I

Киджакази происходила из ватумва. Ее родители, которые умерли, когда она была еще маленькой, служили господину Малику верой и правдой. И сама Киджакази работала на своего хозяина не за страх, а за совесть. С детства она считала, что рождена быть служанкой и что прислуживать господину — главная цель ее жизни. Поэтому она всегда с готовностью выполняла любое его поручение.

Господа частенько помыкали своей служанкой. Ей приказывали сделать то одно, то другое, посылали то туда, то сюда — и так целый день. Словом, в доме господина Малика она не знала ни минуты отдыха.

Бывало, господин Малик зовет Киджакази:

— Эй ты! Пойди привяжи козу, пусть попасется.

— Она уже паслась сегодня, господин!

— Ты еще будешь мне перечить, собака! Делай, что тебе говорят!

Киджакази идет выполнять приказание хозяина, но тут госпожа Маимуна, жена господина Малика, дает ей свое задание:

— Киджакази! Пойди принеси воды из колодца. Я хочу помыться, что-то жарко сегодня.

— Госпожа, я уже принесла воды, но если вы хотите, я пойду и принесу еще.

— Иди, если приказывают!

Киджакази останавливается в нерешительности, не зная, привязывать ли ей козу или идти за водой, а господин Малик и госпожа Маимуна знай ругаются да осыпают ее бранными словами…

Вот так и проходила жизнь Киджакази: с утра и до позднего вечера работала она на хозяев, но на судьбу не роптала. Она делала все, чтобы угодить господину Малику и госпоже Маимуне, а если те все-таки сердились, то винила во всем только себя.

Усадьба господина Малика находилась посреди его большого, знаменитого во всей округе имения Коани. Гостиная помещичьего дома была богато обставлена. Стулья из черного дерева с бархатными сиденьями были украшены резьбой. На стенах висели картины, изображавшие правивших в незапамятные времена арабских султанов. Полы были застелены персидскими коврами, а в углу стоял большой резной сундук из тикового дерева. Здесь, в этом огромном зале, любила проводить время госпожа Маимуна, развалясь на бархатных подушках и умащая свое тело благовониями.

Вокруг усадьбы простирались поля, ежегодно дававшие обильный урожай. Над землей витал приятный запах цветущей гвоздики, крестьяне с усердием собирали плоды фруктовых деревьев, в долинах всходили посевы риса — и все это наполняло сердце Киджакази радостью, хотя ей не доставалось ничего из того, что выращивалось в имении господина Малика.

От забот и переживаний красота Киджакази поблекла рано. Девушка казалась гораздо старше своих лет. Лишь изредка, когда что-то вызывало ее улыбку, усталое лицо Киджакази вдруг озарялось тихим светом и на щеках появлялись ямочки.

Пятилетнего хозяйского сына звали Фуад. Это был капризный и избалованный ребенок. То он целыми днями бегал по дому и ломал родительские вещи, то вдруг требовал, чтобы его носили на руках. Он мог делать что угодно, говорить все, что ему вздумается. Родители во всем потакали мальчику, и от его проказ не было житья.

Как-то раз Фуад вдруг расшалился на руках у матери: он вырывался, хватал ее за волосы, тянул за ухо. И тогда госпожа Маимуна, уставшая увещевать своего непослушного сына, отшвырнула его от себя. Трудно сказать, что произошло бы, если бы мальчика не подхватила оказавшаяся неподалеку Киджакази. У нее на руках расшалившийся было ребенок вдруг замолчал. Госпожа Маимуна поспешно отняла сына у служанки и тяжело опустилась на стул. На руках у матери мальчик снова заплакал, и Киджакази принялась успокаивать его.

С того памятного дня Киджакази перевели работать со скотного двора на кухню. Это, конечно, не означало, что ей было дозволено воспитывать господского сына — такого хозяева не могли доверить никому из своих слуг. Они просто хотели, чтобы она находилась поближе к госпоже Маимуне и помогала ей ухаживать за ребенком.

Фуад очень привязался к Киджакази. Было совершенно непонятно, почему этот избалованный мальчик слушался простую служанку и успокаивался в ее присутствии. Этого не понимала и сама Киджакази, но стоило ей взять плачущего ребенка на руки, как он умолкал. Теперь она и думать боялась о том времени, когда мальчик вырастет и ее снова отправят на скотный двор.

Однажды утром Фуад, как обычно, пошел на кухню поздороваться с Киджакази. Когда лениво бродившая по дому госпожа Маимуна услышала доносящийся из кухни радостный смех, она бросилась туда и увидела, что Киджакази целует в лоб ее сына. Взбешенная, с перекошенным от ярости лицом, она оттолкнула служанку и вырвала сына у нее из рук. Бедная Киджакази споткнулась о стоящие позади нее горшки, упала, но тут же вскочила на ноги, испуганно глядя на разгневанную хозяйку. Она знала, что теперь ее накажут, хотя и не вполне понимала за что.

— Чем это ты здесь занималась? — визгливо прокричала хозяйка.

— Простите меня, госпожа, — взмолилась Киджакази, замирая от ужаса.

— Заведи своего ребенка и целуй его сколько влезет, — гневно бросила госпожа Маимуна и вышла из кухни.

— Эй, что там за крик? — раздался голос господина Малика.

— Эта нечисть позволила себе поцеловать нашего сына, — ответила госпожа Маимуна.

— Предупреждал я тебя: не пускай ее на кухню, а ты говорила: ничего, пусть тут поработает. Сегодня она целует Фуада, а завтра сядет возле него как хозяйка дома!

Войдя в кухню, господин Малик увидел сжавшуюся от страха Киджакази. Он с ненавистью посмотрел на нее, выругался и вышел вон.

Фуад кричал и плакал, когда его уводили от Киджакази, но с тех пор ей никогда уже не разрешали держать мальчика на руках. Больше того, с этого дня она не имела права даже приближаться к нему. На следующее же утро ее с позором изгнали обратно на скотный двор.

Госпожа Маимуна сделала все, чтобы Фуад забыл о существовании Киджакази, и, надо сказать, преуспела в этом. Через некоторое время Фуад больше не вспоминал о ней. Что же касается Киджакази, то она, наоборот, часто скучала по своему воспитаннику.

Фуад рос, и вместе с ним росло то чувство любви и преданности, которое испытывала Киджакази к своему молодому хозяину. Всякий раз, когда она видела его, лицо ее озарялось улыбкой, светлой, как солнце, пробившееся сквозь облака в пасмурный день. Она помнила его еще ребенком, который бегал на неокрепших ножках и спотыкался, как новорожденный козленок. Теперь же он стал красивым юношей, и Киджакази, позабыв о работе, с восхищением смотрела на него.

У Фуада была собака, с которой он очень любил играть. "Боби!" — кричал Фуад, и та с радостным лаем бросалась к нему, становилась на задние лапы, виляла хвостом. Как-то Фуад приказал уже порядком уставшей собаке принести ружье, но она не послушалась. Тогда он с силой ударил ее палкой, и собака, жалобно взвизгнув, отскочила в сторону. В это время поблизости оказалась Киджакази, которая несла охапку травы для коров. Увидев юношу, Киджакази подошла поближе, чтобы посмотреть на своего любимца, с которым ее когда-то так жестоко разлучили. Заметив служанку, Фуад подозвал ее так, как минуту назад он подзывал свою собаку: "Эй! Принеси-ка мне ружье!"

Не говоря ни слова, Киджакази бросила траву и побежала в дом за ружьем. Едва переступив порог, она увидела госпожу Маимуну. Хозяйка сразу почувствовала запах навоза, вторгшийся в изысканный аромат гостиной, и лицо ее исказила гримаса отвращения. Жестом остановив Киджакази, она недовольно спросила:

— Что тебе здесь надо?

— Господин Фуад послал меня за ружьем, — ответила испуганная Киджакази.

Вопреки всем ожиданиям это обрадовало госпожу Маимуну: ей было приятно, что ее Фуад становится настоящим хозяином.

С того дня Киджакази начала прислуживать Фуаду, с радостью выполняя малейшее его желание, а он с течением времени обращался с ней все хуже и хуже. Госпоже Маимуне нравилось такое поведение сына. Ей хотелось, чтобы он рос властным, как отец, и в будущем твердой рукой правил своим имением и крестьянами.

Однажды вечером господин Малик сидел и мирно беседовал с женой в тени сада, разбитого во внутреннем дворике их дома. Жасмины, розы и вилуа радовали глаз и источали тонкий аромат. С закатом на сад опускалась вечерняя прохлада, в воздухе распространялся запах белых ночных цветов. Здесь, под раскидистым деревом, любил по вечерам коротать время в разговорах с женой хозяин Коани, который в эти часы не допускал к себе никого, даже любимого сына.

— Господин мой, я слышала, что недавно в лавку Рувехи привезли ароматное масло халь-уд по сто шиллингов за тола, — обратилась к мужу госпожа Маимуна.

— Хорошо. Завтра пошлю человека — пусть пойдет и купит. Сколько тебе нужно?

— Я думаю, пять тола хватит.

— Тогда лучше сделаем вот как. Возьмешь в сундуке денег, сколько тебе надо, а завтра, когда приедут господин Зейн с женой, попросишь ее, чтобы она купила тебе масла.

— Как? Они завтра приедут? — сделала удивленное лицо госпожа Маимуна, хотя прекрасно знала, что каждое воскресенье господин Зейн с женой заезжают к ним на своей новой машине марки "мэй флауэр".

Добившись своего, госпожа Маимуна замолчала. Она завела этот разговор вовсе не для того, чтобы спросить мужа, можно ли ей сделать покупку, а только чтобы получить разрешение взять деньги из сундука. А уж открыв его, она возьмет их сколько хочет и потратит как пожелает.

Госпожа Маимуна пошла прогуляться по саду. Она сорвала веточку жасмина, розу и большой цветок килуа, который приколола к своим длинным волнистым волосам. Потом направилась к фруктовым деревьям и затеяла веселую игру: срывая плоды, она бросала их в мужа, крича, чтобы тот ловил. Господин Малик, грузный и неповоротливый, подчиняясь прихоти жены, вскочил и попытался поймать летящие в его сторону фрукты. Эта игра очень забавляла госпожу Маимуну, которая смеялась до слез, глядя на неуклюжие прыжки мужа.

Вдруг господин Малик и госпожа Маимуна увидели Фуада, который с криком "мама" бежал к ним. За ним со злобным лаем, оскалив зубы, гналась его собака.

— Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не бил ее. Она же укусит тебя! — закричала на Фуада госпожа Маимуна, еле переводя дыхание от испуга. Но для господина Малика этот незначительный, казалось бы, эпизод имел роковые последствия. Когда он услышал крик Фуада, с ним случился сердечный приступ. Госпожа Маимуна отвела мужа в дом. Там больного уложили в постель, но ему становилось все хуже. Он задыхался и лишь приговаривал: "Лаиллаха илла ллах! Лаиллаха илла ллах!"

Госпожа Маимуна будто обезумела — обхватив голову руками, она кружила по комнате, причитая: "Мой бедный муж! Мой бедный муж!" Она понимала, что ее муж при смерти. Ему давали разные снадобья, растирали тело ароматными маслами для изгнания злых духов, окуривали благовониями, но ничего не помогало. Господин Малик только хрипел и закатывал глаза. Фуад растерянно наблюдал за происходящим и ни на шаг не отходил от матери.

Увидев, что господину Малику становится все хуже, госпожа Маимуна, несмотря на поздний час, решила пойти за лекарем. Наказав Киджакази сидеть с больным, она отправилась к шейху Мафтаху, самому знаменитому врачевателю в округе. Того не оказалось дома — госпоже Маимуне сказали, что он ушел в мечеть, — и ей пришлось ждать его возвращения.

— Помогите, шейх! — взмолилась женщина, как только лекарь вошел в комнату, где она ждала его.

— Что случилось?

— Мужу плохо.

Лекарь застал господина Малика в том же состоянии, в каком его оставила госпожа Маимуна.

— О аллах! — проговорил шейх. Он придвинул стул к постели и сел, глядя на больного.

— Когда это произошло?

— Вечером, когда мы сидели в саду.

— Вечер — неподходящее время для прогулок на свежем воздухе. Твой муж одержим злым духом, — изрек лекарь. Он повернул к себе лицо больного и вдруг спросил:

— У вас есть шафран?

— Есть.

Госпожа Маимуна вышла в другую комнату и стала открывать поочередно все ящики шкафа, пока не нашла то, что нужно.

— Вот, возьмите, — сказала она сквозь слезы, подавая шафран лекарю, который приготовил из него микстуру и дал больному. То, что осталось, он перелил в бутылочку, велев госпоже Маимуне через некоторое время напоить этим лекарством мужа и обтереть им его лицо.

— Спасибо вам, — поблагодарила госпожа Маимуна лекаря, когда тот собрался уходить. Лицо ее покраснело и распухло от слез.

— Все во власти аллаха! — вздохнул шейх и ушел.

Госпожа Маимуна сделала все, как ей сказал знахарь, но это не помогло. Она не отходила от постели мужа всю ночь, а на рассвете он скончался. Скоро известие о смерти господина Малика распространилось повсюду, и к десяти часам утра окрестные помещики и богатые люди из города начали собираться в усадьбе покойного.

В округе долго помнили похороны господина Малика. Богослужение, которое началось следом за послеполуденной молитвой, продолжалось три дня подряд, и три дня никто из соседей не готовил у себя еду: ее подавали на похоронах. Даже нищих там кормили и щедро одаривали милостыней.

Бедная Киджакази! Смерть хозяина была для нее тяжелым ударом. Каждый вечер она приходила на кладбище и подолгу плакала на его могиле.

После окончания траурных церемоний родственники господина Малика занялись описью наследства. Из заветного сундука было вынуто его содержимое: золотые сабли, серебряные кинжалы, золотые браслеты, расшитые серебром туфли. В потайных ящичках сундука нашли много денег и завещание господина Малика, согласно которому все имущество покойного наследовал Фуад, а его опекуном до совершеннолетия становился господин Зейн.

Госпожа Маимуна провела в трауре четыре месяца и десять дней. В течение всего этого времени жены помещиков часто наведывались в усадьбу, чтобы ободрить безутешную вдову. Наконец траур кончился, но оправиться после смерти супруга ей так и не удалось. Еще год она поболела, а потом умерла, и ее похоронили на кладбище рядом с мужем.

Господин Зейн не обкрадывал юношу, поскольку сам был настолько богат, что мог иметь все, что пожелает. Десять лет находился Фуад на попечении господина Зейна, который учил его всему, что должен знать богатый землевладелец: как управлять хозяйством, как вести финансовые дела, как распоряжаться людьми. А когда молодому человеку исполнилось двадцать пять лет, он сам вступил во владение своей собственностью. Теперь Фуаду безраздельно принадлежали поля и все остальные богатства покойного отца. Благодаря усилиям нового хозяина поля по-прежнему давали отменный урожай, площадь посевов увеличили, возвели каменный коровник и надстроили второй этаж к амбару.

Что же касается Киджакази, то в ее жизни ничего не изменилось. Она трудилась так же, как и при покойном господине: закончив одну работу, тут же принималась за другую — и так с утра до позднего вечера. Наверное, во всем имении не было человека, который работал бы так много и старательно.

Однажды вечером, осматривая свои владения, Фуад заглянул на скотный двор. И надо же было так случиться, что именно в это время уставшая Киджакази случайно заснула прямо в коровнике, прислонившись спиной к каменной опоре.

Фуад тихонько подкрался к Киджакази и пнул ее ногой.

— Ой! Простите меня, господин, — запричитала проснувшаяся Киджакази, превозмогая боль и испытывая жгучий стыд за свой ужасный проступок.

— Ты что себе позволяешь? Я думаю, что ты работаешь, а ты спряталась здесь и дрыхнешь? — рассвирепел Фуад.

— Простите меня, господин. Это больше не повторится!

Сама не своя от смущения и страха, Киджакази схватила пустые ведра и бросилась к колодцу за водой.

— Старая дура! Безмозглая дрянь! Не можешь работать? Хочешь сидеть на моей шее? — продолжал кричать Фуад, хотя дверь за служанкой давно уже закрылась и он остался в коровнике один.

Киджакази набрала воды, тут же вернулась и стала разливать воду в поилки. Потом сходила к колодцу еще раз, потом еще и еще — и так до тех пор, пока не напоила всех коров.

Только закончив работу, Киджакази с тревогой задумалась о случившемся. "Я так провинилась перед господином, — терзалась она. — Что же он теперь подумает обо мне!" В ту ночь Киджакази не могла заснуть. "Ничего, этого больше никогда не повторится", — успокаивала она себя.

Киджакази поднялась с первыми петухами и сразу пошла доить коров. Закончив дойку, она вышла из коровника и лицом к лицу столкнулась с Фуадом, который уже проснулся и прохаживался по двору, стряхивая с себя остатки сна. Она остановилась в замешательстве, сердце ее учащенно забилось.

— Ну что, подоила коров? — строго спросил хозяин.

— Да, господин, — ответила Киджакази.

— Ладно, чтобы к моему возвращению все коровы были накормлены! — распорядился Фуад и отправился посмотреть, как идут работы в поле. Пройдя немного, он остановился и позвал Киджакази:

— Эй ты!

Она вздрогнула от неожиданности и обернулась, чуть не расплескав молоко.

— Не забудь попасти коз, — распорядился Фуад.

Сделав еще несколько шагов, он снова окликнул служанку:

— Да, кстати, сегодня нужно еще коровник вычистить.

Киджакази отнесла молоко под навес у дома. Фуад сам следил за тем, сколько молока надоено, не доверяя слугам, носившим его в город на продажу.

Во время разговора с хозяином Киджакази со страхом ждала, что Фуад напомнит ей о вчерашнем, но он ничего не сказал, и теперь словно гора свалилась у нее с плеч.

Киджакази жила в своем замкнутом мирке, не зная того, что происходило вокруг. А события в стране принимали невиданный доселе оборот. Рабочие начали борьбу за свои права. Колониальная полиция подавляла их выступления, применяя огнестрельное оружие, дубинки, гранаты со слезоточивым газом. Рабочие вожаки и наиболее активные участники выступлений попадали в застенки, где их зверски пытали. И все же, несмотря на репрессии, забастовки, демонстрации, митинги и тайные сходки не прекращались. Народ требовал уничтожения эксплуатации и предоставления стране независимости.

Но Киджакази жила вне времени. С детства она гнула спину на хозяина и не представляла себе иной жизни. Друзей у нее не было; никто никогда не разговаривал с ней, никто не мог рассказать ей о том, что происходит вокруг. До нее долетали лишь обрывки случайно услышанных чужих разговоров, но ей не было до них никакого дела. Она довольствовалась тем, что имела, и благодарила бога за то, что он дает ей силы честно выполнять свой долг.

