Хань Шэнли снова избили люди Лао Лая. Лао Лай был родом из Синьцзяна, но по национальности являлся ханьцем. Несмотря на это, чертами лица и высокой переносицей он походил на уйгура больше, чем сами уйгуры. При первой встрече его всегда спрашивали: «Ты – уйгур?» Поначалу он пускался в объяснения, мол, отец и мать были родом из Шанхая, но лет пятьдесят тому назад, включившись в кампанию помощи приграничным районам, переехали в Синьцзян, где родили его. Там они стали следовать местным обычаям, ели много говядины и баранины, и уподобились уйгурам. Но с годами в целях экономии времени Лао Лай перестал вдаваться в подробности, просто соглашаясь, что он уйгур. В западном районе Пекина Хайдянь есть парк «Цзычжуюань», с севера к нему примыкает местечко Вэйгунцунь, которое считается местом обитания синьцзянцев. Синьцзянцы продают здесь шашлычки из баранины, традиционные тюбетейки, домбры, уйгурские мечи и так далее. Товары у них поддельные, торговля тоже, а вот воруют они по-настоящему. Лао Лай являлся главарем местной синьцзянской банды. Главарем синьцзянцев он, ханец, стал не сразу, а после нескольких стычек с соперниками, так что это звание было выстрадано им собственными потом и кровью. Поначалу он внедрил много новшеств. К примеру, если раньше синьцзянцы кроме обычного воровства не брезговали разбоями, то теперь Лао Лай последние запретил. Ведь в противном случае все они попадали в категорию бандитов. Если воры орудовали исключительно руками, то у бандитов в ход шли ножи, а так и до убийства недалеко, поэтому, чтобы остаться в Вэйгунцуне, им не следовало переступать эту грань. Или вот еще пример: хотя раньше синьцзянцы имели свою территорию, воровали и грабили они везде, где им вздумается, что вызывало междоусобные стычки с чужими бандами. Теперь же Лао Лай постановил, что, подобно границам между государствами и провинциями, в Вэйгунцуне тоже будут установлены границы, за пределами которых воровать запрещается. Разумеется, что и другим ворам не разрешалось промышлять на их территории. Как говорится, другие не трогают меня – я не трогаю других. Уйгуры на словах с ним согласились, но на деле продолжали поступать по-своему. Как и ожидалось, законов никто не соблюдал, и Лао Лая это часто выводило из себя. Дней десять тому назад к землякам в Вэйгунцунь заглянул Хань Шэнли. Пообщавшись с приятелями, он прогулялся по торговому центру, а заодно «подработал». Пострадавшей оказалась средних лет женщина в очках: по ее одежде, походке и утонченным манерам Хань Шэнли предположил, что у нее должны водиться деньжата, иначе он прошел бы мимо. Заполучив ее кошелек, он выскользнул из торгового центра и уже на улице обнаружил, что его улов составил лишь триста с лишним юаней. Вместо купюр в кошельке лежало множество визиток, собственно, они и сбили Хань Шэнли с толку. Богачи очков не носят, очки – это удел нищих интеллигентов. Пострадавшая Хань Шэнли не заметила, зато его заметили несколько уйгуров. Они не стали хватать его на месте преступления, а взяли с поличным уже на улице, когда тот сокрушался над своей мелкой добычей. Промысел на чужой территории по всем нормам считался серьезным преступлением. Синьцзянцы, которые сами закон не уважали, увидав преступника на своей территории, решили наказать его по всей строгости. Сначала они хорошенько его отколошматили, разбив голову, а потом еще и предъявили штраф в двадцать тысяч. Хань Шэнли осознавал, что провинился, но не до такой же степени, чтобы, вопреки здравому смыслу, вместо трехсот украденных юаней отдавать в шестьдесят раз больше. Это уже не штраф, а какая-то обдираловка. Об этом Хань Шэнли и попытался сказать своим обидчикам. Если бы он промолчал, то все бы, скорее всего, и уладилось, но поскольку он заартачился, это вывело синьцзянцев из себя, и теперь они были уже неумолимы. А тот продолжал качать права. Тогда синьцзянцы угрюмо посовещались и потащили его в подвал, где привязали к трубе. Признай Хань Шэнли свой долг, они бы его тотчас отпустили, но поскольку он противился, они решили оставить его подыхать в подвале. Заметив, что подвал полон крыс, Хань Шэнли испугался и все-таки согласился написать расписку о долге в двадцать тысяч. Синьцзянцы поставили ему условие – начиная с этого дня выплачивать по две тысячи в течение десяти дней. Допуская, что он может скрыться, они заставили его найти в Вэйгунцуне поручителя. Хань Шэнли ничего не оставалось, как пойти вместе с ними к своему земляку, которого сегодня он уже успел проведать. Земляка звали Лао Гао, он тоже приехал из Лошуя, что в провинции Хэнань. В этом районе у него на улочке Санькэшу имелся свой ресторанчик хэнаньской кухни, где готовили тушеную лапшу. Кроме лапши здесь еще