Это уже стало традицией. Корнями дерна переплелось с распорядком дня, размеренным образом жизни.
Надо же, они в пути чуть меньше месяца, а уже обзавелись собственными традициями.
Раз в неделю, само собой получилось — в субботу, они собирались в главном зале — огромном помещении в центре Ковчега, высотой в несколько ярусов, способном вместить почти всех обитателей звездного дома. С точки зрения инженерной мысли, функциональности, наличие подобного помещения на корабле, где каждый квадратный метр на счету, мягко говоря, вызывало некоторые сомнения. Однако Эммануил настоял на своем. Он знал, чувствовал, должно, обязано быть место, где они бы могли собраться, поговорить, послушать друг друга.
Эммануил поднялся на возвышение — небольшую площадку как раз под уродливым наростом люка утилизатора. Несмотря на его возражения, люку не нашлось иного места. Обвел взглядом присутсвующих, откашлялся, собирая рассеянные мысли.
Смолкли разговоры, едва слышный шепоток затлел в задних рядах, но быстро потух, сметенный водопадом всеобщего негодования.
— Кто я?
Толпа молчала, то ли не желая отвечать на вопрос, а, скорее всего, ожидая ответа вопрошавшего.
— Кто вы?
Я не всевидящее око, не всеведущий разум и даже не свет в конце тоннеля.
Толпа внимала молча, сухой губкой впитывая влагу драгоценных слов. Крамольная мысль временами посещала Эммануила: начни он нести околесицу — отсюда, со святого места под утилизатором — как символично — будут ли они так же внимать, выискивая в навозе словословия редкие частицы непереваренной мудрости?
— Я указатель, знак на обочине. Один, пройдя мимо него, не заметит. Другой — скользнет равнодушным взглядом. Третий — прочтет без особого интереса. Четвертый — вчитается, но отбросит за ненадобностью. И лишь пятый последует в указанном направлении. Вы — оказавшиеся здесь — пятые. Но я лишь знак, стрелка с буквами. Минув ее, дальше вы идете сами. Вы можете пройти пять шагов и сделать привал, а можете идти до вечера не жалея сил и растертых мозолей.
Сами.
Ваш выбор.
В сторону, указанную знаком, но каждый, слышите, каждый, своим путем.
По своему.
Я не бог. Я — знак. Учитель.
Верите в богов, дьявола, научно-технический прогресс или потусторонний мир — верьте. Желаете положить жизнь на благо других, или посвятить себя самопознанию — посвящайте.
Ваш выбор.
Ваш путь.
На одной дороге.
Мы проповедуем не религию, но учение, не мысли, но мышление, не законы, но образ жизни!
Ни к месту вспомнилось — Мухаммед тоже проповедовал образ жизни, а что из этого вышло…
Слушатели внимали молча.
«Понимают ли они, о чем я сейчас говорю?» Всего месяц в пути, а подобные мысли посещают все чаще.
На Земле было проще. Брошенное в, на первый взгляд, сухую землю зерно мысли, неожиданно оборачивалось множественными всходами.
Здесь его мысли, даже его сомнения, не успев сорваться с уст, становились непреложной истинной.
— Ваш выбор.
Ваш путь.
Сами.
***
Нижайше прошу руководство цеха и лично старшину Мендеса взять моего сына Алексея девяти лет от роду на обучение во вверенный вам цех. По причине имеющихся явных способностей. Не далее, как вчера, сынишка разобрал у меня на работе сортировочную машину, да так, что ее потом не смогли собрать два техника.
С превеликим уважением, Марк Шагалов — отец будущей гордости техников.
— Так называемая Ересь Заброшенный Секторов набирает обороты. Наши источники сообщают — к Проповеднику ежедневно приходят десятки людей…
Бенаторе читал по бумажке, немигающий глаз розовой лысины смело глядел на Великого Пастыря.
Артур Гвана скривился — боль в правом колене — продукт полузабытой юношеской травмы — в последнее время все чаще давала о себе знать. Против ноющей занозы слабо помогали даже ежедневные инъекции, проводимые лично Кайлом Мотренко — старшиной цеха медиков.
— Чем они занимаются?
Сойдя с накатанной колеи речи, секретарь смешался.
— Он… он рассказывает.
— И все?
— Ну… да. В принципе, если верить шпионам, Проповедник не учит дурному.
