Корпорация «Рос-Исраэль» процветала. Но Натана это не радовало. Какое-то тяжёлое чувство давило его изнутри. Интуиция подсказывала ему, что он где-то напортачил, что-то сделал не так. Натан привык доверять своему внутреннему чутью. Скорее всего, это было связано с убийством Фазиля. Он снова вышел из себя, снова забыл, где находится… Так же как тогда, в Киеве, когда он убил жену. Нет, совесть его не мучила, ему было неприятно, что свидетелями происшествия стали его друзья. Особенно, Чёрный, которому он доверял. Женька не выдаст, не тот человек. Даже если предложить ему миллион. Он и у Натана-то деньги не брал. Только за сделанную работу. Хотя Натан неоднократно предлагал Чёрному оформиться официально, на должность пресс-секретаря или ответственного по связям с общественностью. Тот отказался. Не потому, что был такой щепетильный, просто не хотел связывать себя обязательствами.

Натан покрутился на кресле, задел локтем бумаги, которые упали на пол, вздохнул, и поднял трубку телефона.

— Алевтина, вызови ко мне Илану.

Илана работала в отделе внешних связей, выполняя попутно и другие поручения Натана, не входящие в её прямые обязанности. Она была из тех женщин, которые не слишком задумываются о своей репутации. Впрочем, имея такие формы, смешно думать о репутации, и строить из себя девственницу. Илана и не строила, чётко различая границу между «можно» и «нельзя». Она знала три языка, недурственно создавала видимость работы в своём отделе, и стонала под Натаном так, что иногда он готов был поверить в её искренность. Но не верил и не доверял, как не доверял многим. Подспудно он все время ждал какой-нибудь каверзы от людей, предательства, как это случилось с Марковой, или с Нугзаром… Он отдал приказ Рубину избавиться от Нугзара, этого жалкого стукача, и нисколько не жалел. Никто его не звал в корпорацию, а с предателями разговор короткий. Иначе вся работа насмарку. Чёрный после того случая с Фазилем куда-то пропал, не звонит, не заезжает. Может, в запой ушёл? С ним это случается. Да нет, вряд ли. Ирина ему не даст. Он дорожит ею, не захочет сделать ей больно. Ерунда, объявится. Работы для него сейчас нет, пусть отдыхает.

В дверь постучали.

— Входите, — крикнул Натан.

В кабинет проскользнула Илана. На ней, как всегда, была короткая чёрная юбочка, и прозрачная белая блузка, сквозь которую торчали горошины сосков. Они всегда у неё торчали, будто она пребывала в постоянном возбуждении.

— Вызывали? — грудным тягучим голосом спросила Илана.

— Да. Собери, пожалуйста, бумаги.

Илана нагнулась, грациозно выставив попку, юбка поднялась до того места, где должны были быть трусики, но трусиков не было, из-под ажурных колготок просвечивали две белые, очень аппетитные, ягодицы. Натан наслаждался их видом, представляя, с каким удовольствием он бы вставил ей между этими двумя прекрасными созданиями природы. Извращенцем он никогда не был, но кто ж откажется полюбоваться прелестями красивой женщины…

Илана собрала бумаги, подошла вплотную к Натану, положила папки на стол. Он обнял её, и медленными, круговыми движениями начал поглаживать нежную, потемневшую от загара, спину… Она сбросила блузку, изогнулась, как кошка, замурлыкала что-то… Дыхание стало глубоким, прерывалось хриплыми вздохами, невнятное бормотание постепенно переходило в глухой, почти гортанный прерывистый шёпот… Плавные, почти непрерывные движения рук Натана от талии к плечам тоже невольно усилились, заставляя её тело ритмично изгибаться. Он физически чувствовал, как мурашки покрывают её спину, шею, с которой Илана откинула копну волос, как они бегают под его пальцами… При каждом лёгком прикосновении кожа её спины буквально расцветала на глазах, становилась будто живой, гипнотически притягивала взгляд и завораживала. Он, и сам того не желая, разделился как бы на двух Натанов, между которыми не было и не могло быть ничего общего: один из них как бы наблюдал происходящее со стороны, с любопытством и стыдом, и в то же время мучимый угрызениями совести, — совсем как ребёнок, который занимается каким-то грешным, постыдным делом, искренне желает немедленно прекратить его и больше никогда не повторять, но, несмотря на все усилия и раскаяние, не может. Другой Натан гладил влажную, маслянистую кожу трепещущей, похотливо постанывающей женщины и в душе радовался, что вводит её в состояние дикого, звериного желания и, казалось бы, полнейшей беззащитности. Затем, в то время, в течение которого она очень скоро потеряла всякую способность хоть что-нибудь говорить и соображать, и которое не подлежало никакому измерению, к Натану пришло осознание тихого солнечного дня, до слуха донеслось щебетание птиц, которые порхали в отдалении за открытым окном, знакомые короткие всхлипывания женщины в ожидании экстаза, уже начавшие сопровождать её заметно участившееся дыхание…

Илана, извиваясь всем телом, совсем как угорь, неожиданно выскользнула из его рук, с громкими невнятными звуками, если не сказать воплями, резко повернулась, скинула колготки, и легла на стол, снова сбросив на пол бумаги. Её зрачки казались неимоверно большими, а сами глаза чудовищно голубыми. Полураскрытые влажные губы, вспухшая от возбуждения грудь… Она чуть приподнялась, схватила Натана за плечи и на удивление сильным движением притянула к себе.

