ГЛАВА 1

Последняя капля

Крупная косуля золотистым пятном промчалась по лесной поляне, распугав нежившихся на солнце ящериц. Уже через миг вслед за ней промчалось десятка два всадников, разорвавших покой и тишину леса азартными криками, топотом копыт и звуками охотничьих рожков.

— Обходи ее справа! — крикнул своему оруженосцу алтургер Кеселар, один из двух всадников, вырвавшихся вперед.

Ударив лошадей пятками и пригнувшись к гриве, всадники стремительно приближались к добыче, едва успевая уворачиваться от веток, хлеставших их по шлемам. Остальные охотники рассредоточились, намереваясь окружить косулю, которая была смертельно напугана и мчала, куда глаза глядят.

— Сейчас! — скомандовал рыцарь, когда животное заметило, что кольцо охотников вокруг нее сжимается и бежать больше некуда.

Оруженосец, высокий всадник в дублете и шлеме-саладе соскочил с лошади и решительно приблизился к косуле, которая, как и любое животное, загнанное в угол, приготовилась обороняться.

Схватка длилась недолго: косуля, попытавшись боднуть своего противника, лишь разбила несколько кольчужных колечек дублета, запуталась в них рожками. Почувствовав, что человек схватил ее за рога, она взбрыкнула задними ногами, рванулась в сторону, поднялась на дыбы, пару раз ударив охотника копытом в грудь. Но все было бесполезно.

— Крепче держи, Сигвальд! — командовал первый.

Косуля отчаянно металась, пытаясь вырваться из сильных рук оруженосца, но тот, улучив удобный момент, перехватил рога поудобнее и, оказавшись у нее за спиной, зажал бока косули коленями, навалился на нее всем весом, практически обездвижив ее.

— Бейте, хозяин! — прорычал он, задрав косуле голову.

Но вместо того, чтобы сойти с лошади, Кеселар пропустил впереди себя другого рыцаря, который, тяжело спрыгнув на землю, неспешно подошел к Сигвальду, державшему все еще сопротивляющееся животное. С важностью достав из ножен длинный кинжал, он точным ударом вогнал его прямо в сердце косуле. Когда животное перестало биться и обмякло, рыцарь нетерпеливым жестом приказал оруженосцу отойти.

— Славная добыча, Бериар! — сказал еще один рыцарь, приподнимая безжизненную голову косули. — Наконец-то мой братишка научился охотиться!

— Тебе все шутки, Энвимар, — буркнул Бериар. — Пошутишь за ужином, когда будешь ее есть.

В бурных радостях остальных охотников, поздравлявших Бериара, Сигвальд участия не принимал.

— Почему? — спросил он, рывком сняв шлем. — Почему вы не закололи ее сами? Это была ваша добыча!

Худое лицо Кеселара с клиновидной бородкой выражало крайнюю степень усталости, в свои сорок семь он выглядел гораздо старше. Бастард местного хивгарда Самуара ре Рикасбери, родного отца Бериара и Энвимара, лишь ухмыльнулся, глядя на своего оруженосца.

— Он хозяин, мы у него в гостях, вежливость требовала пропустить. К тому же он мой брат, — спокойно разъяснил рыцарь Сигвальду, который с присущим ему упрямством продолжал недовольно сопеть.

Весна в провинции Рикасбери, что лежит на юго-западе Норрайя, уже полностью вступила в свои права — древний лес покрылся густой листвой, стволы деревьев обвились вновь ожившим плющом, а прошлогодние листья проросли новой травой.

В этот теплый лазурный полдень ближайшие соседи и родственники демгарда Бериара ре Канетмак, собрались у него в замке на несколько недель для совместных увеселений в честь приближающегося праздника Кестианда, духа очага. Во главе процессии ехал сам демгард, облаченный в доспех с родовыми гербами, рядом с ним был его старший брат Энвимар ре Алсидрирай, за ними следовала шумная толпа других рыцарей, обсуждающих только что минувшую охоту. Шествие замыкали рыцарские оруженосцы и дамы, которые в большинстве своем шли пешком, собирая лесные фиалки.

Одна из дам, ехавшая на гнедой кобыле, была примечательнее остальных — медно-рыжие волнистые волосы, аккуратно уложенные на затылке, в полуденном солнце горели, как пламя, молочно-белая кожа резко контрастировала с темно-зеленым богатым платьем, изящество тонких рук как бы оттенялось нежным браслетом из фиалок, грациозная осанка не могла не приковывать к себе взгляды.

Сигвальд не был исключением — держа свою лошадь под уздцы, он все чаще поглядывал вслед прекрасной медноволосой даме. «Ребячество, — думал он, недовольный сам на себя, — глупость и ребячество», и тем не менее ни на шаг не удалялся от нее.

Несколько минут спустя Сигвальд заметил, как с ее руки соскользнул цветочный браслет и упал в траву, и как огорченно вздохнула дама. Прежде чем он успел подумать, его рука схватила браслет, а ноги направились прямо к ней, и уже через несколько секунд он стоял перед очаровательной женщиной.

— Госпожа, вы обронили браслет, — сказал он, смотря ей прямо в глаза.

— Благодарю, — ответила она, принимая цветы из большой и грубой ладони оруженосца, который все еще смотрел на нее и не уходил с дороги.

Неловкую заминку случайно увидел обернувшийся в тот момент алтургер Кеселар. Он спешно покинул своих собеседников и подъехал к даме, оттесняя оруженосца лошадью.

— Милая Янора, прошу простить моего оруженосца за недостойное поведение, он будет сегодня же за это наказан.

— Ну что ты, Кеселар, зачем же портить такой прекрасный день какими-то наказаниями, — отвечала она, смеясь. — Тем более, что он не сделал ничего предосудительного — он всего лишь подал мне оброненный браслет.

— Ну, коли так, Янора, если тебя не оскорбил этот неотесанный мужлан, и если ты не держишь обиды ни на меня, ни на него, то и я не стану гневаться.

Как раз в это время к ним подъехали другие женщины и увлекли Янору веселой и звонкой болтовней, а алтургер Кеселар принялся тихо отчитывать своего оруженосца:

— Сигвальд! Что ж ты, козья морда, делаешь? Сколько раз можно тебе объяснять, что неприлично вот так пялиться на благородную даму!

— Простите меня, господин, — покорно отвечал Сигвальд, потупив ясные светло-серые глаза.

Сейчас он понимал, насколько нелепо тогда выглядел в своем стареньком дублете, с прямыми, почти белыми волосами, просто зачесанными назад, с небритым и ужасно серьезным лицом. Перед этой женщиной он выглядел как что-то инородное, что-то из другого, грубого мира. По сути, так оно и было — он простолюдин и чужестранец с далеких северных земель, с безвестного местечка Ралааха. Она — Янора ре Йокирамер, дочь беретрайского хивгарда, вдова демгарда Фалара, брата и друга Кеселара.

— И чтобы ты больше к ней не приближался на расстояние полета стрелы, — прервал невеселые размышления Сигвальда алтургер Кеселар и поспешил вернуться к другим рыцарям; оруженосец последовал за ним.

В это время между мужчинами начался разговор, к которому прислушивались и дамы. Речь шла о возможно предстоящей войне, которая в последнее время была одной из самых животрепещущих тем. Кочевые жители степи с незапамятных времен чуть ли не каждый год нападали на Итантард, предавая огню и мечу все, что встречали на пути. Заретард, их необъятная степь, лежит на западной части континента, отделяемая от Итантарда только Западным горным хребтом Беретрайя, который, будучи единственным государством, граничащим с Заретардом, всегда принимал удар на себя.

— Я слышал, что Владыка Степи Мар Занн Аши стягивает все свои войска к границе. Хорошо же ему, не надо оставлять гарнизон в своих поселениях, ведь за ними никто не угонится в степи. Да и гнаться не станет, — хмыкнул один из рыцарей.

— Беретрайцам не справиться, — мрачно заметил Бериар. — Отец прислал мне письмо. В нем он сообщает, что в столицу прибыли беретрайские послы, чтобы просить помощи Норрайя. Больше им помочь некому — в Артретарде алгард уже стар и немощен, к тому же у него нет наследника, так что его хивгарды только и ждут момента, чтобы перегрызть друг другу глотки за трон. В Саметтарде не лучше — это же надо было додуматься посадить на престол двадцатилетнего сопляка! Он только девкам под подол лазать горазд, куда ему воевать! Хамрибери мог бы помочь, не будь он так мал и нищ. А Ригонтарду вообще, кажется, плевать на то, что происходит на границе.

— Ну, зачем же этим славным купцам воевать, когда у нас есть такие бравые воины, как ты, брат! — усмехнулся Энвимар.

Когда Кеселар и Сигвальд приблизились, попавшийся на старую удочку своего старшего брата, демгард Бериар как раз рассказывал о каком-то из своих военных подвигов, скорее всего, о том, где он расправлялся с десятком врагов почти что голыми руками. Все присутствующие знали о склонности демгарда к украшательству рассказов, но большинство из них были ниже его по титулу, потому не обращали внимания на некоторые неточности в рассказах. Однако демгард Энвимар ре Алсидрирай еще с детских лет находил особое удовольствие в том, чтобы распалить самомнение брата, а потом подтрунивать над ним:

— Да что ты говоришь, брат? Сам? Десять воинов? С одним кинжалом? В жизни тебе не поверю!

Крупное и без того красное лицо Бериара побагровело, ноздри мясистого носа раздулись, когда он увидел, что женщины также посмотрели на него с легким недоверием и издевкой. Он не мог спокойно снести такой укол шпилькой в присутствии дам и низших по званию, ему казалось, что даже малейшее воображаемое пятнышко на его репутации способно испортить ее раз и навсегда.

— Что же, брат, если ты мне не веришь, можем хоть сейчас сойтись в схватке!

— Не горячись, Бериар, нам не хватало только смертоубийства! Подумай только, что скажет твоя жена, узнав, что ты убил ее шурина, — со смехом отвечал старший демгард. — Кстати, почему ее нет сегодня с нами?

— Она себя неважно чувствует и пожелала остаться в постели.

Было видно, что Бериар все еще вне себя от злости, которой надо было дать выход. Потому он возобновил разговор о битве:

— Под стенами моего замка развернулась большая ярмарка с ристалищами. Думаю, мы можем устроить турнир, в котором смогут принять участие все желающие, от демгарда до последнего оруженосца.

Толпа одобрительно загудела и ускоренно двинулась по направлению к замку демгарда Бериара. За это время была единодушно избрана иманта

, которой полагалось наградить победителя какой-нибудь безделицей. Ею оказалась Янора.

По прибытию на ярмарку дамы заняли свои места вокруг ристалища, мужчины пошли готовиться к бою. Бросив жребий, рыцари определились со своими противниками; оруженосцы сражались друг с другом.

Несмотря на кажущуюся неуклюжесть Бериара, на деле он оказался хорош — в бою он походил на разъярившегося вепря и побеждал всех противников почти честно, лишь некоторые вассалы, которые были ловчее его, порой поддавались и предоставляли хорошие возможности для удара демгарду, ибо знали, что в гневе он страшен, и никому не хотелось навлекать этот гнев без причины. Со стороны же все выглядело вполне натурально, тем более для женщин, которые не особо разбирались в ратном деле.

— Кеселар, не желаете ли сразиться с Бериаром? — спросил алтургера молодой рыцарь, только что проигравший поединок.

— Я слишком стар для подобных забав, — сказал он, внимательно наблюдая за следующей схваткой.

— Но это не мешает вам командовать отрядами хивгарда на каждой войне и сражаться наравне с солдатами, — хмыкнул парень.

— Война — это не турнир. Для войны нельзя быть слишком старым. Доживешь до моих лет — поймешь, — ухмыльнулся Кеселар, заметив недоверчивый взгляд юного рыцаря.

В то же время на другом ристалище, облепленном торговцами, крестьянами и мещанами, а так же их женами, сестрами и дочерьми, проходили схватки оруженосцев. Они несколько отличались от боя господ — юные и пылкие в бою забывали все на свете и не щадили себя. Все оруженосцы бросались в бой как львы, рубили с плеча, много двигались по ристалищу, пытаясь выбрать лучшую позицию для сокрушительного удара.

Слишком молодые мальчики быстро покинули ристалище, вытесненные своими старшими соратниками, в основном простолюдинами, которые, как правило, оставались оруженосцами на всю жизнь. Среди всех отличался Сигвальд — его движения были выверены и точны, внимательный взгляд следил за противниками сквозь прорези салада, выбирая наилучший момент для атаки или защиты, и порой казалось, что соперники сами подставляют себя для удара.

Когда на господском ристалище больше не осталось противников для демгарда Бериара, порядком уставшие рыцари потребовали у иманты награды для победителя. Бериар, сняв шлем, подошел к трибуне, однако Янора сказала:

— Господа, теперь мы знаем, кто сильнейший из собравшихся здесь рыцарей, однако я так и не узнала, кто бы стал победителем среди всех мужчин.

— Янора, помилуйте! — воскликнул Кеселар. — Неужели вы говорите о соревновании между демгардом и оруженосцем?

— А отчего бы и нет? — засмеялся Энвимар. — Думаю, мой брат не откажет даме в таком пустяке, как еще одна маленькая победа?

— Желание дамы — закон.

— Приведите победителя! Победителя! Лучшего среди оруженосцев! — загалдела толпа.

Через минуту на ристалище вышел Сигвальд. В ожидании сигнала к бою он смотрел на демгарда в упор, так же, как и на любого противника. «Он и вправду похож на вепря. Но неужели он так плох, что его оруженосец посоветовал мне поддаться ему? Что за бред! Если драться, так до победы».

Призывный звук рога раздался над ристалищем, вспугнув стайку птиц с большого куста шиповника.

Противники медленно кружили по ристалищу, мечи слабо подрагивали в их руках. Сигвальд внимательно следил за малейшими движениями демгарда, потому с легкостью отразил его неожиданный выпад, блокировав гардой клинок Бериара. Отведя удар за спину, оруженосец попытался атаковать демгарда сбоку, но тот успел закрыться. Мечи скрежетнули друг о друга, и Сигвальд едва успел отскочить от блеснувшего молнией клинка, который, описав быстрый и резкий полукруг, норовил попасть ему по колену. Увлекаемый своим мечом, демгард немного подался вперед, чем и воспользовался Сигвальд, чтобы с силой толкнуть его плечом.

Противники разошлись, снова принявшись выискивать слабые места друг друга. Теперь первым в атаку пошел Сигвальд — он провел обманный прием, в последний момент резко изменив движение лезвия, но Бериар с силой ударил кончиком своего клинка у самой гарды меча оруженосца, стремясь выбить его из рук, но рука Сигвальда была крепка и лишить оружия его не удалось. Круто развернувшись, оруженосец наклонился, чтобы ударить демгарда в ноги, но тот оказался более прытким, чем предполагал Сигвальд — внезапно отскочив, он в следующий миг крепко ударил наклонившегося противника в голову тяжелым сапогом.

Сильно покачнувшись, Сигвальд сделал несколько неуверенных шагов назад. Разноцветные круги плясали в его глазах, сознание мутилось, однако за тот короткий миг, пока Бериар готовился к решающему удару, в мозгу Сигвальда пронеслась стайка бессвязных мыслей: «Поддаться… поддаться… даже не пришлось… лучший момент… не уронив чести… зеленые рукава… зеленые рукава и фиалковый браслет… Да какого же черта!»

Бериар считал, что победа у него в кармане, потому решил закончить поединок эффектно — сильно замахнувшись, он снова рубанул по мечу Сигвальда у самой гарды, чтобы довести неудавшийся удар до конца, но не рассчитал силы и в попытке не потерять равновесие на секунду выпустил Сигвальда из поля зрения. Оруженосец вспомнил прием, которому его в юном возрасте научил отец — зайдя за спину демгарда, Сигвальд ударил его ногой по обратной стороне колена, тем самым заставив его рухнуть в песок. В следующий миг он запрокинул голову Бериара назад и приставил свой меч к его горлу.

Над ристалищем нависла тишина. Ее нарушил Энвиммар:

— Без сомнения, Бериар, ты великий воин, и ты сегодня это доказал при всех. Однако иногда опыт и мощь отступают перед молодостью и ловкостью. Как тебя зовут, оруженосец?

— Сигвальд… из Ралааха.

— Кто твой сюзерен?

— Кеселар, алтургер ре хивгард.

— Есть ли у тебя титул, Сигвальд?

— Нет.

— Так ты простолюдин? Что же, случается и такое! Но правила турнира непоколебимы. Кто бы ни был победитель — подойди к иманте, опустись на колено и прими оказываемую тебе честь!

Сигвальд огляделся, но солнце так слепило глаза и танцующих пятен было так много, что он практически ничего не видел и не знал, в какую сторону идти. Увидев его замешательство, дамы засмеялись, думая, что он стесняется.

— Ну что же ты, славный оруженосец, не бойся, подойди, — сказала иманта.

Сигвальд медленно, пошатываясь и загребая носками песок, пошел на звук. Янора уже спустилась с трибун. Дойдя до нее, он снял шлем, тяжело опустился на колено и, как положено, левую руку положил на эфес меча, правую прижал к сердцу и склонил голову.

— Сигвальд из Ралааха, сегодня ты оказался сильнейшим среди мужчин и достойным принять от меня знак почтения и восхищения твоей доблестью, — произнесла она и вручила оруженосцу свой браслет из фиалок, тот самый, что он отдал ей всего пару часов назад. Приняв награду, Сигвальд хотел уже было поцеловать руку Яноры, однако вовремя вспомнил, что это не принято, потому он сделал то единственное, что ему было позволено — коснулся губами края ее платья.

Далее демгард со своими гостями двинулись в его замок, чтобы отобедать и отдохнуть после столь активного времяпрепровождения. Сигвальд, бросив поводья, ехал в самом хвосте процессии, когда к нему приблизился его господин.

— Как ты, мой мальчик? — сердечно спросил он оруженосца.

— Я в порядке, — отвечал Сигвальд. «Ха, мальчик… мальчик, как и десять лет назад», — подумал он, потирая заросшую жесткой щетиной щеку.

— Ты храбро дрался сегодня. Только, чувствую, демгард Бериар затаил на тебя злобу за твою победу.

— Но я дрался честно! Ему не за что сердиться на меня.

— Иногда, Сигвальд, для злобы и ненависти нужно гораздо меньше поводов, чем ты успел дать ему сегодня. И ты знаешь это не хуже меня.

Сигвальд не отвечал.

Когда въехали во двор замка, он испросил разрешения не присутствовать на обеде, потому что голова у него все еще была не в порядке, на еду даже смотреть не хотелось, и единственное, чего он сейчас желал — это посидеть под сенью дерева, в тишине и спокойствии, наедине со своими мыслями.

«Дурак, круглый дурак, — думал он. — Что я хотел доказать? Кому? Блеснуть перед дамой? Блеснул, конечно, ничего не скажешь. Только она забудет меня уже на утро, я ведь не хивгард, не демгард, даже не рыцарь. Двадцатишестилетний оруженосец. Забавный пес. Чертополох у дороги. И все равно улыбаюсь, как блаженный. Точно дурак».

Через некоторое время Сигвальд увидел, что к нему приближается Бериар, сопровождаемый тремя своими солдатами. Оруженосец поднялся, как того требует этикет, и тут же, без слов, на него набросились двое солдат. Он сначала попытался сопротивляться, но один из них шепнул ему, что лучше для него не дергаться попусту, что жизнь его висит на волоске, и что демгард в ярости. Впрочем, последнее было видно и без комментариев — Бериар метался из стороны в сторону, глаза налились кровью, на лбу пульсировала вена, ноздри гневно раздувались.

Сигвальда тем временем приволокли на конюшню, стянули наручи, дублет и рубаху, привязали к коновязи с недвусмысленным намерением, между тем сам он еще не до конца понимал, за что ему такая честь. Здесь, вдалеке от нескромных ушей, демгард дал волю своему гневу:

— Кем ты возомнил себя, червь? Кто ты, чтобы осмелиться перечить мне! Рыцарю! Демгарду! Ты грязь, грязь и прах, и ничего больше. А ну-ка, что это у тебя такое? — Бериар вырвал фиалки, которые Сигвальд все еще сжимал в руке. Они уже слабо походили на то, что ему вручала Янора, однако вид этой вещицы ввел демгарда в еще большее бешенство — он бросил остатки цветов прямо перед Сигвальдом, и втоптал их в грязь.

Все это время оруженосец получал ритмичные и весьма болезненные удары плетью по спине, однако только смотрел на демгарда исподлобья своим ледяным взглядом, и ни один мускул не дрогнул на его лице. Тот, видимо, хотел сказать еще что-то, но клокочущая в нем ненависть не дала подобрать слова, потому он просто резко развернулся и зашагал прочь.

Только теперь Сигвальд опустил голову, уставившись на растоптанные цветы. «К чему сила и доблесть, когда у тебя нет знатных родителей? Все равно всю жизнь будешь служить и будешь бит, как безродный пёс».

Оди Сизер — инженер по образованию, изобретатель по призванию и романтик по натуре — лежал в полудреме на мягкой постели в замке демгарда Бериара ре Канетмак, сладко потягиваясь и морщась от солнца, бившего из окна ему в глаза даже сквозь закрытые веки. Когда мысли Оди стали собираться в стайки и выстраиваться в логические цепочки, он недовольно поёжился, ибо первая мысль, которая пришла ему в голову, была о том, какую ошибку он допустил при расчете парового котла, заказанного ему демгардом несколько месяцев назад. Эта мысль преследовала Оди уже несколько дней, и самое неприятное в ней было то, что котел был уже собран и установлен, и испытания шли полным ходом, а для устранения этой ошибки потребовалось бы его снова разобрать и заменить парочку весьма дорогостоящих деталей. Он бы так и сделал, будь ошибка посерьезнее, но из-за такой мелочи, которая, быть может, никогда и не выявится, рисковать ему не хотелось. И, тем не менее, совесть мучила его, потому он снова недовольно поёжился и перевернулся на бок.

— Оди, — тихонько нараспев произнесла его имя Хельмира, жена демгарда, лежавшая тут же в одной ночной сорочке, спадавшей с ее пухленького плечика.

Ей было уже за тридцать, однако она была чертовски хороша: ее румяные щечки покрывал едва-едва заметный светлый пушок, как на молодом персике, который придавал ее коже особую матовость, чувственные губы не поблекли с возрастом, а большие широко открытые глаза, обрамленные пушистыми ресницами, выглядели по-детски наивными.

Инженер улыбнулся очаровательной улыбкой и, не открывая глаз, протянул руку к Хельмире. Внезапно он услышал хорошо знакомый ему сухой щелчок, и улыбка моментально сползла с его лица. Предчувствия его не обманули — первое, что он увидел, открыв глаза, было направленное прямо ему в лоб дуло «оригинального и единственного в своем роде самопала, спроектированного и изготовленного собственноручно Оди Сизером», как он любил его называть. Его зрачки расширились, на спине и висках выступил холодный пот, когда он увидел сердитое лицо возлюбленной, маячившее за пистолетом и не предвещавшее ничего хорошего.

— Милая, — осторожно начал он с заметной дрожью в голосе. — Отдай мне эту штуку, хорошо?

— Еще чего! Если я отдам эту штуку, то не смогу вышибить тебе мозги, — спокойно ответила она, держа любовника на прицеле. Оди проклинал тот день и час, когда она попросила его показать, как работает его изобретение. Но еще больше он проклинал себя за то, что согласился.

— А зачем тебе вдруг понадобилось прострелить голову твоему котику? — он старался говорить как можно более мягким и спокойным голосом, однако получалось плохо, поскольку его зубы уже начали отбивать мелкую дробь и говорить вообще было довольно сложно, а уж тем более спокойно.

— А чтобы ты, кобель, не смел приставать к моей камеристке

, пока встречаешься со мной!

Оди горестно прикрыл глаза — он знал, что виноват, и знал, что не сможет доказать обратное, хотя бы потому, что Хельмира не станет ни секунды слушать его оправданий. Так он и лежал на кровати в золотом луче света, в котором в медленном танце кружились пылинки и неслышно оседали на гобеленах. Он уже почти физически чувствовал, как пуля пробивает ему голову, и каждый миг тянулся для него нескончаемо долго. Оди не хотелось умирать в это утро. Впрочем, ему никогда не хотелось умирать.

— Пошел вон, — властно приказала Хельмира, но самопала так и не опустила.

Пару секунд инженер пребывал в нерешительности, но надежда на спасение придала ему сил, и он стал поспешно собирать разбросанную по всей комнате одежду и столь же спешно натягивать ее на себя. Высокий, худой и нескладный, с растрепанными волосами и скачущий по комнате, он показался Хельмире невероятно забавным, и она звонко рассмеялась, откинув со лба черный вьющийся локон. А вот Оди было совсем не до смеха — как на зло, у него то нога не попадала в штанину, то рука в рукав рубашки. С завязыванием шнурков на легком кожаном жилете тоже возникли сложности — покалеченная еще в юности левая рука совершенно перестала его слушаться.

После нескольких неудачных попыток он плюнул на все завязки на свете и стоял перед уже бывшей возлюбленной босиком на холодном каменном полу, держа обувь в руках. Он делал это по привычке — жена демгарда строго настрого запрещала передвигаться по ее покоям обутым, ибо, несмотря на малый вес инженера, поступь у него была тяжелая, как у рыцаря в полном доспехе. Она же, зная суровый нрав своего мужа, до смерти боялась разоблачения, и сегодня позволила устроить столь громкую сцену только потому что твердо знала, что Бериар со всеми гостями на охоте, а слуги заняты куда более важными делами, чем подслушивание и подглядывание.

— Видеть тебя больше не желаю! — крикнула Хельмира, внезапно перестав смеяться.

— Но котел… — несмело начал Оди.

— Иди к чертовой матери со своим котлом! — она в бешенстве швырнула самострелом в инженера — тот резко метнулся в сторону и чуть было не снес резной столик, уставленный туалетными принадлежностями Хельмиры.

К счастью, от удара об пол оружие не выстрелило самопроизвольно, потому Оди быстро схватил его и сунул за пояс. Это был один из тех моментов, когда он в очередной раз осознавал, что постоянное ношение с собой пистолета угрожает его жизни больше, чем прогулка в лесу ночью без него.

— Если я тебя еще раз увижу в этом доме…

Оди не стал дослушивать, что же произойдет, если она еще раз увидит его в доме. Он прекрасно знал это и без лишних напоминаний — ему так часто приходилось слышать эти слова, что он уже наизусть знал полный список женских кар. Потому он просто тихонько вышмыгнул сквозь маленькую потайную дверь, по иронии завешенную гобеленом, изображавшим верность — одну из важнейших женских добродетелей.

Хоть опасность уже почти миновала, он все еще бежал по лестнице босиком, перепрыгивая через две ступеньки, врезаясь в дверные откосы и задевая углы. Словом, вид у Оди был такой, как будто за ним по пятам гонится по меньшей мере демон Фосгард со своей адской свитой. Добравшись до своей комнаты, он с шумом захлопнул дверь и запер ее на все засовы, да еще и подпер стулом.

Когда он немного отдышался и успокоил сердечный ритм, по его лицу пробежала нервная улыбка.

— Оди Сизер, — произнес он, обращаясь к самому себе. — Тебе уже тридцать лет, а ты все еще ведешь себя как мальчишка после первого неудачного свидания! Но черт возьми, еще ни одна женщина не пыталась меня убить из моего же оружия! Правду говорил мой досточтимый родитель — изобретения не доведут меня до добра.

Оди в своей жизни совершал много ошибок, причем совершал их со знанием дела и с особым наслаждением, и не единожды повторял каждую из них, кроме главной — перечить женщине, разозлившейся на него. Поэтому приказ Хельмиры незамедлительно покинуть замок он воспринял абсолютно серьезно и первым делом уселся за стол и начал составлять письмо демгарду, пытаясь придумать весомую причину покинуть его на некоторое время. Мыслей на этот счет не было никаких, Оди снова начал нервничать, зная, что солнце подбирается к зениту и что демгард может вернуться с минуты на минуту, и тогда ему придется объясняться с ним лично. Он вовремя и с облегчением вспомнил, что Бериар не ахти какой грамотей, поэтому быстро написал ему длинное, почти бессвязное письмо, нашпигованное длинными непонятными словами, самым неразборчивым почерком, на который был способен. Единственными удобочитаемыми фразами он сделал «Ваша милость», «прошу разрешения немедленно покинуть вас на некоторое время», «для улучшения», «вашего парового котла», «Оди Сизер», которые он равномерно распределил по листу. Удовлетворенно посмотрев на дело рук своих, он взялся за сборы и приведение себя в порядок.

Уже через несколько минут Оди спустился в холл — в скромном, но элегантном сером сюртуке, с деревянным тубусом за спиной, гладко выбритый и причесанный. Он имел вид настолько спокойного и важного человека, что никому бы не пришло в голову, что еще пол часа назад он спасался бегством от обиженной любовницы. С видом отрешенным и слегка высокомерным, он отдал письмо главному лакею, приказав передать его лично в руки демгарду, и, гордо расправив слегка сутулую спину, вышел из замка.

Оди ехал по лесной дороге в направлении, по его расчетам, противоположном направлению демгардской охоты. Кроны деревьев густой вуалью закрывали ослепительно синее небо, в солнечных лучах, пробивавшихся сквозь листья, кружила мошкара, над протекавшим тут же широким и весьма глубоким ручьем летали стрекозы, и была такая тишь да благодать, что Оди даже не думал особо о том, куда он едет, а просто наблюдал окружающий мир.

Утреннюю идиллию разрушила длинная пестрая змея, спокойно переползавшая дорогу, по которой ехал инженер. Оди едва удержался в седле, когда его старая кляча, громко заржав, встала на дыбы, а затем рванула в чащу. Лошадь неслась, не разбирая дороги, и поминутно старалась сбросить седока, но Оди вцепился в нее, как клещ, с твердым и героическим намерением продержаться до конца скачек. Однако судьба распорядилась иначе — какая-то ветка больно хлестнула инженера по рукам, чем на долю секунды ослабила его хватку. Этого оказалось достаточно, чтобы лошадь почувствовала чуть большую свободу от поводьев и взбрыкнула. Второй раз за это утро Оди подводила его левая рука — будучи не в состоянии ей удержаться, он перелетел через голову лошади, пропахал носом длинную борозду в прошлогодних листьях, поросших молодняком. Когда он поднялся на ноги, то увидел лишь стремительно удаляющийся рыжий круп свой лошади.

— Стой! — в отчаянии завопил Оди. — Стой, дура! Ну вот, ускакала. Истеричка.

Оглядевшись вокруг, он понял, насколько не задался этот день — он стоял посреди леса, один, без еды и воды, почти все его вещи умчались в неизвестном направлении вместе с лошадью. Немного посокрушавшись над своей судьбой, он принял решение вернуться на дорогу, ориентируясь по следам и сломанным веткам, которые оставила его лошадь.

Первые полчаса Оди шел с легким сердцем, в надежде, что вот-вот увидит просвет между деревьями, однако лес все не кончался, деревья становились толще, молодняк гуще, торчащие из земли корни все чаще попадались под ноги, и никакого намека ни на дорогу, ни на ручей не было даже в помине. Только теперь Оди осознал, насколько все плохо и насколько паршивый из него вышел следопыт.

— Да етить твой кривошип! Почему сегодня все хотят меня убить?! — в отчаянии вопрошал он небо, сползая спиной по толстому дереву.

Так он и сидел, оперевшись о ствол, пока не заметил, что по его колену ползет большой черный блестящий жук. И вот тогда-то инженера прорвало, и он рассказал несчастному жуку обо всем, что наболело: что все женщины истерички, опасные для общества; что лошадям нельзя доверять ни в коем случае, потому что они бросят тебя в самый неподходящий момент; что паровой котел было чертовски сложно спроектировать, а демгард заплатил просто ничтожную сумму; что демгард вообще сволочь и паразит, потому что постоянно орал на единственного инженера в радиусе сотен паллангов

; что жуки, по сути, никудышные слушатели, потому что совершенно не могут утешить несчастного человека.

Оди с досадой отшвырнул бедного ничего не понявшего жука прочь и просидел под деревом еще некоторое время, пока какой-то слишком шустрый муравей не заполз ему за шиворот и тем самым заставил инженера снова вскочить на ноги и принять новое волевое решение — идти прямо, никуда не сворачивая. Так как логическим путем он не мог выбрать направление, то решил прибегнуть к к своему любимому научно-исследовательскому методу под названием «пальцем в небо» и, обернувшись несколько раз вокруг своей оси, побрел куда-то, жалея о том, что за всю свою жизнь так и не научился ориентироваться на местности, постоянно попадая из-за этого в глупые ситуации.

Был уже глубокий вечер, и Оди шел из последних сил, снова и снова проклиная женщин, лошадей и жуков. Откровенно говоря, выглядел он жалко — грязный, в порванном в нескольких местах сюртуке, замерзший (вечера были не такими уж теплыми), со взъерошенными волосами, в которых запутались сухие листья; худощавое телосложение и тоскливый взгляд голодных глаз придавали ему вид мученика.

Оди уже почти потерял надежду дойти хоть куда-нибудь, но раздававшееся то тут, то там завывание волков давало ему силы и вдохновляло идти дальше. Впрочем, это не мешало ему серьезно думать о том, что лучше — быть съеденным дикими зверями или пустить себе пулю в лоб и уж потом быть съеденным.

Когда безнадежность и отчаяние начали подбираться к своей критической точке, Оди заметил вдалеке блеснувший огонь, который на поверку оказался фонарем на крыльце захудалой таверны, стоящей на отшибе небольшого хутора.

Через три дня после злосчастного турнира наступила ночь Пылающего Очага, праздник, прославляющий духа Кестианда — покровителя тех, у кого есть дом или семья. По старой итантардской традиции в эту ночь было принято принимать как почетных гостей всех, кто постучится в дверь, будь то рыцарь или солдат, сам алгард или какой-то нищий.

В замке демгарда Бериара Канетмакского традиции чтили, и весь день прислуга носилась по замку с приготовлениями под чутким руководством Хельмиры, которая раздавала указания под командованием своего супруга. Сам Бериар был весьма рад, когда ближе к вечеру внезапно пошел сильный дождь, отпугнувший всех незваных гостей, потому он с еще большей радостью отдал торжественный приказ не запирать ворота на случай чьего-либо прихода.

Меньше всего поводов для веселья было у стражи, которая даже в такую погоду должна была дежурить на стенах и у открытых ворот. Правда, пользы от такого дежурства было мало, потому что все лучники прятались от дождя, прижимаясь к стенам, располагавшимся с подветренной стороны, а двое стражников у ворот сидели в сторожке и пили дешевую медовуху, выменянную у кухарки на красный платок, который они загодя и на всякий случай приобрели на ярмарке сравнительно честным путем. Они справедливо решили, что никому не придет в голову шататься по такой погоде под стенами замка, потому лишь изредка поглядывали в сторону леса.

— Эй, куда ты там уставился? Наливай или отдавай бутылку, — один из стражников постучал своему товарищу по шапелю, однако тот все продолжал смотреть наружу.

— Посмотри сюда, Скаг, — ответил он. — Мне кажется, там кто-то есть.

Скаг послушно посмотрел на лес, дорогу, канаву у дороги, но никого не увидел.

— Тень наверное, всего делов-то. Тебе еще с войны везде враги мерещатся. Так ты наливаешь?

— Ладно, — сказал первый, и солдаты вернулись к своему основному занятию.

Между тем тень поползла вдоль крепостной стены, стараясь не попадать в поле видимости, открывавшееся из сторожки, проползла через узкую щель между землей и створкой ворот, завернула за угол. Оказавшись во дворе, она поднялась и, все так же прижимаясь к стенам, чтобы не быть замеченной лучниками, стала медленно, но уверенно продвигаться к демгардским конюшням.

Эта тень носила имя Асель и была вполне осязаемой девушкой лет двадцати пяти, небольшого роста и на первый взгляд хрупкого сложения. Узкие, практически черные глаза, брови вразлет, резко очерченные скулы выдавали в ней гордую степнячку, неведомо каким ветром заброшенную на Итантард в столь неспокойное время.

Конюшня вплотную примыкала к стене замка, в которой на уровне земли было вырублено, судя по всему, недавно, окошко, из которого доносилось шипение, пыхтение, бульканье и чье-то пение. Сначала Асель подумала, что это кухня, и все ее надежды чуть не пошли прахом, ибо пробраться мимо него незаметно было почти невозможно. Она снова легла на землю и попыталась заглянуть в окошко — там оказалась совсем не кухня.

В комнате с очень высоким потолком она увидела огромную черную машину с топкой, в которую вусмерть пьяный кочегар лопатой забрасывал уголь. Возле его ног терлась такая же черная, как и он сам, кошка. Забросив последнюю порцию угля, кочегар отставил лопату, и, вытерев пот с покрытого копотью лица, обратился к кошке:

— Ну что, подруга, закончился у нас с тобой сидр? Закончился, мать его. Пойдем-ка на кухню к старушке Нэнэ, она же не откажет старому другу? — кошка мяукнула. — Это что-ли? — кочегар мотнул головой в сторону пыхтящей машины. — Да, дам-ка я ему угля побольше, чтоб горел подольше, — решил кочегар и забросил в топку еще с десяток лопат угля, после чего удовлетворенно икнул и побрел прочь из комнаты на поиски сидра.

Асель была по душе такая погода — крупные капли дождя, гулко барабанящие по всем поверхностям, и завывающий ветер были ее лучшими друзьями и подельниками, ибо создавали идеальные условия для конокрадства, распугивая случайных свидетелей и скрадывая ее шаги.

Степнячка прошла вдоль конюшен, пытаясь выискать какую-нибудь лазейку, но не нашла ничего кроме груды бочек и другого хлама, сваленного возле одной из стен. Видя, что через стены не пробраться, Асель полезла вверх по шаткой конструкции, которая чуть было не рухнула под ее весом. Забираться наверх было неудобно — мокрые ноги скользили по этому мусору, ржавые гвозди, торчащие из досок, то и дело грозили вонзится в ее ладони.

Оказавшись на крыше, степнячка поняла, что ее труды не пропадут даром. Демгард, обладавший немалым состоянием, был довольно прижимист в хозяйственных делах, и многие проблемы предпочитал решать «малой кровью». Именно поэтому большая прореха в крыше была просто прикрыта старой дверью, крепившейся к выступающим деталям кровли двумя полуистлевшими от попеременного действия сырости и солнца бечевками. Асель усмехнулась, поражаясь человеческой жадности, граничащей с глупостью, и, голыми руками разорвав гнилые веревки, сдвинула дверь ровно настолько, чтобы пролезть в образовавшуюся дыру.

В просторном помещении стоял такой шум от бьющего по тонким стенам и крыше дождя, что Асель могла свободно передвигаться по балкам перекрытия, не опасаясь, что занятый своими делами конюх ее услышит. Она кралась осторожно, как кот, что лепится к карнизу, подбираясь к незадачливым жирным голубям.

Приблизившись к конюху на минимальное расстояние, она достала из-за пазухи прихваченное еще со двора поленце, и свесившись с балки, с размаху саданула его по затылку. Охнув, он обернулся и тут же получил контрольный удар по темечку, после чего, охнув еще раз, тяжело завалился на пол.

Асель спрыгнула рядом и проверила, жив ли ни в чем неповинный конюх, затем она проверила его карманы и, ничего там не найдя, оттащила бесчувственное тело с прохода. Она стояла посреди конюшни вся в грязи, вымокшая до нитки. Вода стекала с некогда зеленой повязки на голове, с торчавших из-под нее кончиков угольно-черных коротко остриженных волос, даже с ресниц. Она была довольна собой, ибо самая сложная часть дела была сделана гладко, теперь осталась только самая приятная часть — выбор лошади, и самая опасная — побег.

Оглянувшись снова, Асель пошла по рядам стойл, внимательно осматривая каждую лошадь, с намерением выбрать ту, что можно подороже продать.

Тем временем в замке все гости пировали в главном зале, который был украшен в честь праздника кленовыми ветками, для создания соответствующей атмосферы весь пол был устлан толстым слоем свежескошенной травы, помещение было ярко освещено десятками факелов. Женщины были одеты в свои лучшие платья, их руки и шеи были украшены изысканными ожерельями и кольцами, драгоценные камни в которых искрились от колышущегося света факелов и полыхающего камина. Мужчины также были при полном параде — начищенные доспехи сияли как первый снег на солнце, шлемы покоились на столе, щиты стояли позади, прислоненные к стенам. Стол ломился от зажаренных поросят, фазанов, зайцев, рыбы всех видов и других блюд, мастерски приготовленных поваром; вина лились рекой, да такой бурной, что слуги не успевали приносить новые бутыли.

Сигвальд сидел в самом конце стола, опустив голову и бездумно разглядывая лежащий на его тарелке надкушенный пирожок. Вид у оруженосца был такой, что от одного взгляда на него можно было от тоски удавиться, да это и не странно — воспоминания о недавних приключениях с демгардом были еще свежи и в мозгу, и на спине. Так что не удивительно, что он чувствовал себя лишним на этом празднике жизни, и единственным его развлечением было пить вино покрепче.

Через пару часов после начала застолья он почувствовал, что преуспел в своем занятии — веки отяжелели, по телу разлилось приятное тепло, в голове стоял туман, зрение подводило, давая нечеткое изображение, однако слух обострился так, что Сигвальд без труда слышал, о чем говорила знать во главе стола.

А разговор они вели преинтереснейший — подвыпивший демгард Энвимар снова подтрунивал над своим братом, ставя под сомнения его боевые заслуги. Видимо, Энвимар был из той категории людей, которые остаются детьми навсегда и никогда не упускают возможности поиздеваться над братьями так, как они это делали и сорок лет назад. А Бериар, напрочь лишенный чувства юмора, все так же велся на провокации брата.

Каплей, которая переполнила чашу терпения демгарда ре Канетмак, было упоминание о давешнем турнире и его позорном проигрыше простому оруженосцу. Такой поворот разговора насторожил Кеселара и он стал внимательнее наблюдать и за демгардом, и за Сигвальдом. Однако тот все так же сидел, скрестив руки на столе и опустив голову, и, казалось, был полностью погружен в созерцание своей тарелки. Энвимар, видя, что еще немного, и его брат устроит грандиозный скандал, мастерски отвлек его от этого разговора, переключившись на более общие, но не менее опасные темы.

— Как не может девка из таверны стать женой алгарда, так и солдат не может стать рыцарем, — с глубокомысленным видом изрекал Бериар. — О времена! Если бы предки видели, что нынче безродных порою возводят в рыцарское звание! Разве раньше могло быть, чтобы кто-то без роду и племени был хотя бы приближенным к рыцарю! Нет-нет, не было такого…

— Да брось, брат, — примирительно сказал Энвимар. — Неужели есть разница, кем были предки, если воин смел, честен и славно владеет мечом?

— Повторяю тебе: не быть шлюхе женой алгарда и не быть подзаборному псу алгардской гончей! Ох, простите, дамы, за мою речь, но лучше сказать было нельзя. А ты, Энвимар, еще расскажи мне про этих… с Велетхлау. Дикое племя! Дай такому в руки нож и покажи монету, и он пойдет резать все, что попадется под руку. Как наемники, солдатня, расходное мясо они еще ничего, но какие из них воины (в истинном значении этого слова), если нет никаких понятий ни о чести, ни о принципах, ни о других добродетелях, присталых рыцарю. А еще я слышал, что их женщины за блестящую монетку отдадутся кому угодно…

— Заткнись!

Голос Сигвальда прозвучал настолько громко и резко, что перекрыл собой все остальные звуки. Все разом посмотрели на него: оруженосец стоял, сжав дрожащие от ярости руки в кулаки, по виду он напоминал загнанного в угол зверя, оскалившего клыки и готового броситься на первого, кто осмелится подойти.

— Не тебе судить о чести, трус! В тебе от рыцаря остались только железяки да имя! Скотина, она хоть и высокородная, а все ж скотина. Жирный откормленный боров, и ничего больше.

Как только затихли его слова, множимые эхом каменных стен, в зале повисла тишина — демгард, казалось, еще не осознал, что только что произошло, но уже начал багроветь от негодования и ненависти, Кеселар сидел с абсолютно потерянным видом, разведя руки и не зная, как реагировать на случившееся, все остальные были не в меньшем изумлении.

Замешательство длилось всего несколько мгновений, но за это время хмель полностью покинул буйную голову оруженосца и он первым осознал, ЧТО натворил. Не дожидаясь реакции публики, Сигвальд схватил шлем со стола и, толкнув плечом прикрытую дверь, выскочил в коридор. Он слышал, как через мгновение в зале заголосили женщины, как вскочили мужчины и, выхватив мечи, кинулись вдогонку.

Он несся по коридорам, опрокидывая попадающиеся на пути вещи, сбивая с ног слуг или толкая их в сторону преследовавшей его толпы. Ему казалось, что сердце бьется в бешеном ритме не только в груди, но во всем теле сразу и что его удары заглушают даже шум погони; дышать было тяжело, воздуха не хватало. Но Сигвальд знал, что если он остановится хоть на миг, то голова его полетит с плеч и дышать станет еще более затруднительно, потому он бежал так быстро, как не бегал никогда в жизни, больше всего боясь запутаться в коридорах и попасть не на улицу, а прямо в лапы преследователям.

Но, к счастью, замок барона построили не мудрствуя лукаво, так что заблудиться в нем было довольно сложно, и Сигвальд, протаранив собой еще пару дверей, наконец-то попал во двор. Холодный дождь окатил его как из ведра, немного остудив голову и прояснив сознание — быстро оглянувшись, он понял, что знатное рыцарство осталось где-то позади и что он вырвал у смерти еще по крайней мере полминуты жизни.

Оруженосец подозревал, что эти тридцать секунд станут последними, если он срочно не придумает способа спастись. Он уже был в отчаянии, когда судьба решила поиграть с ним еще, как кошка с мышонком — в направлении открытых ворот двигалась оседланная лошадь без седока. Размышлять о том, что она здесь делает не было времени — Сигвальд несколькими широкими шагами покрыл расстояние, отделявшее его от единственного шанса на спасение и запрыгнул в седло, не касаясь стремени, как когда-то его научил Кеселар.

Оказавшись в седле, он привычным движением одел шлем и уже хотел было тронуться, когда почувствовал, что поводья лошади кто-то держит. Сигвальд похолодел от страха — неужели он будет пойман за миг до спасения? Бросив быстрый взгляд вниз, он увидел то, чего ожидал меньше всего.

Рука Асель запуталась в поводьях и теперь она пыталась ее отцепить, в святой уверенности, что ее еще не заметили и она сможет скрыться, перерезав кожаные ремни. Но, как на зло, нож выскользнул из мокрых грязных пальцев и утонул в глубокой луже. В спешке она дергала рукой, пытаясь высвободить ее, но только сильнее запутала. В отчаянии подняв глаза вверх, Асель встретилась взглядом с глазами Сигвальда, а вернее с черной прорезью его шлема, с которого бурным потоком стекала дождевая вода.

Наступила неловкая пауза. Степнячка не знала, что делать, и в мозгу не было ни одной мысли на этот счет, а вертелись только картины пробития груди дубовым колом — традиционной норрайской казни за конокрадство. Оруженосец тоже не мог сообразить, что происходит, и насколько может быть для него опасным это маленькое, грязное, как черт, существо неопределенного пола.

Асель уже почти взяла себя в руки и, видя, что сбежать не выйдет, готовилась пасть на колени и просить пощады, когда во двор высыпали рыцари и оруженосцы и учинили такой шум и тревогу, что из своих укрытий разом высунулись и лучники, и в дым пьяные алебардщики. Пока все пытались сообразить, что происходит, Сигвальд схватил Асель за шкирку и, прижав ее к себе, ударил лошадь пятками с такой силой, что она пронеслась мимо Скага и его товарища быстрее, чем они успели поднять свои алебарды. Тем временем оруженосцы бросились к конюшням, стараясь как можно быстрее оседлать лошадей, чтобы пуститься в погоню.

Завершающий аккорд этого вечера сыграл паровой котел, не очень удачно спроектированный инженером — он не был рассчитан на то давление, что задал ему кочегар, потому фыркнул, булькнул и оглушительно взорвался, выбросив на улицу через маленькое окошко несколько осколков и поток перегретого пара. Непривычные к таким представлениям лошади взбесились, и не было никакой возможности их успокоить. Это дало возможность беглецам скрыться в лесу, по счастливой случайности не поймав ни одной стрелы, которыми их осыпали со стен лучники.

Демгард Бериар был в таком бешенстве, что у него носом пошла кровь, спасая от удара и скоропостижной смерти. Однако, вместо того, чтобы успокоиться и прилечь, он стоял на пороге замка и разражался такими проклятиями, что казалось, будто от потока ненависти небо рухнет на землю. Когда ему надоедало слать проклятия, он раздавал приказы всем вокруг, и большинство из них было направлено на отрывание конечностей и других частей тела беглецам. Когда заканчивались приказы, он вопрошал стоящего рядом бледного Кеселара, какого черта тут происходит, а потом снова проклинал все на свете.

Лошадь под Сигвальдом уже начала храпеть, но он этого не замечал и все подгонял ее, хоть она и так уже неслась с максимально возможной для лошади скоростью. Он все так же прижимал Асель к груди, и у нее появились мысли, не пытается ли он просто сломать ей ребра, тем более, что для этого были все условия — его хватка с каждой минутой становилась все крепче.

Асель, видя что дело из рук вон плохо, решила спасать себя и лошадь от верной гибели в руках этого безумца: когда ей наконец-то удалось высвободить руку, она с силой ударила Сигвальда в челюсть, сбив с него шлем, который он в спешке не успел застегнуть. От неожиданности он ослабил хватку, и Асель, неловко соскользнув, упала на землю, чудом не попав под копыта лошади.

Сигвальд остановился, вглядываясь в лесную тьму — дождь поутих и лишь слабо шуршал по листьям, погоня осталась далеко позади, лес стоял недвижимый и безмолвный. Бывший уже оруженосец слез с лошади и, ведя ее под уздцы, вернулся к тому месту, где с него слетел шлем. Там его уже ждала Асель:

— Идиот! Из-за тебя меня чуть не убили! Какого черта тебе понадобилась именно эта лошадь?

Она была просто вне себя, и не найдя больше слов для образного описания ситуации и оторопевшего Сигвальда, просто с силой пнула его в колено, да так удачно и с такой силой, что бедный парень чуть не взвыл от боли, на секунду бросив поводья. Этой секунды было достаточно, чтобы Асель успела вскочить в седло и ускакать в неизвестном направлении, бросив своего недавнего спутника на лесной дороге.

Он все еще не мог отдышаться и сердце в его груди стучало с силой кузнечного молота, но сознание стало проясняться и Сигвальд с ужасом понял всю безвыходность ситуации. Внезапно нахлынувшая на него смертельная усталость валила его с ног, но он знал, что сейчас не время для привала, и что минутный отдых грозит превратиться в вечный покой, ибо, скорее всего, люди демгарда уже прочесывают лес и скоро заглянут в каждую нору, чтобы найти беглеца.

Сигвальд брел в чаще леса, тяжело опираясь на длинную палку и заглядывая под каждый куст в надежде найти себе убежище. Скоро путь ему преградило огромное дерево, вывороченное с корнями ветром, бушевавшим несколько часов назад. Корневище представляло собой не ахти какое укрытие, но идти дальше он уже не мог, потому, отшвырнув свой посох подальше, Сигвальд забрался в канаву, оставленную деревом и стал ожидать развития событий.

Впрочем, они не заставили себя долго ждать — через несколько минут он услышал топот, лошадиное ржание и человеческие голоса, которые стремительно приближались. Сигвальд принялся горячо и искренне молиться всем духам, чтобы они не дали его найти, и на секунду ему даже показалось, что корни дерева сплелись между собой и опустились к земле, но он списал это на больное воображение, отчаянно хватавшееся за жизнь.

Скоро пришли люди, которые в самом деле заглядывали под каждый куст, но ни один из них не заметил притаившегося Сигвальда, который старался не дышать и боялся, что преследователи услышат слишком громкое биение его сердца. Но скоро они потеряли интерес к этому участку леса и двинулись дальше, а несчастный беглец остался лежать там, провалившись в глубокое забытье.

—

 

ГЛАВА 2

Отноcительно честные люди

Сигвальд очнулся незадолго до рассвета, но в лесу было еще темно, как ночью. Первым делом он по привычке хотел протереть глаза, чтобы проснуться окончательно, но замерзшие пальцы вместо век нащупали холодную поверхность шлема. Пару секунд он не мог понять, где он и что с ним, но очень скоро Сигвальд с содроганием припомнил события вчерашнего вечера. Из своего укрытия он не видел посеревшего неба и не знал, сколько времени прошло с того момента, как он отключился, потому прислушался к звукам, доносившимся извне.

Не услышав ничего, кроме шелеста листьев и отдаленного щебетания птиц, Сигвальд прислушался к себе — руки и ноги окоченели до состояния несгибаемости суставов, да и сам он замерз так, что любой другой на его месте подхватил бы воспаление легких и умер. Но детство и юность, проведенные в суровых условиях севера, гены, доставшиеся ему в наследство от десятков поколений чистокровных северян, и просто отменное здоровье сделали свое дело, и ему были не страшны такие пустячные холода.

С трудом выбравшись на поверхность, он увидел очаровательную картину: лес выглядел так, будто по нему прошлось большое стадо перепуганных лосей — сломанные ветки, помятый молодняк, взъерошенные палые прошлогодние листья и вывороченные деревья были немым свидетельством бесчинств бушевавшего ночью урагана и десятка демгардских солдат, занимавшихся сыскной деятельностью всю ночь напролет.

Хоть Сигвальд в целом и не представлял, как жить дальше, но одно он знал абсолютно точно — оставаться на месте нельзя ни в коем случае, потому что даже его здоровье не безгранично и, уж тем более, оно не дает иммунитета против голода. «Надо было вчера наедаться на пиру», — с досадой думал он, продираясь наугад сквозь заросли.

Это оказалось не таким уж простым делом — плащ с налипшей на него грязью постоянно цеплялся за все, что встречалось на пути, напитавшийся водой дублет казался тяжелым и неудобным, промокшая нательная рубаха облепила Сигвальда холодной паутиной.

Ямки и норки постоянно попадались под ноги, торчащие корни явно хотели заставить Сигвальда полежать на земле носом вниз, и один раз им это почти удалось — он чуть было не расшиб голову о пень, но вовремя выставил руки вперед, предотвратив удар.

— Черт, — ругнулся Сигвальд, вытаскивая из глубоко распоротой ладони осколки какой-то дряни, слепленной из глины и острых обломков костей, на которую он наткнулся при падении.

Стряхнув капли крови с руки, Сигвальд продолжил путь, теперь уже внимательнее смотря под ноги. Его и без того видавший виды плащ вскоре лишился нескольких клочков ткани на полах, но этого северянин, занятый выбором безопасного пути, даже не заметил.

Казалось, края лесной чащи даже не предвидится, однако, в награду за тяготы пути, перенесенные с завидной стойкостью, удача улыбнулась Сигвальду — в скором времени немного согревшийся беглец выбрался из самой чащи на относительное редколесье.

— Сударь! Простите, сударь! — внезапно раздался чей-то голос чуть поодаль.

Сигвальд тревожно обернулся — в первых лучах рассвета, на суку большого разлапистого дуба на самом краю опушки висел подвешенный за пояс штанов молодой мужчина. Он отчаянно размахивал руками, пытаясь привлечь внимание незнакомца и что-то ему кричал. Когда Сигвальд подошел, висящий заговорил несколько спокойнее:

— Вы не могли бы мне помочь, ибо я попал в несколько затруднительное положение, — сказал он, снова помахав руками и наглядно продемонстрировав, что он никаким образом не может дотянуться до сука, чтобы отцепиться, и снова повис в своих штанах.

Что и говорить, ситуация была до смешного нелепой, но засмеяться Сигвальду не позволяло чувство такта, воспитанное в нем Кеселаром, так что он, не тратя лишних слов, легко снял странного парня с дерева. Очутившись на земле, тот первым делом выгнул спину несколькими способами, затем сделал несколько загадочных пассов руками, повертел головой. Закончив с утренней гимнастикой, он снова вспомнил о своем спасителе и, положив руку на сердце и склонив голову, сердечно поблагодарил его:

— Ваш поступок благороден и достоин всяческих похвал, ведь еще чуть-чуть и, клянусь всеми естественными науками, я бы расшибся о землю! — он вскинул голову и с интересом посмотрел на Сигвальда, но шлем оказался не очень информативным. — Меня зовут Оди Сизер, я инженер и изобретатель, временно проживаю в небольшой деревушке тут неподалеку, — он неопределенно махнул рукой куда-то в сторону. — Вы странствующий рыцарь?

— Нет, — коротко ответил Сигвальд. — Позволь узнать, Оди Сизер, что ты делал на ветке?

— О, на ветке я расплачивался за свою наивность и доверчивость — я пригласил на сено… на свидание одну прекрасную девушку… Ах, что за девушка! Щечки пухленькие, носик в веснушках, и плечики такие, и… — Оди мечтательно закатил глаза. — Только вот вышло так, что на свидание пришла не она, а ее брат. Кузнец.

На этот раз даже чувство такта не помогло Сигвальду сдержаться, тем более, что первым засмеялся сам Оди, также осознав глупость ситуации. Но скоро он снова посерьезнел:

— Мне, право, неловко обращаться с просьбой подобного рода к едва знакомому человеку, который и так много сделал для меня, но мне кажется, что сейчас только вы смогли бы мне помочь, — сказал Оди, косясь на меч Сигвальда, торчащий из-под грязного плаща. — Дело в том, что все мои вещи остались в таверне, где я остановился, но хозяин таверны — брат кузнеца, а кузнец пообещал меня опять повесить на этот сук, но уже не за пояс, если еще раз увидит в деревне. Так что я опасаюсь возвращаться туда один…

Оди умоляюще смотрел на Сигвальда большими каре-зелеными глазами из-под буйной гривы русых волос. Тот задумчиво соскребал засохшую грязь со шлема, прикидывая, насколько велика вероятность того, что в деревне его ждут солдаты демгарда. Припомнив численность и способности его войска, он пришел к выводу, что те, скорее всего, уже прошерстили деревню и двинулись либо дальше, либо обратно, чтобы доложить хозяину, что беглец пропал бесследно.

Пауза сильно затянулась, и Оди с надеждой в голосе переспросил еще раз, не поможет ли ему храбрый незнакомец.

— Хорошо, — ответил Сигвальд, скинув грязный плащ и спрятав его в кустах. — Снимай ремень.

— Что?! Зачем?

— Ты же не думаешь, что я собираюсь ворваться в таверну и устроить там при случае кровавую баню?

— Нет-нет, конечно нет, — Оди энергично замотал головой, все еще не понимая, куда клонит этот загадочный человек.

— Тогда надеюсь, что ты любишь маскарад. Тебе придется прикинуться моим пленником, тогда можно будет спокойно забрать твои вещи.

— О! Чудесно! — с восторгом закивал головой инженер.

Оди с готовностью отдал Сигвальду свой ремень, которым тот крепко стянул инженеру руки за спиной. Воин сочувственно хмыкнул, увидев, как лопатки Оди точат двумя маленькими крылышками на практически лишенной мускулатуры спине. В целом вид получился что надо — пленник выглядел слабым и беспомощным, тонкая рубаха наполовину вылезла из еле держащихся на нем штанов, растрепанные волосы с застрявшими в них травинками с сеновала и скорбный взгляд мученика добавляли картине трагичности. По сравнению с ним Сигвальд выглядел очень внушительно и казался просто огромным, хоть Оди и был не намного ниже его.

В этот рассветный час жители деревушки уже проснулись и занимались хозяйством, но, увидев Сигвальда и Оди, бросали свои дела и собирались по нескольку человек, чтобы обсудить это событие чрезвычайной важности. Оди покорно шлепал босыми ногами по раскисшей дороге, изредка получая от своего конвоира тычки и приказ пошевеливаться.

Подойдя к захудалой таверне, Сигвальд сначала дернул дверь, но она оказалась запертой. Тогда он властно и с такой силой затарабанил в нее, что зазвенели мутные и давно не мытые окна этой непрочной постройки. Почти сразу изнутри послышались шаги и недовольный голос хозяина таверны, но, когда он открыл дверь и увидел незваных гостей, то выражение раздражения на его лице сменилось удивлением и некоторым страхом. Приказав ему посторониться, Сигвальд втолкнул в помещение Оди, зашел сам и с шумом захлопнул за собой дверь.

— Ты хозяин этой таверны?

— Д-да, меня зовут Бонрет Понн Зартис.

— Тебе знаком этот человек?

— Конечно, это Оди Сизер, мой постоялец, он снимает комнату наверху.

— Он арестован, и я уполномочен изъять его вещи. Я надеюсь, они все на месте? Иначе ты можешь стать соучастником преступления, Бонрет Понн Зартис, — сказал Сигвальд, поставив ударение на имени и так перепуганного трактирщика.

— Да-да, конечно, они все в целости и сохранности. Прошу пройти в его комнату.

В комнате Оди царил такой хаос, какой, наверное, был до сотворения мира — на не застеленной кровати лежал его серый сюртук, тубус, какие-то пишущие принадлежности. Стол также был завален немытой посудой, стоявшей здесь еще с вечера и какими-то вещами, назначения которых Сигвальд не знал.

— Я что, по-твоему, должен это в руках нести? Живо давай мешок! — рявкнул Сигвальд на Бонрета.

Через минуту тот вернулся с мешком и по приказу Сигвальда принялся сбрасывать в него вещи Оди, демонстрируя каждую из них и пленнику, который кивал, подтверждая, что вещь действительно принадлежит ему, и конвоиру, который следил, чтобы ушлый трактирщик не прикарманил себе ничего.

— А за что он, собственно, арестован? — спросил осмелевший Бонрет.

Вопрос застал Сигвальда врасплох, так как он не подумал об этом заранее. Бывший оруженосец был не мастак врать и придумывать небылицы, потому выдал первое подходящее событие, которое всплыло у него в памяти:

— Он арестован за случившийся по его вине взрыв в замке Бериара, демгарда Канетмака! — торжественно объявил он.

— О небо! — внезапно воскликнул разом побледневший Оди. — Я ведь вам довер…

Сигвальд прервал Оди мощной затрещиной, видя что тот ни с того ни с сего собрался испоганить все дело, и вернулся к наблюдению за работой Бонрета, который как раз забрасывал в мешок левый башмак инженера. Тем временем Оди стал тревожно оглядываться и через несколько мгновений кинулся к окну с явным намерением сбежать. Однако осуществить свой план ему было не суждено — не подпоясанные штаны предательски сползли и, запутавшись в них, он рухнул на пол, попутно раскровавив нос о подоконник.

Новоиспеченный конвоир понятия не имел, что такое сделалось с Оди, но все же решил доиграть свою роль до конца — подойдя к несостоявшемуся беглецу, он выругался, довольно грубо поставил его на ноги и наградил символическим, по его мнению, ударом по ребрам.

Все время, оставшееся до конца процедуры изъятия «вещественных доказательств», Оди простоял смирно, заметно понурившись и шмыгая носом, из которого все еще текла кровь, заливая подбородок и капая на рубашку. Он больше не предпринял никаких попыток к бегству, поскольку большая и тяжелая, как свинец, ладонь Сигвальда лежала на плече инженера, держа его железной хваткой.

Закончив со сбором вещей, Сигвальд вывел Оди на улицу, принеся хозяину таверны формальную благодарность за помощь в поимке нарушителя спокойствия демгарда; трактирщик в свою очередь, закрыв двери за непрошеными гостями, принес искреннюю благодарность небесам за то, что солдат не прихватил ничего лишнего по старой доброй традиции.

Сохраняя суровый вид и глубокое молчание, Сигвальд вел безвольно шагавшего Оди по дороге до тех пор, пока они не отошли на достаточное расстояние от нескромных глаз, наблюдавших за ними с превеликим интересом. Когда они свернули с дороги в лес, Оди снова занервничал, и на этот раз инженер разразился длинной тирадой хитрым образом скомбинированных технических терминов, которые он использовал как ругательства, придав им соответствующую случаю интонацию. Несмотря на цензурность каждого слова в отдельности, все вместе это звучало так, что мог бы позавидовать лучший портовый грузчик.

— Да что с тобой такое? — воскликнул Сигвальд, остановившись. — Ты что, припадочный?

— Всё, всё пропало! Я ведь доверял тебе! Как же так?.. — Оди горестно затряс головой.

Пожав плечами, Сигвальд молча развязал инженеру руки и бросил мешок с его вещами, а сам пошел искать в кустах свой плащ. Только сейчас Оди заметил, что они вернулись на то же место, где он еще недавно болтался на суку.

— Ч-что происходит? — спросил совершенно растерявшийся инженер.

— Это ты потрудись мне объяснить, на кой черт ты устроил всю эту комедию?

— Так что… ты разве не солдат демгарда Канетмака? Нет? Точно? А откуда тебе известно о том, что я напортачил с котлом?

Поняв наконец, чем вызвано странное поведение Оди, Сигвальд от души рассмеялся.

— Так это твоих рук дело? — спросил воин, снимая шлем. — Меня зовут Сигвальд из Ралааха, и я слышал, как взрывается твое изобретение, когда бежал из замка демгарда.

— Бежал? — переспросил удивленный Оди.

— Да. Твоя машина спасла мне жизнь, когда взорвалась — у Бериара появилось множество дел более срочных и важных, чем я. Так что благодаря тебе мне удалось уйти от погони и сейчас разговаривать с тобой, а не болтаться в петле на его воротах.

Оди слушал и не мог поверить, что произошло такое необычайное совпадение.

— Неужели он правда взорвался? Совсем? О боги, я не мог подумать, что такое вообще произойдет! Надеюсь никто не пострадал?

— Не знаю, — пожал плечами Сигвальд, — но удар хватил демгарда почти наверняка.

— Ну, это вряд ли — он еще нас с тобой переживет.

Таверна «Лохматая выдра» славилась на всю округу отнюдь не вкусной едой, качественной выпивкой или прекрасным обслуживанием — этого там не было даже близко. Зато она снискала огромную популярность благодаря своим разномастным посетителям: наемники, браконьеры, воры и контрабандисты создавали круглосуточное оживление. Также в любое время дня и ночи сюда приходили люди, нуждающиеся в услугах этих вольных специалистов.

В слабом утреннем свете, попадавшем в общий зал через маленькие закопченные окошки, заведение выглядело совсем неприглядно, еще более неприглядно выглядели его посетители. Таверна никогда не пустовала, а ранним утром после Ночи Пылающего Очага свободных мест не оставалось вовсе — кто-то уже спал прямо за столом, кто-то допивал недопитое и доедал недоеденное, кто-то был занят своим, одному ему известным делом.

В дальнем и все еще темном углу сидела компания, насчитывающая полдюжины крепких ребят такого вида, что многие отчаянные рубаки не решились бы встретиться с ними в темной подворотне. Все они были практически трезвые и пребывали в подозрительно веселом настроении, которое выдавали периодические взрывы смеха, доносившиеся из их угла. При каждом таком выражении веселья, трактирщик вздрагивал и тревожно поглядывал в их сторону. Он хорошо знал этих людей и всегда принимал их со смешанными чувствами: он знал, что они если уж заплатят, то так щедро, что покроют все убытки, которые могут нанести. А могли они немало — трактирщик уже перестал считать, сколько раз они устраивали дикий погром в его заведении, но зато помнил каждую поножовщину и все неприятности, с ней связанные. Впрочем, он никогда не смел отказать им в обслуживании — одного взгляда их главаря было достаточно, чтобы переубедить любого упрямца.

Главарь этой банды в целом был человеком выдающимся: пришелец из Саметтарда за свою жизнь имел множество имен, которые с легкостью менял, как только они начинали ассоциироваться с фразой «Найти живым или мертвым». Сейчас он решил называться Энимором, а что до настоящего имени, то, возможно, его не знал никто из ныне живущих, как, впрочем, никто не имел четкого представления о его возрасте. Все саметтардцы рано взрослели, а потом могли не меняться долгие годы, будто позабыв, что время идет и что с возрастом принято стареть. Энимору можно было запросто дать от двадцати пяти до сорока с лишним лет, его смуглую кожу не покрывали морщины возраста, но на лбу залегли две глубокие складки. В придачу к общей мрачности вида, жути нагонял еще и безобразный шрам, который тянулся через правую щеку от края рта почти до самого уха.

Не менее выдающимся был и его помощник — высокий крепкий мужчина, который своими маленькими глазами с жестким неприветливым выражением и лицом, заросшим щетиной, более всего напоминал огромного одичавшего волкодава. Свое богатое прошлое он никогда не афишировал, но, тем не менее, слава бежала впереди него, создавая ему репутацию человека безжалостного и потому крайне опасного. Никто не мог бы поверить, что лет пятнадцать назад он был скромным и относительно безобидным пареньком, который волею судеб оказался на одной из застав у беретрайской границы.

В тот далекий вечер, который кардинальным образом изменил его судьбу и его самого, он стоял на часах и проклинал всех и вся, а особенно того, кто готовил обед в этот день. То ли повар не любил молодого бойца, то ли тому просто не повезло, но рыбная похлебка явно не пошла ему на пользу.

Пребывая в препаршивом настроении, новобранец нервно обходил вокруг лагерь и все поглядывал на кусты, куда его тянуло с непреодолимой силой. «Все, не могу больше. Хоть режьте, хоть стреляйте — не могу, — думал солдат, с опаской оглядываясь на командирскую палатку. — Да и ни одного степняка тут не было уже неделю… А, ничего. Никто и не заметит». Успокаивая себя таким образом, он незаметно шмыгнул в кусты, которые росли под самым частоколом вдали от палаток, и провел там времени несколько больше, чем предполагал.

Он уже собирался было вернуться на пост, как услышал страшный крик, донесшийся из палатки, которая находилась ближе всего к воротам. Осторожно выглянув из своего укрытия, он увидел, что тяжелые ворота открыты, а по лагерю разбредается пара десятков степняков.

Солдат чувствовал, что должен прийти на помощь своим, но животный страх парализовал его, и он еще глубже влез в заросли кустарника, прижавшись спиной к бревнам частокола и прикрывшись ветками. «Как? Как? Как? Откуда? Их же не было! Откуда? Пропустил. Пропустил. Пропустил» — бессвязные и беспомощные мысли носились в мозгу ошалевшего от страха новобранца.

Он отдал бы полжизни, чтобы никогда не видеть и не слышать того, что происходило дальше. Но такой сделки никто не предложил, потому приходилось и смотреть, и слушать, как степняки, изощренные в искусстве пыток, расправлялись с его товарищами. Подданные Мар Занн Аши никогда не упускали возможности оставить после себя гору истерзанных трупов устрашения ради, а небольшой итантардский лагерь, который не мог дать решительного отпора был тем лакомым куском, который степняки пропустить не могли. Всю ночь продолжалась кровавая бойня, в которой никому из бойцов итантардского отряда не посчастливилось умереть быстро.

Насмерть перепуганный новобранец все так же сидел в кустах, до боли сжимая зубами свою руку, чтобы не закричать. Из своего укрытия он видел, как близко-близко к нему подполз один из его товарищей. Он зажимал слабеющей рукой распоротый живот, из которого бурным потоком лилась кровь и текла по земле, не успевая даже впитаться. Внезапно раненый встретился взглядом с новобранцем, который с диким выражением глаз смотрел на него сквозь листву и ветки. Не хотел смотреть, но отвести взгляд был не в силах.

— Часовой… сука, — с трудом прохрипел стремительно теряющий силы солдат, глядя прямо в глаза непутевому бойцу.

Пробегавший мимо заретардец ловким движением ятагана снял с плеч голову умирающему, прекратив его мучения и побежал дальше, не заметив того, кто прятался в кустах.

Молодой солдат почувствовал во рту солоноватый вкус крови и понял, что прокусил кожу на руке и даже не заметил этого.

Крики норрайского отряда не стихали почти до самого рассвета, когда уже порядком уставшие степняки добили последних остававшихся в живых и разошлись по палаткам отдыхать от своих трудов, оставив на часах четверых солдат.

Новобранец все так же сидел на своем прежнем месте, тяжело и прерывисто дыша. В голове не было ни единой связной мысли и единственное, что он понимал — это что все его друзья мертвы, причем из-за него. Но, несмотря на это, непреодолимая жажда жизни жгла молодого бойца изнутри. Он не мог трезво оценивать ситуацию, потому действовал по наитию, не отдавая себе отчета в своих действиях. Проснувшееся в нем звериное чутье подсказывало, что бежать сейчас — единственный его шанс на спасение.

Обезумевший солдат с диким ревом выскочил из своего укрытия и, бросившись к ближайшему патрульному, свернул ему шею, которая захрустела, как наст под ногой.

Парень чувствовал себя загнанным в угол зверем, но после первого убийства он ощутил, как в нем вскипает кровь и необычайной силой разливается по телу, как его глаза застилает красная пелена.

Следующего степняка он мечом пригвоздил к частоколу, причем удар вышел настолько сильным, что меч по самую гарду вошел в тело, а часть клинка, торчавшая из спины, намертво защемилась между бревнами частокола. Потеря оружия ничуть не смутила озверевшего солдата, и третьего противника он легко оторвал от земли и, сорвав с него шлем, со всего маху ударил о частокол, проломив череп.

Последний часовой хотел было бежать, но спастись ему было не суждено. Новобранец почувствовал вкус крови, ему казалось, что с каждым новым убитым он наполняется силой. Он сбил своего противника с ног и голыми руками разорвал ему горло.

В это время в лагере поднялась тревога и слетевший с катушек парень понял, что надо бежать, только когда в шаге от него в землю вонзилась стрела. Он с удивительной для человека скоростью помчался сквозь приоткрытые ворота к небольшой речушке с крутыми берегами и, ни секунды не раздумывая, нырнул в мутную воду, преследуемый свистящими стрелами.

Только через несколько часов он попал в другой лагерь союзных войск, где его отвели к командиру. Там он уже окончательно осознал, что натворил, и на все вопросы отвечал фразой «Все, все убиты». Видя, что больше они ничего не добьются от обезумевшего новобранца с лихорадочным блеском в глазах, солдаты прекратили допрос, предоставив его самому себе.

Вскоре он пришел в себя и смог уже более подробно рассказать о произошедшем, естественно, умолчав о своей роли во всем этом. Когда история с нападением степняков улеглась, он продолжил службу, но не забыл ощущение той силы, которую в нем пробуждал вид крови, боли и смерти. Он полюбил это чувство больше всего на свете, за что в скором времени к нему прицепилось прозвище Гестага, Мясник.

Впоследствии с его именем связывали великое множество страшных и кровавых историй и личность кровожадного солдата, чуть позже ставшего безжалостным бандитом, обрастала легендами, как днище корабля обрастает ракушками. Надо отдать должное — большинство из этих слухов было чистой правдой.

— Гестага, слышал последние новости? — обратился Энимор к своему товарищу.

— Ну-ка, ну-ка?

— Поговаривают, что местный барыга намедни провернул сделку века, и теперь срочно нуждается в охране.

— В охране? Да от кого же? — с напускным удивлением спрашивал Гестага, уже предчувствуя плодотворный день и едва сдерживая смех.

— Если не отсыпет нам немного арумов

, то от меня!

Очередной взрыв хохота заставил нервничать бедного трактирщика. Вот уж у кого ночь не задалась, так это у него. «У всех в тавернах как у людей — ночь духа очага. Тишь да благодать, — сокрушенно думал он, подсчитывая количество разбитых кружек и тарелок. — А чего можно ждать от этого сброда, у которых ни кола, ни двора? Какой дух очага? Какая тишь? Черта с два, а не тишь!»

Вытянув шею, трактирщик принялся за подсчет сломанной мебели, когда дверь тихо отворилась и в таверну вошли двое дюжих солдат. Представители власти давно махнули рукой на это заведение, поскольку ничто не могло извести атмосферу беззакония, которой, казалось, пропитались стены «Лохматой выдры». Стражников здесь не было так долго, что появление солдатов демгарда Бериара ре Канетмак привлекло больше внимания, чем им самим хотелось бы. Все еще бодрствующие посетители разом обернулись к ним и солдаты инстинктивно попытались вжаться в стенку под недобрыми взглядами.

Не была исключением и дружина Энимора — те, что сидели спиной к двери, резко развернулись, а один из них уже схватился было за рукоять своего кинжала.

— Тихо-тихо, Атх, погоди нервничать, — осадил Энимор молодого саметтардца, и тот с раздражением отдернул руку от оружия. — Ножичком своим помахать еще успеешь. А пока отвернись и слушай.

Солдаты все еще сиротливо стояли у дверей, и вид у них был такой, словно они уже триста раз пожалели о том, что подошли к «Выдре» ближе, чем на палланг. Один из них, коренастый бородач, мрачно оглядел закопченные стены, грязные полы и неприветливых посетителей за засаленными столами и тихо изрек:

— Вот холера! Ну и дыра, Исса, надо же тебе было придумать плестись сюда.

— Истинно тебе говорю — это то, что надо! Вот, смотри-ка, эти, кажется, подойдут, — Исса, молодой веснушчатый воин с реденькими усами кивнул головой в сторону.

Бородач Скаг, проследив направление взгляда своего напарника, увидел развеселую троицу молодцов, для которых праздник, похоже, только начинался. Выглядели они как форменные голодранцы, не знающие куда податься: стеганные безрукавки, окованные дубины собственного производства за поясом, паршивенькие шлемы и тканевые обмотки на руках — все это создавало весьма удручающую картину. Но парни не теряли присутствия духа и, когда солдаты приблизились к ним, их лидер первым начал разговор:

— Чего вам надо? На караванщиков вы не похожи, а ничем другим мы не занимаемся, — сказал он, выразительно посмотрев на солдат.

— Пока не занимаетесь. Есть дело, — солдаты присели.

— Что-то мне это не шибко нравится…

— Сейчас понравится больше. Сколько вы получаете за охрану каравана за десять дней пути?

— Ну, монет тридцать серебром на всех, а еще и харчи.

— К черту ваши караваны! Если сделаете то, что нам надо, получите от нашего хозяина столько, что сможете пару месяцев пить, не просыхая, в кабаках получше этого, — для пущей убедительности Исса шепнул на ухо лидеру весьма внушительную сумму, которую тот передал своим братьям по оружию.

Несколько секунд наемники совещались, но солдаты уже видели, как алчно заблестели их глаза, и приняли это как знак согласия. Когда обсуждения поутихли, Скаг приступил к изложению сути дела:

— В Канетмакском лесу скрываются беглый оруженосец и девка, которых вам надо изловить и доставить нам. Чем живее и целее они будут, тем больше вам заплатят.

— Всего-то оруженосец и какая-то девка? И за них платят такие деньжищи? Что-то здесь нечисто, папаша.

— Все без обмана — просто они очень нужны моему хозяину. Истинно вам говорю, они не умеют метать громы и молнии, у них нет огнедышащих змей и ничего подобного, — усмехнулся молодой солдат.

Лидер наемников смотрел на них с недоверием, чувствуя, что не может быть все настолько гладко, но тугой мешочек с монетами, вовремя брошенный на стол Скагом, решил исход дела.

— Как выглядят твои беглецы?

— Оруженосец лет двадцати пяти, высокий, широкий в плечах, волосы почти белые. Звать — Сигвальд из Ралааха. Последний раз его видели в дублете, саладе и с мечом. Он с Велетхлау, оттого и выговор у него ненашенский. На шее шрам длинный и спина посечена так, что будь здоров. Деваха вроде похожа на степнячку, ему, дай боже, чтоб по грудь была, косы острижены, одёжа мужицкая. К тому же можете встретить еще одного — Оди Сизера. Этому лет тридцать, тоже высокий, но хилый, волосы светлые, не длинные и не короткие, скорее всего безоружный. Так вот, увидите его — тоже проводите к нам, за этого отдельная награда.

Легкие деньги были слабым местом большинства людей, а уж тем более таких неприкаянных вояк, у которых ни гроша за душой, и которые привыкли рисковать своей головой за скромную плату. Потому, едва наемники договорились с солдатами о месте, куда они должны будут доставить пленников, лихая троица быстро расплатилась с трактирщиком за выпивку и покинула таверну.

Скаг со своим товарищем также вышли из «Лохматой выдры» и уже даже облегченно вздохнули, как услышали позади себя глубокий выразительный голос:

— Постой-ка, солдатик!

Энимор, хлопнув по плечу Иссу, обогнал солдат.

— Теперь поговорим о деле серьезно, — сказал он, устремив взгляд на одного из них.

— Нет никакого дела, — буркнул Скаг, опасливо поглядывая на пятерых подельников незнакомца, которые медленно окружали их.

— И не будет, если доверять его таким молокососам. Они же не смогут защитить самих себя от земляных жаб, а я слышал, о ком ты говорил. Оруженосец — чистокровный сын Велетхлау, а на севере самый задрипанный вояка стоит двоих наших. А девица сильно смахивает на одну мою старую знакомую. Поверь мне, солдатик, она совсем не так проста, — Энимор пригладил черные волнистые волосы.

— Кто ты? Чего ты хочешь?

— Меня зовут Энимор, я охотник за головами. И, если уж начистоту, я хочу денег.

Энимор в упор смотрел на Скага своими большими темными глазами. Под этим тяжелым, пронизывающим взглядом солдат чувствовал себя ребенком, ему казалось, что саметтардец забрался в самую душу и вцепился в нее, как филин в свою добычу.

— Мы уже отдали задаток, и больше у нас ничего нет.

— Ваша мелочь нас не интересует. Мне нужно больше сведений о беглецах и о месте, куда их нужно проводить. И, в первую очередь, о том, сколько они стоят.

— А какие гарантии, что вы попросту не ограбите нас, узнав о месте встречи? — спросил Исса.

— А какие гарантии, что вы не расстреляете нас из кустов, как только пленники окажутся у вас в руках? Правильно, нет никаких гарантий. В том-то весь вкус жизни, не так ли? — Энимор изобразил на лице нечто вроде улыбки, но такой жуткой, что она пробирала до костей непривычного зрителя.

— Ну же, смелее! Сколько твоему хозяину не жалко заплатить за них?

Несчастного солдата угнетала такая настойчивость, тем более что он видел, что нет никакой возможности отказаться от услуг Энимора.

— Пять золотых за каждого, — выдал Скаг, сдавшись.

— Что ж, недурственно. Но я вижу, что это не все, что ты можешь предложить.

Скаг отрицательно покачал головой.

— Ты меня разочаровываешь. Неужели тебя мама в детстве не учила ни в коем случае не смотреть в глаза людям из Края Туманов?

Товарищи Энимора издевательски загоготали, увидев как передернулся Скаг, когда на него устремил свой взгляд еще и саметтардец Атх.

— Продаются трое неудачников! — голосом бывалого аукциониста начал Энимор. — Начальная цена — пять арумов за каждого! Кто больше?

Солдаты молчали.

— Я начинаю терять терпение. Гестага? — волкодав в человеческом обличье выхватил из ножен широкий тесак. Этот аргумент показался солдатам достаточно весомым, и они хором выпалили цену за каждого беглеца — семь арумов.

Таким же нехитрым способом охотники за головами вытащили из Иссы и Скага все необходимые сведения. Энимор был человеком широкой души, он не боялся рисковать и с блеском тратил деньги, потому на радостях решил побаловать солдат:

— Не унывайте, парни, что не удалось прикарманить, то есть, сэкономить чужие деньги. Я как честный… кгхм, относительно честный человек обещаю вам по два рамера с каждого, за кого нам заплатят.

Проводив взглядом немного развеселившихся солдат, Энимор решил, что пока задача его отряда заключается в слежке за тремя голодранцами, которые уже отправились на поиски беглецов.

— Не зря же они получили задаток, — сказал он своим головорезам. — Так зачем нам делать чужую работу?

— А если им повезет и они поймают их раньше? — спросил Гестага, с недоверием подняв одну бровь.

— Повезет… Ну, это смотря с какой стороны поглядеть, — ухмыльнулся Энимор, поглаживая свою секиру.

—

 

ГЛАВА 3

Шаг за порог

С момента позорного побега Сигвальда из замка прошло уже часов двенадцать, но там все не утихали крики и ругань Бериара. Все слуги забились по углам, молясь о том, чтобы их не заметил бушующий демгард. Однако ему все же удалось найти горе-кочегара и излить на него свой гнев. От мгновенной расправы прямо в котельной посреди обломков великолепной, но, к сожалению, недолговечной машины, несчастного спас Энвимар — единственный, кто мог хоть как-то образумить Бериара.

К полудню практически все разошлись по своим покоям, желая отдохнуть после долгой ночи, но мало кому это удалось, потому что как раз в это время Бериар своим громоподобным голосом орал на Кеселара у себя в кабинете.

— Какого черта?! Объясни, какого черта это выродок еще жив?! Ты решил извести меня этим ублюдком! Что ты за рыцарь такой, что не можешь со своими слугами справиться?!

Кеселар стоял перед демгардом бледный, как туманное утро, до боли стиснув челюсти и сжав кулаки. Клокотавшая в нем злоба не могла найти выхода и словно отравляла его изнутри. Казалось, за эти двенадцать часов алтургер постарел лет на пять — темные круги под глазами и усталый, полный бессильной ярости и отчаяния взгляд красноречиво говорили о том, насколько он расстроен.

— Я рыцарь, прошедший дюжину войн, в отличие от…

— Закрой рот, бастард! Ничего удивительного, каков хозяин, таков и слуга! Чего еще можно было ожидать от оруженосца ублюдка?!..

В Кеселаре боролись два безумных желания — проткнуть Бериара мечом прямо здесь и сейчас, или повеситься в конюшне, не перенеся позора. Но, к счастью, он был рассудительным человеком, потому, отказавшись от обеих идей, круто развернулся и вышел из кабинета демгарда, хлопнув дверью с такой силой, что от неожиданности Бериар замолчал.

Стены замка давили на Кеселара, и он быстро шагал по коридорам в направлении двора, бормоча под нос проклятия. Иногда он переходил на язык Велетхлау и ругался на нем, но тут же осекался, потому что этот язык напоминал ему о Сигвальде, который ни с того ни с сего предал его. Тогда алтургер плевался и снова переходил на итантале, разражаясь все более грязными ругательствами.

Выйдя во двор, он сразу же прикусил язык — там, как привидение, ходила Янора. Она выглядела потерянной и уставшей, было видно, что она еще не ложилась. Подойдя к ней, Кеселар предложил свою помощь, но она посмотрела на него таким жалобным взглядом своих зеленых глаз, что рыцарь на минуту даже забыл о своей злости.

— Сегодня ночью… — начала она.

— Янора, прошу, прости меня за этого заср… — Кеселар закашлялся, пытаясь подавить грубое слово, чуть было не сорвавшееся с уст. — За моего оруженосца. Бывшего оруженосца.

— То, что он говорил — ужасно, но я долго думала… Может у него были на то причины?

— Какие причины у него могли быть для того, чтобы так меня позорить? Неужели я такой негодный хозяин, что он меня ни во что не ставит?

— Мне кажется, он этого не хотел.

— Это уже не важно. Бериар нанял охотников за головами, и когда негодяй окажется у него в руках, демгард спустит с него шкуру. И правильно сделает.

— Не говори так! — чуть не плача проговорила Янора.

— Что случилось? Почему ты плачешь?

Но Янора уже не могла говорить внятно, слова перемешались со вздохами и всхлипываниями. Единственное, что смог разобрать рыцарь, это то, что Бериар — жестокая скотина, который никогда не любил ни Фалара, ни Янору, ни других своих родичей. Но это Кеселар знал из без того. Через несколько минут Янора все же успокоилась и уже более отчетливо произнесла:

— Не важно? Неужели тебя не заботит судьба твоего — слышишь, твоего! — оруженосца, который десять лет служил тебе! Неужели ты позволишь Бериару просто так взять и убить его, не разберешься в чем была причина его поступка? Да он просто не имеет на это права! Это несправедливо!

Кеселар знал, что она права, что Бериар желает только крови, в то время, как нужно искать справедливости. Алтургер был неимоверно зол на Сигвальда, но понимал, что он не заслуживает того, что с ним сделает демгард. И если уж оруженосец и заслуживает смерти, то пусть примет ее от хозяина, отвечая за свой поступок, а не кого попало, просто чтобы тот унял свой гнев.

В тяжких раздумьях Кеселар бродил по двору, пытаясь придумать способ добраться до беглеца раньше Бериара. Но, какой бы план он не придумал, в конце обязательно кто-нибудь умирал. Он отлично понимал, что не справится с этим делом в одиночку, а искать помощников среди тех, кто находился в замке, было по меньшей мере глупо и опрометчиво. Внезапно он вспомнил одного старинного знакомого — охотника, который жил неподалеку. Сам по себе он не мог быть полезен сейчас, но Кеселар припомнил, что у него есть сын, который бредит стать личным сыщиком алгарда и имеет для этого все данные.

— Только бы он был жив и согласился помочь мне! — воскликнул Кеселар и бросился в свои покои.

Найдя лист бумаги, он принялся составлять письмо к сыну охотника. Он писал быстро, немного сбивчиво, часто зачеркивая написанное, после чего посмотрел на лист, состоящий большей частью из чернильных клякс и переписал его начисто.

«Анвилу Понн Месгеру от Кеселара, алтургера ре хивгард.

Если Вы все еще занимаетесь сыскной деятельностью, очень прошу помочь мне. Прошу прощения за то, что приходится обращаться к вам письмом, а не лично, но дело не терпит отлагательств. Необходимо, чтобы вы нашли человека, скрывающегося в лесу — это Сигвальд из Ралааха, беглый оруженосец, уроженец Велетхлау. Последний раз его видели на Южной дороге возле замка демгарда Канетмакского. По его следу, скорее всего, идет группа охотников за головами, так что будьте осторожны и держите меня в курсе, чего бы это не стоило. Следуйте за ним везде вплоть до момента, пока он не окажется в вышеуказанном замке или в руках людей демгарда, или пока вы не удостоверитесь в том, что он мертв. Прошу выдвигаться в путь как можно скорее.

P.S. Гарантирую достойную награду, соразмерную рискам, затраченным усилиям и полученным результатам.

P.P.S. Прилагаю к письму небольшой аванс на дорожные издержки».

