Я пришел в себя в камере под утро. Морис старался облегчить мои страдания, но что он мог сделать? Разорвав единственную рубашку, он делал мне холодные компрессы, но скоро убедился, что это не дает облегчения. Он стал колотить в дверь камеры и требовать врача.

Вскоре действительно явился какой-то долговязый эсэсман в очках. Вид у него был очень недовольный, как понял Морис, его, видимо, оторвали от завтрака.

— Ну, что у вас тут? — процедил он, что-то дожевывая.

Он мельком осмотрел меня.

— Узнаю руку Фаго, лихая работа, — таков был его «диагноз».

Дюваль стал доказывать ему, что необходимо незамедлительно обработать рану, извлечь остаток погибшего глазного яблока, сделать противостолбнячный укол.

Но этот коновал в чине гауптштурмфюрера только зевнул:

— Зачем? Скоро ему вообще ничего не понадобится…

Произнеся эту загадочную фразу, он удалился.

Правда, минут через двадцать коридорный надзиратель принес бинт. Вот и вся «помощь». Но он, кроме бинта, принес кое-что поважнее: сообщил, что после обеда нас перевезут в тюрьму «Шерш миди». Мы знали, что это означает: там казнят.

Я уже сказал, что у Сопротивления повсюду были глаза и уши, даже здесь, в этом застенке. Одним из этих ушей был наш надзиратель, тоже француз. Он приложил палец к губам и шепнул на ухо Морису:

— Приготовьтесь. Оказия будет по дороге…

Этого было достаточно. Мы поняли, что речь идет о попытке нашего освобождения.

Дюваль тщательно забинтовал мне голову и сказал, что без меня не уйдет. Это было верное сердце.

Мы стали ждать своего часа. Кусок, конечно, не лез нам в горло.

Нам очень повезло. Мориса, меня и еще трех человек, как я позже узнал — Пьера Буато и поляка Анджея Козубека из группы «Промонтуар», Сен-Ламбера из группы «Марко Поло», погрузили не в тюремную карету, а в открытый полугрузовик. Охрана состояла из пяти дюжих эсэсманов.

Боевая группа, в которую входили шесть хорошо воруженных мужчин, а руководила ею беременная женщина, заняла позиции на мосту Гильстер, через который обязательно должен был проехать наш полугрузовик.

Нападение произошло среди бела дня, на участке, полном немецких солдат и дарнановских милиционеров. Вся ставка была на внезапность удара.

Счастье улыбнулось смельчакам. Посередине моста дорогу полугрузовику преградил трамвай. Шофер чуть-чуть не врезался в вагон, получил пулю в висок и только в последний миг рефлекторно затормозил.

Тут наша Люсьена и ее бригада бросились в атаку. Вся эта отчаянная операция заняла не больше тридцати секунд. Конвоиры были перебиты, еще полминуты потребовалось, чтобы освободить арестованных, подобрать своих раненых и скрыться.

С помощью Дюваля я перевалился через борт и очутился в толпе. Кто-то крепко схватил меня под руку и шепнул: «За мной, друг! Высокий утес по-прежнему вздымается среди волн».

Это был пароль группы «Зодиак».

Через несколько шагов мой спутник втащил меня в подъезд какого-то дома. Мы поднялись на второй этаж, позвонили… Дверь тотчас отворилась. Я был спасен.

Моро вдруг остановился. Лицо его побледнело и стало похоже на гипсовую маску. Он глядел вслед прохожему, невзрачному господину, который, не торопясь, направлялся к выходу с кладбища.

Моро сжал руку Мулино:

— Подождите. Если через полчаса не вернусь — завтра на этом же месте.

И кинулся вслед невзрачному господину.

* * *

— Что же вы вчера так стремительно сорвались за этим прохожим? Кто он?

Моро был явно взволнован.

— Мой палач.

— Этот самый Фаго?

— Да.

— Вы уверены?

Совсем недавно один мой старый комбатант сообщил, что как будто видел его в Лионе. Но утверждать не берется, говорит, что мало похож. Но как бы он не изменял свою наружность, я узнаю его среди тысяч людей. Как он оказался в Париже? Зная его поразительную наглость, это нетрудно понять.

— Вы догнали его?

— Почти. Но у ворот кладбища ожидало пассажиров такси. Он проворно вскочил в него и уехал. Садясь, он обернулся и поглядел на меня. Могу дать клятву, что это был он. Но я заметил номер машины и в тот же день разыскал ее и узнал, куда он его отвез. Теперь мне остается совсем немного досказать вам, и я займусь этим субъектом.