Они сидели в комнате Тира Ю-чу, и терпкий мужеский пот переплетался с тяжкими, как атлетические гири мыслями заседающих.
Никто не выходил. Историчность момента читалась на трех десятках сосредоточенных, раскрасневшихся от значимости и жары лиц.
- Эти богочеловеки осмелились принять, так называемую, резолюцию, - радушный хозяин Тир Ю-чу подчеркивая важность слов, упер пятнистые от химикалий руки в заплывшие жиром бока.
- Отступники!
- Иноверцы!
- Они не имели права!
- Точно, точно, сбор был неполным!
Ни один, в слепоте собственного мнения, не вспомнил о приглашении на собрание к Никию, приглашении, которое они в той же слепоте проигнорировали.
- Мы собрались здесь, шоб отменить решения преступного сбора!
- Да!
- Так!
- Только так!
И единственный глаз Стахова горел горнилом печи.
- Восстановить истину!
- Истину!
Обычно безмятежное лицо Данкана Левицкого треснуло сетью задумчивых морщин.
- А истина в словах самого Учителя!
- Учителя!
Линкольн Черчь удрученно чесал огромные кулаки, тщетно выискивая несогласных.
- Он не бог!
- Не бог!
- А значит – человек!
- Человек!
- Голосуем!
И шерсть рук, взъерошенным котенком, щетинится могучими пальцами.
***
Утилизировано еще 52 особи.
Индикатор – зеленый.
Грохот, словно тьма громов слились в один. Гром – так кричит Великая Мать перед тем, как пролиться слезами на земли племен.
Шелест, словно тьма утырей покинула уютные норы, дабы огласить лес многоголосым, внушающим ужам, пением.
Вой… другие звуки Рхат Лун не мог определить. Рык гарда, стрекот волда, брачная песнь самца гзали.
Все вместе.
И еще тьма иных.
Хозяин Брайен уверенно двигался между рождающими шум… машинами… незнакомое слово плохо ложилось на язык, обходил невольно оказавшихся на пути рабов, и… не боялся.
Чего нельзя сказать о Рхате. Каждый звук, удар, крик, грохот приводили его в трусливое дрожание.
Великая Мать, чудны деяния твои!
Он не в первый раз был с Хозяином на фабрике, но каждый раз проклятое место вводило Рхата в трепет, во всем схожий, но весьма далекий от священного.
Трепет страха.
Наперерез Хозяину Брайену двигалось существо, сплошь заросшее бурым свалявшимся мехом. Четыре могучие лапы прижимали к широкой груди несколько ящиков. Судя по вздувшимся, хорошо заметным даже под мехом, мышцам, не из легких.
Увидев человека, существо замерло. Хозяин Брайен, остановившись, сделал жест, пропуская раба.
Удивление, отчетливо читаемое даже на этом, чуждом лице, на миг проступило сквозь маску страха.
Хозяин Брайен добрый.
Он любит рабов.
Кого здесь только не было. Огромные, похожие на клыкастых гардов, вставших на задние лапы, Хедонцы, смешно двигающиеся на тонких паучьих ножках Сураамы, потливые и вонючие Диасы, большеглазые, словно дети, Статы, гибкие Шамамы, и еще тьма других существ один вид которых повергал Рхата в ужас, а имена заставляли язык извиваться, почище ядовитой гуаны, насаженной на горячий вертел.
Фабрика.
Если есть ад, где-нибудь – на земле, небесах, под землей, он выглядит так, только так.
«Великая Мать, спасибо, спасибо, благодарю! Оказала милость…»
Каждый раз, попадая на фабрику, Рхат Лун не забывал вознести благодарственную молитву.
«Уберегла, не допустила, обратила всевидящие очи на недостойного сына своего…» В сравнении с адом фабрики, служба у Хозяина казалась райскими лесами, даже Хозяйка Рената теряла часть стервозности, превращаясь в немного ворчливую женщину. В эти минуты Рхат задумывался – чем заслужил расположение Всевидящей?
