Лампы зенитными солнцами орошали зеленые поля столов. Неутомимые кии-скарабеи пихали навозные кругляши бильярдных шаров. Они сталкивались друг с другом, и тихий стук отмерял время не хуже тиканья корабельного хронометра.
- Пятерка, в левый угол, - торжественно, словно речь на Благодарении возвещает Данкан Левицкий – улыбчивый пластмастник с широким лунообразным лицом.
Соприкоснувшись с битком, оранжевая пятерка ошпаренной рукой отскакивает от борта и лениво катится по зеленому полю стола в угол. Левый угол.
Десяток зевак следит за победным шествием неторопливого шара, и запах разгоряченных мужских тел заполняет пространство под слепящим солнцем лампы.
Кусая губы, за пятеркой следит Рав Танг – текстильщик. Крепкие зубы нещадно терзают невинную плоть губ.
Круглой пятерке все равно. Она катится. И падает в лузу.
Десяток глоток восторженно ревет. Зубы сжимаются, и обескровленная плоть рождает рубиновую каплю.
Довольный Данкан принимает поздравления.
- Шестерка в середину! – слова вязнут в мужском напряжении, запахе пота, отчаянии Танга.
- Господи, Учитель, не дай, помоги… - шепчет Танг, и алая капелька смешно дергается на снегу губ.
- Молись, молись, последнее, что осталось, - Данкан аккуратно, как мать новорожденного, опускает объемное пузо на дерево бортов.
- Учителю нельзя молиться, - рождает толпа голосом остроносого Фридриха Знанского. – Он не бог.
- Уж не человек ли? – накопившаяся злость выплескивается ведром кипятка. Засохшая капля превратилась в бурую точку.
- Человек, - пожимает узкими плечами маленький Знанский.
- Это ты у нас человек, или хе, хе, подобие его, - Ал Уотерби покровительственно ложит пухлую ладонь на кость плеча, - а Учитель, он, он…
- Бог!
- Не бог!
- Нет Бог!
К месту спора подтягиваются обитатели соседних столов. Пот загустевает ядовитой желчью.
- Бог!
- Человек!
- Был человеком! – к столу переговоров протискивается менее худой, но не менее конопатый Энтони Левицкий – родной брал удачливого бильярдиста и косвенного виновника спора. – Но когда на него снизошло откровение, - толстый палец с траурной каемкой ногтя важно тычет в лампу, призывая светило в свидетели, - он стал БОГОЧЕЛОВЕКОМ – два в одном!
- А если по роже? – сосредоточенно интересуется Линкольн Черчь – сторонник человеческой фракции.
- А если я тебе? – Данкан выдвигается на защиту брата.
Желчь каплет в раскаленный воздух едучими каплями.
Забытая шестерка одиноко скучает на зеленом сукне.
Олег Гайдуковский от стойки с пивом лениво прислушивается к спорщикам.
Бог? Человек? Какая разница. Олег не видел в рьяном выяснении сущности Учителя особого смысла.
Олег почти не помнил Учителя – тот ушел, когда Олег был ребенком.
Но сколько себя помнил Олег – споры были всегда.
***
В ответ на ваше письмо от *** отвечаем: новый фасон обуви разработан и утвержден, в соответствии с последним постановлением Совета Церкви «Об экономии исходных материалов». В данное время производственные мощности цеха не позволяют производить обувь по индивидуальным заказам (исключение составляет обувь, производимая для членов Совета Церкви и лично Великого Пастыря).
Алексей Мотренко
Заместитель старшины цеха пластмасников.
Отец Щур обвел слезящимися глазами притихшую паству.
Первый ряд, кряхтя и отдуваясь, ломился под тяжестью огромных задов, переходящих в потные ляжки великовозрастных прихожанок. Настоящих дочерей вознесшегося Учителя, неизменно нарядных и до отвращения преданных. Постоянных, как утренняя сирена и таких же назойливых.
Слева направо: рыжая Маланья Черчь – мать восьмерых детей и бабушка двух десятков сопливых внуков, Агафья Танг с неизменным тиком – результат необоснованных подозрений мужа, отчего казалось, что женщина постоянно подмигивает; Уна Персон с торчащими, как у вампира клыками; Мамаша Гуговиц, расплывшаяся на три места; рядом с мамашей – ее тень – Ума Гольдеман, в отличие от наперсницы – худая и длинная. За глаза престарелых подруг называли: клубок и спица. Замыкала линейку почета – маленькая с хищно блестящими глазками-буравчиками Серта Каплан.
Отец Щур вздохнул. Как человека, его тяготила, замешанная на фанатизме преданность, истовая, без малейшей примеси разума вера. Как священник, он понимал – на таких вот, как подмигивающая Танг, бездумно вторящая ему Уна, как Клубок и Спица, не терзающихся вопросами, сомнениями, бездумных почитательницах Истинного Учения, держится их вера.
- В те времена творились страшное зло и прелюбодеяния. Земля утопала в грехах, как в крови. И переполнилась чаша терпения!
За стеной фанатичек сидели остальные: неизменно важный Дундич в окружении обильного подбородками семейства, ковыряющий в носу Зиди, притихшие Гайдуковские, сонная старуха Идергиль, - длинный нос почти касался обвислой груди.
