— Ты единственная, кто не считает, что Кирилл в меня влюблен, — говорит Сашечка, складывая какие-то свои черные тряпочки.

— Так он что…?!

— Да нет, нет, совсем нет, то есть — он сам не понимает, человек-то сложный… Просто — все так считают.

Сашечка поворачивается. Складывает тряпочки. Дает мне полюбоваться своей спинкой.

Шот за шотом виски. Кто первый скажет «стоп»? Никто. Я пожимаю плечами, — перелистываю журналы, потягиваюсь, playing cool, искоса поглядываю на загорелый животик между краем футболки и джинсов. А вот кому кусочек красивого мяса? Сашечка поворачивается, изгибается, животик еще приоткрывается. Слова бегают, как маленькие быстрые птички, по тяжелому, лиловому, заполняющему низины туману моего «хочу, хочу»…

Такие игры могут продолжаться часами. Мы никуда не спешим, у нас впереди — вечность.

Но вот в коридоре — шуршание пакетов и шорох одежды. Входит Кирилл. Он маленький, светловолосый, со странными карими раскосыми глазами. Сашечка разогревает сковороду, жарит тонкие свиные ломтики, накрывает на стол.

— Устал? — спрашивает Сашечка, заглядывая ему в глаза. — Тебе рис или картошку?

Никогда не могла выносить без трепета это «что ты хочешь?» между людьми, которые «нет, совсем нет, просто так». Нежность, направленная на меня, замораживает меня, нежность между другими — растапливает мое сердце. Внимательность, черт, трепетность отношений!

— Как вы тут? — спрашивает Кирилл с искренней теплотой.

— Поверишь — два часа уже о чем-то треплемся!.. А могли бы трахаться! — восклицает Сашечка.

Действительно — почему?

Уютно разваливаемся на подушках. Изящные тарелки и разномастные стаканы.

Задорный шепот: «Слушай, я хочу, чтобы ты — его…»

Искоса смотрю в зеркало. Мой подкачанный животик и загорелая задница — вполне неплохой кусок мяса. Черное белье, черные волосы дыбом. С пивом потянет… А с виски — прокатит на ура.

Наши роли давно распределены: Шлюха, Резонер, Соблазнитель. Или: кусочек мяса и два дурака, киснущих от любви, playing cool.

Кирилл целует меня, утешает без слов: «Вот такой он у нас, Сашечка, а что делать, другого-то — нет».

У Кирилла грустные и спокойные губы. Я соглашаюсь: «другого — нет»… Действительно, если б он не развлекал нас, не придумывал сценарии — что б мы все (я, Кирилл, Алеша, Ваня и другие) — без него делали, семечки лузгали бы? Кто-то должен быть Зрелищем… Господин Сашечка Айс и его цирк.

Сашечка пристально и равнодушно наблюдает за нами, сидя, поглаживая себя… Его веки шелковисто блестят, губы слегка закушены. Потом он медленно, спокойно входит в меня… у нас-есть-все-время-мира-спокойно — вот тааак спокойно — и еще микроскопическая пауза, чтобы было понятно, кто здесь хозяин.

Я млею, а Кирилл смотрит сквозь веки.

Как только я немного прихожу в себя — предлагаю Кириллу руку помощи… потом вторую руку, потом все, что могу… — не надо тут сидеть с таким лицом, как в храме, — веселись с нами, так надо!

Я чересчур напряжена, чтобы кончить. Сашечка бродит небрежной рукой у меня по бедрам, между ног…

— Вы говорите, говорите… — приказывает он. Поглаживая — медленно, холодно, в правильном ритме — обнаженный нерв.

— Это чучело ничего не понимает в литературе, — громко шепчем мы между поцелуями. — Он ведь почти неграмотный, еле знает, как написать свое имя.

— Ага. Но зато какая задница!

— Лучшая в городе!

Утрахались до ватных ног и звона в голове, комариными голосами: ты дойдешь? — видно, что сами рухнут — в коридоре.

— А че не дойти, все нормально!

Я ухожу по синусоиде. Мы попали в рай Вусмерть Уставших и Не Задающих Вопросов… Боже, благослови нас.

Представляю: назавтра, на кухне, за поздним, послеполуденным завтраком, Сашечка, потягивась, выгибая спинку, скажет:

— Ну вот эта еще….

— Скучно ей, — скажет Кирилл. — Еще кофе?..

— Бадью…!