Между тем Нэд и Виллингс не без явного удовольствия вели молчаливого красавца-мальчика по разным глухим закоулкам, добираясь до станции окружной дороги. Везти ее в тайном купе между топкой и уборной они не решились — это значило бы выдать секреты союза незнакомому человеку. Поэтому, пошарив в карманах и за пазухой, они собрали все, что имели на себе, и скрепя сердце запаслись билетами.

Но не успела спасенная девушка услышать название «Миддльтоун», как задрожала и остановилась. Исчезнувшая было бледность снова разлилась по ее лицу, в глазах сверкнул ужас.

— Боже мой, вы предали меня! — воскликнула она, отбегая от них в первый попавшийся переулок. — Низко, бессовестно предали меня!

Степенный Виллингс оскорбленно остановился. Нэд, поглядев на него, сделал то же самое. И, может быть, именно это подействовало на несчастную сильнее всего, что могли бы оба они сделать или сказать. Она остановилась тоже.

— Вы даете мне уйти… — Голос ее задрожал. — Боже мой, но куда я пойду сейчас? Не лучше ли было лежать на дне Гудзона?

— Мисс, это вы напрасно. И не к чему оскорблять честных рабочих людей. В Миддльтоуне мы все живем и работаем. В Миддльтоуне живет и работает Микаэль Тингсмастер. Туда мы хотели отвезти и вас. Не хотите — не надо, а только оскорблять нас не к чему!

Понурив голову, девушка тихо приблизилась к ним:

— Простите меня. Ведите и везите, куда собирались. Только надо переждать день и сделать это в сумерках. Иначе… иначе меня там могут узнать.

Виллингс и Нэд сокрушенно переглянулись. Нэд, вынув из кармана билеты, вернулся к кассе и перепродал их, потом они трое, дожидаясь темноты, ходили и ходили по каким-то глухим переулкам, пока наконец не стемнело настолько, что девушка согласилась ехать в Миддльтоун.

И вот они трое в Миддльтоуне. Кружным путем, вдоль заборов рабочего городка, пробираются они к хибарке Мика Тингсмастера. Молчанье удручает обоих, особенно разговорчивого Нэда. Весь этот долгий путь он тщетно мучил себя в поисках какой-нибудь порядочной темы для разговора, но, кроме анекдота о том, как жена Тома облила своего мужа помоями, ровнешенько ничего не мог припомнить. Рассказать же его он не решился, сообразив, что мисс в достаточной степени надоело ее собственное пребывание в мокром месте.

«Тук-тук-тук!» — постучал Виллингс.

«Тук-тук-тук-тук!» — настойчиво добавил от себя Нэд.

Дверь хибарки открылась, и белокурый гигант с трубочкой во рту появился на пороге. Бьюти перестала лаять. Она обнюхала Виллингса, потом остальных и тотчас же протянула каждому из прибывших пушистую лапу.

В комнате Мика было тепло и уютно. Виллингс усадил дрожавшего от холода подростка в кресло возле камина и коротко рассказал Тингсмастеру о том, что произошло. Во время его рассказа Мик несколько раз внимательно посматривал на своего странного гостя, а когда Виллингс наконец замолчал, он встал с места, вынул изо рта трубочку, подошел к мисс Ортон и протянул ей свою широкую руку. Мик Тингсмастер мало кому протягивал руку. Мисс Ортон вложила в нее свои ледяные пальчики.

— Пойдите пошлите кого-нибудь на выручку Лори, — сказал Мик Виллингсу и Нэду.

Пока все это происходило, техник Сорроу, забравшийся в самый дальний угол, тоже с большим любопытством вглядывался в ту, что была одета мальчиком, но отзывалась на имя «мисс» Ортон.

Виллингс и Нэд ушли. Тингсмастер придвинул свой стул к креслу, подбавил угля в камин и произнес своим мягким голосом:

— Мир невелик, дорогая мисс. Он даже очень маленький. Я узнал вас сразу, потому что частенько видел, как вы шли с музыкальной папкой по нашим улицам в свою школу. Ведь вы — дочка машинистки миссис Ортон, работающей в конторе у Морлендера?

Девушка повернулась лицом к спинке кресла, уткнулась в нее и отчаянно зарыдала.

Техник Сорроу на цыпочках подошел к Мику из своего угла и шепотом произнес:

— Работала, Мик, работала. Неужто не знаешь? Несколько дней, как ее нет в живых.

Резким движением мисс Ортон снова повернулась к ним. Слезы ее высохли. Странно было видеть холодное выражение ненависти, исказившее это очень юное, прекрасное лицо.

— Кто вы? Какие вы люди? — тоже шепотом спросила она.

— Мисс, вы у честных людей. Я вас ни о чем не спрашиваю, но если вам нужна помощь, выложите всю правду.

— Я скажу всю правду, и вы будете первыми, кто ее услышит от меня. Но знайте, за вашу доброту вы жестоко поплатитесь. Я несчастное существо, у меня есть страшные враги, и самый лютый враг — это я сама.

