Линкольн Черчь лез на трибуну — несколько скрученных меж собой пластмассовых табуретов. Кряхтя и отдуваясь, словно после пьянки.
Взгромоздившись и широко расставив крепкие свои ноги, обутые в пластиковые сандалии, он начал речь.
— Братья и сестры! Единодумцы! Проклятые Александрийцы, Махонцы и прочие богочеловеки не позволяют нам вдохнуть ни вдоха! Они притесняют идеи, оставленные Учителем и дают нам по роже!
Взнузданные сандалиями толстые пальцы Черча с желтыми пластинами ногтей дергались норовистыми жеребцами. Данкан Левицкий еще помнил, кто такие жеребцы. Его дед служил на конюшне…
— Они убивают наших братьев. После этого досадного случая, они нам не братья!
— Точно!
— Точно!
Толпа гудела, а Данкан Левицкий, стоящий в первых рядах, никак не мог сосредоточиться на речи. Внимание отвлекали проклятые пальцы. Левицкий даже умудрился рассмотреть мозоль. На левом мизинце, почти у самого основания.
— Что за мода убивать живых людей, я вас спрашиваю?
— Точно!
— Ежели так пойдет дальше, никого не останется совсем. Тогда будем иметь полное безлюдье. То есть не с кем даже пива попить!
— О-о-о! — упоминание пива задело толпу за живое.
— А ежели мы кого убьем? Интересно, кому это понравиться?
Данкан как мог пытался сосредоточиться на речи. Хмурил лоб, вытягивал губы в трубочку… усилия привели к обнаружению второго мозоля, на этот раз на лодыжке, в аккурат под криво сидящей пряжкой.
— Поэтому будем бить морды проклятым ап… аппанентам. То есть, доводить до их сведения свою точку зрения.
— Доводить!
— Во имя заповедей Учителя и человеколюбия!
Шум за спиной слегка отвлек Левицкого, а ведь он почти разглядел третий мозоль. Так как Линкольн стоял лицом к шуму, он первым отреагировал на происходящее.
— Что за хрень?
Вслед за всеми, обернулся и Левицкий, широкий проход, ведущий в отсек, перегораживала ребристая металлическая стена. Откуда она взялась?
Данкан и не подозревал, что проход имеет дверь.
Не давая опомниться, раздался шипящий звук. Запахло чесноком и чем-то еще, чем-то цветочным.
— Что за хрень? — Линкольн не растерялся и в этот раз.
Левицкий сделал вдох, словно шило пронзило мозг. В голове помутилось, перед глазами поплыли разноцветные, на редкость красивые круги.
— Что за…
Родив неимоверный грохот, Черчь свалился с табуретов.
***
Списано:
Круп 1 т
Вода — 200 л
Мясо (в т. ч. птицы) — 100 кг
Естественная убыль 0,2 % (в пределах нормы).
Хорунди было страшно.
Хорунди дрожал.
Еще и эта пыль.
Проклятая, всепроникающая пыль.
Вот где она пряталась.
За портьерой!
Когда Хорунди выберется, он даст ей бой!
Если выберется…
— Соглядатаи докладывают, последние месяцы в среде рабов ходят разговоры… волнения…
— Я помню, ты уже говорил.
— Причем это касается не только бараков, но и домашних слуг… особенно домашних. Я предупреждал — эти их, так называемые, собрания давно следовало разогнать. Тоже мне — все существа братья. Спалим парочку недовольных, и братские чувства мигом улетучатся.
Хорунди не было видно, но, кажется, Хозяин Гопко пожал плечами. Он всегда пожимал плечами. Хорунди нравилось.
Хорунди долго тренировался, пока не научился повторять жест Хозяина.
Хорунди гордился этим.
— Люди должны во что-то верить.
— Эта вера бессмысленна, глупа… нерациональна…
Собеседником Хозяина Гопко, был Хозяин Внутренней Службы. Маленький, с бегающими глазками, страшный Хозяин Каплан.
Дыхание, собственное дыхание Хорунди показалось слишком громким.
Еще и пыль…
В ужасе он зажал рот руками.
Сердце, проклятое, обычно неслышное сердце застучало, едва не заглушая голоса Хозяев. Если бы Хорунди мог зажать и его.
— Этой вере сотни лет. Эта вера наших предков. Слишком мало прошло времени. Дай срок и она выветрится из умов людей.
— Как бы не стало поздно.
— Ты не хуже меня понимаешь, если запретим — они уйдут в подполье, заброшенные сектора. Попробуй, выуди их оттуда. Так можем хоть как-то контролировать.
— Контролировать! Они разработали систему паролей, каждый раз меняют место собрания. Допускают только проверенных людей. Чует мой нос — что-то затевается.
— Твой нос должен не чувствовать, а — знать. Для этого ты сидишь на своем месте.
— Узнаю, узнаю, обязательно узнаю… как бы поздно не было.
Нет, Хорунди не подслушивал… то есть… подслушивал, но не собирался подслушивать.
