Городок, в котором рос Боренька Камянов, был легендарным и героическим, воспетым в песнях и кинофильмах… «Каховка, Каховка, родная винтовка, горячая пуля летит…». На самом деле это было обычное еврейское местечко, грязное, заброшенное, заросшее лопухами и крапивой. Небольшие, в основном, деревянные или глинобитные, покосившиеся домики с соломенными крышами, с крохотными участками и сарайчиками, переполненные бараки, с вечно ругающимися жильцами… Единственная асфальтированная дорога, которая по традиции называлась «улица Ленина», единственный на весь городок огромный двенадцатикомнатный каменный домина, который принадлежал хозяину завода «Трактородеталь» Гроссману, и три школы — русская, украинская и еврейская…Каховка стояла на берегу великолепного, широкого, тёплого Днепра, где детвора ловила бычков, окуньков и огромных раков. Вокруг простирались плавни, а за городом — необъятная степь. Но такую Каховку Боренька уже не застал. Он родился позже, после войны, он вообще был поздним ребёнком. Город восстанавливался заново, отстраивался, разрастался…Уже вовсю шло строительство Каховской ГЭС… Его отец до 41-го года был директором еврейской школы, мать преподавателем русского языка и идиш, три старшие сестры баловали Бореньку, как могли, любили и лелеяли.…Во время войны немцы убили всех каховских евреев, которые не успели или не захотели уйти, большинство из них живыми сбросили в колодцы, откуда в течение нескольких дней доносились крики и стоны. По рассказам родителей Боренька знал, что они чудом спаслись. Немцы появились в городе, когда семья Камяновых только — только переправилась на другой берег Днепра. А потом была долгая дорога в Казахстан. Где пешком, где на подводе…В 37-м его отец ослеп, и Боренька, слушая все эти рассказы, только удивлялся мужеству матери, которая с тремя маленькими дочерьми и слепым мужем, смогла проделать такой немыслимый путь. Удивлялся и гордился. А ещё он гордился тем, что его семья была самой уважаемой в городе. Он и сам старался не ударить лицом в грязь. Учёба давалась ему легко, и учителя постоянно его хвалили. В музыкальной школе он тоже был одним из лучших. В классе он сидел за одной партой с Маринкой Парчелли. Была она длинная, нескладная, на голову выше его, с едва сформировавшейся грудью, но итальянская фамилия придавала ей неповторимое очарование. Бореньке казалось, что он влюблён в Маринку, и поэтому все время таскал ей конфеты, которые в то время были в дефиците, и давал списывать контрольные. Впрочем, он вообще был влюбчивым, что, конечно же, в итоге должно было сыграть с ним злую шутку. С друзьями он бегал на пляж, где с интересом и любопытством рассматривал женщин в купальниках. А если удавалось, то заглядывал и в баню. Женщины не стеснялись Бореньку по причине его малолетства. Он же испытывал огромное и непонятное ещё ему самому возбуждение. Теоретически он знал как избавиться от этого напряжения. Приятели, «с понтом» цыкая через зубы, хвастались своими победами, объясняли, с какой «ялдой» лучше иметь дело, и какая «даст» без проблем. Но Боренька им не верил. Они были такими же тринадцатилетними подростками, как и он. Точно так же бегали на пляж и в баню, рассматривали картинки с голыми и сисястыми бабами, спорили на то, кто дальше пописает, если «хрен стоит», кто дальше сплюнет или кто громче свистнет. Ни плеваться, ни свистеть Боренька не умел, и страшно завидовал корешам. Зато он дальше всех писал и лучше всех играл на пианино. Однако последнее как раз не являлось достоинством, потому как музыкой мало кто увлекался.

В 59-м из колонии вернулся Ванькин старший брат, Валерий, куда загремел три года назад за пьяную драку. Во рту у него были две железные фиксы, предмет зависти всех пацанов и непременный атрибут «настоящего» зека. Валерка со смаком рассказывал о тюремной романтике, кичился знакомством со всякого рода «авторитетами», и только глаза выдавали его грусть и тоску. Ванька, Борькин приятель, ходил за старшим братом, как собачонка, заглядывал ему в глаза и бегал за пивом. Правда, на свободе Валерка долго не задержался. На танцах он пырнул кого-то ножом и получил очередной срок, уже как рецидивист. Говорили, что он, якобы, заступился за Таньку, но в это мало кто верил. Про Таньку Осипову знали, что она шалава, ложится под кого угодно, так что защищать её не было вроде бы никакого резона. Но ещё долго вокруг витал запах и вкус тюремной романтики, ещё долго гордился Ванька своим братом и утверждал, что каждый настоящий мужик должен пройти через тюрьму. Боренька тоже в это верил, только в тюрьму ему отчего-то не хотелось. Может быть, если бы не Ванька, он так никогда бы и не узнал, что это такое. Но, как говорится, «от сумы, да от тюрьмы не зарекайся». И первой, кто его толкнул на эту дорожку была, как ни странно, все та же Танька Осипова.