Вот так Натан и взял её — яростно, злобно, сильно, обнажённую, дёргающуюся, страстно желающую его… Взял как самое обычное животное, без церемоний, без достоинства, нежности, ласки или даже намёка на любовь. Как если бы в угол загнал жестокого, злобного зверя, и неуклюже, страшась и ненавидя, убил бы его. Насмерть. Окончательно. Раз и навсегда.

Потом, когда она наконец-то пошевелилась и издала слабый еле слышный звук удовольствия, Натан, вздохнув, снял с неё тяжесть своего вспотевшего тела. Илана встала, удовлетворённо улыбнулась, сунула руку между ног, облизала пальцы, будто крем слизывала, и усталой, обессиленной походкой направилась к двери. Последнее, что бросилось в глаза Натану, это её затухающая улыбка хитрой, мудрой кошки, и какая-то почти парадоксальная белизна ритмично движущихся ягодиц.

Натан проводил её взглядом, и снова опустился в кресло. Посмотрел на себя со стороны. Опустошённое, усталое и униженное животное. Именно так! И никак иначе. В этом их сила, они из мужчин делают животных, а потом наслаждаются победой. Но очень часто женщины забывают, что любая победа — это ещё и их собственное поражение.

В дверь постучали. Вслед за этим появилось лицо Алевтины. Она осуждающе посмотрела на Натана, обвела глазами кабинет, остановила взгляд на забытых Иланой колготках.

— К вам Женя Чёрных, — сказала она. — Вы бы хоть прибрались. Ну и запах здесь!

— Хочешь сказать, любовью пахнет? — улыбнулся Натан.

— Развратом, — отрезала секретарша и скрылась. Сразу за ней вошёл Чёрный.

— Ну ты даёшь! — ухмыльнулся он. — Её стоны на лестнице было слышно.

— Ладно, дело молодое. Ты где пропадал?

— У Иры. Мог бы и позвонить. Может, меня уже арестовали.

— Типун тебе на язык, Жека. Хорошо, что ты приехал. Пошли прогуляемся.

— Куда?

— Просто по улице. Давно не гулял просто так. Все дела, дела… Пошли?

Они вышли на Дизенгоф, одну из самых красивых улиц Тель-Авива. Погода была хорошая, как всегда бывает осенью. Солнце уже не жарит, сезон дождей ещё не начался. Воздух чистый, пахнет близостью моря и почему-то мороженым. Народу много, такое впечатление, что никто не работает, хотя только середина дня.

— Ты хотел о чем-то поговорить, Натан? — спросил Чёрный.

— Ни о чем особенном, — Натан затянулся сигаретой, выпустил дым через нос, посмотрел, как он тает в воздухе. — Знаешь, есть такое правило, которое психологи называют почему-то «порядок заклевывания». Слышал?

— Тебе что, пофилософствовать захотелось?

— Вот послушай. В любой социальной группе это правило действует незыблемо. Психологи утверждают, что если собрать любую стайку цыплят, то буквально через день-два произойдёт следующее: после серии неизбежных ссор и драк между ними установится жёсткая, никем не нарушаемая система взаимоотношений. Раз и навсегда! Например, цыплёнок номер восемь может ударить клювом цыплёнка номер девять, совершенно не опасаясь, что в ответ получит то же самое. В свою очередь, цыплёнок номер семь не боится «клюнуть» номер восемь, ну и так далее. Соответственно и наоборот, в случае, если какой-либо цыплёнок вдруг заболеет или почему-либо ослабнет, данная кастовая система автоматически временно приостанавливает своё действие, но ровно настолько, сколько потребуется, чтобы остальные заклевали несчастного до смерти.

— Зачем ты мне об этом рассказываешь? Хочешь оправдать убийство Фазиля? Якобы его заклевали, потому что он ослаб? — глухо спросил Чёрный.

— Нет. Он просто предатель, сука… Я о другом. Стоит только присмотреться повнимательнее, и ты своим глазами увидишь, что этот «порядок заклевывания» неотвратимо действует в любой социальной группе людей, — Натан увлечённо размахивал руками, — архитекторов, слесарей, политиков, домохозяек, журналистов… Вот так просто, незатейливо и безжалостно. Ты бы мог написать книгу, где были бы конкретные рекомендации, как цивилизованно заклёвывать друг друга. Думаю, твоего опыта на такую книгу хватит.

— Может, и напишу. Когда-нибудь. Только наша жизнь мне больше напоминает рыбалку. Когда не знаешь: то ли ты вытащишь крупную рыбу, то ли она тебя утащит на твоей же леске.

— Да, только рыба, в отличие от нас, всегда уверена, что стоит ей дёрнуть разок-другой, и она свободна. И даже не подозревает, что у настоящего рыбака в запасе, как минимум ещё пара крючков, или сачок, и он при необходимости тут же их использует. К великому сожалению самой рыбы.

— Вся проблема в том, что рыба часто сама чувствует себя рыбаком. Смотря с какой стороны смотреть на рыбалку, со стороны рыбы, или со стороны рыбака.

— С какой бы стороны не смотреть, рыбак — это я. И никто меня не переубедит в обратном.

— Правильно. Пока сам не поймаешься на крючок. У меня есть сведения, что Маркову с Быковым снова вызвали в полицию. Я поэтому и приехал. А вызвал их знаешь кто? Гринбаум! Дерьмо ещё то! Мёртвого разговорит. С ним шутки плохи.

— Гринбаум? Не слышал. И чем он известен?

— Натан, отнесись серьёзно. Капитан Арье Гринбаум известен тем, что если ему в лапы попадается «русский», то на нем можно ставить крест. Сядет, как пить дать. Даже если ни в чем не виноват.

— Ничего себе, экземпляр! Думаешь, Маркова расколется?

— Как гнилой орех. Надо что-то делать.