Он вытирал пыль в кабинете Хозяина.
О-о-о, проклятую, вездесущую, ненавистную пыль!
Он как раз забрался за портьеру.
Нашел рассадник!
О-о-о, как он радовался.
В кабинет вошли Хозяин Гопко и Хозяин Каплан.
Хорунди не прятался.
Он сразу не вылез.
А потом… потом сделалось страшно.
Если бы не Хозяин Каплан.
Хорунди боялся Хозяина Каплана, почти, как… Хозяйку Марту… нет, Хозяйку Марту Хорунди боялся больше.
— Даже, если они что-то и замышляют. У нас — оружие, управление системами жизнеобеспечения — сила.
— На стороне церковников тоже была сила, и армия, и столетний опыт.
Хозяин Юрий замолчал.
Сердце, проклятое сердце колотилось в грудной клетке.
Только бы не услышали, не заглянули…
— Из рубки докладывают прямо по курсу — планета. Судя по всему — обитаемая. Что ж, давай проведем рейд, по баракам и по каютам — большой рейд. Бери всех, кого посчитаешь нужным. Недовольных, инакомыслящих, просто подозрительных.
А я велю приготовиться десантной команде. После рейда пополним запасы рабов.
***
Учитель не дремлет — все видит.
Из сборника «Устное народное творчество»
Триумф!
Какой триумф!
Он не только молод, красив, силен, умен, но еще и талантлив.
И все это — Юра, ее Юра!
Вокруг хлопали и что-то кричали люди, а Марта стояла, словно оглушенная. Пленница собственных чувств. Парализованная счастьем, переполнявшим ее, радостью, за предмет обожания. Гордостью за собственный выбор.
Она стояла и улыбалась даже когда служители Армии Веры, немилосердно потчуя толпу дубинками, наконец-то пробились к помосту.
Она радовалась, когда рослые парни полезли на него, окружая выступающих.
Она улыбалась, когда, сбитая сильным ударом, упала женщина-поэт.
Испытывала чувство гордости, когда от следующего удара отлетел бородатый победитель.
Третий удар был нацелен на Юру.
Ее Юру!
— Не-е-ет!!
Мир снова наполнился звуками. Среди звуков преобладали крики. Крик возмущения Марты, каплей в стакане, потонул в них.
Мир наполнился движением. Толчками, давкой. Слабое трепыхание девушки не могло изменить мир.
Что должно — случиться.
Что случиться — должно.
Слово произнесено. Рука занесена. Жребий брошен.
Первый удар Юра отбил. Привычным, отработанным во многих схватках движением.
Второй…
Подоспела пара армейцев с тыла.
Марта кричала, срывая девичье горло.
Сама тыкала кулаками, отчаянно пытаясь предупредить… протиснуться… защитить…
Две дубинки были одновременно занесены.
И так же, словно единое целое, опустились на затылок юноши.
Юра упал.
Тело поэта скрыла груда широких спин солдат.
— Нет! Нет! Нет! Юра!!
Равнодушная к чувствам, глухая к призывам, чувствительная к страху толпа несла ее прочь.
Творя добро.
Спасая.
Помимо собственной воли.
— Пустите, пустите, вы, трусы!
И воли спасаемого.
— Они же…
Взгляд девушки, один из последних взглядов, ибо ее часть толпы добралась почти до выхода с Майдана, упал на возвышение, под люком, туда, где умостились безжалостные вершители.
Великий Пастырь.
После стихов Юрия, он был белый, как мел.
Краски жизни вернулись на маленькое лицо.
Более того.
Великий Пастырь, он… улыбался!
***
— Я, когда вырасту, тоже героем стану! Навроде Александра!
— Ты сначала вырасти.
— Еретиков бить буду. Р-раз, и в Утилизатор! Всех победю!
— Коз в носу победи.
Отзвуки утренней сирены еще бродили извилистыми переходами Ковчега, а они уже сидели на заборе.
Заборе, ограждающем Майдан.
Святая стража праздника Вознесения.
Ровно в этот день, сто с чем-то лет назад, Учитель покинул Ковчег и вознесся к звездам.
Впрочем им, натирающим до зеркального блеска прутья решетки, было плевать на далекое вознесение и мифического Учителя.
На что не было плевать, так это на широкие столы Пищевиков, на цветастые палатки цеха Обслуги, и, уж конечно, на замысловатые, пока малопонятные конструкции, сложенные у дальней стены Майдана.
— В прошлом году пряники были, с начинкой! — закатил мечтательные глаза к потолку Сашка Гайдуковский.
— Ага, малиновой.
— И вишневой.
— Объедение!
Компания принялась дружно и шумно сглатывать выступившую слюну.
— Подумаешь, а мой папка на прошлой неделе приносил пряники, тоже с начинкой. Он у меня — техник, — сглатывая, как все, Андрей Гопко умудрялся еще и говорить.
— А мне больше леденцы на палочке нравятся, — вздохнул Кэнон.
