Они рассаживались за столом, круглым, как стол короля Артура, и их было тоже двенадцать.
Но не звенели шпоры, не терлись доспехи, и заклепки кожаных ножен не извлекали звонкую музыку поединка из кованых наголенников.
Тихое кряхтение, шелест одежд и колючие взгляды из-под посеребренных бровей.
Они не были рыцарями.
Но их было двенадцать.
Тихо поднялся Пол Никитчено — защитник угнетенных культур и легендарный истребитель полчищ неверных сорняков. Рыцарь лопаты и мотыги, глава цеха аграриев.
— Урожай пшеницы оказался несколько меньше ожидаемого, однако рожь уродила — хлеб будем есть ржаной, — капли слов долбили камень отрешенности. — Согласно решениям предыдущих Советов, посадку картофеля сократили вдвое, все равно большую часть выбрасываем. Освободившееся место планируем отвести под фруктовые деревья.
— Как силосные культуры? — понял голубые, не утратившие с годами неестественный блеск, глаза Владимир Морозов — старшина животноводов.
— Овес и кукуруза — нормально, а вот подсолнечник — нет, и вообще, он сильно истощает почву. Со следующего года, мы думаем сократить посевы семечек.
— А как же масло, подсолнечное масло! — вскочил Джованни Гварди. Некогда угольные усы главного повара давно побелели, однако продолжали гордо торчать серебристыми стрелками.
— Будет оливковое! — подал голос Никитченко. — К вопросу о садах, я ходатайствую перед Советом о предоставлении цеху дополнительных площадей в западном секторе Ковчега — он все равно пустует.
— Зачем? — чернокожий Берт Кинг с горящими глазами и торчащими волосами походил на воплощение ночных кошмаров. Он и был таким для членов своего цеха, скромно именовавшегося — Цех Обслуги. На самом деле, помимо собственно обслуживания, как-то: парикмахерские, прачечные, цех занимался еще организацией массовых мероприятий — от праздников до спортивных состязаний. И здесь Кинг чувствовал себя, как рыба в воде. На западную площадку Кинг претендовал тоже, и претендовал давно. Новый стадион — голубая мечта стареющего старшины.
— Яблоки, — секатор слова навис над нежной порослью мечтаний Кинга, — как известно, рожают через год. Если разбить новый сад, достаточно далеко от существующего, мы сможем добиться ежегодного урожая. — Безразличные лезвия сошлись, искромсав изумрудное поле взлелеянного стадиона.
Они поднимались по очереди, все двенадцать, и как рыцари Камелота каждый имел право голоса. И пользовался этим правом.
Слова выступающих липкой лентой ползли в уши слушателям.
— Тарелок и чашек в этом месяце, мы выпустили почти вдвое больше. Склады заполнены продукцией…
— Как я уже докладывала, нам катастрофически недостает антисептиков, говоря проще — спирта, — Людмила Мотренко — глава цеха медиков, единственная женщина-старшина потревоженной Гвиневьервой нависала над присутствующими. — На мои неоднократные ходатайствования, уважаемый Ю-чу отвечает отговорками…
— Спирт получают из картофеля, — слова старосты цеха химиков устало капали перегоняемым ректификатом. — Уважаемый коллега Никитченко сократил посевы, а зерновых, из которых также возможно синтезировать этанол, насколько я понял, недостает на насущные нужды…
— Нужды здравоохранения вы не относите к насущным?
Патока слов загустевала, обрастая кристалликами игл.
— Системы жизнеобеспечения работают нормально. За последний месяц население Ковчега увеличилось на сто человек, в любом случае — запас достаточный, — спокойный и надежный, как машины, которыми он управлял Мирза Ривз — глава Техников — слегка сгладил непокорные пряди игл.
— Некоторые братья, старшины, в последнее время позволяют себе… высказывания, — единственный глаз Ария Стахова разгорался огнем плавильной печи, — касательно… Учителя. Его якобы не совсем человеческой… сущности. Я бы просил уважаемый Совет пресечь…
Александр Сонаролла вскочил со своего места. Оттопыренные уши горели пунцовым знаменем революции.