— Придумаем. Ты о нем ещё что-нибудь знаешь?

— Когда-то я писал статью о проститутках. Так вот, одна девочка мне рассказывала, что ходит к ним полицейский, высокий, плешивый, лицо, как дуршлаг, девочек снимает не для того, чтобы трахать, а для того, чтобы их избивать. Очень уж похоже на Гринбаума. Но доказать, что это он, я не смог, поэтому в статье имя не упоминал. Девочки боятся называть имя полицейского, который над ними издевался.

— Ну что ж, уже кое-что. Пошли обратно. Сейчас разберёмся.

Когда они пришли в офис, там уже сидел взволнованный Игаль Кравец. Лицо его было красным, дышал он тяжело и хрипло, будто пробежал марафонскую дистанцию, руки все время теребили кобуру пистолета…

— Игаль? — удивился Натан. — Что ты здесь делаешь? Мы же договорились…

— Да, я знаю, — проговорил Игаль. — Но время не ждёт. Я звонил… Вас не было…

— Ладно, заходи, — Натан открыл дверь кабинета, пропустил вперёд Чёрного и Кравеца.

— Натан, может быть наедине… — Игаль повернулся к Евгению. — Вы меня извините…

— Нет, нет, Игаль. Чёрный нам не помешает. Я, кажется, догадываюсь. Именно Женька сказал мне о Гринбауме. Ты ведь о нем пришёл поговорить?

— Д-да, то есть, нет… То есть, да… Мы с Арье были вчера у Филопонтовой…

— У Филопонтовой? — удивился Чёрный.

— Да. Вместе с Арье. Я потом ушёл, а он остался. Не знаю, что уж она ему наговорила, но утром он прибежал в отделение, будто его скипидаром намазали. Сказал, что Лея рассказала ему все, и что он вызывает свидетелей снова. Натан, это может плохо кончиться.

— Не дрейфь, Игаль. Я уже немного знаю про этого капитана, расскажи теперь ты.

Кравец помолчал, почёсывая подбородок, как бы раздумывая, стоит или не стоит говорить. Потом вздохнул и махнул рукой.

— Я Леву давно знаю…

— Какого Леву?

— Ну, его зовут Лев, на иврите, Арье. Так вот, мы давно знакомы. Он женат, четверо детей… Жену зовут Рут, она религиозная. Леве не нравится её фанатизм, хотя, по-моему, все это видимость, притворство. Как говорится, в синагоге молится, дома — онанирует.

— Ну-ка, ну-ка, подробнее, — Натан весело подмигнул Чёрному.

— Ну…это, — Игаль понял, что проговорился, помрачнел, смутился, потом рассмеялся. — Ладно, что есть, то есть. Я как-то зашёл к ним домой, нужно было Леву отмазать. Он как раз решил рейд по публичным домам провернуть, ну и так получилось… Вообщем, затащил я её в койку. Что вам сказать, трахается она, как молодая козочка! Чего уж там Леве не нравится, ума не приложу. Хотя, может быть, это она с мужем себя так ведёт, делает вид, что ей господь запрещает. Нам он ничего не запрещал. Дети уже спали, так что все было тихо, никто не услышал. А Лева после этих рейдов сам не свой домой приходит. Глаза бешенные, ничего вокруг не видит, как пьяный… Ну, я так, иногда захаживаю к ней. Вот и вчера был, пока Лева с Филопонтовой кувыркался. Точнее, не столько кувыркался, сколько в узел её завязывал. Я заходил к ней, перед тем, как сюда направиться. Рожа синяя, распухшая, под глазом синяк, скула — набок… Видок что надо! Неплохо он её отделал!

— Отделал, говоришь? — задумался Натан. — И что, она никаких претензий не имеет? Или ей понравилось?

— Не знаю.

— Слушай, Натан, — встрял Чёрный, — а может, все проще. Может, она хочет его руками жар загрести, и на тебя свалить? Где ты ей дорогу перешёл?

— Нигде. Разве с этими бабами разберёшься! Помнишь, ты познакомил нас на пресс-конференции? Я предложил Филопонтовой то же самое, что и Марковой, поближе познакомиться с Абуджарбилями. Потом, правда, я ситуацию переиграл. На Филопонтову у меня были другие виды.

— Маркова говорила, что Нугзар был любовником Филопонтовой. Может, она решила отомстить тебе? — предположил Чёрный.

— У неё столько любовников, что если за каждого мстить… — вставил Игаль. — Вряд ли. Хотя, чем черт не шутит. Может, действительно отомстить решила.

— Подождите, мужики, так вы говорите, что он сексуальный маньяк? Интересно! А начальство, значит, не в курсе? Очень интересно!

Он надолго задумался. Никто не прерывал молчание. Евгений крутил в руках чёрные ажурные колготки, забытые Иланой, Игаль смотрел в окно, Натан проворачивал в голове только ему одному известные мысли и варианты…

Зазвонил мобильный.

— Да? — сказал в трубку Натан.

— Натанчик, дорогой, как поживаешь? — голос Аарона Берга звучал ласково, приторно, словно патока.

— Спасибо, дорогой Аарон. Твоими молитвами.

— Как бизнес? Как дела? Не женился? Ай-ай-ай! Пора бы уже, пора. Кому будешь наследство передавать? Детки нужны.

— Аарон, ты зачем позвонил? Говори, не ходи вокруг да около. Знаю я ваши восточные штучки.

— Как хочешь, Натанчик, как хочешь. Скажи, дорогой, что случилось с Фазилем? Мы волнуемся. Никто не верит, что это сделал Рони.

— Мы — это кто? Не бери на себя Аарон больше, чем можешь унести.

