другом месте.

Им не пришлось бы слишком далеко ходить за поддержкой.

Новый интерес американцев к Центральной Азии, подстегнутый террористическим нападением 9 сентября 2001 г. и военной кампанией в Афганистане, возбудил растущий интерес ряда соседних государств. Этот интерес, в свою очередь, запустил новый раунд соперничества за влияние в регионе. В отличие от предыдущего этапа, когда американское руководство заявляло о том, что стремится к превращению Центральной Азии в зону, свободную от великих держав, отличительной чертой нового этапа стало военное присутствие Соединенных Штатов и главенствующая роль этой единственной мировой сверхдержавы. Региональные державы, прежде всего Россия и Китай, поспешили с политикой противодействия американскому влиянию. Индия тоже возгорелась желанием утвердить свое присутствие в этом регионе. Борьба за влияние дала среднеазиатским лидерам новые возможности для выбора партнеров и смены геополитической ориентации.

За сравнительно короткое время (с 2001 по 2005 г.) геополитическое окружение Центральной Азии существенно переменилось. В России, бывшей главным претендентом на роль менеджера региональной безопасности, произошли серьезные положительные изменения во внутренней ситуации и в ее международном положении – значительно выросли ее возможности. Китай, претендующий на роль главного игрока на региональной арене, начал играть намного более заметную роль в Центральной Азии. Два этих региональных тяжеловеса вдохнули новую жизнь в созданную ими Шанхайскую организацию сотрудничества и, развернув ее лицом к проблемам Центральной Азии, существенно повысили престиж региональных лидеров. Обновленная ШОС внесла свой вклад в увеличение возможностей выбора для государств этого региона.

В 2001 г. Россия еще только восстанавливалась после финансового и политического кризиса 1998 г. Перспективы восстановления были достаточно туманны, а память о 1990-х была еще свежа. Внешнеполитический курс Путина еще не сложился, поскольку пока он стремился к интеграции с экономически развитыми демократиями и к партнерским отношениям с Соединенными Штатами. В результате развертывания американских вооруженных сил в Центральной Азии и быстрой военной победы в Афганистане – в стране, которую Советский Союз не сумел подчинить за десять лет войны, – стратегическое положение России выглядело ослабленным, по крайней мере относительно Соединенных Штатов. Неспособность России добиться стабильности и безопасности в мятежной Чечне дополнительно подчеркивала ее слабость в сравнении с Соединенными Штатами, обладающими глобальными интересами и присутствующими во всех точках Земли.

К 2006 г. Россия стала быстро набирать силу, что сказалось на широком круге вопросов, включая Центральную Азию. После семи лет непрерывного роста валютные резервы страны превысили 200 млрд. долл. Рейтинг Путина не опускался ниже 70 %. Цена нефти поднялась выше 70 долл. за баррель, и его администрация выдвинула стратегию превращения России в «энергетическую сверхдержаву». Правительство демонстрировало уверенность в своих силах, а память о крахе 1998 г. постепенно испарилась.

Одновременно Россия укрепила свое влияние на постсоветском пространстве, особенно в Центральной Азии. Фактически, это влияние было существенным даже в бурные 1990-е гг., поскольку среднеазиатские государства не рискнули оборвать связи с Россией. Одной географии было достаточно, чтобы выбросить подобные мысли из головы. Важнейшими являются связи в области энергии и транспорта. Россия в очень значительной степени контролирует доступ Центральной Азии к внешнему миру – железные дороги, трубопроводы, воздушное пространство и даже ряд портов, через которые эти новые государства осуществляют связь с мировыми рынками.

Кроме того, Россия в значительной степени сохранила культурное влияние в регионе. Русский язык остается lingua franca, и эта ситуация будет сохраняться еще довольно долго. Для элит и образованных классов языком общения с внешним миром будет английский. Но для простого народа русский еще не утратил своей роли. Даже среднеазиатские элиты в значительной мере остаются продуктом советской системы образования. Многие получили высшее образование в России, и там же учились их дети, в результате они глубоко погружены в российскую жизнь и культуру. Со временем, вероятно, эта связь ослабнет, но только очень постепенно, по мере того как в регионе будут сменяться поколения политической и культурной элиты.

Более того, экономический рост превратил Россию в огромный рынок для среднеазиатского экспорта, в том числе сельскохозяйственного, для которого вряд ли можно найти альтернативные рынки. Экономический рост в сочетании с демографическим спадом втягивает в Россию толпы жаждущих заработать мигрантов. Это также укрепило взаимозависимость России и Центральной Азии. Первой не хватает рабочих рук, и она вынуждена привлекать иностранную рабочую силу. Вторая получает от выехавших в Россию на заработки сотни миллионов долларов, которые очень важны для поддержания благосостояния и политической стабильности. Благодаря безвизовому режиму Россия сохраняет значительное влияние на свои бывшие колонии, хотя нужно помнить, что, отрезав приток иностранных рабочих, она и сама рискует сильно пострадать.

Недавно Россия приобрела еще один рычаг влияния на соседние страны. В отличие от американской политики поощрения демократии Россия поддерживает связи с бывшими советскими республиками независимо от их системы правления. Эта форма Realpolitik позволяет ей выступать в роли противовеса Соединенным Штатам – как-никак, последнее прибежище для правителей, которым приходится в спешке покидать свою страну.

Аскар Акаев, бывший президент Киргизии, в марте 2005 г. потерявший власть в результате массовых беспорядков, нашел прибежище в Москве. Ислам Каримов, президент Узбекистана, критикуемый Соединенными Штатами и европейскими государственными деятелями за нарушение прав человека, заручился политической поддержкой России. Как сообщают средства информации, его семья приобрела в Москве недвижимость и ведет здесь какой-то бизнес. Будучи невъездным для Европы и Соединенных Штатов, Каримов обрел в Москве безопасное убежище на случай чрезвычайных обстоятельств у себя дома.

Будущее покажет, сохранит ли Россия верность принятым обязательствам или откажется от них (как и пристало в настоящей Realpolitik в случае появления более выгодной сделки). Но в настоящее время отказ от ценностных критериев дает России изрядное преимущество в отношениях с режимами, видящими угрозу для себя в американской политике продвижения демократии.

Зимой 2005 г. интерес России к Центральной Азии предстал в новом свете. Кризисная ситуация с поставками газа на Украину (и экспорт через ее территорию) и решение Газпрома урезать поставки газа из-за повышения внутреннего спроса в условиях необычно холодной зимы выявили новую роль Центральной Азии для России и ее энергетического будущего. Поскольку на освоение новых газовых месторождений, расположенных в трудных климатических условиях, нужно много времени и денег, возникли растущие сомнения в способности Газпрома удержать и расширить добычу и экспорт газа, что сделало среднеазиатские месторождения газа ключевым стратегическим ресурсом роста, который Газпром, имеющий монополию на газопроводы, может контролировать58.

Возросший интерес Газпрома к среднеазиатской политике, однако, не вносит ничего фундаментально нового в отношение Москвы к региону. Этим просто подчеркивается значимость региона для России, так что становится все более очевидным, что Москва может и способна преследовать в Центральной Азии собственные интересы.

В 2005–2006 гг. резко усилилось присутствие Китая в Центральной Азии, что будет иметь далекоидущие последствия для геополитического баланса в этом регионе. В самом этом факте нет ничего удивительного. Китай непосредственно граничит с регионом; у него есть национальное меньшинство, живущее по обе стороны границы с Казахстаном и Киргизией. Пекин в равной степени заботят стабильность его западных провинций, населенных тюркоязычными уйгурами, которые исповедуют ислам, и возможная нестабильность Центральной Азии.

Роль Китая в Центральной Азии стала качественно иной. Это является результатом ряда факторов: окрепло его международное положение и роль в Центральной Азии; усилились его коммерческие связи с регионом; были построены нефтепроводы из Казахстана в Китай, что еще несколько лет назад казалось нереализуемой затеей; в Казахстане Китай вкладывает значительные средства в нефтеразведку и нефтедобычу; Китай не брезгует отношениями с диктаторскими режимами; наконец, усилилось влияние ШОС в регионе.

Нет сомнения, что в первую очередь экономические факторы способствовали расширению влияния Китая в Центральной Азии, как, впрочем, и в других регионах. В 2006 г., например, двусторонняя китайско-казахстанская торговля выросла на 4 млрд долл. и составила 10 млрд долл.59 Динамизм китайской экономики воспринимается в регионе как данность, что повышает его стратегический вес.

Политические и стратегические соображения, похоже, сыграли еще более важную роль в изменении геополитического баланса в Центральной Азии в пользу Китая. При этом ключевой была роль, играемая Соединенными Штатами после поражения Талибана, и растущая американская приверженность политике демократических реформ и политической либерализации. Как уже было отмечено, разрыв Вашингтона с Узбекистаном и поддержка им революции тюльпанов в Киргизии должны были произвести глубокое впечатление на региональные элиты.

Недоверие к Вашингтону и несогласие с его политикой демократизации подтолкнули среднеазиатскую элиту к поиску других партнеров. Их выбор очевиден: противоположную Вашингтону позицию в отношении демократических реформ занимает не только Россия, но и Китай. Подобно России, Китай видит в американской поддержке революционных изменений риск дестабилизации, которая может захлестнуть и его собственную провинцию Синьцзянбо. Китайские лидеры сочли американскую поддержку революции тюльпанов наивной и безответственной.

Чтобы продемонстрировать поддержку нынешних среднеазиатских лидеров, Пекин вскоре после событий в Андижане оказал теплый прием узбекскому президенту Исламу Каримову. Заодно Каримов показал всем заинтересованным, что на свете есть не только Соединенные Штаты и что у него есть друзья, готовые его поддержать.

Более того, согласившись с американским присутствием в Центральной Азии как с неизбежным злом, которое приходится терпеть как плату за избавление от Талибана, китайские и российские наблюдатели озаботились вопросом о длительности пребывания американских военных в этом регионе. В сочетании с борьбой США за демократию, это военное присутствие должно было усилить ощущение дисбаланса в регионе, который Китай и Россия рассматривают как свой стратегический тыл.

В ответ они предприняли усилия для оживления деятельности ШОС, ключевого коллективного инструмента усиления их влияния в Центральной Азии. Соединенные Штаты подчеркнуто не были допущены в ШОС в качестве члена или хотя бы наблюдателя. Укрепление политической роли ШОС отвечало интересам всех участников – Китая, России и среднеазиатских государств. Москва и Пекин, оградив себя в ШОС от притязаний супердержавы, были рады возможности уменьшить американское влияние в регионе и продемонстрировать, что они могут действовать не только независимо, но и в пику США. Среднеазиатские государства также были рады возможности продемонстрировать свою независимость и показать США, что их ценят Китай и Россия, две региональные державы, с которыми шутить не приходится.

Апогеем этого соперничества за влияние в сердце Евразии стал июль 2005 г., когда главы государств – членов ШОС собрались в новой столице Казахстана, Астане, и потребовали от Соединенных Штатов внести ясность в вопрос о своем военном присутствии в Центральной Азии и сообщить, когда они планируют вывести свои войска. Хотя обращение это было преимущественно символическим, не имеющим обязательной юридической силы, всем наблюдателям стало ясно, что влияние России и Китая в Центральной Азии растет, а влияние США – на ущербе. Ничего подобного не могло бы случиться всего лишь годом ранее, когда Соединенные Штаты были на пике своего влияния в регионе.

Существенность посланию, что военное присутствие США в Центральной Азии более нежелательно, придало решение Узбекистана изгнать американские части с базы Карши-Ханабад. Потеряв базу К2, Соединенные Штаты могли теперь опереться только на базу Манас в Киргизии.

Но потеря базы К2 имела более широкое стратегическое значение для Соединенных Штатов, их политики в Центральной Азии и их общей стратегии в глобальной войне с террором. На кону стоял не только доступ к К2 (со всеми сопутствующими сложностями в снабжении американских сил в Афганистане). Речь шла о вызове всей американской стратегии продвижения демократии как пути к стабильности и безопасности в странах, будущему которых угрожали плохая система правления и террористические движения. Кризис противопоставил глобальную стратегию Вашингтона (превращение демократизации в центр внешней политики США) и оперативные потребности войны с терроризмом.

Ухудшение отношений с Узбекистаном и переориентация Ташкента на Россию и Китай были ударом по долгосрочной стратегии войны с террором. Расхождение между Ташкентом и Вашингтоном подорвали идею, что Соединенные Штаты в состоянии поддерживать конструктивные отношения с умеренным, хоть и недемократичным исламским государством, со светской политической культурой и одновременно содействовать его демократизации.

Более того, изгнание Соединенных Штатов из К2 стало для всех сигналом, что Соединенным Штатам можно указать на дверь и они уйдут. Это был знак того, что за сравнительно короткое время геополитический баланс в Центральной Азии изменился, причем не в пользу США.

Не будучи главным театром войны с террором, являясь всего лишь второстепенной целью проводимой США стратегии демократизации, подлинной целью которой был Средний Восток, Центральная Азия – довольно неожиданно – стала полигоном для проверки этой стратегии. Вопрос об отступлении оттуда был невозможен. Стратегия была сформулирована самим президентом Бушем в январе 2005 г. в речи, произнесенной при вступлении в должность на второй срок, а после того была бессчетное число раз повторена высокопоставленными деятелями его администрации.

Но Центральная Азия оказалась неподходящей почвой для демократии. Причины этого коренились в новом геополитическом окружении региона, во враждебности местных элит к реформам и в слабости институтов, необходимых для консолидации движения к демократии. Киргизия – единственная страна, в которой движение народных масс успешно смело коррумпированного авторитарного лидера, – после тюльпановой революции в марте 2005 г. пребывала на грани хаоса.

Но нельзя же просто так отказаться от стратегии, которую столь решительно сформулировал президент Соединенных Штатов, и тем более в условиях наглого вызова со стороны Центральной Азии и окружающих ее государств. Это означало бы бегство и потерю лица в критический момент глобальной кампании Соединенных Штатов против террора.

Более того, отход от плана демократизации не приняли бы многие влиятельные сторонники демократизации, настаивавшие на еще более решительном продвижении в этом направлении. В отсутствие влиятельных этнических лобби, которые бы требовали вовлечения Америки в дела Центральной Азии, эта политика может опереться только на деловые интересы и неправительственные организации (НПО), выступающие за соблюдение прав человека и демократизацию. Другим важным источником давления является сам Конгресс: этот регион привлек внимание ряда видных деятелей обеих партий, считающих важными для себя такие позиции, как: нераспространение ядерного оружия; права человека и демократия; энергетическая безопасность61.

За продвижение демократии выступают и группы, требующие более динамичного геополитического позиционирования в Центральной Азии для защиты интересов США от растущего влияния России и Китая. То, что Россия и Китай для расширения своего влияния в Центральной Азии использовали как рычаг позицию противостояния американской политике демократизации, помогло объединению геополитических и идеалистических интересов в американском лагере, которые сошлись на политике более динамичного противостояния влиянию России и Китая.

Геополитические и идеалистические аргументы совпали по крайней мере в одной части политических рекомендаций для этого региона: Соединенные Штаты должны противостоять российскому влиянию, чтобы бросить вызов недемократическому направлению ее политики внутри страны и за рубежом либо ради сдерживания растущего влияния Москвы в Центральной Азии.

Но между этими двумя подходами есть существенное противоречие. Сторонники геополитического (или с позиций Realpolitik) подхода считают, что следовало бы, пусть временно, отодвинуть политику демократизации на задний план и сосредоточиться на практических аспектах выстраивания системы безопасности в регионе. Демократический/идеалистический подход не допускает подобных уступок и требует не ослаблять давления на среднеазиатские правительства в пользу демократии и прав человека.

Вставший перед Соединенными Штатами выбор оказался дополнительно затруднен рядом более широких соображений. Строго говоря, Центральная Азия не является главным театром американской войны с террором и битвы идей. Но отход США от принципиальной позиции в вопросе о внутренней политике таких стран, как Узбекистан и Туркмения, например, отразится далеко за пределами региона и подорвет веру в приверженность США политике демократизации как ключевого направления в войне с террором. Это легко было бы истолковать как свидетельство того, что Соединенные Штаты вообще отказываются от своей стратегии войны с террором.

Но следование высоким моральным принципам также чревато неприятными последствиями. В Киргизии после революции воцарился хаос, потенциально способный перехлестнуть за ее границы в соседние Казахстан и Узбекистан, не имеющие достаточных ресурсов и сил для решения проблем перемещенного населения, массовых беспорядков и чрезвычайного положения.

Опыт Киргизии повышает весомость аргумента, что в Центральной Азии, по крайней мере в ближайшей и среднесрочной перспективе, речь идет о выборе не между авторитаризмом и демократией, а между авторитаризмом и хаосом. И если так, то статус-кво может оказаться меньшим из двух зол, поскольку отвечает интересам всех участвующих сторон – самих стран, их соседей и Соединенных Штатов.

Политика США в Центральной Азии явно зашла в тупик и требует пересмотра. Непонятно, сколь долго удастся здесь сохранять статус-кво и как долго можно будет сохранять неизменной политику США в Центральной Азии. Учитывая периферийную роль региона в войне с террором (в сравнении с Ираком, Афганистаном и Средним Востоком в целом), фундаментальные изменения в политике США не представляются неизбежными. Однако американская политика в этом регионе нуждается в переориентации. И это изменение может быть навязано политикам США событиями в Центральной Азии. В этом случае политика США в регионе может пойти по пути, протоптанному за предыдущие пятнадцать лет, когда главную роль играла необходимость реагировать на события, а не опережать их.

Пока американские политики обдумывают следующие шаги в Центральной Азии, все еще нет ясного ответа на вопрос об интересах США в этом регионе. Насколько важен этот регион для Соединенных Штатов? В конце концов, он находится очень далеко, лишен выходов к морю и не имеет буквально никаких культурных или исторических связей с Соединенными Штатами. Что нужно США в этом регионе, если не считать Афганистана? Нефтяные запасы региона вряд ли так незаменимы даже в наше время всеобщей нехватки энергии. Его экономический потенциал едва сопоставим с возможностями других стран и регионов. И если правительство Киргизии в конце концов поддастся нажиму России и Китая и закроет для США базу Манас, разорвав тем самым важный канал связи между США и регионом, почему это должно так сильно заботить Америку? Прежде чем продолжать разговор об американской политике в Центральной Азии, необходимо ответить на эти серьезные вопросы.

Можно без преувеличений сказать, что Центральная Азия уникально важна, иными словами, что ее значение больше, чем того заслуживают численность ее населения, размеры, природные богатства и экономический потенциал. Она уникально важна в силу своего положения в сердце Евразии. Она важна для Евразийского континента и для всего мира, потому что Евразия не политически, а географически является экономическим, политическим и стратегическим центром тяготения мира, и это положение сохранится в обозримом будущем.

В Евразии расположены самые большие и населенные страны мира, самые важные и богатые месторождения важнейших минеральных ресурсов и арсеналы самого разрушительного оружия. Важнейшие мировые конфликты происходят в Евразии. В Евразии находятся святыни главных религий мира. И Центральная Азия расположена в самом центре всего этого.

Центральная Азия – это стратегический тыл всех великих держав Европы и Азии. Китай, Индия, Россия, Иран, Турция и Пакистан либо непосредственно граничат с этим регионом, либо связывают с ним свои существенные интересы. При этом для каждого из этих государств это стратегически второстепенный регион. Интересы России исторически сосредоточены в Европе; ключевые интересы Китая влекут его к Тихому океану, Индию – к Пакистану, Среднему Востоку и Европе; для Пакистана важнейшим регионом является Индия, а для Ирана – Персидский залив.

Несмотря на все это, каждая из этих держав остро осознает, что ее интересы сильно пострадают, если сердце Евразии попадет во вражеские руки. Последствия могут быть самыми серьезными.

Для России нестабильность в Центральной Азии или переход ее под влияние противника могут сделать сердце России уязвимым для дестабилизации, привести к разрушению торговых потоков, закрытию доступа к среднеазиатским запасам газа и создать угрозу для внутренних коммуникаций.

Для Китая нестабильность в Центральной Азии означает угрозу для сохранения статус-кво в ее неспокойных западных провинциях, где туземное тюркское население уже давно противится китаизации и время от времени восстает против нее. Идущие из Центральной Азии сепаратистские настроения могут возбудить массовые волнения спонтанно или в результате подстрекательства враждебной державы. В любом случае здесь есть риск для безопасности и территориальной целостности Китая.

Для Пакистана Центральная Азия важна в контексте его соперничества с Индией. Растущее влияние последней в этом регионе может создать угрозу для интересов и влияния Пакистана в Афганистане, с которым Пакистан связывают длинная и неохраняемая граница, узы этнического родства и очень запутанные отношения. Для Ирана Центральная Азия – это стратегический тыл; когда этот регион попадает под власть враждебной державы или режима, как это было в период правления Талибана, под угрозой оказывается север Ирана.

Коалиция, возникшая для противостояния росту Талибана, является наглядным примером региональной мобилизации против силы, грозящей дестабилизировать или даже захватить важную часть Центральной Азии. Иран, Россия, Китай, все среднеазиатские государства и Индия объединились и составили антиталибскую коалицию, забыв для этого обо всех своих разногласиях. Пакистан не присоединился к коалиции в силу близких отношений с Талибаном, но это не уменьшило его интереса к Центральной Азии.

Соединенные Штаты также присоединились к антиталибской коалиции. Их интересы в Центральной Азии были (и остаются) менее насущными и осязаемыми, но при этом они важны. Если бы Талибан сумел дестабилизировать Центральную Азию или вторгнуться в нее, интересы США пострадали бы.

Но какие интересы? Ответ на этот вопрос остается неясным. У Соединенных Штатов больше поставлено на карту в каждой из соседних со Центральной Азией стран, чем в самой Центральной Азии. В России и Иране больше нефти; у России и Китая есть ядерное оружие; Россия может сыграть решающую роль в разрешении кризиса с иранской ядерной программой, которая больше грозит распространением ядерного оружия, чем рассеянные по Центральной Азии элементы ноу-хау. Индия и Китай – это две растущие евразийские сверхдержавы, роль которых в международном порядке и торговле будет только возрастать. А Пакистан является ключевым союзником в войне с террором.

Тем не менее Центральная Азия – это опорный пункт, стратегический тыл, мягкое подбрюшье каждой из этих стран. Как показал опыт Афганистана, от свободы доступа в Центральную Азию зависит способность США действовать в Южной Азии. Более того, Центральная Азия имеет стратегическое значение для Соединенных Штатов, являющихся мировой державой с глобальными интересами и глобальным влиянием. И это значение только вырастет, если одна или несколько держав закроют им доступ туда.

Помимо вопроса о доступе, Соединенные Штаты очень заинтересованы в том, чтобы этот регион не превратился в скопление одинаково слабых государств – с шатким суверенитетом и ненадежным контролем над территорией. В таком случае эти территории могут превратиться в огромное неуправляемое пространство, каким стал Афганистан после десятилетий иностранной оккупации и междоусобной войны. Если Центральная Азия дойдет до такого состояния, это будет серьезнейшим поражением США в войне с террором.

В отсутствие активного вмешательства со стороны Соединенных Штатов возможность того, что Центральная Азия погрузится в хаос и безвластие, весьма реальна, хотя это вряд ли возможно в ближайшем будущем. Горные районы Киргизии и Таджикистана уже испытали утрату правительственного контроля в период гражданской войны. Нельзя исключить в будущем повторения этого сценария и ухудшения существующих условий. Соединенные Штаты очень заинтересованы в том, чтобы этого не случилось. Для предотвращения такого хода событий, однако, Соединенные Штаты должны активно участвовать в процессах государственного строительства в этом регионе.

Но активное вовлечение в дела региона неминуемо вызовет противостояние с двумя важными геополитическими игроками, Россией и Китаем. Проблема в том, что обе страны склонны воспринимать государственное строительство по-американски как угрозу своим интересам, которые они отождествляют со статус-кво и тесными связями с правящими элитами Центральной Азии. Ни Китай, ни Россия не будут поддерживать системные реформы, которые США считают жизненно важными для долговременной стабильности в регионе.

Некоторые конфликты между Соединенными Штатами, с одной стороны, и Китаем и Россией, с другой, неизбежны. Для Соединенных Штатов важно управлять этими конфликтами и не давать им вторгаться в другие важные для Америки сферы. У Соединенных Штатов много других важных интересов – поддержание возможности доступа в Афганистан, доставка на рынок нефти и газа с каспийских месторождений, защита поставок газа и энергетической независимости Украины, обеспечение доступа в регион в случае возможных кризисов с участием Ирана или обострения соперничества с Китаем.

Близость региона к Китаю может оказаться ценной в случае обострения отношений с Пекином. Хотя главным театром соперничества между США и Китаем является Тихоокеанский бассейн, доступ в Центральную Азию может оказаться при случае полезным.

Российская озабоченность присутствием США и их влиянием в Центральной Азии, несомненно, усиливается недоверием к намерениям США в отношении к России. Подозрительность вызывают чреватая дестабилизацией политика продвижения демократии и строительство системы противоракетной обороны. С точки зрения американо-российских отношений существенен вопрос об усилении позиций Соединенных Штатов относительно России в результате прочного внедрения в Центральную Азию. Тем не менее противодействие России американскому присутствию в регионе может стать причиной конфликта, если влияние России в регионе окажется помехой в достижении целей США в Афганистане.

Управление этими интересами, разрешение противоречий, забота о достижении основных целей США – все это будет главными задачами американской внешней политики в обозримом будущем.

Учитывая все, что поставлено на карту, и упорное сопротивление среднеазиатских режимов политической и экономической модернизации, единственным разумным вариантом остается сотрудничество с правящими режимами и, одновременно, стремление к постепенному изменению их внутренней политической и экономической ситуации. Лозунгом в этом контексте должны быть постепенность и непрерывность.

Что касается экономической помощи, Соединенные Штаты должны стремиться к смягчению широко распространенной бедности и устранению источников политической дестабилизации, таких как высокий уровень безработицы в городских и сельских районах. Учитывая потребность региона в развитии базовой инфраструктуры, системы водоснабжения и в других трудоемких проектах, американская и международная помощь могли бы обеспечить крайне необходимые рабочие места и доход, смягчить политическую напряженность и облегчить развитие внутрирегионального сотрудничества.

Более того, учитывая страх региональных элит перед политической либерализацией, экономическая либерализация могла бы оказаться намного более продуктивным подходом. Бесспорно, что высшим приоритетом для региона должна быть экономическая либерализация, которая могла бы стать важным показателем готовности к политическим реформам. Хотя ни одна из стран Центральной Азии не является образцом экономических и политических реформ, страна, добившаяся наибольшего прогресса в деле экономических реформ, – Казахстан – является одновременно наиболее открытым (по среднеазиатским стандартам) политическим режимом. Две страны, достигшие наименьшего в экономических реформах, – Узбекистан и Туркмения – являются также самыми репрессивными режимами в регионе.

Сила режима в Узбекистане, в основном государстве Центральной Азии, делает выбор в пользу экономической либерализации почти беспроигрышным. Величайшей угрозой для стабильности режима является обнищание населения, безработица и нехватка коммерческих возможностей. Программа помощи, нацеленная на стимулирование занятости и бизнеса, поможет разрядить внутренние напряжения и укрепить стабильность в Узбекистане и регионе. Относительная стабильность режима Каримова означает, что у него есть сила и возможность принимать помощь США и реализовывать программы развития, укрепляющие внутриполитическую стабильность.

Другим направлением американской помощи должны быть большие инфраструктурные проекты. Дороги и водоснабжение – это два слабых места, создающих помехи для экономического развития региона. Финансируемые Соединенными Штатами и международным сообществом проекты по строительству новых шоссе в Индию создадут новые коммерческие возможности, новые рабочие места и стратегически важные возможности доступа во внешний мир, столь необходимые для региона, расположенного в центре континента.

В среднеазиатских государствах внутренняя политика – это область самых острых проблем. Соединенные Штаты все еще нацелены на обеспечение долгосрочной стабильности с помощью политического и экономического реформирования Центральной Азии. Региональные элиты столь же решительно настроены не допустить подобных реформ, если платой за долгосрочную стабильность окажется их личная власть.

В Центральной Азии предложение США провести демократизацию и экономические реформы в обмен на экономическую помощь имеет не больше шансов быть принятым в следующие пятнадцать лет, чем это было в предыдущие пятнадцать лет. Американский план продвижения демократии и прав человека неприемлем для местных элит, больше озабоченных выживанием собственных режимов и напуганных спектром революций – цветных, демократических, исламских или иных.

Весь опыт первых пятнадцати лет независимости Центральной Азии свидетельствует, что политические элиты региона не принимают основные принципы демократии и славословили ее – в лучшем случае, – только чтобы избежать укоров со стороны западных лидеров и международных организаций. Таким образом, учитывая неизбежность смены политического руководства в Центральной Азии, главная задача в том, чтобы смена лидеров не сопровождалась дестабилизацией, как случилось в Таджикистане в начале 1990-х и в Киргизии в 2005 г. Учитывая отсутствие стабильных институтов и наличие персоналистских режимов власти, главная цель которых – избежать смены руководства, смена лидера еще долго будет главной угрозой для региональной стабильности.

В следующее десятилетие смена государственных лидеров станет самым острым политическим вопросом в Центральной Азии. Лидеры советской эпохи доказали, что не являются ни умелыми реформаторами, ни популярными политиками. Их запомнят за цепкость, с которой они держались за власть, но они не сумели преобразовать свою власть в долговременную стабильность. Перед следующим поколением среднеазиатских лидеров будет стоять более масштабная задача – обеспечить стабильность и безопасность с помощью системных реформ.

Непопулярное и погрязшее в коррупции, нынешнее поколение среднеазиатских лидеров тем не менее доказало свою стойкость. Эти люди сумели обеспечить стабильность, которая в момент развала Советского Союза никак не могла считаться чем-то гарантированным. При этом некоторые из них провели довольно существенные экономические реформы и допускали ограниченную политическую оппозицию. Другие не приняли ни экономических, ни политических реформ и установили в своих странах режим личной диктатуры.

Нет уверенности в том, что новое поколение лидеров – будучи продуктом десяти с лишним лет независимости – окажется существенно иным или будет лучше своих предшественников. Не приходится рассчитывать на то, что поколение преемников окажется на высоте трудной задачи поддержания достаточной внутренней стабильности и адекватной внешней политики. Более того, нет свидетельств того, что следующее поколение лидеров сможет исправить огрехи своих предшественников. Они почти наверное будут лучше знакомы с культурой и ценностями Запада и будут в большей степени горожанами, чем нынешние лидеры, но они останутся неотъемлемой частью системы, пораженной непотизмом и коррупцией, и вряд ли смогут провести свои страны через системные реформы. Таким образом, в Центральной Азии перемены будут очень медленными и, вероятно, болезненными.

Относительная стабильность среднеазиатских режимов имеет еще и ту выгоду, что у Соединенных Штатов есть время поработать с новым поколением лидеров и помочь в развитии ключевых институтов, которые смогут сыграть ключевую роль в достижении большей стабильности и безопасности региона. В силу этого высшим приоритетом должно быть обучение и профессиональная подготовка новой среднеазиатской элиты. Не питая чрезмерных ожиданий и иллюзий о воздействии смены поколений на внутреннее развитие Центральной Азии, можно определенно рассчитывать, что лидеры, которые взойдут на вершину власти в следующие десять или пятнадцать лет, будут лучше своих родителей знакомы с внешним миром.

Одного этого различия вряд ли будет достаточно, чтобы изменить внутреннее политическое развитие стран Центральной Азии. Соединенные Штаты должны позаботиться об образовании и профессиональной подготовке следующего поколения среднеазиатских лидеров – в бизнесе, правительственной деятельности, военном деле и в других сферах – и добиться общего понимания того, что будет поставлено на карту, когда они будут готовы принять ответственность. В сочетании с тщательно продуманной программой экономической помощи это будет лучшим способом повлиять на долгосрочные тенденции развития Центральной Азии и помочь региону достичь устойчивой стабильности и безопасности.

В Центральной Азии США должны находить компромисс между стабильностью и преданностью демократическим принципам. В некоторых странах с хрупкой демократической традицией, таких как Турция, Пакистан и Южная Корея, военные приняли на себя активную роль во внутренней политике и взяли на себя роль последней опоры стабильности и спасения нации. Как бы ни обстояло дело в действительности, пять среднеазиатских государств пока еще не готовы к такому развитию событий. Их армии невелики и созданы совсем недавно; у них нет военных традиций, в том числе и потому, что в Советской армии мусульман неохотно допускали в офицерский корпус. Помощь США в развитии систем безопасности и подготовке военных специалистов может поспособствовать созданию профессиональных армий в Центральной Азии. Можно представить, что в случае будущих кризисов в Центральной Азии военные действительно смогут сыграть роль последнего оплота стабильности.

В контексте проводимой НАТО политики открытых дверей недалек день, когда встанет вопрос о расширении альянса за пределы географических границ Европы. На западном берегу Каспия азербайджанские лидеры уже выразили заинтересованность в присоединении к НАТО. Армения является участником программы «Партнерство ради мира», а Грузия активно готовится к тому, чтобы присоединиться к ней в 2008 г. Казахстан также является участником этой программы. Войска НАТО были развернуты в Центральной Азии для войны в Афганистане против Талибана. НАТО играет все более активную роль в обеспечении безопасности, стабильности и перестройки этой страны. Иными словами, НАТО уже находится в Центральной Азии и, по-видимому, сохранит свое присутствие здесь в обозримом будущем.

Тогда нужно поставить вопрос, хотя бы только в принципе: следует ли расширять членство на государства Центральной Азии? Если НАТО уже находится в Центральной Азии, почему не допустить возможность того, что и Центральная Азия окажется в НАТО? Ответ в том, что даже предположение о возможности будущего членства – это поистине «слишком дальняя миссия». Если страны Южного Кавказа можно считать естественными претендентами на включение в список стран, которые со временем могут стать членами НАТО, то бывшие республики Центральной Азии в этот список явно не попадают. Эти страны, несомненно, не входят в географическое или политическое определение европейского или евроатлантического пространства; они имеют очень мало общего с фундаментальными ценностями Атлантического союза и ориентированы на великие азиатские державы – Россию, Китай и Индию, которые, несомненно, сыграют важные роли в будущей судьбе Центральной Азии. НАТО может и, в зависимости от своих интересов и забот, должно поддерживать с Центральной Азией продуктивные отношения в деле поддержания безопасности, а также вести политический диалог через механизм уже созданных форумов – Совет евро-атлантического партнерства и программу «Партнерство ради мира», – но предлагать этим странам перспективу членства было бы ошибкой, причем вредной.

Ни один из этих путей развития американской политики в Центральной Азии не отвечает требованиям, предъявляемым к новой региональной стратегии. События 2005 и 2006 гг. сделали ясным, что стратегия США в Центральной Азии – с ее выраженным упором на демократизацию и поддержку мирных революций – привела к нежелательным результатам, а потому необходим свежий, новый подход к этому региону.

У политического сообщества есть три варианта:

1. Сохранить курс и продолжить нынешнюю политику;

2. Отбросить идею преобразования Центральной Азии, сконцентрироваться на отношениях в области безопасности и на прочных интересах США в этом регионе с позиций чистой Realpolitik, и пусть ход событий определит будущее региона; или

3. Предложить новую стратегию, которая будет учитывать сложное наследие Центральной Азии и новые геополитические реалии.

Первый вариант явно неприемлем с точки зрения обозначенных выше интересов США. Агрессивное насаждение демократии вероятнее всего приведет к дестабилизации, как это случилось в Киргизии, а не к демократизации. Более того, эта политика может привести США к конфликту со всеми правительствами региона, а также с Китаем и Россией, которые решительно не приемлют этот аспект американской политики. Поскольку Россия и Китай играют важную роль в регионе и оказывают существенное влияние в области политики, экономики и безопасности, такая политика вероятнее всего будет иметь неблагоприятные последствия для их отношений с Соединенными Штатами. Второй вариант также неприемлем для Соединенных Штатов. Закрыть глаза на особенности внутренней политики в Центральной Азии и свести все отношения с государствами этого региона к вопросам безопасности, экспорта энергоносителей и доступа США к военным базам противоречило бы самым глубоким американским ценностям. Более того, такая политика означала бы игнорирование того факта, что Центральная Азия действительно нуждается в реформах. Пренебрежение необходимостью системных преобразований, поддерживающих долговременное устойчивое экономическое развитие региона и его продуктивную интеграцию в международную систему, а также продвижение к более открытой и представительной политической системе, без чего невозможно внутреннее обновление и международная интеграция, грозят ужасающими последствиями. Для Соединенных Штатов пренебрежение этой вопиющей потребностью было бы близорукостью, сулящей крах американских интересов в регионе в не слишком отдаленном будущем.Таким образом, третий вариант, выдвижение новой стратегии – сулящей наибольшие перспективы для Соединенных Штатов, регионов и его соседей – является единственной жизнеспособной политикой, позволяющей реализовать цели Америки в Центральной Азии. Чтобы быть успешной, новая стратегия не может быть ограничена подходом, узко сфокусированным только на регионе. Учитывая близость Центральной Азии к России и Китаю и роль, которую эти два огромных и влиятельных соседа обречены играть в делах региона, любая новая стратегия США по меньшей мере должна содержать существенную составляющую, предусматривающую разные варианты участия России и Китая в развитии региона.Таким образом, обращаясь к первым пятнадцати годам независимости Центральной Азии, можно с уверенностью сказать, что этот регион занял довольно существенное место на политической карте мира. Его соседство с великими державами одновременно является источником возможностей и уязвимости. Для мирового сообщества он представляет собой важную возможность; но его склонность привлекать внимание великих держав есть также источник уязвимости, поскольку ведет к ограничению независимости и к покушениям на суверенность стран Центральной Азии. Хотя их независимость и суверенность больше не ставятся под сомнение, как это было всего полтора десятилетия назад, они все еще нуждаются в помощи международного сообщества для защиты своей стратегической независимости на международной арене и выполнения обязательств суверенных государств.Соединенные Штаты имеют уникальную возможность для предоставления помощи. В отличие от России и Китая они удалены, их интересы ограничены и не включают притязаний на владычество в Евразии. Но Соединенные Штаты не имеют возможности в одиночестве нести бремя ответственности за регион. Фактически, с учетом расположения региона между Россией и Китаем, стратегия может быть успешной только при поддержке и сотрудничестве этих евразийских держав.После 11 сентября США успешно утвердили свое присутствие в Центральной Азии, и этот опыт свидетельствует, что для достижения своих целей в этом регионе Америке нужна поддержка России и Китая. Но для этого нужно, чтобы Китай и Россия четко видели свою выгоду в присутствии США. И Китай и Россия явно заинтересованы в поражении Талибана и в возвращении Афганистана на путь мирного созидания. Именно поэтому они приняли развертывание вооруженных сил США в Центральной Азии.В данный момент похоже, что США уходят из Центральной Азии. Их изгнали из К2; поддержка революции в Киргизии обернулась неприятностями; пять стран региона при поддержке России и Китая призвали США назвать дату вывода своих вооруженных сил. Но эта картина не отражает подлинной взаимосвязи сил в Центральной Азии.В силу своего присутствия в Афганистане Соединенные Штаты продолжают держать ключ к региональной безопасности. Успех в Афганистане разгонит черные тучи, нависшие над безопасностью Центральной Азии; неудача в Афганистане сделает их еще более мрачными. Соединенные Штаты являются ключевым игроком в Афганистане и, соответственно, во всей Центральной Азии. Они продолжают выполнять роль, которую ни Китай, ни Россия, ни любая другая из соседних стран не могут даже взять на себя, не говоря уж о ее успешном завершении. Ни одно из центральноазиатских государств, равно как Россия и Китай, не заинтересовано в провале миссии США в Афганистане. При таком развороте событий их интересы серьезно пострадают. Это дает Соединенным Штатам мощный рычаг для убедительного разговора с Китаем и Россией о совместных интересах в регионе.Близость Афганистана и его влияние на бывшие советские среднеазиатские республики означает, что предметом этого разговора будет и регион в целом. Поскольку ни Китай, ни Россия не заинтересованы в его крахе, Афганистан может послужить исходным пунктом разговора между Россией, Китаем и Соединенными Штатами о будущем их интересов в Центральной Азии. Этот разговор не следует вести за спинами центральноазиатских правительств. Они также должны участвовать в процессе. Но из него нельзя исключать Китай и Россию, потому что они участники, а Центральная Азия явно нуждается во внешней помощи.Другим важным рычагом влияния США является тот факт, что в этом регионе они представляют собой самую желанную из великих держав, хотя временами этого никак нельзя сказать. Для центральноазиатских элит они являются единственной мировой державой, которая, с одной стороны, находится достаточно далеко, а с другой – способна уравновешивать чрезмерно навязчивое порой влияние России и Китая. Будучи единственной оставшейся сверхдержавой, Соединенные Штаты воспринимаются в регионе как центр мировой власти. В глазах местных элит доброжелательный прием в Вашингтоне или визит высокопоставленных лиц в регион до сих пор остается уникальным актом легитимации.Более того, Россия и Китай заинтересованы в присутствии США в Центральной Азии. Китай должен быть заинтересован в дальнейшем присутствии США в Центральной Азии и Афганистане в качестве стабилизирующей силы, поскольку оно (присутствие) снимает угрозу дестабилизации Синьцзяна, прикрывает всю Центральную Азию зонтиком безопасности и позволяет Китаю сосредоточиться на экономическом развитии и расширении своих коммерческих и культурных связей с регионом. Для России, которую все более тревожит будущее ее взаимоотношений с Китаем, Соединенные Штаты могут стать полезным противовесом бурно растущему восточному соседу. Таким образом, хотя поддержка Америкой процессов демократизации и революции тюльпанов в Киргизии была воспринята в регионе негативно, военное присутствие США и их роль в обеспечении безопасности способны еще долгое время служить множеству разнообразных интересов.Задача состоит в том, чтобы вовлечь Китай, Россию и среднеазиатские элиты в разговор об интересах США, о восприятии основных проблем, стоящих перед регионом, и о лучших способах их решения. Соединенные Штаты и их партнеры в Центральной Азии должны устранить различия в их восприятии. Соединенные Штаты считают, что изменения – это непременное предварительное условие успеха, а их собеседники полагают, что в этом регионе перемены – это путь к катастрофе. Они привержены статус-кво. А Соединенные Штаты привержены переменам. Партнеры и весь регион прежде всего нуждаются в разговоре.Ситуация в Центральной Азии призывает обратиться к концепции, выдвинутой американскими политиками в связи с другой областью внешней политики США. Это концепция «ответственного пайщика», которая была сформулирована в связи с Китаем в речи заместителя госсекретаря США Роберта Б. Целлика62. Логика ответственности акционера самоочевидна: великая держава, вкладывающаяся в международную систему, решительным образом заинтересована в том, чтобы ее вклад был защищен, а правила международной системы были ограждены от тех, кто склонен их нарушить:

...

Логика ответственности пайщика, применимая к политике США в отношении Китая, применима и к задаче создания режима сотрудничества в Центральной Азии. Пять среднеазиатских государств вместе с Россией, Китаем и Соединенными Штатами фактически являются пайщиками этого региона, хотя у каждой из стран своя степень собственности и ответственности. Несмотря на все различия, у них есть общий интерес – стабильность и безопасность региона.

Не будет ничего фатального, если при таком подходе у США не будет лидерства в делах региона. Более того, это может оказаться немалым преимуществом с учетом заинтересованности Соединенных Штатов в создании системы, способной к самостоятельному развитию экономики и безопасности, а особенно с учетом множества запросов на внимание и ресурсы США в других местах.

Центральная Азия слишком важна, чтобы бросать ее на произвол судьбы. Она также слишком важна для Соединенных Штатов, чтобы позволить России и Китаю хозяйничать там бесконтрольно. Им недостает ресурсов и видения, чтобы поставить регион на путь, ведущий к долговременной стабильности и безопасности. При этом у них есть свои интересы в Центральной Азии и есть возможности, которые могут стать, с точки зрения Соединенных Штатов, или частью решения, или частью проблемы. Заручиться их поддержкой – вот что должно быть неотъемлемой частью стратегии США в Центральной Азии, стратегии, которая должна сделать ясным для всех пайщиков этого отдаленного и неспокойного региона, что успех может быть выгоден всем участникам, тогда как провал может грозить равно разрушительными последствиями как для всех участников, так и для тех, кто расположен весьма далеко от сердца Евразии.

Выраженные здесь взгляды принадлежат автору и не отражают официальной политики или позиции Университета национальной обороны, министерства обороны или правительства США.

1. См. John Van Oudenaren, “Exploiting ‘Fault Lines’ in the Soviet Empire: An Overview” (Rand, P-7012,1984).

2. Ellen Jones, “Manning the Soviet Military,” International Security 1 (Summer 1982): 105–131.

3. Ibid.

4. Здесь использованы несколько обзоров политики США в отношении Советского Союза, некоторые подготовлены творцами политики, включая: Michael Е. Beschloss and Strobe Talbott, At the Highest Levels: The Inside Story of the End of the Cold War (Boston: Little, Brown, 1993); George Bush and Brent Scowcroft, A World Transformed (New York: Alfred A. Knopf, 1998); James A. Baker, III, with Thomas M. DeFrank, The Politics of Diplomacy: Revolution, War and Peace, 1980–1992 (New York: G.P. Putnam’s Sons, 1995); Strobe Talbott, The Russia Hand: A Memoir of Presidential Diplomacy (New York: Random House, 2002); James M. Goldgeier and Michael McPaul, Power and Purpose: U.S. Policy toward Russia after Cold War (Washington DC: Brookings Institutions Press, 2003).

5. Stephen Coll, Ghost Wars: The Secret History of the CIA, Afghanistan, and Ben Laden, from the Soviet Invasion to September 11, 2001 (New York: Penguin Press, 2004); George Crile, Charlie Wilson’s War: The Extraordinary Story of the Largest Covert Operation in History (Boston: Atlantic Monthly Press, 2003).

6. Beschloss and Talbott, At the Highest Levels, 418.

7. Baker, Politics of Diplomacy, 523.

8. Ibid., 525.

9. Francis Fukuyama, “The End of History,” National Interest, Summer 1989.

10. См., например, Robert Reich, The Work of Nations: Preparing Ourselves for Twenty-First Century Capitalism (New York: Vintage, 1992), and “Washington Consensus” (доступна на http://www.cid.harvard.edu/cidtrade/issues/washington.html и http://en.wikipedia.org/wiki/Washington_consensus).

11. Talbott, Russia Hand, 39.

12.  Goldgeier and McFaul, Power and Purpose. 50–52, 80–81.

13. Cm. http://www.fas.org/nuke/guide/kazakhstan/index.html.

14. Ibid.

15. Ibid.

16. Ashton B. Carter and William J. Perry, Preventive Defense: A New Security Strategy for America (Washington, D.C.: Brookings Institution Press, 1999), 65–91.

17. См. язык пресс-релиза, выпущенного Белым домом по случаю принятия в 1992 г. Закона о поддержке свободы, который в последующие годы был главным инструментом финансовой поддержки экономических и политических реформ в бывшем Советском Союзе (доступен на http://www.fas.org/spp/ starwars/offdocs/b920410.htm).

18. Политика США в Центральной Азии превосходно отражена в заявлениях, речах и интервью высших должностных лиц, а также в пресс-релизах Государственного департамента (доступны на его сайте: http://secretary.state.gov/ www/briefings/statements/index.html).

19. Данные об успехах разных стран в деле демократических преобразований хорошо отражены в подготовленном «Домом свободы» обзоре «Нации в процессе перехода» (доступен на http://www.freedomhouse.org/template.cfm?page= 17&уеаг=2005).

20. Данный раздел опирается на информацию с сайтов НАТО (http://www.nato.int) и ОБСЕ (http://www.osce.org), а также на заявления и речи американских должностных лиц 1990-х гг. (http://secretary.state.gov/www/briefings/statements/ index.html).

21. См. http://www.treemedia.eom/cfrlibrary/library/po: icy/talbott.html/

26. См. http://www.eia.doe.gov/emeu/cabs/Region_ni.html.

27. См. http://www.eia.doe.gov/emeu/cabs/Centasia/NaturalGas.html.

28. См. http://www.eia.doe.gov/emeu/cabs/Centasia/Oil.html.

29. U.S. Department of State, Caspian Region Energy Development Report (As Required by HR 3610), не имеющий даты доклад является приложением к письму Барбары Ларкин, помощника госсекретаря по связям с законодателями, сенатору Роберту Берду (демократ, Западная Виргиния), от 15 апреля 1997 г.

30. Ibid., 3.

31. Американская политика по вопросу о каспийских трубопроводах отражена в многочисленных документах правительства США, доступных на сайте http://secretary.state.gov/www.briefings/statements/index.html.

32. См. http://www.mipt.org/pdf/iranandlibyasanctionl04-172.pdf.

33. Martha Brill Olcott, “The Caspian’s False Promise,” Foreign Policy, Summer 1998.

34. Richard Sokolsky and Tanya Charlick-Paley, “NATO and Caspian Security: A Mission Too Far?” (Rand, MR-1074-AF, 1999): Kenneth Weisbrode, “Central Eurasia: Prize or Quicksand? Contending Views of Instability in Karabagh, Ferghana and Afghanistan” (International Institute for Strategic Studies, Adeplphi Paper 338).

35. Sokolsky and Charlick-Paley, “NATO and Caspian Security: A Mission Too Far?”

36. RFE/RL Newsline, vol. 3, no. 33, pt. 1,17 February 1999, доступно на http://www.friends-partners.org/friends/news/omri/1999/02/990217I.html (opt,mozilla,unix,english,new).

37. Ibid.

38. Madeleine K. Albright, “Press Briefing on Plane En Route to Washington, DC from Tashkent, Uzbekistan,” 19 April 2000 (http://secretary.state.gov/www/statements/ 2000/000419c.html).

39. Посол Майкл А. Шихан, Координатор борьбы с терроризмом, Государственный департамент США, свидетельские показания перед Комитетом по международным отношениям Конгресса 12 июля 2000 г. (http://cryptome.quintessenz.at/ mirror /mas071200.htm).

40. Thomas Е. Ricks and Susan В. Glasser, “U.S. Operated Secret Alliance with Uzbekistan,” Washington Post, 14 October 2001, p. A01; Elizabeth Sherwood-Randall, “Building Cooperative Security Ties in Central Asia,” Stanford Journal of International Relations 3:2 (Fall-Winter 2002), доступен на сайте http://www.stanford.edu/group/ sjir/3.2.06_sherwoodrandall.html.

41. См. http://www.whitehouse.gov/energy/Chapter8.pdf.

42. Их внутреннее состояние и развитие обильно документировано многочисленными неправительственными организациями; наиболее всестороннее освещение дал «Дом свободы». См. на http://www.freedomhouse.org/template.cfm?page=5.

43. Из личной беседы автора с государственным деятелем из Центральной Азии, Вашингтон, сентябрь 2000 г.

44. Tommy Franks, American Soldier (New York: Regan Books, 2004), 281, 286–287.

45. United States-Uzbekistan Declaration on the Strategic Partnership and Cooperation Framework, 12 March 2002 (http://www.state.gOv/r/pa/prs/ps/2002/8736.htm).

46. Ibid.

47. Ibid.

48. См. замечание, сделанное Томми Фрэнксом в августе 2002 г., что американские части останутся в Афганистане «неопределенно долго» (доступно на http://www.usatoday.com/usatonline/20020826/4391202s.htm).

49. Колин Л. Пауэлл, из выступления на Международной конференции по вопросам помощи в реконструкции Афганистана, Токио, Япония, 21 января 2002 г., доступна на http://www.state.gov/secretary/rm/2002/7366.htm.

50. См. http://www.whitehouse.gov/news/releases/2003/02/counter_terrorism/ counter_terrorism_strategy.htm.

51. Ibid., 22.

52. См. дискуссию в Никитском клубе в Москве на тему «Китайский фактор в новой структуре международных отношений и российской стратегии», доступна на http://www.nikitskyclub.ru/article.php?idpublication=4&idissue=32.

53. См. CIA World Factbook (http://www.cia.gov/cia/publications/factbook/geos/ xx.html).

54. См. Robert Satlof, “The Peace Process at Sea: The Karine-A Affaire and the War on Terrorism,” National Interest, Spring 2002, доступна на http://www.washingtonin-stitute.org/media/satlof-peace.htm; James Bennet, “Seized Arms Would Have Vastly Extended Arafat Arsenal,” New York Times, 1 February 2002, доступна на http://www.whitehouse.gov/news/releases/2002/02/20020207-15.html.

55. Официальные заявления США о событиях в Андижане см. в “The 2005 Country Reports on Human Rights Practices: Uzbekistan,” 8 March 2005, U.S. State Department (доступно на сайте американского посольства в Ташкенте, http://www.usembassy.uz/home/index.aspx?&=&mid=594&lid=l). См. также письмо (от 15 июня 2005 г.) Джона Пьюнелла, посла США в Узбекистане, в редакцию узбекской газеты Новое слово (также доступно на сайте ташкентского посольства США: http://www.usembassy.uz/home/index.aspx?&=&mid=491).