— Полно, дитя, — мягко проговорил Тингсмастер. — Валяйте-ка все, как оно есть, начистоту.

Мисс Ортон несколько мгновений глядела на огонь. Глаза ее приняли горькое и дикое выражение. Потом она медленно заговорила, все не сводя глаз с огня:

— Меня зовут Вивиан Ортон. Я дочь капитана Ортона. Он умер десять лет назад, оставив меня и мою мать без всяких средств. Я училась и была еще подростком. Моя мать, чтобы дать мне окончить школу, поступила машинисткой в контору Морлендера… Мать моя была в то время в полном расцвете своей красоты. Я кончила школу и тогда узнала, что мать полюбила Морлендера.

— Старика или молодого? — прервал Тингсмастер.

— Иеремию Морлендера. Вы его знаете. Он казался честным человеком. Мы жили очень скромно, в маленьком домике, с одной прислугой. Мать была очень счастлива, она ждала ребенка. Они должны были пожениться месяц назад, и, помню, он страшно стеснялся сказать об этом своему сыну… Но мы обе так верили! Мама готовилась к свадьбе. Я помогала ей. Неожиданно Морлендера командировали в Россию. Перед отъездом он забежал к нам сказать об этом и обещал тотчас, как приедет, быть у нас. Около месяца не было вестей. Потом пришли от него письмо и посылка…

Тут мисс Ортон снова остановилась, чтоб судорожно проглотить поднявшееся из горла рыданье.

— Не могу вам сказать, как мы обрадовались. Письмо было из России, с незнакомой маркой. А в посылке — необычные конфеты и печенье.

— О чем он писал? — спросил Сорроу.

— О том, что скоро вернется и тотчас же будет свадьба… Мы с мамой устроили праздник. Она убрала стол, украсила его цветами, уставила присланными сладостями и села в кресло. Я подсела к ней, но у меня почему-то было тяжело на душе, и я ни до чего не могла дотронуться.

Мама взяла из вазы красивую конфетку и вздохнула:

«Как мне больно, Вивиан, что, кроме нашей Кэт, мы никого не можем позвать к себе и угостить!»

Она положила конфетку в рот и вдруг рванулась с места. Я успела разглядеть страшную судорогу, пробежавшую у нее по лицу. Она даже не вскрикнула. Я бросилась к ней. Она умерла. Я кинулась в кухню — Кэт исчезла. Тогда я схватила другую конфету и, едва сознавая, что делаю, сунула ее в карман, а потом опустилась возле мамы, сотрясаемая страшнейшим ознобом. Это не была скорбь, это не был ужас — в ту минуту я чувствовала только одно: ненависть! Ненависть переполняла меня и вызывала сердцебиение. Я едва не лишалась сознания, я клялась себе каждой каплей крови убить Морлендера, отомстить ему за маму и за нерожденное дитя. В комнату без стука и без спроса вошел незнакомый человек в очках. Он объявил, что он полицейский врач и что за ним прибегала наша Кэт. Я поняла, что окружена врагами и должна молчать, чтобы спасти себе жизнь. Он спросил, отчего умерла мама. Я ответила, что, наверно, от сердца. Он спросил, болела ли она раньше сердцем. Я ответила, что болела. Он немедленно написал на бумажке свидетельство о смерти, и маму похоронили на другой день. Когда я была на похоронах, кто-то унес у нас все, что прислал Морлендер. Кэт не вернулась. Через несколько дней мне удалось найти врача, который произвел анализ спрятанной мною конфеты. Он сказал, что она наполнена страшнейшим ядом, убивающим тотчас же, как только он попадает на язык. Он дал мне по моей просьбе письменный анализ этой конфеты. Спустя некоторое время я заметила, что за мной следят. Тогда я притворилась совершенно безвредной, я вела себя тихо, наивно, непритязательно. Меня оставили в покое. Чтоб замести следы, я перебралась в Нью-Йорк…

Здесь мисс Ортон запнулась. Тингсмастер положил ей руку на голову и успокоительно сказал:

— Говорите, дитя мое.

— Смыслом всей моей жизни стало одно — отомстить, жизнью всего моего сердца стало одно — ненависть. Я стала давать уроки музыки, обезобразив себя до неузнаваемости. Но отомстить в моем положении полунищей учительницы музыки было невозможно. В доме, где я давала уроки, часто бывал богатый банкир Вестингауз. Мне показалось, он подходящий человек. И я… я позволила ему ухаживать за собой…

Мисс Ортон опустила голову. По широкому лицу Тингсмастера прошли грусть и сострадание.