Батраки — мужчины и женщины, взрослые и дети — приходили и уходили, а Киджакази оставалась. Многие из батраков работали у Фуада так недолго, что она даже не успевала узнать их имен, а люди у хозяина долго не задерживались: мало кто мог терпеть его жестокость и грубые выходки. Ко всем, кто работал на него, он относился как к своим рабам.

На Фуада батрачило много людей, но не все были такие покорные, как Киджакази. Взять хотя бы Мариам. Это была симпатичная девушка с красивой фигурой. Ее искрящиеся глаза были похожи на яркие звезды, свет которых пробивается даже через толщу облаков. Мариам работала очень старательно, но не хотела, чтобы из нее выжимали все соки и помыкали ею как скотиной. Если она чувствовала, что устала, то находила время отдохнуть.

Фуад заметил красоту молодой батрачки и, словно кот, охваченный любовной истомой, начал кругами ходить вокруг нее.

Однажды Мариам понесла в коровник корм для скота. Увидев это, Фуад тут же пошел за ней.

— Мариам, подойди сюда, я тебе кое-что скажу, — вкрадчиво позвал он девушку.

Мариам очень удивилась, что хозяин против своего обыкновения так ласково заговорил с ней. Она подошла поближе и остановилась в нескольких шагах от него.

— Знаешь, Мариам, я давно хотел тебе сказать, но все как-то не представлялось случая… — начал Фуад.

— Что же вы хотели мне сказать, господин?

— Что? Подойди поближе — скажу.

— Говорите, господин. Я и отсюда все слышу.

В Фуаде снова заговорил хозяин:

— Если я тебя зову, значит, ты должна… — но, не закончив фразу, он бросился на Мариам, обхватил ее руками и начал целовать.

— Я не хочу, не хочу! Отпустите меня! — закричала девушка. Ей в конце концов удалось вырваться из рук хозяина и выбежать наружу.

— Грязная свинья! — донесся до нее голос рассвирепевшего помещика.

Неподалеку от коровника трудились батраки, и Фуад, естественно, не хотел, чтобы они знали подлинную причину его гнева. Поэтому, выйдя наружу, он закричал на девушку:

— Я покажу тебе, как надо работать! Если я еще раз увижу, что ты прохлаждаешься, я разобью тебе голову и прогоню на все четыре стороны. Вот так я поступаю с лентяями!

Батраки прекратили работу и с тревогой наблюдали за происходящим.

— А вы что встали? Это вас не касается! Занимайтесь своим делом, — заорал на них Фуад и ушел в дом, а Мариам так и осталась стоять у коровника, дрожа от страха.

— Что случилось? — с сочувствием спросил у Мариам один из батраков, не отрываясь от работы: хозяин мог в любой момент вернуться, и тогда не избежать новых неприятностей.

— Он хотел меня ударить, — ответила Мариам, придерживая рукой разорванное платье. Она тоже решила не говорить, что произошло между ней и Фуадом.

— За что? — спросил тот же батрак, но Мариам ничего не смогла ему ответить. От жгучей обиды перехватило горло, закапали слезы. Она отвернулась и, размазывая их по лицу, побрела обратно в хлев.

А в это время Фуад зашел в свою комнату, бросился на кровать, вытащил из-под подушки пачку сигарет и закурил. Все больше распаляясь, он думал о Мариам. Сердце ныло от любовной истомы, но барское самолюбие было ущемлено: "Как это она, рабыня, посмела отказать мне, своему господину? Да еще кричала: "Не хочу!" Ах, какой стыд! Ну да ничего, она еще поплатится за это. Попрошу кого-нибудь из батраков помочь мне ее поймать и затащить сюда…"

Фуад понимал, что в одиночку ему с Мариам не справиться: хотя он был рослым мужчиной, в теле его не было силы — ведь он никогда не занимался физическим трудом.

Он вышел из дому и направился к коровнику. Подойдя к нему, он что есть силы рванул дверь и вошел. Обернувшись на шум, Мариам увидела в дверях перекошенное от ярости лицо хозяина.

— А ну иди-ка сюда! — приказал Фуад. Он собирался было подозвать работавших неподалеку батраков, но девушка выскользнула из коровника, бегом бросилась к лесу и вскоре исчезла в зарослях.

— Бегите! Хватайте ее! Приведите сюда! — закричал Фуад батракам. Все побросали мотыги и побежали в лес искать Мариам, но, несмотря на долгие поиски, найти ее так и не удалось.

Хотя для помещика считалось зазорным якшаться с простыми крестьянками, Фуад ничего не мог с собой поделать. Он часто слышал от своих друзей, сынков богатых помещиков, истории о том, как хорошо они развлекались с крестьянскими девушками, и Фуад мечтал найти себе какую-нибудь деревенскую красотку, чтобы убедиться в правдивости этих историй.

Каждый день после вечерней молитвы он отправлялся гулять в деревню, заходил в дома крестьян, притворяясь, будто бы интересуется их жизнью, а на самом деле высматривал молодых девушек.

Однажды он зашел к старику Шарвани и просидел у него целый вечер. Старик жил в маленькой хижине, все богатство которой состояло из скрипучей кровати, покрытой изношенной циновкой, низенькой скамеечки да груды кокосовой скорлупы для очага. Старик Шарвани не знал, что привело к нему хозяина, но если бы и догадался, то счел бы это за честь. Как же, его внучка приглянулась самому помещику! Встреченный восторженными приветствиями, Фуад осторожно, чтобы не испачкать свою нарядную одежду, вошел внутрь. Старик Шарвани, немного суетясь от волнения, достал откуда-то новую циновку, постелил ее на полу, пригласил Фуада сесть, а сам уселся на скамеечку. Мало-помалу завязалась беседа. Шарвани многое повидал на своем веку, он рассказывал о тех временах, когда господин Малик был еще совсем молод. Старик вспоминал и о том, какие торжества были устроены в Коани в честь рождения Фуада. Но в основном разговор шел о прежнем хозяине поместья.

— Господин Малик был очень аккуратным человеком. Даже муха не решалась сесть на его белоснежную канзу. Да, он был очень хорошим человеком — на всем острове не найти было второго такого.

К восхвалениям родителей Фуада сводились все рассказы старика Шарвани: а вот господин Малик… а вот госпожа Маимуна… И не то чтобы покойные господа были такими уж хорошими — просто старику хотелось сказать Фуаду что-нибудь приятное. Но Фуад пришел, конечно, не за этим. Дело в том, что у старика Шарвани была внучка — молодая девушка по имени Мконгве.

— На днях я видел Мконгве. Большая выросла, — вдруг не к месту вставил Фуад, которому надоели эти бесконечные воспоминания.

— Да, уже настоящая невеста, — отозвался старик Шарвани с улыбкой.

Фуаду было так жарко, что казалось, будто его поджаривают на костре. Чад от самодельной керосиновой лампы щипал глаза.

— А чем она занимается?

Старик Шарвани широко улыбнулся, обнажив совершенно беззубый рот.

— Она работает в поле, помогает мне во всем. Вот циновку, на которой вы сидите, она сплела, У внучки золотые руки.

В хижине стало еще жарче, и Фуад больше не мог терпеть.

— Я, пожалуй, пойду. Надо еще помолиться.

— До свидания, господин Фуад. Приходите еще, — говорил старик, раболепно кланяясь.

Фуад зашел в небольшую молельню, которую он велел построить неподалеку от своего дома, но молиться в тот день он не мог — все его мысли были о Мконгве. В конце концов он решил снова зайти к старику Шарвани и ходить к нему до тех пор, пока тот не согласится послать свою внучку в господскую усадьбу.

Хотя Фуад частенько ездил в город и встречался там с женщинами, лицо Мконгве все время стояло перед его глазами. Он досадовал на себя за то, что мечтает о крестьянской девушке, которая по происхождению недостойна его. Он все время изводил себя вопросами: "Что мне сделать, чтобы перестать думать о ней? Может быть, зазвать домой и там овладеть ею силой? Или одарить ее одеждой и деньгами, чтобы она сама согласилась стать моею? А может, просто выкинуть ее из головы и зря не мучить себя?" Но где там! Чем больше он думал об этом, тем больше ему хотелось добиться ее любви. Нет, нужно во что бы то ни стало уговорить деда, пусть он позволит ей работать у него. Фуад был уверен: если Мконгве станет его батрачкой, то со временем ему удастся добиться своего.

Он все чаще захаживал к старику Шарвани и каждый раз спрашивал, почему Мконгве не желает у него работать. Старик отвечал на это, что внучке не хочется бросать деда. И тем не менее в следующее посещение Фуад повторял свой вопрос и получал все тот же ответ.

От увещеваний Фуад перешел к угрозам:

— Ну что же, старик, я вижу, что ты не хочешь, чтобы Мконгве работала у меня. Смотри, как бы не было хуже!

— Что вы, господин Фуад, — защищался старик, — я вовсе не против. Если бы она захотела пойти к вам, то, клянусь аллахом, я не стал бы ей мешать.

— Ну хорошо. Скажи, чтобы завтра она пришла ко мне.

— Хорошо, господин Фуад. Я обязательно скажу ей, и если она сможет, то обязательно придет. До свидания, господин Фуад! Заходите еще!

После долгих разговоров, посулов и запугиваний Фуаду все же удалось настоять на своем, и Мконгве начала работать вместе с Киджакази.

Как-то она пришла к колодцу за водой. Мконгве не подозревала, что за ней незаметно наблюдает притаившийся в зарослях Фуад. Пожирая девушку глазами, он восхищался свежестью ее щек, пышными черными волосами. Обернутая вокруг тела каники подчеркивала полноту груди, накинутая на голову канга мягко ниспадала на плечи. Упругое молодое тело дышало свежестью.

Фуад долго смотрел на Мконгве, а потом покинул свое укрытие и подошел к колодцу. Девушка вздрогнула и запахнула кангу на груди.

— Как дела? — хмурясь, спросил Фуад. Голос его звучал сурово.

— Хорошо, господин.

Фуад с ног до головы оглядел девушку, повернулся и, ничего не говоря, пошел прочь.

Мконгве взяли вовсе не для того, чтобы она помогала пожилой женщине, разделив с нею обязанности. На двоих и работы было вдвое больше. Киджакази трудилась, как всегда, без отдыха: сделает одно и тут же принимается за другое. Первое время Мконгве старалась угнаться за ней, но вскоре поняла, что так она только надорвется.

Однажды в полдень под палящим солнцем Киджакази и Мконгве косили траву для коров. Киджакази работала молча, не поднимая головы. Вдруг Мконгве распрямилась и внимательно посмотрела на нее. Перехватив этот взгляд, женщина приостановилась и тяжело перевела дух.

— Киджакази, зачем вы так работаете? Вы же убиваете себя. Что это вам дает? — спросила Мконгве.

Киджакази вздрогнула, как от удара. Еще никто не говорил ей таких слов. Они задели ее за живое. В то же время было приятно, что девушка оценила ее усердие.

— Я работаю так всю жизнь. А что до смерти, то я ее не боюсь. Здесь я родилась, здесь и умру.

Мконгве посмотрела на Киджакази с состраданием:

— Я ничего не говорю — трудиться надо честно. Но зачем так мучить себя — ведь никто не собирается вас выгонять?

— А я по-другому работать и не умею. Так уж меня приучили, — ответила Киджакази.

Мконгве не раз потом начинала этот разговор и всегда слышала один и тот же ответ: "Здесь я родилась, здесь и умру". Так что в конце концов девушке надоело убеждать Киджакази.

Когда наступило время собирать гвоздику, Фуад нанял сезонных рабочих, а чтобы вести учет собранного урожая, из города приехали его родственники. Батраки, работавшие у Фуада постоянно, оставив свои обычные дела, готовили временное жилье для поденщиков. Фуад ни минуты не сидел без дела. Еще бы: в эту пору деньги рекой текли в его карман. В это время он бывал придирчивее, чем обычно. Плохо приходилось тому, кто оставит на поле хотя бы зернышко гвоздики: провинившемуся грозило суровое наказание.

В один из вечеров Киджакази и Мконгве сидели на циновке друг против друга и очищали гвоздику. Устав от тяжелого однообразного занятия, Мконгве завела свой обычный разговор:

— Госпожа Киджакази, скажите мне, до каких пор вы будете так работать?

Киджакази вздрогнула: никогда в жизни ее еще не называли госпожой. Единственная настоящая госпожа, которую она знала, была Маимуна, умершая много лет тому назад.

— Что ты сказала? Госпожа? Не надо меня так больше называть. Зови просто Киджакази.

— Я назвала вас госпожой из уважения к вашему возрасту. Вы же мне в матери годитесь. Вот я вас и спрашиваю: до каких пор, госпожа Киджакази, вы будете так работать?

— До конца моих дней.

— Послушайте, госпожа Киджакази! Вам нельзя работать так, как раньше. Этим вы наносите вред не только себе, но и другим. Господин Фуад постоянно ставит вас в пример. Из-за вас нам всем приходится трудно. А я вот не хочу всю жизнь мучиться, как вы.

Слова девушки удивили Киджакази. Трудно было поверить тому, что она сказала: Фуад доволен ею, он хвалит ее. И все это за ее спиной — сама же она слышит от него только попреки да ругань.

— Неужели это правда? Господин Фуад действительно хвалит меня? — радостно спросила Киджакази.

— Госпожа Киджакази, мы не должны работать без отдыха. Мы такие же люди, как и господин Фуад! Неужели вы не видите, что ваш хозяин — кровопийца?

Но Киджакази не слышала этих слов. Она думала о том, что впервые за всю ее жизнь господин Фуад похвалил ее. Теперь она знает наверняка: хозяин доволен ею. Киджакази размышляла, почему она никогда не слышала от господина Фуада доброго слова. Ведь мог же он сказать ей, что она хорошо работает, или хотя бы улыбнуться! Но все это неважно. Фуад был ее любимым ребенком, ее воспитанником. Как там сказала Мконгве? Он ставит ее в пример другим батракам? Да, это искупает всю его вину.

Мконгве поняла, что продолжать разговор бесполезно, и замолчала. До полуночи они не сказали друг другу ни слова.

А волна выступлений рабочих и крестьян против своих хозяев все нарастала. Помещики отвечали тем, что сгоняли крестьян с земли, жгли их посевы. Крестьяне бежали в город, многие селились в районе Киджангвани.

У людей, оказавшихся в Киджангвани, была общая беда: их лишили единственного источника пропитания — земли. Все они говорили и думали об одном: что делать, как жить дальше. Они ненавидели тех, по чьей вине им приходилось страдать.

В районе Киджангвани бывали люди со всех уголков острова, которые, возвращаясь к себе в деревню, рассказывали односельчанам обо всем увиденном и услышанном там.

Фуад тем временем занимался сбытом гвоздики. Каждое утро он придирчиво осматривал себя в зеркале и выходил во двор. Здесь его ждал грузовик, который с вечера загружался высушенной гвоздикой, предназначенной для продажи.

— Куда шофер делся? Найти его сейчас же! — кричал Фуад своему работнику, сидящему в кузове на мешках. Но шофер тут же появлялся, заводил машину. Фуад садился рядом с ним в кабину, и они отправлялись в город.

Такие дни были для Фуада праздником, поэтому вместо обычной одежды Фуад надевал рубашку с длинными рукавами, серые шерстяные брюки и высокие кожаные ботинки черного цвета, до блеска начищенные Киджакази.

Путь от Коани до рынка был недолгим. Там их уже ждали.

— Двадцать мешков отличного товара, — говорил приемщик, переставляя гири весов и взвешивая гвоздику.

Фуаду выписывали чек, он шел в банк, находившийся неподалеку, и получал деньги наличными.

— Вы возвращайтесь, а я приеду вечером на такси, — говорил он шоферу и грузчику, давая каждому из них по два шиллинга.

Они ждали, пока Фуад не скроется из виду, а потом вылезали из грузовика и шли по своим делам. Так уж было заведено: день, когда Фуад отвозил гвоздику в город, был праздником и для его батраков. Они могли делать все что хотели: отдыхать, работать на своем участке или идти, куда им вздумается. В такой день на Фуада трудилась только Киджакази. А сам Фуад в это время предавался всевозможным наслаждениям и возвращался в имение только ночью, причем такой пьяный, что ему ни до чего не было дела.

Для батрака по имени Вуаи и его единомышленников это было как нельзя кстати, поскольку в один из таких дней в Киджангвани должна была состояться тайная сходка. В день сходки батраки собрались на совет и решили послать туда Вуаи как своего представителя. Не теряя времени, он пустился в путь и быстро добрался до города на попутной машине.

А в это время Фуад, закончив все неотложные дела, шел к приятелю, которого звали Нассор. Отец Нассора тоже был помещиком, но разорился и вскоре умер. Не получив наследства, Нассор в поисках удачи подался в город. Фуад не любил городских, но Нассора терпел, потому что тот знал все злачные места в округе. На этот раз они выбрали бар "Луситания", расположенный недалеко от площади Двух минаретов. Там уже было полно людей. Обменявшись шутками и приветствиями с завсегдатаями, приятели направились к пустому столику в углу.

— Что будешь пить? — спросил Фуад.

— Пиво.

Фуад заказал два пива, потом несколько раз повторил заказ, а когда пиво ему надоело, заказал виски. Скоро хмель ударил ему в голову. В припадке пьяного великодушия он стал угощать вином всех присутствующих, и через некоторое время вокруг них собралась целая толпа, а на столе вырос лес бутылок. Совершенно опьянев, гуляки стали горланить песни: арабские, индийские, суахилийские. Фуад и Нассор просидели в баре до вечера, а когда стемнело, отправились к женщинам.

Получив в городе все доступные удовольствия, Фуад взял такси и поехал домой. А в Коани Киджакази уже беспокоилась за хозяина. С шести часов вечера она ждала его у дороги, прося аллаха, чтобы Фуад вернулся живым и невредимым. В девять часов вечера подъехало такси. Фуад вылез из машины, покачиваясь прошел в свою комнату и, не раздеваясь, свалился на кровать.

"Ну, слава аллаху, господин живой и здоровый", — подумала Киджакази. Чтобы убедиться, что все в порядке, она заглянула в комнату хозяина. Фуад храпел, развалясь на постели: из открытого рта текла слюна, голова свесилась, ноги лежали на подушке. Кряхтя, Киджакази перевернула хозяина, сняла с него ботинки и носки. Она хотела снять и одежду, но он был слишком тяжел, и приподнять его она не смогла. Опустив москитную сетку, она еще немного постояла у постели хозяина, с любовью глядя на него, а потом погасила свет и затворила за собой дверь.

Вуаи вернулся в деревню раньше Фуада, но, только убедившись, что тот приехал и ушел спать, решил собрать своих товарищей. Их тайные сходки происходили, как правило, по ночам, в условленном месте недалеко от дороги. Когда Вуаи пришел туда, все уже были в сборе.

— Ну что? Как там в городе? — сразу же спросил один из батраков.

