Крик стоял над жилыми секторами. Стоял прочно, как опорные стойки, как ребра жесткости – стальной скелет левиафана. И конец его терялся невообразимой высоте отсеков.

Начало было в узком коридоре-переходе между комнатами пластмасников и пропахшими землей каютами аграриев.

Первые - нестройной толпой возвращались из бани. Разогретые веселым паром и горьким пивом.

Вторые – направлялись туда, и цветные полотенца реяли боевыми штандартами.

- А-а-а, бгочеловеки, - взрезав животом часть льда, Данкан Левицкий замер посреди коридора. Усталые от пара глаза высматривали брата.

- Да, богочеловеки, ибо, как установлено, Учитель имел двойственную природу… - Петр Щур попытался обойти необъятное, а именно – живот Левицкого.

- Это ж кем установлено, хотелось бы знать? – Берт Касьянов придвинулся к Данкану, сокращая пространство для маневра.

- Месяц назад, на сборе, в каюте Никия, проголосовали и решили, - рядом с Петром наконец-то нарисовался Энтони Левицкий – предмет зрительного напряжения Данкана.

- Из-за того, что горстка недоумков додумалась голосовать, мы должны отойти от заповедей!

Смерч распри набирал обороты, кружил умы и волосы, поднимал руки, и штандарты полотенец начинали призывно хлопать истрепанными боками.

- Старшины, на сборе было пять старшин, они недоумки! – добрые глаза Энтони калились кровью.

- А то, если решили, хе, хе, такое, - Касьянов обернулся к товарищам, и нестройный, размеренный гогот был ему поддержкой.

Одни помылись, другие хотели мыться, они не желали распрей и споров в этот ленивый воскресный день. Они желали горячего пару и горького пива банщика Чанга Знанского – сводного брата остроносого Фридриха.

- Как бы там ни было – уже решено, и вы ничего с этим не сделаете, - и шаг к примирению был сделан.

- Засуньте себе в задницу ваше решение!

Крик, крик стоял над секторами, шумными струйками он поднимался к сводчатому потолку, чтобы рассеяться… или сгуститься до непробиваемой плотной массы.

- Брат, брат, что же ты стоишь, слушаешь, присоединяйся к нам… истине…

Вычленилось из этого крика, вычленилось, чтобы через мгновение быть втянутым умножающейся массой.

- Нет, брат, это ты заблуждаешься… - как вентиляция пар, масса втянула в себя и эту фразу и окончание, как и ответ, погрязли в клубящемся сгустке.

***

А Еретик и говорит:

- Синяя Шапочка, куда путь держишь?

А Синяя Шапочка отвечает:

- В гости к Бабушке.

- А где живет твоя Бабушка?

- В дальних секторах.

Из сборника «Устное народное творчество»

Юра стоял за углом. Обычным углом рядового сектора. Напротив, в начищенной до зеркального блеска раме, пестрела цитата из Заветов.

Юрий ждал.

И дождался.

Огненные волосы, собранны в пучок. Узкая полоска синей ленты не могла укротить непокорные пряди. Живописно выбиваясь, строптивцы обрамляли сосредоточенное личико.

Миг.

И тело, упругое девичье тело барахтается в руках юноши.

Девушка оказалась неожиданно сильной, и проворной. Острый локоть впился в солнечное сплетение, маленький кулачек ткнул в бок, даже колено поднялось, метя в пах, впрочем, безуспешно.

Годы тренировки, наконец, пригодились.

Некоторое время девушка еще барахталась. Волосы, почувствовав слабину, рассыпались ржаным потоком. Слепя глаза, забираясь в рот, причиняя много больше неудобства, нежели слабые попытки сопротивления.

Наконец, пленница затихла.

- Пусти, - донеслось из-под огненной копны.

Юра покорно разжал руки.

Бывшая пленница поспешно отбежала к противоположной стене. Слова Учителя над растрепанной головкой гласили: «Невзрачное зерно дает жизнь прекрасному цветку, скользкая гусеница превращается в бабочку. Настойчивый труд рождает творения, прославляемые в веках».