56. Заявление узбекского министра иностранных дел от 10 июня 2005 г., доступно на сайте узбекского посольства в Вашингтоне http://www.uzbekistan.org/ press/archive/220/); и заявление президента Узбекистана Ислама А. Каримова на конференции 16 мая 2005 г. (также доступно на сайте узбекского посольства в Вашингтоне, http://www.uzbekistan.org/press/archive/189/).

57. LTC Kurt Н. Meppen, “U.S.-Uzbek Bilateral Relations: Policy Options,” in Anatomy of Crisis: U.S.-Uzbekistan Relations, 2001–2005 (Silk Road Paper, February 2006), 17 (доступно на http://www.silkroadstudies.org/new/inside/publications/ 0602Uzbek.pdf).

58. Julie Corwin, “Central Asia: Experts Ponder Gazprom’s Agenda,” RFE/RL, 19 April 2006 (http://www.rferl.org/featuresarticle/2006/04/ce5c73e5-dee0-4b4b-ab3d=40f61be6fce5.html).

59. RIA Novosti, 10 January 2006, “Kazakhstan, China set to up trade by $4 billion” (http://en.rian.ru/world/20060110/42913602.html).

60. Stephen Blank, «Bishkek Reassures Beijing after Tulip Revolution,” Eurasia Daily Monitor, 12 April 2005 (http://www.jamestown.org/publications_details.phpPvolu-me_id=407&issue_id=3297&article_id=2369581).

61. См., например, высказывания сенатора Джона Маккейна на Межпарламентской конференции по свободе и правам человека в Центральной Азии, 1 мая 2003 г. (доступны на http://www.mccain.senate.gov/index.cfm?fuseaction= Newscenter.ViewPressRelease&Content_id=941).

62. Robert В. Zoellick, “Whither China: From Membership to Responsibility?” Выступление перед Национальным комитетом по американо-китайским отношениям, Нью-Йорк, 21 сентября 2005 г. (http://www.state.gOv/s/d/rem/53682.htm).

Дмитрий Тренин

Географически Россия выходит в мир тремя широкими фасадами: западным, обращенным к Европе, Атлантике и Восточному побережью США; восточным, граничащим с Китаем, Кореей, Японией и обращенным к Тихоокеанскому побережью США; наконец, южным, который тянется от Черного моря и Кавказа через Каспий и далее до Центральной Азии. Традиционно россияне рассматривали свою страну как расположенную между Востоком и Западом. В ранний период отечественной истории (с IX по XVI столетие) главные угрозы безопасности страны исходили с востока – от степных кочевников. В течение двух с половиной столетий княжества Северо-Восточной Руси находились под игом монгольских завоевателей, и страна, таким образом, входила в состав азиатской империи. Когда Москва сбросила ордынское иго и восточная угроза ослабла, Россия стала все активнее участвовать в делах Европы и в мышлении российских правителей начал доминировать Запад. Это продолжалось вплоть до окончания периода холодной войны и даже позже – до самого исхода XX столетия. До самого недавнего времени южный фасад считался частью Востока. Крымское ханство было осколком Золотой Орды; Оттоманская империя была Ближним Востоком; Персия, Афганистан и прилегающие к Индии земли были Средним Востоком; а Китай, Япония, Корея и Монголия – Дальним Востоком. Понятие «востоковедение» до сих пор охватывает исследование стран и народов на огромном пространстве от Кавказа и арабоперсидского мира до Индии, Китая и Японии. Широкое представление о Востоке (или Азии) как о не-Европе возникло в XIX в. Уже в следующем столетии, однако, стало очевидно, что Азия структурируется, что между ее двумя большими регионами – Восточной и Южной Азией, с одной стороны, и Средним Востоком, с другой, имеются существенные различия и рубежом между этими двумя мирами служит граница между Индией и Пакистаном1. Для политики Москвы становление самостоятельного южного направления сопровождалось тремя потрясениями: афганской войной; чеченской войной и вызовом международного терроризма.В ретроспективе то, что мы сегодня относим к Югу, было для России источником духовного и культурного вдохновения (Византия и православное христианство); пространством активного соперничества с Оттоманской империей, Персией, Британией и – в более позднее время, в период холодной войны – с Соединенными Штатами; и, наконец, национальной окраиной Российской империи, а затем СССР, с преимущественно мусульманским населением. Это была также территория, относительно которой Россия могла утверждать, со второй половины XIX в., что она выполняет здесь «цивилизаторскую миссию», mission civilisatrice2. Сегодня с точки зрения Москвы Юг выглядит как слоеный пирог. На его внешней периферии находятся Египет, Сирия, Израиль (с Палестинской автономией), Ирак, Саудовская Аравия и государства Персидского залива. Сердцевина Юга состоит из прямых соседей бывшего Советского Союза – Турции, Ирана, Афганистана и Пакистана. Наконец, внутренний круг состоит из постсоветских государств Кавказа и Центральной Азии. Первая группа была в прошлом игровой площадкой геополитического противоборства; сегодня геополитические амбиции ниже, зато появились новые расчеты, связанные с энергетической политикой. Со странами второй группы Россия связаны намного теснее. Игнорировать их невозможно – ни с политической, ни с экономической, ни со стратегической точек зрения. Более того, то, что происходит внутри этих стран, обычно влияет на их непосредственных северных соседей – бывший советский Юг. Появившиеся на месте прежних советских республик новые независимые государства сохраняют тесные отношения с бывшей метрополией.То, что принято называть Центральной Азией (пять государств: Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Туркмения и Узбекистан), – это ближайший непосредственный южный сосед России. Сам термин «Центральная Азия», однако, нуждается в некотором уточнении. Ни с культурной, ни с этнополитической точки зрения пять стран региона не являются чем-то единым. С самого начала русской колонизации в 1860-х гг. и до середины 1920-х гг. (до начала советизации) официальным названием этого преимущественно тюркоязычного региона империи было Туркестан. С тех пор и до конца существования СССР эта территория была известна как Средняя Азия и Казахстан. Хотя военные, известные своим консерватизмом, сохраняли наименование Туркестанский военный округ (ТуркВО) до 1991 г., в начале афганской войны им пришлось выделить из его состава отдельный Среднеазиатский округ (САВО)3. Нынешнее наименование, Центральная Азия, стало общепринятым в регионе и в России с 1993 г. Цель переименования, инициаторами которого стали страны региона, была двойственной: подчеркнуть особость региона и сменить невыразительное обозначение «средняя» на более возвышающее «центральная»4. Каковы бы ни были достоинства нового наименования для заинтересованных стран, с российской точки зрения самым точным обозначением остается советское, проводящее различие между Казахстаном (единственной страной, с которой Россия имеет здесь границу, а население которой на треть состоит из славян) и четырьмя другими странами, расположенными дальше к югу. Фактически, однако, термин «Центральная Азия» использовался русскими географами с конца XIX в. для обозначения внутриконтинентальных территорий Туркестана, Афганистана, Западного Китая, Монголии и областей южной Сибири (Алтая, Тувы и Бурятии). Это частично совпадает с концепцией «Внутренняя Азия», предложенной Робертом Легволдом5. Согласно Легволду, в регионе, который первоначально был поглощен Монгольской империей Чингисхана, происходит «перестройка». Этот обширный регион протянулся от Монголии и российского Дальнего Востока до Центральной Азии и далее до северного Ирана и Кавказа. С концом Российской и Советской империй старые связи начали восстанавливаться, возникают новые связи, а ислам переживает возрождение. «Россия в качестве Евразии» – это уже история; вперед выдвигаются новые геополитические контуры, и некоторые с очень старыми корнями.Исторически, Центральная Азия была последним территориальным приобретением царской России. До XIX в. Петербург лишь от случая к случаю проявлял интерес к здешним землям, но затем процесс экспансии пошел быстро. Еще в 1800 г. Туркестан целиком находился вне границ империи, а уже к 1895 г. его поглощение было завершено. Присоединение Центральной Азии происходило в двух основных формах: более или менее мирное завладение (для большей части Казахстана) и военное завоевание (для остальной части, т. е. Средней Азии). Россиян толкали на юг разные мотивы, от желания обуздать хивинцев и других разбойников, занимавшихся похищением российских подданных и обращением их в рабство, и до желания проложить сухопутный путь в Индию (в которой видели рынок сбыта российских промышленных товаров)6. Российская экспансия приобрела особую интенсивность после унизительного поражения в Крымской войне (1853–1856). Остановленный в Черном море и на Балканах, Петербург обратился на юг и на восток, где была возможность достичь существенных успехов за короткое время. Бухара, Хива и Коканд – три среднеазиатских ханства, расположенные на территории нынешних Узбекистана, Таджикистана и Киргизии, – были завоеваны в 1860-х и 1870-х гг., причем первые два стали после этого российскими протекторатами, а третий просто аннексирован. Сопротивление туркменских племен было подавлено в 1880-х гг., а в 1890-х к империи был присоединен таджикский Памир, «Крыша мира».На протяжении всего XIX в. российские ходы на центральноазиатской шахматной доске пристально отслеживались британцами, которые обычно им противодействовали, потому что подозревали Санкт-Петербург (не совсем безосновательно) в тайном намерении вытеснить их из Индии. Русские, со своей стороны, столь же подозрительно следили за действиями британцев. Большая игра двух империй завершилась только в 1907 г., когда Россия присоединилась к англо-французской (и анти-германской) entente cordiale. К этому времени то, что сегодня составляет Центральную Азию, уже находилось в руках России; Персия была разделена на российскую и британскую сферы влияния, а Афганистан являлся более или менее нейтральным буфером между двумя империями. Поскольку Россия заглядывалась на восточный (китайский) Туркестан, известный также как Кашгария, Британия завладела Тибетом. Следует заметить, однако, что, несмотря на всю страсть и горячку Большой игры, с русской точки зрения все это имело второстепенное значение по отношению к всепоглощающей идее захватить черноморские проливы и установить гегемонию России на Балканах, окончательно разрешив, таким образом, «восточный вопрос» в свою пользу. Характерно, что во второй половине XIX в. Россия обратила свой взор на Центральную Азию, чтобы вознаградить себя за поражение в Крымской войне и продемонстрировать свою способность бросить серьезный вызов британскому владычеству в Индии. России нужна была не столько Индия как таковая; ею двигало жгучее желание ограничить мировую роль Великобритании и добиться от Лондона признания международной значимости России7. Трудно удержаться здесь от того, чтобы попытаться провести параллели с началом XXI в.После Октябрьской революции большевики не только силой оружия объединили ненадолго распавшуюся империю, но и использовали приграничные территории в качестве передовых баз дальнейшего продвижения «идей Октября». Цели московской политики, первоначально упакованные в революционную риторику, вскоре приняли форму традиционных геополитических принципов. В изменившихся условиях советская Центральная Азия стала факелом для разжигания антиколониальных движений в Британской Индии и Афганистане; позднее она служила базой для насаждения промосковских режимов в соседних странах, а также витриной советских достижений для третьего мира, выступая в роли наглядного доказательства универсальной пригодности коммунистической доктрины.С середины 1950-х гг. СССР начал политику рискованных геополитических маневров на Ближнем Востоке и превратился, наряду с Соединенными Штатами, в главного внешнего участника арабо-израильского конфликта. В надежде запрячь арабский национализм в свою глобальную стратегию Советский Союз вступил в открытое соперничество с Западом – сначала с Францией и Британией, а в конечном итоге с Соединенными Штатами – за контроль над главным нефтепроизводящим регионом мира. Противоборство двух сверхдержав на Ближнем Востоке знало периоды обострений и затишья, но событием, повлиявшим не только на политику, но саму судьбу Советского Союза, стало вторжение в Афганистан, а потом уход из него.Афганская война (1979–1989) и исламистская революция в Иране 1979 г. сначала привели закосневший советский режим к пониманию важности «религиозного фактора», который он прежде игнорировал, и попыткам воздействовать на него. В предыдущие шестьдесят лет Центральная Азия была для СССР форпостом против западного колониализма и «неоимпериализма»; теперь неожиданно оказалось, что Советский Союз сам оказался уязвим для влияния, исходившего из исламских стран. Исламисты решили, что пришла пора вернуть территории, некогда уступленные российско-советской империи, и сделали ставку на реисламизацию как главный инструмент достижения этой цели.Михаил Горбачев слишком поздно признал значимость исламского фактора. В 1986 г. он был еще настолько самоуверен, что заменил на посту первого секретаря компартии Казахстана местного ветерана Кунаева на малоизвестного русского аппаратчика Колбина, чем спровоцировал первые за многие десятилетия массовые беспорядки в Алма-Ате. Всего через пять лет, в последние месяцы существования союзного государства, Горбачев собирался предложить новому лидеру Казахстана, этническому казаху Нурсултану Назарбаеву, пост премьер-министра СССР, обновленного и реформированного на основе нового Союзного договора.Обновленному СССР не суждено было состояться. Перспектива заключения Союзного договора спровоцировала путч ГКЧП, окончательно разваливший страну. Борис Ельцин и его либеральные советники в руководстве Российской Федерации сделали выбор в пользу «малой России», отпустив, таким образом, национальные окраины и предоставив им независимость практически безо всяких условий. Для ориентированных на Запад московских реформаторов Центральная Азия не имела особой ценности и воспринималась скорее как тормоз для задуманных реформ. Они видели смысл в том, чтобы договориться с Украиной и Белоруссией о роспуске Советского Союза и о создании Союза Независимых Государств (СНГ), с ударением на среднем слове, но им даже не пришло в голову пригласить в новое межгосударственное образование страны Центральной Азии. Республики этого региона, стремившиеся к большей автономии, но даже не помышлявшие о полной независимости, неожиданно обнаружили, что крышу общего государства как будто ветром сдуло. Несмотря на то что состав СНГ вскоре был расширен, и они стали его членами, центрально-азиаты почувствовали, что Россия их бросила.На протяжении XX в. Россия пережила грандиозные изменения в демографии. Когда в 1880 г. она аннексировала Туркестан, его население составляло 3 млн человек8. В то время Россия и сама переживала демографический бум, который подталкивал сотни тысяч русских переселенцев перебираться в этот регион. Перепись 1959 г. обнаружила, что в Казахстане проживают только 2,9 млн казахов и 3,7 млн русских, а также украинцы и белорусы9. В 1970-х гг., однако, направление миграционных потоков изменилось и этнические русские начали возвращаться в РСФСР. После развала Советского Союза их отъезд превратился в массовый исход. С начала 1990-х гг. этот людской поток пополнили жители Центральной Азии, мечтавшие о работе в России. На фоне резкого падения рождаемости и роста смертности в РФ в целом численность мусульманского населения страны продолжала увеличиваться. Быстро росла и численность населения соседних мусульманских республик СНГ. Демографический навес выглядит еще внушительнее, если учесть, что сегодня один только Пакистан (или Иран вместе с Турцией) превосходит Россию по общей численности населения, а через несколько десятилетий население Узбекистана может составить половину населения РФ.Можно сказать, что для России наступило «время Юга». Проблемы на этом направлении возникают как вовне, так и внутри страны. Приспосабливаясь к постимперской ситуации, Россия в то же время не может идти по пути создания православного, этнически русского государства. Она должна учитывать как рост своего собственного мусульманского меньшинства, так и реалии исламского возрождения. Главным актуальным источником угрозы безопасности страны на среднесрочную перспективу также является Юг: северокавказские террористы, боевики из Ферганской долины, афганские наркоторговцы и талибы, иранская ракетно-ядерная программа, а также внутренняя нестабильность уже ракетно-ядерного Пакистана.В Центральной Азии России приходится иметь дело со слабыми и еще не прочными государствами, только недавно получившими независимость. То, что все пятеро выжили в произвольно установленных советской властью границах – несмотря на хаос, вызванный развалом СССР и последующей нестабильностью, – есть небольшое чудо. Эти государства, однако, одновременно являются буфером и мостом между Россией и бурлящим миром ислама. В начале XXI в. Россия уже вступила в длительный и болезненный период освобождения от обязательств имперского периода и установления с соседями связей и отношений, основанных на иных принципах.В предлагаемой читателю главе мы проанализируем главные интересы России в регионе: политические, экономические, в сфере безопасности и те, которые можно определить как «гуманитарные» (обобщенное название, охватывающее условия жизни русских меньшинств в регионе и роль русской культуры и языка как инструментов «мягкой силы» и влияния). Одновременно мы рассмотрим широкие интересы, связывающие страны Центральной Азии с Россией. Наконец, мы обсудим общий подход России к региону и отдельные направления ее политики; целью этого анализа будет определение групп интересов, продвигающих ту или иную политику на основе того или иного видения ситуации, и, наконец, рассмотрение результирующего взаимодействия игроков.Политика России в отношении Центральной Азии возникла только после развала СССР; ее основные вехи развития – отказ от имитации интеграции и переход к экономической экспансии в сочетании с «секьюритизацией» и попытками ликвидировать военное присутствие США в регионе. Фоном для этой политики служит базовое отношение политического класса России к Центральной Азии. Степень приоритетности Центральной Азии становится понятной в сравнении с вниманием, уделяемым другим регионам ближнего и дальнего зарубежья. Сходным образом рассматривается политика государств Центральной Азии в отношении России. В последнем разделе анализируются перспективы присутствия и влияния России в Центральной Азии. Сможет ли Россия превратиться в силовой центр, с которым будут считаться сохраняющие номинальную независимость государства Центральной Азии? Сможет ли она достичь осмысленной экономической интеграции с Казахстаном и, возможно, с другими странами? Сможет ли она взять на себя ответственность за безопасность этого уязвимого региона? Есть ли у русского языка и культуры долгосрочное будущее в Центральной Азии? Будут ли новые элиты, подобно своим предшественникам, получать образование и социальные навыки в России? Как Россия будет относиться к другим державам, проявляющим активность в этом регионе, в частности к Соединенным Штатам и Китаю? Обопрется ли она на Китай для сворачивания американского влияния? Преуспеет ли она в поддержании выгодного баланса между Вашингтоном и Пекином для достижения собственного преобладания в регионе? Не получится ли так, что Москва поддастся растущему влиянию КНР и допустит, чтобы Шанхайская организация сотрудничества (ШОС) стала сердцем новой Евразии от Бреста до Гонконга?Коротко говоря, главный тезис этой главы в том, что российская политика пребывает в процессе адаптации к постимперской реальности, и результаты этого процесса еще не ясны. Ташкент, Алма-Ата, Душанбе – это и была империя, это и был Советский Союз. России еще предстоит заново определить себя как современную нацию в терминах наступившего XXI в. И то, как Россия решит вопрос о Центральной Азии, будет важной составляющей ответа на этот важнейший вопрос.

Сразу после краткого замешательства, последовавшего за развалом Советского Союза и возникновением Российской Федерации как главного государства-преемника, элиты России поставили перед собой в качестве главной долгосрочной цели восстановление статуса страны как великой державы. С их точки зрения, Россия сможет выжить и процветать в XXI в. только в качестве самостоятельной великой державы. Кремль извлек уроки из своих попыток 1990-х и начала 2000-х гг. интегрироваться в Запад или с Западом, но западные условия были сочтены неприемлемыми. Поэтому у России не осталось иного выхода, кроме как действовать самостоятельно.

Великая держава, однако, не живет в изоляции. Кремль полон решимости превратить Российскую Федерацию в центр или полюс силы, в орбите которого должны оказаться страны СНГ. Руководство России и основная часть российского общества считают новую Восточную Европу (Украину, Белоруссию и Молдавию), Южный Кавказ (Азербайджан, Грузию и Армению) и пять государств Центральной Азии зоной жизненных интересов России. Несмотря на то что Кремль видит в России державу с глобальным, а не только региональным влиянием, именно страны СНГ оказались к началу XXI в. в фокусе внешней политики Москвы.

Россия открыто притязает на главенствующее положение на пространстве бывшего Советского Союза. Но мягкое доминирование не означает повторного объединения. Москва не стремится к восстановлению евразийской сверхдержавы или к созданию еще одного варианта Российской империи: главным делом России будет сама Россия. Скорее, Москва хочет обеспечить благоприятные условия для экономической экспансии на своей бывшей периферии и обеспечения сильного политического влияния России, которое сможет гарантировать лояльность соседей Москве. Общее направление задает идея либеральной империи, введенная в оборот в 2003 г.10 К 2005 г. Москва окончательно утратила веру в СНГ как в организацию и приняла более гибкий и прагматичный подход. Вместо того чтобы пытаться заставить работать громоздкую конструкцию из двенадцати государств, она решила сосредоточиться на конкретных российских интересах, которые необходимо продвигать и защищать в отдельных странах.

Москва использует несколько инструментов: двусторонние отношения; экономическое объединение, известное как Евразийское экономическое сообщество (ЕврАзЭС); и союз по обеспечению безопасности, преобразованный в Организацию Договора о коллективной безопасности (ОДКБ). Москва достаточно реалистична, чтобы признавать разнообразные связи новых государств с внешним миром. Она понимает неизбежность иностранных инвестиций и экономической конкуренции. Она хочет только того, чтобы в случае конфликта интересов предпочтение отдавалось ей. С российской точки зрения это только справедливо: бывшие союзные республики намного важнее для России, чем для любой другой державы, включая Китай и Соединенные Штаты.

Постсоветская Россия испытала возрождение традиционной геополитики, которая рассматривает Центральную Азию как зону доминирования России11. Однако Москва не может игнорировать тот факт, что Центральная Азия недавно стала зоной соперничества ряда внешних игроков, в том числе соседнего Китая, далекой, но глобально вовлеченной Америки, растущей Индии и стран, религиозно и этнически близких Центральной Азии – таких, как Турция, Иран, Пакистан и Саудовская Аравия.

Выстраиваемой Москвой геополитической конструкции угрожает экспансия НАТО, которая может сделать своими членами Украину и Грузию, и, в несколько меньшей степени, военное присутствие США в странах СНГ. Членство в НАТО совершенно несовместимо с мягким доминированием России, и можно ожидать, что Москва надавит на всевозможные рычаги, чтобы не допустить приема туда Украины, которая и сама расколота по этому вопросу. Помимо военно-политических альянсов, традиционным показателем разграничения сфер влияния является иностранное военное присутствие.

Так, военное вторжение США в Афганистан и размещение американских вооруженных сил в Центральной Азии для поддержки этой операции пошатнуло стратегическое равновесие, возникшее после развала Советского Союза. Не Москва, а Вашингтон стал главным экономическим донором новых государств и гарантом безопасности региона12.

Неохотно приняв это присутствие вначале (в надежде на более тесное взаимодействие с Соединенными Штатами), позднее Россия изменила свою позицию. После 2004 г. стало все более очевидным, что Москва будет искать возможности выдавить Соединенные Штаты из региона. По сути дела, Москва заявила, что военное присутствие третьей стороны в странах СНГ приемлемо, только если оно отвечает интересам безопасности России, опирается на недвусмысленное разрешение Москвы и проводится в рамках особой миссии с оговоренным приемлемым сроком вывода вооруженных сил. В 2005 г. России удалось использовать напряженную ситуацию в американо-узбекских отношениях для вывода американских ВВС из Узбекистана и стратегической переориентации Ташкента на Москву.

С начала 2000-х гг. центр тяжести российской политики смещался с запада на восток. Соединенные Штаты хоть и остались самыми важными для нее, но существенно отдалились. Европейский союз, расширившийся и втянувший в себя большую часть Европы за пределами СНГ, политически пребывает в замешательстве, а экономически – в застое. Не только Запад озабочен возвышением Индии и Китая. Россияне тоже готовятся использовать открывающиеся возможности, хотя и не могут игнорировать сопутствующие риски.

Глядя из России, рост Китая еще более внушителен, чем это представляется на Западе. Исторически всегда воспринимавшийся как гигант, по основным параметрам мощи и влияния существенно уступавший России, Китай за полтора десятилетия достиг формального равенства с бывшей наставницей и покровительницей, а неформально и перерос ее. Китай присоединился к Соединенным Штатам и странам Европейского союза в качестве одного из трех главных мировых партнеров-контрагентов России.

Сближаясь с Пекином, Москва надеется ослабить американское давление. Ее стратегию можно описать – в духе традиционных китайских стратагем – как сближение с Востоком ради того, чтобы укрепить свои позиции на Западе. В то же самое время Россия не хочет превращаться в сателлит Китая. Она рассчитывает на то, что в обозримом будущем Пекин будет поглощен внутренним развитием и не станет проводить чересчур активную внешнюю политику. Это даст России время для того, чтобы укрепить собственные позиции. К тому времени, когда Китай станет более напористым, Россия сама окрепнет и консолидирует свою зону жизненных интересов.

Центральная Азия является важной областью российско-китайского взаимодействия. Именно с оглядкой на этот регион была создана Шанхайская организация сотрудничества – ШОС. В исходном варианте ШОС можно было бы расшифровать как «Китай в Центральной Азии». Со временем, однако, ее задачи и географический охват расширились. Формальными членами ШОС являются Китай, Россия и четыре центральноазиатских страны (кроме Туркмении); Индия, Пакистан, Иран и Монголия участвуют в качестве наблюдателей. В России некоторые верят, что хотя бы потенциально ШОС может стать противовесом возглавляемому США западному сообществу (Северная Америка, Западная и Центральная Европа, Япония, Австралия, возможно, Индия). Если оба сообщества консолидируются внутренне и будут выступать с координированных позиций на международной арене, то впервые после падения Берлинской стены появится некое подобие глобального геополитического противостояния. Это, однако, лишь один – и далеко не самый вероятный и тем более не оптимальный результат возможного развития. Нетрудно заметить, например, что одна ключевая держава – Индия – стоит одной ногой в обоих сообществах.

Пока непосредственные вызовы геополитическим интересам России идут с юга. Идея исламистских радикалов, что земли, некогда аннексированные Российской империей, а впоследствии вошедшие в состав атеистического Советского Союза, могут быть опять отвоеваны миром ислама и превращены в новый халифат, нашла существенную материальную поддержку в арабском мире и сторонников в Центральной Азии. Режим Талибана в Афганистане был символом этой новой угрозы, но даже с его падением угроза не исчезла.

Россия пребывает в процессе формулирования заново своих интересов на Ближнем и Среднем Востоке (БСВ). У нее есть значительный интерес к Ирану как к региональному партнеру и растущему рынку, но при этом она озабочена иранской ядерной программой и ракетным оружием. Физическое отсутствие России в Афганистане является временным и отчасти компенсируется косвенной вовлеченностью Москвы в афганские дела. Москва не сводит глаз с Пакистана – хронически нестабильной ядерной державы, которой угрожает внутренний исламский экстремизм. Кроме того, Россия стремится активизировать свою роль в рамках Ближневосточного «квартета», занимающегося разрешением палестино-израильского конфликта13, и внимательно следит за развитием ситуации в Персидском заливе, в том числе в Саудовской Аравии, способной дестабилизировать весь Ближний и Средний Восток и разрушить мировой рынок энергоносителей. Именно эта перспектива позволила России вскоре после 11 сентября 2001 г. выступить перед Западом в роли жизненно важной энергетической державы. Центральная Азия – это разом и путь, и, если она будет под контролем России, ключевой форпост, делающий возможным реализацию «южной стратегии России».

Таким образом, Центральная Азия стала полем боя в новой, намного более мягкой версии Большой игры – на этот раз между Россией и Соединенными Штатами (открыто) и между Россией и Китаем (скрыто). В середине 2005 г. на саммите ШОС Вашингтон получил предупреждение, что его военное присутствие в регионе обусловлено только толерантностью Китая и России. К концу 2005 г. Узбекистан стал первой страной СНГ, которая покинула американскую орбиту и вновь перешла на российскую. Однако в 2004 и 2005 гг. Москва нервозно отреагировала на чрезвычайно гипотетическую идею о возможном китайском военном присутствии в Киргизии.

В Центральной Азии Россия крайне заинтересована в стабильности новых государств. Стоит им рухнуть и открыть шлюзы хаосу, создастся сокрушительный эффект для России. Можно предположить, что через ее протяженную открытую границу в РФ хлынут массы беженцев и других иммигрантов, прилив которых может возбудить как значительную мусульманскую общину в России, образующую большинство в некоторых субъектах Российской Федерации (один из которых, Башкортостан, отстоит от казахстанской границы всего на 50 км), так и противников иммиграции в РФ.

Российские лидеры явно предпочитают сохранение статус-кво в центральноазиатских государствах любым попыткам опрокинуть тамошние режимы или хотя бы понудить их к изменениям. В этом предпочтении нет ничего от идеологической близости или сентиментальной «солидарности авторитарных режимов». Согласно преобладающему в России официальному пониманию, вряд ли преемниками нынешнего поколения авторитарных лидеров станут просвещенные демократы; вероятнее всего их сменят исламистские радикалы. Считается, что именно религиозный экстремизм является главной опасностью, нависающей над регионом. Что же касается подталкивания своих центральноазиатских партнеров к переменам, российские лидеры опасаются, что подобное давление может только толкнуть регион в объятия Китая.

Россия заинтересована также в том, чтобы страны региона поддерживали достаточно хорошие отношения между собой. Москва знает о произвольном характере буквально всех границ между центральноазиатскими государствами, которые были проведены в 1924–1925 гг. из соображений удобств советизации и централизованного контроля и арбитража Москвы. Российские руководители также превосходно в курсе неравенства центральноазиатских экономик, которые создавались в XX в. как неотъемлемая часть советского народного хозяйства.

Россия чрезвычайно заинтересована в поддержании межэтнического мира в Центральной Азии. Хотя за время после распада СССР количество этнических русских здесь существенно сократилось, миллионы их до сих пор живут в регионе. Многие никогда его не покинут. Этнический конфликт – например, с участием русского населения Казахстана – создает риск конфронтации между Россией и ее самым большим и самым важным центральноазиатским соседом.

Интересы России в каждой из пяти стран Центральной Азии столь же разнообразны, как и сами страны.

Казахстан является для России важнейшей страной Центральной Азии. Именно он, а не Россия (которая рада присваивать этот титул себе) является наиболее типичным евразийским государством14. Географически, демографически и экономически северный Казахстан является продолжением южной Сибири и Урала. Российско-казахстанская граница, протяженностью более 7500 км, является длиннейшей в мире. Эта граница, не существовавшая на международных картах до 1991 г., была делимитирована только в 2005-м. Поезда, идущие из Центральной России в Сибирь, несколько раз на своем пути пересекают эту границу. В Каспийском море российско-казахстанская граница, зафиксированная двусторонним соглашением 1998 г., идет через большое газовое месторождение (Астраханско-Атырауское). Охрана такой границы есть задача почти невыполнимая. Охрана и, если потребуется, оборона российской территории требует тесного союза с Казахстаном в области обороны и безопасности. Обширная и малонаселенная страна, Казахстан является полезным буфером между Россией и расположенными к югу от него гораздо более религиозными мусульманскими обществами Средней Азии. Кроме того, Казахстан отделяет более развитые европейские и западносибирские регионы РФ от Китая.

Этнические русские составляют чуть менее трети населения Казахстана. Многие из них живут в промышленных центрах на севере страны. Таким образом, российско-казахстанская граница пересекает территорию, на которой большинство или почти большинство с обеих сторон составляет русское население. Москва, однако, совсем не заинтересована в том, чтобы расчленить Казахстан и аннексировать его русскоговорящие северные области. Москва понимает, что это значило бы навлечь беду, а потому не только воздерживается от подстрекательства беспорядков, но и активно помогла соседу подавить русскоязычный ирредентизм. Россия явно заинтересована в том, чтобы помочь Казахстану стать жизнеспособным многонациональным государством. Москва уверена, что значительный русский этнический элемент в Казахстане, хотя его членам сегодня закрыт путь к высоким государственным должностям, является прочным звеном, связывающим между собой две страны.

Казахстан является крупнейшим производителем энергоресурсов в Центральной Азии (нефть, газ, уран), а потому потенциально и партнером в стремлении России к превращению в энергетическую сверхдержаву. Российско-казахстанское соглашение о разделе Каспия укрепило позиции Москвы относительно других прикаспийских государств.

Хозяйственные системы приграничных регионов России и Казахстана тесно взаимосвязаны. По словам казахстанских авторов, эта «предельная взаимосвязанность», скорее всего, «не имеет параллелей среди других пар государств на постсоветском пространстве»15. В самом деле, первая столица советского Казахстана в 1920-х гг. была расположена в Оренбурге, на южном Урале. Главные промышленные центры России, такие как Самара, Челябинск, Омск и Новосибирск, расположены в тесной близости к границе с Казахстаном. На казахской стороне в непосредственной близости к границе несколько городских промышленных центров – Уральск, Актюбинск, Кустанай, Павлодар, Семипалатинск и Усть-Каменогорск, которые теперь по большей части носят казахские имена, – построены русскими и ими же преимущественно населены до сих пор. В самом деле, Казахстан – это единственная страна СНГ, которая в настоящее время экономически может быть объединена с Россией. Российско-белорусская интеграция не может быть осуществлена, пока Минск радикально не переменит свою экономическую политику, что же касается перспектив экономической интеграции России с другими странами СНГ, то таковых в настоящее время практически не существует.

Нурсултан Назарбаев, возглавлявший Казахстан еще до обретения независимости, издавна является сторонником Евразийского союза, под которым он понимает тесные и равные отношения с Россией и другими странами СНГ. В принципе это совпадает с амбициозной идеей Москвы создать в СНГ обеспечивающий сплочение силовой центр. Однако есть разногласия относительно условий объединения и прав вошедших в объединение сторон. Назарбаев, будучи сторонником тесных отношений с Россией, одновременно является стойким противником русского империализма. Он не терпит разговоров о Великой России, включающей бывшие окраинные республики16.

В 1997 г. Назарбаев – мастер геополитических ходов – перевел столицу Казахстана из расположенной на юге Алма-Аты на север, в расположенную недалеко от границы с Россией Астану, бывший Акмолинск (Целиноград). Таким образом, он приблизил правительство страны к ее главным промышленным центрам, вдохнул новую энергию в правительственную бюрократию и политическую элиту и, самое важное, упрочил контроль над преимущественно славянскими северными территориями страны.

Более того, Казахстан осуществляет тщательное балансирование между тремя главными партнерами – Россией, Китаем и Соединенными Штатами. Это маневрирование не является игрой с нулевой суммой. Вряд ли предложение сделать четкий выбор в пользу одной страны – России может иметь успех в Астане17. С другой стороны, для Казахстана было бы фатально превращение в поле геополитического сражения между тремя великими державами.

В контексте Центральной Азии Казахстан обрел уверенность в себе. Астана притязает на роль «третьей опоры» в Шанхайской организации сотрудничества, наравне с Китаем и Россией. Он претендует на председательство в Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе в 2009 г. Сообщают, что на международных встречах представители Казахстана временами относятся к коллегам из других стран Центральной Азии с едва скрытым презрением.

Узбекистан, самая многонаселенная страна региона, лежит за пределами российского «периметра интеграции»18. При этом Узбекистан является ключевым элементом Средней Азии. В царские и советские времена Ташкент служил неофициальной столицей края и воротами на Средний Восток и в Южную Азию. Он был также главным центром промышленности и культуры региона, а в результате восстановления города после разрушительного землетрясения 1966 г. стал советской витриной в Азии.

С момента развала СССР Узбекистан был чрезвычайно щепетилен в вопросе о своем суверенитете. Он является наследником давней традиции центральноазиатской государственности. Столицы всех средневековых ханств находились на территории нынешнего Узбекистана: Бухара, Самарканд, Хива и Коканд. Уникальность Узбекистана в сравнении с другими странами Центральной Азии в том, что значительная часть его территории сохраняла частичную независимость вплоть до начала 1920-х гг.

Древние государства с большой историей Бухара и Хива были российскими протекторатами, которыми управляли местные эмиры и ханы; после большевистской революции они на короткое время стали «народными республиками». Бухара была традиционным духовным центром всего региона.

У исторической России были непростые отношения с правителями этих исторических образований. Тамерлан, которого Ислам Каримов провозгласил национальным героем, запомнился в истории России как один из множества безжалостных захватчиков и деспотов, точно такой же, как Чингисхан и его внук Батый, поработивший Россию.

Для России значимость Узбекистана сегодня прежде всего в том, что он является главной опорой стабильности региона. Будучи прифронтовым государством в войне против религиозного экстремизма, он очень уязвим. Если Узбекистан падет жертвой исламского радикализма, за ним последует и Средняя Азия, а южный Казахстан окажется под серьезной угрозой. Москва уверена, что сильный режим в Ташкенте необходим как бастион против воинственного ислама.

Узбекистан притязает на руководящую роль в регионе, а это ведет к напряженности в отношениях с четырьмя другими государствами. За пределами Центральной Азии он до 1998 г. играл активную роль в Афганистане, где поддерживал силы этнического узбека генерала Дустума.

С самого обретения независимости в 1991 г. Ташкент категорично требовал уменьшения российского влияния в Узбекистане. Ни российские войска, ни пограничники не получили разрешения находиться или действовать на его территории. В 1998 г. президент Каримов публично обвинил российские службы безопасности во вмешательстве во внутренние дела Узбекистана. Вопрос о военном присутствии России не был поднят даже после терактов в Ташкенте в 1999 г. и исламистских рейдов в 1999–2000 гг., когда Каримов пошел на потепление отношений с Москвой и согласился принять Путина. После 11 сентября 2001 г. Каримов встал на сторону Соединенных Штатов и в 2002 г. подписал соглашение об использовании ВВС США узбекских авиабаз, таких как Карши-Ханабад (К2).

Принятое Каримовым в 2005 г. решение опереться на Россию было принято под давлением чрезвычайных обстоятельств. После кровавого подавления мятежа в Андижане узбекский президент поверил в то, что американцы причастны к попытке низложить его. Когда США выступили после этого с критикой действий узбекского правительства, которое, с их точки зрения, злоупотребило силой, это было равносильно тому, что США «передали Узбекистан России»19. Но если бы Путин в той ситуации отверг призыв Каримова, узбекский лидер ушел бы под крыло Китая. Вступление Узбекистана в 2000 г. в ШОС расширило возможности Ташкента лавировать между Пекином и Москвой. Именно в Пекин полетел Каримов в мае 2005 г., через несколько дней после событий в Андижане. В принципе решение в пользу России еще может быть пересмотрено самим Каримовым или его наследниками.

Москва заинтересована, конечно, не в присоединении Узбекистана к России, а в предотвращении его дестабилизации и радикализации. В то же время прочные отношения с Ташкентом важны для Москвы, если она хочет укрепить свои возможности управлять ситуацией в регионе. Менее богатый природными ресурсами, но многонаселенный и имеющий жизнеспособную промышленную базу, Узбекистан является также рынком для российских товаров и партнером в совместных проектах.

Два малых государства, Киргизия и Таджикистан, важны для России, поскольку исторически служат заставами, блокирующими доступ враждебных внешних сил в Центральную Азию. В Киргизии интересы России, Китая и США пересекаются. Соединенные Штаты и Россия имеют здесь военные базы, расположенные буквально бок о бок, и считается, что Китай тоже хотел бы получить здесь базу. В экономическом плане север Киргизии является продолжением Казахстана и также со значительным русским населением. Напротив, юг Киргизии, включающий небольшую часть Ферганской долины, тесно связан с Узбекистаном, Афганистаном и Таджикистаном. Москва усердно работает над уменьшением влияния Соединенных Штатов и международных неправительственных организаций в Киргизии, в которой это влияние сильнее, чем в других странах региона20.

Таджикистан привычно рассматривается как российский контрольно-пропускной пункт на афганской границе. В 1990-х гг. через него шло снабжение антиталибского Северного альянса. С прибытием в Афганистан сил Соединенных Штатов и НАТО и изменением главной угрозы безопасности Центральной Азии (сегодня это опасность внутренних выступлений населения, а не нападений извне) значение Таджикистана изменилось. Будучи главными воротами в Афганистан, он изначально рассматривался как первая перевалочная база на долгом пути афганской наркоторговли, объем которой начал расти после падения Талибана. С другой стороны, Таджикистан наравне с Киргизией является ключом к контролю над водными ресурсами региона. В будущем спрос на воду будет расти, и Россия, несомненно, заинтересована в том, чтобы ее контролировать.

Таджикистан – это единственная страна Центральной Азии, население которой говорит на фарси. Долгая и кровавая гражданская война в Таджикистане (1992–1997) была закончена благодаря совместным усилиям Москвы и Тегерана. Таджики составляют значительную этническую группу в Афганистане; их лидер, Ахмад Шах Массуд, во время афганской войны воевал против Советской армии, а позднее стал лидером антиталибского сопротивления и союзником России. После начала антитеррористической операции США Таджикистан предложил разместить у себя военно-воздушные силы НАТО, участвующие в операциях в Афганистане. Его президент (с 1992 г.) Эмомали Рахмонов, номинально являющийся союзником России, умело маневрирует между всеми важными для региона державами, в число которых входят Соединенные Штаты21, Иран, Китай, Пакистан, Индия и Афганистан, не говоря уж о могущественном соседе, Узбекистане.

Наконец, Туркмения является прежде всего крупным производителем природного газа, и Россия хочет, чтобы она и в будущем оставалась замкнутой на ее систему газопроводов. Это важный фактор, обеспечивающий России монополию в поставках газа на Украину. Поскольку на юге Туркмения граничит преимущественно с Ираном, Россия не настаивает на своем военном присутствии здесь. Фактически, Москва позволила Ашхабаду постепенно свести на нет российское военное присутствие в стране, в которой прежде дислоцировалась значительная группировка советских войск22. При этом Москва не возражает против нейтралитета Туркмении, но при условии, что она не примет у себя вооруженные силы США. Даже решение тогдашнего президента Ниязова в августе 2005 г. понизить статус Туркмении в СНГ с полноправного члена до наблюдателя мало встревожило Россию. Очевидно, что для Москвы предпочтительнее была независимость диктатуры Ниязова, чем появление в Туркмении откровенно исламистского или прозападного режима. Не следует игнорировать и тот факт, что туркмены всегда были хорошими воинами, дорого продававшими свою независимость, что они доказали в яростном сражении с русской армией при обороне крепости Геок-Тепе в 1881 г. С приходом на смену умершему в 2006 г. Сапармурату Ниязову нового президента Г. Бердымухамедова Россия активизировала усилия по привязке туркменской газодобычи к российскому рынку и системе трубопроводов, проходящих по территории РФ.

Со времен афганской войны в российском сознании Центральная Азия тесно связана с Афганистаном. В 1990-х гг. таджикский и узбекский анклавы в Афганистане представляли собой полуавтономные «государства». Ташкент, Душанбе и Ашхабад вели в Афганистане собственную, независимую от Москвы политику. В течение пяти лет (1995–2001) Талибан был самой большой внешней проблемой безопасности России. После поражения Талибана Афганистан превратился в главную региональную базу Соединенных Штатов и НАТО.

Американское военное присутствие в Центральной Азии открыло регион для мировой геополитики. Перестав быть задворками России, он увидел новые возможности.

Заинтересованность Вашингтона в Центральной Азии тесно связана с войной против терроризма, прежде всего в Афганистане. Вероятнее всего Соединенные Штаты не уйдут отсюда, пока не доделают работу, а это затянется надолго. В результате Москва больше не сможет рассчитывать на традиционное доминирование в регионе. Америка, однако, не единственный внешний игрок, появление которого покончило с почти монопольным положением России в Центральной Азии.

С начала до середины 1990-х гг. Россия ощущала растущий интерес Китая к региону, лежащему к западу от китайских границ. Если столетие назад Россия предпринимала попытки проникнуть в восточный (китайский) Туркестан, то теперь пришла очередь Пекина двинуться в «путешествие на запад». В 1996 г. после завершения переговоров о демаркации границ и мерах по обеспечению безопасности между Китаем и четырьмя соседствующими с ним бывшими советскими республиками был учрежден постоянный механизм для поддержания политических и военных связей – «Шанхайская пятерка». В 2000 г. на ее основе возникла Шанхайская организация сотрудничества, региональный пакт о безопасности и развитии. Имея штаб-квартиру в Пекине, а генеральным секретарем китайского дипломата, ШОС стала знаком возвращения Китая в Центральную Азию. В отличие от Америки Китай не уйдет из региона после нормализации ситуации в Афганистане.

В общем, с точки зрения Кремля главная геополитическая цель России в том, чтобы защитить Центральную Азию от исламистских радикалов, поддерживая при этом приемлемые отношения с великими державами, Соединенными Штатами и Китаем.

Сегодня интересы России в Центральной Азии во многом определяются соображениями безопасности, и такое положение сохранится в обозримом будущем. Этот раздел посвящен анализу этих интересов, заметно эволюционировавших со времени распада Советского Союза, которые я разделяю их на две категории: стратегические и особые. Стратегические интересы сводятся к предотвращению угроз, управлению рисками и укреплению региональной безопасности. Особые интересы имеют отношение к поддержанию, восстановлению и развитию инфраструктуры безопасности в Центральной Азии – посредством военного присутствия, военно-технического сотрудничества, поставок оружия и т. п.

Главный интерес России в Центральной Азии заключается в обеспечении минимальной стабильности в этом потенциально неустойчивом регионе. Главная угроза – это перспектива политической дестабилизации в одной или ряде стран Центральной Азии, ведущей к падению существующих режимов и победе радикальных исламистов или просто к хаосу. За период после распада СССР положение подавляющего большинства населения региона, за исключением Казахстана, заметно ухудшилось по сравнению с 1980-ми гг.23 Слабые попытки модернизации не в силах преодолеть инерцию упадка. Поскольку надежно защищенных советских границ больше нет, Центральная Азия открыта для Среднего Востока. В глазах исламистских радикалов это «новая граница» мусульманского мира, нуждающаяся в активной исламизации и ликвидации наследия советского атеистического правления. Поэтому, с точки зрения России, стабильность Центральной Азии означает противостояние исламскому радикализму.

Поддержание внутренней стабильности Воинственные исламисты являются главной подпольной оппозиционной силой в Узбекистане. Они наращивают свою активность на юге Киргизии, и, если туркменский режим, недавно переживший уход своего основателя, когда-нибудь начнет распадаться, можно ожидать, что они и здесь немедленно обнаружатся. В Таджикистане исламисты являются законной политической силой; шрамы, оставленные гражданской войной 1992–1997 гг., очень глубоки, и нынешнюю стабильность в Таджикистане, купленную огромной ценой, не следует принимать как установившуюся раз и навсегда. Только Казахстан на данный момент находится вне зоны опасности, но он слишком тесно граничит с ней.В противостоянии воинственному исламу Россия опирается на власти центральноазиатских государств. Москва изначально рассматривала новые светские режимы в Центральной Азии, во главе которых стояли говорящие по-русски и получившие советские образование и подготовку бывшие функционеры коммунистической партии, как лучшее из того, на что можно было надеяться. Гражданская война в Таджикистане стала для Москвы знаком того, что демократия и исламизм не являются приемлемыми альтернативами светскому авторитаризму. Исламизм активно вел дело к дестабилизации и угрожал не только покончить с ролью России в Центральной Азии, но еще и распространиться на мусульманские регионы самой России, что создавало угрозу целостности Российской Федерации. Что же касается демократии, ее не считали жизнеспособной альтернативой для Центральной Азии: она могла привести либо к усилению западного присутствия и проведению проамериканской политики – за счет российских интересов, либо, что вероятнее, открыть шлюзы для исламизма.Таджикский опыт не прошел для Москвы даром. Гражданская война в этой стране остановила уход России из Центральной Азии и покончила с воцарившимся было благожелательным безразличием к региону. Российскому руководству пришлось пересмотреть установившийся после 1991 г. бинарный подход к «демократии» и «коммунизму»: специфический контекст бывшей среднеазиатской республики отвергал такие штампы. В результате возобладал более трезвый подход в духе политического реализма. «Демократическая» Москва определилась с тем, кого она поддерживает в гражданской войне, – она выбрала в союзники «коммунистического» лидера, и ее размещенные в Таджикистане войска добились мира, который одной стороне принес победу, а другой – поражение и изгнание. Позднее Россия объединила усилия с исламистским Ираном, чтобы обеспечить политическое урегулирование, давшее таджикским исламистам долю во власти. Хотя после достигнутого в 1997 г. урегулирования эта доля уменьшилась, Таджикистан, номинально являющийся союзником России, остается единственной страной в Центральной Азии, где исламисты заседают в парламенте и в кабинете, а не сидят в тюрьме.Таджикистан – это чрезвычайно важный, хотя и особый случай. По словам Владимира Путина, России не нужен «второй Афганистан в Центральной Азии»24. Россия пыталась остановить распространение воинствующего ислама в этом регионе. Сразу после развала Советского Союза новое российское руководство решило порвать с прежним протеже Москвы, Мохаммедом Наджибуллой, и бросило его на произвол судьбы: в 1992 г. он был лишен власти моджахедами, а в 1996 г. зверски убит талибскими боевиками. Интерес России к Афганистану возродился в 1995 г. в связи с усилением движения Талибан. Чтобы остановить талибов, Москва начала вооружать и помогать своим прежним врагам, моджахедам, которые сбросили правительство Наджибуллы.Этот поразительный поворот на 180 градусов показал, сколь глубоко принципы Realpolitik пронизывают внешнюю политику России. Когда в 1996 г. отряды талибов захватили Кабул и продолжили наступление к бывшей советской границе, российские лидеры очень встревожились. Эта тревога достигла пика в 1999 г., когда установилось взаимодействие между чеченскими боевиками, талибами и центральноазиатскими мятежниками. Буквально в то же самое время, когда отряд Шамиля Басаева двигался из Чечни в Дагестан, вооруженная группа Исламского движения Узбекистана в составе 500 бойцов вторглась в Киргизию. Талибский Афганистан взял на себя тыловое снабжение и учебно-тренировочную подготовку этих боевиков. После разгрома сепаратистов в Чечне, талибов и Аль-Каиды в Афганистане и гибели также в Афганистане в 2001 г. лидера Исламского движения Узбекистана Джумы Намангани сотрудничество трех экстремистских сил пошло на убыль. Усиливая давление на радикалов, Россия объявила Хизб ут-Тахрир (подпольная политическая группа, стремящаяся к созданию исламского халифата, имеющая десятки тысяч сторонников в Узбекистане и других местах) террористической организацией.В своих усилиях сохранить статус-кво в Центральной Азии Россия стремится действовать наверняка. Москва неизменно поддерживает правящие режимы, сохраняя на самом низком уровне контакты с их даже наиболее цивилизованными оппонентами. Кремль неоднократно отвергал советы экспертов поддержать не «вечных» президентов (например, в Таджикистане и Казахстане), а их более либеральных бывших премьер-министров. Несмотря на временами достаточно желчные отношения с узбекским президентом Исламом Каримовым и случающиеся время от времени конфликты с покойным Туркменбаши, Москва никогда не рассматривала всерьез вопрос о подрыве их власти изнутри. Вопрос о том, в какой степени Россия поддерживала незадачливого бывшего министра иностранных дел Бориса Шихмурадова, сначала сбежавшего в Россию, а в 2002 г. посаженного в Туркменистане в тюрьму за заговор против Ниязова, совершенно академичен. С 2000 г. российские службы безопасности разыскивают в России центральноазиатских диссидентов и деятелей оппозиции и передают их своим правительствам.

Предотвращение цветных революций С точки зрения Москвы, хотя исламисты сильны и безжалостны, они являются не единственной угрозой. С 2003–2004 гг. Москву стали тревожить так называемые цветные революции в бывших советских республиках. Возникло ощущение, что пример Грузии и Украины может оказаться заразительным. Кремль быстро уверился в том, что революции роз, апельсинов и другие были частью инспирированного США заговора, имеющего целью заменить элиты советского периода прозападными, чтобы таким образом навсегда ограничить влияние России в ближнем зарубежье. Противодействие цветным революциям стало лейтмотивом российского подхода к странам СНГ.В начале 2005 г. Москва была откровенно встревожена внезапным свержением ее союзника в Киргизии, Аскара Акаева: ведь его положение казалось достаточно прочным, а киргизская оппозиция не производила впечатления на Кремль. Когда же Акаев бежал из страны, Москва быстро приступила к налаживанию отношений с новым правительством, чтобы удержать Киргизию в орбите России. К счастью для России, в предыдущие месяцы, под влиянием украинского урока, Москва успела установить первые контакты с киргизской оппозицией – как раз на случай возможной смены власти. В мае 2005 г. Россия была вновь вынуждена реагировать – на этот раз на беспорядки в узбекском Андижане и последовавшее затем кровопролитие. После короткого периода замешательства Россия твердо поддержала президента Ислама Каримова и намекнула на то, что кризис был спровоцирован действиями США. На противоположном берегу Каспия Москва в конце 2005 г. помогла президенту Азербайджана Ильхаму Алиеву вычистить из своего правительства потенциальных нарушителей спокойствия и признала легитимность проведенных вскоре после этого парламентских выборов. В декабре 2005 г. Россия решительно поддержала очередное переизбрание Нурсултана Назарбаева на пост президента Казахстана. Вряд ли возможна лучшая иллюстрация максимы Владимира Путина, что в странах СНГ Москва ведет дело только с существующими властями.Настоящим источником нестабильности российские государственные деятели считают не внутренние проблемы тех или иных стран, а американскую политику продвижения демократии. К концу 2005 г. Россия включила в свою военную доктрину необходимость противостоять «антиконституционным действиям» в постсоветских государствах и другим неблагоприятным внутренним изменениям в странах СНГ25. Заключенный в ноябре 2005 г. договор о союзе с Узбекистаном предусматривает помощь Москвы Ташкенту в подавлении выступлений, подобных беспорядкам в Андижане. При этом Россия воздерживается от прямого вмешательства. Николай Бордюжа, генеральный секретарь Организации Договора о коллективной безопасности, публично исключил военное вмешательство в дела государств-членов ради предотвращения революции. Вместо этого он выдвинул идею политического посредничества, осуществляемого главами государств и высшими должностными лицами26.По мере старения нынешнего поколения центральноазиатских лидеров вопрос о преемственности делается все более насущным и потенциально дестабилизирующим. Закрытые клановые системы правления создают богатую почву для ожесточенного соперничества, политических убийств и дворцовых переворотов. В то время как цветные революции, опрокидывающие слабые авторитарные режимы, сравнительно ненасильственны, жесткие диктаторы чаще кончают полным крахом. Несмотря на уверенную консолидацию власти в Туркмении в 2006–2007 гг., будущее этой страны зависит от того, сможет ли правящий режим сохранить единство и справится ли он с огромным грузом накопившихся проблем. В Узбекистане во время андижанских событий Национальная служба безопасности, возглавляемая Рустамом Иноятовым, вела интриги против министерства внутренних дел, возглавляемого Закиром Алматовым. Когда в 2006 г. Алматова убрали, вопрос о том, кто станет преемником Каримова, спровоцировал новое обострение соперничества27. Переизбрание Ислама Каримова в 2007 г. на новый семилетний срок лишь откладывает решение этого вопроса. В Казахстане убийство в начале 2006 г. деятеля оппозиции Алтынбека Сарсенбаева вывело на поверхность противоречия, давно развивавшиеся в ближайшем окружении Назарбаева и в его семействе.