— Да что ты, дорогой. Я всего лишь спрашиваю. Авторитеты переживают. Через Фазиля шёл товар. Через Рони шёл товар. Через Харифов тоже шёл товар. Через кого он теперь будет идти? Фазиль умер, земля ему пухом, Рони Абуджарбиль арестован, и, похоже, надолго, Ицик Хариф тоже арестован… Скажи, Натанчик, что происходит?

— Почему ты у меня спрашиваешь, Аарон? Я знаю не больше тебя.

— Ай-ай-ай, Натанчик, неправду говоришь, обижаешь старика. Ты сильно развернулся, подмял под себя половину Израиля, как бы не споткнуться… Многие недовольны.

— Вызывай на сходку, там и разберёмся. А пугать меня не надо. Я не из пугливых.

— Не лезь в бутылку, Натанчик. Никто тебя не пугает. Просто странно все. До твоего появления мы работали спокойно, полиция нас не трогала. А сейчас? Разборка за разборкой. Копы на ушах стоят. В Хайфе позакрывали все публичные дома. Кто вернёт мне мои деньги? Обыски через день.

— Аарон, ты на Севере авторитет, тебе и карты в руки. Разберись, кто воду мутит. А на меня лишнюю головную боль не вешай. Я здесь ни при чем. Я вообще криминалом не занимаюсь. У меня чистый бизнес.

— Чистый, говоришь? Ты знаешь, что Лернера арестовали? У него тоже был чистый бизнес. Но, видишь, перешёл дорогу израильским банкам, его и сковырнули. Как бы и с тобой такого не случилось.

— Аарон, не ты ли руку приложил к его аресту? С тебя станется!

— Нет, дорогой, наши пути не пересекались. У меня своё дело, у него своё. А вот ты нас тревожишь. За тебя, конечно, поручился Дядя Борух, но он теперь далеко. С него не спросишь. Ты лезешь во власть, никто не против, все «за», но ты должен защищать наши интересы, а ты что делаешь?! Ходят слухи, что это ты Фазиля завалил, и Рони подставил. Я ведь могу ту шалаву — журналисточку, которая свидетельницей пошла, на правеж вытащить. Ей матку наизнанку вывернут, она все расскажет.

— Конечно! Она даже вспомнит, как звали жену Моисея.

— Смотри, Натан, нарвёшься! Поумерь пыл.

— Хорошо, Аарон, я учту твоё мнение, — он отключился. — Козлы! Нашли, кому угрожать. Пидоры!

— Что будем делать, Натан? — спросил Игаль. — Мне на работу пора.

— Я вот что думаю: вашему Леве-Арье нужно время, чтобы во всем разобраться. Значит, несколько дней у нас есть. За это время нужно поймать его на «публичке» и вызвать туда полицию. Пусть его арестуют на месте преступления, когда он будет метелить очередную девочку. Это твоя работа, Игаль. Проследи за ним, и тут же сообщи мне. А мы пока возьмём в оборот Филопонтову. Что за фамилия дурацкая! Понты какие-то! Игаль, все ясно?

— Ясно, Натан, вот только… — смутился Игаль.

— Ну? Что ещё? Говори!

— Нельзя ли без меня? Все-таки друг…

— А когда жену его трахал, забыл, что он твой друг?

— Там совсем другое…

— То же самое. Я тебе плачу, так что будь добр, отрабатывай.

Игаль вышел, согнув плечи, словно его придавило огромной тяжестью

— Ты с ним не слишком круто? — спросил Чёрный. — Как бы не сломался.

— Ничего, переживёт. Не люблю ссучившихся ментов. Их даже уважать не за что, — ответил Натан. — Хочешь съездить к Филопонтовой?

— Нет, — отрезал Чёрный. — Пошли к ней Рубина с охранниками. Это произведёт большее впечатление.

— А ведь ты прав, — ухмыльнулся Натан. — Слушай, Чёрный, хочешь Илану тебе подарю?

— Да пошёл ты к черту! Тоже мне подарок…

— Зря, Жека, зря. Подмахивает она — будь здоров! Тебе такое и не снилось!

— Мне много чего снилось! Ты же не хочешь, чтоб Ирка меня бросила?

— Что ты в ней нашёл? До сих пор удивляюсь, — прикуривая сигарету, сказал Натан.

— Все очень просто. Я. Её. Люблю, — ответил Чёрный. — Ладно, я пойду. Если понадоблюсь, звони.

— Слушай, мы с тобой давно в шахматы не играли. Не желаешь?

— Можно. Когда с делами управимся. Только не забудь, что ты рыбак, а не цыплёнок номер восемь.

— Замётано!

Натан остался в одиночестве. Сейчас, когда его никто не видел, он мог расслабиться, и врезать кулаком по столу. Суки! За горло решили взять! Не выйдет! Тоже мне, авторитеты сраные! Сами ничего не могут, Лернера, падлы, продали, на откуп отдали, собаки! Совсем нюх потеряли! Их бы в Россию, там бы из них быстро людей сделали. Ничего, он с ними разберётся. После сходняка. Приедут известные люди, хрен что они против скажут. Будут, как миленькие, плясать под его дудку!

— Алевтина, вызови ко мне Рубина, — сказал он в телефонную трубку.

— Рубин на выезде, — отозвалась секретарша. — Вас дожидается Евреин.

— Что ему надо?

— Сказал, что по личному делу.

— Ладно, пусть заходит. Что-нибудь ещё?

— Да. Пришла платёжка. Какая-то несуразная сумма. На девяносто тысяч долларов.

— Оплатить. Это за телеэфир. И срочно найди мне Рубина. Пулей сюда!

