Три года назад Ма Маньли сошлась с одним человеком по имени Лао Юань. Через два квартала от ее парикмахерской находился рынок, где Лао Юань держал лавку с морепродуктами. В основном он торговал рыбой-саблей, кроме того, в его лавке имелся желтый горбыль, японская макрель, мороженые креветки, двустворчатые моллюски, морская капуста, водоросли нори и другое. Лао Юань был родом с островов Чжоушань провинции Чжэцзян, на тот момент ему исполнилось тридцать семь лет. Ма Маньли, будучи любительницей жареной рыбы-сабли, частенько захаживала к Лао Юаню. Что до последнего, то и он, если надо было привести голову в порядок, шел за два квартала в «Парикмахерскую Маньли». Так они постепенно и сблизились. Однако если Ма Маньли, приходя в лавку Лао Юаня, думала только о чжоушаньской рыбке, то Лао Юань, приходя к Ма Маньли, думал вовсе не о своей прическе. Когда они уже сдружились, Лао Юань признался Ма Маньли, что она ему нравится, что, кроме ее тонкой талии, он также без ума от ее глаз. Глаза Ма Маньли отнюдь не были большими – обычные узенькие глазки, которые еще никто никогда не хвалил. Однако Лао Юань пояснил, что узенькие они у нее не всегда. Стоит ей разозлиться, они начинают необычно расширяться, превращаясь в глаза феникса. Ма Маньли этот комплимент показался неубедительным:

– Какие еще глаза феникса?

Однако Лао Юань заверил ее:

– Именно такие.

Потом Лао Юань признался, что больше всего ему нравятся даже не глаза, а выражение лица. Он стал рассказывать, что за тридцать семь лет видел достаточно лиц: и мужских, и женских, и детских, и стариковских. В каком-то смысле выражения лиц у всех разные, но кое-чем они похожи: после восьми лет взгляд у всех детей начинает мутнеть и все, что мы не в силах отложить в своей памяти, отпечатывается на глазах. После тридцати глаза наполняются такой мешаниной, что разобраться в человеке уже и невозможно. И пусть глаза Ма Маньли тоже помутнели, но ее лицо удивительным образом сохранило свою лучезарность. Но и этот комплимент смутил Ма Маньли. Тогда Лао Юань сказал, что она ему нравится даже не из-за выражения лица, а из-за того, как она вздыхает. Бывает, что когда они общаются, она вдруг возьмет и нечаянно вздохнет. Вздыхают, в общем-то, все, у кого есть какие-то заботы, но если у других вздохи вполне предсказуемы и определенны, то вздохи Ма Маньли не жаждут, чтобы их услышали, зачастую ее вздохи вообще не относятся к разговору. Многозначительные и выразительные, они тем не менее дают понять, что на душе у нее много всяких забот – вот в чем ее изюминка. Один такой вздох мог сказать о человеке очень много. Потом Лао Юань признался, что в Ма Маньли ему нравятся не только ее вздохи, но еще и ее походка, ее голос, резкие перемены настроения. Одним словом, он уже не мог выделить что-то одно, она нравилась ему вся целиком. Она нравилась ему за то, чем отличалась от других женщин, а не наоборот. И Ма Маньли растаяла. Она решила, что он знает толк в женщинах, знает толк лично в ней, более того, он разбирается в ней даже лучше, чем она сама. Вот ее муж Чжао Сяоцзюнь, тот вообще не признавал ее достоинств. Он не разглядел в ней ничего из того, что разглядел Лао Юань. Единственное, на что он был горазд, так это увидеть ее недостаток – маленькую грудь. Во время ссор он бывало кричал: «Ты, мужик в юбке, чего ты там еще возбухаешь?» Ма Маньли нравился Лао Юань, но не так, как она нравилась ему. У него была большая голова, которая держалась на толстой шее борова, отчего ему дали прозвище Большеголовый Юань. Мало того, что он ростом не выдался, так еще и его ноги были непропорционально короткими по сравнению с верхней частью туловища. В общем, Лао Юань опровергал распространенное мнение о том, что уроженцы провинций Цзянсу и Чжэцзян – красавцы. Все вышеперечисленное скорее отталкивало. Если Лао Юаню Ма Маньли нравилась вся целиком, то Ма Маньли он целиком не нравился, она выделяла для себя лишь одно его качество: умение говорить. Не то чтобы его речи как-то по-особому трогали душу Ма Маньли, она трезво оценивала свои достоинства, но ей нравилось чувство юмора, которое сопровождало любой его разговор. Едва Лао Юань открывал рот, как Ма Маньли начинала смеяться. Вроде бы говорил он то же, что и другие, однако из его уст все слова звучали иначе. Пусть другие тоже могли насмешить, но у Лао Юаня имелась своя изюминка. Так, например, разговаривая с ним, вы не сразу понимали, что он шутит, принимая его слова всерьез. Но когда вы вспоминали его слова, вам тут же становилось смешно, причем шутка его при каждом таком воспоминании казалась только смешнее. Тогда-то Ма Маньли поняла, что только юмор Лао Юаня может называться настоящим, у остальных же был не столько юмор, сколько просто шуточки.

