Стоял зимний морозный поздний вечер. Изредка поднимался колючий ветерок, завихривал сухой снег над сугробами, и опять стихал. Сегодня полнолуние, на дворе стоял Йоль — Праздник зимы и почитания предков, день зимнего солнцестояния, торжество Великой Тьмы, самый короткий день в году. Людей на улице практически не было, попрятались все по тёплым норкам, да это и понятно — холодно, темень кромешная, кому охота нос морозить!

Мимо большущего камня по аллее брела женщина, поскрипывал снег под ногами, клубился при выдохе пар. Она не могла сегодня смотреть любимую передачу или просто пораньше лечь спать, она была на пенсии, но со старушками из своего дома отношений не поддерживала, на лавке с ними не сидела, не сплетничала. В своём городе ей давно никто не звонил, поэтому от линейного телефона она отказалась за ненадобностью, а в сотовом был забит один номер, но он молчал. А хотелось услышать голос родного и единственного близкого ей человека, почему-то именно сегодня особенно остро.

Но он не звонил, а её что-то останавливало нажать кнопку с его номером. Она хотела, чтобы он позвонил, потому что ей было тоскливо, особенно под вечер, но звонить сама не решалась, боялась показаться назойливой.

Внезапно возникло непреодолимое желание убежать от тоски, прогуляться по аллее Камня в этот морозный вечер.

Она машинально брела по скрипучему снегу и вспоминала, вот здесь встретилась с чёрной, вот на этой лавке сидели, и она рассказывала о накипевшем на сердце, надеялась и плакала.

Грустная слеза, сначала горячая, потом холодная, покатилась по щеке. Сидя на лавке, она, не отрываясь, смотрела на луну и молилась. Молилась про себя, только губы шевелились, произнося невнятные слова. Если бы в её силах было вернуть время вспять, она бы безропотно ждала и не потеряла бы сына. Он бы сейчас сидел в тюрьме, но она бы его не потеряла, и это было бы замечательно!

Со стороны неподвижный силуэт женщины напоминал застывшую огромную тёмную сову. Проезжавший по дороге полицейский «Уазик» при повороте случайно зацепил её лучом зажженных фар, осветил запрокинутое белое лицо, блестящие глаза, устремлённые на луну, но уже ничего не видящие. В ту ночь пэпээсники спасли женщину от замерзания на пустынной аллее отчаяния и на лавке душевных страданий.

* * *

Климу не спалось. Под вечер сморило на пару часов перед включённым телевизором, но вдвое громче заорала реклама, и он весьма недовольный невольно выплыл из дремоты. Вот уже полночь, а у него сна ни в одном глазу. Пробовал читать, но поймал себя на бессмысленности этого занятия — полчаса таращился на одну страницу, хоть бы чего уяснил. Отложил книгу, сыграл пару шахматных партий с компьютером, обе проиграл, так как играл без интереса.

Компьютер можно обмануть только авантюризмом, риском, порой на первый взгляд неразумным. Правда, уровень при этом, конечно, не чемпионский. Расчётом, без куража, не выиграешь, машина просчитывает безошибочно. А вот куража у Клима сегодня не было, давила его неясная тоска, сильно давила.

Какой уж тут кураж!? Даже аппетита не было. Бесцельно бродил по обеим комнатам, включал — выключал лентяйкой плазму и не мог смотреть при этом, показывали очередную скукоту — говорильню да рекламу. Видимо, от нервов заныло плечо, напоминание о том насыщенном дне, когда ему пришлось сделать выбор. Выбор-то он сделал, но стоило это ему миллионы нервных клеток, пряди седых волос и полгода отнятой жизни.

Он вышел на лоджию, уселся в старое кресло, укрылся пледом и уставился на луну. Настроение, прямо скажем, не ах, был бы волком — завыл бы сейчас на луну! Вон она, какая полная, какая, блин, аппетитная! Незаметно пришли воспоминания.