Вуаи усмехнулся:

— Не спеши.

Поприветствовав присутствующих и устроившись поудобнее, Вуаи заговорил:

— Я слышал, что покупают большой земельный надел и все, кого согнали с земли, получат свой участок.

— А откуда они возьмут деньги на покупку такого надела? — спросил кто-то.

— Не знаю. Достанут откуда-то, — ответил Вуаи.

— Старики говорят: "Если видишь, что твой друг бреется, налей воды и для себя". Как ты думаешь, Вуаи, что будет с нами?

— Думаю, что и до нас может дойти черед, и нас могут согнать с земли.

— А за что их согнали с земли? — спросил пожилой крестьянин.

— Просто людям надоело, чтобы ими помыкали как скотиной, а помещикам это не понравилось, — объяснил Вуаи.

Долго говорили батраки о своем житье-бытье; по домам разошлись только за полночь.

Утром Фуад решил продолжить развлечения в городе. Он наскоро помылся и послал за шофером. Тот, решив, что хозяин собирается везти на рынок новую партию гвоздики, подогнал к крыльцу грузовик. Но машина в тот день ушла порожняком: в ней сидел только один пассажир — Фуад. По дороге он думал о деньгах, о батраках, о ценах на гвоздику, но потом решил, что раз уж он едет развлекаться, то нужно выкинуть из головы мысли о делах. Тогда он представил себя разъезжающим по городу в шикарном автомобиле, на который оглядывается каждый встречный. "Да, такому богатому человеку, как я, не пристало сидеть в кабине грузовика рядом с каким-то шофером. И на такси надоело ездить: этим таксистам слова не скажи. Ведь они не у меня на службе…"

Через несколько дней Фуад купил большой автомобиль марки "рэмблер" цвета морской волны. Он не был бережлив, как отец, у которого каждый цент был на счету и который все свои расходы планировал заранее. Это и понятно: господин Малик нажил свое состояние, а Фуаду оно досталось в наследство — однажды утром он просто открыл глаза и оказался владельцем земель, капиталов и крестьян, которыми мог распоряжаться, как ему заблагорассудится.

Городская молодежь завидовала Фуаду. Его знали все знатные и состоятельные люди, и каждый, у кого была на выданье дочь, мечтал породниться с ним. Фуада с радостью принимали в богатых домах, и он использовал любую возможность, чтобы познакомиться с девушками, которых, как драгоценные камни, скрывали там от посторонних глаз.

Фуад не прочь был жениться. Ему надоели холостяцкие развлечения, и он решил найти себе подругу жизни. В округе было много молодых девушек, дочерей соседских помещиков, но ни дома, ни в городе он не мог встретить ту, которую хотел бы сделать своей избранницей.

Девушка, которую искал Фуад, должна была быть сказочно красива, а среди тех, кого он встречал, такой не находилось. Все чаще заводил он свою машину и отправлялся ездить по городу, придирчиво разглядывая всех девушек, попадавшихся ему на пути.

Киджакази от всего сердца желала Фуаду добра, и у нее замирало сердце, когда она видела, как он носится по дорогам в своем автомобиле. "Не дай бог эта громадина перевернется. Ведь он разобьется насмерть". Каждый раз Киджакази не находила себе места до тех пор, пока Фуад не возвращался домой живой и невредимый.

Шло время, а положение крестьян продолжало ухудшаться. Гнет помещиков, которых поддерживали колониальные власти, становился все невыносимее. Надо было что-то делать. Вуаи все чаще бывал в городе, говорил с людьми, а потом пересказывал все, о чем удалось узнать, своим товарищам в Коани. Однажды он услышал о том, что готовится большой митинг, на котором пойдет речь о положении трудящихся в стране, и решил во что бы то ни стало попасть на него.

Митинг состоялся в один из воскресных дней в Paxa-Лeo. На нем присутствовали тысячи людей. Вуаи ловил каждое слово ораторов, призывавших к борьбе за права крестьян и городской бедноты. Как только митинг закончился, он сразу же пустился в обратный путь; ему так не терпелось пересказать услышанное друзьям, что он пришел на условленное место раньше обычного. Когда все собрались, Вуаи с жаром начал:

— Скоро Фуад и ему подобные уже не будут издеваться над нами. Конечно, мы не сможем ничего изменить, пока страной правят колонизаторы. Но мы прогоним их — и тогда простой народ сам будет решать свою судьбу.

— Ну да?

— На митинге говорили, что крестьяне — это такие же люди, как и все, и что они должны жить по-человечески: в хороших современных домах с электричеством, — и что они должны забрать землю у помещиков… И мы заберем ее, как только прогоним колонизаторов, — добавил он после паузы.

— И вправду, хозяева издеваются над нами, как хотят, а мы что же, ничем не можем ответить им? — воскликнул юноша, до этого внимательно слушавший Вуаи.

Вуаи и его друзья решили установить связи с революционерами в городе.

Надо было идти в Киджангвани, и Вуаи ждал удобного случая. Вскоре такой случай представился: Фуад поехал в город с очередной партией гвоздики. Лишь только "рэмблер" и грузовик скрылись за поворотом, Вуаи отправился в путь. В Киджангвани он разыскал небольшое кирпичное строение. У входа он замешкался. Входили и выходили люди, многие из них, судя по одежде, — крестьяне.

— Послушай! — обратился он к одному из них. — Мне тут нужно посоветоваться по важному делу.

— Что, и тебя согнали с земли?

— Пока нет. У меня другое, — уклончиво ответил Вуаи. Ему не хотелось делиться своими проблемами с первым встречным.

— Тогда — как войдешь, справа увидишь дверь. Там и расскажешь, что у тебя за дело.

В комнате, куда пришел Вуаи, за столом сидел молодой человек и что-то писал. Потом он поднял голову и посмотрел на Вуаи.

— Заходи, товарищ.

Пригласив его сесть, молодой человек спросил:

— Чем я могу тебе помочь?

— Дело в том, господин, что…

— Извини, товарищ, сразу хочу тебе сказать: у нас здесь нет господ. Все мы товарищи, товарищи по борьбе с помещиками и капиталистами.

— Да, я понял, господин, — ответил Вуаи. От привычки называть господами всех образованных людей отделаться сразу было невозможно. Молодой человек, видимо, понял это и больше не перебивал.

— Я, господин, пришел из Коани. Я там работаю на местного помещика господина Фуада. Я часто бывал на ваших митингах и сходках, но мы с товарищами хотим, чтобы вы нам еще кое-что объяснили.

— Ты хорошо сделал, что пришел, — сказал молодой человек. — Мы сами ищем таких людей, как ты, которые еще не во всем разобрались, но хотят разобраться. Наша работа в том и состоит, чтобы разъяснять людям цели нашей борьбы. Как ты сказал, у кого ты работаешь?

— У господина Фуада.

— Фуад… Фуад… — повторил молодой человек, будто пытаясь что-то вспомнить. — А, Фуад! Кое-что нам о нем известно. Подожди-ка немного.

Он встал и подошел к шкафу. Достав из него кипу каких-то бумаг, он начал перелистывать их.

— А, вот. Фуад. Здесь о нем все есть. Так… Пытался изнасиловать свою батрачку. С тобой не работала девушка по имени Мариам?

— Мариам? Да, но она сбежала. Мы думали, что Фуад хотел избить ее, — ответил Вуаи.

— Нет, он пытался ее изнасиловать.

— Ну-у? — удивленно протянул Вуаи.

— А теперь слушай: те, кто работает с тобой у Фуада, — надежные люди?

— Есть надежные, а есть не очень.

— Нет, я говорю только о тебе и твоих товарищах.

— В них я не сомневаюсь.

— Знаешь что, — сказал молодой человек, — пойди и скажи своим товарищам, что жизнь крестьян скоро изменится, хочет этого Фуад или нет. А я постараюсь на днях прийти к вам в Коани и сам поговорю с крестьянами. Хорошо?

— Он сказал, что скоро наша жизнь изменится, хочет этого Фуад или нет. А еще он сказал, что может сам прийти сюда и поговорить с нами, — пересказывал Вуаи слова молодого человека.

— А как понимать его слова про Фуада? Значит, если он не захочет, чтобы мы жили по-другому, нам придется силой заставить его поступить так, как нам надо? — спросил один из крестьян.

— Не знаю. Но наша жизнь обязательно изменится, — с уверенностью сказал Вуаи.

— Странно, — пожал плечами крестьянин, задавший вопрос.

— Да, странно, — поддержал его другой.

Теперь Вуаи приходилось думать не только о себе. Он становился крестьянским вожаком и должен указывать людям путь к лучшей жизни. Одни верили ему, другие сомневались. Но он не обижался на сомневающихся. Он знал, что все хотят жить по-новому, что никто больше не хочет терпеть издевательств помещика. И это придавало ему силы.

— Наша главная задача сейчас, — говорил он, — организовать встречу с этим молодым человеком.

— Ты думаешь, это просто? Ведь господин Фуад с нас глаз не спускает.

— Неужели мы все вместе не сможем перехитрить одного хозяина? — с усмешкой спросил Вуаи.

— Перехитрить? Как? Где найти безопасное место?

— Место всегда можно найти. Важно решить, хотим ли мы этой встречи. Я считаю, что не стоит так уж бояться Фуада. Даже если он потом узнает об этом, бог с ним! — убеждал Вуаи друзей.

— Никто его не боится, но неплохо бы и поостеречься, — заговорил батрак по имени Умари. — Что, если он отнимет у нас землю и выгонит отсюда?

— Послушай, Умари, — перебил его Вуаи, — сколько таких, как мы, крестьян уже лишились земли — и ничего, все до сих пор живы. Я считаю, что если уж мы решим провести встречу, то нужно сделать это во что бы то ни стало.

— Ну хорошо. Давайте позовем его и попробуем найти безопасное место, — наконец согласился Умари. — А когда ты в следующий раз пойдешь в город?

— Как всегда: как только Фуад повезет гвоздику на рынок.

Однажды Фуад в очередной раз возвратился из города мертвецки пьяным. Он резко затормозил у ворот и отчаянно засигналил. В баре он слышал разговоры, будто бы появилась какая-то организация, которая хочет отнять землю у помещиков и передать ее крестьянам. Эти слухи вывели его из себя. Стуча кулаком по столу, он поклялся, что убьет каждого, кто посмеет распространять эту заразу среди его батраков.

Фуад неистово жал на клаксон, но на его зов откликнулась лишь верная Киджакази. Она вскочила с постели и бегом бросилась к автомобилю. Кабина была открыта, Фуад сидел за рулем.

— Что тебе здесь нужно? — спросил он служанку заплетающимся языком.

— Господин, вы сигналили. Я думала, вам нужна помощь…

— Помощь? Ха-ха-ха! — загоготал он пьяным смехом. — Чем такая дряхлая старушонка, как ты, можешь помочь мне? Пошла вон, старая дура!

Киджакази быстро пошла прочь, но хозяин окликнул ее:

— Эй, постой!

Киджакази вернулась.

— Послушай, где Мконгве? — спросил он.

— Я думаю, она уже легла.

— Ну ладно, иди отсюда.

Фуад вылез наружу, захлопнул дверь и с минуту постоял, держась за машину, чтобы не упасть. В тот вечер он вдруг вспомнил о Мконгве, которую уже давно собирался навестить. Решив, что подходящий момент настал, Фуад, покачиваясь и спотыкаясь, направился к ее хижине. Не спросив разрешения войти, он с грохотом распахнул хлипкую дверь. Разбуженная Мконгве в испуге вскочила и, не понимая, в чем дело, закричала во весь голос:

— Вор! Вор!

Ночь была тихая, и крик Мконгве разнесся далеко вокруг. Вооружившись чем попало, из хижин стали выбегать люди: кто с пангой, кто с дубинкой, кто с ломом — хватали все, что попадало под руку.

— Где, где вор? — кричали они.

— Нет здесь никакого вора, — вдруг услышали они голос Фуада. — Кто отважится забраться в мои владения? Мконгве зря только панику подняла.

— A-а, господин Фуад? Что это вы здесь делаете в такой поздний час? — спросил кто-то из толпы. Это был Вуаи.

Но Фуад оставил вопрос без ответа.

— Эй, вы! Быстро! Все расходитесь по домам! — приказал он. Убедившись, что осуществить свой замысел сегодня ему так и не удастся, Фуад нехотя поплелся к себе.

Мконгве не удалось уснуть. Она со страхом ждала, что Фуад возвратится, но в ту ночь он больше не приходил.

Утром, когда батраки, как обычно, вышли на работу, только и было разговоров что о ночном происшествии. Вуаи не удивлялся: он помнил о том, что случилось с Мариам.

Вуаи и его друзья готовили встречу с молодым революционером из города. Сначала они собирались отыскать какой-нибудь укромный уголок, но потом решили, что лучше того места у дороги, где они всегда собирались, им не найти.

Молодой человек появился в Коани около восьми часов вечера. По описанию, сделанному Вуаи, он почти сразу нашел условленное место, где его уже ждало человек десять батраков.

Чтобы не привлекать к себе внимания, молодой человек оделся по-крестьянски, а велосипед, на котором приехал, спрятал в кустах. Вуаи познакомил его с собравшимися, и разговор начался.

— Что нового в ваших краях? — спросил молодой человек.

— Я уже рассказывал вам о здешних делах, господин. С тех пор ничего не изменилось, — ответил Вуаи.

— Как вы знаете, я приехал из города. Послан сюда вашими друзьями, после того как к нам приходил вот этот товарищ, — сказал он, указывая на Вуаи.

— Меня зовут Вуаи.

— Ах, да. Я тоже забыл представиться. Меня зовут Мариджани, — сказал молодой человек.

— Так вот, господин Мариджани. Мы очень ждем вас. Растолкуйте нам, пожалуйста, что происходит вокруг.

— Ну, слушайте, — начал Мариджани, и все сгрудились вокруг него, стараясь не пропустить ни одного его слова. — У вас такие же проблемы, как и у всех крестьян в стране. Есть, правда, люди, которым еще хуже, чем вам, — это те, которых лишили земли. Сам я тоже родился в деревне, в районе Донге. Мои старики остались там. Сейчас я городской житель, но каждую неделю бываю на родине и знаю жизнь крестьян.

— Господин… — начал было один из батраков, но Мариджани перебил его.

— Пожалуйста, не называйте меня господином. Мне хотелось бы, чтобы вы называли меня товарищем. Это самое почетное звание. У нас есть специальная программа по крестьянскому вопросу, — продолжал Мариджани. — Мы не собираемся просить милости у помещиков, не собираемся взывать к их великодушию. Проявить великодушие может только тот, у кого оно есть. О том, какие конкретные шаги мы собираемся предпринять, вы узнаете позже. Пока лишь скажу, что все, кто был незаконно согнан помещиками с земли, уже получили земельные наделы и имеют все необходимое для жизни. Так будет и впредь.

Крестьяне слушали Мариджани затаив дыхание. В тишине звучала лишь его спокойная и уверенная речь, да издалека доносились крики совы и трубные голоса слонов.

— А теперь, товарищи, я пойду, а то могут быть неприятности с полицией в Мвере, а они нам сейчас не нужны, — стал прощаться Мариджани. — Приходите ко мне всякий раз, как будет возможность выбраться в город, — говорил он, пожимая руку каждому из собравшихся.

С тех пор Вуаи стал часто встречаться с Мариджани. Они подолгу беседовали, и каждый раз Вуаи передавал своим товарищам его указания. Между штабом революционеров и крестьянами из Коани установилась надежная связь.

Фуад не знал, что творится у него в имении. Конечно, он не мог не замечать, что в стране что-то происходит, но ни о каких крестьянских выступлениях, тем более у себя в усадьбе, он и подумать не мог.

Через месяц после памятной встречи Мариджани с крестьянами Коани в городе должен был состояться массовый митинг, организованный революционерами. Как раз в этот день Фуад уехал в город поразвлечься. Решив не упускать такую прекрасную возможность, Вуаи отправился на митинг. Он вышел из деревни сразу же после отъезда Фуада, надеясь добраться до города на попутной машине, но дорога, на которой всегда было оживленное движение, в этот день, как назло, оказалась пустынной. Ему пришлось пройти пешком километров шесть, прежде чем у мечети его подобрал проходивший мимо грузовик. Когда он пришел в Киджангвани, люди — многие из них в рабочей одежде — уже начали собираться на митинг.

Митинг прошел так интересно, что Вуаи и не заметил, как настало время возвращаться домой. Стемнело. Неподалеку от Мверы он увидел на дороге две светящиеся фары и понял, что его нагоняет автомобиль.

— Эй, стой! — закричал он.

Когда машина поравнялась с ним, он узнал в ней "рэмблер" своего хозяина. А Фуад, как назло, вопреки своему обыкновению вдруг затормозил, решив посмотреть, "какая это собака осмелилась остановить его". К тому же на этот раз он был не слишком пьян.

— Ты кто? — спросил Фуад. Чтобы в темноте рассмотреть прохожего, ему пришлось высунуть голову из окна автомобиля. Вуаи некуда было деваться. Он молча потупился, но хозяин все же узнал его.

— Ты что здесь делаешь? — гневно спросил Фуад.

Вуаи стоял, опустив голову, не зная, что ответить.

— Ну ладно, завтра поговорим, — сказал Фуад с угрозой в голосе. Машина взревела, рванулась с места и скрылась из виду.

Вуаи спокойно продолжал свой путь, готовый к любым неприятностям. Через некоторое время с ним поравнялся велосипедист, который согласился довезти его на багажнике до деревни. Усталый, Вуаи еле доплелся до своей хижины и сразу же лег спать.

Фуад был не настолько глуп, чтобы не понять, какую опасность таят для него самовольные отлучки батраков. Всю ночь пролежал он без сна, думая о том, что крестьяне слишком уж осмелели, если решаются покинуть деревню без его ведома. А утром, как только рассвело, он сел в машину и помчался в город.

Он приехал туда слишком рано, так что некоторое время ему пришлось бесцельно кружить по улицам, и лишь в девять часов он остановил машину у красивого старинного дворца в Дараджани. Здесь было многолюдно. У двери за столиком сидел молодой человек, вокруг которого толпились люди. Они делали денежные пожертвования, а молодой человек выписывал им квитанции. В дверях Фуад встретил хорошо одетого мужчину и поприветствовал его:

— Салам-алейкум!

— Алейкум-салам! Доброе утро!

— Доброе утро! — торопливо ответил Фуад. — Вы не видели господина Марджеби?

— Он только что был здесь, — сказал мужчина, оглядываясь вокруг. — Знаете что, поднимитесь-ка наверх. Может быть, он на втором этаже.

Перепрыгивая через несколько ступенек, Фуад бросился наверх. Там он спросил, где можно найти господина Марджеби, и через минуту уже входил в его кабинет.

Господин Марджеби сидел, уткнувшись носом в газету.