Возьмем, к примеру, первый поход Ма Маньли в лавку Лао Юаня за рыбой, когда они еще не были знакомы. Когда с кем-то торгуешься, обычно принято занижать качество товара. Вот и Ма Маньли выбрала такую же тактику:

– Ну и дела! Рыбка толщиной со шнурок, а стоит пять с половиной юаней. Вон там тоже продают чжоушаньскую рыбу-саблю, но толщиной с хороший меч, и всего за четыре юаня восемь мао.

Разумеется, про другую лавку она все сочинила. Услышь такое другой продавец, он тотчас бы съехидничал, а то и разоблачил бы такое вранье:

– Раз там лучше, так там и покупай.

А вот Лао Юань не стал ни разоблачать Ма Маньли, ни разубеждать в том, что его рыба напоминала шнурки, что, впрочем, было не совсем так. Вместо этого он стал объяснять:

– Сестрица, так при чем же здесь я? Тогда уж следует винить тех, кто дал рыбе такое название. Рыба-сабля, или, как ее еще называют, рыба-шнурок, и должна быть похож на шнурок. А у тех рыбин, про которых ты говоришь, не иначе как сахарный диабет, вот они и распухли.

Пока Ма Маньли торговалась, пытаясь не уступать в перепалке, она на это замечание не обратила внимания. Но когда она уже возвращалась с покупкой к себе, вспомнив про его слова, не удержалась и прыснула. Чуть позже, когда она принялась жарить рыбу, та фразочка про диабет ее снова развеселила.

Или, к примеру, как-то Лао Юань пришел к Ма Маньли стричься, на тот момент они уже были хорошо знакомы. В прейскуранте значилось: стрижка – пять юаней. Однако Ма Маньли сказала:

– Это для других пять, а тебе придется заплатить десять.

Понимая, что она намекает на его большую голову Лао Юань сказал:

– Ха, так у тебя цены от размера зависят? Тогда тебе лучше открыть салон для питомцев.

Ма Маньли переспросила:

– Что это значит?

– Я как-то заходил в такой салон, так там за машинную стрижку собачки размером с кулак берут двести юаней.

Делать нечего, Ма Маньли сплюнула и подстригла его по цене для обычных клиентов. Когда он, уже подстриженный, ушел, мимо салона продефилировала маленькая, «размером с кулак» собачка на поводке, и Ма Маньли тут же прыснула со смеху. Потом, уже ложась спать, она снова вспомнила про «стрижку собачек» и снова рассмеялась. Этот Лао Юань мог острить без всяких бранных слов.