После всех ярких событий, участником коих он был, плавно пришло затишье, тёмные активности не проявляли, артефакт, даже не заглядывая в сумку, при молчаливом одобрении Вратаря он передал ребятам Ставра.

Через пару дней Ставр со своей командой в нескольких микроавтобусах отбыли в свою вотчину. Пыхало и его бойцы тепло попрощались с гостеприимным хозяином и таким беспокойным клиентом, оставили телефоны для связи. В общем, у Клима друзей из тех краёв добавилось человек сорок. Они, кстати, очень приглашали Клима не забывать и приезжать в гости, летом у них места просто волшебные. Клим обещал навестить, в душе надеялся взять с собой Смуглянку. Ставр поблагодарил его за мужество, напутственно благословил, обнял на прощание и попросил обращаться, ежели будут какие затруднения.

Потом уволился с работы Вратарь. Он, конечно, заранее предупредил Клима, но всё равно это было ударом по душевному равновесию, привык Клим к нему, очень привык, и на дежурствах стало серо и одиноко. Несколько раз бывший напарник навещал Клима дома, заходил на вечерний чаёк, пару раз ударяли по пивку, но было подозрение, что это скоро закончится. Так и произошло. В один из дождливых вечеров раздался звонок. Когда Клим открыл дверь, поджарый посыльный, молодой парень в «джинсе», держа зонт под мышкой, поздоровавшись, протянул ему письмо, тут же развернулся и исчез.

Присев на диван, он открыл письмо — предчувствия его не обманули.

Дружище!

Евсеич, он же Вратарь.

Не серчай, пожалуйста, лично зайти попрощаться не смог.

Обозначились срочные дела, мы с тобой на эту тему, помнится, говорили.

Вот момент и настал, мне нужно быстро уехать.

Скучать буду по тебе, это — несомненно. Понимаю — будешь и ты!

Ну да ничего, даст Бог — свидимся ещё!

А пока прощай, брат, и будь молодцом. Верю и надеюсь!

С Богом!

Клим, конечно, ожидал такую развязку событий, хотя втайне надеялся на нескорое завершение, но вот оно свершилось! Нарушив обещание, данное им Анфе, он в тот вечер напился.

Потянулись пустынные блеклые по настрою дни. Не варилась с утра пораньше на кухне картошка и чай, не суетилась пара расторопных поварих с помощниками, не толкался в квартире народ местный и пришлый. Обезлюдела квартира, замерла активная жизнь, теперь Клим слышал даже эхо собственных шагов по комнате, всё стало каким-то серым и неинтересным. На работе он равнодушно принял решение братьев-хозяев о его повышении, под его началом теперь были все охранники фирмы, ни много ни мало, более двадцати человек. Старший контролёр — так называлась должность, оклад был неплохой, но Клим не горел, он с горечью и благодарностью вспоминал то время, когда дежурил с Вратарём. С горечью, что прошло, с благодарностью, что было.

С Соплеменницей встречается редко, был уговор с её отцом — пока дочь не закончит учёбу, не получит диплом, никаких ухаживаний. Это было воспринято ими с пониманием. Она сейчас готовится к защите, остались считанные недели. Они перезваниваются, переписываются по электронке, общаются по скайпу, на это ограничений нет.

Сегодня у Клима почему-то особенно было тоскливое настроение, причём, к вечеру тоска только усилилась. Напиваться для поднятия жизненного тонуса он, слава разуму, не захотел, потом будет ещё хуже. А вот сейчас сидит в кресле и бездумно смотрит на луну. Не хочется признаваться, но себя ведь не обманешь, то время войны с тёмными было для него насыщено различными событиями, плохими и хорошими, иногда просто опасными. А уж этот сон, где он со всеми друзьями-соратниками противостоял тёмной рати вместе со многими тысячами могучих витязей, стоявших рядом плечом к плечу! Он потом долго сомневался, сон это был или явь? Вратарь добродушно посмеивался над Климом, намекал на грибы-галлюциногены, но на вопросы о Великом Противостоянии толком не отвечал, мастерски уводил разговор в сторону.

