Каждому человеку дастся от судьбы бенефис. Нет сомнения, что на этот раз бенефис вызвал тому самому ульстерскому извозчику…чьи заплаты ка кафтане, пятна на фиакре и зловещие лысины на лошади воспитывали смирение и скромность и держал возницу в стороне от прочих собратий, и предмет мгновенного и отчаянного снижен товарных цен.
В эту минуту злополучный возница с перед сотней ульстерских жителей и, растопырив руки, описывает свое приключение идолопоклонником. Не только лавочники дворники, почтальоны курьеры слушают его вытаращив глаза, но даже сами полицейский с булавою в руках, с шашкой наголо, сопровождающие несчастного Боба Друка тюрьму, остановились и разинули рты.
- Вот он, братцы, как пить-есть он! - орет возница, изо всей силы тыча Друка и захлебываясь от блаженства. - Этот самый, который идолопоклонник, пожиратель огня! Нанимает он меня, братцы, на хорошем языке за двадцать фунтов ехать в замок Кавендиш!..
Возгласы ужаса. Легкий обморок у барышень, стоящих под руку с кавалерами. Два три кошелька из одного кармана в другой.
- А я, братцы, оборотился и вижу него во рте синий огонь! Я его за ворот а он шипит - и вдруг ка-ак взвился воздух неизвестно куда. А денежки мои плакали.
Закончив свою речь, возница загоготал таком восторге, точно плачущие деньги не доводились ему ни мало сродни. Между тем ульстерские жители густой толпой окружили полицейских, чтобы насладиться зрелищем живого идолопоклонника.
- Джентльмены, он бритый! - восклицал парикмахер, трогая пальцем щеку нашего героя.
- И пиджак на нем в самый раз! - орал портной.
- Он блондин!
- Он симпатичный!
- Он без обручального кольца! -пищали барышни, не желая слушать ученика колледжа, тщетно объяснявшего обществу, что язычники носят кольцо исключительно в носу.
Но самую несносную назойливость проявил ульстерский аптекарь. Прыгая вокруг, арестованного, он требовал, чтоб тот поговорил с ним по язычески. Напрасно полисмены ступали булавой и рассыпали отборные английские эпитеты, аптекарь не унижался и требовал языческой pечи.
Боб Друк, выведенный из терпенья всей этой сценой и не вынесший плевков из запломбированного аптекарского рта, вдруг страшно выкатил глава, сел на корточки, и завыл диким голосом:
- А-ли-гу-ли-лу-ли-би!
Тотчас же на площади воцарилась глубокая тишина. Католики перекрестились. Англиканцы схватились за внутренние карманы, где рядом с кисетами, лежали молитвенники. Барышни расплакались навзрыд. И, прежде чем Боб Друк успел опомниться, десятки дамских пальчиков швырнули ему на колени кто булочку, кто цветочек, кто сикспенс, а кто шоколадку.
Эта счастливая минута предрешила судьбу Боба Друка. Не успел, он дойти до тюрьмы, как уже усвоил всю гамму языческих настроений, от выкатывания глаз и сворачивания языка трубочкой до молитвенных телодвижений перед брюками майора Кавендиша. Что касается означенных брюк, то дорожа ими больше, чем собственной безопасностью, Боб поистине готов был превратить их в языческий фетиш.
Нет ничего удивительного, что экзотика, в изобилии разведенная Бобом, доставила тюремному начальству массу удовольствия. Надзиратель Химкинс не мог оторваться от глазка в камеру арестованного ни для обеда, ни для ужина и, проведя ночь без она, тотчас же ринулся на наблюдательный пост, чтоб не пропустить молитвенного танца идолопоклонника перед восходом солнца. По видимому, танец этот превосходил всякую виденную им хореографию, ибо понадобилось прямо-таки рвануть его за фалду, чтоб оборотить лицом к коронному судье города Ульстера и его дочери, мисс Пэгги.
Коронный судья прибыл в тюрьму, нагруженный, во-первых, словарем Аткинсона на букву И, во-вторых, двумя очищенными
зайцами в корзине, густо посыпанными кайенским перцем, и, в-третьих, множеством пробных предметов языческого культа, в целях облегчить допрос арестанта вещественными экспонатами. Тут были бумеранги, стрелы и кремневые ножики, взятые из местного доисторического музея. Деревянные чурбаны, и чурки. Пустые жестянки от консервов… Пуговицы, бусы, страусовые перья. Опрокинутые метлы. Индиго и просто синька…Не было только плодов мангуби, которые достать в Ульстере не представлялось никакой возможности. Мисс Пэгги, дрожа от любопытства, устремила на тюремного надзирателя мечтательные голубые глазки.