подавали острый овощной суп. Убедившись, что у Лао Гао есть постоянный бизнес, синьцзянцы запомнили его и отпустили Хань Шэнли. Тот отправился в больницу, где ему наложили восемь швов и сделали перевязку. На следующий день он, раненый, отправился на заработки. Работал он теперь не на себя, а на тех самых синьцзянцев. Нельзя сказать, что он стал воровать совсем недавно, однако поднатореть в этом ему не удавалось. Ему не то чтобы не хватало смелости – с этим у него все было в порядке, просто он часто промахивался с выбором жертвы, места и подходящего момента. То, что нищих интеллигентов он принимал за богачей, может служить лишь одним из примеров. Когда он ошибался с жертвой, это еще было полбеды, гораздо серьезнее дела обстояли, когда он ошибался с местом или временем, в таких случаях его уже могли поймать. Воровство – это своего рода искусство, тут главное – уметь четко вычислить подходящий момент. Хань Шэнли же любил действовать спонтанно, именно поэтому он терпел неудачи. Если момент он упускал, то уже в следующий миг охота объявлялась на него самого. В семи из десяти случаев он себя обнаруживал, и за ним начиналась погоня, зато он научился хорошо бегать. В двух случаях из десяти его ловили и либо избивали, либо уводили в полицейский участок. Наконец, в оставшемся случае все у него проходило удачно, но он не знал, что именно крал. С тех пор как его изловили синьцзянцы, Хань Шэнли трудился, не покладая рук. Раньше, когда он был сам себе хозяин, он мог работать в любое время, но теперь ежедневный долг в две тысячи, о котором он вспоминал, едва продирая глаза, не давал ему возможности расслабиться. Но сколько бы он ни работал, на умении чувствовать подходящий момент это никак не сказывалось. Раньше за день работы по семь-восемь часов в сутки, сейчас – по тринадцать-четырнадцать, но от этого его улов не становился больше. Раньше, поработав денек, ему перепадало юаней пятьсот, и это считалось нормальным. Иной раз, прокрутившись целый день, он вообще оставался без копейки, и это тоже считалось нормальным. Однако то, что считалось нормальным раньше, нельзя было считать нормальным сейчас. Синьцзянцы не давали ему ни дня отсрочки. Каждый день, когда он приносил часть долга, он непременно получал от них порцию пинков. Благодаря тому, что у Хань Шэнли нашелся поручитель, они не переживали, что он сбежит. При этом всякий раз грозно напоминали, что через десять дней срок уплаты истекает. Хань Шэнли винил во всем не этих синьцзянцев и даже не себя. Единственным виноватым в своих бедах он считал земляка Лю Юэцзиня. Тот задолжал ему три тысячи триста юаней, прошло уже три месяца, а возвратил он из них лишь двести. Сначала Хань Шэнли полагал, что у этого повара действительно нет денег и что угрожать ему бесполезно. Но когда у Лю Юэцзиня украли сумку, оказалось, что в ней лежало четыре тысячи сто юаней. Вместо того чтобы вернуть эти деньги Хань Шэнли, Лю Юэцзинь пожаловал их вору. Вот что бесило Хань Шэнли. Ладно бы эти отговорки Лю Юэцзинь приберег для обычных случаев, но ведь он видел, что Хань Шэнли пробили голову, навесили долг, а у Лю Юэцзиня даже ничего не шевельнулось в душе. Деньги здесь были уже не при чем, тут проявлялись его худшие из человеческих качеств. И пусть та сумма в три тысячи четыреста юаней не спасла бы Хань Шэнли полностью, по крайней мере, эти деньги оказали бы ему подспорье, и его хотя бы поменьше пинали. Потом Хань Шэнли, оставив Лю Юэцзиня, начинал винить себя. Все-таки и синьцзянцы, и Лю Юэцзинь были намного жестче, а сам он только бесчестил репутацию вора. С другой стороны, если он всегда нормально относился к Лю Юэцзиню, что толку было лютовать, когда тот потерял свои деньги? Теперь, чтобы получить от Лю Юэцзиня долг, Хань Шэнли следовало сперва помочь ему найти сумку, поэтому он и повел его к брату Цао. Он сделал это из корыстных целей, но кто же знал, что, познакомившись с братом Цао, Лю Юэцзинь возьмет и на полпути избавится от Хань Шэнли? Ведь уже на следующий день Лю Юэцзинь пошел в утиную лавку один. К счастью, люди брата Цао еще не успели найти Синемордого, и Лю Юэцзиню, который стал качать свои права, отвесили тумаков. Хань Шэнли нашел Лю Юэцзиня и стал спрашивать, почему тот предал его. Лю Юэцзинь без всяких объяснений стал обвинять Хань Шэнли в том, что тот его подставил: из-за того, что он связался с братом Цао, ему пришлось не только выложить задаток в сто с лишним юаней, но еще и зря потерять драгоценные два дня, которые он мог использовать на поиск вора. В общем, Лю Юэцзинь негодовал еще больше, чем Хань Шэнли. Едва оправившись после побоев, Лю Юэцзинь, похоже, считал, что теперь они квиты. Показывая перевязанную голову, он сказал Хань Шэнли:

– Отстань уже от меня. Тебя побили, а меня нет?

Хань Шэнли, не зная, плакать ему или смеяться, ответил:

– Ты все перепутал: хоть нас обоих и избили, но по разным поводам. И вообще, хватит об этом, лучше скажи, когда долг отдашь?

– Без своей сумки я не жилец, а ты мне про какие-то деньги толкуешь.

Вот и весь разговор. Так что Хань Шэнли было без толку приставать к Лю Юэцзиню. Как бы жестоко с Хань Шэнли не обращались синьцзянцы, тот не мог тратить свое время на Лю Юэцзиня. Стоило признать, что тот превратился в голодранца и теперь от него не было никакого прока. В первостепенные обязанности Хань Шэнли входил ежедневный промысел на улицах, после чего всю выручку он нес синьцзянцам. Однако задача приносить по две тысячи в день оказалась невыполнимой. Когда срок выплаты подходил к концу, синьцзянцы пристали не только к Хань Шэнли, но и к его поручителю Лао Гао, что держал ресторанчик хэнаньской кухни. Лао Гао их боялся, поэтому со своей стороны тоже стал стращать Хань Шэнли. Тот его уговаривал:

– На кой тебе вообще сдался твой гребаный ресторан? Давай сбежим вместе, так мы оба освободимся!

Лао Гао злился еще больше:

– Знай я раньше, что такое случится, никогда бы не стал твоим поручителем. За свой ресторан, хоть он и маленький, я плачу сумасшедшие деньги. За три года аренды я отдал семьдесят две тысячи. Неужто ты думаешь, что я ради твоих двадцати тысяч должен потерять семьдесят две? – Метнув взгляд в сторону Хань Шэнли, он добавил: – Я ведь эти деньги тоже у родственников занял.

К седьмому дню Хань Шэнли возвратил лишь три с лишним тысячи, между тем у него оставалось лишь три дня. В обычной ситуации такой улов превзошел бы ожидания Хань Шэнли, но тут он попал в лапы синьцзянцев, которые считали, что тот специально издевается над ними. Ладно бы он не мог возвратить им долг, но раз он упрямился, считали они, это усложняло дело. Вечером седьмого дня к Хань Шэнли заявилось несколько синьцзянцев, которые привели с собой поручителя Лао Гао. Без всяких разговоров они снова разбили Хань Шэнли голову. Сказав, что это всего лишь предупреждение, они добавили, что если он закроет долг в шестнадцать с лишним тысяч юаней через три дня, они разойдутся по-хорошему в противном случае разговор будет иной. Тут один из синьцзянцев достал нож и пригрозил Хань Шэнли:

– Понятное дело, что сам ты можешь и сбежать. – Тут же, повернув нож в сторону Лао Гао, он продолжил: – Мы вырвем ноги у твоего сына и пустим на шашлыки.

Перепуганный Лао Гао, не считаясь с жутким положением Хань Шэнли, который истекал кровью, закричал:

– Хань Шэнли, ты все слышал, не приноси мне беды!

