«Кормушка» в дверях камеры открывалась совершенно бесшумно, но за шесть месяцев заточения Башмак безошибочно научился определять сильный запах медикаментов из коридора. Вот и теперь, уткнувшись лицом в стену и накинув одеяло на голову, он отлично знал, что дубак просунул в окошко судки с обедом. Башмак не реагировал, он уже пятый день отказывался принимать пищу. Пил только компот, а бифштексы, тефтели, омлеты и жареную рыбу игнорировал. Впрочем, гарниры, салаты и супы он игнорировал так же, голодовка есть голодовка, как бы ни хотелось есть. Игра слов, ха-ха-ха, усмехнулся собственной шутке Башмак. За полгода он привык разговаривать сам с собой.

— Заберите, пожалуйста, завтрак, — жалобно проблеял дубак. — Мне окошечко закрывать положено по инструкции.

Новый какой-то, подумал Башмак. Судя по голосу, совсем мальчишка. А ведь у них здесь наверняка очень строгий отбор, кого попало на такую службу не возьмут, анкета нужна идеальная и несомненная приверженность Единой Вере. Неукоснительная.

— Требую прокурора! — крикнул Башмак и поморщился. Самому уже надоело повторять одно и то же. Пятый день.

— Не положено пациентам прокурора, — неуверенно отозвался парнишка. — Могу дежурного врача позвать.

Это что-то новенькое, раньше на его вопли персонал никак не реагировал. Неопытностью охранника надо было воспользоваться. Башмак стянул с себя одеяло, сел на шконке и слабым голосом попросил:

— Позови, милый, позови. А то худо мне.

— Вы завтрак заберите, я окошко закрою и сразу позову.

— Не смогу я. Видишь, слабый совсем? Так что волоки свою посуду обратно на кухню, а мне доктора зови, может, процедуры какие назначит.

Охранник, действительно совсем молодой парнишка, посопел носом, собрал судки с завтраком и, так же бесшумно закрыв «кормушку», исчез. Башмак остался сидеть, тупо уставясь на закреплённый в стене квадрат телеэкрана. Трансляцию включали после завтрака, и до обеда он должен был пялиться в бесконечные новостные программы, идеологически выдержанные ток-шоу, истеричные проповеди столпов Церкви Единственноподлинной Веры и казни еретиков. Казней было много, но ещё больше политических процессов, на которых вероотступники слезливо каялись, размазывая по избитым мордам слёзы и сопли, а потом их вели на куб-эшафот.

От Башмака всего-то и требовалось писать отчёты об увиденных безобразиях. Скромно высказывать собственное мнение. Непредвзято анализировать. Вносить предложения по оптимизации процессов и повышению эффективности. За это его вкусно кормили, на два часа выводили на прогулку и на час пускали в спортивный зал. Всегда одного. Под охраной. Спать разрешали сколько угодно с условием: каждый вечер — отчёт. И не отписка, а вдумчивое рассуждение на нескольких страницах. Через полгода такой жизни Башмак понял, что он самый настоящий писатель.

Но это позднее к нему вернулось чувство юмора. Поначалу, пока в клонированное тело возвращалась память — рывками, часто во сне, невнятными картинами прошлой жизни, — тогда ему было очень плохо. Особенно когда в потных сновидениях душным кошмаром маячили перед глазами пропитанные кровью пряди волос, облепившие лицо Ани.

И ещё постоянно его изводили бесконечными обследованиями: анализы, пункции, энцефалограммы. Однажды в стаканчик для сбора мочи он налил компота. Его очень серьёзно предупредили, что если такое ещё раз повторится, то ему вместо компота начнут подавать мочу. Башмак понял, что шуток здесь не понимают, и затаился. Делал, что велят, изучал внутренний распорядок и пытался наладить контакт с охранниками и санитарами. Пока однажды не увидел на бетонной стене бокса, куда его водили на прогулку, крошечный рисунок.

Выцарапанный чем-то острым в самом низу, возле бетонного пола, носатый профиль Паркинсона. И тогда Башмака словно обдало кипятком. Аня жива. Это она, развлекаясь, любила рисовать шаржи на деда, над которыми они вместе потом смеялись. И потрясённый Башмак объявил голодовку, перестал писать отчёты. Он требовал свидания с Аней, а его просто игнорировали в ответ. Перестали выводить на прогулку и не включали телевизор, забрали книги. Ладно, суки, поглядим, кто кого, думал Башмак, но жрать хотелось всё сильнее.

Башмак, слегка пошатываясь, гулял из угла в угол, когда дверь открылась и вошёл высокий человек в белом халате. Про себя Башмак называл его Длинным. Сменщиком Длинного был толстячок, которого Башмак окрестил Шариком. Оба врача держались с Башмаком отстранённо, в беседы не вступали, угрюмо втыкали иголки в вены, вводили катетеры, брали мазки со слизистой да выдавали бумагу и огрызок карандаша для ежедневных отчётов. Выправка и у Длинного, и у Шарика была военная.

— Проголодался? — лениво спросил Длинный.

Как с говном разговаривает, подумал Башмак и спросил:

— А ведь тебе влетит от начальства, если я подохну?

Длинный пожал плечами, развернулся и молча шагнул к выходу.

— Или ты ничего не решаешь? Попка ты, прыщ на заднице!

Длинный остановился, и Башмак поспешил закрепить успех.

— Мальчик на побегушках, так я и думал, — очень разочарованно сказал он.

Длинный снова развернулся к Башмаку, подошёл вплотную, презрительно глянул на шагателя сверху вниз. Если ударит, зубами в глотку вцеплюсь, подумал Башмак.

— Я тебе не попка, а офицер Санитарной Службы, — сказал длинный. — А если ты подохнешь, мы нового клона вырастим. Это хлопотно, конечно, но лучше, чем на твой шантаж поддаться.

Это ты врёшь, подумал Башмак. Если бы так просто было клонов выращивать, вы бы сразу не одного, а несколько штук забацали. У вас бы тогда шагатели тут уже хоровод водили.

— Милый, — ласково сказал Башмак. — Я же телевизор смотрю. Я же примерно представляю ваши технические и экономические возможности. И выводы делать умею. И сдаётся мне, эти выводы вам от меня и требуются, потому что я, судя по всему, интеллектуальными способностями превосхожу всех ваших кубоголовых аналитиков.

— Догадался-таки, — криво ухмыльнулся Длинный.

— Да как в стакан нассать.

— Сволочь мутантская. Ошибка природы, выродок. Ты ведь не человек даже, тебя в пробирке вырастили. — Длинный наконец-то вышел из себя, и это очень понравилось Башмаку.

— Так ты передай начальству, что впредь вслепую я сотрудничать не буду.

— Придушить бы тебя.

— Погоны снимут. За самоуправство.

Длинный смотрел на Башмака с ненавистью, а тот, напротив, впервые за долгое время почувствовал душевный покой. Длинный его ненавидит? Прекрасно, это взаимно. Башмак ещё не забыл, как умирал, разорванный пулемётной очередью. Вернее, недавно вспомнил.

— Что ты хочешь? — неприязненно спросил Длинный.

— Увидеть жену, — сразу ответил Башмак. — И пригласите в штат толкового психолога. Он вам объяснит, что иногда мне надо выдавать пряники.

Длинный молчал, обдумывая ультиматум шагателя. А Башмак улыбался. Он чётко понимал, что выиграл. Никуда не денутся, скоро он увидит Аню. Ему хотелось петь от счастья. Наконец Длинный произнёс:

— Давай так. Ты сейчас супчику поешь, а я доложу руководству о твоих требованиях.

— А ты ещё не докладывал? — удивился Башмак.

— Неа, — довольно осклабился Длинный. — Ты отчётов настрочил с запасом, всё у нас по распорядку, никаких ЧП.

Башмак хотел схватить Длинного за лацканы халаты и ударить лбом в нос, но движение вышло вялое, Длинный отскочил и прошипел, брызнув слюной:

— Не дёргайся, а то охрану позову, к койке привяжут.

Он пятился к выходу, а Башмак подумал — он же меня боится. Сто раз обследовал, знает, что никакой заразы во мне нет, а всё равно боится, ему с детства внушили — мутанты заразные, смерть разносят. Они все нас боятся, всех, кто родился в резервации. И это тоже надо использовать.

Длинный уже выходил, когда Башмак снова его окликнул:

— Ты вот ещё что. Устрой-ка мне свидание с неким Серёжей Соломатиным, филологом. Очень я хочу его видеть. И супу вели принести. С гренками.

* * *

Утомлённо прикрыв глаза, Тапок откинулся в массивном кресле, более напоминавшем трон, и мановением длани отпустил военных советников и командиров частей. Заколебали. Тупые, жадные и трусливые исполнители. Все они дублёры и статисты, нет среди них лидеров, нет подлинных стратегов. Не с кем поделиться грандиозными планами, никто не оценит по достоинству величие замыслов. Они просто не в состоянии постичь уникальность эпохи и монументальность личности, с коей им неожиданно посчастливилось существовать в одном объёме локализованного пространства. Что ж, одиночество — печальный удел монарха, окружённого ничтожными подданными.

— …подданными, — пробормотал секретарь, записывая, и Тапок понял, что последнюю фразу он произнёс вслух. — Дальше, Ваша Окружность!

Тапок усмехнулся. Ну да: Ваша Окружность, Великая Ось Колеса и Колея Бесконечности. Он сам придумывал себе титулы, стараясь, чтобы они звучали как можно дебильнее. Он изобретал для себя немыслимые привилегии и вёл себя с подданными заносчиво и высокомерно. Он завёл гарем и отнимал у войска после похода почти все трофеи. Он снова ввёл сословия, наделил аров немыслимыми прежде правами и опирался на них, принимая драконовские законы для лебов. Он держал народ в голоде и страхе, надеясь на бунт, революцию, смуту, на то, что к истощённому в боях противнику потянутся перебежчики. Но осведомители докладывали о полной лояльности населения жестокому диктатору, росте его популярности даже в отдалённых поселениях и участившихся случаях дезертирства в частях еретика Пятки.

С Пяткой тоже сплошная головная боль. Сколько сил, времени и ресурсов уходило на то, чтобы дать этому придурку как бы невзначай ускользнуть после очередного поражения?! Сколько интриг для того, чтобы не вызвать подозрения ни у своих подданных, ни у самого Пятки? Сколько ценнейших единиц огнестрельного оружия, патронов ему передано под видом боевых потерь для организации хоть сколь-нибудь боеспособного сопротивления? Но патроны бойцы Пятки расстреливали без особого урона для войск колёсников, оружие бросали на поле брани, и на сегодняшний день вся вооружённая оппозиция состояла из дюжины шагателей во главе с Пяткой. Они затерялись где-то в песках, и Тапок умышленно посылал для их полного истребления слабо вооружённые карательные экспедиции, обременённые обозами с водой и обильным провиантом.

Ах, как ему не хватало Башмака! Со старым другом можно было играть в открытую. Но полгода назад Башмак с Паркинсоном глупо подставились под пули Санитарной Службы. Теперь их нет, облучатель потерян, контакт с внешним миром невозможен. Планы рушились, но и Тапок уже не был так горячо увлечён идеей вертикального прогресса, как в тот момент, когда сама мысль о возможности остановить вырождение колёсников казалась ему чрезвычайно заманчивой. Он остепенился, заматерел. Много времени проводил в гареме или диктовал секретарю мемуары.

— На чём мы остановились прошлый раз? — спросил Тапок секретаря.

Молодой ар деловито пошелестел бумагой и процитировал:

— «В смрадном пекле пустошей крылатые демоны открыли мне заветы истинной веры». — Тапок молчал, и секретарь счёл нужным напомнить: — Это про битву Вашей Окружности с крылатым демоном.

— Почему «битву»? — удивился Тапок. — Он же мне заветы открыл, с чего мне с ним биться?

— Не знаю, — смутился секретарь. — Вот у меня в черновике записано: «И, вознесясь над мерзким порождением пустошей, Великая Ось Колеса ударил демона в единственное уязвимое место — пластинчатый гребень в основании огнедышащего черепа».

— «Вознесясь», — недовольно поморщился Тапок. — Ты бы над стилем поработал. Левицкого, что ли, почитай, есть же в библиотеке.

— Народу нравится, — обиженно пробормотал секретарь. — Кулешов каждый день по радио читает, очень все довольны, продолжения требуют.

— Да? — удивился Тапок. — Странно. А чем я его ударил?

— Кого? — не понял секретарь. — Кулешова?

— Дракона, балбес.

— Пока не знаю, — признался секретарь. — Это я ещё не придумал.

— Эх ты! — упрекнул Тапок. — Пиши: «Обученный ещё в детстве древними заведующими искусству телесной трансформации, Его Окружность усилием воли удлинили десницу, придали ей твёрдость стали и остроту бритвы и ударили…» Ну, основное направление ты понял, дальше сам придумаешь.

— Гениально, гениально, — бормотал секретарь, торопливо карябая карандашом по бумаге.

— Учись, литератор, — сказал Тапок, широко зевнув, лениво сполз с кресла и через тёмный коридор, спустившись по винтовой лестнице, прошёл в подвалы Лабораториума.

Он любил здесь бывать. Сюда он собрал уцелевших в Ночь гнутых спиц старых заведующих, тех, которые, кроме вызубренной Завещанной Инструкции, имели хоть какое-то техническое образование. К ним в усиление кинул толковых мастеровых и, собрав детишек поголовастее, устроил нечто среднее между университетом и учебно-производственным комбинатом. Поначалу заведующие артачились, не хотели с сопляками возиться, но стоило у них отнять шахматы, дело пошло.

Тапок прошёл по классам, полюбовался на исчерченные формулами доски, заглянул в мастерскую, где работали токарные станки с ручным приводом и на опытном прессе пытались штамповать гильзы. Тапок знал, что хрен гильзу отштампуешь, но не говорил, пусть помучаются. В химической лаборатории подсказал, какие присадки нужно искать для пороха, у стеклодувов задержался, любуясь красотой стекольной массы. Потом зашёл к Александру Борисовичу.

Захваченный в плен в битве при Обсерватории бывший идеологический работник пытался наладить работу установки по производству сыворотки. Мастер Гоша собирал экспериментальные облучатели, руководствуясь воспоминаниями Александра Борисовича о работе погибших Спиц Колеса и рекомендациями самого Тапка, но вероятность получения препарата была нулевой, и Тапок понимал это. Это всё равно, что пытаться приручить крылатого демона, которого в природе не существует.

— Колдуете, еретики? — спросил Тапок.

— Во имя Колеса Изначального, — отозвался Александр Борисович.

— Во имя Обода Его, — подхватил мастер Гоша.

— Вы мне зубы не заговаривайте, — сказал Тапок. — Есть результат?

— Мне бы хоть одним глазком этот облучатель увидеть! — воскликнул Гоша. — Я бы уж тогда в точности воспроизвёл.

— Ну-ну, — сказал Тапок.

Он уже был в коридоре, когда к нему подъехала девчонка-арка и громким шёпотом сообщила:

— Дядя Тапок, а мастер Гоша с Александром Борисовичем в шахматы вслепую играли.

— Кто выиграл? — заинтересовался Тапок.

— Не доиграли. Гоша забыл, что в начале партии пешку на Е5 потерял.

— Где уж ему против Борисыча, — засмеялся Тапок. — А ябедничать нехорошо.

Он дал девочке конфету и вышел на площадь перед Лабораториумом. При виде его народ начал торопливо разъезжаться, стражники вытянулись, отстранив костыли, задрали подбородки. Скука, подумал Тапок. Покушение, может, на себя организовать? Пойду изолятор проверю, кто там у меня в заточении томится, гляну. Он не спеша брёл по пыльной улице, когда из-за угла на него вылетел Сланец.

— Формалисты, Ваша Окружность!

Тапок с тоской поглядел на Сланца. Был он весь пыльный, мятый, небрито-лохматый, и перегаром от него пёрло.

— Ты на кого похож, чучело? Ты же начальник штаба, твою мать.

— Виноват, Ваша Окружность, исправлюсь. Формалисты!

— Да где формалисты, толком говори?

— Так едут. Двое. Не прячась. На дурацких великах своих. Уже к окраине подъезжают.

— Так это же очень хорошо, что к нам едут формалисты, — сказал Тапок.

— Да? — удивился Сланец.

— Точно тебе говорю. Ты гарнизон в ружьё поднял?

— Нет, сразу докладывать побежал.

— А ты подними.

— Слушаюсь!

— А с докладами бегать — у тебя на это гонцы должны быть.

— Да есть гонец, но пока он на коляске своей докатит!

— Это верно, это я не подумал. Ты теперь обратно беги. Формалистов вежливо, слышишь — вежливо! — встреть и ко мне проводи. Понял?

— Так точно!

— Ну, давай.

* * *

Попада́ть хоть и в квадратные ворота, но квадратным же мячом было крайне утомительно, и Сергей ушёл с поля, сославшись на боль в ноге. Колено после недавнего перелома действительно слегка побаливало, но куда больше Серёжу раздражало демонстративно почтительное отношение, с которым ему приходилось сталкиваться даже на футбольном поле. Вчерашний ботаник и хронический лузер, а ныне Кавалер Серебряного Уголка Второй Степени внезапно оказался крайне популярен на факультете, уважаем в деканате и неприкасаем на спортивной площадке. От девушек, как и обещал Супогреев, действительно не было отбоя, а студенческая вечеринка считалась удачной, только если Серёжа соглашался рассказать свою историю разоблачения разветвлённой и очень опасной контрабандной сети. Никто, правда, не догадывался, что вся эта история сочинена в Санитарной Службе и вызубрена Соломатиным под контролем «куратора». Реальный же ход событий ему не просто приказали забыть, но и взяли подписку о неразглашении государственной тайны.

— Серёжа, сильно болит, да? — услышав за спиной дрожащий от сострадания девичий голосок, Соломатин отдёрнул руку, которой массировал коленку, и, не оборачиваясь, сердито сказал:

— Чешется.

— Не обманывай, я же знаю, что болит! Слышишь гром? Гроза скоро, а к непогоде всегда переломы болят.

Светка уселась рядом на скамейку и посмотрела на Сергея с обожанием.