— Вы сомневаетесь в Учителе!
— Не сомневаюсь! Как не сомневаюсь в словах его. «Я не бог», — так, кажется, звучит одна из заповедей.
— Не бог, — неожиданно согласился глава текстильщиков, вопреки словам уши накалились до кровавого пурпура, — однако, даже брат Стахов не осмелится утверждать, что Учитель был простым человеком — как он, или я.
— Необычным, но человеком.
— Рожденным от земной женщины, — размеренно вставил Кекуле — старшина цеха пластмасников — король тарелок и гроза порванных ремешков.
— И ушедшим в положенный срок, — устало согласился Ю-чу.
Лампы далекими солнцами освещали лицо Сонароллы. Прохлада вила гнезда под серыми одеждами рыцарей Ковчега.
— Учитель был рожден земной женщиной, — раскаленные слова капали в прохладный воздух, вопреки природе, воздух холодел, — и был человеком… пока на него не снизошло откровение! Свыше! Божественное откровение! — кровь густела в жилах от жара слов. — После этого он перестал быть простым человеком. Он стал богочеловеком!
— Нет! — теплое дыхание в ледяной пещере. — Он предупреждал, против подобного, обожествления!
— Мы не обожествляем. Он — не бог! Но он и не человек!
***
"За отчетный период мальчиков родилось — двадцать человек, девочек — восемнадцать, что больше, нежели в аналогичный период прошлого года — девятнадцать и пятнадцать соответственно. Вместе с тем, общая рождаемость в сравнении с предыдущим кварталом, снизилась на пять процентов. С главой акушерского отделения проведена профилактическая беседа, обещал исправиться и подтянуть показатели к следующему месяцу".
Крышка поднялась, словно пасть мифического Крокодила — Шурик видел картинки в старых книгах. Из ящика продолжал валить дым.
Сделалось холодно, впрочем, и без того, зубы товарищей слаженно выбивали частую дробь.
— П-пошли, а? — чудом Александру удалось протиснуть слово сквозь непрерывно сжимающиеся зубы.
— П-пошли.
Тимур почти развернулся с явным намерением не пойти — побежать. Почти…
Над исходящим дымом бортом ящика показалась рука.
Друзья-мальчишки дружно заорали.
Человек вывалился на пол. Струйки белого дыма стекали с подрагивающего обнаженного тела.
Они не сдвинулись. То ли страхом, то ли любопытством ноги намертво пригвоздило к полу.
Осмелев, Александр вытянул шею.
Рогов у незнакомца не наблюдалось, хвоста, насколько он мог видеть, тоже. Выходит — не еретик. К тому же Шурик не слышал, чтобы еретики появлялись из дымящихся ящиков. Хотя, кто их знает, еретиков…
Продолжая трястись, человек глянул на них с пола.
Внезапно страх ушел — глаза у незнакомца оказались добрые, совсем не страшные.
— К-который сейчас год?
И заикался он почти, как они, и зубы стучали так же.
Первым опомнился Тимур.
— Сто тринадцатый, от Исхода.
Трясясь, человек кивнул. Попытался подняться, упал, снова попытался… наконец, он дополз до ящика, где с трудом сел, облокотившись голой спиной о холодный металл.
— Дяденька, а вы кто? — окончательно осмелел Александр.
Незнакомец внимательно изучал его лицо.
— Твоя фамилия — Гайдуковский? — неожиданно произнес он.
Успокоившиеся было колени, вновь принялись за привычное дело — трястись.
Шурик кивнул, сказать хоть слово он был не в состоянии.
— У тебя глаза твоего деда… или прадеда… — загадочно произнес незнакомец.
Уперевшись руками в ящик, он вновь сделал попытку подняться. На этот раз ноги выдержали тело.
Запустив руку в дымящиеся недра, незнакомец вытащил стопку одежды. Обычной серой одежды. Аккуратно разложив тряпье, он принялся одеваться.
***
Загадка:
Берега пластмасовы, вода не вода, само, как бумага.
(Блины)
Из сборника «Устное народное творчество»
— Руку, руку давай!