Как к месту. Воистину – прекрасный цветок.

Невысокая, но ладно скроенная, под синим хитоном угадывались широкие бедра и полная грудь. Лицо круглое с пухлыми щечками и большими глазами, обрамленными черными ресницами. Уголь ресниц непривычно контрастировал с рыжими волосами. Чуть вздернутый носик возбужденно, или возмущенно сопел.

- Я знаю тебя, - дыхание Юры было так же учащено, - ты – Марта, сестра Селига. Мы встречались у него на дне рождения. После, я часто видел тебя на проповедях.

Девушка тяжело дышала. Огромные глаза блестели из-под рыжих прядей.

- Почему ты за мной ходишь? Зачем следишь?

Свистящее дыхание было единственным ответом.

- Отвечай, не молчи!

Юра чувствовал себя ужасно глупо. Ну поймал, ну поговорил. Чего он надеялся добиться?

- Молчишь? Ну как знаешь!

Резко, даже чрезмерно резко развернувшись, он двинулся по коридору. Как тела еретиков жег жар Утилизатора, спину жег пристальный взгляд.

***

Утилизировано – 127 особей. Несмотря на принятые меры, Рубка докладывает – индикатор оранжевый.

Крики.

Стоны.

Проклятия.

Они пришли вечером. Хотя солнца не было, все называли это время – вечер.

Дневная смена вернулась в бараки, ночная сменила ее и до отбоя, когда яркое сияние ламп сменится тусклым свечением, оставался почти час.

Час свободного времени.

Иллюзии свободы.

Свобода!

Не смолкает зов!

Свобода!

Разгоняет кровь по венам!

Свобода!

Поклянемся вновь…

Поклянемся вновь…

Ойтос покачал лысой головой.

Нет, не вспомнить.

Забытые строки торжественного гимна – ужас Декламаторов. Не раз и не два, Ойтос вскакивал среди ночи от ужаса, приходи подобный сон.

Здесь – другие сны, другие ужасы.

- Меня, возьми меня! – истошно вопила обрюзгшая волосатая самка, в то время как солдат в синей форме отдирал от груди, вместе с мехом, вцепившегося в мать детеныша.

- Меня, возьми меня! – кричали жены Ойтоса, когда он осчастливливал собственным присутствием гарем.

И старались, как могли.

Одна играла на инструменте, вплетая в вибрацию струн чарующий голос, другая танцевала возбуждающий танец живот, а любимая Айшун… гладкокожая, черноокая Айшун…

Красавица, ты звезд милее.

Ты украшенье дня –

Укор для солнца,

Зависть небесам…

Ойтос был Декламатором при дворе Хайлафа Багтуда, сына Саймана Великого – ужаса дикарей, повелителя половины мира.

Сказания о богах и демонах, великие подвиги Великих Героев, любовная лирика… сотни, тысячи стихов теснились в лысой голове Ойтоса.

На все случаи жизни, к любому поводу, настроению, прихоти Повелителя.

К обрезанию и свадьбе, рождению и поминкам, в минуты радости и отчаяния, веселья и меланхолии. Поучительные стихи, повествовательные стихи, восхваляющие стихи, высмеивающие стихи, смешные и грустные, сальные и добродетельные, стихи – укор и стихи – поддержка…

- Будьте вы прокляты! Прокляты!

Кричала очередная мать – многоногая сандонка, в то время как вояки деловито выуживали из гнезда, в которое сандонка превратила свою кровать, выводок похожих на паучат детенышей. Краснокожие, с большими головами, на которых большую часть занимал теменной рот-присоска.

- Прокляты…

Стихи на все случаи жизни… кроме того, рокового случая, когда над дворцом Хайлафа появились летающие повозки Ковчега…

Летит Дракон

И распростерты крылья,

Открыта пасть,

Лишает силы крик…

Горий – герой прошлого, воспевали бы мы великие подвиги, придись тебе столкнуться не с безмозглым драконом – могучей, но тварью, а с… людьми… так они себя называли. Разумными, думающими и оттого стократ более опасными.

