#img_19.jpeg

Два всадника ехали по узкой каменистой тропинке, высеченной в гранитной стене.

В вышине на зубчатых утёсах неподвижно висели тяжёлые свинцовые тучи.

Ущелье было окутано полумраком.

И только вдали, там, где заканчивался каменный коридор, виднелась пестроцветная долина, залитая ярким полуденным солнцем.

— Ну, кажется, сегодня будет спокойный день. У басмачей, наверно, передышка, — обернувшись, проговорил передний всадник. Это был командир пограничного поста Кашка-Су Андрей Сидоров, крепко сложенный человек саженного роста с копной пышных волос, свисающих на широкий упрямый лоб. О таких в народе, говорят: «Развернётся, так не устоишь».

Второй всадник, Мурат Алымбеков, безродный киргиз, воспитанник пограничной заставы Ишик-Арт, был постоянным и незаменимым спутником командира. Он владел многими языками народов Средней Азии и при задержке лазутчиков исполнял роль переводчика. На русском языке говорил с акцентом, но не коверкая слов.

— Да, — помедлив, добавил Мурат, — что-то молчат.

Кремнистая тропинка вывела всадников в седловину междугорья, которая пересекалась глубокой пропастью. Со дна её доносился гул горной реки.

Внезапно Андрей Сидоров осадил лошадь, прислушался. Чуткий его слух уловил нечто такое, что заставило насторожиться. В общий гул вплетался новый, неуловимый звук, отдалённо напоминающий стоны человека.

— Мурат, ты что-нибудь слышишь? — обратился Сидоров к Алымбекову.

Тот, приостановив коня, напряжённо вслушался. Но как он ни напрягал слух, ничего, кроме гула, сотрясающего горный воздух, не мог расслышать.

— Гул как гул… — неуверенно произнёс он.

Неожиданно до слуха пограничников долетел приглушённый голос, полный ужаса и отчаяния.

Всадники переглянулись и, пришпорив коней, поскакали вперёд.

Тропа, ужом извиваясь между огромных валунов, привела их к узенькому мостику, который состоял из трёх полусгнивших брёвен, перекинутых через пропасть.

Стоны исходили откуда-то снизу, из-под моста.

Пограничники спешились, заглянули под брёвна. То, что они увидели, заставило их невольно вздрогнуть. Под мостом, держась окостенелыми руками за торчащий сук, висел киргизский юноша. Он подтягивал своё тело вверх чтобы уцепиться за бревно, но силы покидали его.

Один за другим пограничники кинулись на мост, легли плашмя и одновременно ухватились за руки юноши.

Юноша в изнеможении поднял голову и тут же опустил её, потеряв сознание. Сидоров и Алымбеков втащили его на мост, затем перенесли, казалось, безжизненное тело на песчаную лужайку.

— Пусть полежит, придёт в себя… — проговорил Сидоров, усаживаясь на плоский валун. — И как его угораздило туда?.. Не пойму.

Алымбеков молча отошёл к мосту, внимательно осмотрел его и задумчиво произнёс:

— Всё понятно, товарищ старшина. Этот сорви-голова — круглый лентяй.

Сидоров рассмеялся.

— Почему ты так думаешь?

— Редкий джигит может решиться ехать верхом по этому мосту. А этот лодырь не слез с лошади… И получил урок. Посмотрите…

Старшина встал, подошёл к Мурату, который, указывая рукой вперёд, продолжал:

— Видите, с той стороны по брёвнам идут свежие следы, на половине моста они прерываются… там сбита кора… Лошадь поскользнулась и упала в пропасть, а он успел ухватиться.

Сидоров подошёл к краю обрыва, заглянул вниз. На дне пропасти среди острых глыб лежала окровавленная лошадь с распоротым животом. Её омывал пенящийся поток, шевеля из стороны в сторону метёлку хвоста.

Лицо старшины исказилось от жалости, и он торопливо удалился.

Юноша продолжал лежать в забытье, вздрагивал всем телом. Спустя несколько минут он испуганно вскрикнул и широко раскрыл раскосые глаза.

— Чек арачы?! — уставившись на старшину, удивлённо прошептал он, затем блуждающим взором посмотрел вокруг и, увидел Мурата Алымбекова, повторил: — Чек арачы?!

Мурат утвердительно кивнул головой и добродушно улыбнулся.

Улыбнулся и юноша, но сдержанно, скрытно. Казалось, он был чем-то озадачен и встревожен. Выражение его лица часто менялось, становясь то радостным, то насторожённым. И, словно убедившись в том, что перед ним добрые люди, он проворно, как дикая кошка, вскочил на ноги.

— Рахмат!!! Рахмат!!! — быстро заговорил он, пожимая руки своих спасителей.

— Спроси, как его зовут, — сказал старшина.

Мурат обратился по-киргизски с вопросом к юноше, и тот ответил:

— Азамат.

Сидоров открыл рот, чтобы спросить, из какого аула, но в этот момент из долины донеслись частые винтовочные выстрелы, и он произнёс:

— Это около нашего поста… Проклятые басмачи!..

Услыхав слово «басмачи», юноша невольно встрепенулся и низко опустил голову. Этой перемены, происшедшей в юноше, пограничники не заметили. Им не было известно, что перед ними стоит сын ярого басмача, бывшего манапа — Мургазы но кличке «Проводник-ослепший глаз». Не ведали они и того, что этот молодой безусый киргиз ровно через неделю окажет пограничникам неоценимую услугу.

Старшина беглым взглядом окинул фигуру юноши, затем, вопросительно посмотрев на Алымбекова, промолвил:

— У меня он не вызывает подозрений.

— Этот мальчишка?.. — усмехнулся Мурат, — молоко ещё на губах…

Сидоров похлопал юношу по плечу:

— Ну, пока, Азамат. Нам некогда.

Пограничники взяли под уздцы своих коней, перевели их через мост и, повскакав в сёдла, помчались в направлении долины. Звонкий цокот раздался по ущелью.