***
Не бойся никого, только Учителя одного.
Из сборника «Устное народное творчество»
Тесное помещение было заполнено приборами и людьми.
Приборы, против обыкновения, ничего не показывали. Не светились шкалы, не подмигивали датчики, многочисленные табло зияли космической чернотой.
Люди, против обыкновения, вели бурную деятельность. Откручивали панели, замеряли, измеряли, экспериментировали с тумблерами и переключателями, оживляли экраны, чтобы через мгновение погрузить их в привычную черноту.
Непривычно бурная деятельность.
Непривычная для техников, большую часть жизни проводящих в уютных креслах рубки.
Согнув худое тело, в помещение вошел Этьен Донадье – старшина техников. Появление начальства сопровождалось равнодушными, приветливыми, недовольными, но в любом случае далекими от подобострастия взглядами.
Кастор Шейко – один из заместителей Донадье – лысеющий коротышка в вечно не сходящейся на выпирающем пузце куртке, нарисовался перед шефом.
- Ну как? – Донадье смотрел поверх головы зама, на работающих.
- Как и говорил – приборы похожи на наши, некоторые просто идентичны, словно рубка Ковчега в миниатюре. Хотя и достает малопонятного, - Шейко кашлянул, - пока малопонятного.
Донадье кивнул.
- Назначение?
Шейко пожал плечами, натянутая на животе куртка задралась, обнажив серую ткань исподнего.
- Первоначальное предположение – данный э-э-э, агрегат предназначен для покидания Ковчега, пока подтверждается. Хотя, не совсем понятно, зачем…
Старшина снова кивнул, на этот раз, отпуская докладчика.
Переминаясь с ноги на ногу и показно кряхтя, Шейко остался на месте.
- Вас что-то беспокоит? – водянистые глаза начальства оторвались от галереи приборов и впервые взглянули на собеседника.
- Э-э-э, что Великий Пастырь? На наше открытие?..
Глаза вернулись к приборам.
- Продолжайте исследования.
От приборов глаза переместились к отверстию иллюминатора – небольшому окошку, чудом втиснутому в усеянную агрегатами стену.
Желтая звезда, размером с горошину, лимонным мазком выделялась на точечной панораме.
***
Я обозвала свою соседку Клавдию Лейб шлюхой, так как она является шлюхой. Всему блоку известно, что к ней захаживает Никитов из аграриев, а также Отец Гварди – наш священник. И извиняться не буду, а свои обвинения сестра Лейб пусть засунет себе в задницу, или какое иное, более приспособленное для них место.
С уважением Вознесена Стахова – цех обслуги.
- Учитель, я хочу служить тебе!
Неофит был молод, очень молод. Рыжая борода пробивалась на румяных щеках редкой порослью. Голубые глаза под пшеничными бровями смотрели осмысленно, разве с небольшой примесью восхищения.
Он боялся его, их – фанатичного блеска, обожания, готовности возложить на алтарь нового учения жизни. Свою и чужие.
- Учитель, я…
Поморщился. Вроде обычное, более того – привычное слово. Отчего же словно корявый бур входит в тело, наматывая на кромки слогов нервы и сухожилия.
Поначалу боролся, даже злился, кричал.
- Не называйте Учителем!
- Как называть? – вопрос оставался без ответа.
В конце-концов «учитель» - всего лишь слово. Не хуже прочих.
Смирился.
- Я не учу борьбе, или как изменить мир. Если желаете свержения власти, существующего строя – нам не по пути. Ненависти – не по пути. Ищите выгоду – не по пути. Мое учение – учение человеколюбия, учение покорности. Желаешь изменений в мире – изменись сам!
- Ненавижу церковников, поубивал бы их всех! Гады!
На миг, короткий миг восхищение неба глаз затянуло тучами ненависти.
Учу человеколюбию – а вот. Скудная влага слов уходит в песок. Песок, которого не может быть, не должно быть на Ковчеге.
