— Бен! — неистово орала публика, швыряя в акробата оторванными пуговицами за неимением цветов и картошек: — Бен! Га-га-га! Бис! Браво!

Беномания овладела даже кассиршей, положительно способной в эту минуту учинить растрату, если б только касса принадлежала кому-нибудь другому, а не ей самой.

Один Сорроу, отнюдь не любитель цирковых затей, глядел на акробата с полным равнодушием и в глубине души сильно скучал без своей трубочки. Если б не скрежет, трепет и судороги, сводившие Небодара от кончика носа до кисточки на хвосте, он решительно не знал бы, на что потратить свое внимание.

Между тем публика бесновалась все отчаянней. Акробат перекувырнулся на проволоке, снова завертелся волчком и, наконец, спрыгнул вниз, легко, как резиновый мячик, — глядя на самый верхний ярус блестящими карими глазами.

Там сидели два человека в плащах. Один из них махнул акробату красным носовым платком. Бен прищурился и улыбнулся, дав кассирше и прочим беноманкам вдоволь налюбоваться очаровательной ямочкой, появившейся у него на правой щеке. Секунда — и видение исчезло. Но, увы! Вместе с видением, прежде чем Сорроу мог опомниться, исчез и Небодар.

— Чорт! — проревел Сорроу, вскакивая и бросаясь вслед за последним взмахом его хвоста: — в решете ты или не в решете, а уж я просею тебя, голубчик, будь ты хоть трижды чортом, пропечатанным в афишах с дозволения цензуры!

Эта длинная речь закончилась перед дощатой дверцей, ведшей в актерскую уборную убогого цирка. Земляной коридор был пустынен, дверца прихлопнута, ниоткуда не доносилось ни звука. И к величайшему изумлению Сорроу, перед самой дверцей неподвижно, как на стойке, лежал Небодар, сунув нос под половицу и притаив дыхание.

— Гм, — пробормотал Сорроу, — до сих пор я думал, что он встретился с хозяином. Но так не ведут себя перед хозяином ни псина, ни человечина. Небодар выслеживает врага!

С этим выводом он осторожно оглянулся во все стороны, привстал на цыпочки и поглядел сквозь щель в уборную. Там никого не было. Стены были заклеены афишами с изображением «Чорта в решете», или самого Бена Тромбонтулитатуса. На трехногом столе стояло кривое зеркальце, в углу висела черная пара. Прошло несколько секунд прежде чем Сорроу услышал приближающиеся заглушенные голоса.

Дверь, противоположная той, за которой притаился Сорроу, распахнулась. Стройный акробат кинулся на стул перед зеркалом и немедленно поднес это последнее к своему лицу. Два человека в плащах и низко надвинутых шляпах вошли вслед за ним, тихо притворили дверь, оглянулись во все стороны и, не найдя нигде стульев, недовольно поморщились.

— Нет, я не вспотел! — произнес Бен глуховатым голосом, любуясь собой безо всякого стыда: — я могу перекрутиться еще двести раз и не вспотеть. Мускулы мои в порядке. Какой я красавчик!

С этими словами он улыбнулся своему отражению, и будь зеркало не столь запылено и закапано, может быть, даже поднес бы его к губам. Там, сквозь пыль и пятна, виднелась очаровательная головка, похожая на голову Диониса. Короткий нос шел по прямой линии от небольшого лба, обрамленного крепкими круглыми кудрями. Глаза были даже чересчур ярки, а рот чересчур ал для мужчины. Не мешает прибавить к этому счету и еще кой-какую мелочишку, вроде жемчужных зубов, длинных загнутых ресниц, вышеупомянутой ямочки и лебединой шеи. Будь Сорроу знатоком женских лиц, как Боб Друк, он непременно узнал бы в пресловутом Бене Тромбонтулитатусе очаровательную мистрис Кавендиш. Но техник Сорроу угрюмо наблюдал в щелку за всеми ужимками акробата и удивлялся гораздо более молчанию и неподвижности Небодара, чем красоте Бена.

— Послушай, Бен, — сипло пробормотал человек в плаще, — я привел к тебе господина с высшим образованием. Довольно ломаться! Уступи ему стул и валяй насчет нашего дела.

Бен опять взглянул в зеркало, тряхнул кудрями, поворотился к собеседникам и привстал со стула как раз для того, чтоб еще раз медленно, плотно и со вкусом на нем рассесться.