Однажды, будучи на пляже, Боренька увидел, что Танька направляется в кусты. Крадучись, он пошёл за ней следом. Она углубилась в заросли, повертела головой, проверяя, не следит ли кто за ней, сняла трусики и присела возле дерева. Зажурчала струйка, а Боренька из своего укрытия с волнением смотрел, как она писает. Он ещё никогда не видел, как писают большие девочки. Струйка переливалась на солнце, с силой била в землю, образуя в ней ямку, а Боренька чувствовал, как горячая волна поднимается от пяток до таза, и выше, выше, до самой головы.…Перед глазами уже плыли круги, затвердевшему, как камень, члену становилось тесно в плавках…Он неловко переступил, под ногами хрустнула ветка… Боренька так и застыл в неудобной позе, стараясь, чтоб его не заметили. Даже дышать перестал.

Эй, иди сюда, — позвала, увидевшая его, Танька. Она нисколько не смутилась, так и продолжала сидеть возле дерева. — Почему такая несправедливость, как ты думаешь? Мужчины расстегнут ширинку и могут писать стоя, а женщинам нужно все с себя снимать.

Боренька стоял, переминаясь с ноги на ногу, и молчал. Но краем глаза рассматривал густые чёрные волосы, росшие у неё на лобке, розовые половые губки, и выделяющийся, похожий на маленький член, клитор. Он знал, что это называется «клитор», брал иногда в школьной библиотеке медицинскую литературу. Танька стянула с него плавки и удивлённо сказала:

Ничего себе, какой большой и толстый! А ты такой маленький. Точно, все в корень пошло.

Она прикоснулась языком к пенису, втянула его в рот, и зачмокала губами. Боренька не мог долго сопротивляться, и довольно быстро кончил ей прямо в горло.

Вкусно, — она облизала губы. — Только никому не говори. А то меня ещё посадят за совращение несовершеннолетних, — Танька натянула трусики, отряхнулась. — Ладно, пошли. Кстати, если ещё захочешь, готовь денежку. Много с тебя не возьму, потому как маленький, но и бесплатно делать это не буду.

Она пошла вперёд, покачивая бёдрами. А Боренька поплёлся сзади, ощущая себя радостно и опустошённо. Он представлял, как будет хвастаться Ваньке, но вовремя остановился. Он не может об этом рассказать, ведь он обещал никому не говорить. Но, как бы там ни было, Боренька больше не чувствовал себя маленьким и несмышлёным. Скорее, наоборот, в нем появилась уверенность в своих силах. Он больше не подсматривал за женщинами в бане, считая это ниже своего достоинства, не обсуждал с приятелями бабские прелести, и совершенно забыл про учёбу. Ни о чем другом, кроме секса, он думать не мог. Танька посвящала его во все прелести и запретные тайны, и что удивительно, перестала брать с него деньги. Но Бореньке хотелось сводить её в кино, купить цветы, подарить что-нибудь необычное…Карманных денег, естественно, не хватало, а где их взять он не знал. Боренька не мог просить у родителей, тем более что он не смог бы им объяснить, зачем они ему нужны. Несмотря на то, что родители неплохо зарабатывали, и отец не пил, как большинство соседей, денег все равно не хватало. Сестры уже выросли, им постоянно что-то было нужно: то новые туфли, то платье, то духи или помада…

Как-то он поделился своими проблемами с Ванькой.

Тю, дурило, — засмеялся приятель. — Зовсим з глузду зъихав! Нашёл с кем трахаться!

Но Боренька видел, что Ванька ему завидует. В свои четырнадцать лет Ванька выглядел на восемнадцать. Здоровый, высокий, под рубашкой мышцы перекатываются… Боренька, по сравнению с ним, совсем пацанёнком казался. Но Танька Осипова выбрала почему-то именно его, и это казалось Ваньке странным, непонятным. Но Боренькина просьба не застала его врасплох. Он уже несколько месяцев подыскивал себе напарника, не знал только с кем поделиться своей тайной. Никому из друзей он не мог довериться, боялся, что они сдадут его раньше времени. А Борьке вроде бы верить можно. Вон сколько времени держал в себе, никому не проговорился про Таньку!

