Хейли, рыжеволосый здоровяк Хейли забрался на перила ограждения. Веснушчатая рука сжимала стойку, как флагоносец сжимает штандарт. Выглядывающий из-под майки пуп третьим глазом подмигивал в такт пламенным речам металлурга.

— Они попрали слова Учителя! Оставленные им заветы! Святое!

Толпа утробно гудела двигателем, набирающим обороты.

Спихнув Хейли, который явно намеревался добавить что-то от себя, на парапет, как царь на трон, вылез Данкан Левицкий.

— Они попрали слова Учителя! Оставленные им заветы! Святое!

Ни Хейли, ни Левицкий, умудренные жизненным опытом игровой комнаты и годами работы в цехах, не могли родить столь складные, обильно пересыпанные мудрыми словами, фразы. Они лишь повторяли, минуту назад произнесенное Арием Стаховым. Что и сколько запомнили.

— Они попали слова Учителя! — промучившись тщетными попытками стянуть Левицкого, орал из первых рядов Хрущ Никитов. — Завещание!

— Святое!

— Ишь че удумали!

— Пастырь!

— Мы им покажем!

Лысый Никитов уже самозабвенно колотил рваной сандалией по перилам.

— Кузькину мать!

Из-за поворота показалась группа, в составе которой угадывались представители богочеловеческих цехов текстильщиков и аграриев.

— Приказываю сейчас же прекратить несанкционированный митинг и разойтись, — под приветливыми взглядами собратьев, группа спрессовалась в клин, на острие которого оказался бледный Поликарп Миллгейт.

Оппоненты перестроились в таран, ударную часть которого составляли Арий Стахов и два пузача: Хейли и Левицкий.

— Это кто ж тебе дал право приказывать?

— Александр Сонаролла, избранный Пастырем на последнем сборе.

— А не пошли бы вы с вашим пастырем…

— К Кузькиной матери!

Молодецкий гогот сотряс стены сектора.

От этого гогота, заботливые и не очень мамаши забрали играющихся чад и заперли двери комнат, для верности подперев их табуретами.

— Слово Пастыря — закон!

Храбро взвизгнул Миллгейт.

— Вот вы и выполняйте. А ну пошли отсюда!

— К Кузькиной матери!

Поликарп Миллгейт засобирался протиснуться за спины товарищей. Произнести обличительную, пламенную, как топка утилизатора речь, ему внезапно показалось сподручнее с задних рядов.

Так же внезапно он обнаружил, что протискиваться не за что, ввиду отсутствия спин и иных частей тел пресловутых товарищей.

Из-за поворота, того самого из-за которого они вышли минуту назад, долетело противоречивое?

— Сами идите!

Поликарп развернулся и ринулся навстречу звуку. Не то, чтобы он знал в каком из секторов необъятного Ковчега, обитает загадочная Кузьмина мать, однако отыскать ее, внезапно сделалось весьма важным.

***

И вошел Ной и сыновья его, и жена его, и жены сынов его с ним в Ковчег(…).

Они и все звери по роду их, и всякий скот по роду его, и все гады, пресмыкающиеся по земле, по роду их, и все летающие по роду их, все птицы, все крылатые.(…)

И вошедшие мужеский и женский пол всякой плоти вошли (…). И затворил Господь за ним (Ковчег).

Бытие.1.

Они сидели перед ним — все, или почти, за исключением стоящих на вахте. Обитатели Ковчега, граждане нового мира.

Он лично отбирал, беседовал с каждым. Эммануил никогда не предполагал, что выбор настолько тяжелая штука. «И соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов. И поставит овец по правую свою сторону, а козлов — по левую». *(Матвей гл.25 (32,33))

Он не бог, он не способен отделить праведников от грешников. Богу не позавидуешь. Он — Эммануил — не позавидует — он познал тяжесть выбора.

Сотни пар глаз смотрели на него.