— Салам-алейкум! — поздоровался Фуад. Прошло некоторое время, прежде чем господин Марджеби оторвался от газеты и взглянул на вошедшего.

— A-а, сын господина Малика! — радостно воскликнул он.

Бросив газету на полированный стол, заложенный книгами, и откинувшись на спинку стула, он внимательно посмотрел на Фуада.

— Что скажешь, бин-Малик? Наконец-то решил проведать меня. Что ж, садись, — и господин Марджеби указал на стул.

— Спасибо, большое спасибо.

— Ну, как дела, бин-Малик? Что привело тебя ко мне?

— Я, господин Марджеби, пришел рассказать вам о том… главное, что… — Сначала Фуад мучительно подыскивал слова, но потом его будто прорвало: — Эти скоты!.. Извините меня за грубость, но я не могу их по-другому назвать, — так вот, они потеряли всякий стыд!

— О ком ты говоришь? — спросил господин Марджеби, рассеянно теребя галстук.

— Нет, я имею в виду не этих, как их там, революционеров. Вчера я встретил своего собственного батрака, который возвращался из города. Я думаю, он снюхался с городскими смутьянами. Вот так-то, господин Марджеби. Никто ничего не боится, даже эти жалкие батраки. Раньше они не осмелились бы и шагу ступить без моего разрешения. А теперь эта чернь требует равенства! Какого еще равенства они хотят? Даже на руке человека, созданного аллахом, пальцы разной длины.

— Послушай, бин-Малик, — начал успокаивать Фуада господин Марджеби, — не волнуйся. Недаром говорят: выше головы не прыгнешь. Те, кому предначертано быть внизу, никогда не будут наверху. Революционеры! Чего они хотят добиться? Хотят управлять страной? Но это им не по силам. — Говоря, господин Марджеби сам все больше распалялся. — Ты что, бин-Малик, думаешь, что англичане такие дураки, чтобы отдать власть в стране голодранцам? Десятого октября мы получаем независимость, и тогда, уж не сомневайся, мы, сторонники султана, прочно возьмем власть в свои руки.

Господин Марджеби перевел дух, улыбнулся и уже спокойным голосом сказал:

— А ты внес деньги в фонд празднования Дня независимости?

— Пока нет, но я обязательно внесу.

— Ну, ля-такхаф, бин-Малик, иди домой. Главное — не волнуйся. А если увидишь, что кто-то из твоих батраков якшается с революционерами, гони его без всякой жалости.

— Спасибо, большое спасибо, господин Марджеби. Завтра я обязательно приеду и привезу деньги.

— Да-да, не забудь!

— Конечно, господин! Ну, фи амани ллах!

Фуад ушел от господина Марджеби успокоенный.

На следующее утро Фуад был мрачнее тучи. Он готовился к разговору с Вуаи. Выйдя на улицу, он лицом к лицу столкнулся с Мконгве. Девушка несла охапку травы для коров. Окинув взглядом ее стройную фигуру, Фуад не смог удержаться, чтобы не заговорить с ней.

— Ты куда идешь? — сурово спросил он.

— А вы не видите, что я несу траву для скотины? Нетрудно догадаться, иду в коровник, — раздраженно ответила Мконгве. Ее сомнения относительно намерений Фуада окончательно рассеялись в ту ночь, когда он пытался вломиться в ее хижину.

— Что? Да как ты смеешь так со мной разговаривать! — взревел Фуад и протянул руку, чтобы схватить девушку, но она увернулась и бросилась наутек.

— Где этот ублюдок? — в ярости кричал Фуад, волком рыская по деревне. Крестьяне в страхе шарахались от него, недоумевая, кого он имеет в виду. А Фуаду не терпелось найти Вуаи, на котором он мог бы сорвать злость.

Вуаи в это время работал в поле. Услышав крик помещика, он сразу понял, в чем дело, но виду не подал. Он уже решил, что не будет ничего скрывать от хозяина, а расскажет ему все как есть и посмотрит, что тот сделает.

— Ах ты дрянь! Я тебя ищу, а ты!.. — закричал Фуад, увидев Вуаи. Тот опустил мотыгу и, распрямившись, без страха и волнения посмотрел на Фуада, молча ожидая, что он еще скажет. А Фуад продолжал кричать: — Позавчера я встретил тебя на дороге. Куда ты ходил?

— На митинг, — ответил Вуаи, даже и не подумав прибавить обычное по отношению к хозяину обращение «господин».

— На какой еще митинг? — грозно спросил Фуад.

— На митинг в Киджангвани.

Слово это было слишком хорошо известно Фуаду. Оно не сходило с языка не только у крестьян, но и у помещиков, которые произносили его с ненавистью. Фуад не раз слышал о Киджангвани и считал, что там живут одни бездельники и смутьяны, которые не хотят работать и потому бунтуют против своих господ.

— Ага! И ты революционером заделался! Пойди отнеси мотыгу на место и убирайся отсюда! И смотри не вздумай что-нибудь с собой прихватить!

Вуаи был готов к тому, что в один прекрасный день Фуад прогонит его. И вот это произошло. Не говоря ни слова, Вуаи повернулся и пошел прочь. А через некоторое время он уже шагал по знакомой дороге, ведущей из Коани в город.

Вуаи застал Мариджани в кабинете. Тот что-то быстро писал, перелистывал бумаги и снова брался за перо. Увидев Вуаи, Мариджани встал из-за стола и вышел к нему навстречу.

— Ну как дела? Все нормально? — спросил он, подавая товарищу руку и усаживая его.

— Как сказать. Фуад выгнал меня. Дела у него сейчас идут неважно, вот он и лютует. Помнишь, ты говорил мне, что Фуад хотел изнасиловать Мариам? Так вот теперь он начал приставать к другой своей батрачке, Мконгве. Однажды ночью попытался забраться к ней в дом. Ну, она в крик, собрались люди. — Вуаи перевел дух и встряхнул головой. — Если бы Фуад не подал голоса, его бы изрубили пангами на мелкие кусочки.

Вуаи говорил возбужденно, сильно жестикулируя.

— Я так и не понял, за что он выгнал тебя? — спросил Мариджани.

— Ну как же. Он встретил меня, когда я возвращался из города, а я ничего не стал скрывать и сказал, что был на революционном митинге.

— Что, прямо так и сказал?

— Да нет. Я сказал, что был на митинге в Киджангвани.

— Тогда все понятно! Как только ты упомянул о Киджангвани, он сразу понял, что за митинг. Так вот, слушай, что я тебе скажу. У тебя есть жена и дети?

Вуаи уже успел немного успокоиться, а последний вопрос Мариджани даже заставил его улыбнуться.

— Я еще молодой. Правда, в прошлом году родители хотели меня женить, но я не согласился. Мы даже поссорились и…

Но Мариджани перебил его:

— Сейчас это даже и лучше. Сегодня в пять часов вечера придет машина, и я отвезу тебя к нашим товарищам. Там ты многому научишься. А сейчас, если у тебя есть дела в городе, можешь идти, но к приходу машины возвращайся.

Машина оказалась небольшим, видавшим виды пикапом с открытым кузовом. Мариджани и Вуаи сели в кабину рядом с водителем и отправились в путь. Зажатый между Мариджани и толстым шофером, Вуаи чувствовал себя довольно неуютно и все время ерзал. Все молчали, тишину нарушал лишь мерно гудящий мотор.

Вдруг Мариджани обратился к Вуаи:

— Место, куда мы едем, называется Дамбве. О его существовании мало кто знает. Понимаешь, правительству невыгодно, чтобы крестьянам жилось хорошо и свободно. Поэтому стоит полиции обнаружить, что есть такое место, как Дамбве, и правительство сразу же придумает что-нибудь, чтобы помешать людям жить так, как им нравится. Когда мы приедем, наши товарищи тебе все расскажут, отведут место для жилья, помогут построить хижину.

Вуаи молчал, думая о жизни, которая ему предстоит. Вдруг он встрепенулся:

— А ведь все мои вещи остались в Коани: мотыга, два серпа — я их совсем недавно купил… У меня был участок маниоки, уже пришло время снимать урожай батата. Фуад ничего не разрешил мне взять с собой.

— Послушай, Вуаи, забудь пока об этом. Все, кого ты там встретишь, пострадали так же, как ты, или даже больше, — стал успокаивать его Мариджани.

За все время пути водитель не сказал ни слова. Он все крутил свою баранку да молча хмурился, когда ему приходилось браться за переключатель скоростей. А Мариджани продолжал:

— Запомни, тебе придется жить вдалеке от твоих земляков, но ты обязан сделать все, чтобы не терять с ними связь. Хотя бы раз в месяц тебе нужно бывать в Коани и встречаться со своими друзьями.

Они долго ехали по шоссе, ведущему на север острова, а потом свернули с него и, проехав по узкой проселочной дороге около тридцати километров, оказались в Дамбве. Вокруг не было ни души, и можно было подумать, что все жители в поле. Но солнце уже село, а в такое время крестьяне обычно не работали. То там, то здесь виднелись маленькие, крытые пальмовыми листьями хижины, расположенные не как обычно, группами, а по одной. Поодаль зеленело рисовое поле.

Когда автомобиль остановился, Мариджани вышел на тропинку и скрылся в зарослях. Через некоторое время он вернулся вместе с каким-то незнакомцем. На нем была лишь набедренная повязка, у пояса висел длинный нож.

— Ну, Вуаи, мы оставляем тебя здесь, а сами возвращаемся в город. Этот молодой человек объяснит тебе, как и что, — сказал Мариджани, открыв дверцу машины и давая Вуаи выйти. — А теперь — до свидания. Думаю, что скоро мы увидимся и поговорим. — С этими словами он сел в машину, водитель завел мотор, автомобиль рванулся с места и исчез в облаке пыли.

Вуаи и его провожатый пошли по узенькой тропинке, петляющей среди деревьев и кустарника. Скоро они вышли на небольшую поляну к хижине, похожей на те, какие Вуаи видел из машины. Возле нее росло манговое дерево. Провожатый принес из хижины циновку, постелил ее под деревом, попросил Вуаи подождать, а сам снова исчез в зарослях.

Вуаи сидел под деревом и думал. Он не знал, где он находится и где те люди, которые, по словам Мариджани, должны его встретить. Он не знал, что его ждет, но ему хотелось надеяться на лучшее. Что бы ни ожидало его здесь, хуже, чем у Фуада, ему не будет.

Уже стемнело, а провожатый не появлялся. Однако Вуаи почему-то не беспокоило его долгое отсутствие. Он был уверен, что тот придет. И действительно, вскоре он услышал шуршание травы, и перед ним вырос его недавний спутник.

— Я очень долго ходил?

— Ничего. Ведь я считаю, что я уже дома, — ответил Вуаи.

Провожатый принес из хижины керосиновую лампу, поставил ее на землю, а сам присел к Вуаи на циновку.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Вуаи. А тебя?

— А меня — Кондо. Добро пожаловать. Вот здесь мы и живем. Тебе может показаться, что у нас слишком тихо, но не беспокойся: людей здесь много. Постепенно ты со всеми познакомишься. Ты ведь тоже подпольщик? — спросил Кондо.

— Подпольщик? Что такое — подпольщик? — Вуаи никогда не приходилось слышать этого слова.

— Как, разве тот, с кем ты приехал, никогда тебе этого не говорил?

— Нет. Мы говорили о многом, но этого слова он никогда не произносил.

— Ну если не говорил он, то скажу я. — Кондо сделал паузу. — Все мы здесь крестьяне, которых помещики лишили земли. И вот мы собрались вместе и живем как братья. Но главная цель нашей жизни — свергнуть феодальный режим и создать правительство, которое защищало бы интересы крестьян и всех бедняков. И за это мы будем бороться не на жизнь, а на смерть. Ну, что скажешь, Вуаи?

— А ты думаешь, что это возможно?

— А почему бы и нет? Конечно, возможно! Ведь нет никаких…

— Все готово! — позвал из хижины женский голос.

— Готово? Тогда неси!

Во двор вышла женщина, которая несла на подносе еду: угали из маниоки и кокосовое молоко.

— Нам бы еще руки помыть.

— Сейчас. — Женщина снова ушла в дом.

— Это моя жена, — сказал Кондо.

Женщина тут же вернулась и поставила рядом с Вуаи и Кондо котелок воды. Они помыли руки и приступили к еде. Проголодавшийся Вуаи с жаром набросился на угали, так что разговор на некоторое время пришлось прекратить, и возобновился он лишь после того, как все было съедено.

— Вот как, брат, выходит. Нам надо свергнуть нынешнее правительство, иначе свободы не обрести. Все, кто живет здесь, — это революционеры-подпольщики. У нас есть четкий и реальный план восстания, правда, для подготовки требуется время.

Ту ночь Вуаи провел в гостях у Кондо, а на следующий день для него началась новая жизнь. Он познакомился и подружился со всеми жителями Дамбве. Его новые друзья помогли построить ему хижину. Они вместе работали, вместе учились. Постепенно Вуаи посвящали в план предстоящего восстания. В Дамбве часто приезжали люди из города, среди которых был и Мариджани. Они передавали распоряжения руководства организации, рассказывали о ходе подготовки к решающему выступлению.

По совету Мариджани Вуаи не забывал своих односельчан. Время от времени он бывал в Коани, говорил с ними. Его друзья были готовы к решительным действиям и только ждали сигнала.

Клика султана ужесточала репрессии против рабочих и крестьян. Полиция разгоняла митинги и демонстрации. Патрули на дорогах проверяли каждую машину, въезжающую в город. Чем жестче были меры, принимаемые правительством, тем быстрее крепли и росли ряды тех, кто готовился вооруженным путем свергнуть ненавистный режим.

В Дамбве, как и повсюду, подготовка к восстанию шла полным ходом. Перед жителями этой деревни была поставлена задача собрать как можно больше оружия. Конечно, речь шла не о современном огнестрельном оружии: его у крестьян не было. Зато пангами и топорами они могли вооружить сотни людей.

 

II

Прошло два месяца. Однажды ночью Вуаи был разбужен шумом подъезжающего автомобиля. Ему так и не удалось больше заснуть, он лежал и прислушивался к ночным звукам. Автомобиль остановился где-то рядом, постоял около двух часов, а потом уехал. Вуаи очень хотелось узнать, кто это был и зачем приезжал. Подобного в Дамбве еще никогда не случалось: машина приехала ночью и спешно уехала, не подождав до утра.

Утром выяснилось, что приезжали к Кондо: ему было доставлено важное распоряжение штаба восстания. Он должен был обойти всех жителей деревни и пригласить их «на праздник». Объявление праздника означало, что получено сообщение особой важности.

Поздно вечером все собрались под манговым деревом перед домом Кондо.

— Наши товарищи из Киджангвани передают нам привет, — начал Кондо. — А еще они передают, что час решительных действий приближается и мы должны постоянно быть наготове. Наша задача — захват склада оружия и опорных пунктов противника.

Все слушали сосредоточенно, затаив дыхание. Кондо продолжал:

— О наступлении долгожданного дня нас предупредят заранее. Ну вот и все. Я думаю, ждать осталось совсем немного.

Когда люди начали расходиться, Кондо отозвал Вуаи в сторону:

— Мариджани просил меня передать тебе привет и поручение: побывать в Коани и передать своим, чтобы они были готовы к выступлению, которое состоится со дня на день. Выходить тебе нужно с рассветом. Многие получили такое же задание и завтра отправятся по своим родным деревням.

Добравшись до города на попутной машине, Вуаи решил по дороге заглянуть в Киджангвани, чтобы повидаться с Мариджани. Осторожно, без стука открыв дверь его комнаты, Вуаи увидел, что Мариджани сидит за столом, уронив голову на руки. У него был вид смертельно уставшего человека. Услышав скрип открывающейся двери, он поднял голову.

— Ну что, ты уже побывал в Коани? — спросил он, не теряя времени на приветствие. Мариджани сильно осунулся, глаза его покраснели от бессонницы. Вуаи первый раз видел его небритым: сегодня его щеки и подбородок были покрыты густой черной щетиной.

— Я решил сначала повидаться с тобой.

— А что, разве Кондо не передал тебе приказ? — резко спросил Мариджани, но потом немного смягчился. — Ну ладно, ничего. Может быть, это к лучшему. В общем, иди в Коани и расскажи своим друзьям то, о чем договорились с Кондо. И главное, спроси, собирают ли они оружие. Да поспеши, потому что, если каждый из нас, выполняя приказ, опоздает хотя бы на несколько минут, мы потерпим поражение. Все должно выполняться четко по плану. Ну, иди и не теряй времени.

На попутном автомобиле Вуаи добрался до Коани в полдень, когда никого из его друзей не было дома: все работали в поле. Вуаи не хотел попадаться Фуаду на глаза: тот мог заподозрить неладное. Сегодня, как нарочно, никого из друзей поблизости не было. Он уже совсем было отчаялся, как вдруг увидел Мконгве, которая несла воду.

— Эй, постой! — окликнул он ее.

Мконгве вздрогнула, решив сначала, что ее зовет Фуад, но, обернувшись, увидела Вуаи.

— Вуаи! Это ты? Бедненький, откуда ты взялся? — Девушка сняла с головы тяжелый кувшин, поставила его на землю и подошла к своему бывшему соседу. — Где ты был все это время? — Ей захотелось обнять его: так рада была она этой неожиданной встрече.

— Прости, сестричка, но сейчас не время задавать вопросы. У меня к тебе большая просьба: найди, пожалуйста, моего друга Умари и пошли его ко мне. У меня к нему очень важное дело. Скажи, что я буду в его хижине.

Мконгве сделала все, как просил Вуаи.

Умари, которого Мконгве застала за прополкой саженцев банана, бросил мотыгу и бегом пустился к своей хижине. Дверь была прикрыта. Распахнув ее, он увидел сидящего на кровати Вуаи.

— Что случилось? — спросил Умари.

— Да ничего. Вот пришел узнать, собрали ли вы оружие.

— Собрали, но не так уж много. А как идут дела у вас?

— Нормально. Уже скоро, ждите сигнала. Вас оповестят заранее. А мне пора. Пока! Передай всем привет.

Вечером Вуаи был уже в Дамбве.

День решающего выступления приближался. В воздухе чувствовалось дыхание грозы. И люди в Дамбве находились в постоянной готовности — они только ждали сигнала.

Прошел месяц, но из города не было никаких вестей. И вот однажды около часа дня в поселок въехал грузовик. Машина была незнакомая, и Вуаи, оказавшийся неподалеку, подошел посмотреть, что за гости пожаловали в деревню. По раскраске машины он понял, что грузовик принадлежит государственному транспортному агентству. Подойдя поближе, Вуаи увидел Мариджани.

— Как хорошо, что ты здесь. А где Кондо?

— Наверно, у себя на участке.

— Пойдем к нему!

Они побежали к участку, принадлежащему Кондо. Он разбивал грядки для овощей.