— Есть у меня одна идея, — сказал Ванька, — но не знаю, как ты, сможешь?

— Что за идея?

— Если скажу, назад дороги не будет. Согласен?

— Двум смертям не бывать, — махнул рукой Боренька.

Смотри, если поймают, припаяют столько, что мало не покажется.

И Ванька поделился с ним своей идеей. В центре города находился большой продовольственный магазин. К вечеру у продавцов собиралась немаленькая выручка, которую они под роспись сдавали директору. Деньги отвозились в банк на следующий день, утром. Это значит, что всю ночь они лежали мёртвым грузом в кабинете. Оставалось их только найти и взять.

Как же мы попадём туда? — спросил заинтригованный Боренька. О последствиях он не думал.

Но оказалось, что у приятеля есть план. Он несколько месяцев присматривался к магазину. Продавщицы уходили с работы в девятом часу вечера, директор закрывал магазин около десяти. Правда, недалеко находилось отделение милиции, но на них можно было не обращать внимания. Милиционеры были на сто процентов уверены, что их близость будет отпугивать воров и налётчиков. Каховка, вообще, в этом смысле, была тихим и спокойным городом. Все друг друга знали, и любой новый человек сразу привлекал внимание. Так что ни о каких крупных кражах или разбойных нападениях не могло быть и речи. На этом Ванька и хотел сыграть. На них вряд ли подумают. А попасть в помещение было достаточно просто. Магазин открыли в заново отстроенном и отремонтированном бывшем жилом доме, на крыше которого сохранилась старая печная труба. Она уже давно не использовалась по своему прямому назначению, но по ней можно было попасть внутрь.

— Ты невысокий, худенький, как раз пролезешь, — закончил свой план Ванька.

— А как же ты?

Откроешь мне окно в туалете, на втором этаже. Там тополь рядом стоит, я с него перепрыгну.

Все получилось именно так, как рассчитал приятель. Деньги они нашли в ящике стола, пять с половиной тысяч. Новыми! Сумма по тем временам немыслимая. Директор даже не удосужился закрыть кабинет, настолько был уверен в себе и в близлежащей милиции. В кабинете ещё находился огромный сейф, которым ребята тоже заинтересовались. Но открыть его не было никакой возможности. Боренька покрутил круглый диск, вокруг которого были цифры, и вдруг услышал щелчок. Даже не услышал, почувствовал. Он осторожно продолжал крутить, пока снова не щёлкнуло.

— Пошли быстрее, — торопил его Ванька.

Подожди, тихо, — Боренька прислушался к сейфу. Ощущение было такое, будто перед ним живой организм, ещё чуть — чуть и он откроется.

Замок щёлкнул ещё раз и дверца сейфа распахнулась. Внутри стояла бутылка армянского коньяка, и лежали какие-то бумаги. Денег не было.

Ну, ты даёшь! — восхищённо сказал Ванька. — Ты, наверное, любой замок открыть сможешь.

Из магазина они выбрались тем же путём, как и пришли. Даже не забыли протереть все, за что хватались. Из кинофильмов Боренька знал, что все воры так делают. А вот о своих новых способностях, которые обнаружил в себе, открывая сейф, даже не задумался. Не придал этому значения.

— Слышь, Ванька, — сказал Боренька, когда они шли по ночной, пустынной улице, — не вздумай деньги тратить, пока все не успокоится.

Не учи учёного, — во весь свой щербатый рот заулыбался приятель. — Представляешь, сколько денег за один раз заграбастали!

На следующий день весь город гудел. Такого ограбления нищая Каховка давно уже не помнила. Взмыленные милиционеры проверяли каждого встречного — поперечного, тащили в отделение всех, кто когда-либо стоял на учёте, или сидел, но найти грабителей так и не смогли.

Через полгода Боренька подошёл к Ваньке и сказал:

— Пора бы повторить.

— Ты чо? Я в магазин теперь ни ногой.

— Зачем в магазин? Как ты думаешь, где директор хранит свои деньги? В сберкассе, что ли?

— Не знаю, — задумался Ванька.

— А я знаю. Нужно только к нему домой попасть.

— И как ты себе это представляешь?

— Ты знаешь его дочку? Она в нашей школе учится. Так вот, у неё день рождения скоро. Соображаешь?