Или вот еще пример. Это произошло в тот день, когда они сблизились окончательно и первый раз легли в постель. Поскольку муж Ма Маньли вечно укорял ее за маленькую грудь, называя мужиком в юбке, постепенно и сама Ма Маньли стала ее стесняться. Поэтому, едва она собиралась раздеться, как вдруг, застыдившись, остановилась. Лао Юань сам помог расстегнуть ей лифчик. Немного удивившись, он, вместо едких замечаний, погладил ее грудь и сказал: «Суть не в размере, а в пользе. – Сказав это, он взял одну из грудок себе в рот. А когда вынул, изрек: – Еще какая большая, целиком даже не вмещается».

На этот раз Ма Маньли засмеялась сразу, но смех ее перешел в слезы.

Муж Ма Маньли, Чжао Сяоцзюнь, был не таким, как Лао Юань. Может, именно из-за него Ма Маньли было сложно ужиться с другими. Они прожили вместе шесть лет, из которых лишь первые полгода оказались счастливыми. С каждым годом их отношения все ухудшались. А ведь счастье не зависит от размера кошелька. Тот же Лао Юань был всего лишь торговцем рыбы, а не миллионером. Главное, чтобы вы друг другу подходили. С Чжао Сяоцзюнем они тоже богато не жили. Рослый, хорошо сложенный, большеглазый и светлокожий, Чжао Сяоцзюнь намного превосходил Лао Юаня. Собственно, Ма Маньли, выходя замуж, купилась именно на внешность. Но после свадьбы выяснилось, что его красота могла пленять лишь первые полгода, а потом начались проблемы. Чжао Сяоцзюнь был спекулянтом. Некоторым спекулянтам тоже удается разбогатеть. Можно сказать, что если спекулянт верно выбирает путь, разбогатеть ему даже проще, чем кому бы то ни было. Однако Чжао Сяоцзюню преуспеть не удалось. Не то чтобы он не умел заниматься бизнесом, просто ему не хватало выдержки: ему постоянно казалось, что прибыль его растет медленно, поэтому он бросался от одного к другому. Иначе говоря, едва он начинал набирать обороты, как на полпути ему надоедало, он отвлекался и в результате так и не доводил начатое до конца. Потом ему приходилось оплачивать убытки, и деньги уплывали в чужие руки. А он их в такие моменты еще и упрекал. Чего он только не скупал: и сигареты, и водку, и рис, и пушнину, и котов с собаками… разве что до людей очередь не дошла. В бизнесе считается нормальным где-то заработать, где-то прогореть, но применительно к себе Чжао Сяоцзюнь не мог такого представить. Его легко одолевали паника и хандра. Всякие мелочи он раздувал донельзя. Год напролет он носил костюм, который одинаково изводил его в солнечную и дождливую погоду. Казалось, что на всем белом свете таких трудяг и не сыщешь. Но это было совершенно не важно. Лично Ма Маньли не могла его терпеть за манеру разговаривать. Чжао Сяоцзюнь приводил только факты, причем совершенно голые. Он не терпел отвлечений от тем и уходов в сторону. Его прямолинейность исключала всякие шутки, можно сказать, что ему не хватало чувства юмора. Разумеется, Чжао Сяоцзюнь был не единственным в мире человеком, лишенным чувства юмора, но проблема заключалась в том, что во время ссор он отказывался оперировать фактами, а, подменяя одно другим, сметал все в одну кучу. При этом было непонятно, действительно ли он что-то путает или поступает так нарочно. Говорить с ним в такие моменты прямо и по существу не получалось, так что переспорить его было невозможно. И хотя такие ссоры возникали у них по разным поводам, они всегда сводились к одному: к деньгам. Даже если сначала проблема никак не касалась денег, потом они все равно выплывали на поверхность. В постельных делах разговор также сводился к одному: к груди Ма Маньли. Всякий раз, закончив свои дела, Чжао Сяоцзюнь непременно вздыхал: «Неужто я трахал женщину? Будто с мужиком переспал». В общем, они все больше уставали друг от друга. Сначала Ма Маньли не могла понять, почему так происходит, но потом пришла к выводу, что ни деньги, ни ее грудь здесь не при чем. Им просто наскучило жить вместе. Точно такой же сбой происходит в механизме, которому не хватает смазки. Итак, они оба опротивели друг другу. Отличие между ними состояло лишь в том, что Чжао Сяоцзюня не устраивала только грудь Ма Маньли, в то время как Ма Маньли Чжао Сяоцзюнь не устраивал целиком. Более того, он ее не устраивал не только целиком, но и по отдельным параметрам. Три года назад Чжао Сяоцзюню приглянулась другая женщина. Она тоже была родом с Северо-востока, звали ее Дун Юаньюань, и Ма Маньли ее знала. Дун Юаньюань работала бухгалтером в ночном клубе. Представляясь бухгалтером, она умалчивала, чем занимается по вечерам. В отличие от Ма Маньли она обладала одним существенным преимуществом: у нее была большая грудь. Пока она была в лифчике, ее груди напоминали шары для боулинга, а в естественном состоянии отвисали, как спелые дыньки. Узнав, что муж спутался с другой, Ма Маньли, казалось бы, должна была горевать или скандалить, однако она не делала ни того ни другого. Эта новость словно освободила ее. Похоже, Чжао Сяоцзюню действительно нравились пышногрудые девицы. Тогда Ма Маньли, убедившись, что муж ушел гулять на сторону, решила сблизиться с Лао Юанем. Не исключено, что сначала она сделала это назло, чтобы, так сказать, не остаться в убытке, но потом ей показалось, что красноречивый Лао Юань ей и впрямь понравился. Таких мужчин она еще не встречала. Но чтобы взять и переспать с человеком, который понравился ей просто за умение говорить, такое с ней приключилось впервые. Даже потом она не могла понять, как такое могло произойти.