— А у тебя срослось совсем недавно, даже прихрамываешь иногда.

— Ничего я не прихрамываю.

— Видимо, сам не замечаешь.

— Как это может быть? — возмутился Сергей. — Я не замечаю, а ты всё замечаешь!

— Со стороны-то видней, — тоном древней, умудрённой жизнью старухи произнесла Светка.

— Какие у нас первокурсники наблюдательные, — восхитился Соломатин. — Не ходи ты за мной, Света. Неудобно же. Смеяться будут.

— Пусть попробуют, — предложила Светка.

Сергей вздохнул. Да, не будут над ней смеяться, не рискнут. Щуплая с виду Света Лихтенвальд была чемпионом университета по рукопашному бою. Он видел её месяц назад на соревнованиях. Это было зрелище. Ну а над ним-то, Кавалером Серебряного Уголка, и подавно никому не придёт в голову потешаться.

— Ну пойми ты. — Сергей старался говорить как можно убедительней. — Нельзя так. Уже месяц это продолжается: куда бы я ни пришёл, а ты уже там!

— Точно, целый месяц, — мечтательно сказала Светка. — С самых соревнований, когда ты на меня посмотреть пришёл.

— Да не на тебя я ходил смотреть!

— Ой, ладно, не притворяйся! — Она засмеялась, а Сергей встал со скамейки и пошёл к главному корпусу. Он знал, что Светка пойдёт следом. Он уже почти привык.

Взять и жениться, вяло подумал Сергей, сворачивая на тропинку между зарослями боярышника. От стадиона так было ближе. Он уже прошёл пустырь, когда за спиной послышался характерный свист флаера в режиме экстренной посадки. Он не успел повернуться, как услышал:

— Стоять! Не двигаться!

Сергей сразу вспомнил слова Супогреева «нельзя же, в самом деле, бежать, когда тебе говорят „стоять“» — и замер. Тогда его вполне аккуратно подхватили под руки и потащили к флаеру без опознавательных знаков. Полувоенная модель, такие сейчас редко используют. Сразу снова заныло колено. Серёжа едва успел вякнуть:

— В чём дело? — а его уже запихивали внутрь, трамбовали, а он рефлекторно сопротивлялся, упирался ногами в комингс, но вдруг хватка ослабла, и он совершенно по-дурацки, задницей вперёд, вывалился из флаера на жухлую осеннюю траву.

— Серёжа, беги! — заверещала Светка, продолжая молотить незадачливых похитителей.

Она уже уработала двоих здоровенных парней в красивых костюмах, а третий, с трудом отбиваясь от вихря ударов, вскрикивал:

— Да ты…

…удар.

— …кто ещё…

…удар.

— …такая? — Он снова пропустил и, зашипев от боли, согнулся в поясе.

— Бежим! — уже как-то истерично, по-бабьи вскрикнула Светка, а Сергей, так и провалявшийся всю драку на траве позорнейшим образом, увидел, как из флаера не спеша высунулся пожилой дядька в форме капитана Санитарной Службы, выставил длинный ствол парализатора и выстрелил в Свету. Она упала, а Сергей сказал:

— Это вы напрасно. У неё папа Угол Куба. И член Центрального Комитета партии Углоединства.

— Да? — удивился капитан. — Тогда нельзя оставлять. Тогда её тоже пакуйте. Быстрее, быстрее.

Побитые парни кряхтя поднялись и за ноги, за руки закинули Светку во флаер. Как мешок с картошкой. Следом капитан, схватив за шиворот, рывком втянул Сергея, захлопнул дверцу, и они резко взлетели.

— А нельзя было сразу сказать, что вы из СС? — спросил Сергей, стараясь в тесноте кабины уложить Светлану поудобней.

— Чтобы, пока мы тебя уговаривали, по нам ракетой шандарахнули? — спросил один из санитаров, осторожно ощупывая ссадину на подбородке. Ссадина формой в точности походила на невысокий каблук Светкиных туфелек. — Некогда нам было миндальничать, уж извини. Да и не привыкли.

— Им жизнь спасают, а они дерутся, — обиженно сказал другой санитар, тоже со следами побоев.

— Какой ещё ракетой? — подозрительно спросил Сергей.

Капитан, сидевший за штурвалом флаера, повернулся к Сергею и сказал:

— Ты, студент, в окошко-то выгляни.

Флаер был оснащён бронированными заглушками на иллюминаторах, и когда Сергей отодвинул квадратную заслонку, то сначала не поверил своим глазам. Столицу бомбили. Вернее, обстреливали ракетами. Вот какой гром слышала Светка! Сверху хорошо было видно, как из скопления зданий, эстакад, переплетения магистралей и автобанов поднимаются к небу огромные столбы смоляного дыма. Больше всего, десятка два, их было в центре, в районе гигантского куба Храма Единственноподлинной Веры. Там же совсем рядом университет, подумал Серёжа, значит, не врут, значит, и вправду прямо из-под удара ушли. У него на глазах от линии горизонта, оставляя ослепительно-красивый конденсационный след, прошла ракета и ударила куда-то в район площади Героев Последней Войны. Взрыва не было слышно, но Серёжа вздрогнул всем телом, когда полыхнула вспышка и следом поднялся дымный гриб.

— Термитными зарядами бьют, суки, — прокомментировал капитан. — Чтобы пожаров побольше.

— Да кто бьёт-то?

— А хрен их знает. Ракеты только на подлёте засекли, да и то случайно. А что ты хочешь? Лунную программу свернули, радары ПВО демонтированы, Последняя война тридцать лет как закончилась.

— И вы что же? Всех кавалеров Серебряного Уголка эвакуируете? Даже Второй Степени? — восхищённо спросил Сергей. — Спасибо, конечно. Даже неловко как-то.

— Чего? Какого уголка? — спросил санитар с разбитым подбородком. — Засунь себе этот уголок и сиди ровно.

И они все заржали так обидно, что Сергею захотелось выйти. Прямо сейчас и без парашюта. А потом он разозлился и попытался вспомнить, что рассказывал о повадках Санитарной Службы его приятель Сашка Хлопотнюк, которого уже два раза задерживали по подозрению в ереси.

— Я тогда арестован, получается? Тогда обвинение предъявите, по какой статье, в чём подозреваюсь. И девушку вы зачем взяли? С её батей у вас проблемы будут, я гарантирую.

Но санитары молчали, продолжая ухмыляться, а капитан снова отвернулся от штурвала и взглянул на Сергея, как ему показалось, с лёгкой жалостью. Но тут пришла в себя Светка, и всем снова стало не до смеха.

* * *

Поначалу Башмак не придал значения тому, что Аню привезли в инвалидном кресле. Он привык её видеть в коляске, она слишком долго скрывала свою принадлежность к шагателям. И не обратил внимания на тёмные круги под глазами, запёкшиеся губы, измождённый вид. Он просто был счастлив её видеть. Он встал на колени и взял Аню за руки. Они смотрели друг другу в глаза и молчали. Потом Аня заплакала, уткнувшись лицом ему в плечо, а Башмак обнял её за плечи и успокаивал, шептал в ухо:

— Не плачь, что ты? Теперь всё будет хорошо, теперь мы вместе, теперь всё будет по-другому.

Молоденький дубак, который привёз Аню, громко сглотнул и отвернулся к стене. Он сделал шаг к двери, как будто хотел выйти, но дверь распахнулась, и в камеру стремительно вошёл грузный человек в белом халате, испачканном сажей или какой-то копотью.

— Правильно! — закричал человек в халате. — Теперь всё будет по-другому. Это ты верно подметил.

Аня вздрогнула, и Башмак зло спросил:

— А можно не орать?

— Можно. Теперь тебе всё можно. Ты теперь у нас карта козырная, почти джокер, требуй чего пожелаешь. Выдвигай условия, объявляй ультиматумы, ставь перед фактом. Кстати, меня зовут Андрей Александрович Остяков, главный координатор Временного Правительства.

— Оставьте нас вдвоём, — сказал Башмак.

— А вот хрен тебе с маслом! — весело ответил Остяков.

Башмак вскочил, и сразу вошли Длинный и Шарик, встали по бокам Остякова. У Башмака сами собой сжались кулаки, но Аня, качнувшись в кресле, охватила его двумя руками за ногу, громко всхлипнула. Башмак снова встал на колено рядом с ней, устало спросил:

— Что вам надо от нас, что? Я буду консультировать, буду писать отчёты, давать рекомендации. Просто дайте нам жить вместе, мы же муж и жена. Просто спокойно жить.

— Парень, включи мозги, — жёстко сказал Остяков. — Я понимаю, ты несколько дней не смотрел телик, но я же только что произнёс — Временное Правительство. Что это значит?

— Революция, хунта, — сразу ответил Башмак. — Переворот. Гражданская война, анархия.

— Ну и о какой спокойной жизни ты размечтался?

— Кто захватил власть? — спросил Башмак.

— Это сейчас совершенно не важно! — раздражённо ответил Остяков. — Там пока винегрет. Сторонники старой веры, сторонники новой веры, революционеры и консерваторы. Они заседают, вырабатывают программу, а надо действовать. Временное Правительство ширма, скоро власть возьмут серьёзные люди. И они в тебе заинтересованы.

— Что надо от меня серьёзным людям?

— Всё то же — ионный облучатель Завадского.

Как же так, удивился про себя Башмак. Значит, они не нашли облучатель. Значит, он так и валяется в разбитом пулями сундучке перед блокпостом. Значит, им по-прежнему нужен эликсир и игра вокруг резервации не окончена. Надо торговаться, лихорадочно думал Башмак. Они пойдут на любые уступки. Надо брать Аню и бежать к Тапку, отдать ему облучатель и спрятаться на Подстанции. Так в своё время поступил Паркинсон, а теперь, видимо, пришло и его, Башмака, время забиться в щель и тихо-тихо ждать, пока все про него забудут. Если Тапок отстанет от него со своей идеей вертикального прогресса. Если Остяков не полезет в резервацию за облучателем. Если Аня согласится вернуться в родной дом, который постоянно будет напоминать о страшной смерти тёти Шуры и Малинниковых. Слишком много если. «Горы и море» — вспомнил Башмак и горько усмехнулся.

— Серьёзным людям нужен облучатель? — нагло спросил Башмак у Остякова. — Так пускай пойдут и возьмут. Я за ним достаточно побегал. Мне он не нужен.

Андрей Александрович устало прошёл по камере и уселся на шконку. Он оказался лицом к Башмаку, а вот Аня была повёрнута к нему спиной. Она спокойно сидела в своём кресле и держала Башмака за руку. Остяков достал из кармана иглу для шприца, ловко надорвал упаковку и мгновенно, прежде чем Башмак успел среагировать, ткнул Аню иглой в плечо. Она продолжала сидеть, безмятежно глядя на Башмака. И тогда до него дошло, что с момента встречи она не произнесла ни слова и ни разу не попыталась встать из кресла.

— Что вы с ней сделали? — страшным шёпотом спросил Башмак.

— Ничего мы с ней не делали, — ответил Остяков. — Уж я-то точно ничего не делал. Я сам, если хочешь знать, до недавнего времени в заключении находился.

— Что? С ней? — с трудом ворочая языком, снова спросил Башмак.

— Неудачное клонирование. Ноги парализованы, речевой аппарат не функционирует, паталогические нарушения обмена веществ. Она умирает. Ещё неделя, две — и всё. Но сыворотка быстро восстановит жизнедеятельность в полном объёме. Это точно. Так что тебе очень нужен облучатель. А ей нужна сыворотка. Если ты, конечно, собираешься её спасти.

Остяков поднял на уровень глаз иглу с подсыхающей на ней капелькой крови и как через прицел взглянул на шагателя.

— Хорошо, я иду, немедленно, — сказал Башмак. — Но она идёт со мной.

Андрей Александрович обидно заржал, и Шарик с Длинным ему подхихикнули. Лишь молодой охранник смотрел во все глаза и то бледнел, то краснел, слушая разговор. Судя по всему, ему просто забыли приказать выйти, и он впервые слышал и про облучатель, и про сыворотку, и про Временное Правительство.

— Нет, — сказал Остяков, просмеявшись. — Разумеется, она останется у нас. Ты ведь слышал такое слово — заложник? Анечка будет нашей гарантией, что ты не наделаешь глупостей.

Башмак взглянул на Аню, и она чуть заметно кивнула. И легонько толкнула ладошкой Башмака в грудь.

— Хорошо, — снова согласился Башмак. — Мне нужно снаряжение и скоростной флаер.

— Со снаряжением проблем не будет, — сказал Остяков, — а вот лететь не советую, собьют.

— Кто? — удивился Башмак.

— Кто-кто…

Андрей Александрович сделал знак охраннику, и тот, вытянув из кармана пульт, ткнул кнопку, и в торцевой стене отодвинулась панель. С изумлением Башмак увидел, что в его камере есть громадное окно. Ещё больше его поразил вид из этого окна. Столица, хорошо знакомая ему по многочисленным телевизионным передачам, лежала в руинах. Багровый дым стелился над пожарищами, в небе не было ни одного летательного аппарата.

— Ракетный обстрел, — пояснил Остяков. — А у нас ПВО нет, армии нет, СС только парализаторами с гражданскими воевать умеет. Боеспособность поддерживается лишь в части у Супогреева, и он через три дня атакует резервацию.

— Почему резервацию? — очумело спросил Башмак.

— Да потому что ракеты оттуда идут. Из того района. Это тоже не сразу выяснили, большая паника была поначалу. Так что времени у тебя три дня.

— Откуда ракеты в резервации? — продолжал недоумевать Башмак.

— Там, как выяснилось, много чего было с прежних времён. И сдаётся мне, много чего осталось. Так что не тяни, как пелось в старинной песне — сборы были недолги, сели в чёрные «Волги»!

И в это время в коридоре страшно грохнуло, пол рывком ушёл у всех из-под ног, дверь выбило с петель, и в камеру дыхнуло горячим дымом, пылью, запахом смерти. Потом наступила звенящая тишина. Охранник вытирал рукавом кровь под носом и с удивлением разглядывал испачканный халат. Шарик, ползая на четвереньках, натужно икал, а Башмак спихивал с себя Андрея Александровича. Андрей Александрович был очень тяжёлый и без сознания. Длинный тряс головой и бормотал:

— Прямое попадание, надо же, прямое попадание…

— Аня, — позвал Башмак. — Аня, как ты?

Аня, откатившаяся в самый угол, протянула к нему руку и, успокаивая, с трудом произнесла:

— М-м-м-м-н-н, ы-ы.

И Башмак почувствовал, как внутри него что-то с хрустом сломалось.

* * *

Старший Брат с удовольствием наблюдал, как из ракетных шахт в голубое небо с рёвом одна за другой протягиваются дымные трассы. Ракеты шли вертикально вверх, а потом начинали плавно клониться по заданной траектории в сторону Столицы. Яркий реверсионный след почти идеально соответствовал Единому Ободу, угодному Колесу, и это было правильно. Старший Брат выполнял великое предназначение, завещанное мудрыми предками, и это наполняло его светлой печалью. Пришло время, которого он ждал, к которому готовился всю жизнь, и это было радостно, но в мудрости своей Старший Брат понимал, что после свершения предназначения он никогда уже не обретёт столь великой цели и жизнь его станет пуста и суетна.

* * *

После того, как небольшой отряд Пятки отрезали от всех коммуникаций и вокруг не осталось ничего, кроме выжженного Колесом песка пустыни, предводитель повстанцев обрёл прежнюю невозмутимость. Совсем недавно он был хорошим контрабандистом, после, в силу обстоятельств, недолго считался неплохим революционером, а сейчас готовился стать преотличным покойником. У них кончилась вода, половина людей нуждалась в лечении, идти дальше было некуда и незачем. Они даже не могли позволить себе роскошь погибнуть в бою — кончились патроны.

Устало присев на бархан, Пятка в бинокль наблюдал, как на горизонте появился трактор преследователей. Дымя соляркой, ДТ-75 тащил за собой на верёвках два десятка колясок с вооружёнными арами, и ещё несколько стражников развалились на волокушах с провиантом и боезапасом. Следом своим ходом пёрли ахты, не менее полусотни. Их трёхколёсные мотоколяски меньше вязли в песке, но и требовали больших усилий для продвижения. Ахты потели, кряхтели, рвали жилы, помогая маломощным двигателям, но не отставали. Ары же подрёмывали, морщась от вони тракторного выхлопа. Их крупные головы смешно дёргались в такт рывкам трактора.

Пятка хотел сплюнуть, но во рту пересохло, и он только заскрипел песком на зубах. Уйти от бойцов Тапка не составляло труда, колёсники двигались очень медленно, и, если на пути не было зыбучих песков, шагатели легко отрывались от преследования. Но в этот раз они решили попытаться устроить засаду. Закопаться в песок, пропустить гвардейцев мимо себя и напасть сзади. План был бредовый, и Пятка согласился на него, понимая, что это прекрасный шанс покончить с бесцельным блужданием в песках. Это даже не будет боем — их просто расстреляют.

— Должно получиться, командир, — сказала Галоша, пожилая шагательница из Автопарка. — Раненые пойдут вперёд, наследят, а мы туточки притаимся.

— Да, Галоша, — согласился Пятка, наблюдая, как солидная женщина, словно пацан, играется здоровенным тесаком. — Непременно получится.

Из всего отряда лишь Галоша не утратила твёрдости духа и, как ни странно, физической энергии. Она заряжала всех своим оптимизмом и незаметно стала фактически выполнять обязанности командира отряда взамен умиротворившегося Пятки. Вот и сейчас она раскладывала шагателей по ямкам, присыпала песком, маскировала дыхательные трубки. Пятка слышал, как она приговаривала, закапывая в песок Каблука — совсем молодого и неопытного парнишку:

— Как шухер подымется, ты в самую заваруху не лезь! Понял, да? С краю секи, кто из колёсников уже выпалил и ружьё перезаряжает. Понял, да? Вот к нему подскакиваешь и дубиной по башке ему! Понял, да? Дубина есть же у тебя? Ну вот. Бошки у них здоровенные, не промажешь. Ну а как ружьё себе заберёшь, понятно чего делать? Не ссышь? Вот, правильно — не ссы.