— Сегодня нам предстоит провести одну очень ответственную операцию, — объяснил Мариджани, — надо доставить оружие в город.

— Как? Уже сегодня? — удивился Кондо.

— Да. Потому-то я и приехал на грузовике. Правда, полиция на дорогах останавливает и обыскивает все машины, но у нас нет выхода. Если кто-то из полицейских попытается нас задержать, придется пойти на крайнюю меру.

Все трое направились по тропинке в лес, к тому месту, где, как могло показаться на первый взгляд, были свалены в кучу пальмовые листья. Но под листьями оказалась яма, а в ней — панги, ножи, серпы и другое оружие. Они стали грузить его в машину и работали до тех пор, пока яма не опустела.

Вуаи взглянул на шофера и узнал его: это был тот же самый водитель, который впервые привез его сюда на стареньком пикапе.

— А теперь слушайте внимательно. Завтра наступает наконец тот великий день, которого все мы так долго ждали, — сказал Мариджани. — В Кисивандуи будет большая нгома. Необходимо, чтобы на нее собралось как можно больше рабочих и крестьян. Конечно, мы созываем их не для того, чтобы они повеселились: нгома даст возможность собрать в городе наших стороннников со всего острова. По окончании праздника им дадут знать, где они могут получить оружие. Восстание начнется ночью захватом важного опорного пункта правительственных войск — крепости в Мтони. План взятия крепости уже готов, и вас познакомят с ним непосредственно перед началом операции.

— Все ясно. Я сообщу об этом всем нашим, — проговорил Кондо.

— Тогда — до свидания! Надеюсь увидеть вас всех в Кисивандуи завтра вечером. Только, чтобы полиция ничего не заподозрила, приходите по одному или в крайнем случае по двое, — предупредил Мариджани. Во всем его облике чувствовались спокойствие и уверенность. — И вот еще что, Кондо. Когда придете в Кисивандуи, самостоятельно ничего не предпринимайте. Все боевые группы ознакомлены с планом восстания. — Мариджани повернулся к Вуаи: — А ты разыщешь своих друзей из Коани. Им уже передали, чтобы они приходили на нгому в полном составе. Но ты должен будешь рассказать им, что делать дальше.

К счастью, полиция не остановила грузовик с оружием. Успешно миновав Мверу, он прибыл в пункт назначения, оружие сложили в небольшом деревянном доме. Когда машина уехала, следы шин от дома до дороги заровняли.

По всей стране полным ходом шла подготовка к празднику. Уже отпечатали билеты и построили огромный навес для нгомы. Готовились и участники восстания.

Утром — кто на попутной машине, а кто пешком — в город стали стекаться крестьяне из ближних и дальних деревень. Многие, ничего не подозревая, шли чтобы развлечься и потанцевать, и только участники восстания знали, чем должна закончиться эта нгома.

Конечно, не все силы восставших были стянуты к месту проведения нгомы. Некоторые боевые группы имели свои задания и были сосредоточены в других частях города.

А район Кисивандуи в тот вечер весь светился огнями иллюминации. Ноги танцующих поднимали тучи пыли. Уже отплясали гомбесугу, маумбву, гонгу и другие танцы. Над площадью стоял гул. Веселье продолжалось до двенадцати часов ночи. В полночь люди стали потихоньку расходиться. Женщины спешили домой, чтобы приготовить поздний ужин, покидая ярко освещенную многолюдную площадь и погружаясь в темноту городских окраин, где жались друг к другу глинобитные домики — жилища бедных горожан. Но для участников предстоящего восстания основные события только начинались. После окончания нгомы все они устремились к месту, где было спрятано оружие. Скоро у дома, стоящего на отшибе, собралась целая толпа. Люди молча заходили внутрь и так же молча выходили, держа в руках кто пангу, кто топор, а кто дубинку.

— Братья! Час пробил! Мы идем штурмовать крепость в Мтони. Сегодня или никогда! Вперед, товарищи! — командовал Мариджани.

Стояла кромешная тьма, природа замерла. В тишине, казалось, было слышно, как бьются в унисон сердца людей, идущих на штурм крепости. Они осторожно пересекли открытое пространство, отделяющее их от крепости, и залегли. Здесь они разделились на две группы. Одни ползком стали подбираться к главным воротам, а другие пошли в обход.

Крепость спала. Прожекторы ярко освещали ее стены, у ворот маячил часовой. Восставшие подползли совсем близко и остановились у заграждения из колючей проволоки. Несколько человек отделились от основной группы и стали подбираться к часовому. Услышав шорох, часовой вздрогнул и обернулся, но в этот момент прокричала сова, и он обегченно вздохнул: «Ну, напугала!» Однако не успел он сделать и двух шагов, как к нему с земли метнулась черная тень.

— Вперед! — прокричал Мариджани, и люди вихрем ворвались в ворота крепости. Солдаты армии султана, не оказав им сопротивления, обратились в бегство. Скоро вся крепость и находившиеся в ней оружейные склады были в руках восставших. Через несколько часов была взята крепость в Зивани и другие важные объекты. Одна из боевых групп получила задание захватить радиостанию.

Ночь окутала весь город, а уж в квартале Раха-Лео, даже в солнечный день утопающем в тени манговых деревьев, было темно, хоть глаз выколи. Перед большим желтым зданием, где размещалась радиостанция, на посту стояли двое полицейских, коротавших за беседой долгие часы ночного дежурства.

— Я шел за ней от Кидонгочекунду до Миембени, — рассказывал капрал Пауло. — Пытаюсь с ней заговорить, а она — ни в какую. Ну, раз она мне не отвечает, я подхожу к ней и беру ее за руку.

— Да ну!

— Начинаю я гладить ее по руке, а она вырывается — гордая больно! И вдруг… — капрал Пауло на полуслове прервал свой рассказ и, не говоря ни слова, пустился наутек. Его напарник, ничего не понимая, обернулся и увидел, что к нему приближается группа вооруженных людей. «Что делать? — промелькнуло у него в мозгу. — Бежать уже поздно. Может быть, выстрелить? Нет, это ничего не даст. Они убьют меня на месте».

— А это кто такой? — зло и насмешливо спросил один из незнакомцев.

— Я часовой, — с дрожью в голосе ответил молодой полицейский.

— А что ты здесь делаешь? — спросил все тот же насмешливый голос.

— Стою на посту.

— Э-э, не теряй времени зря! Ну что, прикончим его, ребята?

— Подождите! Не убивайте! Не надо! — взмолился полицейский. Он не понимал, что происходит: вокруг него стояли какие-то люди с винтовками, оборванные, бородатые, с горящими глазами. Один из нападавших ударил его.

— Так кто же ты такой?

— Полицейский.

— Видим, что полицейский, а зовут как?

— Муча, Муча Хамади! — ответил он, превозмогая боль.

— Оставьте его! — сказал человек, который, видимо, был за главного. — Где ключи? — обратился он к Муче.

— У начальника караула, — ответил тот срывающимся от страха голосом.

— Хаджи, возьми ребят и сходи за ключами, а ты, Али, приведи Мвамбу.

— Я знаю, где он живет. Я могу показать дорогу, — торопливо заговорил Муча.

— Хорошо, веди, но смотри не вздумай бежать, а то тебе не поздоровится, — предупредил его Али, которого во главе небольшой группы повстанцев послали привести Мвамбу, работавшего оператором на радиостанции.

Уже начало светать, когда Мвамба в сопровождении троих вооруженных людей входил в двери студии. Он надел наушники и сел у пульта.

— Готово, можно начинать, — кивнул он человеку у микрофона.

Щелкнул рычажок, над микрофоном зажглась зеленая лампочка, и жители всего острова услышали взволнованный голос диктора:

— Граждане Занзибара! Правительство султана низложено. Просим сохранять полное спокойствие. Всем войскам и полиции во избежание лишнего кровопролития приказываем сложить оружие…

Утром в городе то там, то здесь вспыхивали перестрелки. Особенно тяжелым был бой у полицейского участка в Малинди. Укрывшиеся за массивными стенами полицейские и солдаты оказали восставшим упорное сопротивление. Площадь перед зданием хорошо простреливалась — многие сложили здесь головы. Но восставшие сражались геройски, и полицейский участок был взят.

Султан, его семья и свита в панике устремились к порту, где, на их счастье, успели сесть на последний отходящий от пристани пароход.

К вечеру все было кончено. Радио объявило о провозглашении Народной Республики Занзибара и Пембы под руководством партии Афро-Ширази, которая привела народ к победе. Так впервые в истории страны рабочие и крестьяне взяли власть в свои руки.

 

III

Через месяц после победы революции было объявлено о национализации земли и передаче ее в руки крестьян. Фуад встретил это известие с нескрываемой яростью.

— Они не посмеют отобрать у меня землю, — успокаивал он себя.

Бедная Киджакази! Она не знала, что происходит в стране и почему у господина Фуада все время плохое настроение. Она глубоко сочувствовала ему, хотела помочь, защитить его от всех бед, но не знала как. «Может быть, он никак не может найти себе невесту?» — спрашивала она себя.

Однажды утром к дому Фуада подъехали два автомобиля. Из них вышли какие-то люди и направились к входной двери.

— Мы хотим поговорить с хозяином, — сказал один из них.

— Поговорить со мной? Пожалуйста, заходите. — Фуад попытался изобразить на лице приветливую улыбку. Он провел их в гостиную и пригласил сесть.

Киджакази издали наблюдала за непрошеными гостями. На них была поношенная одежда, двое были обуты в сандалии из автомобильных покрышек, остальные босы. Киджакази была поражена. Никто раньше не позволял таким оборванцам даже приближаться к гостиной. Они могли украсть что-нибудь, запачкать дорогие ковры.

Гости сели на резные стулья с бархатными подушками, и один из них заговорил:

— Вы, наверное, знакомы с новым законом о земле?

— Закон о земле? Какой такой закон? — спросил Фуад.

— Закон, гласящий, что вся земля теперь принадлежит государству.

— Ах, да! Конечно, слышал, господин, — ответил Фуад. Да, времена изменились! Теперь ему приходится называть этих голодранцев господами.

— Так вот, мы пришли, чтобы известить вас о том, что отныне вся земля, которая раньше принадлежала вам, переходит в собственность государства. А пока ждите дальнейших распоряжений.

— Я вас понял, господин.

— Это все, что мы хотели вам сказать.

С этими словами незнакомец поднялся. Поднялись и его спутники. Они сели в автомобили и уехали, а Фуад долго с ненавистью глядел им вслед. Лицо его покраснело, как переспелая папайя. Он потрясал кулаками и повторял: «Подлые воры! Подлые воры!»

«Чего эти люди хотят от Фуада? Зачем они мучают его?» — думала Киджакази. Но ответа не находила. Она чувствовала только, что вокруг происходит что-то доселе невиданное.

Действительно, в стране готовились большие перемены. Но помещики делали все возможное, чтобы сорвать планы революционного правительства.

Фуад частенько сиживал в своей гостиной вместе с друзьями, коротая время за беседой.

— Я слышал, что и у тебя они побывали, — говорил один из них, по имени Хатор.

— Как же, приходили. Хотят делить мою землю между голодранцами, сволочи, — отвечал Фуад, весь кипя от злости.

— Вот и у меня то же самое. Безбожники! Разве они не знают, что у нас, мусульман, собственность на землю священна? — вторил приятелям Селум.

— Только и слышно разговоров, что они хотят строить социализм. Все твердят: социализм, социализм, социализм… А что они могут? — присоединился к разговору Хальфани.

Позлословив, помещики расходились, а беспокойство Фуада с каждым днем росло. Этого не могла не видеть верная Киджакази. Она стала замечать, что хозяин потихоньку припрятывает продовольствие: батат, лук, сахар. Она не понимала, от кого он это прячет, но догадывалась, что враги Фуада, а значит, и ее враги хотят отобрать у хозяина его богатство. А раз даже такой человек, как Фуад, боится их, значит, враги эти могущественные. Киджакази смутно чувствовала, что угроза исходит от слова «социализм», иначе почему хозяин приходит в такое неистовство всякий раз, когда слышит его.

Однажды вечером Фуад сидел перед домом в шезлонге и курил сигареты одну за другой. Мимо него прошла Мконгве, и Фуад не удержался, чтобы не окликнуть ее:

— Эй, Мконгве, подойди-ка сюда. Я хочу тебе кое-что сказать.

— Что же вы хотите мне сказать?

— А ты подойди, тогда я и скажу.

— Я занята, работаю.

— А ну подойди сюда! — В голосе Фуада послышалась угроза.

— Вы что, не слышите, что я вам говорю: некогда мне, и все тут, — ответила Мконгве и пошла дальше.

«Да, времена изменились. Теперь даже моя собственная служанка дерзит мне», — горько думал Фуад, откидываясь в шезлонге.

И действительно, помещик, владелец обширного имения, больше не внушал Мконгве ни почтения, ни страха. Работала она с прохладцей — ожидала перемен. Она знала и о революции, и о готовящейся земельной реформе.

Батраки Фуада с нетерпением ждали, когда начнут делить землю. Они уже решили, что создадут кооператив и будут обрабатывать землю сообща.

А у Фуада продолжали собираться помещики. Они ожидали приятных для себя известий, но напрасно. Им только и оставалось, что ругать социализм да в бессильной злобе поносить членов революционного правительства.

Как-то раз к Фуаду снова приехали представители местной власти. Он принимал их в гостиной, угощал кофе и сигаретами. Разговор шел о том же, что и в прошлый раз, — о земле, о той земле, которую в мечтах видели своей многие поколения крестьян. Теперь день, когда она станет принадлежать тем, кто ее обрабатывает, был уже недалек, и батраки Фуада ждали его с радостью и надеждой.

Новый приезд непрошеных гостей встревожил и напугал Киджакази. Она чувствовала, что они раздражают хозяина, и это ей не нравилось. Проходя под окном, она услышала, как один из гостей сказал:

— Мы уже начали создавать кооперативы по обработке земли и теперь хотим организовать такой кооператив в вашем имении.

— Хорошая мысль, — с натянутой улыбкой сказал Фуад, — я всецело «за». Это очень правильно. Я и сам бы стал членом этого кооператива.

Она узнала бы голос Фуада из тысячи других голосов и могла поклясться, что это сказал именно он. Киджакази замерла под окном, чтобы лучше все расслышать. Нет, она не ослышалась. Фуад действительно сказал, что хочет стать членом кооператива, и это больше всего удивило Киджакази. «Разве не он совсем еще недавно ругал социализм и называл его выдумкой неверных? Неужели это говорит мой господин? Может быть, я ослышалась? Или бедный мальчик так напуган приходом этих злодеев, что у него помутился рассудок?» — думала женщина.

А разговор в гостиной тем временем продолжался:

— Нам безразлично ваше мнение. Просто мы хотим заранее поставить вас в известность о наших планах, чтобы для вас потом не было неожиданностей. Так вот, группа молодежи помогает здешним крестьянам в организации кооперативов. Скоро она прибудет сюда.

Киджакази, притаившись у окна, слышала, как Фуад громко сказал:

— Пришлите их ко мне. Я их могу многому научить: ведь они еще молоды и не знают, как правильно вести хозяйство.

— Их не надо ничему учить. Все их предки были земледельцами, и они с детства знакомы с крестьянским трудом. От вас требуется только показать им все ваши плантации.

— Конечно, не беспокойтесь. Я им все покажу, — сказал Фуад, с трудом сдерживая гнев.

Подслушанный разговор сильно удивил Киджакази. Особенно ее поразили слова Фуада. Неужели он действительно собирается учить крестьянских детей, как правильно вести хозяйство? Когда-то он брезговал даже подходить к ним близко, а не то что иметь с ними какие-то дела.

Услышав, что Фуад прощается со своими гостями, Киджакази покинула укромное место.

— Заходите еще, я всегда вам рад, — говорил Фуад, пожимая им руки.

«Ну дела! — думала Киджакази. — Бедный господин! Но он еще одумается». Киджакази уже было решила, что ее хозяин не в своем уме, но потом поняла, что он огорчен надвигающимися переменами. И старая служанка немного успокоилась, хотя ей была неприятна даже мысль о том, что ее хозяин вынужден знаться с бедняками.

Гости уехали, а Фуад все стоял и, стиснув зубы, смотрел им вслед. Он был взбешен. Увидев Киджакази, направлявшуюся с кувшином к колодцу, он вдруг почувствовал к ней острую ненависть, будто бы в ней была заключена причина революции и реформ нового правительства — словом, всех его несчастий.

— А ну, поторапливайся! Ползешь, как безногая. А потом, кто это тебя посылал за водой? Ты что, хочешь поплескаться?

— Я иду, чтобы напоить коров, — кротко ответила Киджакази.

Фуаду не за что было упрекать Киджакази — просто в этот момент не подвернулось больше никого, на ком он мог бы сорвать свою злость. Однако старая служанка, приняв его недовольство на свой счет, быстрее заковыляла к колодцу.

По радио каждый день объявляли о национализации собственности помещиков и капиталистов, о мерах по расширению внешней и внутренней торговли, а это означало, что новая власть крепнет и возврата к старому больше нет. Фуаду оставалось только ругать эту власть — сделать он ничего не мог.

Прошло много дней, прежде чем Фуад снова услышал о кооперативе. Он уже начал было подумывать, что про него забыли, как вдруг однажды к нему в дом пришли двое в поношенной одежде. «Ну вот. Снова пришли, пропади они пропадом!» — подумал он про себя, а вслух сказал, фальшиво улыбаясь гостям:

— A-а, здравствуйте, здравствуйте! Что же так долго не заходили — совсем забыли обо мне?

Молодые люди не представились, но Фуад сам понял, кто они и откуда. Не говоря ни слова, один из них достал из кармана бумагу и подал ее Фуаду. Тот пробежал ее глазами и вздрогнул, как от удара.

— Что? Вам нужен трактор?.. Ну конечно же. Берите! Берите, пожалуйста. Не беспокойтесь, машина отличная, английская!

Он подвел незнакомцев к трактору. Один из них сел за руль и завел мотор.

— Нормально! — крикнул он.

Фуад попрощался с молодыми людьми и даже немного проводил их: они ехали на тракторе, а он шел за ними пешком. Потом трактор поехал дальше, а Фуад повернул к дому. Столкнувшаяся с ним на дороге Киджакази увидела, что хозяин вне себя от гнева. Он сорвал с головы шапку, бросил ее наземь и в ярости стал топтать ногами, захлебываясь криком:

— Это же грабеж средь бела дня!

Он так кричал и ругался, что даже коровы перестали жевать траву и повернули головы на крик. Киджакази не могла взять в толк, что происходит в мире. Какие-то люди вот так запросто приходят и забирают вещи, которые являются собственностью ее хозяина.