Ма Маньли и Лао Юань встречались два года. За это время она даже успела забеременеть и сделать аборт. Сначала им приходилось скрывать свою связь, потом, когда Ма Маньли развелась, такая необходимость отпала, но пожениться они все равно не могли. У Лао Юаня в Чжоушани остались жена и дети, поэтому с этой точки зрения им, как и прежде, не следовало афишировать свои отношения. Сперва Ма Маньли не придавала этому значения – замужем или не замужем, какая разница, бывает, что и замужем никакого житья нет, вспомнить хотя бы ее опыт с Чжао Сяоцзюнем. Она хоть уже и развелась, а клубок неразрешенных проблем все равно остался, и по-прежнему все вертелось вокруг денег. А вот с Лао Юанем ей все было в радость: и просто общение, и физическая близость. Но потом ее все-таки стало напрягать подвешенное состояние. Напрягало ее вовсе не то, что Лао Юань долго не мог определиться, а то, что в ее возрасте за тридцать уже надлежало обрести семейный очаг. Самого Лао Юаня это нисколечко не смущало. Он тут же начинал задавать Ма Маньли встречные вопросы:

– Скажи, что сложнее: быть замужем или разведенной?

– Разведенной, – отвечала Ма Маньли.

– А вот и нет. Ведь разводятся, чтобы избавиться от обоюдных страданий. Таким образом, чтобы пожениться, нужно сделать правильный выбор. А теперь скажи, что сложнее: сделать правильный выбор или ошибиться с человеком?

Ма Маньли поняла, куда он клонит, и, принимая его рассуждения не столько за юмор, сколько за здравомыслие, усмехнулась. Потом она все же спросила:

– А когда ты разведешься?

– Ну, не через день, так через два, не через два, так через месяц, не через месяц, так через полгода, можно?