Совсем рядом, за толстой обшивкой Ковчега, с каждой минутой, секундой от них отдалялась невидимая отсюда Земля. Или они от нее.

Войны, насилие, ненависть, голод, неуверенность в будущем. Друзья, родственники, первые светлые воспоминания, первая любовь.

Неуверенность в будущем.

Они оставляли ее, и она же ждала их впереди.

Тысячи пар глаз. Они поверили ему, они отринули прошлое, они пришли сюда, выбрав неопределенное будущее. Будущее, как они надеялись, лишенное пороков прошлого. Он тоже надеялся на это. Надеялся и молил, всех богов, которых знал.

— Мы пришли… — они ждали от него речи, первой речи, напутствия, и он готовил ее, даже специально — чего ранее никогда не делал — написал, выучил… слова, заученные, вымученные слова застыли в горле удушливым комом.

Требовалось ободрить, поддержать, это была речь, преисполненная оптимизма, щедро сдобренная высокопарными фразами. Речь, как нельзя лучше, соответствующая обстановке, моменту.

— … собрались здесь, чтобы…

Куда подевалось его хваленое красноречие, его кружевные обороты, которыми восхищались даже оппоненты. Где они, когда нужны более обычного! Где уверенность в себе, собственных силах, собственной правоте, подкрепленная созвучием мыслей, чаяний сотен последователей!

Невдалеке, на специально отведенной площадке, играли дети. Качались качели, кружилась карусель. Жалобно трещала под напором детских ножек шведская лестница. Гайдуковский был прав. Детям везде хорошо, когда имеются игрушки и есть с кем порезвиться. И нет им дела до удаляющейся Земли, до проблем взрослых, и до его личной проблемы — невозможности произнести речь.

— … мы оставили… отринули…

Из кучи, образованной мешаниной детских тел, вырвался смуглолицый мальчуган. Взъерошенные волосы, раскрасневшиеся щеки, глаза горят азартом игры. Большие, темные, словно бездонные колодцы глаза, на редкость красивые — наследие деда. Внук Гайдуковского — Брайен Гайдуковский. Засучив рукава, мальчишка с разбегу влетел в кучу малу, затерявшись среди подобных себе копошащихся детских телец.

— Мы — здесь присутствующие — вы, я, еще порождение, продукт того мира. В нас еще живут, возможно тлеют, возможно горят его ценности, его мировоззрение, взгляд на вещи. Но мы сделали первый шаг, самый сложный шаг — ушли, отринули. Я преклоняюсь перед вами, вашим мужеством, вашей решительностью и вашим благородством. Да, да, благородством. Только благородный человек способен пожертвовать собой, собственной жизнью, часто обеспеченной, с налаженными связями, ради туманного будущего. Будущего, в котором не ему — детям, внукам его будет жить лучше.

И мы построим это будущее!

Мы — помнящие Землю.

Не ради себя, ради них!

Они, родившиеся на корабле, не знающие иной жизни, станут истинно новыми и полноценными гражданами взлелеянного общества. Общества, свободного от насилия, ненависти, принуждения, рабства себе подобных. Общества, которое тщетно силились построить поколения идеалистов на Земле. Общества, которое безуспешно пытались вообразить тысячи утопистов.

На вас, мне, лежит огромная ответственность. Мы — строители, фундамент. Воспитывайте, воспитывайте детей. Они — наше — ваше будущее, граждане того, взлелеянного, гармоничного мира!

***

Непослушание, либо невыявление должного почтения — 8 особей (утилизированы).

Они шли.

Далекими землями.

Незнакомыми тропами.

Мимо чужих жилищ. Во всем похожих на их собственное.

На Ковчеге все было похоже.

Но запах — нос, чутье не обманешь.

«Великая Мать!»