Пятка посмотрел вслед раненым, ковыляющим вдали сквозь душное марево пустыни. Они же так прямиком к блокпосту выйдут, рассеянно подумал Пятка и встряхнулся. Он всё же сплюнул в песок остатками слюны пополам с песком, встал и спокойно позвал Галошу:

— Сударыня! Благоволите приблизиться. На военный совет, так сказать.

Галоша удивлённо взглянула на командира, но подошла, заговаривая на ходу:

— Что, Пяточка? Всё же уже обговорили, давай я тебя песочком присыплю, а то козлы эти уже близко, не приведи Колесо, приметят.

— Слушай, тётка, — сказал Пятка. — Всё, что ты придумала, — херня. Ты погляди, как они идут — вооружённые ары впереди, а сзади ахты с такими же дубинами, как у нас. Что толку нам на них сзади нападать? Оружие не захватим.

— Так-то оно так, — легко согласилась Галоша, — а что это меняет? В лоб атаковать — перестреляют.

— Правильно. Поэтому единственный наш шанс — это захватить трактор. На тракторе наверняка шагатель и наверняка вооружённый. Поэтому — по сигналу вы все из песка выскакиваете и драпаете в разные стороны. Отвлекаете. А я заскакиваю на трактор и убиваю водителя. У меня три патрона есть.

Пятка продемонстрировал наган, крутанул барабан.

— Хороший план, — одобрила Галоша. — Обрубить постромки, развернуть машину и по колонне… Только вот чего делать будем, если тебя подстрелят сразу же?

— Тогда сдавайтесь, — равнодушно сказал Пятка.

— Ага, — согласилась Галоша. — Щаз! А ты молодец, командир, смотрю — взбодрился. Думала, совсем закис, а теперь повоюем!

Она мощно хлопнула Пятку по плечу, он недовольно скривился и тихонько сказал ей:

— Давай, прикопай меня, бойцам инструктаж проведи, а сама за бархан заляг, сигнал подашь.

— А как я его подам? — удивилась Галоша.

— Ты же щекотки боишься? — спросил Пятка.

— Ужас как боюсь, — согласилась Галоша.

— Ну вот пощекочи себя и визжи погромче!

И Пятка принялся шустро закапываться в песок. Ему очень хотелось, чтобы всё это быстрее закончилось. Галоша помогала, совала ему дыхательную трубку, сделанную из пластикового шланга, заматывала наган в относительно чистый носовой платок, но вдруг замерла, вглядываясь вдаль.

— Что? — недовольно спросил Пятка.

— Раненые наши обратно телепают, — удивлённо сказала Галоша.

— Твою мать, — без эмоций произнёс Пятка. — Красиво помереть решили? К чему это? Толку от них всё равно не будет.

— Погоди, — сказала Галоша. — Они не одни. Уходили пятеро, обратно семеро идут. Двое не наши.

И Пятка пошёл встречать пограничников. Это были они — Эй и Чудило, раненые наткнулись на них неподалёку от блокпоста. Они шли с товаром, как в старые добрые времена, они не прятались, они вели себя уверенно и даже нагловато, а следом за ними шла на дистанционном управлении платформа малого транспортного антиграва. И загружена платформа была ящиками с тушёнкой, шоколадными конфетами и патронами к карабинам. Карабины, по четыре на каждом, пограничники несли сами.

— Шесть месяцев в карантине отмотали, не поверишь, брателло, — говорил Эй, постоянно шмыгая своим гигантским носом. — Гайморит заработал. Хорошо, мы товар сбросить успели, а то бы лет на пять закатали.

Он отнял руку, которой долго тряс Пятку в рукопожатии, и вытер себе под носом.

— А в посёлок вернулись — лафа. Санитаров с периметра сняли, поставили армейцев, а они уже купленные-перекупленные. Ну, мы сразу в бар, его по новой отстроили, лучше прежнего.

— В первый же вечер в баре к нам с заказом подкатили, — продолжил Чудило, воровато озираясь. — А это чё вон там? Убивать вас едут? Так вооружайтесь. Это всё аванс.

Он по-хозяйски пнул платформу и сделал приглашающий жест рукой. Потом добавил:

— Опосля у раненых чуток крови нацедим, не обессудьте.

Он небрежно скинул на песок карабины в чехлах и рывком вскрыл цинк с патронами. Пятка мучительно вспоминал благодарственную молитву Колесу Всеблагостному. А Галоша уже выкапывала из песка взопревших бойцов.

Дальше всё было просто. Шагатели разобрали карабины и залегли за дюнами. Они вплотную подпустили колёсников и дали залп по стражникам на волокушах. Потом Пятка прицельным выстрелом застрелил шагателя в кабине трактора. ДТ-75, оставшись без управления, стал медленно разворачиваться на месте, наматывая на корпус верёвки колёсной сбруи.

Ары попадали на песок из кресел, а ахты бросили дубины и, закрыв головы руками, скулили в страхе. Бойцы из них были совсем никудышные. Впрочем, благородные ары тоже не хотели героически умирать. Они хотели вернуться на Главную Станцию, играть в шахматы и молиться Колесу. И чтобы шагатели из пустыни носили вино и котлеты. И Андрюшка Кулешов, командир роты в должности руководителя карательной экспедиции, крикнул:

— Сдаёмся!

* * *

Последние полгода, наполненных бесконечным ожиданием событий в Столице, полковник Супогреев успокаивал нервы рыбалкой. Он с остервенением тягал на удочку пираний, на берегу дымилась коптильня, ординарец подтаскивал пиво со льда. Личный состав батальона, расквартированный в городке неподалёку, поддерживал боевой дух короткими марш-бросками и драками с местным населением. Супогреев приказал командирам подразделений не жалеть увольнительных и смотреть на пьянство сквозь пальцы. «Пущай парни как следует отдохнут, с девками покувыркаются перед большим делом», — туманно пояснил Супогреев. Бдительности всё же велел не терять.

— Каршев! — позвал Супогреев ординарца. — Опять щука блесну откусила. Тащи боезапас.

— Пираруку, — сказал старший сержант, подавая полковнику коробочку с запасными блёснами.

— Чё? — спросил Супогреев.

— Пираруку, — повторил Каршев. — Так местные эту тварь называют. Покрупней нашей щуки будет, хоть и похожа, но чешуя крупная и твёрдая очень. Я на рынке видел.

— Иди в жопу, сержант! — рыкнул Супогреев. — Командира он учить будет. Щука она и в Южной Америке щука.

— Вам шифровку доставили, товарищ полковник, — обиженно доложил Каршев.

— Где? — вскинулся Супогреев.

— В бунгало, на столике.

— Почему не доложил?! — заорал Супогреев.

— Сами велели не беспокоить, — буркнул Каршев в спину полковнику, который уже нёсся к домику со скоростью хорошего спринтера. Жирная рыба и пиво не повлияли на спортивную форму Супогреева.

Разрывая пакет, полковник бормотал:

— В Бразилию упекли, штафирки, думали, кончился Супогреев, проститутки, я вам покажу, вашу мать…

Он медленно, шевеля губами, прочёл шифротелеграмму. Нахмурился, прочитал ещё раз, бросил бланк на стол. Забыв, что на нём одни плавки, попытался расправить гимнастёрку под ремнём. Чертыхнулся и спокойно сказал Каршеву, вовремя замершему по стойке смирно в дверном проёме:

— Передать дежурному офицеру — батальон в ружьё, боевая тревога. Мне — полевую форму. Машину.

— Как же рыба, товарищ полковник? — расстроился ординарец.

— Забудь, Саша, — сказал Супогреев.

* * *

Переговоры, как водится, начали с застолья. Тапок решил показать себя радушным хозяином и приказал накрыть банкетный стол, сытный и вкусный, с выпивкой и деликатесами. «Формалисты» оказались вполне милыми ребятами. Они с удовольствием рубали предложенную в качестве угощения кильку в томатном соусе, запивали самогоном, грызли лук и сетовали на плохое снабжение.

— На пшёнке круглый год! — воскликнул старый фанатик, отодвигая пустую консервную банку. Он вытер пальцы о штаны и сыто рыгнул. Второй, совсем молодой парнишка, поставил банку на ребро, с умилением посмотрел и значительно произнёс:

— Один Обод, одно Колесо. Так правильно, хорошо. Дай ещё хлебушка, а? И конфетку.

А они мне нравятся, думал Тапок. Фанатики, конечно, отморозки, но бухла им налить, девку подложить и нормально. Немного смущало отсутствие у «формалистов» имён. Они обращались друг к другу «брат», а всех, кто не входил в их секту, звали, соответственно, — «не брат». Не заморачивались.

— Со снабжением у нас последнее время тоже не очень, — сказал Тапок. — Революция у нас случилась, может, слыхали? Были у нас будки такие — Дар Колеса. Мы их разрушили. Были у нас контрабандисты. Мы их распугали. Были у нас шагатели. Мало осталось.

«Формалисты» переглянулись, и молодой спросил:

— А зачем же линию доставки разрушили? — и, видя недоумённый взгляд Тапка, пояснил: — Ну то, что ты, не брат, Даром Колеса называешь?

— Во имя социальной справедливости, — вздохнул Тапок. — У аров, видишь ли, денег было много, они отоваривались лучше. Лебам обидно стало, они все будки и разнесли к херам.

— Горяч народ во гневе, — согласился молодой фанатик. — Ты бы запретил им фулюганить.

— Не доглядел, — повинился Тапок.

— Ломать не строить, — покивал головой пожилой. — А ты себя не спрашивал, откудова вообще деньги-то в наших краях берутся? Ну, сами бумажки-то? Ежели их все в эти самые будки пихают.

— Так из банкоматов!

— А в банкоматах откедова? — хитро прищурился фанатик. — Вся крамола из-за Запретных земель идёт. С шагателями, с контрабандистами к нам проникает, разъедает изнутри, как ржавь старое железо. Вот вы все в ереси и погрязли, на двух колёсах ездите!

Старик назидательно размахивал перемазанным томатным соусом указательным пальцем, а Тапок думал — они слишком много знают, слишком хорошо осведомлены для простых пустынных отшельников. Они гораздо энергичней обитателей Главной Станции, не зашорены, и у них чувствуется хватка. С ними определённо можно иметь дело. Было немного обидно, что предводитель фанатиков, Старший Брат, не приехал сам на переговоры, а прислал делегатов, но Тапок решил пока придержать амбиции. Он хорошо помнил миномётный обстрел при штурме Обсерватории и понимал, что с этими шутки плохи, одноколёсники люди серьёзные, с ними надо считаться. До поры до времени.

— Так что же привело сынов пустыни в обитель греха? — спросил Тапок. Он уже начал осваивать сленг «формалистов».

— Поначалу убить вас всех хотели, — простодушно заявил молодой.

— Но решили обождать, — добавил старый.

— А что же так? — поинтересовался Тапок.

— Речь моя будет прямой, как единая колея Великого Колеса, — торжественно заявил старый фанатик. Ну наконец-то, подумал Тапок. — Много отвратительного непотребства о мире за Запретными землями мы узнали по рации.

И замолчал. Печально глядел в стену, а молодой скорбно кивал головой.

— Ну! — не выдержал Тапок. — По какой такой рации? Откуда у вас рация?

— Рацию служитель лживого бога богомерзкого многоколёсия у себя в богомерзкой двухколёсной коляске прятал, — небрежно пояснил молодой. — Когда твои прислужники его уволокли и сами убрались, мы там трофеи собирали.

Это они про Александра Борисовича, сообразил Тапок. Это его когда в Обсерватории прихватили, кресло его там и бросили, не до того было, надо было незаметно дать Пятке удрать, да не одному, а хотя бы с десятком единомышленников. Поэтому Александра Борисовича просто скрутили и бросили в трактор. И ведь это всё под миномётным обстрелом. А он, оказывается, у себя рацию прятал, которая ему от убиенных Спиц досталась. Ай да заведующий. Вот паскуда! Тапок был очень недоволен собой. Он много размышлял о том, как Спицы поддерживали контакт с большой землёй, но такой простой вариант совершенно не приходил в его гениальную голову.

— Вы еретики и достойны смерти, — объяснил старик. — Но в большом мире много более достойных, заслуживающих скорейшей смерти. Их ересь чудовищна. Они поклоняются углам, квадрату и кубу. Это отвратительно. Их всех надо убить.

— Когда начнём? — раздражённо спросил Тапок. Ему начинал надоедать этот разговор.

— Уже начали, — радостно сообщил молодой. — Ракетами всю ихнюю Столицу разнесли.

— Арсенал, — счёл нужным пояснить старик. — Ракетные шахты. Танки, бронетранспортёры. Все эти годы мы жили под землёй, в недрах древней военной базы. Мы хранили умение обращаться с оружием. Наши предки были воинами, и хоть наши ноги и не быстро ходят, наши пальцы умеют тянуть спусковые крючки и нажимать на красные кнопки.

Ну конечно, сообразил Тапок. Они потомки военспецов. Отсюда их собранность, дисциплина, мгновенная реакция. Это тебе не выродившиеся праправнуки научной интеллигенции. Эти ещё могут воевать. Генетическая память. Все эти годы они прятались в бункере и ждали своего часа. И им совершенно нечего терять, кроме пшёнки круглый год и одноколёсных цирковых велосипедов.

Он понял, что за гром слышали с утра колёсники и откуда взялось зарево в полгоризонта. Ему стало радостно. Большая земля получила достойный ответ на Дни Гнева, когда ракеты падали на резервацию и улицы Главной Станции были завалены разбитыми инвалидными колясками, трупами и залиты кровью. Пролом в крыше Лабораториума и сейчас напоминал о тех страшных часах. А ведь они покруче меня будут, моя войнушка с шагателями просто мышиная возня по сравнению с их планами. Я тут вертикальный прогресс выкаблучиваю, а они Столицу квадратников разбомбили!

— Что ж, я согласен на сотрудничество, — сказал воодушевлённый Тапок. — С удовольствием навещу Старшего Брата для заключения союзнического договора. Я ведь так понимаю — народу у вас для полномасштабных военных действий маловато, верно? Выходит: стволы и патроны ваши, людишки и консервы — наши!

«Формалисты» взглянули на него с недоумением и расхохотались. Они ржали так, как будто в жизни не слышали ничего смешнее. А Тапок чувствовал, как у него от этого смеха холодеет всё внутри и кишки начинают противно подрагивать. Наконец, отсмеявшись, старик начал перечислять, загибая пальцы:

— Ты, не брат, дашь нам, чего скажем. Дашь людей. Дашь еды. Дашь воды. Прикажешь при нас на двух колёсах не ездить, удавим. Пусть на карачках ползают. Им и надо-то будет в БТРы загрузиться, дальше наша забота. Автоматы выдадим.

Тапка так и подмывало спросить, а как же апологеты одноколёсности не брезгуют на восьмиколёсных бронетранспортёрах кататься, но вовремя прикусил язык. Может, они и бэтээры на одно колесо поставили, с них сбудется… А молодой «формалист» сказал:

— Поедем через Запретные земли еретиков убивать. Убьём их всех. А потом вас всех тоже убьём. Есть ещё конфетка?

* * *

Башмак нёсся по коридору, толкая перед собой кресло с Аней. Она всё силилась ему что-то сказать, с трудом поворачивая голову назад, к Башмаку, но он только шептал, задыхаясь:

— Позже, родная, всё позже.

Пол был усыпан кусками штукатурки, битыми стёклами, и каждый раз, когда колёса кресла подпрыгивали на этом мусоре, Башмак болезненно морщился. В коридор выбирались раненые, контуженные. Никто не обращал внимания на беглецов, начиналась паника. Здание понемногу наполнялось звуками — криками и стонами, но когда Башмак вылетел во двор, всё это перекрыл пронзительный свист приземляющегося флаера.

Прохладный уличный воздух отрезвил Башмака, мелькнула мысль: дальше-то куда? Он заозирался, но Аня дёрнула его за рукав и показала пальцем на раскорячившийся на посадочных лыжах флаер. Из него выбрались несколько крупногабаритных парней в цивильных костюмах, капитан Санитарной Службы, у которого на боку болтался здоровенный парализатор, и, вот так сюрприз, — Серёжа Соломатин с какой-то худенькой короткостриженой девчонкой. Вся компания быстрым шагом направилась к Башмаку, а он не знал, что делать — бежать или обождать маленько.

— У меня был приказ доставить тебя вот к этому заключённому, — сказал Соломатину капитан СС, когда они приблизились. Вид у капитана был слегка растерянный. — Но я вижу, он уже как бы и не заключённый.

— Какой же я заключённый? — нагло спросил Башмак, демонстративно оттягивая лацканы больничной пижамной куртки. — Я вообще пациент, на прогулку вышел. Воздухом подышать.

А воздух между тем стремительно пропитывался вонью пожара, из верхних этажей здания валил едкий дым, и, видимо, это подстегнуло капитана принять решение.

— Некогда мне с вами, сами выбирайтесь! — Он махнул рукой парням в костюмах. — За мной, бегом!

Они рванули к госпиталю, но девчонка с короткой стрижкой и разбитой бровью громко крикнула:

— Эй, вы! — Она подняла над головой руки, и Башмак только сейчас заметил, что её запястья скованы наручниками. — А я?

Один из санитаров быстро вернулся и, освобождая руки девушки, с одобрением сказал:

— Йоко гери у тебя просто блеск. Мне бы такой йоко гери, я бы горя не знал.

Девушка фыркнула, скорчила презрительную гримаску, но было видно, что она довольна похвалой. Санитар подмигнул ей и побежал к своим. А Серёжа Соломатин неловко сказал:

— Это вот Света. Драчунья отчаянная. С первого курса она у нас…

— А это Аня, моя жена, — ответил Башмак.

— А ия ыыла, аок осту, — сказала Аня, а Башмак перевёл:

— Говорит, видела тебя на блокпосту.

— Да, — закивал головой Серёжа. — На блокпосту. Конечно! Я вас тогда тоже видел. И я очень хорошо видел, как вас убили. У тебя вся грудь была пулями разворочена, а у неё голова разбита. После такого не выживают, так не бывает. Кто вы такие?

— Ы оны, — сказала Аня.