Выехав на взгорье, они увидели басмача в развевающемся по ветру пёстром халате, который во весь опор скакал на взмыленной лошади им навстречу.

— Стой! — громовым голосом закричал старшина.

Но басмач свернул с тропинки, на скаку выстрелил в пограничников и пустил лошадь намётом по бестропью в горы.

Сидоров дал ответный выстрел. Басмач пошатнулся в седле и скрылся за выступом скалы. Это был «Проводник-ослепший глаз».

Старшина пустился в погоню, но, услышав позади, себя приглушённый стон, повернул назад.

Мурат сидел, накренившись на луку седла, зажимая рукой левое плечо.

— Мурат, ты ранен? — тревожно спросил старшина.

Алымбеков мотнул головой:

— В плечо.

Старшина осмотрел сквозную рану, наскоро перевязал.

— Ну, как чувствуешь? Доедешь до поста?

— Не беспокойтесь, товарищ старшина, доеду, — ответил Мурат.

Перевалив через небольшой холмик, пограничники очутились у входа в ущелье. В глубине его, на берегу горной реки, показался приземистый деревянный домик.

Это и был пост Кашка-Су, который держал под своим наблюдением самый важный участок границы. В состав поста входили смелые и решительные пограничники: Яков Бердников, Владимир Охапкин, Мурат Алымбеков, Иван Ватник, Валерий Свищевский, Николай Жуков, Иосиф Шаган во главе с комсомольцем Андреем Сидоровым, горячим, но рассудительным командиром.

— Что там происходит? — проговорил Сидоров, всматриваясь в силуэты людей, выбегавших из поста.

Один из них отделился и, размахивая руками, побежал навстречу всадникам. В нём Сидоров узнал Ивана Ватника, низкорослого, подвижного украинца, балагура и весельчака, общего любимца пограничников.

— Уж если Иван не в духе, то наверняка что-то произошло неладное, — сказал старшина и пришпорил лошадь.

— Товарищ командир, — кричал Ватник, — пакет от батьки…

Сидоров осадил лошадь около запалившегося Ватника, взял пакет.

«Ставлю вас в известность, — говорилось в нём, — о нарушении границы многочисленным отрядом басмачей, возглавляемым курбаши Джаныбеком-Казы и двумя агентами англо-американской разведки. Возможно нападение на ваш пост с целью прорыва в глубь Киргизии, Приготовьтесь во всеоружии встретить врага. В ближайшее время будет выслано подкрепление.

Начальник заставы М. Исаев».

— Противник вже на подступах, — добавил Ватник. — Мы отрезаны от заставы… Со мной приехала медсестра Бакен… Приказано её отправить в тыл…

— Бакен?! — произнёс Сидоров, и его глаза затеплились лаской.

С Бакен, статной двадцатилетней-девушкой с искрящимися глазами и длинными до пят чёрными, как смоль, косами, он познакомился год тому назад в первый день его приезда на заставу Ишик-Арт. С тех пор они были неразлучны. Близился срок окончания службы Андрея Сидорова, и он мечтал увезти Бакен к себе домой. Но не суждено было исполниться его мечте. Причина этому — предстоящая битва с коварным врагом.

Старшина подъехал к ожидавшим его пограничникам, приказал:

— Коней отвести в укрытие. Все мешки, матрацы, наволочки засыпать песком… Готовить пост к обороне.

Пограничники, не проронив ни слова, бросились выполнять приказ.

Сидоров ловко спрыгнул на землю, вбежал в помещение.

— Андрей! — возбуждённо крикнула Бакен и кинулась к нему в объятия. — Что будет?.. Я останусь с тобой.

— Нет, Бакен, это невозможно… Да к тому же тебе уже пора идти в декретный отпуск. Сколько уже месяцев?

— Семь.

— Ну вот, видишь… — проговорил Сидоров ласково, — а ты — «останусь»… Здесь скоро такое начнётся, что чертям тошно будет. Осмотри, Бакен, раненого, — кивнул он на появившегося в дверях Алымбекова и выбежал во двор.

Спустя пять минут Бакен появилась на крыльце домика и сообщила:

— Раненый нуждается в лазаретном лечении.

— Шаган, — крикнул старшина молодцеватому пареньку, катившему испещрённый камень, — оседлай двух коней.

— Слушаюсь! — ответил боец и кинулся к тесной расщелине, где были укрыты лошади, и вскоре снова появился, держа за поводья двух вороных.

Бойцы усадили Алымбекова и медсестру Бакен в сёдла.

— Бакен, дорогая, — напутствовал старшина, — береги себя. Закончится бой, я приеду к тебе. Устрой там как следует нашего Мурата.

Мурат, обернувшись, грустно улыбнулся:

— Я скоро вернусь.

— Смотри, не вздумай сбежать!!! — заговорили в один голос бойцы. — Пока не выздоровеешь — не являйся.

Всадники медленно тронулись в путь. Углубившись в ущелье, они помахали в последний раз и скрылись за поворотом.

— Итак, нас семеро, — задумчиво произнёс Сидоров, — а басмачей сотни… Как думаете, сдержим натиск?

Пограничники наперебой ответили:

— Як не сдержать — надо!

— Пусть сунутся!

— Дадим отпор!!!

— Вот и хорошо, что настроение у всех бодрое, — весело сказал командир. — Главное запомните: не падать духом. А теперь за дело — превратим окна и двери в бойницы…

* * *

Среди бурых скал на голом плоскогорье расположился басмаческий стан. Над ним клубился удушливый дым от кизячных костров. Между убогих юрт, балаганов, палаток сновали вооружённые до зубов басмачи в пёстрых и полосатых халатах. Отовсюду доносилось ржание лошадей, гортанные выкрики. Воздух был наполнен разноязычной речью. Здесь собрались все те, кто до Советской власти угнетал народы Средней Азии: баи, манапы, муллы. Но были и такие, которых вербовали в басмаческую банду насильно, под страхом смерти.