Рхат Луну сделалось страшно. Он никогда не заходил в такие дебри. Конечно, хозяин Брайен добрый, но ведь Рхат Лун разбил пятиногого зверя, и божка…

«Великая Мать, милостью твоей, если только я вернусь, мы вернемся домой, я стану самым лучшим слугой. Хозяин Брайен, Хозяйка Рената, преданнее, расторопнее, аккуратнее слуги, не найдется на всем Ковчеге! А пыль! Я люблю, обожаю, жить не могу без пыли!»

Хозяин Брайен остановился у одной из дверей. Зачем-то огляделся, дождался пока дальний прохожий скроется за углом коридора, после чего постучал.

Необычно.

Два быстрых, потом один… потом снова два быстрых… Рхат Лун не запомнил, да и как было запомнить, когда он молился Великой Матери.

Щелкнул замок. Дверь открылась.

— Брайен! Проходите, только что началось.

«Что началось? Праздник Рождения? Великая Мать!»

Что сразу навалилось на Рхата, так это — запах. Запах дыхания. Давно не мытых и свежеискупанных тел, разгоряченных и холодных. Запах любопытства. Запах страха. Запах надежды, и запах обреченности.

Жилище, немногим больше хозяйского, было сплошь, что называется, забито народом.

«Великая Мать!»

Рхат Лун никогда еще не видел такого.

Хозяева и рабы, сидели, стояли, бок о бок, как равные. Все взоры были обращены к дальней стене, где на возвышении говорил один из Хозяев. Худой старик, нижняя часть лица которого заросла жидким седым мехом.

— Братья, сестры. Повинуясь зову сердца, естеству, кто пришел сюда впервые, и постоянные слушатели. Именно: братья и сестры. Ибо, как завещал Учитель нет низших и высших, рабов и господ. Перед лицом Всезнающего — все равны. Паукообразный гандапод с Аграрии и ластоногий тун с Ваниба, член Совета Техников и чистильщик заброшенных секторов. Так говорил Учитель. Воодушевленные этими словами, наши предки построили Ковчег. Нести слово Божественного меж звезд…

Учитель — бог Хозяев, Рхат Лун и раньше слышал это имя. Странный бог, как все у Хозяев. Имя не было запретно, однако его старались пореже произносить вслух. Боги Рхат Луна карали, разве за исключением Великой Матери, а Учитель…

— Забыты пророчества, попраны заповеди — законы, по которым жили поколения наших предков! Глядя из звездного жилища на деяния детей своих, сердце Всепрощающего обливается кровью…

Хозяин Брайен слушал внимательно. Понемногу, с речью выступающего, лицо вновь обретало привычные черты. Камни скул разглаживались, возвращался румянец.

Рхат Луну же сделалось… скучно.

— Не убивай! — кричал старик.

— Не убивай, — повторяла за ним толпа.

— Не лги!

— Не лги.

— Не прелюбодействуй!

— Не прелюбодействуй.

Теснота, вонь, малопонятные речи…

Рхат Лун начал оглядываться, сначала осторожно, ежесекундно ожидая усмиряющего окрика, затем смелее.

Над узкими плечами одной из Хозяек возвышались длинные уши. Широкие, с кисточкой черных волос на концах. Что-то знакомое…

Любопытство двинуло Рхата вперед. Хозяин Брайен, занятый слушаньем речи, не обращал внимания на Рхата, да и остальные Хозяева… вот и узкие плечи, Рхат Лун привстал, заглянул за них…

— Боэта! — возглас был едва слышен, однако рядом сидящие оглянулись на Рхата. Оглянулась и та, которую он заметил.

— Рхат?

— Боэта!

Протиснувшись между худой Хозяйкой и ее соседом — мускулистым вологонанином, Рхат Лун оказался рядом с девушкой.

— Рхат! Но как ты?..

— Мой хозяин привел меня. А ты?

— Тоже. Рхат.

— Боэта…

Эти длинные ушки, эти большие глаза, чуть вздернутый носик… как же она была прекрасна. Что-то шевельнулось в душе Рхата. Нет, девушка всегда нравилась ему, но кто он был раньше для первой красавицы племени.