Сдерживание иностранного военного присутствия и сотрудничества в области безопасности с третьими сторонами Первоначально россияне рассматривали движение Талибан как проблему не столько в силу присущего талибам радикализма, сколько из-за того, что это движение было создано и выпестовано спецслужбами Пакистана при поддержке США. Со времени, предшествовавшего злополучному вторжению в Афганистан в 1979 г., одной из причин которого было опасение, что США, завербовавшие кабульского лидера Хафизуллу Амина, собираются разместить в этой стране ракеты средней дальности «Першинг II», у Москвы развилась сильная аллергия на развертывание американских вооруженных сил на Среднем Востоке и их политическую активность в регионе. Российские военные доктрины 1993 и 2000 гг. объявили, что иностранное военное присутствие на территории бывшего Советского Союза и сотрудничество третьей стороны в области безопасности с обретшими независимость государствами представляют угрозу для национальной безопасности России.Есть ирония в том, что именно операция США в Афганистане уничтожила наиболее серьезную за весь период после окончания холодной войны внешнюю угрозу для национальной безопасности России. Когда в сентябре 2001 г. президент Путин одобрил развертывание сил США и НАТО в Центральной Азии, он руководствовался точным стратегическим расчетом. Во-первых, Соединенные Штаты намеревались сделать то, что россияне и сами хотели бы сделать, но знали, что не справятся, – сокрушить Талибан. Во-вторых, Москва понимала, что не в состоянии удержать по крайней мере ряд центральноазиатских стран (например, Узбекистан) от размещения западных сил. Попытаться заблокировать развертывание американских сил и потерпеть в этом поражение означало бы потерю лица и, возможно, крах созданной Россией системы безопасности в регионе. В-третьих, если американцы пришли и в конце концов уйдут, то китайцы, если им доведется заполнить вакуум, придут и останутся. Некоторые российские деятели рассматривали американцев в Центральной Азии в роли местоблюстителей, которые уступят России место, когда Москва почувствует, что опять в силах доминировать в регионе.

По словам Михаила Маргелова, председателя Комитета по международным делам Совета Федерации, «Соединенные Штаты пришли в Центральную Азию, потому что мы [т. е. Россия] создали там силовой вакуум. И, по сути, американцы стали защищать наши южные границы, воюя против талибов»28. В ситуации, возникшей после 11 сентября 2001 г., НАТО – десятилетиями бывшее противником Москвы в Центральной Европе – неожиданно стало ее союзником в Центральной Азии. В 2004 г. Россия договорилась с Германией и Францией о разрешении их военного транзита в Афганистан и обратно через российскую территорию. Военное присутствие Запада в Афганистане – благо для безопасности России и Центральной Азии. Российские аналитики верят (и надеются), что Соединенным Штатам и их союзникам придется остаться в Афганистане хотя бы на 15 лет, так чтобы страна смогла обрести достаточную устойчивость29.

Еще в октябре 2003 г. Владимир Путин хвалил «эффективное сотрудничество» с Соединенными Штатами в Центральной Азии и отвергал предположения о каких-либо разногласиях между ними. По его словам, только что открывшаяся тогда российская воздушная база в Канте и расположенная в 30 км от нее база США в Манасе (обе в Киргизии) «взаимосовместимы»30. К середине 2005 г. позиция Кремля изменилась, и это было результатом изменения российской внешней политики и американского отношения к России. Россия с удовлетворением наблюдала за тем, как Узбекистан закрывал американскую базу в Карши-Ханабаде31. Попытка Москвы выдавить Соединенные Штаты с авиабазы в Манасе оказалась менее успешной. При этом Россия сохраняет куда большую терпимость к использованию узбекских и таджикских баз европейскими членами НАТО, Францией и Германией.

Как уже было отмечено, в 2004–2005 гг. Россия нервозно отреагировала на идею разместить в Киргизии китайскую военную базу под эгидой ШОС32. В том же 2005 г. Россия достигла договоренности с Индией, в соответствии с которой российские и индийские части смогут совместно разместиться на авиабазе Айни близ Душанбе (Таджикистан). В глазах Москвы Индия – единственная из крупных держав, которой она может не опасаться. С точки зрения России, появление Индии в регионе в качестве фактора его безопасности позволит несколько умерить притязания Китая.

Будучи сопредседателем ШОС, Россия противилась превращению организации в гаранта безопасности региона. Даже согласившись на то, чтобы ШОС создала антитеррористический центр в Ташкенте, Россия стремилась сохранить в качестве главного поставщика безопасности Организацию Договора о коллективной безопасности. Состав обеих организаций почти совпадает, но с одним важным исключением: в ОДКБ не входит Китай.

Россию все сильнее раздражает деятельность ОБСЕ как в Центральной Азии, так и в других регионах. Сегодня Москва видит в ОБСЕ, бывшей ее фаворитом сразу после окончания холодной войны, инструмент Запада, служащий подрыву правящих режимов во всех странах СНГ (посредством контроля за проведением выборов, например) и поддержке прозападной оппозиции. В результате конфликта между Москвой и Бюро по вопросам демократии и прав человека ОБСЕ представители бюро в 2007 г. отказались от мониторинга парламентских выборов в самой России. Одновременно Москва и ее союзники – Казахстан, Киргизия, Таджикистан, а также Армения и Белоруссия – поставили ОБСЕ перед выбором: согласиться с кандидатурой Казахстана как «коллективного кандидата» от этой группы стран в качестве председателя ОБСЕ на 2009 г. или функционировать вообще без председателя.

Поддержание межгосударственной стабильности Россия заинтересована в предотвращении войн между новыми независимыми государствами Центральной Азии. В декабре 1991 г., через две недели после того, как три славянские республики решили распустить Советский Союз и создать СНГ, было решено расширить рамки соглашения и включить в него пять центральноазиатских республик. СНГ превратился прежде всего в президентский клуб, в котором бывшая метрополия, Россия, и бывшие окраины, включая центральноазиатские государства, могут вырабатывать новые отношения, основанные на формальном равенстве и независимости. Нельзя переоценить значимость этой структуры, особенно в период до середины 1990-х гг. За исключением отшельника Туркменбаши, все центральноазиатские лидеры регулярно являлись на саммиты СНГ. Следует понимать, что исторической ролью СНГ было содействие в демонтаже империи и строительстве новых государств, а не в воссоздании новой империи.В мае 1992 г. в Ташкенте члены СНГ подписали договор о разделе военного наследия СССР. В результате расположенные в Центральной Азии части Советской армии в большинстве случаев превратились в ядро национальных армий. Главным результатом этого стало осознание того, что административные границы между республиками СССР являются границами новых государств, хотя и остаются сравнительно прозрачными. Это было чрезвычайно важно в силу произвольности большинства новых границ, раскроивших территории, иногда населенные одной этнической группой. За полтора десятилетия, прошедших после этого соглашения, оно не было серьезно оспорено даже в таких потенциально конфликтных точках, как Ферганская долина33, и представляет собой фундамент межгосударственной стабильности в Центральной Азии.Россия приняла меры для согласования границ со своим единственным центральноазиатским соседом, Казахстаном. Достигнутое в 1998 г. соглашение о разделе Каспия установило принципы раздела морского дна при совместном использовании водного пространства и ценных биологических ресурсов вроде осетровых (впоследствии Москва подписала аналогичное соглашение с Баку). В 2005 г. Россия и Казахстан подписали и ратифицировали договор о демаркации своей сухопутной границы.В нескольких случаях Москва открыто не вмешивалась в споры о демаркации границ (между Узбекистаном и Таджикистаном в 1998 г., Туркменией и Узбекистаном в 2004 г., Казахстаном и Узбекистаном в 2005 г. и Узбекистаном и Киргизией в 2005 г.), но, вероятно, пыталась ослабить напряженность закулисными действиями. Открытый конфликт между двумя любыми центральноазиатскими государствами поставил бы Москву в чрезвычайно затруднительное положение, поскольку она предпочитает не становиться на чью-либо сторону в регионе, в котором намерена играть роль верховного арбитра. Однако в середине и в конце 1990-х гг. Москва, вероятно, поддерживала Душанбе и пыталась урезонить Ташкент34Между тем новые границы, сначала мягкие и прозрачные, постепенно «отвердели». Первоначальная идея Москвы оставить внутренние границы СНГ совершенно открытыми, а охранять только внешние (т. е. с соседями бывшего СССР) потерпела неудачу. При всем своем напускном прагматизме идея открытых внутренних границ при закрытой внешней оказалась на вкус политиков Центральной Азии чрезмерно империалистической. Узбекистан не потерпел присутствия российских пограничников на своей территории. Казахстан действовал точно так же, но избежал при этом конфронтации. В 1999 г. России пришлось передать охрану киргизско-китайской границы киргизским пограничникам, а в 2004 г. и таджикско-афганская граница перешла под исключительный контроль Душанбе. Туркменско-российское соглашение 1992 г., установившее совместное командование пограничными войсками, постепенно отошло в прошлое, а Ашхабад получил исключительный контроль над своими границами.С другой стороны, и до сих пор можно без всяких виз путешествовать между Россией и центральноазиатскими государствами, за исключением Туркмении, самоизолировавшейся при правлении Ниязова.

Борьба с наркоторговлей Производство наркотиков в Афганистане – сначала опия (почти 90 % мирового производства), а позднее и героина – увеличивается с начала 1990-х гг. и к 2006 г. достигло 5600 т в год, в 17 раз больше, чем в занимающей второе место в этом бизнесе Мьянме (Бирме)35. Доходы от торговли наркотиками оцениваются в 30 млрд долл.36 Россия и ее центральноазиатские союзники являются транзитными странами (для незаконной поставки наркотиков в Европу) и, все в большей степени, рынками их сбыта37. Число наркоманов в России оценивается в три миллиона. Действующие в России и других странах СНГ организованные преступные сети наркоторговцев представляют серьезную угрозу для внутренней безопасности. Они связаны с исламистскими радикалами, которые используют доходы от наркотиков для покупки оружия, рекрутирования бойцов и подкупа государственных служащих. Сети наркоторговцев имеют выходы на высокопоставленных государственных служащих в странах СНГ и в самой России, что ведет к коррумпированию и криминализации этих государств. Таджикистан, который в 2005 г. взял под свой исключительный контроль границу с Афганистаном, сам стал производителем наркотиков. В Киргизии после смещения Акаева в 2005 г. политика стала открыто криминализованной. Есть свидетельства того, что Туркмения была вовлечена в торговлю наркотиками на государственном уровне и при этом Ашхабад отказывался от сотрудничества с Москвой и другими странами региона в борьбе с наркоторговлей. Как и во всем мусульманском мире, коррумпированность правительства является главным источником массового недовольства и радикализации под исламскими лозунгами. Москва, однако, ценит, что Иран, где в торговлю наркотиками вовлечены тысячи банд, «ведет настоящую войну» с наркоторговлей.Напротив, Москва разочарована политикой Соединенных Штатов и НАТО в отношении афганских производителей наркотиков38. Поскольку главной целью Вашингтона является переустройство и возрождение Афганистана, он избегает прямой конфронтации с производителями наркотиков, которая привела бы к дестабилизации и затруднила войну с Талибаном, а Москва толкует эту политику как «попустительство». С точки зрения России, США и НАТО не восприняли серьезно ее призывы к активному сотрудничеству в борьбе с наркотиками. Это никак не облегчает проблемы, стоящие перед Россией.

Нераспространение ядерного оружия После распада Советского Союза Москва чрезвычайно озаботилась судьбой советских ядерных арсеналов. В Центральной Азии непосредственные опасения вызывал развернутый в Казахстане комплекс стратегических межконтинентальных баллистических ракет наземного базирования. Возникла пугающая перспектива, что Казахстан станет первой в мире «исламской ядерной державой». В тот период Россия при активной поддержке Соединенных Штатов работала над тем, чтобы поместить все элементы советских ядерных вооружений под свой контроль и на своей территории. К 1994 г., когда Казахстан, Украина и Белоруссия подписали Лиссабонский протокол, зафиксировавший обязательство остаться неядерными государствами, проблема была решена.В середине 1990-х гг. возникло серьезное опасение, что специалисты по ядерному оружию и расщепляющиеся материалы из Казахстана и других центральноазиатских государств могут как-нибудь попасть в мечтающие о ядерном оружии страны Азии и Среднего Востока, особенно в Иран и Северную Корею. Москва мало что могла сделать для предотвращения этого, и ей оставалось только наблюдать со стороны за американскими операциями, такими как «Топаз», целью которой была скупка расщепляющихся материалов, чтобы сделать их недоступными для вызывающих отвращение режимов. Позднее, хотя и в менее острой форме, возникали опасения в связи с урановыми рудниками Таджикистана.В настоящее время, однако, ядерные тревоги России связаны с непосредственными соседями Центральной Азии. Москва очень встревожилась, когда в 1998 г. Пакистан стал ядерной державой. В отличие от Индии, которая всегда воспринималась Россией как страна, не угрожающая ее безопасности, у Пакистана давняя история неприязненных отношений с Москвой. В частности, Пакистан был одним из основателей блока Организация Центрального договора (CENTO) и базой американских самолетов-шпионов, которые до 1960 г. постоянно летали над территорией СССР. В 1980-х гг., во время афганской войны, на территории Пакистана размещались базы снабжения и тренировочные лагеря афганских моджахедов. Наконец, в 1990-х гг. Исламабад поддержал фундаменталистский режим Талибана, который захватил власть в Афганистане, что нашло свое отражение в деятельности чеченских боевиков и воинственных исламистов в Центральной Азии. Так что, когда военные в Пакистане в 1999 г. свергли гражданское правительство, Сергей Иванов (тогдашний секретарь Совета безопасности РФ) публично выразил тревогу в связи с появлением «хунты с ядерными ракетами». Только после 11 сентября 2001 г. и последующего потепления в российско-пакистанских отношениях Москва перестала публично выражать опасения по поводу ядерного арсенала Пакистана.Отношение Москвы к ядерной программе Ирана более амбивалентное. Надо полагать, что российское правительство подозревает Иран в стремлении к ядерному оружию. Но из этого оно делает другие выводы, чем Соединенные Штаты и их европейские союзники. По сути дела, Москва боится двух вещей: вооруженного ядерными ракетами Ирана (который станет главной державой в регионе, включающем Кавказ, Каспий и Центральную Азию) и превентивного нападения Соединенных Штатов на Иран, чтобы его разоружить. В последнем случае Москву особенно тревожат последствия войны для региональной безопасности, поскольку тогда можно ожидать усиления воинственного исламизма, способного смести светские режимы в Центральной Азии.

Консолидация системы безопасности под водительством Москвы

Чтобы обезопасить свою роль в регионе от неизбежной смены старого поколения среднеазиатских лидеров, Москва стремилась повысить статус Организации Договора о коллективной безопасности, регионального пакта о безопасности, и добиться вхождения в него всех стран Центральной Азии. В течение нескольких лет после его подписания в Ташкенте в 1992 г. (вскоре после падения режима Наджибуллы в Афганистане) Договор о коллективной безопасности оставался не более чем политической декларацией. Это было связующее звено между Россией и странами Центральной Азии (за исключением Таджикистана)39. В 2000 г. Узбекистан вышел из Договора, сославшись на то, что тот не смог предупредить вооруженное вторжение и присоединился к соперничающему ГУАМу (Грузия, Украина, Азербайджан, Молдова), опирающемуся на поддержку Соединенных Штатов.

Начиная с 1999 г. Москва искала способа превратить неэффективный Договор о коллективной безопасности в более сплоченный механизм обеспечения безопасности. Война в Ираке послужила дополнительным стимулом в этих поисках. В апреле 2003 г. на саммите в Душанбе члены договора создали Организацию Договора о коллективной безопасности^. В Организации есть коллективный Совет безопасности, постоянно действующий Объединенный штаб и коллективные силы быстрого развертывания; по сути дела, это уменьшенная версия Варшавского пакта. В 2005 г. на саммите СНГ в Казани Россия наконец решилась покончить с военным сотрудничеством на уровне СНГ и сосредоточить усилия в рамках ОДКБ. Целью России было добиться вхождения Узбекистана в ОДКБ, но Ташкент согласился на это только в конце 2006 г., через год после подписания двустороннего соглашения о безопасности с Россией.

Создание эффективного союза, однако, оказалось делом медленным. ОДКБ сумела сформировать, по меньшей мере на бумаге, антитеррористические силы быстрого развертывания численностью около 4 тыс. человек со штаб-квартирой в Бишкеке. Казахстан и Киргизия выделили для этого по два батальона, а Таджикистан и Россия – по три. Некоторые путали вооруженные силы ОДКБ с созданным в 2000 г. антитеррористическим центром СНГ, который теоретически мог располагать 1500 человек. С 2002 г. Центр проводит ежегодные учения.

Следующей целью ОДКБ должно бы стать создание регионального Южного командования, в подчинение которого должны быть переданы российские, казахские, киргизские и таджикские батальоны. Предусмотрено, что задачей Южного командования должно быть «сдерживание региональных конфликтов». Схожие группировки вооруженных сил уже созданы Россией на двусторонней основе с Белоруссией и Арменией. После того как в 2005 г. Ташкент изменил свою политическую ориентацию, Москва усиленно вовлекала Узбекистан в ОДКБ, чтобы тем самым затруднить ему на будущее смену покровителя. Узбекские власти предложили проект соглашения о многонациональных «антиреволюционных силах» быстрого реагирования, действующих под эгидой ОДКБ.

Реализовать это предложение будет непросто. В том, что касается внутренней безопасности, ОДКБ все еще остается по преимуществу политическим инструментом. Попытки использовать его против революции тюльпанов в Киргизии провалились. Организация преспокойно «проспала» смену режима в одной из стран-членов. Стиль Организации Варшавского договора виден даже на уровне доктрины. Самое большее, чего можно ожидать, – это совместные консультации в случае нависшего кризиса, но даже это сомнительно. Центральноазиатские лидеры и элиты взаимно ревнивы и подозрительны. Объединенные миротворческие силы в Таджикистане, составленные из российских, казахских и киргизских соединений, стали дисфункциональны вскоре после своего создания в 1993 г., так что проводить операцию пришлось одной России. В середине 1990-х гг. попытка Соединенных Штатов создать ЦентрАзБат (совместный батальон миротворцев с участием узбекских, казахских и киргизских военнослужащих) также провалилась. Для центральноазиатских стран даже многосторонние военные соглашения – это, по сути дела, двусторонние пакты между ними и старшим внешним партнером.

При всем при этом государства – члены ОДКБ отнюдь не жестко ориентированы на Россию. Их внешняя политика координируется довольно приблизительно. Все члены, включая Россию, участвуют в программе НАТО «Партнерство ради мира». У Казахстана индивидуальная программа партнерства с НАТО и очень активное военное сотрудничество с Соединенными Штатами. Он получает американскую помощь в строительстве небольшого военно-морского флота на Каспии. Небольшой контингент казахских военных инженеров обслуживает силы коалиции в Ираке. После событий 11 сентября Казахстан предоставил военно-воздушным силам США право приземляться на трех аэродромах на юге страны. В 2005 г. Киргизия смогла отказать России, требовавшей от нее последовать примеру Узбекистана, и не закрыла для военно-воздушных сил США воздушную базу Манас, которую те используют с 2001 г. Вместо этого Киргизия подняла арендную плату за использование базы в 100 раз – до 200 млн долл. в год. Узбекистан, который тянул с присоединением к ОДКБ несмотря на двусторонний договор с Россией, на американские деньги закупает у Украины патрульные катера для патрулирования Амударьи, по которой проходит граница с Афганистаном. Таджикистан, выпроводивший российских пограничников, начал принимать помощь Соединенных Штатов и Китая для укрепления своих границ, тогда как Россия нарушила свое обязательство поставить ему два вертолета. Душанбе также подписал меморандум о понимании с иранским министерством обороны.

Понятно, что ОДКБ является одним из двух главных многосторонних инструментов, которыми Москва располагает в Центральной Азии, – другим является Евразийское экономическое сообщество. Оба символизируют притязания России на доминирующую роль в регионе. С точки зрения Москвы, созданная США антитеррористическая коалиция есть явление временное, а вот геополитические группировки – это нечто более устойчивое. Однако российским притязаниям на лидерство в Средней Азии противостоит куда более серьезный соперник в лице ШОС: если эта организация возьмет на себя обеспечение безопасности, ОДКБ окажется излишней. Некоторые, впрочем, поддерживают «соединение возможностей ШОС и ОДКБ» во имя «усиления многополярности»41. Но другие отвергают эту стратегию и указывают на «существенные различия»42 между двумя объединениями. Но если свести роль ШОС к экономическим задачам, возникнет риск подрыва Евроазиатского экономического сообщества.

Москва настойчиво продвигает ОДКБ на международной арене. Она сумела получить для организации статус наблюдателя при ООН и признание со стороны ОБСЕ, но эти жесты лишены какого-либо практического значения. Усилия Москвы добиться от США признания ее роли как главного гаранта безопасности в Центральной Азии окончились неудачей. Она также не сумела побудить НАТО к установлению равных партнерских отношений с ОДКБ. Обращенное к НАТО предложение России объединить усилия в борьбе с терроризмом и потоками наркотиков из Афганистана было отклонено, причем без официального сообщения о причинах отказа43. По словам Стива Бланка, «внедрение ОДКБ между НАТО и отдельными среднеазиатскими государствами дало бы Москве существенно большее влияние на деятельность НАТО в регионе, поскольку эффективно помешало бы региональным лидерам выстраивать независимые отношения с Брюсселем»44. Со своей стороны, Москва видит в этих неудачах свидетельство того, что Вашингтон следует тактике «разделяй и властвуй» и стремится при этом помешать восстановлению превосходства России в Центральной Азии, из чего следует, что у Соединенных Штатов есть свои виды на регион.

Помимо ОДКБ Россия пыталась создать менее формальный многосторонний механизм безопасности на Каспии. В пику планам Вашингтона создать Каспийскую стражу (Caspian Guard), которая бы привязала Азербайджан и Казахстан к Соединенным Штатам, Россия предложила создать Международную Каспийскую флотилию (Caspian Sea Force, CASFOR) в составе шести прибрежных государств, задуманную по образцу действующей в Черном море военно-морской натовской группировки BLACKSEAFOR (с участием России).

В области невоенной безопасности Россия использовала постоянную конференцию руководителей национальных советов безопасности для цементирования отношений с местными службами безопасности и министерствами внутренних дел. После 11 сентября сотрудничество стало более интенсивным. Пограничные службы под эгидой ОДКБ регулярно проводят учения по борьбе с наркоторговцами. Однако война с терроризмом стала для центральноазиатских стран полезным предлогом для того, чтобы требовать от России выдачи оппозиционных политиков – и получать их. Российская Федеральная служба безопасности (ФСБ) охотно сотрудничает в этом: Москва не видит большого смысла в том, чтобы предоставлять убежище политическим врагам своих союзников. В результате центральноазиатские диссиденты начали остерегаться Москвы и теперь находят убежище в Европе.

Помимо многостороннего пакта Россия заключила двусторонние соглашения со всеми центральноазиатскими странами (за исключением Туркмении), предусматривающие политические консультации, совместные стратегические оценки, совместное военное планирование и проведение операций. Она заключила такие соглашения с Киргизией в октябре 2001 г. и с Казахстаном в июне 2003 г. Договор с Узбекистаном Москва подписала в ноябре 2005 г., а перед этим в июле подписала меморандум о военной и технической помощи, открывший России доступ к десяти узбекским воздушным базам45. При сложившихся обстоятельствах эти двусторонние соглашения могут оказаться более эффективными, чем многосторонние, хотя ОДКБ может служить общей рамкой. Тогда ключом будут служить инфраструктура и размещение вооруженных сил.

Немедленно после распада Советского Союза российские военные начали восстанавливать ключевые элементы инфраструктуры обороны и безопасности советской эпохи, и прежде всего советскую систему противовоздушной обороны и охраны границ. Но в то время как затея с охраной внешних границ провалилась, сформированная в 1995 г. объединенная система ПВО по большей части до сих пор действует. Впрочем, Туркмения вышла из нее в 1997 г., а сотрудничество России с Узбекистаном осуществляется на двусторонней основе46. Проводятся регулярные учения сил ПВО стран – членов ОДКБ, и Россия планирует встроить систему ПВО стран СНГ в систему, созданную в рамках ОДКБ. Впрочем, строго говоря, Москва может рассчитывать только на собственное, довольно скромное, военное присутствие в регионе.

В 2004 г. 201-я мотострелковая дивизия – единственное общевойсковое российское соединение в Таджикистане (со штабом в Душанбе)47 – получила статус военной базы. Дивизия, численностью около 6 тыс. человек, выживший осколок Советской армии, занималась восстановлением мира в ходе гражданской войны в Таджикистане в 1990-х гг. и многие годы сдерживала натиск исламистских сил из Афганистана. Она также поддерживала охрану таджикско-афганской границы. Статус военной базы позволяет дивизии оставаться в Таджикистане до середины XXI в. Россия планирует развернуть на базе воздушный компонент (двадцать истребителей и вертолетов), который будет базироваться на аэродроме Айни близ Душанбе.

Военно-воздушные силы становятся главной опорой военного присутствия России в Центральной Азии. В сентябре 2003 г. Россия создала новую воздушную базу в киргизском Канте. Объявленная президентом Путиным «воздушной гаванью коллективных сил быстрого реагирования»48, она до сих пор обладает очень скромными возможностями49, но большим символическим значением: российские военные возвращаются в регион. В этом нашли отражение и новые реалии, в которых господство в воздухе оказывается более важным в войне с новым врагом, исламистскими боевиками и наркоторговцами, чем традиционная мотопехота и бронетанковые части.

В будущем Россия может расширить свое военное присутствие в Узбекистане. Если это случится, то, вероятнее всего, это будут сравнительно небольшие силы под эгидой ОДКБ. Для Москвы ценность такого присутствия в потенциале сдерживания исламистских мятежников: по договору от ноября 2005 г. нападение на Узбекистан может рассматриваться как нападение на Россию.

Военное присутствие России в Казахстане включает и небоевые элементы, а именно: четыре испытательных полигона зенитно-ракетной техники, включая Эмбу и Сары-Шаган, используемые для тестирования систем ПРО. Космодром Байконур, с которого запускались советские космические корабли в период 1955–1991 гг., перепрофилирован на гражданские коммерческие цели. Право России на его аренду истекает в 2050 г. В то время как военно-космические запуски осуществляются теперь с космодрома Плесецк (Архангельская область), большинство коммерческих запусков, в том числе по программе Международной космической станции, осуществляются с Байконура.

Благодаря своему географическому положению Центральная Азия предоставляет России хорошие возможности не только для запуска космических аппаратов, но и для слежения за космосом. Москва арендует оптико-электронный узел контроля за космическим пространством «Окно», находящийся неподалеку от таджикского города Нурек, который способен следить за объектами, находящимися на расстоянии от 200 км до 40 тыс. км от Земли. На территории Узбекистана находится станция слежения за спутниками в Китабе (недалеко от Самарканда), являвшаяся прежде элементом единой системы спутниковой связи.

В то время как гигантский ядерный испытательный полигон в Семипалатинске закрыт с конца 1980-х гг., Казахстан все еще предоставляет России значительные мощности по обогащению урана50. Кроме того, в Киргизии (на озере Иссык-Куль) Россия использует полигон для испытания военно-морских торпед и военно-морскую станцию связи.

Кроме того, Россия заключила соглашения с членами ОДКБ и Узбекистаном, по которому получает доступ к местным мощностям и инфраструктуре. С точки зрения России очень важно, чтобы центральноазиатские страны использовали то же оружие и те же нормы и инструкции, что и российские вооруженные силы, чтобы они в основном сохраняли российскую и советскую военную культуру. В Центральной Азии офицеры до сих пор говорят и даже отдают команды на русском. Функциональная совместимость пока не является проблемой. Россия очень заинтересована в том, чтобы так осталось и в будущем.

Оборонно-промышленная корпорация и поставки оружия После периода неблагоразумной расчетливости Россия в начале 2000-х гг. согласилась поставлять оружие и военную технику членам ОДКБ по внутренним российским ценам. Россия также обещала оснастить «нейтральные» ВМС Туркмении51. Утратив традиционный рынок оружия в Центральной и Восточной Европе, Москва теперь надеется удержать центральноазиатский.По заключенному в 2005 г. соглашению с Ташкентом Москва поставляет своему союзнику не только военную технику, такую как транспортные (Ми-17) и боевые (Ми-24) вертолеты для воздушно-десантных соединений, но также оборудование для сдерживания массовых беспорядков.После 1991 г., когда распался советский военно-промышленный комплекс, сжалось и военно-техническое сотрудничество между Россией и центральноазиатскими государствами: у Москвы не было средств для поддержания на плаву оборонных предприятий, скажем, в Киргизии, а ее собственная оборонная промышленность задыхалась без заказов. Только к середине этого десятилетия стали возможны такие новые схемы сотрудничества, как, например, предусмотренное российско-узбекским соглашением 2005 г. совместное производство транспортных самолетов Ил-76 для продажи в Китай.Для укрепления симпатий к России у центральноазиатских военных элит Москва открыла для центральноазиатских курсантов и слушателей свои академии и училища, готовящие специалистов для вооруженных сил и служб безопасности.

Усиление российского военного присутствия в регионе Россия уже четверть века практически без перерыва воюет на своей южной периферии. Приобретение опыта было делом болезненным. Главной травмой стала афганская война, в которой погибли примерно 14 тыс. советских военнослужащих. Первая чеченская кампания обернулась настоящей катастрофой, за которой последовало бесславное перемирие. В середине 1990-х гг. военный престиж России упал до небывало низкого уровня везде, в том числе и в Центральной Азии. В 2000 г. Россия пригрозила разбомбить тренировочные лагеря чеченских боевиков в Афганистане, но потом была вынуждена признать, что не располагает ресурсами для реализации этой угрозы. В том же году Россия не смогла прийти на помощь своему союзнику, Киргизии, когда в него вошли исламистские повстанцы, направлявшиеся в Узбекистан.Россия поняла, что сначала ей нужно улучшить и укрепить собственное хозяйство и силовые возможности. Рассматривается вопрос о создании региональной группировки на Юге со штабом в Самаре. Большее внимание получило юго-восточное направление. Объявлены планы формирования 50-тысячного корпуса быстрого реагирования со штабом в Омске. На юго-восток, а не только на запад начинает смотреть и база стратегической авиации в Энгельсе, Саратовская область. Испытательный полигон средств ПВО в Ашулуке, Астраханская область, начинает регулярно принимать подразделения из центральноазиатских стран для совместных учений. В непосредственной близости к Центральной Азии расположены также дивизион ракетных войск стратегического назначения в Новосибирске и ракетный испытательный полигон Капустин Яр в Астраханской области.

Россия модернизировала устаревшую Каспийскую флотилию (штаб в Астрахани) и с августа 2002 г. возобновила регулярные морские учения. Флотилия, состоящая из двух фрегатов и двенадцати патрульных катеров, была переформирована в соответствии с необходимостью отражать новые угрозы безопасности, такие как нападения террористов на объекты нефтегазовой инфраструктуры на Каспии и на побережье, а также обеспечивать безопасность коммерческих судов и бороться с наркоторговлей и контрабандой.

Когда провалилась идея открытых внутренних и защищенных внешних советских границ, Россия столкнулась с необходимостью патрулировать границу с Казахстаном и, фактически, переосмыслить саму концепцию охраны границ. Вместо охраны всего периметра страны в советском стиле Москве пришлось полагаться на разные технические средства и на тесное сотрудничество с соседом. А там, где Россия утратила контроль над границами, как в Таджикистане, там она все еще может давать рекомендации, делиться разведывательными данными и обеспечивать обучение и подготовку персонала52.

Можно ли считать, как утверждают скептики, что сама Россия представляет собой угрозу безопасности Центральной Азии? В ближайшей и среднесрочной перспективе ответ, безусловно, «нет». Хотя Москва стремится к усилению своего влияния, ей не нужна территория в Центральной Азии. Кроме того, военные способности России ограниченны, и она не имеет возможностей для доминирования в сфере безопасности региона, особенно против желания двух главных стран, Казахстана и Узбекистана.

Значимость Центральной Азии для России, долгое время считавшаяся ничтожной, постепенно возрастала. Остались в прошлом дни, когда Москва воспринимала центральноазиатов балластом. Евроазиатское экономическое сообщество обретает форму и содержание. Среди его членов Казахстан, как отмечалось выше, является единственной страной, которая может быть объединена с Россией экономически, давая тем самым реальность идее евразийского центра силы. В глазах Кремля положение России в мире должно соответствовать богатству ее ресурсов, которые делают ее необходимой для остального мира. Центральноазиатские страны, Казахстан и Туркмения, являются крупными поставщиками нефти и газа. Россия чрезвычайно заинтересована в том, чтобы привязать их к себе посредством совместной добычи, транспортировки по трубопроводам и общей политики. У российского бизнеса есть и другие интересные возможности в Центральной Азии.

На протяжении 1990-х гг. все попытки заново воссоздать экономическое пространство исчезнувшего Советского Союза оканчивались неудачей. Частичным исключением был только Таможенный союз, в который вошли Россия, Белоруссия, Казахстан, Киргизия и Таджикистан. Этот союз был успешен лишь отчасти, потому что уже в 1998 г. Киргизия стала первым (и пока единственным) его членом, присоединившимся к Всемирной торговой организации (ВТО). В 2000 г. те же пять стран решили усовершенствовать союз и сформировать Евразийское экономическое сообщество (ЕврАзЭс), которое должно было стать не только таможенным союзом, но и зоной свободной торговли, а также координирующим механизмом на пути в ВТО. У Союза есть прочная экономическая основа: Россия все еще является главным экономическим партнером для всех остальных его членов, тогда как Центральная Азия и южная Сибирь могут образовать региональный рынок, охватывающий 75 млн человек.

Торговля России с Казахстаном к середине 2000-х гг. превысила 8 млрд долл., что составляет 15 % торговли России со всеми странами СНГ и ставит его на третье место среди торговых партнеров России из СНГ – после Белоруссии и Украины. На Россию приходится четвертая часть внешней торговли Казахстана. Около 70 % российско-казахстанской торговли приходится на две пограничные области53. А вот объем российско-киргизской торговли составляет всего лишь 425 млн долл. (0,1 % от общего внешнего товарооборота России в 2004 г.). Для Киргизии, однако, эта торговля очень важна, поскольку составляет 20 % ее внешней торговли.

Для СНГ характерна матрешечная структура отношений. При наличии самой СНГ и Таможенного союза в 1990-х гг. были сделаны вялые попытки развития двусторонней экономической интеграции России и Казахстана. Ничего тогда не вышло: стратегия использования финансовых и промышленных групп оказалась недостаточной для преодоления бюрократических барьеров54. Со временем, однако, приватизация в обеих странах и разрешение противоречивых вопросов о долгах заложили намного более прочное основание для двусторонних экономических отношений.

В 2003 г. Россия, Казахстан, Белоруссия и Украина подписали соглашение о едином экономическом пространстве (ЕЭП). Имелось в виду привязать Украину к проекту экономической интеграции с Россией. Из затеи с единым экономическим пространством ничего не вышло: ни одно украинское правительство, в том числе и подписавшее в 2003 г. соглашение о ЕЭП, не захотело в своих отношениях с Россией выходить за пределы принципов свободной экономической зоны. С фактическим выходом Украины из ЕЭП Россия получила возможность быстрее развивать интеграцию с двумя оставшимися странами, Белоруссией и Казахстаном. Потенциал интеграции с Белоруссией особенно велик, но процессу мешает президент Александр Лукашенко, использующий лозунг союза с Россией для того, чтобы держать развитие всех экономических отношений под жестким личным контролем. В Казахстане, напротив, такого рода препятствий не существует, так что экономическая интеграция может идти вперед. И когда это удается, результаты явно отвечают интересам России и Казахстана.

У России есть несколько главных целей в энергетическом секторе: приобрести что-то вроде права вето в отношении правил добычи и транспортировки газа и нефти в Каспийском бассейне, чтобы закрепить за собой газовый бизнес и рынок; и закрепить за собой контроль над производством гидроэлектроэнергии55.

Запасы нефти в Каспийском бассейне составляют от 15 до 29 млрд баррелей, что составляет от 1,5 до 2,8 % мировых запасов. Примерно 70 % этой нефти добывают западные компании56. Самые большие запасы нефти у Казахстана. Ожидается, что к 2010 г. он будет добывать 100 млн т нефти, а к 2015-му – 150 млн т. Проиграв в 1990-х гг. «битву за Каспий» западным нефтяным компаниям, Россия теперь стремится увеличить долю своих компаний в добыче казахской нефти и направить как можно большую часть добываемой нефти через свои трубопроводы, идущие по территории России.

В настоящее время российской компании ЛУКойл принадлежат 15 % нефтяных запасов в Карачаганаке и 50 % – в Кумколе. За период 1997–2004 гг. ЛУКойл инвестировали в Казахстане примерно 1,5 млрд. долл.; компания планирует удвоить объем инвестиций в следующие несколько лет. Россия и Казахстан договорились о совместной добыче нефти на шельфе в северной части Каспия. Помимо частной компании ЛУКойл, в проекте участвует принадлежащая государству Роснефть. По заключенному в 2005 г. договору о разделе продукции 50 % нефти, добытой на казахстанском месторождении Курмангазы (запасы 1 млрд т), будет принадлежать Роснефти и Зарубежнефти, а другая половина – КазМунайГазу57.

Россия пыталась, преимущественно неудачно, установить контроль над нефтяным экспортом Казахстана. С 2001 г. Каспийский трубопроводный консорциум (КТК), 24 % которого принадлежит России, перекачивал нефть из Тенгиза, Карачаганака и Кашагана на нефтяные терминалы Новороссийского порта. Ожидается, что объем поставок увеличится от 28 млн. т до 67 млн. т. Россия также предполагает модернизировать нефтепровод Атырау-Самара, чтобы увеличить объем перекачиваемой казахской нефти58. Астана, однако, решила диверсифицировать экспортные каналы. В 2005 г. она договорилась о перекачке 20 млн т через нефтепровод Баку-Тбилиси-Джейхан, который Россия с самого начала рассматривала как конкурента КТК. Также в 2005 г. Казахстан и Китай открыли трубопровод в Синьцзян. Хотя позднее развитие проекта было приторможено, есть планы увеличить его мощность от проектных 2 млн т в год до 6–9 млн т в год. Дополнительным стимулом диверсификации является ценовая политика России: нефтяные компании Казахстана платят за транзит нефти вдвое больше, чем их российские коллеги59.

Россия обладает значительными запасами нефти и много ее добывает, но ее положение ведущего поставщика энергоресурсов все в большей степени связано с природным газом. Однако добыча газа в России застыла на отметке 550 млрд кубометров в год. Добыча в основной газоносной провинции в Западной Сибири не увеличивается. Разведка новых газовых месторождений в Арктике (Штокмановское месторождение) и в Восточной Сибири требует времени и очень больших затрат. При этом одновременно увеличиваются убыточные поставки газа внутри страны и прибыльные международные обязательства Газпрома60. Газпром оказался перед необходимостью покупать газ в других источниках. Москва рассматривает Центральную Азию, в которой газовые месторождения были разведаны и освоены в советскую эпоху преимущественно российскими геологами и газовщиками, как естественное дополнение (с разведанными запасами 5 трлн кубометров) собственных кладовых. В среднесрочной перспективе России потребуется закупать в Центральной Азии до 100 млрд кубометров газа в год61. По мере роста зависимости от центральноазиатского природного газа Газпром, уже имеющий здесь доминирующие позиции, будет стремиться укрепить свою роль, и прежде всего в Туркмении, обладающей одними из крупнейших запасов газа.

Россия стремится закрепить туркменский газ за собой, изолировав страну от других потенциальных рынков. Зависимость от единственного газопровода, связывающего Туркмению с Россией, ограничивает добычу газа в Туркмении, которая в советские годы достигла 90 млрд кубометров в год62. Газпром стремится закрепить контроль над добычей газа в Туркмении (63 млрд кубометров в 2005 г.) и стать единственным покупателем туркменского газа (при нынешнем объеме экспорта 45 млрд кубометров)63. В 2003 г. Газпром закрепил за собой право на покупку всего добываемого в Туркмении газа на следующие 25 лет. Он импортировал около 30 млрд кубометров в 2006 г. и 70–80 млрд кубометров в 2007–2008 гг. У Ашхабада осталась только возможность договариваться о ценах на газ, которые выросли от 44 долларов в 2005 г. до 65 долларов за 1000 кубометров в 2006 г. и 100 долларов в 2007 г. Ожидается, что цены и дальше будут расти.

В целом Москва успешно использует Туркмению как инструмент политики в отношении к Украине, которая является главным потребителем туркменского газа (до 40 млрд кубометров в 2006 г.). Цель Газпрома в том, чтобы лишить Киев возможности напрямую договариваться с Ашхабадом и тем самым связать Украину энергетической зависимостью от Москвы. Украинский аналитик утверждает, что Газпром стремится превратить Центральную Азию в «газовый халифат» России64. Российско-украинское соглашение от января 2006 г., заключенное после кратковременного отключения подачи газа в начале года, сделало поставки газа из Туркмении, Узбекистана и Казахстана частью контролируемых Москвой поставок. Заключенное в 2007 г. на высшем уровне российско-туркменско-казахстанское соглашение о прокладке Прикаспийского газопровода еще более усиливает позиции Москвы и наносит удар по американо-европейским планам строительства альтернативного газопровода «Набукко».

В Узбекистане, сравнительно небольшом, но очень амбициозном производителе газа (54 млрд кубометров в год)65, Газпром хочет стать совладельцем и единственным экспортером природного газа. Ведутся переговоры о разделе продукции по месторождениям Урга, Куаныш и Ак-чалак. Газпром также стал основным разработчиком газового месторождения на плато Усть-Юрт. Он готов инвестировать на это до 1,5 млрд долл. Газпром также планирует увеличить закупки узбекского газа от 5–6 млрд кубометров до 9 млрд. кубометров в 2006 г.66, и до 17–18 млрд. кубометров к концу десятилетия. Это защитит Газпром от возможного сокращения поставок газа из Туркмении67 и улучшит позиции компании на переговорах о цене газа. Кроме этого, в Узбекистане действуют российские компании ЛУКойл и Зарубежнефтегаз.

Россия планирует также поставлять в Киргизию, Таджикистан и южный Казахстан добываемый Газпромом узбекский газ. Это ослабит политические возможности Ташкента давить на Бишкек; одновременно усилится зависимость Киргизии от России. Газпром также намерен искать природный газ в самой Киргизии68 и планирует модернизировать газотранспортные мощности в этой стране и строить новые.

В Казахстане добыча газа пока еще невелика (16 млрд кубометров в 2004 г.), но быстро растет, и ожидается, что к 2010 г. она достигнет 70 млрд кубометров. Россия вошла на газовый рынок Казахстана в 2002 г., когда Газпром на условиях 50 на 50 начал совместный проект с КазМунайГаз. Эта компания, КазРосГаз, покупала казахстанский природный газ (с месторождений Тенгиз и Карачаганак) и продавала его небольшими порциями западноевропейским потребителям. В самом Казахстане Газпром поставлял потребителям на юге страны газ из Западной Сибири.

Газпром осуществляет транзит туркменского газа через Узбекистан и Казахстан. Он надеется стать совладельцем газотранспортных компаний региона. Он с настороженностью отнесся к предложению построить 1000-мильный трубопровод (мощностью 30 млрд кубометров в год) из Туркмении в быстро развивающийся и нуждающийся в энергоресурсах Пакистан (через Афганистан)69 или транскаспийский трубопровод в Азербайджан, а потом в Турцию. В свое время Москва успешно заблокировала транскаспийский проект, но только ценой предоставления Ниязову свободы рук в Туркмении. Наследник Ниязова Г. Бердымухамедов, однако, активно развивает контакты на всех направлениях – от США и Европы до Китая. Она также сумела договориться с Ираном о противодействии строительству газопровода в Пакистан. Москва не возражает против того, чтобы Тегеран продавал газ в Индию, поскольку тем самым весь туркменский газ будет замкнут пределами СНГ.

Как и в случае с казахстанской нефтью, Китай превращается в главного конкурента России в области природного газа. В 2006 г. Пекин предложил Туркмении построить трубопровод через Узбекистан и покупать до 30 млрд кубометров газа70. Но главная из стоящих перед Россией проблем – это необходимость модернизировать построенный в 1970-х гг. газопровод Центральная Азия-Центр. Тогда удастся увеличить мощность газопровода от нынешних 42 млрд кубометров до 55 млрд кубометров, хотя и этого будет не хватать для транспортировки планируемого объема добычи.

С начала 1990-х гг. российская компания РАО «ЕЭС» скупала электростанции на севере Казахстана. После 2000 г. компания заинтересовалась возможностью получать электроэнергию на реках Киргизии и Таджикистана: сегодня РАО «ЕЭС» планирует вложить 1,9 млрд долл. в строительство двух гидроэлектростанций в Киргизии и еще 250 млн долл. в завершение строительства гидроэлектростанции в Таджикистане. Часть произведенной электроэнергии будет использована в Западной Сибири, а излишки будут предложены европейским потребителям. Самое важное здесь то, что тем самым Россия получит контроль над водными ресурсами Центральной Азии в целом, и это может оказаться даже более значимым, чем контроль над газопроводами.

Ведущий российский производитель алюминия, РусАл, планировал использовать электричество, производимое на Рогунской гидроэлектростанции, на своем алюминиевом заводе в Таджикистане. РусАл обязался вложить в проект 1,3 млрд долл.71 Возникшие затем проблемы между Рус-Алом и Душанбе не означают, однако, ухода российских компаний из таджикской электроэнергетики.

До начала 2000-х гг. инвестиционная активность России в Центральной Азии была практически нулевой. В качестве торгового партнера Россия весьма сильно уступала Западу и другим соседям Центральной Азии – Турции, Ирану и особенно Китаю. Позднее, однако, российский бизнес активизировался, а компании других стран не спешили выходить за пределы энергетического сектора. В отличие от западных компаний российские привыкли действовать в условиях беззакония, всевластия бюрократии и произвола. Есть, конечно, предел того, что могут вытерпеть даже закаленные российские компании.

Как и повсюду в СНГ (скажем, в Армении, Молдове и на Украине), Россия пыталась конвертировать задолженность центральноазиатских государств в экономические активы. Так, Москва согласилась списать Узбекистану 500 млн долл. долга в обмен на контроль над двумя авиационными заводами – в Ташкенте (завод им. Чкалова, который производит транспортные Ил-76) и в Чирчике (авиаремонтный завод). В Киргизии Россия стремится к тому, чтобы в обмен на списание 180 млн долл. долга Газпром и РАО «ЕЭС» получили весь энергетический сектор72. В 2004 г. Россия списала весь суверенный долг Душанбе в обмен на гарантии своего долгосрочного военного присутствия в стране.

За пределами энергетического сектора российские компании особенно активны в черной и цветной металлургии, в химической и машиностроительной промышленности. Два главных конкурента в области телекоммуникаций, Вымпелком и МТС, скупали местные компании в Казахстане, Узбекистане, Киргизии и Таджикистане73. В Киргизии это привело к открытому конфликту между двумя российскими конкурентами. Российский бизнес вошел также в пищевую и текстильную промышленность. Как правило, российские компании либо участвуют в совместном бизнесе с центральноазиатскими партнерами, либо создают совершенно новые предприятия, но последнее характерно преимущественно для Казахстана74.

Итак, Россия имеет значительные экономические интересы в Центральной Азии. Однако только Казахстан может быть ее партнером в деле реальной экономической интеграции. В разведке и экспорте нефти Россия является второстепенным игроком, основательно уступающим крупным западным компаниям. Но в области газа она является почти монополистом, поскольку опирается на оставшуюся от советской эпохи инфраструктуру и трудности, в том числе политические, строительства новых трубопроводов. Со временем это преимущество, вероятно, ослабеет. В области торговли Россия является третьестепенным игроком, если не считать некоторые части Казахстана. Главным экономическим конкурентом России в Центральной Азии является Китай, о чем свидетельствуют статистика торговли, доступ к энергетическим источникам и маршруты трубопроводов. В будущем экономическая мощь Китая, вероятно, будет расти.

В этом тексте термин «гуманитарные интересы» используется в очень широком значении. Он относится к заботе Москвы о проживающих в Центральной Азии этнических русских меньшинствах, о статусе русского языка и культуры, о привлекательности России для местных элит и о включении бывших окраин в российское «информационное пространство».

Центральная Азия стала домом для нескольких миллионов этнических русских. Они являются наследием имперской колонизации конца XIX в., советской переселенческой политики (большевикам нужно было советизировать регион и усилить пролетарскую часть населения), массовой эвакуации периода Великой Отечественной войны и предпринятой Хрущевым программы освоения «целинных и залежных земель».

Миграционный поток начал разворачиваться вспять в 1970-х гг. Когда в Центральной Азии окрепли свои национальные кадры, политически лояльные Москве, но все более самостоятельные в своих республиках, многие этнические русские почувствовали, что в будущем их, а особенно их детей, ничего хорошего не ждет. Они начали возвращаться в Россию, которая предоставляла лучшие возможности и более благожелательную социальную обстановку. Процесс усилился при Леониде Брежневе, когда условия частной жизни советских граждан стали сравнительно более свободными, чем при Хрущеве, не говоря уж о Сталине.

Тем не менее на момент распада Советского Союза в Центральной Азии все еще проживали 7,5 млн русских – приблизительно треть всех русских, оставшихся за пределами Российской Федерации к этому моменту. Советский Союз в принципе гарантировал равное отношение ко всем гражданам во всех республиках; его распад стал основной причиной массового исхода русских в Российскую Федерацию, где многие из них никогда не жили и не имели близких родственников. Между 1992 и 1998 гг. 1,2 млн русских въехали в Россию только из Казахстана75, хотя позднее темп эмиграции замедлился (в 2000 г. в Россию прибыло всего 20 тыс., а в 2001 г. – 25 тыс. человек)76. Гражданская война в Таджикистане, уже бывшая в разгаре в начале 1991 г., привела к уменьшению русского населения этой страны от 380 тыс. в 1989 г. до 68 тыс. в наши дни.

Этнических русских, постоянно проживающих за рубежом, официальная Москва считает «соотечественниками» (довольно расплывчатый термин). В самом деле, среди них лишь немногие являются гражданами Российской Федерации. Из 600 тыс. русских в Казахстане только 15 % имеют российский паспорт. Центральноазиатские русские переживают кризис идентификации. Некоторые отождествляют себя с Российской Федерацией, многие – с СССР, третьи чувствуют себя частью обществ, возникающих в новых государствах. Москва защищала центральноазиатских русских с куда меньшим красноречием и пылом, чем в случае двух прибалтийских государств, Латвии и Эстонии, которые отказались автоматически предоставить права гражданства этническим русским, проживавшим на их территории к моменту распада СССР. В центральноазиатских государствах ситуация была, конечно, иной: они сочли постоянное проживание достаточным основанием для предоставления гражданства. Однако, в отличие от случая с Латвией и Эстонией, именно это и стало предметом разногласий с Россией. Изначально Россия стремилась договориться со своими центральноазиатскими соседями о двойном гражданстве, но на это пошел (в 1993 г.) только Ташкент. В результате около 100 тыс. русских попали в ловушку, когда Туркменбаши неожиданно отменил соглашение в 2003 г. Москва почти не отреагировала: годом раньше Ашхабад согласился сделать Газпром единственным покупателем туркменского природного газа. Газ оказался роднее крови. В общем, правительство России куда меньше заботилось о практических аспектах положения русских меньшинств в Центральной Азии, чем даже ОБСЕ.

