ЛЕНЬКА И ГЕТМАН

Хотя Гетман уже доживал свой век, а Лёнька только-только вступал в жизнь, они были одногодки, и Лёнька даже командовал своим другом.

Дело в том, что Гетман возил по штрекам вагонетки с рудой и породой, а Лёнька управлял этим маленьким, неимоверно грохочущим поездом.

По окончании смены Лёнька отводил Гетмана в подземное стойло, приносил и втискивал в ясли большую Охапку ароматного сена.

Гетман шумно обнюхивал сено, потом поворачивал морду к своему другу и, захватив мягкими губами край его каски, легонько тянул к себе.

Тогда Лёнька для поддержания порядка ворчливо покрикивал:

- Балуй, чёрт! Мало ещё наработался!

Гетман уже знал, что сейчас Лёнька полезет в карман своих широких брезентовых штанов и достанет оттуда кусок сахару или корку хлеба.

Кони, стоявшие рядом с Гетманом, как казалось Лёньке, при этом вздыхали: коногоны не баловали их.

А Гетман аппетитно грыз угощение и слушал, как Лёнька разглагольствовал:

- Не спеши, старый. Зубы сахаром испортишь, тогда что делать будем? Придётся коронки вставлять. Ну, да уж ладно, не бойся: так и быть, скажу кузнецам, чтобы из нержавейки заготовили. На золотые мы с тобой ещё не заработали, вагонеток мало перекатили. Так ведь? А?

Обычно, прибрав сбрую, вычистив конюшню, Лёнька пучком сена обтирал коня, осматривал его копыта, смазывал их салом и уходил, звонко шлёпнув друга по мягкому широкому крупу. Но бывали и такие дни, когда он задерживался, чтобы поведать о новостях.

- Выхожу я сегодня утром из столовой, а навстречу мне этот долговязый Дон-Кихот. Ну, старательский-то кудесник. Нет, ты не помнишь его, - степенно говорил Лёнька. - Иди к нему работать, да и только!.. Фарт, говорит, знатный иметь будешь. А на кой он нам, фарт, когда у нас получка два раза в месяц бывает!

Гетман в знак согласия кивал головой и фыркал, а Лёнька продолжал:

- Мастера Свиридова помнишь? Выучился Свиридов да сейчас в управлении заворачивает, директивы нам шлёт разные. А мы, брат, с тобой всё ещё вагонетками командуем да сено жуём.

Но однажды Лёнька спустился в шахту возбуждённый и радостный. Он с гиком гонял по штрекам своего Гетмана, а в рудном дворе с особенной лихостью на ходу отстегнул валёк от вагонетки и весело доложил стволовой Тасе:

- Принимай товар, не задерживай!

А когда кончилась смена и конь был поставлен в конюшню, Лёнька вытащил огромный кусок сахару, сунул его Гетману в мягкие, тёплые губы и сказал:

- Э-эх, ты! Наверное, и не догадываешься, что со студентом дело имеешь, а? На курсы, брат, меня записали. Скоро машинистом буду! Чуешь?

Конь мотал головой, звонко хрустя сахаром, а Лёнька продолжал:

- Ну и молодец этот Свиридов! Не забыл свой рудник. Реконструкцию шахты приказал произвести. И всех вас скоро заменят электровозами. Через три месяца не будет у нас в шахте коногона Лёньки, а появится машинист электровоза Леонид Иванович! Ловко?

Каждый день Лёнька рассказывал Гетману о своих успехах, а иногда и жаловался:

- Засыпался я вчера, брат, по физике. Что делать-то прикажешь? В клуб пореже заглядывать? Вот и я так думаю.

Незаметно пролетели три месяца.

Сдал Лёнька экзамены, в шахту спустили четыре новеньких электровоза. По штрекам подвесили контактные провода, возле стрелок поставили светофоры. Влажные гранитные стены шахты празднично засияли, отражая зелёные и красные лучи сигнальных огней.

Кони стали лишними, Первым покинул своё стойло Гетман - в верёвочной сетке поехал наверх.

Когда Гетмана освободили от пут, он встал, повёл чуткими ноздрями, тихонько заржал, а потом нерешительно шагнул и остановился, чуть не налетев на столб.

- Да он, братцы, слепой! - воскликнул кто-то из шахтёров.

- Пятнадцать лет в нашем подземном царстве - не шутка, - сказал десятник.

- Куда его теперь?

- Известно куда… на мясо.

- А жалко всё-таки, братцы… Нашего Лёньки ведь друг был настоящий, шахтёрский, - с грустью проговорил старый крепильщик.

И только тут Лёнька понял, какая судьба ждёт его друга.

Целый день сам не свой бродил Лёнька по руднику, почти, всю ночь проворочался в своей кровати, а рано утром пошёл к начальнику нового конного парка.

- Куда, интересно знать, вы теперь поставите моего конька? - притворно равнодушным тоном спросил Лёнька.

Начальник был не в духе и ответил, глядя на бумагу, лежащую на столе:

- Спишем его по балансовой стоимости, и крышка.

- Как это - спишем? Ведь это не вагонетка, не лопата, а лошадь, живое существо. С соображением!- возразил Лёнька.

- Не о чем нам с тобой разговаривать, парень! Мне работать надо, а ты с пустяками пристаёшь! - ответил начальник.

- Вы его хоть на лесозаготовки пошлите, а? - начал упрашивать Лёнька. - Конь-то совсем здоровый.

- Ничего из него не выйдет на лесозаготовках. Там по разным дорогам ездить надо, а он слепой. В первый же день ноги себе поломает.

Долго уговаривал Лёнька начальника конного парка, но ответ был один:

- Сказано - спишем, и не приставай!

Понурив голову, вышел Лёнька из кабинета начальника конного парка. Ну, где найти такую работу для коня, чтобы он мог всё время ходить по одной и той же дорожке? Как в шахте.

Зашёл Лёнька в конюшню, а Гетман словно ждал его: взглянул на товарища невидящими глазами и тихонько заржал. Проглотил Лёнька слёзы, сунул в мягкие губы Гетмана кусок сахару и с усилием проговорил:

- Беда-то какая, Гетман… Списывают нас… Что делать-то прикажешь, а?

Сказал это и поскорее вышел из конюшни.

Погружённый в свои невесёлые думы, Лёнька amp;apos; и не заметил, как оказался на таёжной дороге за рудником. Всё о судьбе Гетмана думал: неужели нельзя ему помочь? И вдруг Лёнька услышал чьё-то беспечное посвистывание. Он поднял голову и увидел, что навстречу ему идёт бригадир старателей Епанчинцев, прозванный Дон-Кихотом.

Неизвестно, кто и когда наградил его этим метким прозвищем, но оно цепко пристало к нему.

И действительно, бригадир старателей Епанчинцев был высокий, худой, блестящие резиновые сапоги хлопали по его тонким икрам. Внешнее сходство с Дон-Кихотом ещё больше подчёркивал крючковатый нос, нависающий над усами, острыми, как иглы.

Лёнька не любил Епанчинцева за его хвастовство: ведь если верить ему, то во всём мире нет такого знатока металлов, как он! И, чтобы не обижать Дон-Кихота недоверием, обычно Лёнька старался избегать встреч с ним. Так хотел было поступить и сейчас, но вдруг подумал: «Может, Дон-Кихот выручит? Ведь у него на прииске, как и в шахте, Гетману придется ходить по знакомой дорожке!»