Девушка продолжала:

— Мне нужно было знать всех, а самой оставаться ни для кого неведомой, и я сочинила игру с маской. Я — та знаменитая Маска, которая интригует весь Нью-Йорк. И вот, очутившись уже у цели, я вдруг узнаю, что Морлендер уже убит. Он ушел от моей мести. Я Спешу к его нотариусу Крафту, знавшему мою покойную мать, но тот погиб, а вместо него в конторе… вместо него в конторе… Странно, — прервала она себя, хватаясь за лоб рукой, — у меня чудесная память, я всегда все помню, а вот сейчас не могу припомнить, кто был в конторе вместо Крафта. Я даже не помню, о чем я с ним говорила. Но помню завещание Морлендера: оказывается, он был женат — был женат на секретарше Кресслинга, Элизабет Вессон. Женился на ней перед самым отъездом, в тот день, когда заезжал к моей матери… Все свое состояние он завещал ей, хотя говорил моей матери перед отъездом, что обеспечил ее. И свое изобретение, свои чертежи завещал для борьбы против русских коммунистов.

— Мисс Ортон! — вскричал Тингсмастер. — То, что вы говорите, важное дело. Вы не путаете, не ошиблись?

— Нет, не ошиблась. Это я прочитала своими глазами. Но перед моим уходом из конторы молодой человек, по имени Друк, дал адрес, чтоб я зашла к нему в четыре часа. Мне показалось, он знает какую-то тайну, но только чего-то или кого-то боится… Друк, Бруклин-стрит, 8. Я вышла к Гудзону, чтобы убить время до четырех, и больше ничего не помню… — Страшная бледность покрыла ее щеки. Она опустила голову на грудь и шепнула: — Мне очень плохо… Мне странно, что я стала как будто забывчива.

Тингсмастер внимательно посмотрел на нее и принес ей воды с виски. Когда она выпила и пришла в себя, он спросил ее:

— Дорогая мисс, скажите мне, чего бы вам теперь хотелось?

— Отомстить Морлендеру, — медленно ответила девушка. — Ему нельзя, он умер, — значит, отомстить Артуру Морлендеру, его сыну.

Наступило молчание. Тингсмастер помешал уголь в камине, прошелся несколько раз по комнате, потом остановился и взглянул на бледную девушку:

— Слушайте меня, мисс Ортон. Вы попали к людям, цель жизни которых — борьба не только с Морлендерами, но и с теми, кто вертит этими Морлендерами, как марионетками. Но, дорогая моя мисс, мы боремся не оттого, что ненавидим отдельных людей, и мы не хотим личной расправы. Мы боремся потому, что тысячи наших братьев и мы сами погибаем, не видя настоящей жизни. Мы боремся потому, что дети бедняков задыхаются в подвалах, лишенных солнца и воздуха, потому, что наших юношей посылают убивать таких же несчастных, как они сами, во время войны, загоняют в рудники и на фабрики во время мира. Мы боремся не для того, чтоб отомстить. Мы хотим установить справедливость на земле и светлую жизнь для каждого человека, от первого до последнего. Понимаете вы меня?

— Тингсмастер! — воскликнула девушка, вскочив с места. — Я хотела бы чувствовать то, что вы говорите. Но сейчас я не могу, не могу этого! Передо мною стоит образ моей бедной матери, так низко, так подло убитой. Для меня уже нет жизни, покуда я не утолю страшной ненависти, пронизывающей меня, как смертельная болезнь. И если вы не дадите мне отомстить, все равно — я буду действовать одна, я вернусь в Нью-Йорк и буду продолжать свою страшную комедию…

Она кинулась к двери, забыв, что на ней рабочий костюм Лори Лена. Мик взял ее за плечо и усадил снова в кресло.

— Вы останетесь у нас, пока не поправитесь, — сказал он просто. — Виллингс, Нэд!

В комнату вбежали оба приятели — так быстро, что не было необходимости спрашивать их, далеко ли они находились и дошло ли до их ушей говорившееся в комнате. Мик Тингсмастер только что собрался дать им порученье, как дверь снова распахнулась настежь, и на этот раз вбежал в комнату весь вымазанный дегтем Лори. Не отдышавшись, еще на бегу, он воскликнул:

— Тингсмастер! Вот нож, которым ее пырнули. Я был у аптекаря, он говорит, что лезвие смазано страшным африканским ядом. А вы, мисс Ортон, лучше бы не хлопотали о Друке. Он удрал. Говорят, он обокрал Крафта и удрал с его деньгами!

— Тише ты. Лори, — остановил его Тингсмастер. — Положи нож на стол и не пугай бедную мисс. Я прошу кого-нибудь из вас, ребята, посоветоваться с моей стряпухой и раздобыть мисс Ортон женское платье.

— Кстати, Мик, — продолжал Лори выкладывать свои новости, — дровяная барка на Гудзоне оказалась с потайной комнатой. А ее хозяин… ее хозяин… Черт побери, я не помню, что такое с ним было… Надеюсь, ребята не столкнулись с ним, когда носили туда одежду?

— Что ты. Лори! — ответил Виллингс. — Отто-булочник ездил туда к тебе и, сколько ни рыскал, не нашел и следа барки. Она сгинула, точно во сне нам приснилась.

— Сгинула! — повторил Лори, и по спине его пробежал прежний холодок непонятного ужаса.