- Великая Мать, прости и защити…

Некоторые молились. Богам. Своим богам, которых помнили, которых знали. Знание прошлого.

Слышали ли они здесь, отсюда своих адептов? Ойтос сильно сомневался. Сам он перестал молиться. Давно, очень давно. Как и читать стихи.

На фабрике, за монотонным трудом конвейера, древнее искусство, искусство избранных оказалось без надобности.

Хайлаф Багтуд, в отличие от своего отца-варвара, слыл просветителем, особенно в искусстве Декламаторов. Пол дюжины мумифицированных голов Старших Декламаторов – предшественников Ойтоса – украшали пики внутренних ворот дворца. Когда-то Ойтос боялся присоединиться к ним – два десятка пик оставалось незанято, коря небеса за несправедливость отточенными зубьями.

Теперь боялся другого.

Страх – вечный спутник вечного разума.

Рождаясь, первое чувство, которое мы испытываем, есть чувство страха.

Покинув утробу, младенец боится неизвестного мира и оттого плачет. Потом он плачет, боясь недополучить порцию молока, остаться мокрым.

Мы боимся родителей, боимся учителей, соседей и незнакомцев. Боимся подойти к девушке и получить отказ, однако добившись согласия, тоже боимся – не справиться, ударить в грязь… Боимся не оправдать возложенных надежд отцов и боимся, что те же надежды не оправдают наши дети. Побаиваемся жен, слегка опасаемся слуг. Боимся молвы и сплетен, равно как и безвестности. Боимся изменения и застоя. Боимся не преуспеть в жизни, а, преуспевая, боимся потерять. Боимся болезней. Заболев, боимся лекарей. Боимся не увидеть мир и вместе с тем страшимся путешествий.

Со страха совершаются преступления и им же творятся великие деяния. От страха вторжения правитель идет войной на соседнюю державу. Со страха забвения поэт слагает немеркнущие строки… со страху потерять работу, палач отсекает обоим головы… Страх преследует нас, всю жизнь, неотъемлемый, как сознание. Даже во сне, когда душа покидает тело, мы просыпаемся от страха. Любовь, дружба, признательность, ненависть – проходящи. Страх – вечен. Животные, обделенные прочими чувствами, испытывают страх. Муравьи – тупые букашки – испытывают страх. Мы рождаемся с ним, и с ним уходим, страшась неизвестности той стороны.

Первое, последнее и единственное чувство, сознательно, заботливо несомое через жизнь.

Так говорил Абигази – великий мыслитель прошлого. Он знал о чем говорил. Последние строки своего труда Абигази дописывал в темнице, в ожидании казни.

Крики.

Проклятия.

Стоны.

Молились не только матери. Молились старики.

Рейд! Одно из имен страха.

Ойтос давно минул весну жизни.

Первым его желанием, когда синие мундиры солдат показались на пороге, было залезть под кровать, спрятаться…

Страх сковывает члены, но иногда понуждает действовать.

Если бы это могло помочь…

Старик Айнут – сосед Ойтоса, они часто вели беседы о жизни… В той, другой жизни потомственный Декламатор Ойтос и сын горшечника Айнут не имели шансов встретиться… даже на рынке – у Ойтоса были десятки слуг, выполняющих черновую работу; даже на улице – при виде плюмажа перьев птицы Пав, представителям низших каст предписывалось падать ниц и, не поднимая головы, ползком уступать дорогу Великорожденным.

Здесь, Айнут оказался неплохим стариканом и занимательным рассказчиком. Он знал множество анекдотов из жизни черни. Знал и рассказывал Ойтосу. Надо же, какой пласт культуры, да, да, культуры был закрыт для него…

Следовало попасть сюда, чтобы…

Айнут забрался под кровать.