Брайен Гайдуковский молча оттолкнул протянутую конечность и, впившись могучими пальцами в край платформы, легко подтянул мускулистое тело.
Рената, напротив, охотно приняла помощь, крепко ухватившись за теплую ладонь Юрия.
— Долго еще? — задрав голову, Брайен всматривался вверх. Из-за переплетения опор и конструкций с трудом пробивались отблески далекого сияния.
— Сюда, — Юрий указал на округлый лаз в метре от пола.
— Что-о-о, в эту дыру? Не полезу!
— Оставайся, — пожал плечами молодой техник.
Секунду Гайдуковский сверлил взглядом друга и ненавистное отверстие.
— Похоже на Утилизатор, — пробурчал Брайен, осторожно просовывая в него голову. — Надеюсь, обещанный сюрприз стоит того.
— Стоит, стоит, — Юрий галантно поклонился даме, приглашая следовать за крепышом.
Труба выходила на аналогичную площадку, в отличие от предыдущей, она не соединялась ни с одной из конструкций — уступ неизвестно зачем прицепленный к стене. Но с этого уступа открывался вид…
— Как… необычно! — с непривычки Ренату качнуло, она отступила, ощутив спиной спасительную твердость стены.
Брайен просто опустился на четвереньки и усиленно мотал головой.
Лишь Юра, как самый опытный, гордо задрав подбородок, почти не качался.
Справедливости ради — когда он впервые попал на площадку, колени дрожали, как у ребенка, делающего первые шаги.
— Где мы?
— Что… что это?
— Звезды!
Площадка упиралась в прозрачное окно, а за ним… тысячи ярких точек в сводящей с ума, подгибающей колени бесконечности.
— Звезды?
— Звезды!
Рената сделала осторожный шаг к окну. Девушку шатало, словно в болезни.
— Но… я слышала, читала, они… огромны! Огромные горящие шары.
— Так и есть. Просто… они далеко, очень далеко от нас. Отец говорил — миллиарды миллиардов километров.
— Не могу представить такие расстояния, — Гайдуковский поднялся с колен и осторожно выглянул из-за непрозрачного края окна.
— Звезды, настоящие звезды! — заворожено шептала Рената. — А Солнце, где наше Солнце?
— Не знаю, — честно признался Юра.
— Тоже мне — звездочет! — Гайдуковский ворчал по привычке, было видно — он поражен не меньше девушки.
Юноша осмелел настолько, что даже вытянул шею, старательно вглядываясь в сияющую черноту.
— Юр, что это за штука?
— Какая штука?
— Ну вон.
Толстый палец Гайдуковского тыкал в стекло, указывая на видимое, как чернильное пятно, крыло Ковчега. Грозя звездам, из пятна поднимался узловатый палец, навроде Брайеного, только в несколько раз больший.
— Не знаю. Конструкция какая-нибудь, наверное.
— На-вер-ное! Ты же техник!
— Ученик, я еще только учусь.
— Мальчики, а давайте… поклянемся, — в темноте глаза Ренаты горели новооткрытыми небесными светилами. — Здесь, сейчас, перед лицом звезд, которые горят миллионы лет и будут гореть столько же… не расставаться никогда! Что бы ни случилось, что бы не ждало нас впереди, навсегда сохранить нашу тайну и нашу дружбу!
— Скажешь тоже — велика тайна…
— Клянусь! — торжественно пообещал Юрий, протягивая руку.
— Клянусь! — кивнул Брайен.
— Отныне и навеки! — девушка накрыла ладони парней.
Они еще некоторое время любовались вечными светилами, одухотворенные клятвой, тайной и светом звезд.
— Пошли что ли? — проворчал Брайен. — Эй, а куда лезть-то?
С этой стороны стены зияло два отверстия.
— Правое, — подсказал Юрий. — Второе ведет к блоку техников, через вентиляцию. Так я обнаружил эту площадку.
— Хотелось бы знать, каким ветром тебя занесло в вентиляцию?
***
Причина: прекращение подачи электроэнергии.
Результат: Остановка плавильной печи.