Через час Лайхал, паж Кеселара, галопом влетел в небольшой поселок, в котором, как помнилось рыцарю, должен был жить сыщик. Главная проблема заключалась в том, что более точных координат Кеселар дать не мог, а на улицах, как на зло, не было ни одного человека. Потому паж, спросонья напуганный бледным видом и спешкой своего хозяина, сейчас беспорядочно метался по улицам, стараясь найти хоть что-то, что могло бы помочь в розыске. Десять минут галопирования по грунтовой дороге не дали ровным счетом ничего, кроме усталости и недовольного фырканья лошади, и юноша остановился на минуту, чтобы отдышаться и собраться с мыслями.

Внезапно Лайхал услышал отдаленные крики, и пошел на звук. По мере приближения он начал различать слова:

— Ах ты ж тунеядец! — истерично вопила женщина, да так громко, что ее хорошо было слышно и на улице, хотя сама она находилась в доме. — Да на тебе пахать надо! А он хорошо устроился — коз заблудившихся ищет! Я тебе покажу коз, засранец ты эдакий! Сыщиком он себя возомнил, вы только посмотрите на него! А ну-ка, иди сюда!

— Мама… Маменька, зачем вам метла?.. Ай! Ма… ма… маменька, успокойтесь!

Привлеченный звуком и словами про сыщика, паж зашел во двор, и остался ждать у калитки, не решаясь пройти дальше. Как раз в этот момент во двор вылетел молодой человек в одном исподнем, нагоняемый своей матерью, которая ловко охаживала его метлой по бокам и спине. Видя, что нет никакой возможности избежать метелочных ударов, парень, закрывая голову руками, безуспешно попытался залезть под крыльцо, и теперь терпеливо сносил побои и нелестные эпитеты, которыми награждала его матушка.

Лайхал стоял в нерешительности, почесывая затылок и не зная, вмешаться ему или подождать конца экзекуции. С одной стороны, он помнил, как рыцарь тысячу раз повторил, что письмо доставить надо как можно скорее, с другой — эта немолодая женщина в сбившемся чепчике, сереньком платье и развевающемся переднике, вооруженная метлой, вселяла в него страх.

Пока он думал, что же ему делать, женщина обернулась и, заметив юношу, кинулась на него с криком «А ты, бездельник, что здесь околачиваешься?!» и начала тыкать в него своей метлой, пытаясь вымести его на дорогу.

— Ай! Перестаньте меня бить! — жалобно скулил паж. — Я от алтургера Кеселара! — выкрикнул он наконец единственно полезную фразу.

Мгновенно прекратив истерику, женщина сначала отступила на пару шагов, потом подняла слетевшую с пажа шапочку, отряхнула ее и вручила юноше. Потом смахнула пыль, оставленную метлой на одежде пажа, и, удовлетворенная собой, отступила снова, вытянувшись по стойке смирно со своим оружием, как солдат с алебардой, причем выглядела она не менее грозно.

Опасливо покосившись на нее, Лайхал обошел «маменьку» бочком, и приблизился к парню, только что поднявшемуся с земли и заправлявшему рубашку в портки. Он был небольшого роста, ладно сложенный, его типичные для норрайцев золотистые волосы чуть ли не светились на солнце.

— Вы Анвил Понн Месгер?

— Да, это я…

Не успел он подтвердить свою личность, как женщина снова заголосила:

— Ой-ёй-ёй! Я ж тебе, дураку, говорила — иди в дровосеки, али к кузнецу в ученики! Но кто же маму родную будет слушать! Вот сейчас как заберут тебя на войну, как убьют в первой битве, так будешь знать!

— Боюсь, маменька, тогда я уже ничего знать не смогу, — буркнул Анвил.

— Ах ты ж стервец, издеваешься над старой больной женщиной! — она снова замахнулась метлой на сына, но паж остановил метлу в полете, опасаясь, что избиение будет длится, пока маменька не устанет.

— Угомонитесь, пожалуйста! Я просто принес письмо вашему сыну! — сказал он, доставая из-за пазухи уже изрядно помятый лист бумаги, на котором красовалась сургучная печать Кеселара.

Пока Анвил читал послание, его глаза буквально расцветали от радости, в то же время лицо матери приобретало все более подозрительное выражение. Дочитав до конца, сыщик перечитал его снова, как бы не веря своим глазам. Но удостоверившись, что все правильно, он крикнул: «Я берусь! Берусь!» и на радостях чуть не обнял Лайхала, который принес ему радостную весть. Получив от него мешочек с монетами, Анвил хотел было скрыться в доме, но на пороге столкнулся со своей бабушкой, которая навела ужаса на бедного пажа — древняя как мир, но полная энтузиазма и жизненных сил старуха стояла в дверях с ухватом наперевес.

— Вы чего тут носитесь, как оголтелые? — дребезжащим, но грозным голосом вопрошала она. — Как дело делать, так нет вас, а как по двору носиться — так это пожалуйста!

— Ничего-ничего, бабуся, все в порядке, — прокричал ей на ухо непутевый внучок, безуспешно пытаясь отобрать грозное оружие.

— А? Шо?

— Да ничего! — орал Анвил, мягко просачиваясь мимо нее в дом.

Недовольно пробурчав что-то по поводу того, что молодежь совсем распустилась, она бросила укоризненный взгляд на свою дочь и поплелась обратно в дом. Мать Анвила стояла растерянно, опираясь на метлу.

— А что там такого в письме написано-то? — спросила она у пажа.

Лайхал пожал плечами, а женщина сделала такой вид, будто он сказал ей, что не знает, какой вчера был праздник. Видимо, с этого момента паж потерял доверие этой почтенной норрайки, тем более, что оно и так было невелико. Умудренная жизненным опытом женщина безошибочно узнала в пятнадцатилетнем мальчике помесь норрайской и саметтардской крови и все больше убеждалась в своих догадках, разглядывая его черные, как смоль, волосы и ярко-голубые глаза, в глубине которых таилось тщательно скрываемое нахальство и решительность. «Вот же волчонок, полукровка… за ним глаз да глаз, а то дашь палец — откусит руку, знаю я таких», — фыркнула она, недоверчиво поглядывая на пажа.

Как раз в это время во дворе снова появился Анвил Понн Месгер, и на сей раз он предстал в совершенно ином обличье: на нем красовался короткий плащ с капюшоном грязно-болотного цвета, к груди хитрой системой ремней были пристегнуты две небольшие кожаные сумки, к бедру был прикреплен охотничий нож в простых ножнах, обут сыщик был в мягкие башмаки из оленьей кожи.

— И куда это ты так вырядился? — спросила его мать, снова взяв метлу на изготовку.

— Служба, маменька.

— Какая такая служба?

— Алтургер Кеселар поручил мне ответственное и секретное задание, — с важным видом отвечал Анвил.

— И когда ж ты вернешься?

— Да дня через три. Или четыре. Хотя скорее всего через неделю. А может и через месяц…

— Что?! Месяц? А кто сарай чинить будет? Кто, я тебя спрашиваю?! Эй, куда это ты, негодник? — вопила матушка, потрясая метлой вслед стремительно удалявшемуся Анвилу. — Вот как расскажу отцу, какой ты непутевый, так вернешься — он-то тебе уши пообрывает, будешь знать, как бросать родную маму!

Около полудня того же дня группа наемников, получившая задаток от Иссы и Скага, вышла к той же деревне, в которой на рассвете побывал Сигвальд со своим представлением. Вычислить ее оказалось несложно даже для таких неопытных следопытов: начав поиски с того места, где беглеца видели в последний раз, они довольно точно определили направление его движения — лес хорошо сохранил следы, которые оставил Сигвальд, пробираясь сквозь чащу, как шалый лось, но окончательно выдал его кусок плаща, оставшийся на одном из колючих кустов. На дороге у опушки, на которой он встретил Оди, следы терялись среди десятка других, но логичнее всего было предположить, что беглый оруженосец не прошел мимо таверны в глухой безвестной деревушке.

Когда же троица наемников хозяйским шагом вошла в заведение, их лично встретил Бонрет Понн Зартис, еще не до конца оправившийся после неожиданного утреннего происшествия. Многоопытный трактирщик чувствовал неладное в столь частом посещении его таверны вооруженными людьми:

— Чего изволите? — подчеркнуто вежливо осведомился он.

— Мы из сыскной службы демгарда, — отвечал лидер группы. Получилось вполне убедительно, тем более, что он почти не соврал.

— Так опоздали вы, любезные — поймали уже вашего преступника.

— Как поймали? — хором спросили наемники, которым даже не пришлось разыгрывать удивление.

— Да вот так, пришел ваш начальник со связанным преступником, вещи его забрал и увел.

Наемники не понимали решительно ничего — о каком начальнике и о каком пленнике шла речь.

— И как этот преступник выглядел? — серьезно спросил лидер.

— Что это вы, батенька, не знаете, кого ловите? — с недоверием поинтересовался Бонрет.

— Так что, ты думаешь, он один у нас что ли, преступник-то? — с возмущением возразил лидер.

— А что же, много их?

— Не то слово! — уверенно заявил один из наемников.

Сейчас, представляя толпу инженеров, разбегающихся по лесу, Бонрет Понн Зартис был вполне уверен, что перед ним стоят самозванцы, к тому же весьма паршивого покроя. Однако увесистые окованные дубины наемников не располагали к спору, и он решил, подыграть проходимцам будет безопаснее:

— А начальник ваш здоровый такой, в дублете, да? И выговор у него какой-то не нашенский, правильно?

— Да, да, точно он, — закивали головами наемники. — Его-то мы и ищем. Представляешь, как увидел он преступника, так и рванул галопом за ним, а куда нам, пешим, угнаться!

— Так этот-то был без коня, — машинально возразил Бонрет, но тут же прикусил язык.

— Так ясно, что без коня, — нашелся один из наемников. — Я ж говорю, галопом помчался, вот и загнал кобылку-то. Вишь какой: коня не пожалел, а поймал подонка.

Новоиспеченного охотника за головами несло, он бы придумал целую историю с погонями, битвами, геройствами и любовным сюжетом, если бы лидер вовремя не остановил его, тяжело наступив на ногу. Бонрет саркастически ухмыльнулся в усы, слушая этих сказочников, но все же указал направление, в котором ушел Сигвальд, а также описал его пленника, и слова его в точности совпали с описанием Оди, чему очень обрадовались наемники.

Трактирщик закончил рассказ и выжидательно поглядывал то на незваных гостей, то на входную дверь. Наемники в то же время так же выжидательно смотрели то на Бонрета, то на дверь кухни, откуда доносилось шкварчание сала на сковороде и сочился запах чего-то вкусного, возбудивший волчий аппетит бойцов. Естественно, в этой безмолвной войне проигравшей стороной оказался Бонрет, которому пришлось выплатить победителям контрибуцию в виде обильного обеда.

День клонился к закату, освещая лес мягким красноватым светом, пробивавшимся сквозь листву. Медные лучи падали на дублет Сигвальда, который сох, растянутый на палках, как медвежья шкура, его плащ, с трудом очищенный от грязи, и рубашку Оди, которая, словно белый флаг, колыхалась на кустах.

Прошли уже почти сутки с тех пор, как у Оди и Сигвальда не было ни крошки во рту. Сигвальд, конечно, был привычный к таким условиям и ему такой пост был не впервой, однако и хорошего настроения подобное положение дел не приносило. Он уже битый час ходил вокруг наспех устроенного лагеря в поисках хоть чего-нибудь, что можно было бы съесть, однако весной пищи в лесу было немного, так что Сигвальд не особо преуспел в своем деле.

Оди же, напротив, казалось, забыл, что его мучает голод — он смастерил нехитрое приспособление в виде полукруглой клетки из веточек, подпертой палкой, к которой была привязана нитка. Инженер лежал в засаде, надеясь поймать какую-нибудь жирную глупую птицу, которой вздумается залезть под колпак. Он был настолько увлечен своим занятием, что не видел ничего кроме своей ловушки, и лишь изредка шипел на Сигвальда, который подходил слишком близко, грозя сорвать всю охоту.

Внезапно тихий лес огласился радостным криком Оди:

— Я поймал ее! Поймал! Сигвальд, иди скорее сюда, я поймал птицу!

Сигвальд явился незамедлительно, и, бросив беглый взгляд на ловушку, с недоверием спросил, где же птица. В ответ Оди заставил его склониться над клеткой и ткнул пальцем куда-то. Теперь северянин увидел добычу инженера и не знал, смеяться ему или плакать: под большим колпаком, способным вместить по меньшей мере чайку, преспокойно прыгала маленькая серая пичужка размером с четверть кулака Сигвальда, которая, скорее всего, даже не заметила, что ее поймали. Самым правильным решением, с точки зрения бывшего оруженосца, было бы дать хорошего подзатыльника горе-охотнику. Но, глядя на сияющую физиономию Оди и на огромный синяк, расползшийся по всему левому боку инженера (тот самый, который остался от символического удара по ребрам в таверне), у Сигвальда просто не поднялась рука на этого большого ребенка, потому он просто ограничился вопросом:

— И на это ты потратил пол дня?

Самолюбие Оди было уязвлено самым грубым образом.

— Я, по крайней мере, поймал хоть что-то, — обиженно пробормотал он.

— Да, комок перьев, — в условиях голода чувство такта отказывало Сигвальду, уступая место бесхитростной прямолинейности, свойственной истинным сынам островов Велетхлау.

Оди, конечно, понимал, что Сигвальд прав, и что в птичке кроме перьев действительно ничего нет. Потому он запустил руку под колпак и поймал пичужку. Поднеся ее поближе к лицу, он всмотрелся в черные бусинки птичьих глазок, после чего разжал ладонь, дав ей улететь.

Когда приступ философских размышлений и любования природой у него закончился, Оди подошел к Сигвальду, который как раз разбирал собранный им урожай, пробуя на вкус разные корешки и откладывая совсем уж непригодные для еды. Оди долго смотрел на его крепкие руки, широкие плечи и мощную спину, исполосованную плетью, и, с тяжелым вздохом глянув на собственные тонкие запястья и узкие ладони, сел рядом.

Сигвальд молча вручил ему горсть чего-то, что посчитал съедобным, и Оди принялся старательно жевать эти дары леса, которые были жесткими и, в лучшем случае, безвкусными. Привычный к более человеческой пище, Оди через силу давился ими, но отказаться от трапезы значило, во-первых, обидеть Сигвальда, а во-вторых, обречь себя на голодную смерть. Потом ему показалось, что повисла неловкая тишина, и Оди попытался разрядить обстановку непринужденной беседой:

— Сигвальд, а ты был рыцарем или солдатом?

— Ни тем, ни другим, — коротко ответил тот.

— Оруженосцем?

— Угу.

— А почему сбежал?

— Ешь молча, — сказал после длинной паузы Сигвальд, которому тишина, видимо, вовсе не казалось неловкой.

Оди еще несколько раз пытался возобновить беседу, но бывший оруженосец оказался очень немногословным собеседником и разговор как-то не клеился. После нескольких неудачных попыток инженер махнул рукой на разговоры и полностью посвятил себя процессу поглощения корешков, пытаясь хотя бы почувствовать, как голод покидает его, однако и эта затея не удалась — такая еда оказалась не слишком питательной.

Сигвальд еще не покончил с обедом, как вдруг резко вскочил, попутно схватив меч, лежавший рядом с ним на траве, и, развернувшись, стал в боевую стойку.

— Да перестань ты, — пренебрежительным тоном сказала вылезающая из чащи леса Асель, кивнув на меч. — Ты мне нужен, — без долгих предисловий заявила она.

— Что, больше некого пнуть в колено? — язвительно процедил Сигвальд сквозь зубы.

В это время Оди, застывший с недоеденным корешком в зубах, пытался понять, что здесь делает подданная Мар Занн Аши, почему Сигвальд начал кидаться на людей и причем тут чье-то колено. Будучи не в состоянии придумать хоть сколько-нибудь правдоподобные ответы на свои вопросы, Оди решил узнать все из первых рук:

— Вы знакомы? — осторожно спросил он Сигвальда.

— Немного. Эта фениал отобрала мою лошадь и бросила меня умирать в лесу.

— Свою лошадь — я ее первая украла. Да опусти свою железяку, раздражает.

На этот раз Сигвальд повиновался, видя, что в данный момент Асель не несет прямой угрозы. Она же, как ни в чем не бывало, продолжила разговор:

— У меня возникла проблема, которую я не могу решить. А вот ты мог бы, — сказала она, критически оглядывая Сигвальда с ног до головы. — Проще говоря, мне нужна грубая сила, которая смогла бы отодвинуть упавший ствол.

— Ну а я при чем? — хмыкнул Сигвальд.

— Намекну — под стволом лежит пара фунтов солонины и немного сухарей.

Асель с удовольствием заметила хищный огонь, загоревшийся в глазах Оди при упоминании солонины, однако Сигвальд был непреклонен и, скрестив руки на груди, продолжал уверять, что его совершенно не волнуют упавшие стволы.

За короткое время знакомства с воином Оди понял, что тот обладает невероятно сильным характером и еще более сильным упрямством — он мог стоять так до тех пор, пока Асель бы не ушла или не уснула тут же, устав от бесплодного спора. Потому инженер решил спасать ситуацию и обратился к Сигвальду:

— Твои корешки чудо как хороши, но, согласись, мы в двух шагах от мыслей о каннибализме.

Воин искоса посмотрел на Оди, который уже изобразил самую обаятельную улыбку, на которую был способен, и пытался произвести впечатление на Асель — видимо, готовил пути отступления на случай, если Сигвальд не согласится на ее условия. Тщедушный инженер был настолько худосочен, что даже мысли о возможном акте каннибализма не радовали Сигвальда. Потому, тряхнув головой, чтобы отогнать дурацкую мысль, Сигвальд молча пошел одеваться.

Когда он вернулся, Оди все еще не прекращал попыток очаровать степнячку, однако она лишь смотрела на него, приподняв одну бровь, как смотрят на заморскую диковинку, на губах ее играла издевательская усмешка. Однако инженера такое отношение абсолютно не смущало, и в своем стремлении понравиться женщине он был неподражаем: он всегда действовал спонтанно, и именно это в половине случаев располагало к себе женщин, которым нравилась искренность, живость и непредсказуемость кавалера. Другая же половина попыток была обречена на неудачу, потому как зачастую его импровизации превращались в выступление актера театра клоунады и абсурда. Сейчас был как раз второй случай, поскольку Оди видел перед собой женщину абсолютно нового для него типа и понятия не имел, как с ней надо себя вести, и делал глупость за глупостью. Неизвестно, до чего бы он дошел, если бы его вовремя не остановил Сигвальд, имевший опыт общения с дочерьми Великой Степи и знавший разницу между ними и итантардскими красотками — если от последних в худшем случае можно было получить по голове чем-нибудь, что окажется у нее под рукой, то женщины Заретарда просто оставляли неугодным кавалерам на память свою стрелу промеж лопаток.

Предварительно обсудив объем работ и размер платы, группа двинулась прямо в самую густую чащу леса, что вызвало некоторое недовольство Сигвальда. Если миниатюрной Асель в большинстве случаев даже не приходилось наклоняться, идя по звериным тропам, то Сигвальда и Оди, отличавшихся высоким ростом, ветки больно хлестали по груди и голове. И хоть Сигвальда от веток защищал дублет и шлем, то перелазить через бревна, перегородившие дорогу, ему было совсем неудобно. Асель же, как нарочно, вела их сквозь самую чащу, проворно, как лесная кошка, взбираясь на поваленные стволы.

Через четверть часа она внезапно остановилась и объявила, что они пришли. Оди с Сигвальдом ожидали увидеть небольшую опушку или хотя бы намек на нее, однако местность ничем не отличалась от той, по которой они шли все это время — покрытые мхом толстые деревья, частично разваленные частыми в этой местности ураганами, и большие серые камни, изредка попадающиеся под ноги. Единственной примечательностью этого места был огромный валун, непостижимым образом придавивший несколько веток стоящего рядом дерева. Именно на него указала девушка, сопроводив жест приказом передвинуть камень. Сигвальд недобро глянул на нее:

— Это не похоже на ствол.

— Ну ствол, камень… какая разница? Я, может быть, плохо знаю итантале и путаю слова! — Асель врала и даже не скрывала этого — такому чистому произношению мог позавидовать любой норрайец, а уж тем более Сигвальд, который все еще не мог избавиться от рычащих согласных и манеры немного растягивать некоторые звуки.

— Да я просто не смогу поднять его!

Сигвальд и Асель оказались знатными спорщиками и со стороны выглядели довольно забавно: она кричала на него и все тыкала в камень, он что-то рычал в ответ, порой переходя на язык Велетхлау и сдабривая его ругательствами, понятными на любом языке, Асель же ругалась на чистейшем итантале, Сигвальд в ответ пару раз толкнул камень плечом, демонстрируя его неподъемность. Понаблюдав немного за ними, Оди решил играть свою партию и, побродив вокруг, прикатил камень размером с небольшой арбуз и установил его рядом с камнем преткновения. Отдышавшись немного, инженер снова удалился и вернулся с длинным и крепким дрыном, который он волок за собой.

Второе его появление заставило спорщиков замолчать и с удивлением наблюдать за действиями Оди, который в таинственном безмолвии начал мастерить рычаг. Когда все было готово, он предложил Сигвальду испробовать его в действии. Под действием крепких рук воина камень сдвинулся с места, однако, как только он отпустил рычаг, валун скатился обратно. Вторая попытка была более продумана — на новом месте Оди и Асель совместными усилиями зафиксировали порядком надоевший всем валун камнями поменьше.

Оди второй раз за день праздновал победу разума над природой. Причем вторая победа не была омрачена позорно малыми размерами добычи: ловко юркнув в прежде закрытый валуном лаз, Асель извлекла оттуда обещанную солонину и сухари, разделив все это по честному, на троих.

Все набросились на еду так, будто век не ели, впрочем это было не так уж далеко от истины. Когда первый голод был утолен, Оди снова обеспокоился нависшей тишиной и попытался начать разговор. Сигвальд, заслышав знакомые мотивы, усиленно захрустел сухарями, чтобы избавить себя от необходимости участвовать в разговоре. Асель же наоборот проявила интерес к странному парню, однако сделала это весьма своеобразно: проигнорировав вопросы, задаваемые ей, она без обиняков поинтересовалась больной рукой Оди. За много лет он научился довольно умело маскировать несгибающееся запястье и плохо работающие пальцы, однако сейчас он не видел особой надобности в таких предосторожностях, хоть на минуту и смутился, поскольку Асель в его понимании была девушкой, на которую просто необходимо произвести хорошее впечатление.

— Я инженер, и склонности к изобретательству проявились во мне еще в раннем детстве — я очень любил читать книги, но, к великому огорчению отца, отнюдь не счетоводные. Я всегда мастерил что-то, и никого это особенно не волновало до тех пор, пока я в семнадцать лет не сделал летательную машину. Поскольку не нашлось ни одного добровольца для ее испытаний, то я был вынужден испробовать ее сам. И только когда я уже летел с крыши нашего особняка, я понял, что мое сооружение скорее можно назвать летальной машиной, но никак не летательной. В общем, при приземлении я разбил голову, сломал руку, четыре ребра и курятник. После длительного лечения отец отправил меня на учебу в Артретардский университет, сказав, что если мне непременно хочется убиться, чтобы я это делал в специально отведенных для этого местах вместе с такими же сумасшедшими, а не ломал ему хозяйственные постройки не не пачкал плиты во дворе.

Вопреки сложившемуся мнению Сигвальда, Оди оказался весьма неплохим рассказчиком, так что даже заставил своей историей улыбнуться бывалого воина, которому шутки о покалеченных конечностях никогда не казались смешными. Асель также оценила ораторский талант инженера, отчего тот решил, что жизнь у него, в общем-то удалась, если не учитывать того, что он скрывается в лесу с беглым оруженосцем от гнева демгарда.

Слушай, а как это камень там оказался? — вдруг спросил Оди, даже перестав жевать. — То есть он же прямо на ветках, как ты?..

Вместо ответа степнячка решила перейти к основному делу, ради которого она, собственно, и нашла Сигвальда. Девушка достала из-за пазухи тонкий продолговатый сверток, и, аккуратно положив его на землю, развернула ткань. Взглядам Сигвальда и Оди предстала разломанная на несколько кусков костяная флейта с резьбой. Глаза инженера округлились при виде этого предмета.

— Ты сломал ее ночью, — сказала Асель, в упор глядя на Сигвальда, — когда затащил меня на лошадь и пытался переломать мне ребра.

Северянин пожал плечами, не желая вступать в спор со степнячкой, которая не понравилась ему с самого начала. Но Асель продолжала выжидательно смотреть на него, явно не удовлетворенная такой реакцией.

Все это время Оди пытался что-то сказать Сигвальду, но тот не обращал на него никакого внимания.

— Сигвальд! — наконец произнес он, толкнув локтем в бок бывшего оруженосца, затем шепнул ему на ухо несколько слов.

— Ты с ума сошел, — буркнул воин.

— Похоже, что нет, — инженер покачал головой, еще раз осмотрев сломанную флейту.

— Так это… Это флейта Алсидрианда? — Сигвальд с недоумением смотрел на Асель, не до конца веря в происходящее. — У тебя есть флейта Алсидрианда?

— Больше нет. Твоими стараниями, — прошипела Асель, сложив руки на груди.

Сигвальд чувствовал себя отвратительно — кроме всех напастей, на него свалилась еще и эта, и теперь он осознавал, что такой дурацкой и неудачной ночи у него еще не было. Помимо тех глупостей, которые он натворил по пьяни, ему также удалось уничтожить самый могущественный и довольно редкий артефакт культа Духа Леса. Алсидрианд награждал такими артефактами тех, кто служил ему лучше всех, и, пока человек владел им, он мог без страха пребывать в лесу, так как все это время находился под защитой великого Духа.

Одно оставалось неизвестным — как флейта Алсидрианда попала к степнячке Асель, о чем Сигвальд не преминул спросить ее. Она невозмутимо отвечала, что в детстве во время заретардского набега осталась без родителей и что один беретрайский егерь взял ее к себе и растил как родную дочь; что потом они перебрались в Норрай; что вскоре егеря наградили этой флейтой и что после его смерти флейта досталась ей.

Северянин не был уверен ни в том, что все, сказанное Асель — правда, ни в том, что он сам причастен к поломке артефакта, но на всякий случай решил извиниться.

— Прости, мне жаль, что так вышло, — сказал Сигвальд, всем своим видом показывая, что не хотел причинять какой-либо вред.

— Мне не нужны твои извинения, мне нужна новая флейта. И ты должен помочь мне ее получить.

— Я не лесник, флейты у меня не было, нет и не будет никогда. Как ты себе это представляешь?

— Очень живо представляю — я знаю, где ее взять, но сама не могу этого сделать. Скрывать не стану, это будет опасно и незаконно, но выбор у тебя не очень большой.

— Выстрелишь мне в спину, если я откажусь? — Сигвальд с горькой улыбкой кивнул на лук, висящий за спиной степнячки.

— Нет надобности пачкать стрелы. Я просто уйду и дам вам в свое удовольствие бродить по лесу, в котором вы, кстати, безнадежно заблудились. А через несколько дней вы либо подохнете с голоду, либо попадетесь тем, от кого скрываетесь. А может вас сожрут дикие звери.

Перспективы, описанные степнячкой, не воодушевляли Сигвальда, а Оди и вовсе вводили в состояние паники, тем более, он был уверен, что Асель исполнит свое обещание и уйдет, оставив их на произвол судьбы, если Сигвальд не согласится на ее условия. Инженер уже был готов предложить свою помощь в поисках артефакта, лишь бы у него появились гарантии, что он выберется из этого леса живым. Но, прежде чем он успел что-либо сказать, Сигвальд прервал затянувшееся молчание.

— Если я соглашусь, ты выведешь нас из леса целыми и невредимыми?

— Это уж как выйдет. Могу пообещать только то, что специально вредить тебе точно не стану — ты мне все-таки нужен.

— А Оди? — спросил Сигвальд, которому было хорошо известно, что с людьми категории Асель нужно договариваться обо всем, не оставляя ничего, как само собой разумеющееся.

Степнячка с ухмылкой смерила взглядом инженера, который только сейчас осознал, что о нем за все время переговоров не было сказано ни слова, и который, судя по всему, виделся степнячке как лишний обременительный груз.

— Хорошо. Я выведу вас обоих. По возможности целыми.

— Согласен, — со вздохом произнес Сигвальд, потирая лоб рукой. — Выбора у меня в самом деле нет. Куда надо идти и что делать?

— В Рагет Кувер. Большой город в другой стране — то, что надо для таких, как вы, да? — и не дожидаясь ответа, она продолжала: — Что именно придется делать, я пока не знаю. Посмотрим на месте.

— Отлично, — кивнул северянин, хотя по его виду было понятно, что он совсем не в восторге от такой неопределенности. — Но после того, как я достану твою флейту, ты не будешь ничего требовать ни от меня, ни от Оди, и наши пути больше не пересекутся.

— Очень на то надеюсь.

После заключения этой сделки суровая дочь степи, взращенная итантардским егерем, еще раз оглядев Оди с головы до ног, снова нырнула в свой лаз. Через пару минут она выбросила на поверхность сапоги и кожаную куртку.

— Твоя одежда никуда не годится, — сказала она инженеру, вручая ему обновки.

Оди осознал этот печальный факт, когда продирался сквозь чащу, еле поспевая за Асель в своих башмаках, больше предназначенных для променада по бульвару, устланному брусчаткой, чем для походов по лесному бездорожью. Сапоги пришлись ему как раз в пору, а вот куртка вызвала у любопытного инженера много вопросов. Пока он примерял ее, слишком широкую для его плечей, он заметил три не слишком аккуратных дырочки на спине, вокруг которых виднелись подозрительные красно-бурые разводы. Увидев вопросительный взгляд Оди, Асель поспешила объяснить:

— Это куртка одного моего знакомого. Не волнуйся. Сейчас она ему не нужна, — улыбнулась она, увидев, как побледнел Оди.

— Так это… это от стрел? — спросил он, запинаясь.

— Ну так это же хорошо! Стрелы два раза в одно место не попадают!

—

 

ГЛАВА 4

Песня зверя

На закате дня, следовавшего за ночью Кестианда, Анвил Понн Месгер под видом путешественника вошел в деревню, через которую за этот день прошли все, кто имел отношение к охоте на беглого оруженосца. Селение было с самого утра взбудоражено постоянным появлением нежданных гостей, потому при виде еще одного незнакомца, столь редкого в этих краях, жители оборачивались, желая проследить за подозрительным типом. Старухи, судачащие на скамье под сенью ветвистой вишни, уже придумали целый заговор, который «эти вояки» плетут против мирных жителей, и теперь вовсю его обсуждали.

Сам же Анвил был уверен, что Сигвальд побывал в деревне, так как все следы, предположительно оставленные им, обрывались на поляне с разлапистым дубом, и большая их часть была затоптана местными. В то же время сыщик не был уверен в том, что беглец покинул маленькую глухую деревушку, в которой, имея некоторые средства и дар убеждения, можно было бы отсидеться, пока интерес охотников за головами к его персоне не поутихнет. Потому, полный решимости узнать правду, Анвил направил свои стопы прямо к человеку, который, по его представлению, был обязан знать все секреты в радиусе нескольких паллангов и выдавать их интересующимся за умеренную плату.

Анвил Понн Месгер не понаслышке знал, что простой народ не слишком-то любит представителей власти в целом и сыщиков в частности, потому по возможности старался путешествовать инкогнито. Так и на этот раз, он вошел в таверну как обычный посетитель, желающий пропустить кружку пива. И, хоть он и старался пробраться к стойке как можно более незаметно, Анвил умудрился наступить на все половицы, способные издавать скрип.

— Чего изволите? — по привычке спросил усатый трактирщик, не отрываясь от вытирания своей стойки, которая от этой процедуры, которую он проводил все время, пока ему нечем было заняться, уже сверкала как зеркало, в отличие от других столов.

— Ригонтардского пива, — не задумываясь ответил Анвил, питавший некую слабость к этому напитку.

Бонрет Понн Зартис наполнил кружку до краев пивом из бочонка, стоявшего тут же, и дождавшись, пока Анвил сделает глоток, с достоинством заявил:

— У нас только местное.

Сыщик тяжело вздохнул, но спорить не стал, хоть и был возмущен наглой подменой — норрайское пиво не шло ни в какое сравнение с ригонтардским, уж это он знал наверняка. Тем временем Бонрет продолжил полировать свою стойку, захватывая заодно и бочонок с пивом. Анвил, видя, что трактирщик не проявляет к нему никакого интереса, попытался завязать разговор:

— Я странник, и уже много дней в пути…

— Угу, — кивнул Бонрет, не отрываясь от своего занятия.

— Как называется ваше селение?

— Лаусо-ре-Ирто.

— Лаусо ре ирто, песня зверя. Странное название.

— Что, первый раз в этих краях? — усмехнулся трактирщик. — Ничего, ночью узнаешь, что ничего странного здесь нет. Ну, или не узнаешь. Если повезет. Ты на ночь-то останавливаться будешь? А то солнце почти зашло, а по ночам тут не ахти какие погоды стоят.

— А что, есть комнаты?

— Да хоть отбавляй, и обе свободны.

— Обе? Неужели никто здесь не поселился? — с поспешностью спросил Анвил, чувствуя, что вплотную подошел к интересовавшей его теме.

— Нет.

— А у местных можно остановится? — все выпытывал он.

— А тебе что за интерес? В таверне полно мест.

— Да я так… ничего. Ищу одного друга.

— Э нет, парень, друзей так не ищут, — медленно сказал Бонрет, прищурив глаза. — Что-то мне это все не нравится…

Анвил заметил, что рука трактирщика потянулась к кочерге. Он быстро прикинул, что кочерга — это не метла маменьки и даже не бабушкин ухват, и решил, что стоит открыть карты, пока ему не перебили хребет этой увесистой железякой.

— Тихо, тихо. Я сыщик, я уполномочен…

Это была последняя капля, переполнившая чашу терпения достойного Бонрета, который за этот день уже достаточно настрадался от всяких сыщиков и беглецов. Почтенный норрайец решил, что над ним просто издеваются, потому намеренно громко, несмотря на знаки, подаваемые ему Анвилом, переспросил его:

— Сыщик, говоришь? Уполномочен, значит?

При этих словах в их сторону обернулись два завсегдатая таверны, которые к тому же были закадычными друзьями трактирщика. Несмотря на обильные ежедневные возлияния, они оставались весьма сильными мужчинами с суровыми лицами, и в целом имели вид угрожающий. Особенно угрожающим он стал для Анвила, когда они подошли к нему и, положив большие тяжелые ладони ему на плечи, спросили трактирщика:

— Что, снова сыщик? А почему на этот раз один? И безоружный? И не надоели они тебе?

— Ой как надоели, братцы, — нарочито страдальческим голосом произнес Бонрет, усмехаясь в свои длинные пышные усы.

Как все происходило дальше, Анвил запомнил плохо. Он слишком поздно понял, что его схватили, выволокли на крыльцо, и там, держа за руки за ноги и хорошенько раскачав, швырнули в канаву на другой стороне дороги. Зато он надолго запомнил это щемящее сердце чувство полета, красное закатное небо, мелькнувшее на миг, и стремительно приближающуюся землю. Выбравшись из канавы, заросшей чертополохом и крапивой, Анвил поспешил удалиться из деревни, преследуемый смехом и издевательством зевак, которые в немалом количестве собрались посмотреть, как летают сыщики.

Анвил Понн Месгер бродил по лесу вокруг селения, пытаясь найти хоть какие-нибудь следы, ведущие из деревни, и обдумывал все, что смог узнать в таверне. Пищи для размышлений было немного, зато теперь он точно знал, что Сигвальда в Лаусо-ре-Ирто нет, и что он не первый, кто им интересовался. Однако от этих сведений легче не становилось, следы не находились, и с каждой минутой сгущающиеся сумерки оставляли все меньше шансов на успешный исход дела.

Он уже почти было отчаялся, когда увидел идущую по дороге к деревне девушку, которая вела за собой ослика, навьюченного двумя мешками. Сыщик быстро сообразил, что она не была свидетелем его позорного отступления, и решил попытать счастья и постараться разузнать у нее хоть что-нибудь. Когда он к ней подошел, девушка ничуть не испугалась и не удивилась, зато Анвил был поражен ее красотой: пухленькие щечки, алые губы и васильково-синие лучистые глаза в сочетании с правильными чертами лица делали ее невероятно привлекательной, и не будь у нее на носу такого несметного количества веснушек, ее внешность была бы идеальной.

Анвил придерживался мнения, что в разговоре с девушками важно незаметно перевести тему разговора в нужное русло, а не задавать интересующий вопрос прямо в лоб. Потому, поздоровавшись с ней, он представился вымышленным именем и принялся болтать о всяких пустяках, терпеливо выжидая момент, когда разговор подойдет к нужной теме. Увлеченный беседой, он и не заметил, как начал говорить девушке комплимент за комплиментом, и что вот уже пять минут за ними идет здоровенный детина огромного роста и с широченными плечами.

После очередного изящного изъяснения, которое, пожалуй, немного выходило за рамки дозволенного, молчаливый попутчик со словами «Да как же вы мне надоели, ухажеры малахольные!» схватил Анвила за шкирку и легко оторвал от земли. Сыщик почувствовал запах металла, исходивший от рук незнакомца и безошибочно определил в нем кузнеца.

— Сестрица, а это кто? — устало поинтересовался кузнец у девушки.

— Да я в первый раз его вижу, — надула губки сестра кузнеца.

— Понятно, — так же устало выдохнул он и, тряхнув Анвила, как напроказничавшего котенка, перекинул его через плечо и свернул с дороги в лес.

Девушка не придала этому событию никакого значения, будто такое случается каждый день, зато сыщик уж натерпелся страху, пока безмолвный кузнец нес его по лесу до той самой поляны с разлапистым дубом. Именно на этом дереве он хотел подвесить его так же, как сутки назад подвесил Оди — видимо, этот дуб перевидал на своем веку немало таких горе-ухажеров, которым непосчаствилось заговорить с кузнецовой сестрой. Однако Анвилу вовсе не хотелось пополнить их список и провести ночь, вися на дереве, потому он при первой же возможности извернулся, как кот, и, выскользнув из больших сильных рук кузнеца, проворно уполз в кусты, дрожа от страха при мысли, что кузнец сейчас извлечет его оттуда и, предварительно хорошенько отколотив, завершит начатое. Однако брат красавицы только засмеялся и, прибавив парочку смачных ругательств, удалился.

Еще некоторое время Анвил полз дальше, сочтя это самым безопасным методом передвижения. Неизвестно, сколько бы он прополз еще, если бы не увидел прямо перед носом небольшой клочок ткани, зацепившийся за куст. Детально изучив его, сыщик пришел к выводу, что это не что иное, как краешек длинного черного плаща, который вполне мог принадлежать человеку, которого он ищет. Через пару нарлахов он увидел отчетливые следы, примятую траву и сломанные ветки, которые вели вглубь леса. Однако это была не последняя его находка — на маленьком клочке земли, свободном от травы и прошлогодних листьев, запечатлелся весьма странный след, более всего напоминавший отпечаток узкой длинной человеческой руки, но имеющей всего четыре пальца. Анвил не смог определить существо, которому принадлежал след, чему очень удивился — он был сыном охотника и искренне считал, что у леса нет от него никаких тайн. Впрочем, он решил, что лучше от этой твари держаться подальше, потому не стал искать ее следы дальше, а пошел по следам человеческим.

Эти следы были настолько отчетливыми, что даже в сгущающихся сумерках сыщик без труда различал их. Окрыленный нежданным успехом, он и не заметил, как нос к носу столкнулся с тем, кто оставил эти следы — дубина, возникшая прямо перед его лицом, напрочь убила хорошее настроение, которое установилось незадолго до этой встречи.

Анвил огляделся вокруг — перед ним стояли трое удалых молодцев, вооруженных и одетых в не бог весть какие доспехи. Наспех поразмыслив, сыщик пришел к выводу что это те, о которых говорил трактирщик, и что среди них нет искомого оруженосца.

В целом картина выглядела очень традиционной — ночь, лес, одинокий заплутавший путник и трое проходимцев, которые не прочь разжиться чужим добром. Сердце Анвила ушло в пятки, когда он вспомнил, чем обычно заканчиваются такие истории, но, похоже, эти разбойники были в хорошем расположении духа, потому что, пристально оглядев Анвила, снова засунули свои дубинки за пояса.

— И что ж ты, друже, так поздно по лесу-то шастаешь? — спросил один из разбойников.

— Безлунной вам ночи, братья, — торжественным тоном начал Анвил. — Я жрец Самуанда, и иду в Канетмак с секретной миссией.

Сыщик решил, что такие ребята вряд ли тронут жреца духа тумана, почитаемого всеми ворами и грабителями.

— Ну, раз ты жрец Самуанда, то наверняка не грех будет проверить твои карманы. Мы-то, брат, не воры. Нам пламя Камтанда ближе, чем сырость Самуанда.

С этими словами один из наемников, хорошенько замахнувшись, приложился кулаком к левому глазу мнимого жреца, да так, что тот отлетел бы, если бы за его спиной не было дерева. Следующие несколько секунд Анвил видел только россыпь искр, которые от удара сверкнули у него в глазах. Все еще ничего не видя, он почувствовал, как пара рук, грубо схватившись за ремни на груди, сильно встряхнула его, извлекая предательский звон монет.

Анвил уже давно попрощался со своим имуществом и прикидывал, насколько сильно его будут бить. Однако ограбление было остановлено неожиданным событием — невдалеке раздалось страшное завывание, которое походило и на волчий вой, и на крик человека, полный боли и отчаяния. Услышав эти леденящие кровь звуки, наемники в ужасе застыли, на секунду бросив Анвила, но сколько они не вслушивались в ночную тишину, крик больше не повторялся. Когда они пришли в себя и огляделись, Анвила уже не было рядом, да они и не стали слишком усердно его искать, боясь столкнуться с существом, издававшим такие звуки.

Сам же Анвил ни живой ни мертвый от страха сидел на ветке дерева, на которое он вскарабкался со скоростью и проворством белки. Склонность к лазанию по деревьям он обнаружил у себя еще в раннем детстве и с тех пор довел эту способность до совершенства, что не раз выручало его и спасало жизнь.

«Так вот что за песня зверя, — думал Анвил. — Да, мне бы очень повезло, если бы я этого никогда не узнал».

Дождавшись того момента, когда наемники успокоились и вернулись к своим разговорам, сыщик беззвучно перебрался с этого дерева на другое и, передвигаясь таким образом, удалился от места привала наемников на значительное расстояние. Пожалуй, можно сказать, что в данный момент Анвил чувствовал себя хорошо — ему удалось избежать за день столько неприятностей, сколько с ним не случилось за весь последний год; в лесу он чувствовал себя легко и свободно; старые толстые деревья росли так близко друг к другу и имели такие удобные ветви, что по ним можно было легко перебираться, не спускаясь на землю. Единственное, что ему не нравилось — это ушибленный глаз, который сейчас припух и сильно болел при прикосновении. Однако и об этой досадной мелочи он забыл, когда увидел внизу троих людей, двое из которых спали, а один ходил по поляне, меряя ее шагами. Бодрствующий был похож на беглого оруженосца, однако Анвил не был в этом уверен до той минуты, пока тот тихонько не затянул песню на незнакомом языке.

— Сигвальд, если ты не заткнешься, мне придется тебя пристрелить, — недовольно пробурчала сонным голосом девушка, дремавшая чуть поодаль.

Этот миг был моментом торжества Анвила, который наконец-то доказал себе и всем, что он вполне способный сыщик, жаль только, что никто его триумфа не увидел. Лучшей для него наградой был бы хороший сон на переплетении толстых ветвей, однако, собрав вместе факты, сыщик пришел к выводу, что вот-вот здесь произойдет что-то важное, что он не имеет права пропустить, потому, устроившись поудобнее, он стал наблюдать за Сигвальдом, который теперь уже молча отмерял шаги по поляне.

В звездной безлунной ночи под сенью столетних деревьев древнего леса сквозь заросли молодняка пробирался Атх. Он двигался бесшумно, как тень, медленно и терпеливо аккуратными движениями рук раздвигая ветви кустов, с которых так же неслышно падали капельки ночной росы. Густая трава скрадывала его легкие шаги, он был незаметнее кошки.

Вот уже три года молодой саметтардец был бессменным и незаменимым разведчиком Энимора — он единственный из всех, кого когда-либо знал умудренный жизненным опытом бандит, умел так легко растворяться в окружающем мире. Кроме бесшумности шагов, Атх обладал еще одним удивительным свойством — никто с первого раза не запоминал его в лицо, никто не запоминал его настоящего имени, хоть оно и было незамысловатым, его не замечали в толпе. Поговаривали, что на нем от рождения лежит печать Самуанда, и что он мог бы стать главным шпионом самого алгарда, если бы не выбрал путь беззакония, разгула и мрачного веселья на чужих костях.

Хотя не вполне справедливо говорить, что он выбрал этот путь — скорее путь выбрал его, Самуанд призвал к себе своего верного слугу. Жизнь Атха не сложилась с самого начала — когда он был еще ребенком, его отец пропал без вести, отставив свою жену одну с пятерыми детьми. Бедная женщина работала как проклятая, и ей едва удавалось сводить концы с концами, когда вторая тяжкая утрата потрясла ее — во время одной из страшных эпидемий мора, нередких в болотистом Саметтарде, она потеряла четверых своих детей — чудом выжил только Атх.

С того времени дела пошли еще хуже — тех грошей, которые им вдвоем удавалось заработать, порой не хватало даже на самое необходимое. И тогда Атх, знавший о своих воровских талантах, решил использовать их по назначению — сначала приворовывал на городских площадях, после стал заниматься чем-то посерьезнее. Так, через год этот мир втянул Атха в себя, как трясина, и больше не было никакой возможности вырваться оттуда — в родном селении он уже давно был ославлен как вор. Мать его, хоть и сгорая со стыда, все же принимала деньги, которые он ей иногда приносил, так как других средств к существованию у нее не осталось.

Однажды, после долгой отлучки длиной в несколько месяцев, Атх возвращался домой. Он шел по родному селу собачьими тропами, не смея пройти по улицам, зная, что никому не нужен такой гость, как он. Он тихо пробирался сквозь заиндевевшие кустарники, на которых играли рассветные лучи, заставляя иголки инея блестеть бриллиантами. Атх шел домой с пустыми руками, не по сезону легкий плащ свисал с худых плечей, руки озябли на легком морозе. У него не было ни хетега

, в первый раз за несколько лет он возвращался домой, просто чтобы повидать свою мать, возвращался, потому что устал от бесконечных погонь, потому что устал прятаться по чердакам, устал от враждебности и недоверия.

Сердце Атха недобро кольнуло, когда, дойдя до своего двора, он увидел равномерно заиндевевшие дорожки, на которых не виднелись человеческие следы. Чем ближе он подходил к дому, тем обоснованнее становились его опасения — последней каплей стали заколоченные старыми досками окна. Атх толкнул дверь, но она не поддалась. Запасного ключа на привычном месте он тоже не нашел. Заглянув внутрь сквозь щель, он увидел, что пол покрыт тонким слоем пепла — верным признаком того, что здесь побывали Братья Скорби — жрецы Дембранда, духа углей. Кроме всего прочего, их прямой обязанностью было захоронение покойников, у которых не осталось никого, кто мог бы позаботиться о теле.

Больше Атх не пытался попасть в дом. Через несколько минут он уже был на кладбище — найти могилу матери ему не составило труда. Он стоял у невысокого холмика, еле сдерживая слезы, и чувствовал, что теперь он остался в этом мире один. Вор и раньше чувствовал себя одиноким, но сейчас это чувство пронизало его полностью, и он ясно увидел, что выхода из этого тотального одиночества просто нет.

— Нет, вы посмотрите-ка, явился! — услышал он за спиной голос соседки, сварливой старухи, которая с самого его детства предсказывала, что он окончит свои дни в петле на эшафоте. — А где ж ты был, когда мать твоя помирала с холоду и голоду?

Атх со злобой стиснул кулаки и, развернувшись, в упор посмотрел на соседку. И, хоть она на своем веку повидала многое и сама кого угодно могла напугать до дрожи в коленях коронным саметтардским взглядом исподлобья, сейчас она решила, что безопаснее будет удалиться от «этого несносного нелюдя», как она обычно называла Атха.

Проводив взглядом вздорную старуху, которая уходила, что-то кудахтая об Атхе и эшафотах, он опустился на колени перед могилой.

— Прости, мама, — только и смог произнести он.

С тех пор, как Атх, оставив своих братьев по оружию на привале после долгого перехода, погрузился в прохладную бездну леса, он шел с тяжелым сердцем, какое-то нехорошее чувство мучило его, но он не мог понять, в чем дело. Вроде бы все было так же, как и тысячи раз до этого — темнота, тишь, мокрые ветки, густая трава, но что-то было не так. Несколько раз он замирал и прислушивался, но не слышал ничего, кроме шелеста листьев и собственного дыхания.

Лишь пройдя уже значительное расстояние, Атх понял, что это было за чувство — чей-то тяжелый взгляд впился ему в спину. Разведчик резко обернулся, но за спиной никого не было, так же, как не было и на деревьях. Однако легче не стало — как только Атх продолжил путь, странное чувство вернулось, теперь это было уже не предчувствие, но уверенность, что он не один. Саметтардца было нелегко напугать, но этот невидимый враг сильно действовал ему на нервы.

Атху казалось, что эта тень в ночи идет за ним след в след, ловит его дыхание, слушает удары сердца. Подгоняемый собственным воображением, он шел все быстрее, но незримый враг не отставал, наоборот, казалось, чем быстрее он идет, тем быстрее к нему приближается что-то ужасное, что-то неотвратимое. Наконец, нервы разведчика сдали и, вырвав из ножен свой длинный кинжал он снова обернулся — его взгляд уперся в желтые спокойные глаза, что стояли перед самым его лицом.

Рука с кинжалом, занесенная для удара, безвольно опустилась, из ослабевших разжавшихся пальцев выскользнуло оружие, мягко упав в траву.

— Мама?..

Удивленный шепот растворился бархатистой темноте леса.

Нервно шагая по маленькой поляне, Сигвальд думал о событиях прошедших суток — их произошло настолько много, что они просто не укладывались в голове. Побег, ночь в лесу, Оди, таверна, снова лес, снова Оди, теперь еще Асель, которая вынуждает идти черт знает куда… Воин снова ощущал себя оторвавшимся от ветки сухим листом, который промозглый осенний ветер гонит прочь, совсем как десять лет назад, когда он шестнадцатилетним мальчишкой оказался один в чужой стране.

Мысли и воспоминания беспорядочно роились у него в голове, от них бросало то в жар, то в холод. Когда терпеть это стало невозможно, Сигвальд остановился и, закрыв лицо руками, прислушался к лесу. Сначала он ощутил только прохладное прикосновение легкого ветерка, и это было похоже на погружение в кристально чистый холодный ручей, который остужает и тело и разум, смывая все лишнее, ненужное, бессмысленное. Глубоко вздохнув, Сигвальд решил смириться и отдаться во власть судьбы.

Через пару минут он начал различать шелест трав и листьев, жужжание ночных насекомых, соловьиные трели где-то вдалеке. Но какой-то назойливый шум мешал ему наслаждаться созерцанием природы — с досадой оглянувшись, он увидел Оди, который с остервенением ворочался с боку на бок.

— Спи уже, — тихонько сказал Сигвальд, наклонившись над беспокойным инженером.

— Не могу. Я замерз, — пожаловался Оди, в доказательство прикоснувшись к Сигвальду холодной, как лед, рукой.

Воин посмотрел на Оди, как на ребенка, и, покачав головой, молча расшнуровал свой плащ и отдал его инженеру, который сразу закутался в него с головой, свернулся калачиком и уже через пять минут, согревшись, сладко заснул.

Еще некоторое время Сигвальд все так же ходил по поляне, по привычке держа руку на рукояти меча, но вскоре почувствовал, что валится с ног от усталости. Он как никто другой знал, что сон на посту в большинстве случаев заканчивается трагично, потому, чувствуя, что силы на исходе, попытался разбудить Асель, но та лишь послала его к чертовой матери, сказала, что сейчас не ее очередь стоять на часах и чтобы он не мешал спать.

Скоро силы совсем покинули бывшего оруженосца и он, решив опереться о дерево, сам не заметил, как сполз вниз и заснул как убитый, уронив голову на грудь и все еще сжимая меч в руке.

И сквозь сон никто не различил шорохов, никто не заметил трех темных фигур, что, отделившись от деревьев, крались к поляне. Наемники старались как можно тише приблизиться к спящим, чтобы оглушить их и, связав, доставить прямо демгарду.

Внезапно тишину леса разорвал душераздирающий крик — один из наемников в темноте не заметил завернутого в плащ Оди и наступил на него. Услышав крик, Сигвальд и Асель моментально проснулись и, увидев на поляне троих вооруженных людей, очень быстро сообразили, что чуть было не оказались в плену. Эта мысль бодрила, потому Асель в мгновение ока откатилась в кусты, не забыв прихватить с собой лук и колчан со стрелами, Сигвальд вскочил, выхватив меч.

Оглянувшись, он выбрал ближайшего противника и, покрыв разделявшее их расстояние двумя большими шагами, сделал резкий выпад, сопровождающийся широким взмахом меча. Наемник попытался достать свою окованную дубинку, но правая рука не слушалась его. Через миг он почувствовал обжигающую адскую боль в груди и наконец понял, что не так с его рукой — глубокая рана тянулась от сломанной ключицы до нижних ребер, кровь лилась из нее сильным потоком. Даже не вскрикнув, наемник рухнул навзничь.

В этот же миг тетива Асель пропела свою песню и окровавленный наконечник стрелы показался из груди наемника, которому не посчастливилось наступить на спящего Оди. Стрела, посланная браконьеркой практически вслепую, пробила ему сердце, и несостоявшийся охотник за головами упал замертво.

Асель уже натянула тетиву заново, чтобы прикончить последнего наемника, но так и не спустила стрелу — тот уже был слишком близко к Сигвальду и Асель не хотела рисковать.

Сигвальд краем глаза заметил лидера наемников, который замахнулся на него мечом, и в последний момент успел поставить скользящий блок и отвести от себя мощный удар противника. Оружие последнего наемника не встретило сопротивления, на которое он рассчитывал, потому он немного покачнулся, и это была его роковая ошибка — ловко извернувшись, Сигвальд подрубил ему колено и, когда тот тяжело опустился на землю, глубоко всадил ему меч в шею сбоку.

Когда последний наемник, захлебнувшись кровью, перестал биться в конвульсиях, тяжело дышащий Сигвальд стряхнул его тело с меча и хватнув ртом пару глотков воздуха отошел от трупа на несколько шагов. Тут же из кустов вылезла Асель:

— Жив? Цел?

— Да.

— Уверен, что не ранен?

— Вполне, — ответил воин. — А где Оди?

В самом деле, никто не видел инженера с тех пор, как он истошно заорал, и Сигвальд и Асель испугались, как бы его не убил один из наемников, пока они занимались другими. Разом они бросились к тому месту, где видели его в последний раз. Оди лежал там же, придавленный трупом бойца, убитого Асель. Инженер не подавал признаков жизни. Когда тело оттащили в сторону, то увидели, что Оди лежит ничком, прикрыв окровавленную голову руками.

Перевернув друга на спину, Сигвальд приложил ухо к его груди в надежде услышать стук сердца, однако слышал только свой бешеный пульс, который бил чечетку прямо в горле, да свое же шумное взволнованное дыхание. Стоя на коленях около Оди, Сигвальд отвел глаза и, горестно покачав головой, сообщил Асель, что все кончено.

— Да быть того не может! — хмыкнула Асель, в свою очередь пытаясь нащупать пульс у инженера.

Сперва она внимательно слушала, положив одну руку на горло бесчувственного Оди, а второй приказывая Сигвальду молчать и не шевелиться, потом вцепилась в худые плечи инженера и, как следует его встряхнув, отвесила несколько щедрых пощечин. Сигвальд уже хотел было сказать, чтобы она перестала издеваться над телом, как Оди вдруг зашевелился и, открыв глаза, осоловелым взглядом посмотрел на Асель.

— Ну вот, — произнесла Асель с чувством глубокого удовлетворения проделанной работой. — Жив-живехонек твой инженеришка.

С трудом поднявшись с земли, Оди огляделся вокруг и, увидев последствия драки, чуть было снова не потерял сознание, однако удержался на ногах и, покачиваясь, подошел к Сигвальду.

— Сукин же ты сын, Оди, — медленно и тихо произнес Сигвальд. — Что ж ты так нас пугаешь? Мы думали уже, тебя убили. Эх, дать бы тебе по морде…

Увидев, что воин заносит над ним руку, Оди подумал, что сейчас в самом деле будут бить, и попытался резко отшатнуться, но Сигвальд лишь дружески хлопнул его по плечу и, ухмыльнувшись, поздравил инженера с запоздалым вступлением в «этот дерьмовый, но настоящий мир».

Асель не присоединилась к поздравлениям, потому что как раз в этот момент вынимала свою стрелу из трупа и обшаривала тела на наличие чего-нибудь ценного, и в этом ей улыбнулась удача — за пазухой у лидера наемников она нашла задаток за их головы.

— Сигвальд, сюда! — крикнула она, подойдя к третьему. — Этот еще жив.

Действительно, приблизившись к первому своему противнику, Сигвальд увидел, что тот жив — кровь из раны пропитала остатки жалких доспехов и землю под ним, но раненый все еще смотрел осмысленным взглядом и шевелил губами. Он, видимо, хотел что-то сказать, но из груди вырывался только хрип. Критически осмотрев его, воин снова достал меч. Увидев это, наемник попытался закрыться слабеющей рукой, но Сигвальд легонько отстранил ее кончиком меча. Раненый, несмотря на дикую боль и слабость, повторил свою попытку, и на этот раз Сигвальд отбросил его руку носком сапога, и, придавив ее ногой, быстро и метко пронзил сердце наемника.

Оди как завороженный смотрел на безмолвное действо. Он слышал, как рука хрустнула под тяжелым сапогом Сигвальда словно сухая ветка, слышал, как последний раз вскрикнул раненый, и как его хриплый и слабый крик, смешавшись с кровью, запекся на холодеющих губах.

Инженер чувствовал, как его ноги становятся ватными и подкашиваются, как к горлу подкатывает тошнотворный ком, а голова наливается горячим свинцом. Он мужественно держался до тех пор, пока, проведя рукой по затылку, не ощутил на ладони кровь. Оди быстро сбросил куртку и так резко стянул с себя рубашку, что чуть было не порвал ее. Оказалось, она тоже залита кровью. Больше он сдерживаться не смог.

— Перевод харчей, — недовольно заметила Асель, глядя на скорчившегося полуголого Оди, которого тошнило возле ближайших кустов.

— Перестань, пожалела бы ребенка, — усмехнулся Сигвальд, собирая его одежду.

Когда Оди более-менее успокоился, ему помогли встать — хоть инженера трясло от холода и перенесенного шока, тем не менее, он отказался снова одевать свою одежду, но все же Асель удалось убедить его не противиться здравому смыслу и не подвергать лишнему риску и без того слабенькое здоровье.

Оди старался не смотреть на Сигвальда. Он, конечно, знал, что этот человек не единожды был на войне, и что ему приходилось уже убивать, но, увидев все собственными глазами, он не смог принять этот факт. Он не мог поверить в то, что этот добрый, по сути, парень хладнокровно добил раненого, даже не изменившись в лице. Он не хотел верить в окружающую его реальность.

— Не смотри, — тихо и неожиданно мягко сказала Асель. — Пойдем отсюда.

В эту ночь в стане Энимора на часах стоял арбалетчик Амкут — крепкий широкоплечий норрайец медленно прохаживался между спящими, непринужденно помахивая заряженным арбалетом, на спусковом крючке которого держал палец. Бойцы отряда догадывались об опасной привычке Амкута, но уже давно махнули на нее рукой — во-первых, глаз и рука еще никогда не подводили арбалетчика, во-вторых, глухой на одно ухо, он в удобное для него время прикидывался совершенно глухим, потому докричаться до него с претензиями было невозможно.

Энимор прощал Амкуту все его странности по единственной причине — лучшего стрелка ему не доводилось встречать. Арбалетчик обладал идеальным зрением и фантастическим умением обращаться с арбалетом, так, он даже ночью без труда мог положить любого на расстоянии двухсот шагов.

Амкут флегматично бродил по лагерю, задумчиво выстукивая пальцами по кожаному нагруднику ритм популярной песенки. Внезапно он остановился и, на секунду прекратив стучать, тихонько рассмеялся, вспомнив себя в бытность стражником в небольшом захолустном городке Истус, что находится в одной из самых северных провинций Норрайя. Город славился на редкость отвратительной погодой, которая держится там практически весь год — непрекращающиеся дожди холодного лета сменяются непрекращающимися метелями еще более холодной зимы.

Точнее, Амкут вспомнил свой последний день в качестве арбалетчика на службе алгарда и его вассалов. Этот день ничем не отличался от остальных — постоянный моросящий дождь, который местные жители уже даже не замечали, размокшие дороги, серые улицы, уставленные однотипными деревянными постройками, почерневшими от времени и сырости. Арбалетчик со своим напарником патрулировали город, обходя его по замысловатой траектории. По мнению Амкута, их задача сводилась к тому, чтобы несколько раз пройтись по унылым улицам и удостовериться в том, что даже на кладбище происходит больше событий, чем в этом селении.

Что и говорить, настроение у него было отвратительнейшим, потому он часто огрызался на своего напарника, который порой пытался пошутить или предлагал познакомиться с какой-нибудь прохожей девушкой. У простуженного Амкута слабые попытки напарника развеселить его не вызывали ничего, кроме раздражения. Видя это, второй стражник решил прибегнуть к последнему методу:

— Амкут! — заговорщицким тоном начал он. — Знаешь, какое самое лучшее лекарство от простуды и хандры?

— Познакомиться с красоткой? — с издевкой спросил он.

— Ну, это, конечно, тоже…

— Да иди ты к чертям собачьим со своими красотками, — буркнул Амкут.

— Погоди, я сейчас не о них, — он достал из-за пазухи меленький узелок из плотной ткани и протянул его приятелю.

— Это что?

— Это — хорошее настроение и солнечный день в одном мешочке, — хихикнул солдат.

— Эллекрин? Ты что, с ума сошел? Тебя же за это оштрафуют на месячное жалование, в лучшем случае. К тому же я не употребляю, ты знаешь, — неуверенно произнес Амкут и, все же протянул руку за узелком.

Взяв тканевый сверточек, он поднес его к лицу и уловил легкий запах, напоминающий свежескошенную траву. Действительно, в мешочке содержался эллекрин — относительно дешевый наркотический порошок, изготавливаемый из панцирей маленьких жучков, что в больших количествах водятся в Саметтарде и южных провинциях Артретарда. В малых дозах и при правильном применении он вызывал легкую эйфорию, прояснение ума и в самом деле устранял мелкие недомогания вроде симптомов простуды.

— Да брось, ты должен попробовать его хоть раз! Хуже чем сейчас, уже все равно не будет.

Амкут, долгое время страдавший от не проходящей хандры, счел, что терять ему и правда нечего, и согласился на эксперимент. Напарник рассказал ему, что порошок следует растворить в кружке с горячей водой и выпить медленно и неспешно, как липовый чай.

Вернувшись в казармы, Амкут решил сразу же опробовать чудесное средство и отправился на кухню за кипятком.

— Что, дружище, простудился? — спросил его повар, его хороший знакомый, по просьбе Амкута черпаком наливая в оловянную кружку закипающую воду.

— Сам видишь, какая погода.

— Ну, такая погода здесь не новость. Был бы ты местным, тебе полегче было бы, — рассуждал повар, бросая в котел продукты. — Может дождешься похлебки, а?

— Что-то нет у меня аппетита, — ответил Амкут и закрыл за собой дверь, оставив вдохновенного повара творить из подручных материалов очередной шедевр гастрономического искусства.

Несмотря на плохую погоду и так и не закончившийся дождь, Амкут вышел в безлюдный в этот час внутренний двор казармы, держа в руках свою кружку с уже разведенным в ней раствором эллекрина. Он стоял, облокотившись плечом о столб и медленно попивал напиток. Смеркалось, сырой промозглый ветер дул прямо в лицо, задувая в рукава и за пазуху, мелкие капли дождя летели в глаза, мешая смотреть, и арбалетчику совсем не верилось, что эллекрин может помочь ему. Но, тем не менее, горячий сладковатый напиток грел его, и вскоре Амкут почувствовал, как приятное тепло разливается по телу, как ему становится легче дышать и как он буквально наполняется силой. Эти ощущения значительно улучшили настроение арбалетчика, в мозгах все сразу прояснилось, все проблемы показались незначительными.

Вскоре Амкут с удивлением отметил, что на улице как-то посветлело, как будто вышло солнце, которого местные жители не видели пару месяцев, но, когда он поднял голову вверх в надежде увидеть чистое небо, то удивился еще больше — небосвод все также затягивали тяжелые тучи, но сейчас они обрели какой-то лилово-перламутровый оттенок.

Эта картина понравилась повеселевшему арбалетчику. Через пару минут он заметил черную лохматую кошку повара, которая мелкой трусцой бежала по плацу и, поравнявшись с Амкутом, ослепительно улыбнулась ему и подмигнула янтарно-желтым глазом, он тоже ей улыбнулся и махнул рукой. В этот момент Амкут любил весь мир и хотел обнять каждого встречного.

Он не слышал, как к нему со спины слева, со стороны глухого уха, подошел повар с миской похлебки:

— Амкут, может все-таки поешь?

Видя, что арбалетчик не слышит его, повар похлопал его по плечу.

Обернувшись, Амкут похолодел от страха — рядом с ним стоял огромный медведь. Зверь рычал, скалил острые белые зубы и толкал его лапой в плечо. Парень хотел было вскрикнуть, но крик комом застрял у него в горле, и он только быстро попятился, выронив пустую кружку.

— Дружище, что с тобой? — в недоумении спрашивал повар, глядя на побледневшего приятеля и пытаясь остановить его.

Амкут видел, как медведь широко разинул пасть и вывалил длинный алый язык, как двинулся на него, размахивая лапами и тряся большой косматой головой. Не сводя глаз со зверя, он выхватил из заплечного чехла свой арбалет и зарядив его дрожащими руками, всадил болт в медведя.

Повар упал на колени, схватившись рукой за плечо, в котором глубоко засел болт. Он звал на помощь, одновременно пытаясь уползти подальше от безумного арбалетчика, но Амкуту показалось, что медведь, страшно взревев, ползет за ним. Он еще не понял, что натворил, но ощутил, что ему надо бежать, и чем дальше, тем лучше.

Он мчался по городу, не разбирая дороги, встречные испуганно шарахались в сторону; вылетев из-за поворота, Амкут был сбит всадником, однако, как ни в чем не бывало, поднялся и продолжил бег.

До боли знакомые и до тошноты надоевшие улицы обрели страшные формы — в дверях и окнах вместо света сальных свечей образовалась густая пульсирующая тьма, желающая затянуть Амкута в небытие; трубы домов удлинялись и извивались, как щупальца, потом здания оплывали и растекались лужами по дороге. Когда Амкут пытался обойти их стороной, лужи собирались в огромные упругие шары и прыгали, грозя раздавить несчастного. Редкие прохожие казались ему чудовищами без лиц. Они были настолько ужасными и отвратительными, что арбалетчик бежал со всех ног.

Он не помнил, как покинул город, и обнаружил себя только в лесной чаще, когда в изнеможении упал на землю. Все мышцы ужасно болели, сердце, казалось, вот-вот захлебнется кровью, а дыхание больше походило на предсмертный хрип. К тому же, голова была явно не в порядке — у Амкута создавалось впечатление, что по затылку бьют молотком и череп сейчас просто расколется надвое.

Только спустя время (после еще нескольких неудачных экспериментов) он узнал, что, оказывается, его организм имеет слабое сопротивление этому наркотику, и что в больших дозах эллекрин вместо благодушного настроения вызывает тяжелые галлюцинации, однако на время повышает выносливость.

Эллекрин не вызывал сильной зависимости, но Амкут не мог отказаться от него даже после того, как попал в отряд Энимора, который очень неодобрительно относился к употреблению таких препаратов. Впрочем, бывший стражник теперь уже знал свою дозу и иногда все же баловался с эллекрином, чем порой выводил из себя своего нового командира, но ему всегда удавалось находить с ним общий язык.

Амкут продолжал прохаживаться по лагерю, и был в чудесном настроении, пока в нем не поселилось чувство беспокойства — уже светало, а разведчик до сих пор не возвращался.

— Гестага, просыпайся, — Амкут ткнул в бок помощника командира. — Кажется, случилась беда.

— Какого черта? — недовольно пробурчал Гестага, закрываясь плащом. — Ты что, опять эллекрина нализался? Вот увидишь, когда-нибудь Энимор тебе башку оторвет.

— Атх не вернулся, — ответил Амкут, пропустив мимо ушей привычные упреки и угрозы.

Через две минуты весь отряд был на ногах. Энимор строил догадки о судьбе своего разведчика, наблюдая за тем, как его бойцы собирают свои вещи. Известие о пропаже Атха ошеломило охотника за головами, ибо он был уверен в том, что при выполнении такого простого задания с опытным разведчиком ничего случится не может. Однако факт оставался фактом, и ему не оставалось ничего иного, как отправится на поиски пропавшего, но и это было не так уж просто — способности Атха не оставлять следов сыграли злую шутку с отрядом. Единственное, что они знали — это приблизительное направление, куда ушел разведчик, но уже через несколько шагов следы обрывались.

На этот раз отряд вел беретрайец Кордо, слывший неплохим следопытом, хотя в большинстве случаев он действовал по наитию, и интуиция редко подводила его. Отряд продвигался медленно и очень тихо; все чувствовали опасность, нависшую над ними, но не знали, с какой стороны ее ждать.

Кордо шел, опережая отряд на пару десятков шагов, периодически поднимая руку в знак того, что дорога безопасна; следующими шли Энимор, Гестага и Вихат, держа наготове оружие; шествие замыкал Амкут, оглядывающийся по сторонам и бравший на прицел все, что проявляло подозрительную активность.

Спустя некоторое время Кордо поднял кулак, приказывая отряду остановиться, и скрылся в зарослях. Очень скоро он вернулся, уже не соблюдая тех предосторожностей, которых придерживался во время пути.

— Здесь лагерь наших беглецов, и они оставили нам подарки перед уходом.

Действительно, Энимор обнаружил на небольшой поляне три трупа, несколько обезображенных воронами, которые уже успели устроить себе пирушку. Отогнав птиц, Гестага внимательно рассматривал тела, заодно проверяя содержимое их карманов, после чего высказал командиру свои соображения:

— Это точно их работа, посмотри, как все сделано, — уверенно заявил он и, подводя Энимора к телам, объяснял свою точку зрения. — Этому стрела попала прямо в сердце, хоть была ночь и стреляли из во-он тех кустов, — это работа твоей браконьерки, не иначе. А над этим поработал оруженосец — всадить меч в шею по самую гарду — это типичная северная выходка. Да он и тем, чтобы добить раненого не брезгует, — Гестага указал на третьего наемника.

Труп лежал, раскинув руки и вперившись в рассветное небо остекленевшими глазами, на его лице застыло выражение боли и страха. Энимор наблюдал за тем, как большая наглая ворона села на грудь мертвому наемнику и, опустив клюв в глубокую рану, начала отрывать кусочки плоти. Бандит хотел было согнать ее, но не успел он пошевелиться, как она сама улетела, напуганная резким криком Амкута.

Бледный как мел арбалетчик через минуту вылез из зарослей и попытался что-то сказать Энимору. Было видно, что он очень напуган, но определить причину было затруднительно, потому что он говорил слишком громко и нечленораздельно, сопровождая свою речь бурной жестикуляцией, которая, впрочем, только мешала пониманию.

— Перестань орать, ради всего святого! — Энимор пытался перекричать своего глуховатого арбалетчика. — Что случилось?

— Я, кажется, нашел Атха, — наконец выдавил из себя Амкут.

То, что охотники за головами увидели в сотне шагов от места побоища, заставило их понять испуг Амкута и самих похолодеть от ужаса — на земле лежали окровавленные кости, сложенные горкой, на ее вершине покоился проломленный череп, с которого кое-где еще свисала кожа и остатки лицевых мышц. Вокруг в беспорядке были разбросаны разорванные в клочья кожаные доспехи и кинжал, в котором все члены отряда узнали любимое оружие Атха, с которым тот никогда не расставался.

Первым в себя пришел Гестага, и осмотрев останки и место происшествия поближе, выдал еще одно мнение специалиста по смертоубийствам, хотя и говорил уже менее уверено:

— Его кто-то сожрал. Я бы мог подумать, что это зверь, но звери не складывают кости в горки. К тому же здесь нет следов борьбы, да черт возьми, здесь нет вообще никаких следов! Череп проломлен — может его сначала оглушили, а потом уже сожрали, тогда…

— Помолчи хоть минуту, — тихо произнес Энимор. — Амкут, Вихат, надо захоронить останки. Кордо, ты пока ищи следы беглецов, а ты, Гестага, посмотри, может найдешь следы той твари, которая это сделала.

Сам Энимор блуждал по лесу, не находя себе места. Он был потрясен потерей — бандит был очень привязан к разведчику, ведь тот был первым, кто присоединился к нему, когда он решил организовать свой отряд и переквалифицироваться в охотника за головами, к тому же саметтардец Атх был ближе ему по менталитету и образу мыслей.

Первым о результатах работы доложил Кордо, указав на довольно четкие следы, ведущие в самую чащу; Гестага уверял, что видел след, похожий на отпечаток узкой четырехпалой руки, но споткнулся и случайно затоптал его. Впрочем у Энимора не было желания проверять его слова.

Когда он вернулся к Амкуту и Вихату, которые все это время орудовали небольшими лопатками, которые отряд всегда носил с собой на всякий случай, то увидел неглубокую могилку, которую его бойцы с горем пополам вырыли, борясь с густо переплетенными корнями и травой.

— Этих тоже надо похоронить, — сказал Энимор, указав на трупы наемников.

— Да какого черта, Энимор! Ты в своем уме? Мы так до ночи отсюда не уйдем! Не буду я больше копать! — с горячностью выпалил Вихат.

— Если ты не будешь, то будут другие. Но тогда им придется рыть на одну могилу больше, — ровным тоном произнес он, выразительно глянув на непокорного беретрайца, который, плюнув на землю, молча принялся за работу.

Когда все было готово, Энимор лично завернул в свой плащ останки Атха. От рождения смуглый саметтардец сейчас был бледен, в глазах у него мутилось. Перекладывая кости, он старался не показывать своей слабости, но руки ходили ходуном, он несколько раз был вынужден останавливаться, чтобы хоть немного унять дрожь.

Атх был захоронен в тихой и торжественной обстановке. Гестага хотел было произнести надгробную речь, но умолк на первом же слове, поймав на себе укоризненный взгляд всех членов команды. После минуты молчания Энимор вырезал на стволе дерева, под которым располагалась могила, кинжалом Атха, который после долгих колебаний, оставил себе на память о друге, незамысловатую фразу: «Здесь лежит Атх». Он хотел было добавить еще что-нибудь, но не смог найти слов, которые смогли бы описать все, что он хотел сказать, потому надпись осталась прежней.

Тела наемников положили в братскую могилу (над которой не оставили никаких опознавательных знаков хотя бы потому, что никто не знал имен погибших и не знал, как их вообще называть) и засыпали землей с куда меньшими почестями, но все так же молча, ибо никто не решался тревожить Энимора, который сидел у могилы друга, скорбно опустив голову.

Когда все было кончено, командир охотников за головами встал, и теперь он был прежним Энимором, таким, как все привыкли его видеть — суровым и решительным. Твердым голосом, в котором не было и тени волнения и дрожи, Энимор приказал продолжить поиски беглецов.

—

 

ГЛАВА 5

Старые знакомые

Оди грустно смотрел в прозрачную воду широкого и бурного ручья, сквозь которую было отчетливо видно каменистое дно, и погрустнел еще больше, когда опустил в нее кончики пальцев. Он умоляюще посмотрел на Асель, которая уже стояла по колено в стремительном потоке:

— Неужели мне обязательно туда лезть?

— Нет, ты можешь идти по берегу. Но только в другую сторону, — язвительно заметила она и для наглядности указала направление, куда бы следовало пойти Оди.

Он хотел было искать поддержки у Сигвальда, но тот тоже стянул сапоги и героически зашел в воду, объявив, что она теплая.

— Конечно, у тебя же все, что лежит за пределами континентального Велетхлау, считается теплым.

Бедному инженеру ничего не оставалось кроме того, чтобы последовать примеру своих более закаленных друзей. Следующие пол часа он понуро брел по каменистому дну, бурча себе под нос о том, как им будет стыдно, если он заболеет и умрет от таких водных процедур. Порой он так увлекался, что поскальзывался на поросших скользкими водорослями камнях и имел все шансы искупаться с головой, если бы вовремя не успевал уцепиться за Сигвальда, который, казалось, и не замечал, насколько холодна вода. У самого Оди ноги уже давно покраснели, их периодически сводило судорогой, волосы стояли дыбом, а мурашки большими стадами бегали по всему телу, и единственное, чего бы он сейчас хотел — вылезти из этого проклятого ручья и убежать подальше от этих людей, хоть и понимал, что сам он не сможет и дня продержаться в лесу.

Внезапно Оди остановился и выругался в своей обычной манере.

— Что стряслось? Наступил на что-то? — обеспокоенно спросил Сигвальд.

— Нет, — отвечал инженер с таким удрученным видом, будто ему хищная рыба отгрызла палец. — Я тубус забыл!

— Ну что вы там остановились? — с раздражением спросила Асель, которой такое закаливание тоже было не по нутру.

— Он что-то забыл, и, видимо, очень от этого страдает, — отвечал Сигвальд.

— Что ты забыл и где?

— Мой тубус! Я забыл его на поляне!

— Ну и черт с ним, — пожала плечами девушка.

— Нет, не черт! Там мои бумаги, записки, чертежи, документы! Если мы отсюда выберемся, без него я вряд ли смогу устроиться в городе — это не просто тубус, в нем вся моя жизнь. Кроме того, в нем мои деньги.

Асель покачала головой и так выразительно посмотрела на инженера, что всем стало понятно, что она о нем думает, хоть мысли и не были озвучены. Затем она указала на большой плоский камень, лежащий у самого берега ручья и приказала ждать ее там, пока она не вернется с потерей Оди, и в это время не следов не оставлять и с камня не слазить.

— Он такой деревянный, с кожаным ремнем, и на крышке у него еще такая штука есть… — Оди стал описывать свою драгоценность, пытаясь выдать как можно больше фактов.

— Я принесу тебе все тубусы, которые найду, — с напускной серьезностью отвечала степнячка, прищурив и без того узкие глаза.

Сигвальд попытался предложить свою помощь, но Асель отказала, аргументировав тем, что сама она справится в два раза быстрее. Оди радостно поскакал к валуну и забрался на него с ногами и, когда оказалось, что камень теплый, он развалился на нем, пытаясь прижаться к нему всем телом.

— Подвинься, сесть негде, — Сигвальд ткнул его в бок.

— Да есть же место, — отвечал Оди, приподняв голову и всем видом показывая, как много места осталось на камне, и что его хватит всем желающим.

— Оди, имей совесть!

— Ладно-ладно, — сказал он и, изобразив движение, остался на месте.

Бывшему оруженосцу инженер сейчас больше всего напоминал наглого кота, который ради развлечения укладывается на единственный свободный стул и лежит там, словно прибитый гвоздями, потому и действовать Сигвальд стал соответственно — просто силой подвинул Оди ближе к краю, с некоторым сожалением отказавшись от соблазна попросту скинуть его в воду.

Асель довольно быстро и ловко проделала обратный путь, хотя теперь приходилось идти против течения, и найдя собственные следы, по ним вернулась к поляне. Когда она только подходила к месту, ее начали терзать нехорошие предчувствия — что-то во всей картине было не так. Остановившись, она прислушалась, но не услышала ничего. Мысль, как молния, поразила ее — она не слышала ни крика ворон, ни жужжания мух, которые должны были бы наброситься на трупы, лежавшие на поляне еще с ночи.

Зарядив лук, она очень тихо и медленно приблизилась к месту их ночевки. Сквозь густой кустарник она увидела лишь безлюдную поляну, на которой не было ни единого тела. Сначала она подумала, что ошиблась и вышла в другое место, но ошибки быть не могло. Удостоверившись, что поблизости никого нет, она осторожно вышла из своего укрытия и обнаружила две могилы, над одной из которых даже была оставлена какая-то надпись.

Асель была в полной растерянности и не знала что и думать, и ситуация очень ее пугала. Оглянувшись еще раз, она пошарила по кустам и скоро нашла тубус, по которому так тосковал Оди, и хотела уже было проверить, в самом ли деле там хранились его деньги, как вдруг услышала звук шагов, приближающихся с противоположной стороны поляны.

Когда рыжий крепкий беретрайец вышел на открытое место, Асель уже сидела в кустах, натянув тетиву до самого уха и нацелив стрелу на незнакомца. Он кружил по поляне, словно выискивая что-то, и, внезапно остановившись, посмотрел прямо в ту сторону, откуда за ним следила Асель.

— Ах вот ты где, зараза, — проговорил он и двинулся к степнячке.

Когда она уже была готова спустить стрелу, незнакомец внезапно остановился и, наклонившись, поднял небольшую лопату с коротким черенком, которую, очевидно, и искал.

— И почему бы этому глухому лодырю было самому не пойти и не поискать свою лопату? А то если искать, так сразу Вихат, — развернувшись, он плюнул на землю и ушел туда же, откуда пришел.

На висках Асель выступил холодный пот. Однако она быстро справилась с испугом и, собрав воедино все факты, решила, что эта рыжая бандитская рожа явно имеет прямое отношение к ее делу, и что за ним надо проследить. Закинув тубус за спину, чтобы не забыть его повторно, она двинулась вслед за незнакомцем. Благо, день был ветреным и громкий шелест листьев скрадывал ее легкие шаги, а постоянное колебание густого молодняка и кустарников не выдавало ее присутствия.

Через некоторое время беретрайец нагнал своих товарищей, которые продирались сквозь чащу в направлении того же ручья, по которому Асель вела своих подопечных. Сейчас она была уже абсолютно уверена в том, что эти люди тоже пришли за их головами. Она быстро посчитала охотников — пятеро, включая того, за которым она шла, все здоровы и отлично вооружены. С каждой секундой она все отчетливее чувствовала, как ее планы тают, словно голубая дымка, но насколько все плохо, она поняла, когда обернулся один из них — рослый саметтардец с безобразным шрамом на всю щеку. У Асель похолодело внутри: «Что? — Думала она. — Он жив? Но как? Я не видела его пять лет… Мне казалось, что он погиб вместе со своей бандой. Но, черт возьми, это действительно он, эту физиономию я ни с чем не спутаю. Дело дрянь».

Сломя голову Асель кинулась к Сигвальду и Оди, которые, по ее расчетам, находились в паре сотен нарлахов от того места, куда через несколько минут выйдет человек, так испугавший обычно бесстрашную степнячку. Вернувшись, она с облегчением нашла парней там же, где и оставила, с удовольствием отметив, что как раз в этих местах ручей делает несколько поворотов и буйная растительность закрывает обзор.

— О, мой тубус! — радостно воскликнул Оди, но тут же получил подзатыльник от Асель. — За что?

— За нами идут, — шепотом сообщила девушка. — Поверьте, с этими мы так просто не справимся. Да что там, с ними мы вообще не справимся. Поэтому сейчас мы очень тихо разворачиваемся и очень быстро идем в другую сторону, а иначе мы пропали.

На этот раз возражений не последовало, и тактическое отступление прошло слаженно и организованно. После получаса хождения по ручью против течения, Асель наконец-то разрешила парням выйти на берег и заставила следовать за ней след в след, что было весьма сложно — она легко взбиралась на горки, прыгала с камня на камень и проползала под поваленными деревьями. Сигвальд сначала пытался повторить ее акробатические этюды, но прекратил попытки после того, как чуть было не застрял между землей и стволом, и решил идти менее опасным маршрутом. Оди также мужественно преодолевал все преграды, пока не упал на землю, сломленный усталостью своего неподготовленного организма. С трагическими нотками в голосе он заявил, что больше не может идти, и чтобы они бросили его и спасались сами, но, увидев, что Асель не намерена его отговаривать, быстренько встал и продолжил нелегкий путь.

Еще через пару часов пути Оди уже еле шел, тяжело дыша и покрывшись от перенапряжения красно-белыми пятнами. Он бы в самом деле упал и остался лежать здесь, если бы его буквально не волочил на себе тоже порядком уставший Сигвальд. К счастью, впереди показалась небольшая деревня, и Асель разрешила остановиться и отдохнуть.

— Здесь можно будет залечь на несколько дней, пока не станет ясно, что делать.

— Ты что, с ума сошла? — запротестовал Сигвальд. — Хорошее дело — заявиться в деревню во владениях демгарда, который хочет нам голову снять!

— Да успокойся — это уже не его владения. К тому же, эта деревушка настолько глухая, что сюда вряд ли дошли рассказы о ваших подвигах.

— О наших. Ты там тоже была.

— О нет, о моих подвигах они знают, — загадочно улыбнулась степнячка. — Пойду поищу нам кров, а вы будьте тут пока, нечего местных пугать.

Сигвальд и Оди не возражали — перспектива идти куда-то не радовала ни воина, который утирал пот со лба, пытаясь отдышаться, ни инженера, стоявшего на ногах только благодаря дереву, в которое он вцепился. Они молча провожали взглядом Асель, которая хозяйской походкой вошла в крайний двор. Пользоваться калиткой, судя по всему, было не в нее привычках и более удобным и естественным путем она считала поросшую бурьянами тропку прямиком через заброшенный огород. Оглядевшись, она направилась было к дому, но большая мохнатая собака с громким рыком выскочила из сеней и бросилась к степнячке.

Не успев даже выругаться, Асель метнулась к старой груше, что росла неподалеку и, зацепившись за ближайшую подходящую ветку, повисла на дереве. Огромный пес совершенно неопределимой породы и окраса скакал под деревом, рыча и терзая в зубах кусок штанины Асель, который ему удалось отхватить.

— Сигвальд! Надо что-то сделать! — взволнованно сказал Оди, делая шаг в сторону двора.

Сигвальд молча наблюдал за тем, как Асель попыталась забраться на ветку, но услышав подозрительный треск, ограничилась тем, что зацепилась за нее еще и ногами. Вися в такой позе, она дико ругалась, звала хозяина и возмущалась тем, что «нельзя заводить дома всякую чертовщину без предупреждения». Тем временем пес стал подпрыгивать, щелкая острыми зубами в локте от спины Асель и тем самым вызывая новые и новые потоки проклятий.

— А что тут делать? — Сигвальд пожал плечами. — Пускай повисит, что с ней станется…

— Сигвальд!.. — Оди смотрел на воина с таким упреком, что тому стало бы стыдно, не будь он так уверен в своей правоте.

Инженер, решив действовать самостоятельно, схватил с земли камень и замахнулся им в сторону пса. Но бросок не вышел, ибо северянин, стоящий за плечом Оди, поймал его кулак с зажатым в нем камнем.

— Я не могу бросить девушку в беде! — срываясь на крик, доказывал Оди, пытаясь освободиться от Сигвальда, который продолжал держать его, не давая ринуться в бой.

— А знаешь, чего ты еще не можешь? Убежать от собаки, если она кинется на тебя. А пес не может залезть на дерево. Пораскинь мозгами, Оди, тебя же этому должны были учить.

Наконец из дома, опираясь на узловатую палку, вышел старик и, махнув Асель рукой, как старой знакомой, позвал собаку к себе. Пес, который только что был готов разорвать все, что движется, виляя хвостом, подбежал к старику и ткнулся косматой головой ему в ногу. Увидев, что пес совершенно спокоен и потерял интерес к старой груше, Асель решилась спуститься на землю.

На протяжении всего разговора со степнячкой старик улыбался беззубым ртом и кивал головой. Когда она указала на Сигвальда и Оди, с которого только начали сходить красно-белые пятна, старик засмеялся и энергично замахал рукой, приглашая их подойти.

— Эй, герои, идите сюда, — заорала Асель, размахивая руками.

Когда они приблизились, старик поинтересовался, кто они такие, на что Асель ответила, что Сигвальд нужен ей для охраны; для чего был нужен Оди она так и не смогла придумать, потому объявила его другом семьи, не уточнив, чьей именно.

Почесав большой крючковатый нос, старик встал, и с удивительной прытью и скоростью похромал к большому сараю, и, отворив его двери, пригласил постояльцев располагаться, после чего быстро удалился. В сарае, очевидно, некогда держали коз, потом сельскохозяйственные инструменты, о чем свидетельствовали полки и крюки на стенах, но сейчас постройка скорее всего использовалась как раз для поселения постояльцев с сомнительной репутацией. Осматривая помещение, Сигвальд обнаружил в дальнем углу большие охапки соломы и пару кусков ветоши, которые и составляли всю меблировку.

— Кто этот старик? — поинтересовался он, укладываясь на солому.

— Это Этерал, бывший контрабандист. Хороший дядька, надежный. Ты же не думаешь, что я способна поселиться у первого встречного? Сигвальд? — окликнула его Асель, не дождавшись ответа.

Но Сигвальд уже крепко спал, закинув руки за голову; спал и Оди, забившись в самый угол и свернувшись калачиком. До сих пор сохранявшая необычайную бодрость Асель вдруг поняла, насколько она устала и, не успев обдумать план своих действий, также заснула рядом.

Она проснулась на закате, когда медно-красные лучи солнца сквозь прорехи в крыше осветили ее лицо. Оглянувшись, Асель увидела, что Оди и Сигвальд все еще спят как убитые. Она поднялась и тихонько вышла во двор — Этерал все так же сидел на крыльце. Девушка бродила по двору в нерешительности, то кидаясь к калитке, то возвращаясь обратно, пока старик не окликнул ее. Помедлив еще секунду, она, будто на что-то решившись, ответила:

— Да. Надо идти.

— Да хранит тебя великий Алсидрианд, — пожелал он. — Что сказать твоему телохранителю и другу семьи?

— Скажи, что я ушла по делам. Пусть не ждут сегодня.

Асель покинула деревню с твердым намерением снова найти отряд охотников за головами. Она не была уверена, что ее идея так уж хороша, но лучшей она не придумать не могла.