— Она говорит — мы клоны, — сказал Башмак.

— Я понял, — сказал Серёжа.

А Светка ойкнула и непроизвольно шагнула назад.

— Мы не заразные, — усмехнулся Башмак. — Ни раньше не были, ни тем более сейчас.

— Я знаю. Это предрассудки. Простите меня, — виновато сказала Света. А Серёжа сердито посмотрел на неё и сказал:

— Ведёшь себя как дура. Здравствуйте, Аня, приятно познакомиться. Привет, Башмак. Рад тебя видеть!

И они крепко пожали друг другу руки. Света с жалостью смотрела на Аню, а Аня утомлённо прикрыла глаза и откинулась в кресле.

— Она умирает, — сказал Башмак. — И за нами, видимо, уже гонятся. Нам надо срочно вернуться в резервацию. Можешь помочь? Только предупреждаю, с нами опасно.

На асфальт с грохотом обрушился горящий карниз. На небольшую площадь перед зданием выносили раненых. Подъехала пожарная машина, и пожарный, разворачивая на бегу брезентовый рукав водомёта, толкнул Соломатина. Серёжа поморщился и сказал:

— Погоди. Я ничего не понимаю. Почему нас везли к тебе? Почему вас клонировали? И почему за вами гонятся?

— Это я потребовал, чтобы тебя сюда доставили, — нетерпеливо объяснил Башмак. — Я их шантажировал. А гонятся за нами, потому что я знаю, где облучатель. Они его так и не нашли. И я не собираюсь его им отдавать. По крайней мере, пока не спасу Аню.

— А меня? — спросил Паркинсон. Он незаметно подошёл сзади и, конечно, слышал последние слова Башмака. — Меня спасёшь?

— Е ка, — сказала Аня.

— Она говорит — дедушка, — уже привычно перевёл Башмак.

— Я понял, — сказал Паркинсон.

Он выглядел очень плохо. Его снова трясло, и он с трудом держался на ногах. Паркинсон подошёл к Ане, попытался её обнять, но не смог нагнуться. Тогда Аня взяла деда за руку, и было видно, что ей тоже с трудом далось это движение.

— За ними гонятся, потому что они самая главная ценность в этом мире. И дело не только в облучателе. Даже совсем не в нём.

— А в чём ещё? — очень заинтересовался Башмак.

— Это я скажу, как только мы окажемся в резервации. У нас очень мало времени. Кстати, где облучатель? — Паркинсон попытался произнести это небрежно, но губы у него дрожали.

— Это я скажу, как только мы окажемся в резервации. — Башмак скопировал категоричную интонацию Паркинсона и подумал, что облучатель так и валяется в разбитом ящике возле блокпоста. И лучше места для него пока не найти. Он же там под охраной Санитарной Службы, получается, никому и в голову не придёт пойти проверить, что там за хлам песком заносит.

— Вот что, — рассудительно сказал Серёжа. — Сейчас я поищу какую-нибудь машину, и мы поедем. А по пути всё подробно обсудим.

— Куда это вы её тащить собрались? — возмутилась Светка, показывая на Аню. — В какую такую резервацию? Вы поглядите на неё — ей лежать надо. И лучше всего в больнице. Да и дедушка не лучше.

— Света, ты не понимаешь… — начал Сергей, но Светка его решительно перебила:

— Всё я очень даже хорошо понимаю. Ни в какую резервацию вы её не заберёте. Мы спрячем пока Аню у меня дома. Я о ней позабочусь.

— А папа? — спросил Сергей и пояснил: — У неё папа Угол Куба. И член Центрального Комитета партии Углоединства.

— Ты это уже говорил сегодня, — сказала Света. — Это очень хорошо, что мой папа Угол Куба и член Центрального Комитета партии Углоединства. Никто вас не будет искать в апартаментах Угла Куба и члена Центрального Комитета партии Углоединства. В Доме Правительства. А папа там почти не бывает. А если и заявится, то против моих гостей он и слова не скажет. Пусть только попробует.

— А мама? — насмешливо спросил Серёжа.

— Умерла, — коротко ответила Светка, и все замолчали.

В это время Башмак увидел, как на крыльцо госпиталя выбрался Андрей Александрович Остяков. Был он сильно помятый и всё время щурился — потерял контактные линзы. Тем не менее он сразу разглядел Башмака и, схватив за руку пробегавшего мимо человека в форме СС, стал ему что-то говорить, показывая на шагателя. Санитар поначалу вырывался, но Остяков крепко держал его и что-то горячо втолковывал. Санитар слушал и всё внимательней и нехорошо поглядывал в сторону Башмака и компании.

— Нам драпать надо, — сказал Башмак. — Уже всё равно куда. Лишь бы подальше отсюда.

— Так полетели! — воскликнула Света и кивнула на флаер.

— Ты управлять им умеешь? — спросил Сергей, почему-то заранее предвидя ответ.

— Конечно, — даже удивилась вопросу Света. — У папы такой в прошлом году снабженцы на новую модель обменяли.

— А ют! — сказала Аня.

— Не собьют, Анечка, — успокоила её Светка. — Я между высотками проведу, низенько, ни одна ракетка в нас не попадёт.

Она взяла Паркинсона под руку и повела к флаеру. Башмак с Сергеем переглянулись и двинули следом, аккуратно вдвоём толкая коляску с Аней.

— Света, а пожрать у тебя дома найдётся? — спросил Башмак на ходу.

* * *

Сословия снова были отменены, но уже не произволом Тапка, а самой логикой обстоятельств. Теперь и речи быть не могло о каких бы то ни было привилегиях, когда ары, лебы и ахты, подгоняемые пинками «формалистов», расползались на четвереньках по бронетранспортёрам. БТРы были обычные, восьмиколёсные, и это почему-то ничуть не смущало сектантов. Легче всего в этой суматохе пришлось стражникам — они так и скакали на своих костылях, против костылей фанатики ничего не имели.

А сами «формалисты» уже вовсю хозяйничали на Главной Станции. Фанатики не дали Тапку времени на раздумья, перехватили у него инициативу. Пока он беседовал с послами, передовые отряды, без шума разоружив кордоны колёсников, уже въезжали на Главную Станцию. Они были одеты в древнюю униформу цвета хаки. В жёлтой пустыне это выглядело нелепо и даже смешно, но только колёсникам было не до смеха. Сектанты, разогнав «призывников» по боевым машинам, занялись откровенным грабежом. Ходили по домам, изымали всё съестное, ломали двухколёсные коляски, щупали девок. Они вполне сносно держались на ногах, хоть и быстро уставали, но при передвижении по улицам обходились без своих цирковых велосипедов. Ну да, думал Тапок, — гены, марш-броски, строевая подготовка, у них должна быть купированная регрессия нижних конечностей. И тренировки, разумеется, тренировки, они же готовились, ждали, когда пригодятся их навыки. Дождались.

— Вот паскудники! — скрипел зубами мастер Гоша. — Куда Тапок глядел, почему оборону не наладил?

— Я полагаю, он верно оценил боеспособность своего войска, — задумчиво ответил Александр Борисович. — Драться с фанатиками — это не горстку шагателей по пустыне гонять. Ось Колеса наверняка хорошо запомнил миномётный обстрел при штурме Обсерватории.

Из подвала Лабораториума бывший заведующий и настоящий мастер в перископ наблюдали за бесчинствами «формалистов». Они видели лишь то, что происходит на центральной площади, но этого было вполне достаточно для печального вывода — власть снова поменялась и теперь колёсникам придётся совсем туго. Если дальше так пойдёт, подумал Александр Борисович, то времена правления старых Спиц Колеса скоро покажутся исполненными покоя, благоденствия и глубокого смысла.

— Ну, давай по ним из облучателя долбанём, — канючил Гоша. — У нас же получалось лучом стальной лист резать, всего-то линзу поменять, работы на пять минут.

— То стальной лист, а то броня, — возразил Александр Борисович.

— Какая там броня у бэтээра?

— Не знаю. Но рисковать не хочу. И потом: долбанёшь один раз, начинка у облучателя выгорит, что дальше? Оборону в подвале держать? У нас полсотни ребятишек, которых мы учили, воспитывали! Ты хочешь их под нож пустить? Не позволю я тебе.

— Так что же делать?!

— Ничего делать не надо. Слышишь? Ничего. Ждать.

Александр Борисович говорил жёстко, он осунулся, возле рта залегли глубокие складки, мастер Гоша впервые видел таким обычно благодушного заведующего.

— Ладно, — уже спокойно заговорил Гоша. — Дети — ладно. Но ведь здесь ещё человек пятнадцать заведующих и десяток мастеровых. Там их дома грабят, а они по норам как крысы сидят, нос высунуть боятся. Это как?

— Двенадцать заведующих и двенадцать мастеров трудового обучения, — поправил Александр Борисович. — Заведующие равнодушны к материальным ценностям, а мастера все ребята молодые, хозяйством не обременённые. И ты мне их с панталыку не сбивай, сказано тебе — ждать.

Мастер Гоша сжал кулаки, потом разжал и сказал:

— Пойду с облучателем поколдую. У меня там интересная схема вырисовывается.

Он вышел из наблюдательного пункта и даже не хлопнул дверью, а Александр Борисович припал к окулярам перископа и видел, как Тапок под присмотром двух фанатиков забирается в бронетранспортёр. Великая Ось Колеса и Колея Бесконечности имел вид пришибленный, двигался суетливо, глаза спрятал за тёмными очками. Одет был, как и захватчики, в старую армейскую форму без знаков различия. Пожилой бородатый «формалист» покровительственно хлопнул Тапка по плечу и рассмеялся.

Тапок действительно пребывал в прострации. Он бездарно слил фанатикам все собственные достижения, которые дались ему с риском для жизни, ценой крови, предательства и незаурядного интеллектуального напряжения. Он не смог элементарно просчитать противника. Он выдохся. Я тупею, холодея, понял Тапок. Его толкнули на сиденье стрелка-автоматчика и сказали: «Сиди, не брат. Скоро поедем». И действительно, почти сразу негромко зарычал двигатель, и БТР мягко двинулся с места. В открытую бойницу Тапок с тоской глядел на удаляющееся здание Лабораториума.

А Пятка, взобравшись на крышу трактора, с удивлением в бинокль разглядывал колонну бронетехники, выползающую из Главной Станции. В жарком мареве пустыни вереница машин, поднимая клубы пыли, плюясь едким дымом солярных выхлопов, с рёвом пёрла в обход зыбучих песков, вытягиваясь в линию по направлению к блокпосту. Пятке было страшно. Он никогда не видел бронетранспортёров. Это ж сколько горючки надо, думал потрясённый Пятка.

— Сорок семь, сорок восемь, сорок девять, — считала Галоша, приложив козырьком ладонь ко лбу. — Да сколько же их, Пяточка, мне плохо видать!

А возглавлял колонну танк Т-62. В открытом башенном люке восседал предводитель фанатиков, Старший Брат. Он так и не снизошёл до разговора с Тапком. Ось Колеса был ему не интересен. Старший Брат был с детства приучен решать первоочередные задачи. Суровое воспитание и постоянные тренировки на пределе сил выковали из него железного лидера с чётким видением приоритетов, безошибочным определением стратегических планов, умением оптимально расходовать ресурсы. Его целью была Столица. А с двухколёсниками он разберётся после. С теми, что выживут в штурме.

А в БТРах тряслись мобилизованные на службу ары, лебы и ахты. Все вперемешку. Им раздали АК-74, пока без патронов. Большинство впервые держали в руках автомат. Тупоголовые ахты сразу принялись выцарапывать на прикладах замысловатые узоры. Ары пытались играть в карманные шахматы. Лебы чистили калаши от обильной смазки. Ещё всем раздали каски, но лебам они на головы не налезали, и это очень смешило фанатиков.

А вот Тапку было невесело. В боевом отсеке броневика, в компании с уже знакомыми ему старым и молодым фанатиками, он размышлял о том, что будет с колёсниками по мере приближения к Запретным землям. Они же ничего не знают о мире за периметром, для них там пекло мрака и драконы. И не кому-нибудь, а ему, Тапку, придётся объяснять подданным, куда подевались «мерзкие порождения пустошей», которых, как известно, Великая Ось Колеса ударял во все уязвимые места.

— Скажите, не братья, сколько всего ракет вы по Столице выпустили? — спросил Тапок, чтобы хоть как-то заполнить тягостное молчание.

— Дык кто же их считал? — удивился пожилой сектант. — Мы автоматику врубили, а дальше они уже сами пачками из-под земли шуровали.

— Сотни три ушло, как пить дать, — уверенно заявил молодой фанатик. — Это если грубо прикидывать.

— Энто как же ты прикинул? — сварливо возмутился старик. — Ежлив у тебя точных данных нету ни по интервалам между залпами, ни по активации ракетных шахт!

— Я же с поправкой, приблизительно, через дискриминант, — пояснил молодой.

— Ну, еслиф через дискриминант, тогда ладно, — успокоился старик.

«Дискриминант», твою мать, ужаснулся Тапок.

* * *

Пока летели, Башмак сильно переживал, что на входе в Дом Правительства у них возникнут большие проблемы. Охрана обязана была заинтересоваться такой подозрительной компанией. Но Светка ловко посадила флаер прямо на крышу фешенебельного небоскрёба, выполненного в виде трёх гигантских кубов, поставленных друг на друга. Вот только грани и плоскости архитектурной конструкции были изрядно объедены ракетным обстрелом. Далеко внизу мельтешили крошечные машинки пожарных.

В лифте Башмак с Аней испытали культурный шок. Они первый раз ехали в лифте. И это был большой лифт. Он был весь зеркальный, с диваном и телевизионной панелью. И с фикусом в кадке. И он был скоростной. Серёжа Соломатин шока не испытал, он примерно представлял, какие лифты могут быть в Доме Правительства. Но он по-новому взглянул на Светку. Оценивающе. А Паркинсон и вовсе прокатился с явным удовольствием.

Ну а квартира их всех окончательно добила. Это были хоромы. Светка вела по бесконечным залам, обставленным с наглой роскошью, пока они не оказались в помещении размером с университетский спортзал. Многочисленные тренажёры, боксёрская груша и деревянный манекен Вин Чунь только усиливали сходство.

— Это моя комната, располагайтесь, — сказала Светка. — Здесь нас никто не потревожит.

Женюсь, точняк женюсь, подумал Серёжа Соломатин. А Светка уже хлопотала вокруг Ани. Щуплая с виду, она легко подхватила шагательницу на руки, перенесла из кресла на кровать. («Сексодром», отметил про себя Соломатин.) Остальные гости были мгновенно усажены в удобные кресла, в руках у них оказались чашки с горячим какао, а Светка уже волокла тарелки с бутербродами, вазу с фруктами и запотевшую бутылку «Исконной».

— Света, а у тебя, случайно, не найдётся в кладовке какого-нибудь наземного транспорта, с которым ты управляешься так же лихо, как с флаером? — набивая рот бутербродами с малосольной сёмгой, спросил Башмак.

— Почему в кладовке? — удивилась Светка. — В гараже гоночный антиграв с форсированным движком.

Башмак даже жевать перестал. Гонки на антигравах считались развлечением самоубийц. Башмак по телику видел эти гонки, даже отчёт по ним писал. Соломатин посматривал на Светку уже с восхищением. А она макнула сухарик в соевый соус и сказала:

— Нет, если боитесь, можно папину «Родину» взять, но там кондиционер не работает.

— А я родину никому не отдам! — послышался бодрый насмешливый голос.

— Толстый папа пришёл, — резюмировала Светка.

Она наговаривала на отца. Угол Куба и член Центрального Комитета партии Углоединства не был толст. Он был пузат. И туго затянутый брючный ремень с большой квадратной пряжкой акцентировал эту пузатость, выпирающую между распахнутыми бортами элегантного пиджака. Хозяин пуза как бы говорил: «Да, сидячая работа, и некогда мне по качалкам ходить, я человек занятой».

— Зигмунд Евграфович, — с отвращением выговорила Светка. — Мой папа.

Все встали, но Зигмунд Евграфович замахал руками, дескать, не тревожьтесь, чувствуйте себя как дома. Он с каждым обменялся рукопожатием, цепко поглядывая колючими глазками, и скромно присел на пуфик.

— Ну, так кому понадобилась моя «Родина»?

— А ведь я вас знаю, — сказал Башмак. — То есть видел. В репортаже с пленума. Вы перед Мировым Советом зачитывали доклад о недопустимости скатывания в овальность.

— Да, была такая проблема, — задумчиво согласился Зигмунд Евграфович. — Возникла, знаете ли, некая фракция, начали протаскивать в правительство идеи веротерпимости и толерантности.

— А что плохого в толерантности? — запальчиво спросил Башмак. — Почему нельзя уверовать в истинность Колеса или Треугольника, если кому-то так больше нравится?! И вообще — ну чем вам Венера Милосская не угодила?

— И Архимед, — поддакнула Светка.

— Почему Архимед? — не понял Башмак.

— Архимед сумел установить, что объёмы конуса и шара, вписанных в цилиндр, и самого цилиндра соотносятся как 1:2:3, и считал это своим главным достижением, — сказала Светка. — Папа готовит новый доклад о кощунственности использования понятий «шар», «круг» и «окружность» в математических вычислениях.

— Но это же абсурд! — закричал Башмак. — В математике не обойтись без этих понятий. И в астрономии. В геометрии, баллистике, картографии…

— О, да вы либерал! — то ли с осуждением, то ли с одобрением воскликнул Зигмунд Евграфович.

— Что такое «либерал»? — удивился Башмак.

— Была такая древняя секта, — пояснил Зигмунд Евграфович. — Они отчего-то полагали, что человек имеет право на свободу выбора.

— Выбора чего? — не понял Башмак.

— А всего, — сказал Зигмунд Евграфович. — Религии, политического режима, сексуальной ориентации.

— Нет, ну так тоже нельзя, — возразил Башмак. — Надо решать большинством голосов.

— Правильно, — сказала Светка. — Сексуальную ориентацию большинством голосов — это замечательно.

Башмак понял, что ляпнул, и снова вцепился зубами в бутерброд.

