Четырехпалубный дизель-электроход «Академик Хмелевский», научно-исследовательское экспедиционное судно, вспарывает форштевнем гладь Тихого океана. Полный штиль, ни малейшего дуновения ветерка, только от движения корабля чуть шевелятся красный флаг на корме и белый с голубым вымпел советского научного флота на мачте. Вот-вот «Академик» пересечет тропик Козерога и войдет в тропическую зону океана.

В каюте начальника экспедиции Евгения Максимовича Кудоярова открыты оба иллюминатора, и солнечные зайчики, отраженные водой, как зеркалом, рисуют на потолке замысловатые разводья. Кудояров, «Батыр», как называет его молодежь с легкой руки молодого научного работника азербайджанца Рахимкулова, или «Сам», по определению коллег постарше, сидит в низком глубоком плетеном кресле, закинув ногу на ногу, сцепив на колене крупные сильные кисти рук и попыхивая трубкой. Трубка эта из какого-то редкого дерева, украшенная резными фигурами и орнаментом, вывезена из путешествия на острова Гилберта, и представляет собой настоящий уникум, как многое другое в его каюте: огромные тропические раковины необычайной расцветки и красоты, старинный бронзовый корабельный колокол, модель каравеллы, выточенная из слоновой кости с мельчайшими деталями рангоута и такелажа и каким-то образом помещенная в пузатую бутылку из-под рома.

К переборке под стеклом привинчена акварель работы известного мариниста, на которой изображен первенец советского научного флота шхуна «Персей». В первые годы Советской власти энтузиасты создали ее, использовав старый полуразвалившийся корпус деревянного судна. Так родился «Плавморнин», первый в стране плавучий морской научный институт. Рядом цветная фотография «Академика» на ходовых испытаниях. Словом, все говорит о том, что хозяин каюты — рослый, атлетически сложенный мужчина, с энергичным загорелым лицом, которому, несмотря на седые виски, не дать шестидесяти лет, тесно связан в своей деятельности с морями и океанами.

Против Кудоярова в таких же креслах расположились молодой человек с боцманской бородой — корреспондент центральной морской газеты Андрей Апухтин и красивая девушка — младший научный сотрудник института и секретарь Кудоярова — Искра Попова. На невысоком столике между ними — телефон внутренней связи и вентилятор, шевелящий листы старинной рукописи. Но самое любопытное на этом столике — три шлема, напоминающие те, какие надевают мотоциклисты, только не пластмассовые, а из легкого сплава бледноголубого цвета, с короткими усиками антенн на темени и опускающимися на глаза зелеными шторками.

— Я много слышал об этом удивительном аппарате, — сказал Апухтин, взяв шлем и рассматривая его. — Но, признаться, в руках держать не имел случая. Как он называется?

— Сперва его хотели назвать по имени создателя «Трансформатор Толмачева». Но так как автор по скромности своей воспротивился, то и дали ему имя «ДРЗ-трансформатор». Расшифровывается так: «Делающий Речь Зримой».

— На чем основано его действие? — спросила Искра.

— На использовании биотоков мозга. С их помощью прибор преобразует слышимую речь в зрительные образы. Сейчас в производство запущена первая партия «ДРЗ», и сам Толмачев перед отправлением в экспедицию поднес мне как сувенир комплект из трех шлемов и зеркала. Сейчас, друзья, вы сможете сами ознакомиться с этим, на самом деле поразительным аппаратом в действии.

Кудояров подошел к переборке, где между акварелью и фотографией висел какой-то плоский предмет с полметра в диаметре, завешенный пестрым шелковым платком, вероятно, тоже картина. Когда начальник экспедиции снял платок, предмет оказался не картиной, а зеркалом в тонкой металлической раме из того же материала, что и шлемы.

— В этом зеркале, — сказал Кудояров, — вы можете увидеть прошлое и будущее. Важную роль, конечно, играет сила воображения рассказчика. При групповом слушании шлемы образуют единую сеть, зрительные образы координируются, и слушатели, по существу, видят одно и то же.

Апухтин вскочил и подошел к зеркалу: поверхность его была блестяща и идеально отполирована. Но — поразительное дело! оно ничего не отражало, и как ни вглядывался Апухтин, ничто не замутило его светлого диска.

— Должен сказать, — продолжал Кудояров, — что этот аппарат следует отнести скорее всего к области искусства. Сейчас трудно даже сказать, каково его будущее, но можно не сомневаться, что оно огромно. Во всяком случае, с уверенностью можно сказать, что говорящее зеркало в ближайшее время станет серьезным конкурентом кино и телевидения… Развернитесь, пожалуйста, лицом к зеркалу. Все внимание сосредоточьте на нем, а мысли — на том, чтоя буду читать. Наденьте шлемофоны. Вот так. Поверните вот этот рычажок у правого виска. Готовы? Опустите шторки на глаза.