Поразительно то, что российское общество не проявило значительного интереса к судьбе соплеменников в Центральной Азии. Население России само было слишком травмировано быстрым изменением политических, экономических и социальных условий. Главной заботой людей стало личное выживание. Никто особо не приветствовал «возвращающихся домой» русских. Многих из них – бывших горожан – распределили по деревням Центральной России, страдающей от сокращения населения. Таким образом, Россия не только не воспользовалась интеллектуальным и профессиональным опытом новых граждан, но и породила совершенно ненужные социальные напряжения.

Большинство русских, наслушавшись историй о бедствиях друзей, выехавших «на историческую родину», предпочли остаться в Центральной Азии. К середине этого десятилетия в Казахстане их было 4,5 млн человек (около 30 % населения страны). В трех других странах русские составляют от 4 до 5 % населения, а в абсолютных числах их осталось 1 млн 150 тыс. в Узбекистане, 240 тыс. в Туркмении и всего 68 тыс. в Таджикистане.

Таким образом, Казахстаном в этом отличается от других стран Центральной Азии. До 1936 г. он был автономной республикой в составе РСФСР, его первой столицей был Оренбург, а этнически в нем доминировали русские и родственные им украинцы и белорусы, в силу чего до исхода славян в 1990-х гг. Казахстан рассматривался как наполовину русская республика. В 1989 г. две трети населения северного Казахстана составляли русские. После 1991 г. им было суждено превратиться в «русский вопрос».

«Русский вопрос», по сути дела, состоял в следующем: согласится ли значительное русское (славянское) население Казахстана жить в новом государстве, где русские, будучи формально полноправными гражданами, должны адаптироваться к тому, что теперь в этой стране «главные» – казахи, или они попытаются отколоться от «искусственного» государства и присоединиться к Российской Федерации? В первое время после развала СССР ответ на этот вопрос был далеко не очевиден. Пятнадцать лет спустя выяснилось, что русский ирредентизм слишком слаб. Москва не поддержала несколько вялых попыток местных сепаратистов и терпимо отнеслась к тому, что в 1999 г. в Усть-Каменогорске казахстанские власти расправились с русскими активистами, которых обвинили в стремлении к автономии для восточного Казахстана.

Население России, быстро увеличивавшееся после 1945 г., достигло пика в конце 1980-х гг. и в 1992 г. начало уменьшаться. Согласно демографическим прогнозам, в грядущие десятилетия это уменьшение окажется очень значительным. По оценкам Госкомстата, даже при наилучшем сценарии (увеличение рождаемости, повышение ожидаемой продолжительности жизни, существенный приток иммигрантов) население России составит к 2026 г. только 137 млн (по сравнению с 143 млн в 2005 г. и 147 млн в 1991 г.). Согласно прогнозу ООН, составленному из предположения о некотором улучшении перечисленных выше факторов, население составит 131 млн человек. Если же просто экстраполировать сложившуюся демографическую динамику, население России может сжаться до 125 млн к 2026 г. и до 100 млн к 2050 г., что будет в точности равно населению РСФСР в 1950 г.77

До настоящего момента сокращение не затрагивало еще население рабочего возраста, но с 2007 г. это изменится. После 2010 г. население этой группы будет уменьшаться очень резко, в среднем на 1 млн человек в год. Через двадцать лет трудовое население России, составлявшее в 2005 г. примерно 65–67 млн человек, сократится более чем на четверть. Если производительность труда останется сравнительно низкой, экономический рост удастся поддержать, только если большой приток иммигрантов компенсирует быстрое сокращение рабочей силы. Усиленная иммиграция в состоянии смягчить такие проблемы, как наметившийся дефицит пенсионного фонда и постепенное запустение российского Дальнего Востока и Сибири.

Согласно российским демографам, иммиграция стала ключевым условием благополучия страны в XXI в. «Демографический покров России слишком истончился, и скоро в нем могут появиться дыры», – предупреждает Жанна Зайончковская из Российской академии наук. «Труд будет более редким ресурсом, чем энергия», – добавляет профессор Анатолий Вишневский78.

После распада Советского Союза Российская Федерация стала главной целью иммигрантов в регионе. С 1989 по 2002 г. она приняла 11 млн человек, а если считать с начала 1970-х гг., когда начался постепенный исход русских с окраин империи, в страну въехало около 24 млн человек.

Сколько бы ни было среди них русских по национальности, практически все они были русскоговорящими. Будучи бывшими гражданами Советского Союза, они во многом разделяли культуру тех, кто жил в России. Их интеграция была отнюдь не гладкой и сопровождалась массой злоупотреблений, но все-таки не привела к серьезному социальному кризису.

Впрочем, напряженность росла. В России до сих пор нет единого мнения в вопросе о желательности иммиграции. Даже те, кто видят ее необходимость, обычно настаивают на строгом иммиграционном контроле над процессом привлечения и интеграции иностранных рабочих. Невнимание к этим вопросам окончилось в 2004 г., когда Россия приняла новый закон, значительно затруднивший получение российского гражданства. Либеральные экономисты, демографы и предприниматели подвергли суровой критике сам закон и особенно практику его применения. Они настаивали, что Россия не только должна быть открытой для иммигрантов из стран СНГ(чего, с их точки зрения, совершенно недостаточно), но нуждается и в демографическом потенциале Азии, в том числе Китая, Кореи и даже Юго-Восточной Азии. Но доминирующие политические силы предупреждают, что поиск новых рабочих рук за пределами СНГ есть дело политически и социально рискованное79.

Если выходцы из Восточной Азии все еще редкость в России (общее число китайцев на российской территории оценивается в 400 тыс.), то жители Центральной Азии уже давно здесь. Именно они смягчили демографические проблемы начала и середины 1990-х гг. За первые десять лет после распада СССР Казахстан потерял примерно 2,5 млн. человек, из которых примерно миллион этнических немцев убыли в Германию, а 1,5 млн славян – в Россию. При этом об отъезде самих казахов говорить, видимо, не приходится. Зато таджики, которые почти никогда не покидали своей республики в советские времена, теперь активно двинулись в путь: число таджикских гастарбайтеров в России составляет от 500 тыс. до 800 тыс. человек – существенная часть 6,5-миллионного населения Таджикистана. Примерно также выглядит ситуация в Киргизии: до полумиллиона человек (10 % населения) отправилось на заработки в Россию80. Узбеки также присутствуют в России (около 500 тыс. мигрантов), но это довольно незначительная часть 25-миллионного народа. Изоляционизм Туркменистана помешал сколько-нибудь значительной миграции туркмен на заработки в Россию.

Таджики, киргизы и узбеки обычно заняты в России неквалифицированным трудом. В Москве они метут улицы, собирают мусор, строят дома или продают фрукты и овощи на городских рынках. На этих низкооплачиваемых и плохо защищенных рабочих местах они практически не сталкиваются с конкуренцией местного населения. Большинство являются явно нелегальными иммигрантами. Их рекрутируют через особые, зачастую теневые сети, поставляющие рабочих клиентам в России. В огромном числе случаев выходцы из Центральной Азии являются жертвами всяческих злоупотреблений. Но даже убогая заработная плата и отсутствие всякой защищенности для них лучше, чем безработица и нищета у себя дома81. Денежные переводы, посылаемые выходцами из Центральной Азии домой, не только помогают их семьям сводить концы с концами, но сопоставимы по величине с финансовой помощью, оказываемой их странам82. С другой стороны, без труда рабочих-мигрантов город Москва во многих отношениях просто не смог бы функционировать.

В ближайшие несколько десятилетий население Центральной Азии будет быстро расти. По оценкам демографов ООН, только Казахстану грозит сокращение населения (на 1,3 % к 2015 г.). Во всех остальных странах региона ожидается значительный прирост: на 16,6 % в Таджикистане, на 18,6 % в Киргизии, на 22,8 % в Узбекистане и на 27,9 % в Туркмении83. Но и потом быстрый рост не прекратится. Таким образом, Центральная Азия представляет собой важный источник трудовых ресурсов для Российской Федерации.

Опыт центральноазиатских рабочих в России неоднозначен. В целом они сумели приспособиться к многонациональному окружению (особенно в Москве). Между ними и русскими не было крупных этнических или религиозных конфликтов; они намного «тише» и менее бросаются в глаза, чем выходцы с Кавказа. Но и они оказываются жертвами кавказофобии, исламофобии и всех других захлестнувших Россию форм шовинизма и расизма. По данным опросов общественного мнения, 20 % русских «раздражены» присутствием мусульманских мигрантов в своих городах, 21 % относятся к ним враждебно, а 6 % – со страхом. Только 50 % относятся к ним нейтрально. Большинство (58 %) требует, чтобы правительство России выслало нелегальных иммигрантов, и только 36 % выступают за их легализацию84. Время от времени таджики и узбеки становятся жертвами расистов – число убитых исчисляется сотнями85. В 2006 г. в ходе скандального судебного разбирательства жюри вынесло условные приговоры русским юнцам, обвиненным в убийстве таджикской девочки.

Сторонники неограниченной иммиграции не обязательно правы. В российской экономике явная нехватка рабочих рук маскирует значительный избыток трудовых ресурсов, создаваемый низкой производительностью труда. С этой точки зрения, стабилизация численности населения России на текущем уровне (чуть выше 140 млн) не может быть высшей целью. Опасения, что сокращение населения приведет к территориальным потерям, преувеличены. Большая часть территории России – это необитаемые зоны, подобные Гренландии или северу Канады, непригодные для создания постоянных поселений86. Защита длиннейших границ по всему периметру страны – явный анахронизм. Приток иностранных рабочих в качестве постоянных иммигрантов или временных гастарбайтеров создает свои проблемы. Ситуация, когда к 2050 г. треть населения будет состоять из иммигрантов и их потомков (к 2100 г. – две трети), может оказаться социально и политически нестабильной. Общество и элиты России должны бы заботиться не столько о количестве, сколько о качестве трудовых ресурсов и о производительности экономики. Но из этого не следует, что можно остановить иммиграцию. Это важный фактор экономического роста, требующий учета и внимания.

Если Россия решит опереться на Центральную Азию как на источник трудовых ресурсов, ей следует либерализовать свое иммиграционное законодательство и позаботиться о том, чтобы государственный аппарат (иммиграционная служба, пограничная служба и органы внутренних дел) применял его должным образом, иными словами, был бы существенно менее коррумпированным и более профессиональным, чем в настоящее время. Равным образом необходимо принять и провести в жизнь политику образования и натурализации всех, кто отвечает установленным критериям. Потребуется также изменить климат самого российского общества, прежде всего в крупных городах, с упором на этническую и религиозную терпимость, уважение к правам человека и т. п. Все это, разумеется, отнюдь не легкое дело.

В Центральной Азии и до сих пор широко используется русский язык, и не только среди русских, хотя степень владения им различна. В Казахстане с 1995 г., а в Киргизии с 2000 г. русский язык имеет статус официального. В Казахстане на русском говорит 85 % населения и более 92 % горожан, а вот на казахском говорит только 64 %87. Таким образом, большинство казахов двуязычны, а среди русских таких очень немного. В Киргизии 1,5 млн взрослых могут говорить по-русски, и две трети из них киргизы. В других странах Центральной Азии русский быстро забывается. Языковая политика в регионе поощряет использование местных языков, которые внедряются в использование в правительственной, административной и повседневной жизни, хотя русский пока сохраняет особый статус в качестве языка межнационального общения.

До недавнего времени центральноазиатские элиты были глубоко русифицированы. В Казахстане в системе образования русский и до сих пор используют наравне с казахским. Примерно половина школьников старших классов и две трети студентов университетов предпочитают получать образование на русском. В Астане находится Евразийский университет им. Льва Гумилева, а также отделение престижного Московского государственного университета. В настоящее время большое число казахских студентов (11 тыс.) обучаются в России, в том числе 400 в МГУ и 30 в Московском государственном институте международных отношений88. В Киргизии, однако, только 25 % школьников старших классов посещают русские школы. В Бишкеке есть Славянский университет и несколько отделений российских университетов. В Душанбе действует Русско-Таджикский Славянский университет, а 800 таджикских студентов учатся в университетах России89.

Недавно Москва открыто признала, что ее интересы на бывшем советском пространстве требуют, чтобы в целом образование и социализация местных элит осуществлялись в Российской Федерации или в своих странах на русском языке. В 2007 г. для реализации этих целей указом Президента РФ был создан фонд «Русский мир». Если эта деятельность будет сопровождаться расширением экономического и политического сотрудничества, Центрально-Азиатский регион в плане культуры останется в зоне влияния России. Русскоязычные правители Центральной Азии рассматриваются как гарантия сохранения светского характера местных режимов и, соответственно, как барьер против исламизма. Одновременно эта культурная близость дает России преимущество перед ее соперниками, Америкой и Китаем.

После развала Советского Союза распространение и влияние российских средств массовой информации в Центральной Азии сильно сузилось. Российское телевидение в эфирном варианте сегодня доступно только в северной части Казахстана. Радиовещание на средних волнах практически исчезло. Тираж большинства московских газет незначителен, так что их трудно добыть даже в провинциальных центрах России, не говоря уж о соседних странах.

Тем не менее российские средства массовой информации не совсем еще ушли из региона. Даже в Туркмении московские телеканалы можно смотреть при наличии доступа к кабельному или спутниковому телевидению. Популярные московские газеты тиражируются в столицах Центральной Азии. Некоторые издания («Коммерсантъ» и «Эксперт») имеют местные издания в Казахстане. Что еще более поразительно, в Казахстане и Киргизии на рынке доминируют местные русскоязычные средства информации, на которые приходится примерно 70 % тиражей и эфирного времени. Наконец, активно развивается Интернет.

Нет сомнений, что существовавшее в советское время общее информационное пространство осталось в прошлом. Однако российские электронные и печатные средства информации внимательно следят за событиями в Центральной Азии, держат в регионе сеть корреспондентов и высказываются с относительной свободой (в отличие от местной прессы и телевидения). Местные правительства и публика, со своей стороны, внимательно следят за публикациями российских изданий, что делает их достаточно влиятельными. Сразу вслед за андижанскими событиями в мае 2005 г. президент Узбекистана Ислам Каримов обрушился с публичными нападками на сообщения российских средств информации о расстреле митинга. Невероятно, но он назвал российские сообщения об этих событиях более враждебными его правительству, чем даже репортажи западных изданий. Это объясняется, возможно, тем фактом, что у российских средств информации намного большая аудитория, чем у западных, а для старшего поколения взгляды Москвы до сих пор достаточно авторитетны. Отсюда эффект даже сдержанной критики выше.

В общем, у России есть в Центральной Азии широкие и реальные гуманитарные интересы. Перед Россией стоят чрезвычайно сложные и практически небывалые задачи создания постимперской нации и государства. Как соотнести их с «соотечественниками», которые являются своими по культуре и языку, но при этом – граждане независимых государств? Каким образом привлекать из-за рубежа трудовые ресурсы, не создавая при этом нестабильности в российских городах? Как сохранить хорошее владение русским у элит региона, когда Россия проигрывает состязание на мировом рынке информации?

Российское правительство привычно обвиняют в том, что у него нет политики в отношении Центральной Азии. Сходные обвинения, однако, предъявляют внешней политике России и в других частях мира. Разумеется, в ситуации потрясений, последовавших за крахом Советского Союза, вряд можно было даже мечтать о последовательной политике или институционализированной выработке политических решений. Тем не менее, если рассматривать политику как результат взаимодействия соперничающих интересов, а не как воплощение тщательно продуманных замыслов, можно сказать, что у России было несколько сменивших друг друга направлений политики.

Часто звучит и критика в адрес недостаточной широты политики, иными словами, утверждают, что у российского правительства отсутствует концепция Центральной Азии как особого региона. Недостаточна, как утверждают, координация между подходами к Казахстану, Узбекистану, Туркмении, Таджикистану и Киргизии. В принципе это верно. Однако, как уже было отмечено, далеко не бесспорен вопрос о том, в какой степени Центральная Азия является целостным регионом. С точки зрения Москвы, Казахстан существенно важнее для нее, чем вся остальная Центральная Азия. Более того, сами страны региона ориентируются на двусторонние отношения с внешними игроками, обращая мало внимания на «общерегиональные интересы».

Обзор принципиальных тенденций в российской политике показывает, что достигнутые результаты, как правило, не являлись следствием сознательной, обдуманной центральноазиатской политики. Разные группы интересов действовали исходя из своих представлений о том, что нужно делать. Итак, кто же делает центральноазиатскую политику Москвы, кто является главными действующими лицами в процессе выработки политики и в проведении ее в жизнь?

Начиная с 1991 г. московская политика в Центральной Азии прошла несколько этапов. Первой была политика отказа и добровольного ухода. Российские демократы, пришедшие к власти в 1991 г., пренебрежительно относились к выдвинутой Горбачевым идее советской конфедерации. Все республики, кроме России, воспринимались как лишнее бремя, а пять центральноазиатских – как самое бесполезное. Центральноазиатские государства были приглашены в СНГ только после длительных раздумий. Конец рублевой зоны в 1993 г. был конечным актом освобождения России от своих бывших окраин. Одновременно Москва прекратила поддержку режима Наджибуллы в Кабуле, хотя он в течение трех лет достаточно успешно противостоял моджахедам после вывода Советской армии в марте 1989 г. «Афганский синдром», сводившийся к идее «валить надо отсюда», был главной причиной решения Москвы бросить Центральную Азию на произвол судьбы.

Этап «брось и забудь», однако, был краткосрочным, а на смену ему пришла идея создания аванпостов, которые могли бы придержать место до тех пор, пока Москва не вернется окончательно. Уход России на север несколько замедлился. Признаки растущей опасности заставили Москву уделять большее внимание Центральной Азии. Москве пришлось против своего желания принять участие в гражданской войне в Таджикистане90, поскольку она решила сохранить военное присутствие в раздираемой войной стране. Осознав, что в результате распада СССР у нее остались совершенно неприкрытые границы, Россия решила сохранить контроль за внешними границами Киргизии и Таджикистана и вдохнуть жизнь в доставшуюся в наследство от СССР систему ПВО.

Политика «аванпосты как способ придержать место на будущее» длилась с 1992 г. по 1998 г. и по своим собственным критериям к успехам не привела. Несмотря на заявления Бориса Ельцина об интеграции СНГ91, Россия продолжила уход из Центральной Азии, освобождая место для новых игроков. Первоначальные страхи, что Анкара создаст союз тюркоязычных стран от Азербайджана до Центральной Азии, быстро растаяли, как и опасения, что Иран займется экспортом исламской революции в регион. При этом Россия безучастно смотрела на то, как западные компании взялись за разработку каспийских месторождений. К тому же Москва потерпела серьезное политическое поражение, когда Соединенные Штаты поддержали планы строительства трубопроводов из Каспийского бассейна на мировой рынок, минуя территорию России и тем самым подрывая ее монополию на транзит каспийской нефти. Россия восприняла идею транзитных маршрутов из Китая в Центральную Азию, а потом через Каспий на Кавказ и дальше в Европу, которую пропагандировали как «новый шелковый путь» и даже обсуждали в рамках проекта TRASECA92, как акт намеренного пренебрежения: Россию, которая традиционно рассматривала себя как мост между Востоком и Западом, просто отставили в сторону. В то же самое время новые государства Центральной Азии усердно восстанавливали связи с ближайшими соседями от Китая до Ирана. В октябре 1996 г. моджахеды, ставшие союзниками бывшие враги России в Афганистане, оставили Кабул под натиском Талибана, который тогда производил впечатление реальной угрозы для стабильности Центральной Азии и даже мусульманских районов Российской Федерации. Все, что смогла сделать Москва, – это послать премьер-министра Виктора Черномырдина на чрезвычайный региональный саммит в Алма-Ату. Наконец, и это было самым важным, Москва потерпела серьезное поражение в чеченской войне. Подписанное в 1996 г. в Хасавюрте соглашение о мире и договор 1997 г. между Москвой и Грозным стали серьезным сигналом для южного региона бывшего Советского Союза, небывало уронив престиж России.

Третий этап российской политики начался в 2000 г. Москва наконец-то проснулась и осознала тяжесть проблем, нарастающих на ее южных рубежах. Вторая чеченская кампания, приведшая к военному разгрому сепаратистов, стала знаком того, что Россия опять овладела инициативой на Северном Кавказе. Новый президент Владимир Путин придал новый импульс центральноазиатской политике России. Политический диалог между российским лидером и его центральноазиатскими коллегами стал намного более активным и содержательным. Москва задумала создание широкой международной антиталибской коалиции с участием Соединенных Штатов, Ирана и Индии93. Россия пригрозила Талибану применением силы, чтобы принудить его прекратить помощь чеченским сепаратистам94.

На тот момент, однако, России еще не хватало ресурсов для столь энергичной политики. Несмотря на захват Грозного, война в Чечне все-таки продолжалась, а удары по Талибану так и остались угрозами. Зато в 1999 и 2000 гг. Россия не смогла предотвратить вторжения вооруженных исламистов в Киргизию и Узбекистан. Будучи неспособной прийти им на помощь, Москва предоставила Бишкеку и Ташкенту самим выпутываться из неприятностей. В Афганистане Северный альянс, несмотря на поддержку Москвы, продолжал проигрывать войну. Договор о коллективной безопасности, продленный в 1999 г. (но на этот раз без Узбекистана, а Туркмения никогда не была его членом), оказался неэффективным инструментом обеспечения безопасности.

Ситуацию в регионе радикально изменили события 11 сентября и то, что за ними последовало. Соединенные Штаты начали планировать военную операцию в Афганистане, и Центральная Азия неожиданно появилась на радарном экране Вашингтона. По словам Марты Брилл Олкотт, прибытие американских баз «обозначило конец российской и советской империй»95. В действительности Соединенные Штаты лишь заполнили пустоту, созданную уходом России. Знаменитое «стратегическое решение» Путина поддержать Соединенные Штаты в войне с терроризмом на деле означало, что Москва смирилась с военным присутствием США в Центральной Азии96.

Решение это было исключительно прагматическим: использовать появившуюся возможность для выстраивания новых отношений с Соединенными Штатами. Путин должен был подозревать, что некоторые центральноазиатские государства (например, Узбекистан и Киргизия) в любом случае проигнорируют недовольство России развертыванием сил США, а это явилось бы сокрушительным ударом по российскому престижу в регионе. С другой стороны, Кремль надеялся, что новые отношения с Вашингтоном будут базироваться на общем понимании того, что Россия превращается в главного американского союзника в обмен на признание доминирующего положения России в СНГ.

Подход Путина был четким образцом политического лидерства. Большинство его коллег нехотя согласились следовать за ним. Высшие российские чиновники настаивали, что присутствие американцев в Центральной Азии может быть только временным и должно быть строго обусловлено ситуацией в Афганистане и доброй волей Москвы. Соединенные Штаты воспринимали Россию в целом как слабого игрока, пытающегося претендовать на роль великой державы, но вряд являющегося серьезным соперником97. По мере того как надежды на широкое стратегическое соглашение между Россией и Соединенными Штатами таяли, а сами США вторглись в Ирак, а затем втянулись в конфликт внутри этой страны, политика Москвы делалась все более жесткой. Она занялась установлением более тесных связей с отдельными центральноазиатскими государствами, укреплением многосторонних организаций с ведущим участием России (таких как Евразийское экономическое сообщество и Организация Договора о коллективной безопасности) и совместной работой с Китаем в рамках Шанхайской организации сотрудничества.

Таким образом, с конца 2003 г. Россия вступила на путь, который можно назвать политикой реконкисты, нацеленной на восстановление позиций, временно уступленных Соединенным Штатам, на восстановление «естественных границ влияния России»98 и на утверждение России как регионального центра власти для всего постсоветского пространства. В Центральной Азии Москва сфокусировалась на Узбекистане, где стали несомненны первые признаки борьбы за право наследования власти. Политика оказалась плодотворной: уже в июне 2004 г., за год до андижанских событий, Россия и Узбекистан подняли уровень своих отношений до «стратегического партнерства».

Логическим следствием этой политики было «предотвращение революций». Революция роз в Грузии (ноябрь и декабрь 2003 г.) и оранжевая революция на Украине (ровно через год) вызвали панику в столицах СНГ. Москва видела в этих революциях и в предшествовавшей им революции 2000 г. в Белграде, которая свергла Слободана Милошевича, инспирированный Вашингтоном заговор, нацеленный на то, чтобы оторвать получившие независимость государства от России и вовлечь их в сферу влияния Запада. Президентские выборы 2004 г. в Украине, где Кремль и Путин лично потерпели унизительное фиаско, произвели особенно сильное впечатление.

Однако в течение года Москва оправилась. Хотя в начале 2005 г. ее положение казалось почти безвыходным, но в том же году она сумела обрести уверенность в себе. Россия не ожидала свержения президента Киргизии Аскара Акаева в марте 2005 г., но, в отличие от ее действий в ходе оранжевой революции в Украине, здесь она избежала серьезных промахов. Усвоив украинские уроки, она вступила в контакт с лидерами оппозиции до проведения парламентских выборов и не стала с ними ссориться, когда в Бишкеке облюбованного Россией лидера вышвырнули из офиса и оппозиция сформировала новое правительство. Хотя Россия предоставила убежище Акаеву и его семье, она активно помогала прийти к соглашению двум новым киргизским вожакам, Курманбеку Бакиеву и Феликсу Кулову, когда они готовились к борьбе за пост президента Киргизии в июле 2005 г. Россия также позаботилась о том, чтобы люди, которых считали слишком близкими к Соединенным Штатам, такие как новый министр иностранных дел Роза Отунбаева, были выведены из рядов новой администрации.

Проблемы, с которыми столкнулись на парламентских и президентских выборах 2005 г. поддерживаемые Москвой режимы в Казахстане и Таджикистане, оказались сравнительно незначительными. Москва дала понять, что намерена помочь местным лидерам в борьбе с «оранжевой чумой». Российские политические технологи, ряд из которых имели связи в Кремле, работали по договорам на правительство Казахстана". Многим наблюдателям казалось естественным, что кремлевский «царь» и должен поддерживать «султанов». С точки зрения центральноазиатских либеральных политиков, это создает опасность того, что Россия превратится в «жандарма» региона, использующего свои финансовые и политические возможности для поддержки существующих режимов100. В действительности, Москва настолько одержима идеей стабильности, что схватилась за средства, которые способны только на время приглушить болезнь, но не вылечить ее, так что следующий приступ может оказаться еще более опасным.

Однако подлинного триумфа Россия достигла в Узбекистане – в единственной стране Центральной Азии, которая на протяжении большей части постсоветского периода ускользала из-под влияния Москвы. Этим уникальным успехом Москва обязана своему сопернику, Вашингтону. В то время как в 2003 и 2004 гг. у американцев нарастала двойственность в отношении к авторитарному режиму Ташкента, президент Ислам Каримов позаботился о дополнительной страховке, укрепив связи с Москвой и Пекином. Но не Каримов осуществил полный разрыв с Соединенными Штатами. Инициатива принадлежала не ему.

Каримов изменил ориентацию из-за того, что американцы изменили отношение к нему. Те в Вашингтоне, кто рассматривал Узбекистан как ценного союзника и полезную базу в войне с афганскими террористами, потерпели поражение в споре с теми, кто утверждал, что авторитарный режим Каримова и жестокость его служб безопасности – это ответственность и бомба с замедленным действием, которая ждет только времени, чтобы взорваться. В конце 2004 г. и в начале 2005 г. Realpolitik наконец уступила место политике, ориентированной на продвижение свободы и демократии. Этот подход привел Узбекистан в объятия России.

Россияне пристально следили за развитием событий. После подавления андижанского мятежа (12–13 мая 2005 г.) Москва встала стеной на защиту Каримова, когда сначала Европейский союз, а после краткой заминки и США решительно осудили допущенные узбекскими властями злоупотребления силой и потребовали проведения международного расследования. В ответ Каримов публично обвинил Запад в организации заговора, направленного на свержение его правительства и приход к власти прозападных либеральных реформаторов. Путин заявил, что российские службы безопасности извещали своих узбекских коллег о деятельности мятежников и их перемещениях в регионе. Российские официальные лица в неформальных беседах обвиняли Соединенные Штаты в попытке дестабилизировать Узбекистан.

Любопытно, однако, то, что после Андижана первый зарубежный визит Каримова был не в Москву, а в Пекин. После консультаций в китайской столице он потребовал, чтобы Соединенные Штаты вывели из Узбекистана свою авиацию и обслуживающий персонал. Таким образом, Россия всего лишь присоединилась к требованию Узбекистана и Китая к Соединенным Штатам покинуть свои военные базы в Центральной Азии. Когда этот вопрос был внесен в повестку дня саммита СНГ в июне 2005 г., Россия поддержала резолюцию. Однако серьезным российским наблюдателям было ясно, что, в то время как использование аэродромов, построенных в советское время в Центральной Азии, было эмоционально и психологически тяжелым для России, настоящей проблемой американское присутствие в регионе было для Китая, который склонен рассматривать и Центральную Азию и Россию как свой стратегический тыл.

Вывод американских ВВС из Узбекистана подстегнул в России тех, кто увидел в этом начало контрнаступления, способного вернуть назад территории, отданные Западу в 1990-х гг. Таким образом, Россия сумела обернуть к своей выгоде разочарование центральноазиатских правительств в своих отношениях с Соединенными Штатами101.

Однако примечательно, что решение СНГ не было проведено в жизнь. Москва сделала все возможное, чтобы убедить Киргизию выполнить его и изгнать силы США с базы Манас. Из этого ничего не получилось: киргизы объяснили Москве, что американские выплаты очень важны для скромного бюджета республики. Россия, разумеется, не пожелала возместить потерю американских выплат, а прибегла к давлению. Как уже было отмечено, позднее Бишкек, ссылаясь на давление Москвы, сумел увеличить плату за аренду авиабазы в 100 раз, до 200 млн долл.102

Хотя Соединенным Штатам удалось перевести свою авиацию из узбекской базы К2 на афганский аэродром Баграм и киргизский Манас, Москва праздновала победу. Узбекистан быстро перемещался в зону влияния России. В ноябре 2005 г. он подписал договор о союзе с Россией, а в январе 2006 г. присоединился к ЕврАзЭС. В результате Россия приобрела «вторую опору» в Центральной Азии. Россия «вернула» Узбекистан, самую населенную и самую крупную, после Казахстана, страну103. Следующей задачей России стало присоединение Узбекистана к ОДКБ.

В 2005 г. Россия проявила чрезвычайно широкую военную активность в Азии: морские маневры на Каспии, учения частей ПВО на Ашулукском полигоне под Астраханью и первые двусторонние учения в Узбекистане104, Индии и Китае. В 2006 г. Россия провела совместные маневры с Киргизией. Но по большей части все это было геополитическим символизмом, мало влиявшим на реальную ситуацию. Ресурсы России в этом критически важном регионе явно недостаточны. После того как Казахстан и Узбекистан, две крупнейших страны региона, стали союзниками России, политика Москвы в Центральной Азии должна стать более сбалансированной и искушенной.

В последние годы Россия заново открывала для себя Центральную Азию как объект экономической экспансии. В 2005 г. находящийся под контролем Москвы ЕврАзЭС поглотил Центрально-Азиатскую организацию сотрудничества, к которой Россия присоединилась только в октябре 2004 г.

В марте 2002 г. Россия подписала с Казахстаном, Туркменией и Узбекистаном декларацию о сотрудничестве в области энергетики и защите интересов газопроизводителей, названную в прессе – преждевременно – «газовой ОПЕК»105. После этого Газпром заключил долгосрочные соглашения с Туркменией и Узбекистаном, которые закрепили его доминирующие позиции в регионе. Целью России была закупка газа непосредственно у производителей, а не предоставление им доступа к газопроводам, идущим в Европу. Связь с Ашхабадом позволила Москве лишить Киев возможности покупать туркменский газ напрямую, чтобы, таким образом, достичь энергетической независимости от России.

Крупнейшие энергетические компании России (такие как Газпром, Роснефть, ЛУКойл и РАО «ЕЭС») и производители металлов (такие как РусАл) объявили о своих инвестиционных проектах во всех пяти странах Центральной Азии.

Москва начала действовать и в гуманитарной области. В своем ежегодном послании Федеральному собранию в апреле 2005 г. Путин высказался о «цивилизационной миссии народа России на Евразийском континенте». Хоть и в скромном масштабе, Россия начала снабжать книгами русскоязычные школы и университеты.

В 2006 г., и это очень существенно, Россия либерализовала свое только что принятое миграционное законодательство, облегчив миллионам нелегальных рабочих, в том числе из Центральной Азии, выход из тени, регистрацию и, при желании, получение статуса постоянных резидентов или граждан Российской Федерации.

Признавая крайне отрицательный имидж, сформированный за четверть века непрерывных войн против разных мусульманских врагов, Москва стремится укрепить связи с мусульманским миром. В 2004 г. она присоединилась к организации Исламская конференция в качестве наблюдателя, а Путин лично обратился к ее ежегодному саммиту. В 2005 г. во время остановки в Грозном Путин объявил Россию защитницей ислама.

Стандартные упреки в адрес российской внешней политики (в целом и в частности в отношении Центральной Азии) подчеркивают недостаток координации106. В основном это верно, но относится не только к Центральной Азии.

В России внешнеполитические вопросы могут быть разделены на две главные категории. Меньшая по объему, которая может быть названа «кремлевским файлом», касается вопросов исключительной геополитической, экономической или стратегической важности, особенно тех, которые непосредственно или даже на личном уровне затрагивают интересы кремлевского руководства. Их решает президент по рекомендации своей администрации, использующей информацию и анализ, поставляемые в том числе российскими службами безопасности. Обычно эти «президентские вопросы» решает аппарат Кремля. И администрация президента напрямую ведет дела со своими коллегами в центральноазиатских столицах. Главным инструментом разрешения критических вопросов являются встречи на высшем уровне. Но если Ельцин предпочитал ритуальные встречи с участием всех глав СНГ, то Путин радикально увеличил число прямых деловых переговоров со своими центральноазиатскими партнерами. В 2005 г. он создал в кремлевской администрации особый отдел, отвечающий за контакты на высшем уровне с постсоветскими государствами.

Все другие дела, намного более многочисленные, решаются с участием множества министерств, агентств и комитетов. После ликвидации недолговечного министерства по делам СНГ проблемами Центральной Азии занимается по большей части Министерство иностранных дел. Третий департамент стран СНГ ведет повседневные отношения с правительствами Центральной Азии. Послы России в столицах региона – это по большей части карьерные дипломаты, неизвестные широкой публике. Среди них лишь немногие стали известны за пределами МИДа, например, Дмитрий Рюриков (бывший помощник президента Ельцина по международным делам, служивший затем послом в Ташкенте) и Рамазан Абдула-типов (бывший член правительства РФ и бывший депутат Госдумы, направленный послом в Душанбе). Ни один из нынешних российских послов не имеет эксклюзивного личного доступа к руководству страны пребывания. В свое время российских дипломатов даже обвиняли в том, что они «куплены» центральноазиатскими режимами и из защитников российских национальных интересов превратились в агентов их лидеров107.

Роль Министерства обороны упала в сравнении с самым началом 1990-х гг., когда армия какое-то время была единственным представителем правительства России в Центральной Азии. МО особенно активно там, где развернуты подразделения Вооруженных сил России (т. е. в Таджикистане и Киргизии). Оно также участвует в программах помощи Узбекистану в области обороны и безопасности. Главной целью этого министерства является поддержание институционализации ОДКБ и повышение ее эффективности. Чтобы сделать принадлежность к ОДКБ более привлекательной, Россия решила поставлять номинальным союзникам оружие по заниженным ценам и открыть для военных специалистов из Центральной Азии доступ к программам военного образования и подготовки108.

В период президентства Владимира Путина все более важную роль стали играть российские службы безопасности. Их важнейшей функцией является составление для Кремля стратегических и тактических планов и контроль за проведением их в жизнь. В их задачи входит также поддержание тесных контактов со своими партнерами, зачастую их бывшими коллегами, в Центральной Азии. В принципе это открывает им возможность для участия в выборе нового лидера, когда старый сойдет со сцены. На саммите СНГ в 2007 г. новым исполнительным секретарем Содружества был избран бывший до этого директором российской Службы внешней разведки Сергей Лебедев. Преемником самого Лебедева во главе СВР стал только что отставленный премьер-министр России Михаил Фрадков. Отметим, что генеральным секретарем ЕврАзЭС с момента основания организации является ветеран разведки Григорий Рапота, а генеральным секретарем ОДКБ – другой ветеран спецслужб Николай Бордюжа.

Торговыми и экономическими вопросами занимаются правительство РФ, лично премьер-министр, а также вице-премьер, курирующий внешнеэкономические отношения. Ключевыми игроками в этой области являются министерства промышленности и энергетики, финансов, торговли и экономического развития.

Многие крупнейшие российские компании преимущественно либо отчасти являются собственностью государства. В энергетическом секторе при Путине государство стало главным действующим лицом. Государственные компании Газпром и Роснефть являются лидерами энергетического сектора. Правительство, соответственно, действует исходя из принципа: «Что хорошо для Газпрома, хорошо и для всей страны». За 2000-е гг. Газпром многократно увеличил свою капитализацию, стремясь со временем стать крупнейшей мировой компанией.

Даже компании, прежде державшиеся независимо, сегодня координируют свои действия с Кремлем. Представители ЛУКойла, который в 1990-х прославился несогласием с правительством в вопросе о каспийской нефти, сегодня открыто заявляют: «Просто мы патриотически настроенная компания, и, если ясны указания сверху, мы их принимаем и исполняем»109.

Анатолий Чубайс, архитектор российской приватизации, а в настоящее время президент ведущей электроэнергетической компании РАО «ЕЭС», является самым влиятельным закулисным либеральным политиком страны. В 2003 г. он выдвинул идею превращения России в великую державу нового типа. По сути дела, он предложил110 укрепление и усиление ведущей роли России на постсоветском пространстве, опирающееся на экспансию российского капитализма. Чубайс полагает, что в следующие полстолетия миссией России должно стать строительство того, что он назвал «либеральной империей». Хотя его видение новой империи вызвало в целом негативную реакцию в Центральной Азии, реальное развитие российской политики во многом следует чертежу Чубайса.

Многочисленные российские регионы, от Екатеринбурга до Новосибирска, серьезно заинтересованы в расширении торговых и экономических связей с соседним Казахстаном, но их беспокоит нелегальная иммиграция, торговля наркотиками и возможное влияние исламистского радикализма на их собственное мусульманское население.

С точки зрения России «время Юга» – начавшееся в результате катастрофических событий XX в. – продолжается. Никогда прежде Юг не был столь важен для России, как в наши дни. Значимость Центральной Азии, самой большой части бывшего советского Юга, для России будет только возрастать как в положительном (поставки энергоресурсов, трудовые мигранты, деловые возможности), так и в отрицательном (нестабильность) смысле.

Для Центральной Азии Россия – не посторонняя сила, а метрополия бывшей империи, а затем ядро некогда единой страны. В отношениях со странами региона Москва может опираться на географическую близость и эмоциональную привязанность, но она же вынуждена нести бремя моральной ответственности за тяжелое наследие прошлого, такое как, например, экологические катастрофы вроде обмеления и разрушения Аральского моря и радиоактивное заражение Семипалатинского ядерного полигона.

В среднесрочном плане главной политической проблемой России является ее отношение к авторитарным режимам региона. В настоящее время Москва безоговорочно поддерживает местных властителей. Собственно говоря, Москва даже горда тем, что не выдвигает никаких условий сотрудничества с ними и отказывается выстраивать отношения с оппозицией и подталкивать режимы к изменениям. Продолжение этой политики безусловной поддержки не только идет вразрез с ходом истории, но и вредит интересам России и способно не столько предотвратить, сколько породить нестабильность. Однажды поддержав Ташкент, Москва несет ответственность за развитие процессов в Узбекистане.

Москва, однако, не представляет, что делать с назревающим социально-политическим кризисом в Узбекистане, Туркмении или Киргизии, который может вызвать взрыв исламского радикализма. Сосредоточившись на «войне с терроризмом» и создании «антитеррористических центров», Москва может неожиданно для себя столкнуться с массовыми волнениями, от которых не поможет никакое противоядие.

Как показали события в Киргизии, для преодоления кризиса перехода власти Москве не хватает конкретного знания обстановки, а еще больше понимания ситуации. Надвигающаяся смена власти в Казахстане и Узбекистане будет иметь огромное значение для всего региона. Для разработки и реализации эффективной политики вряд ли достаточно работы лишь на уровне президентского дворца или штаб-квартир служб безопасности.

Фундаментальные слабости российской политики порождаются рядом факторов: природой ее собственного политического режима; качеством системы государственной власти; архаичностью геополитической составляющей ее внешней политики; медленным, неравномерным и крайне неохотным приспособлением политики в области обороны и безопасности к реалиям эпохи, наступившей с окончанием холодной войны, – в противоположность гораздо более просвещенной экономической и финансовой политике. Роль России в Центральной Азии резко уменьшится – в сравнении с тем, что было в XIX и XX вв., – если она окончательно перестанет быть силой модернизации, а вместо этого станет оплотом консерватизма и агентом реакции.

До сих пор российской политике недоставало динамизма и видения перспектив. Необходим стратегический подход на уровне всего региона. Уровень руководства и координации деятельности различных ведомств, участвующих в принятии внешнеполитических решений, минимален и недостаточен. Почти полная монополизация планирования внешней политики службами безопасности ведет к падению интеллектуального уровня на этом направлении. В результате место творческого осмысления заняли простые стереотипы, а принятие политических решений сведено к планированию специальных операций и использованию «политических технологий»111.

В своих отношениях с Центральной Азией Россия обычно не устанавливает повестку дня, а реагирует на события. Даже работая в многосторонних организациях, являющихся главными проводниками региональной политики Москвы – ОДКБ и ЕврАзЭС, – Россия не осуществляет, как правило, активной координации политики своих союзников. Сегодня, когда среди последних оказались Казахстан и Узбекистан, задача стала еще более трудной.

Россия все еще не сумела найти верный баланс между альянсами, в которых она является ведущим участником (ОДКБ и ЕврАзЭС), и более широкими союзами, в которых она также состоит (ШОС). Зачастую лишенная уверенности в себе, она колеблется между попытками быть лидером в регионе и эпизодическим подыгрыванием политике Китая. Если все продолжится в том же духе, Россия постепенно утратит свое влияние в сравнении с Китаем и США. И если Вашингтон утратит интерес к Центральной Азии, главная выгода достанется в этом случае Пекину.

Россия не сумела привлечь Соединенные Штаты к плодотворному сотрудничеству в Центральной Азии и Афганистане. Россияне переоценивают влияние американской политики поддержки свободы и демократии в Центральной Азии и рассматривают ее как главный фактор дестабилизации. Этот подход ведет Москву к еще более безусловной поддержке авторитарных и зачастую репрессивных правительств этого региона, а это прямой путь к дальнейшему ухудшению политической ситуации в Центральной Азии.

В то же время аналогичное нежелание Соединенных Штатов привлечь Россию к сотрудничеству в качестве главного регионального партнера в Центральной Азии (например, через установление отношений НАТО-ОДКБ) равносильно отказу от главной возможности стабилизировать ситуацию в этом регионе. Опасность дестабилизации Узбекистана, перешедшего из рук Америки в руки России, должна бы подействовать отрезвляюще. Да и решение проблем производства наркотиков в Афганистане требует совместных усилий.

На экономическом фронте российское правительство все еще мало или вовсе не поддерживает российский бизнес, если не считать малую группу крупнейших энергетических компаний.

Россия до сих пор вяло использовала свое культурное влияние. Москва бездеятельно наблюдала за тем, как русский язык и культура постепенно сходят на нет в целом регионе (за исключением Казахстана). Сегодня немыслимо появление таких лидеров, как первый президент Киргизии Аскар Акаев, который 17 лет провел в Ленинграде, прежде чем вернуться на родину и возглавить страну. Если Россия не пойдет на очень значительное расширение программ подготовки студентов из Центральной Азии, бывшая близость элит навсегда останется в прошлом.

Источником ключевой проблемы внешней политики Москвы в Центральной Азии является тот факт, что российские должностные лица нередко склонны к заносчивости и патернализму в своих отношениях с бывшими окраинами. Это особенно опасно в отношениях с главными странами региона, Узбекистаном и Казахстаном, но и в случае всех остальных такое не может пройти без ущерба для интересов России. Москва должна научиться с должным уважением обходиться с этими новыми странами и теми, кто их представляет.

И самое важное – привлекательность России для Центральной Азии ограниченна112. Это можно изменить, только если Россия будет служить примером успешной модернизации экономики, а также политической и социальной жизни для этого региона.

Для решения проблем, стоящих перед мусульманским миром, России нужна целостная «южная стратегия». Нижеследующее может быть использовано как принципы и строительные блоки такой стратегии:

•  Выбросить идею постсоветского пространства: оно ушло навсегда113. С центральноазиатскими странами нужно обходиться как с независимыми государствами – как с нациями, имевшими длительную историю до того, как они попали под власть России. Отказаться от традиционного высокомерия и снисходительности в отношении «государств второго сорта». Следует изучать новые государства, их экономику, политику, культуру и языки. •  Пристально следить за потенциальными очагами напряженности, и прежде всего за Ферганской долиной. •  Активно помогать новым государствам делаться сильнее. Сосредоточиться на задачах модернизации, разбив их на реализуемые компоненты. Нужно помогать в совершенствовании управления и администрации, расширяя базу поддержки местных режимов. Подталкивать центральноазиатские режимы к большей открытости и профессионализму – и к отказу от клановой номенклатурной политики. •  Поддерживать контакты с восходящими элитами. Помогать им, предлагая образование, социализацию, интернационализацию и возможности в России. Делать упор на образовании как надежной опоре и механизме модернизации. Создать большое количество стипендий для центральноазиатских студентов, желающих учиться в российских университетах. Увеличить помощь русскоязычным программам в центральноазиатских школах и университетах. Создать в Центральной Азии сеть центров русской культуры, науки и технологии. •  Вести диалог с центральноазиатскими обществами, а не только с правительствами. Поддерживать рабочие контакты с деятелями оппозиции и таким образом помогать в институционализации цивилизованной оппозиции. Поддерживать связи с представляющим большинство мусульманским духовенством и умеренными исламистами. Превратить их в эффективных союзников против исламистских радикалов. •  Совершенствовать процесс выработки внешней политики. Помимо стратегии применительно к каждой стране нужен региональный подход к Центральной Азии. Нужно установить общие цели и частные политические задачи. Избегать утопических формул типа «зоны влияния», «закрытые военные блоки» и т. п. Быть реалистами: Россия может быть главным игроком в регионе, но ей уже не быть здесь монопольной доминирующей силой. Выступая арбитром в отношениях между странами региона, нужно быть честным посредником. •  Продвигать экономическую интеграцию с Казахстаном. Стремиться к общему рынку на основе четырех свобод (а именно: свободного потока товаров, услуг, капитала и труда). •  Сфокусироваться на Узбекистане как на ключевой стране к югу от границ Казахстана. Помочь ему улучшить управление, укрепить политическую и социально-экономическую стабильность. •  Совершенствовать сдвоенные инструменты российской политики, ОДКБ и ЕврАзЭС. Продолжить развитие ОДКБ как современного альянса (а не как клон распавшегося Варшавского договора), сделав приоритетом борьбу с терроризмом и укрепление региональной стабильности, а не традиционную оборону. Адаптировать российскую армию и службы безопасности к реалиям XXI в. Сосредоточиться на исследовании Центральной Азии, Кавказа и Большого Среднего Востока для понимания широкого контекста актуальных угроз безопасности, которые должны определять организацию вооруженных сил и органов безопасности России в первой трети XXI в. •  Серьезно относиться к союзникам и союзным обязательствам. Расширить программы военной помощи вооруженным силам Центральной Азии, увеличив, таким образом, их потенциальный вклад в объединенные усилия. Сосредоточиться на совместных усилиях по борьбе с торговлей наркотиками. Сотрудничать в повышении безопасности границ. При этом не допускать, чтобы обязательства России превосходили ее возможности и безопасный уровень участия. Избегать втягивания России во внутренние конфликты. Чрезмерная вовлеченность, как в случае, когда вооруженные силы используются для поддержки изолированной правящей клики от угрозы массовых беспорядков, может привести к катастрофе. Москва также должна заботиться о том, чтобы ресурсы, которые она готова использовать в этом регионе, давали соразмерную отдачу. •  Рассматривать ЕврАзЭС прежде всего как экономический проект, а не как геополитическую конструкцию. Не пытаться восстановить былую монополию России на экономические связи с Центральной Азией. •  Позволить среднеазиатским рабочим въезжать в Россию и обосновываться там. Способствовать их интеграции в российское общество. Не рассматривать иммиграцию как быстрое решение. Привлекая иностранные трудовые ресурсы, следует действовать осмотрительно. Заботиться о повышении производительности труда, что является более безопасным и эффективным методом решения российских экономических проблем. •  Не пытаться стать единственным гарантом безопасности Центральной Азии, поскольку это превышает возможности России. •  Учиться сотрудничать с другими игроками для достижения общей выгоды. •  Признать, что в Центральной Азии фундаментальные интересы России и Соединенных Штатов совпадают. Перестать рассматривать американское присутствие в регионе как по существу враждебное. •  Сотрудничать с Соединенными Штатами, а не только соперничать с ними. Вовлечь Соединенные Штаты в диалог о региональном развитии и безопасности. Добиться согласия США на установление связей ОДКБ-НАТО. Соединить усилия для укрепления слабых государств посредством программ модернизации. Выработать общий подход к исламистскому радикализму. Участвовать в серьезном информационном обмене и совместных стратегических оценках ситуации в Центральной Азии и Афганистане. Институционализировать эти контакты. Создать постоянные структуры, подчиненные Совету НАТО-Россия, для обмена дипломатической и разведывательной информацией и совместной выработки политики. Продолжить развитие функциональной совместимости с силами США/НАТО с прицелом на Центральную Азию, Афганистан и Большой Средний Восток. Выступить с международной инициативой о перехвате потоков наркотиков из Афганистана. Предложить Соединенным Штатам (после консультаций с Китаем) статус наблюдателя в ШОС. •  Стремиться к согласованию действий великих держав в вопросах, относящихся к стабильности и безопасности Центральной Азии (Россия, Соединенные Штаты, Китай и Индия), чтобы уменьшить потенциал конфликта между ведущими внешними игроками и подчеркнуть преимущества сотрудничества над соперничеством. •  Провести масштабный пересмотр политики России относительно Ближнего и Среднего Востока. Сформулировать новые цели и задачи, выходящие за пределы соперничества великих держав. Будущие события в Иране, Афганистане, Пакистане, Ираке, странах Персидского залива, а также в отношениях между Израилем и палестинцами могут глубоко повлиять на ситуацию в Центральной Азии и на интересы России в этом регионе. Эта перспектива требует тесного сотрудничества между всеми великими державами.

1. Любопытно, что именно это различие провел в публикации 2006 г. расположенный в Москве исследовательский центр, Совет по внешней и оборонной политике.

2. Первым эту идею высказал князь Александр Горчаков, министр иностранных дел России во второй половине XIX столетия.

3. Как отмечает Ирина Звягельская, Казахстан и север Киргизии являются частью евразийской степи, традиционно населенной кочевниками, тогда как Средняя Азия с ее горами и пустынными оазисами была областью оседлых поселений. Будучи более мобильными и способными легко приспосабливаться к ландшафту, в том числе и в смысле культуры, они без особого труда принимали чужое влияние и приспосабливали его к своему образу жизни. См. Irina Zviagel’skaya, “Russia and Central Asia: Problems of Security,” in Central Asia at the End of Transition, ed. Boris Rumer (Armonk, NY: M.E. Sharpe, 2005), 71–72.

4. Имело место параллельное и одновременное переименование “Mitteleuropa” (по-русски «Средняя Европа») в Центральную Европу. Как говорят, президент Узбекистана Ислам Каримов полагал, что можно расширить понятие «Средней» Азии и включить в него Казахстан, но Нурсултан Назарбаев настоял на том, чтобы регион именовали Центральной Азией. Ср. Геннадий Евстафьев, “Некоторые размышления об эволюции подходов США к проблемам региональной безопасности в Центральной Азии», ПИР-Центр, Вопросы безопасности № 1 (164), февраль 2006 г.

5. Robert Legvold, ed., Thinking Strategically: The Major Powers, Kazakhstan, and the Central Asian Nexus (Cambridge, MA: MIT Press, 2003).

6. Иппо С.Б. Москва и Лондон. Исторические, общественные и экономические очерки и исследования. М., Университетская типография, 1888, 5-15.

7.  История внешней политики России. Вторая половина XIX века (Москва: Международные отношения, 1997), 88, 95.

8. Там же, 115.

9.  Советская историческая энциклопедия, 6 (Москва: Советская энциклопедия, 1965), 787–815.

10.  Независимая газета, 25 сентября 2003 г.

11. Ср. Евгений Вертлиб, «Геостратегические вызовы безопасности и стабильности странам Центрально-Азиатского региона» (http://www.regnum.ru), датировано 24 января 2006 г.