Ей пришлось снова проделать путь до того места, где она в последний раз видела отряд, и уже оттуда продолжить поиски. Как она и предполагала, отряд ее старого знакомца двигался так же тихо и незаметно, как и беретрайские элитные группы «Вэрет Арген». О них было мало что известно, но если вдруг какой-нибудь заретардский лагерь утром не просыпался, утонув в собственной крови, можно было даже не сомневаться — здесь побывали бойцы «Вэрет Аргена»

.

От такого внезапно пришедшего в голову сравнения у Асель мурашки пошли по коже. Хоть сама себя она не могла причислить ни к степнякам, ни к итантардцам, но точно знала, кем ее при случае сочтут ребята из этого отряда.

Неуютно поежившись от картинок, возникавших в мозгу, она пошла дальше, едва сумев отыскать следы охотников. Из-за ветра, все еще раскачивавшего сосны, которые скрипели как мачты кораблей, она не услышала Анвила, который все это время крался за ней. Если бы она обернулась и увидела его, то испугалась бы — красные от недосыпа и усталости глаза лихорадочно блестели, синяк, полученный от наемника с задатками лесного грабителя, расплылся вокруг глаза, растрепанные волосы выбивались из-под капюшона. Действительно, сыщик не спал уже около двух суток, но любопытство и долг не давали ему покинуть пост. Он так и не вошел в деревню, опасаясь, что будет замечен, потому целый день нарезал круги по лесу, ожидая, пока кто-нибудь выйдет. Он пытался поспать, но просыпался через каждые четверть часа, мучимый предчувствиями приближения чего-то важного. Поэтому, когда Асель вышла со двора и направилась в лес, сыщик последовал за ней, хоть степнячка и не была основной его целью.

Асель в нерешительности стояла в нескольких шагах от освещенной поляны, то поднося руку к рукояти лука, то убирая ее. В итоге она решила, что без лука будет лучше и, глубоко вздохнув, решительно шагнула в круг света.

Отряд Энимора воспринял ее появление буквально в штыки — все бойцы выхватили оружие и готовы были кинуться в бой, арбалетчик также держал ее на прицеле. Не моргнув и глазом, она прошла мимо них и, подойдя к Энимору, сказала:

— Я пришла говорить с тобой.

По отряду пробежал недоумевающий шепот, но командир не спешил отдавать приказы.

— Это она, — произнес наконец человек, похожий на волкодава.

— Она, Гестага, несомненно она, — подтвердил Энимор, жестом приказывая спрятать оружие. — Но сегодня она моя гостья.

— Гостья это хорошо, — с плотоядной усмешкой произнес помощник командира.

— Ты не понял — она совершенно особенная гостья. Можешь говорить, — обратился он к Асель.

— Нет. Надо побеседовать наедине.

Саметтардец с улыбкой жестом приказал своим бойцам отойти.

— Совсем как в старые времена, Асель…

— Не забыл меня, разбойничья морда, — усмехнулась она, усаживаясь у огня и беспардонно угощаясь чужим ужином. — Как тебя зовут сегодня?

— Энимор.

— А что, звучит.

— А ты такая же настойчивая, как и раньше. Преследуешь меня даже после моей смерти.

— Не расстраивайся. У меня есть предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

— Слушаю тебя внимательно.

— Я прекрасно знаю, кого ты ищешь. И, в отличие от тебя, знаю, где они, и, если хочешь, могу их тебе отдать в обмен на то, что ты перестанешь меня преследовать и отзовешь своих псов.

— И зачем мне это, если я вас выслежу не сегодня, так завтра?

Асель залилась звонким смехом.

— Все шутишь? Неужто ты думаешь, что сможешь обыграть меня в прятки в лесу?

— А, твоя флейта все еще с тобой. Ну, в таком случае предложение заманчивое. Вот только не могу понять, тебе оно зачем?

— Мне надоели эти два идиота. И еще я помню, насколько ты настырный — будешь ведь не один месяц таскаться по пятам, а это раздражает.

— Что верно, то верно. Но за тебя живую, моя девочка, платят десяток арумов. Как я объясню бойцам, почему отпустил тебя?

— Ты же знатный сказочник. А то представь, какая потеха будет, когда демгард случайно узнает, что меня поймал сам разбойник Виммаш.

Энимор побледнел и зашипел на Асель, опасливо оглядываясь на свой отряд:

— Молчи!

— Ты начинаешь понимать, — она оскалила белые зубы в хищной улыбке. — Хоть ты мне и друг, но пусть это имя будет моей защитой. Конечно, ты можешь меня убить, но, поверь мне, перед смертью я успею выкрикнуть твое имя, а тогда уж твои парни сами разберутся, ведь Виммашем в этих краях до сих пор пугают детей, купцов и приезжих.

Энимор в упор глядел на Асель своим обжигающе-пронизывающим взглядом, в котором она прочла сожаление, что он не убил ее раньше, когда была такая возможность.

— Иметь дела с тобой опасно для здоровья, — усмехнулся он. — Насколько я помню, последнее из них закончилось гибелью моей банды, всех до единого. Этим я тоже тогда обзавелся, — Энимор указал на шрам.

— Стареешь ты что ли, памятью слаб стал? Я ведь тебя предупреждала, что из-за этого малолетнего барчука, которому ты кишки выпустил, местная знать все вверх дном перевернет, чтобы тебя найти! Я тебе говорила залечь на дно, уйти из этих мест!

— Да, моя девочка. Похоже, что не иметь с тобой дел не менее опасно. Наверное, надо было тебя послушать, и сбежать, бросив остальных.

Асель начинал выводить из себя этот разговор, Энимор с его усмешкой и взглядом, исполненным уверенности и чувства собственного превосходства, прозрачные намеки на неблаговидный поступок пятилетней давности. И еще это «моя девочка». Это раздражало больше всего.

— Здравый смысл и ничего больше, Энимор. Если бы ты меня послушал — все остались бы живы, — немного помолчав, она повторила свой вопрос. — Ну так что, согласен на сделку?

Энимор ответил не сразу. Он находился в глубокой задумчивости, потирал лоб рукой, ухмылялся чему-то, глядя в костер. Степнячка в это время разглядывала его лицо, которое изменилось почти до неузнаваемости.

— Я согласен. Может быть, если я послушаю тебя в этот раз — будет лучше.

— Даже не сомневайся, — очаровательно улыбнулась Асель. — Послезавтра после полудня жди их в пещере, что отсюда на три палланга к востоку. Она там одна такая, не пропустишь. А мы с тобой уже вряд ли увидимся, так что прощай.

Уходя, Асель казалась все такой же гордой и бесстрашной, хотя на самом деле она до дрожи боялась, что, когда она будет проходить мимо бойцов Энимора, кто-нибудь из них всадит ей в спину нож или арбалетный болт. Однако Энимор умело сдерживал свой отряд беспрекословной властью и, объявив о собрании совета завтра на рассвете, приказал отпустить свою гостью.

Когда Асель продиралась сквозь заросли, она отчетливо услышала треск сухих веток позади себя и, круто развернувшись, в мгновение ока выхватила лук и выпустила стрелу в темноту. Движение в кустах замерло, но она не стала проверять, что это было — настолько она хотела побыстрее отсюда убраться, пока Энимор не раздумал.

Анвил в это время стоял, ни живой ни мертвый, еле дыша, пригвозженный за полу плаща браконьерской стрелой к толстому дереву. Долго, очень долго он неподвижно ждал, пока Асель вовсе скроется из виду — сыщик решил, что на сегодня с него хватит приключений, и что он заслуживает, по крайней мере, безопасного отдыха. Потому, удостоверившись, что он остался в полном одиночестве, Анвил двинулся в направлении, в котором по пути заметил огонек, который мог быть светом в окне.

На этот раз Анвил не ошибся — то, что он видел, действительно оказалось окном в доме лесника, который особняком стоял в самой чаще леса. На стук сыщика отозвался грубым лаем внушительных размеров пес, оскалив зубы в окно, и уж затем двери приоткрыл сам лесник — средних лет мужчина, заросший густой бородой до самых глаз.

— Ты кто, к чертям, такой? — не слишком любезно спросил он, придерживая рвавшегося в щель двери пса за ошейник.

— Добрый человек, мое имя Хаграл Понн Митсе, я путешественник. Два дня назад меня пытались ограбить, но я сбежал и заблудился. С тех пор я не ел и не спал. Сжалься над бедным путником и дай мне приют до утра, — покорно склонив голову, говорил Анвил с такой неподдельной жалостью в голосе, что не поверить ему было невозможно.

— Ладно уж, проходи, — ответил лесник, открывая дверь и успокаивая пса. — Только ножик свой отдай, а то мало ли, что у тебя на уме.

— Спасибо тебе, добрый человек, — обрадованно отвечал сыщик, беспрекословно отдавая свой кинжал леснику. — Да благословят тебя Алсидрианд и Дереганд, и…

— Кончай трепаться — комары налетают, — пробурчал тот, захлопывая дверь за едва успевшим зайти Анвилом.

Деревянные стены жилища были украшены головами косуль, волчьими шкурами и оленьими рогами, в углу почетное место занимал большой крепкий арбалет. Лесник пригласил гостя к столу, на котором стоял небольшой чугунок и горела лучина, и отрезал ему кусок вареного мяса, добавив к этому большой ломоть хлеба и кружку студеной воды.

Анвил с такой жадностью накинулся на жесткое и безвкусное, как подошва, мясо, что лесник, оказавшийся совершенно никчемным поваром, без колебаний поверил хотя бы в то, что незваный гость действительно не ел двое суток. Об остальном хозяин решил расспросить поподробнее — на вопрос, кто он такой, Анвил отвечал совершенно уверенно, не мешкая и не мямля:

— Отец мой, как видно из имени — кузнец, но я продолжать его дело не смог — силой не вышел, — тараторил сыщик с набитым ртом. — Так он отправил меня в Артретард учиться ювелирному искусству у одного мастера — Мирсала Понн Хельмироу — может слышал? Нет? Ну ладно… Вообще-то, у меня еще конек был, но бандиты, чума на них, — совсем от сволоты продыху нет — видишь, что сделали? Чуть мозги не вышибли, так я от них так бежал, так бежал…

Анвил врал легко и непринужденно, не краснея и глядя прямо в глаза леснику, и мог бы продолжать свой рассказ бесконечно, если бы потерявший интерес к беседе хозяин дома не прервал его, указав на скамью, прибитую к стене у двери — спальное место Анвила, к которому не прилагалось ни подушки, ни покрывала. Но это было и не нужно утомленному сыщику — едва он прилег на широкую скамью, подложив под голову свою сумку и укрывшись плащом, как почувствовал невероятное блаженство.

Ему казалось, что не прошло еще и пяти минут с тех пор, как лесник, погасив лучину, захрапел на нетопленной печи, когда дверь, слабо скрипнув, приотворилась, и в дом вошла молодая девушка. Пес, спавший в центре комнаты, лишь лениво поднял косматое ухо и снова заснул, широко зевнув. Тем временем девушка, скинув верхнюю одежду, снова зажгла лучину, и Анвилу удалось ее разглядеть — длинная грубая сорочка не могла скрыть весьма соблазнительных форм, тонкие руки ловко расплетали длинную косу, теплые блики играли на матовой белизне кожи.

Сыщик удивился тому, как она попала в дом, ведь он был уверен в том, что лесник запирал двери на засов. «А может мне это показалось? А девушка вошла, пока я спал и сама закрыла дверь?» — думал он, вслушиваясь в вой ветра, к которому примешивался неясный, едва различимый легкий свист.

Случайно обернувшись, незнакомка едва не вскрикнула, увидев Анвила, которого прежде не заметила в темноте.

— Ты что здесь делаешь? — шепотом спросила она, оглядываясь в поисках кочерги или ухвата.

— Я путник, я заблудился… лесник пустил меня переночевать, — так же тихо отвечал он.

Разглядывая Анвила, она на мгновение склонила голову на бок, как это делают птицы, осматриваясь; лицо не выражало никаких эмоций, только глаза притягивали к себе, как две глубокие черные пропасти. После секундного замешательства, она с улыбкой ответила ему:

— Ну так бы сразу сказал. Папенька тебя хоть покормил-то?

— Да, очень вкусно.

— Ну ты и подхалим, — засмеялась она. — Ну, или тебе просто нравится жевать что-то вроде старых башмаков.

Дочь лесника подошла и села на скамью рядом с Анвилом, который поспешил потесниться.

— Устал, небось, бедняжка, намаялся…

Она низко склонилась над ним, вглядываясь в покрасневшие глаза сыщика. Он чувствовал на своем лице ее горячее дыхание и прядь волос, упавших ему на лоб, и рассеяно кивал, отвечая на ее вопросы. Слегка прохладными кончиками пальцев она коснулась синяка под глазом, но, увидев, что причиняет ему боль, отдернула руку, а затем легко провела пальцами по щеке и подбородку, заросшему трехдневной светлой щетиной. Дальше тонкие пальцы скользнули по шее, на миг задержавшись на сильно бьющейся сонной артерии, и, спустившись еще ниже, расстегнули воротник легкой куртки и принялись за завязки рубашки.

— Ты что? — испуганно прошептал Анвил. — Твой отец меня убьет.

— Не волнуйся, глупенький, он не проснется до самого утра.

Свободной рукой очаровательная девушка гладила его по голове, запустив пальцы в волосы. Анвил тоже прикоснулся к ней, но девушка мягко отстранила его руку. Расправившись с завязками, она откинула его плащ и расправила ворот рубашки, обнажив его грудь.

Внезапно девушка схватила Анвила за волосы на затылке и зажала ему рот с такой силой, что на его щеке, в которую впились ее ногти, выступила кровь. Когда она подняла голову, Анвил с ужасом увидел, как преобразилось ее лицо — кожа приобрела нездоровый землистый оттенок, щеки впали, резче выступили скулы, изменился даже изгиб бровей, придав лицу хищное выражение. Тонкие губы, растянувшись то ли в улыбке, то ли в оскале, обнажили нестройный ряд острых звериных клыков.

Анвил метался, как раненый зверь, но никак не мог освободиться от смертельных объятий чудовища — его грудь она придавила коленом, одна рука несчастного была зажата между его собственным телом и стеной, вторая безвольно, как плеть, свисала со скамьи, царапая ногтями земляной пол. Сыщик застонал, но это не произвело никакого эффекта — дочка лесника лишь смотрела в его глаза, расширившиеся от ужаса, склонив голову на бок и словно упиваясь его страхом. Взглянув на него последний раз, она со смехом запрокинула голову Анвила назад и, прижавшись губами к дергающемуся кадыку, вдохнула теплый запах кожи молодого мужчины, а в следующий миг сомкнула зубы на его горле.

Анвил проснулся, резко сев на скамье и одновременно отбросив свой короткий плащ, который улетел во тьму, шумно хлопая полами. Сердце его неровно колотилось в груди, по спине струился холодный пот, на лбу выступила испарина. Испуганно оглянувшись, он не увидел никого и ничего — лучина не горела, комнату окутывал непроглядный мрак. Нервно ощупав щеку, он, естественно, не обнаружил на ней крови, куртка тоже была застегнута. Облегченно выдохнув, он снова откинулся на скамью.

Этот кошмар был его бичом уже несколько лет, он преследовал Анвила после истории, действительно произошедшей с ним на заре его профессиональной деятельности. Тогда он тоже заночевал у егеря, и ночью к нему явилась девица, которая представилась дочерью хозяина дома. На самом же деле это было чудовище, которое в народе именуют поедательницей — вопреки распространенному мнению, оно нападает не только на молодых мужчин, но и на все, что можно съесть, и, как правило, пожирает лишь небольшую часть тела, после чего идет на поиски новой жертвы. Эти существа опасны тем, что пока они не приступят непосредственно к трапезе, их практически невозможно отличить от человеческих женщин. В прошлый раз Анвила спасло только то, что егерь проснулся, когда сыщик неистово заорал от того, что Поедательница вонзила зубы ему в плечо. Тогда хозяин дома точным ударом тяжелого молотка, подвернувшегося под руку, расшиб голову чудовищу, спасая юного сыщика от долгой и мучительной смерти. Впрочем шрам, оставшийся на память от этого приключения, до сих пор красовался на плече Анвила.

Больше Анвил заснуть не мог — мысль об этом кошмаре не отпускала его, ему казалось, что ужасная поедательница на самом деле просто прячется в глубине комнаты, ожидая, пока он расслабится и потеряет бдительность, чтобы довершить начатое. Конечно, он понимал, что это всего лишь дурной сон, но все же решил, что не помешает проверить дом на наличие чудищ. Нащупав под рубашкой амулет от всякой нечисти, который он по случаю приобрел у одной саметтардской торговки, он смело двинулся впотьмах навстречу неизвестности.

Возможно, все могло бы завершиться благополучно — удостоверившись, что в доме нет никого, кроме лесника, он бы вернулся на свое место и проспал до самого утра. Но, к сожалению, в доме они были не одни — огромная собака развалилась на полу, заняв собой чуть ли не половину комнаты так, что не споткнуться о нее было практически невозможно. Потому, когда Анвил совершил роковую, но закономерную и неизбежную ошибку, пес оглушительно залаял, разбудив хозяина, который соскочил с печи и метнулся к оторопевшему сыщику.

— Ах ты ж пёсий сын! Обокрасть меня решил! Сейчас я тебе задам! — орал лесник, держа Анвила за грудки и подняв его над землей.

— Да я… Я ничего… Просто встал! — безуспешно пытался оправдаться он.

— Вот ворья-то развелось! — с негодованием выпалил лесник и, распахнув дверь ногой, вышвырнул Анвила на улицу.

Не успел он встать с земли, как услышал за спиной треск закрываемой двери и скрежет засова. Ночной лес окружал одинокого Анвила, который всматривался и вслушивался в ночную жуть, сжимавшую вокруг него свое кольцо. Пронизывающий ветер носился по лесу, раскачивая высокие деревья и принося с собой волчий вой и уханье филинов. Небо заволокло тучами так, что не было видно ни звезд, ни месяца, и Анвил решил, что надо быть полным идиотом, чтобы прямо сейчас двинуться в путь по лесу. Потому он уселся, облокотившись о стену, в надежде, что утром все-таки выторгует у рассерженного лесника свои вещи, которые остались внутри.

Анвил чувствовал себя слабым и беспомощным и жался к деревянной стене дома, из которого его только что вышвырнули, будто это может дать ему какую-то защиту. Сначала он пытался бороться со сном, но все же усталость сломила его, погрузив кратковременный, рваный и неглубокий сон.

Сыщик дремал, обхватив руками колени и опустив голову, как вдруг почувствовал, что его кто-то держит за запястье. Смутное, но пугающее воспоминание о поедательнице заставило его мгновенно проснуться и открыть глаза — то, что он увидел, напугало его больше, чем его прежний кошмар. Существо, похожее на большую лысую костлявую собаку, смотрело на него спокойными желтыми глазами, облизывало длинную зубастую морду, покрытую свалявшейся грязно-белой шерстью, и тянуло к нему тощую четырехпалую лапу, похожую на человеческую руку.

Сердце Анвила упало не то, что в пятки, ему казалось, что оно летит в бездну. Он услышал свой истошный вопль словно издалека, в следующий миг почувствовав, как у него из-под ног уходит земля и как густая чернильная тьма становится и вовсе непроглядной.

—

 

ГЛАВА 6

Во все тяжкие

Оди Сизер проснулся на закате, вскоре после ухода Асель, и уже успел переделать все возможные дела: он посчитал, сколько денег у него осталось, побрился, причесался и даже выстирал свою окровавленную рубашку, позаимствовав у Этерала ушат. Беседуя со старым контрабандистом, Оди поинтересовался, нет ли в селении кабака. Оказалось, что есть, но как раз сегодня в деревне гуляют свадьбу сына старосты, потому все жители, включая и трактирщика, веселятся на празднике, а на питейном заведении красуется большой амбарный замок. Эта новость заметно подпортила настроение инженеру, но Этерал вовремя вспомнил, что у него хранится несколько бутылок медовухи и самогона, которыми он может поделиться за умеренную плату. Оди, к которому снова вернулся радостный настрой, с видом знатока попробовал оба напитка, но выбор свой остановил на медовухе, поскольку даже один запах самогона резал глаза инженеру, считавшему себя гурманом.

Когда он вернулся со своей добычей в сарай, Сигвальд все еще спал непробудным сном. Оди звал его, пытался трясти за плечо, но за всем этим не следовало никакой реакции. Только когда инженер пнул его в кольчужный бок, воин заворочался и, не открывая глаз, послал Оди к собачьей бабушке.

— Сигвальд, просыпайся, — настаивал он.

— Что-то случилось?

— Нет… то есть да, но не сейчас. Я тебя спросить хотел…

— Что еще?

Оди, который не вполне понимал, насколько Сигвальд не любит глупых вопросов, решил узнать то, что его действительно волновало последние несколько часов.

— Помнишь того наемника, которого ты добил этой ночью? Просто хочется знать, если я, например, сломаю ногу и не смогу идти, ты меня тоже добьешь?

— Если ты от меня не отстанешь и не дашь мне поспать, я прямо сейчас сам сломаю тебе ногу и добью, можешь не сомневаться, — недовольно пробурчал Сигвальд, переворачиваясь на бок и потирая занемевшие руки.

— Умоляю, скажи, что ты пошутил, — вполне серьезно произнес Оди, инстинктивно отойдя от друга на пару шагов.

— Беги, Оди. Беги, пока можешь, — отвечал Сигвальд, открывая глаза.

Наконец-то до инженера дошло, что никто не планирует смертоубийства и что он просто не вовремя обратился с таким вопросом. Потому он отвечал в том же тоне:

— Ладно, только медовуху я забираю с собой, — направился он к выходу, встряхнув бутылку.

— Эй, а ну стой! Куда понес? — окликнул его Сигвальд, окончательно проснувшись.

На многострадальный плащ Сигвальда Оди выставил две бутылки медовухи, пару кружек, хлеб с луком и кусок сыра — единственную закуску, которая нашлась у Этерала.

— Сигвальд, я, если честно, первый раз вижу, чтоб северянин был оруженосцем у норрайского рыцаря, — заметил Оди после первой кружки. — Вы же, насколько я знаю, обычно нанимаетесь целыми элитными отрядами… Как же у тебя так вышло?

Помолчав немного, Сигвальд решил рассказать Оди о том далеком дне, который изменил его жизнь. Он не без грусти вспомнил сырой запах моря и свежей рыбы, которым пропитался его родной город Ралаах, раскинувшийся на одном из самых северных островов Велетхлау. Особенно хорошо Сигвальд помнил небольшой порт, в который, кроме торговых судов, частенько заглядывали контрабандисты. Он помнил, как, будучи еще ребенком, прибегал туда и завороженно смотрел, как разворачиваются ослепительно белые паруса и как важно и медленно суда уходят вдаль, постепенно превращаясь в маленькие точки, неотличимые от чаек, парящих в небе.

Сигвальд мечтал стать моряком, однако его семья ничего не хотела слышать по этому поводу, что и не удивительно — все мужчины в его роду были воинами, и этот же удел, безусловно, ждал и Сигвальда, но в шестнадцать лет он решил изменить свою жизнь навсегда.

Когда смелое решение окончательно созрело у него в мозгу, Сигвальд под покровом ночной темноты покинул отчий дом, прихватив с собой только кусок хлеба и несколько монет, которые ему удалось скопить, пока он вынашивал свой план.

Он попал в порт незадолго до рассвета и, вдохнув полной грудью солоноватый морской воздух, отчетливо понял, что теперь назад пути нет — если отец узнает про эту ночную вылазку, то точно определит его в армию до срока, накинув ему пару лет (тем более, если не вдаваться в подробности, то Сигвальда вполне можно было принять за восемнадцатилетнего — высокий рост, развитая мускулатура и щетина, которую он тщательно сбривал каждое утро, сослужили бы в этом деле неплохую службу). Это означало, что удрать надо до того, как его хватятся дома, но в столь ранний час портовое управление, где можно наняться на службу, было еще закрыто, а значит, на торговое судно попасть не было никакой возможности еще несколько часов. Сигвальду же было решительно все равно, на каком судне служить, и он решил попытать счастья в портовом кабаке, который был излюбленным местом отдыха моряков и особенно контрабандистов.

Однако, побывать в этом славном заведении ему так и не пришлось — пока он собирался с мыслями и мялся у порога, дверь кабака распахнулась, и на улицу буквально вывалился весьма колоритный моряк, чуть не сбивший с ног Сигвальда. Его крупные руки с резко выделяющимися венами покрывало великое множество шрамов и черных татуировок, среди которых более всего было заметно изображение буревестника; на голове красовалась красная повязка, а в ухе болталась массивная золотая серьга. По сравнению с ним Сигвальд выглядел хилым подростком, но, заметив на шее старого морского волка боцманскую дудку, Сигвальд решил, что это его единственный шанс уйти в плавание, и пошел в лобовую атаку:

— Вы боцман «Черного Буревестника?» — прямо спросил он, став на пути моряка.

Выросший у самого моря Сигвальд отлично знал это судно, которое несколько лет подряд регулярно привозило в Ралаах редкие специи и другие товары, а после того, как власти спохватывались и принимались ловить лихих контрабандистов, легкий «Черный буревестник» на всех парусах уходил в голубые дали.

Боцман только отстранил Сигвальда и, даже не удостоив взглядом, хрипло рявкнул:

— Отвали, щенок!

Однако юноша не унимался и уверенно заявил:

— Я хочу служить на вашем судне!

Теперь моряк оценивающе глянул на Сигвальда единственным глазом и, криво ухмыльнувшись, сказал, что ему на судне салаги не нужны. Однако Сигвальд упрямо твердил боцману о своем желании, пока окончательно не вывел моряка из себя:

— Да якорь тебе в корму и крысу под койку! — прорычал он, замахнувшись своим кувалдоподобным кулаком и целясь Сигвальду в глаз.

Быстро припомнив отцовские уроки рукопашного боя, юноша увернулся от этого удара, сразу же за которым последовал другой, от которого ему, впрочем, тоже удалось уйти. Когда боцман замахнулся на него в третий раз, Сигвальд по привычке ударил его по ребрам, но очень скоро пожалел о своей выходке — огромный и твердый как камень кулак боцмана впечатался ему в нос и отправил в нокаут.

Когда Сигвальд поднимался с пыльной дороги, вытирая кровь из разбитого носа тыльной стороной ладони, к нему подошел боцман и, еще раз оглядев его с головы до ног, спросил с усмешкой:

— Ну? Все еще хочешь служить на «Черном буревестнике»?

— Хочу, — твердил он, шмыгая носом.

— Ладно, салага, твоя взяла. Пойдешь юнгой, а то у нас в прошлое плавание одного криворукого смыло за борт. Так, глядишь, и выйдет из тебя толк.

Первое плавание Сигвальда должно было продлиться две недели — ровно столько, сколько нужно для того, чтобы дойти от Ралааха до Бухты Сов на западном побережье Ригонтарда. Первая неделя пути прошла без происшествий — в это время Сигвальд отчаянно старался запомнить морские термины, которыми изобиловала речь моряков, и был занят в основном тем, что почти все время драил палубу и выполнял поручения старших товарищей.

Несмотря на рутинность и тяжесть своей работы, Сигвальд являл собой пример такого дисциплинированного моряка, какого уже давно не было на «Черном буревестнике». Каждый день он работал до изнеможения, каждой клеткой тела чувствуя свою причастность к общему делу, ощущая, как с каждым днем он все больше и больше пропитывается морской жизнью.

На восьмой день пути корабль попал в штиль. Жизнь Сигвальда от этого не изменилась, разве что еду и питьевую воду стали выдавать экономнее, что сильно отразилось общем настроении. Четыре дня царило полное безветрие, четыре дня среди моряков нарастало беспокойство, которое не обошло стороной и неопытного Сигвальда. Когда он в краткие часы отдыха смотрел на гладкую, как зеркало, поверхность воды, ему казалось, что ветер больше никогда не подымется, что их корабль навеки затерян среди бескрайнего моря, и что живым отсюда никто не выберется. Но эти мысли не пугали юнгу, а скорее расстраивали — ему не хотелось умирать, не испытав на своей шкуре всех морских приключений.

К полудню пятого дня, когда матросы, переделав всю возможную работу, бродили по раскаленной солнцем палубе, злые, как рой ос, внезапно поднялся легкий северный ветерок, который, наполнив паруса, погнал корабль в направлении Итантарда. Сначала моряков обрадовало такое положение дел, однако следующие два дня ветер все усиливался, и бывалые морские волки предсказывали беду.

Так все и случилось — через пару дней небо затянуло черными тучами, а ветер усилился настолько, что паруса рвались, как старая ветошь, и их пришлось убрать — корабль попал в шторм. Судно уже давно сбилось с курса и неслось куда-то по воле волн. Очень скоро разыгралось настоящее светопреставление: дождь лил как из ведра, но на это, казалось, никто не обращал внимания, молнии разрезали небо на куски яркими вспышками, гром грохотал так, что за его раскатами моряки не могли расслышать команд. Бросаемое из стороны в сторону огромными волнами судно страшно скрипело, но не сдавалось стихии и не получало значительных повреждений.

Сигвальду казалось, что если так пойдет и дальше, то все это может закончиться благополучно, но его надежды пошли прахом, когда он услышал, как впередсмотрящий сообщил, что они вот-вот налетят на рифы. Подтверждение не заставило себя долго ждать — все моряки почувствовали резкий толчок и услышали громкий треск, а потом и голос одного из матросов:

— Капитан, вода заполняет трюм!

— Людей на помпы!

— Бесполезно — в пробоину кит может пройти.

— Тогда шлюпки на воду!

Матросам идея со шлюпками пришлась по сердцу, но на поверку мест в них оказалось вдвое меньше, чем моряков на борту. Те, кому не хватило мест, могли бы позавидовать своим более удачливым товарищам, если бы не увидели, как в течении пары минут лодки одна за другой разбились о скалы или перевернулись, и как почти спасшиеся моряки исчезли в темном бурлящем потоке.

После этого происшествия на корабле началась настоящая паника, распаляемая новыми толчками и усиливающимся креном судна. Боцман и другие офицеры что-то кричали, но Сигвальд стоял у мачты, уцепившись за толстый канат и не двигался с места, пока пробегавший мимо боцман не обратился к нему лично:

— Спасайся, мать твою, прыгай за борт! — Сигвальд сначала не мог понять, что от него хочет старый боцман. — Прыгай и греби подальше от водоворота!

Наконец-то до юнги дошло, что за приказ ему отдали, но он, уже попрощавшись с жизнью, решил погеройствовать напоследок:

— Я не крыса, чтобы бежать с тонущего корабля! — с горячностью выпалил он.

— Ты не крыса, ты кретин! — заорал на него боцман, выхватив из ножен на поясе короткую широкую саблю. — За борт, живо! Это приказ! Если ты не прыгнешь, я перережу тебе глотку и сам выброшу в море!

Спорить с ним было неразумно — даже в последние минуты жизни привыкший к беспрекословному подчинению боцман не потерпел бы невыполнения приказов. Да и Сигвальду не хотелось настолько бесславно окончить свои дни, и он без раздумий прыгнул в море, чудом не раскроив череп о большой валун, в опасной близости от которого он пролетел.

Оказавшись в воде, он пытался зацепиться хоть за что-нибудь, чувствуя, как водоворот, образовавшийся от тонущего судна, затягивает его на глубину. В этот раз удача улыбнулась Сигвальду, и ему удалось вскарабкаться на небольшую скалу с ровной, как стол, вершиной, которая немного возвышалась над волнующимся морем. Крепко ухватившись за край, он поискал глазами корабль — тот находился в плачевном состоянии: мачта, у которой пару минут назад стоял Сигвальд, с треском рухнула, проломив правый борт. В течении пяти минут весь корабль погрузился в воду, оставив после себя только водяную воронку да несколько обломков.

Осмотревшись вокруг, Сигвальд понял, что он совершенно один в этом кромешном аду, и теперь ему стало действительно страшно, весь налет красивого, но бессмысленного героизма моментально испарился. Он лихорадочно оглядывался в надежде увидеть хоть кого-нибудь, однако немногочисленные моряки, что выныривали из воды, были слишком далеко и почти сразу погружались обратно. Пару раз волны пронесли мимо Сигвальда уже мертвые тела, одно из которых зацепилось за уступ скалы, на которой он сидел. Юнга с отчаянием смотрел на труп, пока одна из волн не встряхнула его — тогда тело страшно заорало, разражаясь проклятиями.

— Эй! — прокричал ему Сигвальд. — Хватайся за руку!

Свесившись со скалы, он протянул руку утопающему и тот схватился за нее с такой силой и так резко, что чуть было не уволок Сигвальда за собой, однако ему удалось удержаться и вытащить моряка на плоскую вершину. Оказалось, что у матроса сломаны ноги и пробит череп, и кровь из раны заливала его лицо. Несмотря на то, что ее смывали волны, иногда захлестывавшие площадку, Сигвальд так и не узнал этого человека.

— Дай мне воды! — орал матрос севшим голосом, после каждого слова вставляя парочку невообразимых ругательств. — Дай мне воды! Я хочу пить!

— Здесь нет пресной воды!

Но матрос упорствовал, несколько раз порывался встать и найти воду самостоятельно, но ему мешали сломанные ноги и Сигвальд, который всем весом наваливался ему на грудь, пытаясь не давать шевелиться. Удар головой, очевидно, не пошел на пользу раненому моряку, помутив его рассудок, однако он все еще был сильным, как бык, и Сигвальд едва с ним справлялся. Бедный юнга не знал, как ему помочь и что вообще с ним делать, но присутствие живого человека и ответственность за его жизнь, которую он вменил себе, давали ему силы для борьбы с судьбой.

Все закончилось в один миг — огромная волна, отразившись в испуганно расширенных зрачках юного моряка, который в последний момент заметил ее, захлестнула скалу, сильным ударом смыв с поверхности Сигвальда и раненого. Юнга пытался удержать его, однако тот выскользнул из мокрых рук и навеки скрылся в водной пучине.

Несколько секунд Сигвальд пребывал в черной холодной воде в полной неподвижности, пока, наконец, не вышел из ступора и снова не обрел способность шевелиться, почувствовав, что задыхается и камнем идет ко дну.

На исходе сил он вырвался на поверхность из толщи горько-соленой воды, и вцепившись в проплывавший мимо обломок судна, отдался на волю волн, которые швыряли его из стороны в сторону, иногда ударяя о скалы. Что происходило дальше, он помнил плохо, и единственным ярким воспоминанием о тех минутах стал большой камень, о который он с силой ударился грудью, после чего погрузился в тишину и непроглядную тьму.

Сигвальд постепенно приходил в сознание. Он чувствовал, как палящее солнце жжет ему глаза, пробиваясь сквозь закрытые веки, как раскаленная галька давит в спину, слышал громкий, оглушительно громкий крик чаек и шум прибоя. Он лежал, не смея пошевелиться и не веря в то, что до сих пор жив. Сигвальд хотел было сделать глубокий вдох, но резкая боль пронзила его грудь, так что выдох перерос в стон.

— Кеселар, аде амаливет! Альв кут син, хамрироу?

Открыв глаза, Сигвальд увидел склонившегося над ним молодого человека, которому на вид было лет двадцать пять. Его светлые волосы были собраны в хвост на затылке, а голубые проницательные глаза внимательно изучали Сигвальда, который как раз пробовал пошевелить руками и ногами, чтобы убедиться, что они целы.

— Дже да аядде-на, ге балле ре аде алимрет. Альв син да воэд да иласан? Альв рам наве ре син?

Сигвальд не понимал языка, на котором говорил незнакомец, потому покачал головой и хотел пожать плечами, но боль в ребрах не дала это сделать.

— И а да кисата то аде ме самтале, Фалар, — произнес мужчина постарше, подошедший к первому.

— Оль аде да амалив-тан, ир да воэд-тан да вэлан келлгут ре син, — улыбнулся молодой человек.

— Их, оль да ливан. Син таватет демллартет аде-роу, син да воэд-тан

.

Оди слушал рассказ Сигвальда с отрытым ртом, удивляясь столь богатому прошлому бывшего оруженосца, и в тайне даже немного завидуя ему, ведь он знал, что сам никогда бы не смог так решительно бросить все и пойти за своей мечтой.

— Так ты был оруженосцем алтургера Кеселара? Я видел его несколько раз, когда жил у Бериара. И что, он даже не предложил тебе вернуться домой?

— Отчего же, предлагал. Да только я отказался. Ну подумай, кем бы я вернулся? Униженным неудачником, оборванцем в рубахе с чужого плеча? Ну уж нет, такого позорища я бы не вынес. А тут была и работа, и кров, и Кеселар ко мне хорошо относился.

— Тогда почему ты сбежал?

— Да так… обозвал демгарда жирным боровом, трусом и высокородной скотиной.

— Ого! Вот это да, я бы так не смог, — Оди с восхищением смотрел на Сигвальда, который отныне стал для него эталоном мужественности, смелости и решительности. — Ты счастливчик, что до сих пор живой!

— Эх, — вздохнул Сигвальд. — Я уже мог бы быть в Артретарде, если бы эта чертовка Асель не увела мою лошадь.

— Ах, Асель, — мечтательно произнес Оди, осушив очередную кружку и откинувшись на солому.

— Чего это ты улыбаешься, как блаженный? — поинтересовался Сигвальд.

— Понимаешь, Асель — она такая, такая…

— Хитро-мудрая, — презрительно хмыкнул он.

— Она удивительная женщина, — продолжал Оди, пропустив мимо ушей едкое замечание друга.

— Настолько удивительная, что прострелит тебе голову, когда ты ей надоешь, — продолжил воин, подражая мечтательному тону инженера.

— Таких, как она, я никогда не встречал…

— А я встречал. И, поверь мне, отдал бы пол жизни, чтобы больше не встречать. Ты знаешь, что многие из них воюют наравне с мужчинами и частенько стреляют отравленными стрелами, яд на которых причиняет такую боль и мучения, что раненые просто молят о смерти? Но их судьбе могут позавидовать те, кто попадал к в плен к этим, с позволения сказать, женщинам. Я видел то, что от них оставалось — это и трупом-то назвать сложно. Но те, которые не воюют, не далеко ушли от своих сестер. Знаешь, что они отрезают неверным мужьям? — Сигвальд с хитрым прищуром посмотрел на Оди, который нервно сглотнул, догадавшись, о какой части тела идет речь.

Оди потребовалось некоторое время, чтобы принять шокирующие факты из жизни заретардских женщин. Он не хотел верить в то, что говорил Сигвальд, но говорил он крайне убедительно, да и сам Оди не раз слышал что-то подобное. Противиться очевидному было бесполезно, так что уже изрядно захмелевший инженер впал в глубокую и невеселую задумчивость. Внезапно мысль озарила его чело и он, слегка покачиваясь, удалился, а вскоре вернулся, принеся бутыль, в которой булькала мутно-белая жидкость сомнительного происхождения. Молча сев обратно на свое место, Оди зубами выдернул пробку из тонкого горлышка и налил себе пол кружки этого пойла, после чего, зажмурившись, выпил залпом.

— Эка тебя, брат, разобрало, — Сигвальд оценивающе глянул на Оди, который закашлялся с непривычки к таким напиткам.

Сигвальд поддержал друга и тоже выпил принесенный инженером самогон — даже видавшему виды воину это питье показалось слишком крепким и малоприятным на вкус, однако ничего другого уже не было. Внезапно Оди затараторил так быстро, что Сигвальд едва успевал разбирать слова:

— Понимаешь, она такая красивая и опасная, она не выходит у меня из головы! Плевал я на всех женщин Норрайя, Беретрайя, Ригонтарда, Артретарда, Саметтарда и Хамрибери вместе взятых, пока есть такая как Асель. Вот ты говоришь, что она опасна, но чем опаснее, тем лучше! Это все равно, что сравнивать домашнюю кошку и рысь! Ну кому, скажи мне, кому нужна кошка, если есть рысь? Никакой уважающий себя охотник не пойдет охотиться на кошку! Хотя… какой я охотник? А вот Асель — она да… А я кто? Кто… Да я мужик! И я люблю ее! Да! И я достоин ее! Потому что мужик! Потому что я сильный! Ну и что, что я пол ночи провисел на дереве в одних портках! Да этот кузнец… да он вообще! Сейчас как пойду, он у меня узнает, на что способен Оди Сизер!

Инженер вскочил на ноги и кинулся заряжать свой самопал, приговаривая что-то о том, что никто не знает, на что он способен ради любимой женщины. Сигвальд быстро сообразил, что если немедленно не остановить потерявшего связь с реальностью инженера, то может случиться беда. Он отобрал оружие у протестующего Оди и усадил его обратно на солому, всунув ему в руки кружку с самогоном.

— Угомонись, грозный мститель, — улыбнулся воин, глядя на негодующее лицо Оди. — Черт с ним, с кузнецом.

— Д-да я мужик! — снова заладил он.

— Да мужик, мужик, не переживай. Только вот Асель тебе не по зубам. Ничего, не ты первый, не ты последний…

— С-сигвальд, вот ты в-вроде умный, а дурак. В тебе нет н-ни капли романтики. Бесчувственный с-солдафон. Ну разве тебе н-никогда не нравилась женщина, которую тебе не д-достать?

— Ну, было дело, — чуть помедлив, признался он. — Янора ре Йокирамер, например. Красивая.

— Ого, на кого замахнулся! Х-хороший выбор… Тебе только времени н-не хватило. А т-так — раз-два — и она т-твоя. Потому что вот ты — мужик!

— Знаешь, сколько человек за это оторвали бы мне не только голову, а и все, что вообще можно оторвать?

— И ч-что? — Оди презрительно фыркнул. — Это же не п-помешало мне соблазнить Хельмиру?

— Погоди… Хельмира — это жена Бериара что ли? Ну ты красавец! Наставить рога демгарду!

— Ну дык! А т-ты говорил — оторвать, — Оди глупо захихикал. — П-потому все можно, если хочется. Даже если н-нельзя.

— Ага, только чем это все закончилось? Бегаешь по лесу и пьешь отвратный самогон в задрипанном сарае в компании беглого оруженосца.

— Это еще бабку н-надвое… т-то есть бабка надвое… с-сказала. Если б меня Хельмира не выгнала, я бы с-сидел себе в замке спокойно, а тут котел ка-а-ак жахнет! И болтался бы Оди С-сизер на верстовом столбе, как п-последний засранец. А так я живой. И п-пью. И доволен. А ты делаешь то же самое, С-сигвальд. Только без удовольствия.

— А ведь ты прав, — произнес Сигвальд и серьезно задумался о переоценке ценностей.

— Я знаю, как т-тебя развеселить, — сказал Оди, заметив как погрустнел его друг. — А пойдем-ка в бордель!

— Ха, да где здесь бордель?

— Сигвальд, дружище. Запомни раз и н-навсегда — Оди Сизер в любом месте Итантарда найдет бордель. Даже с закрытыми глазами.

Идея Сигвальду, в общем, понравилась, потому он решил положиться на опытность инженера-соблазнителя. Вместе они вышли на улицу — крепкий северянин шел вполне уверенно и даже почти соблюдая прямую траекторию, а вот Оди уже неслабо водило из стороны в сторону, и его приходилось немного придерживать, чтоб тот не свалился в придорожную канаву раньше времени.

Они шли по одной из немногих улиц деревни, весело рассуждая о женщинах и выпивке, когда на Сигвальда впотьмах налетело что-то в длинном развевающемся платье и сбившемся чепчике, чуть не нарушившее хрупкое равновесие тела Оди. Женщина выглядела на смерть перепуганной и что-то кричала Сигвальду, схватившись за рукав дублета и указывая пальцем за его спину. Пока Сигвальд пытался понять, что от него хотят, он почувствовал слабый толчок в плечо сзади. Женщина в ужасе замолчала, сам воин медленно повернул голову и увидел, что его плечо хотел разрубить тупым, как валенок, топором какой-то забулдыга, который застыл в немой сцене, так и не опустив руки с сельскохозяйственным эквивалентом оружия.

Далее события развивались стремительно и закономерно — Сигвальд с силой дернул незнакомца за руку с топором так, что выволок его на дорогу прямо перед собой и едва не выдернул руку из сустава, провел серию техничных, хорошо поставленных ударов по ребрам, и, когда недавний агрессор бросился бежать, придал ему ускорение пинком под зад.

Женщина, подобрав топор, рассыпалась благодарностями в адрес Сигвальда и проклятиями в адрес своего мужа, который допился до чертиков, но ее никто не слушал. Оди в это время просто молча наблюдал за другом, которого уже был готов возвести в ранг кумира, поскольку сам он никогда в жизни не дрался и даже толком не знал, как это делается, а Сигвальд оказался большим любителем кулачных боев.

Друзья продолжили свой путь — Оди шел так, будто в самом деле знал, что и где здесь находится, и, когда он увидел большой дом, в окнах которого горел яркий свет и из которого доносилась музыка и прочие звуки веселья, он решил, что это ни что иное, как искомое заведение, поэтому без колебаний направил свои стопы к зданию.

Сигвальд хотел было постучать в дверь, но Оди зашикал на него и замахал руками так интенсивно, что воин в растерянности остановился.

— С-стой, ты не умеешь! — сказал Оди, слегка заикаясь.

— Да чего тут уметь? — искренне недоумевал Сигвальд.

— Ты опять н-ничего не п-понимаешь! Женщины — это… это… э, да ч-что я тебе рассказываю! Запомни, ты должен быть с ними так любезен, как был бы любезен с супругой самого алгарда. С каждой. А тем более — с хозяйкой публичного дома. Вот с ней — даже более любезным, чем с супругой алгарда. Смотри и учись, пока я жив.

Для начала Оди привел себя в относительный порядок — пригладил рукой волосы, вытащил из них несколько соломинок, одернул надетую на голое тело кожаную куртку, которая была ему явно не по размеру, стряхнул пыль со штанов. Затем он сломал цветущую ветку сливы и, изобразив на лице улыбку, которая обычно не оставляла равнодушной ни одну женщину, постучал по двери костяшками пальцев.

Им открыла невысокая краснощекая женщина средних лет в парадном чепце, она улыбалась и пытливо смотрела на незваных гостей.

— Моя госпожа, вы прекрасны. Сегодня. Всегда, — Оди придал своему голосу особую глубину и бархатистость. Надо отдать должное, даже без того у инженера был довольно приятный голос. — Д-два воина ждут тепла и л-ласки… и в-ваши девушки… они… они тоже прекрасны. И они не откажут принять в с-свои объятия х-храбрых воинов… вот…

Сигвальд наблюдал за тем, как меняется лицо женщины, которую Оди именовал госпожой — удивление сменилось растерянностью, растерянность недоумением, недоумение — негодованием. В итоге она, попросив их немного подождать, зашла в дом, не закрыв дверей.

— Ну вот видишь, сейчас будут нам девочки…

— Нет, Оди. Сейчас нас будут бить.

Не успел Сигвальд договорить, как в дверном проеме показалось несколько здоровых мужиков, которые имели вид весьма угрожающий и уж точно не походили на девочек, которых ожидал увидеть инженер.

— Бежим! — скомандовал отступление Сигвальд.

Он, хоть и был профессионалом кулачных боев и находился под неслабым градусом, но все же смог реально оценить свои шансы против толпы таких же в дым пьяных норрайцев, потому избрал побег как наиболее безопасный способ распутать то, во что ввязался. План был бы хорош, однако он не рассчитал кое-чего — во-первых, бежать было некуда, во-вторых, Оди не мог не то, что бежать, но и твердо идти без посторонней помощи.

Сигвальд краем глаза заметил, как Оди с заплетающимися ногами ввалился в первый попавшийся сарай, дверь которого была не заперта. Бывший оруженосец остановился, беспокоясь за друга, ибо из сарая вскоре донесся грохот, пронзительные визги и крики. Через секунду, вышибив хлипкую дверь и дико визжа, на улицу вылетел огромный кабан, на спине которого восседал Оди. Вернее он не восседал, а скорее вцепился в перепуганное животное руками и ногами и истошно орал о помощи. Сигвальд был так увлечен этим зрелищем, что и не заметил, как один из преследователей огрел его по спине черенком лопаты.

— С-сигва-а-альд! С-спаса-ай!

Только когда голосящий Оди промчался мимо него на кабане, Сигвальд наконец сообразил, что надо спасать друга, и, выломав из близлежащего забора крепкий дрын, кинулся в погоню за свиньей. Норрайцы, отвлеченные от свадебного стола нелепой выходкой Оди, уже давно потеряли интерес к погоне и покатывались со смеху, наблюдая за тем, как Сигвальд пытается вызволить своего друга из лап чудовищной свиньи.

На сей раз Сигвальду не удалось протрезветь так, как пару дней назад на злосчастном пиру демгарда. Он что было силы гнался за кабаном, но новых рекордов по бегу на скорость установить также не удалось. Правда, иногда ему все же удавалось приблизиться к толстозадому рысаку и огреть его дрыном. Но чаще всего доставалось все же Оди, а если удар и достигал цели, то только больше пугал животное, которое от страха неслось еще быстрее под аккомпанемент Сигвальда, который орал до хрипоты, отдавая кабану приказы остановиться и покрывая его невообразимыми ругательствами на всех языках, что знал бывший оруженосец.

Вскоре заметили, что кабан носится по деревне уже без седока, и поспешили угомонить Сигвальда, который горел жаждой мести, и поймать несчастное животное, которое натерпелось больше страху, чем беспечный ездок.

— Оди! Оди! — надрывался Сигвальд, пытаясь перекричать визг кабана, которого как раз пытались затолкнуть обратно в сарай.

Вскоре из придорожной канавы, густо поросшей колючками, показалась худая рука инженера, а вскоре вылез и он сам. Руки и грудь были изодраны в кровь, на лице тоже было несколько глубоких царапин. Оди, все так же шатаясь, вышел на середину дороги и уселся тут же. Удивленно хлопая глазами, он разглядывал свои ладони так пристально, будто видел их впервые.

— С-сигвальд, дружище, — наконец изрек он, подняв на него взгляд. — Это было… Такого со мной еще никогда не было! Если б не ч-чертова рука… Я бы ого-го, знаешь?..

Оди был просто в восторге от произошедшего — это было видно по глазам, светящимся гордостью за свою удаль молодецкую. Сигвальду же не оставалось ничего иного, как порадоваться за друга, который начинал верить в собственную мужественность.

— Эй вы, двое!

От сарая, к которому только что кое-как приладили дверь, переступая через повалившийся на землю забор, к героям дня приближался рослый норрайец с факелом. Его длинные светлые усы развевались на ветру, огонь отбрасывал блики на лицо, резче выделяя морщины, залегшие между кустистыми бровями. Оди, видя сурового мужчину раза в два шире себя, по привычке постарался ретироваться с поля боя и уполз за Сигвальда. Теперь он продолжал сидеть в дорожной пыли, схватившись за сапог бывшего оруженосца и забыв о том, что ему полагается быть героем. Сигвальд же стоял, по своему обыкновению, скрестив руки на груди и пытаясь сохранять невозмутимый вид.

— Ну и наделали вы делов, — норрайец развел руками, показывая масштаб бедствия. — Но и гостей повеселили знатно — вон, до сих пор животы надрывают, как вспомнят ваши скачки. Не знаю кто вы и где успели так нажраться, но приглашаю вас в дом, выпьете за здоровье молодых.

После длинной паузы Сигвальд наконец произнес:

— Сигвальд. Из Ралааха. А это, — он поднял за шкирку друга, который с интересом выглядывал из-за его ноги. — Это — Оди Сизер. Вы не подумайте, он не дурак. Хоть и похож. Он просто инженер, ученый.

Что было дальше, Сигвальд запоминал в основном по регулярно произносимым тостам. Сначала пили за молодых, потом за родителей молодых, потом за грядущий урожай, потом Оди чуть не лишился зубов, проявив слишком бурный и настойчивый интерес к сидящей рядом девушке. Дальше пили за наступающее лето, за инженеров, за здоровье верховой свиньи… а дальнейшие воспоминания растворились в мутно-белой жидкости, скорее всего извлеченной из той же бочки, что и пойло Этерала.

— Сигвальд! Сигвальд, помоги мне!

Воин с трудом различал слова, тревожащие его слух. Вскоре он узнал голос Оди, который истерично и очень громко о чем-то вещал. Сигвальд хотел было сказать, чтоб тот заткнулся, но не тут то было — его язык присох к нёбу, в горле тоже пересохло и вместо слов из груди вырвалось какое-то нечленораздельное хрипение и шипение. Оди все не замолкал, его голос мучительно резал слух. Тогда воин решил кинуть чем-нибудь в нарушителя спокойствия, но и это ему не удалось — во-первых, он не нащупал вокруг себя ничего, кроме травы, мокрой от росы, во-вторых, даже если бы под руку что-нибудь подвернулось, то он бы не смог швырнуть этим в голосящего инженера из-за ужасающей слабости.

Открыв глаза, Сигвальд почти сразу пожалел, что это сделал. Сначала он увидел Оди, который находился в таком же положении, как и в день их знакомства — мерно покачивался на балке, подвешенный за ремень штанов. Когда Сигвальд попытался вспомнить последние события вечера, то почувствовал только сильнейшую головную боль. Он схватился за голову и глухо застонал, сильно сжимая виски.

— Ах вы ж пьянь подзаборная, — услышал он звонкий голос Асель. — Не успела оставить одних, так они уже нажрались! Ну как дети малые, честное слово! Ну ладно Оди, ему только пробку понюхать — он уже хороший будет, но ты-то, Сигвальд! Сколько ж надо было выпить?

— Асель, не надо, прошу тебя, — прохрипел он жалобно.

— Как же не надо? Надо! Ты идиот! Ты хоть понимаешь, что мог такого натворить, что не расхлебал бы потом? А если б ты селянам не понравился и они б тебя на вилы подняли, тогда что?

— Сигвальд, сними меня немедленно!

Оди дрыгал руками и ногами и напоминал рыбу, вытащенную из воды. Сигвальд с тоской смотрел на него, понимая, что сейчас придется встать, но пока не двигался с места. Впрочем вставать и не пришлось — от чересчур активных телодвижений Оди ремень соскользнул с балки и инженер приземлился на траву носом вниз.

Когда он встал, Асель критично осмотрела его с головы до ног. Свою куртку он забыл где-то еще вчера, и сейчас по состоянию его тела можно было восстановить картину вчерашнего вечера. Кровь из глубоких царапин кое-где размазалась, кое-где запеклась каплями, к давнишнему синяку на ребрах прибавилось еще три длинных отметины на спине, губа была разбита.

— Оди, будь другом, принеси воды, — прохрипел Сигвальд, видя, что инженер уже стоит на ногах.

— Асе-е-ель, — жалобно заскулил тот.

— Нет! — отрезала Асель. — Кто вчера пил, тот за водой и идет.

— Асель, мне плохо…

Оди рухнул на колени, согнувшись в три погибели. Он продолжал скулить, пока степнячка не подошла к нему. Подняв его голову, она заглянула в покрасневшие глаза, прикоснулась рукой к холодному мокрому лбу, пощупала пульс на руке.

— Просто похмелье, — она пожала плечами. — Пойди проветрись, умойся, попей воды. На обратном пути и собутыльнику своему принеси.

Тяжело вздохнув, Оди поплелся куда-то в поисках воды, шарахнувшись в сторону от проходившего мимо кузнеца, который только раскатисто засмеялся при виде инженера.

— У тебя же есть вода, Асель. Нельзя страждущим отказывать в воде, это жестоко, — Сигвальд укоризненно посмотрел на степнячку.

— На, держи, — она кинула ему флягу, которую он осушил в три глотка.

— Когда ты вернулась? — спросил он, почувствовав себя лучше.

— Как раз успела к твоим безобразиям.

— Безобразиям? А чего я творил?

— О, чего ты только не творил. Кстати, извинишься потом перед племянницей старосты, и перед его женой тоже.

Сигвальд прикрыл глаза рукой, припомнив, за что надо было извиниться.

— А Оди кто так?..

— И этого не помнишь? Дык ты ж его и подвесил.

— Я? — переспросил Сигвальд, удивленно вскинув брови. — Зачем?

— А для наглядности. Рассказывал, как вы с ним познакомились, а сынок мельника все не понимал, как так можно подвесить.

Сигвальд качал головой, видимо, припомнив и этот эпизод.

— Почему ты меня не остановила?

— Ну разве можно мешать веселью? Чем бы дитя не тешилось… Но сейчас речь не о том. Поговорим серьезно.

— Может не сейчас?

— Именно сейчас. Я знаю, кто за нами охотится. И, поверь мне, никого хуже придумать невозможно.

—

 

ГЛАВА 7

Призраки прошлого

Энимор вспоминал древние руины, затерянные в лесах провинции Рикасбери, ставшие последним пристанищем разбойника Виммаша, которым он некогда был. Храм Маилгарда, возможно, самый большой в провинции, восемь веков назад поражал своей красотой и величием, здесь совершались главные таинства новой для Итантарда религии. После прихода в мир демона Фосгарда религию предали забвению, а здание храма отдали инженерам, дабы они могли проводить свои опыты вдали от людей. За время их пребывания там святилище приобрело новые гротескные черты, но ничуть не потеряло в великолепии. Третья эпоха — эпоха расцвета науки и техники — закончилась почти так же печально, как и предыдущая, а в новой эпохе для старого святилища не нашлось применения — люди забросили его и обходили десятой дорогой, движимые суеверными страхами.

Почти за два века ветра и время выщербили истертые каменные ступени, обрушили колонны, облупили красочные фрески, растрескали и уничтожили уникальные каменные плиты, которыми был выложен пол. Святилище, как последний в своем роде древний исполинский зверь, уходило в небытие, унося с собой странную веру, привезенную жителями Палланет Ракко. Единственное, что пока еще не сдавалось безжалостному времени — храмовые катакомбы, надежно спрятанные от любопытных глаз. Как раз они и стали идеальным укрытием для многочисленной банды лихого разбойника Виммаша, потратившего не один месяц на их детальное исследование.

Именно там в свой последний день в глубокой задумчивости Виммаш делал бессмысленные засечки на кромке стола, за которым сидел, и делал это он так усердно, что вскоре и его колени, и пол вокруг был усыпан мелкими щепками. В тревожном молчании перед ним толпились несколько десятков бандитов. Только что дозорный принес плохую весть — местные рыцари, которые уже пару недель охотились за бандой в целом и их главарем в частности, нашли тайный вход в разбойничье логово.

— Рыцари сюда не попрут — будут стоять в оцеплении, — спокойно произнес Виммаш, продолжая уродовать стол. — Не барское это дело — по катакомбам таскаться. Сюда пошлют солдатню. Сколько? Сотню? Две? Не знаю. Нас шестьдесят три бойца. Шестьдесят три отменных головореза в темных коридорах, на своей территории.

— Хочешь принять бой? — спросил один из отменных головорезов. — Мы так не работаем.

— Может предложишь сдаться? Если кто желает — я отговаривать не стану. Лично свяжу и выкину на поверхность, как только подойдут войска.

В зале снова нависла тишина — желающих не оказалось.

— Значит, бой.

В подземельях поднялась шумная суматоха — разбойники готовились к битве, носились по коридорам, что-то кричали друг другу. Пляшущее пламя факелов нервно трепетало, бросая жаркие неверные блики на каменные стены катакомб, на черные, как вороново крыло, волнистые волосы Виммаша, на загадочную ухмылку, игравшую на его губах, на кинжал, рубящий край стола.

«Смерть — это ни в коем случае не конец. Смерть — это начало больших перемен. Одна коротенькая жизнь, один быстрый взмах клинка, одна маленькая смерть — и вот уже надвигается волна, которую не удержать и не остановить. И все потому что в лес вошли двое, а вышел только один — я».

Виммаш был взбудоражен охотой, которая велась за его головой — еще никогда награды за него не были такими высокими, никогда такое большое количество людей одновременно не желало его смерти. Знаменитый разбойник был польщен и тронут таким вниманием к собственной персоне. Он с нетерпением и трепетом ждал развязки истории, и чувствовал себя как именинник, ради которого устроили большой и пышный праздник.

Когда часовой доложил, что войска на подходе, Виммаш понял — настал его звездный час, час, когда он вспыхнет, как комета, и пронесется по небосклону. Час, который запомнят надолго.

Демгардские солдаты прорубили тяжелые дубовые двери и совершенно напрасно испортили резьбу и потратили силы — они были незаперты. Ворвавшись внутрь, они пробежали вниз по широкой лестнице, размахивая оружием и выкрикивая боевой клич, и, как оказалось, тоже совершенно напрасно. Первые ряды остановились в нерешительности — в катакомбах было темно и тихо, только крысы скребли где-то да капли воды отсчитывали секунды.

— Здесь что, никого нет? — шепотом спросил один из них. — Странно.

В свете зажженного факела перед солдатами предстало великое множество коридоров, лучами расходившееся от зала с лестницей. Послушав еще немного подземную тишину, они стали разбредаться по этим коридорам, уступая место в зале остальным своим товарищам.

Двое солдат друг за другом медленно двигались по коридору, заглядывая в каждую комнату, но не находя там ничего интересного.

— Как думаешь, у них есть тайный ход? — спросил тот, что шел первым, освещая очередную комнату. — Эй, ты меня слышишь?

Не дождавшись ответа от напарника, он обернулся, но увидел только непроглядную тьму в конце коридора.

— Что за?..

Солдат не успел закончить фразу — он почувствовал, как чья-то шершавая рука зажала ему рот, как острая боль пронзила горло и как по нему потекло что-то горячее. А через несколько мгновений осталась лишь темнота и тишина.

Только когда из глубины одного коридора донесся страшный крик, переходящий в хрипение и бульканье, солдаты, все еще толпившиеся в дверях, опомнились, поняв, наконец, у кого в гостях они находятся.

Разбойники оборонялись в узких коридорах, где им с их кинжалами, небольшими секирами и шестоперами было гораздо удобнее, чем солдатам с длинными увесистыми палашами и тесаками. Но силы были не равны, и бандитам приходилось отступать под бешеным натиском демгардских войск. Солдаты рвались вперед, как псы, спущенные с цепи — они видели Виммаша, который периодически мелькал в каждом из коридоров, командуя своими бойцами. Взять саметтардца Виммаша — вот главная цель каждого из них, сулившая большую награду и звание капитана.

Отдав несколько приказов, Виммаш подозвал к себе троих своих бойцов и приказал следовать за ним. Идти пришлось недалеко — небольшая комнатушка находилась в тупике короткого коридора и чуть ли не единственная во всех катакомбах имела дверь. Это была святая святых этого места — личные покои Виммаша, в которые никому не дозволено было входить. Потому и сейчас разбойники остановились на пороге в нерешительности.

— Что ты хочешь? — спросил один из них. — У тебя есть план?

Виммаш заглянул в глаза любопытному бойцу, которого от такого взгляда мороз продирал по коже.

— Есть, — загадочно улыбнулся он, погладив круглый бок бочки, почему-то стоявшей в самом центре комнаты. — Подержи-ка.

Виммаш протянул бойцу свой любимый кинжал. Дорогой клинок из сплава, производимого в пустыне Оркен, рукоять которого была увенчана оскалившейся головой дикой кошки, был известен так же хорошо, как и его хозяин. Бросив пылающий факел тут же, прямо на спутанный длинный обрывок веревки, который немедленно загорелся, Виммаш в спешке отодвинул грубо сколоченную кровать. Разбросав ногой вещи, под ней хранившиеся, и сдернув старую циновку, он под изумленными взглядами бойцов поднял крышку люка.

— Тут что, тайник? — спросил тот, кому он отдал кинжал. — Или?..

— Или, — сказал он, ловко спрыгнув в лаз и захлопнув за собой крышку.

Едва он успел скрыться от ничего не понимающих бойцов, как огонь, бегущий по веревке, достиг бочки. Разбойники, стоящие в дверях, даже ничего не успели почувствовать — волна, состоящая из света, жара и звука, захлестнула их, выбросив из коридора и разрушая все на своем пути.

Виммаша, находившегося аккурат под эпицентром взрыва, слегка оглушило звуком и присыпало каменной крошкой с едва не обрушившегося потолка. Еще несколько секунд он слышал, как наверху осыпаются камни, потом различал только отдаленные голоса. Когда все стихло, он прижался спиной к влажной скользкой стене, сделал несколько глубоких вдохов.

«Прощальный концерт удался. Покойся с миром, Виммаш, ты здесь задержался. Скоро найдут твой обгоревший труп, сжимающий алруановый клинок, поплюют на него, выставят на показ. А кто-то безымянный скоро снова выйдет на большую дорогу. И первое, что он сделает — отольет памятник инженерам, которые придумали штуку, которая так чудно горит, и оставили ее для меня. Честное слово, славные ребята, жаль, что так плохо кончили. А рыцари и все, кто был здесь, распустят дурацкий слух о проклятии Фосгарда, которое лежит на этом святилище, которым дурные бабы будут пугать детишек. И все это сделали двое — я и тот знатный сопляк, который не вышел из леса».

Виммаш наощупь нашел сундук, в котором он незадолго до этого спрятал новую одежду, нож, запас еды и воды. Нащупав нож, он поднес его к лицу.

«В новую жизнь с новым именем и новым лицом, — подумал он, быстрым и точным движением распоров себе щеку почти до самого уха. — Так-то лучше. У Виммаша такой красоты не было».

Переодевшись, он впотьмах побрел по тайному коридору, зажимая рукой порез и поднимая ногами брызги застоявшейся воды, подтопившей ход. Напоследок он обернулся:

— Простите, парни. Вы слишком хорошо меня знали. Хотя, — добавил он, помолчав, — не так хорошо, как следовало бы.

Сейчас Энимор сидел у погасшего костра, задумчиво тыкая палкой в золу. Рядом с ним сидел Гестага, увлеченно разглядывающий пойманную мышку, которую держал за хвост. Перед ними стояли запыхавшиеся Амкут, Вихат и Кордо — они только что вернулись с разведки с неутешительными вестями — как они ни искали, обнаружить следы Асель не удалось.

— Она как сквозь землю провалилась! Я же видел, куда она пошла, — недоумевал Кордо.

— Да кто эта девка, а, Энимор? — спросил Гестага, крепко зажав мышку между пальцами и дергая ее за маленькие ушки.

Мышь жалобно запищала, когда Гестага принялся выворачивать ей лапки. Энимор молча наблюдал. Гестага был лучшим бойцом в его отряде — кроме виртуозного владения тесаком, он был напрочь лишен чувства жалости и сострадания, и никогда не мучался сомнениями по поводу необходимости очередного убийства.

— Моя старая знакомая. Одно время мы разбойничали вместе.

— И с чего ты взял, что ей можно доверять?

— Этого я не говорил. Единственное, что я знаю, так это то, что меня она никогда не обманывала. Или обманывала так ловко, что я и не заметил.

— А как же, тебя обманешь, — засмеялся Гестага, продолжая издеваться над мышкой.

— Я хочу услышать мнение каждого из вас, — сказал Энимор, в душе надеясь, что какая-нибудь неожиданная мысль, озвученная кем-нибудь из бойцов, решит исход дела.

— А не может она быть запроданной какому-нибудь подонку, которому мы перешли дорогу? — прищурился Гестага.

— Это вряд ли. Раз уж она уж гуляет на воле без гири на ноге — значит и не служит никому. Кроме как цепью, ее привязать нечем, ничего ей бросить не жалко — это я точно знаю.

— Так сколько воды утекло с тех пор — может и обзавелась чем-нибудь… или кем-нибудь дорогим?

Энимор пожал плечами, хотя был уверен в том, что гордую степнячку, которая носится со своей свободой, как дурень с писаной торбой, не исправит даже могила.

— Ну, раз так — отчего бы не попробовать? Даже если вдруг что, мы из такого дерьма выбирались, что вряд ли девка сможет нас удивить, — решительно заявил Гестага.

В его ответе Энимор не сомневался — у этого психопата не было ни тормозов, ни инстинкта самосохранения, а была только жажда крови и денег, потому он без сомнений кидался в любую драку, не очень-то заботясь о последствиях.

Амкут все это время с безучастным видом созерцал ослепительно голубое утреннее небо, которое виднелось сквозь сеть листьев и веток. Его настолько занимала эта картина, что, когда специально для него повторили вопрос, он, не отрывая взгляда от неба и листьев, выдал ответ, который подходил к любой ситуации подобного рода.

— Я не мыслитель, Энимор, я арбалетчик. Я стреляю, куда мне скажут. И мне совершенно безразлично — стрелять сегодня или завтра, утром или вечером, здесь или за сотню паллангов отсюда. Делай как знаешь.

— А коли подохнешь там, ежели что? — спросил Кордо.

— Если подохну, то не буду стрелять, — философски изрек арбалетчик, все же оказавшийся мыслителем.

— Не шибко мне эта деваха нравится, — прямо заявил Кордо. — Вы меня хоть режьте, не верю я ей. Но без нее придется то ль шуровать через весь лес незнамо куда, то ль вертаться взад. Так что, хоть я и не верю ей, но я верю Энимору. И, раз уж он говорит, что надобно соглашаться, то я соглашусь.

— Ну и дурак, вот что я тебе скажу, — Вихат порывисто встал и принялся ходить по поляне. — Какая вера может быть ей, коли она выдает тех, кого еще вчера оберегала? К чему ей это вообще надо? Что ей за то будет?

— Вот тебе мудрец и мыслитель, Энимор, светило беретрайской философской мысли, — прыснул в кулак Амкут.

Вихат недовольно засопел. Для него разговор с Амкутом был самой изощренной пыткой из всех, которые он мог себе представить. Порывистого импульсивного беретрайца невероятно раздражали медлительность Амкута и его безразличие ко всему, что по его мнению, должно было волновать нормальных людей. Амкута же раздражал сам Вихат. Потому эти двое не упускали не единой возможности задеть друг друга за живое, устроить перебранку или драку. Энимору уже порядком надоело такое положение дел, но ничего поделать он не мог — оба бойца были нужны ему. Он мог их усмирять, разнимать, держать под контролем, но заставить их относиться друг к другу лучше было не в силах командира, будь он хоть трижды саметтардцем со знаменитым взглядом исподлобья.

— Глухим наркоманам слова не давали, — выпалил Вихат. — Я против этого плана.

Энимор недобро глянул на беретрайца — раздражаясь, тот не заметил, как стал зарываться, и не подумал о том, что последнюю его реплику командир может расценить как попытку урвать кроху власти.

— Ну чего ты выделываешься, Вихат? — спокойно продолжал Амкут, пропустив мимо ушей оскорбление. Он уже давно не обижался ни на «глухого», ни на «наркомана», потому что еще с детства запомнил, что на правду не обижаются. — У тебя есть тесак, ты им вроде даже махать умеешь — вот и маши на здоровье! Хватит строить из себя непризнанного полководца, занимайся лучше своим делом.

— А я, быть может, не хочу подыхать! С чего я должен верить этой не пойми кому — то ль степнячке, то ль бандитке, то ль воровке — хрен разберешь? У ней же на морде написано, что обжулит, в могилу вгонит, а потом еще и сверху спляшет. Будь моя воля, не стал бы с ней якшаться, а уж тем паче дело иметь.

— На то ты и не командир, — подытожил Амкут. — Если бы всякому паршивому дезертиру давали за всех решать, то Мар Занн Аши, будь он неладен, уже давно бы под себя весь Итантард подмял.

Вихат, видимо, не усвоил в детстве уроков о правде и обиде, потому ненависть к арбалетчику вспыхнула в нем с новой силой. Вихат действительно был дезертиром — в одну из недавних войн с Заретардом он и Кордо сбежали перед атакой, которая, с какой стороны ни глянь, была дуростью и самоубийством. Естественно, ту битву беретрайцы проиграли, и присутствие двоих рубак не спасло бы дела, но Вихат до сих пор не знал, насколько правильно он поступил. Вернее, он даже был уверен, что поступил в крайней степени неправильно, однако мысль о том, что он все еще жив, сильно притупляла чувство вины.

Несмотря на все за и против, он до сих пор сильно обижался, когда его кто-нибудь называл дезертиром. Вдвойне обиднее было от того, что его во всеуслышание так назвал ненавистный арбалетчик. Потому, не долго думая, Вихат набросился на него и, сбив с ног, принялся бить по чем зря.

Эта выходка окончательно вывела из себя Энимора, который и так был не в духе. Вскочив, он стремительно пересек поляну и, дернув Вихата за шиворот, оттащил его от Амкута. Дождавшись, когда беретрайец выпрямится, Энимор зажал его горло между своим плечом и предплечьем. Глаза Вихата округлились от неожиданности и страха.

— Пусти, — прохрипел он. — Пусти, задушишь!

— Задушу, — шипел ему на ухо командир, медленно сгибая руку в локте. — Задушу гада. Надоел ты мне. Сколько раз предупреждал тебя? Сколько раз обещал повесить за драки и прочие выкрутасы? Жаль только веревку искать долго, придется голыми руками…

Вихат цеплялся пальцами за руку Энимора, пытаясь отстранить ее от горла, но командир держал его мертвой хваткой, и грязные ногти только беспомощно скребли по иссеченному железному наручу. Вихату стало нечем дышать, в глазах потемнело, в мозгу проносились неясные мысли. Ослабевшие руки теперь хаотично дергались, ноги скользили по земле, взъерошивая прошлогодние листья, из груди вырывались слабые хрипы.

Остальные бойцы безмолвно смотрели на расправу. Для них Энимор сейчас походил на удава, изображающего гипнотический танец колец. Только когда Вихат уже почти совсем обмяк в руках командира, спохватился Гестага и, подбежав к Энимору, толкнул его в спину, заставив ослабить хватку и выпустить несчастного.

— Сдурел ты что ли? — шепотом произнес Гестага. — Разве первый раз этот дурень такие штуки выкидывает? Если ты так со всеми будешь, то за неделю всех передушишь, как лиса в курятнике. Мы и так одного бойца потеряли, нам только второго мертвяка недостает.

Энимор знал, что Гестага прав. Он смотрел на Вихата, который хрипел и корчился на земле, пытаясь восстановить дыхание, на Кордо, который с перепугу так тряс своего товарища, пытаясь выяснить жив тот или нет, что только мешал ему прийти в себя, на Амкута, который решил придерживаться нейтралитета и лишь наблюдать за всем со стороны.

— Завтра в полдень мы будем ждать их у пещеры, — мрачно сказал Энимор. — Разговор окончен.

Первым, что увидел Анвил Понн Месгер, открыв глаза, был большой серый волкодав, внимательно наблюдавший за ним. Не поняв, что происходит, сыщик снова зажмурился и попытался вспомнить последние события. «Лес, охотники за головами, лесник, Поедательница… ох. Эта страхолюдина еще. Может быть это тоже был кошмар?» — с надеждой подумал он. Однако его чаяниям не дано было сбыться — в следующую секунду он почувствовал, что его руки стянуты за спиной в районе локтей и, судя по ощущениям, стянуты уже давно.

Он открыл глаза снова. Собака никуда не делась — она все так же пристально смотрела на него, вывалив большой розовый язык. Осторожно, стараясь не привлекать внимания волкодава, Анвил повел глазами, пытаясь осмотреться. К своему удивлению, он находился в доме лесника, из которого его вчера выгнали, но хозяина нигде рядом не было. Судя по свету за окном, было уже утро, и Анвил решил, что невежливо так злоупотреблять гостеприимством незнакомого человека и пора бы отсюда убираться.

Помня о больших, острых и многочисленных зубах пса, сыщик острожно пошевелился, следя за реакцией волкодава. Реакции не последовало, и он пошевелился еще раз, уже смелее, и при этом чувствовал себя невероятно глупо — он был уверен, что собака видит все, что он делает, но смотрит на него как будто со снисхождением. Последний раз у него было такое чувство, когда он врал своей бывшей возлюбленной, и при этом она знала, что он врет, а он знал, что она знает.

Задумавшись, Анвил не рассчитал усилий и от неаккуратного движения упал со скамьи. Полет был недолгим, но запоминающимся, а падение — весьма болезненным. Коснувшись пола, он замер в ожидании того, что пес кинется на него, однако тот только залаял, и вскоре дверь отворилась и в комнату вошел сам лесник.

— Ну что, очухался? — спросил он Анвила, и не думая помочь ему встать или хотя бы принять более удобную для разговора позу. — Видал я в гробу таких гостей, как ты, вот что. Одни неприятности мне от тебя — сначала что-то умыкнуть пытался, потом это чудище на голову свалилось…

— Да не пытался я ничего стащить, добрый человек! Клянусь тебе Алсидриандом, Кестиандом и…

— Ну, может и не пытался, может я вчера и погорячился маленько.

— А что вчера случилось? И почему у меня руки связаны?

— Руки… ну дык это для безопасности. А то, понимаешь, ходят тут всякие, а потом ведра и котелки пропадают.

— Но я не вор! — в отчаянии воскликнул Анвил, не представляя, как он сможет это доказать, если понадобится.

— Ладно тебе, не верещи, как порося недорезанное, — пробурчал лесник, снимая веревки с рук сыщика.

Наконец-то Анвилу удалось подняться — руки затекли и в ближайшие минуты были непригодны к использованию, и это время он решил потратить с пользой.

— Вчера страхолюдина была… что с ней стало?

— Может была. А может и не было, — как-то туманно проговорил лесник.

— Что значит не было? Я же собственными, вот этими вот глазами видел ее — страшная, как черт болотный, и глазищи такие, и ручищи, как у столетней старухи…

— Не знаю что ты там видел, а я ничего не видал. Пес залаял — слышал, вышел на улицу — вижу, кто-то побежал, а ты без сознания на пороге у меня лежишь. Не бросать же тебя.

— Спасибо тебе, добрый человек! Да благословят тебя Алсидрианд, и Кестианд, и…

— Да слышал я это уже. А страхолюдины никакой не видел. Так и скажи всем, кто спросит — не видел.

— Хорошо, — Анвил не понимал, почему лесник так настаивает на том, что не видел чудовища. — А кто спросить-то может?

— Почем мне знать. Может ты, как это… провокатор, во. Из Хенетверда

, почем знать…

Анвил поспешил заверить лесника, что к упомянутой организации он не имеет никакого отношения, но после этого всякие разговоры о чудовищах прекратил от греха подальше. После упоминания Хенетверда разговор перестал клеится.

— Держи свои вещички, — лесник протянул вещи Анвила, небрежно завернутые в его же плащ. — И вымётывайся отседова, пока чего не случилось.

— Да благос… — начал было Анвил, но осекся, когда увидел взгляд лесника, красноречиво намекающий на то, что сказано уже достаточно. — Все-все, ухожу.

Сыщик быстро шагал по лесу, на ходу пытаясь экипироваться. Настроение у него было весьма неопределенное — с одной стороны то, что он остался жив после встречи с неведомым, но, без сомнения ужасным чудищем, грело душу, но все же отдых, которого так ждал Анвил, не удался.

«Да к черту все вообще! — думал он, нервно отряхивая одежду от приставших растений. — Ну, не совсем всё, конечно… Но я хочу хоть поспать спокойно. И пива. И еще надо написать Кеселару, а то подумает, что зря мне деньги платит.»

Анвил вошел в деревню, натянув капюшон настолько, насколько позволял покрой, и решительно направился в кабак. Дверь ему открыл заспанный и помятый трактирщик, который явно был не рад гостю, хотя других у него не было. Не удостоив Анвила даже взглядом, он достал из-под стойки помятый фартук и, протирая глаза, сонно протянул:

— Чего?

— Ну, пива. Ригонтардского нет, как я подозреваю, так что давай местного.

— Никакого нет. Есть самогон. Медовуха.

— Э, нет, любезный. Надираться с самого утра я не желаю. Принеси поесть чего угодно, не важно.

Пока трактирщик ходил на кухню, чтобы поставить разогреваться еду, Анвил посчитал оставшиеся деньги и пришел к неутешительному выводу — почему-то их оказалось меньше, чем он думал. Потому сыщик стал составлять в уме письмо работодателю, придумывая, как бы так описать все опасности, которые ему довелось пережить, чтобы старый рыцарь не мог усомниться в правдивости рассказа.

Хозяин заведения вернулся, неся на подносе яичницу с салом и куском мяса, несколько ломтей хлеба и большую кружку молока. Анвил, уже давно не видевший нормальной еды, чуть не потерял голову при виде еще шкварчащего мяса, а запах жареного сала вводил его в состояние священного трепета, ему было сложно сдержаться и не наброситься на еду, пока она еще была в руках трактирщика. Утолив первый голод, Анвил, наконец-то, вспомнил, какова была основная цель его визита в деревню.

— Скажи, любезный, а можно ли отправить отсюда письмо с кем-нибудь в замок демгарда Канетмакского?

— Можно, коли есть чем платить. Сегодня как раз охотник наш настрелял дичи к столу демгарда, с ним отправить можешь, он быстро доставит. Ну, конечно, если успеешь его поймать — во-он он, коня седлает, через дорогу, — трактирщик ткнул пальцем в окно.

Теперь он с удовольствием наблюдал, как Анвил с куском хлеба в зубах кинулся на улицу, чуть было не опрокинув скамью и врезавшись в дверной откос. Он долго что-то рассказывал невысокому бородатому охотнику в коротком кожаном плаще, который был уже готов тронуться в путь.

— Ну что, отдал? — просил трактирщик запыхавшегося Анвила.

— Что отдал?

— Письмо, знамо дело.

— Так его ж еще написать надо… Кстати, здесь не найдется бумаги, пера и чернил?

Трактирщик укоризненно смотрел на сыщика, всем своим видом показывая, как мало его волнуют проблемы случайных посетителей.

— Я заплачу, разумеется, — Анвил с сожалением списал в уме со счетов пару хетегов.

Все еще сохраняя недовольный вид, трактирщик извлек из-под стойки чернильницу, припавшую пылью, пожелтевший листок бумаги, помятый по краям, и ободранное гусиное перо. Сыщик прикинул, сколько он уже не держал в руках никаких пишущих принадлежностей и, тяжело вздохнув, принялся писать.

« Алтургеру Кеселару от Анвила Понн Месгера.

Получив письмо вашей светлости, я немедленно отправился к канетмакскому замку и обследовал все окрестности Южной дороги. Не стану описывать всего, что произошло в этот день, а перейду сразу к делу. Только к ночи мне удалось найти беглеца, который действительно скрывался в лесу. И, неожиданно для меня, он был не один, а в компании некоего Оди и некой Асель. Этой же ночью на них коварно напали охотники за головами, но удача им не улыбнулась и они нашли свой конец на той же поляне, сраженные мечом Сигвальда из Ралааха и стрелой Асель, фамилии или прозвища которой мне не удалось узнать…»

Анвила передернуло, когда он вспомнил кровавую сечу в ночи — хоть он на своем веку видал и не такое, но все же это зрелище ощутимо ударило ему по нервам. Откусив кусок хлеба с салом и тщательно его пережевывая, сыщик продолжил письмо.

« …Казалось бы, теперь они смогут легко уйти, но на следующий вечер выяснилось, что эта группа охотников была не единственной. Совершив хитрый маневр, я узнал нечто совершенно бесподобное. Не знаю, обрадует вас эта весть или расстроит, но у Сигвальда из Ралааха нет никаких шансов бежать. Во-первых, вторая группа значительно превосходит первую по численности и вооружению. Во-вторых, Асель предала Сигвальда и Оди, и уже завтра в полдень они будут в плену у командира этого отряда…»

Кое-как влепив последнюю строку, Анвил перевернул листок.

« …А этот командир тоже не так-то прост. Мне удалось выяснить, что у него богатое разбойничье прошлое, и пять лет назад он был известен под именем Виммаш. Мне, к сожалению, это имя не говорит ни о чем, но быть может, Вы что-либо об этом знаете.

Теперь перейду к делам менее важным, но и они могут оказаться существенными. Нынче ночью на меня напало некое неведомое существо, и я чудом остался жив. Не хватит никаких слов, чтобы описать эту страхолюдину, потому прилагаю рисунок…»

Сыщик принялся за рисование, от усердия даже высунув кончик языка. Он был не бог весть каким художником, потому то, что получилось в итоге, можно было назвать и волком, и котом, и даже лошадью. В одном сомнения не было — нарисована была отменная страхолюдина. Довольный проделанной работой, Анвил продолжал.

« …Это чудовище не было похоже ни на кого, из виденных мною прежде, при его виде я почти моментально потерял сознание…»

Тут он вспомнил об организации Хенетверд, и решил, что, пожалуй, не стоит столько времени уделять чудовищам, существование которых многие отрицают. Письмо он закончил быстро и немного скомкано.

« …Хотя, возможно, это просто бред, порожденный крайней усталостью.

За сим письмо кончаю, но продолжаю следить за тем, за кем мне было поручено, и при первой же возможности сообщу новости.

Да хранят вашу светлость великие духи Кестианд и Камтанд».

Анвил критически осмотрел дело рук своих — неровные строчки с корявыми буквами ползали по листу то вверх, то вниз, а между ними красовалась авторская иллюстрация и несколько клякс. В целом смотрелось не так уж плохо, но сыщик остался недоволен. Сравнив свое произведение с письмом Кеселара, в котором удивительно прямые и аккуратные строчки смотрелись как единый орнамент, он пришел к выводу, что его собственное послание выглядит очень неубедительно, но переписывать было некогда да и не на что.

Охотник, ожидавший во дворе, уже несколько раз заходил в кабак и грозился Анвилу уехать без письма, но обещанный рамер удерживал его на месте.

— Отдашь это лично в руки алтургеру Кеселару, — сказал Анвил, глядя как бесцеремонно охотник запихал письмо за пазуху. — Лично!

Кивнув и забрав обещанную серебряную монету, охотник легко запрыгнул в седло и умчался в направлении Канетмакского замка. Проводив его взглядом, Анвил вернулся к трактирщику.

— А можно ли снять у вас комнату на день или на два? — поинтересовался он, уплетая за обе щеки остатки завтрака.

— Комнат не держу. Но чердак есть, если очень надо. Вот недавно там чудак какой-то жил, говорит, писатель. Ему понравилось.

— Чердак так чердак, все лучше, чем под сосной на мху.

Анвил не пожалел о своем выборе — чердак оказался на редкость светлым и солнечным, золотые лучи сквозь слуховое оконце попадали на большую охапку такой же золотой соломы, в воздухе кружились микроскопические пылинки. Улегшись на свое спальное место, Анвил пошарил рукой под соломой и извлек оттуда несколько мелко исписанных листов бумаги, очевидно, забытых писателем. Сначала он пытался их прочесть, но смысл прочитанного абсолютно не откладывался в голове. Когда Анвил поймал себя на мысли, что уже пятый раз читает одну и ту же строку, он дал себе обещание, что никогда в жизни не станет читать ни одного произведения этого неизвестного автора, и заснул сладким и таким долгожданным сном.

Утро, начавшееся так солнечно, к полудню потускнело и помрачнело, небо затянуло не пойми откуда взявшимися тучами. Мелкий дождь сеял, не переставая, с обеда, и едва успевшие высохнуть дороги снова раскисли.

Одинокий всадник медленным шагом ехал по дороге, огибавшей Канетмакский замок — лошадь понуро брела, меся грязь копытами и погрузая в нее по самые бабки, закутанный в плотный непромокаемый плащ седок, сильно ссутулившись, мерно покачивался в седле, почти не держа поводья. То был Кеселар, совершающий прогулку, ставшую для него привычной в последние несколько дней.

В дни после побега своего оруженосца почтенный рыцарь ходил как в воду опущенный. Его огорчало не только само происшествие, но и то, что он так и не смог определить своего отношения к случившемуся. С одной стороны, он был зол на то, что Сигвальд поступил как последний идиот, выставив дураком и своего хозяина, но, с другой стороны, Кеселар смутно чувствовал, что у обычно очень сдержанного и рассудительного парня были веские причины для такого поступка. Да еще масла в огонь подливали горячие обсуждения события, которые до сих пор не утихали среди друзей и родственников Бериара. Кеселар бы с радостью покинул все собрание, однако этикет не позволял сделать этого — по правилам он должен был провести еще как минимум две недели у своего единокровного брата.

Однако нахождение в ненавистном замке было невыносимо для старого рыцаря, потому он, как правило, уезжал куда-нибудь рано утром и приезжал только после наступления темноты, иногда даже не успевая к ужину. Все это время он пытался отвлечь себя от тяжких мыслей исследованием окрестностей и достиг в этом значительных результатов, вновь обнаружив в лесу давным-давно заброшенные святилища Маилгарда, Властителя Мира, божества, почитаемого жителями далекого континента Палланет Ракко, культурно-религиозный обмен с которыми закончился печально известным катаклизмом с приходом Фосгарда, в результате которого образовалась пустыня Оркен.

Размышления Кеселара о былых временах были прерваны появлением еще одного всадника, который несся по дороге так, будто его преследуют войска Мар Занн Аши. Он попытался обогнать еле плетущегося Кеселара, но выбрал для этого неудачный момент — брызги, которые он поднял из глубокой лужи, густо обляпали грязью лошадь, плащ и сапоги рыцаря. Кеселару была безразлична испачканная одежда, но явного хамства аристократ не спускал никому и ни при каких обстоятельствах.

Пришпорив породистого коня, он быстро нагнал своего обидчика и окликнул его, приказав остановиться, но никакой реакции не последовало, потому рыцарь схватил плеть и стеганул ею по плечу стремящегося вперед всадника. Тот, наконец заметив погоню, резко затормозил, поставил коня на дыбы и, развернувшись, негодующе спросил:

— Ты кто такой, черти тебя раздери?

— Я Кеселар, алтургер ре хивгард! — гордо отвечал рыцарь, вытащив из-за пазухи массивный медальон с миниатюрой своего герба. — Теперь назовите свое имя и звание или титул, чтоб я знал, на каких условиях вызвать вас на дуэль.

Всадник, только что надменно гарцевавший на своей пегой кобыле, заметно стушевался, сдулся и вообще готов был провалиться под землю, а услышав о дуэли, возжелал бежать за тридевять земель. Соскочив с лошади прямо в грязь, он отвесил земной поклон перед удивленным Кеселаром.

— Прошу простить меня, милостивый государь! Я простой охотник, я везу дичь в Канетмакский замок. Вы уж простите, не признал в вас рыцаря высокой крови…

— А что, тех, кто не высокой крови, можно и грязью обдать, а?

— Нет, нет… Простите, не признал… простите, — дальше охотник перешел на язык поклонов и нечленораздельного бормотания.

— Будет тебе, покланялся и хватит. Прощаю, — ухмыльнулся Кеселар, у которого на самом деле не было никакого желания разбираться с перепуганным до полусмерти крестьянином.