На застеклённой, но все-таки холодной лоджии, в старом кресле, закутавшись в плед, сидел молодой мужчина и смотрел на бледную луну. Мыслями он был в недалёком прошлом, заново переживал те яркие события, где был в гуще, был нужен, смаковал их, как любимый цветной фильм. При этом он мысленно спорил сам с собой, хмурился на то, что сделал не так, широко улыбался и одобрительно кивал головой, вспоминая светлое и хорошее, не замечая при этом предательски ползущую по щеке одинокую слезу.

* * *

Хана, в быту Герман Валерьевич, сегодня не выспался. Сначала, с самого утра, его вызвонил Бузый. Опять пьяный, опять весёлый, уже в Индонезии, где они с корешами зависли на неопределённое время. Позвонил чего?

А-а-а, да это он номер перепутал, но всё равно рад слышать друга лучшего, узнать, как дела, настроение? Не надо ли чего? А может к ним? Туда в Индонезию, встретим подобающе! Нет? Жаль!

Распрощавшись с Бузым, Герман ощутил некую ущемлённость своего бытия. Живёт же человек в своё удовольствие, ничего его не волнует, ничего ему не надо, всё у него есть. Так, порхает мотыльком луговым, живёт одним днём, а каждый день в праздник!

Ни волнений, ни забот, ни мимических морщин, позавидовать можно!

Коли уж разбудили, решил попить чаю, и они с Челом проследовали на кухню и отдали должное свежезаваренному с мелиссой и лимоном да с ванильными сухариками. Чел степенно полакал воды, выкушал небольшой кусок отварного крабового мяса и довольный жизнью сидел, ждал хозяина.

Потом прошествовали в комнату на диван к Маньяку, улеглись и лентяйкой щёлкнули кнопку канала. Под фон всяких ненужностей эфирных незаметно задремали всем коллективом, но ненадолго. Опять настойчиво заиграл рингтон, опять пришлось выплывать из дрёмы. На этот раз звонил никто иной как друже Дарьял. Покалякав о том, о сём, то есть, ни о чём, Дарьял осведомился, есть ли интерес спросить за Флоцмана? Хана, конечно, помнил забулдыгу боцмана из мест ему когда-то родных, но не настолько эта память была священной, чтобы его будили ни свет, ни заря! Правда, Дарьялу говорить ничего не стал, не тот был случай, по-пустому авторитет звонить бы не удосужился. Выяснилось следующее — боцман проводил до известного Хане места какую-то барышню весьма роковой внешности, после этого благополучно подвинулся рассудком. Всё про женитьбу бормочет, даже пить стал меньше. Хана причём? Так он постоянно Хану вспоминает, благодетелем называет и ждёт, когда тот приедет, что-то важное ему сказать хочет. Да! То место, которое все обходят, как бы притихло, слухи ходят, вроде как покинули его, место это. Правда, туда всё равно никто соваться не рискует, жизнь, она у всех одна, сам понимаешь! В общем, он решил Хану в курс дела посвятить, памятуя его прошлый интерес к местам здешним и его обитателям, вдруг актуальность не пропала.

Поблагодарив Дарьяла за информацию, Герман отключился и задумался. Куда это Фаина стаю свою чёрную с заимки бесовской могла убрать?

Сна как не бывало, спасибо всем! Настроение покачнулось к негативу, ну, а куда качнуться, ежели спать не дают? Да и подумать теперь есть над чем в свете последних известий, ему небезразлично, что там и как. Флоцман, вряд ли, чего путное преподнесёт, а вот Фаина! Фаина — это другое дело, запала Герману она в душу, понравилась очень. Нет, конечно, и медсестричка, которую он обнимал, пока она ссадины да порезы обрабатывала, ему по нраву, звонкая девчонка. И лицом и фигуркой хороша, да и не против его поцелуев вроде была, но слишком разные они. Как не крути, он сиделец бывший, да и старше по годам, зачем ей такой?