— Пока нет. Объясни.

Мы придём к ней и сделаем слепки с ключей. А ты в своём сарае потом сварганишь ключики.

Все получилось так, как говорил Боренька. Единственное, чего он не учёл, это то, что в дверях был не один замок, а три. Но его это не остановило. В квартиру они попали в ночь с субботы на воскресенье. Александр Наумович с семьёй уехал на выходные в Херсон, к родственникам. Пока Ванька шмонал комнаты, Боренька остановился перед сейфом в спальне. Он был уверен, что основная сумма находится здесь. Боренька походил перед сейфом, потрогал его руками… Он хотел почувствовать его, сжиться с этой железной коробкой. И только, когда пришла уверенность, он начал крутить диск. Пальцы и слух чутко реагировали на каждый слабый щелчок. Когда дверца открылась, Боренька ахнул. Весь сейф был заполнен денежными пачками в банковской упаковке. Здесь же находились и золотые побрякушки жены Александра Наумовича, директора продовольственного магазина. Боренька был уверен, что тот не побежит в милицию, вряд ли все это богатство было нажито честным путём. В секретере в комнате Ванька нашёл несколько сберегательных книжек на предъявителя, на общую сумму 38 тысяч рублей. Что с ними делать, ребята не знали, но книжки взяли, просто так, из вредности.

Боренька уже давно забыл про Таньку Осипову. Постоянное чувство опасности и риска было намного острее, чем секс. Это не значило, что он совсем отказался от женщин, просто относился к ним теперь как бы свысока, никому не отдавая предпочтения. Они же наоборот, будто почувствовали в нем что-то значительное, необычное, сами вешались ему на шею. За последний год Боренька, практически, не изменился, был все такого же невысокого роста, вихрастый, только плечи стали пошире, да в глазах появилось что-то взрослое, не свойственное его возрасту.

Однажды во дворе появился мужчина. На вид неприметный, лет сорока, в лёгкой болоньевой курточке.

Эй, еврейчик, иди сюда, — позвал он Бореньку. — Скажи мне, жиденок, это ты Наумыча ломанул? Ай-ай-ай, а ещё из такой уважаемой семьи!

Боренька молчал, прикидывал, откуда этот человек про него знает. От Ваньки? Вряд ли. Вон он на качелях сидит, в его сторону смотрит. Тогда от кого же?

Ты не переживай, — сказал мужик, словно отгадал его мысли. — Во-первых, слухами земля полнится, а во-вторых, вычислил я тебя. Скажи лучше, как ты сейф открыл? И не ври. Мне врать нельзя. Понял?

В голосе прозвучала угроза. Но Боренька молчал, он ещё не верил, что этому человеку можно доверять. А вдруг он из милиции. Да и не собирался Боренька никому ни о чем рассказывать, ни с кем делиться своей тайной.

Ага, ты, наверное, думаешь, что я мент? — спросил мужчина. — Нет, я не мент. Я Паша Коробов. Слыхал?

Боренька кивнул. Конечно же, он слышал про Пашку Коробова по кличке «Сын полка» или Сынок. Во время войны Пашка был членом партизанского отряда, и, несмотря на свои десять лет, небезуспешно взрывал немецкие эшелоны. После войны он попал в детский дом, где стал профессиональным «домушником», научился резать сумочки и карманы, подделывать купюры, открывать отмычкой любые замки. Короче, мастер на все руки. Два раза сидел, но большие срока припаять ему не могли. Милиция все про него знала, но с доказательствами ей не везло. Осторожен был Сын полка, опасность чуял за версту.

— Ну, что, жиденок, разговаривать будем?

— Я не жиденок, — отрезал Боренька.

— А кто же ты? — удивился Пашка. — Раз еврей, значит жиденок. До жида ещё не дорос.

— Меня Борисом звать.

— Ах, Борис значит? А по вашему это как будет? Броха? Или Борух?

— Борух.

— Значит, с этого момента будешь Борухом. Гордись! Сам Сын полка тебе погоняло дал, — Коробов засмеялся. — Ладно, расскажи, как ты сейф подломил.

— Да я сам не знаю, — замялся Боренька. — Почувствовал что-то…Для меня этот сейф как живой был, как девушка…Нужно было только слово подобрать. То есть, не слово…ну-у…Не знаю, как это объяснить.