Вошёл Евреин. Был он смущён, испуган, левый глаз подёргивался. Сел на краешек стула, руки сложил на коленях.

— Ты чего, Саня, как не родной? Случилось что?

— Случилось, Натан.

— Давай, не тяни. У меня времени нет.

— Лидку снова на допрос вызывают. Ты обещал, что все будет в порядке…

— Я и не отказываюсь от своих слов.

— Тогда объясни, что происходит?

— Саня, я знаю тебя не первый день, ты мне всегда нравился. Но ты отлично знаешь, как поступают с предателями…

— Но при чем здесь моя жена?!

— При том, что она ссучившаяся! Разве этого мало?

— Ты можешь доказать?

— Ты от кого отчёта требуешь?! Сучонок! Ты куда пришёл? Ты что, на базаре?!

Натан вспылил мгновенно. Раньше с ним такого не случалось. Он умел держать себя в руках. Совсем нервы ни к черту стали. Он и сам почувствовал, что перегнул палку, но остановиться не мог. Натан не кричал, не ругался, выговаривал слова спокойно, тихо, только слишком уж чётко, глаза побелели, на лбу выступили капельки пота, руки сжались в кулаки, надувшиеся вены на шее, казалось, вот-вот лопнут.

— Натан, ты что? Успокойся, — пошёл на попятный Евреин. — Я ж только узнать…

— Узнать! — зарычал Натан и схватил Сашку за лацканы пиджака. — Ты бы, падла, у своей марухи спросил, в чем она провинилась!

— Да я спрашивал, спрашивал… Она молчит, — Евреин, похоже, испугался по настоящему. — А я что, я ничего…

— То-то же…

В кабинет заглянул Рубин. Увидел налитые кровью глаза Натана, трясущего Сашку, перевёрнутые стулья, разлетевшиеся по комнате бумаги, сразу все понял и бросился на помощь Евреину.

— Эй, Натан, задушишь! Отпусти его! Да отпусти же!

Он оторвал их друг от друга, бросил Сашку на кожаный диван в углу комнаты. Натан, тяжело дыша, дёрнул воротник рубашки, будто она душила его, пуговицы со стуком посыпались на пол, опустился в кресло, врезал кулаком в стену так, что штукатурка пошла трещинами…

— Натан, выкинуть его? — Рубин кивнул на Евреина.

— Не надо. Он сам уйдёт.

— Что тут у вас случилось? — Михаил удивлённо переводил взгляд с одного на другого.

— Ничего особенного, — Натану уже было стыдно за непроизвольный взрыв. Это ж надо, так глупо выйти из себя. Он посмотрел на Евреина. — Вали отсюда. И скажи Маркуше, Марковой то есть, чтобы держала язык за зубами. Иначе отрежу. Ты моих головорезов знаешь! Все понял?

— Да, конечно… Да.

Евреин, пятясь к двери, выскользнул из кабинета. Рубин сел на диван, на котором только что сидел Сашка, закинул ногу на ногу, достал свой неизменный «Ноблесс», закурил, пуская вонючий дым в сторону открытого окна. Натан отдышался, осмотрел испорченную рубашку, достал из шкафа новую, и переоделся.

— Кого не поделили? Бабу, что ли? — ухмыльнулся Рубин.

— Вот что, Миша, возьмёшь ребят, поедешь к Филопонтовой, — не обращая внимания на его ухмылку, сказал Натан. — Сделай так, чтоб она написала все о вчерашнем вечере и ночи. О том, как капитан Арье Гринбаум её избил и изнасиловал. Возможно, она будет отказываться… Ну, ты сам знаешь, что делать в этом случае. Только без угроз и насилия. Все должно быть сделано по обоюдному согласию. Ясно?

— Без вопросов. Этот капитан действительно её изнасиловал?

— Какая тебе разница. Избил, это точно. Работай!

Натан подошёл к окну. Весь город отсюда видно. С такой высоты Тель-Авив похож на Нью-Йорк: небоскрёбы из стекла и бетона, рекламные огни, километровые автомобильные пробки, люди, как муравьи, перебегают через дорогу… А вниз спустишься — грязь! То ли дворники бастуют, то ли сами израильтяне за собой убирать не научились. Даже поговорка такая есть: «Где живёшь, там не срёшь». А у них все наоборот. Ментальность, блин, израильская. Да нет, люди они неплохие в большинстве своём, всегда готовы придти на помощь, посочувствовать, но все равно что-то не то. А может это просто Россия у него в крови, не отпускает она, никуда от неё не денешься. Где бы ни жил, все равно обратно тянет. «Эх, жизнь моя — жестянка, — подумал он, — а ну её в болото! Пойду прогуляюсь».

Натан вышел на улицу, постоял под последними, вечерними лучами солнца, покрутил головой, — в какую сторону податься? Сунул руки в карманы и, насвистывая, направился на набережную. С моря дул ветерок, приятно холодивший разгорячённое лицо, успокаивающий… Именно то, что нужно после тяжёлого нервного дня. Набережная было переполнена, из ресторанов гремела музыка, жующий, танцующий, обкурившийся и обпившийся люд спешил насладиться вечерней прохладой, всласть нацеловаться, полюбоваться на женщин, фланирующих по набережной с видом то ли продажных девок, то ли религиозных недотрог, вывести детей подышать чистым воздухом, который «чистым» можно назвать с большой натяжкой, или просто с кем-нибудь познакомиться.