12. Boris Rumer, “Central Asia. An Overview,” in Central Asia at the End of the Transition, ed. B. Rumer, 40.

13. Противоречивое решение Путина пригласить лидеров Хамас в марте 2005 г. в Москву было мотивировано в первую очередь осязаемой потребностью сделать более заметной роль России в составе квартета. Нужно было как-то использовать возможность, открывшуюся в результате победы Хамас на выборах.

14. В 2009 г. Казахстан ждет председательство в Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе.

15. Sultanov and Muzaparova, “Great Power Policies and Interests in Kazakhstan,” in Thinking Strategically , ed. R. Legvold, 195–196.

16. Пресс-конференция Нурсултана Назарбаева в Москве, 18 января 2005 г.

17. Ср. например, высказывания Андрея Грозина в интервью с информационным агентством «Росбалт» от 20 ноября 2005 г. См. http://www.rosbalt.ru/2005/ll/20.

18. Это признают даже сторонники «Российского Союза». Ср. Виталий Третьяков, «Узбекский фактор», Комсомольская правда, 1 сентября 2005 г.

19. Сергей Караганов, «Центральная Азия: возвращение России», Российская газета, 9 декабря 2005 г.

20. Говорят, что после народной революции 2005 г. Москве с помощью закулисных махинаций удалось не допустить утверждения в парламенте Розы Отунбаевой на посту министра иностранных дел, потому что считалось, что она занимает «чрезмерно проамериканскую» позицию.

21. Особенно после первого визита Рахмонова в США в декабре 2001 г.

22. 60-тысячная группировка войск плюс пограничные части сначала были поставлены под единое командование, а потом стали основой вооруженных сил Туркмении.

23. Подробный анализ ситуации в Центральной Азии см. в Boris Rumer, Central Asia at the End of the Transition.

24. Пресс-конференция президента Путина, 31 января 2006 г.

(http: //www.president.kremlin.ru).

25. Sergei Ivanov, “Russia Must be Strong,” Wall Street Journal, 11 January 2006.

26. Интервью Николая Бордюжи в журнале Независимое военное обозрение, 2006, № 1 (13–19 января 2006 г.), 2.

27. Михаил Зыгарь и Дмитрий Бутрин, «Горючий сторонник Ислама Каримова», Коммерсант, 19 января 2006 г.

28. Михаил Маргелов, «Эволюция для России», Российская газета, 19 августа 2005 г.

29. В. Наумкин, «Экономика – ключ к безопасности», Стратегия России, 20056 № 12 (декабрь), 18.

30. Заявление Путина в Канте, 23 октября 2003 (http://www.president.kremlin.ru).

31. Некоторые российские аналитики предсказывали, что Соединенные Штаты останутся в Узбекистане лет на 25. Ср. Дина Малышева, «Центральная Азия и южный Кавказ в постиракском геополитическом контексте», Центральная Азия и Кавказ. Насущные проблемы, изд. Борис Румер (Алма-Ата: East Point, 2003), 27–28.

32. Ср. Stephen Blank, “China Joins Central Asian Base Race” (http://www.eurasianet. org), вывешена 16 ноября 2005 г.

33. Все это несмотря на тот факт, что Узбекистан продолжил минирование границ с Киргизией.

34. После рейда Худойбердиева на севере Таджикистана Рахмонов позволил противникам Каримова из Исламского движения Узбекистана использовать таджикскую территорию для организации операций против Узбекистана. Это не могло пройти мимо внимания Москвы, но открыто Россия никак на это не отреагировала – еще один пример Realpolitik. Ср. Султан Акимбеков, «Российская политика в Центральной Азии», Pro et Contra 5:3 (Summer 2000), 75–88.

35. http://www.AsiaNews.it. 4 декабря 2006 г.

36. Из выступления Сергея Иванова на встрече с министрами обороны стран НАТО в Берлине 13–14 сентября 2005 г.

37. Сергей Лузянин, «Между политическим исламом и оранжевой демократией», Независимая газета, 24 января 2005 г.

38. Интервью Бордюжи в Независимое военное обозрение, 1–2.

39. Кроме него из стран-членов СНГ к Договору о коллективной безопасности не присоединились Украина и Молдова.

40. С участием России, Казахстана, Киргизии, Таджикистана, а также Армении и Белоруссии.

41. Сергей Пермяков, «Сближаться с ОДКБ не хотят», Военно-промышленный курьер, 2006, № 2 (18/24 января 2006 г.), 3.

42. Интервью Бордюжи в журнале Независимое военное обозрение, 2.

43. Пермяков, «Сближаться», 1.

44. Stephen Blank, “Russia Looks to Build a New Security System in Central Asia,” вывешено 4 января 2006 г. на http://www.eurasianet.org.

45. В том числе в Фергане, Андижане, Когайты, Чирчике и Карши-Ханабаде. Ср.: Владимир Мухин, «Каримов разжился вертолетами и водометами», Независимая газета, 5 июля 2005 г.

46. Объединенная система противовоздушной обороны включает 20 командных пунктов и 80 единиц систем ПВО, самолеты-перехватчики и радары. Ср. Marcin Kaczmarski, “Russia Creates a New Security System to Replace the CIS” (вывешено И января 2006 г. по адресу http://www.eurasianet.org).

47. Два полка дивизии размещены в Кулябе и Курган-Тюбе.

48. Из выступления Путина на воздушной базе в Канте, 23 октября 2003 г.

(http: //www.president.kremlin.ru).

49. На ней размещено пять штурмовиков СУ-25 и четыре учебно-тренировочных легких штурмовика Л-39, а также от 350 до 500 человек обслуживающего персонала. В планах стоит разворачивание семи истребителей-бомбардировщиков Су-27 и двух вертолетов Ми-8. Численность обслуживающего персонала должна быть удвоена. См. Олег Сидоров, «Российская политика в Центральной Азии», Независимый обозреватель стран Содружества, 14 марта 2005 г.

50. Наумкин, 41–42.

51. Михаил Зыгарь и Наталья Гриб, «Туркменбаши взяли в торг», Коммерсант, 23 января 2006 г.

52. «С уходом российских пограничников влияние Москвы на Душанбе ослабло», Военно-промышленный курьер, 2005, 38 (105) (12/18 октября 2005 г.), 3.

53. «Торгово-экономические отношения между РФ и республикой Казахстан» (официальная сводка департамента СНГ Министерства иностранных дел РФ, 1 марта 2005 г.). См. http://www.mid/ru.

54. Наумкин, 84.

55. Martha Bill Olcott, Central Asia’s Second Chance (Washington: Carnegie Endowment for International Peace, 2005), 193.

56. Владимир Свиридов, «Притяжение Каспия», Красная звезда, 25 июня 2005 г., 5.

57. Sergei Blagov, “Russia Seeks to Restore Its Role in the Caspian Region” (вывешено 19 июля 2004 г. на http://www.eurasinet.org). Параллельно КазМунайГаз купил 50 % акций принадлежащего России Оренбургского газоперерабатывающего завода.

58. Султан Акимбеков, «Российская политика в Центральной Азии (состояние и перспективы)», Pro et Contra, 5:3 (summer 2000), 75–88 (here p. 78).

59. Олег Сидоров, «Азиатское направление», Перспективы Москвы (вывешено 2 февраля 2006 г. на http://www.gazeta.kz).

60. Внутренние поставки составили 258 млрд кубометров в 2004 г. и 325 млрд кубометров в 2005 г.; планируется экспортировать на Запад 151 млрд кубометров в 2006 г. и 163 млрд кубометров в 2008 г. См. Daniel Kimmage, “Eurasia: Central Asian Gas Powers Regional Aspirations” (вывешено 25 января 2006 г. на http://www. Eurasianet.org).

61. Jonathan Stern, The Future of Russian Gas and Gazprom (Oxford: Oxford University Press, 2005), as quoted in Kimmage, “Eurasia”.

62. Olcott, Russian, 76.

63. RFE/RL Newsline, 12 January 2006.

64. В. Сапрыкин, «Российский ‘Газпром’ в странах Центральной Азии» (вывешено 1 мая 2004 г. на http://www.uceps.org).

65. Узбекистан занимает шестнадцатое место в мире по разведанным запасам и десятое по объему добычи. К 2020 г. Ташкент планирует увеличить добычу газа на 275 % относительно уровня 2003 г.

66. RFE/RL Newsline, 23 January 2006.

67. Зыгарь и Бутрин, «Горючий», 9.

68. Аркадий Дубнов, «Кулов приведет в Киргизию Газпром», Время новостей.

27 декабря 2005 г., 5.

69. Scott Baldauf, “Afghan Gas Pipeline Nears Reality,” Christian Science Monitor, 15 February 2006, 4.

70. RFE/RL Newsline, 18 January 2006.

71. Интервью с Григорием Рапотой, генеральным секретарем ЕврАзЭС в Трибуна, 23 марта 2005 г.

72.  Коммерсант, 5 сентября 2005 г.

73. Валерий Кодачигов, «Абонент по цене автомобиля», Коммерсант, 19 января 2006, 5.

74. Сидоров, «Азиатское направление».

75. Sultanov and Muzaparova, “Great Power Policies,” 195.

76. По данным, приведенным тогдашним представителем Министерства иностранных дел РФ Александром Яковенко в интервью с корреспондентом радиостанции «Маяк», 1261-19-06-2002.

77. Жанна Зайончковская, «Россия перед лицом миграции» (неопубликованная рукопись, 2006 г.), 1.

78. Оба высказывания прозвучали на открытии Британско-Российского круглого стола в Дитчли-парк, Англия, 24 февраля 2006 г.

79. В опубликованном в 2005 г. докладе о демографической ситуации в России, подготовленном по заказу партии «Единая Россия», поддерживается идея привлечения этнических русских из бывших советских республик.

80.  Трибуна, 23 марта 2005 г.

81. В Киргизии к моменту свержения президента Акаева официальная безработица составляла 80 тыс., но по неофициальным оценкам она была около 200 тыс.

82. Киргизия, например, получает в виде переводов от работающих в России от 120 до 200 млн долл. в год. См. интервью с тогдашним премьер-министром Николаем Танаевым в Российская газета, 1 февраля 2005 г., и с Григорием Рапотой, генеральным секретарем ЕврАзЭС в Трибуна, 23 марта 2005 г.

83. Относительно уровня 2000 г. См. http://www.un.org/pop.

84.  Общественное мнение (Москва: Аналитический центр Юрия Левады, 2005), табл. 19.17.

85. По данным Григория Рапоты, около 600 таджиков погибли в России только за один год; из них две трети были убиты. См. Трибуна, 23 марта 2005 г.

86. Этот аргумент красноречиво развит в Fiona Hill and Clifford Caddy, The Siberian Curse (Washington, D.C.: Brookings Institution Press, 2003).

87. Доклад министра иностранных дел Российской Федерации о «Русском языке в мире», 2003 г. См. http://www.mid.ru.

88. Там же.

89. Интервью с Рамзаном Абдулатиповым, послом России в Таджикистане (27 февраля 2006 г. вывешено на http://www.regnum.ru).

90. Превосходный анализ политики России в Таджикистане см. в Lena Johnson, “The Tajik Civil War,” London, RIIA, Paper 74 (1998), а также “Russia’s Policy in Central Asia: Tadjikistan Case-Study,” in Central Asia and Caucasus 197, no. 8.

91. См., например, указ президента от 14 февраля 1995 г. или решение Совета безопасности Российской Федерации от 15 декабря 1999 г.

92. Конференция TRASECA была проведена в Баку в 1998 г. при очень слабом участии России. [TRASECA – проект Евросоюза «Транспортный коридор Европа-Кавказ-Азия». – Примеч. пер.]

93. Первая встреча американо-российской рабочей группы по Афганистану состоялась в Вашингтоне в августе 2000 г.

94. Сергей Иванов, бывший тогда секретарем Совета безопасности России, предупредил, что Россия нанесет удар по чеченским тренировочным базам в Афганистане.

95. Olcott, Central Asia Second Chance, 18.

96. Ср. Robert Legvold, “All the Way. Crafting a U.S.-Russian Alliance.” The National Interest (Winter 2002); and Dmitri Trenin, “Anti-Terrorist Operation and Russia’s Policy” A Carnegie Moscow Center Briefing (September 2001).

97. Olga Oliker and Thomas Szayna, «Faultiness of Conflict in Central Asia and South Caucasus” (Rand Corp., 2003), 195,197.

98. Виталий Третьяков, «Узбекский фактор», Комсомольская правда, 1 сентября 2005 г., 8.

99. В их число входят Глеб Павловский (Фонд эффективной политики), Игорь Бунин (Центр политических технологий), Игорь Минтусов (Центр политического консультирования «Николо-М») и Алексей Ситников (консалтинговая группа «Имидж-контакт»). См. Василий Харламов, «Всучила политтехнологии Назарбаеву», Независимая газета, 22 июля 2005 г.

100. Ср., например, Акежан Кажегельдин (премьер-министр Казахстана в 1994–1997 гг.), «Ставка больше, чем нефть», Время МН, 18 октября 1999 г.; Зайнидин Курманов, Киргизия, интервью с информационным агентством «Регнум», 2 февраля 2006 г.

101. См. Дина Малышева, «Военно-полевой роман России» (вывешено 4 октября 2005 г. на http://www.novopol.ru).

102. Помимо арендной платы правительство Киргизии берет с Соединенных Штатов плату за все виды деятельности на базе: взлет каждого самолета, например, стоит 7 тыс. долл. В целом в 2002 г. Киргизия заработала на этом 250 млн долл.

103. См. В. Николаев, «Ислам Каримов: возврат к историческому союзнику», Российские вести, 1/8 февраля 2006 г.

104. Российско-узбекские учения были проведены в сентябре 2005 г. у таджикской границы, где в 1998–1999 гг. были лагеря Исламского движения Узбекистана. Ср. Дина Малышева, «Военно-полевой роман России».

105. Neil Buckley, “NATO Fears Russian Plans for ‘Gas OPEC,’” Financial Times, November 14, 2006.

106. Ср. Доклад Совета по внешней и оборонной политике за 2006 г. о ситуации на Среднем Востоке и в Центральной Азии.

107. Ср. Андрей Грозин, интервью с информационным агентством «Росбалт», 20 ноября 2005 г.

108. Так, в 2005 г. Россия согласилась предоставить Киргизии военно-техническую помощь на сумму 5 млн долларов – ничтожная величина в сравнении с платежами США за использование базы Манас.

109. Леонид Федун, вице-президент компании ЛУКойл, интервью с Эксперт, 46 (5/11 декабря 2005 г.), 33.

110. Первоначально в речи перед студентами в Санкт-Петербурге в сентябре 2003 г., опубликованной потом в Независимая газета, 1 октября 2003 г.

111. Ср. «Россия и рассерженный Ближний Восток», аналитический доклад Совета по внешней и оборонной политике (март 2006 г.)

112. Ср. Л.Р. Скаковский, «Геополитическая роль России в современной Центральной Азии. Материалы Третьей ежегодной Алма-атинской конференции по вопросам безопасности и регионального сотрудничества». Алма-Ата, 21 июня 2005 г.

113. Более обстоятельно я развиваю этот аргумент в моей статье «Россия и конец Евразии», в Pro et Contra, 2005, по. 1.

Хуашен Чжао

Понимание Китаем Центральной Азии, своих интересов в ней, своей политики и стратегии в Центральной Азии изменилось за прошедшее десятилетие и продолжает эволюционировать. На стратегию и политику Китая в Центральной Азии влияют изменения ситуации на международной арене и в самой Центральной Азии, а также соображения Китая относительно своей внутренней безопасности и своих экономических интересов. В данный момент нельзя утверждать, что Китай определенно сформулировал свою центральноазиатскую стратегию. Напротив, можно даже сказать, что у Китая нет ясно очерченной стратегии в этом регионе. И хотя у Китая есть макроконцепции и особые цели и тактика, они не образуют официальной стратегии.Это трудный вопрос: даже китайским ученым трудно заниматься исследованием политики своей страны в Центральной Азии. В частности, им приходится бороться со скудостью материалов: открытая для доступа общественности совокупность официальных материалов и информации об отношениях с Центральной Азией неполна и бессистемна. Доступные исследователям источники очень ограниченны. Это затрудняет исследование отношений Китая с Центральной Азией.Необходимо подчеркнуть, что я не выражаю официальной позиции Китая. Хотя эта глава посвящена политике Китая в этом регионе, никоим образом не следует воспринимать этот анализ как изложение официальных взглядов или политики.

Большинство китайских и иностранных исследователей сходятся в понимании стратегических интересов Китая в Центральной Азии: безопасность, экономические отношения и энергоресурсы. Они могут быть разбиты на шесть ключевых элементов: 1) безопасность границ; 2) борьба с движением «Восточный Туркестан»; 3) энергия; 4) экономические интересы; 5) геополитика; и 6) Шанхайская организация сотрудничества (ШОС). Таким образом, эта концепция выходит за пределы общепринятой и включает три дополнительных компонента – безопасность границ, геополитические интересы и ШОС.

Интересы Китая в этом регионе достаточно очевидны, но остается ряд вопросов, на которые мы попытаемся ответить в этой главе. Как эти интересы сформировались? Насколько они важны для Китая? Какие из них более приоритетны? Что необходимо Китаю для их реализации?

Эти шесть элементов китайских интересов в Центральной Азии возникли не одновременно, а один за другим. Приоритеты китайской дипломатии не неизменны, а, как уже было сказано, довольно изменчивы. После развала СССР и формирования в 1991 г. в Центральной Азии независимых государств, Китай постоянно переосмысляет свою политику и свои интересы в этом регионе.

К динамичному переосмыслению интересов понуждает ряд субъективных и объективных факторов. Во-первых, обретшие независимость государства Центральной Азии претерпевали быстрые изменения; они столкнулись со сложным внешним окружением, острыми внутренними проблемами, внутриполитической нестабильностью, хрупкостью экономической базы, слабостью региональной интеграции и практическим отсутствием возможностей для координации регионального развития. Более того, регион крайне податлив к разнонаправленным внешним влияниям. Когда центральноазиатские страны обрели независимость, предметом их отношений с Китаем стали исторически сложившиеся и еще только возникающие заботы, ближайшие и отдаленные проблемы. Разрешение одних вопросов понижало их значимость, но делало более насущными другие. Результатом было изменение структуры интересов Китая в Центральной Азии. При этом за предыдущие лет десять или около того изменились представления Китая об этом регионе. Это изменение испытывало влияние внутриполитических событий, а также требований безопасности, экономики и политики. Нет сомнений, что все это оказывало серьезное воздействие на понимание Китаем своих интересов. Наконец, изменения международной ситуации, особенно развитие отношений между великими державами после 11 сентября 2001 г., понудили Китай к пересмотру своих жизненно важных национальных интересов в Центральной Азии.

В первые годы независимого существования центральноазиатских государств главной целью Китая были стабильность и безопасность границ. До 1997 г. у Китая не было других сильных стратегических интересов.

В начале 1990-х гг. усилению этих интересов способствовал рост террористического движения «Восточный Туркестан» в Синьцзян-Уйгурском автономном районе. Отношения Китая со странами Центральной Азии были еще в процессе становления; отсутствовала основа для взаимодоверия; еще не были решены исторические вопросы о границах, а независимость центральноазиатских стран создала новые вопросы. В этих условиях Китай боролся с терроризмом в одиночку; ему еще только предстояло создать рамки сотрудничества с Центральной Азией или выделить этот вопрос как свою главную проблему в этом регионе. В экономическом плане Китай только-только установил связи с центральноазиатскими странами, и, хотя приграничная торговля очень оживилась (большие количества дешевых китайских товаров устремились на рынки Центральной Азии), это не было вопросом первостепенной важности для Пекина. Если перейти на язык чисел, в 1996 и 1997 гг. объем годовой торговли между Китаем и пятью центральноазиатскими странами был менее одного миллиарда долларов. Что касается энергетического сектора, Китай только стал нетто-импортером нефти, а учитывая слабый спрос и низкие цены на нефть, у Китая не было сильного стимула особо интересоваться центральноазиатскими энергоресурсами. В геополитическом плане стратегическое присутствие Соединенных Штатов в этом регионе еще слабо, и у Пекина не было оснований для серьезного беспокойства.

Границы – это было другое дело. Когда распался СССР, китайско-советские переговоры о демаркации границ были еще не закончены. Строго говоря, вопросы относительно восточного участка общей границы были разрешены, и в 1989 г. Китай и Советский Союз парафировали Китайско-советское соглашение о восточном участке границы. Но стороны еще не достигли согласия относительно западного участка границы. На западном участке граница между Китаем и Россией составляет только 45 км. Намного протяженнее границы между Китаем и получившими независимость государствами Центральной Азии: более 1700 км с Казахстаном, около 1000 км с Киргизией и около 450 км с Таджикистаном. Заинтересованные страны решили продолжить переговоры между Китаем, с одной стороны, и, с другой стороны, действующими заодно четырьмя странами (Россией, Казахстаном, Киргизией и Таджикистаном). В сентябре 1994 г. стороны достигли соглашения о западном участке китайско-советской границы, на котором после пограничного инцидента 1969 г. обе стороны разместили значительные вооруженные группировки. В связи с улучшением двусторонних отношений стороны существенно уменьшили воинские соединения, развернутые в районе границы, но по-прежнему был необходим институциональный механизм, гарантирующий безопасность границ. Для этого 26 апреля 1996 г. Китай, Россия, Казахстан, Киргизия и Таджикистан подписали Соглашение об укреплении доверия в военной области в районе границы, которое включало следующие пункты:

• развернутые в районе границы вооруженные силы не будут нападать друг на друга;

• ни одна из сторон не будет проводить военных маневров, направленных против другой стороны;

• уровень, масштаб и число военных маневров должны быть ограничены;

• стороны обязуются информировать друг друга о перемещениях войск и военных приготовлениях, осуществляемых в 100-километровой пограничной зоне;

• стороны обязуются приглашать наблюдателей другой стороны на военные маневры с использованием боевых боеприпасов;

• следует избегать опасных видов военной деятельности;

• следует развивать дружественные связи между частями вооруженных сил и пограничных войск, размещенных в районе границы.

На основе этого соглашения в 1997 г. стороны договорились о снижении численности вооруженных сил в приграничных районах: • размещенные в районе границы военные силы подлежат сокращению до уровня, совместимого с добрососедскими отношениями, и должны иметь оборонительный характер;• ни одна из сторон не должна использовать или угрожать использованием силы другой стороне и не должна в одностороннем порядке стремиться к военному превосходству;• размещенные в районе границы военные силы не должны нападать на другую сторону;• все стороны обязуются сократить численность персонала вооруженных сил, включая армию, авиацию, противовоздушные части и пограничные войска, а также сократят количество основных категорий оружия, развернутого в 100-километровой пограничной зоне;• верхний предел после сокращения, а также методы и сроки сокращения будут определены позднее;• стороны обязуются обмениваться информацией о военных силах, размещенных в районе границы; и• стороны будут проверять реализацию условий этого договора.

Договор также предусматривает, что общая численность военнослужащих в армейских, авиационных и противовоздушных соединениях, развернутых с каждой стороны 100-километровой пограничной зоны, не должна превышать 130 400 человек на границе протяженностью более 7000 км. Эти два соглашения (Договор об укреплении доверия в военной области в районе границы и Договор о сокращении вооруженных сил в районе границы) имеют фундаментальное значение для безопасности границ Китая, России и центральноазиатских государств. Эти документы свидетельствуют об институциональных гарантиях безопасности границ, протяженностью более 7300 км. Безопасность границ и стабильность всегда были главным фокусом китайской дипломатии в Центральной Азии. Разрешение вопроса о границах и безопасность границ являются для Китая необходимым условием создания благоприятного окружения. 3000-километровая граница Китая на северо-западе уязвимее и была местом исторически существенных событий. Игнорировать, как это делали некоторые, вопрос о безопасности границ и стабильности при оценке интересов Китая в Центральной Азии – это ошибка.После 1997 г., однако, вопрос о безопасности границ потерял былой приоритет и теперь интересует Китай меньше, чем задача борьбы с терроризмом. Принятая в 1998 г. в Алма-Ате Совместная декларация «Шанхайской пятерки» впервые провозгласила, что государства-члены (Россия, Китай, Киргизия, Казахстан и Узбекистан) объединят усилия для борьбы с терроризмом и что ни одно из них не допустит использования своей территории для деятельности, наносящей вред суверенитету, безопасности и общественному строю другого государства-участника1. В июне 2001 г. эти страны основали ШОС и приняли Шанхайскую конвенцию о борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом. Это означало не только новое определение деятельности ШОС, но и пересмотр интересов Китая в Центральной Азии. Главным мотивом этого изменения было урегулирование вопроса о границах и создание институциональных гарантий их безопасности. Урегулирование вопросов о границе и безопасности привело также к качественному изменению отношений между Китаем и центральноазиатскими странами и сделало возможным более обширное сотрудничество. Более того, более настоятельным стал вопрос о терроризме в Центральной Азии. Таким образом, хотя безопасность границ остается важным для Китая вопросом, он перестал быть доминирующим, а главным фокусом отношений с Центральной Азией стала борьба с терроризмом.В китайской антитеррористической политике в Центральной Азии главной целью является противодействие движению «Восточный Туркестан» в Синьцзяне, иными словами, поддержание стабильности в северо-западном Китае и противостояние сепаратизму. В действительности эта проблема не нова для Китая. Северо-запад – это огромная территория, очень удаленная от промышленных центров Китая, с суровым климатом, разнообразным населением и трудным окружением. Этот регион всегда был источником проблем для центрального правительства Китая: со времен династии Хань Китай сражался со здешними мятежниками и сепаратистами. Каждая династия имела дело со своими сепаратистскими силами, но цель у них была одна – создать независимое царство, имеющее такой же статус, как и центральное правительство.В XX в. главное сепаратистское движение на северо-западе Китая стремится создать «Восточный Туркестан», т. е. руководствуется географической, лингвистической и культурной концепцией. Древние тюрки (Tujue [Кёк-тюрки]) были кочевым племенем, обитавшим в алтайских степях; в VI в. они появились в северном Китае и завоевали обширную территорию от пастбищ Алтая (Menggu) до прикаспийских степей на западе, т. е. занимали территорию современной Центральной Азии и провинции Синьцзян). После того как Тюркский каганат распался на Западный и Восточный, Западно-Тюркский каганат заявил претензию на Синьцзян и Центральную Азию. Этот Тюркский каганат был сокрушен династией Тан в VII в. и окончательно исчез примерно в X в., но оставил глубокий социальный и культурный след. В силу длительного соседства и многообразных связей между тюрками и туземными племенами тюрки оставили свой след в языке, культуре и обычаях местных этнических групп. Результатом этого процесса и стала историческая культурная и языковая связь с тюрками, живо сохраняющаяся во всех соответствующих этнических группах и регионах, включая Синьцзян. В Китае проживают семь этнических «тюркских» групп: пять в провинции Синьцзян (уйгуры, казахи, киргизы, узбеки и татары) и еще две в провинциях Ганьсу и Цинхай (югуры и салары соответственно)2. Таково историческое и культурное происхождение идеи «Восточного Туркестана» в китайском Синьцзяне.Однако «Восточный Туркестан» в современном Синьцзяне исторически не имеет ничего общего с Западно-Тюркским каганатом или Восточным. Термин «Восточный Туркестан» был впервые использован русскими учеными в XVIII в. для обозначения части Центральной Азии, принадлежавшей Китаю (преимущественно южной части Синьцзяна). Собственно Центрально-Азиатский регион называли Западным Туркестаном – часть Центральной Азии, позднее вошедшая в состав Российской империи. Таково происхождение современного понятия «Восточный Туркестан». Это географический термин, использовавшийся в России и на Западе для разграничения между китайским Синьцзяном и собственно Центральной Азией. Таким образом, «Восточный Туркестан» не относится ни к этнической группе, ни к стране, а потому не может быть этническим или национальным историческим основанием. Современное движение «Восточный Туркестан» появилось в начале XX в. В 1933 г. сепаратистские силы в Синьцзяне при поддержке иностранных сил подняли восстание и провозгласили в Каши (южный Синьцзян) республику «Восточный Туркестан», но новое «государство» сумело просуществовать лишь несколько месяцев. В 1944 г. вооруженное восстание против гоминьдановского правительства привело к созданию «республики Восточный Туркестан» в Синьцзяне. Таковы самые ранние проявления движения «Восточный Туркестан».

Главной политической целью движения «Восточный Туркестан» является независимость Синьцзяна и образование государства «Восточный Туркестан». Для достижения этой цели движение прибегает к террористическим методом и насилию. С момента создания Китайской Народной Республики в 1949 г. сепаратистские силы не прекращали свою деятельность в Синьцзяне – с начала 1950-х гг. и до конца 1980-х гг. здесь произошло более двадцати вооруженных восстаний и массовых беспорядковЗ.

В 1990-х гг. ситуация в сфере безопасности в Синьцзяне ухудшилась. Дополнительным фактором стала независимость центральноазиатских стран, возбудившая у сепаратистов надежды на создание независимого «Восточного Туркестана». Более того, новые центральноазиатские страны оказались очень слабы в области политики, экономики, безопасности и идеологии, что привело к настоящему вакууму в этом регионе. В регион хлынули международные террористы и религиозные экстремисты, а в силу внутреннего давления и влияния внешнего окружения терроризм и экстремизм начали распространяться за пределы региона. Все это позволило международным террористическим и экстремистским силам придвинуться к границам Синьцзяна и ослабить безопасность границы.

Таковы причины очередного подъема «восточно-туркестанской» террористической активности в Синьцзяне. С 1990 г по 2001 г. движение «Восточный Туркестан» совершило более 200 террористических актов в Синьцзяне, в которых были убиты 162 человека и ранены 4404. «Восточно-туркестанская» угроза быстро превращалась для Китая в серьезную проблему. Однако до 9/11 Китай не сообщал о террористической деятельности движения «Восточный Туркестан» – правительство, в силу крайней щекотливости проблемы, избегало ее публичного обсуждения. Для борьбы с движением «Восточный Туркестан» Китай буквально изолировал регион и отказался от помощи других стран. Так проявилась давняя традиция политической культуры – важнее всего сохранить образ внутренней стабильности. Только после атаки 9/11 в Китае состоялось публичное обсуждение «Восточного Туркестана» и терроризма5.

Причиной изменения китайской политики был сдвиг в понимании: был сделан вывод, что эффективнее представить проблему «Восточного Туркестана» как часть международной борьбы с терроризмом, потому что интернационализация терроризма создала «объединенный фронт» и сделала региональное решение неэффективным. Произошедшие в Центральной Азии в 1990-х гг. изменения явно увеличили роль этого региона в развитии движения «Восточный Туркестан» в Китае: в конце концов, эта длинная граница связывает Синьцзян с Западной Азией, Южной Азией и Средним Востоком. В силу этнических, исторических, культурных, языковых и религиозных причин Синьцзян множеством нитей связан с Центральной Азией. Более того, в период холодной войны и трений между Китаем и Советским Союзом Центральная Азия уже стала тылом и тренировочным лагерем движения «Восточный Туркестан», которое использовало советскую поддержку, чтобы накопить силу в Центральной Азии и превратить Синьцзян в свою цель. В 1962 г. по наущению Советского Союза более 50 тыс. граждан Синьцзяна, принадлежащих к этническому меньшинству, перебежали в Центральную Азию.

Если судить по сегодняшней ситуации, Центральная Азия служит соединительным звеном между движением «Восточный Туркестан» в Китае и международными террористическими и экстремистскими силами, давая последним возможность проникать в Китай, чтобы направлять в нем террористическую деятельность. Короче говоря, Центральная Азия является важной базой для многих организаций, участвующих в движении «Восточный Туркестан», и убежищем для его активистов, сбежавших из Китая6. Если смотреть на вещи реалистично, «Восточный Туркестан» не может стать преобладающим движением в Китае без внешней помощи и поддержки. Это доказывает и история с движением «Восточный Туркестан». Поэтому в данном вопросе Китай должен выступать открыто как внутри страны, так и на международной арене. Попытки держать проблему под спудом, как это делалось ранее, ни к чему не приведут. Китай просто не в состоянии изолировать Синьцзян: по мере роста экономики Китая и укрепления внешней торговли контакты с Центральной Азией неизбежно будут множиться. В связи с этим возникают новые вопросы о том, как осуществлять контроль движения «Восточный Туркестан» по мере расширения отношений Китая с государствами Центральной Азии. Если Центральная Азия будет базой для боевиков «Восточного Туркестана», Китаю чем дальше, тем труднее будет сдерживать это движение. С другой стороны, если Центральная Азия возведет стену между «Восточным Туркестаном» и внешним миром, это существенно поможет Китаю в подавлении движения. Такова главная проблема антитеррористического интереса Китая в Центральной Азии. Китай в состоянии и сам по себе контролировать «Восточный Туркестан». Если исходить из исторических и текущих условий, пока в Китае не будет массовых беспорядков, а центральное правительство сохраняет дееспособность, «Восточному Туркестану» не достичь желанной ему независимости.

Очень трудно, однако, добиться полного решения вопроса с «Восточным Туркестаном». Китай в состоянии эффективно сдерживать это движение, но трудно вырвать его с корнем. Фундаментальной целью сепаратистских сил является создание независимого исламского государства «Восточный Туркестан». У философской базы движения есть не только материальная, но и духовная сторона; поэтому любой материалистический подход (скажем, экономическое развитие и повышение уровня жизни местных жителей) может только ослабить проблему, но не приведет к устранению философской основы движения «Восточный Туркестан» и к окончательному решению вопроса. В самом деле, экономическое развитие может даже стимулировать рост этнического самосознания и тем самым привести к обострению проблемы. В обозримом будущем Китай не в состоянии окончательно разрешить вопрос «Восточного Туркестана». Главная цель в том, чтобы не допускать обострения ситуации.

Вторым главным интересом Китая в Центральной Азии являются энергоресурсы, и с 2001 г. они стали центральным моментом стратегии и дипломатии Пекина в этом регионе. Энергоресурсы и ранее, конечно, стояли в повестке дня китайской дипломатии, но не были высшим приоритетом. Только после 2001 г. энергия стала важным стратегическим интересом, и для этого были две следующие причины: 1) рост спроса на энергию в Китае; и 2) изменение международной ситуации после событий 11 сентября 2001 г.

В 1993 г. Китай стал нетто-импортером нефти, но до 1997 г. он импортировал менее 15 млн т в год (менее 10 % годового потребления страны). Поэтому в то время импорт нефти еще не представлял серьезной проблемы. В 1997 г. объем импорта нефти подскочил до более чем 35 млн т и оставался на этом уровне до 1999 г. Импорт сильно вырос, но международный рынок нефти был очень стабилен. Нефть была в изобилии, а цены – низкими (бывало, что и меньше 10 долл. за баррель). При таких условиях Китай предпочитал покупать нефть на международных рынках и не вкладывать большие средства в приобретение собственных источников нефти. В экономическом плане это была наиболее рациональная стратегия. Позднее Китай купил долю в иностранных нефтяных промыслах, но цель была преимущественно коммерческая – получать прибыль, а не закрепить за собой надежный источник нефти. Иными словами, Китай воспринимал импорт энергоносителей как преимущественно экономический вопрос, а не с точки зрения политико-экономических и стратегических перспектив. В 2000 г. китайский импорт нефти резко увеличился – до 70 млн т в год (более 30 % внутреннего потребления), и предполагается, что импорт и впредь будет быстро расти. Это подтолкнуло Китай к пересмотру ситуации и, к 2001 г., к выработке новой стратегии. В конце концов, была сформулирована «энергетическая стратегия для XXI в.», нацеленная на диверсификацию источников импорта энергоресурсов и на «глобализацию» этих операций. Короче говоря, Китай решил рассматривать проблему энергоресурсов в стратегической перспективе и следовать новой политике и тактике в разработке зарубежных источников энергии.

Кроме того, события 11 сентября 2001 г. внесли изменения в международную ситуацию. В плане международной энергетической ситуации события 9/11 привели к обострению глобального соперничества и к обострению борьбы за источники энергоресурсов. В мире укрепилась психологическая уверенность, что на Среднем Востоке возможна длительная полоса потрясений и нестабильности, а это критически важно для региона, являющегося главным мировым поставщиком энергоресурсов.

В результате международная энергетическая ситуация претерпела неожиданную трансформацию и вошла в новую фазу быстрых изменений: ожесточенная борьба за энергоносители привела к устойчивому и значительному росту международных цен на нефть. Китай стал первой страной, испытавшей на себе действие ударной волны. Она задела вопрос о нефтепроводе Ангарск-Дацин: Китай и Россия много лет вели переговоры о его строительстве, но неожиданно вмешалась Япония, оказавшаяся сильным соперником в этом вопросе. Индия, еще одна страна, поздно вступившая на путь развития, быстро увеличивающая потребление нефти, также вовлеклась в мировое соперничество за источники энергоносителей, которые стремится приобрести любой ценой. События 9/11 имели и геополитические последствия: Америка развернула свои вооруженные силы в Центральной Азии, оккупировала Ирак и начала давить на Иран с явной целью получить контроль над мировыми источниками энергоресурсов.

Тем временем китайский спрос на энергию и его зависимость от мировых поставок неуклонно росли. В 2001 г. Китай импортировал 74,2 млн т нефти, в 2002 г. – 69,4 млн т, В 2003 г. – 92 млн т и в 2004 г. – 102 млн т. Ситуация осложнилась из-за резкого увеличения цен на нефть. Из-за роста цен в 2004 г. Китай заплатил за тонну импортированной нефти почти на 60 долл. больше, чем в предыдущем году, а общая сумма дополнительных издержек оказалась выше 7 млрд долл. Эти радикальные изменения мировой энергетической ситуации принудили Китай уделить большее внимание энергетической политике.

Эти факторы оказали значительное влияние на энергетическую стратегию Китая и на понимание им своих жизненно важных интересов в Центральной Азии. В 1997 г. началось широкомасштабное участие Китая в добычу энергоресурсов в Центральной Азии. В связи с этим можно указать на два символических события: одним было решение китайских нефтяных корпораций об инвестировании в нефтепромыслы Центральной Азии и об участии в развитии региона; другим – готовность Пекина протянуть нефтепровод из Казахстана. Однако, как отмечено выше, энергоресурсы тогда еще не стали главной целью Китая в Центральной Азии, а инвестирование в добычу энергоносителей в этом регионе было проявлением коммерческой заинтересованности нефтяной компании. Да и вложения были довольно скромными и до известной степени экспериментальными. Хотя китайско-казахстанский нефтепровод был важным шагом в развитии сотрудничества в энергетическом секторе и имеет стратегическое значение для обеих стран, стоит подчеркнуть, что инициативу проявил Казахстан и продемонстрировал при этом куда больший энтузиазм в этом деле, чем Китай. Но поскольку были сомнения в окупаемости проекта, строительство в намеченные сроки не начали, и проект был отложен. Это показывает, что Китай все отчетливее осознавал свои интересы в Центральной Азии, но они не были для него высшим приоритетом. Только после 2001 г., когда начало резко меняться понимание стратегической роли энергоносителей, Пекин сделал высшим приоритетом свои энергетические интересы в Центральной Азии. Прямым результатом этой перемены было возобновление работ по строительству китайско-казахстанского нефтепровода в 2003 г. Китайские интересы в этом регионе обращены не только на Казахстан, но и на Туркмению (обладающую значительными запасами природного газа) и Узбекистан (располагающий сравнительно небольшими запасами нефти и газа).

Энергетические ресурсы Центральной Азии важны для Китая в нескольких отношениях. Во-первых, Центральная Азия может поставлять значительную часть импортируемой Китаем нефти. В настоящее время (2006) ее импорт превышает 145 млн т в год, но только 3 млн т поступает из Центральной Азии, а это стратегически незначительная величина. Китай надеется, что после ввода нефтепровода в эксплуатацию он будет получать из Центральной Азии около 10 млн т нефти в год, и есть надежда увеличить объем импорта до 20 млн т в год на перспективу. Таким образом, Китай будет импортировать из этого региона около 7–8% ввозимой им нефти, а это уже очень существенно и наглядно характеризует значимость Центральной Азии для Китая. Во-вторых, использование центральноазиатских энергоресурсов позволит Китаю диверсифицировать источники и улучшить структуру импорта. Диверсификация поставок является одной из ключевых целей китайской стратегии в области энергоресурсов. В настоящее время страна получает около 50 % импортируемой нефти со Среднего Востока и еще около 20 % из Африки. Таким образом, Китай в этой сфере более чем на 70 % зависит от этих двух регионов7. Учитывая нынешнюю и потенциальную политическую нестабильность Среднего Востока и Африки, а также потенциальную уязвимость дальних морских перевозок, такая зависимость явно чрезмерна и слишком рискованна. Решением является диверсификация источников энергоресурсов, и Центральная Азия явно является одним из регионов, способных помочь Китаю в решении этой задачи. Строго говоря, Средний Восток и в будущем останется главным источником нефти для Китая, поскольку ни Центральная Азия и никакой другой регион просто не смогут его заменить. Тем не менее привлечение энергоресурсов из новых источников может существенно ослабить зависимость от Среднего Востока. К тому же по китайско-казахстанскому нефтепроводу можно будет перекачивать нефть с сибирских нефтяных промыслов, что повысит коэффициент загрузки трубопровода и его экономическую эффективность, а также укрепит китайско-российское сотрудничество в области энергетики8.

Таблица 3.1. Торговля между провинцией Синьцзян и пятью центральноазиатскими государствами, 1992–2005 гг. (млрд долл. США)

Источник: Ни Hongping, “Vigorously Marching Towards Central Asian Market and Extending Economic and Trade Cooperation,” Russian, Central Asian and European Markets, September 2005, 29. Данные за 2004–2005 гг. no оценке автора.

Но Китай связывают с Центральной Азией не только энергоресурсы. Вообще говоря, Центральная Азия не оказывает значительного влияния на экономику Китая, потому что ее доля в общем товарообороте невелика. Так, в 2005 г., когда общий объем внешней торговли составил более 1400 млрд долл. США, на Центральную Азию пришлось лишь чуть больше 8,7 млрд долл. Таким образом, как в абсолютном, так и в процентном отношении на Центральную Азию приходится малая доля внешнеторгового оборота Китая (примерно 0,6 %). С другой стороны, на Китай приходится около 10 % объема внешней торговли Центральной Азии. С точки зрения Пекина экономическая роль Центральной Азии сводится по большей части к улучшению возможностей развития северо-запада страны, особенно Синьцзяна, на который приходится основной объем торговли с Центральной Азией9. Развитие северо-западных районов Китая и процветание приграничной торговли является частью стратегии развития страны. Северо-западные районы далеко отстоят от экономически развитых приморских районов не только географически, но и экономически; они не в состоянии экономически конкурировать с последними, и им трудно интегрироваться в экономику восточных провинций Китая. Северо-запад, особенно Синьцзян, близок к Центральной Азии, имеет с ней общую границу протяженностью более 3000 км, близок к ней по культурным традициям и имеет естественные транспортные и торговые преимущества. Все это делает экономическое сотрудничество с Центральной Азией удобным каналом для экономического развития северо-запада, а особенно Синьцзяна. Это также может способствовать экономическому росту приграничных районов. Более того, Центральная Азия очень важна с точки зрения связей Китая с внешним миром: это транспортная ось, связывающая Китай с Западной Азией и Европой. И если иметь в виду последнюю, то маршрут через Центральную Азию более чем на 1000 км короче, чем через Сибирь.

Таблица 3.2. Торговля между Китаем и пятью центральноазиатскими государствами, 1992–2006 гг. (млрд долл. США)

Источник: расчеты автора по данным статистики китайского Главного таможенного управления и министерства торговли НРК.* За январь-октябрь 2006 г.

В-третьих, Центральная Азия богата минеральными ресурсами, которые крайне важны для ускоренного экономического развития Китая. Китая может использовать буквально все виды сырья, которое может добыть Центральная Азия. Наконец, рынок Центральной Азии пока еще не полностью развит. При этом регион этот близок к Китаю (политически, экономически и географически), а китайская экономика движется в направлении регионализации, и Китай поощряет этот процесс в окружающих странах. Пекин надеется создать экономический каркас для регионализации Центральной Азии. Это неотъемная часть стратегии, нацеленной на повышение влияния Китая на смежных территориях.У Китая есть и геополитические интересы в Центральной Азии, и он оценивает этот регион через призму своей внешней политики в целом. Более того, оценка этих геополитических интересов меняется, но фундаментальная идея заключается в том, что Центральная Азия – это «стратегический тыл» страны. Сегодня и в обозримом будущем юго-восточное направление, это главный фокус китаискои стратегии и главный источник стратегического противодействия. Характерно, что самая важная и труднодостижимая цель китайской внешней политики заключается в том, чтобы не допустить независимости Тайваня и разрушить планы тайваньских сепаратистов. Источником наибольшего стратегического давления будет возможная конфронтация между Китаем и Соединенными Штатами из-за возможной вашингтонской политики поддержки независимости Тайваня. Поэтому в стратегическом плане Китаю нужна стабильность на всех других направлениях, чтобы иметь возможность сосредоточить ресурсы на Юго-Восточной Азии. Хотя Китай четко определил, что для него является стратегическим фронтом, а что – тылом, сегодня различие между «фронтом» и «тылом» более размыто, чем прежде. Тем не менее Центральная Азия представляет собой сравнительно независимый стратегический регион на периферии Китая и образует неотъемлемую часть стратегического тыла страны.Понимание Центральной Азии как стратегического тыла предопределяет желание Китая поддерживать стабильность и предотвращать геополитические конфронтации в этом регионе. До 11 сентября 2001 г. геополитическая безопасность Центральной Азии не вызывала у Китая особых опасений. Точнее говоря, он не мог игнорировать тот факт, что НАТО распространило свою программу «Партнерство ради мира» на Центральную Азию и что с 1997 г. Соединенные Штаты проводят подготовку батальона [из узбекских, казахских и киргизских войск численностью 500 человек, который предназначается для выполнения операций, проводимых под эгидой ООН. – Примеч. пер.]. Но Пекин все это не особенно беспокоило: военное проникновение Соединенных Штатов и НАТО в Центральную Азию не создавало геополитической угрозы. После 9/11, однако, геополитическая ситуация разительно изменилась: Соединенные Штаты напрямую вошли в регион и создали в нем военные базы. Эти базы были предназначены для поддержки антитеррористической операции в Афганистане. К тому же Соединенные Штаты недвусмысленно заявили, что это военное присутствие «временное». Тем не менее Китай считает наличие здесь американских военных баз серьезной геополитической проблемой. База ВВС США в Манасе (Бишкек, Киргизия) достаточно близка к китайской границе. Какими бы ни были возможные военные функции базы США, они не могут не тревожить Китай и требуют от него переоценки геополитической безопасности Центральной Азии. К тому же Соединенные Штаты не установили точного срока окончания своего военного присутствия в регионе. В ответ саммит ШОС в Астане в июле 2005 г. потребовал, чтобы Соединенные Штаты зафиксировали дату вывода своих вооруженных сил из Центральной Азии10.Вашингтон, однако, выразил недовольство этой резолюцией. Его ответ можно понять так, что у Соединенных Штатов нет намерения прекратить свое военное присутствие в Центральной Азии в ближайшем будущем. После того как Узбекистан потребовал, чтобы Соединенные Штаты покинули предоставленную ему военную базу, Вашингтон убедил Киргизию позволить американским военным остаться на базе в Манасе.В Китае высказываются разные взгляды относительно воздействия этих геополитических изменений на стратегическую безопасность Китая: одни считают американское военное присутствие в Центральной Азии серьезной геополитической угрозой, тогда как другие отрицают это. Как бы то ни было, 9/11 явно усилило интерес Китая к геополитической ситуации в Центральной Азии.Согласно моему анализу, с которым не все согласны, ШОС важна для китайских интересов в Центральной Азии. Эта многосторонняя организация, включающая Китай, Россию и все центральноазиатские государства, кроме Туркмении, дает Китаю инструмент для преследования своих интересов в регионе. В этом, бесспорно, главная суть китайской дипломатии в ШОС. Учитывая активность Китая в этой организации, его особую роль в создании и развитии ШОС и тесные связи с организацией, у него есть особые отношения с этой организацией; и ШОС претерпела некоторые изменения в плане своих функций и своего значения для Китая. Поэтому многие полагают, что укрепление ШОС соответствует усилению, а ее упадок – ослаблению влияния Китая в Центральной Азии. В силу этого ШОС и ее укрепление стали важным направлением китайской дипломатии в Центральной Азии. Хотя этот интерес не является основным и возник спонтанно, а не в результате обдуманной политики Китая, ШОС способствовала утверждению присутствия Китая в этом регионе и по этой причине весьма важна.Как следует из вышесказанного, до 1998 г. приоритетной задачей Китая в Центральной Азии было разрешение вопросов о демаркации границ и обеспечение их безопасности. После 1998 г. на первое место вышла проблема терроризма. После 2001 г. стало повышаться значение энергетического фактора, который стал одним из наиболее приоритетных; в то же время изменилась геополитическая ситуация и выросло значение геополитических интересов. Более того, по мере разворачивания функций ШОС эта организация стала жизненно важна для интересов Китая в Центральной Азии, и этот процесс еще не завершился. Хотя нельзя исключить дальнейшего развития китайских интересов, вряд ли можно ожидать значительного изменения их очередности и структуры в отсутствие резких изменений международной, региональной или внутренней ситуации.Что касается структуры, интересы Китая в Центральной Азии очень усложнились и охватывают вопросы политические, экономические, геостратегические и безопасности. Эти интересы тесно взаимосвязаны и могут быть разнесены по трем уровням приоритетов: 1) терроризм и энергоресурсы; 2) экономика и ШОС; 3) геополитика и безопасность границ.Такой порядок приоритетов основан на том, что борьба с усиливающимся сепаратизмом движения «Восточный Туркестан» и поставки энергоносителей оказывают наибольшее влияние на интересы Китая в Центральной Азии. Хотя экономические интересы также имеют стратегический характер, но центральноазиатский рынок до известной степени локален; а ШОС хотя и очень важна для Китая, но имеет преимущественно инструментальный характер и воспринимается как один из интересов Китая лишь в определенном смысле, а потому имеет второстепенный приоритет. Геополитические интересы также имеют стратегический характер, но, если не произойдет радикального изменения международной обстановки, угроза Китаю со стороны Центральной Азии останется латентной. Безопасность границ жизненно важна для Китая, но в Центральной Азии все пограничные вопросы разрешены и не составляют существенной проблемы; поэтому геополитические вопросы и безопасность границ имеют здесь самый низкий приоритет. Однако порядок приоритетности китайских интересов в Центральной Азии нельзя считать неизменным; этот порядок может измениться при кардинальных изменения международной, региональной или внутренней ситуации.

Центральная Азия – это особый регион. С точки зрения китайской дипломатии у него есть черты, отличающие его от других регионов. Он расположен внутри континента, и его экономика недоразвита, а страны относительно невелики. Здесь живут мусульмане, и им серьезно угрожают экстремизм и терроризм. Будучи соседями Китая, эти страны имеют очень поверхностное представление о нем. Двусторонние отношения развиты еще недостаточно. Возникшие на развалинах Советского Союза, страны Центральной Азии сохраняют особые, тесные отношения с Россией. В силу всех этих факторов китайская дипломатия в этом регионе имеет особый характер.

Центральная Азия важна для Китая и образует одно из ключевых направлений его внешней политики. Но каково относительное положение этого региона в дипломатии Китая? Ответ на этот вопрос нужен для того, чтобы четко оценить относительное значение этого региона во внешней политике Китая. Китай не публиковал официального документа, намечающего дипломатическую стратегию и дающего систематическое объяснение ее целей, методов и приоритетов. Поэтому нижеследующая оценка положения Центральной Азии в дипломатических приоритетах Китая неизбежно имеет довольно гипотетический характер.

У китайской дипломатии есть свой особый метод анализа. В соответствии с ним страны мира подразделяются на три основные категории: великие державы, соседние страны и развивающиеся страны. Отношения с великими державами имеют главной целью разрешение вопросов, связанных со стратегическим балансом и упорядоченностью международной ситуации. Связи с окружающими странами подчинены решению вопросов, имеющих отношение к ближайшим окрестностям страны (immediate environs). Отношения с развивающимися странами подчинены вопросам, связанным с позицией Китая в противостоянии Севера и Юга, и его отношениям с большим числом малых и средних стран. Такова ордината (вертикальная ось) китайской внешней политики. Есть также абсцисса – стратегические цели и подлежащие решению вопросы. В состав главных стратегических целей входят безопасность, экономические интересы и особая проблема Тайваня. Поддержание международного признания принципа «одного Китая» и создание международных условий для разрешения тайваньского вопроса – это центральная стратегическая цель китайской дипломатии. К тому же, учитывая растущую значимость энергии для экономической безопасности и развития, энергия может сама по себе стать стратегической целью. Короче говоря, безопасность, экономические интересы, Тайвань и энергия – это основные цели китайской дипломатии. По ординате и по абсциссе стратегические цели китайской дипломатии совместимы, но рассматриваются с разных перспектив. Эти фундаментальные оси китайской дипломатии образуют основную систему координат, в которой оценивается относительная значимость любой страны.