А Епанчинцев уже заметил Лёньку и закричал:

- Эй, подземный дух! Куда шагаешь?

- Да так, никуда, - ответил Ленька, и ему стало страшно просить о своём друге: вдруг и Епанчинцев откажет!

Однако Епанчинцев не заметил смущения Лёньки и продолжал, азартно размахивая руками:

- Эх, и кустик я опять принюхал! Гольное золото! Шёл бы ты к нам.

- Что же я у вас делать буду? - спросил Лёнька и добавил: - Я машинист электровоза.

- Ну и что? Эх ты, аристократия подземная! Да на грабарке будешь работать, породу к бутаре возить!

- Ослеп он у меня, Гетман-то, - мрачно сказал Лёнька, глядя себе под ноги.

- .Ну и шут с ним, что ослеп! У нас работа не больно заковыриста: от забоя к бутаре, от бутары к забою!

- А вы возьмите одного Гетмана, - сказал Лёнька и даже схватил Епанчинцева за руку. - Я-то ведь не могу… Ну как я уйду из шахты? У меня сейчас электровоз новенький… А Гетмана на мясо хотят…

Епанчинцев внимательно посмотрел на Лёньку и ответил неожиданно серьёзно:

- Что ж, возьму коня. Когда приведёшь?

- Да хоть когда! Только… Только ведь за него заплатить надо… По балансовой стоимости…

Епанчинцев раскатился в безудержном смехе и хвастливо заявил:

- Что ты меня балансовой стоимостью пугаешь? Да я вашу шахту вместе с твоими электровозами могу купить!

Через пять минут Лёнька шагал вместе с Епанчинцевым обратно к руднику, и ему казалось, что нет на свете человека лучше, чем этот долговязый насмешливый Дон-Кихот.

А вечером Лёнька зашел в конюшню и, отзываясь на тихое ржание Гетмана, радостной скороговоркой сообщил:

- Ну и молодец этот Епанчинцев! Чего головой-то мотаешь? Не веришь? На-ко погрызи да готовься завтра на вольном воздухе гулять. Ловко? А?

Конь энергично хрустел сахаром, тыкался липкими губами в ухо Лёньки и шумно вздыхал.

Лёнька в полутьме конюшни заглядывал в фиолетовые глаза коня и успокаивал:

- Ну, ну, затосковал? Да я к тебе каждый выходной буду приходить. Чуешь?

Конь всхрапнул, будто ответил:

«Да, чую…»

 

ПАВЛУНЬКИНО ЧУДО

Матери у Павлуньки не было. Отец работал механиком в РТС, а бабушка вела немудрёное хозяйство.

Павлунька любил свою бабушку. Ему нравилось наблюдать за её ловкими, суетливыми руками, от взмахов которых со стола взлетали чугунки и кастрюли и торопливо прятались в чёрной пасти жарко натопленной печи.

Бабушка баловала внука и всегда старалась уделить ему лишний лакомый кусочек. И всё бы шло тихо и мирно, если бы не химия, которую начал изучать Павлунька в школе.

Бабушка верила в бога. И часто любила рассказывать внуку чудеса, заглядывая в толстую потрёпанную священную книгу, от которой противно пахло мышами и плесенью.

И часто, когда бабушка хлопотала на кухне, Павлунька садился за стол и подпирал подбородок ладонью. Глядя на бабушку весёлыми глазами, он с хитрым простодушием задавал ей каверзные вопросы.

- Бабушка! Ну как это можно пятью батонами накормить пять тысяч человек? А в твоей книге так и говорится. Да ведь это, если по крошечке на человека, и то не хватит. Сама видишь, на одно наше село каждое утро двухтонку хлеба привозят.

- Не батонами, а святыми хлебцами. Свя-ты-ми, понял? Вот в том-то и разница! - горячилась бабушка.

- А они вкусные, эти хлебцы? - наивно спрашивал Павлунька, но за этим старушка чувствовала опасный подвох.

- Откуда мне, грешной, это знать? Я их сама не сподобилась попробовать. - И оттого, что она не могла дать внуку должный ответ, бабушка гневно замахивалась ухватом на печь и ворчала:-Ишь как мерзавка стреляет! Угли так на блины и летят. Ух, не люблю я этот пихтач! Чем ерунду городить, взял бы да и сходил за хорошими дровами.

Павлунька послушно направлялся в дровяник и через минуту возвращался с охапкой берёзовых поленьев. Он снова садился за стол и принимался рассматривать розовые блики от пламени печи, лениво блуждающие по кухне,» то гаснущие на серых обоях стен, то с новой силой вспыхивающие на фигуристых боках самовара.

- Бабушка…

- Ну, чего тебе ещё?

- А ты знаешь, что такое удельный вес?

Бабушка вытирала передником потный морщинистый лоб, поправляла платок и опрометчиво отвечала:

- Ну, гиря, значит, такая…

Павлунька с трудом подавлял в себе желание рассмеяться на неудачный ответ старушки и начинал объяснять:

- Удельный вес - это вес…

Но бабушка сердито его перебивала:

- Если знаешь, так зачем спрашиваешь? Я и без удельного веса свой век как-нибудь доживу. Мне такие штуки простительно и не знать. Ведь как нас в старину учили: через пень колода, ни плетня, ни огорода. На-ко лучше гречневый блин попробуй.

Павлунька с аппетитом откусывал блин, обжигался и, закрыв глаза, торопливо и долго выдыхал из себя горячий воздух. Расправившись с блином, он опять продолжал свой допрос:

- Бабушка, а ты, помнишь, рассказывала о нерукотворном образе. Это что, картина какая-нибудь? И почему нерукотворная? В типографии её печатали? Или это фотография какая?

- Отстань! Не мучь ты меня, пожалуйста! У нас с тобой разные науки. У меня старая, а у тебя новая. Ешь блины да помалкивай.

- Да нет, бабушка. Ты не сердись. Наука одна. А вот глупостей на свете много разных бывает.

- Какие ещё такие глупости? - подозрительно взглянув на мальчика, спрашивала бабушка.

- А вот такие. Обыкновенные. Учитель по химии, Сергей Иванович, нам такие вещи рассказывал, что просто дух занимается. И всё про чудеса эти. Про богов разных.

Бабушка обиженно поджимала губы и в виде протеста принималась сердито греметь сковородкой. Приходил с работы отец. Уловив конец спора, он ухмылялся себе в ус и одобрительно посматривал на сына.

* * *

Бабушка любила справлять религиозные праздники. Она подходила к внуку и ласково говорила:

- Завтра пирожок хочу испечь, тебя побаловать.

Павлунька уже знал: это значит, наступает престольный праздник в честь какого-нибудь святого Пафнутия или Никодима. Но раз дело касалось пирогов или ватрушек, мальчик с готовностью помогал бабушке на кухне.

После Нового года, под рождество, повторилась та же история. Бабушка пообещала Павлуньке испечь его любимый пирог с грибами и рисом.

Но на этот раз Павлунька решил во что бы то ни стало доказать своей бабушке, что никаких чудес на свете не бывает. Он сбегал к учителю химии и принёс от него какой-то флакончик.

Воспользовавшись моментом, когда бабушка ушла в сельпо, мальчик вытащил из комода чистое посудное полотенце.