В центре лагеря возвышался разноцветный шатёр, сшитый из дорогих ковров. Перед ним, на груде пышных подушек, величественно восседал курбаши Джаныбек-Казы в роскошных одеяниях и белой чалме. Сбычив голову, отчего лоснящийся подбородок стал тройным, он сверлящим взором уставился вдаль. Его тоненькие хлыстиковые усики нервно дёргались. Курбаши с нетерпением ждал появления «Проводника-ослепший глаз». Он должен был донести сведения об ущелье Кашка-Су, через которое басмачи намеревались пройти в глубь Киргизии, чтобы укрепиться в районе горных цепей и установить там бай-манапскую власть. Этот план был тщательно разработан англо-американской разведкой и доставлен курбаши полковником Ротмистровским и капитаном Кольцовым, бывшими белогвардейскими офицерами.

Первый, скрестив пухлые волосатые руки на большом животе, сидел справа от курбаши, второй — тонкий, вертлявый — полулежал на узорчатой кошме.

Курбаши поднял бокал с пенистым шампанским и сказал:

— Нам поможет аллах…

Полковник и капитан покровительственно похлопали его по плечу и, чокнувшись, залпом выпили вино.

Опираясь на плечи сына Азамата, изнемогая от тяжёлой раны, к шатру подошёл «Проводник-ослепший глаз». Скрипнув зубами, он глухо проговорил:

— В ущелье стоит пограничный пост. Дорога закрыта. Надо…

— Что? — злобно перебил его Джаныбек-Казы. — Есть ли другой путь?

— Нет, аллах не дал другой дороги через Небесные горы, — ответил старец. — Только ущелье Кашка-Су подарил он человеку и зверю. Другого прохода через этот перевал нет…

— А ты что говорил… Обманул, — заорал курбаши и, выхватив из-за пояса наган, в упор выстрелил в старика.

— Раньше не было, — простонал Мургазы и замертво упал на руки сына.

Азамат, бросив на курбаши гневный, полный ярой злобы и ненависти взгляд, молча оттащил отца от шатра.

Джаныбек-Казы бросил ему вслед пустой бокал, сквозь зубы процедил:

— Шайтан…

Затем грозно прокричал на весь лагерь:

— Поднимайсь!..

Басмачи повскакивали с мест и, сбивая один другого, как одержимые, бросились к лошадям…

* * *

Наступали сумерки. Над ущельем ползли ватными клочками рваные облака. В помещении поста было всё приготовлено для встречи непрошеных гостей. Проёмы окон и дверей были забаррикадированы камнями, мешками с песком, брёвнами, досками. В отверстиях бойниц сверкали стальные дула винтовок и пулемёта, готовых по первой команде открыть огонь.

За щитом пулемёта расположились пулемётчик Жуков, прозванный в шутку Медведем за неповоротливость и спокойный характер, и его юркий помощник Владимир Охапкин.

Они перешёптывались:

— Хорошо смазал затвор?

— Бесперебойно три дня может работать.

— Это ещё неизвестно — три или десять дней будем отбивать атаки…

Жуков неторопливо открыл приёмник пулемёта, придирчивым взглядом осмотрел его, вставил металлический наконечник ленты, закрыл крышку.

— Порядок. Работать будет на славу.

— Вже идут… — выкрикнул Ватник.

Пограничники уставились в бойницы.

У входа в ущелье показался головной отряд басмаческой банды. Следом за ним двигались главные силы врагов в несколько сот человек. Через минуту они запрудили вход ущелья плотной лавиной.

— Ого сколько, — проговорил Свищевский и стиснул зубы так, что на его квадратных скулах забегали желваки. — Видимо-невидимо…

— Да, жарко будет… — тихо проронил Яков Бердников и начал снимать с себя гимнастёрку. Не в меру полный, он трудно переносил духоту и жару. В знойные дни, свободный от дозора, он часами просиживал среди камней в холодных потоках реки Кашка-Су.

— Ну, ребята, крепитесь, — произнёс решительным тоном старшина. — Наш долг: не пустить в тыл врага. Будем стоять до последнего дыхания.

Пограничники молча посмотрели на своего командира, и Сидоров прочитал на их лицах непреклонную решимость. Все сознавали, что предстоящая битва будет не на жизнь, а на смерть.

В лагере противника послышался громкий возглас. Ущелье огласилось неистовым воем, криками, свистом, и басмачи волной ринулись на приземистых лошадях в атаку, потрясая над головами ружьями и кривыми саблями.

— Огонь! — скомандовал Сидоров.

Застрекотал пулемёт, затрещали винтовочные выстрелы пограничников.

В первых рядах наступающих раздались дикие вопли, ржание, и несколько коней вместе со всадниками на полном скаку рухнули на каменистую землю. Остальные, осадив лошадей, повернули назад и во весь опор поскакали в укрытие за выступы скал.

— Медведь, поддай ещё жару, — загоготал Свищевский, — пусть не суются…

Сидоров прервал:

— Отставить! Бить надо на подступах, и только наверняка. Дождик оказался не по вкусу. Может быть, одумаются и уйдут.

— Как бы не так, — заговорили бойцы, — Джаныбек-Казы уйдёт… Жди.

— В прошлом году он хотел пройти через заставу Ойтал, так дрался до тех пор, пока всю его банду не разгромили…

— Да, только, жалким остаткам его банды удалось бежать в Китай. А сейчас, смотри, сколько снова навербовал…

— Ждать, конечно, что он уйдёт, и думать нечего…

— Плохо, что наступает темнота, — проговорил Сидоров, — могут по бокам пройти… — Он задумался и затем добавил: — Бердников, тебе с Шаганом придётся прикрывать правый фланг, залечь надо на берегу реки. Там тебе каждый камень знако́м…

— Есть прикрыть правый фланг! — ответил Яков Бердников.

— Ватник, — продолжал Сидоров, — ты с Охапкиным пойдёшь на левый фланг.

— Будет выполнено, товарищ командир! — отчеканил Иван Ватник.

Сумерки быстро сгущались, наступала темнота. Басмачи не предпринимали атак, но и не уходили. Слышен был их говор, отдельные возгласы, кашель.