— Он, как видите, скорее демократ, — сказал Паркинсон и меленько по-стариковски захихикал.

— А вы молчите! — закричал Зигмунд Евграфович. — Я знаю вашу историю. Вы же древний человек, вы должны помнить, какой бардак тогда творился. Никто не хотел работать, все хотели получать. Все требовали прав, забыв об обязанностях. Кризис за кризисом, войны, эпидемии. Нам реформы кровью давались, пока вы отсиживались в резервации. Думаете, легко было создать Мировое Правительство, ввести единую религию, выкорчевать расовую ненависть?

— И чего вы добились своими реформами? — спросил Башмак. — Дискриминация, казни, потеря стратегических ориентиров. К чему вы стремитесь, имея в резерве всё человечество? Газоны по квадрату окучиваете? Не мелко при таком-то ресурсе? Или всерьёз собираетесь Луну оквадратить? Вы занимаетесь профанацией и прожектёрством, в то время как правящая верхушка озабочена лишь тем, как выцарапать из резервации секрет продления жизни. Облучатель вам нужен, вот и всё.

Башмак про себя удивился, как гладко у него получается излагать мысли. Раньше он так не умел. Вот что значит полгода перед теликом просидеть. Наблатыкался!

— Это округло, округло, — погрозил ему пальцем Зигмунд Евграфович. Он покосился на Свету, ему было неловко произносить бранные слова в присутствии дочери. — Вы молоды и многого не понимаете. К чему стремимся? Для начала накормить голодных и вылечить больных. И у нас это уже почти получилось, к вашему сведению. Практически канули в Лету вооружённые конфликты, армия давно уже выполняет декоративную функцию. А продление жизни… Я полагаю, что вполне справедливо, когда столпы общества, индивидуумы с высоким социальным индексом, имеют некоторые привилегии. Это практично, в конце концов. Вырастить профессионального управленца ой как не просто.

— Скажите лучше, вы член Временного Правительства? — спросил Башмак.

— Нет, — быстро ответил Зигмунд Евграфович. — Мне предлагали, но я отказался.

— Что так? — спросил Паркинсон.

— Надо, знаете ли, присмотреться, — туманно ответил Зигмунд Евграфович.

И тут Аня, которая внимательно слушала весь разговор, с трудом сев на кровати, спросила:

— А оу ээ не выее?

— Действительно, — встрепенулся Башмак. — Почему это вы, уважаемый, СС ещё не вызвали? Вы же знаете, что мы в бегах.

— Я ему вызову, — пригрозила Светка, но Зигмунд Евграфович резко её одёрнул:

— Помолчи, Светлана!

Светка, видимо, не привыкшая к такому обращению, удивлённо взглянула на отца, а он встал и, заложив руки за спину, несколько раз прошёлся взад-вперёд. Паркинсон, ухмыляясь, открывал бутылку «Исконной». Он знал, что сейчас скажет Угол Куба и член Центрального Комитета партии Углоединства.

— Я не стану вызывать Санитарную Службу, — наконец заговорил Зигмунд Евграфович. — Да, я пойду на должностное преступление и не выдам вас. Более того, я помогу вам всем, что потребуется. И поделюсь с вами кое-какой важной информацией. Взамен же я прошу всего несколько ампул эликсира. Что?! Жалко вам, что ли? У вас же будет облучатель, а я прошу немного. Ну хотя бы одну ампулу!

Голос у него дрожал. Светка сидела бледная, с окаменевшим лицом, на неё старались не смотреть. Всем было очень неловко. И тогда Серёжа Соломатин очень вежливо спросил:

— Зигмунд Евграфович, вы нам дадите машину?

— Дам! — решительно ответил Светкин папа.

* * *

Посёлок, примыкающий к периметру резервации, не только благополучно возродился после налёта головорезов Супогреева, но и разросся, на улицах царила суета, в воздухе пахло деньгами. Была построена новая гостиница с казино и проститутками, вместо старой железнодорожной ветки пробросили линию гравитационного сообщения, открыли ресторан с «подлинными блюдами аборигенов», работал круглосуточный кинотеатр, в баре показывали стриптиз. Мэром избрали Пеку, и он быстро наладил производство фальшивой контрабанды. Созданный при муниципалитете научный отдел, в котором нанятые на большой земле умники стряпали шахматные задачи, научные работы, диссертации, рефераты и доклады, выдавая их за труды колёсников, трудился не покладая рук.

Гораздо труднее дело обстояло с добычей генетического материала. Заказы на кровь колёсников поступали по-прежнему стабильно, но сами аборигены, напуганные железным диктатом Тапка, шли на сделки крайне неохотно. Пека взвинтил цены и скрупулёзно налаживал новую контрабандную сеть, вербовал новых пограничников, за баснословные взятки вытаскивал из карантина СС старую гвардию.

Зато теперь совсем не было проблем с пересечением периметра. Армейцы, сменившие на вышках и блокпостах бойцов Санитарной Службы, большую часть времени шатались по Посёлку нетвёрдой походкой, теряли парализаторы, дрались с патрулями муниципальной милиции, валялись в канавах и под заборами. Их командиру в отдельном кабинетике ресторана «Угловатая Луна» Пека раз в неделю проигрывал в секу крупную сумму. Сегодня партнёр задерживался, и Пека решил поужинать.

— Тащи жорева и бухла нормального, — сказал он официанту.

— Фирменной ушицы изволите? — спросил официант.

— Нет уж, — поморщился Пека. — Суп из кильки в томатном соусе сам хлебай. Ты мне мяса принеси. И гляди, чтоб не собачатина!

Официант, явно оскорбившись на «собачатину», удалился, а Пека в ожидании заказа принялся разглядывать пейзаж за окном. Дюны, песок, пятна зыбучки в лучах заходящего солнца. Тоска. Лишь колонна бронетехники, петляющая в пустыне, оживляла картинку. Пека ковырял зубочисткой под ногтями и поглядывал на часы, когда до него дошло, что колонна двигается из резервации.

— Понимаешь? — спросил он у своего отражения в полировке столешницы. — Не «в», а «из»!

Он рассеянно сунул зубочистку в рот, натянул пиджак, висевший на спинке стула, и не спеша вышел из «Угловатой Луны». Он понял, что командир гарнизона не придёт сегодня в ресторан. Скорее всего, они вообще никогда больше не увидятся. Усаживаясь в личный флаер класса «люкс» и активируя в автопилоте курс на Столицу, Пека успел разглядеть в башне головного танка бородатого аборигена с пронзительным взглядом. По улице пробежала растрёпанная девка, истошно вопя:

— Мутанты! Мутанты, в рот мне генетическую аномалию!

Пека с места рванул флаер в форсированном режиме. В Посёлок въезжали сектанты.

Старший Брат по долгу службы знал одну из главных заповедей Инструкции: «Верноколёсный навеки пребудет внутри Обода, очерченного Колесом, ибо за Ободом смерть, пустошь и царство крылатых демонов», которую в колёсников вдалбливали с детства, поэтому решил не рисковать — он просто велел не говорить новобранцам, куда они едут. Сейчас колёсникам раздали патроны и приказали стрелять через бойницы БТРов по всему, что движется. И они начали стрелять.

Армейцы драпанули сразу, как только колонна нагло выперлась прямо на блокпост, на ходу разворачиваясь в боевой порядок, наматывая колючую проволоку периметра на колёса бронетранспортёров, перемалывая в труху дощатые вышки. Потянулись во все стороны ниточки трассеров, жахнула пушка Т-62. Колёсники били длинными очередями, жали на спусковые крючки, никуда особо не целясь. Ахты и вовсе палили с закрытыми глазами. Опустошая автоматные магазины один за другим, колёсники жгли стволы калашей, но «формалистов» это ничуть не беспокоило: патронов и оружия у них было в избытке.

Народ в Посёлке последнее время обитал матёрый, переживший налёты Санитарной Службы, битый полицией, посидевший в карантине. По опыту знали: если стреляют — надо лечь, затаиться. Улицы мгновенно опустели, погас свет в окнах.

Но Старший Брат не стал терять время на разграбление Посёлка. Не встретив сопротивления, он провёл колонну по центральной улице и, сухо скомандовав через ларингофон: «Все за мной», устремился к Столице по старой федеральной трассе. В последнее время ей редко пользовались из-за появления дешёвого воздушного транспорта, давно не ремонтировали, и гусеницы танка весело крошили потрескавшийся асфальт. Бронетранспортёры не отставали, а в них, опьянённые азартом удачного боя, ликовали колёсники. Благородные ары обнимались с ахтами, практичные лебы с восторгом обсуждали достоинства автоматических карабинов перед охотничьими двустволками. Кто-то по привычке затянул «Тапок наша Ось, с ним всё удалось!», но тут же получил по зубам.

Среди всей этой суеты чёрная «Родина» с выключенными фарами незаметно для всех пересекла разрушенный периметр и теперь карабкалась по дюнам, удаляясь от блокпоста.

— Антигравы стали дешевле двигателей внутреннего сгорания, — объясняла Светка, переключаясь на полный привод, — вот все члены ЦК и пересели в автомобили. Понты. Нам сейчас антиграв в сто раз удобнее был бы.

— Ничего, здесь совсем рядом, — успокоил её Башмак. — Вот за тем холмиком, кажется. Можно уже и фары включить, я думаю.

Светка врубила дальний свет, и все сразу увидели прямо перед бампером полузасыпанный песком деревянный ящичек. Крышка была плотно закрыта. А рядом лежали три иссохшие мумии в обрывках одежды и с выпирающими через лопнувший пергамент кожи изломанными костями скелетов.

«Вон тот, в клетчатой рубашке, это я», — подумал Башмак, чувствуя, как у него на голове тихонько встают волосы дыбом. Светка закрыла лицо ладошками. Серёжа Соломатин громко сглотнул, и Паркинсон строго сказал:

— Только не блевать в машине! Трупаков не видели?

— Как же так? — спросила Светка, не отнимая рук от лица. — Почему же не похоронили?

— Не захотели время терять, — сказал Башмак. — Взяли образцы тканей для клонирования и назад, на большую землю. Чтобы, значит, ничем не заразиться.

— Каждого мутанта хоронить лопат не напасёшься, — назидательно произнёс Паркинсон и, кряхтя, стал выбираться из машины.

Тогда Башмак, резко открыв дверцу, первый выскочил из «Родины» и подбежал к сундучку, стараясь не смотреть на останки. Он открыл крышку. Облучатель был на месте. Всё оказалось очень просто. И это настораживало. Паркинсон же подошёл к своему трупу и стал хладнокровно обшаривать карманы.

— Ты сразу догадался, что облучатель так и остался здесь лежать? — спросил он. — А я нет. Тебе не кажется странным, что такая простая мысль не пришла мне в голову? Такая элементарная, я бы сказал, ноуменальная мысль.

— Что ты там ищешь? — вопросом ответил Башмак. Ему сейчас не хотелось размышлять об угасающих интеллектуальных способностях старого маразматика. Паркинсон раздражал его всё сильнее.

— А вот, — сказал Парк, выуживая из лохмотьев тот самый коммуникатор, который когда-то Соломатин подарил Башмаку. — Это мой трофей будет. Не против?

Башмак пожал плечами и, подхватив ящик с облучателем, пошёл к машине. Он торопился. Он очень беспокоился за Аню. Когда они уезжали, ей было плохо. Светкин папа вызвал врача, Аню обвешали капельницами, и она лежала бледная, дышала тяжело, и Башмак ни за что бы не оставил её там одну, если бы не знал наверняка — единственное, что может спасти Аню, — облучатель.

Теперь надо было спешить обратно. Соломатин поможет спрятаться, а Светкин папаша за несколько ампул эликсира сделает им документы, легализует их в Мире Квадрата и подскажет, куда сбежать. Всё было просто. Вот только нынешний Башмак сильно отличался от того Башмака, чья мумия так тоскливо сохла под палящим солнцем резервации. Нынешний Башмак знал наверняка — так просто не получится.

* * *

Как только последняя машина бронеколонны сектантов скрылась за горизонтом, Пятка вошёл на Главную Станцию. Он уже знал, что Тапок захвачен фанатиками. Галоша успела сбегать в разведку и не только разузнала о последних событиях в ставке Великой Оси Колеса, но и прощупала настроения у подданных Колеи Бесконечности. Настроения были пораженческие.

— Надо, Пяточка, брать власть в свои руки, — сказала Галоша. — Притомил их Тапок своей диктатурой. Приморил в натуре.

Беглый опрос пленных подтверждал выводы бойкой шагательницы. Все устали от войны, все устали от железной дисциплины, введённой Тапком на подконтрольных ему территориях, все хотели, чтобы было как в старые добрые времена. Андрюшка Кулешов в пароксизме откровенности и вовсе выдал: «Жаль, что его старые Спицы колесовать не успели, всем бы спокойнее жилось».

И вот теперь Пятка сам, гордо восседая за рычагами трактора, эффектно освещённый лучами заходящего солнца, приволок на площадь перед Лабораториумом карательную экспедицию, которую Тапок отправлял для его уничтожения. Триумфа, однако, не вышло. Обитатели Главной Станции ещё не очухались после налёта «формалистов» и сидели по домам, подсчитывали убытки и горюя о судьбе мобилизованных сектантами родственников. Пришлось Пятке распустить пленных, предварительно надавав Кулешову по шее. Колёсники разъехались, стражники торопливо упрыгали на костылях, ахты на мотоколясках по привычке потянулись в поле, как раз пришла пора картошку окучивать. Даже не сообразили твердолобые, что уже ночь на дворе. На площади осталась огромная волокуша с трофейным оружием — дубинами, вилами и разряженными двустволками. Пятка совершенно не представлял, что с этим всем теперь делать.

— Ну и как, тётка? Взяли власть? — спросил Пятка у Галоши.

— А как же? — удивилась Галоша. — Конечно, взяли. Теперь пожрать, раненых перевязать и на ночлег укладываться. А с утра ты реформы объявишь.

— Какие реформы?

— Да всё равно какие, — пожала плечами шагательница и первая принялась перетаскивать в Лабораториум ящики с тушёнкой.

Каблук выволок большой котёл и сыпал в него перловку. Кто-то уже рубил на дрова деревянные полозья волокуши. Из небольшого фонтанчика черпали воду, пили вволю впервые за несколько дней, умывались, шумно фыркая и матерясь от удовольствия. В ближайшем дворе стянули с верёвок свежестиранные простыни и рвали их на бинты для раненых.

«Правильно, — подумал Пятка. — Всё засрём и дальше пошагаем. Инсургенты хреновы». Пятка не знал, что такое «инсургенты», но так их называл Тапок в своих радиопроповедях, и Пятке слово понравилось. Далеко-далеко, на пределе слышимости, застрекотали автоматные очереди. Чуть громче ухнул орудийный выстрел. Кто-то сказал:

— Капец пограничникам.

Все замерли на миг, прислушиваясь к звукам далёкого боя, и снова занялись своими делами. В котле закипала вода. Каблук задумчиво чистил луковицу. Пятка вспомнил, какими весёлыми, в отличном настроении уходили от него Эй и Чудило.

— Пятка! — услышал он голос из-под земли. — Слышь, Пятка! Иди сюда.

Пятка изумлённо огляделся и увидел в зарешечённом подвальном окошке знакомую физиономию Александра Борисовича.

— Заведующий, твою мать, — сказал Пятка и сел на корточки. — Ты что там делаешь?

— В карты играю, — ехидно ответил Александр Борисович. — За алтарём в Лабораториуме коридорчик. Топай по нему, я тебя встречу. Один приходи.

Пятка прошёл в Лабораториум, на ходу показав кулак Каблуку, который опять готовился сыпануть в кашу полную пригоршню соли. В молитвенном зале Галоша стелила на пол где-то уже экспроприированные матрасы, укладывала раненых. «Фанатики пришли — грабят, шагатели пришли — тоже грабят, — зло подумал Пятка. — А куда простому колёснику податься?» Александра Борисовича он встретил неласково.

— Я думал, тебя шлёпнули давно, служитель лживого культа, — сказал Пятка.

— Колесо хранит заведующих, заведующие хранят Инструкцию, — устало ответил Александр Борисович. — Пойдём, я тебе экскурсию устрою.

— Я жрать хочу, — сказал Пятка. — И спать.

— Потерпишь, — сказал Александр Борисович, и Пятка понял, что надо потерпеть.

Александр Борисович показал ему мастерские, учебные классы и химическую лабораторию. Показал учеников, испуганно жмущихся в тесном актовом зале. Показал собранные из металлолома электродвигатели, паровую машину, кустарную установку залпового огня и ракеты к ней. Пулемёт, стреляющий охотничьими патронами. Боевые арбалеты.

— Это всё просто замечательно, — сказал Пятка, — но от меня ты что хочешь?

— Фанатики вернутся, — сказал Александр Борисович.

— Знаю, — сказал Пятка. — Но у меня десять человек. Со всеми твоими ракетами мы не отобьёмся.

— Население Главной Станции три с лишним тысячи человек. Принудительной мобилизации подверглось не более двухсот. У нас достаточно резервов для создания ополчения.

— Ты дурак, заведующий? — поинтересовался Пятка. — Какие резервы! Тапок со всеми своими резервами полгода не мог нас, горстку шагателей, прижать. А фанатики хоть и не шагатели, но бойцы матёрые. Их много и у них техника, оружие.

— А если у тебя будет не десять, а сто шагателей? Или даже сто пятьдесят. Не очень умелых, но хорошо вооружённых. Сможешь тогда оборону наладить?

— К чему этот разговор, не понимаю. До заварухи шагателей человек тридцать было, а сейчас я даже не знаю, в лучшем случае половина выжила.

— Идём, — строго сказал Александр Борисович. — Я покажу тебе мастера Гошу. Тебе будет интересно.

Он катился по коридору, показывая дорогу, а Пятка брёл за ним, и ему хотелось треснуть прилипчивого заведующего по трогательной лысинке, старательно прикрытой жидкими седыми волосиками.

Когда они ввалились в мастерскую, мастер Гоша делал приседания. Неумело, но очень старательно. Он разводил в стороны руки с растопыренными пальцами, с трудом удерживал равновесие, коленки у него тряслись, а на лице, покрытом крупными каплями пота, застыло выражение безумного восторга.