Расстелив его на столе, Павлунька открыл флакончик и взял кисточку. Он немного подумал - ведь Павлунька всегда относился к бабушкиным вещам и её аккуратности с большим уважением, - а потом обмакнул кисть в жидкость и сделал первый мазок. Бесцветная жидкость жадно впиталась в ткань, не оставляя почти никаких следов. Мальчик подождал немного, а потом начал водить кистью по полотенцу всё смелее и смелее.

Проделав всё это, Павлунька слегка подсушил полотенце перед печью, а потом сложил и убрал обратно в комод.

Когда бабушка пекла пироги, кухня походила на маленький корабль во время шторма. Главную роль, конечно, играла бабушка. Она одновременно олицетворяла собой капитана, боцмана и команду матросов первой статьи. А Павлуньке доставались второстепенные обязанности юнги. Самая спокойная должность - дозорного на клотике - была у ленивого Зайки. Он забирался на полати и с добросовестной внимательностью наблюдал аврал на палубе корабля.

От стремительных движений бабушки, молодеющей в эти минуты, чугунки звенели, как аварийный колокол. Ухват и кочерга летали в воздухе наподобие сломанных ветром мачт. Пирожный лист громыхал, как бочонки с ценным грузом.

Павлунька едва успевал подавать бабушке нужные предметы. Бабушкин фартук взвивался парусом, будто подхваченный штормовым ветром. В печке на поду трещала соль. Не хватало только грохота волн и скрипа корабельных балок. В заключение бабушка истово крестила пирог, шептала что-то над ним сухими губами, водворяла в печь и бежала в комнату заметить время.

…Шторм прекратился, в кухне наступила тишина. Кончив авральную вахту, Павлунька забрался на полати и занял позицию рядом с Зайкой. Кот развалился на боку, мурлыкнул и тронул мальчика лапой. Поиграй, дескать, со мной.

Но мальчик был поглощён своими мыслями и не обратил внимания на Зайку. Предстояло тридцать минут томительного ожидания.

Скоро кухню начал заполнять аппетитный аромат, и у мальчика потекли слюнки. И вот наступила торжественная минута. Бабушка вынула пирог, ловко ссадила его с листа на доску. Она довольно постучала вилкой по румяной корочке и спрыснула пирог водой.

После этого бабушка достала чистое посудное полотенце и накрыла им пирог. У Павлуньки от волнения заколотилось сердце. Это было именно «то самое» полотенце!

Затем бабушка закрыла пирог ещё своим фартуком, а поверх-старой шубейкой внука. Проделав всё это, она облегчённо вздохнула, и Павлунька услышал её торопливый шёпот - старушка благодарила бога за этот пирог.

Покончив с пирогом, бабушка, как обычно, надела плюшевую жакетку, накинула пуховый платок и ушла, предупредив внука, что скоро возвратится.

И, хотя бабушка никогда подолгу в церкви не задерживалась, Павлунька с досадой подумал: «Опять пошла поклоны бить!»

Возмущение поднялось в душе мальчика. И за что это бабушка каждый раз благодарит какого-то невидимого «бога», которому она приписывает так много заслуг? Ведь яснее ясного, что мука и рис для пирога куплены на деньги, которые зарабатывает его отец. А грибы? Да ведь это сама бабушка с ним, Павлунькой, осенью насобирала их за Студёным Ключом!

Павлунька с неприязнью взглянул на угол, из которого тусклым пятном маячил безжизненно-восковой лик какого-то святого. Потом заиграла музыка, и он не заметил, как задремал…

Его разбудил весёлый голос бабушки, которая уже снова хлопотала возле кухонного стола:

- Павлунька! Слезай пирог кушать. Сейчас и отец придёт.

- Хорошо, бабушка, - сказал мальчик и, вспомнив о полотенце, начал наблюдать за движениями её ловких рук.

Вот старая шубейка полетела в сторону. Потом старушка сдёрнула фартук и в ужасе попятилась назад.

- Чудо! Чудо! - закричала бабушка и, быстро-быстро крестясь, испуганными глазами смотрела на неровные коричневые буквы, выступившие на полотенце. Потом она беспомощно взглянула на внука и слабо повторила:-Чудо, Павлунька! Ох, господи, боже мой, чудо!

Вспыхнувшее в душе мальчика чувство торжества сменилось глубокой жалостью к любимой бабушке. Он живо спрыгнул с полатей, подбежал к ней и обнял.

- Да ты не бойся, не бойся, бабушка! Это ведь знаешь, что написано? «Бога нет, а есть наука». Это

я сделал, я! Понимаешь? Химия это, только и всего. Реакция от тепла. Понимаешь?

- От тепла, говоришь? - переспросила старушка. - Ну, тогда уж убери сам полотенце то. А я, тёмная, ничего, совсем ничего не пойму…

Бабушка долго и неподвижно смотрела на полотенце, а потом медленно опустила руку, приготовленную для крестного знамения. Она растерянно взглянула на внука.

Павлунька обнял старушку и нежно прижался щекой к большой морщине на её виске.

 

МАСТЕР ИЗ ЕРЕВАНА

И всегда что-нибудь случается у нашей мамы! Сегодня она прибежала из кухни встревоженная. Я испугался. Может, с папой на заводе что-нибудь случилось?

Какое там! Всего-навсего прогорела любимая мамина кастрюля.

У неё всё любимое. Потеряется что-нибудь - она бегает, бегает. «Любимую свою, - говорит, - разливательницу потеряла». А разливательница тут же выглядывает из-под посудного полотенца. Смех ведь!

Попробовал бы я поднять такую панику, когда Витюшка Гришин ударил моим мячом о штангу и рассадил покрышку надвое, как арбуз. Засмеяли бы! Мою футбольную покрышку тогда сапожнику чинить отдали. Собрали по гривеннику и заплатили. А камеру я сам заклеил.

А вот как сейчас помочь маме?

- Дай-ка кастрюлю, - говорю. - В момент исправлю.

Посмотрел я на мамину любимую кастрюлю. Вижу-на дне дырочка с горошину. Посудина эмалированная. И написано: «Город Лысьва, 2-й сорт».

- Зачем, - говорю, - второй сорт берёшь? Покупала бы первый.

И не рад, что насчёт сорта заикнулся. Вспылила мама так, что я не знал, куда и деваться.

- Да знаешь ли ты, что эта кастрюля, - говорит мама, - старше тебя на два года! Её мне твой папа подарил, когда ещё женихом моим был.

Тут только я догадался: маме не кастрюля дорога, а папин подарок.

Вспомнил я, что у папы где-то паяльник есть, а олова у меня самого сколько хочешь.

- Давай, - говорю я маме, - запаяю кастрюлю. Из второго первый сорт сделаю.

Куда гам!

- Где уж тебе, - говорит, - суметь!

Забыла, видно, сколько раз я ей электрическую плитку чинил да перегоревшие пробки исправлял.

И всё же мама доверила мне отремонтировать кастрюлю. Развёл я огонь, нагрел паяльник, постарался. Он прямо даже малиновый сделался. Давай паять Паяю, паяю. Олово шипит, плавится, как масло, а к дырке пристать не хочет. Измучился я, вспотел. Наконец дело пошло. Запаял! Такую заплатку налепил, хоть топором руби - не срубишь.