Синьцзянцы и Лао Гао ушли, а Хань Шэнли в очередной раз отправился в больницу накладывать швы. На следующее утро он снова вышел на промысел. Поскольку на голове красовался бинт, ему пришлось нахлобучить сверху бейсболку. Вчера синьцзянцы отделали его похлеще, чем восемь дней назад. Не сказать, что он потерял много крови, но ран было больше. Если в прошлый раз раны было две, то сейчас – пять, если раньше ему наложили восемь швов, то сейчас – пятнадцать. Одна из ран оказалась прямо на лбу. Хотя Хань Шэнли и натянул кепку пониже, из-под нее все равно торчала повязка. Такая броская внешность была явной помехой для воровского промысла. Разумеется, это не значило, что все раненые – подозрительные типы, но такого рода прикид легко привлекал внимание. Всякий прохожий задерживал на нем взгляд, так что даже если его и не считали за вора, у него отнимали саму возможность воровать. Даже если у него появлялись все три слагаемых успеха – подходящие жертва, место и время, то теперь все портил его внешний вид. Если раньше он не мог поймать момент из-за личных промахов, то сейчас такого момента в принципе не существовало. К концу дня ему удалось обворовать лишь троих, при этом дважды его засекли, поэтому Хань Шэнли пришлось спасаться бегством и расставаться с добычей. Один раз он обворовал свою жертву на улице. Пострадавшим оказался человек средних лет. Он дремал в обнимку с портфелем, прислонившись к рекламному щиту, явно какой-нибудь трудоголик. Хань Шэнли огляделся и, не заметив никого поблизости, выхватил портфель и убежал. Строго говоря, это уже было не воровство, а грабеж средь бела дня. Забежав в переулок, он открыл портфель, но денег в нем не обнаружил. Перерыв все содержимое, он не нашел ничего, кроме вороха погашенных квитанций и товарных чеков. Так что Хань Шэнли еще и навредил какому-то торгашу. На следующий день ему повезло чуть больше: он украл кошелек, в котором нашел более пятисот юаней, однако этих денег явно не хватало для погашения долга в шестнадцать с лишним тысяч. Наконец подошел последний день расплаты. Ранним утром Хань Шэнли проснулся и уселся на кровати в горьких раздумьях. Где он за один день мог достать такие деньги? Разве что ограбить банк. Но у Хань Шэнли для таких дел кишка была тонка, или лучше сказать, он просто не представлял, как это провернуть. Поскольку необходимой суммы он все равно добыть не мог, выходить на промысел не имело смысла. У него промелькнула мысль о побеге, тогда все оставшиеся проблемы легли бы на поручителя Лао Гао. Однако в Хэнани они жили в соседних деревнях, где каждый знал друг о друге все. При таких обстоятельствах можно было скрыться лишь на какое-то время, но не на всю жизнь. Или всю жизнь прятаться под чужим именем и забыть дорогу домой. Но десять с лишним тысяч все-таки не стоили того. Потом Хань Шэнли снова стал досадовать на Лю Юэцзиня, но что толку: тот тоже все еще искал свою сумку. Впрочем, его долга в три с лишним тысячи все равно бы не хватило, чтобы рассчитаться с синьцзянцами. Сидя на краешке кровати и думая обо всем этом, Хань Шэнли все больше падал духом. Вдруг он вспомнил о человеке, который, возможно, мог его спасти, и тогда он отправился к нему.

Этим человеком оказался не кто иной, как брат Цао из утиной лавки, что находилась на рынке в восточном пригороде. Он контролировал район Чаоян, а синьцзянец Лао Лай контролировал Вэйгунцунь, оба были главарями, поэтому Хань Шэнли решил попросить брата Цао, чтобы тот заступился за него перед Лао Лаем. Он отнюдь не собирался уходить от оплаты долга, он лишь хотел, чтобы ему дали еще месяц. Когда Хань Шэнли пришел в утиную лавку, лысый Цуй, Крепыш и еще несколько человек рубили головы уткам, а сам брат Цао вытянулся на своем плетеном стуле и слушал радио. У брата Цао и так-то было плохо со зрением, а тут он простудился, у него текло из носа, поэтому он вообще не открывал глаз, предпочитая вместо чтения слушать радио. По радио как раз передавали новость о новых столкновениях между Палестиной и Израилем. Палестинцы подослали своего террориста-смертника, а израильтяне нанесли удар с воздуха. Брат Цао внимательно ловил каждое слово, поэтому Хань Шэнли притаился на пороге и не смел встревать. Рассказав о жертвах и погибших с каждой стороны, диктор переключился на другую тему и стал приводить сплетни из светской жизни. Тогда брат Цао выключил радиоприемник, и Хань Шэнли, все еще стоявший на пороге, крикнул:

– Брат Цао!