— Ну, пора, — сказал старшина.

Четверо пограничников один за другим выпрыгнули через заднее окно в сумеречную темноту и скрылись.

Ночь пришла тёмная, непроницаемой завесой опустилась она перед глазами: в трёх метрах ничего не было видно. Стояла мёртвая тишина. Изредка сонно вскрикивала какая-то птичка, время от времени негромко посвистывали суслики.

Невдалеке от погранпоста сверкнула сталь, послышался шорох. Сидоров подался вперёд.

— Ползут, гады…

Внезапно слева и справа от поста раздались оглушительные взрывы гранат, всколыхнувшие ночную тишину, точно раскаты грома.

Глухо затараторил пулемёт, но по команде «отставить!» смолк.

— Куда стреляешь?! — злобно прошептал Сидоров. — Патроны беречь надо.

В наступившей снова тишине послышались стоны и топот убегающих басмачей.

До утра пограничники не смыкали глаз, пристально всматривались в темноту, напряжённо вслушивались в ночную тишину, но враги больше не появлялись. Когда над горами заалел восток, бойцы, посланные на прикрытие флангов, вернулись в помещение поста.

— Приказание выполнено, — доложил Бердников, — враги получили по заслугам…

— Я дивлюсь, — перебил его Ватник, — а воны як ти черепахы ползуть… а впереди всих — здоровенный такый… пыхтыть. Я в него камнем… Он сник… лежит, як гора. Вон, — он показал рукой в амбразуру и от удивления расширил глаза: — Нету…

— Смотрите, — закричал Охапкин, — с горы спускается всадник и, кажется, Бакен…

— Бакен!?. — Сидоров придвинулся вплотную к амбразуре. — Она… Мурата, видимо, поручила отвезти чабану с перевала…

Прильнув к шее лошади, Бакен медленно спускалась по крутому склону вниз. Лошадь, припадая на передние ноги, сдерживала движения, чтобы не оступиться, но, оказавшись у подножья, подгоняемая всадницей, рванулась вперёд. Из-за большого валуна, находившегося на ее пути, раздался выстрел и лошадь с размаха уткнулась головой между двух камней. Бакен вскочила на ноги, побежала к посту.

В лагере басмачей поднялся крик: «Алла, ла-ла!!!» И вслед раздались частые винтовочные выстрелы. Пули, визжа, защёлкали вокруг Бакен.

— Ложись! — крикнул Сидоров.

Бакен припала к земле, на четвереньках двинулась вперёд.

Наперерез ей, пробираясь от камня к камню, устремился толстый басмач, в котором Ватник узнал ночного лазутчика.

— А, чтоб теби было пусто, — зло сплюнул Ватник. — Як же вин не подох? Я ж тебя доконаю, сукинова сына…

Он положил винтовку на мешок с песком, сощурился, поймал на мушку мясистую грудь басмача… Но в тот момент, когда он дожимал спусковой крючок, басмач схватил Бакен и, защитив себя её телом от поста, пополз между камней в сторону лагеря. Бакен отчаянно вырывалась, билась ногами, но всё было безрезультатно точно железными клещами, обхватил басмач её маленькую фигурку.

Бойцы, стиснув зубы, переглянулись: что делать?

Кровью налились глаза Сидорова.

— Что же это, товарищи… — вскочил Шаган, но возглас его оборвался стоном, он схватился за голову и повалился на пол.

Друзья окружили его, осмотрели. Пуля прошла через челюсть и шею. Шаган стонал, отплёвывался кровью. Его перевязали и уложили в угол на дощатый пол.

— Так дальше не пойдёт, — строго сказал старшина, — надо быть осторожнее… Мы должны себя беречь, чтобы отстоять границу… — Он снова прильнул к амбразуре.

Басмач поднялся и, топая ногами, точно пудовыми гирями, рысцой побежал в логово басмачей, увлекая за собой пленницу.

Сосредоточенные лица пограничников потускнели, взгляды потупились, наступила минута тягостного молчания.

В наступившей тишине они уловили звуки частой стрельбы, доносящейся издали.

— Это на заставе Ишик-Арт, — растягивая слова, заговорил Жуков, — на нашей заставе. Значит, помощи ждать неоткуда. Там тоже идёт бой.

— Да, — подтвердил Сидоров, — надеяться пока не на что. Но наша задача ясна: преградить путь противнику…

* * *

На плоском камне, укрытом узорчатыми коврами, словно на ханском троне, восседал Джаныбек-Казы, скрестив ноги. Поодаль тесным кольцом стояли его приближённые. Свирепые их взгляды скрещивались на Бакен, которая стояла в центре круга с низко опущенной головой. Руки её были крепко связаны за спиной.

— Красавица, скажи, — заискивающим голосом спросил пленницу курбаши. — Ты с этого поста? А?

Бакен молчала.

— А сколько аскеров на посту? Много у них боеприпасов?

Бакен покачала головой:

— Не знаю.

— Ты не хочешь развязать свой язык? — Джаныбек-Казы нетерпеливо взмахнул камчой. — Заставим!

Два басмача схватили за руки Бакен, подвели вплотную к курбаши. Тот, икая и отдуваясь, поднялся перед ней, большой и страшный, и грозно гаркнул:

— Будешь говорить?!

Бакен вздрогнула. Она медленно подняла голову и ненавистно глянула в сверкающие глаза курбаши.

Джаныбек-Казы отвёл взгляд в сторону и в тот же миг с размаху ударил пленницу в подбородок. Женщина упала, изо рта потекла струйка крови. Протяжный стон вырвался из её груди.

Бакен, поставленная двумя басмачами на ноги, беззвучно усмехнулась:

— Баатыр.

Из ближней палатки вышел охмелевший Копытов.

— Фанатичная коммунистка, — бросил он в сторону пленницы и проследовал к курбаши. Позёвывая, он присел на край камня, склонился над ухом владыки и, ухмыляясь, начал что-то нашёптывать, то и дело кивая на Бакен.