- Вот, - говорю, - готова кастрюля. Лучше новой получилась.

Посмотрела мама и засмеялась:

- Заплатка уж очень велика. С блюдце. Такими заплатками папа паровозы чинит.

- Ладно, - говорю, - не смейся. Наливай воды, испытывай.

А дальше получилось то, чего я и сам не ожидал. Только налила мама воды, моя заплатка упала на пол. И вода потекла из кастрюли, как из водопровода.

Мама окончательно расстроилась:

- Знала, что не сумеешь, так оно и вышло.

Права мама оказалась. Тут уж ничего не скажешь. Растерялся я. Но потом придумал. Взял я кастрюлю - и бежать на улицу да за угол. А там, не доходя аптеки шагов пятьдесят, вывеска: «Ремонт самоваров, примусов и пр. Артель «Прогресс». И на вывеске - картинка: самовар ну точь-в-точь как у нашей бабушки. Такой же пузатый, точно объелся. А около него примус на одной ножке приплясывает

Подумал я немного. Зайти или не зайти? Там мастер работает нерусский. Как посмотрит он на тебя своими глазищами, чёрными да большими, ну, думаешь, проглотит!

Зашёл, а мастер и не смотрит на меня. Сидит, такой загорелый, большой, скоблит что-то. А кругом-то него! Чистой меди, наверное, килограммов тридцать. Делает мастер своё дело и заявляет:

- Заказы сегодня не берём. Работы много.

- Я спросить только хочу, дяденька, - обратился я к мастеру. И начал рассказывать, как я запаивал кастрюлю.

Мастер говорит:

- Ну-ну, проходи, садись, гостем будешь.

Я ему всё и рассказал. А он как расхохочется! Только зубы белые сверкают.

- Ах ты, мальчик, мальчик! Глупая твоя голова! Почему же ты раньше ко мне не пришёл? Да кто же оловом паяет? Одним оловом не запаяешь. Третник надо делать.

- Какой третник? -заинтересовался я.

- Это сплав специальный, мальчик, для пайки. Бери одну часть олова и две части свинца, вот тебе и будет третник.

Тут он вынул из коробки длинную палочку трет* ника. А она блестит, как серебро.

- Разве так сверкает твоё олово? - засмеялся мастер.

Вспомнил я свои отливки. И верно: надрежешь их ножичком, надрез сначала сверкает, а пройдёт день* два, он уже потускнел. Серый делается.

- Нет, не так сверкает, - говорю я мастеру.

Тут мастер достал другую палочку, ещё более блестящую, поднёс к моему уху и согнул.

- Слыхал?

- Слыхал. Трещит, как лучина.

- Ну вот. А третник трещать уже . не будет. В нём свинец есть. А это олово трещит

Вот, думаю, дела!

- Ну, а почему же одним оловом не паяют? Мастер хитро улыбнулся:

- В такой пропорции пайка крепче получается. Понял?

- Понял.

- Давай сюда твою кастрюлю. Посмотрел он на отверстие и спрашивает: - Хочешь, я тебя учить буду? Только слушай внимательно и делай, как показывать буду. Согласен?

- Конечно, согласен. За этим и пришёл.

Заставил он меня кастрюлю надеть на какой-то железный пестик. Да так, чтобы конец пестика против отверстия пришёлся. Дал молоток, приказывает:

- Ударь, да не сильно. Только глаза прищурь. Эмаль хуже стекла поранить может.

Ну, думаю, запаивал, запаивал, старался, а сейчас совсем кастрюлю на тот свет отправлю. Но делать нечего, зажмурился да ка-ак ахну! Даже в сердце отдалось. Открыл глаза, вижу - около дырки эмаль пооткололась.

А мастер опять приказывает;

- Площадь маловата - ударь ещё раз.

Нечего делать. Ударил.

- Вот сейчас для заплатки места хватит, - удовлетворённо оценил мою работу мастер.-Теперь давай зачисть место припая.

Дал он мне какой-то клинышек стальной. А грани у него острые-острые. И называется эта скоблил-ка шабером. Скоблил я, скоблил. Всю эмаль возле отверстия обломал. Железо заблестело даже.

Посмотрел мастер мою работу, довольно покачал головой.

- Это ещё не всё. Ты сейчас внутри так же сделай.

Вот тут уж пришлось мне попотеть! Неудобство, теснота в этой кастрюле ужасная. Я и не рад был, что с этим делом связался. Но ничего.. Там, внутри кастрюли, оказывается, не надо такой блеск наводить, как снаружи. Скорее бы, думаю, паять.

Куда там! Мастер достаёт наждачную шкурку. Знаете, чёрная такая. Достаёт шкурку и заставляет снаружи место для заплатки шкуркой зачистить.

Сделал я и это. Железо засверкало, как зеркало. Мастер похвалил:

- Это у тебя здорово получилось.

Ещё бы не здорово! Когда футбольные камеры заклеиваешь, попробуй как следует шкуркой не зачистить. Не пристанет заплатка, хоть пляши на ней.

Вижу, мастер начинает паяльную лампу разводить. Значит, сейчас паяльник нагревать будем. Лампа фыркнула раза два, потом загудела. А мастер хвастает:

- Не лампа у меня, а настоящий дизельный автобус.

И верно. Выставила лампа свой голубой язык и рычит, как зверь какой. Мастер положил на неё паяльник, а сам говорит:

- Сейчас травить будем.

Вот, думаю, история! Спрашиваю мастера:

- Кого травить будем?

Смеётся мастер:

- Никого мы не будем травить. Смотри.

Достаёт мастер бутылочку и объясняет:

- Это и есть протрава, кислота соляная. А травят её цинком. Смотри.

Достал мастер маленький кусочек цинку, бросил его во флакончик. Запузырился цинк, зашипел, и не стало его. Вот это здорово! Мы в школе до таких опытов ещё не дошли.

Дал мне мастер кисточку:

- Мажь!

Обмакнул я кисточку в кислоту и помазал снаружи место на кастрюле, которое зачищал. И что бы вы думали? Пропала вся моя работа! Блеску как не бывало. Я даже испугался. А мастер доволен. Ему что, кастрюля-то не его. А мне за неё перед мамой отчитываться придётся…

Мастер убавил огонь в лампе.

- Не годится, - говорит, - если паяльник докрасна нагреется.

Я уж не признался мастеру, как дома паяльник разогревал.

Достал мастер тоненькую светлую медную пластинку. Взял кровельные ножницы. Вытер аккуратно руки,- прикинул, какой величины заплатку надо, и вырезал кругляшок с гривенник величиной.

Что-то тут не так! Каждый знает, что медь красная. А эта пластинка белая, как бумага.

Мастер .хитрый. Сразу заметил, что я ему не верю. Усмехнулся и сказал мне:

- Посмотри на срез пластинки. Красная?

- Ну красная. А кругом-то белое.

- Ах ты, мальчик! Пластинка лужёная. А что значит лужёная? Не знаешь?

- Не знаю, - откровенно признался я.

- Если не знаешь, так слушай. Эта пластинка покрыта тонким слоем олова или третника, для того чтобы лучше припаивалась. А чтобы она ещё крепче пристала к кастрюле, надо сначала вылудить место, которое ты зачистил.