Меры: подача электроэнергии восстановлена.
Меры (2): 5 особей утилизировано.
Рекомендуемая квота на детей — 1.
— Молчать!
— Становиться ровно, в шеренгу!
Бесконечные, уходящие вдаль стены, высокий потолок… таких хижин Рхат Лун не видел ни разу в жизни.
Самое большое в их деревне, поражающее размерами жилище вождя, уместилось бы все в этой, огромной чужой хижине.
Но не размеры хижины поразили Рхат Луна, и даже не материал стен — ровный, без следов плетения, твердый, словно камень и такой же холодный. Свет… он лился не из дыры в потолке, и даже не от очага… палки, длинные и нестерпимо яркие, так что больно смотреть, давали его.
Воистину — жилище богов!
Великая Ма…
Ни в одном предании, ни в одной песне, распеваемой вечерами праздников, даже одним словом не упоминалось о холодных стенах и светящихся палках.
Или сказители обманывали доверчивых охотников, или… они не в чертогах Великой Матери.
Если не в них, то где?
Может, заблуждались сами сказители, и рай это совсем не леса, полные тучной и доверчивой дичи. Может рай — это огромная хижина с холодными стенами?
И они — в раю.
— А ну быстрей!
— Пошевеливайся!
Если рай, то не их. Ибо населен он отвратительно гладкокожими существами с маленькими ушами, которые и ушами-то назвать стыдно.
Существа собрались в большом количестве, появляясь буквально отовсюду. Они громко галдели, некоторые даже тыкали пальцами в пленников, то ли проверяя крепость мышц, то ли мягкость плоти.
И вспомнились предания, истории, которые любят рассказывать у костра. О далеких землях, где текут огненные реки, об озерах, в недосягаемой глубине которых водятся отменно зубастые чудовища, и о диких племенах, питающихся себе подобными…
К Рхату прижалась Боэта.
Шелковистый мех девушки ласкал его ладони.
Что бы он отдал раньше за это? Да все, включая и прозрачный камень, найденный в горах за дальними озерами — самую дорогую вещь Рхата.
И камень, и озера остались там…
Где там?
И где здесь?
Неожиданно чужаки прекратили галдеть, расступились.
К пленникам подошел высокий чужак в серой, украшенной сложной татуировкой вычиненной шкуре.
— Этот! — палец, равнодушный палец указал на… Боэту.
Закричав, девушка впилась ногтями в Рхата.
Он был готов защищать ее. До последнего вздоха, в конце-концов он — мужчина!.. Удар в голову. Темнота. Когда зрение вернулось, вопящая Боэта исчезла за дальней излучиной дивных внутренностей хижины.
И снова закричали притихшие было женщины. Запричитали мальчики…
После татуированного, чужаки начали подходить к пленникам. Каждый выбирал по одному, а то и нескольких. Крики усилились. Детей разлучали с матерями, мужей с женами…
Великая Мать, как ты можешь спокойно смотреть на такое!
Лучше бы я погиб в битве! Лучше бы мы все умерли!
На плечо Рхата легла рука.
Сильная, натруженная.
Рхат поднял глаза.
Чужак!
Уродливый, как все они. Большие глаза кровожадно изучают Рхата.
Юноша задрожал.
— Пойдем, парень. Пойдем со мной.
Великая Мать!
***
Страшитесь же дня, когда ни один человек не сможет помочь другому, когда ни от кого не будет принята замена, когда не принесет пользы чье-либо заступничество и когда не будет оказано никакой помощи грешникам.
Вспомни, как испытал Господь Ибрахима повелениями и как тот выполнил их. Тогда Господь сказал: "Воистину, я сделаю тебя предводителем". Ибрахим спросил: «А мое потомство?» Аллах ответил: «Мой завет не распространяется на нечестивцев».
Коран. Сура 2 (123,124).
(Пер. Крачковского)
Эммануил вздохнул.
И снова: кровавые глаза кинокамер, фальшивый блеск вспышек, сухой лес микрофонов. Прищуренные, словно перед выстрелом глаза, полуоткрытые в готовности рты и жала языков, предвкушая, увлажняют сохнущие губы.