Не допускаю ли ошибку? Не даст ли нива человеколюбия всходы новой, более жестокой власти?..
***
Идет священник по коридору, кричит, в ладоши хлопает.
Навстречу техник.
- Святой отец, что вы делаете?
- Еретиков отгоняю.
- Так ведь нет же их.
- Потому и нет, что отгоняю.
Из сборника «Устное народное творчество»
Их было двенадцать.
Было, есть и будет.
Двенадцать месяцев в году.
Двенадцать цехов.
Двенадцать членов Совета Церкви.
Поначалу – по количеству цехов – по представителю от каждого.
Теперь – в силу традиции от времени ставшей незыблемей закона, важней устава, строже статьи.
Авраам Никитченко обвел взглядом присутствующих: улыбчатого Левицкого, вечно хмурого Бенаторе, круглолицего с маленькими колючими глазками Миллгейта, нервного Лейба… ближайшие соратники, главные враги.
Каждый, даже страшащийся собственной тени Лейб, метил на его место. Не раз и не два, в мечтах или радужных снах видя себя здесь, на возвышении, в кресле Великого Пастыря.
Провозглашая здравицы, они молили Учителя о болезни, желая долгих лет, высчитывали дату ухода. И он, будучи на их месте, молил, считал…
Власть – это плащ, который мы находим слишком широким на чужих плечах и слишком тесным на наших. *(П.Декурсель)
За все надо платить.
Осознаешь правоту мудрецов, только испытав на себе.
Пожив достаточно, или в случайном озарении, изрекаешь мудрости сам.
Ничто так не объединяет, как общие враги.
Перед лицом общего недруга недоброжелателя объединяются в союзы. Союзники становятся друзьями.
Если опасности нет, ее следует выдумать, тем более что поводов в избытке.
Великий Пастырь смотрел на присутствующих. Недоброжелателей. Потенциальных друзей.
- Техники в последнее время позволяют себе чрезмерно много вольностей.
Зерно упало в благодатную почву.
Власть априори не терпит ограничений.
- Ведут себя, будто особенные!
- Опаздывают на проповеди!
- Требуют привилегий!
- Не выказывают должного почтения!
- Открыто насмехаются над служителями Матери Церкви.
Ничто так не объединяет, как общие враги.
- Этому следует положить конец! – Левицкий, верный Левицкий фразы научился повторять дословно. К памяти бы еще чутье произносить вовремя…
- Терпеть больше нельзя! Их место и назначение – обслуга, и на это место следует указать… или возвратить, - вторым голосом вступил Стеценко. Вот у кого чутье, но хромает память.
Увы – совершенен только Учитель.
- Но-о-о… давно не было процессов…
Все понимали, куда клонил Никитченко.
- Тем более – паства расслабилась, почувствовала свободу. Верных последователей – укрепим, колеблющимся – укажем путь истинный!
- Техников не так просто… зацепить. Необходим повод.
- Сказано в Заветах: «Не жди случая, создавай его сам».
- А если что, устроим провокацию! – Левицкий, прямой, как коридор.
Присутствующие, в том числе и Великий Пастырь, позволили себе нахмуриться. Некоторые вещи, даже если они очевидны, не стоит произносить вслух.
- Техники, они… они могут… обидеться… - голос разума – голос труса. Голос Лейба.
- Прощать, карать и обижаться, особенно обижаться – наша, исключительно наша привилегия. Я имею в виду служителей Матери Церкви. Привилегия, она же обязанность прочих – служить Матери Церкви, в нашем лице. Кого-то еще интересуют чувства слуг?
Редкое, почти невозможное единодушие – головы качались почти в унисон.
- Таким образом, по данному вопросу, насколько я могу судить, мы достигли взаимопонимания.
- Осталось воплотить в жизнь.
- И да поможет нам Учитель!
***
Выход из строя основного реактора.
Переход на вспомогательный.
