Конвой кипел. Только офицерская команда в шестьдесят человек сохраняла верность долгу. Солдатская масса бурлила и была готова созреть до мысли захвата и выдачи Верховного дружинникам. Аким начинал свои разговоры исподволь: о грабежах и поборах, «хуже, чем при большевиках». О счастливой жизни обещанной поумневшими красными.

— А то тоже, было, это!.. — припомнил красивый, голубоглазый, солдат.

— Было, было, — поддакнул пожилой мужик в шинели.

— Таперь другое запели!

— Запоешь, когда проперли чуть не до Москвы! — Солдаты еще не безоговорочно согласились перейти на другую сторону. Здесь, на толковище, позволяли себе подпустить и шпильку в красную большевистскую задницу. Даже и Аким с удовольствием рассказывал, как раздулся, чванился их красный комиссар. Как морщил свой узенький лоб, взгляд-то новый выдумал! Косенький и сверху, мол, что это за таракан здесь передо мной шевелится?

— А ведь из наших же, из слесарей!

— Человек, он это… маленько того, — согласился пожилой.

— Да уж теперь-то мы таких не выберем! — заверил Аким — и получилось это у него хорошо, убедительно. Солдаты так и поняли: вот он, перед ними, будущий красный комиссар.

Задымили солдаты махрой, опустили головы. Видно и от родной красной власти чину-то не всем отломится.

— Товарищ Ленин что говорит? — вертелся беспокойно, будто на сковородке его поджаривали. — Земля — крестьянам. Заводы — рабочим! Вот как распорядился товарищ Ленин.

Солдат это мало воодушевило. Песенку они эту слушали чуть ли не с четырнадцатого года. А вот, если бы всем, к примеру… по кусочку золота! На обзавод! Как фундамент будущей счастливой жизни. Вон он, на следующем «путю» стоит, под парами попыхивает. Тут и ходить далеко не надо за новой счастливой жизнью — и винтовки есть. И пулеметы в гнездах стоят. Бери — не хочу!

— Сколько там пудов-то?

— Да, говорят, под тыщу.

— Эх, «под тыщу!» — усмехнулся молодой, красивый, — а сто тысяч не желаешь?

— Да мне бы и одного за глаза хватило! — оскалился неожиданно белыми, крепкими зубами вчерашний мужик.

— Приедет какой-нибудь Моня Стырь или Дина Мит — с ними проще. Они совесть имеют! А то, как собака на сене: и сам не гам, и другим не дам! — зло рассмеялись, замолчали. И правда: царь правил и Керенский, и хитрые большевики, и злой Колчак — а никак жизнь не наладится! Теперь говорят: большевики одумались, будут править по-новому. Всем дадут свободу — кто сколько унесет. Может, что-то и получится?

— Там одни немцы да евреи, — засомневался пожилой.

— Может, научат нас, дураков! — заступился за евреев молодой. Видно было, что и пожилой на это надеялся — головой покачал только из приличия, чтоб не сглазить лезущей к красному престолу власти.

— А как вы думаете: есть ребята, готовые пойти на все?

— Это как? — открыл рот пожилой от напряженного внимания.

— А хоть бы и… ковырнуть.

Пожилой усмехнулся: правда, Аким такой дурак или провокатор? Чепуху языком молоть — это одно, а пойти на вооруженных охранников эшелона «Д» — тут почешешься в затылке. Да и махнешь рукой: ну его и золото-то то! Не жили богато, и неча начинать!

— Давай! — подъелдыкнул молодой, — наган у тебя есть!

— То-то перепугает пулеметную команду! — Солдаты хохотали, зло горя глазами.

— Да это я так, — пошел на попятный двор, — болтаю.

— Болта-аешь, — зло протянул пожилой, — а, может, ты из этих? — так и сцапал за отворот тужурки. — Из тех?..

Акиму стало жарко на холодном сквознячке — время военное, жизнь не дороже копейки. Народ обозлился до крайности.

— Да вы что, ребята? Я же шутейно!

Поезда стояли на крошечной станции. Редко они попадались здесь — тайга, поля, и опять перелески. И все завалено снегом. Кажется, на тысячи верст в ту и другую сторону — ни души. Редко-редко увидишь лошадку, сани, а в них стоит, не шелохнется сибиряк с вожжой в руках. За санями собачонка, хвост на спине калачиком. Хорошо! Иметь коня, корову, десяток овец. Избу с русской печкой. Бабу с ребятишками. Что может быть желанней?

— Мне бы парочку пудов, — мечтательно пропел молодой красивый, — купил бы мельницу, заимку, дом поставил пятистенок — и оженился бы!

Теперь уж Аким с пожилым зло ржали, глядя на красивого.

— Хрена тебе! — закашлялся и отплевался мужик. — Партизаны поймают да закатают сливу под сердце!

— И не надо будет ни заимки и ни пятистенка! — подхватил Аким.

— Одной маленькой каморкой обойдешься.

Молодой не обиделся. Сам понимает, слишком высоко воспарил в своих мечтах. Живым бы добраться до тяти с мамкой — и то рукой и ногой перекрестишься.

— А ведь кто-то и заживет! — в досаде чмокнул Аким, — кому-то достанутся эти сто пудов радости!

— У меня свои «пуды», — скабрезно сверкнул глазами пожилой. — домой надо, к бабе под бочок! — и тамбур содрогнулся от здорового, животного хохота.

С этими каши не сваришь, — косился на егерей Аким, — нет в них революционной дерзости! Рабы крестьянской психологии. И ему в особенную радость было сознавать в себе избыток дерзости! Готовности взять власть, может, и самую верховную! Во время революционной бури человек скоро созревает. Давно ли был Аким таким же безмозглым, бескрылым, покорным скотом на заводе Рендрупа. А теперь готов повернуть всю Россию в новое русло, поставить на широкие стальные рельсы, и катить в светлые дали социализма!

Товарищем Акимом — многие называют…

Двери распахнулись, вошел Удинцов. Солдаты загремели каблуками, вытянулись во фрунт. Аким и не пошевелился. Удинцов сделал вид, что не заметил вольности железнодорожника, прошел.

— Вот тоже, пес.

Солдаты промолчали — по виду, не согласны. Пришлось засмеяться, чтоб сгладить неловкость. Раз не надоело тянуть лямку, давайте, ребята! Недолго уж осталось.

— Пятеро убежали… — заметил пожилой.

— Ага! Двоих тут же споймали, — поддержал белобрысый, — укокошили.

— Да и партизаны-то, не известно, как примут.

Аким улыбался ехидно и ничего не говорил. Поднялся с корточек, повернулся на выход.

— Вот, если бы человека найти, — прогудел пожилой, — который бы… это. Знал! Чтобы связь была… с емя.

— Где ж ты такого найдешь? — возразил молодой, и при этом с интересом глядели на товарища Акима.

— Нет, мужики, — выговорил он весомо, — не из того вы кремня сделанные.

— А ты из того?

— А я — из того! — не дрогнул Аким.

— Ну-ну.

Но не успел выйти — как дверь распахнулась, и опять влетел Удинцов. С ним два офицера. И еще солдаты. Взглянул строго и, не останавливаясь, ушел в вагон.

— Чего это, земляк? — спросили последнего солдата.

— Самострел в вагоне, — сунул для наглядности палец в рот. Ребята растерянно переглянулись.

— Тоже выход, — подмигнул Аким. — Только-то и осталось. А?

Солдаты молчали.