Охотник заметно повеселел, уразумев, что никакого наказания за его оплошность не последует. Сейчас ему было бы самое время забраться на лошадь и уехать с глаз долой, но он неуверенно переминался с ноги на ногу, теребя в руках поводья и загородив собой дорогу. Кеселар вопросительно глянул на него.

— Вы, милостивый государь, сказали что вас величают Кеселаром? — он кивнул. — Тогда я должен передать вам письмо. Вот, лично в руки. Хорошо, что мы так встретились, а то разминулись бы — где бы я потом вашу милость искал?

Охотник протянул Кеселару извлеченное из-за пазухи письмо без конверта и печати, которое выглядело еще хуже, чем утром. Пробежав глазами по первым строкам, рыцарь увидел имя отправителя и быстро сунул письмо под плащ, ибо чернила уже поплыли под мелкими каплями дождя. Бросив посыльному истертый рамер, он спешно удалился, не проронив больше ни слова и оставив находившегося в недоумении охотника наедине с внезапно привалившими за сегодняшний день двумя серебряниками.

От волнения у Кеселара сосало под ложечкой. Ему так не терпелось узнать новости по своему делу, что он гнал лошадь на пределе возможной скорости, пока она не поскользнулась на грязи и чуть было не упала. Тогда он перешел с галопа на легкую рысь и вскоре приехал в замок. Алтургер оставил лошадь на попечение своего пажа, который развлекался беседами с какой-то девчонкой из прислуги, не ожидая столь скорого возвращения хозяина. Мальчик уже сжался в ожидании нагоняя, но Кеселар был так взволнован, что даже не обратил на него внимания. Хлопнув дверями, он стремительно прошел к своим покоям, волоча мокрый тяжелый плащ по каменным плитам пола и оставляя за собой грязные следы, которые тут же замывались горничными.

Едва успев скинуть плащ и зажечь свечу, он принялся жадно читать письмо, пытаясь разобрать каракули Анвила, которые еще и частично растеклись по листу. Чем больше он узнавал, тем более омрачалось его чело. Дойдя до конца, он перечитал послание еще несколько раз, поверяя, не упустил ли он чего-то важного.

Когда в дверь постучали, Кеселар не отрываясь от чтения буркнул «Войдите», и в следующий момент услышал голос Яноры, в котором легко было различить укоризненные нотки:

— С такими прогулками ты заработаешь себе ревматизм, Кеселар. Смотри, ты же весь промок, — с сестринской заботой произнесла она.

— У меня был непромокаемый плащ.

— Этот плащ с непромокаемостью связывает только название, — фыркнула она. Увидев, что Кеселар пропустил ее слова мимо ушей, она приблизилась к нему и заглянула через плечо. — Что это у тебя?

Рыцарь машинально прикрыл письмо рукой. В последние дни Янора стала единственным человеком, с которым алтургер делился своими переживаниями, чувствуя, что сам не сможет нести этот эмоциональный груз. Но даже не смотря на это, он не хотел, чтобы все сведения из письма стали известны Яноре.

— Это письмо от сыщика, — кратко пояснил он.

— О! Он нашел твоего оруженосца?

— Да. Все плохо.

В комнате повисла тишина.

— Но он по крайней мере жив? — осторожно спросила Янора, присаживаясь в кресло, обитое зеленым бархатом.

— Пока что да. Но, думаю, это ненадолго. А этот сыщик забавный парень, смотри-ка, что он нарисовал, — чтобы хоть как-то разрядить обстановку, Кеселар подал Яноре рисунок Анвила, предварительно загнув края письма. — Наверно, он испугался какой-нибудь бродячей собаки.

Янора разглядывала художества Анвила, задумчиво барабаня пальцами по резному подлокотнику — рисунок казался ей смутно знакомым.

— Кеселар, это не собака. Посмотри на передние лапы — они совсем как человеческие.

— Это собака. Просто сыщик оказался весьма посредственным художником.

— Погоди немного, я сейчас тебе покажу кое-что, — сказала Янора и выбежала из комнаты рыцаря, оставив его в глубокой задумчивости.

Через несколько минут она вернулась и протянула Кеселару небольшую истрепанную книжечку в кожаном переплете.

— «Те, кого не существует»? — скептически спросил Кеселар, прочитав тисненое название книги. — Ты серьезно?

— Конечно серьезно! То, что чудовища пришли в наш мир вместе с Фосгардом восемьсот лет назад, еще не значит, что их не осталось и поныне. И уж тем более не значит, что их не было вовсе, как утверждают некоторые.

— Ты ходишь по лезвию ножа, Янора, интересуясь такой литературой. Знаешь ли, в наше время опасно иметь собственный взгляд на что-либо, если есть общепринятое мнение.

— Не беспокойся за меня, ведь я не кричу на каждом углу о своих взглядах.

— И правильно делаешь.

Кеселар открыл книжицу на странице, указанной Янорой и увидел там изображение чудовища, очень напоминающее то, что нарисовал Анвил. Следующая страница начиналась заголовком «Сидноок», рядом приводилось описание, которое рыцарь прочитал вслух:

«Сидноок — чудище сие есть редкое и древнее, зародившееся на Итантарде еще до прихода Фосгарда (именуемого иногда Ахразалом) и его адской свиты, что ныне расползлась по всему миру. Живет в любой местности без разбору, лишь бы поближе к людским селениям, ибо питается он только человеческою плотью. Охотится чаще всего в ночи, неслышно подкрадываясь к одиноким путникам и напуская на них видения, после чего те стоят, не шелохнувшись, пока тварь пожирает их тело. От своих жертв оставляет только кости, которые, бывает складывает в горки или же круги, а некоторые забирает себе и делает из них своих идолов, которым поклоняется. Если же такого идола забрать или разломать, то будет сидноок гнаться за тобой по следу доколе не выследит и не пожрет.

Средства супротив чудища только два — никогда не бывать в одиночку или же застать его врасплох. Хитрый сидноок, открыто повстречав нескольких людей, насылает на них кошмары, морочит и исчезает. Найти же его очень трудно, но есть несколько средств…»

Читать способы приманки и поимки чудовища Кеселару не хотелось. Он захлопнул книгу и, покачав головой, произнес в пустоту:

— Боюсь, чудище — не самая большая проблема Сигвальда…

Кеселар сидел у окна, подперев голову рукой, и бесцельно смотрел на дождь, который к тому моменту уже превратился в ливень. Янора провела еще некоторое время с ним, но поняла, что рыцарю надо побыть одному, потому удались, сказав, что ей нужно привести себя в порядок к ужину.

Алтургер же в это время думал о разбойнике Виммаше, с которым он был связан весьма печальными воспоминаниями. Виммаш был непревзойденным мастером своей профессии — ему удалось сколотить большую банду и терроризировать всю провинцию Рикасбери на протяжении нескольких лет. Участники банды периодически попадались и кончали свой жизненный путь кто на плахе, кто в петле, но сам Виммаш оставался неуловимым. Кто знает, сколько бы так продолжалось, если бы однажды этими бандитами не был убит Инхар, сын Иналтары, единственной дочери Самуара. На тот момент ему было восемнадцать лет и он служил оруженосцем у своего дяди Энвиммара, готовясь к тому, чтобы через три года получить рыцарское звание.

Когда нашли тело юноши, его отец и все дяди, догадавшись, чьих рук это дело, устроили небывалую доселе охоту на бандитов, в которой принимал участие и Кеселар, горящий жаждой мести за своего любимого племянника. Очень скоро банда была наголову разбита, практически все ее участники были стерты с лица земли, но вот тело главаря так и не нашли. Впрочем, когда закончился траур по Инхару, о Виммаше и иже с ним забыли, и больше никто не видел его.

Сейчас Кеселару казалось невероятным, что после стольких лет некогда самый разыскиваемый преступник провинции может запросто оказаться в руках мстителей. Больше всего рыцарь жалел, что уже нет в живых его брата Фалара, который тоже был очень привязан к Инхару, и с большим удовольствием всадил бы свой меч в грудь убийцы.

Рыцарь в раздумьях мерил шагами комнату, не зная, что ему делать. Самым правильным, по его мнению, было бы сказать о своем открытии всем, кто был связан с ним узами кровной мести, но мысли о возможных последствиях для Сигвальда не давали покоя Кеселару.

«Нужно организовать погоню! В этот раз этому проклятому бандиту не удастся сбежать, как прежде, а там уж под шумок может и потеряется кое-кто, как знать…»

Кеселар уже начал разрабатывать план погони и побега для своего непутевого оруженосца, когда понял одну важную вещь — он не имел ни малейшего понятия, где сейчас находятся Виммаш и Сигвальд. К тому же, даже будь у него информация о местонахождении разбойников, нельзя было даже надеяться на то, что Кеселар доберется до оруженосца раньше Виммаша.

«После того, как Сигвальда схватят, „случайно потерять“ его будет очень уж затруднительно, — рыцарь продолжал ходить по комнате. — Ха, если бы мне год назад сказали, что я всерьез задумаюсь об организации побега, я бы не поверил. Да, докатился ты, Кеселар, докатился, на старости лет в такие аферы встревать. Как говаривала одна моя знакомая — вспомнила бабка, как девкой была. А какого, собственно, черта я этой ерундой страдаю? — подумал он, остановившись. — В конце-то концов, Сигвальд все еще мой оруженосец, и без моего ведома я его повесить не позволю. Его приказано брать живым, так что пусть уж доставят в замок, а там я устрою разбирательство — все честь по чести, по закону! Перебьется старый пес Бериар пускать в расход чужих вассалов! А с бандитом отдельно разберемся… Ну вот, как все просто оказалось. Старею я что ли, умом уже слаб стал? А годы все идут, идут. Я-то думал, смена мне готова, а тут на тебе — удружил Сигвальд. Удружил, козья морда.»

Горько улыбаясь прожитым годам, Кеселар спустился из своих покоев вниз. Поначалу он хотел все же рассказать братьям о Виммаше, но вовремя спохватился, подумав о том, что ему будет весьма затруднительно объяснить, откуда у него эти сведения, да к тому же подзадоривать рыцарей было опасно — они могли иметь на этот счет свои мысли и запросто расстроить по всем параметрам хороший план Кеселара.

После решения (хотя бы теоретического) задачи, которая мучила его уже несколько дней, старый рыцарь наконец-то пребывал в благодушном состоянии, в котором и вошел в общий зал.

Сейчас это помещение больше походило на собрание биржевых маклеров, которые громко и бурно что-то обсуждали, выкрикивая числа и даты. Кеселар с трудом пробрался к центру и увидел, что посреди зала за столом, заваленным монетами и бумагами, сидит сам Бериар, и что-то пишет, обмениваясь короткими фразами с остальными рыцарями. Оторвав глаза от своей писанины, демгард увидел Кеселара.

— О, Кеселар! Тебя как раз не хватало! Эй, тебя что, твой конь сбросил с седла? — алтургер прикусил губу осознав, что забыл переодеться и сейчас находится в весьма неопрятном виде. — Сколько поставишь?

— Что? — переспросил Кеселар, так и не поняв, о чем идет речь.

— Спрашиваю, сколько поставишь на то, что кого-нибудь из этих ублюдков поймают к завтрашнему вечеру?

Старого рыцаря такой вопрос просто ошарашил и весь позитивный настрой осыпался, как листва по осени. «Ставки на смерть? Ну уж нет, благодарствую. Не докатился я еще до такого позора и бесчестья».

— Я не азартный игрок, Бериар.

— Эй, ты что, становишься сентиментальным к старости? Брось, Кеселар, мало ли таких дураков оруженосцев! Что было, то прошло, к черту его! Делай ставку!

Кеселар побледнел от злобы. «Что было, то прошло? Стало быть к черту Сигвальда? Значит и Виммаша к черту. Неужели я только что думал, будто ему есть дело до кровной мести? Ему давно уже плевать и на Инхара, и на сестру нашу Иналтару, которая умом тронулась после смерти сына. Старому псу только дай волю кому-нибудь кровь пустить — всех порешит, так, интереса ради. Ну уж нет, ему про Виммаша сказать — все равно что пустить козла в огород. Нет, нет. Месть должна быть ради мести, а не ради его жажды крови. Я справлюсь один.»

— Ну? — Бериар окликнул Кеселара, видя, что тот застыл в раздумьях.

— Нет, спасибо, — процедил сквозь зубы алтургер, и, протолкавшись сквозь толпу к дверям, вышел из зала.

Кеселар стремительно шагал по коридорам, не замечая слуг, которые шарахались от него в разные стороны и вжимались в стены. На ходу он разражался проклятиями, но старался это делать обезличено, памятуя о многочисленных ушах, которые имели стены этого замка. Как ураган он ворвался к себе в комнату, и тут Кеселара просто разорвало от эмоций.

— Ах ты ж сивый мерин, сучий потрох! Делайте ставки! — негодовал он, мечась по комнате и задевая мебель. — Да какой же ты к чертям рыцарь?! Дерьмо собачье, трусливая сволочь, а не рыцарь! Какая честь, какое достоинство, если не осталось ничего человеческого! Выродок!..

Внезапно Кеселар замолчал. Он поймал себя на мысли, что только что буквально слово в слово повторил речь Сигвальда. Он тяжело опустился в кресло, закрыв лицо руками. «О небо, ну почему я не успел остановить его?!»

Внезапно на рыцаря нахлынули воспоминания о об одной из первых войн, которую он прошел вместе с Сигвальдом, которому на тот момент не было и двадцати.

В тот жаркий летний день Кеселар рубился плечом к плечу со своим оруженосцем. Сигвальд шел у стремени его коня, раскидывая врагов широкими размашистыми ударами меча. Заретардцы были уже слабы и отступали, но не стоило недооценивать своих врагов — один конный степняк ударил Кеселара в спину. Уставший рыцарь не смог удержаться в седле и оказался на земле, рискуя быть затоптанным собственной лошадью. Что происходило дальше, он помнил плохо — только вьющаяся пыль, забивающая нос и глаза, чьи-то ноги, копыта, мечи, убитые и раненые, которые пытались уползти куда-нибудь. Почти сразу Кеселар почувствовал, что его оторвали от земли — это Сигвальд помог ему встать и, закинув окованную железом руку на плечо, потащил его прочь. Он шел, пригибаясь под тяжестью рыцаря, который, как ни старался идти сам, висел на оруженосце мертвым грузом.

Дальнейшие события спутались в мозгу Кеселара и пришли в порядок только через пару часов, когда он уже сидел у палатки полевого госпиталя. Рана оказалась неопасной, и сейчас гораздо больше неудобств причиняли стягивающие грудь бинты, наспех наложенные лекарями. Сигвальда все не было. До этого Кеселар обошел все палатки госпиталя, выискивая его среди раненых, осмотрел все кучи трупов, но ни там, ни там оруженосца он не нашел.

Теперь рыцарь просто внимательно следил за каждой новой партией искалеченных бойцов, как вдруг действительно увидел Сигвальда, который вместе с другим солдатом нес тяжело раненого, из груди которого кровь выплескивалась, как вода из полного ведра. Положив его у входа дожидаться своей очереди, Сигвальд приблизился к Кеселару. Он молча сел прямо на землю, прислонившись спиной к дереву. Медленно, будто через силу, стянул с себя чужой шлем — по светлым волосам струилась густая кровь, стекала по виску и щеке, ползла за шиворот. Кеселар хотел было крикнуть врачей, но Сигвальд остановил его.

— У них… есть дела…. поважнее. У меня… не смертельно, — с трудом проговорил он.

— Сигвальд, — Кеселар укоризненно покачал головой.

Оруженосец попытался отереть со лба пот, пыль и кровь, но только сильнее развез их по лицу. Внезапно он рассмеялся, нервно и отрывисто, в глазах блестели слезы, вероятно от песка и дыма.

— Думал, что помру, — сказал он, осторожно прикасаясь к ране на голове. — Вот что там лягу… и помру на месте. А нет, не помер. Вот его увидел, и понял, что надо хоть несколько минут еще пожить.

Сигвальд махнул рукой на солдата, которого он только что притащил — того как раз понесли к очередной стремительно растущей куче мертвых тел.

— Вот и думай теперь, кто кого спасал, — задумчиво прибавил он.

Кеселар порывисто встал и, зло пнув бериарово кресло, снова принялся ходить по комнате. Ему было душно, даже открытое окно не спасало. Рыцаря душили стены замка, которые пропитались ложью, злостью и мерзостью своего хозяина. Он не мог здесь оставаться.

Не закрыв окно, он вырвался во двор и пошел в конюшню, где мирно хрустели овсом кони. Здесь Кеселару стало спокойнее, хотя от чувства безысходности и бессильной ярости он не смог бы скрыться даже не краю света. Горше всего ему было от того, что он ничего не сделал в тот злополучный вечер, что не остановил оруженосца, упустил момент.

«Почему этому несносному ребенку обязательно надо погулять по тонкому льду? — с горькой улыбкой думал Кеселар. — Великий Камтанд и все остальные духи! Спасите этого дурака, если возможно. Он не ведает, что творит. Дайте ему силы и ума справиться с врагами. Он не заслуживает такой участи».

Кеселара никто не мог бы назвать религиозным, никто не видел его в храме. Всегда он надеялся только на себя. Всегда, но не сейчас.

—

 

ГЛАВА 8

Твари во тьме

В лесу было еще сумеречно, но сквозь ветви было видно рассветное небо, окрашенное первыми солнечными лучами в кроваво-красный цвет. «Слишком ярко для восхода, — подумал Энимор, подняв на минуту голову. — Слишком кроваво. Плохая примета. Знать бы, для кого…»

Охотник за головами снова склонился над землей. Он и его отряд уже больше часа прочесывали местность вокруг пещеры, которую указала им Асель. С величайшими предосторожностями они шаг за шагом приближались к пещере, осматривая каждый куст, каждый камень, каждую ямку, которая могла бы сгодиться для ловушки или засады, и, к удовольствию Энимора, ничего не находили.

Они уже почти вплотную подошли к каменной громаде, поросшей мхом, как Вихат остановил их:

— Есть!

Обеспокоенный Энимор осторожно подошел. В его душе клубком змей шевелились нехорошие предчувствия того, как нагловатый и упертый беретрайец будет гордиться своей дальновидностью и превосходством, и как ему придется искать нового бойца, если Вихат перегнет палку.

Беретрайец с победоносным видом указывал на что-то, скрытое травой и даже не заметил опаляющего взгляда командира, опасно скользнувшего по нему. Опустившись на корточки, Энимор внимательно разглядел то, что лежало на земле.

— Медвежий капкан? — устало переспросил он.

— Да! — торжествующе отвечал Вихат. — Я же говорил, что она нас в могилу вгонит, что нельзя ей верить!

— Асель не идиотка, а на счет тебя я начинаю сомневаться. Думаешь ей могло бы прийти в голову ставить плохо замаскированный капкан против отряда охотников?

— Но… Энимор… Она же… Точно говорю!

— Это не она. Идем дальше, парни, — саметтардец махнул рукой и направился к пещере, оставив недовольного Вихата наедине с его капканом.

Охотники за головами обступили темный каменный вход. В напряженном молчании они прислушивались к такой же напряженной тишине, царившей в глубине пещеры.

— Может стрельнуть? — предложил Амкут, который не мог присоединиться к всеобщему занятию.

— Да нет там никого, — заявил Кордо. — Только болт потеряешь.

— Уверен? — Энимор поднял на бойца сверлящий взгляд.

Кордо кивнул.

— Я бы услышал, будь там хоть кто-нибудь. Пойти глянуть?

— Нет. Я сам.

Прежде чем сделать хотя бы шаг, Энимор зажег заблаговременно подготовленный факел и осветил им стены, пол и свод узкого коридора, но не увидел никакого намека на ловушку. Дальше он шел как слепой тыкая длинной палкой в пол, но по-прежнему не обнаруживал ровным счетом ничего.

Но, чем ближе он подходил, тем отчетливее его ухо начало ловить какие-то шорохи. «Никого, значит, нет? Ну, Кордо, сукин сын, дай только живым выбраться…»

Встревоженный Энимор едва успел достать свою старую верную секиру, как прямо перед ним промелькнуло что-то маленькое и светло-серое, на миг блеснувшее в свете факела. Саметтардец инстинктивно ударил в сторону, откуда началось движение, однако его оружие наткнулось на камень.

Энимор замер в ожидании, но ответного удара не последовало, только по-прежнему был слышен шорох, к которому прибавилось еще и его шумное дыхание. Подождав с минуту, он огляделся. На земле недалеко от него преспокойно сидела земляная жаба, которую, видимо, ничуть не смутило странное поведение человека.

— Вот же мерзость, — сказал Энимор, вглядываясь в маленькие, почти атрофировавшиеся глаза существа. — И как вас только земля носит?

Охотник за головами осторожно обошел жабу, стараясь ее не потревожить. Он знал, что под безобидной на первый взгляд внешностью скрывается свирепый хищник с десятками острых изогнутых зубов и с мощными когтями на сильных лапах. Еще он знал, что если здесь есть одна жаба, то где-то поблизости можно без труда найти еще пару сотен таких же, и странный шорох указывает на то, что все они ближе, чем ему бы хотелось.

Энимор тщательно обследовал все уголки пещеры, ища их норы, и, не найдя ни одной, принялся легонько постукивать по стенам и полу, выискивая тонкие места. Камень в этой пещере был слоистый и хрупкий, так что нельзя было быть уверенным, что через пару часов эти твари не наделают себе новых ходов.

Проверяя очередное подозрительное место, Энимор услышал за спиной шаги.

— Ты тут живой?

Затаившийся саметтардец успокоенно выдохнул, узнав голос Гестаги. Это был один из тех редких случаев, когда кто-нибудь был рад внезапному появлению на всю голову больного маньяка.

— Я же приказывал ждать меня снаружи!

— Ты здесь уже час торчишь, ну мы и подумали… Но раз ты живой — пора сворачиваться. Время.

— Да, нехорошо встречать дорогих гостей впопыхах, — задумчиво произнес Энимор, проводив взглядом жабу, которая прыгнула в темный угол.

— Так что здесь? Все чисто?

— Ничего особенного, обычная пещера, — сказал Энимор.

Выйдя на свет, он начал отдавать приказы своим бойцам, в душе немного радуясь тому, что Асель ничуть не изменилась за последние пять лет. «Избавиться от всего лишнего, сбросить балласт — очень в ее духе. Кажется, даже я больше привязываюсь к людям, чем Асель. Ну что, ей можно только позавидовать».

Выглянувшее из-за тучи послеполуденное солнце пробивалось сквозь густые кроны деревьев, золотые лучи играли на каплях росы, освещали густую траву и камни, на которые выползали греться серые и изумрудно-зеленые ящерицы. Около большого дерева, густо поросшего мхом, стоял Оди Сизер, молитвенно сложив руки и глядя большими ясными глазами в небо. Он быстро и тихо шептал молитвы всем духам, которых смог вспомнить.

«Это же самоубийство, чистейшей воды самоубийство! — думал он. — Как они думают справиться с этими головорезами? Не знаю, я ничего не знаю! А что я? Мое дело маленькое — войти в пещеру и получить по морде. Вот и все геройство. Так и представляю надпись на надгробной плите: „Здесь лежит Оди Сизер, который взрывал котлы, соблазнял чужих жен, получал по морде“. Хотя какая там плита…»

Инженер посмотрел на свои руки. Большие ладони, длинные пальцы, тонкие запястья. Он медленно сжал руку в кулак. Ему не верилось, что если что-то пойдет не так, его руки похолодеют и больше не смогут делать даже этого. Раньше он думал, что изучил все, что касается материи, заглянул за кулисы бытия, узнал, как устроен мир. Теперь он видел, что не знает и не понимает совершенно ничего, если не способен понять, как можно умереть.

Порой он злился на свою жизнь, полную условностей и формальностей, где есть бессчетное количество ходов, среди которых только один верный, и немного завидовал солдатам, у которых есть всего две возможности — жить или умереть. Оди думал, что это просто, но сейчас, когда столкнулся с этим лицом к лицу, он понял, что умирать тоже нужно уметь.

Он твердо решил, что, если придется, то он сделает это так, как было написано в тысячах книг — мужественно, с достоинством, с любимым именем на губах. Он не будет кричать, просить пощады, ни один мускул не дрогнет на его лице. С такими мыслями он двинулся дальше, к пещере, которую вчера показала ему Асель.

Оди шел быстро и уверенно, шмыгая носом — недавнее закаливание в ледяном ручье не пошло ему на пользу — и распугивая ящериц, которые с громким шуршанием скрывались в траве. Он старался не думать ни о чем, чтобы не развеять состояние высокого боевого духа, которого он так долго добивался. Упрямо игнорировал дрожь в руках, которая с каждым шагом все усиливалась, игнорировал комок, подкатывавший к горлу и спиравший дыхание.

Наконец он увидел пещеру — большие камни, покрытые моховым ковром, образовывали узкий проход. Он зиял как черная пасть чудовища и совершенно согнал всю решительность инженера. Но Оди не подал вида и не показал своего волнения — он знал, что за ним следят. Знал, что где-то недалеко арбалетчик направил стальной наконечник болта ему в спину или грудь, что еще четверо рубак держат руки на мечах, ожидая, когда он войдет внутрь. «Хватит, Оди, — сказал он себе, стараясь унять предательскую дрожь. — Хватит. Ты ж мужик. Ага, мужик».

Он шагнул в темноту и сделал несколько шагов наугад, потом увидел блеклый свет — это был «зал» пещеры, свет падал из небольшого разлома в потолке. Шаг, еще шаг. Теперь Оди слышал не только свои шаги — его ухо уловило чужое дыхание прямо за спиной. Оди не стал поворачиваться и, лишь успев зажмуриться, почувствовал тупую боль в затылке. Каменный пол ушел из-под ног, тусклый свет погас.

Очнувшись, он обнаружил себя связанным по рукам и ногам, кляп, судя по всему, сделанный из чьей-то портянки, раздирал рот. Изогнувшись, Оди посмотрел на бандита, у ног которого он лежал — рослый мужчина, похожий на волкодава, преспокойно сидел на камне в луче света, ковыряя под ногтями большим ножом. Еще двое стояли по обеим сторонам от входа, обнажив тесаки, четвертый прохаживался по пещере, помахивая секирой и иногда забрасывая ее себе на плечо.

Заметив, что Оди шевелится, человек-волкодав на мгновение оторвался от своего занятия и, пробурчав что-то вроде «О, очнулся… Вот чучело», пнул его в бок ногой. Тот, что ходил по пещере, подошел и наклонился над инженером, заглянув ему прямо в глаза. Единственное, что запомнил Оди — большой безобразный шрам на всю щеку и острый пронизывающий взгляд.

— Так вот какие инженеры, — усмехнулся он. — Хоть на старости лет погляжу, что за зверь. Ты тут полежи тихонько, а то нам шуму не надо. Если что…

Он медленно провел большим пальцем по своему горлу. Это было излишним, Оди не собирался шуметь. Да если бы и собирался, то все равно не смог бы этого сделать — дикий страх парализовал его. Он считал секунды в уме и ждал Сигвальда, который был его единственным спасением. «Девяносто, девяносто один… Сигвальд, где ты? Сто тридцать шесть, сто тридцать семь… Мне страшно. Двести двадцать девять, двести тридцать… Сигвальд, быстрее. Триста, триста один, триста два… Вытащи меня отсюда. Триста восемьдесят пять, триста восемьдесят шесть… Сигвальд, не бросай меня».

Маленький камешек скатился по коридору в зал. Двое бандитов у входа прижались к стенам, занесли тесаки, их командир остановился. Оди слышал приближающиеся гулкие шаги, по походке он узнал Сигвальда. От сердца отлегло — по крайней мере, его здесь не бросили.

Сигвальд не вышел на свет, оставшись в узком проходе.

— Бросай оружие, — приказал Энимор, глядя в темноту на поблескивающий шлем и кольчугу бывшего оруженосца.

Сигвальд молчал и слушал. Голос Энимора, дыхание двоих его бойцов совсем рядом, возня Оди и шуршание чего-то у него под ногами, под полом — все было так, как и должно было быть.

— Больше тебе некуда бежать, — продолжал Энимор. — Снаружи ждет арбалетчик, у него приказ стрелять на поражение, если ты попытаешься выйти.

Сигвальд смотрел на разлом и ждал, когда тень Асель закроет собой луч света. Мгновения тянулись, как смола на солнце.

— Ну что же ты, присоединяйся к товарищу, — Гестага жутко хохотнул, еще раз пнув Оди, который застонал, ибо удар пришелся по почкам.

Сигвальд еще раз вспомнил план, согласно которому все должно было пройти — Асель должна тихо застрелить арбалетчика, которого наверняка оставят дежурить у входа, потом сквозь разлом пристрелить одного из бандитов. Останется трое. Пока Сигвальд находится в коридоре, атаковать его сможет только один. А дальше уже не так страшно, с остальными он справится. Да, план был хорош, только Асель все не появлялась.

Секунды шли, молчание явно затянулось, ничего не происходило. Сигвальд с каждой секундой все меньше и меньше верил в то, что степнячка все-таки придет. «Нас предали, — в отчаянии думал он. — Предали и продали».

Оди не мог видеть друга и тем более не мог слышать его мысли, но беспокойство передалось и ему. Внезапно он понял, что не будет Асель. И помощи не будет. Ничего не будет. И сейчас он ощутил страх — настоящий страх, который тысячей иголок впивается в мозг и тело и заставляет обезумевшего человека творить то, чего в здравом уме он бы не сделал никогда.

Оди застонал, попытался перевернуться, встать, естественно безуспешно. Он бился как рыба, вытащенная на берег, он не понимал, что делает.

— Твой друг нервничает, мне это не нравится, — снова сказал в темноту коридора Энимор. — Брось оружие и подойди, если не хочешь, чтобы с ним что-то случилось.

Сигвальд ждал. Слабый огонек надежды еще теплился у него в сердце — вдруг Асель еще появится, вдруг вот-вот ее тень закроет свет… Резкий и громкий крик Оди прорезал тихий полумрак пещеры. Гестага не стал дожидаться особых указаний и решил немного пустить кровь своему пленнику, разрезав тому кожу от уха до подбородка. Оди чувствовал жгучую боль, чувствовал, как горячая кровь полилась по его шее. «Сигвальд, сделай же что-нибудь! Не бросай меня!» — лихорадочно думал он.

Это была последняя капля, нельзя было медлить ни секунды. Не будет Асель, не будет помощи, ничего не будет. Больше Сигвальд не надеялся ни на кого.

Последнее средство было еще более самоубийственным, чем то, на которое он рассчитывал раньше. Глубоко вздохнув, воин опустил меч.

— Отлично, — издевательским тоном проговорил Энимор, вглядываясь в слабые отблески стали в темном коридоре. — Ну же, бросай!

Сигвальд ухмыльнулся. Увидь Энимор эту усмешку, он бы предугадал, что в следующий миг Сигвальд перехватит рукоять и, замахнувшись, насколько это позволяет высота свода, ударит клинком в тонкую перегородку пола, из-под которой слышалось шуршание. Но шлем скрывал ухмылку бывшего оруженосца, и Энимор не видел ничего.

Воин вложил в удар столько силы, сколько мог — этого оказалось достаточно, чтобы тонкий и довольно рыхлый по своей природе камень треснул и начал осыпаться вниз. Такого удара не выдержал и меч — клинок раскололся надвое, оставив Сигвальда с коротким, но все еще острым обломком в руке.

— Взять его! Быстро! Не дайте разломать пол! — командовал Энимор своим бойцам.

Запоздалые приказы командира оказались напрасными — Сигвальд, откалывая куски потрескавшегося камня тяжелыми ударами сапога, успел сделать дыру достаточного размера, чтобы земляные жабы из потревоженного гнезда смогли пробраться в пещеру.

Почти сразу на него напал один из беретрайцев, но Сигвальд сблокировал его удар и, отведя от себя руку с тесаком, полоснул обломком меча по открытой шее противника, перерезав артерии. Следующий молниеносный удар пришелся по сгибу локтя беретрайца, который уже оседал на пол, стремительно теряя кровь. Его руку Сигвальд отпустил только тогда, когда завладел оружием охотника за головами.

Тем временем все большее и большее количество хищных жаб заполняло пещеру, и к концу короткой схватки их стало так много, что бандиты, одетые в легкие кожаные доспехи, даже не могли подойти к выходу.

Сигвальда спасал закрытый шлем и толстый дублет, но даже несмотря на это, оставаться здесь дальше было опасно. Одна из жаб исхитрилась впиться зубами в руку воина — единственное ничем не защищенное место. Сигвальд оторвал от себя земноводное, оставив у нее в зубах лоскуты кожи, и, швырнув ее прочь, он кинулся вглубь пещеры, расталкивая бандитов, которые пытались стряхнуть с себя тварей. Оди он нашел по звуку — тот так неистово вопил, что заглушал собой все остальные голоса.

С горем пополам он поймал за шкирку бьющегося в панике инженера и попытался поставить его на ноги.

— Держись, дружище, ну! — кричал Сигвальд, хоть и был почти уверен, что Оди его не слышит, а если и слышит, то вряд ли понимает.

Наконец улучив момент более-менее приемлемого равновесия, воин подхватил Оди под колени и, перекинув через плечо, быстро направился к выходу, возле которого толпились охотники за головами. Потревоженное гнездо существ гудело, твари вцеплялись людям в руки и лица, не давая выйти.

Отпихнув одного из бандитов, Сигвальд вырвался наружу. Не церемонясь, он бросил Оди на землю и, развернувшись, широко рубанул по тому, кто решил вырваться вслед за ним. Чужое оружие было необычно его руке, привыкшей к знакомой рукояти меча, но удар оказался более сильным, чем ожидал Сигвальд. Тесак легко прошел сквозь обезображенное жабами лицо, раскроив череп противнику. Человек, похожий на волкодава, грузно осел в коридоре, полностью заблокировав выход своим подельникам.

Пещера выла и стонала нечеловеческими голосами. Оди тоже продолжал завывать, потому что одна из жаб впилась ему в плечо, вторая грызла за лодыжку, и он никак не мог их стряхнуть. На помощь пришел Сигвальд, оторвавший злобных тварей от такого лакомого кусочка, как молодой холеный инженер. Воин так хотел поскорее убраться поскорее от этого места, что в спешке, орудуя трофейным тесаком и пытаясь срезать путы Оди, чуть не лишил его и пальцев. Когда с веревками было покончено, он снова кое-как поставил инженера на ноги, вытащил кляп изо рта. Сигвальд уже сделал несколько быстрых шагов прочь, но заметил, что Оди остался на месте.

Он стоял, судорожно вдыхая воздух, в расширенных зрачках застыл немой ужас. Оди хотел закричать, но крик застрял в горле, только губы беззвучно шевелились. Нервно оглянувшись на пещеру, он сделал несколько неуверенных шагов вперед, сильно припадая на укушенную ногу. Дальше Оди шел, опираясь на Сигвальда, скорость которого значительно превышала возможности инженера, потому он часто спотыкался о камни и торчащие корни, сбивая ноги.

Неподалеку от пещеры они наткнулись на запыхавшуюся Асель, которая неслась им навстречу. Отпустив Оди, Сигвальд снова поднял тесак, который со свистом описал широкий полукруг в воздухе. Клинок указывал острием прямо в грудь степнячке, успевшей остановиться в шаге от него. Воин двинулся на Асель, не опуская оружия.

— Ты предала нас! — глухо прорычал он. — Кара за измену — смерть!

Асель отступала, глядя в глаза бывшего оруженосца сквозь прорези шлема. Сейчас они напоминали ей серые вечные льды, которые она однажды видела на самом северном берегу Норрайя. В его глазах светилась такая ненависть и решимость, что Асель не на шутку перепугалась, что Сигвальд, по роду службы не привыкший церемониться с изменниками, прикончит ее на месте. Сделав еще шаг назад, она ощутила спиной бугристую кору дерева.

— Нет, — сказала она, не отрывая взгляда от глаз Сигвальда.

— Хинсар фраа глаас — мадра! — повторил он на родном языке. — Где ты была, когда я ждал твоей помощи? Где ты была, когда мы чуть не погибли?

— Арбалетчик меня заметил! Завязалась перестрелка. Я должна была его убить, иначе он пристрелил бы тебя на выходе!

— И где тело? — процедил он сквозь зубы.

— Он… ему удалось уйти.

— А может кто-нибудь помог ему уйти?

— Если бы я хотела тебя сдать, ты бы сейчас со мной не разговаривал! — не выдержала Асель.

Она вцепилась обоими руками в толстый ствол дерева, чтобы никто не заметил мелкой дрожи. Ей было до одури страшно — она знала горячий нрав и решительность Сигвальда, а так же его склонность сначала делать, а потом думать. Степнячка вглядывалась в брызги крови на шлеме и кольчужной груди воина, на обагренный незнакомый тесак, на разодранную руку, сжимавшую рукоять оружия, с которой капали густые капли крови, и понимала, что Сигвальд сейчас совсем не в духе.

— Все было бы хорошо, но я оступилась и стрела попала не в сердце. Куда-то рядом, а может и вовсе в плечо — не разглядела, — продолжала объясняться Асель. — Он выстрелил в меня, но промахнулся, потом бросился бежать, я выстрелила еще несколько раз… можешь пойти посмотреть, там его кровь на земле!

— Чтоб он пристрелил меня, как бешеного пса?

— У меня, знаешь ли, тоже нет никакого желания получить болт в голову!

Тесак дрогнул в руках Сигвальда — он колебался. Действительно, если бы Асель была в сговоре с охотниками за головами, он бы не успел осуществить второй план и точно не смог бы выбраться из пещеры живым. Но доверие к степнячке откатилось на уровень второй их встречи в лесу, когда он так же встретил ее с мечом.

— Я сделала все, что могла. Мне жаль, что так получилось, — надломленным голосом произнесла она, наконец отведя глаза от Сигвальда. — Эй, а что это с Оди?

Сигвальд резко обернулся в сторону, в которую указывала Асель. Инженер неловко сидел на земле, обеими руками зажимая порез на шее, кровь из которого сочилась между пальцев, непонимающий взгляд впился в плечо, где по белой рубашке растекалось большое красное пятно.

— Оди! Оди, ты меня слышишь? — подошел к нему Сигвальд.

Инженер невидящим взглядом посмотрел на друга и снова вернулся к созерцанию пятна. Сигвальд, схватив его за плечи и развернув к себе продолжал:

— Оди, все закончилось, все уже хорошо. Оди!

Степнячка укоризненно посмотрела на Сигвальда:

— Что ты творишь? Не видишь — он не в себе! Не умеешь успокаивать — не берись.

Проигнорировав ледяной взгляд воина, она присела перед Оди.

— Оди, посмотри на меня, — инженер молча хлопал глазами, переведя взгляд на степнячку. — Так, хорошо. Нужно осмотреть твою рану.

Она осторожно отняла его руки от горла и отерла кровь своим рукавом. Напряженное выражение ее лица сменилось вздохом облегчения.

— Это просто неглубокий порез, скоро пройдет. Видишь, совсем не страшно.

Асель говорила с Оди, как с маленьким ребенком, который первый раз в жизни содрал коленку. Сигвальд сначала презрительно хмыкал, удивляясь, где Асель набралась опыта общения с детьми, но потом вынужден был признать, что такой подход все-таки работает — неровное прерывистое дыхание инженера со временем приобрело нормальный ритм, взгляд стал более осмысленным.

Тем временем Асель осматривала его плечо, стянув с него рубашку и попутно объясняя, что земляные жабы вовсе не ядовиты, а то, что она сказала пару дней назад — просто неудачная шутка.

— Будет болеть, конечно, но тоже скоро заживет, — утешала она.

— А шрам останется? — наконец-то Оди удалось выдавить из себя хоть какие-то слова. Асель кивнула головой и Оди как-то поник.

— Ну, это же настоящие боевые шрамы будут! Совсем как у взрослого, — вставил Сигвальд, улыбнувшись инженеру.

— Да, к тому же девушкам нравятся такие штуки, — подмигнула Асель.

Оди нервно улыбнулся. В следующую секунду он закрыл руками лицо и, ссутулившись еще больше, чем обычно, остался сидеть, немного покачиваясь. Сигвальд хотел было тронуть его, но Асель остановила воина. Она знала, что Оди нужно осознать, что произошло и, осознав, принять это.

Через несколько минут инженер очнулся от своих мыслей и, взъерошив пальцами волосы, снова посмотрел на своих друзей.

— Асель, ты же не… — с надеждой в голосе произнес он, не посмев окончить вопрос.

— Нет, Оди. Я не предавала вас.

Сигвальд, глубоко вздохнув, бросил на степнячку холодный недоверчивый взгляд.

Анвил скакал по чердаку, второпях натягивая штаны, ботинки и прочую одежду. Он планировал подняться на рассвете, но ужин оказался слишком плотным, усталость слишком сильной, а солома слишком мягкой. В конечном счете он проснулся только около полудня, и теперь собирался так, будто опаздывал на прием к алгарду. Наконец экипировавшись, он на бегу уже ставшим привычным жестом дернул кольцо напольного люка, который вел в главное помещение кабака. Кольцо как обычно скрежетнуло, но люк не отворился, и Анвил чуть было не упал, не успев разжать руку.

Он с остервенением дергал заржавленное кольцо, но люк не поддавался. Через минуту Анвилу стало совершенно ясно, что он заперт. Тогда он стал колотить в пол и звать кабатчика, но никакой реакции не последовало — припав ухом к щелям в полу, он понял, что кабак абсолютно пуст.

Покопавшись в мозгах, Анвил вспомнил, как вчера вечером кабатчик предупредил его, что завтра на рассвете он уедет в соседнюю деревню для восполнения запасов «горячительного и прохладительного». Потом смутно припомнил, как несколько часов назад хозяин заведения заглянул к нему на чердак.

— Эй, парень, просыпайся! — внушал он Анвилу, тряся того за плечо, покрытое мелкими рыжими пятнышками, оставшимися от солнечного ожога.

— Угу, — промычал Анвил, не раскрывая глаз.

— Что «угу»? Вставай давай!

— Угу, — последовал тот же ответ.

— Ну значит посидишь тут до вечера, некогда мне с тобой возиться, — недовольно пробурчал кабатчик, спускаясь по приставной лесенке.

— Угу, — сыщик перевернулся на другой бок, одной рукой автоматически подгребая к себе большой пучок соломы.

Сейчас Анвил проклинал свою привычку в сонном состоянии на любую фразу отвечать «угу» и лихорадочно искал возможность выбраться из своего заточения. Оглянувшись, он бросился к спасительному слуховому окошку, однако оказалось, что оно не предназначено для открывания и единственный шанс хоть как-то им воспользоваться — вынуть всю раму. К счастью, она не была вмурована в стену, а держалась только на загнутых гвоздях.

Анвил, орудуя кинжалом, потратил около часа на отковыривание гвоздей, которые, судя по всему, торчали здесь, когда он еще пешком под стол ходил, и за это время успели проржаветь и врасти в дерево. Когда с ними было покончено, еще пол часа ушло на попытки выковырять раму, которая тоже приросла за многолетнее спокойное существование. Все это Анвил проделывал очень торопливо, что никак не способствовало повышению качества работы, и большую часть времени тратил на дикую ругань. Наконец окно поддалось и, скрипнув, чуть было не выпало прямо на пол. Спасая стекло, за которое расплатиться было бы очень непросто, Анвил рисковал отдавить себе пальцы, которые и так находились не в лучшем состоянии — во время борьбы с окном он изодрал в кровь кончики пальцев и изломал все ногти.

Прислонив тяжелую раму к стене, сыщик выглянул в образовавшийся проем — стена под ним не имела никаких выступов, по которым можно было спуститься, а от земли его отделяло около двух нарлахов. К тому же на заднем дворе, куда выходило слуховое окошко, не было ни стога сена, ни палисадника, ни даже кустарника. Взамен по двору в творческом беспорядке были разбросаны камни, бревна и прочие строительные материалы.

Однако, выбор у Анвила был небольшой, вернее его не было вовсе, потому, тяжело вздохнув, он принялся разрабатывать план побега. Спускаться он решил ногами вперед, чтоб потом, повиснув на руках, спрыгнуть вниз или, если повезет, зацепиться за что-нибудь еще. Собравшись с силами, он полез.

Ноги и бедра прошли хорошо, все шло без проблем, пока не настала пора протиснуть плечи — отверстие оказалось слишком узким, и Анвил, громко выругавшись, повис проеме окна. Что и говорить, ситуация была нетипичной, и сыщик был рад хотя бы тому, что в эту пору почти все все жители деревни работают и не могут видеть нижнюю половину его туловища, торчащую из закрытого кабака.

Повисев так с минуту и подрыгав ногами в попытках найти опору, он попытался вытаскивать руки по очереди, но быстро сообразил, что так он не сможет удержаться и, скорее всего, сорвется и сломает себе хребет о камни. Чем дольше он висел, тем больше понимал, что все варианты вылезания отдают самоубийством, потому он принял решение лезть обратно.

Анвил хотел было схватиться за что-нибудь, чтобы подтянуться, но вспомнил, что возвращаться этим же путем он не планировал и теперь мог дотянуться разве что до охапки соломы, которая никак не могла пригодиться. Сыщик чуть не плакал с досады — он проспал, упустил человека, за которым должен был следить, не спуская глаз, а теперь еще и застрял в чужом окне в крайне дурацком положении.

Собрав волю в кулак и уперевшись локтями в стены, Анвил с кряхтением и сопением, стонами и вздохами, а также упоминаниями некоторых духов и какой-то матери сумел забраться обратно. Он вставил окно на место, чтобы лишний раз не привлекать к себе внимания и в изнеможении упал на солому.

«Идиот! Дубина стоеросовая! Поспал, ага. Сейчас его там убьют без меня, или захватят и уведут куда-нибудь — потом ищи ветра в поле! Эх, плакали мои деньги! Чувствую, Кеселар мне жалование плетьми заплатит. Да так заплатит, что потом рубашку снять стыдно будет. О небо, ну зачем меня маменька таким дураком родила?»

Следующие пару часов Анвил просидел у злосчастного окна, бесцельно глядя в него на изредка пробегающих кошек и только что пришедших детишек, которые играли под сенью редколесья, примыкающего ко двору кабака, стоящего на околице.

— сыщик хорошо слышал все, что говорили дети.

Порой он удивлялся странности их считалок и игр в целом, которые назывались то «Найди оркенскую крысу», то «Попади в глаз Мар Занн Аши». Впрочем, в войну Заретарда и Итантарда он и сам любил играть в детстве, причем всегда играл за конного степняка. Вооружен он был луком, сделанным из сосновой ветки, а его скакуном была их домашняя коза, за скачки на которой Анвил постоянно получал подзатыльники от бабки и матери.

Внезапно дети, бросив свои игрушечные мечи и луки, бросились врассыпную из редколесья, не закончив игры. Сыщик сначала не понял причины произошедшего, но через мгновение в поле его зрения попали те, о потере которых он так горевал несколько часов назад. Впереди, опираясь на длинную палку как на посох, шел Оди Сизер, поддерживаемый Асель. Его рубашка, лицо и руки были в крови, он заметно прихрамывал. Сигвальд из Ралааха шел позади, закинув тесак на плечо, его шлем был пристегнут к поясу. Вид у воина был взволнованный и крайне недовольный.

Анвил глядел на троицу так, будто они восстали из мертвых, хотя в его понимании все это так и выглядело. Он подышал на стекло, протер его рукавом и, прилепившись к нему, смотрел во все глаза, пытаясь понять, почему все они живы.

— Ему нужен отдых! — сказала Асель, остановившись на пути воина.

— Оставаться здесь небезопасно, — возразил Сигвальд. — А если тела найдут местные? Думаю, не надо быть шибко умным, чтоб узнать, кто к этому приложил руку.

— А мы при чем к эти трупам? Их земляные жабы загрызли — не надо было лезть куда не просят.

— Ага, а последний, наверно, сам себе голову разрубил?

— Да их уже сожрали давно, и косточки не оставили!

— Да что ты говоришь, — презрительно фыркнул Сигвальд.

— Может, ты еще скажешь, что знаешь лес и жаб лучше меня? — Асель уже начинала терять терпение и выходить из себя, с каждым словом повышая голос.

— Да я смогу идти, правда, — примирительным тоном вставил Оди.

— Молчи уже, герой, — буркнула степнячка. — Хватит с тебя на сегодня подвигов.

— Но я в самом деле не хочу, чтоб вы из-за меня рисковали головами! Я смогу, смотрите!

Бросив свой посох, Оди бодренько прошел пять шагов, однако на шестом нога его подкосилась и заставила опуститься инженера на колени. Сигвальд смотрел на все это со смешанным чувством — с одной стороны, он нутром чуял опасность, связанную с этим местом, с другой — знал, сколько мучений принесет немедленный переход раненому инженеру.

— Достаточно, — сказал Сигвальд. — Мы остаемся.

— Но…

— Я сказал, мы остаемся.

Удовлетворенная таким решением воина Асель, повернувшись, скользнула глазами по слуховому окну кабака и уже пошла было дальше, но ее взгляд зацепился за лицо Анвила, который наблюдал за ними, расплющив нос о стекло. Не отрывая от него сверлящего взгляда, девушка наклонилась и, подняв с земли приличного размера камень, подбросила его в руке.

— Эй, ты чего? Тебе кажется, что ты наделала сегодня мало шороху? — воин проследил за взглядом Асель.

— Какой-то урод на нас глазеет. Все подсматривает, подслушивает, небось. Сейчас как запущу ему камнем в нос…

— Нет, Асель, стой, не надо! — Оди замахал руками, поморщившись от боли в плече. — Не надо. Это, наверно, сынок кабатчика… ну, знаешь, со странностями. Сидит себе на чердаке, угольком на стенах всякие разности рисует. Никого не трогает. Нельзя его обижать, Асель.

— С чего это ты взял, что он со странностями?

— Ну… не знаю. А чего еще ему сидеть на чердаке посреди дня?

— Пойдем отсюда, тебе в самом деле надо отдохнуть.

Когда они ушли, Анвил наконец-то отлепился от окна. То, что произошло, не укладывалось в его голове. «Живые! Это ж надо — все живые! И все вместе? Но она ж их вроде сдать собиралась? Может еще не успела? Хотя вид у них такой, будто они только что рубились не на жизнь, а на смерть… Ни черта не понимаю, честное слово. Ладно. Не важно. Кеселар платит мне не за то, чтоб я понимал, а за то, чтоб я следовал за северянином, доколе того не захватят или не убьют. А сейчас он жив и свободен, я его видел. Так что все пока по плану. Но черт возьми, что там произошло? Я же ночью спать не буду!»

Оди лежал на мягком мху под сенью разлапистой сосны и чувствовал себя отвратительно. Простуда сама по себе не прошла, и теперь от напрочь забитого носа болела голова, да к тому же приходилось дышать ртом. Укусы на плече и ноге ныли и дергали несмотря на лечебные травы, которые Асель примотала к ранам, а порез на малейшее движение отзывался резкой болью. Десять часов пешего хода тоже не улучшили самочувствия Оди — переночевав в деревне после приключения в пещере, они на рассвете двинулись в путь и прошагали весь день. Благо, теперь можно было идти по дороге, не опасаясь нападения, а ночью не возбранялось разжечь костер.

И, все-таки, Оди больше всего расстраивала не разнородная боль во всех частях тела, а то, что он не мог уснуть. Прошлую ночь инженер тоже провел весьма паршиво — едва он закрывал глаза, ему тут же начинали сниться кошмары и он с криком просыпался.

Замотавшись в плащ Сигвальда, Оди лежал с закрытыми глазами и всеми силами пытался уснуть. Он не слышал шагов дежурящей Асель, только видел сквозь веки ее тень, что скользила по его лицу, когда она проходила мимо. Инженер думал, что если лежать тихо-тихо и не двигаться, то рано или поздно ему станет так скучно, что он уснет. Однако сон не приходил. Тогда он решил испробовать другой способ — мысленно что-то считать. Овечки и уточки ему не нравились, а вот катящиеся шестеренки, по его мнению, были весьма подходящими для счета объектами.

Оди живо представил стальную шестеренку, катящуюся по столу и с красивым мелодичным звоном падающую в большой ящик. «Раз шестеренка… два шестеренка… три шестеренка… четыре…» Оди с удовольствием мысленно смотрел на маленькие зубчатые колесики, по которым он уже успел соскучиться. «Двадцать девять шестеренок…тридцать шестеренок…» где-то на стопятидесятой он начал чувствовать, как тяжелеет его голова, а на двухсотпятнадцатой — как руки перестают его слушаться. Он уже предвкушал сладкий сон до того момента, пока его не разбудят и не поставят на часы. «Двести восемьдесят шесть… двести восемьдесят семь… двести восемьдесят во… Земляная жаба!» Оди в ужасе открыл глаза. Где-то рядом встал Сигвальд и шорох, который он при этом произвел, втесался в сознание полусонного Оди в виде мерзопакостной жабы.

— Пора, — сказала Асель.

— Угу. Помню. — Оди слышал, как Сигвальд одевает ремень с ножнами.

Что-то зашелестело в кустах.

— Эй, куда это ты собралась? — прошептал Сигвальд, не желавший будить Оди. В его голосе слышались нотки подозрения и неприязни.

— В кусты, Сигвальд, — раздраженно отвечала Асель, не слишком-то заботясь о сне инженера. — Может хочешь со мной сходить, а?

— Нет, — буркнул воин, подбросив в еле горящий костер еще веток.

Как ни старался Оди, заснуть он больше не мог. Не помогали ни маленькие блестящие шестеренки, ни большие лохматые овцы, которых он в отчаянии принялся считать, подумав, что вся магия именно в овцах, а вовсе не в счете. И все равно сна не было ни в одном глазу. В дополнение ко всему прохаживающийся Сигвальд топал, как конь, и так хрустел ветками, что от этого адского шума спать стало совершенно невозможно.

Воин сидел на корточках у огня, одолеваемый смутными мыслями — он не знал, верить ли словам Асель. С одной стороны, будь у нее желание от него избавиться, Сигвальд уже болтался бы в петле демгарда или лежал где-нибудь с перерезанным горлом. С другой стороны, ему казалось маловероятным, что такой стрелок, как она, не смогла убить арбалетчика. Размышляя таким образом, он нервными движениями ломал хворост, превращая его в мелкие щепки.

— Сигвальд… из… Ралааха, — услышал он позади себя женский голос. Это была не Асель.

Медленно, почти незаметно он положил руку на рукоять тесака. Сигвальд чувствовал тяжелый взгляд, который сверлил его затылок, и лихорадочно перебирал в голове варианты того, кто бы это мог быть. В любом случае, от неизвестного голоса в ночи никогда не приходилось ждать ничего хорошего. Воин слегка повернул голову и скосил глаза, пытаясь заглянуть через плечо, но никого не увидел.

Молниеносным движением он встал на ноги. Резкий разворот, и тесак покинул ножны со зловещим шипением. Не успев стать в боевую стойку, Сигвальд застыл в изумлении, выронив оружие из рук.

— Янора ре Йокирамер? Аррда! Нраан ваз рхаа ра?

Но… как? Вы… а где же?.. Я…

Сигвальд не мог подобрать слов. Он только усиленно моргал, пытаясь разглядеть женщину, стоящую перед ним. Зеленое платье в пол, медно-рыжие волосы, на которых теплыми бликами играл свет от костра, браслет из фиалок на тонкой, белой, будто фарфоровой, руке… Сомнений не было, это была она, Янора ре Йокирамер, каимо ре лемет демгард.

— Ну что же ты… славный… оруженосец, не бойся… подойди, — она поманила его к себе пальчиком.

— Да, моя госпожа, — Сигвальд покорно сделал несколько шагов ей на встречу, спотыкаясь обо все, что попадалось ему под ноги.

— Ты… оказался сильнейшим… среди мужчин… и достойным принять… от меня… знак почтения… и… восхищения твоей… доблестью.

— Моя госпожа, — прошептал он, протягивая к ней руку.

— Ничего… пред… осудительного…

Она взяла его руку и приложила его большую грубую ладонь к своей щеке, не отрывая глубокого изумрудно-зеленого взгляда от широко открытых глаз Сигвальда. Из груди его вырвался громкий вздох, более похожий на стон, который разбудил только что задремавшего Оди.

Инженер мысленно покрыл Сигвальда последними словами за то, что тот в самый неподходящий момент нарушил его сон. Он уже приподнялся на локте, чтобы высказать ему хотя бы половину из того, о чем подумал, но поперхнулся, не успев ничего сказать, и больно закусил себе палец, чтобы не заорать.

Большая лысая тварь, кое-где покрытая грязно-белыми клочками шерсти, стояла на задних лапах в шаге от Сигвальда и держала его за руку костлявой лапой, похожей на старушечью руку. Взгляд ее желтых глаз был прикован к Сигвальду, который стоял, неровно дыша и не смея пошевелиться. Чудовище водило носом по ладони воина, а затем, высунув длинный алый язык, облизнуло его руку. Сигвальд вздохнул еще раз.

Оди ни черта не понимал, но увидев, как существо оскалило большие острые клыки, понял, что дальнейшее бездействие может привести к трагичным последствиям. Осторожно, стараясь не шуметь, он нащупал свой пистолет. Больше всего инженер боялся, что тварь услышит его, однако она была слишком занята Сигвальдом и, казалось, кроме него больше ничего не замечала.

Дрожащими руками Оди заряжал пистолет. Он пытался делать все быстро, но спешка только мешала, и потому большая часть пороха рассыпалась на землю, а маленькие пули выскальзывали из рук. Когда же все было готово, он снова поднял глаза на чудище — вывалив алый трепещущий язык, оно обнюхивало горло Сигвальда, который уже положил вторую руку ей на спину. «Да что же этот дурак творит?! Ох, етить твой кривошип. Только бы попасть, только бы… Мама, мама, мамочка, как же страшно!»

Оди смотрел сквозь прицел на чудовище, которое уже широко открыло пасть, готовясь рвануть клыками горло Сигвальда. До этого инженер все тянул время, боясь промахнуться, но теперь он ясно видел, что каждая секунда промедления может стоить жизни его другу. С превеликим трудом Оди взял себя в руки и на полувыдохе мягко нажал на спусковой крючок.

Грохот выстрела потряс ночной лес, спугнув нескольких сов, которые взмыли в небо, громко хлопая крыльями, и окутал густым дымом инженера. Чудище издало короткий душераздирающий вой и рухнуло на землю, Сигвальд, как подкошенный, упал вслед за ним.

Оди вскрикнул в ужасе от того, что наделал. Он кинулся было к другу, но остановился — ему показалось, что чудовище пошевелилось. Инженер выхватил длинную палку для помешивания костра, которую несколько минут назад Сигвальд забыл вытащить из огня. Теперь один ее конец полыхал ярким пламенем, и Оди ткнул им в морду лежащей твари. Только сделав это, он с ужасом осознал, что не знает, что будет делать, если чудовище вдруг кинется на него. Запах паленой шерсти ударил в нос, тонкой струйкой дыма поднявшись над телом существа — оно было мертвым.

Инженер бросился к Сигвальду и, едва он успел опуститься на колени, как из зарослей кустарника выскочила Асель с натянутым луком в руках. Она быстро водила стрелой, целясь во все, что ей казалось подозрительным.

— Что здесь произошло? — она подбежала к Оди. — Что с ним?!

Оди дрожащими руками повернул голову лежащего Сигвальда, пытаясь увидеть рану, но ничего не обнаружил. Затем он холодными пальцами прикоснулся к сонной артерии — пульс был слабый, но ровный и четкий. Асель посветила горящей головней на грудь воина и тоже не увидела ни крови, ни ран.

— Кажется, он просто без сознания, — медленно и тихо проговорил Оди.

— Что это был за грохот? — Асель оглядывалась по сторонам.

— Это я стрелял, — срывающимся голосом объяснил Оди, указав на труп чудища, которое растянулось в шаге от Сигвальда. — Что это, Асель?

Свет от пламени головни выхватил из мрака зубастую морду чудовища. В виске у него зияла аккуратная дырочка, через которую на землю стекала густая тягучая кровь. Грязно-белая свалявшаяся шерсть около рта была красно-бурого цвета, что указывало на частые кровавые трапезы существа. Пальцы костлявой руки, лишенной шерсти, были судорожно сжаты и уже начали коченеть.

После осмотра тела на лице Асель появилось выражение крайнего удивления. Кратко, но веско выругавшись, Асель удовлетворила любопытство Оди.

— Мой отец… ну, лесник, который меня воспитал, рассказывал мне сказки про чудовищ. Про такое он тоже рассказывал. Это сидноок, он нападает на одиноких путников. Странно, ты ведь был рядом…

— Я спал, он наверно не заметил меня…

— Говорят, сиднооки не подходят к людям, если те не одни.

— Как Сигвальд вообще его подпустил так близко?

— Эти твари морочат людей, насылают какие-то видения…

— Да-а, — протянул Оди. — Сигвальд стоял и просто смотрел, когда эта мерзопакость облизывала его руку.

— Облизывала?! — Асель удивленно приподняла бровь. — Которую руку?

— Левую, — не менее удивленно ответил Оди, не понимая, с чего Асель так заинтересовалась этим фактом.

Девушка схватила безвольно лежащую руку воина и повернула к себе. На ладони был глубокий порез с неровными рваными краями. Судя по виду, ему было уже несколько дней, но ранка до сих пор не затягивалась.

— А еще я слышала, что они могут преследовать человека, вынюхивая его по запаху… не помню, почему и зачем. Ладно, не важно.

— Асель, а они живут по одиночке или это стайные животные?

— Еще пять минут назад я думала, что их вообще не бывает. Но, если верить сказкам, они одиночки, к тому же крайне редкие. Не думаю, что поблизости бродит еще один сидноок.

Пока Асель и Оди обсуждали сиднооков как представителей реликтового биологического вида, споря о времени его происхождения и эпохи, к которой он мог бы принадлежать, Сигвальд начал приходить в себя.

— Янора… ммм, — хриплым полушепотом произнес он. Внезапно он широко открыл глаза, и, немного приподнявшись, схватил склонившуюся над ним Асель за ремень сумки, пересекавший грудь. — Янора! Где она?! Что с ней?

Асель неподвижно стояла на коленях, даже не пытаясь вырваться — она чувствовала, что воин держит ее мертвой хваткой, поразительно сильной для человека, который только что лежал без сознания. В глазах Сигвальда отражался огонь почти потухшего костра, его невидящий взгляд остановился на лице степнячки. Бывший оруженосец не узнавал ее.

— Оди, что он мелет? Кто такая Янора? — Асель говорила тихо и ровно, не отводя глаз от Сигвальда.

— Янора, Янора… — Оди повторял имя, пытаясь вспомнить, где он его слышал. — Точно! Янора — это вдова брата бывшего хозяина Сигвальда! А причем здесь она?

— Сигвальд, ее здесь нет. И не было. Тебе привиделось, — Асель произносила слова медленно и отчетливо, пытаясь донести их до помутившегося сознания воина.

— Но… я же видел… Она… разве нет? — Сигвальд выглядел растерянно, но было видно, что он с каждой минутой все более возвращается в реальность. Через несколько секунд он узнал степнячку. — Асель?

— Да. Тебе приснилось, это просто сон. Теперь отпусти меня, ладно?

Тяжело вздохнув, Сигвальд разжал ладонь и снова упал на землю, покрытую густым ковром из сосновых иголок и отвалившихся кусочков старой коры.

— Спи, Сигвальд, спи. Надеюсь, к утру ты придешь в себя, — Асель провела рукой по его волосам — он уже спал, мерно и глубоко дыша.

— Ты спас его, Оди, — сказала Асель и тут же пожалела об этом.

Нависла неловкая тишина — инженер был смущен и не знал, что на это ответить, потому, не сумев составить осмысленное предложение, начал что-то нечленораздельно мычать и жестикулировать, полагая, что так будет понятнее. Степнячке тоже было не по себе, потому что она не привыкла видеть смущенного мужчину. Она сделала вид, что потирает лоб, но на самом деле всеми силами пыталась не смотреть на Оди. Наконец, она решила прервать их совместные моральные мучения:

— Убери эту мерзопакость подальше, — сказала она, пнув тело сидноока.

По мнению инженера, слово «мерзопакость» было недостаточным для определения того отвращения и страха, которое вызывало у него это существо. Он несколько раз обошел вокруг тела, не зная, с какой стороны подойти к поставленной задаче. Наконец он решился и, схватив его за шерсть на холке, слегка приподнял. Изо рта чудовища выплеснулась какая-то жидкость со сгустками крови. Со страхом и омерзением инженер снова бросил сидноока и, подавляя рвотные позывы, взял его за задние лапы, на которые налипли комки грязи, и потащил в кусты, оставляя на земле кровавый след.

Он отволок сидноока не слишком далеко, опасаясь потерять из виду огонек костра, который был его единственным ориентиром в лесу. Сбросив тело чудовища в неглубокую канаву, он в задумчивости остановился.

За те несколько дней, которые инженер провел с беглым оруженосцем и степнячкой-браконьеркой, с него слетела вся его важность и чувство всесторонней осведомленности. Сейчас он, Оди Сизер, некогда блиставший в высшем свете и известный как на редкость умный и образованный человек, вдруг осознал, что не знает о мире ничего. Он так тщательно изучал все премудрости обращения с машинами, что настоящие живые люди остались для него загадкой. Конечно, он знал, или думал, что знает, множество типов мужчин и все без исключения типы женщин. Однако сейчас жизнь показала ему, что простые люди слишком сложны для его понимания.

Горько усмехнувшись, он произнес:

— Я, Оди Сизер, признаю себя величайшим дураком.

—

 

ГЛАВА 9

Рагет Кувер

Город Рагет Кувер, считающийся жемчужиной Артретарда, был нежно любим Оди Сизером, потому он пошел в два раза быстрее, почти забыв о боли в укушенной лодыжке, когда начал узнавать дорогу, ведущую к городу. Инженер два года прожил здесь и мог сказать, что это были если не самые счастливые годы его жизни, то, во всяком случае, очень приятные. Он любил солнечную спокойную атмосферу, царящую в городе, его узкие улочки, вымощенные брусчаткой, опрятные трактирчики в центральной части и множество других заведений, постоянным посетителем которых он некогда являлся. А еще, по его мнению, здесь жили самые красивые девушки во всем Артретарде.

К глубочайшему сожалению Оди, никто из его спутников не разделял его радости и энтузиазма. Впрочем, это было понятно, ведь они уже два часа глазели на замусоленное белое знамя с тремя красными цветками, которое трепыхалось на городских воротах. Очередь, выстроившаяся у заставы, состояла по большей части из купеческих возов, груженных всякой всячиной, которые очень тщательно досматривались стражей. После досмотра полуграмотный солдат старательно заполнял несколько формуляров — разрешение на вход в город, свидетельство об отсутствии чумы и оспы у входящего, разрешение на ввоз товара… Каждый такой купец досматривался не менее получаса.

В конце концов приподнятое настроение Оди сошло на нет. Он легко поддавался общему настроению, а у всех оно было, мягко говоря, паршивое. Асель заметно нервничала — она в принципе не любила городов и большого скопления народа, а тем более, когда среди этого народа периодически прохаживались стражники.

Сигвальд тоже сидел злой, как разбуженный среди зимы медведь — Оди не посчастливилось спросить его о вчерашней ночи и его видении. Получив не слишком вежливый, но предельно ясный ответ, инженер перевел разговор на тему города:

— Ты бывал когда-нибудь в Рагет Кувере? — спросил он Сигвальда, осознав, что он наотрез отказывается обсуждать давешние события.

— Бывал. Это было… дай вспомнить… зимой тысяча триста шестьдесят первого года. Тогда мы защищали город от заретардских войск.

— О-о-о, — протянул Оди, снова посмотрев на Сигвальда, как на кумира. — Так ты был среди защитников города?.. Вернее был защитником… Это ведь тогда заретардцы чуть было не дошли до Норрайя, но их атака захлебнулась здесь, в Рагет Кувере?

— Да, — коротко ответил он. — Не лучший город из тех, где приходилось бывать — сожженные дома, сажа, грязь и кровь, и ничего больше. Надеюсь, за пять лет там хоть что-то поменялось.

Оди нервно сглотнул. В самом деле, последний раз он был здесь еще до войны, и с тех пор поменяться могло все, что угодно. Лирический настрой пропал окончательно.

— Следующий! — рявкнул усатый страж, высовывая голову из окна большой сторожки.

Оказалось, что следующими на очереди были Сигвальд, Оди и Асель. Инженер взял на себя миссию первым разведать, что там да как, чтобы после сказать друзям, как себя лучше вести. Они не возражали, догадываясь, что опыта в таких делах у инженера больше, чем у них обоих, вместе взятых.

Оди осторожно шагнул в сторожку. Вопреки его ожиданиям, там было так же жарко, как и на улице, горячий ветер задувал в открытые окна, завешенные какой-то тряпкой, две жирные мухи кружились под потолком. Вблизи окна стоял грубо сколоченный стол, на котором в аккуратных стопках лежали бланки и монеты, рассортированные по достоинству.

— Имя, — придвигая к себе чернильницу, лениво протянул полуграмотный капитан с усами, которые топорщились под носом щеткой.

— Оди Сизер.

— Что за имя нелюдское? — солдат поднял на него усталый взгляд.

Оди в который раз жалел о том, что не придумал в свое время более «людского» псевдонима. Рассказывать всю историю, объясняющую происхождение имени, было бы слишком долго, потому инженер начал врать.

— Я сирота, и не знаю, кто мой отец. А так меня всегда называли люди, у которых я жил.

— Ясно, — капитан записал его имя в толстую книгу. — Ремесло?

— Я инженер.

— Инжене-ер, — с недоверием глянул он на Оди. — И с каких это пор сиротки учатся в университетах, а?

— Ну, я очень способная сиротка, — неуверенно произнес он, осознав что его вранье было не самым удачным.

Капитан перестал писать. К нему заинтересованно подошел его помощник, который все это время прохлаждался в дальнем углу, отмахиваясь от мух веточкой с пожухлыми листьями.

— Чумой, оспой, еще чем-нибудь болеешь? — спросил он.

— Нет, — ответил Оди, шмыгнув носом.

Стражник посмотрел на него уничтожающим взглядом и Оди почувствовал себя не тридцатилетним умудренным опытом мужиком, а пятнадцатилетнем подростком, который только-только вырвался из-под мамкиного крыла.

— Ага, вижу, что не болеешь, — издевательски сказал второй солдат. — Раздевайся. Положен осмотр.

Спорить с представителями власти было еще более бесполезно, чем с женщинами — вторая мудрость, которую вынес Оди за годы обучения в университете. Потому он покорно снял куртку, представ перед стражниками в окровавленной рубашке. Как он ни старался выстирать ее, пятна крови намертво въелись в ткань и ни за что не хотели исчезать.

— И что это такое? Болячки какие? — солдат указал на живописные красно-бурые потеки. Оди энергично замотал головой. — Сейчас посмотрим. Скидывай рубаху.

Под рубашкой обнаружилось множество синяков на любой вкус, ссадины, полузажившие царапины и забинтованное такой же окровавленной тканью плечо. Потеряв терпение, второй солдат грубо сорвал повязку, вместе с ней отодрав и корку с едва начавшей заживать раны. Оди поморщился от боли и выругался.

— Кто ж это тебя так искусал, — спросил первый, тыча пальцем прямо в рану. — Осчастливил какую-нибудь горячую красотку, а?

— Земляные жабы, — холодно сказал Оди, проигнорировав сальную шуточку, и отвел его руку от своего плеча.

— Жабы, значит… Понятно, так и запишем.

— А чего это ты прихрамываешь? Тоже жабы? Надо бы проверить, — солдат сделал знак, означающий необходимость дальнейшего оголения.

— Да сколько ж можно? — первый хватил рукой по столу. — Если ты не прекратишь его раздевать, я с тобой в баню больше не пойду.

Солдат противненько хохотнул, приказав Оди застегнуть ремень обратно.

— Ты один идешь? — продолжал расспросы усатый, с интересом наблюдая за безуспешными попытками Оди перевязать плечо.

Оди помотал головой и, в очередной раз запутавшись в бинтах, плюнул на них и запихнул в карман куртки. Стражник ответил на это вопросительным взглядом, и Оди в окно указал на своих спутников.

— Та-ак, — разом ухмыльнулись солдаты. — Ты присаживайся, в ногах правды нет.

Инженер обреченно сел и приготовился отвечать на вопросы. Но стражи не собирались ничего спрашивать.

— Ты что, ошалел, парень? Это ж надо было додуматься! Тащить вражеского шпиона! Сюда! В Артретард! В Рагет Кувер!

— Да вы что, духи с вами! Он не шпион! — такое заявление поставило Оди в тупик.

— Ну, он-то может и не шпион. А она — шпионка. Хотя с такой компанией и он может кем-попало оказаться.

— Да она наша, она всю жизнь на Итантарде провела! — инженер потихоньку начинал паниковать, видя недовольные рожи солдат.

— Ну, это мы выясним.

Усатый подозвал своего помощника и драматическим тоном приказал тому собрать подкрепление и арестовать спутников «способной сиротки» для установления их личностей, а в случае сопротивления бить на поражение. Театральность, с которой была произнесена речь, наконец-то донесла до Оди истинный смысл слов.

— А может быть нам удастся установить их личности без смертоубийства? — осторожно сказал Оди, протягивая руку к тубусу, служившему инженеру универсальным хранилищем множества полезных вещей.

— А может и удастся, — расплылся в улыбке усач, с не меньшей драматичностью отменив свой приказ.

Оди облегченно вздохнул, поняв, что он не ошибся, и что стражники намерены сотрудничать и идти навстречу. Деловито подкрутив усы, капитан поставил локоть на стол, прямо перед носом инженера сжав волосатую ручищу в огромный кулак, и начал отгибать пальцы.

— Что мы имеем? Подозрительно умная сиротка, до зубов вооруженный северянин и заретардская шпионка.

Получившейся раскорякой из трех пальцев он помахал перед лицом инженера, который, нащупав в тубусе кожаный мешочек, выложил на стол три серебряные монетки. Стражник закатил глаза, после чего посмотрел на Оди, как на умственно отсталого. С выражением крайней усталости он снова поместил кулак перед собеседником и опять принялся отгибать пальцы.

— Дурак-сирота, который хочет казать умным — это один. Заретардская шпионка, какие гроздьями висят в доброй половине итантардских городов — это два. Северянин, подозрительно похожий на дезертира или бандита — это три. Уяснил?

Оди закашлялся. «Ну у них и расценки… Я что, так долго не был в Артретарде? Понимаю, конечно, центр Итантарда, жемчужина мировой культуры, красивые девушки… Но какого же черта?!»

— Ну как, установили личности? — солдат глядел, как инженер колотит себя кулаком в грудь, пытаясь откашляться. — Может тебе по спине постучать? — участливо предложил он.

— Нет-нет, спасибо, уже прошло, — выдохнул Оди, подозревая некую двусмысленность в таком предложении.

Тяжело вздохнув, он вытащил три арума и положил их на стол. «Эх, плакали мои апартаменты на улице Санкар! Три арума, это ж подумать только! Три арума! А я-то, дурак, удивляюсь, откуда это у капитанов стражи такие породистые лошади!», — горестно думал он, пытаясь спасти хотя бы три рамера, предложенные ранее. Усатый страж хотел поначалу прикарманить и их, но отчего-то передумал и, махнув рукой, позволил их забрать Оди.

— Ну вот и порешили. Надо теперь только заполнить несколько бумажек.

Инженер начал было подозревать, что это очередной акт чудесной народной пьесы о вымогании денег, но на этот раз ошибся. Обмакнув перо в чернила, капитан начал писать в бланках, старательно и очень медленно выводя буквы.

— Так… Оди Сизер, инжи… не, инженер. Так кажется? А, ладно, черт с ним, будет так. Возраст?

— Тридцать.

— Тридцать? Серьезнее надо быть в таком возрасте. И не дозволять бабам царапать морду и кусаться, — капитан снова противно хохотнул.

Оди автоматически прикоснулся к разбитой губе и расцарапанному носу. «Интересно, что б этот вояка сказал, если б узнал, что это я со свиньи в колючки летел? Слава небу, что не узнает».

— Так… не болел, этим тоже не болел, не привлекался, сейчас здоров. Это готово. Ну, этих как зовут?

— Сигвальд из Ралааха и Асель.

— Это все? Что за имена сегодня, одно лучше другого. Так, тогда этот будет Сигвальд Понн Кивкасел, охранник караванов, двадцать семь, здоров, не привлекался. Девка — Асель Таре Утарроу, охотница, двадцать пять, не болела, не привлекалась.

Капитан стражи удовлетворенно помахал листиками в воздухе, давая им просохнуть. Оди уже было потянулся за ними, но стражник отдернул руку.

— Пятнадцать хетегов!

— За что? — страдальческим голосом произнес инженер, чувствуя, как его кошель худеет прямо на глазах. — Я же все заплатил!

— А пошлину в городскую казну я из своего кармана за тебя выложить должен? Вот же жлобская у тебя натура, сиротка!

Оди отсчитал пятнадцать хетегов и с некоторым раздражением бросил пригоршню монет на стол. Сумма, конечно, небольшая по сравнению с тем, сколько он выложил до этого, но ему стало обидно, что его почти ни за что ободрали как липку.

— Все, свободен. И не нервничай так, береги свое здоровье, — капитан похлопал себя по брюху, нависшему над ремнем, выпроваживая Оди за дверь.

Сигвальд и Асель встретили инженера удивленными взглядами, ибо он подошел к ним растрепанный, со снова окровавленным плечом, неся куртку, рубашку и тубус в руках.

— Стесняюсь спросить, что там произошло, — степнячка удивленно приподняла бровь.

— Как бы так помягче сказать… формальный, но очень тщательный досмотр с целью установления личностей прибывших и обнаружения фактов нарушений закона и особо опасных и заразных заболеваний, окончившийся добровольно-принудительной передачей некоторой суммы в фонд помощи голодающей страже.

— Оди, они тебя там по голове били, да?

Сигвальд понимающе ухмыльнулся.

— Нет, Асель, это в порядке вещей. — сказал он. — Ну, что теперь? Мне туда идти?

— Нет-нет, я за всех договорился, — инженер протянул им пропускные документы. — Вы уж простите за то, что там написано — он меня не спросил даже. Видимо, считает себя великим сочинителем.

— А почему бы и нет? — сказал Сигвальд, прочитав свое удостоверение.

— Асель, как тебе? — Оди с опасением взглянул на нее.

— Нормально, — буркнула она, посмотрев на свой документ и засунув его во внутренний карман куртки.

В конце очереди возникло какое-то волнение, которое все усиливалось и вскоре стало ясно, что там происходит ссора. Вскоре от толпы людей отделился человек и метнулся в сторону, к обозам.

— Держи вора! — грубым басом заорал кто-то из толпы.

Сигвальд поднялся, движимый любопытством, Асель инстинктивно потянулась к луку.

— Не-не-не, — быстро проговорил Оди, положив одну руку на локоть степнячке, другую на плечо воину. — Нам своих проблем хватает, пойдем-ка отсюда.

Анвил несся, не чувствуя под собой земли, подгоняемый тем же грубым голосом, который только что скомандовал ловить вора. «Черт, черт, черт! Он же мне голову открутит! И где он только взялся?! Черт!» Сыщик понимал, что в толпе ему не скрыться, на открытой местности шансов тоже мало, тем более, что только что у его уха просвистел увесистый камень. Он кинулся к небольшой веренице обозов, которые перегородили дорогу, стараясь держаться поближе к тому, у которого днище еще не скребло по дороге. Он надеялся проскользнуть под ним и скрыться, пока преследователи будут обходить эти стихийные баррикады.

У Анвила был кое-какой опыт в лазаньи под телегами, потому он умело упал на бок, подняв облако дорожной пыли и быстро шмыгнул под обоз, воспользовавшись замешательством толпы, которая не ожидала подобного трюка. Он полз по-пластунски, загребая широкими движениями дорожный мусор и ему казалось, что эта телега просто огромна. Поначалу сыщик списал это впечатление на общую нервозность, но вскоре ему стало просто страшно, поскольку телега все не кончалось.

Остановившись на миг, он с ужасом понял, что все это время греб на месте — его короткий плащ зацепился за какую-то деталь телеги и намертво в ней застрял. Анвил со стоном пытался распутать его или хотя бы отодрать кусок, но все попытки оказались тщетными. Через несколько секунд он увидел прямо перед носом несколько ног в грубых башмаках. «Ну вот и все, — подумал он. — Моя песенка спета».

Внезапно он почувствовал, что чьи-то руки крепко схватили его за щиколотки и резко рванули назад. От рывка он ударился подбородком о землю — зубы лязгнули, больно прикусив язык. Второй рывок был еще более неудачным — плащ, все так же застрявший в днище, задрался и завязками врезался в горло Анвила. Между тем, его все еще продолжали тянуть за ноги. Анвил чувствовал, как темнеет у него в глазах, хотел было крикнуть, что сдается, но ему удалось только прохрипеть что-то, и то так тихо, что услышать его в общем шуме и гаме было совершенно невозможно.

Из последних сил непослушными пальцами он рванул завязки — они распустились, и сыщик вылетел из-под телеги, как пробка из бутылки. «Идиот, — думал он с горечью. — А додумайся я развязать их раньше — все было бы хорошо».

Не успел Анвил опомниться, как получил удар ногой по печени, от которого заскулил и рефлекторно свернулся калачиком на пыльной дороге.

— Ах ты ж сучий сын! Бесовское отродье! — вещал грубый бас, принадлежавший коренастому норрайцу, чьи длинные густые усы грозно колыхались на ветру. — Получай!

Бежать сыщику было некуда, да он, пожалуй, уже и не смог бы, потому безвольно лежал на земле, прикрывая голову руками и ожидая того светлого часа, когда наконец-то потеряет сознание и перестанет чувствовать удары. Но светлый час все не наступал.

— Прекратить самосуд! Прекратить немедля! А то самого сейчас так отходим — мало не будет!

Доблестная стража, услышав шум на улице, отвлеклась от очередного обираемого и выбежала на улицу, наугад раздавая удары дубинками налево и направо, пока не добралась до эпицентра событий, обнаружив неподвижно лежащего на земле Анвила.

— Он хоть живой? — спросил усатый капитан, склонившись над ним. — А то мне только трупа в мое дежурство не хватает для полного счастья.

— Куда намылился? — второй солдат осадил норрайца, который хотел было ретироваться, пока не пришлось отвечать за самосуд, причинение увечий, а может и убийство. — Стой тут, покудова не узнаем что к чему.

Осторожно приподнявшись на локте, Анвил сплюнул на дорогу кровь. К большому удовольствию капитана, он выглядел довольно живым, хоть и изрядно помятым.

— Ну-ка, пойдем разбираться, кто такие, — сказал капитан, направившись к сторожке.

Убедившись, что никто не намерен помочь ему встать, сыщик кое-как поднялся сам и поковылял вслед за стражей. Печень ныла безбожно, все остальное чувствовало себя не намного лучше.

— Ну-с, любезный, рассказывай, — приказал капитан норрайцу, подкрутив усы и приготовившись слушать.

— Звать меня Норал Понн Хамрироу, я честный рыбак, а этот сучий сын украл у меня пять арумов!

— Та-ак, — протянул капитан, удивившись, откуда у честного рыбака столько денег. — Обыскать его!

Солдат, недавно осматривавший Оди, ловкими и привычными движениями пошарил в карманах Анвила, потом принялся за его кожаную сумку и вытряхнул на стол все ее содержимое. Среди найденного оказались: кинжал, кремень, обрывок веревки, кусок черствого хлеба, фляга с водой, бумажка, отрез чистой ткани, два рамера и тридцать шесть хетегов.

— Ну и где золото?

— Не понимаю, о чем речь! — Анвил с видом оскорбленного достоинства отер кровь с уголка рта. — За что меня избили? Кто этот человек? О чем он говорит?

Капитан вопросительно посмотрел на Норала Понн Хамрироу.

— Вот же сволота поганая! Еще и прикидывается — ничего не знаю, моя лошадь с краю!

— Денег-то при нем не нашли.

— Ну, дык это… Он у меня не прям сейчас украл.

— Что значит «не прямо сейчас»? — капитан удивленно округлил глаза.

— Поясню. Этот сучий сын — Анвил Понн Месгер, мошенник, который выдает себя за сыщика…

— Погоди, — капитан поднял руку, приказав рыбаку замолчать. — Ты Анвил Понн Месгер?

— Нет, — не задумываясь соврал он.

Стражник протянул руку к столу и взял бумажку, которая оказалась письмом Кеселара сыщику.

— Нехорошо обманывать городскую стражу, Анвил Понн Месгер, — грозно встопорщил усы капитан, прочитав первую сточку послания. — Продолжай, Норал.

— Три года назад выкрали у меня вещицу одну — золотую статуэтку, которую мой покойный отец моей покойной матушке привез из самого Палланет Ракко. И встретился мне в ту пору этот проходимец, который пообещал статуэтку в два счета найти, только ему надыть было платить дорожные издержки, и четверть суммы выдать авансом. А я ж, дурак, согласился — больно дорогая статуэтка была… как память. Промурыжил он меня два месяца, все соки вытянул! Потом приходит и говорит, мол, нашел. Привел меня к какому-то оборванцу, мол, он статуэтку выкрал. А тот говорит: «Да, грешен, выкрал!». Я ему, мол, отдавай статуэтку! А он говорит, что нет ее — распилил и переплавил давно. А этот-то, сыщик недоделанный, под шумок с деньгами и смотался!

— Так я что ли виноват, что он ее переплавил? Вора-то я нашел!

— Да на кой ляд мне эта босота сдалась?!

Анвил и честный рыбак перешли на крик. Причем орал в основном рыбак, сыщику же было довольно сложно перекричать его. Он начинал подозревать, что кроме печени пострадали еще ребра и почки. Капитан, требуя тишины, треснул кулаком по столу так, что на нем подпрыгнули монетки и вещи Анвила. После некоторого раздумья он с видом верховного судьи изрек:

— В договоре значилось найти статуэтку. Анвил Понн Месгер этого условия не выполнил, но деньги взял. Это значит, что присвоил он их незаконно, потому должен вернуть их Норалу Понн Хамрироу. Однако же я вижу, что расплатиться он не может, потому его надобно заключить в тюрьму до тех пор, пока он не оплатит долг.

— Да вы что?! — запротестовал Анвил, чувствуя, что все закончилось еще хуже, чем он мог себе предположить. — Откуда же я возьму деньги, если буду сидеть в тюрьме?

— Это уж не наша забота — закон для всех один! — гордо произнес стражник. — Ты бы помалкивал, а то прикажу всыпать тебе плетей…

— Нет-нет, я уже молчу, — обреченно вздохнул сыщик, поняв, что ничего он не докажет.

Второй солдат по приказу капитана поднял Анвила и, скрутив ему руки за спиной до хруста в суставах, повел в место назначения. Идти было тяжело — после рыбацких ударов казалось, что половина костей сломана, а органы перемешались внутри и сейчас находятся не на своем месте и просятся наружу. Незабываемость походу придавали регулярные тычки конвоира, которому казалось, что пленник идет недостаточно бодро.

Благо, тюрьма оказалась рядом — небольшое помещение, пристроенное к крепостной стене, наполовину уходило в землю, образуя живописнейший полуподвальный зал. У входа двое солдат, сняв шлемы и расстегнув воротники, играли в карты, изредка покрывая друг друга последними словами. Единственное окно, находившееся у двери, было раскрыто настежь, но и это не спасало от ужаснейшего смрада, царившего внутри. У окна стоял стол с лежащей на нем раскрытой регистрационной книгой, начальник тюрьмы сидел рядом, дурея от безделья и раскачиваясь на стуле.

— Здоров был! — сказал он, обрадовавшись хоть какому-нибудь разнообразию. — Кто такое? Что-то серьезное или так, мелочь в толпе вытрясал?

— Даже не знаю, что тебе ответить, — солдат почесал затылок и поведал краткую историю Анвила.

Начальника тюрьмы так рассмешил рассказ, что он не мог перестать смеяться следующие несколько минут, самому же Анвилу было совсем не смешно. Наконец успокоившись, он скрежетнул ключом в замке и втолкнул сыщика в камеру, находившуюся в темном углу и отделявшуюся от общего пространства толстыми заржавленными прутьями решетки.

Не заметив поперечного прута, который имитировал порожек, Анвил запнулся за него и растянулся на влажном каменном полу.

— По закону ты можешь написать письмо, чтобы сообщить кому-нибудь о том, что с тобой произошло, чтобы тебя выкупили. Но, думается мне, никому ты не сдался, потому будешь сидеть здесь, пока не кончатся деньги, что нашли при тебе, а потом отправим тебя на галеры, потому как кормить задаром тебя никто не собирается.

— Я хочу написать письмо, — сказал Анвил, поднявшись. От очередной встряски ему стало еще хуже, потому теперь он стоял, спиной опираясь на стену, одной рукой держась за прут, а другой за ребра, боль в которых очень мешала.

— Ого! Неужто такого дурака кто-то выкупит? Или просто бумагу помарать?

— Мне нужно написать письмо, — упрямо твердил Анвил.

— Ладно, — начальник тюрьмы пожал плечами и удалился на поиски чистого листа бумаги и чернил.

— Эй, пижон! — кто-то толкнул Анвила в плечо.

Обернувшись, сыщик увидел лысого коренастого мужичка, руки и грудь которого были черно-синими от татуировок, на шее висел талисман Самуанда. За ним толпилось еще несколько заключенных, и все под стать ему.

— Хорошая у тебя куртка, пижон, — сказал он, потерев рукой шею у самого затылка. — Хорошая, только пыльная — выбить бы ее как следует…

Анвил мысленно зажмурился, но не показал виду — он знал, что показать страх в такой ситуации — это все равно, что подписать себе смертный приговор. Это он понял два года назад при схожих обстоятельствах, когда попал в такое же место, проигравшись в карты. «Ну нет, еще пара ударов, и от меня точно что-нибудь отвалится. Причем буквально. Черт с ней, с курткой. Отдам — может не тронут».

— И ничего она не пыльная, не надо ее выбивать, — сказал Анвил, передавая куртку главному.

— Ха! А ты мне нравишься! Не дурак и с юмором, — ухмыльнулся бандит, показав на треть сколотый клык. — Будешь продолжать в таком духе — считай, жизнь удалась. Уяснил?

— Ага, — кивнул Анвил.