— Ты видел кого-нибудь из наших?

— Нет, а ты?

— Нет, — уши девушки поникли. — Моя сестра, помнишь Роэту? Я просила Хозяев разыскать… Ее, наверное, забрали на фабрику, здесь много фабрик, или того хуже — в лабораторию…

— Учитель жив. Многие, многие забыли Великого, живут не по заповедям. Но, скоро, истинно говорю вам, близится тот час, переполнится чаша терпения, явится он, в гневе и моще, спросить с недостойных детей своих. И предстанут отступники пред грозные очи, и будут держать ответ…

— Боэта…

— Рхат…

— Слушай, ты где живешь, у кого?

— Мои Хозяева: господин и госпожа Кекуле, третий ярус сектор пластмасников.

— А я у Хозяина Брайена и Хозяйки Ренаты, сектор, кажется… металлургов.

По глазам Боэты, Рхат понял — ей так же мало говорят малознакомые названия.

То ли дело на родине — Большой Овраг, Великое Дерево, Река.

— Мы можем видеться здесь, — нашлась Боэта, — Хозяйка часто берет меня с собой.

— Я… я не знаю, я впервые…

— А ты попроси Хозяев. Они добрые. Учитель — их бог, учит — все равны. Хозяева и рабы. Их бог тоже добрый, совсем, как Великая Мать.

Рхат Луна покоробили эти слова.

Как может быть кто-то равен Великой Матери. Как Боэта может даже подумать о таком!

— Нет, ты послушай, — распалялась девушка. — Они учат прощать обиды, не делать зла, любить ближнего…

— И накажет недостойных! — как раз вещал седой. — Не дрогнет длань карающая! Устыдятся отступники деяний своих! И раскаются. Но поздно, будет поздно!

— Обязательно приходи, послушай, ты сам все поймешь!

***

В такой день у Бога все равны.

Из сборника «Устное народное творчество»

Некоторое время аппарат держался у пузатого бока Ковчега. Затем развернулся, рывками, словно незрячий, с осторожностью ощупывая окружающее пространство. На миг сверкнули круги сопл в ореоле голубой дымки.

Так же неловко двигаясь, аппарат исчез.

Этьен Донадье отвернулся от иллюминатора. За спиной начальства, едва дыша, замерли подчиненные во главе с Кастором Шейко.

Старший Техник склонил тяжелую голову, разрешая продолжать.

Кастор затараторил, словно опасаясь не дождаться очередного кивка.

— Мы оказались правы — непонятные приборы для управления. Только что вы наблюдали пробный полет детеныша, то бишь э-э-э агрегата.

— Детеныша? — изогнул худую бровь Донадье.

— Ну да, — смешался Шейко, — Ребята так назвали, по аналогии с новорожденными, покидающими… тело матери…

— Любопытно.

Расценив реплику начальства, как разрешение продолжить, Шейко снова затараторил:

— Фронт работ поистине необъятен. В данной области, мы… дети. По-прежнему остается неизвестно назначение ряда приборов, как правильно управлять, возможно что-то делаем не так… наконец, главный вопрос — зачем все это?

— Зачем, разберемся позже. Ваша задача — иная.

— Не хватает людей, я бы сказал — катастрофически. Специалисты, задействованные в проекте, и так, отстояв основную смену, бегут сюда. Однако у меня забирают и их, якобы ваш приказ, какие-то проходы…

— Приказ Совета Церкви, — кивнул старший техник. — Пока вам придется довольствоваться имеющимся. Сколько всего обнаружено подобных… детенышей?

— Два десятка по этой стороне. Однако многие считают, и я разделяю их мнение — это не предел. Возможно, в иных секторах… если провести широкомасштабные исследования… теперь мы знаем, что искать, на какие вещи обращать внимание. Вопрос нехватки кадров — более чем острый.