Мастер взял с верстака ящичек с какими-то белыми камешками. Я подумал, что это соль, и, когда мастер отвернулся, намочил палец, ткнул им в ящик, а потом - в рот. Конечно! Соль как соль, только привкус какой-то имеет неприятный.

Снял мастер паяльник, отдаёт мне и говорит:

- Сначала облуди паяльник, - и показывает мне на ящичек с солью.

Взял я паяльник и не знаю, что делать. Говорю мастеру:

- Вы обождите малость, а я сбегаю за свежей солью, эта соль у вас протухшая.

Тут мастер немного рассердился. Взял у меня паяльник да в ящичек сунул. А оттуда дым ну такой неприятный да белый поднялся, что я чуть не задохнулся. Знаете, когда киноплёнку сожжёшь, как нехорошо пахнет. Так это в сто раз хуже! Оказывается, эта соль называется нашатырём.

Вынул мастер паяльник, а остриё его, ну, то самое место, которым паяют, так и заблестело.

- Вот мы и облудили паяльник, - сказал мастер, взял палочку третника и паяльником отрезал кончик от палочки. На острие паяльника повисла расплавленная капелька.

Тут я догадался, что надо сделать. Взял кастрюлю, а мастер паяльник мне даёт.

- Луди, - говорит, - больное место.

Я и давай растирать третник паяльником на том месте, которое я чистил. Даже жарко сделалось. Размазываю и думаю: «Вот бы Витька меня сейчас увидел! От зависти бы лопнул!»

- Хорошо получилось, - похвалил мастер, рассматривая покрывшееся третником место зачистки, в середине которого чернела дырочка. - Сейчас и заплатку можно ставить. Смажь ещё кислотой.

Я взял из бутылочки кисть и снова мазнул ею по кастрюле, а мастер после этого осторожно приложил заплатку и приказал:

- Не сшевели!

После этого он опять подогрел паяльник, снова прочистил его в нашатыре, а потом прижал им легонько заплатку к кастрюле, подержал немного, поддел паяльником ещё капельку третника и обвёл паяльником вокруг заплатки.

Тряхнул мастер кастрюлю и отдаёт мне:

- Получай. Только прокипяти первый раз посильнее и воду вылей. Это чтобы ликвидировать всю кислоту, которая попала внутрь при ремонте.

Всё это хорошо, думаю, а вот как же я расплачиваться буду? Можно считать, что пополам паяли. А мастер поднял палец, большой такой да чёрный. Ему что: работу сделал, цену устанавливает. Рубль? Ох, нет! Наверное, больше. Рубль-то я как-нибудь ещё набрал бы - на тетрадки папа дал, - а если запросит больше, тогда что? Ну и будет мне от мамы за эту кастрюлю!

А мастер уже все пять пальцев поднял. Загибает один палец и говорит:

- Третник.

Загибает второй:

- Нашатырь.

Загибает третий:

- Кислота.

Ну, сейчас заплатку назовёт, керосин, паяльник. Всё учтёт, мелочник. Не вытерпел я и чуть ли не закричал:

- Да вы сразу говорите, сколько всё стоит! Что, думаете, денег у меня нет? - И себя по карману хлопаю.

Мастер как расхохочется! Даже пламя паяльной лампы запрыгало. Качает он головой и говорит:

- Понял?

- Ничего не понял.

- Для пайки надо третник, нашатырь и кислоту. Понял?

- Понял, понял, - обрадовался я. - А денег вам заплатить сколько?

Мастер нахмурился, посмотрел на меня сердито и говорит:

- Твоя заплатка полтинник стоит, а дружба наша тысячи стоит. Понял, мальчик? Приходи всегда. Мастер Сагаян всегда тебе поможет. Приходи. - Встал мастер, подошёл к шкафу и вернулся с большим-большим яблоком.

- Кушай на/здоровье. Это из Еревана. Знаешь такой город?

Как не знать столицу Армении? По географии-то у меня всегда пятёрки. Правда, на той неделе четвёрку получил. Ну, да это случайно.

Поблагодарил я мастера Сагаяна за заплатку и яблоко и пошёл..

Хороший, добрый мастер Сагаян!

 

ПЕРВАЯ ПОБЕДА ВАДЬКИ

Вадька застиг вражеского парашютиста, когда тот спрыгнул с дровяника в соседнем дворе. Враг только что уничтожил парашют и пытался спрятать взрывчатку.

Вадька подскочил к диверсанту и воинственно щёлкнул шпингалетом от окна, приделанным вместо затвора к самодельному автомату.

- Стой! - решительна скомандовал он. - Руки вверх!

Диверсант послушно поднял руки. При этом он посмотрел на пограничника, и его круглая рожица расплылась в широкой миролюбивой улыбке.

- В штаб шагом марш! - приказал Вадька и ткнул дулом своего автомата в пыльное пятно на спине пленника.

- Ну, ты, потише! - обиженно сказал Серёжка.

- Иди давай, не разговаривай!

Серёжка покорно направился к калитке.

Шагая по улице, Вадька украдкой поглядывал на прохожих, залихватски поправляя при этом старую морскую фуражку. Диверсант понуро брёл впереди. Он, видимо, был настолько удручён своим положением пленника, что чуть не прошёл мимо знакомых ворот. Но Вадька успел лихо скомандовать:

- Нале-во марш!

А потом, опять поддав тычка автоматом в спину младшему братишке, укоризненно сказал:

- Что же ты, Серёжка, забыл, где штаб дивизии находится?

Серёжка вошёл во двор, опустил затёкшие руки и с опаской взглянул на конвоира. Вадька снисходительно согласился с этим нарушением устава:

- Ладно уж. Можешь идти так. Здесь никто не видит.

Он довёл братишку до штаба, помещавшегося между двумя поленницами дров, пространство между которыми было накрыто крышкой от старого сундука. В середине этой конуры вместо стола стоял ящик. Убранство штаба дополняло перевёрнутое ведро с проржавленным дном.

Вадька щёлкнул голыми пятками, приложил пальцы к фуражке и браво доложил:

- Товарищ полковник! Мной обнаружен и задержан нарушитель границы. Прикажете ввести?

Сказав это, Вадька торопливо сел на ведро и уже от имени полковника скомандовал:

- Вводите. Ну, ты, Серёжка, входи же. Сейчас я тебя допрашивать буду… Военнопленный! Где вы спрятали взрывчатку? Что вы задумали взорвать?

Диверсант скучающе улыбался. Он не обладал воинственным характером старшего брата, и вся эта игра была для него большой обузой.

- Говори же что-нибудь! Ну, например, признайся, что собирался взорвать железнодорожную станцию, - тихонько подсказывал старший брат и тут же, грозно стуча кулаком по ящику, рычал: - Приз-з-знавайся! Нам всё равно известны все ваши планы! При-з-знавайся!

- Я хотел взорвать водокачку, - наугад сказал Серёжка, вспомнив из книг, что диверсанты всегда стараются в первую очередь уничтожить какую-нибудь водонапорную башню.

- Молодец! - вполголоса похвалил Вадька брата за находчивость. И уже от имени полковника сурово приказал: - Рассказывайте всё по порядку.

Это поставило пленника в тупик, и он чистосердечно спросил:

- Ну, что рассказывать-то?

- Отвечай, мер-р-рзавец!

Долго бы ещё продолжался допрос, но, к великому счастью Серёжки, раздался голос матери-

- Вадик, Серёжа! Завтракать!