— И мне!
— И мне!
— А еще сладкая вата.
— И эти, как их — пончики.
— И слойки.
— И пирожные.
— С кремом!
— Со взбитыми сливками!
— Сгущенкой!
— А сверху, чтоб глазурь!
— И все это — сахарной пудрой!
— Объедение!
Слюна едва не капала из детских ртов.
— А мой папка на прошлой неделе леденец приносил! Я когда вырасту, техником стану, каждый день буду по леденцу. Вместо завтрака, обеда и ужина!
От будущих изысков пищевого цеха, взоры переместились к палаткам обслуги.
— Представления будут, — слово вновь взял Гайдуковский.
— Кукольные.
— Про еретиков!
— А потом Учитель приходит и в Утилизатор всех, р-раз!
— А мой папка говорит — куклы для малолеток.
Малопонятные конструкции притягивали взор больше остального.
Малопонятные, ибо было мало понятно, каким образом из, на вид страшных, груд железа рождаются такие завлекательные, такие необходимые, такие важные… карусели.
— А мой папка…
— Заткнись ты со своим папкой!
Праздник Вознесения.
Хороший праздник.
Жаль — раз в году.
***
Планета — класс 1.
Расстояние — 10.
Уровень развития — 8.
Перспективность — 0 (высока вероятность повреждения технических средств).
Великая Мать, это рай, да, рай, он в раю!
Боэта рядом.
И теплая рука в его руке.
И запах девушки щекочет нос, заставляя и без того трепыхающее сердце бешено ускорять сумасшедший бег.
Великая Мать, он в раю.
— Сейчас или никогда! Уже отдан приказ о внеочередном рейде. Они сожгут рабов, всех, кого посчитают нужным, а заодно и ненужным. Новичков придется снова готовить к восстанию. С начала, с самого начала.
Если бы не Хозяин Брайен. Как он громко разговаривает. И не остальные Хозяева… Странно, на этом собрании, кроме него с Боэтой больше не было рабов. Ни одного. Да и то, девушка говорила, стоило большого труда уговорить хозяйку взять ее с собой.
— Нам известна ваша позиция, относительно рабов. Однако разумно ли привлекать их к гм, выступлению.
— Вдохнув воздух своды, как их потом заставить работать?
— Сами станем. Труд еще никого не сделал хуже. Наши предки сами выращивали свой хлеб, сами делали вещи, да и мы… на заре Эры Техников. Не забыли еще?
Шепоток, большей частью недовольный, прошел комнатой.
Он сжимал руку девушки, он гладил податливое плечо, он терся носом, и горячая кровь стучала в висках.
Великая Мать, вот бы собрание не кончалось. Шло и шло, а хозяева говорили и говорили. Вечно.
— На стороне техников — сила.
Хозяин Брайен покачал головой.
— Ошибаетесь, сила на нашей стороне. Сколько техников, сколько всего техников, вместе с армией и десантной командой? Кучка. И пять сотен не наберется. Нас — тысячи.
— Вместе с рабами.
— Вместе с рабами. Именно поэтому, обозленные, отчаявшиеся, бывшие воины и охотники, они нужны нам.
— У техников — оружие. Их сектор всегда под охраной. Узкий, хорошо простреливаемый коридор.
— Я уже говорил на предыдущих собраниях — об этом не беспокойтесь. Я проведу вас. Мы окажемся в самом центре сектора техников. В его сердце. Рядом с арсеналом.
— Даже если это удастся, даже если мы захватим арсенал. Ни один из нас не умеет пользоваться оружием. Мы даже не знаем, как брать… на что нажимать…
— Нам и не нужно. Главное — не подпустить к арсеналу их. Именно поэтому необходимы рабы — живая, многочисленная, способная сражаться сила. Сила, которой нечего терять, кроме своих оков.
Он был счастлив.
Великая Мать, как он был счастлив.
И слова… девушка произносила их, всякий раз, как он признавался в любви.
«Ты мне тоже нравишься, Рхат!»
Эти снова звучали у него в ушах, будили ночью и… пропускали мимо ушей другие. В основном — слова Хозяев.
Хозяйка Рената в последнее время стала нервной… кричала на Рхата, на Лизу, даже на Хозяина Брайена, часто без повода. Потом плакала, просила прощения.
Даже у Рхата просила.
Он прощал.
Ради встреч с Боэтой он был готов снести все крики мира, и ругательства, и оскорбления, и даже побои…
— Это мой план, в общих чертах. Нам необходимо проработать детали. Кто войдет в нашу десантную команду. Какие позиции займут остальные сектора. Кто поведет фабричных рабов. Будет направлять. Их действия, основные и второстепенные задачи.
— Боэта, я люблю тебя!
— Да погоди, Рхат!
***
Но некоторые бывшие братья и сестры безвозвратно погрязли в грехах и скверне.
Глядя на них, сердце Великого Сонароллы обливалось кровью. И не переставал он молиться за заблудших…
Летопись Исхода