На лице Джаныбека-Казы изобразилась злорадная улыбка, и он быстро закивал:

— Якши! Хорошо придумал.

Он знаком показал толстому басмачу, который захватил пленницу, подойти к нему. Тот, скрестив на груди руки, подбежал к камню. Выслушав короткую и негромкую речь своего господина, он шариком подкатился к пленнице, взял её за косы и поволок за собой. Толпа басмачей ринулась следом. Не спеша за ними поплёлся и Копытов.

Бакен привязали к гранитной глыбе, торчавшей из стены ущелья в ста метрах от погранпоста.

— Эй, пограничники, сдавайтесь, — крикнул Копытов, высовываясь из-за глыбы, — а то вашей девке конец…

Перекрывая его голос, Бакен закричала:

— Андрей, держитесь! Не уступайте тропы бандитам…

* * *

Наступило утро пятого дня обороны. За эти дни басмачи совершили 27 налётов на пост, но пограничники стойко отбивали атаки.

Боеприпасов оставалось на отражение трёх-четырёх атак. Ещё хуже обстояло с питанием: оставалось всего лишь полранца сухарей. На исходе был и запас воды.

Бойцов изнурял голод и жажда, от недосыпания слипались глаза; каждому приходилось отдыхать в сутки не более часа. Они обросли, похудели, но были полны решимости продолжать борьбу до конца.

В это утро впервые опустился плотный туман, что давало возможность незамеченными проскользнуть через открытое место к реке и набрать воды.

Из двери поста выполз с котелком в руке Яков Бердников. Плотно прижимаясь к земле, он медленно продвигался к речке. Товарищи с тревогой следили за каждым его движением. Но вот из тумана раздалась короткая очередь вражеского пулемёта. Котелок выскользнул из рук Бердникова, со звоном покатился по склону к реке.

— Засекли, сволочи, — злобно прошептал Свищевский. — Товарищ командир, разрешите!

— Действуй!

Пограничники открыли огонь. Под его прикрытием Свищевский подполз к раненому и на шинели волоком втащил его в избушку.

— Не повезло, товарищ командир, — слабым, голосом произнёс Бердников.

Рана оказалась опасной — в грудь. Бердникова перевязали и положили рядом с Шаганом, который тяжело дышал и помутневшими глазами бесцельно смотрел в потолок.

— Сколько воды осталось? — обратился к Ватнику старшина.

— Не более двух котелков, — ответил Ватник.

— Котелок — для пулемёта, а остальное — раненым. Дорожить каждой каплей.

— Пить, — глухо простонал Шаган.

— Товарищ старшина, — Ватник вопрошающе посмотрел на командира.

— Дайте, — кивнул Сидоров.

Ватник поднёс к запёкшимся губам Шагана флягу с водой. Тот сделал несколько жадных глотков и отстранил её рукой.

Занимался рассвет. Туман плотным слоем осел на землю, и вдали над ним показалась мрачная стена ущелья с привязанной к глыбе Бакен. Она не подавала никаких признаков жизни.

— Четвёртые сутки мучают, звери… — сквозь зубы процедил Жуков.

У Сидорова сжалось сердце к на ресницах показались крупными горошинками слёзы. Он стряхнул их, достал из нагрудного кармана фотографию. Как наяву, встала перед Сидоровым картина первой встречи его с Бакен…

Был ясный солнечный день. На большой горной лужайке полно народу, гремит воинский оркестр, повсюду развешаны разноцветные флажки.

На трибуне — командиры, почётные гости. Они смотрят на состязания пограничников-конников.

Скачут всадники. Они на полном ходу рубят лозу, поражают мишени.

В группе конников — Сидоров. К нему подъезжает командир заставы. Он говорит:

— Надежда заставы, Вакулов, срезался на последней лозе. Приз может попасть другим.

— Это ещё посмотрим, — отвечает Сидоров.

Наступает его очередь. Старшина вихрем несётся по полю, срезая одну лозу за другой. Точный взмах — и падает последняя лоза. Гремят рукоплескания. Лоза, срубленная лихим взмахом шашки, взлетает и ударяет Сидорова по глазам. Он закрывает глаза рукой, отъезжает в сторону. К старшине подбегает с санитарной сумкой девушка. Она промывает бойцу глаза. Сидоров видит перед собой расплывающееся лицо. Зятем оно становится всё ближе, отчётливее. Наконец старшина совсем ясно видит юное лицо киргизской девушки. Большие глаза её цвета чёрной смородины выражают такое большое волнение, что Сидоров, невольно любуясь девушкой, улыбается.

— Пустяки, — говорит он. — Пройдёт… А вас я что-то не знаю.

— Ну, будем считать, что знаете, — смеётся девушка. — А попадёте к нам в лазарет, ещё лучше познакомимся…

— Сестра?

Девушка кивает головой.

— А как зовут?

— Бакен.

К ним подбегает фотокорреспондент, фотографирует…

— Бакен, — едва слышно прошептал Сидоров, пряча в карман фотографию, и снова уставился в бойницу.

Вдали из-за скалы высунулся в мохнатой шапке басмач. Он поднял над головой кривую саблю с привязанной на конце белой тряпкой и ожесточённо начал размахивать ею из стороны в сторону.

— Вызывают на переговоры, — процедил сквозь зубы Сидоров, — дьяволы…

Над спиной басмача поднялся белогвардеец Копытов. Он громко закричал:

— Предлагаем сдаться. Мы даруем вам жизнь… Если сегодня не примете наше условие, то завтра мы расстреляем заложницу…

Пограничники в гневе сжали оружие в руках.

* * *

Надвигалась гроза. Над ущельем нависли чёрно-багровые тучи, заслонившие предвечерний солнечный свет. Издали доносились один за другим оглушительные взрывы, напоминающие залпы орудий. За долиной появились ослепительные зигзаги молний. В ущелье ворвался вихрь, неся с сокрушительной быстротой тучи песка, листья, ветки, цветы, сухие сучья.