Великий Пастырь изогнул седую бровь.
— И что же, по мнению шпионов — дурно?
— Ну… свержение существующего строя.
Артур кивнул — верно, свержение существующего строя — нехорошо. Даже если учесть, что строй изменяют, а не свергают.
— Скорее, наоборот, Пастырь проповедует терпение, всепрощение, призывает соблюдать заповеди, что не так уж и плохо…
— Не так плохо! — Артур Гвана сверкнул глазами. В лучшие времена этот взгляд заставлял каменеть собеседников, впрочем и сегодняшний день не из худших. — Я не говорю о том, что очеловечивание Учителя — ересь само по себе, ересь с которой боролись наши предки. Этот ваш Пророк заброшенных секторов, он хуже любого отступника, хуже бунтовщика, призывающего громить каюты-молельни. Наша Церковь — вы, я, держимся на божественности Учителя. Мы — проводники его воли к людям. Новоявленный пророк призывает жить по заповедям. Следующий, вполне логический шаг, пусть он этому и не учит, пусть никогда не будет учить — отыщутся последователи, так вот, следующий шаг — зачем мы. Я, вы — Церковь. Если достаточно просто соблюдать заповеди, делать, как завещал Учитель.
Допускаю, Пророк — добропорядочный член общества и хороший человек. Допускаю — его проповеди, его слова не расходятся с Заветами ни одной строчкой. Да будь он хоть сам Учитель, его учение — ересь и самая страшная ересь за последние годы! Страшная именно потому, что не идет в разрез с Заветами. Она подрывает саму суть, устои — Церковь! Нас!
Бенаторе виновато моргал маленькими глазами.
Проповедника необходимо уничтожить — именно его, меня не интересуют мелкие сошки!
Гонимая праведным гневом сбежала ноющая боль.
— Более того, люди, те самые люди, за спасение которых он так ратует должны возжелать, потребовать его смерти. Сами!
Секретарь осторожно кивнул.
— Займитесь этим. Лично! И чтобы я больше не слышал, что все не так плохо в новом учении. Не разочаровывайте меня!
Поблескивая лысиной, секретарь заморгал смело и часто.
***
— А вот мы узнаем, кто ты есть на самом деле!
Поднатужился Александр, поднял клеветника, да и бросил его в Утилизатор.
В тот же миг он и сгорел.
— Видите, люди добрые, — сказал богатырь. — Будь он честным человеком, не страшны ему ни жар топки, ни ледяная купель охладителя, а так — поделом еретику!
Возликовал народ. Славить принялся богатыря могучего. Сильного не только удалью, но и умом.
Из сборника «Устное народное творчество»
Этьен Донадье стоял на пороге комнаты. Не маленького помещения, из-за обилия стеллажей превращенного в крохотную комнатушку.
На свободном от стоек и полок пространстве виновато топтался Кастор Шейко.
— Вот, — пухлые руки зама вытянули из открытого шкафа один из предметов, неотличимый в ряду близнецов — собратьев. Предмет был темный, вытянутый, с рукояткой на одном конце и трубкой на другом.
— Или вот, — с одного из многочисленных ящиков была сдвинута крышка, темно-зеленая болванка с мертвым табло и обилием кнопок под ним хранила загадочное молчание. — Судя по виду — механизмы, устройства… сложные устройства…
— Идеи? — старшина техников рассматривал находки. Было в них что-то… притягательное, и вместе с тем — ему, человеку всю жизнь проведшему среди механизмов, они внушали совершенно иррациональный страх.
Кастор аккуратно возвратил болванку на место. Донадье отметил — руки у заместителя дрожали.
— Если с мини-ковчегом у нас были хоть какие-то зацепки… аналогии, схожие устройства, механизмы… то здесь…
— Изучайте, узнайте назначение этих… устройств… и… поаккуратнее, — Донадье хотел сказать: «осторожнее» и устыдился собственной боязливости.
— Люди… нехватка… я говорил…
— Людей не получите!
— Возможно, стоит доложить Великому Пастырю, важность находки… проходы могут прорубать и представитель иных цехов, хотя бы помогать…
— Великому Пастырю ничего докладывать не будем… пока.
***
И брат шел на брата, отец на сына, мать на дитя.
Учитель предупреждал об этом!
И Заповеди, нерушимые Заповеди сделались пустым звуком…
Летопись Исхода