— Да у тебя талант, пацан. Извини. Борух. Слушай, а куда же ты деньги дел? Такую сумму на мороженое не проешь, и на кино не промотаешь…

Пришлось Бореньке признаться, что из ворованных денег почти ни рубля не потратил. Он не пил, ни курил, на женщин не разорялся…Лежат себе денежки, есть не просят. А к ним ещё и несколько сберкнижек…Что с ними делать? Разве что выбросить.

— Дурак! Отдай их мне, я знаю, что делать. А я тебя за это учить буду. Хочешь стать настоящим, фартовым?

Хочу.

С этого дня Сынок взял Бореньку под свою опеку. Теперь никто не называл его Боренькой, только Борисом или Борухом. Теперь перед ним лебезили, заискивали, даже в рестораны пускали, взяв «под козырёк», несмотря на то, что ему ещё не исполнилось семнадцати. Все это очень нравилось Боруху, чувствовал он за собой широкую спину. На танцах никто не смел даже косо взглянуть в его сторону. Ни одна «телка» не могла ему отказать. Боялись. Он чувствовал вокруг себя этот шлейф страха. Даже Ванька стал реже с ним общаться. Но Боруха это мало трогало. Сын полка теперь учил его, как справляться с замками различных конструкций, как общаться с сейфами, как с первого взгляда определять сложность того или иного объекта. Он оказался талантливым учеником. Коробов давно понял, что не ошибся в выборе. Оставалось только найти подходящего барыгу, или взломать контору. Боруха нужно было проверить в деле, в настоящем деле. То, что его до сих пор не поймали, было лишь везением.

— Вот что, Борух, — как-то утром сказал ему Сынок. — На следующей неделе будем брать сберкассу.

— Почему сберкассу?

— На следующей неделе выплата пенсий. Денег привезут немерянно.

— Нет, Сынок. Я старух грабить не буду. У меня есть другое предложение.

— Ну-ка, ну-ка…

— Когда-то хозяином завода «Трактородеталь» был некий Гроссман. Его расстреляли в 37-м, но насколько я знаю, ни денег, ни золота у него не нашли.

— Было что искать?

— Было.

— Куда же все делось? — заинтересованно спросил Паша Коробов.

— В том-то все и дело. У Гроссмана остался сын, тот самый, который сейчас заведует мебельным производством. У него огромнейший дом за городом. Думаю, что папашины ценности находятся там. Впрочем, наверное, не только ценности. Гроссман — младший толкает мебель налево. Так что там точно есть, чем поживиться. Это тебе не старушек грабить.

— Ну, ты, голова! — уважительно произнёс Коробов.

— Только Ваньку с собой возьмём, — как о решённом, сказал Борух. — А то он на меня волком смотрит. Завидует.

Как бы он нас не завалил, — засомневался Коробов. — Ладно, если что, пойдёт паровозом.

Сын полка как в воду смотрел. Они не учли, что дом Гроссмана — младшего охранялся злющей овчаркой. Правда, здоровый, как бык, Ванька быстро справился с ней. И почти без потерь, если не считать разорванной куртки и штанов. Коробов приложил к оконному стеклу мокрую газету и бесшумно его выбил. Пока Борух занимался сейфом, который оказался не таким уж и сложным, Сынок с Ванькой спустились в подвал. В углу был навален всякий мусор, какие-то коробки, ящики, садовый инвентарь…Они раскидали все и обнаружили в стене свежую кладку. Под ней оказались несколько банок с царскими червонцами, картины, свёрнутые в рулон, бронзовые статуэтки, золотые слитки…

Ничего себе! — присвистнул Паша Коробов. Он переложил все в специально заготовленную сумку. — Пошли. Посмотрим, как дела у Боруха.

Когда они поднялись, Борух уже перекладывал пачки денег из сейфа к себе в рюкзак.

— Так, уходим в разные стороны, — распорядился Сынок. — И смотри, Ванька, если что, я тебя из-под земли достану.

А я чо? Я ничо, — проблеял тот.

Милиция быстро вышла на их след, благодаря остаткам Ванькиной куртки, которые застряли в зубах у мёртвых собак. Но надо отдать ему должное, он все взял на себя. Правда, это не спасло от зоны ни Коробова — Сынка, ни Боруха. Борух получил три года за соучастие. Год он должен был париться в колонии для несовершеннолетних, а потом — прямая дорога на взрослую зону. Там Борух за свой ум, рассудительность и приверженность воровским законам и понятиям, получил добавку к своему имени и стал Дядей Борухом, несмотря на молодость. А за отказ выходить на работу и идти на соглашение с кумом, попал в «злостные отрицалы».