— До праздника ничем помочь не могу! — отрезал Донадье. — Вы упоминали о еще одной находке?

Шейко оживился.

— Да, ребята здесь, в конце коридора обнаружили запертую дверь. Попытались… словом, она не поддавалась, ну мы и…

— Вскрыли, — подсказал старший техник.

— Ну да, вскрыли.

— Что же вы обнаружили такого необычного?

Шейко нервно заскреб затылок.

— Пойдемте… лучше покажу.

***

Нижайше прошу Высокий Трибунал принять моего сына Алексея девяти лет от роду на служение Матери Церкви с тем, чтобы он стал священником и членом Совета. По причине имеющихся явных способностей. На прошлой неделе сынишка отобрал тряпичную куклу у соседской девчонки и спалил на собственноручно сооруженном костре.

С превеликим уважением, Марк Шагалов — отец будущего члена Совета Церкви.

Тишину нарушал шорох одежд.

Когда они приходили — тихие голоса, щелчки переругиваний, сдавленный смех, были основными звуками.

В конце проповеди — шорох одежд. Только.

Эммануил обругал себя.

Пусть и мысленно, он назвал свое выступление — проповедью.

Не первый раз.

Что случилось?

Или уверовал в собственное божественное естество?

Вода, изменчивая, податливая, безвольная вода точит мерило твердости — камень.

Когда, гуляя секторами, на каждом шагу натыкаешься на собственные изречения, возведенные в канон. Когда именем твоим проклинают оступившихся и им же восхваляют праведников. Когда новообращенные смотрят на тебя с затаенным благоговением.

Поневоле задумаешься.

Оговоришься. Душа не камень.

— Учитель, благослови моего сына.

Женщина была неимоверно худа — тонкие кисти, обтянутые серой кожей, торчащие скулы, глубоко запавшие глаза; жидкая челка выбивается из-под серого платка. Малыш — ребенок восьми лет, напротив, являл типичный пример, что называется, — пышущего здоровьем. Округлившейся животик, румяные, лоснящиеся щеки, горящие глаза, на губах — немного язвительная ухмылка. Создавалось устойчивое впечатление — дитя высасывает жизненные соки из матери.

Ладонь касается пушистого ежика волос.

— Благословляю тебя.

Когда-то он помнил их всех. Мог назвать по имени. Сколько пар образовалось, смешалось фамилий, дав ростки новой жизни.

— Учитель, спасибо, спасибо!

Малыш, в отличие от матери, нехотя склонил голову и удалился, важно неся мячик пуза.

Он мечтал о счастье, хотел царства гармонии. Шабровски — забытый друг, ты оказался прав. Люди — всегда люди.

Кто-то обязательно узрит, что кусок (жена, комната, одежда) соседа лучше. Кто-то захочет отобрать его. Силой. Кто-то захочет власти и двинется к ней, уничтожая и кроша все на пути. И достигнет. Пьедестал — гора трупов, или судеб. Пока только горка. Чтобы удержаться наверху, гора должна быть больше, шире. Чтоб никто не добрался. По трупам трудно карабкаться.

Выбирай, отделяй, изолируй лучших среди лучших.

Люди — всегда люди.

И какая разница — планета, страна или корабль — количество. Единство, суть — неизменна.

— Благослови и меня, Учитель!

— Благословляю.

Дурак, наивный глупец. Сто лет понадобилось, чтобы прозреть. Меряя историей — капля, чертовски мало. Меряя искалеченными судьбами…

Виноват, как же он виноват перед ними. Предками, поверившими ему, закончившими жизненный путь в топке утилизатора со сладкой надеждой на будущее. Живущими сейчас — просящим благословение, смотрящим с надеждой — мальчиком и его матерью. И самое главное — перед многими поколениями их потомков.

Знали бы они.

Впору проклинать.

— Учитель, благослови.

— Благословляю.

Упасть на колени, сейчас, перед всеми, просить, вымолить прощение… нет ему прощения.