Еще бы.
Постройка космического корабля.
Сенсация.
Общество падко на сенсации. Оно их ест.
Эммануил вздохнул.
— На Ковчеге полетят только добровольцы. Уже сейчас у нас имеется более пяти тысяч заявлений. По расчетам, всего Ковчег сможет вместить и обслуживать порядка пятнадцати тысяч жителей.
— А как же дети — рожденные и не рожденные, ступив на Ковчег, родители лишают их выбора.
— А как же презервативы! — парировал Эммануил, — и иные противозачаточные средства. Это тоже дети, потенциальные, не рожденные, но возможные дети. Предохраняясь, родители лишают их выбора, лишают рождения. А как же миллионы голодающих детей слаборазвитых стран. Наверняка, они тоже не прочь родиться в семье миллионера. Детей постоянно лишали и лишают выбора. Так было и у меня, и у вас, когда мы были детьми. Отчего-то до сих пор это мало кого беспокоило.
— Как продвигается строительство Ковчега?
— Об этом лучше спросить у ваших коллег журналистов. Каждая строительная площадка облеплена буквально лесом звуко-видео записывающей аппаратуры. Плановое время завершения строительства — полтора года.
— Если отбросить социальный и философский подтексты, по сути дела — это первая, по масштабам и по протяженности, единственная в своем роде экспедиция человечества к звездам.
— Рад, что заметили.
— У каждой экспедиции — своя цель. Каковы ваши цели?
— Разве построение вымученного, выстраданного, взлелеянного поколениями гуманистов, ожидаемого общества не есть достойная цель? Сама по себе?
— Все это так, но невозможно же лететь до бесконечности.
— Если повезет — отыщем планету, необитаемую планету с пригодными условиями, создадим колонию, и уже под новым небом, новым солнцем попытаемся сделать то, что не удалось на Земле!
***
Я Рубка Гуговиц — честная женщина, обращаюсь к Вам, Великий Пастырь, как к последней надежде.
Раньше цех пластмасников делал сандалии с широкими ремешками, в каких было удобно ходить. Теперь же они делают с узкими, да еще и на размер меньше. Они мне давят и натирают.
В ответ на мои неоднократные жалобы, руководство цеха отвечает отписками.
Я — честная женщина и труженик Ковчега, и имею свои права. Прошу вас, Великий Пастырь, разобраться лично, наказать виновных и произвести сандалии с широкими ремешками, хотя бы для меня.
Рубка Гуговиц — честная женщина.
— Мам, мам, я такое видел!
Шурика распирало от желания рассказать о происшествии кому-либо.
Это притом, что во время расставания, они с Тимуром клятвенно пообещали хранить тайну.
— Ты где был?
Светлые, обычно поднятые брови матери сурово нависали над голубыми глазами.
— Ну… тут… в одном месте…
Признаться о вылазке в заброшенные сектора, означало получить взбучку. Хорошую взбучку. Не признаться — сохранить тайну. Последнее было выше человеческих сил. Особенно, если человек — семилетний мальчуган.
— В каком месте?
— Мам, мы человека нашли, — неловкая попытка увести разговор от чреватой темы. Чреватой широким отцовским ремнем… с заклепками.
— Человека? — попытка удалась, во всяком случае — пока.
— Ну да, в ящике, совсем голого, но он меня знает, и деда знает… или прадеда…
— Ты где был?
Недолгий миг триумфа.
— Мы его в жилые сектора отвели, — Шурик почти физически почувствовал сладостный миг — сладостный для них, для взрослых — соприкосновения выделанной кожи ремня с собственной, нежной кожей…
— Голого?
— Нет, оделся он.
Что-то в голосе матери… Шурик осмелился взглянуть — узкие брови больше не нависали тенями заброшенных секторов.
— Выдумщик, — произнесла мать.
Призрак ремня таял праздничным мороженым, правда черные изюминки заклепок еще держались.
— Иди в столовую, скажи тете Вознесене, пусть покормит.
— Мам, да я… счас… мигом!