Серёжка не стал ждать повторного приглашения и стрелой вылетел из штаба. Брату поневоле пришлось последовать за ним.

Когда ребята поели, мать сказала старшему сыну:

- Вадик, возьми сумку и деньги, купи хлеба.

- Хорошо, мама, - отозвался Вадька и начал собираться.

Идти ему очень не хотелось. Хлебный магазин был далеко - за три квартала. И вообще он не любил заниматься этими «девчоночьими» делами. Другое дело - наколоть дров или сбросать с крыши снег. За такие дела Вадька всегда брался с большой охотой. Но сейчас сгребать с крыши снег уже не надо. Он давно превратился в весёлые ручейки. Да и те уже высохли. А колотых дров был полный дровяник.

- Серёжа, пойдём со мной. Если сумку понесёшь, то я тебе пушки покажу. Здоровенные! - предложил Вадька.

- Правда покажешь? - недоверчиво спросил младший брат.

- Пришла нужда обманывать.

Серёжка знал: если Вадька сказал - значит, всё. Слово у него было верное.

- Ну, пойдём, - согласился Серёжка.

И братья отправились-в путь.

Улица была знакомая, сотни раз исхоженная, тысячи раз избеганная вдоль и поперёк. Чтобы скоротать путь, Вадька завёл с братом разговор на излюбленную тему:

- Послушай, Серёжка, ты, когда вырастешь, кем будешь?

- Художником, - твёрдо ответил младший брат, видимо уже бесповоротно избравший свой дальнейший жизненный путь. - Буду вывески рисовать.

- Эх ты, глупенький! Художники не вывески, а картины рисуют. Вот, например, помнишь картину про двойку? Стоит там какой-то двоечник вроде тебя а мать ему мораль читает. А ему хоть бы что. Всю совесть потерял. Картину эту нарисовал художник Решетников. И называется она «Опять двойка».

- У меня не бывает двоек, - сказал Серёжка. - Я за год ни одной плохой отметки не получил. А вырасту большой - всё равно вывески рисовать буду.

- Ну и ладно. Рисуй себе на здоровье.

- Вадик, а кем ты будешь?

Старший брат немного подумал, а потом важно заявил:

- Я буду заслуженным мастером спорта по хоккею. Или военным. Полковником, например.

Серёжка недоверчиво посмотрел на брата.

- Скажешь, нет? - спросил Вадька.

- Ребята говорят, что ты… слабак.

- Кто это говорит? Уж не Эдька ли?

- Все говорят, - уклончиво сказал Серёжка. - Из-за этого ты не будешь никогда мастером спорта. И командиром. Ведь Эдьку ты никогда не сможешь побороть.

- Ну, это ещё как сказать, - хмуро возразил Вадька.

Воспоминание об Эдьке было ему неприятно. С тех пор как этот драчун и задира переехал сюда, Вадька частенько ходил с синяками.

Ребята замолчали. И Вадька погрузился в свои мечты. Ему давно хотелось сделаться знаменитым. Сотворить что-нибудь необычайно героическое. И прославиться на весь мир. Стать таким же героем, как Олег Кошевой или Юрий Гагарин.

Вадька даже ясно представил себе картину. Он просыпается после совершённого накануне подвига и слышит торжественный голос диктора: «Юный герой Вадим Соколов за проявленную доблесть представлен к награде…» А потом приносят свежую газету, и он видит, как с первой страницы крупные буквы кричат о его подвиге.

Но это только в мечтах. А в жизни выглядело всё иначе… Этот противный Эдька всегда так некстати появляется на Вадькином пути!

Торопливо подпрыгивая за братом, Серёжка сорвал почку с молодого тополя. Он с удовольствием понюхал клейкие, свёрнутые в куколку ярко-зелёные листочки, довольно прищурился и сказал:

- Весной пахнет!

Потом размял их пальцами и смешно замахал рукой, стараясь избавиться от приставших к ней цепких листочков, Вадька искоса взглянул на брата и сердито предупредил:

- Ты не очень-то деревья порти. Не садил. Да и руки потом не отмоешь. Тополь -он вредный, липучий.

Ребята уже давно прошли мимо магазина и подходили к окраине города. Здесь, за широким забором, и находились казармы артиллерийского учебного полка.

Вадька остановился и оглянулся.

- Подожди! - сказал он Серёжке, подбежал к забору и заглянул в щель.

Двор, обычно загромождённый орудиями и машинами, сейчас был пустым и от этого казался непривычно большим.

- Вот это да! Все смылись! - удивлённо протянул Вадька.

- Куда? На войну? - спросил Серёжка.

Вадька снисходительно посмотрел на младшего брата и покачал головой:

- Ну и глупый же ты! Какая сейчас война? Все люди за мир борются. Просто, наверное, на учения уехали.

Вадька хотел сказать что-то ещё, но в это время к воротам подъехал грузовик. На дверце его кабины были изображены две скрещённые пушки. Грузовик остановился, и из кабины вышел командир,

- Генерал! - восхищённо прошептал Серёжка, прячась за спину брата. - Орденов-то сколько!

- Много ты понимаешь! Не по усам, а по погонам определяй.

Командир привычным движением рук оправил гимнастёрку и, увидев Вадьку, крикнул:

- Мальчик, подойди-ка сюда!

Вадька нерешительно шагнул к машине.

- Помоги мне, дружище, кое-что выгрузить,- сказал командир, забираясь в кузов.

Вскоре он подал мальчику большой бумажный куль, за ним ещё два, а потом спрыгнул обратно и сам. Командир подхватил два куля под мышки и в размышлении остановился. Тогда Вадька взвалил третий куль себе на плечо.

- Эге, да ты, брат, ловок! - похвалил его командир.-Ну, пойдём.

Вадька торопливо пошагал за военным, не чувствуя под собой ног от гордости. В проходной командир коротко бросил часовому:

- Этот парнишка со мной. Потом обратно его пропустишь.

Часовой браво вытянулся в струнку.

- Иди, мальчик, - сказал командир. - Тебе не тяжело? Смотри не урони.

- Нет, - сказал Вадька, - Я осторожно.

Он украдкой пощупал куль и ощутил под пальцами какие-то круглые палочки. «Порох!» - подумал Вадька и вздрогнул. Вот оно в чём дело! Потому-то и предупреждает его командир, чтобы он с кулём обращался поосторожнее. А то трах - и всё окажется в воздухе: и часовой, и ворота, и он вместе с командиром…

Они дошли до корпуса. Вслед за командиром Вадька попал в какое-то странное помещение, по своей отделке похожее на зал ожидания в городской бане. Пол и стены были покрыты блестящими белыми плитками. Возле окон громоздились какие-то машины, а около машин ходили люди в белых халатах и колпаках,

Вадька с любопытством рассматривал эти машины и обнаружил множество вентилей, рукояток и манометров. В некоторых машинах что-то сердито клокотало и бурлило.

«Снарядная лаборатория!» - подумал Вадька, и у него захватило дыхание. Он оглянулся, стараясь найти самое главное-мины, снаряды и бомбы. Но на столах было пусто. Вадька потянул носом и с недоумением уловил какой-то приятный и вкусный запах.

Командир бесстрашно бросил на стол свои кули и сказал:

- Клади макароны, мальчик, да садись отдыхай.