Что же касается общей схемы китайской дипломатии, существует несколько главных сфер – Северо-Восточная Азия, Юго-Восточная Азия, Южная Азия, Россия и Центральная Азия. Главными являются южное и восточное направление, а северное и западное образуют стратегический тыл. Причиной такого разделения является сфокусированность Китая на южных и восточных регионах как наиболее развитых и значимых. Самую большую экономическую отдачу Китай получает именно на этих направлениях. Восточные и южные регионы – это также главные политические и экономические партнеры Китая. Эти регионы обеспечивают Китаю главные контакты с Соединенными Штатами, Японией, Кореей, странами Юго-Восточной Азии, Россией (отчасти) и Европой. В то же самое время с юга и востока идут основные вызовы стратегическим интересам Китая. Эти два региона также граничат с океаном, через который осуществляются основные связи с внешним миром. Развитие авиации не может уменьшить огромной роли морских маршрутов для международных перевозок.

Измеренные по ординате китайской дипломатии, страны Центральной Азии – это малые или средние страны, а потому не принадлежат к категории великих держав. Ранг Центральной Азии соответствует китайской концепции «периферийной дипломатии», одной из основных концепций ее внешнеполитической стратегии. У этой концепции есть три значения. Во-первых, она относится к соседним странам, имеющим общие границы с Китаем. Во-вторых, она относится не только к смежным, но и к близко расположенным государствам, таким как Япония и Южная Корея. Это второе значение расширяет содержание этой дипломатической концепции, но она все еще опирается на географические реалии. В-третьих, по мере развития китайской дипломатии она наполнила концепцию периферии дополнительным содержанием. Это понятие относится к периферийным областям, значимым для безопасности, экономических и политических интересов Китая. И здесь уже основой является не география, а логика дипломатии. Расширенная концепция периферии на практике оказывается довольно многозначной, поскольку допускает неограниченное расширение и может охватить Средний Восток и даже более отдаленные территории. Расширенная концепция периферии используется преимущественно в области теории и весьма редко в дипломатической практике. Не существует соответствующей расширенной периферийной политики.

Цель китайской периферийной стратегии в поддержании дружеских отношений со всеми смежными или близко расположенными странами, образующими пояс стабильности вокруг страны. Значимость периферийной стратегии определяется тем фактом, что она может помочь в создании дружественного и безопасного окружения, улучшить стратегические позиции Китая, увеличить его дипломатические ресурсы и расширить его международное влияние. Необходимость периферийной стратегии вытекает из того факта, что у Китая есть границы с четырнадцатью странами и общая протяженность его сухопутных границ превышает 20 тыс. км. Поэтому китайская периферия достаточно сложна. Соседние страны очень различаются между собой, и их отношения с Китаем также весьма разнообразны. Все участки границы затронуты исторически возникшими территориальными спорами. В силу этого отношения с этими странами оказывают сильное влияние на безопасность и внешнюю политику Китая, а это, в свою очередь, повышает значимость концепции «периферия» в китайской дипломатии.

Из пяти центральноазиатских стран три (Казахстан, Киргизия и Таджикистан) непосредственно граничат с Китаем, а Узбекистан и Туркмения являются ближайшими соседями. В силу этого Центральная Азия является неотъемлемой частью китайской периферийной политики и ее стремления к созданию дружественного окружения страны. Это объясняет значимость Центральной Азии для китайской дипломатии. В силу положения Центральной Азии как окружающего нас региона она оказывает воздействие на окружение Китая и его политику в отношении периферии. Если Китай не сможет успешно управлять своими отношениями с центральноазиатскими странами, это может обернуться существенным вредом для его периферийной политики и для его цели – создания благоприятного окружения.

Что же касается абсциссы китайской внешней политики, то Центральная Азия важна в ряде аспектов и менее значима в других. Что касается безопасности, сама по себе Центральная Азия не является источником угрозы. Хотя военное присутствие других великих держав в этом регионе может обернуться стратегической угрозой, но такое присутствие может иметь целью только отвлечение внимания, а не прямое нападение. Исходящая из Центральной Азии главная угроза безопасности Китая – это террористические, сепаратистские и экстремистские силы; поэтому для Китая так важно противостоять движению «Восточный Туркестан». Но, по сути дела, проблема «Восточного Туркестана» исходит из самого Китая, и главной силой сдерживания сепаратистского натиска движения «Восточный Туркестан» должен быть сам Китай, а Центральная Азия может играть только второстепенную роль. В любом случае опасность, создаваемая движением «Восточный Туркестан», ограниченна; Синьцзян, основная арена деятельности этого движения, расположен далеко от сердца Китая. Поэтому ненадежность этого региона может причинить значительный ущерб безопасности Китая, но не в состоянии подорвать стабильность страны в целом (если, конечно, нестабильность не сумеет запустить цепную реакцию в других регионах Китая).

Как уже было отмечено, в плане экономических интересов (не учитывая энергоносителей) Центральная Азия не слишком значима. Хотя в будущем объем торговли между Китаем и Центральной Азией может значительно вырасти (с учетом возможного роста закупок энергоносителей), она все равно будет составлять лишь незначительную долю внешней торговли Китая. Короче говоря, абсолютная значимость Центральной Азии достаточно велика, особенно для северо-запада страны, но, если иметь в виду ее общее экономическое развитие и внешнюю торговлю, этот соседний регион не может оказать значительного влияния на макроэкономическое развитие Китая.

Центральная Азия важна для основных целей китайской внешней политики (включая решение тайваньского вопроса). Китайская концепция стратегии исходит из идеи единого взаимосвязанного целого, и каждая из его частей оказывает влияние на другие. Поддержание стабильности в стратегическом тылу жизненно важно для разрешения проблем в основных стратегических областях. Если кризис в Тайваньском проливе развернется одновременно с серьезными неприятностями в Центральной Азии, это стратегически подорвет способность Китая бросить всю свою энергию и ресурсы на решение тайваньского вопроса и принудит действовать на двух или более фронтах. Китай сделает все возможное, чтобы избежать подобной ситуации. Хотя конфигурация замысловата, роль Центральной Азии в тайваньском вопросе важна, но она не является ключевой и решающей.

Энергоресурсы, напротив, – это заметный фактор китайских интересов в Центральной Азии. В сравнении с другими факторами энергоносители из Центральной Азии занимают сравнительно заметное место в общем энергетическом импорте Китая. Поскольку Центральная Азия имеет богатые залежи нефти и общие границы с Китаем, импорт из этого региона является чрезвычайно привлекательной возможностью. Прогноз импорта центральноазиатской нефти очень благоприятен; энергоносители из этого региона могут составить значительную долю китайского импорта энергоносителей и сыграть значительную роль в удовлетворении энергетических потребностей страны. Как уже было отмечено, Средний Восток поставляет более 50 % ввозимой Китаем нефти, а около 20 % ввозится из Африки, второго по важности поставщика. Третьим значительным источником является Азиатско-Тихоокеанский регион, на который приходится более 15 % китайского нефтяного импорта. Центральная Азия, напротив, продала Китаю в 2006 г. всего 3 млн т. После завершения китайско-казахстанского нефтепровода Центральная Азия, как ожидается, сможет увеличить поставки до 10 млн т в год. Таким образом, в будущем Китай сможет импортировать из Центральной Азии около 10 т нефти в год. Чтобы дать представление о пропорциях, стоит заметить, что в 2006 г. Китай ввез около 145 млн т нефти, а к 2010 г. этот показатель может увеличиться до примерно 170 млн т. Короче говоря, если надежда оправдывается, в следующие пять лет среднеазиатская нефть может составить значительную часть китайского импорта нефти.

Если учитывать отдельные страны, то потенциал Центральной Азии покажется еще более поразительным. Среди всех стран, включая страны Среднего Востока, очень немного таких, которые в состоянии экспортировать в Китай более 10 млн т в год. Примечательно, что Казахстан способен экспортировать в Китай 10 млн т ежегодно и в состоянии значительно увеличить объем этого экспорта в ближайшие годы. При нормальном развитии сотрудничества в энергетическом секторе, Казахстан, несомненно, окажется среди крупнейших поставщиков Китая.

Таким образом, Центральная Азия явно важна для китайских интересов, особенно в области безопасности и энергии. В то же время в сравнении с такими странами и регионами, как Соединенные Штаты, Европа, Северо-Восточная Азия и Юго-Восточная Азия он оказывает небольшое воздействие на политическое и экономическое развитие Китая.

Однако приоритет в иностранной политике – это всего лишь статическая характеристика относительной значимости в системе дипломатических взаимоотношений. Он отражает не абсолютную значимость или малозначимость, но всего лишь относительный статус. Абсолютная и относительная значимость – это разные концепции: при определенных условиях отношения динамичны и изменчивы. В силу этого статус Центральной Азии в приоритетах китайской внешней политики может меняться по мере изменения обстоятельств.

За последние пятнадцать лет положение Центральной Азии в китайской дипломатии претерпело определенное изменение. Основным направлением было постепенное повышение, и фактор Центральной Азии стал более независимым. Первоначально Китай воспринимал Центральную Азию как некое продолжение России. Для этого было две причины. Во-первых, Россия и центральноазиатские республики являлись одной стороной переговоров с Китаем о демаркации границ. Во-вторых, за годы независимости регион не приобрел никакой особой значимости. Эта ситуация более или менее сохраняется. Например, в китайских международных исследованиях Центральная Азия рассматривается не как самостоятельная целостность, а как часть российского пространства. В этом отражается традиционное отношение китайской дипломатии к Центральной Азии.

Изменение места Центральной Азии в китайской дипломатии частично связано с изменениями в самом регионе, а частично – с изменением китайских потребностей. Когда повысился интерес Пекина к Центральной Азии, внешнеполитический статус региона соответственно вырос.

Если судить по последним событиям, этот рост статуса и роли продолжится. Для этого есть несколько причин.

1.  Есть усиливающиеся признаки того, что Центральная Азия станет одним из важнейших регионов, в которых великие державы взаимодействуют, сотрудничают и соперничают. Это место, в котором сталкиваются глобальные и региональные державы – явление редкое в других частях мира. Россия, Китай, Соединенные Штаты, Европа и НАТО, Индия, Япония, Иран и Турция решительно расширяют свое влияние здесь и повышают значимость Центральной Азии. Регион превратился в огромную арену взаимодействия великих держав и других стран.

2.  Создание американских воздушных баз в Центральной Азии повышает вероятность того, что они здесь обоснуются надолго. Это может означать изменение статуса Центральной Азии как стратегического тыла Китая. В случае серьезного конфликта или конфронтации между Китаем и Соединенными Штатами (по поводу Тайваня или по другим вопросам) Центральная Азия может превратиться из стратегического тыла в стратегический фронт. Это принудит Китай реагировать соответственно и перегруппировать силы для укрепления своих позиций на северо-западе.

3.  Центральная Азия превращается в новый фокус китайской дипломатии. Она расположена между Китаем и Россией, граничит с Монголией на востоке, примыкает к Ирану на западе, обращена к Индии и Пакистану на юге. Таким образом, Центральная Азия – это ось, связывающая Северо-Восточную Азию, Западную Азию, Южную Азию, Китай и Россию. Если Китай преуспеет в развитии отношений с Центральной Азией, этот регион может стать важным инструментом превращения Китая в глобальную державу. Вместе с тем Центральная Азия – это подходящий регион, в котором Китай может применить новое дипломатическое мышление. С расширением интересов и потребностей Китая, с ростом его зависимости от международного рынка Китай будет – осознанно или нет – отказываться от традиционного дипломатического мышления, отличающегося консерватизмом и заурядностью, и переходить к более прямой, активной и наступательной внешней политике. И это будет реализовано в Центральной Азии.

4.  Важнее всего то, что существенно возрастет роль среднеазиатских энергоресурсов для китайской экономики. Когда вступит в эксплуатацию нефтепровод из Казахстана в Синьцзян, импорт среднеазиатской нефти существенно увеличится. Это будет первый международный нефтепровод, построенный с участием Китая, инвестировавшего огромные средства в разведку и освоение месторождений нефти, в строительство нефтепровода и нефтеочистных сооружений. Более того, ожидается реализация и других совместных энергетических проектов с участием Китая и центральноазиатских государств. Со временем значимость Центральной Азии для экономики и экономической безопасности Китая, несомненно, возрастет и, соответственно, повысится его стратегическая роль в китайской дипломатии.

Поскольку Центральная Азия превращается в крупного поставщика энергоносителей, она получает роль в инвестиционных, энергетических и экономических отношениях, а не только в вопросе о противостоянии сепаратистскому движению «Восточный Туркестан». С ростом коммерческих связей трансформация центральноазиатских государств – политическая, экономическая и дипломатическая – будет оказывать большее воздействие на Китай и вызовет усиление внимания Пекина к этому региону. А с расширением китайских стратегических интересов в этом регионе отношения Китая с другими великими державами станут более тесными и сложными, с соответствующим повышением уровня сотрудничества и соперничества. И, в заключение, с ростом стратегической значимости Центральной Азии для Китая неизбежна переоценка места этого региона в китайской внешней политике. В общем, его роль в обеспечении безопасности Китая станет шире, чем прежде, когда она ограничивалась только вопросами борьбы с сепаратизмом и терроризмом. Центральную Азию ждет роль важного торгового партнера. Ее перестанут рассматривать как мирный стратегический тыл, а увидят в ней направление стратегической активности.

Китайская политика в Центральной Азии является, конечно, частью общей стратегии Пекина: глобальная политика и дипломатия в этом регионе неразрывно связаны. Эта глобальная политика устанавливает базовые принципы и формирует региональную политику. В то же время конкретная политика в Центральной Азии предопределена особыми интересами Китая: она сугубо региональна и не зависит от политики в других регионах. Эти два начала, по существу, и определяют особые черты китайской политики в Центральной Азии.

Действуя в соответствии с общими стратегическими концепциями, Китай стремится прежде всего к удовлетворению внутренних потребностей, особенно экономических, а не к расширению своей власти и влияния. Иными словами, Китай стремится удовлетворить внутренние нужды, а не установить сферу влияния. Это интровертированная дипломатия, а не экстравертированная. Это характеризует и китайскую политику в Центральной Азии. Ее главная цель в удовлетворении внутренних потребностей Китая, особенно в области безопасности и энергетики. Китай не демонстрировал никаких других целей, кроме насыщения своих внутренних потребностей. Некоторые, однако, утверждают, что Китай стремится установить свою сферу влияния или даже установить контроль над Центральной Азией. Это понимание, однако, искажает стратегические намерения и возможности Китая, по крайней мере при существующих обстоятельствах. Если проанализировать текущую роль Китая в Центральной Азии, не обнаружится никаких признаков того, что Пекин нацелен на установление своей сферы влияния. Да у Китая и нет для этого ни возможностей, ни соответствующих условий. Если бы Китай вознамерился преобразовать Центральную Азию в свою сферу влияния или установить свой контроль над этим регионом, это означало бы, что он попытается вытеснить отсюда все другие великие державы и, тем самым, вступит в конфронтацию с ними. Это явно не то, к чему стремится Китай, и подобная политика была бы иррациональна.

Китайская политика в Центральной Азии очень прагматична и расчетлива. Китай стремится предотвратить впечатление, что он намерен бросить вызов какой-либо из великих держав; он прилагает все силы, чтобы развеять подозрение, что он стремится вытеснить какую-либо державу из этого региона, чтобы занять ее место. Опасение, что Пекин стремится установить свою сферу влияния в Центральной Азии, связано с тревогой, порожденной быстрым ростом Китая, и с полным непониманием его реального положения и его политики в этом регионе. Автор данного текста, обмениваясь взглядами с иностранными учеными, в том числе со специалистами из России и Центральной Азии, обратил внимание на устойчивую особенность их мышления: в ответ на китайские действия или предложения, сколь угодно благонамеренные и обоснованные, некоторые ученые всегда усматривают в них скрытые мотивы и истолковывают китайские намерения с невероятной подозрительностью и недоверием. Это отражает негибкий подход к Китаю и его центральноазиатской политике; это показывает невосприимчивость к его сложной истории и к изменениям китайской внешней политики. Такого рода анализ предполагает, что Китай питает экспансионистские амбиции и представляет угрозу для других стран. Исходящий из подобных предположений анализ китайской политики в Центральной Азии неизменно полон негативизма и вводит в заблуждение.

В 2003 г. Китай сформулировал новую концепцию внешней политики, которая поставила на первое место создание дружественного, мирного и процветающего окружения. Эта концепция отражает новое понимание и новый подход к окружающим странам. К изменению концепции внешней политики подтолкнул ускоренный рост китайской экономики и укрепление его государственной мощи, а этот процесс, естественно, влияет на ожидания и опасения соседних стран, большинство из которых слабее Китая. В таких условиях было критически важно зафиксировать новую концепцию политики.

Ключевым элементом новой концепции является то, что Китай не только будет развивать отношения с окружающими странами на основе собственных задач и интересов, но и будет при этом учитывать задачи и интересы соседей. Эта посылка имеет фундаментальное значение. Она представляет собой прорыв в дипломатической стратегии Китая и демонстрирует осознание потребности в политике, соответствующей новой ситуации, такой, которая могла бы улучшить отношения Китая с окружающими странами. Эта идея стала главным компонентом периферийной дипломатии Китая, особенно в отношении более слабых и малых соседей. Некоторые утверждают, что этот подход может подтолкнуть другие страны к выводу, что Китай исходит из позиции превосходства. Остается, однако, фактом то, что Китай объективно намного сильнее большинства своих соседей. При этих условиях намерение создать дружественное, мирное и процветающее окружение одновременно прагматично и позитивно.

«Дружественное окружение» – это идея понятная: она дает приоритет развитию дружеских отношений со всеми окружающими странами. Выражение «мирное окружение» говорит о стремлении Китая добиться того, чтобы его соседи, особенно небольшие и слабые, чувствовали себя уверенно и безопасно в соседстве с Китаем. Учитывая намного большие население, территорию и силу Китая, соседние страны не могут не ощущать своей слабости и уязвимости. Более того, распространение мифа «китайской угрозы» возбуждает страх перед его растущей мощью. Все это подрывает взаимное доверие между Китаем и его соседями. Китай надеется устранить эти опасения и добиться того, чтобы окружающие его страны чувствовали себя в безопасности. Только тогда они будут доброжелательно относиться к развитию Китая. Выражение «процветающее окружение» относится к экономической политике: оно требует от Пекина предоставлять больше помощи соседям и дать им возможность получать выгоду от роста Китая. Выражение также указывает на укрепление двустороннего экономического сотрудничества и на требование полнее учитывать интересы окружающих стран. Учитывая масштаб и скорость китайского экономического развития, соседствующим с ним малым и средним странам чрезвычайно трудно с ним конкурировать. Политика, нацеленная на «процветание окружения», стремится ослабить эту проблему.

Принцип создания дружественного, мирного и процветающего окружения является основой китайской политики и в Центральной Азии. При этом приходится учитывать особые обстоятельства этого региона. Стоит отметить, что еще прежде, чем Китай сформулировал эту концепцию, некоторые из ее элементов уже нашли воплощение в его центральноазиатской политике. Например, Китай выказал желание к созданию дружественного и мирного окружения, когда взялся за развитие двусторонних отношений со странами региона и начал переговоры о демаркации границ и мерах по обеспечению безопасности. Идея «процветающего окружения» сравнительно новая для его отношений с Центральной Азией, но она уже стала важным руководящим принципом.

Интересы Китая в Центральной Азии определяют особую политику и цели в этом регионе. У Пекина есть несколько основных целей:

•  Обеспечение безопасности границ. Это долговременная постоянная цель. Несмотря на установление двусторонних отношений между Китаем и центральноазиатскими странами и на создание соответствующих механизмов реализации политики, безопасность границ остается центральным вопросом и приковывает к себе внимание. Чтобы гарантировать выполнение Договора об укреплении доверия в военной области в районе границы от 1996 г. и Договора о снижении численности вооруженных сил в районе границы от 1997 г., страны, подписавшие договоры (Китай, Казахстан, Киргизия, Таджикистан и Россия), создали совместную инспекционную группу, на которую возложена регулярная проверка выполнения договоренностей. •  Борьба с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом. Цель заключается в борьбе с сепаратизмом движения «Восточный Туркестан» и в обеспечении стабильности Синьцзяна. Судя по всему, движение «Восточный Туркестан» в Синьцзяне и международный терроризм в предвидимом будущем никуда не исчезнут. В ближайшем будущем Китаю не удастся устранить сепаратистские настроения, питающие движение «Восточный Туркестан». Центральная Азия также должна прилагать усилия для обуздания терроризма. Поэтому активная кампания против терроризма, сепаратизма и экстремизма еще долгое время будет целью Китая в Центральной Азии. •  Гарантировать сохранение Центральной Азии в роли стабильного стратегического тыла. Исходя из этой цели стратегической безопасности Китай должен предотвращать образование любой реальной и потенциальной стратегической угрозы, обеспечить, чтобы регион не подпал под контроль любого государства или группы государств, враждебных Китаю, не допускать милитаризации региона и соперничества в нем внешних военных сил и предотвращать формирование любых политических и военных групп, направленных против Китая. •  Гарантировать, что энергетические ресурсы Центральной Азии будут доступны для Китая. Энергоносители – это главный интерес Китая и других стран, соперничающих за влияние в Центральной Азии. Для реализации своих энергетических интересов Китай должен прежде всего обеспечить себе доступ к энергетическим ресурсам региона. Хотя Пекин не стремится к контролю над этими ресурсами, он должен противостоять любым попыткам другой внешней державы монополизировать добычу и экспорт энергетических ресурсов. Цель Китая в том, чтобы участвовать в развитии среднеазиатского энергетического сектора в процессе нормальной конкуренции и сотрудничества с другими странами.•  Развить дружественные связи со странами Центральной Азии. Хорошие двусторонние отношения со всеми этими государствами являются непременным условием реализации китайских интересов и целей в этом регионе. Для достижения этой цели Китай должен в дружественном стиле разрешать вопросы безопасности и демаркации границ, и он уже сделал это. Кроме того, Китай должен в отношениях с центральноазиатскими странами проявлять дух дружелюбия и справедливости. Он должен также сосредоточиться на интересах, приемлемых для государств этого региона. Выполнение этих условий необходимо для установления хороших отношений между Китаем и этими странами. При этом он должен исходить из обычных государственных интересов, а не из идеологии или симпатий к режиму. Только такой подход может гарантировать долговременные стабильные и дружественные отношения. •  Поддерживать региональную стабильность. Китай очень высоко ценит региональную стабильность. С китайской точки зрения стабильность является необходимым условием развития нормальных и предсказуемых политических и экономических отношений с регионом. Любая нестабильность в регионе создает риск хаоса и ущерба интересам Китая в регионе. •  Не допустить, чтобы Центральная Азия стала полем боя великих держав. Китаю невыгодна конфронтация великих держав в Центральной Азии. Она может превратить регион, непосредственно соседствующий с Китаем, в источник стратегической напряженности. Подобное соперничество способно дестабилизировать регион, что противоречит интересам Китая. Хотя Китай признает присутствие и интересы других великих держав в этом регионе, он не хочет, чтобы какая-либо великая держава контролировала его.

Китай проводит свою среднеазиатскую политику через многосторонние и двусторонние каналы. Главный многосторонний инструмент – это ШОС, открывающая хорошие возможности для развития положительных отношений со странами региона. Она представляет собой институциональный каркас для контактов с центральноазиатскими странами, дает Китаю возможность стать частью процесса развития в области политики, экономики и систем безопасности Центральной Азии, облегчает слияние китайских и региональных интересов и обеспечивает благоприятные условия для проведения внешней политики. Двусторонние отношения с отдельными центральноазиатскими странами столь же важны, как и многосторонние отношения, но отличаются большей значимостью. Дело в том, что – в отличие от многосторонних – двусторонние отношения создают условия для постановки и разрешения всего спектра вопросов. Очень важно, чтобы в отношениях с Центральной Азией Китай находил верный баланс в развитии многосторонних и двусторонних отношений. У тех и других есть особые функции и характерные черты, и лучше всего, когда двусторонние и многосторонние отношения взаимно дополняют друг друга. Опираясь на ШОС и двусторонние отношения, Китай сумел прочно закрепиться в Центральной Азии.

Геополитически Китай является не только соседом центральноазиатских государств, но и великой державой этого региона. Это геополитическое преимущество дает Китаю возможность стать важным постоянным фактором в делах Центральной Азии. Что бы ни происходило в регионе, присутствие Китая не произвол, а нечто естественное. Китай не может покинуть этот регион. Его влияние постоянно и может только изменяться в ответ на особые стимулы. Географически Китай имеет продолжительные границы с центральноазиатскими странами и надежные транспортные связи (автомобильные и железные дороги, воздушный транспорт), облегчающие обмен людьми и товарами.

Китай – это незаменимый партнер центральноазиатских стран в обеспечении защищенности границ и региональной безопасности. Безопасность 3000-километровых границ с тремя центральноазиатскими странами жизненно важна для всех. С учетом этой границы, только Китай может сотрудничать в поддержании безопасности. Через двусторонние договоренности и ШОС Китай также предоставляет Центральной Азии гарантии безопасности.

Будучи великой державой, Китай является ключевым фактором внешней политики центральноазиатских государств. Он в состоянии сыграть положительную роль, уравновесив влияние других великих держав, что помогает центральноазиатским странам поддерживать баланс и вести многостороннюю дипломатию. Китайская дипломатическая культура очень близка центральноазиатским странам. В ней нет стремления к установлению гегемонии или контроля; она не запугивает малые страны, а обращается с ними как с равными; она не вмешивается в их внутренние дела и всегда готова разрешать все вопросы через переговоры и в духе справедливости. Это помогло Китаю создать положительный имидж, который, в свою очередь, является ценным ресурсом его дипломатии.

Главным дипломатическим и политическим ресурсом Китая в Центральной Азии является его экономика, которая очень притягательна для всех стран региона. У Китая огромная и быстро растущая экономика, и она продолжит свое развитие. Рост китайской экономики, разумеется, повысит его влияние и значимость для соседей в Центральной Азии. Таким образом, Китай будет важным торговым партнером, инвестором, донором, экспортным рынком и транспортным коридором. Можно сделать справедливый вывод, что китайское влияние в Центральной Азии будет расти в силу экономического фактора.

У Китая есть определенные слабые стороны в его отношениях с Центральной Азией. Их истоки в длительной разобщенности и разделенности, в сравнительной краткости связей в постсоветский период, в слабости двусторонних отношений и в общем непонимании (особенно в глубоко укорененных стереотипах, порождающих недоверие и подозрительность в отношении к Китаю). Экономические возможности Китая растут и являются его величайшим дипломатическим ресурсом, но его инвестиции были непропорционально малы. К тому же для молодого поколения стран Центральной Азии политическая и социальная культура Китая не очень привлекательны. А вдоль длинных границ легко могут случиться разногласия и конфликты.

В общем, у дипломатических ресурсов Китая есть свои сильные и слабые стороны. Сильные стороны имеют долговременный характер, но медленно дают отдачу. Слабые имеют кратковременный характер и постепенно будут сходить на нет. В долгосрочной перспективе ресурсы Китая будут приносить все большую отдачу.

В дополнение к основным принципам своей внешней политики – невмешательство во внутренние дела, обращение с другими странами как с равными, уважение их самостоятельных политических решений и избегание опрометчивых замечаний и критики – китайская дипломатическая культура традиционно ориентирована на золотую середину, избегает радикализма и крайностей и готова к непредвиденному. Мир и гармония – это высшая ценность. Эта дипломатическая традиция позволяет Китаю вести дипломатические отношения, избегать крутых перемен, которые могут серьезно повредить двусторонним отношениям, и поддерживать нормальные отношения с другими странами.

Расширение участия Китая в Центральной Азии происходило мягко и мирно. Этому способствовали благоприятные условия, а неблагоприятные удавалось преодолевать. В прошлое десятилетие продвижение Китая в регионе было очень значительным и, если судить по сложившимся тенденциям, останется таким же в предвидимом будущем.

Китай вовлекся в дела региона вскоре после того, как распался Советский Союз, а страны Центральной Азии провозгласили независимость. Это был естественный процесс, направлявшийся рядом факторов.

Географическая близость естественно предрасполагала Пекин к активности в Центральной Азии. Помимо 3000-километровой границы, ни одна страна не граничит с большим числом центральноазиатских стран, чем Китай, и нет другой страны, которая была бы так близка к Центральной Азии, как Китай. У России очень длинная линия границы с Центральной Азией, но это граница только с Казахстаном, а четыре других центральноазиатских страны отделены от нее широкими казахскими степями – она очень далека от сердца региона. Более того, граничащий с Россией северный Казахстан исторически никогда не считался частью Центральной Азии. Непосредственно соседствуют с Центральной Азией Иран и Афганистан, но обе этих страны намного меньше Китая и менее влиятельны. Близость – это уникальный фактор в установлении близких отношений. В нормальных ситуациях близость порождает необходимость во взаимопонимании и связях и ведет к широкомасштабным и зачастую неправительственным контактам. При этом могут возникнуть проблемы, не существующие в отношениях между странами, не имеющими общих границ.

У Синьцзяна множество связей с Центральной Азией – этническая, религиозная и культурная близость, общая история и традиции. Это еще один уникальный фактор в отношениях Китая с Центральной Азией. Синьцзян населяют те же этнические группы, которые живут в Центральной Азии: казахи (1,3 млн), киргизы (более 160 тыс.), а также таджики и узбеки. С другой стороны, в Центральной Азии проживают примерно 300 тыс. уйгуров. Короче говоря, у Синьцзяна и Центральной Азии есть этническое родство. В последние сто лет эти этнические группы жили в Китае и России и испытали разные исторические и культурные влияния. В чем-то они стали иными, но при этом говорят на тех же или сходных языках, верят в Аллаха, остаются родственными по культуре, традициям и обычаям. Все это делает Китай ближе к Центральной Азии. Взаимосвязи между жителями Синьцзяна и Центральной Азии – это часть процесса отношений Китая с этим регионом.

У связей между Китаем и Центральной Азией глубокие исторические корни, которые формируют их взаимные отношения. Тесные связи между ними установились в 60 г. до н. э. при династии Хань, когда эти края были известны в Китае как Западные земли. Это выражение можно использовать в широком или узком значении. В узком значении он относится к областям, расположенным к западу от крепостей Юймэньгуань и Янгуань, Дунхуана (провинция Ганьсу) и области к востоку от Памира. В широком значении он обозначает области к западу от Памира11. С тех пор Китай на протяжении двух тысячелетий постоянно поддерживал контакты (политические, экономические, культурные и исторические) с Центральной Азией. Этот опыт стал неотъемлемой частью исторической памяти Китая и вошел в его историю и культуру. В новое время – после присоединения к царской России – Центральная Азия перестала существовать как независимое политическое, культурное и географическое образование и как географический центр. Утрата политической независимости разрушила традиционные исторические связи региона с Китаем. Но самое прошлое стереть не удалось, и многое быстро восстановилась, как только Центральная Азия вновь обрела независимость и восстановила историческую память о связях с Китаем. Историческая память оказывает глубокое влияние и на отношение и представления Китая о Центральной Азии; она оказалась уникальным фактором, ускорившим приход Китая в Центральную Азию.

Короче говоря, географическая близость и культурное родство (этническое, религиозное, языковое) являются решающими факторами отношения Китая к Центральной Азии. И они оказывают определенное воздействие на политику, хотя и не предопределяют ее. В отличие от других великих держав у Китая есть эти исключительные аспекты взаимоотношений с Центральной Азией.

Если конкретно, возвращение Китая в Центральную Азию началось с решения вопросов о границах. Как уже было отмечено, переговоры о демаркации границ начались еще с Советским Союзом. После распада СССР западные участки китайско-советской границы превратились в границы между Китаем и тремя обретшими независимость странами Центральной Азии. Эти три государства (Казахстан, Таджикистан и Киргизия) решили для продолжения переговоров о границе с Китаем присоединиться к России. Переговоры длились семь лет. Разрешение вопроса о границах было важным условием нового развития отношений с Центральной Азией; это был проект сотрудничества между двумя сторонами. Более того, безопасность границ способствовала установлению тесных контактов. Успешное сотрудничество в разрешении спорных вопросов о демаркации границ напрямую привело к образованию «Шанхайской пятерки», впоследствии превратившейся в ШОС.

«Шанхайская пятерка», а позднее ШОС стали для Китая важным инструментом утверждения своего присутствия и влияния в регионе. «Шанхайская пятерка» началась с нерегулярных совещаний «по случаю» и превратилась в региональную организацию, а ее повестка дня, первоначально ограниченная исключительно вопросами о демаркации границ, развернулась в широкий диалог и сотрудничество в области безопасности, политики, экономики и т. п. Развитие и расширение роли «Шанхайской пятерки», сопровождаемое растущим сотрудничеством Китая и центральноазиатских стран, привели к постепенному укреплению присутствия и влияния Китая. В 2001 г. «Шанхайская пятерка» была преобразована в региональную организацию сотрудничества, ШОС. Создание ШОС ознаменовало существенное изменение внешней политики и стратегическое решение крепить отношения с Центральной Азией. Главной целью Китая было обеспечение безопасности и стабильности на своих северо-западных рубежах и забота о китайских интересах в регионе. С китайской точки зрения ШОС – это инструмент, гарантирующий безопасность региона, и институциональный канал, позволяющий Китаю участвовать в делах Центральной Азии, а также общая платформа для сотрудничества между Китаем и этим регионом. Создание ШОС стало сигналом о достижении стратегического компромисса между Китаем и Россией: две страны договорились о стратегическом балансе, признали взаимные интересы и взяли курс на стратегическое сотрудничество. Стоит отметить, что многие западные наблюдатели увидели в этом совсем иные мотивы: они решили, что ШОС направлена на то, чтобы воспрепятствовать доступу Соединенных Штатов и НАТО к Центральной Азии.

Торговля была одним из самых видных фактором, стимулировавших интерес Китая к Центральной Азии. С начала 1990-х гг. большие объемы дешевых потребительских товаров хлынули из Китая в центральноазиатские страны и быстро заполонили рынки товарами низкого и среднего качества. Дешевые китайские товары насытили эти рынки, а ключевую роль сыграли мелкие торговцы из Китая и Центральной Азии. Центральные и местные власти Китая одобрили и поддержали эту частную торговлю. Не правительство, а мелкие частные предприятия и спекулянты обеспечили колоссальный приток китайских товаров. В сложившейся тогда ситуации гибко действовавшие частники смогли приспособиться, а государственные торговые организации не сумели конкурировать и выжить.

Развитию торговли потребительскими товарами между Китаем и Центральной Азией способствовал еще ряд факторов. После распада Советского Союза и обретения независимости центральноазиатскими странами частные контакты упростились, поскольку обе стороны приняли решение о безвизовом режиме, что открыло условия для свободных перемещений через границу. Это, естественно, открыло двери для частной приграничной торговли. В первой половине 1990-х гг. быстрое развитие приграничной торговли было тесно связано с отказом от виз. Позднее, однако, визовая система восстановилась, и визы потребовались сначала для частных поездок, а потом и для официальных визитов. Тем не менее рядовые торговцы могли легко получить визу для поездок в Казахстан, Киргизию и Таджикистан; исключением были только Узбекистан и Туркмения.

Но даже после введения визового режима объем торговли между Китаем и Центральной Азией не уменьшился, потому что поток товаров переместился на другие рынки региона. Экономическая депрессия, последовавшая за развалом СССР, оставила многих жителей региона без средств к существованию, так что большие количества дешевых китайских товаров оказались хорошим подспорьем для выживания. Китайские товары поступали в таких огромных количествах и по такой низкой цене, что другие страны не смогли с ними конкурировать. Китайское доминирование на потребительских рынках Центральной Азии дало неожиданные политические эффекты – оно стало заметным знаком присутствия Китая в регионе. Изобилие китайских товаров произвело глубокое впечатление на местное население и быстро стало привычной частью жизни. Их политическое и общественное воздействие было столь велико, что Маулен Ашимбаев, бывший директор Казахстанского института стратегических исследований при Президенте Республики Казахстан, заявил, что до 11 сентября 2001 г. эта торговля была основой китайского присутствия в регионе и послужила опорой для его политики установления трехстороннего баланса с Соединенными Штатами и Россией12.

Энергия – это еще один фокус китайских интересов в Центральной Азии, а Казахстан является здесь главным партнером. Это сотрудничество протекает в двух формах. Одна – это участие китайских нефтяных компаний в разведке нефти, ее добыче и сооружении необходимой инфраструктуры в Казахстане. Другая – это казахстанско-китайский нефтепровод для перекачки нефти из Казахстана и России. Энергетическое сотрудничество между Китаем и Казахстаном началось во второй половине 1990-х гг. В июне 1997 г. Китайская национальная нефтяная корпорация Китая (CNPC) приняла участие в приватизации нефтегазового месторождения в Актюбинске и выиграла тендер, получив 60 % акций местной нефтедобывающей компании. С этого момента PetroChina стала активным и крупным игроком на рынке энергоресурсов Казахстана, и начался постепенный рост двустороннего сотрудничества двух стран в области энергетики. Впоследствии она расширила свою долю на нефтяном рынке Казахстана. В мае 2003 г. Комитет по государственной собственности и приватизации министерства финансов Республики Казахстан продал свои 25,12 % акций в Национальной компании КазМунайГаз. CNPC приобрела на торгах этот пакет акций. Таким образом, китайская компания стала собственником 85,42 % акций «Актобе Мунагаз». В 2003 г. добыча на этом месторождении достигла 4,65 млн. т. В 2003 г. компания PetroChina Ltd. приобрела 35 % акций совместного предприятия у саудовской компании Nimir Petroleum и остальные 65 % акций у Chevron Texaco, получив таким образом полные права на разработку месторождения Северный Бузачи (на западе Казахстана). В 2002 г. там было добыто 320 тыс. т. Компания PetroChina планирует в ближайшие годы увеличить годовую добычу до 1 млн тонн.

В августе 2005 г. CNPC инвестировала 4,18 млрд. долл. в покупку компании «Петроказахстан». Эта международная нефтяная компания зарегистрирована в Канаде, но все ее добывающие активы и мощности по переработке нефти расположены в Казахстане. В год она добывает более 7 млн т нефти13. В октябре 2005 г. собрание акционеров утвердило покупку «Петроказахстана» Китайской международной нефтяной компанией (CNPCI), являющейся дочерней компанией CNPC. Одновременно CNPCI и Казахстанская национальная нефтегазовая корпорация подписали меморандум о взаимопонимании, в соответствии с которым казахстанская корпорация получила часть акций «Петроказахстана», чтобы сохранить государственный стратегический контроль над разработкой природных ресурсов, получить право на участие в управлении нефтеперерабатывающими мощностями «Петроказахстана» и на получение части конечной продукции14. В октябре сделка была одобрена канадским судом. CNPC заявила, что считает эту сделку своим успехом, поскольку это был важный шаг в проникновении в энергетический сектор Центральной Азии и крупнейший зарубежный инвестиционный проект в этом секторе.

Другой областью китайско-казахстанского сотрудничества является строительство нефтепровода. Этот важный проект привлек много внимания. В сентябре 1997 г. CNPC официально одобрила проект, предложенный Казахстаном. За 1997–1999 гг. стороны провели все необходимые исследования. Согласно утвержденным планам трубопровод должен идти от порта Атырау (на реке Урал в 45 км от Каспия. – Примеч. пер) в Казахстане на запад через Актюбинский нефтяной промысел (включая Кенкияк), приобретенные CNPC, а потом через весь Казахстан до Алашанькоу на границе Китая и Казахстана. Длина нефтепровода более 3 тыс. км, из которых 2818 км на территории Казахстана и около 270 км на территории Китая. Предположительная общая стоимость проекта 3 млрд долл. Согласно первоначальным планам нефтепровод должен был войти в эксплуатацию в 2005 г. Но по оценкам PetroChina, чтобы стать рентабельным, нефтепровод должен перекачивать не менее 20 млн т нефти в год. При этом в 1998 г. Казахстан добывал всего 25,9 млн т нефти. Если вычесть внутреннее потребление, нефти просто не хватало на выполнение обязательств перед уже существовавшими нефтепроводами и на отпуск 20 млн т через казахстанско-китайскую трубу. В результате стороны решили реализовывать проект по частям.

Этот нефтепровод был разбит на три участка. Первый участок нефтепровода соединяет нефтепромысел Кенкияк с портом Атырау. Его длина 448 км, и все на территории Казахстана. Этот нефтепровод может связать нефтяное месторождение Кенкияк, находящееся в собственности CNPC, с российскими трубопроводами, через которые можно перекачивать эту нефть в черноморский порт Новороссийск. У этого участка нет проблем с количеством нефти, а потому он был выделен в качестве первого этапа строительства. В 2002 г. CNPC и КазМунайГаз открыли финансирование проекта, а уже в марте 2003 г. нефтепровод был введен в эксплуатацию. Его пусковая мощность составила 6 млн т, и предполагается ее довести до 15 млн т.

Второй участок нефтепровода начинается в небольшом городе Атасу в центре Казахстана и идет до Алашанькоу в Синьцзяне. Его длина составляет 988 км, а предполагаемые расходы 850 млн долл.

В ходе визита китайского президента Ху Дзиньтао в Казахстан в июне 2003 г. была подписана декларация о стратегической значимости сотрудничества Китая и Казахстана в энергетическом секторе. Стороны договорились крепить сотрудничество в нефтегазовом секторе и принять меры для своевременного успешного выполнения начатых проектов. Они также договорились продолжить исследования по проекту строительства китайско-казахстанского нефтепровода, по соответствующим нефтедобывающим проектам, а также изучить возможность сооружения китайско-казахстанского газопровода. Казахстан поддержал участие Китая в разведке и разработке месторождений нефти на континентальном шельфе Каспия15. Это означает, что правительства Китая и Казахстана намерены восстановить строительство китайско-казахстанского нефтепровода. В ходе того же визита CNPC подписала соглашение с КазМунайГаз и министерством финансов Казахстана – Соглашение о совместной оценке капиталовложений в поэтапное строительство нефтепровода между Китаем и Казахстаном. В мае 2004 г. CNPC и КазМунайГаз подписали Договор об основных принципах строительства нефтепровода из Атасу в Казахстане до Алашанькоу в Китайской Народной Республике. В июне 2004 г. страны достигли соглашения о создании на паритетных началах совместной нефтяной компании, «Китайско-Казахстанский трубопровод».

Сооружение второго участка китайско-казахстанского нефтепровода началось в сентябре 2004 г. и завершилось точно в срок, в декабре 2005 г. Первоначальная мощность трубопровода 10 млн т в год. В июле 2006 г. сырая нефть достигла нефтеперерабатывающего завода в Душандзи в Синьцзяне. Нефтепровод вошел в эксплуатацию. Если соединить этот трубопровод с тем, который идет через Атасу из Омска, потом через Казахстан и Узбекистан в Чарджоу, в Туркмении, то можно будет по нему поставлять сибирскую нефть в Синьцзян. Строительство трубопровода Омск-Чарджоу началось еще в советские времена и было закончено в 2004 г. С завершением строительства нефтепровода Атасу-Алашанькоу появится возможность перекачивать российскую нефть из Атасу в Синьцзян.

Третий участок нефтепровода идет из Атасу в Кенкияк. Он соединит два первых участка этого нефтепровода. Этот участок (протяженностью 1340 км) планируется завершить в 2011 г. Когда он войдет в строй, сеть нефтепроводов протянется от Атырау на реке Урал до Синьцзяна в Китае. Его годовую мощность можно заметно увеличить, и это станет заметным достижением в области китайско-казахстанского сотрудничества.

Китай также проявляет активность в нефтегазовом секторе Узбекистана и Туркмении. В мае 2005 г. CNPC и Узбекнефтегаз подписали соглашение о сотрудничестве, по которому CNPC вложит 600 млн долл. в 23 нефтепромысла в Узбекистане. В июле 2005 г. в ходе визита китайского вице-премьера By Й в Узбекистан китайская государственная нефтехимическая корпорация «Синопек» и Узбекнефтегаз подписали соглашение, по которому «Синопек» в следующие пять лет вложит в Узбекистан 100 млн долл., из которых половина будет истрачена на разведку нефтяных запасов, а другая половина – на модернизацию действующих нефтепромыслов. Дочернее предприятие «Синопек» создаст совместное предприятие с Узбекнефтегаз.

Другой важной сферой экономической деятельности Китая в этом регионе является транспорт. Китай естественным образом заинтересован в этом: транспортная инфраструктура необходима для развития его связей с Центральной Азией и для расширения двусторонней торговли. Кроме того, маршрут в Европу через Центральную Азию почти на 1000 км короче, чем через Сибирь, а это означает соответствующую экономию времени и расходов. К тому же это крайне необходимо странам Центральной Азии, которые замкнуты внутри континента и нуждаются в транспортных связях с внешним миром. Все это возбудило сильнейший интерес Китая к строительству автомобильных и железных дорог в Центральной Азии.

Сегодня Китай и Центральную Азию связывают пять автомобильных и железных дорог. Это дороги, идущие через пограничные КПП Ала-шанькоу и Хоргоз (в Казахстан), Торугарт и Иркештам (в Киргизию) и через Каласу (в Таджикистан). Из этих пяти первая (через Алашанькоу) – это железная дорога, а все остальные – автомобильные. Уже действует Евразийская железная дорога, связывающая Китай и Центральную Азию (Алма-Ата-Урумчи-Пекин-Шанхай. – Примеч. пер.). Кроме того, Китай открыл более пятидесяти международных грузовых маршрутов в Центральную Азию. Подавляющая часть грузопотока между Китаем и Центральной Азией идет из Казахстана.

Строительство транспортной инфраструктуры останется ключевым аспектом китайско-центральноазиатского сотрудничества. Ряд крупных проектов уже в стадии реализации. Что касается железных дорог, вторая магистраль между Китаем и Центральной Азией (которая свяжет Китай, Киргизию и Узбекистан) уже строится. Она пойдет по маршруту Кашгар-Торугарт-Джалал-Абад (Ош). Китай и Казахстан ведут подготовку к строительству новой Евразийской железнодорожной магистрали с международной шириной колеи 1435 мм, что резко повысит ее эффективность. Существующие в Казахстане железные дороги используют русскую ширину колеи, которая шире мировой, не стыкуется с железнодорожными сетями Китая и Европы, а потому менее эффективна. Что касается автомобильных дорог, Китай разрабатывает план китайско-киргизско-узбекского шоссе (по маршруту Кашгар-Иркештам-Сарыташ-Ош-Андижан-Ташкент). Дорога пройдет по территории Китая (230 км), Киргизии (280 км) и Узбекистана (450 км). Она будет иметь большое политическое и экономическое значение. Кроме того, Китай выдвинул план восстановления Великого шелкового пути, который сделает Центральную Азию неотъемлемой частью азиатской транспортной сети. В апреле 2005 г. в Шанхае представители 23 азиатских стран подписали межправительственное соглашение об Азиатской дорожной сети. Эта сеть свяжет капиталы, промышленные центры, порты, туристические места и стратегически важные торговые центры азиатских стран и охватит почти всю Азию, за исключением ее западной части16.

Для развития отношений с центральноазиатскими странами важны также инвестиции и помощь. Китай оказывает помощь через множество ведомственных каналов и специальных программ, из-за чего может возникать известный недостаток координации. Официальные данные о китайской помощи Центральной Азии отсутствуют. Но есть информация об инвестициях: в 2004 г. китайские инвестиции в этом регионе превысили один миллиард долларов17. Если прибавить вложения в энергетический сектор, получится довольно внушительная сумма. В следующие пять-десять лет инвестиции будут одной из самых главных потребностей Центральной Азии. Хотя Китай является не самым крупным международным инвестором, его возможности и заинтересованность явно растут. В 2004 г. Китай объявил о планах предоставления ссуд на благоприятных условиях странам – участницам ШОС в размере 900 млн долл. Китай предоставляет центральноазиатским странам помощь и через другие каналы и в разных формах. По мере улучшения экономического положения в этом регионе китайские инвестиции и экономическая помощь будут увеличиваться.

Китайское присутствие в регионе распространяется и на область военного сотрудничества. В октябре 2002 г. Китай и Киргизия провели совместные военные учения – это был первый пример участия китайских вооруженных сил в учениях на территории другой страны. В августе 2003 г. Китай присоединился к военным учениям, проводившимся в рамках ШОС. Первый этап учений прошел в Казахстане, а второй – в Синьцзяне.

В сентябре 2006 г. Китай и Таджикистан провели совместные антитеррористические учения в Кулябе (Таджикистан). Таким образом, Китай провел военные учения со всеми тремя соседствующими с ним странами Центральной Азии. Политическое значение этих учений выше, чем военное, потому что они продемонстрировали готовность Китая участвовать в военных действиях, направленных на подавление терроризма в этом регионе.

В двусторонних отношениях с государствами Центральной Азии Китай придерживается одних и тех же принципов: дружба и добрососедство, развитие и сотрудничество. В политическом плане Китай одинаково обходится со всеми этими странами, не отдавая предпочтений никому. Но поскольку страны эти несходны (в том числе по своему экономическому потенциалу и географическому положению), они представляют разный интерес для Китая, и это находит отражение в уровне двусторонних отношений.

Казахстан В следующие пять-десять лет отношения с Казахстаном будут особенно активны, в чем найдут выражение его особые географические условия, природные ресурсы и экономический потенциал. Казахстан – это крупнейшая страна региона, протяженность его границы с Китаем превышает 1700 км – более половины всей центральноазиатской границы Китая. Это особенно повышает роль Казахстана в обеспечении безопасности границ. Более того, Казахстан является самым важным партнером Китая в борьбе с движением «Восточный Туркестан», потому что на его территории осуществляется незаконная деятельность и контакты между международными террористическими силами и активистами движения «Восточный Туркестан» в Китае. В советский период, когда между Пекином и Москвой были напряженные отношения, Казахстан служил базой для многих сепаратистских организаций. И после распада СССР в 1991 г. Казахстан остался центром для подпольных организаций движения «Восточный Туркестан». Таким образом, Китай нуждается в сотрудничестве Казахстана для успешной борьбы с силами «Восточного Туркестана».К тому же в Синьцзяне проживают более 1,3 млн казахов, большинство из которых живут в районах, граничащих с Казахстаном. У них этническое, историческое, языковое и культурное родство с казахами, живущими по другую сторону границы. За последнее столетие казахи Синьцзяна и Казахстана испытывали влияние китайской и русской политики, культуры и языка, что сделало их достаточно непохожими друг на друга. Тем не менее этнические, исторические, языковые и культурные корни все еще важны. Хотя в Синьцзяне проживают и другие этнические группы из Центральной Азии, они малочисленны и несопоставимы с большим казахским населением, и это является важным фактором в особых отношениях Китая с Казахстаном.

Таблица 3.3. Торговля между Китаем и Казахстаном, 1992–2006 гг. (100 млн долл. США)

Источник: Китайское таможенное управление, http://www.mfa.gov.cn/chn/wjb/ zzjg/dozys/gjlb/1716/default.htm. Данные за 2005–2006 гг. взяты из статистики министерства торговли КНР.http://ozs.mofcom.gov.cn/aarticle/date/200601/20060101402644.html;http://ozs.mofcom.gov.cn/aarticle/date/200611/2006113821313.html.* За январь-октябрь 2006 г.