До устранения неисправности рекомендуется сократить численность человеко-особей до первой минимальной массы.
Да уверенности в себе – побольше.
Да кошель и суму – потолще.
Может жить хоть на малость дольше.
Да фигуру еще стройней.
Старший Хозяин растянул губы.
- М-м-да.
Хорунди нравился Старший Хозяин. Он добрый. Он никогда не бил Хорунди. Только кричал. Но Хорунди сам виноват. Не стоило вытирать пыль с бумаг на столе Хозяина, не стоило их брать в руки и перекладывать. Но пыль, проклятая пыль. Хорунди хотел, как лучше.
Да желудок и нервы крепче,
А загривок и шкуру – толще.
Нрав, характер немного круче.
Чтоб кулак мог войти сильней.
А еще красок жизни – ярче.
Да неведомых чувств пожарче.
Да язык поострей в отдаче,
Чтобы жалить в ответ больней.
Хлопнула дверь, в кабинет влетела Старшая Хозяйка. Рыжие волосы, сложно сплетенные, колыхались над маленькой головой. Старшая Хозяйка всегда поднимала их, и они не падали. Несколько рабынь-ткачих, многоруких уродливых ткачих, каждое утро плели сложную паутину из волос Хозяйки. Модницы, давно, далеко, дома у Хорунди тоже поднимали волосы. Но Хорунди их не боялся. Хорунди нравилось.
Как всегда, когда мысли возвращались к дому, Хорунди заплакал. Раствориться в сладостном саможалении мешал голос Старшей Хозяйки. Противный, очень похожий на визг.
- Фловиус Балхи должен прийти, не отпирайся, я слышала!
Старший Хозяин скривился. Губы Хозяина Гопко больше не растягивались. Они сжались. Стали тонкими, как ниточка.
- Да, Балхи сейчас будет. Он – старшина медиков, я – главный техник, рядовая встреча…
- Я же просила, просила предупредить меня, когда явится этот бездельник!
Хорунди поморщился. Голос Старшей Хозяйки поднялся до визга. Поморщился и Старший Хозяин.
- Если так нужно, ты могла бы сама спуститься…
- Вот еще! – дернула головой Хозяйка. Плетение из волос сильно закачалось. Хорунди испугался – вдруг оно упадет. Хозяйка начнет искать виноватого. В комнате, кроме него – Хорунди, рабов больше нет…
- Я – жена старшины техников, а не какая-нибудь… плебейка, вроде этой твоей…
- Ну хватит! – старший Хозяин крикнул так, что вздрогнул не только Хорунди, даже Старшая Хо… - Чего ты хочешь?
- Напомни своему любимчику Фловиусу, он еще в прошлом месяце обещал сделать крем, от морщин, и чтобы помогал, а не это дерьмо, которое его цех подсунул мне на Праздник Освобождения.
На пороге кабинета возник рослый Мендез – секретарь Хозяина.
- Старшина медиков к вам, дожидается…
Даже Хозяин Мендез - большой, сильный, свободный Мендез боялся Старшую Хозяйку. Ее все боялись, кроме Старшего Хозяина. Старший Хозяин смелый. Старший Хозяин отважный…
- Пусть войдет! Дорогая, у нас с Фловиусом дела. Дела Ковчега. Если у тебя все…
- Подумаешь!
Старшая Хозяйка фыркнула. Рыжая копна, гордо колыхаясь, удалилась из комнаты.
Или Хорунди показалось, или облегченно выдохнул не только он.
Почти в тот же миг, на пороге возник Хозяин Балхи - маленький, толстый, горбоносый. Хорунди давно научился отличать Хозяев. Поначалу, они казались одинаковыми. Он их сравнивал с животными. Животными родины. Хозяин Гопко представлялся гуаром. Опасным, кровожадным, острозубым, но неизменно прекрасным гуаром. Символом силы и мужественности. Хозяйка Марта… во всем животном мире Хорунди не находилось подобий Хозяйки Марты… Хорунди ее просто боялся.