Тут только Вадька понял, что он нёс не смертоносный груз, а куль с самыми безобидными макаронами.

К командиру подскочил человек в халате и, приложив руку к белому колпаку, бойко отрапортовал:

- Товарищ гвардии старшина! За ваше отсутствие ничего не произошло. На обед готовится борщ флотский, каша гречневая рассыпчатая с салом и компот из сухофруктов. На довольствии находится…

При этих словах докладывающий покосился на Вадьку и замолчал.

- Ясно, ясно, Петренко. На довольствии находится на два человека больше, чем было утром. Потому что тогда не было нас с этим мальчиком,- усмехнулся командир. - Так, что ли? Ну, ещё что?

- Так точно, - сказал Петренко. - Всё!

- Вольно, товарищ сержант. Дайте нам халаты,-сказал гвардии старшина.

Вадька только сейчас заметил, что, пока дежурный докладывал, остальные замерли на своих местах. «Порядок», - с удовлетворением отметил про себя Вадька.

- Как тебя зовут, мальчик? - спросил командир.

- Вадим Соколов, - сказал Вадька.

- Садись-ка давай, Вадим. А я - гвардии старшина Иван Ефимович Морозов, -сказал командир и ласково похлопал Вадьку по плечу.

Заметив, с каким любопытством мальчик рассматривает непонятные машины, старшина объяснил;

- Это котлы. В них мы варим суп и кашу. Но котлы эти особенные. Суп в них никогда не перепреет, а каша не подгорит. Нагреваются они электричеством. И, как только температура станет выше нормальной, особые приборы отключают электросеть. Вот по этому термометру можно наблюдать, горяч ли борщ и готова ли каша. Для солдата первое дело - вкусный харч. После боевой подготовки, конечно. Вот какие у нас дела, Вадим. Кругом автоматизация.

Вадька сидел и украдкой разглядывал молодцеватую фигуру старшины, его загорелое лицо с бравыми усами. Когда добрые глаза старого воина ласково останавливались на Вадьке, мальчику сразу делалось хорошо и уютно. От неторопливых, уверенных движений старшины на его груди позванивали медали. Но, к сожалению, они были под халатом, и Вадька не мог их рассмотреть.

- Петренко! Соберите-ка нам пообедать, - сказал старшина.

Вадька начал было отказываться, но старый солдат и слушать не хотел, И Вадька согласился. Да и кто же откажется пообедать в обществе настоящего гвардейского старшины, да ещё в- настоящей армейской кухне! Только Вадьку мучило то, что где-то за воротами сейчас его ждёт младший братишка.

- Давай-ка вымой руки - да и за стол,- скомандовал старшина, подходя к умывальнику. - Это где же тебя так угораздило?

Старшина покачал головой, рассматривая глубокий багровый шрам на Вадькиной левой руке.

- Эдька у Серёжки хотел самосвал отобрать. Уже песок выгрузил. Вот я ему и надавал. А он мне потом ка-ак из-за угла консервной банкой трахнет! И бежать. Сначала здорово саднило, Эдька вообще задира.

- Агрессор, значит,-г усмехнулся старшина.

- Вот именно, - согласился Вадька. - Нашим девчонкам от него проходу нет. Он у них всё время игрушки ломает. Ну, да если я близко, так он и на сто шагов боится подойти. Хоть старше меня на целый год, а всё равно боится.

Вадька тут, конечно, приврал. Во всех этих схватках ему от Эдьки всегда здорово доставалось. Но что правда, то правда - Вадька всегда самоотверженно защищал малышей. И Вадька мечтал когда-нибудь так отлупить этого мерзавца Эдьку, чтобы тот больше никогда не задирался.

- Что же это у вас за знаменитость какая этот Эдька? Француз, что ли? - поинтересовался старшина и, наблюдая, как мальчик плещется у крана, посоветовал: - Ты бы и шею задел малость. А то она, брат, у тебя того, не первой свежести.

- Эдька - это Эдуард Щукин. Отец его парикмахером работает. Гордый такой. Идёт - ни на кого не смотрит. Другое дело - экскаваторщик был бы или станки какие-нибудь строил. А то разных модных дам завивает. - Вадька презрительно фыркнул.

Старшина ласково взъерошил Вадькину голову:

- Вытирайся да садись-ка за стол.

Начали обедать.

- Ну как, знатный борщ?

- Угу. Как дома, - похвалил Вадька, с аппетитом уписывая обед.

Но, когда дело дошло до компота, он забеспокоился. Одно дело - съесть без младшего братишки суп и кашу. Но сладкое - другое дело. В Вадьке заговорила совесть.

- Ты чего вертишься? - спросил старшина.

- Меня за воротами братишка дожидается. Он маленький и тоже компот любит.

- Чего же ты раньше не сказал? Сбегай позови его.

Вадька побежал к воротам, но Серёжки и след простыл.

Вадька вернулся на кухню расстроенный. Бросил брата, можно сказать, на произвол судьбы, а сам расселся тут, как в ресторане.

Старшина заметил его беспокойство и сказал:

- Ты пей компот, а с твоим Серёжкой мы потом как-нибудь дело уладим.

Мальчик окончательно разомлел от вкусного компота. Лениво вылавливая из тарелки толстые, мясистые черносливины, он с интересом слушал рассуждения бывалого солдата.

- Да, брат ты мой, жизнь вперёд идёт. И настанет время, когда не будет ни одного солдата, ни одной пушки. А с танков снимут броню, и они заместо тракторов выйдут на поля землю пахать…

Старшина куда-то ушёл и возвратился со старым котелком. Котелок был так усердно вычищен, что блестел, как серебро. Был он овальной формы, с застёгивающейся крышкой.

- По-немецки разумеешь? - спросил старшина, подсаживаясь к Вадьке.

- Ферштею, - поспешно ответил мальчик, стараясь не ударить лицом в грязь.

- Тогда читай.

На котелке был нацарапан немецкими буквами длинный столбец надписей.

- Берлин, - прочитал Вадька.

- Читай, читай дальше, - подбодрил его старшина.

- Дрезден, Прага, Краков, Луцк, Ельня, Мо…

- Вот тут-то, на Москве, он и запнулся, -с торжественной суровостью сказал старшина.

Вадька даже вздрогнул от незнакомых интонаций, прозвучавших в голосе старшины.

- Ишь как по Европе петлял, мерзавец! Всё равно в капкан головой угодил, - усмехнулся старшина и снова сказал: - А ну, читай на другой стороне. Там по-нашему написано.

Вадька начал читать:

- Ельня, Тула, Карачев, Проскуров, Львов, Кельце, Штейнау, Бреслау, Берлин!

Вадька дочитал до конца и с любопытством взглянул на старшину. Тот покачал головой и задумчиво сказал:.

- Пустяковая вещь котелок. Но этот котелок отправился из Берлина на поясе вражеского солдата и снова возвратился обратно в вещевом мешке гвардии старшины Морозова.