Казахстан является крупнейшим экономическим и торговым партнером Китая в Центральной Азии. Так, из примерно 8,7 млрд долл. внешнеторгового оборота Китая с Центральной Азией в 2005 г. примерно 7 млрд долл. пришлось на Казахстан. Большинство таможенных переходов в Синьцзяне смотрят на Казахстан, что отражает самую большую торговую активность на этом участке границы. Импорт из Казахстана включает сталь, цветные металлы, металлические руды, нефть и нефтепродукты. Китайский экспорт в Казахстан включает основные потребительские товары, такие как текстиль, предметы одежды, головные уборы и обувь. К 2005 г. китайские инвестиции в Казахстане превысили 1,4 млрд долл.18 и были направлены в следующие отрасли: нефтяной сектор, производство пищевых продуктов, производство кожи, ресторанное дело и торговля. В Казахстане зарегистрировано более 2 тыс. совместных предприятий с китайским участием. Энергетические интересы Китая естественным образом ориентируют его на Казахстан, который обладает самыми большими запасами и является самым крупным в регионе производителем. Кооперация в этой области развивается уже много лет, и наглядным примером ее является действующий нефтепровод. В будущем Казахстан станет одним из главных поставщиков энергоносителей в Китай, и кооперация в этом секторе существенно повысит уровень их политического и экономического сотрудничества.Китай и Казахстан не только заложили солидный фундамент двусторонних отношений, но и работают над созданием надежного политического, экономического и стратегического каркаса дальнейшего сотрудничества. В феврале 1995 г. китайское правительство публично заявило о своей готовности предоставить правительству Казахстана гарантии безопасности. К 1998 г. страны успешно разрешили все спорные вопросы о демаркации границы. В 2002 г. они подписали Договор о дружбе, сотрудничестве и добрососедстве, Соглашение о сотрудничестве в борьбе против терроризма, сепаратизма и экстремизма и Соглашение между правительством Китая и правительством Казахстана о предотвращении опасной военной деятельности. В 2003 г. была разработана программа сотрудничества на период 2003–2008 гг. В 2004 г. была достигнута договоренность о Китайско-казахстанской комиссии по развитию сотрудничества, сопредседателями которой должны быть вице-премьеры каждой из сторон. Комиссия включает десять подкомитетов по таким направлениям, как: экономика и торговля, коммуникации, таможенные переходы и таможенные пошлины, наука и технология. Были приняты межправительственные планы развития в области энергетики, коммуникаций, торговли, культуры и образования. В июле 2005 г. были заложены основы стратегического партнерства, и Казахстан стал первым центральноазиатским государством, вступившим в стратегическое партнерство с Китаем, – и одним из немногих в этой категории. Заключение договора о стратегическом партнерстве показывает, сколь высоко Китай оценивает роль и возможности Казахстана, и служит укреплению взаимного доверия, углублению сотрудничества в области безопасности, поддержанию безопасности и стабильности, развитию экономического сотрудничества, стимулом общего развития и процветания, расширению гуманитарного сотрудничества и неправительственных контактов, усилению традиционной дружбы между народами обеих стран19. В общем, стратегическое партнерство – это дальнейший шаг в развитии двусторонних отношений.Строго говоря, в двусторонних отношениях между Китаем и Казахстаном есть определенные проблемы. Казахстан не вполне свободен от теории «китайской угрозы», и здесь она чувствуется сильнее, чем в других государствах Центральной Азии. Для этой озабоченности есть исторические и современные основания. Так, в XIX в. границы двух государств были установлены договором, заключенным между династией Цинь и династией Романовых. Хотя китайцы держатся того мнения, что Россия навязала им несправедливые границы, Китай признает их законность. Обе династии ушли в прошлое, но вопрос о границах остался и в период обострения китайско-советских отношений приводил к напряженности и вооруженным столкновениям, включая инцидент 1969 г. на острове Даманский, глубоко запечатлевшийся в памяти Казахстана. Десятилетия советской пропаганды внушили народу Казахстана негативное представление о Китае как о недружественной и агрессивной державе, заботящейся только о силе и доминировании. В этом источник зловещего образа Китая в Казахстане. За последнее десятилетие развитие двусторонних отношений и торговли помогло показать, что для синофобии нет оснований. Все вопросы о делимитации границы были успешно решены, и у Китая нет территориальных претензий к Казахстану. Но в то время, как страх перед военной мощью Китая уменьшался, утвердились опасения, что экономически сильный Китай превратит Казахстан в свой придаток, предназначенный для поставок всевозможного сырья. Эта идея внушает страх и призывает не терять бдительность в отношении Китая. Впрочем, миф о «китайской угрозе» – как военной, так и экономической – не является в Казахстане ни господствующей, ни официальной точкой зрения. Проницательные стратеги из числа казахстанской элиты, в частности, признают, что для Казахстана Китай – это возможности, а не угроза.Другим источником разногласий является вопрос об использовании водных ресурсов. Речь идет о двух главных реках – Иртыше и Или, которые начинаются в горах Тянь-Шаня. Иртыш течет из Китая в Ледовитый океан, пересекая территории восточного Казахстана и России; Или течет из Китая в озеро Балхаш в Казахстане. Верховья реки находятся в Китае, среднее и нижнее течение – в Казахстане. В общем, Казахстану (как и другим центральноазиатским странам) не хватает воды, и он утверждает, что Китай забирает себе слишком много, чем усугубляет проблему дефицита воды. В этом вопросе нет легких решений: водные ресурсы ограниченны и не могут удовлетворить все потребности обеих стран. Поэтому проблемы, связанные с водой, сохранятся и в будущем. С 1999 по 2001 г. Китай и Казахстан провели пять раундов переговоров с целью нахождения рационального решения. В 2001 г. было достигнуто соглашение по использованию и охранению транснациональных рек. Важно подчеркнуть, что проблема с водными ресурсами действительно заслуживает большого внимания, но не имеет политического характера; а стремление политизировать ее негативно сказывается на китайско-казахских отношениях.С учетом всех вышеотмеченных факторов в ближайшие десять-пятнадцать лет Казахстан займет еще более важное место в китайской внешней политике. Годовой объем товарооборота превысит 10 млрд долл.; Казахстан станет для Китая одним из главных поставщиков энергоносителей; экономическое и энергетическое сотрудничество станет более интенсивным. В Казахстане существуют опасения, что Китай представляет собой угрозу его территориальной целостности и безопасности. Но Китай не даст повода для конфликта в этих областях, и эти необоснованные страхи рассеются. Расширение экономического сотрудничества и неправительственные контакты постепенно приведут к укреплению взаимного доверия. Тем не менее, некоторые проблемы останутся и будут создавать трудности в двусторонних отношениях.

Узбекистан Узбекистан – это большая страна, расположенная в центре региона и граничащая со всеми другими странами Центральной Азии. Его отличает высокий уровень индустриализации, и на него приходится половина населения региона. В советское время Узбекистан был сердцевиной традиционной Центральной Азии. Китай признает значимость Узбекистана и стремится к установлению хороших отношений с этой страной. С китайской точки зрения, однако, Узбекистан отличается от Казахстана. С одной стороны, у Китая и Узбекистана нет общей границы, и это уменьшает возможность конфликтов в вопросах о границе, о водных ресурсах и загрязнении окружающей среды. Здесь не распространен миф о «китайской угрозе». Поскольку у стран нет общей границы, Узбекистан может не опасаться давления со стороны могущественного соседа. В то же самое время отсутствие общей границы уменьшает возможности для прямых контактов, транспортных связей, приграничной торговли и неправительственного общения. Узбекистан долго воздерживался от участия в «Шанхайской пятерке» и только в 2001 г. официально присоединился к этому инструменту регионального сотрудничества. Причиной этой задержки было то, что в связи с отсутствием общей границы с Китаем Узбекистан не видел смысла в присоединении к региональной организации сотрудничества. Однако это неучастие в «Шанхайской пятерке» в первые пять лет ее деятельности лишило обе страны возможности развить взаимное понимание и сотрудничество.Впрочем, у двух стран нет серьезных политических различий, и им удалось довести свои отношения до уровня доброжелательного партнерства. При этом возможности развития двусторонних отношений несколько ограниченны. Экономические связи между Китаем и Узбекистаном незначительны, а объем торговли невелик, хотя развивается быстро. В 2005 г. товарооборот достиг рекордного уровня, составившего всего лишь около 900 млн долл. – примерно одна восьмая от товарооборота между Казахстаном и Китаем. Этот уровень диспропорционально мал для страны с населением 25 млн человек и сравнительно развитой промышленностью.

Таблица 3.4. Торговля между Китаем и Узбекистаном, 1993–2006 гг. (100 млн долл. США)

Источник: Китайское таможенное управление, http://www.mfa.gov.cn/chn/wjb/ zzjg/dozys/gjlb/1716/default.htm. Данные за 2005–2006 гг. взяты из статистики министерства торговли КНР.http://ozs.mofcom.gov.cn/aarticle/date/200601/20060101402644.html;http://ozs.mofcom.gov.cn/aarticle/date/200611/2006113821313.html.* За январь-октябрь 2006 г.

Китай стремится к развитию политических отношений и расширению экономических связей с Узбекистаном. Учитывая неуклонный рост китайско-казахстанских экономических связей, сравнительный масштаб отношений между Китаем и Узбекистаном может еще больше понизиться, а Пекину этого не хотелось бы. Ключом к укреплению двусторонних отношения является, понятное дело, экономика. В настоящее время Китай и Узбекистан стремятся к улучшению транспортных связей. Сообщение между двумя странами идет большей частью через территорию Казахстана, что ведет к довольно высоким транзитным издержкам. Предполагается, что если удастся решить транспортную проблему, то объем двусторонней торговли может удвоиться. В Узбекистане есть запасы нефти и газа, которые, разумеется, представляют интерес для Китая. Последний, соответственно, начал приготовления к долговременному масштабному сотрудничеству и уже вкладывает средства в энергетический сектор Узбекистана. Таким образом, энергетика может сделать существенный вклад в двусторонние отношения и повысить статус Узбекистана в китайской внешней политике.

Киргизия и Таджикистан Киргизия и Таджикистан – это небольшие центральноазиатские страны, граничащие с Китаем и поддерживающие хорошие отношения с Пекином.У Китая и Киргизии длинная пограничная линия протяженностью более 1000 км. Удобные транспортные связи и два таможенных перехода способствуют расцвету приграничной торговли. Хотя у Киргизии территория и население невелики, она имеет сравнительно большой объем торговли с Китаем (в сравнении с другими центральноазиатскими странами). Так, в 2005 г. объем взаимной торговли между двумя странами был выше, чем между Китаем и намного более крупным Узбекистаном, и вообще уступал только объему торговли между Китаем и Казахстаном. В значительной степени это объясняется удобством прямых транспортных связей. Ведутся также приготовления к строительству новых дорог – автомобильной и железной. На территории Китая железная дорога дойдет до Кашгара, всего на 200 км отстоящего от границы с Киргизией, где соединится с железнодорожной сетью Китая. Ввод автомобильной и железной дорог в эксплуатацию – это только вопрос времени. У двух государств нет разделяющих их серьезных политических проблем. Вопрос о демаркации границы решен, хоть это и вызвало протесты определенных политических сил в Киргизии. Споры о линии границы невозможно решить без уступок с обеих сторон, и Китай пошел на значительные уступки. Решение этого вопроса отвечает фундаментальным интересам обеих стран и благотворно для долговременной стабильности и развития двусторонних отношений. Тем не менее некоторые говорят о «китайской опасности», но это меньшинство, не представляющее серьезной проблемы для двусторонних отношений.Однако безопасность и терроризм – это серьезные вещи. Юг Киргизии является частью Ферганской долины, которая представляет собой важный транспортный коридор между Центральной Азией и Китаем. Фергана является также прибежищем террористических и экстремистских сил и главным источником нестабильности в регионе. Кроме того, в Киргизии активно действует движение «Восточный Туркестан», оказывающее прямое влияние на безопасность Синьцзяна. Киргизия активно боролась с терроризмом и движением «Восточный Туркестан», и такой курс очень важен для Китая. Не случайно, что первые совместные военные учения Китая с центральноазиатскими странами прошли в Киргизии. Так получилось не только в силу хороших политических отношений, но и потому, что борьба с терроризмом и движением «Восточный Туркестан» очень важна для двусторонних отношений.

Таблица 3.5. Торговля между Китаем и Киргизией, 1992–2006 гг. (100 млн долл. США)

Источник: Китайское таможенное управление, http://www.fmprc.gov.cn/chn/wjb/ zzjg/dozys/gjlb/1721/default.htm. Данные за 2005–2006 гг. взяты из статистики министерства торговли КНР.http://ozs.mofcom.gov.cn/aarticle/date/200601/20060101402644.html;http://ozs.mofcom.gov.cn/aarticle/date/200611/2006113821313.html.* За январь-октябрь 2006 г.

У Таджикистана хорошие отношения с Китаем; в их отношениях нет существенных противоречий. Страны соперничали за кусок территории в Памире, но к 2002 г. им удалось прийти к компромиссу, и вопрос был решен. В Таджикистане движение «Восточный Туркестан» не столь активно, а пролегающая в высокогорье граница труднопреодолима, так что таджикистанское крыло движения «Восточный Туркестан» не создает больших проблем. Экономические связи и торговое сотрудничество с Таджикистаном ограниченны. Китайские инвестиции также малы. Главным препятствием для развития экономических связей и торговли является транспорт: нет ни автомобильной, ни железной дороги, а все грузы доставляются через Казахстан или Киргизию, что сильно повышает издержки. В декабре 2003 г. на автодороге был открыт первый таможенный переход Карасу, т. е. открылся первый прямой транспортный канал между Таджикистаном и Китаем. Но этот таможенный переход может действовать только в летние месяцы. Китай оказывает небольшую экономическую помощь Таджикистану.

Таблица 3.6. Торговля между Китаем и Таджикистаном, 1992–2006 гг. (10 тыс. долл. США)

Источник: Китайское таможенное управление, http://www.fmprc.gov.cn/chn/wjb/ zzjg/dozys/gjlb/1776/default.htm. Данные за 2005–2006 гг. взяты из статистики министерства торговли КНР. http: //ozs.mofcom.gov.cn /aarticle/date /200601/20060101402644.html; http: //ozs.mofcom.gov.cn /aarticle/date /200611/2006113821313.html.* За январь-октябрь 2006 г.

Туркмения

В Центральной Азии Туркмения стоит особняком. Она придерживается нейтралитета во внешней политике, не входит ни в какие региональные организации, в том числе в ШОС, и от всех стран держится на расстоянии. Поэтому отношения Китая с Туркменией не столь тесны, как с другими центральноазиатскими странами. Тем не менее у Китая хорошие, дружественные отношения с Ашхабадом. В Туркмении большие месторождения природного газа, и к тому же только через нее можно попасть из Центральной Азии в Западную Азию, на Средний Восток и в Европу (через Иран), что делает Туркмению очень значимой в плане энергетики и транспорта. Поэтому Китай стремится развивать хорошие отношения с Туркменией, особенно в области торговли и энергоресурсов. Имеет место определенное сотрудничество в области энергоресурсов: в 2000 г. CNPC и министерство нефти Туркмении подписали меморандум о сотрудничестве в добыче газа. В апреле 2006 г. в ходе визита президента Туркмении Ниязова в Пекин Китай и Туркмения подписали генеральное соглашение, по которому Туркмения будет продавать Китаю в 2009–2039 гг. по 30 млрд куб. м газа ежегодно. В связи с этим обе стороны также планируют построить газопровод Туркменистан-Китай. Китай также активно участвует в разведке газовых месторождений в Туркмении. Все это отражает надежду Китая на получение в будущем энергоносителей из Туркмении.

Таблица 3.7. Торговля между Китаем и Туркменией, 1992–2006 гг. (10 тыс. долл. США)

Источник: Китайское таможенное управление, http://www.mfa.gov.cn/chn/wjb/ zzjg/dozys/gjlb/1781/default.htm. Данные за 2005–2006 гг. взяты из статистики министерства торговли КНР. http: //ozs.mofcom.gov.cn /aarticle/date /200601/20060101402644.html; http: //ozs.mofcom.gov.cn /aarticle/date /200611/2006113821313.html.* За январь-октябрь 2006 г.

Отношения Китая с другими великими державами – Россией и Соединенными Штатами – являются неотъемлемой частью его политики в Центральной Азии. К тому же еще целый ряд стран появились в этом регионе и оказывают влияние – европейские государства (и Евросоюз), Турция, Иран, Индия и Япония.

Обычно считается, что глобальные и региональные державы притягивают к Центральной Азии ее уникальное геополитическое положение и богатые запасы энергоносителей. Другой причиной является слабость этих новообразованных государств, что позволяет посторонним державам играть заметную роль в регионе.

С точки зрения Китая эти посторонние державы можно разделить на три категории по степени значимости: высший уровень – Россия и Соединенные Штаты; второй уровень – Индия, Евросоюз и Япония; и третий уровень – Иран, Турция и прочие страны. Здесь будут рассмотрены отношения Китая со странами высшей категории – с Россией и Соединенными Штатами.

Китайско-российское сотрудничество в Центральной Азии опирается на стратегическое партнерство, являющееся базовым принципом их двусторонних отношений. В общем, в Центральной Азии политика Китая в отношении России ориентирована на стратегическое сотрудничество и считает это главным для укрепления их двусторонних отношений.

Китайско-российское сотрудничество в этом регионе началось со взаимного сокращения вооруженных сил и установления режима доверия в приграничных районах. Учитывая тесные связи России с Казахстаном, Киргизией и Таджикистаном, сотрудничество между Россией и Китаем естественным образом было распространено и на Центральную Азию. Безопасность и меры доверия в военной области в приграничных районах надолго останутся ключевым элементом китайско-советского сотрудничества в Центральной Азии.

Институциональным каркасом сотрудничества является ШОС, в которую входят Китай, Россия, Казахстан, Киргизия, Таджикистан и Узбекистан, а геополитическим фокусом – Центральная Азия. Китайско-российское сотрудничество в рамках ШОС является основой их сотрудничества в Центральной Азии. С создания «Шанхайской пятерки» в 1996 г. прошло уже десять лет; ровно столько же длится и китайско-советское сотрудничество в регионе.

Китай признает особые отношения России с Центральной Азией и ее особые интересы и будет рад укреплению позиций Москвы в этом регионе. Китай учитывает интересы России и старается не вызывать ее недовольства. Китай никогда не пытался соперничать с Россией в Центральной Азии и делает все возможное, чтобы не возникло такое впечатление.

И Китай и Россия имеют общие границы с центральноазиатскими государствами. У них много общих забот и интересов, образующих базу их сотрудничества в регионе.

Одним из общих интересов является обеспечение безопасности границ. На это нацелены Договор об укреплении доверия в военной области в районе границы и Договор о сокращении вооруженных сил в районе границы, которые были подписаны Китаем, Россией, Казахстаном, Киргизией и Таджикистаном. Хотя протяженность границы между Китаем и Россией на участке между Монголией и Казахстаном менее 50 км, именно эти две страны являются важнейшими участниками этих договоров и несут совместную ответственность за охрану границ в соответствии с этими договорами.

Деятельность террористов, сепаратистов и экстремистов в Центральной Азии угрожает безопасности обеих стран и создает общую заинтересованность в борьбе с этой угрозой. Учитывая слабость новых центральноазиатских государств, они еще немалое время не смогут очистить регион от этих подрывных элементов. Китай и Россия желают оказать помощь в борьбе с этими угрозами. Интенсивность угрозы национальной безопасности Китая и России непостоянна и то слабеет, то усиливается. С учетом того, что полностью угроза исчезнет не скоро, Китай и Россия заинтересованы в том, чтобы бороться с ней и поддерживать безопасность в регионе.

Забота о безопасности региона требует поддержания в нем стабильности. Беспорядки и хаос в Центральной Азии могут высвободить террористические, экстремистские и сепаратистские силы, способные не только дестабилизировать регион, но и нанести ущерб России и Китаю.

Эти два государства занимают также общую позицию в вопросе о долговременном американском военном присутствии в Центральной Азии после событий 11 сентября. Если быть точным, американские базы – это существенный геополитический фактор, что не может не тревожить Москву и Пекин. Однако до 2005 г. ни Китай, ни Россия не только не заявляли протестов, но и в той или иной степени сотрудничали с Соединенными Штатами в борьбе с Талибаном.

И это сотрудничество было достаточно объяснимо. Во-первых, после событий 11 сентября 2001 г. развертывание американских сил для проведения военной антитеррористической операции было морально оправданно. Во-вторых, Китай и Россия верили, что свержение режима Талибана американцами согласуется с их собственными интересами в борьбе с исламским экстремизмом. В-третьих, у Китая и России не было реальных возможностей помешать американскому вторжению и разворачиванию своих военных сил. В-четвертых, Китай и Россия не хотели портить свои отношения с Соединенными Штатами.

Тем не менее обе страны выступили против долгосрочного американского военного присутствия в Центральной Азии, которое рассматривают как геополитическую угрозу. При этом они не намерены создавать в Центральной Азии антиамериканский альянс. Если рассматривать отношения между этими тремя державами, Китай и Россия считают отношения между собой в Центрально-Азиатском регионе более важными, чем отношения с Соединенными Штатами.

Сразу после 9/11 некоторые аналитики ожидали, что российско-американские отношения изменятся коренным образом и станут союзническими, как во время Второй мировой войны, и делали оптимистические предсказания о будущем развитии этих отношений20. Последующие события, однако, показали, что подобные предсказания необоснованны: после кратковременного потепления отношения вернулись к прежнему уровню, и тесное сотрудничество в Центральной Азии оказалось недолговечным. Когда американские вооруженные силы создали базы в Центральной Азии, К. Тоцкий, директор российской Федеральной пограничной службы, заявил, что Россия готова терпеть эти базы только на время борьбы с терроризмом в Афганистане, но не на более долгий срок21. Слова Тоцкого оказались пророческими. По мере того как пребывание американских вооруженных сил в Центральной Азии затягивалось и они расширяли свое вмешательство во внутренние дела региона, напряженность в отношениях между Вашингтоном и Москвой стала все более заметной. Эта напряженность, в свою очередь, служила укреплению китайско-российского сотрудничества в регионе.

Несколько цветных революций в бывших советских республиках и их распространение на Центральную Азию послужили укреплению сотрудничества между Китаем и Россией. Профессор Стив Бланк описал это как формирование в обеих странах общей идеологической цели22. Между Китаем, Россией и Соединенными Штатами есть глубокие принципиальные различия, причем Китай и Россия находятся на одной стороне, а Соединенные Штаты – на другой. Китай и Россия против проводимой Соединенными Штатами политики «демократических преобразований» в Центральной Азии. Они предостерегают американцев, что их политика может дестабилизировать весь регион, а это может привести не только к волнениям в центральноазиатских государствах, но и к негативным последствиям для них самих. Это общее идеологически-политическое понимание усилило ощущение общности интересов, но только время покажет, сколь долго сохранится это общее миропонимание и политика.

Китай и Россия: области соперничества Китай и Россия не только сотрудничают, но и соперничают. Многие аналитики, особенно за пределами Китая, предсказывают, что их неизбежно ждет признание несовместимости своих интересов и переход от сотрудничества к соперничеству. Некоторые даже полагают, что Центральная Азия может стать яблоком раздора, потому что разница в подходах к региональным проблемам ведет к росту конфронтации между Китаем и Россией23.Сложность китайско-российских отношений в Центральной Азии объясняется логикой геополитической ситуации. Это две соседние большие державы. В соответствии с традиционной геополитической логикой, между ними существуют особые геополитические отношения, включающие элемент соперничества. Это геополитическое соперничество должно сказываться и на их отношениях в Центральной Азии: регион, расположенный между Китаем и Россией, представляет сходный геополитический интерес для обеих стран и, естественно, побуждает их к попытке утвердить свое влияние. Из традиционной геополитической логики следует, что Китай и Россия обречены на столкновение в этом регионе, потому что каждая страна пытается распространить свой контроль на весь регион и вытеснить оттуда соперника. Соперничество между двумя странами неизбежно.Исторически Центральная Азия была зоной соперничества и противоборства между Китаем и Россией. Это прошлое, несомненно, отбрасывает длинную тень на их отношения. Прошлое, конечно, прошло, но историческая память сохраняется и оказывает важное, хоть и неуловимое влияние на настоящее. Например, один российский китаист утверждает, что цель Китая в Центральной Азии состоит в том, чтобы вернуть территории, некогда ему принадлежавшие (территории к югу от острова Балхаш, включая часть Киргизии и Казахстана), и что каждый государственный деятель Китая открыто признает это24. Это утверждение противоречит фактам: оно основывается не на реалистичном и рациональном анализе, а на некой idee fixe, а потому обращено в прошлое и не может объяснить современные реалии. Более столетия Центральная Азия была частью России, но теперь ситуация иная: эти страны получили независимость, и Китай опять вошел в регион. Со временем присутствие и влияние Китая будут постепенно возрастать. Это не означает, однако, что влияние России исчезнет и что Китай вытеснит ее. Если быть точным, влияние России ослабло, а влияние Китая выросло. Но из этого не следует, что кто-либо из них достигнет абсолютного доминирования. По крайней мере, в обозримом будущем Россия сохранит доминирующее влияние в регионе. И следует сказать, что китайцы более сдержанны в оценке своих сил, чем западные ученые25.Ключом к китайско-российским отношениям в этом регионе является не отношение Китая к России, а наоборот: как отреагирует Россия на усиление роли и присутствия Китая.Россия до сих пор страдает от боли, вызванной утратой «империи», а такие вещи не проходят легко и просто. Советский Союз распался, но Россия смотрит на страны СНГ как на свою зону влияния и даже делала попытки опять их присоединить. Хотя правительство и словом не обмолвилось о каком-либо намерении восстановить «империю», у «имперского комплекса» глубокие исторические корни, и исчезнет он не скоро, особенно у элиты26. Эта ностальгия естественна. А когда речь идет о Центральной Азии, все происходящее там усиливает сомнения и подозрительность России к присутствию там других великих держав, что поднимает ряд важных вопросов. Россия признает законность присутствия Китая в Центральной Азии и ценность сотрудничества с ним, но есть ли предел ее готовности мириться с усилением его влияния в этом регионе? Будет ли Россия и впредь рассматривать Китай как партнера, если его влияние быстро растет? Изменит ли она свое отношение к роли Китая в регионе, если ей удастся восстановить свою мощь?Российская элита всем своим существом против влияния других великих держав в Центральной Азии, но ее отношение к Китаю сложнее. Несмотря на тот факт, что Китай и Россия договорились о стратегическом сотрудничестве в Центральной Азии, российская элита относится к роли Китая в регионе с большим подозрением. В 2004 г. Вячеслав Трубников, бывший первый заместитель министра иностранных дел и директор Службы внешней разведки РФ, с прямотой военного заявил в интервью, что Россия не может благоприятно относиться к присутствию в Центральной Азии других великих держав, будь это Соединенные Штаты или Китай: «Присутствие внерегиональных держав независимо от того, кто это – США, Китай или кто-либо еще, нас устроить не может. Все-таки это сфера наших жизненных интересов. Это наш приоритет, и, конечно, присутствие внерегиональных держав здесь нас радовать не может»2?. Его высказывания отражают взгляды значительной части российской элиты, которая не может смириться с полной независимостью центральноазиатских стран и все еще лелеет надежды вернуть этот регион под контроль России. Они психологически не приемлют присутствия здесь других держав и видят в этом вторжение в естественную зону российского влияния. В этом отношении Китай для них не отличается от Соединенных Штатов, и они внутренне против китайского присутствия в Центральной Азии.Китай, однако, не считает себя «посторонним» в Центральной Азии. У него здесь глубокие исторические корни, а его связи с этим регионом намного древнее, чем у России. Китай считает, что является страной, которая имеет очень тесные связи с этим регионом во всех плоскостях – исторической, географической, культурной, политической, экономической и связанной с безопасностью. Естественно и необходимо, чтобы Китай участвовал в делах Центральной Азии, развивал близкие отношения со странами этого региона. И тот, кто утверждает, что Китай стремится вернуть здесь свои былые владения, ошибается. Напротив, Китай стремится не к подрыву, а к укреплению правового статуса существующих границ. С учетом особенностей современных международных отношений невозможно, чтобы статус границ Центральной Азии вернулся к состоянию, преобладавшему в XIX в. Поэтому Китай никак не может предаваться фантазиям о возврате утраченных территорий; он не может даже мечтать о подобной нереалистичной политике.Хотя Китай и Россия могут соперничать в определенных вопросах, конфронтация и конфликт совсем необязательны. Предсказание такого рода конфликта дает теория геополитики и предположение, что политика – это игра с нулевой суммой. Но в геополитике – после окончания холодной войны – это не единственный закон международных отношений; даже в рамках геополитической логики у модели международных отношений есть много вариантов и возможностей, и логика игры с нулевой суммой уже не вполне соответствует реалиям международных отношений.В период после холодной войны обычно исходят из того, что у стран есть право развивать отношения с любыми странами, какие они выберут. Блоки и группировки утратили былую власть. Это применимо и к Центральной Азии, которая после распада Советского Союза стала геополитически независимым регионом. Хотя она и поддерживает особо тесные связи с Россией, современные международные отношения не дают России никаких исключительных прав, а Центральной Азии, напротив, дано полное право развивать отношения с другими державами. Поэтому Россия почти не имеет реальные возможности обходиться с Центральной Азией как со своей зоной влияния, куда закрыт доступ всем другим странам.Российская концепция традиционной сферы влияния также претерпевает эволюцию. Россия осознает, что в ее отношениях с бывшими республиками Советского Союза происходят существенные перемены и что Центральная Азия перестала быть особой частью России28. Эти новые представления имеют важнейшее значение для китайско-российских отношений в Центральной Азии. Новая концепция (применимая и к Центральной Азии) поможет уменьшить внутренний протест против присутствия Китая в этом регионе и повысить порог гипотетически возможной конфронтации между Китаем и Россией.Китайско-российские отношения в Центральной Азии сегодня не такие, как в прошлом, потому что отражают примерный баланс сил двух государств. Хотя китайское влияние в Центральной Азии растет, в обозримом будущем ни Россия, ни Китай не добьются подавляющего превосходства и способности вытеснить другую страну из региона. Этот примерный баланс сил облегчает достижение стратегического компромисса и способствует признанию взаимных прав и интересов. Китай стремится к стратегическому сотрудничеству, признает особые интересы и положение России и избегает публичных оскорблений, способных спровоцировать сопротивление и конфликт. Главная цель – это избегать ненужного соперничества и конфронтации.Китай намерен укреплять свое влияние в Центральной Азии главным образом с помощью экономики. Это постепенный процесс, не предполагающий резких неожиданных изменений в отношениях между великими державами. И у Китая нет намерения повышать свое влияние в регионе за счет военного присутствия. В мае 2005 г., когда поползли слухи о планах Китая разместить войска в Киргизии, министерство иностранных дел КНР немедленно выпустило категорическое опровержение. В российских средствах информации появились домыслы, что все это было пробным шаром, чтобы проверить реакцию международного сообщества, но эти догадки совершенно необоснованны29. При этом нельзя совершенно исключить возможность военного участия Китая, но он пойдет на это только в рамках международной операции и не намерен создавать военные базы. В принципе Китай пригласил центральноазиатские государства и Россию участвовать в военных учениях на своей территории, а участники могут, в свою очередь, ответить аналогичным приглашением. Китай уже посылал свои воинские соединения для участия в международных операциях по поддержанию мира, и теоретически нельзя исключить подобной ситуации и в Центральной Азии.Американское присутствие, особенно военные базы, привлекло внимание Китая и России и вызвало серьезную озабоченность действиями Соединенных Штатов. Бросаемый американцами вызов способен до известной степени уменьшить вероятность соперничества между Россией и Китаем, если они соединятся для противодействия американцам. Поскольку американское присутствие в недалеком будущем вряд ли уменьшится, возможно, это станет долговременным фактором китайско-российских отношений в этом регионе.Короче говоря, у России и Китая есть потенциал как для сотрудничества, так и для конфликта. В настоящее время и хотя бы в ближайшем будущем факторы, благоприятствующие сотрудничеству, перевешивают те, что порождают конфликт. Из этого следует, что Китай и Россия больше расположены к сотрудничеству, а не к конфликту. К тому же можно предположить, что Китай и Россия осознают, что сотрудничество им выгодно, а конфликт неизбежно приведет к взаимному ущербу. И этот факт также помогает Китаю и России удерживаться от конфликта.

Китай, и это очевидно, является противником долговременного американского военного присутствия в Центральной Азии. Западные ученые, соответственно, задают вопрос об отношении Пекина к военному присутствию России в этом регионе. Может быть, Китай против только американских баз, но не российских? А если так, то почему? Это деликатные вопросы.

В октябре 2003 г. Россия развернула силы на авиабазе Киргизии в Канте (около Бишкека). Это была первая военная база России в Центральной Азии со времени распада Советского Союза. В октябре 2004 г. Россия начала операции на второй военной базе в Центральной Азии, на этот раз в Таджикистане. В обоих случаях речь идет о долговременных соглашениях с принимающими странами30. Киргизия и Таджикистан являются соседями Китая, так что российские базы расположены близ границы с Китаем. В ноябре 2005 г. Россия и Узбекистан объявили о заключении союза, предусматривающего право каждой из сторон в случае необходимости использовать военные сооружения на территории другой стороны. Это дает российским вооруженным силам доступ в Узбекистан, что открывает реальную перспективу военного присутствия России в Узбекистане31. Вполне возможно, что Россия продолжит укреплять свое военное присутствие в регионе.

Китай не делал публичных заявлений в связи с военным присутствием России в Центральной Азии. Он не выразил ни одобрения, ни несогласия. Если следовать логике традиционной геополитики, Пекину не может нравиться то, что любая крупная держава создает военную базу в соседних странах; тем не менее китайская реакция на военные базы России в Центральной Азии была другой. Все дело в истории: Россия держала здесь свои вооруженные силы более ста лет, в том числе и после объявления независимости (201-я мотострелковая дивизия в Таджикистане). В силу этого российские базы представляют собой статус-кво, а не угрозу или радикальный разрыв с прошлым. Другая причина – это стратегическое партнерство, лежащее в основе отношений между Китаем и Россией. Третьей причиной является просто-напросто тот факт, что еще какое-то время Россия не будет представлять стратегической опасности. В силу всех этих причин Китай совершенно иначе относится к российскому военному присутствию в регионе, чем к американскому.

Относительно американского военного присутствия в Центральной Азии Китай в первое время также не делал официальных заявлений и не ставил этого вопроса по дипломатическим каналам. Есть несколько возможных объяснений такой сдержанности. Одно – это то, что у Китая не был определен четкий политический курс; другое – что Китай обдуманно проводит двусмысленную политику; третье – что Китай не видит никакой необходимости или нужды формировать особый политический курс. И может быть, все эти объяснения до некоторой степени верны.

Во-первых, Китай в недоумении: Соединенные Штаты для него не партнер и не соперник, не друг и не враг. Китаю трудно уяснить роль США в Центральной Азии и их интересы в отношении самого себя. Но поскольку Соединенные Штаты не являются заклятым врагом Китая, он не намерен превращать Вашингтон в открытого противника.

Еще одна трудность состоит в том, что Китай и страны Центральной Азии проводят разную политику в отношении военного присутствия Соединенных Штатов в этом регионе. Китайская политика должна учитывать цели и политику стран региона. А эти страны стремятся к развитию хороших отношений с Вашингтоном и пожинают разнообразные блага, такие как экономическая помощь, гарантии региональной безопасности, создание противовеса другим крупным державам и чувство большей внутренней стабильности у самих режимов (благодаря американской поддержке). Стремление к более тесным отношениям с Соединенными Штатами вполне разумно, и решение предоставить американцам возможность получить военные базы на своей территории не направлено против Китая.

Тем не менее различия в политических курсах создают определенные проблемы. Китай должен выказывать понимание позиции центрально-азиатских стран и уважение к их интересам. Но при этом Китай должен защищать собственные интересы и реагировать на военное присутствие американцев исходя из собственных нужд. Из-за этой двойственности позиции – нужно признавать интересы центральноазиатских государств и при этом защищать свои собственные – сформулировать отношение к роли США в регионе оказывается непросто.

Структура китайских и американских интересов в регионе довольно противоречива: в нетрадиционной области безопасности у них общие враги и общие цели, но у них совершенно разные интересы в традиционной области безопасности. Все это очень запутывает отношения. Они способны сотрудничать в войне с терроризмом в Центральной Азии, поскольку это отвечает интересам каждой из сторон, но американское военное присутствие в Центральной Азии вызывает у Пекина опасения. В этом суть сложных отношений между Китаем и Соединенными Штатами: они стремятся противостоять терроризму, угрожающему безопасности и стабильности, но именно это сотрудничество порождает несовместимость традиционных концепций безопасности. Это противоречие между реализмом и геополитической логикой стало неотъемлемой частью структуры отношений в период после холодной войны. Результатом оказываются неопределенность и политические колебания.

Есть еще одна причина того, почему Китаю трудно определить политику в отношении присутствия американцев в Центральной Азии: китайско-американские отношения в регионе отклоняются от более общей схемы постепенного улучшения связей после 2001 г. Китай очень высоко ценит добрые отношения с Вашингтоном: они важны для экономического развития Китая и для поддержания стабильности в ситуации с Тайванем. Поэтому Китай хотел бы избежать ненужных конфликтов с Вашингтоном. В Центральной Азии, однако, это сделать не просто. Цели и политика Америки в регионе вызывают у Китая опасения; его тревожит перспектива долговременного присутствия военных баз США, а потому он колеблется в вопросе о том, в какой степени ему следует сотрудничать с Вашингтоном в этом регионе.

Как Китай оценивает воздействие долговременного военного присутствия Америки в регионе? Какие контрмеры следует принять Китаю?

В самом Китае нет единства в вопросе об отношении к американскому военному присутствию. Некоторые считают, что оно ничему не грозит, потому что эти военные силы слишком незначительны, чтобы быть источником серьезной опасности для Китая. Другие доказывают, что американские базы здесь являются источником серьезной угрозы и опасности. Ни те, ни другие не представляют большинства. Большинство в Китае уверено, что американское военное присутствие пагубно для китайских интересов, но угроза эта скорее потенциальная, чем непосредственная, и затрагивает главным образом стратегическое положение. У американского военного присутствия есть положительные и отрицательные аспекты. Свержение режима Талибана и разрешение афганского вопроса способствовали безопасности региона и, таким образом, служат китайским интересам. Но создание военных баз США в Центральной Азии имеет более широкие стратегические последствия: в случае конфронтации с Китаем в связи с Тайванем или другими вопросами Вашингтон может использовать свое присутствие в Центральной Азии, чтобы угрожать Китаю с тыла. И Вашингтон, похоже, не понимает, что, когда его базы окружают Китай со всех сторон, в Пекине возникает чувство, что он в окружении. Американские базы в регионе дали импульс военному соперничеству, обострили милитаристские тенденции, подтолкнули другие великие державы к развертыванию собственных баз, словом, привели к исключительно нежелательным для Китая последствиям32. Китай полагает, что Соединенные Штаты часто используют двойные стандарты в таких вопросах, как война с терроризмом, и при этом Пекин убежден в том, что американцы придерживаются двойных стандартов в вопросе о сепаратистском движении «Восточный Туркестан»33.

Есть еще соображение об эксплуатации энергетических ресурсов Центральной Азии. Как уже было отмечено, этот регион вскоре станет ключевым источником энергоносителей для Китая; трубопровод уже качает нефть из Казахстана в Китай. Импортировать энергоносители из Центральной Азии очень выгодно: транспортировка наземная и не может быть перехвачена другими странами. Американское военное присутствие в Центральной Азии сделало это преимущество проблематичным. Китай не может согласиться с долговременным присутствием США в регионе, имеющим жизненную важность для его энергоснабжения. Наконец, китайско-американские отношения страдают от отсутствия стратегического понимания. Это же лежит в основе недоверия и сомнений Китая в вопросе о военном присутствии США в регионе.

С точки зрения Китая позитивные и негативные аспекты американского военного присутствия в Центральной Азии взаимосвязаны и неразделимы. В общем, позитивная роль Америки в этом регионе убывает, а негативная – усиливается. Позитивная роль сравнительно краткосрочна; негативная может оказаться долговременной. Поэтому в дальней перспективе, с точки зрения Китая, ущерба от американского военного присутствия в Центральной Азии больше, чем выгод.

Китай не одобряет долговременного американского военного присутствия в Центральной Азии, но при этом рассматривает эту угрозу как потенциальную и не считает ее особо значительной или настоятельной, и ряд иностранных аналитиков держатся того же мнения34. Поэтому реакция Китая была очень сдержанной. 17 января 2002 г. Китай в первый раз выпустил публичное заявление по вопросу об американских базах в регионе. В ответ на соответствующий вопрос официальный представитель МИДа КНР сослался на неоднократные заверения Соединенных Штатов, что они не стремятся к долговременному военному присутствию в Центральной Азии. Китай убежден, что стабильность и развитие в Центральной Азии не только соответствуют фундаментальным интересам региона и его соседей, но также способствуют всеобщему миру и стабильности35. В 2003 г. Китай слегка изменил риторику, и стандартным стал следующий текст:

...

В ноябре 2003 г. в интервью немецкому еженедельнику Der Spiegel китайский министр иностранных дел Ли Чжаосин заметил, что американцы недвусмысленно отрицают какое-либо намерение надолго сохранить свое военное присутствие в Центральной Азии. Он подтвердил, что Китай приветствует улучшение отношений США со странами Южной Азии; он также выразил надежду, что Соединенные Штаты сыграют конструктивную роль в Центральной Азии, Южной Азии и Тихоокеанском регионе в целом37. Поэтому Китай надеется, что Соединенные Штаты не оставят свои войска в Центральной Азии на длительный срок. Сдержанный ответ Пекина показывает, что он избегает каких-либо провокаций. В общем, ощущается достаточная гибкость Китая в его отношении к присутствию американских сил в регионе: вместо бдительности и подозрительности он занял более открытую позицию и приветствовал конструктивную роль Соединенных Штатов.

5 июля 2005 г. ШОС провела саммит в Астане, Казахстан, где приняла официальную декларацию, которая призывает США установить срок пребывания военных баз на территории стран – членов ШОС38. Эта декларация вызвала в Вашингтоне новый всплеск настороженности к политике Китая; министр обороны США объяснил появление декларации давлением двух главных держав – России и Китая, тогда как другие сочли, что решение ШОС было инициировано Пекином39. Принятая в Астане декларация отражает последовательное несогласие Китая с долговременным американским присутствием в Центральной Азии, но она не демонстрирует того, что Китай занял принципиально бескомпромиссную позицию. В действительности за декларацией ШОС стояло недовольство центральноазиатских государств американской политикой в регионе – прямой поддержкой цветных революций в бывших советских республиках. Грузия, Украина и Киргизия прошли через эти в целом мирные революции и изменение режима, внешним покровителем которых были Соединенные Штаты. Лидеров Центральной Азии, особенно Узбекистана, встревожило то, что Соединенные Штаты покровительствуют цветным революциям в их регионе. Предъявленное Соединенным Штатам требование назвать срок закрытия своих военных баз было для них способом выразить свое недовольство Вашингтоном.

Центральноазиатские страны, особенно Узбекистан, сами определяют свое отношение к Соединенным Штатам, и ни Китай, ни Россия не в силах серьезно повлиять на них в этом. Китай поддержал их, но, фактически, не пытался оказывать давление на центральноазиатские страны. Американские военные базы располагались на территориях стран Центральной Азии, и любое требование Китая о выводе американских сил было бы равносильно предъявлению требований к центральноазиатским государствам. Китай не предъявляет подобных требований, потому что предпочитает сдержанность, потому что не хочет производить плохое впечатление и вообще склонен следовать важной для китайской дипломатии традиции золотой середины. Предъявление требований противоречит китайскому подходу. Китай предпочел не обострять вопрос об американских базах в Центральной Азии и не допустить, чтобы этот вопрос повредил китайско-американским отношениям.

Китай определяет свое отношение к присутствию США в Центральной Азии в общей перспективе китайско-американских отношений, а Центральная Азия отнюдь не является их главным компонентом. Это китайско-американские отношения в Центральной Азии зависят от общих китайско-американских отношений, а не наоборот. Так что, если эти отношения хороши, вопрос Центральной Азии решается легче, а если в китайско-американских отношениях воцаряется напряженность, то и вопрос Центральной Азии решать намного труднее. Китай надеется, что проблемы Центральной Азии не расстроят двусторонние отношения между Китаем и Соединенными Штатами. Как уже было отмечено, у Китая есть ряд причин стремиться к развитию хороших отношений с Вашингтоном – это нужно для экономического развития страны, для поддержания стабильности в Тайваньском проливе и для укрепления безопасного стратегического окружения. С китайской точки зрения никакие выгоды в Центральной Азии не стоят того, чтобы ставить из-за них под удар двусторонние отношения с Соединенными Штатами.

У Китая есть идеология его отношений с Соединенными Штатами в Центральной Азии, но, как было отмечено выше, у него не сформулирован четкий политический курс. Скорее всего, Китай рассматривает текущую фазу отношений как переходную, ведет выжидательную политику и наблюдает за изменением и урегулированием различных отношений в регионе, включая ситуацию в Афганистане, отношения США с центральноазиатскими странами и отношения между великими державами.

В треугольнике Китай, Россия и Соединенные Штаты китайская политика отдает приоритет России, а не Соединенным Штатам. Причина в том, что китайско-русские отношения задают стратегический каркас для трехсторонних отношений и естественно распространяются на Центральную Азию. В этом регионе у Китая и России сходные позиции и взгляды на размещенные здесь американские базы.

В общем, однако, Китай не намерен разыгрывать Большую игру в Центральной Азии и не желает повторения Большой игры в регионе. Подобные соперничество и конфронтация между великими державами не соответствуют интересам Китая и его ориентации на стабильность в своем ближнем зарубежье. Поэтому Китай не против сотрудничать с Соединенными Штатами в этом регионе, например, в области борьбы с терроризмом, и выстраивать здесь хорошие и стабильные двусторонние отношения, о чем он, собственно, неоднократно заявлял40. Китай признает, что в Центральной Азии у него есть общие интересы с Соединенными Штатами, и убежден, что они могут и должны сотрудничать в борьбе с терроризмом и незаконной торговлей наркотиками, разряжать региональные конфликты и поддерживать стабильность и беспрепятственность поставок энергоносителей41.

Террористическое нападение 11 сентября 2001 г. и цветные революции – это две важнейшие группы событий последних пяти лет, оказавших глубокое воздействие на геополитическую ситуацию и взаимоотношения великих держав в Центральной Азии. Эти события положили начало драматическим изменениям не только в регионе, но и оказали существенное (хоть и разное) влияние на три великие державы, вовлеченные в дела региона. В частности, эти державы очень по-разному отреагировали на цветные революции.

Китайские ученые скептически относятся к выражению «цветные революции». С их точки зрения слово «революция» означает изменение системы в направлении исторического прогресса, а потому события в бывших советских республиках, особенно в центральноазиатских, не могут быть названы революциями. Что же касается причин цветных революций, то автор может изложить только собственное понимание.

С начала 1990-х гг. в бывших советских республиках развернулся новый политический процесс. Этот процесс создал новые социальные силы и новые политические потребности, взлелеял новый дух гуманизма и сформировал новое пространство политического развития. Со времени формирования новых государств прошло пятнадцать лет, и двадцать лет прошло с тех пор, как Михаил Горбачев начал политику перестройки. Люди, которым еще не исполнилось 40 лет, выросли в новых исторических условиях и в новом социальном окружении. Их мировоззрение и система ценностей не такие, как у старшего поколения; то, что они видели, – это не прогресс и демократия, а пропасть между действительностью и идеалом демократического правления. Поражает то, что молодежные организации сыграли особенно активную и даже решающую роль в цветных революциях. В Грузии существовало молодежное движение «Кмара» («Хватит!»), в Украине – «Пора» («Время пришло!»), а в Киргизии – «КелКел» («Возрождение»). Эти организации осуществляли мобилизацию, пропаганду и руководство массовым движением. Рассуждая о цветных революциях, бывший госсекретарь США Збигнев Бжезинский подчеркнул, что для этих революций характерно то, что выросло молодое поколение, впитавшее новые политические концепции и требования42. Со временем старшее поколение лидеров должно сойти с политической сцены (по политическим причинам или по старости), и это естественная поворотная точка для процесса социальных изменений и преобразования системы правления.

Движения, приведшие в бывших советских республиках к цветным революциям, с самого начала сумели заручиться массовой поддержкой населения. Революции были начаты и организованы оппозицией, выступавшей под знаменем демократии, но главную роль сыграли массы рядовых граждан. Не всеми двигало стремление к демократии или к сближению с Западом; многих привели в ряды протестующих бедность, недовольство режимом и националистические или этнические требования. Оппозиция дала возможность выразить это многостороннее недовольство.

Главными источниками недовольства были бедность, материальное расслоение, коррупция и социальная несправедливость. Бедность была общей проблемой в большинстве бывших советских республик, но особенно в странах, ставших ареной цветных революций. Например, после распада СССР грузинская экономика пережила грандиозное падение: уже к 1994 г. ее ВВП упал на 72 %, промышленное производство – на 84 %, сельскохозяйственное производство – на 46 %, а инвестиции в капитальное строительство – на 95 % (в сравнении с уровнем 1990 г.). В 1995 г. грузинская экономика начала восстанавливаться, но очень медленно. К 2003 г. ее ВВП вырос на 63 % к уровню 1994 г., но все еще был ниже уровня, достигнутого к моменту распада Советского Союза. Бедность здесь повсеместна. По данным выборочного обследования, в 2002 г. доход от 90 до 95 % грузинских семей был ниже черты бедности43.

Украина, которую некогда называли житницей Советского Союза, с ее развитой промышленностью и хорошими условиями для развития сельского хозяйства, после обретения независимости претерпела резкий экономический спад: с 1992 г. по 1999 г. ее ВВП сократился на 75 %, а доходы примерно 70 % населения упали ниже уровня бедности. Миллионы граждан этой культурно развитой страны покидали родину и отправлялись на заработки в Россию и другие страны. В стране распространилось массовое недовольство. По оценкам украинских ученых, среди стран СНГ экономика Украины оказалась наименее успешной – с учетом более развитой промышленной и сельскохозяйственной инфраструктуры44. Хотя после 2000 г. экономика Украины начала восстанавливаться, потребуется много лет для устранения накопившихся проблем.

Киргизия, одна из наименее развитых советских республик, в первые годы независимости испытала суровый экономический спад и массовое обнищание населения. К 1999 г. из пяти миллионов жителей 60 % жили ниже уровня бедности. После этого в Киргизии начался медленный подъем, но к 2002 г. люди, живущие ниже уровня бедности, все еще составляли 52 % населения. Уровень индустриализации страны невысок – 66 % населения живут в сельской местности, где нужда особенно велика. В некоторых местах, таких как Нарынская область, уровень бедности выше 80 %, а в Таласской области – 72 %. Собственно говоря, в Киргизии уровень бедности выше, чем в любой другой из бывших советских республик, а условия жизни здесь самые гнетущие, особенно в деревнях. 70 % деревень лишены проточной воды, а 41 % – всякой медицинской помощи. Среднемесячная заработная плата составляет от 20 до 30 долл., а иногда даже ниже 10 долл. Самый низ социальной лестницы занимают 13 % жителей, доходов которых хватает только на предметы первой необходимости45.

Посреди чудовищной нищеты возник слой нуворишей, усиливается расслоение между богатыми и бедными. Бывшие государственные и партийные чиновники стали капиталистами и бизнесменами, сформировали новую элиту богачей. В Грузии доход верхних 10 % населения в 2530 раз больше, чем доход нижних 10 %46. Почти все руководители крупных украинских банков – это выходцы из среды партийных и комсомольских чиновников. С точки зрения народа политики – это не государственные деятели, а рвачи, заботящиеся только о быстром обогащении. Правительство погрязло в коррупции, кумовстве и рвачестве, что порождает в рядовых гражданах только злобу. Говоря о возглавленной им революции, лидер киргизской оппозиции Курманбек Бакиев назвал коррупцию источником многих социальных и экономических проблем и главной причиной народного гнева47. Западные ученые также согласны в том, что эти социальные факторы были главными в киргизской революции48.

Особую роль в цветных революциях, особенно в Украине и Киргизии, сыграла региональная и этническая оппозиция. В этих двух революциях границами между борющимися сторонами были не только власть и приверженность демократии, но и комплекс региональных и этнических связей.

Другим фактором цветных революций стали Соединенные Штаты, которые стремились к продвижению во всем мире западных ценностей и демократии. У этой политики поддержки демократических преобразований в бывших советских республиках есть свои геополитические последствия. По мнению Бжезинского, цветные революции свидетельствуют о появлении в СНГ плюралистической структуры – иными словами, структура, центром которой была Россия, уже разбита49. Такова цель американцев в Центральной Азии.

Но помощь и поддержка Америки отнюдь не были главным фактором цветных революций. Если бы не было соответствующих внутренних условий, этих революций не было бы, и главными причинами революций были эти внутренние факторы. Впрочем, и без длительной подготовки, поддержки и помощи со стороны Соединенных Штатов эти революции могли бы не случиться именно в это время и с таким успехом. Йозеф Бодански отмечает, что, хотя в этих странах недовольство было очень острым, без иностранной поддержки и финансирования оно не привело бы к кризису и смене режима50. The Guardian замечает, что оранжевая революция на Украине – это дело рук американцев, использовавших технологию массового маркетинга и продвижения западных брендов51. Бывший президент Киргизии Аскар Акаев утверждает, что революцию в его стране устроили Соединенные Штаты52. Короче говоря, Соединенные Штаты сыграли важную роль в цветных революциях.

Цветные революции негативно сказались на влиянии Америки в регионе и во многом свели на нет достигнутое Вашингтоном после 9/11. Эти революции усилили давление на Соединенные Штаты с требованием закрыть свои военные базы в Центральной Азии, бывшие одним из главных достижений Вашингтона. Вопреки всем заверениям, Соединенные Штаты явно намерены сохранять эти «временные» базы еще долгое время. Цветные революции ускорили рост недовольства у региональных лидеров, которое вылилось в Декларацию ШОС от июля 2005 г. с требованием назвать срок окончательного вывода американских войск из Центральной Азии. Вскоре после 29 июля 2005 г. Узбекистан официально дал американцам шесть месяцев на вывод военной базы из Карши-Ханабада. Киргизия согласилась сохранить военную базу США в Манасе, но только после того, как министр обороны США обратился с личным заявлением и согласился повысить арендную плату53. 21 ноября 2005 г. Соединенные Штаты закрыли военную базу в Узбекистане, так что маленькая Киргизия осталась единственной центральноазиатской страной, в которой присутствуют американские вооруженные силы. Но поскольку у ее соседей нет американских военных баз и они их не желают, а также в силу тесных связей с Россией Киргизия должна чувствовать себя в растерянности из-за решения оставить вооруженные силы США на своей территории. Можно уверенно предположить, что планы долговременного военного присутствия США в Центральной Азии столкнутся с трудностями.