Тот повернул голову на голос и, не узнав его, поинтересовался:

– Кто это?

– Это Шэнли из провинции Хэнань, пришел к тебе на поклон.

Брат Цао, решив, что тот снова пришел справляться о сумке Лю Юэцзиня, нахмурился:

– Все не можешь угомониться? Твой земляк совершенно бестолковый человек.

Но Хань Шэнли тут же поспешил объяснить:

– Да я по другому делу.

И подойдя поближе, он вкратце рассказал о том, как десять дней назад нарвался на конфликт с синьцзянцами. В середине он чуть не расплакался, но, зная, что брат Цао терпеть не может слез, взял себя в руки. Когда Хань Шэнли закончил, брат Цао сказал:

– Сам виноват, синьцзянцы правы.

Хань Шэнли понял, что брат Цао говорит о посягательстве на чужую территорию, и поспешил согласиться:

– Затмение на меня нашло. – Сделав паузу, он тут же добавил: – Сегодня я не смогу расплатиться, но волнуюсь я не за себя, а за земляка Лао Гао. Его сынишке всего шесть лет.

Тут же он объяснил, что синьцзянцы пообещали оторвать ребенку ноги и пустить на шашлыки. Брат Цао участливо выслушал его, но потом сказал:

– Между нами и районом Вэйгунцунь расстояние в полгорода. С синьцзянцем Лао Лаем, о котором ты говоришь, я не знаком.

Сердце Хань Шэнли удрученно екнуло, но он продолжал:

– Брат Цао, вы со своим авторитетом, может, и не знаете его, но он-то вас уж всяко знает. Если вы за меня заступитесь, это точно возымеет свою силу. – Тут же он добавил: – Я не отказываюсь от долга, мне лишь требуется отсрочка.

Это замечание, похоже, никак не тронуло брата Цао, он снова растянулся на плетеном стуле и закрыл глаза. Так прошло минут десять, Хань Шэнли даже решил, что тот заснул. Это означало, что помогать ему он отказался, а настаивать Хань Шэнли никак не мог. Он оглядел утиную лавку: лысый Цуй, Крепыш и еще несколько человек, зверски орудуя ножами, с головой ушли в работу и не обращали на Хань Шэнли никакого внимания. Сам Хань Шэнли приставать к ним тоже не решался. Не найдя никакой поддержки, он направился было на выход, как вдруг брат Цао открыл глаза и крикнул:

– Лао Цуй!

Лысый Цуй тотчас отбросил от себя утку и, обтерев фартуком кровавые руки, подошел к брату Цао. Тот спросил у Хань Шэнли:

– Сколько ты задолжал?

– Пятьсот с небольшим юаней у меня найдется, нужно еще шестнадцать тысяч.

Тогда брат Цао обратился к Лысому Цую:

– Найди и отдай им эти шестнадцать тысяч.

Лысый Цуй оторопел, Хань Шэнли оторопел не меньше. Даже в самых смелых мыслях Хань Шэнли не надеялся на такой исход. Ведь они с братом Цао вовсе не были приятелями. Лысый Цуй недоуменно смотрел на Хань Шэнли, а тот не сдержался и благодарно расплакался.

Брат Цао замахал рукой:

– Шэнли, тебя это больше не касается, иди по своим делам.

Хань Шэнли тотчас встал перед братом Цао на колени, но тот поморщился, и Хань Шэнли пришлось встать. Не смея болтать лишнего, бесконечно благодарный, он покинул утиную лавку. По дороге он постепенно успокоился. Однако, когда успокоилась его душа, сразу о себе напомнили раны на голове. Пока он пытался найти деньги, ему пришлось забыть о болячках. Он сходил на перевязку, где ему обработали рану и наложили новый бинт. По пути домой он вдруг подумал, что не может позволить брату Цао отдать синьцзянцам шестнадцать тысяч за просто так. И неважно, что по этому поводу думал сам брат Цао, Хань Шэнли с этим смириться не мог. Для себя он решил, что эти деньги он непременно вернет. То есть, если сначала он был в долгу перед синьцзянцами, то теперь стал должником брата Цао. То есть ему снова придется выйти на промысел, чтобы добывать деньги для брата Цао? Получалось, что ранее свободный от всякой кабалы Хань Шэнли теперь примыкал к банде брата Цао? Только сейчас до него дошел тайный умысел брата Цао. Оказывается, тот помогал ему не бескорыстно и был намного дальновиднее, чем он. Но как бы то ни было, если бы не он, Хань Шэнли сегодня бы не поздоровилось, а так ему хоть на время, но удалось избежать проблем. И все же с братом Цао следовало быть настороже и действовать не спеша.