В палатках, под выступами скал, укрылись от непогоды басмачи. При свете молний можно было видеть фигуру часового, который расхаживал взад и вперёд под привязанной к глыбе Бакен. Порывы ветра с каждой минутой усиливались. Защёлкали о гранитную стену крупные градины.

Часовой отошёл к кустам, натянул на голову воротник халата и сел среди камней, защищаясь от пронизывающего ветра. Через минуту позади часового раздвинулись кусты и показалась голова Азамата. Он с опаской оглянулся по сторонам. В его руке сверкнул нож, и он пружинисто бросился на часового. Басмач издал приглушённый крик и повалился замертво на спину.

Бакен с трудом приподняла голову, еле слышно простонала:

— Кто?

— Акырын, — промолвил Азамат и быстро начал перерезать верёвки и ремни, опутывавшие пленницу. Затем он подхватил её руками и поставил на ноги, но Бакен, словно подкошенная, повалилась на землю.

Невдалеке тихо заржала лошадь. Азамат скрылся в кустах и тут же появился снова, держа под уздцы лошадь. Он взвалил Бакен на седло, вскочил сам и поскакал в глубину ущелья. Позади раздались крики басмачей, выстрелы…

Услышав выстрелы, пограничники повскакивали с мест, прильнули к отверстиям бойниц.

— Начинается, — прилаживая к плечу винтовку, — произнёс Ватник. — Добро пожаловать к куме на блины. А они у нас, ой какие горячие… А вот и первый гость.

Ватник взял на прицел приближающуюся намётом лошадь. Вспышка молнии осветила её, и бойцы различили в седле две фигуры — мужскую и женскую.

— Не стрелять! — крикнул старшина.

Снова ярко вспыхнула молния. И тут Сидоров узнал во всаднике спасённого им на мосту Азамата, а в женщине, поддерживаемой на седле джигитом, — Бакен. За ними с дикими воплями неслись, стреляя на скаку, басмачи.

Обернувшись назад, Азамат вскинул карабин, выстрелил. Передний басмач с обнажённой саблей, вскрикнув, откинулся назад и повис на стременах.

— По преследователям огонь! — взволнованно закричал Сидоров.

Застрекотал короткими очередями пулемёт, защёлкали винтовки. Несколько басмачей свалились на землю, остальные повернули коней назад. Азамат с Бакен скрылись за постом в темноту.

Сидоров бросился к противоположному окну и услышал удаляющийся цокот.

— Ускакали! — радостно воскликнул он и, тяжело вздохнув, устало прилёг на железную койку…

Гроза постепенно утихала. Быстро стало светать, порывы ветра ослабели, а раскаты грома удалились к снеговым вершинам.

В лагере противника зажглись костры. Горный ветерок донёс до избушки пограничников ароматный запах жареного мяса.

— Жрут, собаки, — с ненавистью произнёс Ватник. — Расположились, як на курорте…

Бердников поднял отяжелевшую голову, запёкшимися губами прошептал:

— Воды…

Жуков оторвался от пулемёта, схватил ведро и бросился к двери.

— Отставить! — остановил его старшина. — Река охраняется. Идти туда — верная смерть. А нас и так мало.

Шум, доносящийся с реки, мутил сознание раненых, они то и дело просили:

— Воды… воды…

Со слезами на глазах смотрели бойцы на их тяжёлые страдания, но помочь ничем не могли.

— Дайте глоток… — снова вне себя закричал Бердников, порываясь вскочить на ноги.

Ватник сдержал его, и тот уронил голову на пол.

— Потерпи, браток, — грустно проговорил Ватник. — И на нашей улице тож будет праздник. А шо касается водицы, так это ничего, поговеть можно, — он облизал сухим языком кровоточащие губы, насильно улыбнулся и продолжал: — Я вот, братцы, об этой самой водице от дида такой сказ помню. Жил-был хлопец, да статный. Ну всё равно, як наш пулемётчик Жуков.

(Сидоров, Жуков и Охапкин улыбнулись. Даже раненый Шаган приоткрыл отяжелевшие веки).

И ой как любил тот самый хлопец дивчину Оксану! Ну всё равно, што опять же наш товарищ Жуков любит своего «максима».

(Бойцы оживлённо переглянулись, заулыбались).

Ну и Оксана, ягода-малина, тоже парня холила. И такая в них любовь да лад булы, што прослышал об этом князь, вдарил в сердцах он булавой по столу и велел схватить того хлопца.

«А скажи-ка, божий человече, разве не меня ты больше усех на свете любишь?» — спрашивает владыка.

«Нет, батько-князь, — отвечает хлопче, — Оксану…»

Разгневался тут князь и велел бросить парня в темницу и не давать ему ни харчей никаких, ни воды.

«Посмотрим, яка така великая любовь у него к той Оксане…»

День проходит, другой, десятый.

«Як хлопче?» — пытает князь.

«Умирает, а люблю, каже, Оксану, и всё тут», — отвечают ему слуги.

Не выдержал тут князь и на тринадцатые сутки сам спустился в темницу. Видит, иссох весь парень, як рыба, выброшенная на лёд, воздух хватает, вот-вот умрёт от жажды. И повелел тут князь принести кувшин студёной водицы.

«Пей, — сказал он узнику, — и отрекись от своей Оксаны».

Оттолкнул хлопче кувшин, собрав последние силы, молвил:

«Водица не девица — никуда не денется».

Удивился князь преданной любви и дал команду напоить парня, да привести в чувство и женить на Оксане. Сказывают, что наш пулемётчик товарищ Жуков на их свадьбе был, с кувшина горилку, воду пил, да вот беда — у рот, бачишь, ему ни капли не попало…

Внезапно по наружным стенам застучали пули.

— К оружию!

Пограничники заняли свои места у бойниц.

Плотной толпой, занимающей ширину всего ущелья, шли басмачи на штурм. В их рядах громко били барабаны, пронзительно голосили трубы.

— Психической атакой решили взять, — сказал Свищевский безразличным тоном.

Жуков заглянул в ящик из-под лент, со вздохом произнёс:

— Одна лента осталась.