Она остановилась возле Фуада и, сложив руки на груди, с состраданием посмотрела на него. Увидев служанку, Фуад подскочил к ней и попытался ударить ногой, но Киджакази шарахнулась в сторону, споткнулась и упала, потом, по-старчески кряхтя и охая, с усилием поднялась. А Фуад зашелся в истерике:

— Ах ты, старая кляча! Что тебе здесь нужно? У тебя что, нет работы?

В страхе Киджакази повернулась и быстро засеменила к коровнику. А Фуад пошел в гараж, где стояли его машины и тракторы. Он кричал, не переставая, как безумный:

— Ах вы, подлые воры! Ну, я вам покажу!

Фуад метался по гаражу, натыкаясь на машины.

Вот грузовик, на котором он возил гвоздику в город. Уже два месяца, как он стоит в гараже — нужно сменить задние шины.

— Нет, больше вам ничего не достанется!

Фуад решительным шагом направился в кладовку. Развязав мешок с сахаром, он отсыпал его в миску и вернулся в гараж.

— Ничего вы не получите! А если и получите, то это вам не пригодится, — приговаривал он, подходя к грузовику и открывая крышку бензобака.

Он сыпанул сахару сначала в бензобак грузовика, а потом в бензобак трактора — когда машины заведут, они сразу же выйдут из строя. Но это его не удовлетворило: он открыл мотор и оборвал контакты. Бормоча что-то бессвязное, Фуад бросился в коровник.

— Убирайся с моих глаз, проклятая старуха! — крикнул он Киджакази, и та, вся сжавшись, спотыкаясь и придерживая подол канги, чтобы не упасть, стала бочком пробираться к выходу. А Фуад схватил большую палку и начал крушить все, что попадалось ему под руку. Перепуганные коровы мычали так, будто бы в хлев забрался леопард. Стукнув палкой по голове одной из коров, он заорал:

— Чтоб вы сдохли! Тоже в кооператив вступать хотите?

Дома он упал ничком на постель и долго пролежал, тяжело дыша. Из его горла вырывались хриплые стоны и проклятия:

— О аллах, покарай их! О аллах, сделай так, чтобы они сгинули!

Утром следующего дня Фуад собрался ехать в город. Он завел машину и отправился прямо к своему приятелю Нассору, с которым давно не виделся. У его дома он притормозил и стал отчаянно сигналить. Нассор выглянул в окно.

— Одевайся, поехали!

— Куда?

— Выпить хочешь?

Не теряя ни минуты, Нассор оделся, и они поехали в бар. Там они попросили налить им что-нибудь покрепче, и Фуад начал рассказывать о своих бедах. Несмотря на раздражение, он старался говорить потише: если бы кто-нибудь услышал, что он ругает революционное правительство, ему бы не поздоровилось. Простой народ поддерживал новые порядки.

Они просидели в баре до вечера, а потом решили пойти на танцы.

— Ну, куда сейчас? — спросил Фуад.

— В «Пиплз-клаб», — ответил Нассор.

— Это где?

— На площади Мнази-Моджа.

— A-а! Ну поехали.

Когда они приехали на танцы, веселье было в самом разгаре. Фуад вошел внутрь и застыл как вкопанный: когда-то здесь развлекались только дети богачей, теперь же зал был полон людьми, которые были одеты не лучше его батраков.

— А этим что здесь надо? Нет уж, я пошел. Пусть веселятся без меня. — И Фуад решительно двинулся к выходу.

Нассор остался в клубе, а Фуад сел за руль и помчался по ночным улицам. В районе Микунгуни ему не удалось вовремя притормозить, машина врезалась в дерево, и он потерял сознание.

Киджакази не находила себе места от беспокойства. Фуад давно уже должен был вернуться, а его все не было. «Что с ним случилось?» — спрашивала она себя, ворочаясь в постели. Всю ночь она не могла сомкнуть глаз, ожидая хозяина, а потом не выдеражала и побежала к дому Мконгве.

— Что случилось, Киджакази? Почему вы пришли в такой час?

— Господин Фуад до сих пор не вернулся, и я не знаю, что и думать, — сказала Киджакази дрожащим голосом.

— А какое вам дело до Фуада? Я-то решила, что с вами что-то стряслось, а вы, оказывается, не спите только оттого, что ваш Фуад еще не вернулся?

— Просто это не в его правилах…

Однако Мконгве перебила ее:

— Знаете что, если вас привело ко мне только это, то, извините, я очень хочу спать.

Киджакази уныло поплелась к себе.

Наступило утро, а Фуад все не появлялся. Напуганная, не зная, что делать, Киджакази сидела у двери господского дома и ждала. Вдруг она вскочила: к крыльцу подъехала карета «скорой помощи». Из машины вышли люди с носилками, а на носилках она увидела Фуада.

— О аллах! О аллах! Мой бедный господин! — запричитала она. У машины стали собираться батраки. Они молча наблюдали за происходящим, не выказывая ни жалости, ни сострадания к своему хозяину, и только с удивлением поглядывали на плачущую Киджакази. А она проводила санитаров с носилками в спальню Фуада и помогла им уложить его на кровать.

— Не плачьте, мамаша, — успокоил Киджакази один из санитаров. Потом они сели в машину, и «скорая помощь» уехала.

Фуад ушиб голову и сломал правую ногу. Он два месяца провалялся в постели, и все это время Киджакази ухаживала за ним как родная мать. Нога вскоре начала срастаться, но Фуад был капризен и плаксив, как ребенок, — возможно, сказывалась травма головы.

Однажды, после того как сняли гипс, Фуад попросил Киджакази помассировать ему больную ногу, и ему очень понравилось, как она это сделала.

— С сегодняшнего дня, — сказал он удовлетворенно, — только ты будешь лечить меня. Это у тебя получается лучше, чем у любого врача. Недаром ты нянчила меня, когда я был маленьким.

— Да, это правда, господин, — сказала Киджакази и заплакала, она была благодарна хозяину за то, что он вспомнил об этом, — бывало, никто, кроме меня, не мог вас успокоить, когда вы плакали. Даже вашей покойной матушке, госпоже Маймуне, не удавалось сделать этого. Каким красивым ребенком вы были тогда!

— Да, Киджакази, ты моя верная служанка. А какие песни ты мне пела тогда! Спой какую-нибудь из них.

Еще никогда хозяин не обращался к ней с подобными просьбами. «Значит, — обрадовалась она, — недаром я столько лет верой и правдой служила своему господину. Сегодня он наконец оценил меня по заслугам».

— О мой господин! Я и не знаю, смогу ли я спеть вам так, как пела когда-то, — сказала она, смущаясь. Но просьба хозяина — закон, и она низким скрипучим голосом завела колыбельную. Взглянув на Фуада, она увидела, что он улыбается. Это ободрило ее, и она продолжала петь:

— Да заткнись ты! — вдруг взорвался Фуад. — Голос у тебя как у коровы. Неужели ты мне это пела?

— Да, господин. Вы хотели, чтобы я каждый день пела вам именно эту песню. Вы любили ее больше других, — испуганно ответила Киджакази, досадуя на себя за то, что испортила хозяину настроение.

— Мне противно слушать твой скрипучий голос. Ты ни на что уже не годишься! У меня кругом одни неприятности, а ты мне даже спеть не можешь. Убирайся отсюда! — закричал Фуад.

Киджакази покорно поднялась и пошла к двери.

— Пойди напои коров! Быстро! — крикнул ей вдогонку Фуад.

«Так мне и надо. Сама заслужила, — думала Киджакази, наливая коровам воды. — Вообразила себе невесть что».

Через несколько дней Фуад снова позвал Киджакази помассировать ему ногу. Он сидел в кровати, опершись на подушки. Киджакази робко вошла в комнату, села на краешек постели и начала осторожно поглаживать его больную ногу.

— Скажи, Киджакази, — вдруг начал он, — что ты думаешь о том, что происходит вокруг? Тебе это нравится?

Киджакази, не ожидавшая такого вопроса, страшно растерялась. Она попыталась сделать вид, что не расслышала слов хозяина, и начала с удвоенной энергией массировать ему ногу. Но Фуад не унимался:

— Ты что, глухая? Я тебя спрашиваю, нравится тебе это или нет.

— Я всем довольна, господин. Слава аллаху, все хорошо, — ответила Киджакази.

— Что? — вскричал Фуад. — Тебе нравится то, что творят эти неверные? Эти бандиты? Эти воры? Эти невежды? Ты одобряешь дела этих мерзавцев? Значит, ты с ними заодно? — От ярости Фуад брызгал слюной.

Бедная Киджакази вся сжалась от страха. Она не понимала, чем навлекла на себя гнев хозяина. Ей был непонятен вопрос, и, судя по его реакции, она оплошала с ответом. На лбу ее выступил пот, перед глазами поплыли круги.

— Я не знаю, что вы имеете в виду, господин. Простите меня, — взмолилась она.

— Теперь мне все ясно: ты помогаешь им! — кричал Фуад. — Вот уж не знал, что пригрел змею на своей груди!

— Господин! Вы же знаете, что я столько лет верой и правдой служила вашему отцу. Я все отдам, лишь бы вам было хорошо! — клялась Киджакази.

Тогда Фуад сменил гнев на милость:

— Киджакази, ты же мне как родная. Ты всегда была предана мне. Ты нянчила меня, когда я был маленьким, в общем, была для меня второй матерью. Когда ты умрешь, я устрою для тебя такие пышные похороны, каких еще не видали в Коани.

Оторопевшая Киджакази молча слушала хозяина, ловя каждое его слово. А он продолжал:

— Ты должна разбираться в том, что происходит. Ведь эти негодяи, эти чудовища теперь совсем распоясались. Эти голодранцы собрались в кучу и заявляют, что собираются создать в моей деревне кооператив. Но разве эти невежды смогут хоть что-нибудь создать? Они хотят забрать у меня мои земли, а мне оставить лишь маленький участок, мне, Фуаду бин-Малику. Киджакази, я верю тебе. Постарайся держаться подальше от Мконгве. Она совершенно обленилась, дерзит. А раз так — пусть убирается. Мы не станем ее удерживать. Но это значит, что тебе, Киджакази, придется работать за двоих.

Старая служанка не верила своим ушам. Неужели он относится к ней как к равной? Он назвал ее второй матерью?! «Значит, всю свою жизнь я работала не напрасно, — думала она. — Но я буду работать еще лучше, чтобы господин Фуад всегда был доволен мной».

Она продолжала массировать ногу хозяина до тех пор, пока он не заснул, а потом поднялась и тихо вышла, плотно закрыв за собой дверь.

На следующий день Киджакази ждала, что Фуад снова позовет ее к себе и будет так же ласково разговаривать с ней, но этого не случилось. Не позвал он ее и через день, и через два, и через неделю…

Однажды вечером, когда Киджакази уже легла, к ней в дверь постучала Мконгве. По ее виду Киджакази сразу поняла, что она пришла сказать ей что-то важное.

— Вот хочу попрощаться с вами. — (Киджакази заметила в руках у девушки небольшой узелок.) — Я решила оставить работу у Фуада и вернуться домой. Мне надоело жить в услужении, надоели его попреки и придирки. Нет у него ни стыда, ни совести. В общем, ухожу я.

— Куда ж ты, доченька? Ведь хозяин тебя кормит. Живешь — ни забот, ни тревог! А уйдешь — как жить будешь? — спросила Киджакази.

— Ну нет. Как раз здесь-то я все время и живу в тревоге, — горько усмехнулась Мконгве.

Тут-то Киджакази и вспомнила, что хозяин был недоволен девушкой. «Наверное, он был прав, — подумала служанка, — и когда предсказывал, что Мконгве скоро уйдет от него, и когда говорил про тех негодяев и вероотступников». Пристально посмотрев на девушку, Киджакази сказала:

— Мконгве, прошу тебя, останься. Не бери пример с дурных людей.

— Про кого это вы?

— Про тех, кто грабит господина Фуада.

— Ах, вот что! Тогда скажу вам, что они прекрасные люди, и я молю аллаха, чтобы он помог им во всех их делах. А кто вам сказал, что это дурные люди?

— Хозяин. Господин Фуад говорит, что они бандиты, воры и вероотступники.

— Вот уж кто вор, так это ваш любимый Фуад. Он крадет труд людей и при этом презирает их. Для него мы не больше чем рабочая скотина, — голос девушки дрожал от возмущения.

— Мконгве, — что ты говоришь! Зачем ты так о господине Фуаде?

— Да, я считаю его вором, грубияном и подлецом. И вы сами еще убедитесь в моей правоте, если он в скором времени не загонит вас в могилу.

— Значит, ты все-таки уходишь? Жаль, теперь мне придется работать за двоих. А то, может, еще передумаешь? Взвесь все хорошенько — как бы потом не пожалеть. Ведь если даже захочешь вернуться, хозяин тебя обратно не возьмет.

— Что?! Вернуться к этому кровопийце? Да я лучше умру от голода! Для себя я все уже решила: я вступаю в кооператив. Хочу жить и работать вместе со всеми. Там хорошо! Коров у них около пятидесяти, а рук на фермах не хватает. А еще у них есть козы, куры. А какие там поля!

— Неужели лучше, чем у господина Фуада?

— Эх, Киджакази! Вы что, на луне живете? Разве вы не знаете, что у вашего «хозяина» больше нет земли?

— А кому же тогда принадлежит скот?

— Как кому? Всем членам кооператива.

— Разве коровы могут принадлежать всем? Как же тогда узнать, от какой коровы молоко пьешь?

Мконгве внимательно посмотрела на Киджакази и начала терпеливо, как учительница ученице, объяснять ей:

— Молоко наливают в бидоны и отправляют на продажу, а деньги, которые за него получают, делят между членами кооператива, в зависимости от того, кто как работает. Так же поступают и с другими продуктами: рисом, маниокой. И кто лучше работает, тот больше получает. Поняли?

Киджакази никогда не слышала ничего подобного.

— А кто хозяин этого… кооператива?

— Послушайте, Киджакази, это только вы хотите, чтобы вами всегда кто-нибудь помыкал. Вы привыкли к тому, что над вами всегда стоит хозяин — человек с палкой, который погоняет вас, как бессловесное животное.

— Но, доченька, с этим ничего не поделаешь: так уж мне на роду написано. Всемогущему аллаху угодно, чтобы важные господа правили бедными, вроде меня. Так уж устроен мир.

— Так мир был устроен раньше, а теперь мы устроим его по-другому, — не соглашалась Мконгве. — Конечно, и сейчас есть богатые и бедные, но богатым придется расстаться со своим добром, а бедные не умрут бедняками. Теперь все изменится.

— А кто все это изменит? — спросила Киджакази.

— Народ! — воскликнула Мконгве, начиная выходить из себя. — Простые люди, такие, как я и вы.

— Послушай, девочка, не сердись на меня. Объясни спокойно, как это может быть, — шепотом сказала Киджакази, с опаской оглядываясь по сторонам, словно испугавшись, что Фуад в эту минуту может услышать их.

Мконгве пожалела, что повысила голос на старую женщину, вместо того чтобы спокойно ей все объяснить.

— Киджакази, — мягко сказала она, — я знаю, что вы боитесь Фуада, что вы верой и правдой служите ему. Знаю я и то, что сейчас он старается приблизить вас к себе и, наверное, уже сказал вам, чтобы вы не общались со мной. Потому-то вы и сторонитесь меня, как дьявол святого Корана. Но подумайте сами: ради чего вы работаете? Вы же ничего не получаете за свой труд!

— Не в этом дело.

— А в чем же?

— Я не могу не работать.

— Но на кого вы работаете! На этого скрягу, который готов от жадности съесть самого себя! А я не хочу больше работать на него.

— Мконгве, доченька, — сказала Киджакази, кладя руку ей на плечо, — как ты не понимаешь? Я работаю здесь не только ради господина Фуада. Мне дорого здесь все: и хозяин, и его скот, и то, что растет на его землях. Здесь жили и умерли мои предки, здесь умру и я.

Мконгве молчала. Она вдруг почувствовала глубокое уважение к этой старой женщине. Киджакази была не права, ее следовало разубедить, но как? И Мконгве снова заговорила:

— Ну хорошо, Киджакази, вы преданы своему хозяину. Но что эта преданность дала лично вам? Вы прожили всю жизнь, работая на него, и что же получили взамен? Прожитые годы согнули вас, уже подошла старость, а у вас даже нет приличной одежды. Вы всю жизнь проработали в этом имении, но у вас здесь нет ничего своего. Здесь вы такая же собственность господина, как коровы или куры. Нет, вы даже в худшем положении, чем они: ведь они получают достаточно корма, а вы никогда не ели вдоволь. Вы всегда были одиноки: люди избегали вас. Они боялись говорить с вами: вдруг скажут что-нибудь не то, а вы пойдете и донесете хозяину.

Киджакази молча смотрела на Мконгве. Губы ее дрожали. Ей казалось, что Фуад притаился где-то недалеко и все слышит. И она разрыдалась.

— Мконгве! Замолчи! Замолчи сейчас же. И уходи! Я не хочу тебя видеть. Ты злая!

Слезы текли у Киджакази по лицу.

— Не надо, не плачьте! Я не хотела обидеть вас! Я сейчас ухожу, но прошу вас: заходите как-нибудь ко мне, ведь мы не договорили, — сказала Мконгве. Она вышла во двор и, ни с кем не прощаясь, пошла прочь от господского дома. А Киджакази всю ночь проплакала у себя в каморке.

Весь следующий день ее одолевали невеселые мысли. Она вспоминала, как Мконгве ругала господина, называла его вором, скрягой. Нет, это неправда! Ее Фуад самый лучший! Противная девчонка. Нынешняя молодежь потеряла всякое почтение к старшим! Нет у них ни стыда, ни совести!

Занятая своими обычными хлопотами, Киджакази старалась почаще проходить под окнами комнаты хозяина. Ей хотелось, чтобы он окликнул ее, похвалил за усердие. И вот Фуад позвал ее:

— Киджакази! Пойди сюда!

Киджакази обрадовалась, что хозяин наконец-то заметил ее, и с улыбкой подошла к нему, но услышала сердитый окрик:

— Что это ты развеселилась? Я что, сказал тебе что-нибудь смешное?

Это был прежний Фуад, будто бы и не было того разговора, когда он называл ее второй матерью.

— Где Мконгве? — раздраженно спросил он.

Из боязни, что гнев хозяина обратится на нее, Киджакази не решилась сказать, что Мконгве ушла насовсем.

— Не знаю, господин, — пролепетала она.

— Тогда найди ее и скажи, чтобы она почистила мои ботинки.

— Но, господин, я и не знаю, где искать ее!

— Сейчас же отправляйся и делай то, что тебе приказано! Можешь не возвращаться, пока не найдешь.

Киджакази оказалась в сложном положении: ей нужно было разыскать Мконгве, которой — Киджакази твердо знала это — уже не было в имении. Мконгве ушла к тем, кого Фуад называл бандитами. Но как сказать об этом хозяину? Киджакази поплелась прочь и вернулась, лишь обойдя все имение.