— Говорить с вашим братом не о чем, — промямлил он глуховатым голосом, — я Бен — канатный плясун. Меня знают все торговцы человечьим мясом по обе стороны океана. Я не отказываюсь ни от какого дельца. На последнем мы заработали десять тысяч фунтов. Какую валюту вы хотите мне предложить?

Странное дело! Несмотря на вопиющий смысл этой речи, несмотря на развязность акробата и жестокое выражение его блестящих глаз, он вдруг, без всякой видимой причины и даже вопреки здравому смыслу, начал нравиться технику Сорроу.

— Десять тысяч фунтов! — простонал человек, аттестованный как господин с высшим образованием: — куда вы деваете деньги? Если вы так хорошо зарабатываете, ой, ой, что должны делать бедные маклера!..

— На то у вас и высшее образование, — спокойно ответил акробат, — а у меня только руки, ноги и красота. Ну, скорей — какая валюта?

— Австрийская… — прошептал человек в плаще: — но с гарантией. Если вы, мистер Тромбонплутитатис…

— Тромбонтулитатус!

— Если вы, мистер Тромбонтулипитус, согласитесь, вы получите дворянское достоинство и кусок земли в Хорватии, Галиции, Венгрии или где вам заблагорассудится.

По-видимому это предложение имело для канатного плясуна какой-то особый соблазн. Глаза его сверкнули еще сильней, краска разлилась по лицу. Оба человека в плащах многозначительно переглянулись.

— А дело-то, мистер фон Тронбонтулиус, пустяковое… муху поймать, а не дело. Извините, тут никто не слышит?

Дело-то всего-навсего (здесь он понизил голос до глубокого шопота): выкрасть кой-какой документишко у английского консула в порте Новейте.

— Англичане мастера платить, — сухо ответил акробат, — я соглашусь на ваше дело, но, надеюсь, вам известно мое главное условие, — главное правило Бена, — на котором я работаю?

— Вы переходите на сторону врага, если он согласится заплатить дороже? — кисло произнес маклер: — мы это знаем. Но получить дворянское достоинство на пергаменте и с печатями вы от англичан не можете. Затруднения нашей власти в Персии, осложнение с Багдадской дорогой, любезный мистер фон Тромбониус, — все это толкает нас на союз с вами. И если вы станете человеком с происхождением, вы сами понимаете…

— Довольно! — крикнул акробат, вскакивая с места: — какого чорта вы твердите о происхождении! Убирайтесь вон отсюда, вон! вон! Передайте вашим собакам, что Бен с канатной проволоки… принимает их условия. Во-о-он!

Оба незнакомца в ужасе попятились от стула, колесом завертевшегося в руке канатного плясуна. Не успели они выбраться через внутреннюю дверь из уборной, как Тромбонтулитатус дико расхохотался и схватил зеркальце.

— Красавчик мой! — глухо проговорил он, сверкая самому себе глазами и жемчужной линией зубов: — мы тебя сделали дворя-ни-ном. Ты получишь про-ис-хож-де-ни-е! Ты построишь себе родовой за-мок в Венгрии. Ты женишься на дво-рян-ской дочери и будешь сечь ее, сечь, сечь, сколько твоей душе угодно! Дети твои…

Но тут канатный плясун затих и выронил зеркало из рук.

— К чорту, — пробормотал он уже другим голосом, быстро стянул с себя трико, накинул поношенный черный костюм, нахлобучил на блестящие кудри потертую кепку и вышел.

Только теперь Небодар проявил признаки жизни. Слабо повизгивая, он лапами отворил дверь в уборную, вполз в нее животом, волоча за собой хвост, словно перебитый палкой но всем хрящикам, и стал обнюхивать и вылизывать все места, куда ступала нога канатного плясуна. При этом он ныл, выл и повизгивал надрывающим душу голосом, подействовав даже на железные нервы техника Сорроу.

— Странно, — пробормотал этот последний, вынимая трубочку и, наконец-то, позволяя себе хорошую затяжку табачного дыма: — я было думал, что собака ненавидит его всей своей собачьей фиброй. А сейчас склонен допустить, что дело-то похоже на другое. Уж не влюблен ли Небодар в это бесовское отродье? Немного еще, братцы мои, и я… гм… м… я сам… того… хоть надо сознаться, он столько же заслуживает любви, сколько гиена, ехидна или другая какая-нибудь брамапутра!