— Получилось! — задыхаясь, сказал Гоша.

Он уселся в свою инвалидную коляску, немного отдышался и снова с ликованием повторил:

— Получилось, Обод Колеса мне в дышло!

— Не кощунствуй, — погрозил ему пальцем Александр Борисович.

— Да пошёл ты, — сказал мастер Гоша. — Надо было длину волны поменять, понимаете? И фокусировку подправить. Я со спектром возился, а всё дело, оказывается, в длине волны!

— Ты получил сыворотку, — догадался Пятка.

— Я лазер боевой хотел собрать! — завопил Гоша. — Линзу поменял, параметры изменил и в последний момент дай, думаю, на препарате испробую. И гляжу — жидкость цвет набирает, консистенция меняется…

— Ну ты и хлебнул, — констатировал Пятка.

— Не удержался, — согласился мастер Гоша. — Тут мне изнутри голову обожгло, по спине как огнём жахнуло, и — ноги! Сразу ноги по-новому почувствовал. А сейчас кушать очень хочется.

— Методом тыка собрал облучатель, — сказал Пятка. — Да ты просто гений.

— За усердие в молитвах и в неукоснительном соблюдении Заповедной Инструкции Колесом благодать ниспослана, — поправил Александр Борисович.

— Я теперь эту благодать в промышленных количествах гнать буду, — хвастливо заявил Гоша. — Мы всю Главную Станцию через неделю на ноги поставим.

— Надобно отобрать самых сильных лебов, — начал рассуждать Александр Борисович. — Лечить их эликсиром, параллельно учить боевому искусству, формировать боевую часть из новых шагателей. А излишки продукции понемногу продавать арам, с обязательным условием отбывания воинской повинности.

— Нет, — сказал Пятка. — Сыворотку всем. Даром. И пусть никто не лезет без очереди.

* * *

Болеть в гостях у Светки было гораздо приятней, чем в тошнотно-стерильной палате Санитарной Службы, где постоянно не давали покоя анализами, процедурами и исследованиями. Аня почувствовала себя значительно лучше после того, как вызванный Зигмундом Евграфовичем врач накормил её какими-то таблетками и подключил к капельнице. Теперь не кружилась голова и прошла тягучая изматывающая слабость, от которой всё время хотелось лежать с закрытыми глазами и ни о чём не думать. Сейчас Аня даже улыбалась, вспоминая, как пожилой врач удивлённо восклицал:

— Не понимаю, откуда такое истощение организма, решительно не понимаю! Очень тяжёлый случай, рекомендую немедленную госпитализацию.

Но Зигмунд Евграфович сунул ему пачку купюр, и, сокрушённо покачивая головой, врач удалился. А после Зигмунд Евграфович, присев на краешек гигантской Светкиной кровати, долго и нудно объяснял Ане, как важна его лично персона для установления стабильности в столь сложный, можно сказать, переломный момент, когда наиболее ответственные, обладающие практическими навыками управления…

— Зигмунд Евграфович, дорогой, — сказала Аня, неожиданно для себя вполне внятно выговаривая слова, — мне для вас сыворотки не жалко. Вот нисколечко. Пейте на здоровье. Пусть все пьют и живут вечно.

Она сделала вид, что задремала, но Зигмунд Евграфович ещё долго по инерции шёпотом бубнил, что озабочен собственным продлением жизни исключительно ради общественного блага и что он давно предлагал сменить политику изоляционизма в отношении резервации на более мягкую позицию и объявить там зону экологического бедствия со всеми вытекающими отсюда следствиями. А именно… Что там «именно» предлагал Угол Куба, Аня уже не узнала, потому что действительно стала засыпать, но очень чётко расслышала, как Зигмунд Евграфович совсем уже тихонько произнёс себе под нос, вставая с кровати:

— «Пусть все пьют». Ишь ты. Вот этого мы как раз допустить не можем. И не допустим.

Потом он достал коммуникатор, набрал номер и сказал в трубку:

— Готовьте группу захвата. Нет! Ни в коем случае не Санитарная Служба. СС вообще ничего не должна знать об этом деле. Возьмите людей из охраны. В здание пропустить и ждать команды. Я позвоню. Всё.

Прогоняя дремоту, Аня сжала кулачки под одеялом и изо всех сил притворилась крепко спящей. Зигмунд Евграфович налил рюмку водки и со вкусом выпил. В комнату вошли Соломатин и Башмак, Светка и Паркинсон. Все они были измазаны копотью, всклокочены и ободраны. И без того короткие волосы у Светки с одной стороны обгорели, ухо украшали волдыри ожогов. Паркинсон к тому же имел солидный фингал под глазом. Башмак прижимал к себе ящик с облучателем.

— Я знала, что папина «Родина» говно, но не подозревала, до какой степени, — сказала Светка.

Сергей с Башмаком накинулись на закуску, которая так и оставалась стоять на столике после их последнего визита. Сёмга подсохла и покрылась мелкими капельками рассола, а водка была тёплой, но они всё равно выпили, закусили и ещё раз выпили. Паркинсон вяло жевал бисквит, а Светка, никого не стесняясь, содрала с себя грязные джинсы и водолазку, накинула лёгкий халатик, шипя, стала мазать ухо жирной мазью. Белья, как выяснилось, на Светке не было.

— В чём дело? — спросил Зигмунд Евграфович. — Что такое с машиной?

— Сгорела, — весело ответила Светка. — Одна очередь из трассеров по капоту и полыхнула как бенгальский огонь. На ходу выскакивали.

— Я от себя, признаться, такой прыти не ожидал, — сказал Паркинсон и попытался улыбнуться, но снова съёжился под злым взглядом Башмака.

— Молчи лучше, прыткий ты наш, — сказал Башмак. — А то добавлю.

— Подождите, я ничего не понимаю, — сказал Зигмунд Евграфович. — Какая очередь, какие трассеры? Вас обстреляли на блокпосту? Надо было просто дать денег!

Все перестали жевать и с удивлением смотрели на Зигмунда Евграфовича.

— Папа, ты что, ничего не знаешь? — спросила Светка. — Вот так Угол Куба. В городе бой идёт. Столицу берут штурмом, и, судя по тому, что мы видели, весьма успешно.

— Кто?!

— Мутанты, — сказал Башмак и улыбнулся.

Зигмунд Евграфович выбежал из комнаты, но тут же вернулся.

— Но вы привезли облучатель? — с надеждой в голосе спросил он. — Ведь привезли же?

— Привезли, — кивнул Башмак.

Зигмунд Евграфович снова выскочил, хлопнув дверью. На постели сразу зашевелилась Аня, позвала шёпотом:

— Башмак, Башмак!

Башмак быстро подошёл к ней, присел, взял за руку.

— А я думал, ты спишь.

— Я не сплю. Я слышала. Он вызвал группу захвата. Он нас арестовать хочет!

— Что?! — завопила Светка и выбежала следом за отцом.

Серёжа Соломатин встал и выглянул в окно, как будто собирался сбежать по пожарной лестнице.

— Анечка, ты ни о чём не беспокойся. Я так и думал, что Зигмунд Евграфович попытается нас задержать. Я на этот случай собирался облучатель с собой не брать, а припрятать где-нибудь до поры. Но, видишь ли, теперь прятать его нет никакого смысла.

Башмак говорил, с трудом подбирая слова. Врать Ане он не мог, а говорить правду не хотелось.

— Почему? — спросила Аня.

— Потому что твой дедушка, старый пень, не помнит, как собирать установку. И химический состав сырья он тоже, как выяснилось, забыл напрочь. И молчал! Дал я ему в глаз, когда он признался, и ещё добавить хочется.

— Не ругай дедушку, — сказала Аня и заплакала.

— Я надеялся вспомнить, — с отчаянием сказал Паркинсон. — Я был уверен, стоит мне увидеть облучатель, и я вспомню.

— Вспомнил?

— Нет.

Паркинсон уронил голову на грудь и, не глядя, крошил трясущимися пальцами кусочек бисквита. Аня плакала. Башмак сам готов был заплакать. Он не знал, что делать. Тогда Серёжа Соломатин спросил:

— Вы о чём вообще? Нас сейчас в кутузку всех запрут, в карантин. Они не будут разбираться, кто что помнит, они просто заберут облучатель. А в карантине есть множество способов освежить память. И все очень неприятные.

— Что ты предлагаешь? — спросил Башмак.

— Бежать! — крикнул Серёжа. — Брать Аню и бежать отсюда. Немедленно.

— Куда?

— Ну, в резервацию, конечно. — Соломатин с удивлением посмотрел на Башмака. — Куда же ещё? Обратно. Там же есть установка. А у нас есть облучатель. И сырьё там наверняка осталось. Главное сейчас спасти Аню, а что дальше делать — придумаем.

Башмак поймал на себе вскользь брошенный Паркинсоном взгляд. «Мозги мне в этой „Родине“ растрясло, что ли?» — подумал Башмак, понимая, что Соломатин предложил самый верный и самый очевидный план действий. Но почему такая элементарная логическая цепочка не сложилась в его, Башмака, голове?

— Анечка, ты сможешь идти? — спросил Башмак.

— Да. — Слёзы у Ани сразу высохли, и она стала подниматься. — Только не быстро.

— Зачем ей идти? — снова удивился Соломатин. — В коляске повезём.

Тогда Башмак подскочил к Паркинсону и, схватив за грудки, легко оторвал от дивана.

— Что ты ещё знаешь, сволочь? О чём ты молчишь? Почему я веду себя как идиот?! Ты же знаешь!

— Пусти, — хрипел Паркинсон. — Я скажу. Я знаю. Нам всем срочно нужен эликсир. Не только Ане. Она без сыворотки просто умрёт, а ты станешь кретином, меня разобьёт паралич.

— Почему? — спросил Башмак, отпуская старика.

— Тебе не всё равно? — спросил Паркинсон. — Лекцию по генетике тебе прочитать? По обмену веществ на молекулярном уровне? Скажу просто — потому что мы клоны. А вы к тому же ещё и мутанты. И жить вам надо в резервации. Да и мне с вами. Там наше место.

Башмак ничего не успел ответить, вошла Светка. У неё было очень несчастное лицо.

— Немедленно спускаемся в гараж на грузовом лифте, — сказала Светка. — Я вас сейчас на гоночном антиграве покатаю.

* * *

Юрий Петрович Науменко под аплодисменты с достоинством сошёл с кафедры и скромно занял своё место в зале. Нет, он отказался заседать в президиуме. Он всего лишь Глава Временного Правительства, а Мировой Совет пока никто не упразднял.

— Пока, — буркнул себе под нос Науменко, усаживаясь поудобней.

Своим выступлением перед Мировым Советом он остался доволен. Коротко, дельно, по существу. Кризис, господа. Экономический, политический и, прежде всего, идеологический. Прежние методы управления изжили себя. Нас уже бомбят, господа. И мы даже не знаем толком, кто, собственно, нас бомбит. Нужны реформы. Немедленно. А для этого Временному Правительству нужны особые полномочия. Думайте, господа, решайте. Я закончил. Во имя Квадрата, тени Куба на Земле и Углов их.

Юрий Петрович с предельно сосредоточенным видом нацепил очки и открыл на салфетке планшета файл с грифом «Совершенно секретно». Это были отчёты по шагателям за последние шесть месяцев. Юрию Петровичу очень не нравилась возня, которая снова поднялась вокруг резервации. Это надо было прекращать. И так уже слишком много случайных людей оказались втянуты в дела тайные, большие дивиденды сулящие. А со всеми делиться никакого эликсира не хватит, перебьются.

Остяков присел рядом с Главой Временного Правительства как раз в тот момент, когда тот дочитывал сообщение об обнаружении группы шагателей, сбежавших из карантина, в служебной квартире Зигмунда Лихтенвальда.

— А, координатор пришёл, — презрительно произнёс Глава Правительства. — Как же это ты, координатор, из-под носа их упустил?

— Больно прыткие оказались, — без всякого пиетета ответил Андрей Александрович. — Пойдём, Юрик, в буфет. Пошептаться надобно.

— Пойдём, — согласился Науменко, пряча очки в футляр и сворачивая латексную салфетку компьютера. — Всё равно сейчас перерыв объявят.

И два респектабельных джентльмена вышли из конференц-зала, направляясь в буфет. Они могли себе позволить удалиться с заседания, когда им это заблагорассудится. Положение позволяло. Буфет Мирового Совета мало чем отличался от фешенебельного ресторана, но вот цены были как в студенческой столовке.

— Сёмга не очень, господа, — сказала роскошная официантка. — Не первой свежести.

— Элеонора, — сказал Остяков, размещаясь за квадратным столиком. — Ты же знаешь мои принципы. Лучшая рыба — это мясо.

— Биточки? — спросила Элеонора.

— Лангет! — строго приказал Остяков. — С грибами и сыром. Буженину в маринаде. Язык с клюквой. Квасу с хреном. Водки.

— Мне минералки, — с тоской произнёс Науменко. — Салатик овощной, только, во имя Куба, без майонеза! Куриную грудку в кефире с сухариками. Омлет на пару.

— Ты всё на диетах? — ехидно спросил Остяков, разглядывая удаляющуюся официантку.

— А ты всё не нажрёшься? — парировал Науменко.

— После кичи ещё не отъелся, — насупился Остяков.

— Сам виноват. Надо было меньше темнить. Ты помнишь, какого страху на меня нагнал? Я же тогда за Соломатиным в резервацию ломанулся, мне, между прочим, там морду били.

— Меня в карантине тоже не плюшками кормили.

— А кто тебя оттуда вытащил?

— Ты вытащил, ты. Успокойся.

Цокая каблуками, Элеонора принесла салат, олений язык и водку в запотевшем графине. Остяков набросился на закуску, а Науменко, лениво ковыряясь вилкой в салате, спросил:

— Ты ведь их на этот раз не упустишь? Потому что было бы очень печально, если бы ты их упустил и на этот раз.

— Некуда им деваться, — с набитым ртом ответил Остяков. — Дом Правительства осаждают мутанты, а им в спину уже заходит батальон Супогреева. Двойное кольцо. Всех повяжем. Ещё и Зигмунда этого, как его…

— Евграфовича, — подсказал Науменко.

— Вот-вот. И его. За укрывательство, значит, особо опасных, инфицированных неизвестным вирусом мутантов.

— А они инфицированы? Заразны?

— Нет, — ответил Остяков. — Ты же читал отчёт.

— Мало ли что я читал, — задумчиво сказал Науменко. — Вот что. Я хочу получить их себе. В полное распоряжение.

— А я об этом и хотел с тобой переговорить, — сказал Остяков, вытирая салфеткой жирные губы. — Предложение такое: тебе шагателей, мне — облучатель Завадского. Ведь как удачно всё складывается! Они сами в резервацию сгоняли, облучатель прямо в руки нам доставили. Теперь производство эликсира наладить, и нам никакие Углы не страшны. Сами на карачках приползут и клянчить будут. А у тебя шагатели остаются. Это ж какая сила! Ты и меня тогда прижмёшь, если что. А я уж тебя эликсиром не обделю, не обижу.

Он говорил сбивчиво, ёрзая на стуле, крепко сжав в кулаке рюмку с водкой. Науменко благосклонно покивал головой.

— Мне нравится, — сказал он. — Хочешь обеспечить паритет. Я согласен. И Углы закруглять пора, это тоже верно. Все эти казни религиозные ни к чему хорошему не приведут. Инквизиция же, средневековье!

— Какой ты у нас прогрессивный, — восхитился Остяков и выпил.

— Не ёрничай, — нахмурился Науменко. — Реформы необходимы. Одной фанатичной веры в Великий Квадрат недостаточно для успешного развития общества. За последние полвека у нас не сделано ни одного крупного научного открытия. Рождаемость падает. Алкоголизм растёт.

— Медицина развивается семимильными шагами, длительность жизни увеличилась, про голод забыли, — возразил Остяков.

— Не написано ни одного выдающегося литературного произведения, ни одной великой картины, композиторы просто исчезли как профессия. Одна геометрия процветает. Да и то в основном тригонометрия.

— Слушай, я не хочу с тобой спорить. Договорились и ладно. Меня всегда интересовали вещи сугубо практические.

— Например, продление жизни, — прищурился Науменко.

— Да. А что здесь плохого?

Науменко ничего не успел ответить. Через буфет, гремя подкованными берцами, прошли несколько автоматчиков в камуфляже. На кухне грохнуло, коротко взвизгнула Элеонора. Послышались возмущённые выкрики в конференц-зале. Мигнул и погас свет. Замигали и включились оранжевые лампочки дежурного освещения. Вышла Элеонора и, размазывая рукой соус по белоснежному переднику, дрожащим голосом доложила:

— Господа, поднос с вашим горячим только что опрокинули какие-то громилы. Придётся немного подождать.

— А ну пошли в зал, — сказал Науменко, и два респектабельных джентльмена, опрокидывая стулья, побежали в конференц-зал, который уже гудел как растревоженный улей.

— А как же горячее, господа? — с отчаянием крикнула Элеонора.

В конференц-зале за высокой трибуной, подобно статуе Командора, стоял полковник Супогреев. Двое автоматчиков держали на прицеле президиум. Также вооружённые бойцы Супогреева стояли на всех выходах, в проходах партера, занимали ложи и балкон.

— Планету вести — не мудями трясти, — говорил Супогреев. — Вы, дорогие товарищи, затрахали всех своей Единственноподлинной верой и довели до того, что к вам в Столицу среди бела дня мутанты на танках врываются. Превратили армию в посмешище, а когда припекло, про Супогреева вспомнили? А Супогреев вам теннисной ракеткой должен ракетную атаку отражать? ПВО угробили, силовики у вас с парализаторами, а боевые генералы на пенсии рыбу ловят! Умеете только еретиков на кол сажать да на кострах поджаривать. Я вас самих поджарю! Я ваш сраный Мировой Совет распускаю. Вы теперь все безработные. Временное Правительство низложено. Это путч, дорогие товарищи!!!