Кого здесь только не увидишь! Белокурые красавицы, не поймёшь то ли натуральные, то ли крашенные, толстые мамаши с визжащими и кричащими детьми и такими же толстыми мужьями, со штанами на заднице, с удовольствием и скрипом, на виду у всех, чешущих яйца, голубые и лесбиянки с добрыми и бесстыжими глазами, нищие с протянутой рукой, наркоманы и алкаши, с трудом передвигающиеся по набережной, стреляющие по пять шекелей, проститутки, тут же снимающие клиентов… Вообщем, Тель-Авив веселился, пил, танцевал, балдел, отдыхал…

Натан покрутился в толпе, чувствуя себя страшно одиноким и беспомощным. Он никогда не любил толпу и боялся её. Толпа непредсказуема, дух её ужасен… Нет ничего страшнее неуправляемой толпы. Взорвись сейчас какой-нибудь идиот араб-самоубийца, и толпа в страхе снесёт все на своём пути. Нет, лучше подальше от неё.

Натан резко развернулся на сто восемьдесят градусов и пошёл в сторону яхт-клуба. Вдруг к нему навстречу бросилась молодая девушка.

— Эй, папаша, дай десять шекелей, — обратилась она к нему по-русски, — а то так жрать охота, что переночевать негде.

— Какой я тебе «папаша»? — неожиданно для самого себя обиделся Натан.

— А кто же ты? — удивилась девушка. — Старый, жёлтый, помятый, нервный… Конечно, папаша. Мой такой же. Если жив ещё.

Натану ещё никто не говорил, что он старый. Да, ему уже за сорок, но это не значит, что каждая малявка может обзывать его стариком. Мускулы под кожей перекатываются, плечи — косая сажень, как раньше говорили, одним ударом может быка свалить, если понадобится, а она — «старый». Натан посмотрел на девицу. Вряд ли ей больше восемнадцати. Разноцветные, коротко стриженые, волосы, бесформенный балахон до пят, глаза хитрые, блестящие, искрятся как-то неестественно, уже обкурилась травкой, наверное, руки вроде бы не исколоты, хотя под длинными рукавами не разглядишь. Натан порылся в карманах, достал сотенную.

— У меня нет мелочи, — сказал он смущённо. — Хочешь, возьми сто шекелей.

— Ты за кого меня принимаешь, папаша! — возмутилась девица. — Я же сказала, десять!

— Вообще-то, сотня больше, — обескуражено промямлил Натан. Эта непонятная девица ставила его в тупик. — Пойдём разменяем.

Они вышли из толпы, и направились к ближайшему, через дорогу, кафе.

— Как тебя зовут, старичок? — невнятно спросила девица, с причмокиванием жуя жвачку и надувая пузыри, которые лопались с противным, громким треском.

Натан не успел ответить. От толпы отделились двое, не торопясь подошли к ним. Они были как братья-близнецы, оба невысокие, худощавые, смуглолицые, оба одеты в серые футболки и грязные поношенные джинсы. Тот, что был чуть-чуть повыше, что-то прорычал на иврите, и схватил Натана за рубашку. Натан опешил.

— Что они хотят? — спросил он у девицы.

— По-моему, они хотят тебя убить, — захихикала она.

Второй вдруг вытащил пистолет и незаметно прижал его к боку Натана. Он не испугался, просто все произошло настолько неожиданно, что его парализовало. К тому же первый крепко схватил его за руки и прижался к нему всем телом, будто встретил старого друга. В гомоне и шуме пистолетный щелчок был почти не слышен, но Натан услышал его. Осечка! Это вывело его из состояния ступора, он резко оттолкнул смуглолицего, закрыл собой девицу. Второй, уже не таясь, навёл на него пистолет, но нажать на курок не успел. Как из-под земли появились Рубик с Максом, провели ряд головокружительных захватов, и оба нападающих оказались на земле, корчась от боли. По-видимому, у них были сломаны руки. Натан схватил девицу, и они вчетвером бросились к стоящему невдалеке джипу.

— Ну, ребята, вы даёте! — отдышавшись, сказал Натан. — Я ваш должник. Вы откуда взялись? Я же приказал Рубину взять вас с собой.

— Рубин поехал со Шломиком. А нам приказал незаметно тебя охранять. Как видишь, не зря, — ухмыльнулся Макс.

— Кто это был? Чьи бойцы?

— Не знаю. Но мы выясним.

— Эй, папашка, ты кто? — подала свой голосок девица. — Крутой, да? Вот это я нарвалась! Абзац! А это твои шкафы? Ну, эти… телохранители…

— Ты ещё здесь? — обратил внимание на неё Натан.

— Здрасьте! А где ж мне быть? Я не хочу, чтоб меня кокнули не за хрен собачий! Ты чо, папаша!

— Какой я тебе папаша. Давай, вали отсюда! — рявкнул Натан.

— А ты на меня не кричи, — обиделась девица. — Завёз хрен знает куда, а теперь — вали. Сам вали!

Натан посмотрел по сторонам. За окном мелькала пустыня.

— Эй, ребята, куда мы едем?

— Начальник сказал, отвезти тебя домой, в Беэр-Шеву. Он, как управится, туда приедет, — сосредоточенно глядя на дорогу, ответил Рубик.

— Вот так, девочка, ко мне домой едем, — улыбнулся Натан девице. — Тебя как зовут?

— Топик.

— Как?!

— Чего ты рот раскрыл, старичок? Я же сказала — Топик. Можно, Топа. А вообще-то меня Мариной зовут. Но друзья называют Топик. Кому как нравится.

— А тебе?

— А мне по барабану. Хоть Бабой Ягой. Ты где живёшь, дядя?

— Меня зовут Натан. А живу в Беэр-Шеве.

— Ну, нифига себе! Это где? Я там ни разу не была.

— А где ж ты была?