В результате условились на сроке в полгода. Но не прошло и полугода, как Лао Юань исчез. Этот краснобай оказался мошенником. Исчез он вовсе не потому, что испугался развода и перспективы жениться на Ма Маньли, его увезла из города полиция. Лао Юань обманывал не только Ма Маньли, он обманывал и других, поскольку был аферистом. Три года назад он у себя в городе устроил незаконный сбор средств. Однако, если дело касается денег, умаслить человека сладкими речами непросто. Учитывая, что богатые на это дело не ведутся, Лао Юаню пришлось отыграться на нескольких семьях бедняков. Но не успел он хоть сколько-нибудь заработать, как его аферу разоблачили. Лао Юань скрылся в Пекине, где открыл рыбную лавку, при этом его уже разыскивали через соцсети в Интернете. Года через три, когда Лао Юань уже решил, что опасность миновала, он отправился на вокзал принимать партию товара, там его и увидел один земляк, приехавший в Пекин подработать. Этот земляк тоже попал в число обманутых вкладчиков. В тот же вечер, когда Лао Юань производил переучет в своей лавке, его арестовали. Кстати, он оказался никаким не чжоушаньцем, а приехал из Вэньчжоу, так что даже название родного города он изменил. В его прежних словах не было ни единого слова правды. Узнав об этом, Ма Маньли была потрясена. Но вместо того, чтобы огорчиться, она рассмеялась. Эта афера со сбором денег оказалась самой большой шуткой Лао Юаня. Ма Маньли, что называется, растратилась понапрасну. Отсмеявшись, она заплакала. Поскольку денежная сумма, на которую Лао Юань обманул народ, оказалась не такой уж большой, его осудили лишь на год. Можно сказать, что с Ма Маньли они теперь были квиты. За целый год Ма Маньли ни разу не навестила Лао Юаня в тюрьме, навсегда вычеркнув его из своей жизни. Иногда она случайно вспоминала о нем, и тогда вздыхала, но не о нем, а о себе. Вздыхала, так сказать, «с изюминкой».

И тут как-то среди ночи Лао Юань вдруг снова нарисовался; он пришел прямо в «Парикмахерскую Маньли». Прошел год, и Лао Юаня выпустили на свободу. За этот год он сильно изменился: поседел и теперь выглядел как старик. Ма Маньли сразу его даже и не признала. Он и так-то не был красавцем, а тут, утеряв былую молодость и крепость, и вовсе стал похож на старого хряка. Нерешительно переступающий коротенькими ножками через порог, он напомнил ей неуклюжего пингвина. Да и говорить он стал по-другому. Он рассказал, что только вышел из тюрьмы, что собирается дальше торговать рыбой, если даже не морской, то речной, типа толстолобика или белого амура, ведь делать закупки в Миюне даже проще, чем в Чжоушане. Заодно он пожаловался, что в настоящее время остался не только без гроша, но и без крыши над головой, поэтому и решил попроситься к ней на какое-то время. Лао Юань то и дело запинался. Год за решеткой полностью лишил его былого чувства юмора, и теперь он тоже говорил лишь по существу. Когда Ма Маньли его все-таки признала, ее охватили смешанные чувства. Но, выслушав его до конца, она пришла в возмущение. Ее раздражало даже не то, что до его ареста она с ним встречалась и даже пережила аборт, а то, что теперь Лао Юаня интересовала только жилплощадь. Ничего постыдного в этом не было, но в жильцы напрашивался вовсе не тот Лао Юань, которого она знала прежде. Ее не смущало его плачевное состояние или даже очередное намерение обмануть ее, но вот нынешняя его речь и настроение говорили явно не в его пользу. Вместо Лао Юаня она видела перед собой того, кто пытался им притвориться. И стоило еще разобраться, кто именно был большим обманщиком. Поэтому без лишних разговоров Ма Маньли заорала:

– Вон!

Лао Юань огляделся по сторонам и хотел было продолжить уговоры, но Ма Маньли гаркнула снова:

– Вон!