* * *

Уходя из-под обстрела, Светка задрала нос антиграва, и пассажиры посыпались друг на друга. Пассажирских сидений в гоночном болиде не было. Башмаку показалось очень смешным, что, падая, Соломатин придавил Паркинсона. Паркинсон захныкал, а Башмак радостно рассмеялся. Всё происходящее было для него чрезвычайно забавным, он радовался, что у него хватило силы, ухватившись за спинку водительского сиденья, удержать от падения Аню и держать вместе с креслом, невзирая на усиливающуюся перегрузку.

Антиграв свечкой нёсся вверх между двумя небоскрёбами, а в экраны заднего обзора Светка видела, как внизу на проспекте молотят друг друга бронетранспортёры «формалистов» и бойцы Супогреева. Охрана Дома Правительства, вооружённая лёгкими парализаторами, затаилась и в драку не лезла. А потом Светка в последнюю секунду заметила дымный след, и в брюхо антиграва впечатался ПТУР. Силовое поле машины защитило пассажиров, но двигательный отсек был уничтожен. Сработала система аварийной посадки, и антиграв, покачиваясь на парашютных стропах, медленно заскользил в тыл к фанатикам.

— Во прикольно, — сказал Башмак.

Аня смотрела на него, как будто не узнавая. Башмак смутился под этим взглядом, но тут Светка сказала:

— Держитесь, сядем жёстко.

Они плюхнулись неподалёку от танка Старшего Брата, и в кабину сразу полезли сектанты. Двое грубо схватили Аню за руки и начали выдирать её из кресла.

— Вы чё как эти? — обиженно спросил Башмак и толкнул одного в грудь. Фанатик вылетел в открытую дверцу, а Башмак получил в лицо прикладом автомата.

— Ну всё, — сказал Башмак, брызнув кровью.

В ушах у него шумело, а перед глазами была багровая пелена. Сектанты, успевшие проскользнуть в антиграв, выскочили как пробка из бутылки шампанского и покатились по асфальту. Следом выпрыгнул Башмак и принялся крушить налетавших на него фанатиков. Он бил ногами и руками, хватал за горло, выкручивал суставы, рвал за волосы, пинал, топтал и, кажется, даже кусал. Кто-то прыгнул ему на спину, и Башмак, сделав шаг назад, размазал дурака по борту антиграва. На него накинули сеть, и он, запустив пальцы в ячейки, порвал полимерную нить. Потом он подскочил к бронетранспортёру и стал выдёргивать наружу некстати подвернувшегося ара. У того была настолько здоровенная башка, что застряла в люке, но Башмак всё дёргал его за рахитичные ножки, и ар в ужасе визжал и даже обмочился.

— Хватит, — сказал Старший Брат и выстрелил в Башмака из парализатора.

Башмак повалился, но не потерял сознания. Скрипя зубами в бессильной ярости, он видел, как из антиграва вывели Паркинсона и Соломатина, выкатили коляску с Аней. Потом произошла заминка. Фанатикам пришлось изрядно повозиться, выколупывая Светку из водительского сиденья. Одному она свернула челюсть, другому сломала палец. Ей застегнули наручники на руках и на ногах, бросили на асфальт рядом с Башмаком. А Старший Брат уже с интересом вертел в руках облучатель.

— Это прибор, который даёт вечную жизнь? — спросил Старший Брат. — Из-за которого вы воевали?

— Да, это он, — сказал Тапок. — Его надо вставить в аппарат, он спрятан на Главной Станции. Я покажу.

— Кощунственное изобретение еретиков, — сказал Старший Брат. — Колесо само определит длину колеи каждого. И каждому воздаст по заслугам.

Он легко подкинул облучатель в воздух и навскидку дал оглушительную очередь из АПС. Облучатель сверкнул осколками. Серёжа Соломатин вскрикнул, а Паркинсон закрыл лицо руками. А Башмаку было всё равно. Он смотрел на толпу покалеченных им фанатиков и думал: «Как же так, ведь я не умею ТАК драться? Я ведь их и поубивать мог». А Старший Брат дёрнул бородой в сторону Дома Правительства, откуда сектанты уже выбили охрану.

— Тащите не братьев внутрь, — распорядился Старший Брат.

«Формалисты» подхватили Башмака и Светку и, кряхтя от натуги, потащили их, а следом толкали прикладами Соломатина с Паркинсоном. Перестрелка закончилась, батальон Супогреева блокировал фанатиков в Доме Правительства. С крыши небоскрёба ещё разлетались флаеры с последними жильцами, а Старший Брат уже разворачивал в фойе штаб обороны. Он не собирался сдаваться.

— Вы окружены и будете уничтожены! — кричал в мегафон Супогреев. — Выдайте нам банду шагателей и сдайте оружие. Тогда под конвоем колонна вернётся в резервацию. В противном случае я пленных брать не намерен. Во избежание эпидемии все носители опасного вируса подвергнутся кремации. Можете помолиться, пока подвезут огнемёты.

Башмака втащили в какую-то подсобку, следом швырнули Светку, затолкали Соломатина с Паркинсоном. Стало тесно. Лязгнула дверь железным засовом.

— Виталий Викторович, что со мной было? — спросил Башмак.

— Проявление скрытых способностей, — с трудом усаживаясь на корточки, ответил Паркинсон. — Взрывное увеличение скорости реакции на фоне временного кретинизма. Нейрончики пошалили. Стресс, адреналин, то, сё… Я же говорил: ты клон и ты мутант. У тебя происходит ароморфоз, организм меняется, проявляются новые способности. Интеллектуальные, физические, духовные. Ты homo novus. Об этом мы и мечтали, начиная эксперимент полтораста лет назад. Но спонтанный ароморфоз надо корректировать.

— А для этого нужна сыворотка, — констатировал Башмак.

— В общем, да, — как-то неуверенно ответил Паркинсон.

— Я теперь стану типа суперменом-кретином?

— Типа станешь.

Они замолчали. Громко пыхтела Светка, пытаясь просунуть задницу через скованные за спиной руки. Серёжа ей помогал. Аня сидела с закрытыми глазами. Ей опять было плохо. Башмак размышлял над словами профессора. Что-то в них не сходилось. Что-то опять темнил дорогой родственник.

— Виталий Викторович, — позвал Башмак. — А почему в резервации не происходит ароморфоз?

На этот раз профессор долго молчал, шамкал губами, часто моргал и наконец с виноватым видом принялся рассказывать:

— Я молчал, потому что не был уверен. Я и сейчас до конца не уверен, но мне кажется, что эксперимент, начатый нами много лет назад, никогда не прекращался. Кое-что я понял совсем недавно, когда мы наведывались в резервацию. — Он помолчал, собираясь с мыслями. — Труба, по которой ты ползал, это система охлаждения огромного разгонного кольца. Синхрофазотрон, или я не знаю, как это называется, я не физик. Ускоритель частиц. Генератор поля. Это гигантское сооружение под бункером, в котором обитают «формалисты». Видимо, все эти годы они поддерживали работу агрегата, наверняка сами не понимая, для чего это нужно. Поэтому у фанатиков культ Кольца. А значит, как я понимаю, над резервацией постоянно висит энергетическое поле, которое и определяет степень мутаций и их направление.

— Значит, взаимодействие этого поля и сыворотки позволит получить новую породу людей?

— «Породу», — скривился Паркинсон. — Новый биологический вид. Новый эволюционный скачок.

— Но ты же не стал суперменом, хотя был одним из первых, кто испытал на себе действие сыворотки?!

— Я не мутант, — коротко ответил профессор.

— А почему на большой земле квадратники не построили себе подобный ускоритель и, получая от старых Спиц сыворотку, пусть даже в ограниченных количествах, не поставили на поток производство собственных суперменов?

— Ты их Квадратуру Куба читал? — спросил Паркинсон.

— Подсовывали несколько раз, — ответил Башмак. — Та же самая Заповедная Инструкция, только навыворот.

— Ещё бы, — хихикнул Паркинсон. — И Заповедная Инструкция, и Квадратура Куба это моя дипломная работа по экспериментальной социологической лингвистике. Вот сам и посуди — как это они могут у себя в квадратном мире какие-то кольцеобразные установки строить? Этого никак нельзя допустить, это же потрясение всех основ и ересь. Да и кому нужны эти супермены? Суперменов, знаешь ли, иногда очень трудно контролировать. Вот сыворотка другое дело!

— Мне плевать на планы квадратников, — сказал Башмак. — Скажи одно — если мы вернёмся в зону действия этого твоего аномального поля, Аня будет жить?

— Наверняка, — сказал профессор.

— Даже без сыворотки?

— Да. Но ходить, думаю, больше не сможет. А ты вновь станешь обычным шагателем. А я обычным стареющим маразматиком.

— Понятно.

Башмак задумался, а потом спросил Соломатина:

— Серёжа, давно хотел тебя спросить, почему ты нам помогаешь? Ведь убить могут.

— Когда вас уже один раз убили на моих глазах, я, знаешь ли, очень расстроился, — сердито ответил Соломатин. — И я очень не хочу, чтобы вас снова убили.

— Я понял, — сказал Башмак. — Света, а почему ты с нами?

— А с кем же ещё? — удивилась Светка. — С папой, что ли? Я ему, козлу, такого наговорила, что теперь он меня саму в карантин упечёт. На излечение. С него станется.

— Очень хорошо, — сказал Башмак. — Значит, мы все отправляемся в резервацию на постоянное место жительства. Никто не против? Тогда, Серёжа, постучи, пожалуйста, в дверь. Скажи, пусть своего главного зовут, бородача этого. Скажи, я знаю, как ему без кремации в резервацию вернуться.

* * *

— Это нехорошо, полковник, — сказал Науменко, — мы так не договаривались.

— Не забывайте, что если бы не мы, — добавил Остяков, — кое-кто и сейчас прозябал бы в гарнизоне, затерянном в бразильской сельве.

— Ребята, — дружелюбно осклабился Супогреев, — не сердитесь. Сами же видите, обстоятельства изменились. Мне теперь как-то глупо довольствоваться постом министра обороны.

— Но раньше это вас почему-то устраивало, — продолжал горячиться Науменко.

— Раньше вас никто не бомбил, — жёстко сказал Супогреев.

— Никто же не знал, что этот фанатик окажется таким прытким! — воскликнул Остяков. — Мы с его помощью надеялись всего лишь дестабилизировать обстановку. Во время переговоров по рации он казался вполне вменяемым партнёром.

— Признайте, он вас переиграл, — сказал Супогреев. — Из ваших переговоров он узнал о полной небоеспособности Столицы. И атаковал. Молодец, достойный противник. А вас, ребята, надо повесить за государственную измену.

Супогрееву не понравилась собственная формулировка, он задумался на мгновение и добавил:

— Нет, отставить. Повесить за шею, обвинив в государственной измене. В сговоре с потенциальным противником. Вот так. И может быть, я это ещё сделаю.

Остяков с Науменко поняли, что он не шутит, и зажались в креслах боевого флаера, в котором проходило совещание. Они очень нелепо выглядели в своих дорогих костюмах, при галстуках и в туфлях, измазанных глиной. Супогреев усмехнулся и крикнул в открытую дверку:

— Каршев! Огнемёты доставили?

— Никак нет, товарищ полковник! — послышался приглушённый голос ординарца. — Ждём с минуты на минуту.

Супогреев вальяжно откинулся на водительском сиденье и, с интересом разглядывая мегафон, который вертел в руках, спросил через плечо:

— Вы ему наболтать много успели? Этому Старшему Брату или как там его? Расположение административных центров Столицы, где станции гравитационного транспортного контроля, энергетические узлы? Выкладывайте, а то ведь и правда подвешу. Могу и не за шею, могу за яйца. Давай, профессор, ты же помнишь, рука у меня тяжёлая.

— Это всё он! — взвизгнул Науменко, отодвигаясь от Остякова. — Он с ним по рации на связь выходил. Интриган.

— Ничего такого я ему не рассказывал, — торопливо заговорил Остяков. — Его это и не интересовало. Преимущественно мы вели религиозные беседы. Я много жаловался на засилье апологетов глобального квадратирования. Он соглашался. Сетовал на еретиков в самой резервации. Я потихоньку внушал, что искоренять ересь надо с большей, с культа Великого Квадрата. Ему это понравилось. Я обещал военную поддержку, если он атакует Столицу.

— Вот ты хмырь! — не удержался Супогреев. — Ну откуда у тебя, балбеса, военная поддержка?

— Так я же блефовал. Я же был уверен, что когда Старший Брат поймёт, как его надули, он побежит обратно в резервацию.

— А он не зассал, — задумчиво протянул Супогреев.

— Мы хотели всего лишь дестабилизировать обстановку, — жалобно сказал Науменко, распуская узел галстука.

— Это у вас получилось, — сказал Супогреев. — Довольны?

— Ничего у нас не получилось, — сказал Науменко. — Мы собирались захватить власть. Посадить своих людей в Мировой Совет. И главное — прибрать к рукам облучатель Завадского. Это позволило бы держать шагателей на коротком поводке.

— Да на кой чёрт вам сдались эти шагатели?!

— Вы не понимаете. Шагатели — это сила. Они могут очень существенно повлиять на ход всей дальнейшей истории.

— На ход истории влияют деньги и винтовки, — сказал Супогреев.

— Во имя Квадрата, тени Куба на Земле и Углов их, — простонал Науменко. — Зачем я в это полез? Преподавал бы себе и в ус не дул. Оболтусов своих к сессии готовил. Всё ты со своим бонапартизмом!

Он больно ткнул локтем Остякова, и тот обиженно воскликнул:

— Положим, ты не очень-то и отказывался.

В дверку флаера всунулся Каршев и доложил:

— Товарищ полковник, огнемёты доставили.

— Вот и ладно, — сказал Супогреев и начал выбираться из флаера.

— Полковник! — крикнул Науменко. — Шагатели не должны пострадать, вы не представляете, какие возможности у этих клонов! В конце концов, с ними мои студенты, дочь Угла Куба!

— А вот мы сейчас поглядим, какие у них возможности, — лениво процедил Супогреев, выбираясь из флаера.

Следующие пять минут полковник Супогреев запомнил на всю жизнь. Ему никогда ещё не было так страшно. Собственно, он и не помнил, чтобы ему было по настоящему страшно, но когда он увидел, как между его бойцами проносится маленький смерч, выламывая из рук автоматы, скручивая стволы в спираль, вырывая подсумки и с весёлым звоном разбрасывая запасные магазины по асфальту, полковнику стало очень не по себе.

Тренированной рукой он выдернул из кобуры пистолет, но смерч подлетел к нему, и пистолет полковника оказался направлен ему же в лоб. Перед Супогреевым стоял парень в больничной пижаме, а за его спиной уже наползали бронетранспортёры фанатиков, наполняя воздух гарью выхлопов и рёвом моторов. Полковник узнал его. Последний раз он видел Башмака в мониторах спутникового наблюдения, сидя в штабном флаере, когда допрашивал Серёжу Соломатина. Тогда Башмак пробирался к Обсерватории через позиции Тапка, и под мышкой у него был сундучок с облучателем. А сейчас этот шагатель стоял перед Супогреевым и тыкал в него его же, полковника, пистолетом. А перед этим он играючи за пару минут разоружил подразделение спецназа Санитарной Службы, бойцов умелых и жестоких. Вон они с вывихнутыми пальцами и очумелыми рожами не могут понять, что же произошло.

— Не шали, дядя, — сказал Башмак, дебильно улыбаясь. — Застрелю.

* * *

Зигмунд Евграфович Лихтенвальд, Угол Куба и член Центрального Комитета партии Углоединства, прихлёбывая ароматный чай из раритетного двадцатигранного стакана, наблюдал с балкона, как бронеколонна мутантов беспрепятственно просачивается через кордоны Санитарной Службы.

— Так вам и надо, — сказал Зигмунд Евграфович. — Вот так вам и надо.

Вторжение отряда Старшего Брата в Столицу впоследствии назовут «локальной стычкой с диссидентствующими элементами анклава». Немотивированную агрессию мутантов объяснят массовым обострением психоза, присущего всем обитателям резервации. Супогреев объявит военное положение. Санитарная Служба получит неконтролируемые полномочия по выявлению лиц, заражённых вирусом «бешенства мутантов». Пеку и командира гарнизона Посёлка обвинят в преступной халатности и засадят в карантин.

В результате ракетного обстрела, по официальным данным, в Столице погибло двести десять человек, более пятисот получили ранения разной степени тяжести. Среди погибших преимущественно были женщины и дети.

* * *

— А у нас тут ренессанс, мать его, — сказал Пятка. — Возрождение.

— На малой земле, — сказал Завадский и почему-то засмеялся. После первой дозы эликсира он всегда находился в прекрасном настроении.

Они поедали сочный шашлык, присев на ограждение фонтана, а неподалёку уже пристроился ахт, раскинул мольберт и наносил на полотно живописную группу. Освещение было чрезвычайно выгодным, и он торопился. В центре композиции у него был Пятка, значительно более красивый и мускулистый, чем в жизни, по бокам от него Завадский и Башмак, ну а Соломатина со Светкой ахт перенёс на задний план.

— А что народ? — спросил Башмак.

— Народ за меня горой. Тапок всем обещал эликсир и не дал. А я дал.

— Кстати, где он? — спросил Завадский.

— Я его от греха в изолятор спрятал, — сказал Пятка. — А то убьют его. Вот этот самый народ и убьёт. А за что его, спрашивается, убивать, если он ничего уже не помнит? Совсем в дурачка превратился.

— Он совершил ошибку, — сказал Завадский. — Начал принимать сыворотку и подстегнул собственный ароморфоз, который у него и так проходил совершенно благополучно. Скоро без эликсира станет кретином.

И профессор вгрызся в ароматное мясо. Теперь у него всегда был прекрасный аппетит. Ахт у мольберта бился в творческом пароксизме.

— А что заведующие? — снова спросил Башмак.

— На службу, как обычно, собираются. — Пятка махнул рукой в сторону Лабораториума. — Но теперь это дело добровольное, сильно люди в вере пошатнулись. Александр Борисович, конечно, очень недоволен такими вольностями. Он проповеди читает, а прихожан пять человек. Говорит — прогневите Колесо, плохо будет. Ахты картины пишут, лебы мелиорацией озаботились, ары шахматы забросили, теорию вертикального прогресса разрабатывают. Стражникам хреново — как были одноногие, так и остались. Но зато у них проявляются сильнейшие способности к эмпатии. Вот такой вот ароморфоз, профессор.