— На «Поле чудес» была, в Эйлате была… Вообще-то, я из Москвы. Но Москву не помню. Я маленькая была. А ты откуда? С луны?

— Я? — задумался Натан. — Я, наверное, человек вселенной. Из ниоткуда.

— Класс! Ты мне, папаша, то есть, Натан подходишь. Я, можно сказать, тоже из ниоткуда и в никуда. Едем! — и козлиным голосом затянула, — «Мы едем, едем, едем в далёкие края…»

В Беэр-Шеву они приехали в одиннадцатом часу вечера. Город был погружён в сон и темноту. Улицы освещались одинокими фонарями, по тротуарам бродили немногочисленные группки наркоманов в поисках приключений, иногда попадались пьяные, которые, шатаясь, переходили дорогу, рискуя попасть под машину, женщины, спешащие домой, к своим семьям или своим одиноким постелям.

— Ну, и дыра! — высказала своё мнение Топик-Марина. — Ни хрена не видно. Как вы здесь живёте?

Натан промолчал. Он и сам уже давно не был в этом городе. И хотя, в принципе, был согласен с девицей, его неприятно покоробили её слова.

— Бывает и хуже, — наконец сказал Натан, — но здесь, по крайней мере, спокойно. Ни терактов, ни громких убийств. Деревня! Но ведь и Москва — тоже большая деревня, верно?

— Ты что, папаша, там пятнадцать миллионов человек! Какая же это деревня?

— Не называй меня папашей, — возмутился Натан.

— Хорошо, не буду. Я девочка послушная. Я буду называть тебя — Капитан. Натан — Капитан. Ладно? — голосом провинившейся ученицы сказала Марина.

Натан вздохнул. Ему было непонятно, зачем он связался с этой девчонкой. Не хватало ещё, чтоб его обвинили в совращении. Но ведь нельзя было бросать её там, на набережной! Её вполне могли бы убить за милую душу.

— Сколько тебе лет, Топик?

— Боишься, Капитан? Не трусь, я уже совершеннолетняя.

— А где ты живёшь?

— Нигде. Иногда у друзей. Друзья у меня классные. Они голубые, живут коммуной… И я с ними. Они добрые.

— А родители?

— Папаня спился. Мне его жалко, но жить с ним не хочу. Мама с израильтянином, но он козёл паскудный. Все время ко мне приставал. Я однажды мамочке пожаловалась, знаешь, что она сказала? Что от меня не убудет. Я и ушла. Прибилась сначала к хиппи, а потом к голубым. Они ко мне не пристают, кормят, жалеют… Я им иногда завтрак готовлю. Могу и тебе приготовить, Капитан. Хочешь?

Джип подъехал к вилле, остановился, осветив фарами ворота. Натан с Мариной вошли в дом. Макс пошёл следом за ними, но остановился на пороге. На этот раз была его смена охранять покой босса. Рубик развернул машину и, заверив, что утром пригонит «Кадиллак», помахал рукой, и умчался в Тель-Авив.

Натан включил свет в холле.

— Богато живёшь, — небрежно сказала Марина, оглядывая обстановку. — Камин настоящий? Зачем он тебе? Тут и так жарко. А-а, понимаю! Престижно!

— Есть хочешь? Правда, не знаю, что у меня имеется.

— Не волнуйся, Капитан. Я сейчас что-нибудь придумаю. Где у тебя кухня?

Натан показал кухню, открыл холодильник. Кроме нескольких яиц, ветчины, заплесневелого хлеба и трех банок пива больше ничего не было.

— Не густо, — вздохнул он.

Марина быстро сварганила яичницу с ветчиной, разложила по тарелкам, взяла банку пива…

— Прошу, Капитан, кушать подано, — она тут же уселась за стол, и, не дожидаясь Натана, стала уплетать яичницу.

Он поковырял вилкой в тарелке, отставил в сторону, и достал из шкафчика бутылку водки.

— Тебе не предлагаю, ты ещё маленькая, — сказал он, наливая себе полный стакан.

— Капитан, ты алкоголик? — с набитым ртом спросила Марина. — Я с алкашом жить не буду. Мне папаши хватило.

— С чего ты взяла, что я алкоголик? — обиделся Натан.

— Пить в одиночку — последняя стадия алкоголизма, — глубокомысленно заметила Марина, отваливаясь на спинку стула.

— Философ! — засмеялся Натан. — Так бы и сказала, что ты тоже хочешь выпить.

Марина потянулась, прижмурив глаза, и стала похожа на довольную, сытую кошку. Натан невольно залюбовался ею. Она скрестила руки, взявшись за края балахона, и, слегка приподнявшись на стуле, резким движением стянула его через голову, взъерошив свои разноцветные волосы, отбросила в сторону, и предстала перед ним полностью обнажённой. На ней остались только узенькие чёрные трусики. Её маленькие грудки дерзко смотрели вверх. Отражённый мягкий свет освещал её сбоку, бросая лёгкие тени на впадины и выпуклости её тела. В таком виде она стала похожа на одну из тех египтянок, которые изображены на древних фресках — с их маленькими, холодными, надменными лицами, на женщин, для которых делались драгоценные погребальные уборы, на танцовщиц, которых хоронили вместе с золотыми маленькими антилопами.

Натан искренне залюбовался ею. Её тело источало невинность и естественность. Марина не предлагала себя, не играла, она была самой природой.