- И полилась через край!
Они внимали, сонно позевывая и автоматически кланяясь в нужных местах.
- Учитель один сохранил чистоту деяний и помыслов. При виде страданий человеческих, преисполнилось сердце его великой скорби!
Зиди, наконец, выудил искомое из носа и украдкой вытер палец о доску скамьи.
- И построил он Ковчег. И отсеивая зерна от плевел, выбрал достойных среди недостойных. И возвел их!
Глядя на Зиди, младший Гауйдуковский и себе воткнул палец в ноздрю. В чем тут же не преминул раскаяться, получив затрещину от отца.
- И дал им в руки светоч, нить путеводную – Истинное Учение!
В молодости Щура занимал вопрос: зачем Учению приставка «истинное». Если оно единственное, нерушимо и неделимо, значит просто – Учение. Возраст, вместе с сединой и заботами разогнал глупые мысли.
- Но Враг не дремлет! Только Учитель был безгрешен. Скверна пустила гниющие ростки в неокрепших умах!
Фанатичный партер затаил дыхание, даже Агафья Танг перестала подмигивать. На остальных кульминация проповеди произвела меньшее впечатление. Зиди вновь пристроил палец, Дундич отвесил шумный подзатыльник не в меру расшалившемуся отпрыску.
- Любящее сердце Учителя не выдержало. Удрученный горем, оставил он нас. Оставил и вознесся!
Идергиль с присвистом всхрапнула, да так, что проснулась сама.
- Чтобы оттуда, со звездного жилища, божественных чертогов, смотреть на детей своих.
Идергиль часто моргала заспанными глазами
- Учитель все видит! И мы боремся, искореняем скверну, именем его!
- Слава! – вяло затянула паства.
- Укрепляйте веру, ежедневно, еженощно. Возносите молитвы. Помните – скверна, скверна заложена в нас изначально. Нечистая не дремлет! Она ждет, притаилась, своего часа, дабы пустить, разрастись буйной плесенью на благодатных хлебах неокрепших умов!
Шумно отодвигая стулья и скамьи, паства опустилась на колени.
Настало время совместной молитвы.
***
На весь мир и сам Учитель не угодит.
Из сборника «Устное народное творчество»
Они были странной троицей: техник, металлург и девушка из привилегированного сословия священнослужителей, чей отец даже входил в Совет Церкви.
Странной, возможно поэтому, возможно вопреки, дружной.
На зависть доброжелателям и злопыхателям.
Техники должны общаться с техниками, металлурги – с металлургами, священники – со священниками. И их дети тоже. Особенно дети. Смена. Будущее. Надежда и опора.
Кто сказал?
Где, в какой части, на какой странице Заветов сказано подобное?
Наоборот – все равны!
Разве Учитель, Великий Учитель в неизмеримой мудрости взял бы на Ковчег недостойных? Изначально?
Путь к дому проходил мимо Майдана. Почти все пути на Ковчеге, так или иначе, касались главной площади.
Решетки ограждений распахнуты. Под люком совсем не страшный, немного покосившийся помост.
Мурашки холодными лапками затопали по спине. Ноги, минуя волю, живя собственной жизнью и собственным мозгом, ускорили шаг.
Всегда так.
Юра вспомнил свою первую казнь.
Отец привел его.
Они стояли в первом ряду.
Даже в давке люди старались держаться подальше – техники.
Казнили мужчину. Худого, с редкими всклокоченными волосами и лихорадочным блеском безумных глаз.
Как он кричал. Ах, как он кричал. И сопротивлялся.
Руки клещами впились в металл, ногти, мягкие ногти, казалось, оставляют на блестящей поверхности рваные царапины. На шее, лбу вздулись крупные вены.
Четверым конвоирам – здоровенным ухарям Армии Веры едва удалось втолкнуть тщедушное тело в Утилизатор.
Крик оборвался.
А Юру вырвало.
Прямо на Майдан.
Потом он болел. Долго. По нескольку раз на ночь, вскакивая в холодном поту от несмолкаемого крика.
Врачи разводили руками.
Давали какие-то порошки.
От них он спал.
Но крик, вездесущий крик еще долго преследовал Юрия в ночных кошмарах.
Он и сейчас снится.
На противоположном конце, за дальней решеткой, мелькнула рыжая тень. Высунулась, чтобы тут же вернуться за непроницаемый для взоров угол.
Собственно, Юра и заметил ее только потому, что тень пыталась быть незаметной. Слишком разительно огненные движения отличались от мерной поступи обывателей.
За ним следят – интересно.
И, кажется, Юрий Гопко знал, кто.
***
Одна девушка из химиков нравилась двум парням сразу.
Один думал: «если я подойду к ней в проходе, она примет меня за наглеца и оттолкнет, если подойду к ней в столовой – примет за невежду и оттолкнет, если на работе – примет за бездельника и оттолкнет. Подожду-ка я удобного случая. Оступится в коридоре – поддержу, поперхнется в столовой – подам воды, задумается на работе – помогу советом». И принялся ждать.
Второй же не стал ждать. Он просто подошел к девушке и предложил вместе пойти на Благодарение, и она согласилась.
Учитель говорит: НЕ ЖДИ СЛУЧАЯ, СОЗДАВАЙ ЕГО САМ.