Заклепки последовали, вслед за ремнем, лампы секторов вновь засияли светлым, ничем не омраченным днем.
***
— Доктор, я умру?
— А как же!
— Доктор, а от чего?
— Вскрытие покажет.
— Сестра, может в реанимацию?
— Доктор сказал в Утилизатор, значит — в Утилизатор!
Из сборника «Устное народное творчество»
— … в очередной раз взят под стражу Карих Нульсен — горбун юродивый из секторов текстильщиков. На этот раз при большом скоплении народа вещал о скором сошествии Учителя и конце света.
— Я же велел арестовывать не только горлопанов, но и слушателей! — Авраам Никитченко — Великий Пастырь скривился, правая рука дернулась, начав привычный путь к щеке. Обузданная волей, через силу опустилась на пластиковый подлокотник кресла.
Сказано в Заветах: «И великие имеют слабости малых». Великий Пастырь являл собой живое воплощение священных слов. Второй день у Великого Пастыря болел зуб.
— Слова Пастыря, есть воля Учителя, — склонил голову докладчик. — Слушателей арестовали… сколько смогли.
— Ну и сколько же ваши торопыги-шпионы наловили в этот раз? — Авраам позволил себе заломить седую бровь, что не замедлило сказаться кинжальной болью во всей левой стороне лица. — Десять? Двадцать? — боль, давя и ввинчиваясь, казалось, дошла до самого мозга.
— Восемь, — потупил виноватый взор докладчик.
— Восемь! — взревел Пастырь, почувствовав ослабление воли, боль въелась с новой силой, и глава Ковчега без сил откинулся в кресле. — Восемь? Наверняка, включая стариков и детей.
Докладчик благоразумно хранил молчание.
— И что же вы сделали с арестованными?
Почему он мучится, почему терпит? Чего проще — подняться с кресла, спуститься на два яруса — блок медиков… или нет, вызвать сюда — стоматолога, вместе с его инструментами… При мыслях о стоматологе — страх, иррациональный ужас накатил удушливой, жаркой, как топка Утилизатора волной. Даже боль, испуганным ребенком, забилась в уголок челюсти, вяло напоминая о себе слабым зудом.
— После профилактической беседы — отпустили.
— Отпустили, — кивнул Авраам отчасти довольный победой над болью. — Забылись, подобрели. «Отриньте, бросьте их в топку новой, взлелеянной жизни. Пусть огонь распаляет в вас желания перемен! Если требуется — сожгите вещи. Напоминающие о зле, они — зло!» — вам знакомы эти слова?
— Да, Великий Пастырь.
— В огне, священном огне очищается общество. Удобренные золой, всходят новые, более жизнеспособные побеги! Да, бывало — страдали невиновные, бурьян полют — капуста сечется, но это лучше, чем окончательно зарасти дикими растениями. Размягчились, слушателей мы уже не сжигаем — отпускаем, да что там слушателей — самого зачинщика, еретика!
— Он юродивый, безумец, не ведает что говорит.
— Топка Утилизатора одинаково плавит и гениальные и глупые умы. Пора возродить старые добрые традиции — воскресные казни. Как это было в вашем, моем детстве. Когда состоялось последнее аутодафе? Два, три года назад? Чем, скверна разъешь, занимается ваш проклятый Высокий Трибунал?
— Ересь искоренена, вольнодумие отсутствует…
— Был бы Утилизатор — виноватый найдется. Если врага нет, его следует выдумать.
У докладчика, выражая некоторую степень удивления, округлились глаза.
— Да, да, выдумать. Власть держится на страхе и авторитете. Страх внушает сама, авторитет — враги, внешние враги, от которых эта власть ограждает. Всякой власти нужен… жизненно необходим враг — внешний, внутренний, хоть какой: голод, война, кризис, инакомыслие. Без них она теряет само свое предназначение, а значит — собственно власть!
Боль, забитым еретиком, сбежала в дальний угол памяти.
— Ладно, что там у вас дальше? — с исчезновением боли — вернулось хорошее расположение духа.
— Выступление — завтра, перед новобранцами Армии Веры.