— И у меня усего две обоймы, — добавил Ватник.

— Подпускать врага ближе, — распорядился Сидоров, — стрелять только наверняка. Приготовить к бою шашки.

* * *

Далеко в степи, на берегу извилистой и говорливой речушки, расположился небольшой кыштак. В одном конце его находилась базарная площадь, обнесённая глинобитным дувалом, в другом — полувоенная больница-лазарет, укрытая густой зеленью фруктовых садов. Раненый Алымбеков был доставлен в больницу восемь дней тому назад чабаном с джайлоо. В длительной дороге началось гноение раны. Тянулись дни за днями, а рана не заживала. Нестерпимые боли не давали сомкнуть глаз. Но вот наконец настал час облегчения. Впервые за все эти дни Алымбеков уснул крепким сном.

Внезапно в комнату стал проникать дробный стук. Звуки быстро нарастали. И вот уже отчётливо послышался конский топот. Алымбеков, вздрогнув, широко, открыл глаза, приподнялся на подушке, заглянул в окно. Мимо аллюром пронёсся всадник. Ещё мгновение, и топот стих.

В коридоре гулко раздались торопливые шаги, сдержанный говор. Алымбеков поднялся с постели, набросил на плечи халат, вышел из комнаты. С улицы на носилках внесли женщину. В ней Алымбеков узнал Бакен.

Склонив голову на бок, она тяжело дышала.

— Бакен, дорогая, — следуя за носилками, торопливо заговорил Алымбеков. — Что с тобой?

— Басмачи… — еле слышно прошептала Бакен. — Басмачи там… Много… Надо идти на помощь…

Бакен внесли в палату, следом скрылся медицинский персонал.

Взволнованный Алымбеков ходил взад и вперёд по коридору, размышлял: «Что с ней произошло?»

Из палаты вдруг вырвался приглушённый стон, затем короткий крик, и всё смолкло. Алымбеков подбежал к двери. На пороге появился врач.

— Что с ней? Скажите! — спросил тревожно Алымбеков.

— Девочка у неё родилась, — проронил врач и упавшим голосом добавил: — а сама… сама скончалась.

Алымбеков остолбенело поглядел на врача, склонил голову и зашагал в комнату сестры-хозяйки. Через минуту он появился в коридоре уже одетый в военную форму пограничника.

— Куда вы, — приостановил его врач. — Вам нельзя…

— Там люди гибнут, — раздражённо выкрикнул Алымбеков, — а вы — нельзя! — И вышел на улицу.

Отовсюду доносилось ржание лошадей. На окраине призывно трубили сбор. Из дворов то здесь, то там на полном скаку вылетали всадники. Все они устремились на звук трубы.

Из-за поворота на гнедом коне выехал мальчуган. Ударяя голыми пятыми по бокам лошади, он кричал:

— На площадь, на площадь! Скорей!

Алымбеков преградил ему путь, поднял руку:

— Стой!

Мальчуган беглым взглядом окинул фигуру военного.

— Есть стоять, — звонко ответил подросток, натягивая поводья.

— Слазь. На конюшне возьмёшь моего коня… пограничного.

Мальчуган ловко спрыгнул на землю. Алымбеков сел в седло и помчался на сборный пункт.

На площади в окружении отряда всадников и толпы пеших на возвышении стоял Азамат. Он призывал дехкан идти на помощь пограничникам.

К собравшимся подъехал Алымбеков, осадил лошадь.

— Товарищи, братья! — прокричал он. — Басмачи хотят перейти границу. Их сдерживают пограничники. Надо идти на помощь…

Толпа взволнованно загудела. Над головами поднялись ружья, сабли, копья.

— Не пройдут! Не пустим! — слышались возгласы.

Алымбеков направил в ближайшие аилы несколько всадников, поручив им собрать добровольцев-джигитов. Через час отряд в сто пятьдесят человек выехал из кыштака.

* * *

К пограничному посту ползли неприятельские цепи. Их головы в белых чалмах и мохнатых папахах мелькали среди камней и валунов. С боковых сторон к домику по крутым отрогам спускались десятки басмачей. Двое из них скользили по верёвке с отвесного утёса.

— Обходят, гады, — прицеливаясь в верхнего басмача, проговорил Ватник.

Раздался выстрел. Басмач оторвался от верёвки и сбил своим телом нижнего, оба полетели на дно ущелья, откуда донёсся истошный вопль.

Ватник переместил винтовку в другое направление, навёл мушку на бежавшего басмача, нажал на курок. Послышался короткий щелчок, выстрела не последовало.

— Усё! Вышла из строя и моя трёхлинеечка, — произнёс он. — Ну, гады, теперь штыка отведайте…

У окна мелькнула фигура. Ватник в стремительном порыве сделал глубокий выпад штыком. Бандит опрокинулся назад.

Басмачи окружили пост со всех сторон, ожесточённо били в дверь прикладами и камнями. В амбразуры просунулись их дула винтовок, и помещение поста заполнилось грохотом выстрелов и сизым пороховым дымом. Смертельно раненные Свищевский и Охапкин один за другим свалились на окровавленный пол.

— Уничтожить затворы! Жуков, разбейте замок пулемёта. Трофеев бандитам не оставлять, — приказал Сидоров. Левая рука его безжизненно повисла, волосы на голове слиплись от свежей крови. — А сейчас напоследок — песню. Пусть не думают, сволочи, что мы боимся смерти. Ватник, начинай.

Ватник выпрямился, вдохнул полной грудью воздух. Сначала неровно, потом твёрже и громче запел:

Подхватили песню Сидоров и Жуков. Певучая мелодия вырвалась из погранпоста и разнеслась по ущелью. Под звуки песни Ватник разбивал затворы винтовок. Жуков вынул замок пулемёта, ударил по нему булыжником, потом поднял с пола обломок стальной пластинки и острым её концом поспешно стал царапать что-то на щите «максима».

Охапкин, опираясь на винтовку, приподнялся на ноги, но тут же опрокинулся.