— Я не нашла ее, господин!

— Что?! Старая корова! Я же сказал тебе, чтобы ты без нее не возвращалась!

— Но, господин, я обыскала все имение!

— А ты заходила к ней домой?

— Заходила, но ее там нет.

— Ах, нет! Ну и черт с ней! Наверно, сбежала. Ничего, я пойду к ее деду и расскажу ему обо всем, — сказал Фуад уже менее уверенно — А ты нигде не видела Умари?

— Он на рисовом поле, — ответила Киджакази.

— Пойди позови его.

Усталая, Киджакази все же отправилась выполнять приказание.

— Умари, тебя зовет господин!

Тот распрямился, отер пот с лица, посмотрел на Киджакази и покачал головой.

— Разве не видишь — работаю!

— Я сказала ему, что ты полешь рис, но он все равно приказал позвать тебя.

— Пойди и скажи ему, что мне некогда.

— Что ты, я не смогу ему так сказать! — испугалась Киджакази.

— Не бойся! Передай ему мой ответ. И запомни: его времена прошли. Мы здесь долго не останемся. Скоро все уйдут от него. Наверное, только ты одна и останешься. — Умари улыбнулся.

Киджакази бегом вернулась к хозяину и остановилась перед ним, не зная, что сказать.

— Где он? — строго спросил Фуад.

— Он сказал… он сказал… — Киджакази замялась.

— Ну?! Что он сказал? — крикнул Фуад, резко вставая со стула.

— Он сказал… что ему некогда, — ответила Киджакази, вся сжимаясь от страха.

— Ему некогда? Он посмел мне так ответить? Ну, пусть пеняет на себя. А ты что стоишь? Иди и займись делом! Я с ним еще поговорю!

Фуад понимал, что ничего не может сделать с Умари и другими батраками. Они тоже это знали. Только Киджакази не замечала изменений. Она, как и раньше, работала от зари до зари, а по вечерам, возвращаясь в свою каморку, падала на постель от усталости и лежала, уставившись в одну точку. Тусклый свет керосиновой лампы освещал убогое жилище. Она лежала, думала, и мысли ее все чаще возвращались к Мконгве и к их последнему разговору. Она старалась не думать об этом, но не могла. Сон подолгу не приходил, и мысли о Мконгве бередили душу. Зачем эта девушка наговаривала на хозяина?

Киджакази ворочалась с боку на бок, но заснуть все не удавалось. И она стала думать о Фуаде. Она вспомнила, как ласково разговаривал он с ней, когда болел. Но эти воспоминания уже не вызывали в ней радостного чувства, потому что на память сразу приходила незаслуженная обида, которую он нанес ей, когда она, по его же просьбе, попыталась спеть ему колыбельную. Она вспомнила слова Умари: «Не бойся! Его времена уже прошли!» Что он хотел этим сказать?

…Однажды ей приснился сон, будто она кормит грудью младенца. Но вдруг младенец начинает расти прямо на глазах. Ребенок душит ее, она задыхается… И вот это уже не ребенок, а хозяин — господин Фуад. Лицо его перекошено от гнева… Киджакази в ужасе проснулась.

Рассвело. Киджакази быстро встала, подмела двор, накормила и напоила коров и пошла выносить навоз. В это время ее позвал Фуад:

— Эй, Киджакази! Иди сюда!

Поставив ведро с навозом, Киджакази бегом бросилась в комнату хозяина. Фуад лежал в постели.

— Подойди ко мне. Сними с меня ботинки!

Киджакази села на краешек кровати и, положив ноги хозяина себе на колени, стала разувать его.

— Давай-ка побыстрее! Я спать хочу.

Впервые за много лет Киджакази вдруг решилась посмотреть хозяину в лицо. Глаза его ввалились, на лбу блестели капли пота. И тут сердце Киджакази пронзила острая жалость к нему. Сейчас он выглядел совсем беспомощным. Не успела она снять с него второй ботинок, как он захрапел. Киджакази смотрела на спящего Фуада и думала: «На чьей же стороне правда? Кто из них обманывает меня?»

А Фуад полдня провалялся в постели. Он был мрачен, ничто не радовало его.

В дверь постучали.

— Войдите, — закричал Фуад.

Посетителей было четверо. Это были незнакомые Фуаду молодые люди в широкополых соломенных шляпах, какие носят грузчики. В руках они держали колышки и большие мотки веревки. Фуад не знал, с чем связан их приход, но нутром чувствовал, что ничего хорошего он ему не предвещает.

— Пожалуйста, проходите в гостиную. Только извините меня, я на минутку выйду: мне надо умыться.

— Ничего, ничего. Не беспокойтесь. Мы подождем во дворе.

— Зачем же во дворе? Пожалуйста, заходите в дом, — уговаривал Фуад.

Не теряя времени на разговоры, молодые люди прошли в гостиную и сели, ожидая, когда хозяин вернется. Они молча разглядывали богатое убранство комнаты, а один из них, не выдержав, воскликнул:

— Ну и живут же люди!

Но ему никто не ответил.

Умывшись и одевшись, Фуад вышел к гостям.

— Я вас слушаю, — сказал он. Видно было, что он нервничает.

— Мы из отдела землеустройства, — сказал один из гостей.

Сердце Фуада тревожно забилось.

— Чем я могу быть вам полезен? — спросил Фуад трясущимися губами.

— Мы хотим попросить вас показать границы ваших владений.

— А по какому пра… — начал было Фуад, но осекся, подавив гнев, который был сейчас совершенно неуместен. — Значит, вы просите меня показать границы моих владений? — переспросил он.

— Да.

— Ну что ж. На севере они граничат с владениями Рувехи, на юге — с землями… — Но его перебили:

— Мы просим вас показать все на месте.

— Но это очень большая работа. Она займет целый день. Я думаю даже, что за один день мы можем не управиться.

— Ничего, это не важно.

Фуад подумал немного и сказал:

— Подождите, я сейчас. — Он вышел, бесцельно прошелся по дому и тут же вернулся.

— Пойдемте, я готов.

Обойти все владения Фуада было нелегко. К тому же молодые люди делали замеры, что-то записывали, вбивали колышки. Фуад устал. Он шатался, как после бутылки пальмовой водки. Еще ни разу в жизни ему не приходилось столько ходить пешком.

А дома его с тревогой ждала Киджакази. Она не знала, куда исчез хозяин, и очень волновалась. Она искала его повсюду, но нигде не могла найти. Тогда она решила зайти к Умари.

— Умари, сынок, ты не видел господина Фуада? — спросила она.

Умари с жалостью посмотрел на старую женщину, как будто говоря: «Бедная ты, бедная!» А потом спросил:

— Что это ты ищешь его?

— Он куда-то пропал. Что с ним могло случиться? — Было видно, что Киджакази встревожена не на шутку.

— Я тоже не видел его, — ответил Умари.

А Фуад ходил с землемерами до самого заката. Работу удалось закончить только к вечеру, и, когда они вернулись к дому Фуада, уже стемнело. У крыльца, понурив голову, сидела Киджакази, которая, увидев Фуада, обрадовалась, как ребенок.

Фуад предложил землемерам пройти в дом и посидеть в гостиной, отдохнуть. Все очень устали, и больше всех — Фуад.

— Киджакази! — позвал он служанку.

— Я здесь, — откликнулась она.

— Принеси-ка нам воды.

Через несколько минут Киджакази внесла в комнату кувшин с водой и стаканы. Она поставила их на стол и вышла.

— Кто это? — спросил один из землемеров.

— Это моя родственница. Она живет здесь уже давно: еще при покойном отце здесь поселилась, — ответил Фуад.

Гости подходили к столу, наливали себе воды и жадно пили. Фуада тоже мучила жажда, но он был не в силах подняться со стула.

— Мы должны вам сказать, — начал один из землемеров, — что ваши земли становятся собственностью государства и будут распределены между крестьянами. И поскольку вы так же, как и другие, имеете право пользоваться землей и добывать таким образом себе пропитание, мы выделяем вам участок в три акра в любом месте, где вы пожелаете.

Фуад вздрогнул, будто его ударили. Он открыл рот, чтобы ответить, но слова застряли у него в горле. На глаза навернулись слезы, и он с трудом сдержался, чтобы не заплакать. Наконец он сдавленно произнес:

— Значит, вы отнимаете у меня мои земли?

— А разве вы не слышали об аграрной реформе, проводимой революционным правительством?

— Почему, слышал, но… — Фуаду нечего было сказать.

— Что «но»?

— Но это моя земля, я законным путем унаследовал ее от моего отца!

— Вы обращаетесь не по адресу. Мы всего лишь землемеры и делаем то, что нам поручили. Если у вас есть жалобы, вы можете поехать в город в Главное управление землеустройства и изложить их там.

— Да ладно! Делайте что хотите, — сказал Фуад, опустив голову.

Гости ушли, и Фуад остался в гостиной один. Гнев и ненависть душили его.

Стало совсем темно. Фуад встал, зажег свет и снова сел.

Все это время Киджакази была недалеко от дома и, увидев, что хозяин долго не выходит, решила посмотреть, что с ним. Подойдя на цыпочках к гостиной, она заглянула внутрь и увидела, что Фуад спит, сидя на стуле. И снова старой служанке стало жалко хозяина: она поняла, что приход незваных гостей принес ему новые неприятности. Киджакази вошла, опустилась перед ним на колени и стала снимать с него ботинки, вымазанные красноватой глиной.

Вдруг Фуад проснулся и с силой пнул служанку ногой в грудь.

— Ты что здесь делаешь? Тебя кто звал? С каких это пор тебе позволено входить сюда без разрешения? Отвечай, грязная свинья! — заорал Фуад.

Киджакази упала, ударившись головой об пол. Она отползла в сторону и стала тяжело подниматься, держась рукой за стену. Ее трясло, как в ознобе.

— Простите меня, господин, простите! — проговорила она дрожащим голосом.

— Пошла вон, пока я не разбил тебе голову! Скройся с глаз моих, подлая старуха! — продолжал кричать Фуад, вымещая на Киджакази весь накопившийся в нем гнев.

Киджакази сначала попятилась, а потом со всех ног бросилась во двор. А Фуад, все больше распаляясь, кричал:

— Три акра! Три акра! Они думают, что мне этого достаточно! Мне вообще ничего не нужно! Пусть подавятся, кровопийцы! О аллах! О аллах, заклинаю тебя, покарай их! Пусть у меня отнимут землю, пусть! Но сделай так, чтобы эти мерзавцы рассыпались в прах! Сделай так, чтобы они сгинули!

Фуад вышел из гостиной и направился в свою комнату. Он так обессилел, что даже не смог раздеться. Скинув ботинки, он бросился на кровать и тут же заснул.

Утром Фуад проснулся в мрачном настроении. Ему хотелось, чтобы земля разверзлась и поглотила его: ведь его поля, его прекрасные плодородные земли, унаследованные от отца, покойного господина Малика, больше не принадлежали ему. Будь Фуад порешительнее, он спалил бы свое имение. Но он был храбрым только на словах, а на деле боялся народного правительства и людей, которые его представляли. Самое большее, на что его хватало, так это поносить революционное правительство в компании таких же, как он, бывших помещиков, которые время от времени заезжали к нему.

Прошло еще несколько дней. Теперь даже Киджакази заметила, что в усадьбе творится что-то необычное. Она видела на полях много незнакомых людей, и никто ими не командовал, все работали сами по себе. Киджакази решила спросить у кого-нибудь, что происходит. И конечно, никто не мог объяснить ей этого лучше, чем Умари. Поэтому вечером, когда люди возвратились с работы, она отправилась к нему.

Умари сидел у своей хижины и плел корзину. Увидев Киджакази, он улыбнулся:

— A-а, добро пожаловать!

Киджакази была настроена решительно. Она села на циновку напротив Умари и сразу же обрушила на него град вопросов:

— Скажи мне, Умари, что происходит?

— А что? — спросил Умари с улыбкой, начиная понимать, что привело к нему Киджакази.

— Как это «что»? Какие-то люди свободно ходят по всему имению и никого не боятся. Что, наш господин продал имение? — спросила Киджакази и посмотрела на Умари, нетерпеливо ожидая ответа.

— А разве я не говорил тебе, что у Фуада больше нет земли? Помнишь, в тот день, когда я работал в поле, а ты пришла сказать мне, что он меня зовет?

— Да? Ну и когда же он продал его? — удивленно спросила Киджакази. — И зачем ему продавать такие хорошие земли?

Умари оторвался от своей почти уже сплетенной корзины и внимательно посмотрел на Киджакази:

— А он и не продавал их.

— Как же это? Ты что, хочешь сказать, что он отдал их даром?

— Нет, не отдал. Их отобрало у него правительство и поделило между безземельными крестьянами. Вот и я получил участок — целых три акра.

— Отобрало правительство? — Киджакази была озадачена. — Что же это такое делается? И что такое «правительство»?

— И откуда ты только такая взялась? — насмешливо сказал Умари, снова принимаясь за корзину.

— Почему ты спрашиваешь? — удивилась Киджакази. — Ты же знаешь, что я здесь родилась и никогда отсюда не уезжала.

— Да я не это имею в виду, — сказал Умари. — Как можно не знать о том, что режим султана свергнут и страной теперь правит революционное правительство, которое отняло землю у помещиков и разделило ее между крестьянами!

— Вот это да! А как же господин Фуад?

— Ему придется взять в руки мотыгу и самому обрабатывать свой участок.

— Бедный мальчик! Он же не умеет этого делать!

— Пусть учится. Почему мы можем, а он нет? — ехидно спросил Умари. — А тебе, Киджакази, я вот что скажу: хватит прислуживать ему как рабыня! Он больше тебе не хозяин.

— Конечно, мне уже тяжело жить в услужении, — сказала Киджакази, — но куда же я пойду?

— Если захочешь, то и ты сможешь получить участок в три акра, — предложил Умари.

— Что?! И не заикайся об этом! Мне не нужно краденого. Ну ладно, я пошла.

Сон не шел в ту ночь к Киджакази. Чего только она не передумала! Снова и снова мысль ее возвращалась к тому, последнему, разговору с Мконгве перед тем, как девушка покинула имение навсегда. Киджакази впервые задумалась о своей жизни, вспомнила свое детство, когда она в поте лица работала на господина Малика, и с горечью решила, что жизнь ее прожита зря. Киджакази вспоминала, как нянчила Фуада, и думала о том, каким он стал. Почему ей приходится терпеть от него только побои, издевательства и унижения? Она посмотрела на свои мозолистые ладони, и ей показалось, что она видит их впервые: раньше ей было некогда рассматривать собственные руки, да это и в голову не приходило.

А потом Киджакази опять подумала о Фуаде. «Пусть я бедна, пусть я низкого происхождения, — рассуждала она, — но неужели в нем нет никакого уважения к моему возрасту? За что он бьет меня?»

В ту ночь что-то переменилось в ее душе. Она поняла, что ее усердие не было и никогда не будет оценено. Наоборот, чем больше она старалась угодить Фуаду, тем сильнее он презирал ее. И она решила уйти от него.

Наступила суббота, и Фуад с утра уехал в город развлекаться: ему нечего было делать в имении, которое больше ему не принадлежало. А Киджакази впервые в жизни решила устроить себе выходной.

Она помылась у колодца, тщательно оделась, покрыла голову накидкой и вышла во двор. Бесцельно побродив по двору, она села в тени мангового дерева и опять вспомнила разговор с Мконгве.

— Бедная девочка! Я зря обидела ее. Что она сейчас думает обо мне? Нет, мне нужно обязательно увидеться и поговорить с ней.

И тут, подняв глаза, она увидела девушку, которая шла к ней. Ей хотелось броситься навстречу Мконгве, но она осталась на месте. Мконгве подошла и весело поздоровалась.

— Ну что, Киджакази, вы все еще сердитесь на меня? — спросила она.

— Нет, дочка, что ты! За что мне сердиться?

Мконгве с жалостью посмотрела на старую служанку. За время, пока они не виделись, Киджакази еще больше постарела и высохла. На глаза девушки навернулись слезы. Она хотела сказать Киджакази, чтобы та уходила от Фуада в кооператив, но потом передумала, решив, что сначала лучше показать ей, как они живут. «Может быть, это поможет ей сделать правильный выбор?» — подумала она.

— А почему вы не работаете? — спросила девушка.

— Устала я! Не могу больше! Я ему во всем стараюсь услужить, а он только бьет и ругает меня. Он даже не уважает мои седины. И чем дальше, тем хуже.

Мконгве не ожидала услышать такое от Киджакази. Да, сейчас было самое время сводить ее в кооператив.

— Послушайте! Давайте сходим погулять, — предложила Мконгве.

— Гулять? Под таким солнцем? — удивилась Киджакази. — Что ты! У меня и ноги уже не те. Ты, наверное, что-то затеяла, если решила куда-то тащить меня, старуху?

— Пойдемте, пойдемте. Вы все сами увидите, и, я думаю, вам там понравится, — сказала Мконгве. — Я хочу вам показать, где я сейчас живу и работаю.

— Я бы рада, да не знаю, когда он вернется. Ведь он убьет меня, если не застанет дома. Хотя… Аллах с ним! Пойдем! А это не очень далеко?

— Нет, совсем близко, — обрадовалась Мконгве. Она подала Киджакази руку, помогла ей встать, и они отправились в путь. Вскоре они увидели большое каменное строение, а в стороне от него — разбросанные по равнине маленькие аккуратные домики.

— Ну, вот мы и пришли, — сказала Мконгве.

Когда они подошли к каменному строению, Киджакази уловила с детства знакомый ей запах навоза. Это был новый коровник. Мконгве предложила зайти внутрь.

— Заходите! Чего вы боитесь? Думаете, вы в имении Фуада?

Киджакази пришла в изумление: она никогда не видала столько животных сразу. В коровнике быстро и слаженно работали несколько женщин. Вокруг царили чистота и порядок.

— Мконгве, чьи это коровы? — спросила она.

— Наши. Они принадлежат кооперативу.

Киджакази внимательно разглядывала коров, останавливаясь возле тех, которые ей особенно нравились, и все спрашивала:

— И это тоже ваша?

— Наша, наша. Здесь все наши.

— Скажи мне, как ее зовут?

— А это написано здесь, на дощечке.

— Ты смеешься надо мной, доченька. Я же не умею читать. Значит, на этих дощечках написаны имена коров?

— Да, на каждой дощечке написаны имя, возраст, количество съедаемого за день корма и суточный надой молока.

Киджакази восхищенно покачала головой.

Осмотрев коровник, они пошли к девушке домой. Мконгве открыла дверь, и они попали в светлую, уютную комнату с цветами на окнах, зашторенных белыми тюлевыми занавесками. Посреди комнаты стоял стол, покрытый скатертью, и два стула, а у стены — кровать, застеленная белым покрывалом. В углу висело зеркало.