«Хоть пока что бить не станут — уже хорошо. Свезло же мне, что я попал сюда, когда этот тип был в хорошем настроении. Да уж… свезло так свезло».

Тем временем один из солдат принес Анвилу все необходимое для написания письма.

— А посветить можно чем-нибудь? Темно же…

— В глаз тебе могу засветить, коль желаешь.

Тяжело вздохнув, Анвил устроился на полу в весьма неудобной позе и принялся сочинять послание.

«В Канетмакский замок (провинция Рикасбери, Норрай) алтургеру Кеселару.

Преданный вам, Анвил Понн Месгер».

Ваша светлость, спешу доложить вам, что мой прогноз относительно Сигвальда из Ралааха, а так же его спутников, не сбылся. Сейчас все они живы и здоровы. Пока обстоятельства не позволяют мне изложить подробности, могу сказать только то, что они находятся в городе Рагет Кувер и пробудут здесь еще никак не меньше двух недель. Так что, если вам необходимо лично увидеть того, за кем я следил, вы можете посетить Рагет Кувер, не опасаясь разминуться с ним.

Однако, ваше присутствие было бы весьма желательным для меня. Преступая неловкость и профессиональную этику, я вынужден просить вас о помощи. Случилось ужасное недоразумение, и я попал в тюрьму. Клянусь, я ни в чем не виновен, однако стражи оказались не на моей стороне, и теперь для моего освобождения необходимо уплатить пять арумов. Знаю, сумма серьезная, и вы можете отказать мне с чистой совестью, но больше мне обратиться не к кому. Обещаю, что не останусь перед вами в долгу.

Прошу вас, ради всех духов, не бросайте меня здесь. Вы — моя единственная надежда не умереть здесь от голода и не кончить свои дни на каторге безвинно осужденным.

Сыщик отдал письмо солдату даже не перечитав его — он и так знал, что выглядит все это весьма жалко, особенно последний абзац, где он умоляет Кеселара не оставлять его на произвол судьбы. Впрочем, ему было безразлично, что рыцарь подумает о нем, как о личности, главное, чтоб он помог выбраться отсюда. Как он будет отдавать долг Кеселару, Анвил пока тоже не знал. Так же, как не знал, что он скажет, если Сигвальд уйдет из города до назначенного срока — о двух неделях он написал исключительно потому, что за это время можно добраться от Канетмакского замка до Рагет Кувера даже если идти пешком, притом очень медленно.

Но все это сейчас не имело значения — только бы солдат не забыл отправить письмо, только бы оно дошло до адресата, только бы Кеселар приехал и выкупил его. Остальное не важно.

С молчаливого разрешения бандита с амулетом Самуанда Анвил отхватил себе небольшой клок прелой соломы и умостился на нем, забившись в угол. Такая подстилка не спасала от холода, идущего от каменного пола, но сыщик все же был рад, что он хоть какое-то время может провести в относительно спокойной обстановке. На крики и ругань других заключенных он не обращал внимания.

— Наконец-то! Наконец-то еда!

Оди орал как сумасшедший, протягивая костистые руки к удивленному трактирщику, принесшему обед, и выхватывал тарелки у него из рук, прежде чем тот успевал ставить их на стол.

— Оди, тише, на нас и так все пялятся, — прошипела Асель, враждебно оглядываясь по сторонам.

В самом деле, почти все посетители большой таверны Торгового квартала Рагет Кувера с любопытством наблюдали за странной компанией, в которой больше всех выделялся именно Оди в своей куртке с чужого плеча с дырами от стрел на спине, заросший щетиной неопределенного цвета. Его волосы больше напоминали паклю, а не ту роскошную шевелюру темно-золотистого цвета, в которую так любили запускать пальчики все его девушки.

— Да плевать, — промычал Оди с набитым ртом. — Пусть смотрят, от меня не убудет.

Он ел так быстро и так жадно, что успел управиться со своей порцией раньше, чем Сигвальд и Асель, которые тоже были голодны и ели с аппетитом. Чтоб не терять время зря, Оди заказал добавку и разделался с ней так же быстро.

— Как в тебя столько влезает? — удивлялся воин, глядя на пустые тарелки и пивные кружки, громоздившиеся возле довольного собой и жизнью Оди.

— О горячей бараньей ножке я мечтал даже еще до того, как познакомился с тобой, вот в чем секрет.

— Хм, похоже на нас больше не смотрят, — тихо сказала Асель, зубами отрывая кусок баранины с кости. Вилку и нож она, как и Сигвальд, демонстративно проигнорировала. — Пожалуй, пришло время сказать, зачем я притащила вас в этот город.

— Очень интересно, — Сигвальд изобразил на лице непритворное недоверие.

— В этом городе есть единственная флейта Алсидрианда, у которой все еще нет хозяина. Она хранится в храме Духа Леса и пробудет там до праздника, после чего ее вручат какому-нибудь достойному или не очень достойному леснику, и он увезет ее в какую-нибудь глухую провинцию на краю света. У нас есть неделя.

Сигвальд, все время наблюдавший за выразительными глазами степнячки, которые с каждой минутой приобретали все более хитрое выражение, в конце ее фразы подавился пивом.

— Ты с ума сошла! — прохрипел Сигвальд, пытаясь откашляться. — Это же чистейшей воды безумие!

— А ты что думал, кода соглашался достать ее?

— Ну… не знаю. Ограбить бандита, сходить в подземелье, нырнуть на дно реки, залезть в нору со змеями… Но грабить храм! Нет, на это я не подписывался.

— А я, Сигвальд, не подписывалась убивать старых знакомых. Не будь тебя, мне бы удалось решить с Энимором все вопросы полюбовно и не пришлось бы брать на себя ответственность за его смерть!

Сжав кулаки, Сигвальд пробормотал что-то на языке Велетхлау, и уставился в пустую тарелку. Асель, видимо, немного знала этот язык, потому ответила на фразу Сигвальда емкой, но непечатной фразой на итантале.

Пауза затянулась, и Оди, положив подбородок на скрещенные на столе руки, стал наблюдать за воином. В сердце Сигвальда шла война, с которой не удалось бы сравниться никакому нашествию Заретарда. На одной чаше весов лежало обещание, которое он дал, и самоуважение, которого он лишится, если возьмет свое слово обратно; на другой — осознание того, что разорять храмы — идея не здравая в корне, тем более, что за последнее время он набедокурил так, что после этого должны будут разверзнуться небеса и убить его гневом всех духов, вместе взятых. Это решение давалось ему тяжелее, чем любое другое, которое ему приходилось принимать в жизни. Сигвальд решил искать ответа или вдохновения в окружающем мире и, оторвавшись от тарелки, встретился взглядом с Оди.

Инженер смотрел на него снизу вверх, в его больших, по-детски наивных глазах отражалось ожидание. Сигвальд знал, какого ответа он ждет. Знал, и не мог его обмануть.

— Хорошо, — выдохнул он. — Я сделаю это.

— Я знала, что ты сделаешь правильный выбор.

— Я делаю это не ради тебя.

— Конечно. Ты делаешь это ради своих принципов и упрямства, которые для тебя важнее всего на свете. На это я и рассчитывала.

Сигвальд снова недобро глянул на Асель, но ее это совершенно не волновало.

— Каков наш план? — спросил оживившийся Оди.

— Наш план — чинить противозаконные безумства, которые, к тому же, идут вразрез с моей совестью, — медленно и тихо проговорил Сигвальд. — Твой план — устроиться на работу, снять жилье в тихом квартале, найти себе девушку и забыть прошедшую неделю как страшный сон.

Вдохновенно поднятые руки Оди бессильно упали на стол. Инженер ошарашенно хлопал глазами, глядя на друга.

— Но как? Что ты такое говоришь? Мы же столько вместе прошли! Я думал, мы будем до конца…

— Считай, что на этом твоя карьера искателя приключений заканчивается. Ты сбежал от преследователей, поучаствовал в боях, даже получил боевые шрамы, спас товарища — ты увидел мир с изнанки, дружище. За неделю ты сделал столько, сколько многие не совершают за всю жизнь. А сейчас ты должен остановиться, отдышаться и продолжить жить своей привычной жизнью.

— Но я не хочу как раньше! Эта жизнь мне нравится больше!..

— Эта жизнь может оказаться очень короткой, — внезапно вмешалась Асель, которая до этого не проявляла к разговору никакого интереса. — К тому же, это наши с Сигвальдом счеты. Платить должен он, а не ты.

— Я…

— Не лезь туда, где тебе не место, — жестко отрезала степнячка.

Оди покорно склонил голову. «Ну вот. Мне не место в ее жизни. Это абсолютно логично — она же рысь, а я избалованный домашний кот, мне до нее далеко. Да, это логично. Но черт возьми, от такой логики удавиться недолго».

— Конечно, как скажешь, — сказал он, тщетно пытаясь скрыть тоску. — Наверное, ты права — боец из меня никакой.

Асель понимала, почему он так расстроен, потому промолчала. Сигвальд знал и вторую причину печали инженера, потому тоже молчал. Сам Оди не хотел ничего знать.

— В баню бы, — выдал он наконец после мучительно длинной и крайне неловкой паузы.

— Хорошая мысль, — поддержала разговор Асель. — А то выглядите вы просто ахово.

Парни переглянулись, и с неохотой согласились с ней, оценив жуткую небритость физиономий и не ахти какое состояние одежды. В целом, выглядели они как последние оборванцы с большой дороги. Сама же Асель, несмотря на то, что потрепало ее не меньше, чем Сигвальда и Оди, была в прекрасной форме, одежда смотрелась аккуратно и даже довольно чисто.

— Но сначала надо бы заглянуть на улицу Налтет, там есть лавка портного, который шьет лучшие в Артретарде вещи.

— Да, то, во что ты одет — явно не его работа, — усмехнулся Сигвальд.

— Пойдем, пока еще не стемнело и он не закрыл лавку.

— Я тоже пройдусь по своим делам, — сказала Асель, поднявшись из-за стола и бросив трактирщику несколько хетегов за обед.

Медный колокольчик, приделанный к двери лавки портного, громко звякнул, когда она затворилась за Оди и Сигвальдом.

— Иду, иду! Погодите одно мгновение! — прозвучал старческий голос откуда-то из глубины помещения.

Сигвальд потерянно бродил среди полок, заваленных мотками ткани всевозможных сортов, цветов и узоров, безголовых манекенов, наряженных в модную одежду, витрин с пуговицами и прочими мелочами. Оди же со знанием дела рассматривал сюртуки и рубашки, проверял глубину карманов, высоту воротников, длину рукавов и орнамент вышивки.

— Доброго дня, — без особого энтузиазма бросил немолодой портной в рабочей блузе с закатанными рукавами, бегло осмотрев посетителей и придя к выводу, что они ошиблись дверью.

— Доброго вам дня и процветания, господин Никтенал Понн Клосроу, — Оди улыбнулся и учтиво поклонился, проигнорировав слегка презрительный взгляд портного.

Швец удивленно смотрел на грязного оборванного Оди, который улыбался ослепительной улыбкой и усиленно наступал на ноги Сигвальду, чтобы тот тоже проявил вежливость и поклонился. На почти аристократическом лице Никтенала отражалось недоумение, что-то в этих незнакомцах казалось ему знакомым.

— Простите, я вас не узнаю… Мы разве знакомы?

— Конечно, я — Оди Сизер, инженер.

Челюсть почтенного портного отвисла. Он вглядывался в лицо Оди, даже подошел поближе, чтоб получше его разглядеть.

— Мать честная, Оди Сизер! — всплеснул он руками. — Нет, в самом деле, это же Оди Сизер! Что же с вами стало?

— Да, сейчас я не в лучшем виде. Я… проводил исследования.

— Исследования… — протянул Никтенал. Он был склонен считать, что под исследованиями Оди подразумевает неудавшуюся попытку попробовать себя в каком-нибудь новом амплуа или очередной серьезный конфликт его интересов с интересами очередного обманутого мужа. Естественно, о своих догадках он промолчал. — Опасная же у вас работа, господин Сизер.

— Да, да. Но давайте перейдем к делу — одежда мне нужна прямо сейчас, ибо то, что вы видите на мне — и есть мое единственное одеяние. Надеюсь, у вас найдется что-нибудь простенькое, но элегантное, чтоб я снова стал похож на инженера, а не на местного пьяницу?

— Конечно! А бравый солдат желает выбрать себе что-нибудь?

— Да… Новая рубаха не помешает. Мне самую простую, добротную. Без всех этих, — Сигвальд махнул рукой в сторону пестро одетых манекенов, не сумев подобрать слово, характеризующее излишества, которые он так не любил.

— Один момент, — сказал портной, удаляясь в свою рабочую комнату, служившую также складом для готовой одежды простых фасонов.

— А мерки? — окликнул его Оди.

— Молодой человек, — произнес Никтенал, посмотрев на инженера как на дитя неразумное. — Неужели вы думаете, что я забыл размеры своего постоянного посетителя, тем более, что ваша фигура совершенно не изменилась? Или что я не сумею на глаз определить размер нательной рубашки?

— Виноват, мэтр, — склонил голову Оди. — Вы, как всегда, на высоте.

Через несколько минут портной вернулся, неся в руках большой сверток и неупакованную белую рубаху. Сверток он протянул Оди:

— Надеюсь, вы все так же доверяете моему вкусу и не заставите меня снова разворачивать все это?

Инженер подтвердил свое высокое доверие и принял сверток, даже не попытавшись заглянуть в него. Сигвальду Никтенал Понн Клосроу его рубашку продемонстрировал, видимо, решив, что у того нет никаких оснований доверять его вкусу. Воин одобрил обновку, после того, как пощупал ее, проверил, не расходятся ли швы и все ли завязки целы. По лицу мэтра можно было видеть, что такая детальная проверка его если не оскорбила, то удивила.

Оди, дабы отвлечь портного от Сигвальда, спросил, сколько он ему должен. Никтенал, прикрыв один глаз, а другим уставившись на потолок, вычислял общую стоимость всех вещей. Наконец он выдал сумму:

— Полтора рамера.

Инженер заплатил беспрекословно, не торгуясь. Его примеру решил последовать и Сигвальд, так же молча выложив за свою покупку четверть рамера, хоть и считал это ценой как минимум двух таких рубашек. Он уже собрался было уходить, но Оди решил вызнать все новости.

— Как нынче поживает Рагет Кувер?

— Нынче город благоденствует и молится, чтобы на этот раз не повторились события пятилетней давности. Ох и повезло же вам, господин Сизер, что вы уехали раньше!

— Да, повезло, — сказал он, покосившись на Сигвальда. — А как поживают мои старые друзья… и подруги?

— Плохо, — портной притворно опечалился. — Вастала Таре Хельмироу вышла замуж, как и Вармела Таре Амкутроу, и Амала Таре Аннроу…

— Что, неужели все? Хотя чего я ждал, меня не было здесь лет шесть.

—… однако Амала очень скоро овдовела, к превеликому горю.

— Да вы что? — глаза Оди загорелись, как у пирата, когда тот видит груженный корабль без охраны. — Наверное, она очень горюет по мужу.

— Да, да… пытается заглушить свое горе, заказывая у меня платья, но ничего ей, бедняжке, не помогает.

— Как жаль, — Оди улыбнулся уголками губ, поймав на себе удивленный взгляд Сигвальда, не до конца понимавшего, что здесь происходит. — Надо будет нанести ей визит вежливости, посочувствовать ее горю. Она ведь живет все там же?

— Да, улица Вельд дас Арер, седьмой дом.

— Благодарю покорно, — снова поклонился Оди и заставил то же сделать и Сигвальда, после чего они вышли на улицу.

— Визит вежливости, значит, — насмешливо заметил Сигвальд, догадавшись, что речь идет о бывших пассиях инженера.

Они шагали по широкой улице Торгового Квартала, в котором была сосредоточена жизнь мелких купцов и ремесленников, достигших в своем деле неплохого уровня. Улицы были забиты людьми, которые куда-то торопились, что-то несли, катили тележки, воевали с упрямыми ослами и мулами, что-то кричали, присматривали за имуществом и детьми. Отцветающие яблони запорошили лепестками Оди, который жадно смотрел на происходящее. Было видно, как он соскучился по такой жизни, как не хватало ему больших шумных городов, сотен людей вокруг. Замшелые замки демгардов, где он обитал последнее время, выполняя по их заказу разные приспособления и машины, наводили на него тоску. Теперь он хотел наверстать упущенное за несколько лет, и пытался увидеть и услышать все, не пропустить ни одной детали, вдохнуть как можно больше пыльного городского воздуха. Увлеченный этим занятием, он не сразу услышал Сигвальда.

— Да, визит вежливости. Не могу же я быть равнодушным к горю моей старинной знакомой!

— Жеребец ты, — раскатисто засмеялся воин, хлопнув инженера по плечу.

— Зря ты так, Сигвальд. Нельзя быть настолько пошлым и приземленным. Это же моя первая любовь! По крайней мере, в этом городе. Э, да что с тобой разговаривать, ничего ты не понимаешь ни в любви, ни в романтике.

— А как же Асель?

Оди как-то разом помрачнел.

— Асель — это другое. Она из тех, которых можно добиваться годами. Даже не так: ее надо изучать. Долго. Кропотливо. И только потом, может быть… Понимаешь?

— Нет, — честно признался он. — Не понимаю.

— Ничего. Я тоже не понимал.

Сигвальд пожал плечами.

— Слушай, — начал он совершенно другим тоном, внезапно что-то вспомнив. — Там, на заставе… сколько ты заплатил за меня? Не люблю быть должным.

— Если скажу, все равно не поверишь.

— Сколько? — настаивал он.

— Несколько рамеров.

— Оди, сколько?

— Десять. Десять рамеров.

Оди не любил говорить о деньгах, даже если речь шла о его зарплате. Но говорить приходилось, и каждый раз он испытывал неловкость, и каждый раз удивлялся самому себе.

— Ого… да. Не знал бы я тебя — точно не поверил бы. Знаешь, сейчас я вряд ли смогу отдать тебе хотя бы десятую часть этой суммы…

— Нет, не надо последнее отдавать. Мне не горит, жить пока есть на что. Потом когда-нибудь…

— Спасибо, друг.

Дальше шли молча. Оди вскоре забыл о разговоре и снова вернулся в созерцанию окружающего мира и вдыханию ароматов города. Сигвальд пытался придумать, как бы поскорее отдать долг и при этом не умереть с голоду. Внезапно они услышали за спиной незнакомый голос.

— Эй, Сигвальд, ты чего такой серьезный? Неужто задумал разграбить храм Сторхет Сидри?

Сигвальд и Оди остановились как вкопанные. Инженер перебирал в голове всех своих прежних знакомых, но потом понял, что зря, ведь обращались не к нему. Сигвальд в голове ничего не перебирал, его рука инстинктивно потянулась к левому боку, к рукояти тесака.

— Сигвальд, ради всего святого, — тихо произнес Оди. — Не время и не место.

— Ага.

Он медленно обернулся и застыл в изумлении. Взору его предстал мужчина чуть старше среднего возраста, облаченный в весьма странный доспех. Шлемом ему служил прорезанный в соответствующих местах котелок, к стеганке было пришито несколько кусков кольчуги, на грудь крепилась большая крышка от кастрюли, однако наплечники и поножи были вполне настоящими. Из большой сумки, висевшей на плече, любопытно выглядывала огромная толстая крыса.

— А! — воскликнул он, хитро прищурившись. — Это же тайна! Понимаю, понимаю… Никому в жизни не скажу, что Сигвальд идет грабить храм!

— Что? Я… нет. Я не собираюсь…

Сигвальд был в растерянности и не знал, что ему делать. Он посматривал на Оди в надежде, что тот даст ему какие-нибудь пояснения или рекомендации, но тот сам был в шоке и только беспомощно хлопал глазами и неубедительными жестами пытался подтвердить, что Сигвальд «нет» и что он «не собирается».

— Что, ваша светлость алтургер Котопупский снова шалит и пугает прохожих? — со смехом спросил подошедший горожанин у странного человека.

— Да разве таких отважных воинов можно испугать? Нет-нет, боятся только те, у кого совесть нечиста и рыльце в пушку, а у этих благородных мужей помыслы светлы, как первый лед на реке! — сказал его светлость Котопупский, подмигнув Сигвальду с выражением «мы-то знаем, но никому не скажем».

— Приезжие, да? — поинтересовался горожанин у опешивших друзей. — Не обращайте внимания, это наш местный… — он запнулся, чтобы не сказать наиболее подходящее слово. — Светлая голова. Даже слишком светлая. Просветленная, я бы сказал. Он даже мухи не обидит, его весь город знает. Ходит везде, смотрит, детишек забавляет, — горожанин продолжал что-то рассказывать, уже удаляясь от них.

— А, видали как мы его провели? — гордо поднял голову его светлость. — И так будет с каждым.

Сигвальд и Оди все так же ошарашенно смотрели на него. Он, видя, что собеседники из них никакие, решил откланяться.

— Честь имею, господа. Если я вдруг понадоблюсь, вы меня точно найдете в любое время дня и ночи. Я буду везде, не пропустите! — изрек он и с важным видом двинулся по широкому каменному мосту, пересекавшему небольшую речушку.

— Что за черт? — Оди все еще пребывал в недоумении.

— Ох, не нравится мне все это, совсем не нравится.

— Да ладно, мало ли что сумасшедшие болтают, — как-то неуверенно произнес инженер. — О, а вот и баня. А то я уж думал, что здесь все перестроили.

Первым делом в бане Оди несколько раз подряд намылил волосы и смыл с них пену, потом намылился полностью и окатил себя водой из ушата. Теперь он развалился на скамье и блаженствовал в клубах пара. Рядом сидел Сигвальд со взъерошенными волосами. Он не особо любил бани, предпочитая им купание в прохладном ручье.

— Ну, как тебе город? — лениво протянул Оди.

— Мне в этом городе не везет. В прошлый раз не свезло, да и в этот будет не лучше.

— А что было в прошлый раз?

— Война, Оди.

Инженер с открытым ртом слушал, как Сигвальд рассказывал о его любимом городе, охваченном огнем и залитом кровью.

Отряд Кеселара прибыл в Рагет Кувер за несколько дней до решающей битвы для усмирения мародеров, которые хозяйничали в городе, брошенном почти всеми местными. Рагет Кувер был последним пределом, за который никак нельзя было пускать заретардцев, которые лавиной прошлись от Беретрайя почти до норрайской границы, сломив сопротивление в нескольких десятках крупных городов, разбив множество армий.

Когда войска степняков подошли к городу и разбили лагерь, защитники Рагет Кувера почувствовали скорую смерть — против четырех тысяч их воинов теперь стояла целая армия, насчитывающая около двадцати тысяч конных и пеших заретардцев.

— Одна надежда была на войска западного Артретарда, из тех земель, что лежат за рекой Бринонна. Десятитысячный отряд из тяжело бронированных конных арбалетчиков и тяжелой пехоты мог бы спасти нас. Но их все не было. Когда заретардские осадные башни двинулись к стенам, мы поняли, что это конец. Всей битвы я, разумеется, не видел…

Сигвальд поднял голову. Тяжелое, свинцово-серое небо, сеющее на землю мелкие снежинки, заволакивал черный дым, идущий от больших котлов кипящей смолы на стенах. Он стоял у ворот, чтобы вступить в бой с теми, кто первым ворвется в город. Надежды на то, что позиции удастся удержать, таяли с каждой минутой. Солдаты тащили к воротам рогатки — большие бревна, утыканные острыми кольями — чтобы хоть на несколько минут сдержать конницу. Звенело оружие, раздавались приказы, бойцы проверяли крепление доспехов.

Гремящие и скрежещущие осадные башни зацепились за стены и степняки вступили в бой с защитниками, которые сталкивали их на обе стороны, а на тех, которые были внизу, выливали кипящую смолу. Над полем битвы неслись нечеловеческие крики, приказы, лязг стали, запах смолы неотступно преследовал солдат. Снег становился все гуще.

Из глубины соседней улицы донесся боевой клич норрайцев.

— Что там? — кричал Кеселар, остановив пробегавшего мимо солдата.

— Подкоп! Завалили, мать его так! Всех паршивцев до одного завалили! Будет знать узкоглазая сволочь, как под норрайцев копать! — орал тот, на радостях забыв о субординации.

Солдат нервно улыбался, и белизна зубов резко выделялась на его лице, измазанном пылью, смешанной с потом. Дальше он не побежал, заняв позицию рядом с Кеселаром, взяв на изготовку секиру.

Тяжелый глухой удар сотряс ворота — заретардцы подкатили таран и принялись пробивать себе путь. Удар, еще удар. Ворота трещали, но все еще не поддавались. Лица бойцов застыли в напряжении и ожидании. Со стены во двор полетел вражеский воин — он что-то кричал, дрыгая руками и ногами, и весьма неудачно упал на рогатку, колья которой проткнули его тело в нескольких местах. Подергавшись с минуту, он затих.

— Великий Камтанд, — причитал кто-то рядом с Сигвальдом, — направь клинок мой в грудь врага моего… защити меня от вражеского меча… защити… черт, как же там дальше?.. защити… защити от летящих стрел… ой, страшно-то как, как же помирать не хочется.

Еще один степняк упал на каменные плиты прямо перед Сигвальдом, размозжив голову и забрызгав кровью его сапоги. Боец, только что молившийся духу битвы, попятился и готов был развернуться и бежать, но Сигвальд остановил его грубым окриком:

— Дас! Дас, арре гла веррде са валли тех саар арлеа ннахра!

Приготовившийся к позорному бегству солдат не отреагировал на слова Сигвальда — язык Велетхлау был ему не знаком. Воин резко развернул его за плечо. Из-под открытого шлема, слишком большого для бойца, смотрели до смерти перепуганные глаза молодого парня, почти еще мальчишки. Изо рта вырывались клубы пара. «Ему хоть семнадцать-то есть? — думал Сигвальд, глядя на перекошенное от ужаса лицо. — Тоже мне — ополчение! Они бы еще девочек в платьицах прислали!»

— Ни шагу назад! Дезертира повешу тут же, на своем ремне!

— Мы все умрем! — истерично завопил ополченец срывающимся голосом. — Где тяжелая конница, которую нам обещали?! Где?! Они нас бросили, нас всех убьют!

— Так умри как герой, а не как помоечная крыса! Ну же! Вперед!

Сигвальд орал на него, угрожая мечом, до тех пор, пока не убедил слабонервного бойца, что выжить в битве у него больше шансов, чем если он ослушается приказа.

— Ну ты, Сигвальд, суров, — подошел к нему Кеселар. — Даже я бы тебе поверил.

— Потому что я бы выполнил свое обещание, отступи он еще хоть на шаг. Здесь не место дезертирам.

Ворота дали большую трещину, продержаться они смогли бы еще удара два-три, не больше.

— Да поможет нам Камтанд! — крикнул Кеселар, захлопнув забрало шлема.

Удар.

— Кирте — натим! Войэр — алэ! — орал кто-то в строю.

— Кирте — натим! Войэр — алэ! — отозвались солдаты, ударив мечами по щитам.

Еще один удар — доски треснули и прогнулись.

— Лема ре вихенд! — надрывался тот же голос, выкрикивая боевой клич.

— Лема ре вихенд! — повторяли бойцы, и жажда крови и битвы закипала в их крови.

От последнего удара от одной створки массивных дубовых ворот откололся большой кусок, в который бурным потоком хлынули степняки в своих сияющих ламеллярных доспехах, с конскими хвостами, развевающимися на островерхих шлемах. Первая волна конников захлебнулась собственной кровью, напоровшись на рогатки. В это время рухнула вторая створка ворот, и в город ворвался огромный отряд пехоты, часть из которых сошлась в схватке с защитниками Рагет Кувера, другая оттаскивала рогатки, которые ломались под тяжестью нанизанных на них тел лошадей и воинов.

Сигвальд рубился не на жизнь, а на смерть, тяжелыми ударами меча пробивая доспехи, наталкивая степняков на рогатки, используя их как живые щиты, стаскивая конных на землю. Но заретардцев было слишком много, они теснили осажденных к центру города. Кроме того, на стенах не осталось защитников и их место заняли заретардские лучники, осыпающие градом стрел соединенные силы норрайских и артретарских войск.

Он отступал назад, прикрываясь деревянным щитом, который был как еж утыкан стрелами. Споткнувшись обо что-то, он бросил беглый взгляд вниз и увидел распростертое на тонком снежном ковре тело молодого ополченца, которого только что наставлял на путь истинный. Из горла и груди у него торчали несколько стрел, в глазах застыл страх. Судорожно сжатыми пальцами он сжимал свой меч, еще даже не окрашенный вражеской кровью, как последнюю надежду на жизнь. «Героическая смерть, — думал Сигвальд, отбиваясь от заретардца и переступая через мертвое тело. — Теперь он знает, что это такое».

Сражаться становилось все тяжелее — щит Сигвальда давно раскололся, но теперь от стрел его защищали стены домов, ибо немногочисленные защитники отступали все ближе к центру города. Стряхнув очередного степняка с меча, Сигвальд услышал что-то, похожее на протяжный стон, но не обратил на это особого внимания.

Через несколько минут звук повторился. Теперь все норрайцы узнали в нем звук рогов артретардской подмоги. «Тяжелая конница! Слава Камтанду! Только бы продержаться!»

— И да антапер! — кричал Сигвальд, поднимая боевой дух тех, кто еще не понял, что идет подмога. — И да антапер! Ге артретардет энхевроу!

— Лема ре вихенд! — боевым кличем отзывались измученные бойцы, у которых открылось второе дыхание.

Артретардская тяжелая конница ударила в тыл заретардцам, всадив им в спины стальные арбалетные болты и нанизав на копья. Всадникам удалось разбить изрядно потрепанные войска на несколько групп и уничтожить их, окружив на месте. Однако, пока бой шел под стенами, а на улицах города норрайская армия погибала, стоя по колено в крови.

— Итантард и да вэла-та саостет! — клич артретарских арбалетчиков ясно доносился до слуха защитников.

«Ну же, скорее! Долго нам не простоять!» — подумал Сигвальд, оглянувшись туда, откуда он ожидал прихода союзных войск. Внезапно он почувствовал сильный удар в затылок. В глазах резко потемнело, и он тяжело осел на ступени чьего-то крыльца. Клич артретарских арбалетчиков был последним, что слышал Сигвальд.

— Помощь подоспела как раз вовремя, — продолжал он, вытирая пот со лба и обмахиваясь веником. — Заретардцы были разбиты, половина из выживших бежала, половина попала в плен. Меня нашли конные арбалетчики, когда местные крысы, которым не хватило духу пойти в ополчение, пытались разобрать мой доспех на части. Их, ясное дело, нашинковали — не дело ведь раздевать павшего воина. Хорошо, что арбалетчики вовремя заметили, что не такой уж я и павший, а то, чего доброго, похоронили бы с почестями.

— Да-а… — задумчиво произнес Оди.

Теперь он сидел на скамье прямо, ибо ему казалось неуместным развалиться в столь вальяжной позе перед героем, каковым он теперь безоговорочно считал Сигвальда.

— Как же тебе на все это хватает сил? — в искреннем недоумении поинтересовался инженер.

Сигвальд не ответил.

— А ну-ка, поди сюда!

Асель обернулась, вопросительно посмотрев на двух патрульных стражников, которые сами торопливо приближались к ней.

— Да-да, ты, заретардское отродье. Кто такая, что здесь делаешь? — один из них хотел было схватить ее за плечо, но степнячка ловко увернулась — ее раздражали чужие прикосновения.

У Асель не было никакого настроения разговаривать с солдатами, которые выглядели так, будто вот-вот совершат подвиг, поймав вражеского шпиона. «Ну конечно, — думала она. — Узкие глаза — шпионка, баба с луком — шпионка… Да они вообще шпионов-то хоть раз видели?»

С раздражением Асель засунула руку во внутренний карман куртки и, видимо, сделала это настолько резко, что солдаты так же резко потянулись к своим мечам, а когда девушка протянула им слегка измятый листок бумаги, патрульные сделали вид, будто совсем не занервничали. «Остолопы. Удивляюсь, как с такой стражей по городу еще не бродят орды разведчиков Мар Занн Аши». Асель со скучающим видом смотрела на солдат, которые пытались разобрать каракули капитана заставы.

— Так, значится, Асель, дочь сапожника? — с недоверием произнес один из них. Она кивнула.

— Охотница?

Асель кивнула снова, мысленно посылая обоих стражей туда, куда их, возможно, еще не посылали.

— А чего-й то ты все молчишь, а? Может ты таки шпионка и итантале не знаешь, а? — допытывался солдат, которому очень хотелось получить прибавку к жалованию за поимку врага.

Асель очень хотелось для подтверждения уровня знания итантале озвучить парочку труднопереводимых выражений, истинный смысл которых чужеземцу понять было бы весьма затруднительно. Однако выражения эти имели нелестный смысл и непечатную форму, а ссориться со стражей в первый же день в планы степнячки не входило. Потому она пробурчала на чистейшем итантале что-то менее экспрессивное. Солдат все равно остался недоволен и хотел было продолжить допрос, но его остановил напарник:

— Ну что ты к девке прилепился, как банный лист к заднице? У нее с документами все в порядке, а у меня сейчас на солнце голова в шлеме сварится. Тебе этого надо?

Солдат с некоторым разочарованием прекратил дознание и поплелся на поиски новых приключений, а Асель, не сдержавшись, все же прошипела ему в след то, что думала о нем и его работе.

Степнячку в этом городе раздражало абсолютно все. Сотни людей, которые сновали вокруг, занятые какими-то странными делами, орущие торговки, орущие дети, скрипящие повозки и кричащие ослы лавиной обрушились на Асель, которая привыкла к тишине и спокойствию леса. Ее раздражало обилие запахов, которое особенно усилилось, когда она проходила по базару — жутко воняющая рыба, которая вот-вот протухнет на солнце, мясо, засиженное мухами, лошадиный пот и навоз, запахи готовящейся еды, которые исходили из открытых окон домов — все вместе они образовывали такой непередаваемый аромат, что у Асель ком подступал к горлу.

Когда она наконец-то выбралась из бесконечных рядов рынка, ей захотелось снова вернуться в баню и вымыться там еще раз, чтоб избавиться от всех этих запахов. Сейчас ее не радовали ни новая рубашка, ни повязка на голову, ни даже плотный горячий обед, о котором она так долго мечтала.

— Сладости! Сладости! Леденцы на палочке! — выкрики толстой торговки в цветастом фартуке смягчили сердце Асель.

— Сколько? — спросила она, ткнув пальцем в леденец, по форме напоминавший птичку.

— Один хетег, милая, всего один хетег! — так же громко нараспев орала тетка, хоть и было видно, что слово «милая» она выдавливала из себя через силу, с неприязнью глядя на степнячку.

Асель это совершенно не волновало — к косым взглядам она привыкла еще с детства. Потому, бросив на прилавок начищенный медяк, она с удовольствием засунула конфету за щеку, предварительно отгрызнув все неудобно выступающие части.

Через несколько минут Асель дошла до набережной, возле которой, как она узнала у местных, стоит мужская баня, где она должна была встретиться со своими спутниками. Ни Сигвальда, ни Оди в поле зрения не было, потому она уселась, скрестив ноги, на широкий парапет, отгораживающий набережную от реки, и принялась наблюдать за городом. «Яблони цветут… красиво. В лесу такого нет. Хотя есть, конечно, дички, но они совсем не такие. И речка красивая, только зря они ее камнем огородили…»

Цветущие яблони были по сердцу Асель, и она была в шаге от того, чтобы согласиться с Оди в плане его восхищений красотами города, как ее мечтательный настрой прервали.

— Эй, красотка, — кто-то тронул ее за локоть.

— Фто? — она обернулась, не вынимая леденца из-за щеки.

Перед ней стоял мужчина средних лет и ниже средней (по эстетическим признакам) наружности. Неопрятная одежда свисала мешком с тощих плечей, впалые щеки поросли неравномерным слоем щетины, на щеках играл нездоровый румянец, белки широко открытых глаз покрывала густая сеть сосудиков. «Эллекринщик, причем уже давно» — Асель поставила безошибочный диагноз.

— Пойдем со мной, малышка, — он снова протянул к ней руку.

— Пшел вон, — недвусмысленно выразилась Асель. — И убери свои клешни от меня.

— О, да ты, детка, с огоньком! Как я люблю… надо обучить тебя хорошим манерам… Обучить, да. Пошли, я научу тебя такому, что ты еще не умеешь! Тебе понравится!

Эллекринщик схватил Асель за руку и стащил с парапета прежде, чем она успела вытащить свой кинжал. Степнячка пыталась вырваться из цепких рук незавидного кавалера, но все же была намного слабее его, и получалось разве что беспомощно дергаться. Мимо сновали десятки горожан, но помощи от них ждать не приходилось — никто не хотел затевать ссору с невменяемым наркоманом.

Однако, один парнишка, которого Асель заприметила еще давно, словно набравшись решимости, хлопнул по плечу эллекринщика:

— Убери свои лапы от девушки! — решительно произнес он, хотя голос его слегка дрожал, судя по всему, от волнения.

Наркоман обернулся и смерил его уничтожающим взглядом — парень был ничем не примечателен и из всей толпы выделялся разве что глазами, в которых пылал огонь праведного негодования.

— Чё? — таким же уничтожающим, как и взгляд, тоном спросил эллекринщик.

— Лапы убери, — повторил парниша уже с меньшей решительностью.

— А то что?

Незнакомец замялся, было видно, что он сам не знает, что будет, если противник не уберет руки. Нахально ухмыльнувшись, наркоман снова повернулся к Асель и попытался потащить ее куда-то, продолжая нести всякую чушь.

— Отстань от девушки! — крикнул парень, кидаясь с кулаками на обидчика прекрасной незнакомки.

Но наркоман, находившийся под действием эллекрина, оказался не по силам худенькому пареньку, и после первого же полученного удара он сбил с ног защитника Асель, подставив ногу и с силой толкнув его в грудь. Растянувшись на мостовой, парень молча сносил побои накинувшегося на него эллекринщика, не умея даже закрыться от ударов.

Асель уже схватилась за рукоять кинжала, но тут же бросила ее, увидев проходящих невдалеке стражников, которые, впрочем, не обратили никакого внимания на драку посреди улицы. Степнячка металась, не зная что делать: с одной стороны в ней бурлила злоба на своего обидчика, с другой — ее терзали опасения за свою безопасность, которая может оказаться под угрозой в случае победы наркомана, которая уже сейчас казалась неизбежной.

— Куда девке в мужскую драку? — остановила ее здоровая тетка с ведрами на коромысле, когда Асель уже готова была вмешаться.

— Да где ж тут драка? — выпалила Асель. — Он же ему сейчас мозги отшибет и поминай как звали.

— Эх, молодежь, — покачала головой женщина.

Поставив ведра на землю, сердобольная тетушка покрепче схватила коромысло и, хорошенько замахнувшись, огрела им наркомана по спине.

— Ах ты сволота проклятая! Клейма ставить негде! Ребенка избивать вздумал!

Эллекринщик, почувствовав на себе неслабые удары коромысла, немедленно бросил парня и, опасаясь спорить с раскрасневшейся и решительно настроенной женщиной, поспешил скрыться, смешавшись с толпой.

— Ну вы это видели? — продолжала вещать тетка обществу, уперев руки в бока. — Пьянь окаянная! Нализался с утра пораньше…

Видя, что никто ее не слушает, почтенная женщина удалилась, напоследок посоветовав молодежи быть поосторожнее и не связываться с «пьяными лосями».

— Ты цел? — спросила Асель незнакомца, все еще лежащего на земле, протянув ему руку.

— Прошу, прости меня, я не смог тебя защитить, — сказал он, вставая и отряхиваясь от дорожной пыли.

Асель только махнула рукой, не зная, что нужно говорить в таких случаях.

— Дай осмотреть твою руку, — сказал он, пытаясь поймать ладонь степнячки.

— Чего-о? Сейчас так осмотришь — на всю жизнь запомниться, — злобно прошипела она, заподозрив его в недобрых помыслах, от которых только что пострадал эллекринщик.

— Нет, ты не так меня поняла! Я лекарь! Ну… будущий лекарь. Я студент в храме Ринкоанда, здесь недалеко…

— И зачем тебе моя рука? — недоверчиво спросила Асель.

— Он схватил тебя и мог ее повредить.

— Рука в порядке, — заупрямилась Асель, хоть и чувствовала, что к вечеру на запястье проявятся синяки.

— Не буду настаивать, раз ты так уверена, — улыбнулся студент-медик. — Фимал Понн Леге, — представился он.

— Асель, — неохотно протянула степнячка. Впрочем, она могла бы и промолчать, но ее забавляло общество этого парня.

— Что за ерунда? — степнячка оглянулась в поисках певца, исполнявшего странную песню.

Продолжал распевать голос на героический мотив. Фимал слегка покраснел, узнав себя в одном из героев баллады.

— Его светлость Доувлон Котопупский, рыцарь-менестрель и последний романтик Итантарда, — склонившись в почтительном поклоне, он указал рукой на исполнителя. — Этот ославит любого на весь Рагет Кувер.

Асель с удивлением глядела на последнего романтика в шлеме-котелке, который как раз исполнял последние строки только что рожденной баллады, причем пел он так отвратно и так громко, что у степнячки сводило зубы от таких песен.

— Ну вот, теперь мне из дому можно не выходить неделю, пока эта песня ему не наскучит, — полушепотом сказал студент, присаживаясь рядом с Асель, которая снова забралась на парапет и продолжила наблюдать за происходящим. — Так ты недавно в этом городе? А хочешь, я проведу тебе персональную экскурсию по лучшим местам?

— Что? — не поняла Асель.

— Ну, покажу достопримечательности всякие… Если интересуешься архитектурой — Деловой квартал это то, что надо. Там много причудливых зданий Третьей Эпохи, все дома утыканы разными инженерными приспособлениями. Сейчас, правда, никто не знает, зачем они нужны, но говорят, что раньше… ладно, вижу тебе это не очень интересно, — вздохнул Фимал, видя скучающую физиономию Асель, которая не прогнала его только потому, что ей было невыносимо скучно ждать в одиночестве. — Так… что же еще есть?.. Храм Сторхет Сидри! Он такой красивый, ты ведь там не была? О, да скоро еще и праздник… Великое Древо будет цвести, тебе ни за что нельзя это пропускать!

— Сторхет Сидри? — переспросила внезапно оживившаяся Асель на радость студенту. — И что, часто ты там бываешь?

— Не очень часто, конечно, но я могу рассказать о нем много интересного! Например, ты знаешь, что Рагет Кувер был основан и разрастался вокруг этого дерева, и что самый старый квартал — Храмовый, и что он состоит всего из одной улицы, которая заключает в кольцо большой парк, вернее кусочек леса, сохранившийся еще с Первой эпохи?

Асель уже начинала жалеть, что вовремя не отправила этого не в меру разговорчивого и сверх меры осведомленного парня по прямому курсу — от его болтовни у нее уже начинала болеть голова.

— Наконец-то, — отрешенно произнесла она.

— Что «наконец-то»? — внезапной фразой она выбила Фимала из колеи.

— Наконец-то я их дождалась.

Студент проследил за направлением взгляда своей новой знакомой и к своему огорчению увидел Оди и Сигвальда, выходящих из бани, причем больше всего он огорчился именно появлению Сигвальда. Даже издалека было видно, что воин и выше его на голову, и в плечах шире, и в целом выглядит солиднее, потому Фимал решил не дожидаться, пока друзья Асель подойдут на достаточно близкое расстояние.

— Послушай, мне пора. Прости, что покидаю тебя так скоро… Я живу на улице Васта ре Гард, дом десятый… ну, если ты захочешь посмотреть город, или тебе просто станет скучно. Еще меня почти всегда можно найти в госпитале Ринкоанда, я там учусь и работаю…

— Угу, — безучастно кивнула Асель, к разочарованию бедного студента, который надеялся, что она проявит к нему хоть немного больше интереса.

«Ничего мне не светит, — с сожалением подумал он, глядя как закатное солнце мягко ложится на смуглую кожу степнячки. — Прямо ничегошеньки. Зато поговорил с настоящей заретардкой и остался жив. А это значит, что все рассказы об их суровости и кровожадности — враки. Ну, или мне просто повезло», — он вспомнил незадачливого эллекринщика и двинулся по направлению к своему привычному месту обитания.

—

 

ГЛАВА 10

Не смыкая глаз

Оди уже пол часа слонялся по улице Вельд дас Арер, не решаясь постучать в дверь дома под номером семь. Букет цветов, который он теребил в руках, уже начал увядать, бутылка дорогого вина, купленная на жалкие остатки платы за злосчастный котел, пыталась выскользнуть из вспотевшей ладони.

— Все, хватит, — произнес он тихо. — Попытка не пытка. Если что, мне больше достанется, — он любовно погладил блестящий бок бутылки. — Надеюсь, я еще не разучился уворачиваться от летающих цветочных горшков.

Гулкие шаги инженера были отчетливо слышны в тишине безлюдной улицы, на которую медленно опускался вечер. Подойдя к заветной двери, он прислонил к ней ухо и прислушался, не раздаются ли внутри мужские голоса. К счастью, он не услышал ничего подобного, потому, набрав воздуха в грудь и собравшись с силами, постучал медным кольцом, изображавшим волка с открытой пастью. За дверью возникло какое-то движение, но ответа не последовало. Только он собрался постучать снова, как дверь тихонько приотворилась и из нее выглянула старуха в чепце.

— Ой! — вскрикнула она, схватившись одной рукой за сердце, другой за дверной косяк.

— Тише, ради всего святого, тише! — шикнул на нее Оди.

Он узнал благообразную старушку — то была кормилица, и по совместительству, экономка Амалы, которая в свое время сыграла значительную роль в развитии отношений «непутевого инженера и своей дитятки». Нельзя сказать, что она питала особое расположение к Оди, скорее она воспринимала его как единственный способ успокоить слезы и истерики Амалы, когда та рыдала о своем одиночестве и большой любви. Впрочем, Оди, как знаток сердец не только молоденьких красоток, но и всех женщин, сумел в скором времени расположить к себе престарелую кормилицу и сделать ее своим верным союзником.

— Чур меня! Чур! — отмахивалась она от ничего не понимающего Оди, как от ночного кошмара.

— Да что с тобой, Йарха? Неужто ты меня забыла? — он по старой привычке и установившемуся между ними негласному правилу называл ее на «ты», как и она его когда-то.

— Ой, чур, чур, чур меня! Ты ж шесть лет как помер!

Оди замер в удивлении — известие о собственной смерти стало для него неожиданностью.

— Надо же… А мне все это время казалось, что я жив, — задумчиво сказал Оди и тут же прикусил язык, ибо и без того перепуганная Йарха была в шаге от разрыва сердца. — Да живой я, живой, успокойся. Кто-то ошибся.

— Точно живой? — с недоверием спросила она и ткнула пальцем, случайно попав как раз в раненое плечо.

Инженер скривился от боли, чем окончательно убедил старую кормилицу в своей живости:

— О, узнаю эту недовольную рожицу, — усмехнулась она и тут же посерьезнела. — Так ты чего пришел сюда?

— Как чего? — искренне изумился он. — Я ведь все еще люблю мою Амалу…

— Ах так! А знаешь ты, сколько ночей она не спала, когда ты пропал? Сколько слез она пролила, когда ты умер? А теперь, шесть лет спустя, ты просто так хочешь пожаловать — смотрите, вот он я, явился не запылился!

— Во-первых, я не умирал, так что это не моя вина. Во-вторых, то, что заставило меня исчезнуть, было выше моих сил…

— Йарха, чего так долго? — из глубины дома послышался нежный голос, от которого у Оди засосало под ложечкой. — Кто там?

— Никого, моя сладкая, никого! — прокричала старуха, пытаясь захлопнуть дверь перед носом Оди, посчитав его оправдания не слишком правдоподобными.

Но инженер не сдавался, и подставив ногу под удары тяжелой двери, пытался протиснуться внутрь. Старуха тоже не сдавалась и так прижала колено Оди дверью, что у нее были все шансы его сломать.

— Не ходи сюда, Амала, — кричала она, пытаясь остановить легкие шаги, неуклонно приближающиеся к двери. — Здесь только сквозняк и ничего интересного, простудишься еще!

Но Амалу не пугала простуда — любопытство было сильнее. Она остановилась в двух шагах от двери и удивленно взглянула на Оди, которому все же удалось отвоевать дверь и шагнуть на порог.

— Йарха, кто это?

Девушка не узнала Оди, зато он смотрел на нее во все глаза и с каждой секундой вспоминал, почему она нравилась ему больше остальных его невест. При виде ее бархатных карих глаз, опушенных густыми ресницами, тугой косы шелковистых каштановых волос, нежной округлости плечей и соблазнительных форм, которые вовсе не скрывал простой фасон домашнего платья, Оди чувствовал, как у него внутри все переворачивается.

— Амала… Ты не узнаешь меня, — произнес инженер, горько усмехнувшись.

Взгляд Амалы остановился на лице Оди. Через секунду внимательного рассмотрения, ее глаза округлились, губы шевельнулись в попытке что-то сказать.

— Оди? — наконец сказала она и, громко вздохнув, лишилась чувств, рухнув на пушистый ковер.

— Ах ты паразит, язви тебя в душу, гляди, что наделал! — Йарха кинулась к своей хозяйке.

— Если б ты ей доложила обо мне как положено, все было бы хорошо! — Оди попытался свернуть вину на кормилицу.

— Если б ты женился на ней шесть лет назад, она бы от твоего вида в обморок не падала! — Йарха торжествующе глянула на инженера, который не нашелся, что на это ответить. — Ну, чего стоишь, как пень? Неси ее на диван!

«Что-то я давненько никого на руках не носил, сноровку потерял» — Оди пыхтел, пытаясь одновременно открыть дверь в комнату и не уронить свою драгоценную ношу. Наконец, дотащив бесчувственную Амалу до истертого диванчика с резными ножками, он принялся обмахивать ее книжицей, которая первой попалась под руку. Вскоре в комнату влетела Йарха, неся маленький флакончик с нюхательной солью.

Отстранив суетившегося Оди, кормилица начала ворожить над девушкой и достигла в этом неплохих результатов, ибо уже через минуту Амала пришла в себя.

— Йарха, — слабым голосом произнесла она. — Кажется, я читаю слишком много книг про призраков. Представляешь, мне показалось, будто к нам пришел Оди Сизер, мой Оди…

— Я здесь, — тихо сказал он, подходя к ней. Немой ужас застыл в глазах девушки. — Не бойся, все хорошо. Я не умер. Я живой. Видишь, у меня теплые руки, — мягко говорил он, взяв ее маленькую нежную ручку в свои большие ладони. — Разве у призраков бывают теплые руки?

Амала отрицательно покачала головой, хоть по взгляду было ясно, что она еще не до конца верит в реальность происходящего.

— Нет, ну вы поглядите! — Йарха возмущенно выпрямилась, уперев руки в бока. — Довел мое дитятко до обморока, а теперь лезет к ней со своими сантиментами! Амала, девочка моя, скажи только слово, и я буду гнать этого паршивца погаными тряпками до самых городских ворот!

— Не надо, Йарха. Не надо. Оставь нас, пожалуйста…

— Конечно, не надо. А как же. Кому нужна старая Йарха, когда есть молодой красивый ухажер? — почтенная кормилица удалилась, продолжая что-то бурчать в адрес инженера.

— Шесть лет, Оди, шесть лет, — прошептала Амала.

Он стоял коленях перед диванчиком и преданно смотрел в ее глаза, которые медленно наполнялись слезами.

— Прости меня, — драматично прошептал он, прижимаясь губами к ее прохладной ручке. — Я не мог иначе. Я ведь такой же подневольный, как и любой солдат, понимаешь? Был приказ, и я должен был его исполнить.

Амала понимающе кивала головой, а Оди со стыдом вспоминал истинную причину своего внезапного отъезда. Однажды среди ночи в дом к нему заявился старый солдат — отец одной из трех девушек Оди. Подняв сонного инженера с постели и направив заряженный арбалет ему в голову, потенциальный тесть произнес фразу, которая еще долго преследовала инженера в ночных кошмарах: «Выбирай, либо свадьба, либо похороны, причем все с твоим непосредственным участием». Оди выбрал побег.

— Ты даже не попрощался со мной! — готовая расплакаться девушка села на диванчике.

— Радость моя, эти люди выдернули меня прямо из постели. Я ничего не мог поделать…

— А написать ты мог? Хотя бы раз за шесть лет?

Оди замялся — он не знал, как объяснить Амале свое многолетнее молчание. Тем временем она потянулась к маленькой плюшевой подушке и замахнулась ей на Оди, который, тяжело вздохнув, приготовился принять наказание, в душе радуясь, что под рукой не оказалось ничего более твердого и тяжелого.

— Негодяй! Мерзавец! Подлец! — неистовствовала девушка, осыпая его подушечными ударами. — Бросил меня! Не написал! Не приехал! Я все это время думала, что ты умер! А ты развлекался где-то! Без меня! Шесть лет!

Оди покорно и безропотно сносил удары и принимал все эпитеты, которыми награждала его рассерженная красавица. Он знал, что после такой бури обязательно наступит примирение, и потому ему было чертовски сложно сдержать улыбку. Но ситуация требовала предельной серьезности, и Оди держался из последних сил.

— А чего это у тебя лицо расцарапано? И губа прокушена? Изменщик! Поссорился с какой-нибудь кралей? — Амала принялась еще активнее наносить удары.

— Разбита, а не прокушена, — сказал Оди с видом человека, которого оскорбили в его лучших чувствах. — И поцарапала меня не «краля», как ты изволила выразится, а терновые кусты…

— Кусты? — удивленная девушка прекратила экзекуцию.

— Да, кусты, через которые мне пришлось продираться, когда я бежал из плена.

— Великие духи, — прошептала Амала с благоговейным трепетом, когда Оди как бы невзначай откинул голову назад, продемонстрировав только-только затянувшуюся длинную рану под челюстью. — Кто ж это тебя?..

— Не спрашивай, дорогая, все равно я не смогу рассказать тебе всего, — он наконец-то поднялся с колен и, чуть прихрамывая, подошел к окну и задумчиво поглядел в него. — Знаешь, это произошло неделю назад. И тогда, в такой же вечер, когда я и мой верный друг сражались плечом к плечу против… против этих нелюдей, я почти потерял надежду. Я уже не верил, что когда-нибудь снова увижу этот город, эту улицу… И только спустя время, когда мы, раненые и голодные, пробирались сквозь чащу леса, у меня снова затеплился в сердце слабый огонек надежды. Только вера в то, что я снова увижу тебя, придала мне силы идти дальше, хоть и казалось, что нет конца нашим несчастьям…

Оди украдкой взглянул на Амалу, которая тихо стояла за его плечом, и удовлетворенно отметил про себя, что его речь произвела на нее впечатление и что она приняла ее за чистую монету.

— Оди, — произнесла она так нежно, что инженер понял, что он прощен, и обвила его руками за талию. — Ну почему тебя не было так долго?..

Он ловко развернулся, не нарушив ее объятий, и прижал Амалу к груди — она больше ничего не говорила и не сопротивлялась, только изредка вздыхала, уткнувшись носом в новенький «благородно-зеленый» сюртук инженера, а он по старой привычке расплетал ее косу, запустив длинные тонкие пальцы в каскад шелковистых волос.

Когда он закончил с косой и волнистые волосы рассыпались по плечам девушки, она подняла глаза на Оди. Вместо ставшего привычным за этот вечер печального выражения, глаза ее светились озорным огнем, а на губах играла слегка насмешливая улыбка-вызов. Может это была игра неверного света свечей и колышущихся теней, но от этого взгляда на Оди повеяло чем-то бесконечно далеким и одновременно необъяснимо родным и близким. Да, это была все та же Амала, та же юная дочь купца, которой очень хотелось любви. «А я? — думал Оди. — Все тот же, или уже необратимо другой?»

Когда инженер вошел в спальню девушки, он готов был чуть ли не целовать стены за то, что они ни капли не изменились с того дня, когда он последний раз ночевал здесь. Опустившись на знакомую кровать, он с трепетом и нескрываемым удовольствием смотрел, как Амала, заперев дверь, снимает свое темно-бардовое платье, небрежно бросая его на пол. Пляшущее пламя свечи теплыми бликами ложилось на ее округлые плечи, скользило по обнаженной груди, нежному животу.

Оди чувствовал, как здесь с него, словно старая кожа со змеи, облетают шесть лет скитаний по миру, шесть лет поисков и неопределенности. Он снова чувствовал себя тем двадцатичетырехлетним парнем, который сбежал из университета, так и не окончив его. Тем безрассудным юношей, который в дождь лезет по стенам в это окно, рискуя сорваться и сломать себе шею. Наконец-то все как прежде.

Уже полностью обнаженная Амала легкой поступью подошла к Оди. Он, прикрывая глаза от удовольствия, провел рукой по ее бедру, талии, спине. Девушка присела к нему на колени и принялась развязывать ворот рубашки, которую инженер, заглядевшись на нее, позабыл снять. Стянув наконец-то рубашку, Амала тихонько вскрикнула.

— Великое небо, что это? — спросила она, глядя на льняную повязку, наложенную недавно уверенной рукой Сигвальда.

Оди не сразу понял, что так напугало девушку, но, мельком взглянув на себя, он остался доволен — повязка, пересекавшая грудь и плечо, выглядела очень сурово и даже добавляла ему мужественности.

— Ничего, просто небольшая рана, — как можно пренебрежительнее отвечал он, будто это такой пустяк, который не заслуживает и капли внимания.

— Тебе больно? — заботливо спрашивала она, проводя кончиками холодных пальцев по груди и ребрам инженера, иссеченным царапинами и украшенным большими синяками.

От прохладного прикосновения у Оди по спине побежали приятные мурашки. Он задумчиво ласкал бархатистую кожу Амалы.

— Это не та боль, о которой стоит говорить. Особенно сейчас.

Оди откинулся на бессчетные белоснежные подушки и девушка склонилась над ним, уронив непослушные пряди волос на его грудь. Он жадно вдохнул аромат ее тела — сладкий запах лаванды и жасмина, как и шесть лет назад, свел его с ума и заставил забыть все, что было между этим и последним его посещением этого дома. И в мире остались только он, Амала и танцующее пламя свечи.

— Мы хотим снять комнату на неделю, — заявил Сигвальд трактирщику, который пристально и не слишком доброжелательно рассматривал его и стоящую рядом Асель.

После долгих споров, препираний и попыток выяснить, кто кому что должен и кто во всем виноват, воин и степнячка пришли к некому компромиссу, согласно которому Сигвальд становился наемником на полном содержании. Он и так был не в восторге от такого положения дел, да к тому же Асель наотрез отказалась выделять ему средства на съем отдельной комнаты, аргументировав это тем, что «личная комната — это барство».

— Вы женаты? — с подозрительным прищуром выпытывал трактирщик. — А то у нас приличное заведение, Кестианд свидетель, я разврата не допускаю.

— Конечно, — как могла мило улыбнулась Асель, положив на стойку свою левую руку, и заставив то же самое сделать Сигвальда.

На их запястьях красовались кожаные браслеты — символ заключения брака. Смотрелись они весьма убедительно, хоть и были сделаны из обрезков кожи, купленных по медяку полчаса назад у сапожника с соседней улицы — положение спасало отсутствие четких правил и предписаний на счет форм и материалов браслета, лишь бы они были хоть немного похожи друг на друга и на внутренней стороне содержали имя супруга. Впрочем, последний пункт Сигвальд и Асель решили опустить, рассчитывая на то, что никому не придет в голову снимать с них «символ их вечной любви».

— Ладно, — трактирщик достал книгу, в которую Сигвальд вписал их имена. — Три с половиной рамера, любезные.

Пока трактирщик пересчитывал мелочь, Асель сочла, что они смотрятся недостаточно женатыми, и, указав на явно супружескую пару, приказала воину так же взять ее под руку. Сигвальд, не задумываясь, выполнил ее приказ, причем с таким усердием, что она зашипела на него:

— Осторожнее, дубина! Я тебе не щит, чтоб так хватать! Я тебе жена, между прочим, — ехидно добавила она, глядя на недовольную физиономию Сигвальда.

Наконец получив ключи, они поднялись в свою комнату по добротной лестнице на второй этаж таверны. Обстановка оказалась скромной, но весьма приятной: у стены в углу стояла не слишком широкая, но определенно двухспальная кровать, застеленная чистым бельем, в центре комнаты стоял стол без скатерти и два стула, на стене висела одинокая полочка и рядом с дверью красовались три гвоздя, очевидно, выполняющие роль вешалок. Даже занавеска на окне напоминала скорее штору, чем половую тряпку, какие Сигвальду приходилось видеть практически во всех заведениях подобного рода.

Не успел он снять ремень с ножнами, в которых теперь покоился трофейный тесак, как увидел, что Асель уже взобралась на кровать и поразительным образом заняла почти всю ее площадь, не оставив для Сигвальда даже маленького местечка.

— Я думала, ты понял, что я не стану спать с тобой в одной постели, — ответила она на вопросительный взгляд воина.

— И что это значит?

Асель диву давалась от такой непонятливости воина, и пыталась отвечать максимально сдержанно:

— Это значит, что ты спишь на полу.

— Чудесно, — Сигвальд развел руками. — Заставляешь меня стать вором, можно сказать, суешь в петлю, так я еще и должен спать на голом полу?

— Предлагаешь спать на полу мне?

Сигвальд недовольно фыркнул — воспитание Кеселара не позволяло ему выселить Асель с кровати, и она прекрасно об этом знала и пользовалась своим знанием без зазрения совести. Фыркнув еще раз, воин принялся бродить по комнате, пытаясь выбрать угол потеплее и хоть как-нибудь обустроить свое спальное место.

Пока он думал, как для этого можно приспособить стулья, Асель выскользнула из комнаты, громко хлопнув дверью. Сбежав по ступеням, она вплотную подошла к трактирщику и, приняв самый смущенный вид, на который была способна, застенчиво спросила:

— А есть у вас при таверне конюшня?

— Ясное дело, есть. А вам зачем? У вас-то и лошадей нет.

— А есть в конюшне сено? — еще более смущенно произнесла Асель.

— Сено? — удивленно переспросил трактирщик. — Конечно есть, конюшня как-никак.

— А можно за отдельную плату получить большую охапку этого сена? — от притворного смущения Асель начала ковырять пальцем дубовую стойку.

— Да зачем же вам сено? — не унимался трактирщик.

Асель выдержала несколько секунд драматической паузы.

— На-а-а-адо, — со сладким вздохом протянула она, не поднимая взгляда на трактирщика, и на ее смуглых щеках появился легкий румянец.

Хозяин таверны, подперев подбородок ладонью, смотрел, как Асель раскладывает на стойке медные монетки. По его лицу было видно, что его представления о мире в целом и браке в частности рушатся прямо на глазах. После недолгой внутренней борьбы он сгреб медяки со стола в карман и передал слуге странную просьбу степнячки.

Поднимаясь по лестнице, она прыснула в кулак, когда ее чуткое ухо уловило фразу, которую трактирщик бросил в никуда:

— Степнячка и северный медведь, чего еще от них ждать? Извращенцы, одно слово…

С трудом сдерживая смех, она вернулась в комнату и застала Сигвальда за тем же занятием, за которым оставила его, уходя. Он не очень преуспел в сооружении ложа и был сильно не в духе.

— Рассказать тебе, что ли, хорошую новость? — спросила Асель, снова заняв свое место на кровати.

— Уж будь добра, — буркнул Сигвальд, бросив свое бесплодное занятие, и сел на стул верхом, положив скрещенные руки на спинку.

— Храм грабить не придется. Оказывается, он со всех сторон окружен остатками древнего леса и Алсидрианд просто не позволит тебе совершить такое преступление — как только ты потянешься за флейтой, на тебя упадет ствол, или ты провалишься в яму со змеями, или что-нибудь в таком роде, — спокойно рассказывала Асель, тиская подушку.

— Но кого-то грабить все равно надо, иначе ты не стала бы снимать комнату на двоих.

— Да, потому что флейта мне все равно нужна. Надо ограбить лесника, которому эта флейта достанется на празднике.

— И где хорошие новости? — вздохнул Сигвальд.

— Странный ты, — фыркнула Асель. — Лесника грабить намного проще, чем храм!

— Если я и странный, то только потому, что подписался на это безумие.

— Не надо быть семи пядей во лбу, чтоб понять, что…

В дверь настойчиво постучали, и когда Сигвальд открыл ее, его взору предстала охапка сена, из-под которой торчали босые ноги мальчика-слуги.

— Хозяин прислал, — сказала охапка.

— Положи это во-он в том углу, — распорядилась Асель, махнув рукой.

За своей объемной ношей мальчик не видел направления, в котором находился «во-он тот угол» и потому пошел наугад, через пару шагов споткнувшись о что-то, брошенное Сигвальдом прямо посреди комнаты, и растянулся на полу, рассыпав сено.

— Ой, простите, я сейчас все уберу, — залепетал он. — В какой угол сложить?

Асель снова указала ему желаемое место и, когда он закончил, бросила ему сияющий хетег, который мальчишка ловко поймал на лету и спрятал поглубже в карман, после чего деликатно удалился, плотно прикрыв за собой дверь.

— Чтоб ты не ныл, что я заставляю спать тебя на голом полу, — ответила Асель на немой вопрос воина.

— Я не ныл, — запротестовал Сигвальд, но все же удовлетворенно усмехнулся.

— Вот и молодец, — невозмутимо отвечала степнячка, глядя как Сигвальд, стащив сапоги и дублет, укладывается на своем месте.

— Может познакомишь меня с основами грабежа? — воин лежал, закинув руки за голову и глядя на Асель.

— Может и познакомлю, — ответила она, снимая ботинки. — Для этого у нас есть еще целая неделя.

Вслед за ботинками на стул полетела куртка и кожаный жилет, а чуть погодя и штаны. Сигвальд с неким удивлением смотрел на Асель, которая осталась в одном нижнем белье и рубашке и ничуть не смутилась, встретившись взглядом с воином.

— Кружева? — удивленно переспросил Сигвальд, уставившись на ажурные вставки на тонкой рубашке, которая красиво облегала стройную фигуру степнячки, подчеркивая формы, которых воин не замечал раньше.

— А ты что думал?.. — насмешливо ухмыльнувшись, она задула свечу и зашуршала простынями, ворочаясь в постели в непроглядной темноте.

Полежав с минуту, она окликнула Сигвальда.

— Что еще? — спросил он, подсознательно ожидая чего-нибудь не слишком хорошего.

— Если я проснусь и увижу тебя рядом на кровати — пеняй на себя, буду бить по самому дорогому.

— Не увидишь, даже не надейся, — со смехом сказал он.

Кеселар десятый раз кряду перечитывал первый абзац письма Анвила, не удосужившись пока ознакомиться с последующими.

— Жив и здоров, великие духи! Жив, здоров и в Рагет Кувере! Неужели мои молитвы были услышаны? Я-то думал, до такого безбожника как я, духам дела нет…

Старый рыцарь улыбался впервые за последнюю неделю. После предыдущего письма сыщика пребывание в замке стало еще невыносимее для Кеселара, ибо от тяжелых мыслей и плохих предчувствий к нему вернулись сильные головные боли, которые не беспокоили его уже несколько лет. Из-за них он прекратил свои прогулки и теперь почти не выходил из покоев, стараясь избегать всякого общества. Единственный, кто был с ним практически все время — его паж Лайхал. Присутствие мальчика было отрадно для Кеселара, потому что паж как никто понимал беду своего господина, ведь он тоже был очень привязан к Сигвальду, который был для него за старшего брата.

Нарадовавшись, наконец, доброй вести, алтургер продолжил читать письмо, и чем дольше он читал, тем удивленнее становилось его лицо.

— «Не бросайте меня здесь… умереть с голоду… на каторге… Анвил Понн Месгер»… — повторял Кеселар, потирая лоб рукой.

Боль железным обручем стянула его голову, в затылок будто кто-то вколачивал гвоздь. Старая травма, полученная еще в молодости, давала о себе знать. Сосредоточиться на мыслях было трудно, потому их приходилось озвучивать.

— Ох, парень, ну ты и влип. Пять арумов — это не шутки шутить. Но что делать, придется вызволять этого… этого… — не сумев подобрать нужное слово, Кеселар раздраженно махнул рукой.

Боль не уходила, и со временем даже усиливалась. Откинув голову на спинку кресла, рыцарь прикрыл глаза. Он ждал Лайхала, который должен был принести ему чай с лечебными травами, но мальчика все не было. Чтобы хоть как-то отвлечься, Кеселар попытался припомнить, какими средствами он располагает в данный момент.

У рыцаря никогда не было запаса «на черный день», что и не удивительно. Из всей собственности у него был только небольшой дом в провинциальном городишке, в котором служили сторож, экономка и приходящая горничная; две породистых лошади (одну из которых пришлось отдать Бериару взамен той, на которой ускакал Сигвальд); пара мечей да доспех. Чтобы прокормить себя и всех, кто служил у него, Кеселар с позволения своего сюзерена участвовал практически в любой вооруженной заварушке, и каждый день для него мог стать черным, оттого он и тратил все, что имел, никогда не скупясь на жалование своим подчиненным.

Решение ехать в Рагет Кувер было само собой разумеющимся и бесповоротным, и единственным, что сдерживало Кеселара, был светский этикет, согласно которому он не мог прямо сейчас покинуть замок. Но ждать было нельзя ни минуты, потому алтургер, нацепив перевязь с мечом и большой медальон с гербом, решительно направился к «рабочему кабинету» своего единокровного брата, где тот имел обыкновение проводить вечера.

Еще на подходе к коридору, в конце которого находился кабинет, Кеселар услышал крики Бериара и болезненно поморщился, представив себе их настоящую громкость. К удивлению рыцаря, дубовые двери были закрыты и возле них стоял вооруженный солдат.

— Ваша светлость, простите, нельзя сюда, — солдат загородил дверь алебардой.

— Что еще за новости? — грозно спросил Кеселар.

Солдат как-то разом сник, и только сейчас рыцарь заметил, что он и без того не находил себе места и явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Ну, что случилось? — спросил алтургер уже мягче.

Вояка мялся с ноги на ногу, не зная, что ему делать — с одной стороны, был приказ молчать и никого не пускать, с другой — молчать уже не было сил. Наконец решившись, он шепнул Кеселару, который вызывал у него какое-то подсознательное доверие:

— Да вот, демгард случился, — он ткнул пальцем через плечо на дверь.

Алтургер прислушался.

— Безмозглые скоты! Я вам деньги давал, чтоб вы охотников за головами наняли, а не воров! Где мои деньги? Где эти ублюдки? Где, я вас спрашиваю?! Вы мне за всю вашу поганую жизнь не отдадите этот долг! Я вас крысам скормлю в подвале! И этого будет мало! Не-ет, я вас, двух идиотов, за ребра на крюки повешу, будете висеть, пока не подохнете!..

— Ну это уж ни в какие ворота!.. — прошипел Кеселар, наслушавшись монолога Бериара.

— Ваша светлость, ну нельзя! Демгардский приказ! Ну обождите немного, он сам выйдет! — умолял солдат алтургера, вцепившись в свою алебарду.

Но это не могло остановить Кеселара, который уже начал выходить из себя. Он оттолкнул от входа солдата, не посмевшего применить силу, и распахнул дверь.

— Какого черта?! — Бериар в удивлении смотрел на рыцаря, стремительно приближающегося к нему. — Я же приказал никого не пускать!

— Господин, я пытался… Но алтургер же… Кеселар же… — пытался оправдаться солдат, бегущий вслед за нарушителем спокойствия.

— Да вижу, что Кеселар! Ты слово «никого» понимаешь? Толку с тебя, как с козла молока! Пшел вон, чтоб я тебя не видел! — крикнул он на солдата, который ни секунды не помедлил с выполнением приказа.

Алтургер остановился в двух шагах от красного от бешенства Бериара и огляделся вокруг. Слева от него, вжимаясь в стену, стояли еще два солдата. Они были безоружны и бледны, видимо, идея с крюками им не нравилась.

— Может хватит уже? — спокойно произнес Кеселар, сложив руки на груди. — Долго еще будешь ловить ветра в поле? По-моему, уже ясно, что затея бессмысленная.

— Твоего мнения никто не спрашивает. И нечего заступаться за этого недоноска, — отвечал демгард с раздражением, подразумевая Сигвальда. — Ну, чего уставились? Живо доспехи сняли! — приказал он перепуганным солдатам.

Кеселар чувствовал, как внутри у него все закипает, совсем как в первое утро после побега Сигвальда. Но сейчас, глядя как бедные солдаты пытаются расстегнуть ремешки на своих доспехах, он понял, что уже не может может уйти как тогда, молча хлопнув дверью. Он приказал солдатам остановиться, те замерли в удивлении.

— Что за черт, Кеселар? — Бериар негодующе развел руками.

«Надоело твое самодурство, сукин ты сын. Не могу больше. Хоть режьте — не могу. Гори оно все синим пламенем» — подумал алтургер, но вместо этого произнес ледяным голосом:

— Если ты будешь увечить своих людей в угоду твоей дурости и жестокости, то на будущую войну ты пойдешь один, ибо никто не станет тебе служить.

Произнеся фразу, Кеселар понял, что получилась она совершенно не такой, как он представлял ее себе. Однако эффект она все же произвела значительный.

— И это мне говорит бастард, который не смог управится даже с оруженосцем? — демгард презрительно фыркнул. — Я не нуждаюсь в советах нищих слабовольных ублюдков.

Не меняясь в лице, Кеселар вплотную подошел к Бериару. Только его глаза, имевшие обычно выражение усталости и печали, сейчас совершенно преобразились — ясный холодный взгляд, полный ненависти, сверлил Бериара. Еще секунда — и тяжелый кулак Кеселара ударил в лицо демгарда, сломав ему нос.

Ошалелый Бериар сильно покачнулся, чуть было не потеряв равновесие, и сделал несколько шагов назад, зажимая ладонью разбитый нос, из которого хлестала кровь.

В зале повисла тишина, нарушаемая только шумным дыханием всех собравшихся. Кеселар снова медленно подошел к Бериару, держа руку на рукояти меча. Демгард со страхом смотрел на длинные худые пальцы, измазанные его кровью, с побелевшими от напряжения костяшками. Он понимал, что в случае чего защититься сам он уже не сможет, что солдаты, наблюдавшие за сценой, ему тоже не помощники, а кликнуть кого-нибудь еще он не успеет.

— Отрубить бы тебе поганую твою башку, — тихо и четко произнес Кеселар. — Да руки в братоубийстве марать не хочется.

— Ты в своем уме, Кеселар? — только и смог сказать демгард.

— В своем. Ты нанес мне оскорбление, за которое в случае огласки я буду вынужден вызвать тебя на дуэль. Или хочешь начать прямо сейчас? — спросил алтургер, на два пальца вытащив меч из ножен.

Бериар не хотел начинать ни сейчас, ни позже — старый рыцарь был одним из лучших фехтовальщиков Норрайя, и в определенных кругах даже ходила шутка о том, что дуэль с Кеселаром — самый надежный и изысканный способ самоубийства.

Видя, что демгард признал свое поражение, старый рыцарь уже развернулся было, чтобы уйти, но не успев сделать и пары шагов, услышал тихий шепот одного из солдат:

— Ну все, брат, пиши пропало. После того, что мы тут видели, он нас не то, что на крюк подвесит, он шкуру живьем сдерет и в масле сварит… Ох, угораздило же нас…

— И не говори, живыми точно не уйдем.

Кеселар остановился. Только что начавшая затухать ненависть снова разгорелась пуще прежнего — он знал, что опасения солдат не преувеличены, он чувствовал хищный взгляд Бериара, который сверлил его спину в ожидании его ухода, чтобы сразу же приступить к расправе над ни в чем не повинными людьми.

— Я забираю с собой этих солдат, — заявил Кеселар, резко обернувшись. — Вот плата за них. Здесь достаточно, можешь не пересчитывать.

Старый рыцарь швырнул свой кошелек к ногам Бериара. От сильного удара о каменный пол он расстегнулся и монетки звонко раскатились по всей комнате. Демгард ошалело смотрел на рассыпавшиеся деньги, не в силах ничего сказать. Воспользовавшись замешательством, Кеселар решил поскорее покинуть проклятый замок, пока Бериар не нашелся, что возразить.

— Ну же, вперед! — шепнул он солдатам, которые стояли в замешательстве, не зная чьи приказы теперь выполнять.

Кеселар буквально вытолкал их из кабинета.

— Надо убираться отсюда поскорее, — сказал он. — Быстро собирайтесь и ждите меня у ворот.

— Правда что ли?.. — молодой веснушчатый солдат до сих пор не мог прийти в себя. Он осекся, когда старший товарищ ткнул его локтем в бок.

— Слушаюсь! — произнес второй и, побежал по коридорам, увлекая за собой своего товарища.

В дверях своих покоев Кеселар столкнулся с Лайхалом, который держал в руках деревянную чашу. Выхватив ее из рук мальчика, удивленного возбужденным состоянием своего хозяина, Кеселар залпом осушил чашу до дна.

— Горячее!.. — крикнул паж, но было уже слишком поздно.

Чай с лечебными травами опалил рот и горло рыцаря, вышибив слезу.

— Господин, простите! Я же не…

— Ничего. Зато голова теперь болит намного меньше…

«…намного меньше, чем горло» — про себя закончил мысль Кеселар. Горячий чай остудил пыл алтургера, вернув прежнюю ясность мысли.

— Седлай коней, Лайхал, мы уезжаем, — бросил он, собирая свои вещи по комнате.

— Как? Сейчас, на ночь глядя?

— Да, сейчас, немедленно.

— А лошадь Сигвальда?

— И ее тоже. Мы совсем уезжаем.

— Да, господин, — сдержанно ответил паж, но как только он вышел за дверь, до Кеселара донесся его облегченный возглас «Ну наконец-то! Думал уж придется торчать тут до конца дней!» и быстро удаляющие шаги. Старый рыцарь улыбнулся.

Сложив свои немногочисленные пожитки в бессменную дорожную сумку и накинув плащ, Кеселар вспомнил о том единственном, о чем он не должен был забыть. Через минуту он уже стоял у двери покоев Яноры и настойчиво стучал в них.

— Янора! Янора, открой, ради всего святого! Нужно поговорить!

Дверь распахнулась и на пороге со свечой в руках появилась перепуганная беретрайка — ее рыжие волосы разметались по светлому ночному платью, в широко открытых глазах была смесь страха и удивления.

— Что случилось? Что с тобой? Почему ты одет как для похода? — Янора ничего не понимала.

— Я уезжаю сейчас же. Просто хотел сказать тебе, чтоб ты не волновалась.

— Куда? — внезапная мысль промелькнула в ее взгляде. — Он нашелся? Твой…

— Ни слова больше! — прервал ее Кеселар, подтвердив догадку.

— Я хочу поехать с тобой!

— И думать забудь! — теперь пугаться настала очередь Кеселара. — Ни в коем случае! Нет, нет, нет и еще раз нет! И вообще забудь, что я приходил сюда, забудь все, что ты знаешь об этой истории. Зря я тебя втянул во все это. Тебе не место в этой грязи.

— Но…

— Никаких «но», — жестко отрезал он. — Я напишу, как только смогу. Прощай.

Не дожидаясь ответа, он быстро пошел прочь, оставив растерянную Янору на пороге.

На улице уже совсем стемнело, прохладный порывистый ветер раздувал полы плаща Кеселара. «Черт, нехорошо получается — ночью, второпях, как вор ухожу. Да и гори оно огнем! Мне ли бояться молвы?» У ворот его уже ждал Лайхал с лошадьми, недоверчиво поглядывающий на двух солдат, о которых он еще ничего не знал. Те в свою очередь что-то рассказывали патрульным у ворот, которые слушали их, открыв рот и почесывая затылки.

При приближении Кеселара разговор смолк.

— Откройте ворота, — устало сказал он, предчувствуя, что сейчас ему предстоит долгий спор о том, можно ли открывать ворота ночью.

Но спора не последовало — патрульные безропотно подчинились ему, даже не спросив по обычаю, куда он едет и зачем берет демгардских солдат. Алтургер догадался, что они уже знают о том, что произошло в кабинете Бериара, и что наутро об этом будет знать весь гарнизон, а к полудню и вся прислуга. Они не проверяли истинность рассказа солдат — за многие годы службы у них выработалось такое доверие друг к другу, что они не могли себе представить, что кому-нибудь из них придет в голову подставить другого. Все это Кеселар понимал без слов. Ему достаточно было взглядов и торопливого прощания тех кто уходил с теми, кто оставался.

«Еще немного, и Бериара ждет кровавый бунт. Эти люди готовы пойти за кем угодно, кто пообещает избавить их от тирана», — подумал рыцарь, глядя в глаза патрульного, в которых была не злоба, не печаль, а беспросветное отчаяние.

Ночь выдалась ясной, и ущербная луна освещала дорогу, пробиваясь сквозь редкие кроны деревьев, ветер приносил с собой только далекое уханье филина да волчий вой. Кеселар ехал молча, погруженный в свои думы, Лайхал боролся со сном, солдаты тихо о чем-то перешептывались, идя у правого стремени рыцаря. Со временем их разговор превратился в спор, который затихал, когда алтургер оборачивался на них. Наконец старший, который вел под уздцы лошадь Сигвальда, неуверенно произнес:

— Ваша светлость…

— Что? — отозвался Кеселар, не останавливая дремлющую на ходу лошадь.

— Спасибо, что выкупили нас, а то бы он…

— Да не за что. Не люблю бессмысленную жестокость.

Солдат умолк, не решившись продолжить разговор. Веснушчатый снова начал что-то нашептывать товарищу, тот, очевидно с ним не соглашался.

— Мы имеем вам кое-что сказать! — наконец выдал он и, удостоверившись, что Кеселар слушает, продолжил. — Это на счет вашего… Сигвальда.

Старый рыцарь остановился и, развернувшись к солдатам, просил продолжать.

— Ну… в общем… тогда, после турнира… — солдат мялся, не зная как бы лучше выразить то, что он хотел сказать. — В общем, после обеда демгард приказал выпороть его на конюшнях за то, что он победил в турнире. Я сам не видел, мне один из наших рассказал. Истинно вам говорю, они не хотели его бить, но хозяин смотрел. Он как только ушел, они его, Сигвальда то есть, сразу отпустили, истинно вам говорю. Так что правду он на пиру сказал, истинную правду…

Едва успокоившийся Кеселар снова пришел в ярость, головная боль, от которой он уже отвлекся, снова вернулась и сдавила голову. Теперь ему все стало ясно — и почему Сигвальд весь следующий день провел в постели, сославшись на сотрясение, почему избегал прикосновения к спине, почему ходил злой до самого пира. Все стало на свои места.

— Вот подонок, — Кеселар рванул меч, и тут же спрятал его обратно. — Где ж ты, парень, раньше был? Теперь возвращаться придется. Ну да ничего, я ему устрою такую дуэль, что и не вспомнит потом — вспоминать нечем будет!..

Развернув лошадь, он хотел было скакать обратно в замок, чтобы требовать удовлетворения, но лошадь не тронулась с места, ибо на поводьях повисли оба солдата.

— Что это еще такое? — грозно вопрошал Кеселар.

— Ваша светлость, ради всего святого, не надо! Не возвращайтесь в замок!

— Да почему же?

— Если демгард узнает, что про порку всему гарнизону известно, то страшно представить, что он там устроит. Нам-то теперь ничего, только получается, что мы друзей предали. Нам-то по секрету сказали…

Кеселар глубоко вздохнул, ибо солдаты были правы. Дуэль с Бериаром ничего бы не решила, и легче от нее никому бы не стало. Законная дуэль требует нескольких дней подготовки, в течении которых демгард точно нашел бы крайних и наказал непричастных. Кеселар чувствовал на себе груз ответственности: за Сигвальда, которого надо найти и остановить, пока он не наломал еще больше дров, за сироту Лайхала, который при случае может остаться без хозяина и которому больше некуда было идти, за двух солдат, которых он только что буквально вынул из петли, за других, кого он своим неосторожным словом мог в нее же засунуть.

— Хорошо, — сказал Кеселар. — Не побоялись остановить меня и уберегли товарищей. Ценю.

Процессия двинулась дальше по направлению к Рагет Куверу в полном молчании.

—

 

ГЛАВА 11

Камень на шее

Анвил сидел в дальнем углу камеры, обхватив руками колени и уставившись в пол, туда, где только что пробежала здоровая лохматая крыса, волоча за собой толстый длинный хвост. «Мясо, — думал он. — Целый фунт жирного мяса просто бегает под ногами, а я тут подыхаю с голоду».

Тюремная диета совершенно не шла на пользу сыщику — за те шесть дней, что он здесь провел, Анвил заметно исхудал. Щеки впали, глаза лихорадочно блестели, а под глазами появились черно-синие круги. Он страдал от ужасающей слабости во всем теле, из-за которой порой с трудом поднимался на ноги. Можно, конечно, было заказать более питательные обеды, но Анвил боялся, что его несчастные два рамера и тридцать шесть хетегов закончатся прежде, чем Кеселар его отсюда вытащит, тем более какая-то их часть пошла на уплату судовых издержек, хотя судебное разбирательство не выяснило ничего нового и не принесло никакой пользы.

Если же не считать режима питания, то в остальном пребывание сыщика в тюрьме было вполне сносным. Парень по имени Вилет, получивший куртку Анвила, оказался лидером одной из боевых групп Хенетверда — широко известной и радикально настроенной организации. Хенетвердец, который постоянно сохранял положение лидера, почему-то был благосклонен к Анвилу и одним только молчаливым взглядом пресекал все попытки других заключенных превратить жизнь сыщика в ад.

Когда входные двери тюрьмы с протяжным скрипом отворились, Анвил не поднял головы, чтобы посмотреть, кто вошел — яркий солнечный свет с улицы резал глаза, привыкшие к полумраку. Он все еще с замиранием сердца ждал Кеселара, но с каждым днем образ благородного рыцаря таял в дымке небытия.

— Убери от меня свои руки! Вы не знаете, с кем связались! Лучше вам меня отпустить по добру, по здорову, а не то… Вы хоть знаете, какие у меня связи?!

Когда дверь снова захлопнулась, Анвил попытался рассмотреть вошедших, но увидел только мелькающие доспехи солдат и пленника, который очень громко протестовал и пытался вырваться из рук стражей порядка.

— Да какие связи могут быть у такой босоты, как ты? — пробурчал один из солдат, сопровождая вопрос крепким ударом по почкам, от которого пленник рухнул на колени, хватая ртом воздух.

Двое других стражников держали его, заломав ему руки за спину, пока первый солдат продолжал избиение, приговаривая что-то о связях. Только когда парень перестал дергаться и голова его беспомощно свесилась на грудь, его втолкнули в камеру. Как и Анвил несколькими днями раньше, новый заключенный споткнулся о металлический прут и тоже растянулся на полу.

Поднявшись и держась рукой за ушибленное место, он первым делом со злостью ударил кулаком в стену, хотел было пнуть злосчастный порожек, но вовремя вспомнил, что не обут, потому ограничился потоком проклятий на головы стражи и уселся на голый пол, оперевшись спиной о прутья решетки.

Анвил украдкой поглядывал на вновьприбывшего — на вид тому было лет пятнадцать, не больше. Латанные-перелатанные штаны давно потеряли и цвет и фасон, такого же вида рубаха потеряла еще и пол рукава и воротник. Босые ноги выглядели так, будто не знали обуви по меньшей мере лет десять; грязные волосы длинными космами падали на лоб и глаза.

— Ну и представление ты устроил! Вот прямо от души тебе спасибо, — со смехом произнес Вилет, развалившись на большой охапке соломы. — Артист, что ли?

— Артист. Мастер всех ремесел, — огрызнулся беспризорник.

— И как же такой Мастер попался? — заинтересованно спросил хенетвердец.

— По-дурному, — буркнул Мастер, не желая делиться подробностями.

— Ну, по-другому и не бывает. На моей памяти по-умному еще никто не попадался. Звать-то тебя как?

— Никак.

— Никак? Стало быть Фос

?

— Стало быть. Мне все равно. Хоть горшком назови, только в печку не ставь.

Сыщик с интересом наблюдал за диалогом. За время, проведенное в обществе Вилета, он уяснил, что хенетвердец не любит самоуверенных хамов, но этот беспризорник чем-то его заинтересовал.

— И много при тебе денег нашли? Долго протянешь?

— Много. На морское путешествие хватит.

Вилет рассмеялся — ему нравился парень, который называет каторгу на галерах морским путешествием за день до того, как туда отправиться.

— Ты нам подойдешь, Фос, — заключил хенетвердец, приподнимаясь на локте. — Вступай в наши ряды!

— И что мне за это будет? — беспризорник откинул спутанные волосы со лба.

— Свобода. Не сегодня, так завтра нас вытащат.

— Свобода? — с недоверием переспросил Фос. — Ежели так, то можно и вступить. И что это за «ваши ряды»?

— Хенетверд. Слышал?

— А-а-а, — протянул он. — Пустынников резать, что ли?

Вилет ухмыльнулся.

— Понимаешь ли, Фос, Хенетверд — это не просто резня. Мы избавляем Итантард от грязи, которая лезет к нам из пустыни. Они уже не люди, они живут на проклятых землях, где люди, как известно, жить не могут. Пробираясь в наши города, они сеют смуту. Они рассказывают народу небылицы о каких-то чудовищах, с которыми, якобы, справиться могут только они! А сейчас, знаешь, что они затеяли? Они хотят организовать свое государство, чтобы подчинить себе Итантард, чтобы надругаться над нашей верой, чтобы заморочить людям головы! А мы должны этого не допустить. Мы уничтожаем их одного за другим и будем продолжать, пока их не останется вовсе. Теперь ты понял, что такое Хенетверд?

— Ну, все как я сказал.

— Умный мальчик, — снова засмеялся Вилет. — Эй, Анвил! А ты с нами не хочешь?

Сыщик с опаской покачал головой.

— Ну, не хочешь — как хочешь, мое дело предложить.

Анвил облегченно выдохнул. «Снова не бьют. Странно. Видимо, он считает меня не слишком перспективным бойцом. А оно так и есть. Хорошо, что он не знает про кошмары, которые мне снятся, а то разговор был бы другим. И вообще, не хочу я в Хенетверд! Хотя и на галеры тоже не хочу. Но Кеселар же заберет меня? Заберет ведь? Черт, уже неделя прошла. Черт. Интересно, а я на каторге долго протяну?»