Тогда уже и Лао Юань понял, что перед ним вовсе не прежняя Ма Маньли, и ушел прочь. После его ухода Ма Маньли села, чтобы успокоиться. Она не то чтобы сердилась, однако размышления о прошлом и будущем вызывали в ней какую-то подавленность. Вдруг в дверь снова постучали. Думая, что это вернулся Лао Юань, Ма Маньли решила не отвечать. Однако вскоре в дверь уже не стучали, а тарабанили, при этом все настойчивее. Ма Маньли подошла, резко отодвинула защелку и, рванув дверь на себя, снова заорала:

– Ты не слышал? Пошел вон!

Этим она изрядно напугала стоявшего за дверью. То был не Лао Юань, а Лю Юэцзинь. Ее отношения с Лю Юэцзинем отличались от отношений с Лао Юанем. Лю Юэцзинь часто засиживался у нее в парикмахерской, но до постели они так и не дошли. Не то чтобы они не подходили друг другу, просто Лю Юэцзинь, по мнению Ма Маньли, хоть и мечтал, но не знал, как этого добиться. В отличие от Лао Юаня у Лю Юэцзиня не было чувства юмора, но зато он никого не обманывал, по крайней мере, в каких-то серьезных делах. Ему была свойственна некоторая хитрость, но ни в хороших, ни в плохих делах она ему не помогала. В целом, он относился к скромникам. Или скажем так: он и рад был отважиться на что-нибудь эдакое, но не знал, как к этому подступиться; он и рад был сблизиться, но не знал, как именно. В общем, что еще взять с повара? А может быть, сам Лю Юэцзинь думал совершенно иначе и считал, что рано или поздно они все равно окажутся в постели. Иначе зачем бы он приходил к ней так часто? Лю Юэцзинь доверял Ма Маньли все свои переживания, сама Ма Маньли этого не делала, хотя Лю Юэцзинь и считал, что между ними никаких секретов не имеется. Как-то ночью Лю Юэцзинь пришел к Ма Маньли, и по его растерянному виду она сразу поняла, что с ним что-то не так, словно он хотел поделиться чем-то важным. Но из-за разборок с бывшим мужем ей так и не пришлось уделить внимания Лю Юэцзиню. В итоге Лю Юэцзинь взял Чжао Сяоцзюня на себя и вывел прочь, чем растрогал оставшуюся в слезах Ма Маньли. После того случая она уже несколько дней не виделась с Лю Юэцзинем, и сегодня он показался ей еще более растерянным. С него градом лил пот, он едва переводил дух. Перепуганному Лю Юэцзиню было плевать, как он выглядит. Удивленная Ма Маньли прямо в лоб спросила его:

– Кого-то ограбил или тебя ограбили?

Ма Маньли сказала это в шутку, но Лю Юэцзинь все воспринял всерьез:

– В точку попала: и меня ограбили, и я ограбил.

С этими словами он впихнул ее внутрь, захлопнул дверь, закрыл ее на задвижку, выключил свет и потащил Ма Маньли в дальнюю комнату. Та решила, что он хочет затащить ее в постель, и стала вырываться, но Лю Юэцзинь вцепился в нее мертвой хваткой. Вместо того чтобы приставать к ней, он начал быстро пересказывать ей свои приключения, начиная с того момента, как семь дней тому назад у него украли сумку, как он ее искал, и как к нему в руки попала чужая сумка. Рассказал он и про то, как сначала он искал вора, а потом тот сам нашел его, как сначала у него украли деньги, а потом он сам превратился в шантажиста. Наконец, рассказал, как только что того вора поймали под мостом «Сыцзицинцяо» и избили до смерти, а сам он, оставив мечты о солидном куше, чудом сбежал. Говоривший скороговоркой Лю Юэцзинь то и дело сбивался. Но дело было настолько запутанным, что даже если бы Лю Юэцзинь и не сбивался, Ма Маньли все равно бы осталась в замешательстве. Пытаясь хоть что-то уяснить, она попросила растревоженного Лю Юэцзиня рассказать все сначала.