— Армия — опора власти, — кивнул Никитченко.
— Великий Пастырь, — ожил громкоговоритель, вмонтированный в подлокотник кресла — новомодная, но чертовски раздражающая штука. Трудно привыкнуть, когда ни с того, ни с сего под тобой начинает говорить мебель, — к вам посетитель. Утверждает — срочно.
Боль, забытая боль, почувствовав слабину, показала из укрытия кончик носа.
— Кто?
— Этьен Донадье — старшина техников.
Счастливая боль выкатилась наружу, радостно барабаня по челюсти костлявыми пальцами.
***
Распределено:
Фабрики — 52 особи
Сады, огороды — 39 особей
Домашние слуги — 11 особей.
Итого — 102 особи.
Естественная убыль при транспортировке — 3 особи.
Длинные, как река, как лесные тропинки, однако, в отличие от них, совсем не извилистые, ходы хижины.
Однажды, еще мальчиками, Рхат с ребятами отправились в путешествие по Большому Оврагу, что разделял землю недалеко от деревни соседнего племени.
Он на всю жизнь запомнил то путешествие.
Идешь, вокруг только рыжие, почти отвесные стены, и они сжимаются. Не выбраться, не увидеть конца.
В эти минуты, следуя за незнакомцем прямыми ходами неведомого оврага, Рхат Лун испытывал сходные ощущения.
Не выбраться, ни узнать, что в конце.
Но тогда, в овраге, было небо… затянутое вечными облаками родное небо…
Достигая конца хода, сворачивая за очередной поворот, Рхат Лун ждал, когда же они покинут дивную хижину. Выйдут под небо.
Интересно, какое оно здесь… в раю… в аду…
Небо не появлялось.
Вместо него появились другие гладкокожие.
По мере продвижения, их попадалось все больше и больше.
Некоторые приветствовали проводника Рхата.
— Привет, Брайен, где лопоухого раздобыл?
— Из новой партии.
— Ребята уже вернулись? Как улов?
— Не очень.
— А этого куда?
— Домой. Рената все уши прожужжала. Помощника ей подавай.
— Ну бывай, привет Ренате.
Великая Мать! Речи их еще чуднее запутанных жилищ.
Рхат Лун вырос в лесу. Завяжи ему глаза, засунь в корзину, отнеси на самую дальнюю опушку, выпусти, он без труда отыщет дорогу к дому. Мох на деревьях, пурпурное сияние облаков на восходе, вечный проводник — река.
Здесь глаз никто не завязывал, но оставь его проводник сейчас, в эту минуту, он ни за что не повторил бы пройденный путь.
Великая Мать!
К ним, по такому же ходу двигалось существо… Всякие сомнения отпали — он в аду! Ничем иным, кроме порождения черного Кантора, существо быть не могло. На голову выше Рхата и малоухого. Гладкая, как у проводника кожа утыкана длинными, в палец толщиной иглами. Рот вытянутый, как у хищника, без губ. Полный набор желтых покосившихся зубов скалится в кровожадной ухмылке.
Рхат задрожал. Захотелось бежать… но куда? Сильная, натруженная рука проводника сжала дрожащее плечо.
— Не бойся. Это валгалл с планеты Арг. Добрейшее существо и такой же раб, как и ты.
Этот ужас, это порождение ночных кошмаров, этот слуга Кантора — добрейшее существо! Нет, Рхат Лун не настолько глуп… порождение кошмаров спокойно прошло мимо, не удостоив Рхата и пол взглядом.
— Привыкай, парень, — вывел из ступора голос проводника, — еще не то увидишь.
Великая Мать… где ты?
***
Растение гниет с корня.
Плодоносящее, с цветущей кроной, глубоко внутри, под землей, оно уже заражено плевелами тлена.
Вот два внешне благополучных ростка. Они не отличаются. Но вытяни из земли, глянь в корень и ты увидишь разницу. Рано или поздно болезнь перекинется на листья, ветки, ствол.
И если не выкорчевать, не уничтожить, спалить источник, нечистая поразит прочие побеги.
Летопись Исхода
«Деяния Пастырей»