С такими невеселыми мыслями Анвил снова уперся лбом в колени. Тем временем Фос уже пересел ближе к Вилету, чтобы более явно выразить свою причастность к общему делу, о котором он, впрочем, знал только понаслышке.

— Так когда нас выпустят? — донимал он вопросами Вилета.

— Скоро, Фос, скоро.

— Завтра на рассвете меня отправят на каторгу, ты в курсе? Так что было бы неплохо выбраться отсюда сегодня.

— Не отправят. Если что, я договорюсь, чтоб тебя тут попридержали маленько.

— Ну смотри, — недоверчиво протянул беспризорник, взглянув исподлобья на хенетвердца.

— Ишь, как зыркает, — прохрипел один из соратников Вилета.

— Зыркает-то грозно, а внутри кто — волк или пес подзаборный? — подключился второй.

— А это мы узнаем сразу, как выйдем, той же ночью, — сказал Вилет. Понизив голос, он продолжал. — Сейчас у нас много работы — на праздник в город всякая нечисть слетается как мухи на мед. Фос, ясно?

— Ясно, как на небе.

— У тебя оружие-то есть? Хоть заточка, хоть железка какая?

Фос демонстративно вывернул драные карманы.

— Ну ничего, так даже лучше — добудешь себе алруановый кинжал. Это и будет твое посвящение, а черную ленту на рукоять я уж тебе подарю, так и быть.

«Ого, — думал Анвил. — Вот это я называю из грязи на трон. Алруановый клинок! Подумать только, настоящий пустынный алруановый клинок такому сопляку! Да я за него в свое время готов был душу продать! Самый простой кинжал будет стоить арумов пять, не меньше. Хм, столько же, сколько и я сейчас. Эх, был бы у меня такой кинжал — не пришлось бы тут торчать. Да что ж мне так не везет?!»

Последующие несколько часов Вилет втолковывал новоиспеченному хенетвердцу идеи и правила организации, Фос в ответ кивал и соглашался. Анвил с горькой усмешкой слушал с первого взгляда убедительные доводы хенетвердцев в пользу того, что чудовищ не бывает, что все это сказки, выдумки, миражи и ересь. Некоторые из них были настолько логичны и продуманы, что сам сыщик мог бы поверить в них, не будь у него на плече метки Поедательницы.

Дверь снова отворилась, и в подвал вошел сам начальник тюрьмы, который в последние дни проводил на своем месте подозрительно мало времени.

— Эй, Вилет! — он постучал дубинкой по ржавым прутьям, которые отозвались немелодичным звоном.

— Ну? — хенетвердец не посчитал нужным даже повернуть голову в сторону солдата.

— Скажи, как тебе удается находить таких друзей, которые всякий раз вытягивают тебя из тюряги?

— Я правильно смотрю на мир и делаю правое дело, — сказал Вилет, поднимаясь и подходя к решетке.

— Знаю я твое дело, — буркнул начальник, скрежетнув замком. — Забирай свои манатки и вали отсюда.

— Легче, папаша, не в последний раз видимся!

Подхватив брошенные в него вещи, Вилет привычно перешагнул порожек.

— Дружков своих не забудь, — недовольно сказал солдат, пересчитывая цепочкой выходящих хенетвердцев. — Четыре, пять… А ты куда, свинья недорезанная?

Начальник грубо оттолкнул от решетчатой двери беспризорника, который подался на выход вместе со всеми. Фос бросил недоумевающий взгляд на своего нового друга.

— Эй, что такое? Этот тоже со мной! — Вилет подозвал к себе парнишку.

— Вилет, я, конечно, понимаю, что у тебя влиятельные покровители, но ты нюх-то не теряй! Этого голодранца сегодня утром взяли за попытку сожрать почтового голубя!

— Голубя? Ну ты, артист, даешь, — ухмыльнулся он.

— Я бы посмотрел, что ты начал бы выдавать, три дня не жравши.

— И сколько за этого гурмана выкуп?

— Тридцать хетегов.

— Да, друг мой Фос, не шибко много твоя голова стоит.

Порывшись в своих вещах, Вилет извлек сверкающую серебряную монету и бросил ее стражнику.

— Сдачи не надо, — пренебрежительно сказал он. — Хотя нет, я передумал, остальные семьдесят в пользу этого… как его… Анвила.

— Хорошо, — пожал плечами начальник тюрьмы.

— Что «хорошо»? Запиши, а то знаю я вас, какие вы до чужого добра жадные.

Проследив, чтобы начальник сделал соответствующую запись в журнале, Вилет улыбнулся удивленному Анвилу, блеснув сколотым клыком, и, одернув на себе куртку сыщика, которая была ему коротковата и сильно жала в плечах, вышел на улицу вслед за своими соратниками.

Когда тяжелая дверь захлопнулась, снаружи донесся троекратный боевой клич хенетвердцев «Аст се верд!»

Стражник прикрыл лицо ладонью и пробурчал что-то вроде: «Совсем страх потеряли! Хоть бы отошли подальше. И этого паршивца три лишних дня тут держать. Надоел он мне, спасу нет…»

Анвил пропустил мимо ушей привычное брюзжание стражника, и снова погрузился в свои невеселые думы.

«Вот тебе и правосудие. Я ничего не сделал, к тому же это было три года назад, а меня на галеры. А Вилет вот, боюсь представить, сколько народу перерезал — и ему ничего, он еще и беспризорников вербует. Зато мне еще дня три подарил, за это ему спасибо. Черт, как же живот сводит, жрать хочу — помираю. А вот куртку не отдал. Паразит. На что ему моя куртка?.. — сыщик поежился от холода. — Поесть бы. Хоть бы голубя, хоть крысу — все равно. Интересно, а на галерах лучше, чем здесь, кормят? Нет, не хочу я на галеры! Неужели Кеселар меня бросит? Не должен… он ведь рыцарь. Хотя я же не прекрасная дама, которую он должен спасти. Черт, похоже, что бросит. До чего паршивая жизнь.»

Сыщику уже начал слышаться плеск воды за бортом, скрип весла в уключине, и такие перспективы его совершенно не радовали. Обессиленно он завалился на бок и, свернувшись калачиком на соломе, старался не думать ни о чем.

Из всех общественных мест Асель больше всего не любила кабаки и таверны, и сейчас, протискиваясь между плотных рядов засаленных столиков, засиженных скамеек, затасканных пьяных мужчин и не менее затасканных и пьяных женщин вульгарной наружности, степнячка чувствовала себя на пике некомфортности. «Сигвальд, зараза, умеет выбирать места, — с раздражением думала она. — Самый паршивый кабак из всех, где мне довелось побывать».

С горем пополам она пробралась к стойке, за которой стоял кабатчик, и быстро заняла внезапно освободившийся стул.

— Сегодня бои, — обыденным тоном произнес хозяин заведения, безразлично скользнув взглядом по нетипичному для здешних широт лицу Асель. — Чтобы смотреть, надо заплатить. Три хетега.

Степнячка бросила на стойку три медяка, в душе радуясь тому, что хотя бы здесь никого не волнует ее внешность. Она рассеянно разглядывала большую восьмиугольную клетку, состоящую из железных прутьев, расположенных настолько часто, что в получившиеся просветы она вряд ли смогла бы просунуть руку. Такая же дверь, едва различимая на общем фоне, запиралась на массивный засов.

— Эй, парень! — кто-то тронул ее за плечо.

Обернувшись, она увидела мужчину лет тридцати с небольшим, похожего на какого-нибудь ремесленника, коих в Рагет Кувере было несметное множество. От него исходил тонкий запах свежей древесины, руки были в занозах, на загорелом лице появилась задорная улыбка. «Плотник. Похоже, он настроен мирно. Ничего опасного».

— Прости, красавица, конфуз вышел. Ты одета как парень, ну я и подумал… теперь вижу, что не парень.

Асель рассеянно кивнула и уже хотела было отвернуться, но веселый плотник жаждал продолжения разговора.

— Будешь ставить на кого, или просто поглазеть?

— Да. То есть нет…

— Ты что же, не знаешь, будешь ставить или нет?

Степнячка в растерянности смотрела на него.

— А, никогда не была на боях? Я научу, что надо делать, — услужливо предложил он.

— Попробуй, — сказала Асель, с усмешкой вспомнив эллекринщика, который тоже хотел ее чему-то научить.

— Пойдем быстрее, сейчас начнется, — плотник потянул ее в самую толпу, поближе к клетке. — Смотри, сейчас бросят жребий и выберут бойца. Сразу после этого нужно будет поставить на его победу или поражение. Видишь, мужик сидит за столом с бумажками — ему надо дать деньги, он выдаст тебе талончик, по которому ты потом сможешь забрать свой выигрыш. Ставка на этот бой — десять хетегов. О, смотри, смотри!

Асель бы с радостью посмотрела, но кроме спин и плечей впередистоящих она не видела решительно ничего. Через минуту по толпе собравшихся пронесся гул то ли ропота, то ли одобрения — понять было сложно.

— Вот так раз! — воскликнул плотник. — Сегодняшний вечер открывает Фарет Норк! Дело, конечно, не мое, но советую ставить на него — я видел его в деле недавно, он хорош!

— Да мне бы на него хоть посмотреть сначала, — мрачно заметила Асель.

Дружелюбный ремесленник немного растолкал публику, подпустив девушку ближе к клетке. «Сигвальд? — с удивлением думала она, критично разглядывая обнаженного по пояс Сигвальда, гордо стоящего в центре клетки. — Ишь, что придумал — Свинцовый Кулак. От скромности не помрет».

— А с кем он будет драться? — спросила она, решив не выдавать своего знакомства.

— Ну, вон, видишь там у стены еще пятеро бойцов стоят? Вот с кем-то из них. Но с кем, скажут только после того, как все сделают ставки.

— Зачем? — не поняла Асель.

— Как зачем? — так же искренне удивился плотник. — Чтоб интереснее было.

Асель все так же не понимала, какой в этом интерес, но послушно пошла за своим новым знакомым к столу букмекера. Ее так и подмывало сделать ставку против Сигвальда, но здравый смысл и плотник подсказывали совершенно другое.

— Правильная ставка, — сказал он. — Пошли смотреть.

Брошенный во второй раз жребий указал противника Сигвальда — среднего роста жилистый артретардец смотрелся несолидно по сравнению с Сигвальдом, который был выше его почти на голову и в целом значительно крупнее.

— Удачный противник, а? — спросила Асель плотника.

— Да тут как сказать, — задумчиво проговорил он. — Этот бой Фарет Норк, конечно, выиграет. Да только пока он за этим мелким по клетке будет гоняться — вымотается совсем, на второй бой его может и не хватить.

— Второй бой?

— Ну да! В том-то и суть! Если он победит в этом бою, то сможет попросить себе сразу еще одного противника. При этом ставки удваиваются, но и шансы на победу ниже. По сути, он может просить противников, пока они не закончатся, но на моей памяти больше четырех боев еще никто не простоял.

Теперь Асель начинала понимать смысл этой игры.

— А когда засчитывается победа?

— Когда второго выносят из клетки или когда он просит пощады. О, гляди, дверь закрыли! Сейчас начнется.

Толпа волной хлынула к клетке, снова оттеснив Асель и загородив ей обзор спинами. Пока она пыталась пробраться обратно, активно орудуя локтями и с трудом удерживая себя от соблазна достать кинжал и решить проблему радикально, толпа ревела и гудела, каждый выкрикивал советы и мотивирующие фразы своему фавориту. В попытках подойти поближе, Асель пропустила почти весь бой, успев только на последний удар Сигвальда, который отправил его противника в глубокий нокаут, предварительно чуть не размазав его по решетке.

— Да, так его! — радостно закричал эмоциональный плотник. — Фарет Норк! Я ж говорил, что на него надо ставить! Какие там ставки — два к одному? Неплохо, неплохо. Смотри! Он хочет продолжать! Ты играешь, красавица?

Не дождавшись ответа и не увидев степнячки рядом, плотник провел глазами по толпе и увидел ее уже у букмекерского стола в компании высокого худощавого парня, одетого лучше, чем все присутствующие вместе взятые. Пожав плечами, достойный ремесленник моментально потерял интерес к Асель, полностью погрузившись в мысли о следующем бое.

— Я еле успел! Еле успел! — тараторил Оди на ухо Асель. — Я ведь успел, да? Ставки еще принимаются? Что, уже второй бой? И он принял второй бой?! Ого! А какие ставки? Десять и двадцать? Итого тридцать? Да, да! Я ставлю на него! Как? Фарет Норк? Да!

Асель молча наблюдала за суетившимся инженером, которого внезапно стало слишком много. Выхватив из рук букмекера свой талончик, он снова потащил Асель к клетке, схватив ее за руку своими длинными тонкими пальцами. Степнячка с удивлением наблюдала за тем, как ловко Оди просачивается сквозь толпу, увлекая за собой и ее. В конце концов они оказались на лучших местах еще до того, как второй боец вошел в клетку.

При появлении противника Сигвальда в рядах игроков, ставящих на него, пронесся огорченный вздох — крепкий высокий хамрибериец с суровым лицом, не обремененным интеллектом, выглядел очень внушительно даже на фоне далеко не маленького северянина.

Асель с удивлением осознала, что Оди относится к тем азартным игрокам, которые на время игры теряют связь с реальностью — глаза инженера лихорадочно блестели и ловили каждое движение бойцов несмотря на то, что бой еще даже не начался, руки судорожно сжимались в кулаки, губы беззвучно шевелились.

Когда захлопнули дверь и заперли ее на засов, сердце Оди болезненно-сладко сжалось в ожидании сигнала боя. Когда прозвучал сигнал, Сигвальд сразу же двинулся на противника, замахнувшись на него левой рукой. «Удар левой? Обман, тактический ход, он сейчас ударит справа» — пронеслось одновременно в мозгу Оди и хамриберийца. Но Сигвальд оказался хитер своей бесхитростностью и, как и обещал, нанес мощный удар с левой в ухо противнику, пока тот ставил блок с другой стороны. Воспользовавшись коротким замешательством, он снова ударил в то же ухо.

Пока слегка оглушенный хамрибериец пытался защититься от этих ударов, Сигвальд продолжал увлеченно бить его в голову обеими руками. Противник был совершенно сбит с толку, и только закрывал голову, пытаясь сообразить, что ему надо делать. Сигвальд в это время продолжал, нанося тяжелые удары снизу в челюсть. Один из таких ударов, очевидно, пришелся по носу, пустив первую кровь.

Под таким яростным напором северянина хамрибериец сильно ссутулился, дав замечательную возможность для сильных ударов в печень, которыми Сигвальд не преминул воспользоваться. Внезапно хамрибериец распрямился как пружина и, резко выбросив кулак вперед, угодил в скулу Сигвальду.

Улучив момент замешательства, хамрибериец пошел в атаку, обхватив руками плечи Сигвальда и прижав его руки к корпусу. Частично обездвижив северянина, он продолжал наступать, отодвигая Сигвальда все ближе к решетке. Он так увлекся своим занятием, что не успел среагировать на быстрый и крепкий удар коленом по ребрам, который заставил его отпустить Сигвальда.

Следующей ошибкой хамриберийца было позволить Сигвальду совершить бросок через бедро, в результате которого он оказался на полу и получил еще один тяжелый удар в челюсть. В попытке оттолкнуть от себя северянина, он уперся ногой в его грудь, но тот лишь поднялся с колена, и продолжил молотить его стоя. На исходе сил избиваемый пнул Сигвальда в живот, и тут же пожалел о том, что вместо этого не попросил пощады.

Северянин нанес такой крепкий удар в голову хамриберийца, что было удивительно, как она не треснула, оказавшись между его кулаком и полом как между молотом и наковальней. Выпрямившись, Сигвальд несколько раз с силой и злостью пнул противника по печени и почкам.

Хамрибериец стучал по полу, прося пощады, но Сигвальд, войдя в раж, не обращал на мольбы никакого внимания — снова опустившись на одно колено, он самозабвенно бил его по голове, превращая лицо в нечто бесформенное.

Остановился Сигвальд только тогда, когда почувствовал, что судья оттаскивает его от практически бесчувственного и уже не сопротивляющегося противника.

— Победил Фарет Норк! — выкрикнул судья, подняв руку тяжело дышавшего Сигвальда.

— Я знал, я знал, что так и будет! — орал Оди на ухо Асель, пытаясь обнять ее в порыве радости.

— Ты будешь продолжать? — задал судья традиционный вопрос.

— Нет, — немного помедлив, ответил Сигвальд.

По залу снова пронесся огорченный вздох — все надеялись на третий бой и большие ставки, но менять свое решение победитель был не намерен, потому игрокам не оставалось ничего, кроме как забрать свой выигрыш и поставить на нового бойца.

Возле самой двери клетки Сигвальда поймал Оди:

— Сигвальд, дружище, ты был неподражаем! Я всего от тебя ожидал, но что бы так! Это было нечто!

Инженер буквально прожигал восхищенным взглядом своего друга, но на самом деле испытывал смешанные чувства. Помимо восхищения силой и мужеством, Оди терзали воспоминания о той ночи, когда на них первый раз напали бериаровы охотники за головами. Сегодня он снова видел в глазах Сигвальда ту же решительность, то же полыхание пламени битвы, что и тогда, но теперь ему это не казалось настолько диким.

— Эй, ты все-таки пришел! Я думал, ты будешь слишком занят своей вдовушкой, — улыбнулся Сигвальд. — О, Асель. Здоров была!

— И тебе не хворать, — ответила Асель, усаживаясь за столик.

Сигвальд молча выслушивал дифирамбы Оди и снимал с рук защитные бинты, выкрашенные кровью его противников, когда сзади на него налетела девушка, прислуживающая в таверне и, поставив на стол большие кружки с пивом, обняла его за шею.

— Какой ты у меня молодец, мой медвежоночек! — залепетала девушка, чмокая Сигвальда куда придется.

Асель прыснула в кулак, наблюдая за тем, как Сигвальд пытается выбраться из-под каскада светлых мелких кудряшек и вслепую шарит рукой за спиной в надежде наткнуться на свою подругу. Оди тактично делал вид, что не происходит ровным счетом ничего, но удержаться от улыбки не смог.

— А ты сегодня придешь ко мне, правда? — продолжала девушка, покусывая Сигвальда за ухо и нашептывая ему всякие нежные глупости.

— Сегодня нет, извини, малышка, — отвечал он, поглаживая ее по плечу.

Девушка резко выпрямилась, негодующе фыркнула и полоснула Асель недобрым взглядом. Оди узнал этот взгляд с первого мгновения — внезапный приступ ревности грозил обернуться крупными неприятностями для личной жизни Сигвальда, потому его верный друг решил спасать ситуацию:

— Прошу простить меня, сударыня, похоже я забираю его в самый неподходящий момент, — Оди очаровательно улыбнулся, подняв на рассерженную девушку ясные зеленые глаза. — Но может быть вы одолжите мне его на один только вечер?

Служанка смерила взглядом инженера, который изо всех сил старался быть настолько милым, чтобы девушка сменила гнев на милость, но не настолько, чтобы Сигвальд подумал, будто инженер решил приударить за его пассией, и размазал его по стене. Затея удалась блестяще — тряхнув кудрявой гривой, девушка удалилась, напоследок взъерошив волосы Сигвальду.

— Сигвальд нашел подружку, — издевательским тоном протянула Асель.

— Я бы удивился, если бы Сигвальд не нашел подружку, — вставил Оди, провожая взглядом фигуристую служанку.

— Да ты погляди на его морду — жуть же!

Сигвальд как раз проверял зубы на целостность, по очереди пробуя пошатать их пальцем. Удостоверившись, что все они на месте, он удовлетворенно кивнул и, облизнув кровь с разбитой губы, ощупал новенькую ссадину на скуле.

— Вообще-то да, друг, выглядишь ты не очень здорово, — поморщился Оди, разглядывая подбитый глаз и рассеченную бровь.

— А у меня работа вредная, — невозмутимо отвечал Сигвальд. — У тебя, гляжу, тоже — вон какие мешки под глазами заимел. Рассказывай, как устроился, я тебя, кажется, сто лет не видел.

— Всего неделю, — усмехнулся Оди, отхлебнув большой глоток из своей кружки. — А устроился я неплохо — и работу нашел, и вдовушка моя просто умница.

— А работа в винном погребе? — ехидно спросила Асель, звериный нюх которой улавливал запах вина и спирта, въевшийся в одежду и волосы Оди.

— Нет, — смутился инженер. — Я работаю в типографии, мы книги печатаем. Понимаешь, технологический процесс требует использования спирта… да и печатники говорят, что без ста грамм не разобраться, и порой оказываются правы…

— Ну, главное, чтобы все не заканчивалось так, как на свадьбе сына сельского старосты, — заметил Сигвальд.

— Не напоминай! Это теперь в прошлом, я без пяти минут женатый человек!

Внезапная новость огорошила и бывшего оруженосца, и бывшую браконьерку.

— Ты? Женатый человек? С тобой все в порядке? Может тебе угрожают?

— Всё издеваетесь? Нет, в этот раз не угрожают. Я подумал просто — годы идут, мне уже тридцать, а у меня нет ни дома, ни жены, ни детей, ни денег. Как говаривал один мой знакомый: «Серьезнее надо быть в таком возрасте». Вообще-то, я еще ничего не говорил Амале…

— Так вот прежде чем сказать, подумай еще, и на этот раз получше, — скептически сказала Асель.

Оди раздосадовано махнул рукой.

— Да ну тебя, Асель, — поддержал друга Сигвальд. — У человека может жизнь начала налаживаться, не то, что у нас с тобой.

— А что у нас? У меня завтра тоже может наладится, если мы, точнее, если ты все правильно сделаешь.

— Ох, черт возьми, все уже завтра… — внезапно осознал Оди. — Уже завтра. А у вас хоть есть план?

— Есть, — кратко ответил Сигвальд.

— Какой? — любопытство обострилось в любознательном мозгу инженера.

— Хороший.

Оди разом помрачнел. Он ждал, что с ним поделятся своей задумкой, посоветуются, или хотя бы намекнут на идею, но и Сигвальд, и Асель изображали из себя две неприступные крепости.

— Я думал, ты мне доверяешь, — обиженно сказал инженер.

— Оди, ты один из немногих, кому я вообще могу доверять. Но я хочу защитить тебя.

— Защитить от чего? Защитить каким образом? Не рассказывая мне ничего? Выбросив меня из своей жизни?..

— Сигвальд прав, Оди, — сказала Асель, которая молчала до сих пор, потягивая свое пиво. — Есть вещи, которые безопаснее не знать.

— Я думал, чтобы выжить — надо знать все.

— Чтобы выжить — надо понимать, что тебе надо знать, а во что лучше не влазить.

— Не понимаю, — упрямо твердил Оди.

— Тогда я расскажу тебе сказку про девочку, которая всю жизнь была чужой среди своих и чужой среди чужих, и кое-чему за это время научилась. Несколько лет назад я разбойничала с одним типом… Ну что ты так смотришь? — просила она, поймав на себе удивленный взгляд инженера. — Будто не знал, что от меня до закона как из одного конца Оркена в другой на ослике. Так вот, долгое время все было хорошо — мы грабили, я уводила коней, он собрал большую банду — с полсотни человек. А однажды он убил одного знатного барчука, и на всю банду объявили нешуточную охоту. Я предупреждала его, что надо уйти, залечь на дно, но он не слушал, хоть и было очевидно, что если ничего не изменится, нас всех перебьют. Был бы он дураком — я бы не удивилась, но он-то дураком не был. Это значило, что он затевает что-то, и я бы могла узнать, что именно, но не захотела. Я просто собралась и уехала. А их через пару дней, как я и говорила, изрубили в капусту. Всех до единого, одного за другим. А еще через несколько лет я снова встретила этого типа — живого и здорового. Понимаешь, к чему я веду?

— Не совсем, — тихо сказал Оди, который действительно не вполне понимал, к чему клонит Асель, но уже был напуган.

— К тому, что если бы я начала копаться в его планах, он порешил бы меня в тот же день.

Оди нервно сглотнул. Пиво уже не лезло в глотку, да и любопытство как-то поутихло от таких сказочек.

— Сейчас, конечно, дело другое, никто никого рубать не будет. Я надеюсь. Просто хотела, чтобы ты понял, что знания могут быть опасными.

— Я понял, спасибо, — медленно произнес инженер. Ему совершенно расхотелось узнавать что либо.

Сигвальд тоже внимательно слушал историю Асель, с подозрением наблюдая за ее движениями, которые стали более резкими, нервными и раздраженными.

— Когда произошла эта история? — спросил он, пристально глядя в глаза степнячке.

Но дождаться ответа ему было не суждено — какой-то пьяница, протискиваясь за спиной Асель, зацепился за ее лук, заодно сильно толкнув степнячку, которая бросила на него через плечо гневный взгляд, но промолчала.

— Извини, моя девочка, — произнес он заплетающимся языком.

Уже через мгновение Асель стояла лицом к ничего не понимающему мужчине и держала у его горла обнаженный кинжал. Ее и так черные глаза потемнели еще сильнее, она была на взводе и одно неосторожное движение или слово могли стоить жизни пьяному.

— Не сметь, — прошипела она, — не сметь называть меня так.

Вскоре Асель почувствовала, как Оди отстраняет ее, пытаясь мягко высвободить клинок из ее цепких пальцев, а Сигвальд оттаскивает ничего не соображающего мужика, советуя ему пойти прочь и не искушать судьбу.

— Не знаю, что это было, и не стану спрашивать. Пойдем-ка, проветрим голову.

На улице уже давно стемнело, и на Рагет Кувер опустилась тишина. Люди в столь поздний час уже давно спали или весело проводили время в кабаках наподобие «Доброго Арбалета», а на улицах только орали кошки да стрекотали сверчки.

— Где вы живете? — спросил Оди, пытаясь прервать затянувшееся тягостное молчание. Асель и Сигвальд указали совершенно разные направления. — Мне казалось, вы поселились вместе, — он кивнул на обручальные браслеты.

— Я съехал от нее после первого же выигрышного боя, — объяснил воин.

Асель никак не прокомментировала сказанное Сигвальдом, да и Оди не стал допытываться. В глубине души он понимал друга: жить с Асель — это все равно, что жить с волком на цепи. Сегодня он трется о твои руки, а завтра разорвет тебе горло, будь ты хоть трижды здоровым северянином.

Они шли без определенной цели и направления, наугад сворачивая в переулки. Оди уловил запах воды и тины, огляделся вокруг и понял, что зря они гуляют ночью по этому району, где почти нет стражи, в домах не горит свет, а недалеко течет быстрая и глубокая река. Инженера перестало смущать даже долгое молчание — в уме он уже молился всем духам, чтобы не нарваться на мрачных личностей, зачастую встречавшихся в таких местах.

Внезапно Асель остановилась, вслушиваясь в ночную тьму — сквозь кошачий хор, исполнявший свои партии где-то на крыше, она услышала звук, настороживший ее. Ей слышались чьи-то шаги неподалеку, соударение камня с камнем, зловещее шуршание и шипение. Одна ее рука по привычке тянулась к луку, другая уже теребила хвостовик стрелы.

«Нет, Асель, нет! — думал Оди, умоляюще глядя на степнячку. — Что бы это ни было — пойдем отсюда». Но уже в следующий миг все они отчетливо услышали сдавленный крик, несколько глухих ударов, стон, и то же загадочное шуршание. Выругавшись, Асель схватила лук и побежала на звук, на ходу накладывая стрелу на тетиву. Сигвальд без раздумий направился туда же, закатывая рукава рубахи за четверть рамера.

«Ну куда?» — в отчаянии думал Оди.

— Аст се верд! — хенетвердский клич резанул по уху инженера.

«Да етить твой кривошип, только не они! Сигвальд! Безоружный, бездоспешный! Жить надоело?» Больше всего Оди хотел остаться на месте, а еще больше — побежать в обратном направлении, но долг дружбы толкал его вперед.

Он бежал за Сигвальдом, белая рубашка которого была хорошо видна в ночи. Выбежав из-за поворота на мостовую, Оди увидел Асель, стоявшую в боевой стойке с натянутой до самого уха тетивой. Она целилась поочередно в каждого из троих хенетвердцев, двое из которых с ножами двинулись на Сигвальда, а третий стоял у невысокого каменного ограждения реки. На этом же ограждении стояла жертва хенетвердцев со связанными за спиной руками — в темноте было не разобрать лица, зато была чудесно видна веревка, которая тянулась от шеи несчастного к большому камню, лежавшему у его ног.

— Отпустите его! — крикнула Асель, удерживая на прицеле того, кто казался ей главным.

— Как скажешь, — ухмыльнулся он, блеснув в лунном свете сколотым зубом. — Фос!

Парень, стоявший поодаль, с усилием столкнул увесистый камень с ограды.

— Держи его! — крикнул Сигвальд, но последнее слово заглушил душераздирающий крик главаря, которому степнячка выстрелила в колено.

Оди понятия не имел, что имел в виду воин, и кто кого должен держать, но возможности поразмыслить об этом не было, и инженер, доверившись интуиции, метнулся туда, где только что стоял человек с камнем на шее. За те несколько мгновений, которые понадобились ему, чтобы покрыть расстояние до реки, Оди успел вспомнить, что здесь чуть ли не самое глубокое место канала, что камень тяжелый и моментально уволочет человека на дно, и что шансы незнакомца выжить равны примерно нулю.

Но инженер в своих расчетах не учел жажды жизни, которая способна обратить ноль в нечто большее. Как только камень покинул свое место, устремившись вниз, незнакомец сделал шаг вперед и теперь, оказавшись на мостовой, он упирался спиной и плечами в парапет, отчаянно цепляясь за жизнь.

Веревка врезалась в его горло, перебив дыхание и заставив сильно прогнуться назад. Он уже начал терять сознание от нехватки воздуха, как заметил над собой перепуганное лицо Оди, который, тоже перегнувшись через перила, поймал веревку и потянул ее на себя, чуть ослабив натяжение.

Он изо всех сил старался вытащить камень обратно, но его усилий оказалось недостаточно. Единственное, что он мог сделать — продолжать держать до прихода того, кто сможет поднять тяжелый камень или хотя бы перерезать веревку.

— Держись, держись, парень, — повторял Оди, глядя в широко открытые, полные ужаса глаза незнакомца. — Я не брошу, я смогу, смогу…

Теперь Оди успокаивал большей частью себя, потому что камень был слишком тяжелым, а веревка безбожно резала ладонь и грозила сорвать кожу. Внезапно он ощутил, что не смог бы разжать кулак, даже если бы очень хотел — пальцы судорожно сжались и больше не слушались хозяина.

Справа от него раздался громкий всплеск воды — это Сигвальд нагнал бросившегося наутек парня, которого назвали Фосом, и, легко оторвав от земли, бросил его в реку. Асель выстрелила снова, но на этот раз промахнулась — последний хенетвердец ловко юркнул к своему напарнику с простреленным коленом и, закинув его руку на плечо, поспешил удалиться вместе с ним.

Когда стало ясно, что бой выигран, Асель и Сигвальд бросились к Оди, который из последних сил удерживал груз. Степнячка ловко отрезала веревку у самых пальцев Оди, и булыжник упал в воду, подняв фонтан брызг.

Сигвальд помог усадить незнакомца на брусчатку, облокотив его спиной о каменную ограду, Асель продолжала орудовать кинжалом, разрезая путы, стягивающие руки за спиной, тряпку, которой был завязан рот, а также веревку, все еще болтавшуюся на шее.

Незнакомец ошалелым взглядом обводил людей, которые только что вырвали его из холодных объятий смерти.

— Ты как, в порядке? — спрашивал Оди, массируя свою занемевшую руку.

По виду парня никак нельзя было сказать, что он в порядке — неритмичное дыхание вперемежку с хрипом и стоном выдавало полный непорядок. Когда вдохи и выдохи стали более уверенными и размеренными, незнакомец произнес надломленным голосом:

— Отпустите меня. Я не сделал ничего плохого.

Асель все это время не вполне понимала, что здесь происходит, но точно знала, что она права, а те, кто пытался утопить связанного и безоружного — неправы. Пока Сигвальд в сторонке объяснял степнячке, что такое радикально-настоенная организация Хенетверд, Оди занялся пострадавшим, который все твердил, что не делал ничего плохого.

— Я знаю, мне тоже не нравятся эти Черные Ножи. Тебе здорово досталось, и тебе нужна помощь. В городе есть твои друзья?

Парень отрицательно покачал головой.

— Тебе вообще есть, куда идти?

Тот же ответ. К ним снова присоединились Сигвальд и Асель, которая, прослушав общественно-политическую сводку, еще раз убедилась в своей правоте.

— Что же с тобой делать? — задумался Оди, и тут же пригласил парня к себе переждать ночь до рассвета.

— А что скажет твоя вдовушка? — поинтересовалась Асель.

— Да я что, совсем дурак, чтоб к Амале в такое время идти? У меня комната в таверне есть для таких случаев.

Асель и Сигвальд обменялись красноречивыми взглядами, говорившими, что вряд ли комната нужна Оди для укрывания пустынников от Хенетверда.

— Я не смогу ничем отблагодарить вас за спасение моей жизни — все, что у меня было, осталось у этих бандитов. Скоро здесь будет стража. Поэтому лучше я избавлю вас от своего общества.

Незнакомец попытался встать, но боль в ушибленной спине обдала его как кипятком. Застонав, он снова сел, опершись о холодную каменную ограду.

— Глупости, — сказал Оди, протягивая руку незнакомцу. — Меня зовут Оди Сизер.

— Фирсет Халас. Ты очень рискуешь, Оди Сизер, — Халас пожал предложенную руку, вымазавшись кровью инженера, выступившей на месте, натертом веревкой.

— Совсем чуть-чуть. Но на счет стражи ты прав — пора отсюда убираться. Сигвальд, проведи Асель до дома.

— Вот еще выдумал! — запротестовала она. — Сама дойду!

— Пожалуйста, — Оди обращался к воину, который спокойно кивнул, и, не обращая внимания на раздражение степнячки, попытался прикоснуться к ее плечу, но в ответ получил локтем по ребрам. Усмехнувшись, он направился за ней следом.

Пока Халас приходил в себя, инженер торопливо заряжал свой пистолет на случай погони или другой непредвиденной ситуации. Закончив с этим, он подал руку пустыннику:

— Пойдем, здесь недалеко, — сказал Оди, помогая подняться своему новому знакомому. — Хотя, по правде говоря, далеченько.

Всю дорогу они шли медленно, часто останавливаясь, чтобы передохнуть — при падении с парапета Халас сильно ушиб спину и теперь она не давала ему покоя. И все это время Оди размышлял о том, как изменила его встреча с Сигвальдом и Асель — еще месяц назад он бы не то, что не стал бы тащить домой раненого пустынника, но даже не решился бы ввязаться в такую историю, хоть бы крики о помощи раздавались в трех шагах от него.

«Что со мной творится? Что сделали со мной эти люди? Храбрость — это вообще не мой конек! Если мы снова нарвемся на хенетвердцев — тут нам и крышка, оба пойдем рыб кормить. Великое небо, что я делаю?!» — вопрошал себя Оди, нервно оглядываясь по сторонам.

Но любопытство было сильнее страха — инженер всегда мечтал познакомиться с жителем Оркена, возможного пристанища последних инженеров Третьей Эпохи. С самого момента заселения пустыни первыми исследователями, она приобрела статус закрытой территории. Надо признать, что в первое время было немного желающих насладиться бесконечными красотами пепельных равнин и черных скал, но открытие пустынниками алруана изменило отношение мира к Оркену. Тяжелый, но невероятно крепкий и упругий сплав, который к тому же при определенных условиях мог восстанавливать свою структуру, казался идеальным для изготовления доспехов и оружия. Но жители пустыни ни в какую не желали торговать большими партиями этого металла, ограничиваясь поштучными продажами изделий. Тогда на Оркен хлынула волна желающих добывать алруановую руду самостоятельно, но внезапно наткнулась на ожесточенное сопротивление пустынников, которые установили собственные границы, а в их столицу вход был закрыт даже для путников и торговцев.

Конечно, Оди не мог упустить шанс с глазу на глаз пообщаться с настоящим пустынником, но обстоятельства их знакомства смущали инженера, особенно сейчас, в узких и темных улочках бедняцкого района Рагет Кувера.

Молитвами Оди и милостью духов им удалось без приключений добраться до таверны в Торговом квартале, где он снимал комнату «на всякий случай». Ощупью пробираясь по комнате, Оди случайно наткнулся на стул, который и предложил своему гостю, и, врезавшись в стол, стал шумно шарить по нему в поисках свечи.

Тусклый огонек осветил комнату, в которой царил такой же первозданный хаос, как и в таверне деревушки Лаусо-ре-Ирто, и как и везде, где Оди задерживался дольше, чем на день. Только теперь ему удалось рассмотреть Халаса, и первое, что бросилось ему в глаза, были забитые мельчайшими частичками пепла поры на руках и лице пустынника. «Интересно, каково это, когда везде один только пепел? Даже в кожу въедается намертво, он как клеймо, которое ничем не отмыть», — думал Оди, увлеченно и беспардонно разглядывая нового знакомого. Инженер опомнился только когда трепещущий свет свечи выхватил из мрака шею Халаса, которую пересекал резко выделяющийся багровый след от веревки.

— Как ты? — снова переспросил Оди, по привычке выкладывая на стол пистолет и скидывая сюртук.

— Уже лучше, спасибо, — все еще неестественно хриплым голосом отвечал пустынник, морщась от боли в спине.

— Показывай спину, — скомандовал инженер, с уверенным видом закатывая рукава рубашки.

Халас беспрекословно снял тяжелую и жесткую куртку из бугристой серо-зеленой кожи, и запихнул ее ногой под стол, рубашку повесил на собственное колено.

Поднеся свечу поближе, Оди критично оглядел большую припухшую гематому, которая растекалась по спине, переливаясь багряно-лиловыми красками.

— Ну… — многозначительно протянул он. — Я не лекарь, но тут совершенно определенно ушиб. По-моему, к нему надо приложить что-то холодное.

— По-моему, тоже.

Вода в кувшине для умывания оказалась самым холодным веществом, которое смог найти Оди. Смочив в ней свой носовой платок, он принялся размахивать им, чтобы остудить еще сильнее. Халас с усталой улыбкой наблюдал за медицинскими изысканиями инженера.

— Очень смело с твоей стороны помогать мне, — заметил он. — Мало кто из вас решается даже заговорить с нами, словно мы прокаженные.

— Это все из-за Хенетверда. Они запугали народ, и многие действительно считают вас смутьянами, — Оди наложил холодный компресс на спину Халаса.

— Смешные они ребята, ей богу. С криками «Чудовищ не бывает!» пытались утопить парня в куртке из кожи арбирто — монстра, которого держит почти каждая семья в Оркене, — коротко рассмеялся пустынник. — Самое печальное, что они отчасти правы.

— Правы? Ты в своем уме?

— А как ты думаешь, откуда взялись монстры?

— Они появились на месте современного Оркена в год пришествия Фосгарда. — ответил Оди фразой из учебника по естествознанию.

— Те, что имеют демоническую природу, сами по себе никогда не покидали пустыню — они приспособлены к жизни там и в другом месте они бы долго не протянули.

— А как же тогда остальные? — неуверенно спросил Оди, чувствуя как рушится тот мир, в который он верил всю жизнь.

— Значит ты в них все-таки веришь.

— И хотел бы не верить, да не могу.

— Почти все в этом мире построено на вере. Вот и чудовища — это то, во что верят люди. Люди не желают верить, что сын сельского старосты мог спьяну убить свою невесту, им легче представить черного волка, окутанного адским пламенем, который лакомится кровью младенцев и невинных девушек. И когда вера становится достаточно сильной…

— Не продолжай. Есть вещи, которые безопаснее не знать.

Халас замолчал, дав возможность Оди обдумать еще раз слова, сказанные Асель и снова убедиться в ее правоте. На этот раз даже врожденное любопытство инженера уступило место здравому смыслу, который подсказывал, что не зря он не знал всего этого раньше.

— Ты давно живешь в пустыне? — Оди попытался перевести разговор в более мирное русло.

— Я там родился и вырос, — отвечал Халас, рассматривая вещи, наваленные горой на стоящий перед ним стол.

Среди кипы бумаг, перьев, линеек и прочих пишущих принадлежностей, его больше всего заинтересовал блестящий пистолет, который он с интересом взял в руки. Увидев это, Оди похолодел от страха, вспомнив, что он заряжен.

— Стой! — крикнул он Халасу, испугав его так, что тот чуть не выронил пистолет из рук. — Не делай ничего, отдай это мне.

С великими предосторожностями Оди взял у удивленного пустынника свое хитроумное смертоносное устройство и положил его на полку над кроватью.

— Что это? — с интересом спросил Халас.

— Мое изобретение, — уклончиво отвечал Оди, памятуя о последней встрече с Хельмирой. — Я его еще не полностью сделал, оно может быть очень опасно.

— Изобретение? — переспросил пустынник. Он видел, что Оди темнит, но не мог понять почему. — Ты инженер?

— Так и есть, — с гордостью признался он.

Халас замолчал, наслаждаясь очередной порцией прохлады — влажный носовой платок приятно охлаждал горящую огнем спину, но высыхал на ней быстрее, чем успевал принести серьезное облегчение.

— Оди, — продолжил он чуть погодя. — Я уже говорил, что не смогу ничем тебя отблагодарить, но может быть это будет тебе полезным.

Халас с трудом стащил с пальца простенькое алруановое кольцо и протянул его Оди.

— Даже думать забудь! — замахал инженер руками. — Я же сказал, что мне ничего не нужно, и твои слова о такой «благодарности» весьма обидны.

— Это пропуск в Оркен для тебя и твоих друзей. Я просто хотел, чтобы ты знал — если вдруг ты захочешь попасть туда, помни, что там для тебя всегда найдется место и ты всегда будешь желанным гостем. И твои друзья, конечно, тоже.

— А-а, — такой поворот дела удивил Оди — на его памяти никто не получал приглашения в пустыню. — За это спасибо. Правда, я не думаю, что мне будет суждено воспользоваться твоим гостеприимством — меня тут много что держит.

— Понимаю, — кивнул Халас. — Но судьба переменчива, и то, что сегодня кажется незыблемой основой, завтра волею случая может смешаться с прахом, — сказал он, вкладывая кольцо в ладонь инженера.

Оди неуютно поежился — он вспомнил Амалу, которую он вновь обрел после шести лет скитаний, Сигвальда, который за это время стал его лучшим другом, Асель, которая всегда говорила, что думала, и делала, что хотела, и этим восхищала нерешительного инженера. Он не хотел верить в то, что может лишиться всего этого, особенно сейчас, когда узнал истинную силу веры.

—

 

ГЛАВА 12

По краю пропасти с закрытыми глазами

Асель бродила по маленькому участку древнего реликтового леса, сохраненного жителями Рагет Кувера в самом центре этого города. Проходя по широким тропкам, освещенным золотистыми восходными лучами, степнячка думала, что этот лес — это единственное, что дает право на жизнь этому городу.

Но вскоре ее спокойно-благодушное настроение стали портить все чаще и чаще встречающиеся люди, которые пришли сюда, чтобы занять лучшие места к началу праздника. Все жаждали увидеть цветение Сторхет Сидри, которое по древним поверьям было верным признаком того, что город проживет до следующей весны.

Через пару часов людей стало невыносимо много, и все они почему-то считали своим долгом громко говорить, смеяться, петь песни и орать приветствия и поздравления всем своим знакомым, даже если те находились на расстоянии полета стрелы от них. Асель искренне не понимала, для чего они все это делают, потому начинала злиться и единственным желанием ее было забиться поглубже в лес и забраться под какой-нибудь толстый, поваленный бурей ствол, поросший длинным бородатым мхом. Однако пришла она сюда не для этого — ближе к полудню должен начаться праздник духа Алсидрианда, на котором одному счастливчику вручат заветную флейту, которую степнячка считала принадлежащей ей по праву.

Проклиная весь род человеческий, Асель пробиралась сквозь ставшую уже довольно плотной толпу, которая начала образовываться вокруг храма Сторхет Сидри — главного храма культа Алсидрианда. Сложенное из больших каменных блоков здание имело форму полусферы со срезанной верхушкой, внутри которой росло огромное дерево, крона которого оставалась снаружи. Его бугристая кора помнила и Договор Шести Алгардов, ставший переломным моментом на пути Итантарда от племен к цивилизации; его узловатые ветки помнили дым великого пожара, вызванного демоном Фосгардом.

Каменные стены храма обросли мхом и плющом и сейчас напоминали огромную кочку на болоте, изъеденную мышами — окна, расположенные в хаотическом порядке, никогда не застеклялись, потому внутри храма всегда было сыро и прохладно.

Попасть внутрь Асель не удалось — пытаясь протиснуться между двумя необъятными кумушками в дорогих пышных платьях, юбки которых поминутно цеплялись за кустики и траву, заставляя почтенных дам останавливаться и выпутывать друг друга из «лап природы», как выразилась одна из них, степнячка буквально уперлась носом в спину мужчины в темно-зеленом сюртуке, который показался ей очень знакомым.

— Оди! — зашипела она, хватая его за локоть.

— Да хранит тебя сень леса, — торжественно поприветствовал ее инженер формулой, принятой в этом культе. — Знаешь, я уже даже забыл, как здесь красиво! И почему я не ходил сюда раньше? Наверное, после наших приключений я стал относиться к лесу несколько иначе… Эй, ты что творишь?

Асель так сильно сжимала его локоть, что вскоре инженеру стало действительно больно.

— Ты какого черта здесь делаешь?

— Я просто пришел посмотреть на главный праздник этого города, как и сотни человек вокруг, — произнес он несколько обескураженным тоном. — Кстати, с тем пустынником все хорошо — он отделался парой синяков. Только что я проводил его до городских ворот и…

— Очень за него рада, — жестко отрезала Асель. — Я же говорила тебе — не лезь в наши с Сигвальдом дела, тебе здесь не место!

«Опять! Опять мне здесь не место! — с горечью и обидой думал Оди. — А есть на земле хоть где-нибудь такое место, чтобы я был там кстати?»

— Ничему тебя жизнь не учит, — продолжала степнячка, не обращая внимания на то, как моментально сник инженер. — Не стоит тебе сейчас к нам даже приближаться — здесь слишком опасно для тебя. Уходи.

— Прости, — сказал он внезапно севшим голосом. — Я больше не буду тебе мешать.

Круто развернувшись, Оди зашагал прочь, ловко лавируя в плотном человеческом потоке.

Выбрав момент, Асель забралась на подходящее дерево, росшее прямо у входа в храм — так она не пропустит жреца, выносящего главную святыню этого дня. Обзор с дерева открывался замечательный — большая часть собравшихся была видна, и нет ничего проще, чем разглядеть их лица, когда все они поднимут головы, чтобы увидеть, как распускаются цветы Сторхет Сидри.

Вот Асель заметила светловолосую голову Сигвальда, который расхаживал среди толпы, старательно изображая из себя порядочного гражданина. И вроде бы все пока шло как по маслу, но степнячка все равно чувствовала тяжелый груз на сердце. Она не могла понять его причины, но совершенно определенно чувствовала, что он мешает ей полностью сосредоточиться на главном деле.

Одинокий звонкий голос протяжной песней донесся из каменного храма. Он повторял одну и ту же строку песни Алсидрианду, пока шепот, волной прошедший по толпе, не заставил замолчать всех присутствующих. Когда над лесом установилась такая тишина, что было слышно, как по траве пробегает ящерица, тот же голос спел еще два куплета незамысловатой, но красивой и торжественной песни. На третьем куплете к нему присоединились глубокие мужские голоса, а на четвертом — чистые женские.

Песня лилась так естественно, так чисто и так трогательно, что заставила даже Сигвальда, обычно не восприимчивого ко всякому проявлению искусства, слушать с благоговением и трепетом.

На самой высокой ноте, на самом волнующем моменте песня оборвалась, как будто у небесной арфы лопнули разом все струны. Ее место занял барабанный бой — сначала это был один инструмент, укрытый где-то в глубине храма, но постепенно к нему присоединялись все новые и новые барабаны.

«Это же сердце! — удивилась Асель, вслушиваясь в ритмичные удары. Она приложила руку к груди, и ей показалось, что невидимые барабанщики озвучивают такт ее собственного сердца. — Это его сердце. Это мое сердце. Мы связаны: я и лес, я и Алсидрианд. Эта связь сильнее всего на свете, он зовет меня. Эта флейта — моя!»

Наконец-то на пороге храма появился жрец — седовласый старик в белом балахоне с зеленым орнаментом воздел руки к небу, поднимая над головой хрупкую флейту. Толпа ахнула, Асель тоже с трудом удерживала себя на месте. Вдруг жрец поднял голову и устремил свои глаза прямо на Асель, которой от такого взгляда стало страшно — она ясно видела, что старик абсолютно слеп, но ощущение складывалось такое, будто он не только видит ее, но и видит ее душу и помыслы. Вцепившись покрепче в ветку, Асель отвела глаза от лица монаха, не выдержав его пронзительного взгляда.

Тем временем жрец побрел сквозь толпу, которая постоянно сохраняла вокруг него небольшой пятачок пространства, куда бы он ни шел. Вскоре монах остановился и, протянув костлявую руку с сухой морщинистой кожей, схватил за рукав одного из толпы. Этим одним оказался здоровенный бородатый ригонтардец, который еще не осознал, что с ним произошло.

«Вот дубина, — думала Асель, глядя как услужливые соседи лесника почти силой заставляют его опуститься на колени. — Ну оно и к лучшему — меньше рассуждать будет.»

— Я не знаю ни имени твоего, ни родины, — начал жрец нисколько не дребезжащим голосом. — Я не знаю твоих заслуг. Но Алсидрианд знает! Ты был избран великим духом за то, что провел свою жизнь так, как было угодно Алсидрианду. Возьми эту флейту — она твоя по праву, ты и только ты из всех собравшихся достоин ее. Ты будешь использовать ее во славу и с позволения великого духа. Это не наставление — это истина.

Асель снова стало не по себе, на сей раз от слов монаха — ей чудилось, что все это он говорит не ошалелому от радости леснику, а ей, той, чей замысел он почувствовал издалека.

— Играй! — приказал жрец.

Все еще плохо соображающего егеря подняли с колен те же услужливые соседи, но ригонтардец не мог не то, что играть, но даже дышать ритмично. Асель сверлила его взглядом — лесник не нравился ей заранее.

Непослушными пальцами он взял костяную флейту с резьбой из рук монаха, и, поднеся ее к губам, заиграл какую-то популярную кабацкую песенку — единственное, что ему удалось вспомнить от волнения. Старый монах только горестно покачал головой, беззвучно прошептав что-то о неуместности столь пошлых мотивов.

К концу первого куплета толпа восхищенными возгласами заглушила довольно паршивую игру лесника — на Сторхет Сидри одновременно распустились все цветы, усыпав крону огромного дерева алыми точками лепестков. Зрелище было настолько завораживающим, что, залюбовавшись, Асель едва не упустила егеря, уже собравшегося уходить.

Соскочив со своей ветки, она чуть не зашибла какого-то мужчину, но вместо заслуженной оплеухи угодила в объятья его жены, возбужденной всеобщей радостью — Сторхет Сидри зацвел, а значит Рагет Куверу жить! Асель пришлось также изобразить всплеск бурной радости, чтобы не выбиваться из толпы и не привлекать к себе внимание еще больше. С трудом вырвавшись из мягких потных объятий горожанки, степнячка пробивалась к тому месту, где последний раз видела счастливого егеря.

К счастью, ей по пути попался Сигвальд, который так же сосредоточенно направлялся куда-то.

— Ты видел его? — с тревогой спросила его Асель, которая уже давно не видела ничего, кроме спин жизнерадостных горожан и приезжих и вообще не была уверена, что не сбилась с курса.

— Только со спины, он пошел в ту сторону, — отвечал Сигвальд.

— Давай, жми за ним!

И Сигвальд поднажал — северянин рассекал толпу как в северных морях дрейфующий айсберг рассекает шугу. Возможно, впервые за время их знакомства Асель была довольна воином: «Хоть на что-то он может сгодиться», — думала она, запросто шествуя за широкой спиной Сигвальда, и толпа смыкалась сразу за ней.

Чем больше они приближались к краю леса, тем сильнее редела толпа, и на каменные улицы лесник и его принудительный тайный эскорт вышли в почти полном одиночестве. Егерь еще не вполне справился со свалившемся на него счастьем и шел быстро, прижимая к груди заветный артефакт. В целом вид у него был такой, будто он украл флейту у законного хозяина, а его тело спрятал в ближайших кустах.

— Нельзя, чтобы он видел нас вместе, — шепнула Асель Сигвальду. — Не спускай с него глаз до самого вечера. Мне пока надо приготовиться, а потом я найду тебя.

— И как ты собираешься это сделать? — спросил он, провожая глазами егеря, скрывшегося в одной из узких улочек.

— В той стороне находятся три квартала: Торговый, Бедняцкий и Ремесленный. Для того, чтобы поселиться в Торговом, ему не хватит денег, в Бедняцком — смелости. Остается Ремесленный — самое подходящее место для такого остолопа, как он.

— Тебе бы сыщиком работать, — усмехнулся Сигвальд.

— Избави меня небо. Предпочитаю держаться подальше от этих сволочных ищеек.

— Дело твое. Буду ждать тебя возле одного из трактиров.

Отпустив Асель, воин продолжил слежку, стараясь не попадаться на глаза постоянно оглядывавшегося егеря. Маскироваться Сигвальду позволяла близость войны, на запах которой в Рагет Кувер, равно как и в остальные итантардские города, съезжалось великое множество вольнонаемных воинов с Велетхлау. В общем и целом равнодушные и к местным верованиям, и к цветению деревьев, и к празднику без выпивки, в этот день они праздно шатались по улицам, разглядывая листовки с призывами вступить в Добровольные Артретардские Отряды.

Тем же занимался и Сигвальд в те моменты, когда лесник снова оглядывался, терзаемый смутными нехорошими предчувствиями.

— Паршиво выглядишь, брат, — кто-то обратился к нему на языке Велетхлау, дружески хлопнув по плечу.

Обернувшись, Сигвальд увидел четверых северян, обступивших его и загородивших обзор. Воин прикрыл глаза — ему было чуть не до слез обидно за то, что эти парни попались ему именно сейчас, а не в любое другое время. Звуки родного языка одновременно лили бальзам на усталую душу, и непривычно резали слух — в последнее время язык Велетхлау Сигвальд слышал в основном от себя, когда говорил на нем специально, чтобы не забыть его.

— На тебя что, разбойники в лесу напали? — продолжал расспросы незнакомый северянин.

— Да, вроде того, — рассеяно ответил Сигвальд, пытаясь заглянуть через плечо незнакомца, чтобы увидеть, в какую улицу собирается свернуть егерь.

— Не рассчитал ты силенки, не рассчитал. По одному мы сильны, но вместе мы — стена, которая не дрогнет ни под одним плечом. Не забывай это, брат.

«Да помню, помню, черт возьми! Не травите душу! Как объяснить вам, каково мне быть без таких безымянных братьев, каково быть одним северянином в округе, каково быть двадцатишестилетним беглым оруженосцем?..»

— Ага, — отрешенно произнес Сигвальд, пытаясь покинуть своих дружелюбных соотечественников.

Воин стремительно удалялся от них, но успел услышать обрывок разговора, от которого ему стало еще обиднее за свою нелепую и бестолково прожитую жизнь:

— Странный он какой-то, наверное, ушибленный на голову.

— Нельзя его бросать, пропадет парень.

— С нами пропадет быстрее. Нельзя ему на войну — его в первом же бое положат…

От этих слов Сигвальда чуть было не охватила та жестокая тоска, от которой опускаются руки и хочется удавиться — так он соскучился по тому ощущению единения и братства, которое было у него в крови, которое он впитал с молоком матери.

«Молчи, молчи, тоска! Не время сейчас, ох, не время. Сначала — выполнить обещание, которое дал с дурного ума, все остальное потом. Ну же, где ты, егерь?»

Как и предсказывала Асель, лесник, получивший флейту, остановился в Ремесленном квартале, в простенькой таверне, которая не отличалась ничем примечательным, кроме запущенного палисадника со множеством вьющихся растений.

«Отлично, — думал Сигвальд, осматриваясь на местности. — Типичный середнячок — никто и не подумает, что это он получил флейту, тем более, что сам он точно про нее трепать не станет. И на нас с Асель внимания особого не обратят — в таких местах подобные сцены происходят раз в три дня. А дальше уже дело техники и доблестной стражи, которая предпочитает резаться в карты вместо того, чтобы переворачивать город вверх дном в поисках преступников. Да благословит небо их дурацкие головы».

Наблюдательным пунктом Сигвальд избрал небольшое питейное заведение на свежем воздухе, расположенное на другой стороне улицы, чуть наискось от таверны.

— Принеси мне тарелку похлебки, пол кувшина вина, кувшин воды и сыр, — сказал воин подошедшей к нему служанке.

Следить за лесником нужно было до самых сумерек, при этом оставаясь трезвым и незаметным, что требовало повышенной концентрации и силы воли.

Быстро управившись с похлебкой, Сигвальд тоскливо посмотрел на пиво с рыбой, поглощаемое за столиком справа, на медовуху с мясом на столе слева, и на собственный стол, на котором остался только кусок сыра и два кувшина. Тяжело вздохнув, он разбавил вино водой.

Время тянулось невыносимо долго, и Сигвальду казалось, что солнце прибили гвоздем к небесному своду и оно вообще не собирается садиться сегодня. Вино, и без того довольно противное на вкус, давно нагрелось до температуры парного молока, так что пить его было почти невозможно, сыр на солнце стал мягким и жирным. Бывший оруженосец ел его через силу и только диву давался аристократам, которые подчас платили большие деньги за столь сомнительное удовольствие.

Весь день не происходило совершенно ничего — счастливый обладатель флейты не выходил на улицу и лишь однажды показался в окне второго этажа, где, очевидно, снимал комнату. Даже хозяин питейного заведения не трогал Сигвальда, хоть тот и проторчал там весь день с несчастным куском сыра.

Когда на землю начали спускаться сумерки, от скуки воина уже клонило в сон. Он сидел, подперев голову рукой, когда заметил краем глаза, что к нему сзади подошла девушка.

— Принеси еще четверть кувшина вина, — сказал он, не глядя на подошедшую.

— От мертвого осла уши тебе, а не вина.

Неожиданный ответ заставил Сигвальда обернуться — удивление на его лице сменилось глуповатой улыбкой.

— Аррда…

За его спиной стояла Асель, одетая в болотно-зеленую юбку с простеньким корсетом, который был скорее для вида, чем для дела, под ним была белая рубашка с глубоким вырезом, рукава были подвязаны под локтями, на бедрах красовалась модная красная повязка с кисточками по краю. Аккуратный белый чепчик с красной ленточкой скрывал коротко остриженные волосы, бывшие не к лицу замужней женщине.

Асель выглядела сердитой и очень недовольной, она постоянно порывалась то одернуть юбку, то поправить корсет, то убрать ленточку.

— Наверное, я выгляжу как дура, — сказала она.

— Если и так, то как весьма соблазнительная дуреха, — рассеяно отвечал Сигвальд, не отрывая глаз от глубокого декольте, больше всего заинтересовавшего его.

— Дурак, — фыркнула Асель. — Перестань на меня пялиться! Я, между прочим, замужем!

— Да, за мной, судя по этому, — он указал на кожаный браслет, облегающий смуглое запястье.

— Несмотря на дурацкую одежду, у меня есть нож, и я пырну тебя в бок, если ты не прекратишь немедленно.

— Если ты собираешься вести себя так же и с лесником, то проще было бы ограбить его в темном переулке, а тело сбросить в реку.

— Да пошел ты к чертям собачьим со своими шутками. По делу можешь что-нибудь сказать?

Сигвальд кратко изложил и без того не слишком информативные результаты наблюдений.

— Хорошо. Как увидишь меня в окне — твой выход. Смотри не проворонь, а то я за себя не ручаюсь.

Как только Асель открыла двери таверны, на нее снова обрушился тот шумный, пестрый и душный мир, который она ненавидела всем сердцем. Проходя мимо рядов столиков, она почти физически ощущала на себе липкие взгляды мужчин и холодные недоброжелательные взгляды их спутниц.

Вскоре она нашла того, кого искала — егерь в одиночестве сидел за маленьким столом, вплотную придвинутым к стене. Глубоко вздохнув, Асель подсела к нему.

— Привет, красавица, — егерь с интересом взглянул на степнячку. — Что привело тебя сюда?

Судя по нездоровому блеску в глазах, нетвердой речи и количеству пустых кружек на столе, пил он уже не первый час.

— Мне стало грустно и очень одиноко, — Асель развернулась к нему, как бы невзначай прикоснувшись коленом к его ноге.

— Тогда тебе надо выпить! Эй, милейший, два беретрайского красного!

— Как тебя звать-то?

— Мирс.

— Ха, имя-то нашенское. Я думал ты из этих, — он неопределенно махнул рукой куда-то в сторону, судя по всему, намекая на типично степнячью внешность Асель.

— Плохая наследственность, — мило улыбнулась она, мысленно покрывая егеря последними словами.

Когда принесли вино, егерь поднял чашу, собираясь выпить за здравие новой знакомой, но тут же опустил ее, заметив на смуглой руке обручальный браслет.

— Та-ак, — сказал он, посмурнев. — Ты еще и замужем?

— Вдова при живом муже, — горестно вздохнула она.

Это был момент, от которого зависел исход всего дела — если егерь не струсит завести интрижку с якобы замужней Асель, то, когда они останутся одни, Сигвальд разыграет сцену обманутого мужа, который выследил неверную жену. Одним метким ударом меж глаз он отправит мнимого соперника в увлекательное путешествие по глубинам подсознания, и тогда можно будет запросто забрать флейту и скрыться, продолжая разыгрывать свои роли. На утро очнувшийся егерь мало что сможет вспомнить, и увидит лишь настежь раскрытую дверь, через которую любой злодей мог унести его сокровище.

Главное, чтобы егерь не струсил.

— Как же так? — участливо спросил он, положив свою ручищу на ладонь Асель.

Тут степнячка применила все свои актерские таланты, рассказав душещипательную историю о ее тяжкой женской доле и о том, как тяжко жить с мужем-пьяницей, эллекринщиком и азартным игроком. Она рассказывала так эмоционально и самозабвенно, приписывая бедному Сигвальду все смертные грехи, что поддатый лесник слушал ее с открытым ртом, готовый поверить во все россказни бедняжки. Особого шарма истории добавляли всхлипывания и утирание воображаемых слез.

Незадачливый егерь, до этого редко выбиравшийся в большие города из своего медвежьего угла, попался на крючок мошенницы, как глупый карась. Выслушав до конца грустную повесть, он заказал еще вина, и принялся успокаивать бедную девушку, поглаживая ее по плечу.

Спустя некоторое время, после нескольких томных взглядов, недвусмысленных прикосновений и едва прикрытых намеков егерь пригласил экзотичную красотку к себе в номер.

Войдя в комнату, он закрыл дверь на щеколду и хотел было взять Асель за руку, но она со смехом ускользнула от него.

— У тебя так душно!

Степнячка распахнула окно и высунулась на улицу. Там уже почти стемнело, но она ясно увидела Сигвальда в его белой рубахе, который махнул рукой в знак того, что он ее тоже увидел.

Пьяный егерь подкрался к Асель со спины, и, схватив ее за талию, страстно поцеловал в шею. Его грубые руки скользили вверх по корсету, и Асель с трудом сдерживала себя, чтобы не ударить его затылком по лицу или не выхватить нож, спрятанный в складках платья.

Вдруг тяжелый удар сотряс хлипкую дверь, вслед за ним послышалась дикая ругань и требования открыть немедленно. Со второго удара дверь распахнулась, вырвав из стены щеколду вместе с гвоздем. На пороге стоял Сигвальд, буквально пышущий яростью и ненавистью.

— Аррда! Убери руки от моей жены, фнаал тан!

Асель, вырвавшись из объятий перепуганного лесника, отскочила в сторону и с удовольствием наблюдала за Сигвальдом, который совершенно неожиданно для нее оказался неплохим актером.

— Ты лапал мою жену! — орал северянин, надвигаясь на егеря.

Лесник в ужасе отступал и, наткнувшись на стул, он упал на пол. Переводя умоляющий взгляд с Сигвальда на Асель, он схватился рукой за грудь и попытался сказать что-то в свое оправдание.

— Нечего теперь за сердце хвататься! Головой надо было думать, прежде чем приставать к моей жене!

«Не за сердце он держится, а за флейту! Вот где она, — думала Асель, которая уже успела беглым взглядом осмотреть комнату. — Только бы этот медведь снова ее не сломал!»

Сигвальд уже взял за грудки лесника и занес над ним свой тяжелый кулак, как в комнату вошли трое человек, привлеченные шумом. Алкогольные улыбки, блуждающие на их лицах, сменились озадаченным выражением.

— Это что еще за хрен с горы? — сказал один из них, делая шаг к северянину.

«Аррда! Это вы кто такие?» — Сигвальд лихорадочно пытался придумать, как выпутаться из непредвиденной ситуации, которая могла очень плохо обернуться. Но как ни крути, положение было дурацким и недвусмысленным, и никакого адекватного объяснения сочинить было невозможно. Асель поняла, что это провал, и что все ее планы и надежды на светлое будущее накрылись медным тазом.

— Други, спасите, убивают! — истошно заорал лесник, одним махом уничтоживший последние крохи надежды на удачное окончание дела.

Не долго думая, один из друзей егеря от души огрел Сигвальда по почкам, заставив его рухнуть на колени, хватая ртом воздух. Повалив неспособного сопротивляться северянина на пол, они стали с удовольствием отвешивать ему увесистые пинки по чем придется.

У Сигвальда уже начало темнеть в глазах, когда он осознал, что рискует быть забитым до смерти, если срочно что-нибудь не сделает. Воин предпринял попытку встать, и друзья лесника, вместо того, чтобы отправить его в нокаут ударом сапога по голове, подняли его и, приперев к стенке у окна, продолжили избиение.

После удара по лицу, вызвавшего рассыпь искр перед глазами Сигвальда, воин ощутил такую ярость, которую не испытывал со дня пира у Бериара. Неожиданно рванувшись вперед, он ударил головой одного из нападавших, разбив ему нос и заставив отступить на пару шагов. Высвободив руку, он с силой приложился локтем к челюсти второго, третий получил кулаком в живот. Сам лесник все еще держался в стороне, все это время не отпуская левую сторону своей куртки, но у Сигвальда не было ни сил, ни времени разбираться с ним.

Быстро оглянувшись, воин заметил в дверном проеме зевак, привлеченных звуками драки, увидел, что друзья лесника уже начали приходить в себя и вот-вот кинутся на него снова. Сигвальду ничего не оставалось, как прыгнуть в окно в надежде на удачное приземление.

К счастью, эта таверна не отличалась высокими потолками, и лететь пришлось недолго. Удар о землю смягчил тот самый заброшенный палисадник, который Сигвальд заметил еще днем.

— Эй, а ну-ка, попробуй свою флейту! — предложил леснику один из его друзей, наблюдая в окно за тем, как северянин поднимается на ноги.

Едва Сигвальд сумел встать и сделать пару шагов, как уже снова растянулся на земле — по велению флейты Алсидрианда, сыгравшей короткую трель, стебель вьющегося цветка опутал щиколотку воина, задержав его движение. Еще не до конца осознав, что произошло, Сигвальд услышал новые трели и увидел, как другие стебли тянутся к нему.

Воин первый раз в жизни столкнулся с действием могущественных артефактов. Он почувствовал себя беспомощным слепым котенком перед силами, с которыми ему было не справиться. Но сдаваться он не хотел и не мог — воля к жизни и к победе была сильна в нем, как никогда.

Отдернув руку от ползущих растений, он разорвал душистые стебли, уже опутавшие его, и, вскочив на ноги, под гогот и улюлюканье побежал прочь, спотыкаясь на каждом шагу и хватаясь за стены и ограды.

Уйдя на достаточное расстояние, измотанный Сигвальд, тяжело дыша, спиной прижался к холодной каменной стене. Закрыв глаза, он прислушался к себе — поясницу ломило, боль пульсировала в ноге, которую он сильно подвернул при падении, кровь из носа стекала на подбородок.

— Где она? — услышал он голос Асель, которая исчезла сразу после того, как на него напали.

Сигвальд лишь молча развел пустыми руками.

— Что, ты не достал ее? — злобно прошипела степнячка.

— Я почти в порядке, спасибо, что спросила, — он укоризненно глядел на Асель.

— В порядке? В каком, к черту, порядке ты можешь быть, если ты всю жизнь портишь все, к чему прикасаешься?! Ты мне не просто флейту сломал, ты мне жизнь сломал и не намерен ничего исправлять! Это был последний шанс, и ты его угробил! Хотя чего я могла ждать от такого неудачника, который не смог быть даже оруженосцем на побегушках у какого-то рыцаря? — выпалила Асель, и злые колючие слезы стояли у нее в глазах.

Сигвальду стало невыносимо обидно от ее слов. Помолчав немного, воин с досадой плюнул на землю и побрел прочь, не сказав ни слова.

Асель провожала взглядом сильно прихрамывающего Сигвальда, который решительно удалялся от нее, не оборачиваясь. Она хотела что-то сказать ему вслед, но слезы душили степнячку, перехватывая дыхание и превращая слова в невнятные всхлипы. Когда воин скрылся за поворотом и она осталась одна, Асель медленно опустилась на колени и, роняя слезы на брусчатку, в отчаянии ударила кулаком по дороге — она плакала впервые за много лет.

«Это конец, — думала Асель. — Окончательный, бесповоротный чертов конец. Больше не будет все, как раньше. Жизнь под откос».

— Ну здравствуй, подруга, — прошептал Анвил жирной серой крысе, сидевшей в двух шагах от него.

Изголодавшийся сыщик находился на грани помутнения рассудка — около четверти часа он неподвижно стоял на коленях с вытянутой вперед рукой в ожидании, что крыса подойдет к нему на достаточно близкое расстояние. Она же, к его великому сожалению, лишь наблюдала за ним издалека, опасаясь приближаться к столь странному человеку.

— Ну же, иди сюда, я тебе дам что-то вкусное, — уговаривал он крысу.

Моргнув глазками-бусинками, толстенькая зверушка сделала неуверенный шаг вперед. В это время входная дверь в темницу шумно распахнулась, и внутрь вошел один из тюремщиков. Крыса, которая едва прониклась доверием к сыщику, быстро юркнула в нору, оставив своего голодного друга ни с чем.

— Анвил Понн Месгер! — крикнул солдат, постучав по решетке окованной дубиной, и Анвил ответил ему крайне недоброжелательным взглядом. — На выход.

— Что?! Уже?! Но как? Я же считал! У меня есть еще два дня, не меньше!

Солдат удивленно пожал плечами:

— Я, конечно, догадывался что ты со странностями, если не сказать, что совсем дурак… Всё, не морочь мне голову! Встал и вышел, а то я сам тебя сейчас и встану, и выйду.

Глубоко вздохнув, Анвил с трудом поднялся и, перешагнув злосчастный порожек, покорно протянул тюремщику руки, чтоб тот надел на них кандалы. Но солдат проигнорировал этот жест и, смерив пленника презрительным взглядом, приказал ему пошевеливаться.

Солнечный свет так резанул по привыкшим к темноте глазам Анвила, что тот чуть не закричал от боли, закрыв лицо руками. Он не знал, чего ждать, потому внимательно прислушивался к окружению.

—… вы же знаете, людей мало, — узнал он голос начальника тюрьмы. — Так что эти двое очень кстати, тем более со своими доспехами и оружием.

— Да к тому же, они отличные бойцы и просто честные ребята, верьте моему слову, — отвечал незнакомый голос.

— Разве можно не верить слову алтургера Кеселара!..

Превозмогая боль, Анвил открыл глаза — перед ним стоял старый рыцарь с клиновидной бородкой на худом усталом лице.

— Здравствуй, Анвил, — сказал он, дружелюбно улыбнувшись.

— Алтургер… Кеселар… — только и смог выговорить сыщик.

После того, как отшумел праздник Сторхет Сидри, Анвил уже потерял всякую надежду на освобождение, решив, что Кеселар за ним все-таки не приедет. Сыщик уже не злился, он смирился со своей судьбой в ближайшем будущем бесславно сгинуть безвестным каторжником на какой-то галере. А теперь шутница-судьба, вдоволь пощекотав ему больные нервы, решила сжалиться над бедным парнем и подарить ему избавление от горькой участи.

Не помня себя от радости и не отдавая отчета в своих действиях, Анвил с разбега обнял Кеселара, едва устоявшего на ногах.

— Алтургер! Кеселар! Вы приехали! Вы меня не бросили! Вы спасли меня!.. — бессвязно бормотал сыщик.

Кеселар стоял с разведенными руками, переводя удивленный взгляд с грязного, заросшего щетиной Анвила, прилепившегося к его груди, на начальника тюрьмы, который не знал куда себя деть, потому уткнулся носом в свою регистрационную книгу, лежащую на письменном столе, который уже неделю назад переехал из подвала на улицу.

— Ну, ну, — рыцарь легонько похлопал сыщика по плечу, когда объятия слишком затянулись.

— Вы приехали, приехали!.. — продолжал твердить Анвил, вызывая у Кеселара серьезные основания задуматься, не тронулся ли сыщик умом в самом деле.

— Да, приехал. Но может ты отпустишь меня?

Фраза вернула Анвила в реальность, и он тотчас же исполнил просьбу Кеселара.

— Я перед вами в таком долгу! В таком долгу, который вряд ли смогу оплатить. Приказывайте мне что угодно — я все сделаю! Хоть под нож пойду, хоть…

— Тише, тише, остынь, — улыбнулся рыцарь, удивляясь энтузиазму Анвила, который и стоял-то с трудом. — Мне нужно только, чтобы ты закончил дело.

— Да, да, конечно! Будьте уверены, я найду…

— Забери свои вещи, Анвил, — перебил его Кеселар, не дав закончить фразу.

Подождав, пока сыщик дрожащими руками поставит свою подпись в расписке о получении вещей, он указал Анвилу на темноволосого мальчика, стоявшего поодаль.

— Это мой паж Лайхал, он отведет тебя в баню и даст все необходимое. Вечером встретимся в таверне, где я снял для тебя комнату. Лайхал, ты хорошо запомнил, где это? — мальчик кивнул. — Тогда до скорого.

Удивительно легко для своего возраста Кеселар вскочил в седло и, пришпорив породистого вороного коня, он легкой рысью поехал по узким улочкам Рагет Кувера.

Рыцарю не довелось побывать в этом городе со времен последнего большого нашествия Заретарда, когда битва под Рагет Кувером изменила ход войны. Кеселар задумчиво осматривал здания, которые он помнил совсем другими — закопченными сажей и забрызганными кровью. Он автоматически отмечал памятные места — здесь завалили подкоп, а здесь стояла рогатка, на которую толкнули степняка, который едва не убил под ним лошадь, а на этом крыльце после боя нашли бесчувственного Сигвальда.

Практически каждая улица, по которой он проезжал, вызывали перед его мысленным взором картины войны, которую он помнил так хорошо, будто она была вчера. Так, незаметно для себя, он добрался до Делового квартала, в котором были сосредоточены все правительственные и административные заведения, а также банки и конторы нотариусов и адвокатов.

Кеселар проезжал по площади Келлара Великого — артретардского алгарда, участвовавшего в Договоре Шести, чья большая статуя красовалась в самом центре площади. У массивного постамента стоял глашатай, который зычным голосом зазывал всех боеспособных мужчин в Артретардские Добровольные Отряды. Но в данный момент Кеселара не очень волновало артретардское ополчение — он направлялся в банк, желая наполнить карманы, в которых после уплаты залога за Анвила гулял ветер.

— Ба! Кого я вижу! Кеселар собственной сиятельной персоной!

Услышав свое имя, алтургер обернулся — его усталое лицо просияло, когда он увидел рыцаря приблизительно одних с ним лет, лихо гарцевавшего на резвой кобылке.

— Черти меня раздери, Толиар! Сколько лет!

Старые друзья горячо пожали друг другу руки и вместе двинулись по улицам в надежде убежать от звуков голоса назойливого глашатая.

— Мы с тобой, поди, как раз тут в последний раз виделись, тогда, в битве за город.

— Да, да, точно так и было. Славная битва была!

— У тебя тогда еще оруженосец был северянин, как сейчас помню. Толковый парень. Его тогда еще по голове огрели, помнится. Что, неужто помер?

— Типун тебе на язык — жив-здоров, что ему сделается?

— Ну и слава Камтанду! Сам-то как? На войну собираешься? Иль уже решил на заслуженный отдых уйти, а? — хитро прищурив глаза, спрашивал Кеселара его друг, прошедший с ним много войн и сражений.

— Отдыхают пусть старики, а я еще повоюю!

— Достойный ответ — узнаю своего старого вечно молодого друга! Так ты может и женился, раз жизнь бьет ключом?

— Ты же знаешь, мне война невеста, а я изменять не люблю, — улыбался Кеселар с тенью грусти.

— Вот и отлично, а то слышал я, что хивгард ре Исет Ярви уже с собаками собирается искать тебя — без такого вассала ему и война не война.

— Время есть — решу свои дела и явлюсь к нему.

— Без шуток, Кеселар, — внезапно очень серьезным тоном произнес Толиар. — Сейчас грянет такая буря, что по сравнению с ней защита Рагет Кувера покажется тебе отдыхом на водах. Не испытывай судьбу — чем быстрее ты явишься к хивгарду, тем больше шансов получить приличный отряд и попасть куда-нибудь, где тебя убьют не сразу.

— Да какие тут шутки, — вздохнул Кеселар. — У меня в этом городе дела серьезные, как рожи Братьев Скорби.

— Ну, дня за три ты справишься?

— Очень на то надеюсь, — сказал Кеселар, уповая на мастерство Анвила.

— Если так, можем встретиться на той же площади на рассвете четвертого дня — отправимся к нашему хивгарду вместе.

— Нашему? Ты же, как мне помнится, служил какому-то демгарду?

— Уж не в лесу ли ты жил, Кеселар? Демгард-то приказал долго жить еще зимой, и такая там каша с наследниками заварилась, что до войны ее не расхлебать, а там уже не до дележки будет. Так что пока суд да дело, хожу в алтургерах хивгарда.

— Мои поздравления! За это надо выпить!

— Так не пойти ли нам, друг мой, в кабак и не вспомнить ли нам молодость? — снова шутливым тоном предложил Толиар.

— Ну наконец-то! Я уж думал, не предложишь.

— Да за кого ты меня держишь? Просто слышал я, что брат твой только недавно устроил пир на весь мир, а я тут с каким-то паршивым кабаком к тебе приставать буду.

— Да мне на его пирах от тоски удавиться хочется…

— Тогда вперед! Только уговоримся сразу — наши беретрайские подвиги повторять не будем.

Помедлив секунду, оба рыцаря раскатисто рассмеялись, припомнив свои похождения двадцатилетней давности, за которые в свое время им было ужасно стыдно.

— Не будем, не будем. Не к лицу нам уже такие развлечения. Да и бегаем мы теперь не так быстро — догонят еще, чего доброго, — сквозь смех проговорил Кеселар.

После бани Анвил чувствовал себя новым человеком — впервые за последние дней двадцать ему удалось согреться, помыться и отдохнуть. Местный цирюльник вернул сыщику приличный вид, а Лайхал отдал ему собственный запасной комплект одежды взамен той, которая безнадежно пропиталась неповторимыми тюремными ароматами.

И теперь, направляясь к таверне, где его ждал обед и кровать, Анвил мог бы чувствовать себя счастливым, если бы его не терзало чудовищное осознание того, что он совершенно не владеет ситуацией. За это время с Сигвальдом из Ралааха могло случиться что угодно, и быть он может уже за несколько сотен паллангов от Рагет Кувера или в трех локтях под Рагет Кувером.

«Даже если представить, что он жив и находится здесь (что и так можно приравнять к чуду), то найти его в таком огромном городе практически невозможно. Здесь сотня трактиров, тысячи домов, а еще канализация. А еще есть такие места, после посещения которых искать будут уже меня. И найдут где-нибудь на дне канала дней эдак через десять — синим и распухшим. Брр. Ох и вляпался же я с этим Сигвальдом… И где его только нечистая носит?»

Анвил поглядывал на молчаливо идущего рядом с ним Лайхала: он питал какое-то доверие к мальчику, но не мог понять, то ли это от того, что он человек хороший, то ли от того, что он купил сыщику горячий пирожок с капустой по дороге в баню. В любом случае, Анвил расценивал пажа как знакомого Сигвальда, а значит как источник информации. Но, с другой стороны, Лайхал был преданным слугой Кеселара и мог рассказать своему хозяину о неуверенности сыщика, а этого Анвил не хотел. Правда, еще меньше он хотел провалить задание и подвести своего спасителя.

— Лайхал, можешь рассказать что-нибудь о Сигвальде? — осторожно начал он, заглянув в ярко-голубые глаза мальчика.

— Ну… Он хороший — и боец, и вообще. Он учил меня обращаться с мечом — скоро я тоже стану оруженосцем и буду уметь намного больше, чем остальные… Правда, я не часто понимаю, что у него на уме. Того, что он на пиру отстегнул, я не ожидал, да и никто не ожидал.

— На пиру? А что было на пиру? — заинтересованно спросил Анвил, не посвященный в подробности дела.

— Ничего. Ничего не было, — пошел на попятную Лайхал, которому, очевидно, не велено было рассказывать об этом происшествии.

— Лайхал, это может быть важно, — паж промолчал. — Это может быть очень важно, — снова молчание. — Да ради всего святого, помоги мне! Чтобы найти его, мне могут пригодиться любые сведения.

— Да? — паж с подозрением взглянул на него. — Раньше вы вроде бы справлялись и без них.

По едва заметной нахальной усмешке Анвил понял, что такое упрямство Лайхала — это не что иное, как попытка выведать чужую тайну взамен своей, которую он чуть было не выболтал. «Вот упрямый паразит, не любит проигрывать», — с досадой подумал сыщик, подбирая слова для ответа, чтобы он прозвучал так, будто у него все под контролем.

— Доброго вам денька!

Дорогу Анвилу и Лайхалу перегородил внезапно обогнавший их последний рыцарь-менестрель Итантарда его сиятельство алтургер Доувлон Котопупский. Сыщик молча моргал, пытаясь понять, действительно ли перед ним стоит человек, одетый в странную смесь доспехов и кухонной утвари, или пребывание в тюрьме не прошло даром и помутнение рассудка все-таки его настигло. Когда Котопупский ткнул его в грудь пальцем, версия о помешательстве отпала.

— Попал в переделку? — строго спросил странный человек. Анвил кивнул. — Чтобы раздать все долги и вернуть свои денежки, тебе понадобится свинцовый кулак и добрый арбалет!

— Да, не помешали бы, — ухмыльнулся сыщик. — Да только где их взять?

Котопупский посмотрел на Анвила так, будто это он был одет в крышку от кастрюли и отказывался видеть очевидное.

«Что-то на меня часто стали смотреть как на дурака. Это настораживает», — озадаченно думал сыщик, пытаясь понять, что до него хотел донести городской сумасшедший.

— Где взять, говоришь? Да тут где-то валялся, — сказал Котопупский, махнув рукой на развороченный палисадник под окнами таверны, и, пожав плечами, удалился.

— И что это было? — спросил Лайхал, окончательно уверив Анвила в том, что он не один видел странного человека. — Кстати, мы пришли.

Скучающий трактирщик был рад увидеть посетителей в столь ранний час, когда обычно его заведение пустовало.

— А, заказ на имя алтургера Кеселара? Да, да, я помню. Вот, смотрите не потеряйте, — он протянул ключ Анвилу, но, прежде чем отдать, предупредил: — Девок не водить, особливо замужних. А то надоело мне щеколды чинить и двери на петли наново сажать.

— Обед… — начал Лайхал.

— Знаю, алтургер Кеселар уже распорядился.

—… принести в номер, — с достоинством закончил паж.

Комната Анвила находилась на втором этаже и не отличалась ничем примечательным, разве что на двери действительно красовалась новенькая щеколда на блестящем гвозде. Провернув ее пальцем, сыщик подошел к окну, случайно обратив внимание на маленькое пятнышко крови, плохо замытое служанкой и впитавшееся в деревянный пол. Окно отворилось легко — комната находилась на солнечной стороне и частенько в ней бывало душновато.

— Уборка ни к черту, — буркнул Анвил, стряхивая на улицу маленькие комочки засохшей грязи, прилепившиеся к подоконнику. — Хотя какая разница…

Сыщик расплылся в улыбке, выглянув на улицу — до него только сейчас дошло, что он смотрит на большой, яркий, разноцветный и многогранный мир из окна таверны, а не из далекой тюремной двери или трюма галеры. Его радовал и неухоженный палисадник под самым окном, и столы питейного заведения напротив, и его шумные посетители.

Но абсолютное счастье наступило, только когда хозяин таверны лично принес в комнату две тарелки горячего ароматного супа, который просто вскружил голову Анвилу. Он как мог быстро метнулся к столу и стал за обе щеки уплетать долгожданную еду.

Сидящий напротив Лайхал после непродолжительного молчания заявил:

— Я хочу, чтобы вы поскорее нашли Сигвальда. Что я должен рассказать?

— Работа, — проговорил Анвил с набитым ртом, утирая слезы — суп был очень горячим, но ждать сыщик больше не мог. — Чем он может заниматься в городе?

— Да чем угодно, — чуть поразмыслив, отвечал мальчик. — Он до работы не брезгливый, да к тому же рукастый. Так что работать может везде, лишь бы все по-честному было.

«Да уж, помог так помог», — фыркнул Анвил, по привычке прислушиваясь к громким голосам, доносящимся из того самого питейного заведения. Судя по всему, один пьяный доказывал что-то другому, и с каждой репликой голос его звучал все громче и четче.

— Свинцовый Кулак! — орал он. — Свинцовый Кулак раздолбит морду твоему Беретрайскому Вепрю на второй минуте!

— Да Вепрь на минувшей неделе простоял четыре боя кряду!

— Хорош заливать! Вот посмотришь завтра!

— Спорим?!

«Свинцовый кулак… хм. Странно, очень странно», — думал Анвил, скребя ложкой по дну пустой тарелки в попытке зачерпнуть последние капли супа.

— Так вы найдете его? — с надеждой спросил Лайхал, глядя прямо в глаза задумавшегося сыщика.

— Конечно. Обязательно найду. Знаешь, у меня появилась одна мысль, и я прямо сейчас пойду и проверю… Только… Сейчас, дай мне минуту…

Анвил сидел, подпирая голову руками и речь его становилась все неразборчивее, приятное тепло разливалось по телу, веки тяжелели. Спустя пару минут его руки безвольно упали на стол, уронив голову — сыщик уснул.

Лайхал тряс его за плечо, звал по имени, тыкал пальцем, но Анвил не реагировал ни на какие ухищрения пажа и тому ничего не оставалось, как стащить его со стула и бесцеремонно бросить на кровать — смертельно уставший парень не проснулся даже от этого.

Растянувшись на свежих простынях, Анвил спал как убитый, и на лице его сияла блаженная улыбка.

—

 

ГЛАВА 13

Чертополох у дороги

— Хватит! — прохрипел Сигвальд из последних сил.

Он бессильно лежал на полу бойцовской клетки в таверне «Добрый арбалет», скорчившись под тяжелыми ударами артретардца, который почему-то решил называться Беретрайским Вепрем. Сигвальд уже плохо понимал, куда именно его бьют и что вообще происходит, он видел только толстые ржавые прутья где-то рядом и слышал невнятный гул публики. Закрывая руками голову, он продолжал повторять:

— Хватит, хватит, я сдаюсь…

Наконец его противника оттащили, как пару дней назад оттаскивали самого Сигвальда, вошедшего в раж. Северянин даже не попытался встать — все тело так болело и ныло, что он не был уверен, выдержит ли его организм такое небрежное обращение.

«Не надо, — думал он, с трудом собрав мысли. — Не надо было соглашаться на этот бой. Пожадничал…»

— Победил Беретрайский Вепрь! — объявил судья.

«Так говорит, будто можно подумать что-то другое», — Сигвальд закрыл глаза, проводя языком по зубам, которые снова каким-то чудом остались целы. Солоновато-металлический привкус крови во рту стал привычным за последнюю неделю.

Он слышал, как Беретрайский Вепрь согласился на второй бой, как радостно загудела толпа и бросилась к столу букмекера, как скрипнул засов и скрежетнули петли решетчатой двери. Сигвальд все еще лежал, подтянув колени к груди и не отнимая рук от головы — подошедший человек потянул его за плечо, перевернув на спину. Из-под полуприкрытых век северянин увидел лицо слуги, который обычно занимался выносом проигравших из клетки. Как Сигвальд ни старался, он не мог вспомнить его имени.

— Ты хоть живой? — спросил слуга, с интересом разглядывая проигравшего.

Сигвальд закашлялся — кровь из разбитого носа попала в горло, и слуга поспешил повернуть его голову на бок.

— Давай-ка вставать, — говорил он, пытаясь поднять северянина, который не мог сделать этого сам. — Негоже клетку занимать.

Слуга выволок его в общий зал, по пути рассказывая северянину о том, как он подвел его, проиграв этот бой.

«Спасибо тебе, добрый человек, — думал Сигвальд, уставившись в пол. — Другой мне за это под шумок еще и под дых врезал бы». Краем глаза он заметил копну светлых кудряшек и бледно-голубое платье, подошедшее к нему и остановившее слугу.

— О небо! — воскликнула подружка Сигвальда, прикасаясь своей маленькой ладошкой к его щеке. Он попытался улыбнуться, но вместо улыбки вышел болезненный оскал. — Дерег, отведи его в мою комнату, я приду сразу, как смогу.

«Дерег, точно. Постоянно забываю», — размышлял Сигвальд, пока они проходили по залу. Он пытался не обращать внимания на нелестные эпитеты, которыми награждали его те, кто ставил на его победу.

Дерег ввел, а точнее втащил почти бесчувственного Сигвальда в тесную каморку, уставленную швабрами, вениками и совками, которая заодно служила и спальней для его подружки. Усадив его на кровать и прислонив к беленой стенке, слуга снова критически осмотрел северянина.

— Помирать не будешь? — серьезно спросил он, видимо решив, что выглядит боец совсем плохо.

— Не дождетесь, — с тем же болезненным оскалом произнес Сигвальд.