Благоразумно.

Неблагоразумно.

Двое рослых солдат, ухватив старика за голые пятки, тянули вопящего Айнута из ненадежного убежища.

Айнут молился богам, взывал к милосердию и поносил мучителей последними словами.

Одновременно.

Кряхтя и отдуваясь, к месту схватки уже спешил Хозяин Тогава – смотритель их блока.

- Оставьте старика, он хороший работник.

Один из солдат – рослый парень с рваным шрамом на широком лице, обернулся к Хозяину Тогаве.

- Зачем? Он старый, не в этот, так в следующий рейд заберем.

- На будущей неделе планируется вылазка, - поддержал напарника сотоварищ, - тебе привезут дюжину работников. Моложе, лучше.

- Чего экономить?

- Он хороший работник, - гнул свое смотритель.

- Как знаешь.

Солдат нехотя отпустил ногу Айнута. Прекратив скулить, тот проворно заполз под кровать.

- Но, как я сказал, в следующий рейд старик пойдет в утиль, вместе с другими…

Солдат окинул взглядом барак. Голубые глаза дольше других задержались на Ойтосе.

Потомственный Декламатор понял – следующий рей станет последним и для него.

***

Возвращался с дежурства солдат Армии Веры, услышал крики. Заглянул в комнату и увидел Еретика. В тот же миг Солдат бросился на него и убил Еретика. И из живота его вышли Синяя Шапочка и ее бабушка, живые и здоровые.

Из сборника «Устное народное творчество»

Он удалялся, такой красивый, и такой недоступный.

Миг, и обтянутая синей тканью широкая спина, исчезла за поворотом.

Неожиданно Марта поняла, что не дышит.

Вожделенный воздух в шумом вошел в легкие.

Он разговаривал с ней!

Дотронулся до нее!

А она, она стояла, как дура, не в силах выдавить несколько слов.

Бесчисленное количество раз, в мечтах, Марта проживала их встречу, первую встречу, разговор.

- Кто ты, прекрасная незнакомка?

- О-о, вы меня помните…

Нет, лучше:

- Мы встречались, однажды, но с той поры, каждый день я искал встречи с тобой.

А еще лучше, чтобы он заболел.

А единственная, кто может помочь – она.

Редкая группа крови, или донор органов.

Он открывает глаза, и первого, кого видит – ее.

- Ты пожертвовала ради меня своей кровью!

- Да, теперь мы одно целое!

Как романтично!

Как красиво!

И как бесконечно далеко от сегодняшнего: «Почему ты за мной ходишь?»

И еще дальше от дальнейшего: «Ну как знаешь!»

Дура! Дура! Дура!

А все ее проклятая застенчивость!

Он тоже хорош – зачем так смотреть своими глазами! Зачем мужчине вообще такие красивые глаза!

Кажется, она его ударила.

«Учитель! Надеюсь, ничего серьезного!»

Что стоило разлепить губы, ответить.

В конце-концов, коридор общий, почему бы ей не идти по нему? С чего он вообще взял, что она следит!

Тоже мне!

Дура! Дура!

Что Юра теперь подумает о ней?

Даже не взглянет в ее сторону.

Или того хуже – друзьям расскажет, а они будут смеяться… или этой губастой из святош.

Вот кого Марта ненавидела всеми фибрами души. Техники должны встречаться с техниками! И эта худышка пусть найдет себе кого-то из священников, а от ее, ее и только ее Юры держится подальше!

Что-то мешало выпрямиться, упираясь в темя.

Марта подняла голову – святые письмена.

«Невзрачное зерно дает жизнь прекрасному цветку, скользкая гусеница превращается в бабочку. Настойчивый труд рождает творения, прославляемые в веках».

Спасибо, Учитель!

Она поняла!

Она будет настойчивой, очень настойчивой!

И Юра будет ее!