– Все равно уже не успею. Если даже поймешь, то положения все равно не спасешь. – Тут он вытащил из-за пазухи флешку и спросил: – Ты разбираешься в этих штуковинах?

– Это разве не флешка? Одно время, когда тоска накатывала, я общалась с народом в соцсетях. Но в последние полгода бросила.

Лю Юэцзинь хлопнул в ладоши:

– Замечательно, давай тогда побыстрее посмотрим, что там.

– Я продала свой комп Дахао с автомойки.

К западу от «Парикмахерской Маньли», буквально через квартал, находилась автомойка, которой заправлял Дахао. Лю Юэцзинь знал, о ком идет речь. Это был толстяк из провинции Цзянси, чья упитанность проявлялась не только в телесах, но и отражалась на физиономии: лицо его выглядело настолько заплывшим, что глаз практически не было видно. Лю Юэцзинь знал, что тот обожал играть в мацзян.

– Но зачем ему понадобился компьютер, тоже для общения? – поинтересовался Лю Юэцзинь.

Маньли тут же пояснила:

– Не для общения, а чтобы посещать порносайты.

Лю Юэцзинь, уже сам не свой, поторопил ее:

– Без разницы, чем он там занимается, пойдем уже быстрее к нему.

Ма Маньли накинула верхнюю одежду, и они выскочили на улицу. Миновав квартал, они прибыли на мойку к Дахао. Стояла глубокая ночь, в этот час никто машины не мыл. Никаких дверей у автомойки не было, разверзнув свою пасть, она стояла прямо напротив пустынной улицы. Сегодня, вместо того чтобы лазить по порносайтам, Дахао ушел играть в мацзян. А старенький компьютер в одиночестве остался на столе. От грязи и смазки на нем не осталось живого места. Вместо себя Дахао оставил приглядывать за автомойкой своего племянника Сяохао. Когда Ма Маньли и Лю Юэцзинь попросили его попользоваться компьютером, тот не разрешил, сказав, что если вдруг они его сломают, ему потом достанется от Дахао. Тут же он буркнул, что не прочь перекусить. Лю Юэцзинь смекнул, что тот бессовестно намекает на вознаграждение и, вытащив из кармана десять юаней, пожертвовал их Сяохао. Тот обрадовался и побежал выпить в кабачок напротив, а Лю Юэцзинь с Ма Маньли наконец уселись перед компьютером. Они вставили флешку и открыли необходимую папку. Сперва на экране ничего не было, но то же время за кадром послышался разговор нескольких человек, который иногда прерывался чьим-нибудь смехом. Однако в общем галдеже было трудно разобрать, о чем именно шла речь, тем более, что Лю Юэцзинь и Ма Маньли были далеки от обсуждаемых тем. Немного погодя появился и видеоряд. Действие происходило вроде как в гостинице. Сначала появился Янь Гэ, что весьма поразило Лю Юэцзиня. Потом пошла запись того, как Янь Гэ кому-то преподносит драгоценности, а кому-то – произведения каллиграфии. Подарки принимали два человека: один постарше, другой – среднего возраста. Судя по одежде и манерам, оба были из чиновников. Однако дары они принимали по отдельности, не пересекаясь. Кроме дорогих подарков им также вручались пузатые сумки: иногда по одной, а иногда и по три-пять штук за раз. Видео запечатлело, как Янь Гэ расстегивал молнии на сумках, до отказа набитых деньгами. Мужчине средних лет обычно вручалась одна такая сумка, а пожилому – по три-пять. И таких случаев было не два, а больше десятка. Внизу на кадрах мелькали даты вплоть до посекундного отображения времени. Лю Юэцзинь и Ма Маньли содрогнулись. Они даже не смогли сразу подсчитать, сколько всего денег могло лежать во всех этих многочисленных сумках. Но еще больше их поразило то, что, кроме этих кадров, на флешке имелись видеозаписи с постельными сценами, в которых принимали участие иностранные девицы и эти чиновники. Таких сцен также было не две, а более десяти. И на этих кадрах внизу также мелькали даты вплоть до посекундного отображения времени. Мужчина средних лет каждый раз изнемогал до седьмого пота, заходясь в криках и стонах. Пожилой не кричал и делал свои дела в среднем темпе, видимо, уже просто не в силах отдаваться таким занятиям настолько самозабвенно. На его старую задницу было противно смотреть, но двигал он ею как надо, а на некоторых кадрах он, наоборот, оставался недвижимым, предоставляя девице ублажать его по полной программе. В общем, лучше бы Лю Юэцзинь и Ма Маньли всего этого не видели, теперь же их мозг готов был разорваться от такой информации. Прежде Лю Юэцзинь знал лишь то, что у него в руках – ценная вещица, которую кто-то хочет купить, и только сейчас до него дошло, насколько действительно ценной была эта флешка. Покинув автомойку, Лю Юэцзинь и Ма Маньли вернулись в парикмахерскую. На повороте им попалась мясная лавка. Поскольку на дворе стояла ночь, она не работала. Над ее дверью болталась на ветру вывеска с головой свиньи, а под ней надпись: «Здоровое мясо, кушайте на здоровье». Дойдя до этой лавки, они решили сделать передышку и присели на ступенях. Вдруг Лю Юэцзинь с чувством выкрикнул:

– Наверняка только в одну такую сумку влезало больше миллиона! А если таких сумок несколько десятков, то наберется и сто миллионов! – Выдержав паузу, он снова вскрикнул: – На что это похоже – хапать такие деньжищи? Да это же коррупционер, таких расстреливать надо. – Тут до него неожиданно дошло и другое: – Так вот почему все бросились искать эту флешку. Тут на кон ставятся уже не деньги, а жизнь.

Ма Маньли, побледнев, уставилась на Лю Юэцзиня, а тот продолжал негодовать:

– Пока я пытаюсь заработать копеечку и черт знает куда вожу помои на свиноферму, они эти деньги лопатой гребут. Да разве это люди? Хищники и кровопийцы!

Ма Маньли, не отводя от него взгляда, вдруг, заикаясь, проронила:

– Ты кончай о других-то говорить, лучше о себе подумай.

– А что я? – не понял Лю Юэцзинь.

– Мало того, что взял то, чего нельзя было брать, так еще и рассказал об этом хозяевам. Теперь тебе крышка.

Тут Лю Юэцзинь понял ее намек и, судорожно выдохнув, опомнился:

– Точно, ведь только что под мостом они укокошили того вора.

Тяжело поднимаясь со ступенек, он сказал:

– Я-то думал, что им нужна только флешка. Кто же знал, что им и жизнь подавай! – Он снова присел на корточки и схватил за руку Ма Маньли: – Я понял: им надо уничтожить свидетелей. Того вора они уже убрали, теперь и мне недолго осталось жить. – С этими словами он с чувством ударил по ступеням: – Мало того, что меня обокрали, а тут еще в такое пришлось вляпаться!

Ма Маньли словно опомнилась:

– Я ведь тоже видела, что на этой флешке, значит, и я вляпалась? – Толкнув Лю Юэцзиня, она запричитала: – Давай тогда договоримся, что если тебя схватят, ты про меня ни-ни. Ведь у меня на родине еще дочь осталась.

В этот критический момент, Лю Юэцзинь, подобно Лао Юаню, решил сострить:

– Отлично, значит теперь мы будем делить свое горе и радость пополам.

Ма Маньли разозлилась и схватила его за шею:

– Да пошел ты, лучше я тебя прямо сейчас придушу!