— Ты не думай, я ничего плохого, просто были уже случаи — хотелось бы заранее знать. А то потом бывают неприятные неожиданности. Ну, нет — и слава духам. Сиди.

И Сигвальд сидел, но его подруга все не приходила — очевидно, было много работы и хозяин таверны ее не отпускал. Воин постепенно приходил в себя и благодарил высшие силы, которые он не особо-то чтил, за то, что они позволили родиться ему чистокровным северянином и унаследовать от предков крепкие кости и железное здоровье.

Бесцельно проводя глазами по каморке, Сигвальд случайно заметил свое отражение в овальном зеркальце, прикрепленном к маленькому умывальничку — предмету гордости и обожания юной служанки. Подойдя к нему, воин наклонился к зеркалу, висящему для него слишком низко.

«Ну и рожа», — хмыкнул он, поднимая веко подбитого лесниками глаза. Да и в целом картинка вырисовывалась не очень привлекательная: большой лиловый синяк под глазом, покрытая коркой ссадина на скуле, рассеченная бровь и разбитый нос, заливший кровью пол лица. Сейчас он напоминал себе персонажа из сказки «О преданном брате», которую в далеком детстве рассказывала ему мать.

—…и встал преданный брат из могилы, и пошел он в свой бывший дом, и…

— О небо! — воскликнула внезапно вошедшая служанка. — Ты напугал меня своим загробным голосом и… — она не закончила фразу.

— Видом?

Девушка только вздохнула и, нежно проведя рукой по спине Сигвальда, щедро исполосованной плетью, полила ему на руки из расписного глиняного кувшинчика, помогая умыться. Она печально смотрела на разбавленную водой кровь, которая стекала с лица воина.

— Тебе сегодня крепко досталось, — снова вздохнула она, убирая мокрую короткую прядь волос, прилипшую ко лбу Сигвальда, и зачесывая ее назад, как он любил.

— Я в порядке.

— Ты не можешь быть в порядке…

— Если я порчу все, к чему прикасаюсь? — он отвел от себя ее руку.

— Что? Ты о чем?

Сигвальд покачал головой — она ничего не знала ни о его прошлой жизни, ни о большей части настоящей. «Конечно, случайность. А я, как последний дурак, лезу в раны грязными пальцами».

— Ничего. Забудь.

Он снова сел на кровать, и его подружка не поняла ровным счетом ничего. Она лишь поглаживала его руку с разбитыми костяшками, о чем-то задумавшись.

— Я видела много хороших бойцов, которых до смерти забили в этой клетке, — произнесла она, не глядя на Сигвальда. — И я не хочу, чтобы с тобой случилось то же. Так нельзя продолжать.

— Я и не буду, — спокойно ответил он.

— Правда?

Девушка была удивлена столь легкой победой — она уже приготовилась к тому, что Сигвальд будет упорствовать, и для этого случая даже приготовила несколько убедительных доводов и страшных историй о неудачливых бойцах.

— Правда. Я решил уйти на войну.

Такого удара она не ожидала.

— На какую войну? — ошарашенно спрашивала она, все еще надеясь, что Сигвальд просто глупо и неудачно пошутил.

— С Заретардом, разумеется, других пока нет.

— Ты что, издеваешься? — девушка взорвалась эмоциями. — Я тут тебе толкую о том, как опасно драться в клетке, а ты хочешь взять меч и пойти на войну, где тебя могут убить еще скорее?

По истеричным ноткам в голосе служанки Сигвальд понял, что лучше ему помолчать и не спорить.

— Я же совсем не то имела в виду! Я думала, ты найдешь спокойную работу и останешься здесь, а ты хочешь меня бросить? — она хотела ударить его кулачком в грудь, но остановилась, решив, что ему и без нее досталось порядком.

— Не хочу. Но я должен.

— Кому ты должен? Тебя даже насильно забрать в армию не могут — ты вообще не местный!

— Ас гле хилле сваар харл. Харл алл ост мадра, алре свар лааг, — сказал Сигвальд, глядя в светло-карие глаза подруги.

— Что? — снова не поняла она. Ее вообще раздражало, когда Сигвальд вдруг начинал говорить на языке Велетхлау.

— Моя жизнь — это битва. А битву закончит смерть, все остальное лишь перерыв, — перевел он. — Это мудрость и закон моего народа.

— Это не честно, — всхлипнула девушка.

Сигвальд отлично знал, что это не честно — приводить безаппеляционный довод, в основе которого лежат нерушимые принципы народа, воинская традиция которого насчитывает много столетий.

— Милая, поверь, я не могу иначе, — он попытался обнять ее, но девушка вырвалась из его объятий.

— Да, конечно! Ты северянин, твоя жизнь это битва… На что я тебе сдалась? Ты же вольная птица — куда хочу, туда лечу!.. Хорошо тебе!

— Ты ничего не знаешь! Я не свободен и мне не хорошо. Моя жизнь сломана, я потерял все, что имел и чем дорожил. И чтобы вернуть то, что еще можно вернуть, я должен…

«Ну как она не может понять, что бить морды по тавернам на потеху пьяному сброду — это занятие, недостойное воина, что мое место не здесь, не в каком-нибудь цеху и не в хижине дровосека или камнетеса? Что единственное место, которое у меня было, теперь не вернуть?»

Сигвальд снова попытался обнять ее, но девушка только била его по рукам, когда он к ней прикасался.

— Мне уйти? — спросил воин.

Девушка подняла на него глаза, которые были на мокром месте, и укоризненный взгляд пронзил Сигвальда.

— Если тебе так жизненно важно умереть молодым — уходи.

Он не знал что ответить: «пока» — слишком глупо, «прощай» — слишком торжественно, «до свидания» — слишком неправда. Так и не сумев выбрать подходящего слова, он просто молча ушел, на прощание поцеловав свою подружку в лоб и тихонько притворив за собой дверь. И все равно чувствовал, что получилось совсем не так, как он бы хотел, а еще более глупо, чем «пока», и еще более торжественно, чем «прощай».

«Похоже, Асель была права, — думал он, медленно идя по темным улицам домой и по привычке оглядываясь, чтобы проверить, не следит ли кто за ним. — Я порчу всё и делаю несчастными людей, которые с дурного ума подпускают меня слишком близко».

Асель нервничала — сумерки слишком быстро спускались на город, а она все бродила закоулками Бедняцкого квартала, где-то у самых городских стен. Она понимала, что это не лучшее место и время для одинокой, пусть и вооруженной, девушки с толстым кошельком, но отступать она уже не хотела, и только ускоряла шаг, на ходу натягивая купленный заранее капюшон, который хорошо скрывал ее лицо.

Всю ночь после неудавшегося ограбления и половину следующего дня Асель провела в полной прострации у себя в комнате, в той же таверне, куда они с Сигвальдом поселились в первый день. Все это время она лежала на кровати и пыталась осознать, что произошло с ее жизнью, но даже после долгих раздумий ей по-прежнему казалось, что жизнь катится ко всем чертям. Полежав еще немного, степнячка поняла, что теперь у нее есть только два выхода — либо и дальше покрываться плесенью в этой вшивой таверне, либо встать и вернуться к прежним занятиям — с флейтой или без нее. Возможность перекроить свою судьбу она даже не рассматривала — браконьерская жизнь в лесу назло всем была ей по душе.

За время, прошедшее с Ночи Пылающего Очага, в карманах степнячки осело немалое количество денег, основную часть которых составляла выручка за породистую лошадь демгарда Бериара и залог за ее собственную голову, которую она нашла на теле мертвого командира первого отряда охотников за головами. На эти деньги она могла бы жить в городе пару месяцев, не делая абсолютно ничего.

Но Асель всеми фибрами души ненавидела Рагет Кувер и все с ним связанное, как и сам факт бездеятельности. Между тем, она привыкла жить широко и тратить все, что имела, не откладывая на потом, ибо «потом» может и не быть — истина, которой ее научил старый друг и подельник Виммаш. Потому, недолго думая, она собрала все свои сбережения и решила исполнить свою давнюю мечту.

Клинок из алруана — загадочного и чудесного металла из пустыни Оркен уже долгое время занимал ее мысли. Степнячка не могла толком объяснить, зачем он ей нужен, да ее никто и не спросил.

«Черт возьми, где же эта улица? Место здесь что-ли заколдованное? Уже третий раз тут прохожу», — с раздражением думала она, оглядываясь по сторонам в поисках «неприметного дома с маленькими окнами и разваленным крыльцом, а на крыше еще и флюгер, как кошка», в котором, по словам знающих людей, можно было прикупить всяких диковинок (часто не вполне законных) или же продать что-нибудь необычное.

Асель завернула в очередной узкий переулок — окна в домах не светились, ни крылец, ни флюгеров не было даже в помине. Мысленно выругавшись, степнячка хотела было выйти на другую улицу, но остановилась — в темноте она разглядела фигуру мужчины, быстро идущего ей навстречу. Она понятия не имела, кто это, но решила не рисковать и поскорее ретироваться из неприветливого переулка.

Но за своей спиной Асель уже слышала шаги, которые по началу не смогла отличить от собственных — кто-то шел за ней след в след. У степнячки не было никаких иллюзий на счет сценария развития событий — классическое ограбление в темном переулке.

Единственный выход — быстро забраться на крышу невысокого здания с отлично приспособленными для этого стенами, которое как раз было рядом, и скрыться в неизвестном направлении, пока сильные, но неуклюжие грабители будут пытаться повторить ее акробатический номер. Асель уже запрыгнула на подоконник, уцепившись за наглухо закрытые ставни, но не успела сделать следующего шага — тот, кто шел позади нее, схватился за шиворот степнячки и сдернул ее на землю.

В следующий миг ее подняли с земли и заломали руки за спину так, что захрустели суставы и в глазах возникла вспышка белого света. Асель прекрасно понимала, что сопротивление бесполезно, и уже попрощалась со своими деньгами и некупленным алруановым клинком и теперь только гадала, удастся ли выйти из этого переулка живой.

— Ну что, коза, допрыгалась? — сказал второй грабитель, подходя к ней с ножом в руке.

Тонкий нюх Асель уловил легкий, едва различимый запах свежескошенной травы, но сенокосов поблизости, естественно, не было. «Эллекринщики, — подумала она с некоторым облегчением. — Эти, как правило, не убивают. Как правило».

Тем временем грабитель с ножом проверял ее карманы, не преминув заодно пошарить и за пазухой. Сейчас Асель было плевать на чужие прикосновения, которые обычно выводили ее из себя и провоцировали на грубость и драку, она желала только, чтобы ее отпустили живую и, по возможности, целую.

— Молчишь? — полушепотом спрашивал степнячку тот, что держал ее руки. Он низко наклонился над ее ухом и Асель с отвращением чувствовала его горячее дыхание. — Правильно, здоровее будешь.

Наконец-то второй нашел ее кошелек.

— Ну? — первый выказывал волнение и нетерпение узнать размер добычи.

Распотрошив кожаный мешочек, грабитель пересчитывал монеты, которые он высыпал себе на ладонь. Когда он поднял голову, оказалось, что он побледнел так, что это было видно даже в темноте.

— Здесь серебром и золотом арума на четыре, не меньше…

После этого открытия Асель ожидала всплеска радости или по меньше мере слов одобрения, но вместо этого видела все еще продолжающую бледнеть физиономию одного грабителя и слышала, как нервно сглатывает слюну второй.

«Да вы что, эллекрина со спиртом намешали? Радоваться надо!» — думала она.

— Да дышлом тебе поперек хребта! — бросил человек с ножом своему подельнику. — Говорил я тебе…

«Что происходит?..»

— Ты кто такая? — первый подлетел к Асель и приставил лезвие ножа к ее горлу. — Ну! Отвечай!

— Никто я! Я простая браконьерка!

Мысли путались в голове Асель. Нервный эллекринщик с дрожащими руками, при том угрожающий ножом — плохая примета, которая становилась еще хуже от того, что он не выдвигал никаких требований, которые можно было бы удовлетворить в обмен на жизнь.

— Черт, говорил я тебе — вляпаемся! Она ж небось на Доброго Фермера работает! На него? Признавайся! — грабитель размахивал ножом перед лицом степнячки.

— На какого фермера? Я не знаю никакого фермера! Я ни на кого не работаю! — Асель в панике пыталась понять, что за ересь несут эллекринщики.

— Ну точно, на него, — сказал тот, что держал ее за руки. — Теперь он нас найдет и скормит своим чудищам, как пить дать скормит! Надо порешить ее и сбежать, пока она не успела настучать Фермеру!

— Его ищейки найдут нас хоть у самого Фосгарда в гостях!

— И что предлагаешь? Вернуть деньги и извиниться? Он нас все равно найдет, а так хоть будет шанс… и время. Хватит болтать!

«Нет-нет-нет! Нет! Этого не может быть! — Асель с ужасом чувствовала холодную сталь ножа на своем горле. — Я не хочу подыхать как собака! Я вообще не хочу подыхать!»

— Стой! — шикнул один из грабителей на того, который готовился нанести смертельный удар.

Он моментально зажал Асель рот своей волосатой ручищей и вместе с ней прижался к стене.

— Тихо, — прошептал он. — Я слышал стражу. Нельзя, чтобы они нашли здесь труп, а то…

— Так что делать-то?

План действий грабителей Асель узнала только когда очнулась в какой-то канаве с дикой головной болью и едва сдерживаемой тошнотой. Единственное, что Асель видела — огромный лист лопуха, склонившийся над ней, да далекое звездное небо сквозь дырочку, проеденную гусеницей в листе. «Мать моя родная… Повезло же нарваться на этих уродов. О, моя голова… Ну хоть живая. Да, живая, без денег, в канаве и не могу встать. Оказывается, окончательный бесповоротный чертов конец был не вчера».

Асель лежала на земле, пытаясь вспомнить детали происшествия, но все равно оно выглядело форменным идиотизмом — какой-то фермер, ищейки, чудовища… Кусочки мозаики никак не складывались, а только вызывали еще более сильную головную боль.

Полежав еще немного, степнячка попробовала встать, но безрезультатно — после нескольких неудачных попыток она снова упала на примятые листья лопуха.

«В сапоге, кажется, осталась еще пара рамеров — несколько дней протяну. Если встану, конечно. И дойду домой. Без приключений. Черт, как было бы неплохо, если бы рядом был кто-нибудь такой… да черт возьми, хоть кто-нибудь».

За годы жизни в лесах в полном одиночестве степнячка научилась не страдать от него или, по крайней мере, не признаваться себе в этом. Философия волка-одиночки, не нуждающегося ни в ком, устраивала ее, пока она была сильна или способна хотя бы передвигаться без посторонней помощи. Но сейчас, на дне придорожной канавы ненавистного города, Асель была буквально уничтожена осознанием своей беспомощности и ненужности. Слезы отчаяния и обиды на весь мир снова выступили на ее глазах.

«Нет! Не сметь раскисать, как сопли по осени! — приказала она себе. — Мне никто ничего не должен, и я никому ничего не должна. Встать! Только бы встать…»

До боли закусив губу и превозмогая головокружение, Асель выбралась на дорогу. Ощутив под ногами утоптанный грунт, она поняла, что победила. Вот только радости от этой победы почему-то не было.

— Ой батюшки! Что ж это делается?! — кудахтали горожанки, боязливо держась за спинами мужчин.

— Где это видано! Возмутительно! Просто возмутительно! — негодовал почтенный нотариус.

На площади Келлара Великого собралась немалая толпа зевак, привлеченных звоном клинков и звуками драки. Открыв рты, они наблюдали за схваткой двух северян, которые, видимо, решили выяснить свои отношения прямо здесь, ничуть не смущаясь любопытных глаз. Остальные их братья по оружию наблюдали за действом так спокойно, будто смертоубийство на улицах было нормой жизни.

— Да разнимите ж вы их! Они же сейчас поубивают друг друга! — надрывался кто-то из толпы.

— А и шут с ними! Хоть бы и поубивались — нам меньше мороки.

— А я не самогубец, чтоб в драку этих психов полоумных лезть — зашибут ведь и не заметят.

По толпе прошел гул — один из соперников упал навзничь, перед этим лишившись своего оружия. Какая-то женщина пронзительно закричала.

— Не кричать, не кричать! Мы не убивать! Мы и он друзья! — с обезоруживающей улыбкой вещал один из воинов Велетхлау на ломаном итантале.

В знак дружественности поединка победитель подал руку своему оппоненту, помогая ему подняться с земли, после чего вручил ему выбитый ранее тесак.

— Мы и он друзья! Никто не убивать! Ничего больше смотреть! — продолжал он, мирно разгоняя толпу.

Когда зеваки разошлись, а проигравший чуть отдышался, победитель обратился к нему на родном языке:

— Что с тобой не так, Сигвальд? Так ведь тебя зовут?

— Я говорил, что сейчас я не в лучшей форме, — произнес Сигвальд, отряхиваясь от пыли и сора.

— Да по тебе видно — честно сказать, ты похож на бродягу. Если б не дублет — мы бы так и подумали.

— Мне нужно несколько дней отдыха — это пройдет.

— Это-то пройдет, да только я вовсе не об этом, — задумчиво сказал командир отряда воинов-северян, приехавших в Рагет Кувер в поисках работы. — У тебя странный стиль фехтования. Ты намешал в нем и приемы Велетхлау, и какие-то местные удары…

— Разве важен стиль, а не результат? Хоть я и проиграл сегодня, но…

— Да вижу я, что ты хорош, и до стиля мне бы дела не было. Но вот в чем беда — не знаю, чем ты занимался раньше, но ты привык работать один или с кем-нибудь, кто знает все твои финты. Но мы, понимаешь, работаем все вместе, и для своих ты должен быть предсказуем. А пока мы поймем, что у тебя на уме — нас перебьют всех к чертовой матери. Так что прости, брат. Я как командир этого отряда несу ответственность за их жизни и не могу допустить такого.

— Я понял, — угрюмо отвечал Сигвальд, собравшись уходить.

— Ну ты еще поспрашивай в других отрядах, может им как раз такие нужны, — крикнул ему вслед командир.

«А как же, нужны. Это уже четвертый отряд за сегодня, и всех что-то во мне не устраивает», — разочарованно думал воин, шагая по площади.

Сегодня рухнули все надежды Сигвальда вновь влиться в нормальную жизнь, которую мог бы обеспечить хороший военный поход со своими земляками. На Итантарде он частенько чувствовал себя чужаком, а с тех пор, как он перестал служить Кеселару, это чувство усилилось и стало постоянным. До этого утра воин надеялся, что если он пойдет на войну с другими северянами, то это принесет ему то, чего он лишился: славу, почет, уважение. Самоуважение. Однако после четырех отказов в найме он с ужасом осознал, что стал ненужным ни своим, ни чужим.

— Вступайте в Артретардские Добровольные Отряды! — не жалея глотки, орал глашатай прямо на ухо Сигвальду.

Он стоял под артретардским зеленым знаменем, жалко повисшем на шесте в полном безветрии, и интенсивно размахивал листовками. Но, несмотря на все его старания, никто не горел желанием записаться добровольцем. Тогда глашатай решил повысить эффективность своей работы и схватил за руку проходящего мимо Сигвальда.

— Защити жен и детей! Запишись в Добровольный Отряд!

Воин поморщился от голоса зазывалы, который все еще орал так, будто его потенциальный клиент находился на другом конце площади.

— У меня нет жен, — отвечал Сигвальд, пытаясь вырвать руку из цепких лап глашатая, но тот вцепился в нее, как охотничий пес в добычу.

— А дети? — с надеждой спросил зазывала.

— И детей у меня нет. По крайней мере, мне так кажется.

— Ну тогда защити свою старую мать от заретардской сволочи! — глашатай говорил таким тоном, что всякий, посмевший отказаться защищать старую мать, был бы приравнен к трусу, подлецу и врагу народа.

— Сэкономлю тебе время — у меня никого нет, — раздраженно бросил Сигвальд порядком надоевшему глашатаю.

Лицо глашатая мгновенно переменилось, едва он услышал эту весть. Отбросив трагические нотки, он начал обрабатывать северянина заново:

— У тебя никого нет? Ты одинок? Или тебя выгнали с работы? Вступай в Артретардский Добровольный Отряд! Здесь тебя ждут дружная команда сослуживцев, отличное питание, медицинское обслуживание! Путешествия по всему Итантарду! Найди друзей, посмотри мир!..

— Да пошел ты! — Сигвальд с раздражением вырвал наконец свою руку из цепких пальцев глашатая.

Не был бы он в таком паршивом расположении духа, его бы рассмешили красивые слова и заманчивые предложения, за которыми скрывались бесконечные пешие переходы по бездорожью по колено в грязи в качестве увлекательных путешествий, неизменная каша непонятно из чего и сухари с водой, перевязка отрубленной руки сикось накось грязной тряпкой как верх врачевательского искусства.

«Нашел, кому лапшу на уши вешать. Не видно, что ли, что видал я все его путешествия как они есть?.. Хотя, если подумать, то в самом деле не видно, — Сигвальд остановился напротив витрины какого-то магазина, внимательно изучая свое отражение. — Морда битая, дублет старый, тесак тоже не весть какой. Бродяга и есть».

Внезапно воин поймал себя на мысли, что уже несколько минут разглядывает не свое отражение, а еду, лежащую за стеклом — он не ел со вчерашнего вечера и теперь, когда день уже клонился к закату, он почувствовал сильный голод. Сигвальд пересчитал мелочь, бренчащую в тощем кошельке — ее оставалось совсем мало, так что его выбор пал на простой хлеб, ничем не сдобренный.

Отойдя немного от площади, он уселся на низенькую каменную ограду, отделявшую дорогу от какого-то заведения, которое, судя по давно не обновлявшейся вывеске и проломанной ступени в крыльце, переживало не лучшие времена.

Сигвальд жевал сухой хлеб, не особенно задумываясь о его вкусе. Он бесцельно глядел на траву у обочины — практически вся она была вытоптана, и только одинокий чертополох возвышался над ней. Вид этой неказистой колючки навевал на воина тоску и отчего-то напоминал о бериаровом турнире.

Бездомный старый пес подошел к Сигвальду и стал внимательно наблюдать за северянином, а в особенности за хлебом, который тот ел.

— Эй, бродяга, голоден? — воин бросил псу кусок хлеба, который тот поймал на лету и проглотил, даже не жуя. — Держи еще.

Съев еще несколько кусков, пес с опаской подошел к Сигвальду и осторожно положил ему голову на колени, продолжая следить за руками человека. Сигвальд погладил его по голове, почесал за ухом.

— Что, не будешь меня кусать? Вот и молодец, не то что я. Я вот, знаешь, однажды укусил кормящую руку. И не хотел вроде, а искусал всех по самое не балуйся. А потом сбежал, чтоб не пристрелили, как бешеного.

Сигвальд чувствовал себя немного странно, разговаривая с собакой, но от этого ему становилось если не легче, то хотя бы менее одиноко. Ему даже казалось, что пес внимательно его слушает и понимает сказанное, и даже сочувствует.

— Чем-то мы с тобой похожи — оба бездомные и никому не нужные. У тебя, вон, тоже морда разодрана — наверно, кто-то взял тебя в подвале крыс погонять? А когда крысы закончились — пинком под зад и за дверь? И до чего жизни сходятся… Я не жалуюсь, ты не подумай. Знаю, что сам дурак и что сам все угробил. Только вот не знаю, что теперь. Не в бродяги же мне в самом деле податься. Придется согласиться на уговоры этого кретина горластого и записаться в Добровольный Отряд и воевать за «спасибо, что не бьете». Наверное, таким как мы, там самое и место. Да, дружище?

Сигвальд гладил пса, который смотрел на него глазами, полными такой же неизбывной тоски, как и глаза самого Сигвальда в этот день. Пес тихонько жалобно заскулил — видимо печаль нового друга передалась и ему. Сигвальд едва себя сдержал, чтобы от досады и обиды на самого себя не завыть вместе с ним.

Асель сидела на скамье под окнами какого-то дома в Торговом Квартале на улице Вельд дас Арер и внимательно наблюдала за входными дверями дома напротив. Она прятала лицо под капюшоном, без которого теперь не выходила на улицу — близость войны обостряла враждебность итантардцев. Кроме того, под ним она пряталась от яркого солнца, раздражавшего глаза.

Ее голова все еще раскалывалась, степнячку до сих пор слегка тошнило, но, несмотря на это, она все же употребила этот день на поиски Оди, который был ей нужен для корыстных целей. Два рамера, случайно оставшиеся при ней, иссякали с ужасающей скоростью, а о том, чтобы снова вернуться к своему старому промыслу, пока и речи не могло быть.

Наконец она увидела наемный экипаж, остановившийся у дубовой двери дома, за которым следила Асель. С подножки легко спрыгнул Оди Сизер — инженер и без пяти минут женатый человек, как он сам выражался. Сейчас он уже не походил на того Оди Сизера, каким его знала степнячка — тощего, ни черта не понимающего и не умеющего бродягу с вечно испуганным взглядом. Все царапины и синяки зажили, и только тонкий шрам под челюстью напоминал о тех безумных днях, которые, казалось, прошли сто лет назад.

Его спутница была под стать ему — ее темно-красному платью с серебряной отделкой могла бы позавидовать даже жена алгарда, в роскошных вьющихся волосах крепилась заколка с живыми цветами — очевидно, очередной маленький милый подарок романтика Оди.

«Ты хорошо устроился, друг мой, — думала Асель, провожая глазами красивую пару, скрывшуюся за дверьми. — Однажды я не дала тебе умереть в лесу, и теперь надеюсь на взаимность с твоей стороны».

Подождав еще некоторое время, степнячка постучала в дверь, однако открыла ей старуха-экономка с непроницаемым лицом, на котором не читалось ни одной эмоции.

— Мне нужен Оди Сизер, — напрямую сказала Асель.

— Кто его спрашивает? — ледяным тоном произнесла старуха.

— Друг.

— Назовите свое имя, пожалуйста.

Старуха говорила с тем особым достоинством, которое бывает только у старых слуг, которые всю жизнь работали при одном семействе. Асель коробило от ее тона и нарочито подчеркнутой вежливости, да к тому же степнячка не привыкла сорить своим именем и называть его каждому встречному, потому она настойчиво повторила.

— Мне нужен Оди Сизер.

— Вы уж извините, но если вы сейчас же не назовете своего имени и не откроете лица, я буду вынуждена позвать стражу.

«Вот несносная старуха. Чего ж тебе надо, что ты ядом плюешься? Надо тебе мое лицо — получай». Асель рывком сняла капюшон, устремив черные глаза, обрамленные синими кругами, на старую чопорную служанку, которая выводила ее из себя. Взгляд, очевидно, получился не очень доброжелательный.

— Асель. Меня зовут Асель.

— Йарха, кто там? — послышался голос молодой женщины.

— Никого, душа моя, это соседская горничная зашла свечу одолжить.

— Через парадный вход?

— Молодая она еще, забылась девочка! — крикнула Йарха вглубь дома. Потом снова обернулась к Асель и тихо прошипела. — Уж не знаю, на что тебе наш господин Оди сдался, но чтоб ни тебя, ни глаз твоих бесстыжих я у этой двери не видела. Имей совесть и решай свои вопросы вдалеке от этого дома. А вообще, милочка, оставь ты его в покое и держись отсюда подальше, пока тебе кочергой голову не проломили.

Тяжелая дверь с треском захлопнулась перед носом Асель, которая была несколько ошарашена таким приемом.

«Так вот какой ты важной птицей стал, Оди. Такой, что не то что поговорить, а даже появляться рядом не смей. Что, не вышла я рожей для такого господина? Ну ничего, не беда — бываешь же ты когда-то один, верно?»

Асель уныло плелась по городу в Ремесленный Квартал — поискать себе на пару дней жилье подешевле, да и голод ее мучил со страшной силой, хотя на еду до сих пор было противно смотреть.

Пробираясь сквозь нескончаемые ряды рынка Асель оказалась позади двух женщин, которые неспешно шли, загораживая весь проход. На этот раз они были нагружены большими корзинами с продуктами, свертками с чем-то неизвестным, двое карапузов держались за юбку одной из них. Горожанки вели разговор, к которому Асель прислушивалась за неимением другого способа развлечься.

— Как же я устала, как устала! — причитала дама с двумя детьми. — Нет, ты представляешь, что мой благоверный вчера отчубучил? Притащил в дом какую-то мелкую блохастую шавку и сказал, что это специальная охранницкая собака, и что теперь она будет жить у нас в сенях, и что кормить ее надо не абы чем… да и шут бы с ней, с шавкой этой! Я как узнала, сколько денег он за нее отвалил, так у меня чуть разрыва сердца не случилась.

— Да-да-да, кошмар какой, — поддакивала вторая, очевидно не особо вникая в смысл сказанного.

— А вчера я вот думала своим умом, думала… И знаешь, как я завидую девушкам, у которых нет мужа с придурью, спиногрызов сопливых. Ну знаешь, охотницы там всякие… живут себе на природе, никому ничего не должны! Благодать! А тут, как ломовая лошадь, с утра до вечера пашешь и пашешь. Вот увидишь, я когда-нибудь штаны надену да и сбегу в лес!..

Асель шла молча, но в ней уже закипала горячая злоба на дурную бабу за то, что она готова была добровольно отречься от того, о чем степнячка не мечтала только чтобы лишний раз не сыпать соль на рану. Дождавшись, пока ее подруга отвернулась, чтобы поругаться с какой-то торговкой, Асель вплотную приблизилась к женщине со спины и, положив ей руки на плечи, сказала на ухо:

— Сбежишь? А попробуй. Я и подсобить могу… — голос степнячки звучал глухо, таинственно и мрачно. Едва сдерживаемая злоба пугала женщину до дрожи в коленях, но, тем не менее, она не вырывалась, не оборачивалась и не пыталась позвать на помощь. — Ты ведь любишь сушеных ящериц? Или жареных полевок? А еще ты, наверное, любишь гулять под дождем… суток двое, без отдыха. Ты любишь тишину, в которой таится враг, готовый всадить тебе нож в спину? Ты любишь одиночество, полное и безраздельное, когда ты не нужна совсем никому? Тебе нравится лес и свежий воздух? А как на счет чьей-нибудь головы в кустах или кишок, намотанных на сук? Нет? Что тогда? Куриный суп на обед и рыба с луком на ужин? Теплая постель и муж под боком, который не даст тебя в обиду какому-нибудь отморозку? Да? У всего есть своя цена. И вопрос только в том, готова ли ты ее заплатить. Есть о чем подумать, верно?

Степнячка не стала дожидаться, пока горожанка ответит — она боялась, что ее спровоцируют на грубость, или того хуже — драку, и тогда ей предстоит разбирательство со стражами порядка, и решение вряд ли будет в ее пользу. Степнячка стремительно удалялась от молодой женщины, все еще находившейся в ступоре, и ее двух детей, плачущих от страха, который навела Асель.

По пути она размышляла о том, что если случится так, что занять денег у Оди не выйдет, то ей придется у Сигвальда просить прощения и денег. Одна мысль об этом приводила в ее ужасное расположение духа. Хоть Асель и знала, что перегнула палку с оскорблениями в ночь после неудавшегося ограбления, но сам факт того, что ей придется перед кем-то извиняться, был ей противен. К тому же, она просто не верила в то, что несколько слов способны исправить хоть что-то.

Тем временем она дошла до того места, где несколько дней назад Сигвальд устроил себе наблюдательный пост. Асель не боялась приходить сюда снова — вряд ли местные запомнили ее в роли неверной жены. Она выбрала себе столик подальше от дороги и заказала обед, который порадовал ее ценой. Степнячка ковырялась в тарелке без особого энтузиазма и слушала обрывки разговоров, которые велись за соседними столиками. Вдруг она услышала знакомое имя, которое заставило ее напрячь слух и сконцентрировать внимание на одной беседе.

—… из Ралааха, здесь известен больше под именем Свинцовый Кулак, — говорил один из собеседников, сидящих прямо за спиной Асель.

— Что за ерунда?.. — фыркнул второй.

— Да, такие прозвища популярны среди кулачных бойцов.

— Этого еще не хватало, — второй прервал фразу тяжелым вздохом. — Ну и где его можно найти? Ты узнал?

— Конечно. По вечерам, часов в девять, он дерется в таверне «Добрый Арбалет».

— Не лучшее место.

— Пожалуй. Но свое место жительства он на удивление тщательно скрывает — даже мне не удалось его вычислить, хоть я потратил на это весь сегодняшний день. Впрочем, его порой видят в компании наемников-северян в разных частях города. Но, я полагаю, для подобных… кгхм… встреч больше подойдет «Добрый арбалет», там, по крайней мере, не будет его друзей, которые могли бы вам помешать.

— Ну что ж, значит так. В таком случае я заплачу тебе сразу после того, как мы до него доберемся. Например, завтра по утру. Ты ведь еще будешь в городе?

— Конечно, — отвечал первый, и в его голосе звучала безграничная преданность. — По правде сказать, я собирался остаться в городе подольше — меня заинтересовал один местный житель, удивительный человек. Должен вам признаться, что в деле поимки вашего беглеца есть и его доля заслуг…

Дальше Асель слушать не стала — бросив недоеденный обед, она незаметно покинула свое место.

«Вот черт, добрались-таки. И что мне делать? Искать этого упертого осла или самой рвать когти из этого задрипанного города? Далеко мне не уйти, а если его схватят, то и меня накроют. Так значит, с северянами? Ну ладно…»

Асель как могла быстро направилась на площадь Келлара Великого, где, как ей помнилось, чаще всего околачивались выходцы из Велетхлау, готовые наняться к любому, кто готов платить. Придя туда уже ближе к закату, она с горем пополам выведала у одного из наемников-северян, что Сигвальд был здесь совсем недавно.

Степнячка нашла воина на одной из прилегающих улиц — он сидел на низеньком заборчике чуть не в обнимку с большим бродячим псом.

— Сигвальд!..

Он поднял на нее глаза, снова превратившиеся в холодные ранящие осколки вечных льдов, как тогда, после истории с пещерой. Пес недовольно заворчал и слегка оскалил большие клыки. Сигвальд хранил молчание, в упор глядя на Асель.

— Можешь со мной не разговаривать — мне этого и не надо. Я хочу, чтобы ты послушал. Тебя нашли, Сигвальд, понимаешь? Они знают, когда ты бываешь в «Добром Арбалете»! Не ходи туда больше. До твоего дома они еще не добрались, но, будь уверен, доберутся. Уходи отсюда. Не приближайся к «Доброму Арбалету» — это смерть.

Сигвальд продолжал молчать.

— Ты меня вообще слышишь? Тебя убьют, Сигвальд, если ты не засунешь свои обиды куда подальше и не послушаешь меня!

Помолчав еще минуту, северянин с глубоким вздохом облегчения произнес:

— Наконец-то все решилось. Чуть было не разминулись. — Он горько улыбнулся. — Спасибо тебе… Асель.

Степнячка ошарашенно смотрела на него.

— Тебе что, последние мозги из головы выбили? Это не шутки! Сигвальд, тебя убьют!

Воин снова промолчал и, напоследок потрепав пса за ухо, пошел прочь, не останавливаясь и не оглядываясь.

— Ты идиот! — донеслось до него. — Идиот и упрямый осел!

Сигвальд скоро добрался до таверны «Добрый Арбалет» и привычным шагом двинулся к хозяину заведения, по пути поздоровавшись с Дерегом, который осведомился о здоровье воина, и со своей бывшей подружкой, которая сделала вид, будто не замечает его.

— А-а, Фарет Норк, — лениво протянул трактирщик. — Неужто решил вернуться? Не то, чтобы без тебя тут стало совсем скучно, но ты был… зрелищен.

— Я больше этим не занимаюсь.

— Что тогда?

— Сегодня свободен личный зал?

— Он свободен почти всегда — только место занимает. Я уже давно хотел снести перегородку и расширить общий зал. Но раз хоть кому-то он понадобился — пересмотрю свое решение еще раз. Заходи, пользуйся. Заказывать что-то будешь?

— Нет.

— Ну и ладно. Только деньги за съем вперед — а то улизнешь через черный вход, не заплатив…

— Там есть черный вход?

— На то зал и личный — ведь не всем обязательно знать, с кем ты встречаешься, а?

— Не всем, — Сигвальд высыпал на стойку несколько монет. — Если меня спросят — скажешь где я.

— Добро. А кто спросить-то должен?

— Не знаю. Кто угодно. Только сам не заходи и не посылай слуг. Мне ничего не нужно.

Воин сидел у окна, задумчиво глядя на маленький задний двор, который медленно поглощала сгущавшаяся на улице тьма. Сигвальд ждал.

«Пусть я идиот. Пусть. Я стал им еще в шестнадцать лет, когда первый раз попытался убежать от своей судьбы. И к чему это привело? Все равно последние десять лет я на войне. А потом я сглупил снова, сбежав от наказания. Но теперь и оно меня настигло. Я больше не хочу никуда бежать. Я устал прятаться по темным норам, как крыса, но и окончить свою бездарную жизнь в петле я тоже не хочу. Они пришли за мной — вот и отлично, пускай возьмут. Если смогут, — воин провел пальцем по лезвию своего клинка. — В моей жизни не осталось ничего, за что имело бы смысл сражаться, но сдаваться без боя я не привык, меня не учили умирать добровольно».

Проходили секунды, минуты, часы, а Сигвальд все сидел у окна, ожидая своего часа. Он был спокоен и светел, страх смерти ушел уже давно — воин прикидывал, сколько человек придет, чтобы схватить его, и скольких из них он прихватит с собой, прежде чем отправится за грань этого мира. Сдаваться живым он не хотел, оттого молился всем духам и богам, которых знал, чтобы они позволили ему погибнуть в бою с честью.

Его слух, обострившийся до предела, уловил чьи-то шаги за дверью. «Время пришло. Встречай своего верного слугу, Камтанд», — мысленно произнес Сигвальд.

Едва он успел встать и взять клинок наизготовку, как дверь со скрипом отворилась и в маленьком зале повисла гробовая тишина.

— Здравствуй, Сигвальд.

—

 

ГЛАВА 14

Хрупкая жизнь

Оди Сизер неспешно вошел в темную спальню Амалы, чтобы принести ей какую-то безделушку, которая срочно понадобилась девушке. Он не хотел звать старую Йарху, ибо присутствие кормилицы могло помешать романтическому настроению Амалы, которое инженер создавал целый день. Оди пребывал в прекрасном расположении духа, и вместе с тем очень волновался — он задумал в этот вечер серьезно поговорить со своей любовью об их совместном будущем. Бормоча себе под нос «Я смогу, я смогу… Я ж мужик… Я смогу», он подошел к прикроватной тумбочке и с ужасом почувствовал, как что-то прикоснулось к его ноге.

Горячая волна прокатилась по телу инженера, он хотел крикнуть, но крик снова комом застрял в горле и единственное, что смог сделать Оди — это выронить из рук свечу и уставиться на руку, схватившую его за лодыжку. В висках билась кровь, а в мозгу пролетали мысли, но ни одну из них поймать не удалось.

В следующий миг он увидел, как из-под кровати показалась вторая рука, которая убрала свечу с ковра, пока тот не загорелся.

— Оди, только не ори, — вслед за рукой из-под кровати вылезла Асель.

В первую секунду у инженера отлегло от сердца, но уже в следующую еще одна горячая волна прошла по телу — он осознал, что находится в спальне своей девушки наедине с другой женщиной. Ситуация была двусмысленной и грозящей крайне неприятным последствиями в случае обнаружения.

— Асель! Ты что творишь? Как ты сюда попала?

— Через окно. Ты мне нужен.

— Даже если так… там внизу есть дверь, через нее тоже можно было войти.

— Если б было можно — я бы так и сделала. Хватит болтать, мне очень нужна твоя помощь!

— Да что происходит? Сначала ты сказала, чтоб я не совал нос в чужие дела и убирался из твоей жизни, теперь это…

— Оди, не начинай. Со всеми твоими обидами мы разберемся позже.

— Я не в обиде. Просто ты выбрала очень неудачное время — внизу меня ждет Амала, я хочу сделать ей предложение и…

— Сигвальда могут убить, — перебила Асель. — Одна я не смогу этому помешать. Помоги, Оди. Не мне — ему.

Инженер стоял в полной растерянности и не знал, что ему следует сказать или сделать. Тем временем Асель продолжала быстрым шепотом:

— Они нашли его, в девять они будут в «Добром арбалете», я сама слышала. И он там будет. Мы должны вытащить его, пока кто-то не снес его дурную башку с плеч.

— Сейчас уже без четверти, — тихо произнес Оди, взглянув на часы.

— Так что ты стоишь, как пень? — крикнула Асель, не выдержав. — Либо бери свою громыхающую хреновину и беги за мной, либо скажи, что тебе наплевать на Сигвальда и что ты остаешься. Ну же! Решай!

Но решать Оди не пришлось — на пороге появилась Амала, привлеченная звуком голосов. Любопытство на ее лице сменилось недоумением. Она переводила удивленный взгляд с Оди на Асель и обратно на Оди, который с глубоким стоном достал из тумбочки пистолет и принялся поспешно его заряжать.

— Оди, что здесь происходит? Кто это? Что она делает в моей спальне? — с каждым вопросом тон Амалы все повышался, в голосе различались гневные нотки.

— Амала, любовь моя, я должен идти. Мой друг в беде, я должен ему помочь!

— О чем ты говоришь? Кто это, Оди? Объяснись немедленно!

— Нет времени! Я вернусь и все тебе объясню! Я сделаю все, что ты хочешь, только пообещай выслушать меня потом! — инженер говорил быстро и сбивчиво, взяв девушку за руки.

— Я хочу, чтобы ты остался! — требовательно сказала Амала.

— Нет. Этого я сделать не могу. Прости. Прости меня, — шепнул он на ухо девушке, крепко прижав ее к груди.

Отпустив ее, он быстро сбежал по лестнице, Асель выскользнула вслед за ним, стараясь не встречаться взглядом с хозяйкой дома.

Когда они оказались на темных улицах, инженера охватила паника — он даже не мог представить, что сейчас о нем думает Амала, и как он сможет потом объяснить ей это происшествие.

— Мне не плевать на Сигвальда, — сказал он Асель, остановившись, чтобы отдышаться.

— Я вижу. Спасибо тебе.

Сигвальд, как громом пораженный, смотрел в усталые глаза Кеселара, стоящего на пороге, за плечом которого мялся его паж Лайхал. Рука северянина с занесенным клинком медленно опустилась, но пальцы все еще продолжали сжимать рукоять, воин дышал тяжело и часто. Он хотел что-то сказать, но все слова вылетели из его головы.

— Сигвальд из Ралааха, — строго начал Кеселар. — В ночь Пылающего Очага ты нанес тяжкое оскорбление брату моему демгарду Бериару ре Канетмак.

— Да, мой господин, — произнес Сигвальд, склонив голову.

Костяшки пальцев, сжимающие клинок, побелели от напряжения, пальцы свободной руки слегка подрагивали. Алтургер Кеселар — последний человек, которого он ожидал увидеть здесь.

— Сбежав сразу же после этого, ты поступил недостойно звания оруженосца алтургера. Ты признаешь это?

— Да, мой господин. И я готов понести любое наказание, вплоть до смерти.

Сигвальд бросил свой тесак на дощатый пол, и голос его был тверд и полон решимости, хоть воин до сих пор не решался поднять глаза на старого рыцаря, и чувствовал на себе его укоризненный взгляд.

— За это тебе следовало бы, по крайней мере, всыпать плетей, но… я не буду этого делать. Свое ты получил авансом.

— Но… как?.. Откуда вы узнали?

Сигвальд был крайне удивлен таким поворотом дела — этого он ожидал еще меньше, чем появления Кеселара в Рагет Кувере.

— Мне сказали солдаты демгарда. Жаль, что слишком поздно, — добавил он тихо. — Но скажи мне, Сигвальд, одно — почему я узнал об этом от них, а не от тебя?

— Я не хотел впутывать вас в это дело. Это были наши с демгардом счеты.

— Сигвальд, — устало произнес Кеселар. — У тебя голова пустая, как горшок. Ну какие счеты могут быть у тебя с демгардом? Подняв руку на моего оруженосца, Бериар нанес оскорбление мне в большей степени, чем тебе, и разбираться с ним должен был я, а не ты. А то, что ты сказал на пиру…

— Простите меня за это, — сказал Сигвальд, в порыве перебив алтургера. — Я был пьян…

— Ты был прав.

Кеселар усмехнулся, увидев лицо оруженосца, выражающее крайнюю степень удивления. Сигвальд же не понимал странного поведения своего господина и сказать что-нибудь разумное был не в состоянии. Видя это, старый рыцарь с отеческой теплотой обнял своего непутевого оруженосца.

— Между нами, Сигвальд, Бериар — свинья, куча железяк да имя, как ты тонко подметил. И, хоть по сути ты прав, но больше таких финтов не выкидывай. А ты, Лайхал, нас не слушай, а что услышал — забудь, — обратился он к пажу. — Поздоровайся лучше…

— Сигвальд! — мальчик был очень рад видеть своего старшего товарища и тоже позволил себе обнять его, при этом умудрившись придавить почти все синяки на теле оруженосца. — Я знал, что ты жив. Просто знал.

Сигвальд взъерошил мальчику волосы — он тоже по нему соскучился. Он вспомнил, сколько раз тот получал от него подзатыльники за мелкие шалости и проступки. «Похоже, к Кеселару просто притягиваются такие малолетние паршивцы как он, да и как я когда-то был. Хотя что уж там, до сих пор таким остался».

— А что мы стоим-то на пороге? — спросил рыцарь. — В ногах правды нет, да к тому же я зверски голоден. Эй, трактирщик! Три обеда получше и вина сюда! — крикнул он в общий зал.

Когда все уселись за стол, Кеселар критически оглядел Сигвальда, его одежду и незнакомый клинок. Придя к неутешительным результатам осмотра, он аристократически взмахнул рукой, указывая на все это безобразие:

— Расскажи мне, Сигвальд, как ты дошел до такой жизни.

— По пути из замка я встретил людей, которые помогли мне выжить и добраться до города, — начал Сигвальд, не желая вдаваться в подробности.

— Они твои друзья?

— Да… То есть, нет. Не совсем… Я не знаю, я запутался.

— Интересно, — Кеселар снова потирал виски. — Раньше ты мог без труда делить людей на друзей и врагов.

— Раньше все было просто.

Кеселар понимающе кивнул головой. Как раз в это время принесли обед — к счастью Сигвальда, хозяин трактира решил сам обслужить рыцаря, оказавшего честь его таверне своим посещением.

— Ты прибыл в Рагет Кувер еще дней десять назад. Ты решил остаться здесь?

— Нет, я должен был вернуть два долга.

— И как ты в этом преуспел?

— Один долг я смогу отдать еще нескоро, — он вытряхнул на стол несколько медяков, которые на сегодняшний день и составляли все его состояние. — А второй я не смогу вернуть никогда.

— А что это за долг? — спросил любопытный Лайхал, на миг оторвавшись от еды.

— Ешь молча, Лайхал, и не имей привычки выведывать чужие тайны, — строго сказал Кеселар. — Если бы Сигвальд хотел сказать — он бы сказал.

— Простите, господин, — по привычке отвечал паж, продолжая поглощать обед.

Сигвальд благодарно взглянул на старого рыцаря — он не спросил о втором долге, тем самым избавив Сигвальда от необходимости врать или признаваться, что он почти стал грабителем и вором. Оруженосец был готов скорее умереть, чем солгать своему наставнику или сознаться в своем падении.

— Так что дальше, Сигвальд? Опять будешь заниматься боями?

Сигвальд покачал головой, прикрыв рукой сильно подбитый глаз.

— Тогда на войну?

— Мои земляки не взяли меня в свой отряд. Так что мне светит Артретардский Добровольный.

— Ну и местечко, — Кеселар хмыкнул. — Пару дней назад я встретил своего старого друга Толиара, и завтра на рассвете мы отправляемся к нашему хивгарду готовиться к войне. И в ней мне не помешал бы опытный оруженосец, которому я могу доверять как самому себе, — старый рыцарь смотрел на Сигвальда с хитрым прищуром.

— Вы… вы хотите, чтобы я вернулся на службу? — Кеселар кивнул. — О небо…

Восстановленный в должности оруженосец поспешил преклонить колено перед своим вновь обретенным господином. Причем сделал он это так усердно, что, врезавшись грудью в кромку стола, чуть было не перевернул его, заставив ничего не ожидавшего Лайхала подавиться едой.

— Встань, Сигвальд из Ралааха, мой оруженосец, — с усмешкой проговорил Кеселар.

— Но… Вы не гневаетесь на меня за мое недостойное поведение? — Сигвальд упорствовал в своем рвении и не поднимался с пола.

Увидь Асель гордого северянина, преклонившего колени, она бы сильно удивилась. Но ей было неведомо чувство привязанности верного оруженосца к своему рыцарю, которое сейчас Сигвальд испытывал особенно остро. Он не мог поверить, что злая судьба наконец сжалилась над ним и разом вернула все, что он потерял.

— Нет, — отвечал рыцарь. — Ты совершил серьезный проступок, но жизнь наказала тебя так, как никто другой не смог бы. Надеюсь, ты усвоил этот урок. Да встань ты, нечего штаны на коленях протирать.

— А как же демгард? — теперь Сигвальд от волнения расхаживал по комнате. — Оскорбление, которое я ему нанес… Он не сможет оставить его без возмездия.

— Об этом не волнуйся, — Кеселар с довольным видом вспоминал сломанный нос Бериара и ужас в его глазах. — Теперь это наши с ним счеты.

— Я не могу поверить…

— Отчего же? Я ведь сам когда-то был таким же молодым и рьяным, как ты, и отлично тебя понимаю. Но спустить тебе это с рук я не могу, — строго добавил Кеселар. — Пусть твоим наказанием станет эта война, которую ты пройдешь моим оруженосцем.

— Наказанием? Но я десять лет был вашим оруженосцем на всех войнах.

— И настолько хорошим, что я и не заметил, как они пролетели. А потом понял, что ты просто теряешь время — ты мог бы стать отличным воином, командиром. И я взялся выбить для тебя звание тургера

, и сейчас уже почти все готово, не достает нескольких формальностей, исполнение которых зависит от меня.

Сигвальд, все еще меряющий шагами комнату, остановился. Он был не в силах поверить в происходящее, и все слова благодарности казались ему ничтожными в сравнении с великодушием его господина.

— Вы слишком добры ко мне, — только и смог произнести он.

— Я всегда добр настолько, насколько это требуется, — Кеселар подошел к своему оруженосцу. — И позволь дать тебе один совет: когда закончится война и ты получишь свое звание — женись.

— Я? Жениться? Это невозможно — у меня война чуть не каждый год, сражения, у меня будет отряд и…

— Я тоже так говорил, Сигвальд. Когда мне было двадцать шесть. А когда мне стукнуло сорок, я понял, что было бы неплохо и семью завести, но оказалось, что немолодой, небогатый бастард никому не нужен. Так что, пока ты хотя бы молод…

Он умолк, услышав за дверью в таверну грохот и крики. Не успел он понять, что там происходит, как дверь распахнулась и на пороге возникли двое: Асель в своем капюшоне и Оди, нижнюю часть лица которого закрывала зеленая повязка.

Сигвальд не понимал, что они делают здесь, но он видел, как Асель поднимает заблаговременно заряженный лук и натягивает тетиву. Наконечник стрелы указывал прямо в грудь Кеселару.

— Стой! — крикнул Сигвальд степнячке, но она уже расслабила пальцы, стянув их с тетивы, и ничто больше не могло задержать полета стрелы.

В мгновение ока северянин метнулся к рыцарю и, сильно толкнув его, на миг занял его место. Стрела, разрезая воздух со зловещим шипением, вонзилась в плечо Сигвальда — не сумев удержать равновесия, он упал к ногам ошарашенного Кеселара.

«Что?! Что происходит?! Сигвальд!» — Оди, от сильного волнения и так не вполне владеющий собой, увидел, как северянин упал со стоном, как недоумевающая Асель опустила лук, как кто-то, до этого сидевший за столом, вскочил и направился к раненому, держа что-то блестящее в руке. Оди казалось, что его сердце сейчас выскочит из груди, проломив ребра. Он чувствовал только опасность, которая грозит его другу — это длилось всего мгновение, но его хватило, чтобы он нажал на курок.

Вслед за звуком выстрела таверну огласил испуганный крик посетителей, которым было неведомо оригинальное изобретение инженера — часть из них, как по команде, спрятались за первое, что попалось на глаза, остальные убежали с криками о демонах.

Когда дым рассеялся, инженер разглядел сперва тяжело дышавшего Кеселара, который смотрел на него глазами, полными удивления и непонимания. Когда инженер перевел взгляд чуть ниже, он увидел человека, лежавшего на полу. Вокруг его головы растекалась лужица крови, шапочка пажа лежала рядом, а рука все еще продолжала сжимать блестящую металлическую ложку.

— Мама… — помертвевшим голосом произнес Оди. — Это же ребенок… Я убил…

— Стража!!! Стража! Позовите солдат! — заорал трактирщик, заглянувший в маленький зал. — Резня! Убийство!

Сигвальд видел, как Кеселар бросился к Лайхалу, как Асель смотрела на Оди, который был в шаге от нервного срыва и истерики. Он стоял, не шевелясь, а со спины на него уже был готов накинуться особо храбрый посетитель, надеющийся получить какую-нибудь награду за поимку преступника.

— Оди, беги! — крикнул Сигвальд, пытаясь подняться, но опереться на руку он не смог.

Асель, которая уже пришла в себя, среагировала быстрее — она втолкнула безвольно стоявшего инженера в комнату и, захлопнув дверь и заперев ее на небольшой засов, протащила Оди к другому выходу, еще раз приказав ему бежать. На это раз он понял команду и понесся по темным улицам с такой прытью, какой Асель от него не ожидала.

Когда Оди скрылся из виду, степнячка упала на колени рядом с Сигвальдом:

— Какого черта, Сигвальд? — крикнула она.

— Что с Лайхалом? — спрашивал северянин, игнорируя слова Асель и пытаясь обернуться и увидеть собственными глазами. — Что с ним? Он жив?

Асель перевела взгляд на рыцаря, который уже положил пажа обратно на пол и направлялся к Сигвальду. Степнячка мгновенно вскочила на ноги и кинжал сверкнул у нее в руке серебристой молнией. Но ударить Кеселара в грудь ей не удалось — опытный рыцарь перехватил ее руку.

— Не приближайся к нему, — прошипела Асель, плюя на все приличия и звания рыцаря. — Я не позволю его убить!

— Так это же ты только что расстреляла его! — удивительно спокойным тоном произнес он.

— Господин Кеселар, что с Лайхалом? — спрашивал Сигвальд, которому так и не удалось обернуться.

— Господин?.. — переспросила Асель. От удивления она даже перестала дергаться и пытаться вырваться, чтобы добить Кеселара. — Так вы что, знакомы?

— Он мой оруженосец! — отвечал рыцарь, заглушая стон Сигвальда после очередной неудачной попытки подняться. — Ему надо помочь. Не возражаешь?

Асель снова первой оказалась у раненого.

— Лайхал жив? — все не унимался северянин.

— Все с ним в порядке, — сказал Кеселар, опускаясь рядом. — Ему просто оторвало ухо. Вам обоим нужен лекарь. Тебе в особенности.

Он уже хотел было выглянуть в общий зал, чтобы послать кого-нибудь за медиком, но Сигвальд остановил его, схватив за руку.

— Нет. Нельзя, я должен уйти.

— Сигвальд, ты ранен и истекаешь кровью, — Кеселар указал на кольчугу, между колечками которой виднелась кровь, уже пропитавшая дублет.

— Я знаю. Но Оди… он не хотел, я знаю его. Его оружие… его будут искать. Если у них буду я или Асель — для Оди все кончено. Я должен уйти.

— Ты сошел с ума. Куда ты один?

— Он не будет один, я помогу ему, — вмешалась Асель, отламывая древко стрелы у самого дублета.

— Ты уже помогла, — скептически заметил Кеселар, но, тем не менее, подпер дверь стулом, когда в общем зале послышался подозрительный шум и движение.

— Эта стрела была для тебя, — резко бросила Асель, запросто «тыкая» алтургеру, сыну хивгарда, одному из лучших мечников Норрайя, который годился ей в отцы.

Сигвальд уже стоял на ногах, тяжело опираясь на плечи Асель. Кеселар только покачал головой — он знал, что упертого оруженосца уже не разубедить. Ему ничего не оставалось, как подать степнячке лук, который она в суматохе бросила у двери, и проводить их до черного хода. Они уже были за порогом, когда он остановил Асель и вытащил из ее колчана одну стрелу. Она не спросила разъяснений.

— Надеюсь, что ты поступаешь правильно, — сказал рыцарь, наблюдая, как Асель и Сигвальд скрываются в ночной темноте.

Уже через несколько минут дверь, выходившую в общий зал, выбили солдаты, толпой ворвавшиеся в небольшое помещение. Они держали оружие наготове и были настроены изрубить всех, кто попытается оказать сопротивление или сбежать. Но вместо грабителей и демонов, о которых кричали все посетители во главе с трактирщиком, стражники увидели только одинокого рыцаря, пытавшегося привести в чувство своего пажа.

— Позовите лекаря! — крикнул он вошедшим. — Здесь раненый!

— Та-ак, — протянул начальник караула, пряча свой меч в ножны. — Ну и где грабители?

— Были! Были! — загалдели посетители.

— Наверное, ушли через черный ход, — сказал трактирщик, указав на приоткрытую дверь. — Эй, так тут же еще один раненый был.

Начальник караула вопросительно взглянул на Кеселара.

— Мой оруженосец, — спокойно отвечал рыцарь, протягивая стражнику окровавленную стрелу. — Она только оцарапала его. Когда мой оруженосец пришел в себя, он бросился в погоню за налетчиками.

— А я слышал, как он крикнул одному из них «Оди, беги!», — сказал какой-то посетитель. — Так, стало быть, они друг друга знали и были за одно?

— Я не слышал ничего подобного, — заявил Кеселар.

Внезапно он с удовольствием увидел среди отряда стражи лицо молодого веснушчатого солдата и его бородатого товарища, которых он, выкупив у Бериара, пристроил в городскую стражу.

— А что демоны? — спрашивал командир, постепенно теряющий интерес к этому делу.

— Оно как бахнуло!.. А этот-то, в повязке… И дыму сразу, дыму… а в руках что-то непонятное было, блестящее… И как жахнет! — наперебой делились впечатлениями очевидцы.

— Смотрите, командир!

Один из солдат указывал на оконную раму, в которой засела пуля, оторвавшая ухо мальчику и лишь по счастливой случайности не пробившая ему череп. Выковыряв ножом из дерева маленький свинцовый шарик, весь отряд с удивлением разглядывал его.

— Слушай мою команду, — сказал начальник караула. — Ищите их по горячим следам, они не могли далеко уйти. Того, кто стрелял этим — взять живым! Он вооружен неизвестным, но крайне опасным оружием! Нельзя допустить, чтобы он ушел и напал на кого-нибудь еще!

«А как же, — думал Кеселар. — Нельзя, чтобы он ушел и ты остался без премии за поимку такого важного преступника. Не знаю, что это было, но сдается мне, что его оружие могло бы перевернуть мир с ног на голову».

Несколько солдат бросились на улицы ловить всех, кто попадется под руку, остальные остались, чтобы расспросить свидетелей о приметах нападавших. Исса и Скаг пробились сквозь плотную толпу к Кеселару.

— Мы помним, что вы для нас сделали, — сказал бородач. — У нас не так много возможностей отблагодарить вас, но я обещаю, что мы найдем подонков, которые это сделали.

Они смотрели на пришедшего в чувство Лайхала, который как раз пытался ощупать окровавленную голову и осознать потерю уха. Судя по выражению испуганных глаз, осознание происходило тяжело и болезненно.

Выразительно взглянув на солдат, Кеселар медленно покачал головой.

— Нет? — шепотом переспросил Исса. — Вы не хотите, чтобы мы их нашли?

Кеселар жестом подтвердил догадку.

— Надеюсь, это не слишком расходится с вашим кодексом? — так же тихо спросил он.

— Это меньшее, что мы можем сделать для вас, — с едва заметным поклоном ответил Скаг и удалился вместе со своим товарищем.

— Ничего не говори, Лайхал, не отвечай ни на какие вопросы, — шепнул Кеселар пажу. — Конечно, кроме вопросов доктора. Потом я все тебе объясню.

Алтургер вывел мальчика из душной комнаты и передал его на попечение только что подошедшего лекаря, который, бегло осмотрев рану, тут же заявил, что она совершенно неопасна, и что через пару недель Лайхал будет совсем как новенький, разве что без уха.

— Через сколько дней он сможет сесть на лошадь? — спросил он у лекаря.

— Да хоть завтра — уши участвуют в управлении лошадью только косвенным образом, а кровопотерей можно пренебречь, она крайне мала.

Кеселар удовлетворенно кивнул. «Пора расплатиться с моим шпионом, — думал он, направляясь к таверне, где остановился Анвил. — Надеюсь, он не откажет мне в еще одном маленьком, но срочном дельце».

В одном из речных стоков, предназначенных для отведения лишней воды в канализацию в случае подъема уровня реки, прижавшись к влажной скользкой стенке и обхватив руками голову, сидел Оди Сизер. Его било крупной дрожью, мысли путались в пылающей огнем голове, судорожные всхлипы сотрясали тело.

— Мама, мама… я убил ребенка… Я убийца. Что теперь делать?.. Мама, я сойду с ума.

Оди закрыл лицо руками. Он готов был выть от горя, рвать на себе волосы, да хоть руку себе отрезать, если бы это могло исправить ту чудовищную ошибку, которую он совершил.

— Духи! — в отчаянии воскликнул он, забыв о предосторожностях и устремив глаза вверх, туда, где должно было быть небо. — Зачем вы не дали мне умереть, когда была такая возможность? Зачем вы хранили меня? Чтобы я стал убийцей детей?!

Чувство безысходности навалилось на инженера, вина лежала на сердце неподъемным грузом, беспросветное одиночество душило, словно удавка.

— Я не просто убил ребенка — из-за меня плохо всем. Сигвальд ранен, если еще не мертв, Асель, наверное, уже схватили солдаты, Амала стала невестой убийцы… Зачем я сбежал? Лучше бы меня пристрелили, как бешеного пса…

Но выйти из своего укрытия и сдаться страже мешал животный страх, который приковал его к мокрому полу канализационного стока. Оди не знал, что делать — ему казалось, что ничего на свете не сможет облегчить его страдания.

— Я чудовище, чудовище, чудовище… — повторял он, раскачиваясь из стороны в сторону. — Люди придумывают их, чтобы не чувствовать себя виноватыми. Как бы я хотел сделать то же самое! Но я-то знаю, кто здесь настоящий монстр.

Внезапно Оди затих, перестав раскачиваться, всхлипы прекратились. Инженер смотрел прямо перед собой невидящими глазами, до боли в суставах сжимая пистолет, который он все это время не выпускал из рук.

— Монстры не должны жить на земле, — твердо произнес он.

Дрожащими руками он снова принялся заряжать оружие, которое сегодня принесло уже достаточно горя. Несколько пуль выскользнули из рук и утонули в неглубокой лужице застоявшейся воды. «Так будет правильно, — думал он, заканчивая приготовления. — Я мужчина, я должен платить за свои грехи. И я это сделаю. Только стрелять надо сразу, а то рука дрогнет — тело не всегда понимает…» Когда все было готово, Оди глубоко вздохнул и приставил дуло к горячему лбу.

Несмотря на свое решение нажать на спусковой крючок как только он почувствует холодное прикосновение оружия, Оди медлил. Он ждал, что перед его глазами пронесется вся жизнь, но на самом деле ему представлялась только одна картина — Оди Сизер, инженер, лежащий в канализационном стоке в луже собственной крови, смешанной с тухлой водой, половина черепа которого снесена мощным выстрелом в упор, а кусочки мозга медленно сползают по стене. И нигде в этой картине не было даже намека на искупление вины или освобождения от душевных мук.

Рука с пистолетом медленно опустилась, и Оди казалось, что она действует сама по себе, вне зависимости от его желания. Когда он попытался поднять пистолет снова, то понял, что не в силах этого сделать. В отчаянии он прижался к холодным камням пола, поросшего скользкими водорослями и теперь даже не пытался сдержать обжигающе-горячих слез.

— Да что ж я за человек такой? — еле слышно произнес он, перемешивая слова со всхлипами. — Я убийца, чудовище, трус… Зачем я такой нужен?!

Случайно бросив взгляд на свою руку, Оди увидел, что он до сих пор сжимает пистолет, и ему показалось, что это страшное кровавое орудие прожигает ему пальцы до кости. Резким движением инженер швырнул свое изобретение на середину реки — подняв небольшой фонтан брызг, пистолет канул в черную холодную воду.

— Там тебе самое место, — шепнул Оди, жалея о том, что не может так же легко отправить в небытие и самого создателя злосчастного оружия.

В ушах Сигвальда стоял ясно различимый звон, раненое плечо вспыхивало болью при каждом движении, от слабости в теле подкашивались ноги и опускались руки, и, если бы его не поддерживала пыхтящая от напряжения Асель, он бы уже давно рухнул на мостовую.

— Ну, скоро там? — спрашивала Асель, которая сама уже едва держалась под тяжестью воина, который навалился на нее почти всем весом.

— Уже пришли.

Сигвальд указал на небольшое полуразрушенное двухэтажное строение без каких-либо опознавательных знаков, которое терялось на фоне десятка таких же точно зданий. Окна были закрыты глухими ставнями и только тусклый свет, пробивающийся изнутри сквозь щели дверей и окон, указывал, что оно не совсем заброшено.

— Что за дыра? — поморщилась Асель, войдя в неухоженную таверну с крайне бедной обстановкой, по сравнению с которой даже «Добрый арбалет» мог показаться алгардскими хоромами.

— Хорошая дыра, глубокая, — отвечал Сигвальд, проходя мимо трактирщика, который проводил их безразличным взглядом — очевидно, такие ситуации были здесь в порядке вещей.

С горем пополам поднявшись на второй этаж, Асель распахнула комнату Сигвальда, которая по размеру и обстановке скорее походила на чулан — в ней умещалась только узкая кровать да пара стульев, на одном из которых стоял мятый таз; на небольшом окошке висела та самая пресловутая половая тряпка, которую хозяева подобных заведений пытались выдавать за штору.

— Ты только не отключайся, — говорила степнячка, усаживая Сигвальда на кровать.

Торопливо расстегнув все ремешки дублета, она стянула доспех с воина, который глухо рычал и ругался на языке Велетхлау при каждом прикосновении к обломку стрелы, торчащему из плеча. Его рубашку, сильно залитую кровью, Асель разорвала безо всякого сожаления и, плеснув водой из кувшина, стоящего тут же, на плечо, осмотрела рану. Стрела прошла аккурат под левой ключицей, в опасной близости от плечевого сустава.

— Не так плохо, как я думала, — сказала она, разрывая простынь на полоски. — Сейчас я перевяжу тебя и сбегаю за лекарем…

— Нет, — решительно заявил воин. — Скоро всем лекарям сообщат наши приметы, и тогда он нас обязательно сдаст.

— Если мы его не позовем, то сдавать будет уже некого, — отвечала Асель, освобождая Сигвальда от остатков рубашки.

— Просто вытащи стрелу и перевяжи рану, — настаивал Сигвальд. — Тебе ведь приходилось обращаться с ранеными?

— Да, но девять из десяти не доживали до рассвета. К тому же, мне кажется, что у тебя перебита кость, — заметила она, пошатав пальцем сломанное древко.

Сигвальд отозвался болезненным стоном.

— Асель! Ну неужели так сложно хоть раз в жизни сделать то, о чем тебя просят? Если ты сделаешь хоть шаг из комнаты, я выдерну стрелу сам, и тогда лечить точно будет некого.

— Идиот! Упертый чертов идиот! — в сердцах крикнула степнячка. — Ладно. Хорошо, если тебе в самом деле надоело жить, я сделаю, как ты говоришь. Но не удивляйся, если утро вдруг не наступит.

Покопавшись в карманах, Асель извлекла из них маленький кожаный мешочек, в котором хранилось еще несколько тканевых узелков. По запаху она выбрала один и вытряхнула из него на ладонь несколько маленьких сушеных ягод какого-то растения.

— Вот, пожуй это, — приказала она Сигвальду.

— Что за дрянь? — скривился он, раскусив ягодку, которая оказалась горше полыни.

— Это притупит боль. Не хочу, чтобы ты орал на всю улицу, когда я стану вытаскивать стрелу.

Сигвальд наблюдал за тем, как Асель крепко связывает полоски ткани, некогда бывшие простынею. Когда все они оказались связанными, степнячка перекинула бинт через плечо воина, которому уже было тяжело сидеть на кровати.

— Эй, может ты вытащишь это из меня, прежде чем перевязывать? — спросил он, почувствовав, как бинт оборачивается вокруг плеча.

— А может ты сам будешь лечиться, раз такой умный? — раздраженно спросила Асель. — Ты и так потерял много крови, а если я вытащу стрелу, не передавив вены, то, что в тебе еще осталось, вытечет за несколько минут. Так что сиди и молчи, умник.

Степнячка накладывала повязку так туго, что ткань больно врезалась в кожу северянина. Почти на каждом новом витке Асель случайно цепляла обломок стрелы, на что Сигвальд отвечал стоном и дикой руганью, но с каждым разом стоны становились все тише, а слова все неразборчивее.

Асель уже почти закончила с перевязкой, когда почувствовала, что Сигвальд совсем обмяк и бессильно повис на ее руках, его голова запрокинулась назад, глаза были прикрыты. Осторожно положив его на тощую подушку, Асель проверила дыхание, послушала сердце, приложив ухо к груди.

— Наконец-то, — тяжело вздохнула она.

Собрав свои вещи, которые она бросила прямо на пол, чтоб не мешались, Асель заперла дверь на засов, который казался надежнее замка, и, еще раз взглянув на Сигвальда, выскользнула в окно.

Степнячка всегда без труда ориентировалась на местности и даже наступление темноты не могло сбить ее с толку. Она двигалась быстро и тихо, стараясь оставаться в тени, невидимой для случайных запоздалых прохожих и изредка возникающих стражников. Асель торопилась и, проходя мимо какой-то конюшни, с трудом удержалась от соблазна присвоить чужую лошадь.

«Нет, так я попадусь быстрее», — думала она, ускоряя шаг.

Деловой Квартал встретил Асель горящими окнами домов, хорошо освещающими все закоулки, и многочисленными горожанами, которые разгуливали по опрятным чистым улочкам и даже не думали еще ложиться спать. Из шикарных заведений, которые язык не поворачивался назвать трактирами и кабаками, доносилась музыка и песни, веселый гам нарядной толпы.

Слиться с толпой казалось невозможным для Асель, которая выделялась своей одеждой среди дам в длинных платьях и мужчин в парадных сюртуках, однако на практике на нее никто не обратил внимания, в том числе и стражник, с которым она едва не столкнулась нос к носу.

Вскоре она достигла улицы Васта ре Гард и в растерянности остановилась перед домом номер десять. Длинное трехэтажное каменное здание светилось десятками окон, странные изогнутые трубы непонятного назначения на стенах отсвечивали медными боками, поддерживаемые каменными скульптурами фантастических созданий.

— Это и есть десятый дом? — фыркнула Асель, озадаченно осматривая бессчетные окна. — Вот урод…

— Под словом «урод» вы подразумеваете химеру над входом или кого-нибудь, кто пригласил вас, указав только номер дома?

От колонны, подпирающей массивный козырек над крыльцом, отделился молодой парень в модной черной рубашке, по-пижонски расстегнутой до середины груди. Пока Асель соображала, что ответить незнакомцу, он продолжил разговор сам.

— По вам нельзя сказать, что вы способны обидеть каменную горгулью, уже не первый век страдающую от подобных нападок. Значит вы, милая девушка, кого-то ищете.

Ослепительно улыбаясь, парень называл Асель милой девушкой, даже не видя ее лица, скрытого капюшоном. Разговоры с незнакомцами не входили в планы степнячки, но он был ее единственной надеждой найти того, кто был действительно нужен.

— Фимал Понн Леге, — сказала Асель.

— Скажите честно — он ведь вам не для того, чтобы людей лечить? — незнакомец нахально усмехнулся.

— Где его найти? — настроение у Асель было неподходящим для шуток.

— Вижу, вы настроены серьезно, таинственная незнакомка. Что ж, пойдемте, — парень галантно распахнул двери перед Асель, которая, войдя в парадное, схватилась за рукоять кинжала, висевшего на поясе. На всякий случай.

Оглядев девушку еще раз, незнакомец отвел ее на второй этаж и, остановившись перед одной из дверей, громко забарабанил в нее.

— Фимал! Хватит спать — счастье свое проспишь! К тебе пришли! — крикнул он в замочную скважину.

Через минуту на пороге возник заспанный, закутанный в простыню студент-медик с растрепанными волосами и отпечатком собственной руки на щеке. Ничего непонимающим взглядом он уставился на посетителей.

— Благодарю, — сказала Асель парню в черной рубашке и без приглашения шагнула в квартиру Фимала, захлопнув дверь перед носом незнакомца, который как раз собирался что-то сказать.

Не дожидаясь, пока начинающий лекарь соберется с мыслями, степнячка сняла капюшон.

— Асель? — удивленно спросил он, протирая глаза. — Не ожидал увидеть тебя тут, но я очень рад…

— Фимал, слушай, — начала степнячка, но студент медик, наконец проморгавшись, перебил ее обеспокоенным возгласом.

— У тебя кровь на щеке! Ты ранена? — он хотел было броситься к ней, но остановился, едва не уронив простыню.

— Не я, но мне очень нужна твоя помощь. Это очень личное дело, — выразительно сказала она.

— Да, да, я понимаю. Конечно, я помогу… Только мне надо одеться и собраться, — сказал он, убегая в соседнюю комнату. — Расскажи мне кое-что о раненом, это может быть важно.

Пока Фимал одевался, почему-то издавая при этом жуткий грохот, Асель покорно отвечала на вопросы о том, кто ранен, о месте и тяжести ранения, кровопотере и тому подобных мелочах, представляющих интерес для лекарей.

— А он в сознании?

— Надеюсь, что нет, — Асель поймала на себе удивленный взгляд Фимала, выглянувшего из комнаты. — Долгая история. Я дала ему снотворного, а то он мог навредить себе.

— А что именно ты ему дала? И сколько?

— Ягоды с медвежьего куста, штук пять-шесть, не считала.

— Тогда есть шанс, что он и вовсе не придет в сознание. Это опасное растение, и если у твоего друга слабое сердце или недостаточная масса…

— Я не первый раз кормлю друзей медвежьими ягодами и знаю, как они действуют. А если мы будем тут рассусоливать, он проснется и наломает дров.

Быстро кивнув, Фимал вышел вслед за Асель. Чем больше они углублялись в дебри Бедняцкого Квартала, чем чаще степнячка шикала на него и заставляла держаться в тени, тем больше студентом овладевала тревога. Он знал, что рано или поздно каждый лекарь сталкивается с такими «совершенно особенными» пациентами, лечение которых может влиять на доктора пагубнее, чем лечение чумных. Впрочем, он помнил рассказы своего старого наставника, который утверждал, что отказ лечить такого больного мог быть еще более опасен, чем согласие.

Во все время похода Фимал молился Ринкоанду, духу солнца и покровителю врачей, чтобы он не оказался свидетелем такой тайны, хранители которой живут очень недолго.

Наконец, Асель остановилась и ничтоже сумнящеся полезла на отвесную стену какого-то здания. Фимал стоял внизу в нерешительности — он знал себя как отвратного скалолаза, но наставник учил его не бояться трудностей и делать все ради спасения пациента. Но для верности студент все же спросил Асель, необходимо ли ему проникать в дом таким же образом.

— Не надо, — сказала она, критически оглядев Фимала, стоящего внизу с запрокинутой головой. — Войди по-человечески, а то убьешься еще, а ты мне пока нужен.

Фимал нервно сглотнул, услышав слово «пока», которое в таком контексте пугало его до дрожи в коленях и навевало самые мрачные мысли. Он был уже не рад, что когда-то решил познакомиться с красивой степнячкой.

Оказавшись в комнате, Асель с облегчением отметила, что Сигвальд оставался в том же положении, в котором она оставила его около часа назад — дыхание было неглубоким, сердце билось медленно и слабо, но и кровотечение заметно ослабилось и только благодаря этому он был еще жив.

Фимал, вошедший через несколько секунд, боязно оглядывался, но скоро взял себя в руки и приступил к осмотру.

— Этот парень родился не в рубашке, а в кольчуге, — сказал он. — Попади стрела чуть выше или левее, она разнесла бы ему кости так, что не собрал бы ни один лекарь. Потом ему вдвойне повезло, что ты разбираешься в травах — во-первых, его не убили медвежьи ягоды, во-вторых, его не убило кровотечение, которое без них было бы намного сложнее остановить.

— Тебе чем-нибудь помочь или не мешать? — спросила Асель как можно более мягко, чтобы хоть как-то успокоить заметно нервничающего Фимала. Ей не очень-то нравились доктора с дрожащими руками.

— Я справлюсь. Ты просто следи за ним, — сказал лекарь, протирая руки спиртом.

Асель обещала так и сделать, но выполнила свое обещание лишь наполовину — большую часть времени она наблюдала за тем, как Фимал извлекает стрелу, обрабатывает и зашивает рану. Степнячка по привычке запоминала все, что делал лекарь — на всякий случай, вдруг пригодится — и лишь изредка поглядывала на Сигвальда.

Сквозь глубокий сон, граничащий с тяжким бредом, воин чувствовал дикую боль в плече, но ни пошевелиться, ни открыть глаза он был не в силах. Ему казалось, что на груди у него лежит тяжелый мешок с мокрым песком, а к рукам и ногам привязаны пудовые гири. Когда дурман медвежьих ягод наконец начал покидать его голову, Сигвальду удалось открыть глаза.

Первое что он увидел перед собой — мутный и двоящийся совершенно незнакомый парень, окровавленными руками ковыряющийся в его плече; второе — Асель, увлеченно наблюдающая за действиями незнакомца. Все это походило на плохой сон.

Сигвальд глухо застонал и попытался повести плечом, но это ему не удалось — отчасти от слабости и воображаемых пудовых гирь, отчасти оттого, что Асель, вовремя заметив приход воина в сознание, вцепилась в его руку.

— Кто?.. — только и смог выдавить из себя Сигвальд, который чувствовал себя намного хуже, чем утром после пьянки с Оди в безымянной деревне.

— Я знаю его. Он никому не скажет, так ведь? — с ударением на последней части фразы сказала Асель, обращаясь к Фималу, который утвердительно затряс головой.

Сигвальд не стал ни спорить, ни выспрашивать подробностей, для этого у него не было ни сил, ни желания. Тем более, после извлечения стрелы, которая до этого нещадно терлась о кость, причиняя сильную боль, воин почувствовал облегчение.

— Надо кое-что проверить, — объявил молодой лекарь и тут же слегка надавил раненому на ключицу, в ответ на что Сигвальд нашел в себе силы высказать эскулапу все, что о нем думает.

— Кость все-таки треснула, — сказал Фимал, дождавшись, пока поток проклятий иссякнет. — Но это хорошо. В том смысле, что только треснула. Если я доживу до старости, то напишу книгу о чудесных медицинских случаях и назову ее «Рожденные в кольчуге».

Асель укоризненно посмотрела на медика, непрозрачно намекая, что он отвлекся от своих прямых обязанностей, и Фималу стало в самом деле не по себе. Он еще не был уверен, что выйдет живым из этой таверны.

— Руку надо зафиксировать на груди — это обеспечит покой и кости, и ране, пока все не заживет, — снова очень серьезно произнес он.

Пока Асель пыталась приподнять обессиленного северянина, который теперь казался еще тяжелее, чем раньше, Фимал накладывал тугую повязку. Закончив с этим, студент посмотрел на Асель с надеждой и ожиданием.

— Пойдем, — сказала она, оставив Сигвальда.

Фимал нерешительно мялся в темном узком коридоре — ему было страшно поворачиваться спиной к степнячке, хотя ничего в ее поведении не выдавало враждебности. Она тоже стояла, очевидно, ожидая от медика чего-то и это вызывало у него еще больше опасений.

Чтобы заполнить паузу, лекарь стал давать рекомендации по уходу за раненым, часто повторяясь и сбиваясь, но Асель знала это и без него и явно ждала чего-то другого.

— Сколько я должна? — прямо спросила степнячка, не выдержав недогадливости молодого врача.

— Что?.. Нисколько… Я просто… Можно я просто уйду?

Такая постановка вопроса несколько озадачила Асель, но отказ лекаря от награды заставил отказаться от расспросов, во избежание переосмысления им ситуации. Степнячка чувствовала нечто вроде благодарности — чувства настолько для нее необычного, что она не могла даже с уверенностью сказать, оно это было или нет.

Движимая порывом того самого чувства, она быстро и крепко обняла лекаря, который с замиранием сердца все еще ждал удара ножом в спину.

— Спасибо тебе, — сказала Асель, сразу после чего хлопнула дверью, оставив удивленного лекаря в коридоре одного.

Оставшись наедине с Сигвальдом, она внимательно всмотрелась в его лицо и все еще затуманенные серые глаза — воин был бледен и по нему было невозможно понять, что он чувствует — то ли боль, то ли, наоборот, избавление от страданий.

— Хочешь пить? — спросила степнячка.

Сигвальд кивнул. Он пил долго и жадно, наслаждаясь каждым глотком прохладной воды из кувшина, который Асель поднесла к его губам.

— Асель, — произнес он охрипшим голосом.

— Что? Хочешь чтобы я извинилась за то, что не сделала, как ты просил? — нервы степнячки, весь вечер натянутые как струны, лопнули в один момент. — Хорошо. Извини, что я накормила тебя снотворным и пошла за лекарем, вместо того, чтобы позволить тебе умирать в агонии до самого рассвета.

— Асель, — повторил он со слабой улыбкой. — Я хотел сказать, как хорошо, что ты не привыкла слушать идиотов. В особенности одного, самого упертого.

Степнячка раздосадовано махнула рукой.

— Я сегодня тоже облажалась. Я не хотела, чтобы все получилось так. Я ничего не знала. Прости.

— А что с Оди? — внезапное воспоминание кольнуло Сигвальда в самое сердце.

— Я не знаю.

Воин с сожалением покачал головой.

— Так не должно было быть. Он был вообще не при чем.

Асель не ответила — она чувствовала свою ответственность за судьбу бедного инженера и свою вину перед ним. И на этот раз не было никакой возможности переложить этот груз на других.

Рассвет застал степнячку на полу, дремавшей в неудобной позе, облокотившись о кровать Сигвальда. Она проснулась от тихого, но настойчивого стука в дверь. Потирая занемевшую шею, она неслышно подошла к двери и заглянула в одну из многочисленных щелей — на пороге стоял сам алтургер Кеселар.

Приоткрыв дверь, она тихо вышла в коридор.

— Как Сигвальд? — обеспокоенно спросил он, пытаясь заглянуть в комнату.

— Жив. Относительно здоров. Трещина в ключице и дырка в плече — это меньшее, что с ним могло произойти.

Асель по непонятным причинам все еще испытывала неприязнь к старому рыцарю, потому отвечала сухо и не слишком любезно.

— Позволь мне взглянуть на него, — произнес Кеселар, ни чуть не обижаясь на прохладный тон дерзкой степнячки.

— Он спит. Он очень устал.

— Я тихо, — сказал он и, мягко отстранив Асель, заглянул в комнату.

Рыцарь даже не стал переступать порог, опасаясь, что скрипнувшая половица разбудит раненого. Увидев собственными глазами мерно вздымающуюся грудь воина с прибинтованной к ней рукой, он успокоился и прикрыл дверь.

— Послушай, — начал он. — О тебе я знаю немного — только твое имя и то, что за последние недели ты не единожды спасала Сигвальда от смерти. Этого достаточно, чтобы я проникся к тебе уважением и доверием. То, что произошло этой ночью, похоже на досадное недоразумение, потому я хочу попросить тебя: не бросай его, пока ему нужна твоя помощь.

Асель с удивлением смотрела на рыцаря, который не пытался приказывать ей, не проявлял враждебности, а вовсе наоборот, говорил о доверии и уважении и просил об услуге. Это никак не укладывалось в привычную для нее модель мира.

— Возьми это, — Кеселар протянул ей тяжеленький мешочек и сложенный в несколько раз лист бумаги. — Этого должно хватить на лечение и все расходы. В письме есть все указания Сигвальду на счет его действий, когда он полностью поправится и сможет отправиться в путь. Его лошадь я оставлю в конюшне. Что касается тебя, я был бы рад отблагодарить тебя за труды, но не все рыцари так богаты, как принято считать.

— Я не хочу твоих денег, — фыркнула Асель. — Сигвальд — один из немногих людей на этом свете, кто не пытался всерьез меня убить. Он мой друг.

Степнячка поражалась сама себе — еще никогда в жизни она не отказывалась от денег, которые ей предлагали добровольно, к тому же за честные труды. Она чувствовала, как еще одно доселе незнакомое чувство овладевает ей.

— Я рад, что у него есть такие друзья. В любом случае, если будет что-то нужно — обращайся, помогу чем смогу.

Откланявшись перед Асель, он спустился по заплеванной лестнице, а степнячка вернулась в комнату, и слегка отодвинула замызганную штору, чтобы посмотреть еще раз на рыцаря, так непохожего на всех остальных.

Он с удивительной для своих лет легкостью вскочил в седло и подъехал к своему пажу, который ждал его под сенью дерева, резко выделяясь на общем фоне перевязанной ослепительно белыми бинтами головой.

Успокоив мальчика, встревоженного судьбой своего старшего товарища, Кеселар с улыбкой спросил, готов ли он.

— Мне немного страшно, — потупив взгляд, признался Лайхал. — Я никогда не был оруженосцем. К тому же на войне.

— Все когда-то не были, — рыцарь хлопнул новоиспеченного оруженосца по плечу. — Сомнения прочь — теперь ты не мальчик. Ты мужчина.

Проследив взглядом за удаляющимися всадниками, Асель посмотрела на мирно спящего Сигвальда. Она сжимала письмо в руках и проклинала свою неграмотность — больше всего ей хотелось знать, что написано в письме, но слова на бумаге оставались такими же непонятными, как вязь орнамента на стенах святилища Маилгарда.

«Ну что ему может быть надо от Сигвальда? Конечно, чтобы он ехал куда-то и снова махал мечом на дурацкой войне, которая его никак и не касается даже. Не хочу». В Асель проснулась то эгоистичное чувство привязанности, которое она порой испытывала и раньше.

Сложив письмо еще в несколько раз, она засунула его в самый дальний карман своей куртки.

—

 

ГЛАВА 15

Цена тайны

Анвил Понн Месгер был в прекрасном расположении духа вот уже целую неделю: он был свободен как ветер, монеты в кошельке приятно оттягивали карман, а новая загадка будоражила мозг. Личность Доувлона Котопупского, последнего рыцаря-менестреля Итантарда, занимала мысли молодого сыщика.

Чем больше он пытался узнать о знаменитом городском сумасшедшем, тем более таинственным он казался — никто из горожан не мог точно сказать, ни когда он появился в Рагет Кувере, ни где живет. Попытки проследить за ним лично тоже не увенчались успехом — стоило Анвилу хоть на минуту потерять его из виду, и Котопупский тут же скрывался в неизвестном направлении.

Но трудности нисколько не пугали Анвила, а только подогревали интерес; он чувствовал, что за этим стоит такая тайна, за разгадку которой он отдал бы пол жизни.

Систематические поиски не привели к результатам, и Анвил избрал новую тактику — праздное шатание по городу в надежде хоть на какую-то подсказку. Сегодня сыщик проводил свой день в окрестностях тюрьмы, которая навевала на него невеселые воспоминания. Но сейчас, сидя с большим теплым пирогом в руках под разлапистым деревом, он воспринимал ее уже как нечто бесконечно далекое и к нему относящееся только косвенно.

От каземата его отделяла только широкая дорога, и сыщик с любопытством наблюдал за начальником тюрьмы, стол которого до сих пор стоял на улице, за солдатами, играющими в карты на пороге, за большой толстой крысой, которая вылезла погреться на солнышке.

«А, это ты, подруга? — Анвил узнал свою „сокамерницу“. — Помнишь, как я пытался сожрать тебя? А ведь мне почти удалось».

Сыщик с нервной улыбкой вспоминал свои жалкие и безуспешные попытки утолить жестокий голод, который терзал его еще так недавно. Крыса, очевидно, сейчас пыталась сделать то же самое — она деловито подошла к столу, на котором лежала колбаса и хлеб, от которых попеременно откусывал тюремщик, запивая вином из кувшина. Запах еды тянул крысу, как магнит, и она, неуклюже прыгая и совсем позабыв о стахе, пыталась забраться на стол по толстой деревянной ножке, но каждый раз срывалась и снова оказывалась в придорожной пыли.

Когда это занятие ей наскучило, она решила пойти другим путем: ноги начальника тюрьмы оказались гораздо более удобными для лазания, чем деревянные ножки стола.

— А, стерва! — заорал начальник, вскакивая, когда крыса добралась до его колен.

Он размахивал руками и дрыгал ногой, пытаясь стряхнуть с себя грызуна, но большая крыса оказалась ловчее: добравшись до пояса, без труда соскочила на стол и, на бегу схватив кусок колбасы, снова спрыгнула на землю. Под хохот солдат она пересекла дорогу, волоча за собой длинный лысый хвост, и, усевшись на некотором отдалении от Анвила, приступила к трапезе.

— Эй, будешь пирожок? — Анвил поманил крысу, которая уже расправилась с колбасой и теперь сидела со скучающим видом. Она внимательно смотрела на сыщика, но подходить не стала. — Все-таки помнишь меня!

Анвил со смехом бросил ей половину пирожка и застыл в удивлении, когда крыса, высоко подскочив, схватила подачку на лету. Приземлившись, она поднялась на задние лапки и, держа пол пирожка передними и церемонно расшаркавшись, гордо прошествовала мимо сыщика, ничуть не смущаясь его взгляда.

Не в силах дать логическое объяснение прямоходящей раскланивающейся крысе, Анвил только с открытым ртом смотрел ей вслед, всерьез задумавшись над тем, а не чудится ли это ему. Обернувшись, сыщик увидел в десяти шагах позади себя Доувлона Котопупского, к которому и приближалась крыса — приняв от нее половину пирожка, последний романтик Итантарда по-свойски подхватил ее под толстое брюшко и посадил в большую сумку, висевшую через плечо.