С Фаиной же подобные рассуждения были лишними, по характеру, по возрасту, они подходили как нельзя лучше. Пару раз ловил себя на любовании этой особой, на совершенно неуместном ситуативном уровне, чисто мужском. Она, похоже, это замечала. Бывало, иногда и он ловил её заинтересованный взгляд, оценивающий такой.

Но тут другая пропасть, она всецело из тёмного племени, он же ушёл оттуда, демонстративно, при всём этом нечистом сборище, накануне Великой Сечи. Предал, чего уж тут лукавить, пусть по душе поступил, человека спасти помог, но тёмных, как говорили в его окружении, кинул. Фаину в том числе. Он понимал, его отпустили, махнули рукой, мол, иди куда хочешь, мы даже наказывать тебя не будем! Что с тебя, ренегата, слабого взять, живи сам по себе! Также он понимал, причина, по которой к нему такое снисхождение, — его оберег! Бабушка Фаля его любила, оберег ему лично на шею повесила, он до сих пор вспоминает её улыбку, морщинки добрые лучиками, её защиту от всех и вся, отношение к нему тёплое. Он хоть и маленьким тогда был, но маленьких ведь не обманешь, душой чувствуют! А она была (а может и есть) немалой фигурой в стане тёмных. Сейчас он сам по себе. Оберег, конечно, носит (съездил-таки потом на поле это и нашёл его), только помертвел оберег-то, не играет цветами. Обыкновенным камнем стал, видимо, пропала его сила. Теперь Хана живёт своим мирком. Есть у него Чел, маньяк Гималайский, что ещё простому человеку надо?

От тёмных ушёл, но и к светлым пока не примкнул. Видимо, не готов он. Для этого надо душой созреть, выздороветь полностью. Так на распутье и топчется в непоко́е, словно пресловутый витязь перед камнем.

Не заметил, как и день прошёл в думах да воспоминаниях, глубокий зимний вечер подкрался теменью своей морозной. Не включая освещение в комнате, подошёл к окну, раздвинул шторы, и в комнату хлынул лунный поток, создавая на стенах причудливые тени от цветочных горшков. Верный Чел вскочил на подоконник, стал о хозяина тереться, разговор завёл на своём, кошачьем. Понятное дело, передалось ему настроение хозяйское. Чувствует котяра, немного грустное оно, решил подбодрить друга-хозяина, забрать на себя часть хандры, нахлынувшей на того. Герман же, машинально поглаживая своего рыжего кунака-куна, мыслями забрался на уровень, где и не был до этого никогда. Для чего он живёт? Ну да, живёт безбедно, этого не отнять, ни в чём себе не отказывает, правда, и запросы у него вполне приземлённые, без излишеств, но, тем не менее, жаловаться на жизнь — свинство. А вот для чего жизнь-то эта ему дана? Его ровесники давно семейные, детьми обзавелись, выросли профессионально, в делах, в заботах, в чём угодно, но не в скуке! При этом улыбаются, ездят на дачи, спорят, обсуждают, что-то покупают и радуются покупкам, дома тишины не найдёшь, жена, дети, гости, многочисленная родня… и притом при всём считают себя счастливыми! А ему почему сейчас тоскливо, почему мысли лезут мрачные?

Он засмотрелся на луну, верный кун сидел рядом и тоже смотрел в окно, может, коты тоже умеют грустить или задавать себе коварные вопросы, на которые если и есть ответы, то не сразу они обозначатся, нужно время, чтобы на них ответить. Иногда месяцы, иногда годы, иногда полжизни пройдёт, пока поймёшь — нужен ли ты кому? Нужен ли тебе кто?

Опустил голову Хана, прорезалась незаметно для него первая морщина на лбу, признак человека думающего, неравнодушного.

В эту ночь лунный свет одинаково настигал разных смотрящих на серый диск людей, у многих вызывал странную тоску, заставлял вспоминать и переосмысливать прошлое.

Заканчивался Йоль — Праздник зимы и почитания предков, день зимнего солнцестояния, торжество Великой Тьмы, самый короткий день в году, праздник зимней стужи и наступившего мрака.

Конец.