Вопреки этому, отношения Хань Шэнли и брата Цао стали стремительно развиваться. Буквально на следующий день брат Цао попросил Крепыша привести к себе Хань Шэнли. Едва войдя в утиную лавку, Хань Шэнли увидел на кровати у стены лежавшего в бинтах человека с синим распухшим лицом: тот еле дышал и всем своим видом наводил ужас. Подойдя поближе, Хань Шэнли узнал в нем шаньсийца Ян Чжи по прозвищу Синемордый. Было время, когда тот не ладил с братом Цао, поэтому Хань Шэнли не мог понять, кто именно его избил: люди брата Цао или какие-то другие. Поразмыслив, он решил, что коли Синемордый лежит в лавке брата Цао, то, скорее всего, избили его другие. Судя по ранам, чужаки сорвали на нем всю свою злость. Хань Шэнли оторопело спросил:

– Кто его так?

Оставив его вопрос без внимания, брат Цао подозвал Хань Шэнли к себе:

– Шэнли, хочу тебя озадачить.

Хань Шэнли весь сжался от страха, решив, что брат Цао попросит его принять участие в разборках между воровскими бандами, ведь эти побоища, где в ход шли ножи, были известны своей жестокостью. Но, поскольку брат Цао вчера его выручил, отказать ему Хань Шэнли не мог, а потому, собравшись с духом, он сказал:

– Лишь бы я справился.

Брат Цао кивнул:

– Только не подумай, что я тут же лезу к тебе с просьбами, собираясь восполнить вчерашний долг, я не из таких. Так сложились обстоятельства, ничего не попишешь.

Видя такое обхождение, Хань Шэнли уже гораздо бодрее и увереннее заявил:

– Говорите, брат Цао.

– Тот Лю Юэцзинь, которого ты приводил в прошлый раз, приходится тебе другом?

Раз уж разговор повернулся таким боком, Хань Шэнли, еще не разобравшись в ситуации, дал честный ответ:

– Он занял у меня деньги.

Брат Цао, замахав рукой, решил направить его в другое русло:

– Давай пока забудем о деньгах. – И, показав в сторону лежавшего на кровати Ян Чжи, он объяснил: – Твой друг подобрал его сумку. Найди его и скажи, чтобы он вернул эту сумку.

Поняв, что от него требуется, Хань Шэнли расслабился и тут же пообещал:

– Так вон оно что, оказывается, все дело в сумке! Так это не проблема.

Брат Цао сделал пресекающий жест рукой:

– Не все так просто. Сумка – единственная в своем роде, и вообще, требуется даже не сумка, а лежавшая в ней флешка. Если удастся ее принести, то мы будем полностью в расчете.

До Хань Шэнли, наконец, дошло, что если он вернет флешку, то тем самым возместит шестнадцать тысяч, которые отдал за него брат Цао. Такая сделка его более чем устраивала. Ударив себя в грудь, он клятвенно заверил:

– Лю Юэцзинь – мой должник, поэтому не будет мне перечить. А начнет противиться, так я назову ваше имя, и он сразу все отдаст.

Брат Цао в ответ нахмурился:

– Вот, что я тебе скажу: если бы я сам мог провернуть это дело, то не стал бы разыскивать тебя. Мое имя ни в коем случае не упоминай, иначе мы его спугнем.

Тогда Хань Шэнли заверил брата Цао:

– Я все понял. Действовать не напролом, а выманить хитростью.

Брат Цао одобрительно кивнул, хотя и нахмурил брови, обескураженный такой понятливостью Хань Шэнли, который объявил обо всем открытым текстом. Напоследок он попросил:

– Иди, действовать нужно быстро, чтобы нас не опередили другие.

Хань Шэнли тотчас направился к выходу:

– Я пойду к нему прямо сейчас.

Когда Хань Шэнли заявился на стройплощадку за Международным торговым центром, он понял, что не все так просто. Дело было даже не в том, что Лю Юэцзинь отказался его слушать, и не в том, что Хань Шэнли не удалось выманить у него флешку. Просто со вчерашнего вечера Лю Юэцзинь вдруг пропал. Местный бригадир подрядчик Жэнь Баолян тоже его искал.