После 9/11 отношения Соединенных Штатов со странами Центральной Азии улучшились, но потом ухудшились. Это особенно относится к Узбекистану, который был самым важным партнером Вашингтона и опорой его центральноазиатской политики. В марте 2002 г. было объявлено о стратегическом партнерстве двух стран и, в частности, было сказано, что Соединенные Штаты «подтверждают, что будут бдительно охранять республику Узбекистан от любых внешних угроз ее безопасности и территориальной целостности». Но эти отношения расстроились из-за распространения цветных революций и событий в Андижане в мае 2005 г. В действительности это стратегическое партнерство было почти исключительно номинальным. Цветные революции вызвали озабоченность и других центральноазиатских стран и нанесли ущерб их отношениям с Соединенными Штатами. Американский посол в Таджикистане Ричард Хоугленд иронически заметил, что стал главной жертвой цветных революций, потому что теперь все в Таджикистане смотрят на него с подозрением54. Это может быть сказано и об отношениях американцев с другими центральноазиатскими странами.

После 9/11 у Соединенных Штатов была возможность стать главным гарантом безопасности в Центральной Азии и даже вытеснить оттуда ШОС и Организацию договора о коллективной безопасности. Сегодня эта возможность не столь убедительна. Удар Америки по Талибану и Аль-Ка-иде был актом возмездия; за ним не стояло логически последовательной политики и плана создать механизм обеспечения безопасности региона. При этом появление американских баз усилило чувство безопасности. Цветные революции, напротив, заставили все правительства опасаться за свою безопасность. С окончанием американского военного присутствия в Узбекистане влияние США и гарантии безопасности, несомненно, ослабнут.

Хотя преобладание США в основном исчезло, Россия продолжает попытки вернуть утраченные позиции и усилить свое влияние в Центральной Азии. Хотя первоначально казалось, что американская политика поддержки демократических преобразований ослабила влияние России, конечный результат был прямо обратным: цветные революции склонили чашу весов в пользу России. Сегодня центральноазиатские страны ждут защиты своей безопасности от России и рады ее военному присутствию. Россия, в свою очередь, расширила свое политическое, экономическое и военное участие в делах региона. Вступив в должность, новый президент Киргизии, Бакиев, первым делом посетил Россию. В сентябре 2005 г. две страны заключили новый договор о военно-техническом сотрудничестве. Бакиев заявил, что Россия была и останется главным стратегическим партнером его страны в политической, военной, технологической, экономической, культурной и гуманитарной областях55. Еще более разительно изменились отношения между Россией и Узбекистаном. В сентябре 2005 г. две страны провели первые с момента распада Советского Союза военные учения. В том же месяце Россия и Узбекистан подписали соглашение о мерах по обеспечению безопасности полетов гражданской авиации. Хотя содержание соглашения не раскрывалось, один аналитик предположил, что это был первый шаг по вовлечению Узбекистана в коллективную систему ПВО стран СНГ56. Таким образом, стратегическим партнером Узбекистана стали не Соединенные Штаты, а Россия57. В октябре 2005 г. произошло слияние Центрально-Азиатской организации сотрудничества и Евразийского экономического содружества, а это вовлечет Узбекистан в процесс интеграции ЕЭС. 14 ноября 2005 г. Россия и Узбекистан объявили о создании альянса – резкий контраст к состоявшемуся через неделю закрытию американской военной базы в Карши-Ханабаде.

Цветные революции также способствовали более тесному сотрудничеству Китая и России в Центральной Азии и спровоцировали усиление интереса России к Востоку. Эти революции поставили одну и ту же проблему перед Китаем и Россией, которые имеют сходные интересы, сходные концепции и идентичные позиции в этом вопросе. Американские ученые утверждают, что цветные революции внесли идеологическое измерение в противостояние России и Китая, с одной стороны, и Соединенных Штатов, активно продвигающих в Центральной Азии демократизацию и уважение к правам человека, – с другой58.

Цветные революции поставили американских политиков в трудное положение, потому что случившиеся изменения затруднили Соединенным Штатам проведение первоначальной политики. Если и дальше настаивать на необходимости демократических преобразований, можно окончательно потерять влияние в регионе. Но и совсем отказаться от лозунга демократических преобразований Вашингтон не может, потому что это базовая концепция для американского понимания своей дипломатии и своих интересов. Любой открытый отход от поддержки демократии и прав человека – да еще после событий в Андижане – вызовет суровую критику со стороны консервативных кругов Соединенных Штатов. В дипломатии США нередко возникает столкновение между реальными интересами и идеологической программой, и оно в очередной раз проявилось в центральноазиатской политике – со всеми сопутствующими негативными последствиями.

Раскладка сил в отношениях великих держав в Центральной Азии сдвигается в пользу Москвы и неблагоприятна для Вашингтона. Влияние России в регионе растет, а Соединенных Штатов – падает. Марта Брил Олкотт утверждает, что Соединенные Штаты утратили влияние, которое имели после событий 9/II59.

Цветные революции повлияли на отношения великих держав не напрямую, а косвенно – изменив отношение центральноазиатских государств к политике США, которая стала для них ассоциироваться с нестабильностью и «сменой режима». Лидеры центральноазиатских правительств, естественно, против того, что может привести к политической и социальной нестабильности, а Соединенные Штаты воспринимаются всеми как главный внешний фактор, способствующий цветным революциям. Центральноазиатские правительства все как одно осудили вмешательство Америки в поддержку демократических преобразований и внесли изменения в прежнюю политику установления тесных связей с Вашингтоном. Центральноазиатские государства привыкли видеть в Соединенных Штатах гаранта безопасности и экономических интересов, а также противовес другим великим державам. Политическая угроза демократических преобразований уничтожила это преимущество. Некоторые американские аналитики в академических и политических кругах винят Китай и Россию в неудачах США в Центральной Азии и требуют вывода войск60. На деле, однако, изменение произошло в основном по причине из внутри Узбекистана, а не из-за давления со стороны. Узбекистан благосклонно относился к Соединенным Штатам и подозрительно – к России; теперь все переменилось ровно наоборот.

Но все эти изменения не означают конца американского влияния в регионе. Соединенные Штаты по-прежнему остаются очень влиятельным международным игроком; их присутствие (не обязательно военное) – это надолго; их стратегическое влияние останется существенным. То, что после цветных революций в Центральной Азии изменилось отношение к Вашингтону, не означает радикального ухудшения отношений. Государства Центральной Азии и впредь будут проводить многостороннюю политику, сохранят открытость к отношениям с Вашингтоном и будут стремиться к балансированию между великими державами.

Нынешние отношения великих держав в Азии динамичны и подвержены изменениям. Из множества превратностей, характеризующих отношения великих держав в Центральной Азии, две особенно заметны: изменения в самой Центральной Азии и преобразование американской политики в регионе. Два этих фактора могут изменить отношения между великими державами в регионе.

Изменения в Центральной Азии могут принять разные формы. Возможна еще одна цветная революция – этого исключить нельзя. Возможен откат в политике после цветной революции, если выяснится, что новый режим не в состоянии эффективно управлять страной, поощрять экономическое развитие, быть демократичным и устранить коррупцию. Все это может привести к политической реакции против цветных революций и разрушить их политическую привлекательность61. Есть еще и третья возможность: волнения в форме политической борьбы, социального конфликта или нестабильности в отношениях между центральноазиатскими странами.

Китай воспринял цветные революции как вызов: они привлекли его внимание и вызвали определенную озабоченность.

Цветные революции внесли неопределенность в отношения между Китаем и странами Центральной Азии. Смена режима в результате цветной революции может оказать влияние на двусторонние отношения и потребовать от Китая соответствующих изменений политики. Китаю необходимо понимать новые режимы, их внутреннюю и внешнюю политику, он должен стремиться к поддержанию прежнего уровня двусторонних отношений и выполнять ранее заключенные соглашения.

Цветные революции несут отчетливый идеологический заряд, а в той мере, в какой новый режим получал власть при поддержке Соединенных Штатов, отличаются проамериканской и прозападной ориентацией. Поэтому от новых режимов можно ждать изменения политики в пользу Соединенных Штатов и Запада. Это верно для Грузии и Украины. Если такое повторится в Центральной Азии, то вызовет, естественно, озабоченность у Пекина. Смена режима может привести к перестройке международных отношений, к изменению относительных позиций великих держав в Центральной Азии и к обострению их соперничества.

Цветные революции могут также оказать отрицательное воздействие на внутреннее единство и стабильность ШОС. Любое государство, являющееся членом ШОС, после цветной революции может уменьшить свои обязательства перед ШОС, понизить уровень своего участия и выдвинуть возражения против ее политики и деятельности. Это может затруднить для ШОС достижения единогласия в политических вопросах. Цветные революции могут также ослабить политическую самоидентификацию членов ШОС: если новые режимы всей душой за демократические преобразования, а все остальные – нет, возникнут фундаментальные различия политических принципов и ценностей. Это разрушит внутреннее единство и сплоченность ШОС и может даже привести к расколу.

С точки зрения Китая ситуация в Центральной Азии кишит противоречиями, а террористические и экстремистские силы очень влиятельны. Когда происходит цветная революция и массы людей выходят на улицы, страна рискует погрузиться в хаос, чем могут воспользоваться террористические и экстремистские силы. Таким образом, цветная революция может привести не к демократизации, а к дестабилизации. Революция тюльпанов в Киргизии в марте 2005 г. и андижанские события в Узбекистане в мае 2005 г. показали, как народное антиправительственное движение может выйти из-под контроля и перерасти в острые конфликты и региональные беспорядки. Дестабилизация Центральной Азии может повлиять на безопасность в ближнем зарубежье Китая, на экономическую и торговую деятельность и на личную безопасность китайских деловых людей. Во время беспорядков в Киргизии в марте 2005 г. некоторые китайские торговцы подверглись нападениям, их товары были разграблены, а торговля с Киргизией была прервана.

Если в Центральной Азии произойдет еще одна цветная революция, она поставит Китай и ШОС перед трудной дилеммой. Китай, будучи великой державой, имеет существенные стратегические интересы в Центральной Азии, но он не сможет эффективно вмешаться в случае социальных и политических беспорядков. То же самое относится к ШОС. Хотя для ШОС безопасность – это принципиально важная задача, но ШОС не станет вмешиваться во внутренние дела государств региона. При возникновении любой опасной ситуации ШОС окажется перед трудным выбором. Если она не вмешается, дестабилизация может затронуть всю Центральную Азию, а это отрицательно скажется на ШОС, ее авторитете и престиже. После беспорядков в Оше (район Киргизии, в котором началась революция тюльпанов) и событий в Андижане некоторые доказывали, что, раз ШОС не может гарантировать безопасности, ее нельзя рассматривать как важную региональную организацию. Если бы, однако, ШОС пришлось вмешаться, она тем самым нарушила бы свои базовые принципы и оказалась бы втянутой в политический кризис. Это проблема, которую ставят перед Китаем и ШОС цветные революции: какой ни сделай выбор, он чреват отрицательными последствиями.

Поэтому Китаю не нравятся цветные революции в Центральной Азии, и он их не одобряет. Его позиция такова: центральноазиатские страны должны сами, без всякого внешнего давления, выбрать модели политических и экономических реформ и провести их в жизнь. Китайские академические круги утверждают, что за политическими изменениями в этом бывшем советском регионе стоит объективная необходимость, обусловленная политическими, экономическими и общественными потребностями, развившимися после развала Советского Союза. Это, однако, не означает, что цветные революции неизбежны в каждой из бывших советских республик. Они представляют собой лишь одну из форм политических изменений; хотя они возможны и в будущем (при наличии соответствующих условий), нет оснований для предположения, что это единственная возможная форма политических перемен. В любом случае Китай убежден, что в Центральной Азии неизбежные преобразования должны осуществляться упорядоченным и законным образом.

Высшим приоритетом для Китая является стабильность в Центральной Азии. Только в условиях стабильности возможны политические реформы, экономическое развитие, торговля и региональная безопасность. Таким образом, стабильность отвечает интересам Центральной Азии и Китая. Различие между китайским и американским подходами – это вопрос не только понимания, но и ценностей: если для Китая важнее всего стабильность, то для Америки важнейшей политической целью является демократизация. Китай исходит из того, что стабильность является предварительным условием развития демократии, а Соединенные Штаты верят, что демократия делает возможной стабильность. Китай полагает, что лучше стабильность в условиях пусть и несовершенного режима, чем хаос при наилучшем режиме правления, а Соединенные Штаты считают, что в стабильности при централизованной власти нет ничего хорошего, а потому демократическое правление является для них высшим приоритетом.

В ближайшем будущем стабильность в Центральной Азии не гарантирована во всех отношениях – в политических, экономических, социальных и в области безопасности.

После поражения режима Талибана и Аль-Каиды уровень безопасности региона существенно повысился, а угроза дестабилизиации – ослабла. Тем не менее Афганистан остается важнейшей внешней угрозой для региональной безопасности и стабильности: там по-прежнему царит хаос, силы центрального правительства невелики, а племена и кланы могущественны. При определенных условиях недобитые силы Талибана и Аль-Каиды могут опять поднять голову. На перестройку Афганистана нужно немало времени, и не стоит ожидать, что в обозримом будущем в стране воцарится стабильность. А пока Афганистан останется нестабильным, он будет представлять опасность для Центральной Азии. Из Афганистана исходит и другая угроза – наркоторговля. После падения Талибана эта угроза даже усилилась, поскольку теперь она не только порождает социальные проблемы, но и является источником финансирования террористов. В силу этого наркобизнес вызывает растущую обеспокоенность центрально-азиатских стран.

Учитывая потенциальную опасность афганской ситуации, Китай полагает, что международная антитеррористическая коалиция не должна выводить свои силы из Афганистана, а должна там оставаться для обеспечения стабильности. Вывод сил может привести к ухудшению ситуации. При этом Китай уверен, что стабильность в Афганистане зависит от самой страны. Другие страны не смогут в течение долгого времени предоставлять гарантии безопасности. Только внутреннее единство и эффективная государственная власть могут принести стабильность в Афганистан. Для искоренения терроризма нужна всеобъемлющая антитеррористическая политика, включающая, в частности, экономическое развитие и повышение уровня жизни.

Китай уверен, что ближайшем будущем «три силы зла» – угрозы терроризма, сепаратизма и экстремизма – в Центральной Азии не исчезнут. Эти силы сложились и окрепли под влиянием внешних и внутренних факторов, ни один из которых не удастся ликвидировать легко и быстро. Начиная с 2001 г. власти ведут полномасштабную войну с террористическими силами, и они были разбиты или рассеяны и блокированы. Исламское движение Узбекистана еще существует, но претерпело некоторые изменения. Его причастность к терактам в Ташкенте и Бухаре (март-апрель 2004 г.) не доказана, но эти события демонстрируют масштаб террористической опасности. Исламская партия освобождения (Хизб ут-Тахрир), главная религиозная террористическая организация в Центральной Азии, продолжает действовать и наращивает силы. Несмотря на заявления о приверженности ненасилию, она придерживается экстремистских религиозных взглядов, стремится к созданию исламского государства, что противоречит законам государств, на территории которых она действует, а потому не может не привести к политическому и социальному противостоянию. Согласно некоторым источникам, Хизб ут-Тахрир проявляет склонность к насилию. Некоторые члены узбекского правительства считают, что Хизб ут-Тахрир причастна к беспорядкам в Андижане. В Центральной Азии есть и другие экстремистские религиозные организации.

С китайской точки зрения террористическая опасность в Центральной Азии – это долгосрочная проблема, которая время от времени может приводить к неожиданным вспышкам насилия.

Китай считает экономическое развитие очень важным, поскольку это высший приоритет для центральноазиатских стран, и к тому же оно облегчает решение многих других проблем. Центральноазиатские экономики начали восстанавливаться в конце 1990-х гг., но при весьма неблагоприятных условиях – низкая точка старта, неразвитость инфраструктуры и т. п. Экономическое развитие здесь неравномерно, некоторые страны развиваются намного быстрее, но в общем регион еще страдает от экономической отсталости. Уровень жизни низок, и нет сомнений, что масштабы нищеты являются существенной причиной других проблем, таких как социальная напряженность, терроризм и религиозный экстремизм. Поэтому правительствам этих стран следует стремиться не только к экономическому росту, но и к большему социальному равенству и справедливости.

Для этого региона политическая стабильность все еще остается существенной проблемой. Механизм смены режимов хрупок и не имеет устойчивой институциональной формы. В условиях неустойчивости, порождаемой сменой режима, легко могут набрать силу политические конфликты и массовые беспорядки. В ближайшие годы нам предстоит стать свидетелями смены режимов, и вопрос лишь в том, будет ли результатом оздоровление или крах существующего порядка. При этом в каждой стране свои условия, и самой ясной представляется ситуация в Казахстане. В декабре 2005 г. в Казахстане прошли президентские выборы, и срок правления переизбранного президента истекает в 2012 г. В Киргизии новый режим пришел к власти в июле 2005 г., и можно предположить, что вопрос о его смене встанет не скоро. В Узбекистане выборы президента предстоят в 2007 г., и, хотя президент Ислам Каримов еще не объявил о своих намерениях, других вероятных претендентов на власть здесь нет. В Таджикистане президентские выборы прошли в ноябре 2006 г., и президент Рахмонов был переизбран на очередной семилетний срок. Туркмению после неожиданной смерти президента Ниязова ждет неопределенное будущее. Трудно предсказать, что будет после него.

Двусторонние отношения внутри Центральной Азии, особенно между Узбекистаном и Киргизией и между Узбекистаном и Таджикистаном, могут дестабилизировать регион. В обоих случаях наличествуют серьезные проблемы с линией границы, национальными меньшинствами и водными ресурсами, и все они жизненно важны для безопасности и стабильности Центральной Азии.

Китай может столкнуться в Центральной Азии с некоторыми политическими проблемами, но не с тяжелыми кризисами. Благодаря решению вопросов о линии границ и созданию институциональных гарантий безопасности в отношениях между Пекином и странами Центральной Азии нет серьезных политических проблем. Будучи великой державой, Китай обращается с центральноазиатскими странами как с равными и строго придерживается принципа невмешательства во внутренние дела. Пекин также предоставляет Центральной Азии экономическую помощь и планирует в будущем ее увеличить. Что же касается безопасности, Китай стремится к тесному сотрудничеству с центральноазиатскими государствами в борьбе с терроризмом и наркоторговлей. Поэтому китайская политика, исходящая из принципов дружбы, умеренности и сотрудничества, поможет укрепить двусторонние отношения.

В Центральной Азии Китай действует гибко и прагматично, избегая прямого политического давления и вмешательства во внутриполитические процессы. Китай спокойно примет любые политические изменения и готов развивать двусторонние отношения с любым законным режимом. Китайской политике в регионе присуща гибкость, характерная для традиционной китайской дипломатии. Строго говоря, есть внутриполитические факторы, способные понудить правительство воззвать к идеологии, но в конечном итоге победит прагматическое мышление. Это проявилось в реакции на распад СССР и последовавшие цветные революции.

Китай в состоянии адаптировать свою политику к событиям в Центральной Азии. Цель, однако, в том, чтобы выстраивать двусторонние отношения на прочном фундаменте взаимных интересов, развивать отношения прагматично, снижая при этом роль идеологии и риторики. Китай намерен уделять большее внимание культурным и гуманитарным связям, заботиться о более позитивном имидже, расширять свое культурное влияние и принять меры для популяризации своей политики. На практике это предполагает поддержку преподавания китайского языка в Центральной Азии, подготовку специалистов по Центральной Азии, стимулирование развития образования, культуры и туризма и т. п. В июле 2005 г. Китай объявил, что предоставит средства для подготовки в течение трех лет 1500 специалистов для государств – членов ШОС62. Кроме того, в 2005 г. Китай открыл Конфуцианский колледж в Узбекистане и Китайский культурный центр в Казахстане; он будет создавать подобные центры и дальше, чтобы способствовать изучению китайского языка и распространению китайской культуры63. В общем, Китай увеличит коэффициент «мягкой силы» в своей политике в Центральной Азии.

С учетом направленности китайской политики на развитие дружественных отношений, центральноазиатские государства даже в случае политических изменений – если только власть не попадет в руки экстремистских сил – вряд ли могут занять враждебную позицию в отношении Пекина. Китай – большой и сильный сосед государств Центральной Азии, так что с их стороны провоцировать его было бы неразумно. Разумная политика заключается в стремлении к хорошим отношениям с соседом, протяженность границы с которым превышает 3 тыс. км, который является значимым экономическим партнером и играет значимую роль в концерте великих держав, вовлеченных в дела региона. Охлаждение отношений с Китаем сократит их возможности лавировать среди великих держав. В общем, недружественная политика в отношении Китая противоречила бы основным долговременным интересам центральноазиатских государств.

Уникальность Центральной Азии, однако, может привести к появлению новых вопросов и проблем, которые придется решать китайской дипломатии.

В СМИ был поднят вопрос о том, следует ли Китаю разместить свои войска в Центральной Азии. После революции тюльпанов в Киргизии в 2005 г. средства информации сообщили, что Китай может разместить свои войска в Киргизии, что привлекло большое внимание внутри Китая и за рубежом. Позднее выяснилось, что сообщение это ложное, но уже был поставлен существенный для Китая вопрос. Некоторые в Китае доказывали, идя вразрез с традиционной политикой, что Китаю следует разместить определенные воинские части там, где защиты требуют стратегические интересы страны. Они доказывали, что цель этой акции была бы совсем иной, чем в период холодной войны. Ведь врагом здесь выступает не какое-либо государство, а террористические силы, а цель заключается в защите стабильности региона. При этом речь шла о Центральной Азии, потому что, во-первых, это ближняя периферия Китая, а к тому же это регион, из которого исходит террористическая угроза; кроме того, этот регион больше других открыт для иностранного военного присутствия. С учетом стратегических интересов у Китая должно быть такое же право, как у России и Соединенных Штатов, которые уже разместили здесь свои вооруженные силы.

С этим связан другой вопрос: следует ли Китаю вмешаться в случае дестабилизации в Центральной Азии. Кардинальным принципом китайской дипломатии традиционно было невмешательство. Но Центральная Азия, имеющая ключевое значение для безопасности северо-западных провинций Китая, заставит Пекин пересмотреть этот принцип, если региону будет грозить хаос и анархия. Так следует ли Китаю придерживаться принципа невмешательства при возникновении ситуации, угрожающей стабильности самого Китая, или ему следует принять более активную политику и предотвратить ухудшение ситуации? Это ставит перед Китаем серьезную проблему. Если Пекин решит не вмешиваться, его интересы пострадают, его роль гаранта стабильности в Центральной Азии окажется под вопросом, а престиж будет запятнан. Если же, однако, Китай решит вмешаться, то он не только отступит от традиционных дипломатических принципов, но и навлечет на себя политические риски, включая риск запутаться во внутриполитической борьбе, риск испортить отношения с местными политическими силами, с другими центральноазиатскими странами и великими державами.

По-видимому, Китай не будет вносить серьезные изменения в политику размещения вооруженных сил за рубежом. Такое изменение политики повлекло бы за собой радикальный пересмотр китайской концепции дипломатии, а это дело очень трудное и замысловатое. К тому же размещение войск в другой стране требует согласия местного правительства, а таких запросов Китай не получал. А с учетом сопутствующих рисков и высоких издержек такое размещение не соответствует интересам Китая. Речь идет не только о финансовых издержках, но и о политических: военное вмешательство может только умножить страхи и опасения перед мощью и намерениями Китая. Другим отрицательным последствием было бы усиление недовольства и бдительности России. В общем, отправка китайских войск в Центральную Азию могла бы обратиться серьезным дипломатическим бременем.

Однако в будущем Китай мог бы принять более открытую и активную внешнюю политику. Он может, например, действовать с большей гибкостью в области политики и безопасности. Не размещая своих войск в Центральной Азии, Китай мог бы рассмотреть вопрос об участии в многосторонних военных действиях и в совместных военных учениях на китайской территории и на территории стран Центральной Азии.

Китай станет более активным в центральноазиатских делах. Он не будет вмешиваться напрямую и поддерживать одну группу против другой, но не станет игнорировать события, угрожающие региональной стабильности. Например, во время парламентских выборов в Киргизии в марте 2003 г. Китай – впервые в своей истории – прислал делегацию для наблюдения за ходом выборов. Во время президентских выборов в Казахстане в декабре 2005 г. Китай также прислал группу наблюдателей. Это показывает, что Китай перешел от полного неучастия к избирательному участию – серьезный отход от прошлой политики и традиции.

В ближайшем будущем главной сферой деятельности Китая в Центральной Азии останется экономика. Именно это делает Китай особенно привлекательным для центральноазиатских стран и образует его главный дипломатический ресурс. Экономические отношения, соответственно, будут главным фактором двусторонних отношений. Влиятельность экономического фактора зависит прежде всего от состояния китайской экономики, а ей до сих пор удавалось удерживать быстрый темп роста. Это экономическое развитие может обеспечить расширение торговли с Центральной Азией, увеличение инвестиций и наращивание экономической помощи региону. С конца 1990-х гг. экономика центральноазиатских стран вошла в период роста и восстановления, но ее фундамент остается слабым и хрупким. Центральной задачей будет поддержание этого развития. Экономики Центральной Азии нуждаются в структурных изменениях, значительной перестройке инфраструктуры и масштабных инвестициях – и все это означает, что заинтересованность Центральной Азии в Китае не уменьшится, а увеличится. В прошлое десятилетие в их взаимоотношениях имел место существенный прогресс. Объем торговли Китая с центральноазиатскими странами (исключая Туркмению) был чуть больше 500 млн долл. в 1992 г., вырос до 2,3 млрд долл. в 2002 г. и до 8,7 млрд долл. к 2005 г. Можно ожидать, что в ближайшие годы рост будет еще более значительным.

Однако изменение экономической ситуации в Центральной Азии ставит перед Китаем новые проблемы. Более десяти лет торговля с Центральной Азией была частной, а ее предметом были товары первой необходимости. Процветание этой торговли было обеспечено особыми условиями: низкокачественные дешевые товары, предназначенные для малообеспеченного населения и продаваемые на больших рынках. Эта торговля сыграла немалую роль, поскольку помогла многим бедным семьям пережить трудные времена. Хотя эта частная торговля, несомненно, продолжится, ее потенциал в основном исчерпан, и тому есть две причины. Во-первых, с ростом государственных ограничений и стандартизацией требований цена китайских товаров неизбежно повысится. В Центральной Азии носить китайские вещи не престижно; их хорошо покупают только из-за дешевизны. Рост цен понизит конкурентоспособность китайских товаров. Во-вторых, по мере улучшения экономической ситуации в Центральной Азии и повышения уровня жизни спрос на дешевые китайские товары понизится, и это изменение уже начинает ощущаться. Сжатие частной торговли существенно отразится на присутствии Китая на центральноазиатских рынках.

Реакция центральноазиатских стран на быстрое экономическое развитие Китая сложна и неоднозначна: растущий Китай создает возможности, но и является вызовом для Центральной Азии. Больше всего опасаются того, что экономическая мощь Китая обратит Центральную Азию – с ее экономической отсталостью, малоразвитой промышленностью, с ее низким научным и технологическим уровнем – в свой сырьевой придаток. Глядя на экономический подъем Китая, Центральная Азия опасается, что навсегда останется на обочине, в качестве поставщика всевозможных сырьевых товаров. Стоит отметить, что Китай здесь ни при чем, поскольку структура экономики в центральноазиатских государствах сложилась еще в советский период. Да и в новейший период подобные проблемы у этих стран существуют не только с Китаем, но и с другими экономическими партнерами. Значит, это общая проблема для стран Центральной Азии.

Китай должен постоянно адаптировать свою политику к изменениям и стремиться к оптимизации структуры экономического сотрудничества с центральноазиатскими странами. В частности, наряду с частной торговлей Китаю следовало бы уделять больше внимания различным формам экономического и торгового сотрудничества, особенно таким, как инвестиции и совместные предприятия. Это может существенно повысить уровень экономического сотрудничества с центральноазиатскими странами и заложить фундамент для долгосрочных двусторонних экономических отношений. Это важно как с политической, так и с экономической точки зрения.

В регионе нужно устранять многоразличные препятствия для инвестиций и двустороннего сотрудничества, в частности, создавать более привлекательную инвестиционную среду и понижать уровень риска. Естественно, что капитал жаждет приращения; если капитал видит хорошие перспективы прибыли, он немедленно явится. Если ситуация не сулит прибыльности, капитал просто не придет. Так что постепенное улучшение инвестиционного и делового климата в Центральной Азии приведет к росту китайских инвестиций. Хотя Китай не входит в число крупных экспортеров капитала, снятие ограничений в самом Китае приведет к росту инвестиций в страны Центральной Азии. Например, Китай инвестировал в шанхайский проект «Балтийская жемчужина» в Санкт-Петербурге 1,2 млрд долл. Другие ведущие корпорации, такие как TCL, также начинают развивать бизнес в России. В экономических отношениях Китая с Россией ситуация такая же, как в Центральной Азии. Прежде китайское правительство, стремясь развивать экономические отношения с Россией и Центральной Азией, просто диктовало предприятиям, что и как они должны делать. Как показала практика, эта политика, противоречащая законам экономики и рынка, мало чего смогла достичь. Если речь не идет о прямых межгосударственных проектах, главная функция правительства в том, чтобы предоставлять информацию, консультировать, выдвигать предложения и оказывать другие услуги, способные уменьшить инвестиционные риски.

Для расширения экономического сотрудничества с Центральной Азией Китаю следует поощрять приток частного капитала и вовлечь в дело свои прибрежные провинции. Частные предприятия составляют половину китайской экономики; частный капитал отличается гибкостью, эффективностью и способностью легко адаптироваться к условиям переходных экономик. Северо-западные провинции Китая являются главными агентами торгового и экономического сотрудничества с Центральной Азией; их климатические, географические, демографические и другие особенности делают их особенно пригодными для ведения торговли с центральноазиатскими странами. Прибрежные провинции очень отдалены, но обладают существенными научными и технологическими ресурсами, а также большим инвестиционным потенциалом.

Очень важно также изменить имидж китайских товаров, пользующихся довольно скверной репутацией. Особенно в начале 1990-х гг. китайский импорт в страны СНГ отличался очень низким качеством, что и создало соответствующую репутацию. На изменение ситуации потребуется время; нужно, чтобы покупатели научились различать товары разного качества. Скверная репутация китайских товаров – это результат, отчасти, низкого качества производства (и низкой заработной платы), а отчасти это связано с низкой покупательной способностью потребителей в Центральной Азии, предпочитающих самые дешевые товары. География тоже играет роль: близость побуждает к участию малый бизнес. В результате высокотехнологичные товары, пользующиеся хорошим спросом в Соединенных Штатах и Европе, такие как электроника и бытовые электроприборы, слабо представлены на рынках Центральной Азии. Сегодня для Китая главная проблема не низкое качество товаров, а их невысокая репутация. Соответственно, главная задача в том, чтобы изменить их имидж.

В ближайшее десятилетие ШОС в Центральной Азии будет представлять для Китая как возможности, так и вызов. Как отмечено выше, ШОС в определенном смысле олицетворяет китайское присутствие в Центральной Азии, соответственно, развитие ШОС позволит Китаю расширить свою роль в этом регионе. Если же ШОС не будет развиваться, это отрицательно скажется на имидже и позиции Китая. ШОС выжила в период становления; ключевая проблема для Китая – ее будущее развитие, а это не простая задача.

Другим важным вызовом будут для Китая отношения с Россией, из чего не следует, что в будущем здесь неизбежен кризис. Просто дело в том, что не Соединенные Штаты, а Россия может повлиять – положительно или отрицательно – на позиции Китая в Центральной Азии в большей степени. Если китайско-российские отношения будут хорошими, это может оказаться очень выгодно для Китая. Если они будут нехороши, это может сильно навредить Китаю. Россия – это главная великая держава в Центральной Азии; Соединенные Штаты, в конце концов, расположены очень далеко, и не в этом регионе их главные геополитические интересы. Характер китайско-американских отношений повлиял на политику Пекина в Центральной Азии, но меньше, чем китайско-российские отношения. Поэтому в следующие годы не китайско-американские, а китайско-российские отношения будут иметь существенно влияние на положение Пекина в Центральной Азии.

В связи с этим стоит подчеркнуть, что у Китая и России в Центральной Азии не только ряд общих интересов, но поводы для соперничества. Когда общие интересы перевешивают соперничество, как это происходит сейчас, это служит облегчению сотрудничества. Если, однако, возобладает соперничество, тогда сотрудничество соответственно ослабеет. До сих пор преобладало сотрудничество, но задача в том, чтобы это и дальше было так. Наступающее десятилетие будет решающим в этом вопросе – смогут ли Китай и Россия заложить фундамент долговременного эффективного сотрудничества в этом регионе.

Следующее десятилетие станет свидетелем растущей роли Китая и России в Центральной Азии. Не говоря уж о возрастании роли Китая в области политики, экономики и безопасности, можно предвидеть и усиление влияния России, которая возвращает былую силу и намерена играть большую роль на постсоветском пространстве. Это особенно верно для Центральной Азии, которая сильно зависит от России в области политики, экономики и безопасности и больше любого из постсоветских регионов податлива к влиянию России. Возрастание роли этих двух держав приведет к более обширным контактам и более непосредственному соперничеству, даже к конфликту интересов.

Расширение роли Китая в регионе поставит Россию перед необходимостью задуматься над стратегической ориентацией. В сущности, ей придется решать – рассматривать Китай как партнера или как соперника. Ответ России на этот вопрос напрямую повлияет на китайскую политику. Если Москва предпочтет партнерство, сохранится стратегический каркас для сотрудничества между двумя державами; если Москва выберет соперничество, стратегическое сотрудничество отступит на задний план. Китаю приходится изменять свою стратегию соответствующим образом.

В ходе экономической интеграции Центральной Азии Китай и Россия столкнутся со структурными проблемами. Поддерживая этот процесс, они будут ориентироваться на разные институциональные инструменты: Китай предполагает действовать через ШОС, а Россия – через Евразийское экономическое сообщество. Эти инструменты предполагают разные политические и экономические концепции. Точнее говоря, ШОС включает Китай, Россию и страны Центральной Азии, но может быть расширена и включить Южную и Западную Азию. Китай предпочитает действовать в рамках ШОС главным образом по экономическим причинам (а именно ориентировать экономическое развитие Центральной Азии в направлении Китая и других окружающих стран); этот подход не подразумевает четких геополитических целей. Россия же стремится к тому, чтобы интегрировать Центральную Азию в Евразийское экономическое сообщество, основанное в октябре 2000 г. как преемник Евразийского таможенного союза, включавшего Россию, Белоруссию, Казахстан, Киргизию и Таджикистан. В октябре 2005 г. Санкт-Петербургский саммит Центрально-Азиатской организации сотрудничества (объединяющей Казахстан, Узбекистан, Киргизию, Таджикистан и Россию) принял решение о слиянии с Евразийским экономическим сообществом. Этот шаг имеет четкое геополитическое значение – перед нами процесс интеграции бывших советских республик под эгидой России. У этой модели есть несомненные достоинства, основанные на особых экономических связях бывших советских республик, но она налагает и собственные ограничения. Таким образом, есть явное расхождение между подходами России и Китая к процессу экономической интеграции Центральной Азии, и, хотя в настоящее время это различие приглушено, оно может обратиться в тяжкую проблему.

Другой вопрос связан с развитием ШОС: сохранят ли две державы общее представление о будущем этой организации? Как они будут разрешать свои несогласия? В противоречиях и столкновениях нет никакой неизбежности, и необязательно, что они парализуют деятельность ШОС, но проблемы возможны, и их придется как-то решать. От того, насколько эффективно Китай разрешит эти проблемы, будет зависеть то, чем станет для него Центральная Азия – источником новых ресурсов развития или новых проблем.

В общем, в ближайшем будущем перед Китаем открываются в Центральной Азии новые значительные возможности и вызовы. Возможности, особенно в области экономики, перевешивают вызовы: Китай может существенно увеличить свои инвестиции, расширить торговлю, продолжить строительство транспортных сетей. В частности, Китай будет развивать связи с Центральной Азией в энергетическом секторе; на полную мощность будет пущен китайско-казахстанский нефтепровод; Китай и страны региона станут стратегическими партнерами в секторе энергетики. Все эти факторы способствуют укреплению отношений и реализации общих интересов, что находит соответствующий отклик в сфере политики. Все тенденции развития указывают на существенный рост китайского влияния в Центральной Азии на ближайшую перспективу.

1. Almaty Joint Statement of Kazakhstan, China, Kyrgyzstan, Russia, and Tajikistan, 3 July 1998.

2. Li Qi, Uygurs in Central Asia (Urumqi: Xinjiang People’s Publishing House, 2003), 189.

3. Cm. Ma Dazheng, National Interests the Hoghhest (Urumqi: Xinjiang People’s Publishing House, 2002), 32.

4. The Information Office, State Council of China, “’East Turkestan’ Terrorist Forces Cannot Escape the Responsibilities for the Crimes,” People’s Daily, 22 January 2002.

5. В октябре 2001 г. китайское правительство впервые обратилось к проблеме «Восточного Туркестана». Министр иностранных дел Китая Тан Цзясюань объявил, что террористическое движение «Восточный Туркестан» наносит серьезный ущерб Китаю. 11 ноября 2001 г., выступая в ООН, Тан Цзясюань сказал, что террористы «Восточного Туркестана» являются частью международного терроризма и что Китай столкнулся с угрозой «восточнотуркестанского» терроризма. 22 января 2002 г. информационное бюро Государственного совета Китая опубликовало длинную статью «,Восточнотуркестанским“ террористическим силам не избежать ответственности за свои преступления».

6. Организации «Восточного Туркестана» в Центральной Азии были созданы большей частью членами движения, перебравшимися туда из Китая. В 1960-х гг. на фоне китайско-советской конфронтации многих жителей китайского Синьцзяна удалось подбить на бегство в Советский Союз и Центральную Азию для основания здесь организаций движения «Восточный Туркестан». Однако большинство китайских беженцев в Центральную Азию не были членами «Восточного Туркестана». В 1980-х и 1990-х гг. Центральная Азия опять стала прибежищем для приверженцев «Восточного Туркестана», но на этот раз для активистов сепаратистских сил в Центральной Азии. В силу этих изменений в организациях «Восточного Туркестана» в Центральной Азии, надежной статистики не существует. Разные источники дают разную численность организаций движения «Восточный Туркестан» в Центральной Азии. По данным Ма Дашена, в 2002 г. в Центральной Азии существовали 11 организаций «Восточный Туркестан», из которых четыре имели террористическую направленность. См. Ма Dazheng, National Interets the Highhest, 193. Исследование казахского ученого K.Л. Сыроежкина описывает деятельность «Восточного Туркестана» в Центральной Азии.

См. его Миф и реальность этнического сепаратизма в Китае и безопасность Центральной Азии (Алма-Ата: Dark-press, 2003).

7. См. Tian Churning, “Analysis of China’s Oil Import and Export in 2002,” International Oil Economy, 2003, no. 3, 26.

8. Согласно тем же источникам, Россия будет ежегодно направлять 5 млн т нефти из Омска в Китай через китайско-казахстанский нефтепровод. См. «Россия будет экспортировать в Китай нефть через Казахстан» (http://www.strana.ru).

9. В китайской провинции Синьцзян 17 пограничных пунктов открыты для международной торговли, из которых 11 ориентированы на Центральную Азию, а остальные используются только для приграничной торговли. На Центральную Азию приходится 60 % внешнего товарооборота Синьцзяна. В 2003 г., например, объем внешней торговли Синьцзяна превысил 4,7 млрд долл., из которых 2,5 млрд долл. пришлись на Центральную Азию. См. Ни Hongping, “Vigorously Marching Towards Central Asian Market and Extending Economic and Trade Cooperation,” Russian, Central Asian and European Markets, September 2005, 28.

10. Декларация глав государств – членов Шанхайской организации сотрудничества от 5 июля 2005 г. гласит: «Учитывая завершение активной военной фазы антитеррористической операции в Афганистане, государства – члены Шанхайской организации сотрудничества считают необходимым, чтобы соответствующие участники антитеррористической коалиции определились с конечными сроками временного использования упомянутых объектов инфраструктуры и пребывания военных контингентов на территориях стран – членов ШОС».

См. http://www.sectsco.org.

11.  Brief Account of China Historical Geography, ed. Zou Yilin (Shanghai: Shanghai Education Publishing House, n.d.), 101.

12. М. Ащимбаев, «Ситуация в ЦА после 11 сентября и развития ШОС», в Collection of Papers of the International Seminar on Central Asia Situation and the SCO (Shanghai: Shanghai Institute for International Studies, 2003), 235.

13. Сообщение от 22 августа 2005 г. на http://finance.sina.com.cn.

14. Сообщение от 19 октября 2005 г. на http://finance.sina.com.cn.

15. См. Совместную декларацию Китайской Народной Республики и Республики Казахстан на http://www.sina.com.cn.

16. Сообщение от 15 октября 2004 г. на http://finance.sina.com.cn.

17. См. выступление Ху Дзиньтао в парламенте Узбекистана 16 июня 2004 г. на http: //finance.sina.com.cn.

18. Сообщение от 12 октября 2005 г. на http://kz.chineseembassy.org/chn/wdt/ t216261.htm. Эта величина не совпадает с данными, в соответствии с которыми китайские инвестиции в Центральной Азии превышают 1 млрд долл. Однако в обоих случаях показатели официальные, а расхождение может быть связано с использованием разных методов статистики. В последнем случае явно не учтены вложения Китая в энергетический сектор, а в первом – расходы на покупку «Петроказахстана».

19. Совместная декларация об установлении и развитии отношений стратегического партнерства между Китаем и Казахстаном, 4 июля 2005 г., на http: //www.sina.com.cn.

20. Например, Александр Коновалов, президент Российского института стратегических оценок и анализа, сказал, что «после событий 9/11 у России появилось уникальное окно возможностей для сближения с Западом: вы получите все, что захотите, будь это партнерство, интеграция или что-то другое». Сообщено 27 декабря 2001 г. на сайте http://www.strana.ru.

21.  Независимая газета, 18 декабря 2001 г.

22. Stephen Blank, “U.S. Strategic Dilemmas in Uzbekistan and Turkmenistan,” United States Commission on International Religious Freedom and the Center for Strategic and International Studies, Briefing at CSIS, 27 July 2005, http://www.csis.org.

23. Например, Кори Уэлт полагает, что Россию и Китай может разделить упрямое соперничество за влияние в Центральной Азии и ее ресурсы. Cory Welt, “U.S. Strategic Interests in Uzbekistan and Turkmenistan. Briefing at CSIC, July 27, 2005,” at http://www.csis.org.

24. «Окраина Китая. Десятый саммит Шанхайской организации сотрудничества. Интервью с В.Г. Гельбрасом», Новая газета, 11–13 июля 2005 г.

25. В академических кругах Запада принято считать, что со временем Китай будет играть ведущую роль в Центральной Азии. См., например, Zbigniew Brzesin-ski, “China’s New Journey to the West. China’s Emergence as in Central Asia and Implications for U.S. Interests. A Report of CSIS Freeman Chair,” China Studies, ed. Bates Gill and Matthew Oresman, August 2003; того же взгляда держится Е. Уэйн Мэрри и Американский Совет по внешней политике. См. Е. Wayne Merry, “Moscow’s Retreat and Beijing’s Rise as Regional Great Power,” Problems of Post-Communism 50, no. 3 (May-June 2003), 26.

26. Борис Румер детально растолковал этот вопрос. См. Central Asia at the End of the Transition, ed. Boris Rumer (Armonk, NY: M.E. Sharpe, 2005), 45–55.

27. «Есть предел уступкам Москвы», Независимая газета, 12 мая 2004 г.

28. В интервью в 2005 г. министр иностранных дел РФ Лавров заявил, что постсоветское пространство никогда не было наследственной территорией России, а потому не должно быть причин для соперничества с другими странами за зону влияния. См. сообщение от 25 апреля 2005 г. на http://www.Americana-russia.net. В августе 2005 г. на саммите СНГ в Казани Путин предложил Западу сотрудничество в странах СНГ, тем самым объявив, что Россия пришла к признанию западного присутствия в регионе. РИА Новости, 26 августа 2005 г.

29. Российский комментатор приписывает это опровержение, выпущенное министерством иностранных дел КНР, скрытой реакции центральноазиатских стран и России. В действительности не существует официальных подтверждений того, что Китай может развернуть вооруженные силы в Киргизии. МИД КНР не планирует ставить этот вопрос, а потому и другие страны не могли дать никакой реакции – скрытой или открытой. «Китай готов экспортировать военные базы. Однако у Киргизии, скорее всего, гарантами стабильности станут россияне».

См. сообщение от 31 мая 2005 г. на сайте http://www.strana.ru.

30. В соответствии с договором между Россией и Киргизией база в Канте взята в аренду на 15 лет с правом продления. Договор об аренде военной базы в Таджикистане не устанавливает временных ограничений.

31. «Договор о союзнических отношениях между Российской Федерацией и Республикой Узбекистан». Сообщение от 14 ноября 2005 г. на сайте http://www.pres-ident. Kremlin.ru/interdocs/2005/ll/14/1934_type72066_97086.shtml?type=72066.

32. В некотором смысле создание Россией военных баз в Центральной Азии было тесно связано с развертыванием американских вооруженных сил в регионе.

В первые десять лет после обретения независимости в Центральной Азии не было иностранных военных баз, хотя в Таджикистане охраной границы занималась 201-я моторизованная дивизия, и ни у одной страны не было никаких причин для размещения здесь своих войск, потому что единственным результатом был бы протест других стран. Создание американских военных баз явилось прецедентом, которому последовали другие страны. Даже в период правления Талибана у России не было военных баз в Центральной Азии, а с падением режима Талибана ситуация с безопасностью в Афганистане и Центральной Азии улучшилась. Однако именно в это время, в 2002 г., Россия восстановила первую военную базу в регионе, и это была база в Канте, Киргизия, расположенная всего в нескольких десятках километров от американской базы в Манасе, также в Киргизии. Военное вмешательство США, очевидно, сыграло важную роль в решении России вернуть свои вооруженные силы в регион. Были сообщения, что даже Индия обдумывает вопрос о своем военном присутствии в регионе.

33. До 9/11 американское отношение к вопросу о «Восточном Туркестане» было двойственным, но атаки террористов побудили Вашингтон в апреле 2004 г. внести исламистское движение «Восточный Туркестан» в список террористических организаций. В сентябре 2004 г., однако, Вашингтон допустил создание на территории США «Правительства Восточного Туркестана в изгнании». Это вызвало большое недовольство в Пекине, который также потребовал выдачи пятнадцати членов этого движения, находившихся в заключении на базе США в Гуантанамо. Вашингтон отказался.

34. Например, Джессика Т. Матьюз считает, что события И сентября 2001 г. принесли Китаю кратковременные выгоды, но потенциально изменили геополитическое окружение Китая и вынудили его реагировать на потенциальную опасность. См. Jessica Т. Mathews, “Carnegie Endowment, Policy Brief, Special Edition,” no. 18 (2002).

35. Регулярная пресс-конференция официального представителя МИД КНР, 17 января 2002 г. (http://www.mfa.gov.cn).

36. Регулярная пресс-конференция официального представителя МИД КНР, 11 марта 2002 г. (http://www.mfa.gov.cn).

37. Интервью министра иностранных дел КНР в Der Spiegel (Германия), 2 декабря 2003 г. (http://www.mfa.gov.cn).

38. Декларация глав государств – членов Шанхайской организации сотрудничества, Астана, 5 июля 2005 г. (http://www.sectsco.org).

39. Например, Марта Брил Олкотт предполагает, что принятую в Астане декларацию мог составить президент Узбекистана Ислам Каримов в ходе визита в Китай. См. Marta Brill Olcott, “U.S. Strategic Interests in Uzbekistan and Turkmenistan. Briefing at CSIS,” 27 July 2005 (http://www.csis.org).

40. Уже накануне визита китайского президента Дзян Дземина в Соединенные Штаты в октябре 2002 г. Ли Чжаосин, бывший тогда заместителем главы МИД КНР, заявил, что Китай готов консультироваться и сотрудничать с Соединенными Штатами по международным и региональным вопросам, включая относящиеся к Центральной Азии. Позиция Китая не изменилась. (См. сообщение от 13 августа 2002 г. на http://www.cnradio.com.)

41. Позднее Китай поднял вопрос о китайско-американском сотрудничестве в области энергетики в Центральной Азии. Есть признаки того, что Китай уделяет возрастающее внимание такому сотрудничеству, в том числе в Центральной Азии. Одной из главных тем начавшегося в августе 2005 г. китайско-американского стратегического диалога было энергетическое сотрудничество.

42. Zbigniew Brzezinski, “Russian Roulette,” Wall Street Journal, 29 March 2005.

43. Теймураз Беридзе, Эльдар Измайлов, Владимир Папава, Центральный Кавказ и экономика Грузии (Баку: Нурлан, 2004), 58–61.

44. Таково мнение профессора Б. Щедева, директора Центра азиатских исследований Украинского института мировой экономики и международных отношений (интервью с автором 24 сентября 2002 г.).

45.  Проблемы борьбы с бедностью в странах Центральной Азии в условиях глобализации (Алматы: Институт мировой экономики и политики при Фонде первого президента РК, 2004), 144.

46. Беридзе и др., Центральный Кавказ, 61.

47. Курманбек Бакиев, «Во всем виновата коррупция», Независимая газета, 8 апреля 2005 г.

48. Джастин Бёрк доказывает, что киргизскую революцию нельзя включать в число бархатных революций, поскольку у нее больше общего с традиционными революциями. См. Justin Burke, “Kyrgyzstan’s Revolution: Be Careful of What You Wish For,” вывешено 25 марта 2005 г. на сайте http://www.eurasianet.org. Журнал The Economist также пишет, что киргизская революция – это смесь разных элементов, а не блистательная победа демократии. См. “Kyrgyzstan: One Down, Four to Go. Revolution Reaches the Steppe,” Economist, 2–9 April 2005.

49. Brzezinski, “Russian Roulette.”

50. «Бархатные революции развращают оппозицию», вывешено 18 марта 2005 г. на сайте http://www.kabar.kg/rus.

51. «За беспорядками в Киеве стоят американцы», The Guardian, 26 November 2004, на сайте http://www.inosmi.ru.

52. А. Акаев, «Революция тюльпанов – детище США», Независимая газета, 31 марта 2005 г.

53. Министр обороны США Дональд Рамсфелд посетил Киргизию 26 июля 2005 г., сразу после саммита ШОС в Астане. Позднее президент Киргизии Бакиев сказал, что Соединенные Штаты могут сохранить свою базу в Манасе, но должны увеличить плату за ее использование. См. “Kyrgyz Say U.S. Forces Can Stay if They Pay More,” 21 September 2005 на сайте http://www.eurasianet.org. Были также сообщения, что Вашингтон пообещал увеличить финансовую помощь до 200 млн долл., но Киргизия отрицает это. См. “Rumsfeld’s Visit May Only Temporarily Relieves Pressure on U.S. Forces in Central Asia to Leave,” 28 July 2005, http://www.eurasian-et.org. Правительство Киргизии утверждает, что страна получает за американскую военную базу только 50 млн долл. в год.

54. “U.S. Envoy Says Russian Security Service Main Threat to Tajikistan,” Avesta, 9 September 2005.

55. «Сергей Иванов: авиабаза в Канте – долгосрочный проект», 21 сентября 2005 г. на сайте http://www.strana.ru.

56. «Россия восстанавливает позиции в Средней Азии», 23 сентября 2005 г. на сайте http://www.strana.ru.

57. Россия и Узбекистан объявили о своем стратегическом партнерстве в июне 2005 г.

58. Stephen Blank, “U.S. Strategic Dilemmas in Uzbekistan and Turkmenistan.”

59. Martha Brill Olcott, “U.S. Strategic Dilemmas in Uzbekistan and Turkmenistan,” Stephen Blank, “U.S. Strategic Dilemmas in Uzbekistan and Turkmenistan,” United States Commission on International Religious Freedom and the Center for Strategic and International Studies, Briefing at CSIS, 27 July at http://www.csis.org.

60. Например, Ричард Майерз, председатель Объединенного комитета начальников штабов, убежден, что требование ШОС о выводе американских военных баз из Центральной Азии было результатом запугивания малых стран великими державами – Китаем и Россией. См. Richard Myers, “Russi and China Bullying Central Asia, U.S. Says, Pentagon Pressured to Pull out of Uzbek, Kyrgyz Bases,” Washington Post, 15 July 2005.

61. Страны, пережившие цветные революции, так или иначе сталкиваются с этими проблемами. Самый очевидный пример – это Украина: придя к власти, новый режим столкнулся с борьбой за власть, разгулом коррупции и ухудшением экономической ситуации. Все это привело в сентябре 2005 г. к отставке правительства и новому политическому кризису. В Грузии после цветной революции экономическое и социальное развитие не дает никаких поводов для оптимизма. Киргизия демонстрирует признаки политической нестабильности, в том числе нарастающий конфликт между президентом и парламентом.

62. Выступление Ху Дзиньтао 5 июля 2005 г. (“Strengthening Solidarity and Cooperation and Promoting Stability and Development”), на саммите ШОС в Астане; 6 июля 2005 г. вывешена на сайте http://www.sina.com.cn.

63. В странах Центральной Азии существует спрос на изучение китайского языка, и многие молодые люди этих стран надеются получить образование в Китае. В настоящее время Китай не может принять всех, желающих получить образование.