— Кто здесь живет? — спросила Киджакази.

— Я, — коротко ответила Мконгве. Она включила радиоприемник, и вся комната наполнилась приятной негромкой музыкой.

— Вот это да! Совсем как у господина Фуада! И ты умеешь его включать! — не переставала удивляться Киджакази. Она села на краешек стула и стала слушать музыку. Мконгве присела на кровать. И тут Киджакази почувствовала, как она устала.

— Мконгве, доченька, у меня в горле пересохло. Дай, пожалуйста, воды, — попросила она.

Мконгве принесла стакан холодной воды, и Киджакази залпом выпила его. Они поговорили еще немного, и тут стенные часы пробили семь.

— Уже семь часов, а я еще здесь! — воскликнула Киджакази. — Хозяин убьет меня. Он, наверное, уже вернулся из города, а меня нет. Такого еще никогда не было. — И, даже не попрощавшись с Мконгве, она бегом бросилась домой. По дороге вспомнила, что забыла покормить коров. К счастью, со вчерашнего дня осталось немного травы, и она, не теряя времени, стала раскладывать ее в пустые ясли. Голодные коровы жалобно мычали, а Киджакази просила у них прощения, утешая их, как маленьких детей. Разнося корм, она рассказывала им о тех коровах, которых видела на скотном дворе кооператива, о том, какие они ухоженные, в каком хорошем коровнике живут. Покормив скотину, она ушла в свою каморку. Фуада нигде не было.

С тех пор Киджакази часто вспоминала о том, что видела в кооперативе. Кооператив процветал. А хозяйство Фуада постепенно приходило в упадок. Крыша коровника прохудилась, курятник покосился, но Фуада это не заботило. Зато удручало Киджакази. Она вложила в хозяйство много сил и продолжала честно трудиться, хотя и без былого усердия.

Однажды утром, когда Киджакази, как всегда, возилась в коровнике, она снова вспомнила о кооперативе и решила: «Все-таки, я зря так плохо думала о тех «безбожниках». Вот ведь какие чудеса они творят! Какие дома и коровники строят! Не такие уж они плохие, если так заботятся и о людях, и о животных. И понятно, почему Фуад ругает их на чем свет стоит. Ведь он же богач, а богачи всегда против простых людей, таких, как Мконгве и я. Они привыкли помыкать нами. Конечно, им не хочется работать вместе с теми, кого они раньше угнетали. Нет, эти люди сильнее, чем Фуад. Но кто дал им такую силу? Может быть, правительство, о котором мне рассказывал Умари?

Киджакази сидела, погруженная в свои мысли, и не сразу услышала окрик Фуада:

— Киджакази! Эй, Киджакази! Ты где? А ну, быстро иди сюда!

Киджакази тут же бросилась в дом.

Комната Фуада тонула в табачном дыму. Уже с порога Киджакази почувствовала сильный запах спиртного. По комнате были разбросаны пустые бутылки и стаканы. Стояли они и на столе. Видно, у хозяина всю ночь были гости.

— Целый час уже кричу тебе, сука ты старая! Где ты шляешься? — орал Фуад.

И вдруг, к своему собственному удивлению, Киджакази сказала твердо:

— Я не сука. Я такой же человек, как и вы. И пришла я сразу же, как только вы позвали меня. А где я была, вы знаете — работала на вас. Я одна делаю в этом доме всю работу, и у меня только две руки.

Фуад удивился.

— Ладно, замолчи. Лучше сними с меня ботинки, — приказал он.

Не говоря ни слова, Киджакази опустилась перед хозяином на колени и стала развязывать ботинки. Фуад продолжал ругаться, а потом попытался пнуть Киджакази ногой, но та успела отскочить в сторону.

— Перестань копаться! — прорычал он пьяным голосом.

— Если я копаюсь, можете снимать свои ботинки сами.

Лицо Фуада налилось кровью.

— Ты что, отказываешься выполнять мое приказание? — взревел он.

Киджакази отошла в сторону, выпрямилась и, смело глядя хозяину в лицо, сказала:

— Слушайте меня внимательно, Фуад. Если вы хотите, чтобы я работала на вас, как раньше, не бейте меня больше. Я устала! Мне надоело выполнять самую грязную работу, не получая за это ни денег, ни благодарности. Нет в вас ни стыда, ни совести! — Разгневанная Киджакази впервые назвала своего хозяина просто Фуад, не прибавив к имени слова «господин». А Фуад был так пьян, что еле держался на стуле.

— Как ты смеешь ослушаться моего приказа, да еще говорить мне такое! Ты еще никогда не позволяла себе подобной дерзости. Как ты, скотина, можешь перечить мне! — кричал он.

— Я встану на колени перед любой коровой в хлеву, но больше никогда не унижусь так перед вами! — Голос Киджакази дрожал.

Фуад, шатаясь, встал со стула и указал пальцем на дверь.

— Вон! Вон отсюда! Прочь с глаз моих! Собирай свои манатки и убирайся из моего дома! — Фуад снова сел и попытался развязать шнурок сам, но это ему не удалось. Он поднял голову и с ненавистью посмотрел на Киджакази.

— Нет тебе больше веры! Убирайся отсюда! Иди куда хочешь! Ты еще пожалеешь об этом: захочешь вернуться, но будет поздно. Как тебе не стыдно? Столько лет мы жили вместе, делили радость и горе, а ты…

Но Киджакази перебила его:

— Я знала здесь только горе!

И тут Фуаду стало ясно, что Киджакази не шутит и дело принимает серьезный оборот.

— Послушай, Киджакази. Ведь ты растила меня, рассказывала мне сказки, пела песни. Неужели ты все это забыла?

— Я-то не забыла, я буду помнить это всю свою жизнь. А вот вы и вправду стали многое забывать. Вот и сейчас вы хотите, чтобы я встала перед вами на колени. Зачем вам это? Я нянчила вас, носила на руках, но, чуть только вы подросли, вы стали относиться ко мне как к рабочей скотине.

До Фуада начало доходить, что если Киджакази уйдет, то он останется совсем один.

— Ну ладно, что было — то прошло, — сказал он примирительно. — Конечно, бывает, я и покричу на тебя, но ты же знаешь мой характер. Ведь не один день вместе прожили. Ты мне как родная. Здесь зарыта пуповина, связывавшая тебя с твоей матерью, я знаю, что ты не бросишь меня в трудную минуту.

— А я и не собираюсь уходить отсюда, если вы сами не выгоните меня. Здесь я родилась, здесь и умру. Я уже стара, мне поздно начинать жизнь заново.

Киджакази говорила спокойно, смело глядя Фуаду в глаза. Куда девались ее былое раболепие и страх! Она была уверена, что Фуад больше не посмеет сделать ей ничего дурного. И верно: он всеми силами старался задобрить ее.

— Мы с тобой, Киджакази, должны помогать друг другу: ты мне, я — тебе. Да, что это ты все стоишь передо мной, а я тебе даже сесть не предложу. Вот, садись, пожалуйста, отдохни.

Киджакази никак не ожидала такого оборота. Она не верила своим ушам: неужели Фуад предлагает ей сесть подле себя на этот красивый стул с мягкой бархатной подушкой?! А может быть, он просто испытывает ее, хочет проверить, решится ли она на такую дерзость? Но Киджакази все же села, вытянув усталые ноги.

Фуад действительно не думал, что Киджакази отважится сесть в его присутствии, и вот сейчас, глядя на свою служанку, он с горечью размышлял о том, как меняются времена. Фуад понимал, откуда ветер дует: Киджакази наверняка виделась с Мконгве и говорила с ней. А раз так, то от нее сейчас всего можно ожидать. Ему же оставалось только делать вид, будто он одобряет слова и поступки Киджакази. Раньше она никогда не посмела бы сесть рядом с ним в гостиной, а теперь ишь как уселась: словно это не стул, а трон.

И вдруг взгляд Фуада упал на ее ноги.

— Киджакази, что у тебя с ногами?

— А что?

— Почему ты не носишь обуви?

Действительно, на ноги Киджакази было больно смотреть. Все в трещинах, мозолях и ссадинах, они напоминали кусок плохо обожженной глины.

— А вы что, в первый раз их видите? — спросила Киджакази, глядя Фуаду в лицо. — Откуда же мне взять обувь? Вот если бы вы…

Но Фуад перебил ее:

— Если бы ты мне сказала, я обязательно купил бы тебе что-нибудь на ноги. Но ничего. У меня где-то есть пара хороших ботинок. Я дам их тебе — носи на здоровье.

— Я много о чем вам говорила, но за всю жизнь вы ничего для меня не сделали!

Фуад молчал, понурив голову. Ему нечего было сказать в ответ.

— Посмотрите на мои ноги! Разве человека можно доводить до такого состояния? — продолжала Киджакази.

— Ну, ты это… — начал Фуад с натянутой улыбкой. — Ты тоже виновата. Не следила за собой, вот и искалечила ноги.

Эти слова вывели Киджакази из себя.

— Что?! Я сама искалечила свои ноги? — воскликнула она, кипя от негодования. — Как только у вас язык поворачивается говорить такие слова? — Губы ее тряслись, казалось, что вся боль и вся ненависть, накопившиеся за долгую жизнь в этом бессловесном, забитом существе, сейчас вылились наружу. — Послушай, Фуад! Я тебе прямо говорю: с сегодняшнего дня ты больше не посмеешь помыкать мною. Я устала. Я достаточно поработала на тебя, а теперь я состарилась, и мне пора отдохнуть. Я буду браться только за то, что мне по силам, а снимать ботинки и обслуживать себя тебе придется самому. — Киджакази встала и твердой походкой направилась к двери.

— Послушай, ты! Я понимаю, что у тебя на уме! — закричал Фуад, который снова начал выходить из себя. — Думаешь, я не знаю, что ты снюхалась с Мконгве? Но она обманывает тебя. Все, что она говорила тебе о кооперативе, — ложь! Кто, например, в нем председатель? A-а, не знаешь. А если бы знала, то не поддалась бы так легко на ее обман. Ведь главный в их кооперативе — я! Я, Фуад бин-Малик, сын Малика бин-Хальфана!

— Сам ты лжешь! — повысила голос Киджакази. — Никакой ты не главный!

— Да как ты можешь так говорить! Ты посмела назвать меня лжецом, старая карга! Ну подожди, сейчас я тебе покажу, продажная шкура! — Фуад вскочил и потянулся за своей палкой. Киджакази, ни секунды не мешкая, выбежала из гостиной. А Фуад тяжело опустился на стул, налил себе виски и залпом осушил стакан. Потом он закурил сигарету и долго сидел, стараясь унять нервную дрожь.

Киджакази выскочила из дома и побежала прочь. Она должна была встретиться с Мконгве и поговорить с ней. Киджакази бежала так, как не бегала никогда, будто сбросила она с плеч свои годы и вновь обрела молодость. В голове ее вертелась одна мысль: неужели Фуаду действительно удалось пролезть в кооператив и даже стать его председателем? Если это так, то она скажет Мконгве, что его нужно как можно скорее выгнать оттуда, а не то все опять пойдет по-старому. Фуад станет, как и раньше, издеваться над крестьянами и расправляться с неугодными. Она много раз повторяла про себя все, что скажет Мконгве.

Вот и домики, выстроенные для членов кооператива, но в каком из них живет Мконгве? Навстречу шел какой-то человек. Незнакомец оказался стройным и крепким юношей. На нем были синие брюки, белая рубашка, резиновые сапоги и широкополая соломенная шляпа.

— Вы кого-то ищете, мамаша? — спросил он.

— Да, сынок, ищу Мконгве, — ответила Киджакази, тяжело дыша. Она все еще не могла прийти в себя после бега.

— Она, наверное, там, в коровнике. А вы что, нездешняя? — поинтересовался юноша.

— Я — нездешняя? — вскипела Киджакази. — Да я родилась здесь, в Коани.

— А как вас зовут? — удивился юноша.

— Мое имя Киджакази. Я работаю у Фуада.

— Ага! Так это вы и есть! — закивал головой юноша, с интересом глядя на старую женщину: мало кто из жителей Коани не слышал о ней. — А меня зовут Мачано, — представился он и предложил: — Давайте я отведу вас к Мконгве.

— Пойдем, сынок.

По пути Киджакази стала рассказывать Мачано о своих несчастьях. Речь ее была сбивчива, она путалась, перескакивала с одного на другое.

— Давайте присядем, — предложил ей Мачано, и они сели на бревно в тени под раскидистым деревом. Юноша внимательно, не перебивая выслушал ее рассказ и предложил:

— Знаете, вам нужно поговорить с председателем кооператива. Я сейчас позову его.

Он ушел, а Киджакази осталась сидеть на бревне. Она сидела долго, никто не приходил. Наступил вечер, начало смеркаться. Дул приятный ветерок, и Киджакази, вытянув уставшие ноги, вдруг незаметно для себя уснула.

Проснулась она как от толчка и увидела перед собой высокого человека. Его лицо показалось ей знакомым, и, приглядевшись, она с удивлением узнала в нем Вуаи, бывшего батрака, который когда-то работал на Фуада. Киджакази хорошо помнила, как Фуад выгнал его и как сама она осуждала Вуаи, считая, что он наказан справедливо.

Вуаи был удивлен не меньше Киджакази. Он помнил, как предана она была своему господину и с каким усердием работала на него, и не понимал, что привело ее в кооператив.

— О, Киджакази! Не ожидал вас здесь увидеть. Так это вы хотели со мной поговорить?

— Я.

— А вы узнали меня? — спросил Вуаи, приветливо улыбаясь.

— Конечно, узнала.

— Кто же я?

— Боюсь ошибиться, но мне кажется, что ты Вуаи. Мы вместе работали с тобой у Фуада.

— Правильно! — весело рассмеялся Вуаи. — Что случилось, Киджакази? Солнце уже почти село, а вы все еще здесь. Хотите сказать что-нибудь важное?

— Да, потому я и пришла сюда.

— Вы все еще у Фуада? — спросил Вуаи.

— Сейчас я оттуда, но думаю, что не вернусь к нему.

Вуаи присел на бревно рядом с Киджакази и посмотрел ей в лицо.

— Что же вам сказал Фуад? Он сам вас послал сюда?

Киджакази хотела все рассказать Вуаи, но не могла справиться с волнением. Она не знала, с чего начать, и в конце концов разрыдалась.

— Он подлый! Подлый! — говорила она сквозь слезы.

— Я знаю, — сказал Вуаи, кладя руку ей на плечо.

— А вы еще назначили его здесь главным. Ведь ты знаешь, как он мучил своих батраков. Если скажет: сними с меня ботинки, — значит, ползай перед ним на коленях, а если замешкаешься, станет бить ногами, да так, что потом не вздохнешь. Он ненавидит всех нас, презирает, а вы его — главным. Дураки!

Киджакази долго рассказывала Вуаи о Фуаде, забыв о том, что он и сам был его батраком и на своей шкуре испытал все «милости» помещика. Но Вуаи не перебивал, понимая, что творится у нее на душе.

— Кто же вам сказал, что Фуад у нас главный? — спросил он, когда Киджакази замолчала.

— Он сам и сказал.

— Это неправда. Он обманул вас. Запугать, наверное, хотел.

— Значит, не он главный? — обрадовалась Киджакази.

— Даже если бы он захотел стать простым членом кооператива, мы бы не приняли его. Знаем мы этих помещиков!

— Правда, истинная правда!

Вуаи внимательно посмотрел на Киджакази и с жалостью отметил про себя, что она сильно постарела. Долгая работа на Фуада совсем подкосила ее. Он вспомнил, как сам работал на помещика, вспомнил, какие унижения ему приходилось терпеть.

— Так что же, Киджакази, вы не приходили к нам до сих пор? — спросил он.

— Дурой была, — коротко ответила она.

— А не захотите потом вернуться к Фуаду?

— Аллах меня спаси! Ни в коем случае! Лучше сгинуть, умереть от голода на чужбине, чем возвратиться к этому выродку.

— Киджакази, вы, наверное, слышали, что мы живем здесь как братья. Всем нам довелось испытать одни и те же лишения, только вам, пожалуй, больше, чем другим. Я предлагаю вам вступить в наш кооператив и трудиться вместе с нами. Что вы на это скажете?

— Зачем кооперативу такая старуха, как я? — горько сказала Киджакази. — Силы оставляют меня, я не могу больше работать. Какая вам от меня польза?

— Так вы что, шли сюда только для того, чтобы рассказать нам про Фуада? — улыбнулся Вуаи. — Мы с радостью примем вас в свой кооператив. Сейчас правительство и партия Афро-Ширази заботятся о пожилых людях. В Себулени уже построены дома для престарелых. Но вы будете жить у нас. Вы всю жизнь ухаживали за скотом, и у вас в этом деле большой опыт. Вот я и подумал, что было бы хорошо, если бы вы поучили наших девушек. Вы можете принести кооперативу большую пользу, жаль только, что вы не пришли раньше. Ну что, остаетесь?

Вне себя от радости, Киджакази поймала руку Вуаи и попыталась поцеловать ее, но он не дал ей этого сделать.

— Киджакази, вам придется оставить свои старые привычки. Здесь мы все равны. У нас нет избранных, кому целовали бы руку. — Вуаи помолчал, а потом добавил: — Значит, вступаете в кооператив? Это хорошо. Сначала вы у нас отдохнете и подлечитесь, а потом приступите к работе. Вам нужны люди, чтобы помочь перенести сюда вещи?

— Чьи вещи? Мои? Да у меня и нет-то ничего. Вот только что на мне надето, и все.

Вдруг Киджакази вздрогнула от громкого гудка. Это был сигнал заканчивать работу. Через минуту пустой поселок наполнился людьми, среди которых в окружении других девушек шла Мконгве. Старая женщина бросилась ей навстречу, и они обнялись.

— Доченька, я так тебе благодарна! Ты открыла мне глаза, — говорила Киджакази. По щекам ее текли слезы.

Вокруг них стали собираться люди. Они узнавали Киджакази и радостно приветствовали ее.

— Успокойтесь, успокойтесь, не плачьте. Теперь вы у себя дома. Видите, как все рады вам. Пойдемте ко мне, — говорила Мконгве. Она взяла Киджакази под руку и повела к себе.

Их окликнул Вуаи:

— Вы решили, где Киджакази сегодня переночует?

— Ничего, ничего, мне все равно. Я найду место, — смущенно заговорила старая служанка, но Мконгве перебила ее:

— Она будет спать у меня. Я уступлю ей свою кровать, а сама лягу на циновке.

— Спасибо, доченька! Большое тебе спасибо! — сказала растроганная Киджакази, и две женщины, молодая и старая, взявшись за руки, пошли к дому, где жила Мконгве.

А оставшийся в одиночестве Фуад не смог больше жить на Занзибаре и скоро бежал за границу. Больше о нем никто ничего не слышал.