Из угла слышался приглушённый стон Шагана. Забаррикадированная дверь с грохотом обрушилась.

Сидоров в упор начал стрелять из нагана в озверевших басмачей. Расстреляв все патроны, бросил наган во врагов, выхватил саблю.

В ярости Жуков выскочил из домика, схватился с бандитами врукопашную.

— Назад! — крикнул Сидоров.

Но поздно, Джаныбек-Казы выстрелил в грудь Жукова, тот медленно опустился на колени. Басмачи навалились на него и продолжали терзать.

Клинки Сидорова и Ватника мелькали в проёме двери.

— Поджарить красных дьяволов, — вне себя заорал Джаныбек-Казы.

Домик загорелся сразу с четырёх сторон, вспыхнул факелом. Дверное отверстие и окна поливались свинцом пулемётов.

Глаза пограничников застлал дым.

— Ватник, друг, прощай…

Сидоров здоровой рукой прижал Ватника к груди, поцеловал в губы. Тот молча обнял своего командира.

— Живьём не сдаваться. Вперёд! Хоть умрём на воле, — задыхаясь от дыма, сказал старшина и с шашкой в руке бросился к двери.

В этот момент крыша обрушилась, к небу взвился сноп искр. Отовсюду разнеслись злорадные возгласы басмачей. Они ликовали.

Внезапно в гуще бандитов разорвалось несколько пушечных снарядов и вслед донёсся нарастающий гул: «Ура-а-а!!!»

Это прибыл кавалерийский эскадрон пограничников с заставы Ишик-Арт.

Басмачи в панике устремились по ущелью в горы.

Джаныбек-Казы останавливал их, бил камчой, стрелял в своих подчинённых. Всё безуспешно: бандитов было не остановить.

Навстречу басмачам из-за поворота выскочили с оголёнными шашками Алымбеков и Азамат с большим отрядом вооружённых чем попало дехкан.

Басмачи смешались, вопль разнёсся по ущелью.

Несколько обезумевших бандитов бросились в бурлящую реку. Вода накрыла их.

Отдельные группы басмачей взбирались по крутой осыпи вверх, изредка отстреливались, прячась за глыбы, другие — сдавались.

Азамат вырвался вперёд и помчался в погоню за Джаныбеком-Казы, который, ошалело нахлёстывая лошадь, переправлялся через бурлящую реку. На крутом берегу Азамат соскочил с седла на землю, присел на колено и, прицелившись в спину курбаши, выстрелил.

Главарь шайки запрокинул голову, вскинул руки в мольбе к небу и, скорчившись, плюхнулся в воду.

Алымбеков подъехал к домику, соскочил с лошади. Накрывшись овчиной, он бросился в горящее помещение и через несколько секунд выбежал оттуда с ношей. На его руках в обгорелых лохмотьях было тело Сидорова.

Подъехавшие пограничники и дехкане сняли головные уборы. Мимо с опущенными головами двигалась толпа пленных. Копытов и Ротмистровский, завидев обгорелый труп, вздрогнули и поспешно отвернулись.

— Звери, что наделали… — сквозь зубы процедил Алымбеков, и его глаза наполнились слезами.

Неожиданно в толпе пленных раздался громкий возглас:

— Тарагыла!

Пленные расступились, оставив в образовавшемся кольце полковника Ротмистровского и капитана Копытова, которые почуяв недоброе, попятились, дико озираясь. Из толпы выскочил низкорослый басмач, держа в руке кривой нож. Окинув свирепым взглядом белогвардейцев, он прыгнул вперёд и одним взмахом перерезал горло Ротмистровскому, который глухо прохрипев, свалился к его ногам.

— Смерть за смерть… — прошипел басмач и стал медленно надвигаться на капитана Копытова.

— Стой! — крикнул Алымбеков. — Нельзя расправляться так… Народ будет судить…

Из-за снеговых вершин поднимается красный диск солнца, заливая бледно-розовым светом широкую долину. В центре её, над ковром живых цветов и изумрудным покровом трав, высоко в небо возвышается пирамидальный обелиск, увенчанный пятиконечной звездой. У подножья памятника — обгоревший пулемёт «максим».

У гранитного постамента, окружённого изгородью из ниспадающих цепей, стоят седовласый полковник и стройная женщина лет тридцати с длинными, чёрными, как смоль, косами.

— Я простился со своим командиром, твоим, Айнагуль, отцом, — говорит полковник, — и боевыми товарищами, с которыми вместе служили на посту Кашка-Су, вот здесь, на этом месте. Гранитные плиты укрыли семь отважных героев, но их подвиг вечно будет жить в памяти народа…

Постояв в скорбном молчании, полковник поднимает голову и, указывая на светлые корпуса большого колхозного хозяйства, видневшиеся вдали горной долины, добавляет:

— Это колхоз имени Сидорова, имени твоего отца, Айнагуль. К памятнику никогда не зарастают тропы. Сюда приходят почтить память героев и пионеры, и колхозники, и наша воинская смена — молодые пограничники. На ступеньках этого памятника они клянутся быть такими же, как Андрей Сидоров и его друзья…

В долине, чеканя шаг, показывается колонна пограничников в полном боевом снаряжении. Впереди два бойца несут венок, обвитый траурными лентами, за ними следуют знаменосцы.

Колонна приближается к памятнику, замирает в неподвижных позах. Из строя выходит молодой бравый пограничник. Он поднимается на гранитные ступени и произносит:

— Клянусь быть верным родине, защищать её рубежи так же, как Андрей Сидоров и его верные товарищи. Клянусь!..

Гремят залпы.

По долине пробежал ветерок, и кумачовые знамёна захлопали над старым пулемётом, окрашивая в багрово-алый цвет неровные строки, нацарапанные на щите:

«IV 1927 г. Да здравствует коммунизм! Андрей Сидоров, Яков Бердников, Владимир Охапкин, Иван Ватник, Валерий Свищевский, Николай Жуков, Иосиф Шаган».

#img_22.jpeg