- Сэр,- произнес Химкинс, почтительно откашлявшись,- тяжелое зрелище. Язычник поклоняется штанам мистера Кавендиша как какой-нибудь регалии ели, можно сказать хартии. Нервы мои, сэр, буквально не переносили подобного испытания с тех пор, как я себя помню в этой юдоли слез и правонарушений.
- А каков он собой?-шёпотом спросила мисс Пэгги.
- Языческий! - хрипло ответил Химкинс. -Нос, рот, глаза, уши, как у прочих, людей, но впечатление от них, мисс, языческое, не говоря чего похуже. Эй, дай сюда ключ, отвори номер семнадцатый!
Надсмотрщик, ворча, отворил камеру.. Дверь открылась. Коронный судья и его дочь, сопровождаемые полисменом с пакетами, вошли в комнату.
- Боб Друк сидел на полу, сняв с себя башмаки и надев их на правую и левую, руку. Чулки его были повязаны вокруг ушей, нос густо вымазан кашей, а миска из-под нее горделиво надета на макушку. Перед ним на гвозде висели брюки майора Кавендиша. Боб Друк изо всей силы колотил босыми ногами об пол, бил башмаками на манер тимпанов и уныло стоная: «а-ли-гу-ли-пу-ли-би».
- Садитесь, Мисс, садитесь, сэр,- взволнованно предложил тюремный надзиратель, чувствуя себя антрепренером знаменитого артиста.-Вы еще насмотритесь и не таких штук!
- Пэгги, дитя мое, открой словарь!
Пэгги, краснея, открыла Аткинсона. Пока ее пальчики, дрожа, совершали маршрут от империализма, Ирландии, Индии, Иллирии,
Ирака до идолопоклонства, тимпаны в руках Боба Друка становились вое, слабее, ноги его смущенно подтягивались в тыл, а глаза, по видимому, тоже заинтересовывались словарем или бродившими по страницам хорошенькими пальчиками.
- Читай, - произнес судьи голосом, полным научного интереса.
- «Идол - это предмет для языческого культа, - звонко начала мисс Пэгги. - Идолы бывают разные, от деревянных чурбанов И, чурок и до жестянок от Консервов, вставляемых европейцами в языческих урочищах. Негры племени Гана-Гана поклоняется опрокинутой метле…»
- Стой! - прервал, ее судья, выхватывая у полисмена метлу и водружая eё прямо перед носом Боба Друка,- Гу-гу! Га-на-Га-на! Молись!.
- Но, папа, он совсем не похож на негра! - вступилась мисс Пэгги, сочувственно поглядывая на идолопоклонника, успевшего счистить с носа кашу, и предпочитавшего взгляды, обращенные далеко не в сторону метлы.
- «Австралийцы поклоняются синему цвету, намазанному на жертвеннике…»
- Дай сюда индиго! - провозгласил неутомимый судья и тотчас же вымарал синей краской с пол стены тюремной камеры. - У-a! У-a! Молись, - австралиец! Сосредоточивайся!
Но австралиец и не думал сосредоточиваться. Этот чудак, наоборот, проявлял все симптомы крайней растерянности, вертясь во все стороны, кусая себе губы, краснея, потея, пыхтя и не зная, куда девать руки и ноги.
- Несчастный! По видимому, он позабыл веру своих отцов и всецело предался этим проклятым штанам Кавендиша! - мрачно воскликнул судья, исчерпав весь свой запас гласных: долгих гласных, коротких гласных и полугласных.
- Папа, - шепнула мисс Пэгги, краснея, как роза, и опуская ресницы на щечки,- Папа, я думаю, что я еще не дочитала… Я думаю, что этот незнакомец принадлежит к племени Тонкуа.
Судья вопросительно взглянул на дочь.
- «Дикое племя Тонкуа… - дрожащим голосом прочитала Пэгги, - поклоняется двойному плоду мангуби, напоминающему…»
- Вздор! - сердито воскликнул судья. - Закройте книгу, сударыня Наденьте вуаль! Опустите глаза! Откуда вы вообразили подобный вздор, если здесь нет плодов мангуби! И неужели вы полагаете, что я спустил с лестницы майору Кавендиша для того, чтоб предоставить вас ухаживаниям поклонника его штанов?!
С этим грозным спичем судья подхватил Пэгги под руку и быстро вышел из тюремной камеры, оставив у Боба Друка еще одну драгоценнейшую, примету неуловимого майора Кавендиша.