— Руся, пли скорей, тебя папа зовет, да смотри не противоречь ему! — крикнула Юлия Федоровна в детскую. Руся мигом помчалась к отцу. Петр Петрович был в настроении благодушном. Он насмешливо покосился па дочку и сказал:

— Ну, иди, слушай, профессор.

И когда Руся уселась на краешек, прочел ей полным голосом, мерно, слегка поднимаясь к цезурам, точно к верхушкам воли:

В рощах карийских…

Прочитано было правильно, но монотонно и напыщенно. Руся поспешно произнесла: «Спасибо, папочка!» Петр Петрович нахохлился и опять уткнулся в книгу.

— Черт знает, что за стихи. Простота хуже воровства! И ведь чувствуется что-то такое, а как за него взяться — неизвестно.

Руся обрадовалась, что пришла минута откровенности:

— Именно, папочка. Я тебе с самого начала сказала. На вид они обыкновенные, а потом, чем дальше, тем трудней. Главное, знаешь, Пономарев сам их не захотел читать, а сказал, чтоб я поняла идею. Можешь ты себе представить, какая тут идея?

— Н-да, идея! Пейзаж, и больше ничего. Погоди, давай вместе разберем, что там такое. Сперва выступает пещера. Что она делает? Она таится.

— Да, папочка, таится. — Лоб Руси сморщился, а глаза, не отрываясь, следили за губами отца.

— Так; значит, она неподвижна. Мы ее установим в центре. Что там еще? Сосны. Они что делают?

— «Стройные сосны кругом склонились ветвями и тенью», — произнесла Руся.

— Сосны тоже спокойны, но они уже выказывают некоторое действие, не для себя только, а по отношению к пещере. Они склонились вокруг нее. Ты понимаешь, что я говорю?

— Отлично, папа! Значит, про сосны надо сказать оживленней, да?

— Вот именно. Теперь на сцену выходит третий герой, плющ. Он уже некоторым образом самостоятелен. Он не только склоняется, а прямо-таки заслоняет пещеру. Прочти, как там про него?

Руся прочла:

Вход в нее заслонен, сквозь ветви, блестящим в извивах, Плющем, любовником скал и расселин.

— А почему, — спросила она, — «сквозь ветви, блестящим в извивах»?

— Да ведь сосны-то на переднем плане, а плющ обвивается вокруг самой пещеры. Где есть промежуток меж ветками, там он и просвечивает.

— Вижу, папа, вижу! — воскликнула Руся, засияв от удовольствия. — Я про плющ еще оживленней скажу, чем про сосны, и немножко капризным голосом. Ты подумай, ведь пещера не может никуда ни сдвинуться, ни шевельнуться; сосны могут шевелиться, но только верхушками и чуть-чуть; а плющ уже сам может ползать усиками, — куда растет, туда и ползет.

— Да, дитя мое, наши стихи становятся все живее. Движения все прибавляется. Теперь внимание! Кто у нас четвертое действующее лицо?

— Ручей! Он… погоди, я по книге прочту:

Звонкой дугою С камня на камень сбегает, пробив глубокое р у сло, Резвый ручей… Тихо по роще густой, веселя ее, он виётся Сладким журчаньем.

— Этот уж прямо выскакивает на нас. Тут надо так прочесть, точно он у тебя из рук вырвался и побежал.

— Так-то так, папа, — задумчиво ответила Руся, — да зачем сперва написано «звонкой дугой», а потом «тихо по роще густой». Одно другому противоречит. Разве можно зараз и звонко и тихо?

Петр Петрович посмотрел в книгу, но потом, захлопнув ее, сказал дочке:

— Хорошенького понемножку. У меня уже затылок болит, а тебя мама обедать зовет. Приходи завтра утром.

Руся вздохнула, покорно поцеловала папу в небритую щеку и отправилась обедать.