Глядя на неё, ему почему-то вспомнился другой случай, произошедший с ним ещё в Питере. Они с друзьями поехали в Репино на базу отдыха. Недалеко от базы располагался нудистский пляж, куда, напившись, Натан и отправился с приятелями. Не обременяя себя излишними хлопотами, ребята быстро скинули с себя плавки и, смешавшись с голой толпой, бросились купаться. Они быстро перезнакомились. В основном, там собирались художники, натурщицы, непризнанные поэты и писатели, артисты, их жены и любовницы… Возраст нудистов был самый разный, что несколько поразило Натана: от совсем маленьких деток до пожилых стариков и старух, не стесняющихся своих сморщенных членов и обвисших до пупа грудей, огромных животов и синюшных, выпуклых вен. Там не было места стыду, но не было места и разврату. Эти люди наслаждались свободой, демонстрируя свои тела, и с удовольствием рассматривали друг друга, пряча глаза за солнцезащитными очками. Когда Натан собирался уже уходить, к нему подошла женщина. Рядом с ней крутились двое малышей. На вид ей было лет шестьдесят, хотя тело было подтянутое, с выпуклыми налитыми грудями («после операции, наверное», — подумал он), покрытое ровным коричневым загаром. Возраст выдавала только морщинистая шея, повязанная цветным платком.

— Вы не поможете мне? — спросила она мягким грудным голосом. — Я возьму детей, а вы сумки. Моя дача здесь, рядом.

Естественно, Натан согласился. Дача действительно находилась недалеко, в ста метрах от пляжа. Женщину звали Клара, и была она бабушкой, на которую, занятые работой, дети, скинули внуков. Клара оказалась разговорчивой, милой женщиной. Наверное, в жизни ей не хватало общения, поэтому Натан в считанные минуты узнал всю её подноготную. Клара предложила ему бокал хорошего красного вина, и Натан, устроившись в гамаке, с удовольствием пил холодный напиток, наблюдая за играющими детьми.

Минут через десять Клара позвала его в дом. Он вошёл, пересёк комнату и остановился перед диваном, на котором лежала женщина, прикрытая лёгкой простыней.

— Я слишком много болтаю? — спросила она, глядя на него снизу вверх.

— Нет, вовсе нет, что вы… — выдавил он из себя, чувствуя за неё неловкость.

— Это все, что у меня есть. Нельзя построить жизнь на одной материнской любви. Дети — это дети, но должно же быть что-то ещё… Вы понимаете меня?

Он хотел ответить, но в этот момент она потянулась к нему и, схватив за руку, дёрнула вниз, так что он едва не потерял равновесия. Натан сумел удержаться и тяжело присел на край дивана, прижавшись бедром к её телу. Слабый свет, пробивающийся сквозь задёрнутые занавески, смягчал черты её лица, делал их почти миловидными. Она часто дышала, держа его за запястье, и её пальцы были холодны от возбуждения.

— У меня такая скудная и пустая жизнь, — прошептала она, — сделайте что-нибудь.

Натан вдруг почувствовал симпатию и жалость к этой женщине, такой одинокой и, наверное, несчастной. Он представил все её сильные и безысходные желания, бродившие в её теле и мучившие её несбыточными снами, бесконечные часы в одинокой постели, вечную неудовлетворённость и пытки воображения, которые довели её до этого безрассудства.

— Ты пойми, — жарко шептала она, — я не знаю, что со мной, я… я… просто хочу… Ну, что тебе стоит…

Клара выпустила его руку, и плечи её затряслись от беззвучных рыданий. Он хотел погладить её по плечу, но отдёрнул руку. Ей не нужна была его жалость, ей нужны были конкретные действия.

— Я дура, — пробормотала она.

— Нет, совсем нет, — он все больше и больше чувствовал неловкость. Ему хотелось уйти, но он не мог просто так бросить эту несчастную женщину.

— Только не будьте таким благоразумным, — она снова перешла на «вы», — Перестаньте проявлять своё милосердие и благородство. Идите к черту и оставьте меня одну. Я вела себя как полная дура, как шлюха, как проститутка, — она выплёвывала слова, глядя на него красными, ненавидящими глазами. — Я только хотела, что хоть кто-нибудь взглянул на меня, как на женщину. Я же не старая ещё! Я никогда не думала, что дойду до такого… такого позора! Уходите! Идите на пляж, там полно голых красоток!

Натан вышел, не сказав ни слова. И, проходя мимо играющих в песочнице детей, снова услышал её безудержные рыдания. И хотя он больше никогда не видел Клару, этот эпизод оставил в нем горький след.

Сейчас, сидя напротив обнажённой Марины, ему почему-то снова вспомнился тот случай. И на душе стало тяжело. Заметив его пристальный взгляд, Топик стыдливо прикрыла грудь руками.

— Не смотри на меня так, а то мне неловко. У тебя есть что-нибудь переодеть?

— Извини, я задумался. Конечно, есть. Правда, с женскими вещами трудновато, но ты можешь взять мою рубашку.

— А что, ты здесь один живёшь? Без баб? Странно. Может, ты тоже голубой? Хотя мне все равно. Ты классный мужик, Натан-Капитан! — и вдруг подозрительно посмотрела на него. — А чем я должна расплачиваться? Учти, ты мне в отцы годишься. Так что губу особенно не раскатывай. Понял?

— Если бы у меня была такая дочь, я бы её повесил. Садишься в машину к незнакомым мужикам, а если бы мы были извращенцами, и пустили бы тебя по кругу?

Мой ангел меня хранит. Мне везёт на хороших людей. Честное слово. Я вот недавно познакомилась с одной тётей, очень богатой, так она меня и одевала, и кормила, даже колечко подарила, — Топик продемонстрировала палец, на котором болталось золотое кольцо с маленьким рубином. — Правда, я от неё тоже сбежала. Она оказалась лесбиянкой. Ей очень нравилось, когда её обнюхивали и облизывали. А меня тошнило. Я не очень откровенна?