***

Урожай пшеницы в сравнении с прошлым годом увеличился на двадцать процентов, в основном благодаря новым методикам полива и удобрения, разработанным аграрием Эммануилом Касьяновым. Предлагаю отметить брата Касьянова оглашением благодарности на празднике Вознесения.

Они собрались – испуганные лица, затравленные взгляды с сумасшедшим налетом азарта.

Он собрал их.

Они приходили.

С каждым разом – больше.

Запретный плод сладок.

Совсем, как тогда… на Земле.

История повторяется.

Серые в свете тусклых ламп лица повернуты к нему. Цвет кожи почти неотличим от безликих роб. Не люди – камни. Камни, которых нет и не может быть на Ковчеге. Не должно быть.

Он – высекатель воды, творец чуда. Чуда не будет. Будут слова. Многие уйдут разочарованными. Кто-то задумается. Еще меньше – останется.

История повторяется.

Неужели, неужели он собирал этих людей – люди всегда люди – какой-то месяц назад! Блеск взглядов, конфетти лиц! Для него – месяц, для них – сто лет.

Неужели могут произойти такие изменения за сто лет? Как, каким образом. Ужели эта серая масса – потомки тех радикалов, отринувших Землю, восставших против родных, своей цивилизации ради призрачного, пусть и светлого будущего!

Как можно так измениться всего за сто лет!

Вот оно – светлое будущее. Затравленно косится на соседа. Не провокатор ли? Шпион Трибунала?

За что?

Почему?

Что, что он неправильно сделал!

Все же так! Все верно!

И слова, выкрикиваемые служителями истинного учения, звучат почти в унисон с сегодняшней проповедью. С прошлыми проповедями!

Почти.

Где ошибка, подвох?

Ложась в камеру, очнувшись, он рассчитывал застать царство всеобщей гармонии, а нашел чуть ли не ад.

Хуже чем ад. Ад, созданный собственными руками, фундаментом которого служат его идеи.

Страх иноверия. Топка утилизатора.

За что!

Боже!

Воззвание к Всевышнему потеряло смысл. Здесь всевышним был - он сам.

Они пришли, они приходят, как тогда. Людей притягивать он всегда умел. Раньше у них в глазах были неверие, недоверие, насмешка, наконец – надежда.

Теперь – страх.

Лучше бы не верили. Презрительно морщили носы, насмехались, или тыкали пальцами, как в блаженного.

Что-нибудь, хоть какие-то эмоции, кроме всеохватывающего, обезличивающего самую суть, души – страха.

Разбить, разогнать, вытравить… А в замен? Что он может дать им в замен? Лучшая жизнь? Свержение строя? Он никогда не был революционером. Более того – не понимал подобных людей, боялся фанатичного блеска глаз, готовности жертвования…

Только слова.

Слабое утешение, или великая сила.

Он говорил

- Не убий.

Не лги.

Не укради.

Не прелюбодействуй.

Делись с нуждающимися, помогай страждущим.

Не делай другому ничего, чего не сделал бы себе.

- …

- Я не бог…

***

Когда пришел к Нему Никитченко с подчиненными, спросил Он: «С чем пришел ты?»

«О, Учитель, - ответствовал старшина, - посевы сохнут, урожай скудеет, нужны советы твои».

Ответствовал Он: «Подите вон!»

Когда же пришел к Нему Гвана с подчиненными, спросил Он: «С чем пришел ты?»

«О, Учитель, - ответствовал старшина, - ткани кончились, станки ломаются».

Ответствовал Он: «Подите вон!»

И приходили еще восемь старшин, и всем говорил Он: «Подите вон!»

И последним был Сонаролла.

«С чем пришел ты?» - спросил Учитель.

«О, Всевидящий, я принес тебе свежего хлеба с последнего урожая и сладких лепешек, и новые ткани, рисунок которых радует глаз».

«Любимый ученик мой, - ответствовал Учитель, - ты один понял истину – И ВЕЛИКИЕ ИМЕЮТ СЛАБОСТИ МАЛЫХ».