Солнце зажаривает над Миддльтоуном, птицы поют, деревья распустились — словом, природа подогнала себя под календарь почти в самую точку, хотя, надо сознаться, старухе это с каждым годом становится все труднее.

Мастерская деревообделочного завода залита полным светом. Веселый гигант Микаэль Тингсмастер, в переднике и с трубкой в зубах, знай себе работает да работает рубанком, стряхивая с лица капли пота. Белокурые волосы слиплись на лбу, фартук раздувается, как парус, стружки разлетаются, свистя, во все стороны. Хорошая, гладкая штучка выходит из рук Микаэля Тингсмастера; весело подмигивает она двумя глазками: «ММ».

Мик поднял ее на свет, полюбовался, вынул трубку и запел вполголоса, глядя на свою штучку:

Клеим, строгаем, точим, Вам женихов пророчим, Дочери рук рабочих, Вещи-красотки! Сядьте в кварталы вражьи, Станьте в дома на страже, Банки и бельэтажи — Ваши высоты!

Кто не знает песенки Тингсмастера? Один за другим к Мику сошлись рабочие, улыбаясь и подтягивая.

— Ну, как дела, Мик? Как подвигается Кресслингова затея?

Тингсмастер поднял вверх великолепный квадратный ящик, сделанный из драгоценного бразильского красного дерева.

— Вот оно как, ребята, — сказал он с улыбкой. — Осталось только украсить его резьбой да передать на оптический завод, где уже все смастерил техник Сорроу. Вставят, вправят — и готова штука!

— Ловко! — захохотали рабочие. — А химики знают?

— И химики сделают свое дело. Дочь не пойдет против отца — никогда не пойдет, так и знайте, ребята.

— А секрет-то тебе известен, Мик?

— Не приставайте, не скажу. Да и не нашего это ума дело, братцы. Техник Сорроу намудрил чего-то по-латыни.

Рабочие схватились за животы, надрываясь от хохота. А Мик как ни в чем не бывало смахнул с фартука стружки, надел картуз и пошел к себе домой скоротать полчаса, ассигнованных Джеком Кресслингом на обеденную передышку.

Скучно стало в маленьком домике Тингсмастера без верной Бьюти. Стряпуха поставила на стол миску с любимой Тингсмастером «похлебкой долголетия», нацедила ему в кружку жидкого пива и села с ним есть. Молча и торопливо окунали они ложки в миску, как вдруг задребезжало чердачное окно.

— Голубь! — воскликнул Мик и, бросив ложку, поспешил на чердак.

В самом деле, в окно бился почтовый голубь Мика.

Распахнув окно, он поймал голубя, погладил и опустил пальцы в мешочек на его шее.

— Странно! — пробормотал он, спуская голубя с пальца. — Никакой записочки ни от Биска, ни от мисс Тоттер.

Не успел он сказать это, как в чердачное окно влетели один за другим еще восемь почтовых голубей и опустились с ласковым воркованьем к нему на плечи и на голову. Голуби были живы и здоровы, мешочки у них на шее — в полном порядке, но ни один из них не принес Мику письма.

— Несчастье! — воскликнул Мик.

Он посадил голубей на их жердочки, насыпал им корму, налил воды и бросился бегом на ближайшую радиостанцию:

— Менд-месс!

— Месс-менд! В чем дело, Мик? — отрывисто спросил дежурный, возившийся над приемом депеши.

— Пошлите радио на «Амелию», дружище.

— Можно. Кому?

— Технику Сорроу. Передайте так: «Вернулись девять голубей без писем, предполагаю несчастье, берегитесь Кронштадте подмены».

— Будет исполнено, Мик. Крупная игра, а?

— На человеческую жизнь, — ответил Мик, приложил к картузу два пальца и опрометью помчался на завод.

Стряпуха аккуратно доела свою порцию похлебки и выглянула в окошко, не идет ли Мик. Потом вздохнула, почесала в ухе и, честно разделив оставшуюся похлебку на две части, съела свою часть и облизала ложку.

— Мы люди бедные, но справедливые, — шептала она себе под нос, выйдя за дверь и поджидая Мика. — Сейчас он, голубчик, вернется и съест свою долю, ровнешенько половину.

Однакоже Мик не шел и теперь. Вздохнув еще громче, стряпуха опять поделила остаток на две равные части и съела свою долю, не забрав ни капельки у соседа. Так она делила и ела вплоть до сумерек, пока, наконец, на долю Мика не осталась одна деревянная ложка. Вздохнув, стряпуха убрала посуду и залегла малость вздремнуть.

А Тингсмастер вынул из-за пазухи горячую хлебную краюху и, разжевывая ее на ходу, нес изготовленный им ларец к себе домой, чтоб здесь выполнить для Кресслинга диковинную сверхурочную работу: покрыть драгоценное дерево тончайшей резьбой, вызвать к жизни сотню-другую лапчатых птиц, охотничьих собак, лисиц, зайчат, добрых коней и охотников на конях, в длинных шляпах с перьями, в развевающихся плащах, в соколиных перчатках. А вокруг зверья и людей выточить тропку, обсадить ее листьями папоротника, ивой, тополем, дубом, поставить в сторонке избушку — словом, навести таких чудес, таких тонких штук, чтобы каждый любовался и похваливал. В уголке же проставить невидимо для смертного глаза две крохотные буквы, чтобы свой брат, рабочий, поглядев сквозь лупу, сказал: «Как же не угадать хитреца Тингсмастера! Кто, кроме него, еще может выдумать подобную штучку?»

Придя домой, Мик, чтобы заглушить сильное чувство внутренней тревоги, засветил лампу, заработал тончайшей иглой и замурлыкал свою песенку:

На кулачьих кадушках, Генераловых пушках, Драгоценных игрушках — Всюду наше клеймо. За мозоли отцовы, За нужду да оковы Мстит без лишнего слова Созданье само!