А может… открыться, выйти к церковникам, сказать, кто он на самом деле, пожурить нерадивых детей, подкорректировать, исправить, и с начала, ведь не все потеряно!..

Не поверят. Или того хуже — обожествят.

Но вероятнее — первое.

Появись Иисус на Земле в век инквизиции, странствуй, проповедуй, твори чудеса, наводи порядок в храмах — его первого сожгли бы на костре. Может и сожгли, за тысячами жертв не заметив смерти Спасителя.

— Благослови, Учитель.

— Благословляю.

Родители строго настрого запретили спускаться в заброшенные сектора, но запретный плод, как известно, сладок.

Мальчишки натолкнулись на человека.

Мальчишки — это Тимур, Саша Гайдуковский, Андрей Гопко, Нолан и еще пара примкнувших к компании ребят из сектора химиков.

Поначалу они испугались. Но, увидев, чем занят незнакомец, осмелели.

Тимур и Саша, как самые смелые подошли ближе.

Человек плакал.

Тихо, без вздрагиваний.

Блестящие слезы стекали по худым щекам.

— Простите, простите…

Шептали искусанные в кровь губы.

Человек взглянул на детей.

— Простите меня!

***

Место аварии: реакторный отсек.

Причина: износ оборудования (трещина во втором экранирующем кожухе).

Потери людских ресурсов — 0.

Прекратили функционировать, либо получили повреждения, несовместимые с дальнейшей трудовой деятельностью — 23 раба. Отработанный материал утилизирован.

Рекомендуемая квота на детей — 5.

Боэта!

Боэта!

Рхат Лун пребывал, словно во сне.

«Великая Мать, спасибо!»

Крамольная мысль иногда закрадывалась в его голову: «Ради встречи с Боэтой, стоило оказаться на Ковчеге».

Хозяин Брайен уже несколько раз брал Рхата на собрания. Каждый раз в разное место. И каждый раз он встречал там Боэту. Забившись в самый дальний угол, они разговаривали с девушкой. Долго, пока шло собрание. В последнюю встречу, Рхат осмелел, тихонько, в темноте, он накрыл волосатую руку девушки своей ладонью. И она не отдернула.

Рхат был счастлив.

После этого он не спал всю ночь, молился, мечтал, считал дни до следующего собрания.

Никогда работа по дому не была настолько в радость. Никогда хозяева не были такими добрыми. Никогда дни не тянулись так мучительно долго…

— Ты уверенна, ты точно уверенна?

— Да, не забывай, это не впервые. Все симптомы!

Громкие голоса Хозяев вывели из полусонного состояния.

— Не очень хорошо.

— Думаешь, я не понимаю!

Ругаются?

Как они могут ругаться, когда вокруг все так хорошо! Как кто-то вообще может быть недоволен!

— Не кричи, Лизу разбудишь.

— Извини.

— Ничего, ты меня извини.

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю.

Любовь — другое дело. Конечно, любовь Хозяев совсем не такая, как у Рхата. У него она намного сильнее, чище…

— Еще раз спрошу — уверенна?

— Да, я беременна.

Беременна!

Какое счастье!

Хозяйка беременна!

Какая радостная новость!

Осмелевший Рхат, едва не ворвался к ним в спальню.

Поздравить! Все равны — сами говорили.

— Что будем делать?

— Не знаю, пока не знаю…

Непонятно.

Почему в голосах людей нет радости?

Рхат представил, как бы он радовался, узнай, что жена ждет ребенка… особенно, если жена — Боэта…

— Я… все будет хорошо, я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю.

Чужие обычаи. Непонятные разговоры.

***

И настали смутные времена.

Но истинные сыны и дочери сохранили верность Заветам Учителя и Матери Церкви, ибо знали — любящий Отец испытывает их. И чем суровее испытание, тем щедрее грядущая награда.

Летопись Исхода