— А сколько человек уже подвергнуты вакцинации? — спросил Завадский.

— А я учёт не веду, — равнодушно сказал Пятка. — Человек по сорок от каждого сословия. Мастер Гоша эликсир как самогонку варит и раздаёт в порядке живой очереди.

— Неужто никто без очереди не лезет? — усмехнулся Башмак.

— Пытались, — сказал Пятка, вынул из кобуры револьвер и крутанул барабан.

— А ты сам что же? Так и не причастился?

— А мне ни к чему. Ноги ходят, считать умею, буквы помню. На хрена мне ваша вечная жизнь? Чтоб потом, вон как профессор, за эликсиром гоняться?

Из Лабораториума вышла Аня в окружении учеников Тапковой академии. Они ходили за ней, требуя рассказов о жизни на большой земле. Аня бессовестно врала, но зрители были очень довольны. Особенно нравились ребятишкам описания моря и гор, которые и сама Аня видела только в экране коммуникатора. Башмак любовался Аней, какая она красивая, как ловко переступает ножками, обутыми в новые кроссовки, и вспоминал, чего ему стоило прорваться через оцепление СС.

Сначала были долгие нудные переговоры со Старшим Братом. Башмак изворачивался, чтобы убедить фанатика снять оборону и вернуться в резервацию. Но Старший Брат во что бы то ни стало хотел расквитаться с предателем, выманившим его из анклава. Тогда в дискуссию вмешался профессор и воззвал к чувству ответственности лидера повстанцев. Завадский напирал на то, что без покровительства Старшего Брата слабый мирок колёсников не сможет противостоять квадратической ереси. Как ни странно, этот аргумент оказался решающим, и Старший Брат не только согласился вернуться, но и высказался в том плане, что временно согласен терпеть малую ересь единения двух колёс, вплоть до ликвидации Церкви Единственноподлинной Веры. От планов завоевания большого мира он отнюдь не отказывался.

А потом было то, о чём Башмак будет стараться забыть всю оставшуюся жизнь, но так никогда и не позабудет. Чтобы ввести его в боевой режим, они выкатили Аню впереди себя. Нет, Башмак знал наверняка, что как только санитары Супогреева направят на Аню свои автоматы, у него уже знакомо отключится мозг, перед глазами полыхнёт багровая пелена и все движения вокруг будут словно в замедленной съёмке. Он был уверен, что Ане ничего не угрожало. И всё же, пусть и на полсекунды, он выставил её вперёд себя под стволы автоматов. И она ничего не сказала ни тогда, ни после, когда они ехали на Главную Станцию в бронетранспортёре фанатиков, ни даже когда приняла порцию эликсира и сразу выздоровела. Лишь странно смотрела на него своими тёмными глазами, и Башмак не мог понять, что в этом взгляде.

На площади захрипел громкоговоритель:

— Приветствую вас, верноколёсные. Во имя Колеса и Обода Его с последними новостями Валерий Немиров из радиорубки Лабораториума.

— А Андрюшка Кулешов куда делся? — удивился Башмак. — Убили?

— Надо было шлёпнуть, — поморщился Пятка. — Пожалели. Он теперь мэр у нас. И доверенное лицо Старшего Брата.

— Староста, — сказал Завадский.

— А Немиров этот откуда? — спросил Башмак. — Не слышал про него.

— Ты что? Он же редактор «Шахматного вестника». Толковый парень.

Светка забрала у них шампуры, отнесла к мангалу. Каблук с Галошей готовили новую порцию свинины. Соломатин ковырял в зубах. Немиров хрипел из репродуктора:

— Усилиями администрации Главной Станции производство эликсира неуклонно растёт. Не предвидится не только никаких перебоев со снабжением, но и планируется провиантирование таких отдалённых населённых пунктов, как Автопарк, Казарма и даже Комендатура. Нормы выдачи снижаться не будут, график работы нашего мастера Гоши вам всем хорошо известен, трудится наш мастер не покладая рук. За что мы все ему, конечно же, благодарны. Урожай брюквы в этом году отменный, но ахты отказываются выходить в поле, требуют сменного графика. Мэр Кулешов угрожает отнять у них гуашь, карандаши и бумагу. Ароморфоз в целом протекает у большинства благоприятно. Открываются новые творческие способности, физические возможности, раздвигаются интеллектуальные горизонты. А теперь лёгкая шахматная задачка.

Аня отправила ребятишек на занятия, оставила возле себя самую малышню и учила их играть в чехарду. Башмак не знал, что за чехарда такая, но невольно залюбовался. Аня раскраснелась, азартно объясняла правила и показывала прыжки, а детишки, ещё вчера прикованные к инвалидным коляскам, с упоением неловко скакали на неокрепших ножках.

— Слышь, профессор, — тихонько спросил Башмак. — А у нас с Аней дети тоже мутанты будут?

— Разумеется, — сухо ответил Завадский.

— Хоть с эликсиром, хоть без?

— По-любому.

И тогда Светка сказала:

— Давай-ка, Серёжа, домой собираться. Что-то не хочу я здесь мутантов рожать.

Башмак подумал, что Светка, пожалуй, единственный нормальный человек, который ему повстречался за последнее время. А Серёжа вдруг занервничал.

— Домой? — зло спросил он. — К кому домой? Папа тебя не ждёт, как я понимаю. Ты ко мне домой хочешь? В общагу? Или к моим папе-с-мамой-с-младшим-братом в двухкомнатную квартиру? А ты знаешь, что в Столице перебои с продовольствием и комендантский час?

А Башмак спросил:

— А что, если отключить этот самый агрегат? Который под бункером «формалистов»?

* * *

Старший Брат готовился к реваншу. Он сидел за пультом управления Цитадели и проводил детальную ревизию имеющегося в наличии боевого потенциала. Ракеты в шахтах, бронетехника в подземных ангарах, горючее, боеприпасы, продовольствие — все эти данные мелкими строчками пробегали перед ним на мерцающем экране древнего компьютера. И самое главное — Великое Кольцо, основа основ подземного мирка. Кольцо давало энергию, но и само требовало неусыпной заботы, контроля множества параметров, постоянного наблюдения за границами излучения, габаритами поля, величиной эманации.

Всё было под контролем, системы работали штатно, и можно было поразмыслить над мощностью ядерного заряда, который Старший Брат планировал сбросить на Столицу. Тут крайне важно было рассчитать всё таким образом, чтобы ударная волна представляла собой правильное кольцо, угодное своей формой Кольцу великому. Значит, эпицентр должен располагаться в единственно верно выбранной точке пространства. На секунду Старший Брат задумался над уместностью слова «эпицентр» в данном контексте, но его отвлекли.

— Старший Брат, — послышался голос в интеркоме. — Ждёт ли Колыбель Кольца шагателя, который вывел нас из Столицы?

— Колыбель не призывала шагателя, — ответил Старший Брат. — Где ты видишь не брата?

— Он уже в кессоне.

— Убейте его.

При первом же выстреле Башмак вошёл в боевой режим. Автоматические двери начали закрываться у него перед носом, и он порвал руками стальные листы. Из-под ногтей брызнула кровь, но Башмак не обратил на это внимания. В длинном коридоре по нему стреляли через бойницы, но Башмак смазанной тенью пронёсся через огневой заслон. Он ворвался в лифт и прижал к стенке фанатика, вооружённого автоматическим дробовиком. Ухватившись за дульный срез, Башмак резко согнул ствол ружья, и лицо у лифтёра стало очень бледным.

— Покатай меня, клетевой, — попросил Башмак, сжимая ему горло так, что у парня глаза на лоб полезли. — Давай на этаж к Старшему Брату. И не дури, ладно?

«Формалист» засипел, ткнул пальцем в кнопку лифта, и они поехали. Башмак придерживал пленника, время от времени позволяя ему вдохнуть, и смотрел, как на светящемся табло мелькают номера подземных этажей. Всего их было семь, но они остановились на шестом. Башмак отпустил фанатика, и тот выхаркнул вместе с натужным кашлем:

— Сейчас тебя убьют!

— Не сегодня, — сказал Башмак. Так говорил герой боевика, который шагатель видел по телику. Фраза ему понравилась своей лапидарностью. Сверху вниз раскрытой ладонью он стукнул лифтёра по темени, и тот поплыл в нокауте.

Башмак выскочил из лифта, и в него ударили автоматные очереди. Он двигался в кислом пороховом дыму, словно в густом киселе, и в него медленно летели смешные пульки. Раньше он бы обхихикался, но теперь, благодаря сыворотке, он и в боевом режиме мог сохранять здравый рассудок. Более того, раздавая направо и налево тяжёлые оплеухи, вырубая охрану Старшего Брата, он отвлечённо припоминал неприятный разговор с тестем накануне своей вылазки.

Завадский долго отговаривал Башмака. «Ты ничего этим не добьёшься, — говорил профессор. — Я совершенно не уверен, что мутации прекратятся, если отключить ускоритель. А вот стабилизацию ароморфоза ты наверняка нарушишь. Всё опять пойдёт в разнос. Половина тех, кто принимал эликсир, снова сядет в свои коляски, половина сойдёт с ума, заболеет, умрёт. И сыворотка не спасёт. Ты готов к таким жертвам?» — «Я готов уничтожить излучение, — отвечал Башмак. — Если есть хоть какой-то шанс остановить запущенный когда-то тобой и такими, как ты, весь этот кошмар — я готов!» — «Почему ты называешь кошмаром идеального человека?! — кричал Завадский. — Ты! Ты же сам недавно стал суперменом, неужели не жалко лишиться своих способностей?» — «Я называю кошмаром стыд родителей, у которых родился ребёнок и — вот беда! — может нормально ходить. Который будет расти изгоем, потому что другие дети ездят в колясках, а он может бегать. Который будет считать себя ненормальным, не понимая, что нет никаких норм, — отвечал Башмак. — Ты забыл, как сам совсем недавно мечтал о том, чтобы никто не узнал, что Аня умеет ходить?» — «Но ведь теперь у нас есть эликсир! — снова кричал Завадский. — Теперь всё будет совсем по-другому. Мы создадим племя могучих сверхлюдей, которые потащат за собой цивилизацию». — «Да чем же тебе цивилизация не угодила? — спросил тогда Башмак. — Куда ты её тащить собрался?» — «Цивилизация заросла брюшным салом и зачиталась Квадратурой Круга, — сказал Завадский. — Нужны те, кто взболтает это болото и поведёт за собой. И те, кто встанут над всеми. Лидеры. Кураторы. Настоятели. Надстоятели. Те, кто „над“». — «Цивилизация раньше как-то обходилась без надстоятелей и теперь, я думаю, перетопчется, — сказал Башмак. — А я выключу излучение, даже если снова стану после этого дебилом. Я рискну. А после, если у меня всё получится, я придумаю, как сделать так, чтобы такие, как ты, никогда больше не писали Квадратур Круга и Заповедных Инструкций».

Башмак ворвался в центр управления Цитадели, святую святых древнего бункера, алтарь «формалистов», штаб Старшего Брата. В святая святых сильно пахло подгоревшей кашей. За пультом в окружении мониторов одиноко сидел Старший Брат и с интересом разглядывал шагателя.

— Здравствуй, не брат, — сказал предводитель фанатиков. — Зачем пришёл?

— Я пришёл всё разрушить. — Башмак снова ответил фразой из кинофильма. Своих слов у него почему-то не было.

— А зачем ты хочешь это сделать? — спросил Старший Брат.

— Так надо, короче, — деловито сказал Башмак. Ему не хотелось вступать в полемику со Старшим Братом.

— Нет, ты не сделаешь это.

— Я сделаю это, — сказал Башмак и упал. Силы покинули его.

— Вот и всё, — сказал Старший Брат.

— Это как же? — спросил Башмак. Ему стало обидно, что всё так быстро закончилось.

— Не знаю, — ответил Старший Брат. — Вот здесь написано: «Нажать при проникновении модифицированных организмов». Ты же модифицированный? Вот я и нажал. Инструкция.

Лёжа на холодном железном полу, Башмак увидел, как лицо Старшего Брата вдруг стало меняться. Одно ухо поползло вниз, рот съехал в сторону, а брови стали натекать на глаза.

— Но и ты модифицированный. Забыл?! — сказал Башмак.

На Старшего Брата было страшно смотреть. Он умирал. Его тело раздулось, вспухло, изо рта вывалился язык, волосы с головы опадали целыми прядями. Но при этом взгляд его по-прежнему буравил Башмака до самых печёнок, подбородок был гордо вздёрнут.

— Почему? — спросил Старший Брат, с трудом выговаривая слова.

— Ты слишком долго жил рядом с излучением, — ответил Башмак. — Теперь, когда его нет, ты умрёшь. И все твои люди умрут. И мне их не жалко.

— И ты умрёшь.

— Не сегодня, — сказал Башмак, поднимаясь.

Каждое движение давалось ему с болью, с невероятным напряжением, но он смог встать и шагнул к пульту, тяжело опёрся о него двумя руками.

— Ты хочешь уничтожить святыню, но ты не сможешь, — промычал Старший Брат. Когда он говорил, зубы вываливались из его рта вместе с комками сукровицы и кусками плоти. — Приблизившись, ты обретёшь благодать, несравнимую с той, что даёт вам моча из установки профессора Завадского.

— Ты не понял, — сказал Башмак. — Ты сам только что уничтожил святыню. Ты отключил излучение. Этот предохранитель ставили нормальные люди от таких, как мы. Теперь нас не будет. Все будут нормальные.

Старший Брат застонал, снова потянулся к красной кнопке, но у него отвалились пальцы и посыпались на пульт с глухим стуком.

— Почему ты жив? — уже совсем невнятно спросил Старший Брат.

— Я родился здесь и умер здесь. А потом меня сделали на большой земле. У меня иммунитет.

* * *

На рассвете Завадский пробрался к изолятору и шёпотом, чтобы не разбудить охранника, позвал:

— Тапок! Тапочек… Я тебе вкусненького принёс.

— Сладенького? — капризным голосом спросил Тапок из-за решётки.

— Очень, — ласково сказал Завадский, протягивая Тапку пробирку с эликсиром. — Давай, мой хороший, пей. Ам.

* * *

После отключения установки Башмак ничего не почувствовал. «Может быть, не сразу, — думал он. — Может быть, какое-то время мозги у меня будут нормально работать. А может быть, сыворотка поможет. Колесо Изначальное, минуй меня Ободом своим».

Он подходил к Главной Станции, привычно шагая по плотному песку, интуитивно обходя зыбучку, напевая тихонько старую шагательскую:

Его встречали. Завадский стоял, засунув руки глубоко в карманы плаща, глядя исподлобья. Тапок улыбался, положив руку Ане на плечо, она не возражала. Серёжа Соломатин старательно смотрел в сторону, а Светка, сделав небольшой шаг навстречу, едва заметно кивнула. Неподалёку в луже крови лежал Пятка. Александр Борисович двуручно осенял приближающегося Башмака Ободом Колеса. И сразу два ахта спешили запечатлеть с натуры исторический момент.

Башмак заговорил первым:

— Скажи, профессор, почему станцию построили именно в этом месте? Бункер, ускоритель, система охлаждения — это всё единый комплекс, верно? И коммуникации тянутся далеко за пределы резервации. Это целая сеть, наверняка есть ещё зоны выхода модифицирующего поля. А всё население анклава изначально были подопытными кроликами. На кого ещё сейчас влияет чудесное сочетание сыворотки Завадского и загадочного излучения — на Мировой Совет? На Временное Правительство или на всю Столицу сразу? Эксперимент никогда не прекращался, просто у нас что-то пошло не так, верно, профессор?

— Эксперимент не прекращался и не прекратится, — устало сказал Завадский. — Теперь-то ты должен понимать такие простые вещи. А на ком он ставится — какая тебе разница? Главное, суметь правильно воспользоваться результатом. А для этого надо спешить. У нас очень мало времени и очень много работы. Так что присоединяйся и пойдём посовещаемся. Кое-что надо обсудить.

— Пойдём, Башмак, — крикнул Тапок, — чего уж там!

А Светка незаметно подмигнула.

— Ну, привет, надстоятели, — сказал тогда Башмак.

— Привет, — сказала Аня.

* * *

— Здравствуй, папа! — сказал Светка, войдя на кухню.

— Здравствуй, дочка, — сказал Зигмунд Евграфович и поставил на стол вторую чашку. — Давно не виделись.

— Не так уж и давно, — усмехнулась Светка. — Но ты прав. Кажется, что прошла целая вечность.

— Вернулась?

— Вернулась.

— Как там в анклаве дела? — с деланным равнодушием спросил Зигмунд Евграфович, наливая чай. Руки его слегка тряслись.

— Хорошо, — ответила Светка. — Все живы, здоровы, вертикальный прогресс активно налаживают. Ты почему на кухне чаёвничаешь, не в кабинете, как обычно?

— Подать некому, прислуга разбежалась, — пожаловался Зигмунд Евграфович. — И получается у них? С прогрессом?

— А как же! Увеличилась производительность труда, растёт рождаемость, про коляски все забыли, ногами ходят. У них там теперь одни шагатели.

— А эликсир? — уже не скрывая напряжения, спросил Зигмунд Евграфович. — Производят?

— Конечно, — сказала Светка. — В промышленных масштабах. Только никому от этого ни счастья, ни покоя.

— Но ты же принесла папе эликсирчика? — спросил Зигмунд Евграфович. — Хотя бы одну ампулку. Ведь принесла?

Светка молчала. Она читала в комме только что раскодированное сообщение: «Привет, надстоятель. Инструкции по организации резидентуры во вложенном файле. Первоочередная задача по-прежнему — вербовка членов Временного Правительства. Особенно нас интересуют Науменко и Остяков. Стратегический интерес прежде всего в сфере деятельности Супогреева. Внедрение своего агента в его окружение является магистральным направлением деятельности резидентуры. Удачи в работе. Во имя Параллельных Линий, единых в своём Непересечении. Главная Станция, год Первый от обретения Благодати».

Конец второй книги