«Так, приехали, — думал Анвил, глядя на Котопупского, с удовольствием доедающего его пирожок. — Обычные крысы не могут ходить на двух ногах, а уж тем более раскланиваться — это любой ребенок знает. Тогда это… Чудовище? Ручное чудовище? Что за бред?..»

Тем временем Котопупский покончил с пирожком и, весело помахав Анвилу рукой, пошел прочь, похлопывая сумку в такт шагам. «У него в сумке в самом деле сидит дрессированный монстр или я сошел с ума? Я хочу знать!» — Анвил вскочил с места, рванувшись за стремительно удаляющимся сумасшедшим. Сыщик не знал точно, что он спросит или что скажет, догнав его, но усидеть на месте после увиденного он не мог.

Анвил едва поспевал за Котопупским, который то и дело норовил свернуть в какой-нибудь переулок или скрыться в толпе торговцев. Сыщик был уже почти рядом с ним, когда из-за поворота вылетела повозка, которую он в пылу погони не заметил — большая тяжеловозная лошадь задела его широкой грудью и повалила на землю. Дальше Анвил видел только массивные копыта, скрывающиеся под длинной шерстью, слышал ругань возницы вперемежку с криком испугавшихся женщин.

— Ты куда прешь? Слепой ты или полоумный? Ничего хоть не сломал? Чтоб тебе пусто было, лесной болван! — орал извозчик, спустившись на землю и пытаясь успокоить взволнованную лошадь, грозившую затоптать несчастного парня.

По его словам непонятно было, то ли он сочувствует Анвилу и хочет помочь, то ли намеревается переломать ему то, что не успела переломать лошадь. Но, к счастью, сыщик не пострадал и без труда поднялся самостоятельно. Оглядевшись по сторонам, он понял, что снова упустил Котопупского — еще один день не принес ответа на вопрос, мучивший его любопытство.

— Так ты в порядке? — снова спросил извозчик, тряхнув оглядывающегося Анвила за плечо.

— Да-да, все хорошо, — рассеянно ответил он, медленно моргая.

— Что-то непохоже, — пожал печами извозчик, глядя на удаляющегося парня.

Анвил бесцельно бродил по улицам, пытаясь хоть как-то упорядочить то, что никак не укладывалось в голове. Он как заклинание повторял про себя фразу, которой научил его отец: «В большом городе может быть даже то, чего быть не может», но принять мысль о питомце-чудовище все равно не получалось.

Проходя мимо одного из захолустных кабаков, которыми Рагет Кувер, казалось, был напичкан под завязку, Анвил решил заглянуть в него промочить горло и заодно поинтересоваться местными слухами у одного из самых информированных людей в городе. Перед тем, как войти, сыщик попытался принять вид загадочного и искушенного жизнью путешественника и не придумал ничего лучше, чем натянуть капюшон до самых глаз.

К его удовольствию, кабак оказался почти пуст и кабатчик скучал за своей стойкой, ковыряясь ножом под ногтями. Анвил безмолвно уселся прямо перед ним, и, положив на столешницу пару медяков, сказал приглушенным голосом:

— Ригонтардского.

Кабатчик тут же исполнил его желание, и на это раз пиво действительно оказалось ригонтардским, а не таким, как в Лаусо-ре-Ирто.

— А ты не местный, видать, — сам начал разговор скучающий кабатчик.

Анвил кивнул. Его настроение постепенно улучшалось: вкусное пиво и разговорчивый трактирщик оказались как нельзя кстати.

— А что в городе есть интересного? — спросил он, как обычно, заходя издалека.

— Чудес хоть отбавляй: скажем, Сторхет Сидри, или старые казематы под замком хивгарда — они сейчас заброшены, но посмотреть можно, там много интересного осталось…

— Нет уж, увольте, казематы меня не прельщают, — Анвил загадочно улыбнулся, блеснув зубами в тусклом свете.

— Ну, раз казематы не прельщают, так может бордели прельстят? Этаких чудес у нас тоже достаточно. Вот, скажем, «Каун Хара» на улице Санкар — сам я не был, но говорят, это нечто. Есть, конечно, и попроще.

— Это не то. Меня больше интересуют животные, — тихо, но уверенно произнес Анвил.

Трактирщик с опаской покосился на незнакомца, превратно истолковав его фразу.

— Это я уже к другому, — быстро исправился сыщик, смутившись от нелепого казуса. — Хочу сделать приятное одному другу.

Кабатчик понимающе кивнул, но говорить ничего не стал, намекая, что эта информация не бесплатна. Когда Анвил бросил на стойку еще пару монет, трактирщик продолжил, как ни в чем ни бывало.

— Есть тут один коннозаводчик — лошадки такие, что просто ахнуть, нигде во всем Артретарде таких не найдешь.

— Лошадки — это хорошо, но мне нужно что-то совершенно особенное для совершенно особенного человека, такое, чтобы он помнил это до последнего дня.

— Хм, — задумался кабатчик. — Пожалуй, найдется у нас то, что ты хочешь. Если ты уверен, что твой особенный человек этого заслуживает.

— Уверен как никогда, — Анвил подкрепил свои слова еще несколькими монетками.

Трактирщик быстро шепнул Анвилу адрес, наклонившись к самому его уху, и после недолгого молчания добавил:

— Ты, конечно, как хочешь, но мой тебе совет — не ввязывайся.

Анвил махнул рукой и снова загадочно улыбнулся, не поняв до конца, почему кабатчик ведет себя так странно. Осушив одним глотком кружку, сыщик, не прощаясь, вышел на улицу, смешавшись с толпой.

Под покровом ночной темноты Анвил медленно приближался к дому, который указал ему трактирщик. То, что он увидел, несколько отличалось от того, что он представлял — вместо солидного дома представительного вида за хлипким заборчиком возвышались развилины особняка Третьей Эпохи, кое-как залатанные досками. Они больше напоминали жилье для бродяг, чем обитель кого-то, с кем Анвилу советовали не связываться.

Сыщик за свою недолгую жизнь хорошо понял одно правило — никогда не пренебрегать советами. Никогда. Потому, несмотря на совершенно непрезентабельный вид строения, он интуитивно угадывал опасность, исходящую от него, и решил, что пока нужно только наблюдать издалека.

Прошел час, второй, но никакого движения возле дома, как и внутри него, Анвил не заметил. Решив, что он пуст, сыщик тихо приблизился к маленькой дверце, которая оказалась даже не заперта. Со скрипом приотворив ее, сыщик вгляделся внутрь, но увидел лишь узкий короткий коридорчик, оканчивавшийся еще одной приоткрытой дверью, на которую падал свет от большой ясной луны.

«Я только посмотрю, быстро и тихо», — подумал Анвил, острожно ступая на скрипучую половицу. Не успел он сделать и пары шагов, как почувствовал, что пол уходит из под его ног. Сыщик, так и не поняв, что случилось, камнем летел вниз. Полет длился меньше секунды, и за это время он уже успел попрощаться с жизнью, но вместо того, чтобы разбиться о камень, он мягко приземлился на кучу соломы.

Непроглядный мрак окружал Анвила, и только вверху виднелся небольшой бледный квадрат. Сыщик тяжело дышал, пытаясь прийти в себя, ощупывал солому вокруг. Когда кончики его пальцев наткнулись на что-то металлическое, он вскочил, продолжая вслепую исследовать место, где находился. Его пальцы скользили вверх по толстому железному пруту насколько хватало роста; рядом с этим прутом оказался еще один такой же, и еще, и еще… Анвил в панике метался в темноте пока не понял, что находится в клетке.

«Нет! Нет! Почему клетка? За что?» Он стоял, прислонившись лбом к прутьям, в голове вскипала кровь, руки холодели. Это было даже хуже, чем любой из многочисленных кошмаров, мучивших его по ночам. «Так, спокойно… спокойно. Если бы меня хотели убить — я был бы уже мертв. Значит, я нужен им живым. Зачем? Я же не сделал ничего! Неужели Котопупский?..»

Тяжелые шаги донеслись сверху и Анвил увидел, как в отверстие на потолке просунулась палка с крючком на конце и, подцепив створку люка-ловушки, подняла ее, лишив Анвила единственного источника света.

Сыщик не знал, что делать, да и делать-то, в общем, было нечего, оставалось только ждать. Неизвестность мучила Анвила, сердце будто сжимал железный обруч, время тянулось, как смола на солнце. Он пытался осознать, что происходит, понять, кому он понадобился, но ответов не находилось.

Воображение рисовало ужасные картины того, что могло скрываться в темноте: дыбы, подвесные клетки, шипованные ошейники, зубодробилки и щипцы всех сортов и размеров мерещились молодому сыщику, ухо ловило какие-то невнятные звуки и шорохи, которые нагоняли еще большей жути.

Вскоре позади себя Анвил услышал звук открываемой двери. Когда он обернулся, то увидел прямоугольник оранжевого света, выхватывающий из мрака очертания решетки.

— Здравствуй, — спокойно сказал незнакомый голос. Его обладатель оставался где-то за дверным проемом.

— Где я? — спрашивал сыщик, судорожно вцепившись в прутья клетки.

— Ты в гостях.

— Кто вы? — невозмутимость голоса пугала Анвила больше, чем все его окружение.

— Хм, — сказал голос. — Ты пришел среди ночи, без приглашения, через черный вход, и даже не знаешь к кому? Что-то не верится.

— Я… Мне кажется, я ошибся адресом, — Анвил проклинал тот день и час, когда решил спросить совета в таком деле у первого попавшегося трактирщика.

— Прискорбно. Прискорбно то, что я тебе снова не верю. Ко мне по ошибке не попадают, — слова незнакомца уже звучали для Анвила как смертный приговор.

— Клянусь, я ничего не знаю! Я ничего не видел! — сыщик говорил очень искренне, тем более, что врать даже не приходилось. — Отпустите меня, ради всего святого!

— Я был бы плохим хозяином, если бы выставил гостя из дому в такой час. Но я хороший хозяин — по крайней мере, еще никто не жаловался. Так что тебе придется остаться на ужин.

— Прошу вас… — чуть не плача проговорил Анвил.

— Я даже оставлю тебе компаньона, — сказал голос, и его удаляющиеся шаги утихли где-то за стеной.

Анвил во все глаза смотрел на оранжевый свет в дверном проеме — сначала в нем появилась та же палка с крюком, которой кто-то, стоящий за стеной, открыл решетчатую дверь, потом в сыщика полетел метко запущенный факел, который отскочил, ударившись о прутья клетки и чуть было не лишив Анвила бровей.

— Руки подними, — приказал другой голос, который показался Анвилу смутно знакомым.

Сыщик послушно исполнил приказ, демонстрируя пустые ладони — ему не очень-то хотелось получить стрелу в глаз хотя бы до того, как он поймет, где оказался.

Наконец в проеме показалась фигура мужчины, который медленно шел, опираясь на палку и сильно припадая на правую ногу. Чем больше он приближался, тем большее изумление отражалось на лице пленника.

— Вилет? — спросил он, удивленно моргая.

— О, Анвил! Вот так встреча! — хенетвердец улыбнулся, продемонстрировав сколотый зуб. — Рад тебя видеть. Хотя, если подумать, то не очень.

— Что это значит? Вилет, прошу, объясни мне, что происходит? Где я? Что от меня хотят?

Вилет подобрал с пола пылающий факел и, медленно обходя зал, зажег от него другие, висевшие на стенах. Сейчас Анвил смог рассмотреть помещение, в котором находился: мрачный подвал высотой около двух нарлахов, по периметру которого находились невысокие массивные клетки, пространство над которыми было огорожено такими же вертикальными прутьями. В клетках находилось нечто большое и бесформенное, что Анвил не мог разглядеть, но вселяющее в него неподдельный ужас.

— Неужели ты правда не валяешь дурака и не знаешь, к кому попал?

— Клянусь тебе!

Вилет только покачал головой и приказал Анвилу, все еще стоящему с поднятыми руками, повернуться к нему спиной.

— З-зачем? — со страхом спросил сыщик.

— Отберу у тебя оружие, — устало сказал Вилет. — Я не хочу тыкать в тебя острыми палками и крюками, а тем более привязывать к прутьям.

Анвил повиновался — ему тоже не очень-то хотелось быть истыканным и привязанным. Хенетвердец обыскал сыщика и, забрав его кинжал, принялся шарить палкой с крюком в соломе, проверяя, не припрятано ли там что-нибудь.

— Если ты говоришь правду, то должен тебя расстроить — ты неудачник, каких свет не видывал. Провались ты в яму со змеями, вреда было бы меньше.

— Где я? — со страхом спрашивал Анвил.

— Ты у Доброго Фермера. Надеюсь, ты хоть знаешь, кто это?

Анвил отрицательно покачал головой.

— Ну ты даешь! — воскликнул Вилет. — Фермер в этом городе имеет куда больше власти, чем хивгард. В некоторых областях. Правда, это не совсем законно, но его законность не слишком волнует.

— Зачем ты мне это рассказываешь?

— Ты ведь спросил, — пожал плечами хенетвердец.

Тут Анвил все понял — такая откровенность могла означать только одно — жизнь его окончится прямо здесь, причем очень скоро.

— Да и, в конце концов, отчего бы не поговорить с хорошим человеком? — усмехнулся Вилет. — Теперь я не так уж часто вижу хороших людей. Из-за этого, — он указал на хромую ногу, — я редко выхожу на улицы и общаюсь в основном с теми, кто попадает в эту клетку. И поверь мне, редко у нас выходит дружеская беседа — обычно они орут и стонут так громко, что слов и не разобрать.

Анвил нервно сглотнул — значит, ему предстоят еще и пытки.

— Но они еще ничего, крики можно потерпеть. Мои новые друзья гораздо хуже, чем все подонки, здесь побывавшие.

Вилет подошел к одной из клеток и постучал по ней. Существо, дремавшее там, проснулось. Больше всего оно напоминало огромную свинью, сбежавшую из коптильни: черно-коричневая, словно обгоревшая, кожа трескалась на огромном жирном брюхе, вместо ушей в черепе виднелись только два слуховых отверстия. Просунув между прутьями дверцы мерзкое рыло с длинными и уродливыми, будто несколько раз переломанными челюстями, чудовище щелкало тупыми, торчащими в разные стороны зубами. Маленькие глаза, заплывшие жиром, смахивали на глаза вареной рыбы — грязно серые, без зрачков.

Анвил в страхе отпрянул от своей клетки, он даже не хотел представлять, зачем эти чудовища здесь находятся.

— Монстры? — переспросил он. — Но ведь ты из Хенетверда!

— И что? В Рагет Кувере наша организация подчиняется Фермеру, так что нам приходится считаться с его любимцами.

— А как же ваши идеи?

— А что идеи? Рядовые хенетвердцы даже не знают, что работают на Фермера. И о них они тоже не знают. А я был командиром боевой группы, я получал задания от Фермера и выполнял их, вот и все. Идеи меня не волнуют.

— Но ты так пламенно рассказывал тому беспризорнику…

— Анвил, ты будто первый день на свете живешь. Заученные слова и немножко отсебятины, и только. Мне платят за вербовку новых бойцов.

— И какая польза Фермеру от Хенетверда? — сыщик, казалось, даже забыл о смертельной угрозе, нависшей над ним.

— Разве не ясно? Пустынники, в них все дело. Пустынник платит — пустынник живет. Не платит — и на него «случайно» нападает отряд Хенетверда.

— И этого хватает Фермеру?

— Город большой, пустынников приезжает много, платят они щедро. А у Фермера, наверняка, есть и другие дела, только я предпочитаю о них не знать. А то, чего доброго, окажусь в этой же клетке.

Анвил стоял в полной растерянности. Он, конечно, знал, что многое может казаться совершенно не таким, каким является на самом деле, но такая связь Хенетверда с человеком, разводящим оркенских чудовищ у себя в подвале и получающих мзду от самих пустынников, казалась ему невероятной.

— Вилет, что со мной будет? — спросил Анвил убитым голосом после недолгого молчания.

— Ну, помнишь, Фермер говорил про ужин? В общем, кормить будут не тебя, — он махнул рукой на клетки с чудовищами.

Анвил почувствовал, как его руки холодеют, сердце опускается куда-то вниз живота, на лбу выступает холодный пот, в глазах начинает мутиться.

— М-меня сожрут эти… эти…

— Градигеры. Да. К сожалению. Но мне хотя бы не пришлось тебя пытать перед этим.

— Вилет, отпусти меня! Ради всего святого, Вилет! Я не хочу умирать! Мне нельзя! У меня осталась старая мать!

— Не могу. Если я тебя отпущу, то Фермер скормит им меня. Прости, мы не настолько хорошие друзья.

— Я отдам тебе все, что ты захочешь! Достану любую вещь, любые деньги! Столько, сколько скажешь!

— Ты не вернешь мне жизнь, а без нее мне деньги без надобности.

— Не-е-ет, — простонал Анвил.

Он опустился на колени. Умом сыщик понимал, что ему уготована страшная, мучительная и скорая смерть от тупых зубов этих свирепых уродливых тварей, но сердце не могло принять эту мысль. Он оглядывался в надежде найти хоть какой-то шанс на спасение, но взгляд не мог зацепиться ни за что. Он видел только прутья своей клетки, доходящие до самого потолка, беснующихся монстров за железными решетками и большую крысу, быстро бегущую по полу.

— Ты уж прости, но так здесь заведено. Я открываю их клетки (оттуда, из-за ограды), а потом опускаю твою. Ну и дальше… — Вилет виновато передернул плечами. — Знаешь, градигеры не оставляют даже костей — только немножко крови на полу. И подвал этот просто удивительный — наружу не проникают никакие крики, а орут тут так, что… Эй, что с тобой?

Анвил чувствовал, что теряет сознание. Перспектива оказаться мертвым пугала его не так сильно, как перспектива быть съеденным заживо. Он представлял адскую боль, с которой тварь будет отгрызать ему руку или ногу… Недавний ужин просился наружу.

— Тьфу, вот скотская работа, — сплюнул на пол Вилет. — Ненавижу. Знаешь, Анвил, я ведь больше люблю уличные драки, когда противник хоть отпор может дать. Не могу я мучить беззащитных. Хотя какая тебе разница?..

И в самом деле, Анвилу не было никакого дела до принципов и предпочтений хенетвердца, для сыщика он был в первую очередь человеком, который откроет клетки и спустит на него ужасных тварей.

— Слушай… Ты хороший человек, и для тебя я могу сделать кое-что.

Сыщик с надеждой взглянул в глаза Вилету.

— Если хочешь, могу перерезать тебе горло до того, как открою клетки. Знаю, предложение так себе, но отпустить я тебя не могу, правда. Соглашайся, мой тебе совет. Я сделаю все быстро и не больно. Верь мне, я профессионал.

Это было не то, что ожидал услышать Анвил, но он видел, что Вилет по каким-то одному ему ведомым причинам пытается помочь.

— Но может можно что-то сделать? Скорми им бездомного пса! Я сам его найду, если ты меня отпустишь.

— Ничего не выйдет. Если Фермер увидит тебя в городе, то мне несдобровать. И вот мне-то уже никто не предложит быстрой и безболезненной смерти.

— Но ведь он меня не видел! Была кромешная тьма! — воскликнул Анвил, цепляясь за этот факт, как утопающий за соломинку.

— У Фермера тысяча глаз и тысяча ушей. Ты не успеешь и шагу ступить, как он узнает о побеге. Так что соглашайся на нож, пока я не передумал.

Последняя надежда Анвила на спасение растаяла как дым.

«Неужели все закончится так? Нет, этого не может быть! Я не верю! Не хочу умирать здесь, просто так, ни за что! Но вариантов, кажется нет. Лучше уж нож Вилета, чем зубы этих… градигеров.»

— Я согласен, — Анвил нервно кивнул.

Вилет приказал сыщику снова повернуться к нему спиной. Когда Анвил выполнил его приказ, хенетвердец просунул руки между прутьями: одной рукой он держал нож у горла своей жертвы, вторую положил ему на влажный холодный лоб, придавив голову к прутьям, чтобы сыщик не стал вырываться и все прошло гладко.

— Может, ты хочешь что-нибудь сказать? — спросил Вилет, медля с убийством.

Анвила била сильная дрожь: он видел тварей, которые бесновались в клетках, просовывая свои морды между прутьями, кусали решетку кривыми зубами; видел полыхающее пламя факелов; огромную крысу, бегающую за решеткой, которая отгораживала пространство над клетками.

— Мне нечего сказать…

Анвил не понимал, какие слова могут быть важны в такое время. Разве могут они что-то изменить, облегчить его участь? Все слова, которые он знал, казались ему глупыми и бессмысленными, они комом застревали в горле.

Вилет чуть сильнее нажал ножом на горло Анвила.

— Нет! — закричал сыщик. — Нет, подожди! Я не готов.

Вилет тяжело вздохнул, но хватку все же ослабил.

— Ты никогда не будешь готов. И никто не будет. А те, кто говорят, будто без сожаления расстанутся с жизнью, брешут, как паршивые собаки. Никто не хочет умирать.

— Дай мне хоть несколько минут, пожалуйста, — голос Анвила срывался от волнения и страха.

— Я не спешу, — сказал Вилет, но Анвила не отпустил. Видимо, чувствовал, что в следующий раз придется или уговаривать его еще дольше, или вовсе отказаться от идеи быстрой смерти. — Знаешь, Анвил, у меня есть один знакомый палач. Он говорит, что перед каждой казнью просит прощения у смертников за то, что он их убьет. Говорит, будто так легче, будто потом совесть не так мучает. Не знаю, правда это или нет — никогда не пробовал. Но небо свидетель, я не хотел твоей смерти. Ты простишь меня за то, что я сделаю?

Голос хенетвердца звучал не слишком уверенно — он знал, что вряд ли человек способен простить свою смерть кому бы то ни было.

Анвил не знал, как приготовиться к тому, что его ждет. Вдруг его блуждающий взгляд наткнулся на ту же огромную крысу, которая недавно пробегала мимо его клетки. Теперь зверек скакал вокруг большого ящика над одной из боковых клеток, который, видимо, скрывал под собой механизм открывания звериных клеток. Сыщик с удивлением смотрел на крысу, которая, схватив лапками что-то, с усилием тянула это на себя. Тихий металлический скрежет раздался в тишине подвала.

— Вилет!.. — крикнул Анвил.

Железная решетка с грохотом упала, и заключенный в клетке монстр вырвался на свободу. С диким ревом он несся на хенетвердца, успевшего только удивленно оглянуться. От градигера не сумел бы убежать даже здоровый, а у раненого в колено Вилета не было никаких шансов.

Зверь сбил его с ног и со злостью рванул его тело кривыми зубами. Вилет страшно закричал и, собрав последние силы, всадил нож в бок чудовища, но зверь, защищенный толстой кожей и слоем жира, казалось, даже не заметил, что его ранили. Он продолжал разрывать хенетвердца, который еще пытался сопротивляться, оглашая высокие своды подвала нечеловеческим криком.

Анвил в ужасе закрыл глаза и заткнул уши, чтобы не видеть и не слышать происходящего, но это не помогло: кровавые картины все равно возникали в его мозгу, крик боли и отчаяния вползал в уши, долбил виски. Сыщик слышал, как одна за другой упали все пять решеток, выпустив остальных градигеров, которые также накинулись на уже искалеченного, но все еще живого Вилета.

Прошло уже несколько минут, но крик все не прекращался. Открыв глаза, Анвил увидел, что тело хенетвердца уже практически исчезло в огромных пастях чудовищ, и теперь они пытались залезть своими мордами в клетку Анвила, чтобы добраться и до него. Только сейчас сыщик понял, что этот жуткий душераздирающий крик издавал он сам.

В ужасе замолчав, он перебрался в самый центр своей клетки, пытаясь оказаться подальше от щелкающих зубами градигеров. Анвил сидел на соломе, все еще зажимая уши и нервно раскачиваясь из стороны в сторону. Он не знал, что с ним будет дальше, хотя что-то подсказывало ему, что рано или поздно кто-то опустит его клетку и тогда он разделит судьбу Вилета.

Внезапно звери, как по команде, перестали атаковать Анвила и уставились в одну сторону — дверь, через которую вошел Вилет, приоткрылась с тихим скрипом. Звери, поведя носами, моментально потеряли интерес к человеку, защищенному прочной клеткой, и бросились в эту дверь, оставив Анвила одного.

Сыщик, не в силах отвести взгляд, смотрел на то место, где был загрызен Вилет и где теперь в самом деле осталось только немножко крови, которая растеклась по щелям между камнями пола. Анвил не мог поверить в то, что от человека, который только что стоял рядом, говорил с ним, чья рука лежала на его лбу, ничего не осталось.

Мысли Анвила беспомощно копошились в мозгу, реальность, окружающая его, накрывала, как лавина, парализуя волю и тело, перебивая дыхание. Сыщик не знал, сколько времени прошло с тех пор, как звери куда-то умчались, когда люк над ним снова отворился. Он увидел, как сверху на него летит что-то с ужасающим громыханием, но ни отойти, ни хотя бы прикрыть голову руками он был не в силах.

Толстая цепь с большим крюком на конце повисла над ним, слегка покачиваясь. Анвил смотрел на нее с удивлением — он знал, что надо хотя бы попробовать выбраться отсюда, но тело его не слушалось и не желало двигаться с места. Вскоре он увидел ту же толстую крысу, которая сбегала по цепи вниз с большой скоростью. Повиснув на крюке, она протянула свои маленькие лапки к неподвижно стоящему Анвилу и громко запищала.

«Надо бежать!» — наконец-то единственно полезная мысль пробилась в сознание Анвила. Он подпрыгнул, но цепь висела слишком высоко для него, и пальцы только слегка дотронулись до волосатого тельца крысы, которая сразу же побежала наверх.

Анвил прыгал так высоко, как мог, но наибольшее, что ему удавалось — раскачать крюк.

«Ничего… не… выходит!» — в отчаянии думал он между прыжками. Мысли постепенно возвращались в его голову, правда все они были о том, что может произойти, если он немедленно не ухватится за цепь.

Осознав, что такие попытки обречены на провал, Анвил, чуть отдышавшись, решил пойти другим путем — хоть немного подняться по прутьям клетки и уже оттуда попытаться достать до спасительной цепи.

Ползти вверх по гладким вертикальным прутьям было очень сложно: ноги скользили, ища опоры и не находя ее, но желание выбраться из проклятого подвала и выжить были во сто крат сильнее. Поднявшись на достаточную высоту, Анвил оттолкнулся от клетки и сумел ухватиться за цепь — безымянный палец, попавший в звено, тихо хрустнул, сломавшись, и чуть было не заставил сыщика разжать ладонь; суставы в руке, на которой он повис, затрещали от резкого рывка.

Подъем давался довольно легко — крупные звенья были отлично приспособлены для лазания.

— Руку! — крикнул кто-то, когда Анвил приблизился к поверхности.

У сыщика похолодело внутри — он не хотел верить в то, что его схватят за миг до спасения. Он почувствовал, что его руки слабеют, пальцы разжимаются против его воли. «Это конец», — думал он.

— Держись, дурак! — повторил неизвестный, хватая за шкирку враз ослабевшего Анвила.

Чьи-то сильные руки вытаскивали его из люка, перехватив под мышки и чуть было не уронив. Анвил не сопротивлялся — картина смерти Вилета вновь нахлынула на него и жуткий крик чудился так явственно, будто снова звучал в подземелье.

Когда он оказался на поверхности, то почувствовал, как кто-то бьет его по щекам, пытаясь привести в чувство. Взгляд Анвила, до сих пор направленный в никуда, сфокусировался на лице Доувлона Котопупского, по плечам которого бегала та самая толстая крыса. Знаменитый сумасшедший выглядел очень взволнованным и серьезным, от обычного выражения дурашливой беззаботности не осталось и следа.

— Анвил! — позвал он сыщика, тряхнув за плечи. — Ты меня слышишь? Ты понимаешь, где ты?

Бедный парень перепугано кивал, вертел головой, ошалело обводил взглядом окружавшую его тьму и прижимал к груди руку со сломанным пальцем.

— Все понятно, — вздохнул Котопупский, поднимая безвольного Анвила.

Он вел сыщика по темным переулкам, избегая освещенных мест и пережидая случайных прохожих в тени. Вскоре они подошли к дому, поразительно похожему на тот, который они только что покинули. Котопупский с легкостью ориентировался в темном помещении и, пиная стулья и другие вещи, в беспорядке валявшиеся на полу, завел Анвила в какую-то комнату.

Когда Доувлон захлопнул дверь и зажег свечу, оказалось, что это был скорее небольшой чулан. Сыщик забился в угол и глазами затравленного зверя смотрел на Котопупского, который затыкал щели в двери валяющимися тут и там тряпками. Его верная крыса помогала хозяину.

— Ну и что мне с тобой делать? — спросил он, протянув руку к Анвилу.

Сыщик отпрянул от руки и попытался забиться в угол еще больше. Его до сих тор трясло, холодный пот стекал по вискам, ни одной мысли в голове не было.

— Вот, хлебни, — сказал Котопупский, подавая Анвилу флягу.

Несколько больших глотков он сделал, даже не понимая, что он пьет, потом оказалось, что это крепкий спиртовой настой каких-то трав.

— Ну, будет тебе, — рыцарь-менестрель отобрал флягу у Анвила. — А то разберет — не встанешь потом. Ну что, готов к разговору?

Сыщик кивнул — настой из трав бодрил и прояснял мысли, унимал бешеную дрожь и располагал к общению.

— И зачем ты туда полез? — произнес Котопупский тоном, каким отчитывают напроказничавшего ребенка.

— Я… с-следил. Я д-думал т-там в-вы и в-ваша к-крыса.

Анвил с удивлением слушал свой голос, который казался ему каким-то чужим, будто звучавшим извне, ужасно раздражало заикание, взявшееся непонятно откуда и не желавшее пропадать.

— А я тебе на кой ляд сдался?

— В-вы не с-сумасшедший. И к-крыса — н-не крыса. М-мне с-стало ин-нтересно.

— Какой любопытный. Ну и как, Анвил, стоило оно того?

— О-отк-куда в-вы з-знаете, к-как м-меня з-зовут? — сыщик только сейчас заметил, что человек, с которым он не был знаком лично, называет его по имени.

— Я тоже любопытный, но у меня есть лишняя пара глаз, ушей и рабочих лапок, которые я могу послать куда угодно.

— Т-так к-крыса — э-это м-м-монстр? — воспоминания о монстрах снова предстали перед Анвилом во всей красе, заставив вздрогнуть.

— Тебе кажется, что из-за твоего любопытства пострадало недостаточно людей и ты собираешься и дальше совать свой нос в чужие тайны? — строго вопрошал Котопупский.

Анвил сжался под грозным взглядом. Он вспоминал Вилета и никак не мог поверить в его смерть, еще сложнее было осознать, что он сам стал причиной такой страшной гибели человека. Сыщику снова начал мерещиться последний крик хенетвердца; ему казалось, что он чувствует на своих руках его кровь — настоящую липкую густую кровь. Он быстро посмотрел на свои ладони, но ничего необычного, кроме распухшего сломанного пальца, там не увидел. Анвил тихо заскулил, закрыв лицо руками.

— Ну, ну, — Котопупский похлопал сыщика по спине. — Ты не виноват в его смерти. Не изводи себя — так ведь и умом тронуться недолго.

— В-винова-а-ат, — продолжал скулить Анвил. — Я н-не д-должен б-был лезть…

Доувлон Котопупский замолчал — ему самому было не по себе от того, что он фактически обрек хенетвердца на смерть. Рыцарь-менестрель успокаивал себя только тем, что Вилет был безжалостным убийцей, продажным оратором и палачом Фермера на пол ставки.

— Сдается мне, пройдет совсем немного времени и ты успокоишься и продолжишь копаться в моей жизни. И снова вляпаешься куда-нибудь, только в следующий раз я ведь могу и не успеть вытащить тебя. Ты хотел знать, кто я. Что ж, изволь — я бывший солдат, имя свое я и сам почти забыл, да и к сути дела оно не относится. Однажды я узнал тайну, которую мне знать не следовало.

— К-какая это б-была т-тайна? — спросил Анвил, заинтересованный рассказом нового знакомого.

— Ничему тебя жизнь не учит, — вздохнул Котопупский. — Ты веришь в то, чем окружен? — Анвил кивнул. — Ты окружен тем, во что веришь.

Рыцарь-менестрель замолчал, наблюдая за эффектом, произведенным на молодого сыщика, который только безмолвно смотрел на собеседника широко открытыми ярко-голубыми глазами.

— З-значит, ч-ч-чудовищ с-создает в-вера в них? — Анвил сам не верил в то, что говорил.

— Очень сильная вера, — совершенно серьезно подтвердил Котопупский.

— Н-но к-как? Я в-верил в-во м-многое, н-но н-ничего н-не п-появлялось!

— Не все могут. Далеко не все, — он многозначительно замолчал. — Теперь ты понимаешь меня? Я не мог ни есть, ни спать, ни говорить с людьми открыто в страхе, что проболтаюсь кому-нибудь. Мне не хотелось оказаться в какой-нибудь канаве с раной от уха до уха или на дне реки с камнем на шее. Тогда я решил сойти с ума. С дураков спроса нет — мало ли, что юродивый болтает. Когда меня признали сумасшедшим, жить стало проще — вот уже много лет я делаю, что хочу, говорю что думаю и знаю больше, чем все шпионы, вместе взятые.

— А в-ваша к-крыса — это т-тоже?..

— Не совсем. Это оркенская крыса, мне подарили ее друзья, еще давно. Эти животные хорошо понимают мысли людей, можно даже приловчиться управлять ими. Очень удобно.

«Он точно не в себе. И эта история с крысой звучит как бред. Но он еще что-то скрывает, недоговаривает. И почему-то у меня уже нет желания узнавать, что именно», — размышлял Анвил, разглядывая Котопупского.

— Ч-ч-что т-теперь с-со мной б-будет? Ф-ф-фермер…

Доувлон ухмыльнулся.

— Фермер — не великий дух, хоть и знатный бандит и головорез. Но и это можно пережить — отправляйся в Оркен, там тебе не придется скрываться, там он тебя не найдет. Да и чудовища в пустыне не тайна и не редкость, узнаешь о них что-нибудь новенькое, — сказал Котопупский в своей обычной манере.

— Н-но к-как? П-пустынники н-не с-слишком-то р-рады г-гостям, — Анвил слабо улыбнулся, осознав, что хоть этот человек не желает его смерти.

— Сейчас в городе гостят мои друзья-торговцы из Оркена. Я скажу им, что ты добрый, ласковый и пушистый, в еде неприхотлив, и они с радостью возьмут тебя с собой, — рыцарь-менестрель продолжал дурачиться легко и непринужденно.

— П-правда? — переспросил Анвил, больше всего желающий уехать отсюда как можно дальше и до сих пор не верящий, что он спасен.

— Завтра на рассвете я отведу тебя к ним, — снова серьезным тоном сказал Котопупский. — А пока поспи, тебе понадобятся силы. Ничего не бойся, я буду рядом.

Благодарно взглянув на своего спасителя, Анвил улегся на пол, свернувшись калачиком. Вскоре свеча погасла, но заснуть в эту ночь ему было не суждено — как только он закрывал глаза, к нему возвращались ужасные воспоминания. Крики кошек за окном превращались в предсмертный крик Вилета, а что-то металлическое, к чему прикасались пальцы сыщика, казалось прутьями решетки. Ни о каком сне не могло быть и речи.

—

 

ГЛАВА 16

Демоны!

Прозрачное марево поднималось над огромной медной чашей с тлеющими углями, установленной в самом центре храма Дембранда, возле которой, обливаясь потом, стояла Асель. Она бросала в общую чашу ритуальные угольки, на каждый из них припоминая убиенных ею людей.

— Многовато, — сказала она, высыпав разом горстку углей за тех, чьи имена она не знала или не смогла вспомнить.

Направляясь сюда, Асель надеялась найти утешение и умиротворение, но груз недавних событий не давал успокоиться и примириться со своей судьбой. Все шло не так, как ей хотелось бы: флейта Алсидрианда была уже за много сотен паллангов от нее, лишая надежды на возвращение к привычному образу жизни; Оди пропал сразу после того, как сбежал, подстрелив Лайхала; рана Сигвальда заживала медленно и болезненно.

Степнячка бродила по храму, пытаясь прочувствовать величие места, найти ответы на вопросы, мучившие ее, но не чувствовала ничего, кроме жары и духоты. В большом, почти безлюдном помещении изредка раздавались шаги кого-нибудь из Братьев Скорби. В простых серых балахонах с капюшонами, закрывающими лица, они проходили мимо, словно безликие и безмолвные тени. Казалось, что такой мрачный образ служителей Духа Углей подходит скорее для того, чтобы напугать людей, а не чтобы исцелить их от гнета скорбей и бед.

— Это не помогает, — разочарованно сказала Асель, направляясь к выходу.

Решительно толкнув тяжелую дверь, она на пороге чуть было не сбила с ног одного из Братьев Скорби, который нес большую железную миску с угольками. От неожиданности монах выпустил ее из рук, и посудина с оглушительным громыханием покатилась по полу, рассыпав угли по всему храму.

— Вот черт, — сквозь зубы процедила степнячка, глядя на Брата Скорби, который безмолвно опустился на колени, пытаясь сгрести угольки.

— Прошу прощения, — еле слышно сказала степнячка, подавая монаху оброненную миску.

Монах безмолвствовал и дальше, чем вводил Асель в замешательство. Пожав плечами, она опустилась рядом с ним и тоже принялась собирать угли и складывать их обратно в посудину. Вдруг ее взгляд остановился на левой руке Брата Скорби, которой он неловко пытался набрать горсть углей, но они постоянно просыпались сквозь слабо сжимающиеся пальцы.

— Оди! — Асель схватила его за негнущееся запястье.

Оторопевший монах выпустил из руки остатки углей и, боязливо оглянувшись вокруг в поисках других Братьев Скорби, произнес тихим охрипшим голосом:

— Асель! Ты?.. Ты!.. Вытащи меня отсюда!

— Какого черта, Оди? Что за маскарад?

— Умоляю тебя, забери меня отсюда! — хрипел он, до боли вцепившись в руку Асель. — Сам я не могу… Мои чертежи! Они в таверне! Улица Киртара Третьего! Их надо забрать!

— Хорошо, хорошо, успокойся! — шептала Асель, пытаясь разобраться в несвязной речи инженера. — Расскажи мне все по порядку.

— Не могу! Нельзя… Найди чертежи! Если будет надо — уничтожь! Они не должны!.. Забери меня отсюда, Асель… — казалось, будто Оди хочет сказать все и сразу, но времени катастрофически не хватало.

— Я что-нибудь придумаю, — пообещала степнячка. — Скажи только…

— Тсс! Всё.

Оди отдернул свою руку от Асель, будто его ужалила пчела, и принялся еще более старательно собирать маленькие угольки. Уже через миг она поняла причину странного поведения Оди — к ним подошел один из Старших Братьев.

— Что с тобой, дитя мое? — мягко спросил он, помогая Асель подняться с пола.

— Простите, я была неосторожна, и из-за меня ваш Брат рассыпал угли, — как могла вежливо сказала она.

— Не беспокойся об этом — он все уберет.

— Мне кажется, я ударила его дверью, — продолжала Асель. — Но когда я спросила, не ушибся ли он, он не ответил.

— Ничего удивительного, — улыбнулся старший монах. — Он дал обет молчания. На три года.

— Это… сурово, — произнесла степнячка, тщательно подбирая слова, которые не были бы неуместными в данной ситуации. — За что же его так?

— Он совершил поступок, которого ни один дух простить не сможет, — монах выражался туманно, и Асель это не нравилось. — И теперь он хочет очиститься, служа Дембранду и выполняя свои обеты. Так, брат мой? — властным тоном спросил он Оди. Инженер интенсивно закивал головой и низко поклонился, не вставая с колен.

«Что он им наплел? — думала степнячка. — Неужели он в самом деле рассказал, что подстрелил подростка из самодельного неизвестного никому оружия, из-за которого его до сих пор ищут? Если так — он последний идиот».

— Кажется, я повредила руку Брату, — Асель указала на ползающего по полу Оди, снова пытающегося взять угли левой рукой. Она пыталась вовлечь монаха в разговор и выведать как можно больше подробностей. — Может, я могу чем-нибудь помочь? У меня есть знакомый лекарь, он недалеко живет и мигом все исправит!

— У тебя доброе сердце, дитя мое, но твои переживания излишни — его рука в таком состоянии уже долгие годы.

— Все равно пускай лекарь осмотрит его руку — вдруг ее можно вылечить?

— Один из наших братьев (тоже в прошлом медик) уже осматривал его и сказал, что ничего сделать нельзя, — спокойно отвечал Брат Скорби, раздражая Асель своей невозмутимостью.

— Но мой лекарь — он большой мастер по костям, он мог бы…

— Дитя мое, твое стремление помочь похвально, но я все равно вынужден отказать — младшим Братьям запрещено покидать храм для чего угодно, кроме похорон, на которых они должны присутствовать по долгу своей службы, — в его голосе появились жесткие нотки раздражения, но монах тут же осекся и продолжил своим обычным мягким тоном, переводя разговор на другую тему. — Так что привело тебя сюда, дитя мое?

— Мой муж болен, — произнесла Асель так, чтобы ее услышал и Оди, который уже отполз от них на какое-то расстояние. — Он постоянно твердит, что хочет встретиться со своим давно пропавшим другом и отправиться с ним в лучшее место.

— Какого рода болезнь одолевает твоего мужа? — спрашивал монах степнячку, изобразив на лице участие и сочувствие.

— Он ранен — стрела попала ему в плечо, и рана плохо заживает.

— Я не лекарь, и я не хочу тебя ни расстраивать, ни пугать, но кажется мне, что у твоего мужа началась горячка и он бредит. Обычно это значит…

— Я знала, знала что все плохо! — Асель прикрыла лицо руками.

— Не убивайся так, дитя мое. Я всего лишь монах, я могу ошибаться. Но если что-то случится — приходи сюда, здесь тебе помогут… с обрядами.

Асель притворно всхлипывала, думая о том, понял ли Оди ее намек. Брат Скорби в это время ударился в патетику, рассуждая о месте человеческой души во вселенной и о том, что каждому воздастся по его деяниям. Асель поняла, что монах оседлал своего любимого конька и не слезет с него, пока у него не останется слушателей или пока он не упадет, обессиленный напряжением мысли и голосовых связок. Решив поберечь славного оратора, степнячка удалилась из храма Дембранда, тем более, что она узнала все, что хотела.

Сигвальд ужинал, наклонившись над стулом, на котором, за неимением стола, стояла миска с похлебкой — единственным более-менее сносным блюдом, которое готовили в захудалой таверне без названия, ставшей его домом в Рагет Кувере. Есть в таком положении было вообще не удобно, а тем более, орудуя только одной рукой, поскольку вторая все еще была привязана к груди.

За дверью раздался громкий шорох, и Сигвальд со вздохом опустил ложку обратно в тарелку, не успев донести ее до рта. В следующую секунду, распахнув дверь ногой, на пороге появилась Асель, держащая в руках несколько свертков. Такой довольной бывший оруженосец ее не видел, пожалуй, никогда, и воспринял ее улыбку с некоторой опаской — по его мнению, она могла быть предвестником очередной безумной самоубийственной идеи.

— Приятного… — начала она, но, разглядев содержимое тарелки, передумала. — А, нет. Не ешь эту отраву.

— Я голоден, — сказал Сигвальд, снова наклонившись над стулом.

— Такое даже псы моего отца не ели! — скривилась Асель, бросая свертки на угол кровати и усаживаясь рядом.

— Я не гурман, — воин продолжал уплетать похлебку.

— Я тоже не гурман, но зачем давиться этим, если можно съесть что-нибудь повкуснее?

Асель с видом маститого иллюзиониста развернула один из свертков и положила на стул рядом с миской пару жареных гусиных ножек.

— Ого! — присвистнул Сигвальд, обрадованный неожиданным разнообразием в рационе. — За это спасибо. Праздник сегодня, или просто так расщедрилась?

— Я-то при чем? У меня ни хетега нет — все от щедрот твоего Кеселара.

Воин молча кивнул головой, за обе щеки уплетая гусиные лапки, при этом не отказываясь и от похлебки. Однажды он даже предложил Асель разделить с ним трапезу, но она отказалась, сказав, что уже поела в другой таверне. Больше Сигвальд не настаивал.

— Ну как ты? — спросила степнячка, указав на раненое плечо.

Сигвальд только махнул рукой, немного скривившись. На самом деле рана постоянно болела так, будто ее грызут собаки, кость безбожно ныла и никак не хотела заживать, но жаловаться на это воин считал не нужным.

— Плохо?

— Ничего хорошего, — буркнул он, сгрызая хрящи и края кости.

Степнячка знала, что ей больше не удастся вытянуть из Сигвальда ни слова, потому после недолгого молчания сменила тему разговора.

— А почему ты не спрашиваешь, зачем я набросала на твою постель какой-то хлам? — спросила Асель, в хитрой гримасе сощурив глаза так, что они стали подобными двум узеньким щелочкам.

— Потому что ты часто делаешь странные вещи, и я не всегда хочу знать зачем, — сказал Сигвальд, к которому вернулись его опасения на счет безумных идей степнячки.

— А зря — можешь пропустить много интересного, — она снова с видом фокусника размотала очередной сверток, в котором оказалась новенькая рубашка.

— Ты купила мне рубашку? — улыбнувшись, воин удивленно вскинул бровь. Такого поворота он ожидал меньше всего.

— Твоя старая сейчас даже на тряпки не сгодится, — отвечала Асель, прикладывая обновку к спине Сигвальда, чтобы проверить, не ошиблась ли она с размером. — Не будешь же ты носить свой дублет на голое тело.

— Боюсь, я его еще не скоро надену… А это что? — он указал на большой продолговатый предмет, завернутый в какую-то пеструю ткань, явно не предназначенную для упаковки.

— А ты открой, — Асель в нетерпении барабанила пальцами по колену.

Перевязан сверток был шнурком, который раньше, скорее всего, служил деталью одежды, а ткань при ближайшем рассмотрении подозрительно смахивала на шторы. От загадочного свертка так и веяло авантюрой, незаконностью и опасностью. С помощью степнячки развязав узел и развернув ткань, Сигвальд застыл в изумлении. Его взору предстал деревянный бок тубуса, его кожаный ремень и оловянная крышка с декоративными орнаментами.

— Это же тубус Оди! Где ты его нашла? — спрашивал он, не вполне веря в происходящее.

— В его комнате «на-всякий-случай». Ну и свинарник он там устроил! Я пока собрала все его бумажки и прочий хлам, меня раза три чуть не заметили!..

— Откуда ты узнала, где он жил?

— Так он же мне и сказал, и попросил достать его чертежи, пока стража не нашла это место, и при надобности уничтожить. Но я решила, что это лишнее, и что они ему еще пригодятся.

— Ты… Ты видела Оди? Ты нашла его?

— Да-а, — с довольным видом протянула степнячка.

— Асель!.. Ты ж моя умница! Ан аврвалла, ам вирна нна хлаар!

На радостях Сигвальд крепко обнял сидящую рядом степнячку, которая явно не рассчитывала на столь бурное проявление дружеских чувств. Сам же воин с трудом сдержал стон — обнимая Асель, он больно надавил на раненое плечо.

— И ты молчала все это время? Где он, что с ним? Рассказывай скорее!

Асель поспешила удовлетворить любопытство Сигвальда, поведав историю о своей короткой встрече с блудным инженером и его судьбе.

— Он подумал, что убил Лайхала и решил уйти в монастырь? — переспросил он, выслушав рассказ. — Это очень в его стиле. Но, пожалуй, это лучшее, что он мог придумать. Жизнь там, конечно, не сахар, но, по крайней мере, он жив, а это главное.

— Достать его оттуда будет не слишком просто. У Братьев Скорби суровые порядки, — покачала головой Асель.

— Тогда нужно думать, как его освободить!

— Я уже думала. И пока поняла только то, что это дело не одного дня. В монастыре он в безопасности — туда стража не вломится даже по приказу самого алгарда. Так что придумаем план завтра. Сегодня я смертельно устала, лазание в чужие окна посреди дня выматывает.

— Не с этих ли окон шторы? — усмехнулся Сигвальд, разглядывая цветастую ткань.

— Они мешали мне вылезать, — спокойно ответила Асель, забирая их у друга. — Повешу в свою комнату, а то сил моих больше нет глядеть на ту грязную тряпку, что болтается на окне.

После ранения Сигвальда Асель сняла себе комнату, смежную с его, по двум причинам: во-первых, нужно было сменить жилье, во-вторых, ее все еще мучила совесть за ту нелепую ошибку, из-за которой северянин и получил стрелу в плечо, и Асель хотела быть рядом на случай, если ему понадобится помощь. К тому же, грузом на внезапно проснувшейся совести лежало неотданное письмо Кеселара оруженосцу. Степнячка постоянно оттягивала момент, когда бумагу все же придется отдать — сначала до того, как Сигвальд придет в сознание, когда заживет рана, когда зарастет кость, когда он снова сможет сесть на лошадь… Всякий раз откладывая событие, Асель задавала себе вопрос, зачем она это делает и сможет ли остановиться, но ответить сама себе не решалась.

Взяв свои шторы, она подошла к двери, отчего-то на миг задержавшись на пороге.

— Асель, постой… — каким-то странным голосом окликнул ее Сигвальд.

В груди степнячки похолодело — тон, которым было произнесено ее имя, вселил в нее тревогу и беспокойство. Обернувшись, она увидела побледневшего, ссутулившегося северянина, опиравшегося здоровой рукой на колено.

— Мне плохо, — тихо сказал он, откинувшись на подушку.

— Что с тобой?! — степнячка бросилась к своему другу, который еще несколько минут назад казался относительно здоровым.

Предчувствия ее не обманули — бессильно лежа на кровати, Сигвальд тяжело дышал ртом, а на повязке, прикрывающей рану, появилось небольшое красно-бурое пятно, которое с каждой секундой становилось все больше и больше.

Аккуратно сняв бинты, Асель крепко выругалась — рана оказалась воспаленной и почему-то снова стала кровоточить. Степнячка прикоснулась своей жесткой теплой ладонью ко лбу Сигвальда — тот буквально горел. Дыхание, вырывавшееся из приоткрытых пересохших губ обжигало ее, светло-серые глаза северянина под отяжелевшими веками блестели нездоровым блеском. У Сигвальда началась горячка, его трясло и знобило.

— Что происходит? Почему, Сигвальд, почему? Что случилось? — Асель была совершенно растеряна и не могла рассуждать здраво.

Неожиданность, с которой все случилось, выбила из колеи степнячку, привыкшую к резким переменам обстоятельств и, как правило, реагирующую на них абсолютно адекватно. Она не теряла голову в таких ситуациях до тех пор, пока это не коснулось человека, который был ей действительно дорог.

— Помоги мне, Асель, — с трудом произнес Сигвальд, стуча зубами от озноба. — Мне нельзя… я еще нужен!..

— Сигвальд… Я… Я не знаю, что делать, — тихо сказала она, опустив голову, чтобы воин не видел ее глаз, в которых стояли слезы отчаяния. — Я придумаю что-нибудь! Слышишь?! Ты только держись. Обещай, что не умрешь!

Сигвальд поднял на нее взгляд, в котором отражались боль и усталость. Он хотел было что-то сказать, но лишь шумно выдохнул и прикрыл глаза.

Легкие облачка пыли, поднимаемые ритмичными взмахами метлы над плитами двора храма Дембранда, покружив пару секунд, опускались на то же место, и снова взлетали в воздух, гонимые пучком гибких прутиков. Оди Сизер уже третий час гонял пыль по двору, имитируя уборку территории, хотя на самом деле ему было плевать и на пыль, и на храм, и на самого Дембранда. Последние десять дней он думал только об Асель и побеге, который она обещала ему устроить. Каждый день он тщетно высматривал ее среди посетителей храма, надеясь на то, что это будет последний день, проведенный в этих стенах.

За время своего пребывания в храме инженер и так стал нервным и дерганным, а после случайной встречи со степнячкой стал еще и с маниакальным рвением выискивать тайные знаки и послания там, где их не было и быть не могло.

«Неужели они бросили меня? Ну не может же этого быть! Я не верю, не хочу верить! Так, подумаем еще раз — что Асель хотела мне сказать? — в тысячный раз думал Оди. — Что Сигвальд жив и хочет мне помочь? Или что он в самом деле очень болен? С одной стороны… Но нет же, иначе… Почему они меня бросили?»

Пытаясь отвлечься от невеселых мыслей, Оди с остервенением мел двор, поднимая все более густые клубы пыли, но трудотерапия не помогала. На душе все равно скребли кошки, он чувствовал себя одиноким, забытым и ненужным.

— Брат мой, — на плечо Оди легла рука одного из Братьев Скорби, который внезапно вынырнул из пыльной бури, устроенной молодым монахом.

Инженер перестал мести.

— Брат мой, — повторил монах, покашливая. — Складывайте свой инструмент — вам предстоит отправиться с нами в Бедняцкий квартал для совершения обряда.

Оди склонился в глубоком поклоне и поплелся к сарайчику, волоча метлу за собой. «Наверное, это нехорошо, но я стал любить чужие похороны. Всякий раз, когда кто-нибудь умирает, мне удается выбраться отсюда и сделать глоток свободы… Хотя какой там глоток, понюхать ее разве что. Издали. Может на этот раз удастся улизнуть куда-нибудь? Бедняцкий квартал все же».

Вскоре он вошел в храм, принеся с собой несколько пучков ароматной травы, которую было принято поджигать в помещениях, где лежал покойник. Он слышал всхлипы женщины, очевидно убитой горем родственницы умершего, которые не слишком волновали инженера до тех пор, пока он не подошел ближе и не понял, что женщина, сидящая на скамье в окружении трех Братьев Скорби — Асель.

Оди остановился перед ней как вкопанный, едва не выронив из рук обрядовую траву. Он вглядывался в лицо степнячки и с каждой секундой все отчетливее осознавал, что по ее щекам текут неподдельные слезы. В его голове не укладывалось, что Асель (та самая бесстрашная и решительная Асель) может плакать без серьезной на то причины.

— Успокойся, дитя мое, — говорил один из монахов, поглаживая степнячку по плечу. — Слезами горю не поможешь, все уже свершилось. Расскажи о покойном… то есть о своем муже. Кем он был?

— Он воин! Он так хотел помочь своему другу! — сказала Асель, подняв глаза на уставившегося на нее Оди. — Он сделал все, что мог. И вот я здесь…

— Он погиб, спасая своего друга? Это славная смерть, дитя мое, — торжественно произнес Брат Скорби, но, заметив на себе непонимающий взгляд девушки, поспешил объяснить. — Я понимаю твою скорбь — это страшная утрата. Но ты можешь быть уверена, что твой муж был хорошим слугой Камтанда и душа его после смерти присоединилась к силе и сущности Духа Битвы. Твой муж не исчез во тьме, ему уготована вечная жизнь в единении с великим духом и всем Мирозданием. Он будет хранить живых на поле битвы, обернувшись клинком для безоружного, щитом для бездоспешного. Разве может быть судьба прекраснее?

Асель только мотала головой, шмыгая носом и вытирая слезы рукавами. Судорожные всхлипы сотрясали ее тело, и сейчас она была совершенно непохожа на ту грубоватую браконьерку и авантюристку, которой знал ее Оди.

«Неужели это правда? Асель, Асель! Чертов обет молчания, чертовы монахи! Асель, скажи, что это не так! Он не мог умереть! Скажи, что умер кто-то другой, ну пожалуйста…», — слова комом застревали в горле инженера и сейчас он готов был сделать что угодно, лишь бы услышать, что речь идет не о Сигвальде. Но слезы степнячки говорили инженеру совсем о другом.

— Я до сих пор не могу поверить, что его нет. Мне кажется, что он все еще жив, что он просто спит и проснется, когда я вернусь домой…

— Это нормально, дитя мое, все, кто любит, склонны так думать. Пойдем к нему, после обряда тебе должно стать легче, — сказал Брат Скорби, поднимаясь со скамьи.

Печальная процессия, состоящая из четырех монахов и Асель, неспешно двигалась по улицам Рагет Кувера. Степнячка, которую до сих пор душили слезы, безмолвно шла во главе процессии, опираясь на руку Оди, которому поручили следить за состоянием убитой горем вдовы. Инженер беспомощно сжимал ее ладонь в надежде на то, что она подаст ему какой-нибудь знак, но она вела себя так, будто первый раз в жизни его видит.

Прошло немало времени перед тем, как они подошли к безымянной таверне в самых дебрях Бедняцкого квартала. Всю дорогу бедный Оди метался от одного предположения к другому, но ни одно не казалось достаточно правдоподобным. Когда же они поднимались по заплеванной узкой лестнице, провожаемые безразличным взглядом трактирщика, инженер уловил едва слышный запах разложения, который усиливался с каждым шагом.

Сердце Оди будто оборвалось, когда Асель остановилась перед дверью, возле которой запах был сильнее всего, и скрежетнула ключом в старом замке.

Переступив порог, инженер оказался прямо у изголовья кровати, на которой на посеревших от времени простынях лежал безжизненный Сигвальд.

— Нет… — тихо произнес Оди, забыв о своем обете.

Он не мог поверить в то, что видел, но вид его друга не давал простора воображению. Мертвенно-бледная кожа Сигвальда была была похожей на воск, лицо не выражало никаких эмоций, грудь вместе с привязанной к ней окровавленным бинтом рукой не вздымалась от дыхания, вторая рука бессильно свисала с кровати, касаясь пола посиневшими ногтями.

У Оди мутилось в голове, темнело перед глазами, в мозгу крутился только один вопрос: «Как?». Все это было выше его понимания.

— Брат мой, откройте окно, здесь слишком душно.

Просьба старшего монаха вернула инженера в реальность. Он послушно поплелся к окну, хотя его ноги стали будто деревянными и совершенно не слушались хозяина. Оди бездумно делал то, что ему приказывали и то, что он привык делать за последние три недели: открыв окно, он поджег пучок травы и, опустившись на колени у кровати, открыл книжицу с погребальными стихами. Связанный строгим обетом молчания, инженер должен был читать их молча, но вместо этого он застывшим взглядом смотрел на руку Сигвальда, которая свесилась с кровати. Восковая кожа, полная неподвижность, синие ногти — Оди буквально физически чувствовал необратимость произошедшего.

— О, великий Камтанд… кхе-кхе, — начал старший Брат Скорби, — покровитель воинов… кхе-кхе-кхе… и… кхе…

— Дитя мое, — обратился другой монах к Асель, которая стояла у изголовья, поправляя Сигвальду прядки волос. — Будь так добра, принеси нам чего-нибудь попить — от такой жары в горле пересыхает так, что нам трудно читать молитвы.

Покорно кивнув, степнячка вышла из комнаты и очень скоро вернулась с кувшином, наполненным вином. Каждый из монахов, отпивавших из кувшина, морщились от странной горечи напитка, но никто из них не проронил ни слова на этот счет.

— Испейте вина, брат мой, — обратился монах к Оди, но тот все так же неподвижно стоял на коленях, сгорбившись над книжицей. — Что ж, тогда приступим. О, великий Камтанд, покровитель воинов, защитник живых и владыка павших! Сегодня мы, ничтожные слуги Дембранда, утешителя живых и защитника мертвых, обращаемся к тебе! Услышь…

Тем временем под окнами собралась развеселая компания, которая затянула нестройным хором грубых голосов популярную песенку:

Уличные певцы заглушали монотонные голоса монахов, чем можно сказать, даже радовали убитого горем Оди, которого причитания и патетические высказывания Братьев Скорби вгоняли в еще большую тоску и наворачивающиеся на глаза слезы было все труднее сдерживать. «Черт возьми, — мысленно ругался Оди вместо беззвучного чтения молитв, в силу которых не верил. — Пьяницы под окном понимают жизнь лучше, чем все эти монахи, вместе взятые!»

—…и прими своего верного слугу. Да станет он клинком для безоружного, щитом для бездоспешного; да станет он порывом ветра, сносящим вражеские стрелы и рвущим вражеские паруса; да станет…

— продолжали пение невидимые исполнители.

«Они просят милости духа для того, чтобы Сигвальд стал тем, кем был все это время — клинком и щитом для безоружного и бездоспешного. Для слабого. Для меня. А я трус, я удрал как последняя крыса. А ведь я мог бы ему помочь! Может быть, все бы сложилось не так, может быть…» — думал Оди, устремив глаза в пол.

—…и тот, в чьем сердце при жизни пылало Пламя битвы, да обратится в пламя, что вспыхнет в глазах новых воинов, что вселит в них смелость и отвагу…

«Жизнь была напрасной… Это не правда, этого не может быть, чтобы во всем этом не было смысла. Наверное, страшно умирать напрасно. Умирать вообще страшно. Надеюсь, он хотя бы не очень страдал, — Оди склонил голову еще ниже, пряча горькие слезы утраты, предательски выступающие на глазах. — И еще этот мальчик, которого я… Кажется, они были друзьями. Смог ли Сигвальд простить меня за то, что я сделал? Наверное, это невозможно. Жаль, что я выбросил пистолет… Все было зря».

— с громким смехом закончили песню веселые ребята.

—…и в час, когда тело его соединится с пеплом и обратится в пламя… ох, что-то я заговариваюсь, — произнес один из Братьев Скорби, потирая глаза рукой. — Простите. Я хотел сказать, когда тело его соединится с пламенем и обратится в пепел, тогда… великий дух… Камтанд… и он… о-ох!

Монах, пошатнувшись, упал на руки своих братьев, которые сразу же прервали молитву.

— Брат! Что с вами? Вам плохо? — вопрошали они бесчувственного монаха, трясли его за плечо, били по щекам, но ответа так и не дождались. — Воды! Принесите воды!

Но Асель не двигалась с места, в упор глядя на монаха, сидевшего в углу со своим бесчувственным братом на руках; Оди даже не повернул голову, чтобы посмотреть, что произошло. Он очнулся, только когда третий монах, осознав, что просить бесполезно, решил сам спуститься за водой. Спотыкаясь на каждом шагу, он с трудом дошел до двери, где силы совсем покинули его, и он сполз на пол, рефлекторно хватаясь за дверной косяк ослабевшими пальцами.

Оди с удивлением посмотрел сначала на Асель, которая совершенно спокойно втаскивала Брата Скорби из коридора обратно в комнату и не менее хладнокровно засовывала его ноги под кровать, чтоб не мешались в проходе, потом перевел взгляд на первого монаха, который к этому моменту тоже завалился на бок.

— Асель! — прохрипел Оди, нервно оглядываясь по сторонам. — Что с ними? Они?.. Ты?..

— Спят они, — произнесла Асель с довольным выражением лица. — Добро пожаловать обратно в наш паршивый, но настоящий мир!

Степнячка радостно обняла инженера, который все еще стоял на коленях и неотрывно глядел на Сигвальда. Оди искренне не понимал, как можно быть такой веселой, когда в комнате лежит тело твоего друга.

Вдруг его глаза округлились, сердце ушло в пятки. Несколько судорожных вдохов, и Оди чуть было не лишил Асель слуха истошным душераздирающим воплем. Степнячка от неожиданности бросила Оди и тот, опустившись на пятую точку быстро-быстро пополз назад и вскоре уперся спиной в стену. Расширившиеся от ужаса зрачки впились в одну точку, крик срывался в хрип.

Обернувшись, Асель увидела Сигвальда, с трудом стоящего на ногах и пытающегося сфокусировать взгляд.

— Сядь! Тебе же сказали, нельзя сразу вставать! — крикнула Асель северянину, который не стал спорить и послушно опустился на кровать, где только что возлежал, не подавая признаков жизни. — Оди, ты чего? Все в порядке!

Но Оди, судя по всему, не верил и продолжал вопить до тех пор, пока в комнату не вбежал молодой парень с кружкой в руках. Отстранив Асель, он буквально насильно влил в инженера содержимое кружки.

— Тише, тише… Вдох-выдох, вдох… — приговаривал он, отсчитывая бешено скачущий пульс инженера.

— Оди, Оди, — Асель держала его за руку и гладила по щеке, пытаясь успокоить. — Все хорошо! Сигвальд живой, просто пришлось притвориться, чтобы выиграть время…

— Ты его даже не предупредила? — спросил воин, обдирая с лица тонкую восковую пленку.

— Я сказала настолько прямо, насколько можно было! А тебя кто просил вставать? А если б у него сердце остановилось?! — огрызнулась Асель.

Инженер был в самом деле близок к разрыву сердца, но, к счастью, успокоительное, которое дал ему Фимал Понн Леге, прибежавший из соседней комнаты на истошный крик, подействовало быстро. Теперь Оди сидел на полу, тяжело дыша, и переводил взгляд с успокаивающей его Асель на Сигвальда, внезапно оказавшегося живым, а с него — на медика, проверяющего состояние монахов.

— Вы идиоты… — прошептал Оди.

— Вот она, человеческая благодарность, — ухмыльнулся Сигвальд.

Еще не отдышавшийся Оди порывисто встал и, двумя шагами покрыв расстояние от стены до кровати, остановился перед «восставшим из мертвых».

— Ты… ты хоть мог меня предупредить? Хоть бы пальцем пошевелить?

— Чтоб ты заорал раньше времени и испортил весь план? — спросил Сигвальд, снова поднимаясь. — Не мог. Я вообще спал.

Оди не знал, что ответить. Помедлив минуту, подбирая слова, он с нервной улыбкой обнял друга.

— Дать бы тебе по морде, артист хренов…

— Опять по морде? Только же все зажило! — смеялся северянин. — Не сердись, дружище, все уже позади.

Когда Оди отпустил Сигвальда, на лице инженера появилось выражение вселенской тоски.

— Ты простишь меня за то, что я… за то, что я сделал? — спросил он, устремив взгляд в пол.

— А что ты сделал? — с опаской переспросил воин, у которого появились опасения, что он не знает чего-то важного.

— Тот мальчик в таверне… я убил его. Это была случайность! Я не хотел!

— Лайхал что ли? С ним все в порядке — ты ему только ухо отстрелил.

У Оди опустились руки.

— Ухо? Так я чуть не покончил с собой и ушел к Братьям Скорби из-за уха? Я кретин, мнительный кретин.

— Все не так уж плохо, старина, — говорил Сигвальд, пока студент-медик снимал ему повязки. Кость уже зажила и северянин теперь мог свободно владеть рукой. — Если бы не монастырь, тебя уже давно схватили бы.

— Извините, — нерешительно перебил его Фимал, закончив свою работу. — Можно я уйду? Я сделал все, что от меня требовалось…

— Я провожу, — сказала Асель, открывая дверь и выпуская юного лекаря в коридор.

— Из-за твоего самопала стража подняла такой переполох! — продолжал Сигвальд. — Не поверишь, чтоб тебя найти, полгорода чуть вверх дном не перевернули — видать, очень им твоя стрелялка понравилась. Да и сейчас поиски продолжаются. Правда, не так активно, но по старым местам лучше не соваться.

— А Амала? Как она, что с ней? Я должен ее увидеть!

— Не думаю, что это хорошая мысль, — сказала вернувшаяся Асель, переступая через мирно спящего на полу монаха. — За ее домом могут следить — это раз. Во-вторых, стража сказала ей, что ты убийца, опасный преступник и вражеский шпион.

— Что? — ошарашенно произнес Оди, опускаясь на кровать. Его надежды вернуть все как было раньше, рухнули, как карточный домик. — Я никого не убил! Какой из меня шпион? Это же бред!

— Наша стража, удивляться не приходится, — пожала плечами Асель.

— Мне жаль, друг. Но теперь ничего не попишешь, — Сигвальд положил руку на его плечо.

Оди только молча кивал, пытаясь справиться с обрушившимся на него статусом опасного преступника и с потерей любимой женщины. Ему было страшно представить, кем Амала теперь его считает. «Она даже не пустила бы меня на порог. А я ничего и сказать не смогу. Я не убивал? Это не важно, просто пуля прошла чуть правее или левее. Я выстрелил — вот что важно. И этому оправдания нет».

Сейчас Оди с трудом представлял себе, как, а главное — где жить дальше. И самое страшное, что у него не было ни сил, ни желания что-либо придумывать.

— Куда теперь, Оди? — спросил Сигвальд после недолгого молчания.

— Я не знаю. Мне некуда идти, — рассеянно отвечал он. — А ты?

— А я с тобой.

Инженер поднял на Сигвальда удивленный взгляд.

— Тебя надо вывезти подальше отсюда, пока ты снова глупостей не натворил. А одному сейчас опасно.

— Сигвальд, ты не должен…

— Должен. Из-за меня ты вляпался во все это. Не спрашивай, не надо. Я знаю, что говорю. Я хочу исправить хоть что-то. К тому же на войне сейчас от меня толку мало. Кеселар сказал приезжать, когда я поправлюсь полностью. Только вот не сказал пока, куда приезжать.

Рука Асель машинально потянулась ко внутреннему карману куртки, в котором до сих пор было спрятано письмо Кеселара. «Оно ему пока не нужно. Он хочет проводить Оди — и правильно делает. Отдам письмо позже. Черт, до чего глупо получится. Зачем? Зачем я это делала? Думала, что отдать письмо через месяц будет легче? Дескать, держи вот, завалялось ненароком! И зачем мне вообще все это надо? Эх, дура дурой…»

— Я с вами, — решительно заявила она, отдернув руку от кармана так, будто там сидела змея. — Из вас бойцы сейчас, как из глухого скрипач и из слепого художник. Да и вообще…

— Мои чертежи! — внезапно вспомнил Оди. — Чертежи! Где они?!

— Опять ты за свое! Я за твой тубус уже два раза шкурой рисковала! В следующий раз следи за своими вещами лучше, — пробурчала Асель, доставая из-под кровати заветный тубус.

В глазах инженера при виде этой дорогой сердцу вещи отразился благоговейный трепет. Он взял его осторожно, как хрупкий осколок безвозвратно ушедшего спокойного прошлого.

— Халас! — озаренный какой-то мыслью, воскликнул Оди. — Фирсет Халас! Его кольцо… Оно должно быть здесь! Кольцо, кольцо, где же ты? — приговаривал он, вытряхивая на пол содержимое тубуса.

Уже через минуту комната Сигвальда один-в-один напоминала бывшую комнату Оди в таверне на улице Киртара Третьего и в таверне деревушки Лаусо-ре-Ирто. Чертежи и другие бумаги лежали на кровати, на стульях, на полу и даже на беспробудно спящих монахах. Перед инженером, который сидел на полу, скрестив ноги, возвышалась небольшая горка всевозможных железяк, в которой он копошился в попытке выискать что-то.

— Вот оно! — Оди с гордостью поднял над головой небольшое колечко.

— Алруановое кольцо с надписью «Фирсет Халас». И что теперь? — спрашивал Сигвальд, разглядывая украшение.

— Не просто кольцо. Это пропуск в Оркен для нас троих! — с гордостью заявил Оди.

— В Оркен? Ты с ума сошел, — покосилась Асель на сияющего инженера.

— Вовсе нет. Помните того пустынника, которого мы отбили у хенетвердцев? Он пригласил нас в пустыню, если вдруг понадобится. Вот уж никогда не думал, что придется воспользоваться приглашением… Я так боялся, что бросил кольцо где-нибудь и ты не забрала его!

— Ладно, — махнула рукой она. — Особого выбора у нас-то и нет. Собирай свое барахлишко — скоро отправляемся. Монахи проснутся часа через три-четыре, к этому времени нас уже не должно быть в городе. Сигвальд, а ну, подсоби…

С помощью северянина Асель зачем-то втащила старшего Брата Скорби на кровать и уложила его в ту же позу, в которой еще недавно лежал псевдомертвый воин, двух остальных усадила на стулья, оперев о стену и всунув им в руки их книжечки. Сигвальд не спрашивал ни о чем — это была одна из тех странностей, объяснения которой он знать не хотел.

Зато Оди оказался любопытным.

— Все нужно делать хорошо и красиво — даже то, что другие называют преступлением и мошенничеством, — с самодовольной улыбкой объяснила Асель, доставая из-под кровати протухшую овечью голову и швыряя ее за окно.

Сигвальд и Оди ходили по тесным рядам барахолки Бедняцкого квартала в поисках обуви для инженера, который до сих пор носил свои модные башмаки, оставшиеся от безвозвратно ушедшей беззаботной жизни. По своему горькому опыту он знал, что рискует остаться босым на второй день пути по бездорожью, и что денег, которыми располагали они трое, едва хватило бы одному, потому единственным выходом было подобрать что-нибудь более-менее приличное на блошином рынке.

—… а потом оказалось, что у меня заражение крови. Если бы не Фимал с его пилюлями, я бы уже давно умер. Тогда, кстати, нам и пришла идея с липовыми похоронами. Дело осталось за малым — выследить, по каким дням тебя обычно зовут на совершение обрядов, — рассказывал Сигвальд завороженно слушающему инженеру.

— А Фимал — этот тот, который сегодня напоил меня успокоительным?

— Да, он. Хороший парень, хоть и нервный немного. Это он мне такую красоту навел, — воин продемонстрировал все еще синие ногти, которые почему-то никак не хотели отмываться. — Вот, эти кажется, приличные. Примерь-ка.

Они остановились около одного из старьевщиков, который в этот момент с кем-то увлеченно беседовал и позволил Оди примерить обувь, почти не глядя в его сторону.

Пока инженер пытался понять, впору ему сапоги или нет, Сигвальд разглядывал ножи, разложенные в ряд на мешке, брошенном прямо на землю. Вдруг он почувствовал, как что-то прикоснулось к его бедру и потянуло за пояс. Взглянув вниз, воин увидел чью-то руку, схватившую его кошелек, пристегнутый к ремню.

Один миг — и рука вора оказалась в железных тисках ладони северянина.

— Вор, — процедил сквозь зубы Сигвальд, поворачиваясь к нему лицом.

Перед воином стоял молодой широкоплечий норрайец с большими бледно-голубыми глазами на исхудавшем лице. Попытавшись вырваться, он понял, что это не только бесполезно, но еще и усугубляет его положение.

— Прошу вас, не зовите стражу! — с надеждой шепнул он.

В планы Сигвальда встреча с представителями закона не входила, но неудачливый вор выводил воина из себя, и его пальцы сжимались на запястье незнакомца все сильнее.

— Я тебе руку сломаю, — прошипел Сигвальд, в самом деле начинающий медленно выворачивать руку вора.

Норрайец молча смотрел на северянина, до последнего не веря, что тот исполнит свою угрозу, но очень скоро понял, что еще чуть-чуть, и его кости треснут, как сухие ветки.

— Не надо! Умоляю, отпустите! Мне не на что лечиться! У меня нет ни хетега! Я не ел два дня! Пожалуйста… Я отдам вам все, что у меня есть! Я не хотел! Я ничего не сделал!..

Вор уже слабо соображал от боли и говорил все, что придет в голову, в надежде хоть чем-нибудь разжалобить человека, которого он чуть было не обокрал. Но несвязная речь бродяги только подстегивала злость, внезапно завладевшую Сигвальдом — его кровь вскипала от ненависти и затуманивала рассудок.

— Ты хотел украсть мои деньги! Последние! На Велетхлау воров режут без суда и следствия! — прорычал северянин. Оглянувшись, он заметил тихий безлюдный переулок. Безумное решение само собой созрело в мозгу. — А ну, пошел!

Оди в это время торговался со старьевщиком, пытаясь выменять свои старые башмаки на солидную скидку с сапог, и это ему почти удалось, когда он, случайно обернувшись, увидел Сигвальда, который стремительно удалялся, толкая впереди себя какого-то человека.

— Ты что удумал? — шепотом произнес инженер, предчувствуя неладное.

Наспех расплатившись с торговцем, он бросился за другом, расталкивая плотную толпу, которая, к счастью, не обращала никакого внимания на укромный переулок, в котором скрылся Сигвальд.

— Стой! — крикнул запыхавшийся Оди, нагнав их только за поворотом. — Ты что творишь?

Воин прижал норрайца к стене, уперевшись предплечьем в его грудь с такой силой, что тот едва ли смог бы пошевелиться. Со стороны это выглядело как обычное относительно мирное выяснение отношений, коим никого в Бедняцком квартале не удивишь и не заинтересуешь. Однако в другой руке у Сигвальда был нож.

— Я творю правосудие. Это вор! — северянин поднес клинок к животу несчастного норрайца, который уже даже не сопротивлялся, решив, что его песенка спета.

— Отпусти его! Немедленно! Ты с ума сошел! Ты не можешь его убить!

— Могу. Не мешай мне! — крикнул Сигвальд, сбрасывая с плеча руку Оди.

— Остановись! — в отчаянии взывал инженер, все меньше и меньше веря в то, что сможет достучаться до сознания друга.

— Это не твое дело! Уходи!

Сигвальд был готов вогнать нож по самую рукоять в бродягу, но северянина остановил удар в ухо. Ошарашенно повернув голову, он увидел Оди, все еще сжимающего дрожащий кулак и выглядящего не менее перепуганным, чем несостоявшийся вор.

Злость и ненависть схлынули с Сигвальда, как морская волна, оставив после себя только слабый звон в ушах и чувство легкой нереальности происходящего.

— Спасибо, — проговорил он, глядя на инженера. — Это вправляет мозги.

— Ты чуть не убил его! Ты хоть понимаешь, чем это могло закончиться для нас? Чем ты вообще думал? — нервно спрашивал Оди срывающимся голосом.

— Я не хотел. Не знаю, что на меня нашло…

Тяжело вздохнув, Сигвальд опустил голову. Он все еще сжимал в ладони нож, который за минуту до этого выхватил из-за голенища своего пленника.

— Сигвальд, брось его. Отпусти, — уговаривал Оди, все еще косясь на оружие в руке воина.

— Иди отсюда, — тихо сказал Сигвальд незнакомцу, наконец убирая руку с его неровно вздымавшейся груди.

Почувствовав свободу, вор рванулся в сторону, но тут же остановился, едва не сбив с ног неслышно подошедшую Асель.

— Какая встреча, — загадочно протянула степнячка, сощурив глаза.

В исхудавшем бродяге в замызганной рубашке она узнала лихого арбалетчика, которого она ранила у пещеры в день гибели Энимора и его отряда. Асель усмехнулась, глядя прямо в глаза парню, который теперь узнал и ее, и ее спутников и решил, что не зря он попрощался с жизнью пару минут назад.

— Так вы знакомы? — Сигвальд удивленно вскинул бровь.

— О да, знакомы.

Норрайец опустил голову, приготовившись получить нож в спину от Сигвальда сразу после того, как Асель расскажет ему обстоятельства их знакомства.

— Это мой старый друг, — сказала Асель, дружески хлопнув его по плечу.

От неожиданности он чуть было не поперхнулся, но взял себя в руки, быстро сообразив, что его убийство не входит в планы степнячки.

— Амкут, — представился он, в большей части для Асель, которая не имела ни малейшего понятия о том, как зовут ее старого друга. — Рад тебя видеть.

— Ты и с ворами дружбу водишь? — саркастически ухмыльнулся Сигвальд.

— Тебя это до сих пор удивляет? К тому же, он не вор, раз уж на то пошло, а наемник.

— Тогда почему наемник пытался срезать мой кошелек?

— Потому что ты, как дурак, нацепил его на пояс, а не спрятал за пазуху, как я советовала, — фыркнула Асель и, обращаясь уже к Амкуту, спросила: — Что же с тобой стало, друг мой? Как дошел до такой жизни?

— Ранили в пьяной драке, — соврал он. — Работы не стало, деньги закончились. Заложил арбалет и доспехи — работы как не было, так и нет, деньги закончились снова.

— И что ты намерен делать теперь?

— Дай подумать… Скорее всего опять пойду на рынок, попытаюсь украсть кошелек еще у кого-нибудь и подохну в соседнем переулке с ножом в печени, — с горькой ухмылкой произнес Амкут.

— Хороший план. Но предлагаю тебе другой — я выкупаю твой арбалет и ты с нами нанимаешься в охрану каравана до Оркена.

Такое неожиданное предложение удивило всех присутствующих, однако, если Амкут только обрадовался счастливой возможности подзаработать денег, то Сигвальд был против такой компании в походе.

— Ты в своем уме? — спросил он Асель, отведя ее подальше от Амкута и Оди. — Его нельзя брать с собой, я не доверяю этому ворюге.

— Он не вор, еще раз тебе говорю. Он отличный арбалетчик и ему нужна работа.

— Да он просто оберет нас первой же ночью и потом ищи ветра в поле! На что он нам?

— Включай мозги, Сигвальд! — раздраженно бросила степнячка. — Добраться до Оркена мы можем, только нанявшись охранять караван. А кто его защитит от разбойников? Ты со своим раненым плечом? Оди со своим «я не могу стрелять в человека»? Или может я одна должна за всех отдуваться? Если так, то в лучшем случае нас просто вытурят, когда узнают что из троих, кому они платят, полностью боеспособна только я. В худшем — будем валяться на тракте с проломленными головами, потому что не сможем дать отпор бандитам. Это тебе ясно?

— Ясно, — ответил Сигвальд, недовольно сопя.

— Опять мы с тобой вместе, любовь моя, — говорил Амкут, нежно поглаживая свой арбалет, только что выкупленный из ломбарда.

Он проводил пальцами по металлической составной дуге, по точно прилаженным деталям и с удовольствием отмечал, что получил свое оружие обратно в таком же безупречном состоянии, в каком оно было, когда им пришлось расстаться.

— И что, он правда столько стоит? — спросила Асель, неожиданно потратившая на него почти все свои деньги.

— Нет. Он стоит намного больше, — завороженно ответил арбалетчик, не в силах отвести взгляд от своей любимой вещи. — Ты себе просто не представляешь, какое это удовольствие — стрелять из него.

— А этот? — она продемонстрировала простенький арбалет, купленный в том же ломбарде за пятьдесят хетегов для создания боевого вида Оди.

— Могу сказать, что до Оркена он не развалится, если из него стрелять, а не колотить им кого-нибудь по голове. А лучше и вовсе не стрелять, — с пренебрежительным смехом отвечал Амкут. — Пятьдесят хетегов — самая подходящая цена за такую развалину.

— Да большего и не надо, он же…

— Послушай, — перебил ее арбалетчик. — Зачем ты все это делаешь? Я ведь недавно чуть было тебя не убил.

— Нет, дело было так: это я тебя чуть не убила, — упрямо твердила Асель. — Просто оступилась и рука дрогнула.

— В любом случае, наше знакомство было не самым приятным приключением. Так зачем я тебе?

— Ты же все слышал, когда я объясняла Сигвальду!

— Не слышал. Я глухой на одно ухо, да и вторым слышу довольно паршиво.

— Мне нужен хороший стрелок, — коротко пояснила она, решив не вдаваться в подробности.

— И с чего ты решила, что я такой?

— У Энимора других не бывает.

Внезапно дорогу им перегородил маленький беспризорник, одетый в грязную рубаху с чужого плеча, который в упор уставился на Асель. Амкут уже собрался было отогнать его с дороги, но вместо того, чтобы попрошайничать, мальчик сунул в руку Асель скомканную бумажку.

— Тебе письмо! — крикнул он степнячке и скрылся за поворотом, сверкая пятками.

— Стой, паршивец! Стой! От кого это? — кричала Асель, пытаясь догнать странного почтальона, но того и след простыл.

Степнячка заглянула во все прилежащие улицы, во все канавы и за все заборы, но мальчишки нигде не было.

— Ты читать умеешь? — спросила она Амкута, протягивая ему бумажку.

— Угу. Написано: «Спасибо, моя девочка, без тебя ничего бы не вышло. Береги свою светлую голову. Твой снова безымянный друг».

Сердце Асель сильно ударилось в ребра — так ее называл только один человек, и он, по ее мнению, был уже мертв. Но письмо было совсем свежим, кое-где чернила еще размазывались под пальцами Амкута, который вертел бумажку в руках. Степнячка испуганно озиралась по сторонам, заглядывала в открытые окна, в страхе увидеть в них лицо саметтардца со шрамом на щеке.

— Эй, что с тобой? — спросил Амкут, искренне не понимая причины нервозности степнячки.

— Он жив? Он послал тебя следить? Где он? Чего он хочет от меня? — спрашивала Асель, вцепившись в и без того еле целую рубашку арбалетчика.

— Кто «он»? За кем следить? Причем здесь я? Что ты вообще мелешь? — в ответ Амкут засыпал ее таким же градом вопросов.

«Это похоже на глупую шутку, вот только кому придет в голову так шутить? Неужели Энимор остался жив? Этого быть не может! Там никто не смог бы выбраться. Даже если представить… Нет, это ошибка. Иначе я была бы уже мертва».

— Ничего, — сказала Асель, отпуская его рубашку. — Забудь.

— Договорились, — кивнул арбалетчик и с превеликим удовольствием выбросил из головы ненужную и непонятную информацию.

Сигвальда и Оди они, как и условились, встретили у Южных городских ворот, откуда, как правило, отбывало большинство караванов на Оркен. Сигвальд с травинкой в зубах сидел на траве, облокотившись о ствол дерева, и что-то втолковывал Оди, который сидел рядом, уткнувшись носом в собственные колени, и лишь изредка мотал головой. Тогда северянин со вздохом возводил очи к небу и принимался объяснять все заново, сопровождая речь бурной жестикуляцией.

Но вдохновенные слова воина о новой жизни не производили на Оди никакого впечатления. Действие успокоительного, которое дал ему Фимал, закончилось, и теперь на впечатлительного инженера навалилось сразу все: потеря Амалы, его падение в ее глазах, побег из храма Дембранда, и полная неизвестность и неопределенность впереди.

Асель знала это чувство.

— Вставай, солдат! — сказала она, таща инженера вверх за ворот куртки. — Эта дорога закончилась — сворачивай на другую! Нельзя просто остановиться и сесть на обочине. Держи арбалет и пойдем искать караван.

— Я не могу его взять, — отвечал Оди. — Ты видела, что получается, если ко мне в руки попадает оружие.

— Нет, ты можешь его взять. И ты его возьмешь, — строго сказала степнячка, тыча арбалетом ему в грудь. — И ты будешь из него стрелять, если на караван нападут.

— Нет, не могу…

— Если ты не выстрелишь — погибнет кто-то из нас. И это будет на твоей совести.

Оди молча принял арбалет из рук степнячки. Он чувствовал почти физическое отвращение к оружию, но чувство ответственности за жизни друзей, которое вменила ему Асель, было сильнее. Да и отступать теперь было поздно.

Однако, не успел Оди настроиться на героический лад, как оказалось, что весь их план может пойти прахом — они не учли, что почти все оркенские караваны нанимают для охраны своих же соотечественников, которые сопровождают их в пути и туда, и обратно.

— Ну и что теперь? Искать караван куда-нибудь в Саметтард? — разочарованно спрашивал Сигвальд после третьего отказа.

— Придется, — вздохнула Асель, которую общение с ушлыми саметтардскими купцами не вдохновляло на подвиги.

— Не-е, — протянул Амкут. — Если вам так нужен оркенский караван — я вам его найду.

— Караван — не иголка в сене. Где ты его искать собрался? — устало спросил северянин. — Вон они все стоят. И никому мы не нужны.

— Знаю где, — усмехнулся арбалетчик. — Сейчас вернусь.

— Зря мы его отпустили, — сказал воин, глядя вслед удаляющемуся норрайцу, к которому он не испытывал доверия. — Надо было хоть арбалет отобрать…

— Он вернется, — уверенно заявила Асель. — Спорим?

— На пять хетегов.

Через полчаса Сигвальд вынужден был отдать пять медяков торжествующей степнячке — Амкут вернулся с сияющими глазами и явно довольный собой.

— Нашел, — сказал он. — За воротами караван стоит — не успели выехать, как троих потеряли убитыми, одного раненым. Дальше ехать страшно, хотели вернуться, но обратно в город не пускают, говорят, товары их вывозить из Рагет Кувера можно, а ввозить — не можно. Так и стоят там третий день, ждут, пока кто-то подрядится их охранять.

— И откуда ты узнал, где их искать? Может, их охранники — твоя работа? — с недоверием переспросил Сигвальд, до сих пор упрямо не желавший признавать полезность Амкута.

— Не мой профиль, — спокойно отвечал арбалетчик, ничуть не смутившись. — Когда-то я уже охранял караваны и знаю, что такое иногда приключается в пути.

Воодушевленные перспективой устроиться на караван, идущий прямиком в пустыню, новоиспеченные наемники двинулись к воротам.

— Новость слышала? — через всю площадь кричала одна торговка, предлагающая фрукты караванщикам, другой, помоложе, которая кроме фруктов предлагала еще и разного рода услуги.

— Не-е-е! — орала в ответ та, поленившись подойти.

— Рыжая Вэре сказала, что каких-то там Братьев Скорби два демона охмурили, усыпили, а еще одного монаха украли!

Сигвальд и Асель с трудом сдерживали смех, начиная догадываться, о каких «демонах» идет речь.

— А какого украли? — спрашивала девица, все так же не сходя с места.

— Молоденького!

— Красивого? — продолжала расспросы она, явно заинтригованная личностью пропавшего.

— Не знаю!

— Если того, что я думаю — жаль! Есть у них там один — этого я бы и сама украла! — сообщила она с мечтательным видом.

После этого от гомерического хохота не смогли удержаться ни сами «демоны», ни похищенный монах.

— А что, Оди, много у вас там молоденьких? — давясь хохотом, спрашивал Сигвальд.

— Не очень, — отвечал инженер, безуспешно пытавшийся сохранять серьезный вид.

— Ну смотри, разбил сердце такой красотке! Теперь ей тебя не украсть, — подмигнула Асель.

— Все из-за вас, — махнул он рукой.

— Так мы тебя и вернуть можем, коль желаешь…

Во время всего разговора Амкут только недоуменно переводил взгляд с одного своего нового товарища на другого, начиная о чем-то догадываться. Но догадок ему было недостаточно — любопытный арбалетчик жаждал подробностей.

— Расскажешь, о чем это вы? — спросил он степнячку как человека наиболее к нему расположенного.

— Нет, забудь, — улыбнулась она, пока не желая посвящать едва знакомого человека во все секреты.

— Так не пойдет. Если я все забывать буду — то и вовсе памяти лишиться могу, — доброжелательно, но настойчиво сказал Амкут.

— Не все сразу, друг мой. Не все сразу.