Если Старший Хозяин виделся Хорунди гуаром, то Хозяин Балхи был ланицем. Таким же маленьким, пухлым, с большими глазами на круглой щекастой мордочке ланицем – грозы молодых побегов бука и крупных насекомых.
- Мы уже близки, почти нашли способ, конечно, требуются кое-какие исследования, все-таки слишком разные виды. Обмен веществ, физиология, анатомия…
Хозяин Балхи имел привычку говорить с порога и, не останавливаясь. Впрочем, слова Хозяина Балхи мало волновали Хорунди. Он больше беспокоился о… сандалиях.
- Ты о чем? – задал вопрос Хозяин Гопко.
- Как это, о чем? О стерилизации, конечно! Говорю же, почти нащупали…
- Сначала ты носился с идеей хирургического вмешательства. Я еле переубедил тебя – сама операция, реабилитационный период – дорого, неэкономично, теперь…
- Хирургия пройденный этап, - Хозяин Балхи помахал в воздухе пухлой ручкой. – Химия! Медикаментозная коррекция, вот – будущее! Подумай сам – какие перспективы. Привозят партию рабов, мы им по пилюле, или, скажем, уколу, и – все - никаких проблем с незаконной рождаемостью, незапланированным ростом…
- Говорил раньше, говорю сейчас – зачем? Проще в Утилизатор – и готово. Рабы они и есть рабы. В любой момент доставим новых. Молодых, здоровых…
- И опять их всему обучай. Заново. Нет, Юра, ты не прав…
Сандалии Хозяина Балхи. Хорунди не знал, где ходил Хозяин Балхи до этого. Но всегда, всегда, когда он посещал Хозяина Гопко, сандалии Хозяина Балхи были грязные. В пыли, и еще в чем-то темном, липком. Там, где прошелся Хозяин Балхи, оставались трудно вытираемые следы. А хозяин Балхи любил ходить, он почти никогда не садился. Иногда Хорунди подозревал, Хозяин Балхи нарочно пачкает обувь и ходит. Чтобы помучить его – Хорунди.
Хозяева говорили, спорили, махали руками, а следы – к ужасу Хорунди – множились.
- К вам начальник Внутренней Службы.
Вздрогнул не только Хорунди, как по команде замолчали оба хозяина. Каплан - Хозяин Внутренней Службы напоминал Хорунди ядовитую шешу. Тихую, неприметную, маленькую шешу.
Она пряталась в кустах, у обочины, могла сидеть день, два, не двигаясь. Стоило появиться жертве, шеша выпрыгивала – стремительная, гибкая – чтобы впиться в несчастную зубами. Укус шеши обездвиживал жертву. Потом она ее съедала. Еще живую.
- Только что доложили, - было в появлении Хозяина Внутренней Службы и хорошее – следы не множились, - некая Гольдеман из аграриев, родила ребенка.
Внешне Хозяин Каплан совсем не походил на шешу. Маленький, с бегающими глазками. Он скорее походил на колика. Вечно испуганного, вечно настороже колика.
- Разрешение есть?
Хозяин Гопко говорил так, что даже Хорунди сделалось страшно, хоть и обращался Хозяин совсем не к Хорунди.
- Нет, естественно, иначе я бы не докладывал.
- Вы знаете, что делать.
Или Хорунди показалось, или Хозяин Каплан потер маленькие ручки.
***
Жило еще на Земле два крестьянина. И бил на меже их полей родник, с которого они брали воду.
А в дальнем конце полей текла река.
Второй крестьянин день и ночь трудился, прорывая каналы от реки к своим угодьям. А первый насмехался над ним.
«Зачем надрываешь себя, - говорил он, - ведь есть родник, воды хватит всем».
Однажды утром пришел первый в поле и увидел, что родник высох.
Вскоре у него погиб весь урожай.
Учитель говорит: МИР НЕ СТОИТ НА МЕСТЕ.