Серые добрые глаза старшины блеснули, и он растроганно сказал:

- Да-а, брат ты мой. Этот котелок с историей. А достался он мне вот как. Я ведь не всегда старшиной хозяйственной роты был. Это уж к концу войны из-за ранения свою боеспособность потерял… Под Ельней я командовал орудийным расчётом. Вот тогда-то мы и повернули нашего врага обратно. А уходить ему не очень хотелось. Здорово досталось нашей батарее. Снаряды все вышли, а гитлеровцы в контратаку пошли. Нечего делать - за карабины и автоматы взялись. Ну, встретили их как полагается. Вот вижу - прёт на меня здоровенный детина и автомат вперёд выставил. Только хотел я его штыком, уважить, как пуля ударила в цевьё и выбила из моих рук сломанное оружие. А у гитлеровца, на моё счастье, автомат заартачился, молчит. Хотел я ухватить его за ствол, да гитлеровец увернулся так стремительно, что даже каска с него свалилась. А я поскользнулся и, падая, ухватился за котелок, который висел у него на поясе. Сорвал я котелок с пояса и трахнул гитлеровца по^виску. Вот так и появился у меня этот трофей…

Старшина замолчал и сурово сжал губы. Вадька ближе пододвинул стул.

Подошёл Петренко, один солдат перестал резать зелёный лук, другой мотор у мясорубки остановил. Слушают.

- Дальше пошли мы вперёд, - продолжал свой рассказ старшина. - Много сёл и городов освободили. Немало и времени прошло. Успел я уже в госпитале побывать…

Старшина каким-то особенно тёплым взглядом обласкал Вадьку и продолжал:

- И вот подходим мы к моим родным местам под городом Карачевым. Сердце рвётся из груди. Дома ведь жена осталась и сынок. Вот такой же парнишка был, как ты. Володей звали. Моя деревня в стороне была - километра три надо пройти. Отпросился я у командира с условием, что назавтра догоню свой полк. Ведь мне всего одну минутку и надо, чтобы взглянуть на жену да Володьку своего обнять. Подхожу к деревне - гарью пахнет… Ни до мика! Ни деревца! Только чёрные трубы от печей торчат да дымок ещё кое-где курится… Нашёл я в соседнем леске в землянке старую бабку. Одна она из всей деревни в живых и осталась. Показала мне старуха холмик. Вот тут тебе и Володька, и Настасьюшка, и всё счастье твоё. Поплакать хотел, а не могу. Закипело всё во мне. И дал я себе клятву: умереть за родную землю или дойти до сердца врага, поразить его смертельно и написать вот на этом котелке последнее слово: Берлин!

Старшина умолк и задумался. Вадька решился спросить:

- Ну, а как же вы сейчас-то один, без семьи?

Старшина ласково привлёк его к себе.

- Есть у меня семья. Смотри, сколько сыновей. Вот Петренко, Митрофанов, Мамедов, Забелин. Все молодцы как на подбор. Ещё тебя в сыновья возьму. Пойдешь?

- Маму с папой жалко. Они меня и Серёжку здорово любят. Да и за девчонок некому будет заступаться. Эдька тогда их вовсю лупить будет,- отказался Вадька.

- Молодец! - похвалил мальчика старшина. - Настоящим человеком растёшь. Петренко! Налей-ка в котелок компоту, да пополнее и погуще.

- Возьми отнеси своему Серёжке, - сказал старшина.

Вадька взял котелок и вопросительно посмотрел на старого солдата.

- Котелок? А котелок, брат ты мой, принесёшь обратно. А если меня не будет, отдашь в проход ной, - сказал старшина.

У Вадьки от волнения гулко застучало сердце. Ему, мальчишке, доверили фронтовой трофей, побывавший в Берлине!

Как только Вадька вышел из казармы, тревога охватила его. Сейчас ему дома здорово влетит за опоздание. А если ещё Серёжка не догадался купить хлеба, то попадёт вдвойне.

Что успокаивало Вадьку в этих тревожных размышлениях, так это котелок старшины.

Вадьке было приятно ощущать в своей руке вес котелка. Торопливо шагая по тротуару, он искоса поглядывал на котелок и любовался его матовым блеском. Ему не терпелось рассказать отцу и матери о своём знакомстве с гвардии старшиной Морозовым. Папа, он поймет, что это за котелок! Он тоже на фронте был.

Но чем ближе подходил Вадька к дому, тем больше возрастало его беспокойство. Неужели сейчас ему встретится этот Эдька? Тогдашне жди добра!

Так оно и получилось. Только Вадька повернул на свою улицу, как увидел Эдьку. Тот в канаве пускал новенький пластмассовый кораблик.

- Здорово, - как можно миролюбивее сказал Вадька, а потом всё-таки не вытерпел и добавил: - Не люблю я такие корабли. Мне нравятся самодельные.

- Ну и не люби. Тебе никогда такой красивый не сделать, - равнодушно ответил Эдька, даже не взглянув на Вадьку, весь поглощённый своим занятием.

- Пусть будет некрасивый, зато такой, какой мне надо. Хочу - с двумя трубами сделаю, хочу - с тремя, хочу - атомный ледокол.

Эдька взглянул на него и поучительно сказал:

- Мне папа всегда говорит, незачем тратить силы там, где можно без этого обойтись. Отдал рубль -и готово. А то строгай, копайся. Да ещё палец порежешь.

Вадька хотел пройти дальше.

Но Эдька выпрямился, и перед Вадькиными глазами угрожающе заблестели серебряные змейки на Эдькином новеньком, забрызганном грязью голубом костюмчике. Эдька увидел котелок в руке Вадьки;

- Это что?

- Это котелок. Он на фронте побывал. Видишь, что тут написано? - гордо объяснил Вадька,

- Давай меняться на корабль, - сказал Эдька и, не дожидаясь ответа, бесцеремонно протянул к котелку руку.

- Не могу. Понимаешь, не могу. Это не мой котелок, и мне его надо возвратить.

- Давай меняться, слышишь! Ну? - упрямо повторил Эдька, угрожающе наступая на растерявшегося Вадьку.

- Нет, не буду… - прошептал Вадька, продолжая отступать и пряча котелок за спиной.

На него, зловеще блестя, надвигался трепещущий под подбородком Эдьки замок от застёжки-молнии. Вадька поднял глаза и увидел острый пошмыгивающий нос противника.

- Ах, так? Ну, я тебе сейчас покажу! - прошипел Эдька и ткнул ему в лицо свой кулак. - Ну, будешь меняться? Считаю до трёх. Раз! - Эдька откинул свой корпус назад для атаки.

Вадька замер

- Нет! Ни за что! - прошептал Вадька побелевшими губами и ещё крепче сжал в руке дужку котелка.

- Два! - поднял кулак Эдька, продолжая наступать. - Три!- Эдька извернулся и ловким пинком вышиб котелок из рук Вадьки.

Крышка открылась, и по асфальту покатились, догоняя друг друга, предназначенные Серёжке черносливы, маслянисто разлился компот.

- Три!

Это уж закричал Вадька и с отчаянной решимостью бросился на давнишнего врага.

Замелькали кулаки, посыпались удары. Поднимая пыль и яростно вскрикивая, противники безжалостно дубасили друг друга.

А спустя минут пять Эдька голубой стрелой мчался к своему дому.

Вадька замер с поднятым кулаком и счастливо рассмеялся сквозь слёзы. Подумать только! Эдька, от которого он постоянно переносил обиды,, побежал!

- Н-ну, в-вот! П-получил, - дрожащими губами прошептал Вадька, поплевал на палец и потёр царапину на щеке. Потом он поднял котелок и бережно вытер с него ладонью грязь.