Кудояров надел шлемофон и взял со стола рукопись — пачку пергаментных листов, сшитых шнурком и покрытых выцветшими строками. Запах тления, казалось, шел от этих страниц,

— Готовы? — повторил Кудояров. — Представьте себе, что вы находитесь в Испании конца XVI века, в камере пыток «святейшей» инквизиции. Этакое подземелье с серыми каменными стенами, сочащимися сыростью. В колеблющемся свете свечей бусинки воды кажутся каплями крови, возможно, это и есть кровь. За столом — члены священного трибунала, три инквизитора в черных рясах с откинутыми капюшонами…

По зеркалу пробежала муаровая волна, затем возникли какие-то колеблющиеся тени, и — произошло удивительное: слушатели явственно увидели и каземат, и худые зловещие физиономии инквизиторов, и на столе перед ними распятие, толстую книгу с крестом на переплете, и бумаги. Изображение было объемное и цветное.

— За отдельным низким пюпитром в таком же одеянии секретарь трибунала, — продолжал Кудояров.

Палата пыток как будто отодвигалась, открывая взору общий план с инквизиторами, секретарем и палачом в желтой кожаной безрукавке, покрытой рыжими пятнами, и красном капюшоне, сквозь прорези которого, как угли, поблескивали глаза. Около него на скамье были разложены орудия его ремесла — тиски, клещи, железные маски голода, а над головой с блока свисала веревочная петля.

Секретарь прилежно скрипел гусиным пером, а затем громко и внятно прочитал написанное вслух, и это был уже не голос Кудоярова: звук шел из уст секретаря…

— К вящей славе господней. В городе Севилье, в лето от рождества Христова 1599-е, июня 26-го. Протокол допроса. Учинен сей допрос трибуналом святейшей инквизиции в составе: главного инквизитора города Севильи дона Алонсо де Перальта, членов трибунала: епархиального инквизитора Гутьерре де Кирос и ординария Хуана де Маскино при секретаре канонике Педро Маньоска — брату-отступнику Доминиканского монашеского ордена Мигелю Альваресу, нераскаянному еретику.

Зашевелились губы старшего инквизитора, высохшего, совершенно седого старца с мрачным лицом фанатика:

— Брат-отступник Мигель, клянешься ли ты богом и этим святым крестом говорить правду?

Зрители увидели брата-отступника. Он также был в рясе, подпоясанной веревкой, бос, руки скручены за спиной. Изможденный до последней степени, он был очень высок ростом и поэтому смотрел на инквизитора сверху вниз.

— Клянусь, — внятно произнес он.

— Установлено и доказано, — продолжал глава трибунала, что ты хранил и изучал безбожное сочинение древнеримского язычника Лукреция «О природе вещей». Отвечай на вопрос: ведомо ли тебе, что сочинение это внесено святейшим господином нашим папой Климентом Восьмым и святым апостолическим престолом в список книг, подлежащих запрету и сожжению?

— Да, я знал об этом, — отвечал Альварес.

— Зачем же ты нарушил установление апостолического престола?

— Стремясь к познанию истины.

— Истина содержится в священном писании, — вмешался второй инквизитор.

Альварес промолчал. Потом до слушателей донесся его слабый голос:

— Но ведь блаженной памяти папа Сикст Четвертый особой декреталией запретил мирянам читать библию. Где же искать истину?

— Презренный! — воскликнул ординарий, сидевший по левую руку от главного инквизитора. — Он еще обсуждает папскую декреталию! Разъясняем тебе: для мирян есть творения отцов церкви, толкующие священное писание.

— Вы правы, достопочтенный отец, — заметил председатель. — Брат-отступник, напоминаем тебе, что ты не на диспуте. Отвечай на вопрос: где ты добыл указанное еретическое сочинение?

— Я купил его три года назад в городе Гренаде, — отвечал Альварес, — у одного ученого еврея, имени которого не запомнил, и заплатил два цехина.

Главный инспектор взял со стола рукопись:

— Вот список этого сочинения. Написавший его римский язычник Лукрецкий, уже шестнадцать веков горит в адском пламени и будет гореть вечно (тут инквизитор осенил себя крестным знамением), — но посеянные им дьявольские семена распространились по свету. Как явствует из собственноручных пометок Альвареса на рукописи, особое внимание он обращал на наиболее богопротивные места. Вот здесь подчеркнуто рассуждение Лукреция о мироздании, в котором отвергается вмешательство бога в мирские дела. Затем место, где говорится о громе, молнии, землетрясении, извержениях вулканов. Лукреций утверждает, что не десница господня мечет молнии, но происходит это от столкновения облаков. Также и другие явления, приводящие людей в страх божий, толкуются только как проявления сил природы. Достопочтенный отец Гутьерре, зачитайте вслух вот это место, — главный инквизитор передал рукопись сидевшему слева члену трибунала.

Отец Гутьерре поднес список к близоруким глазам и прочел дребезжащим голосом:

«Приписывание этих явлений божественному промыслу есть ложь и суеверие. Мир так далек от совершенства, что трудно предположить какое-нибудь участие в его делах всезнающего и всеблагого провидения».

— Довольно, отец Гутьерре, — сказал председатель и обратился к Альваресу. — Мало того, что ты хранил и читал сочинение Лукреция. При обыске в твоей келье, в тайнике, обнаружена твоя собственная рукопись, озаглавленная «Размышления о стихийных разрушительных силах». В каковой ты, проникшись еретическими мыслями Лукреция, развиваешь их. Это сочинение ты читал братьям по ордену Гонсалесу и Леофанте, о чем они донесли генералу ордена, и он незамедлительно передал дело святейшей инквизиции.

— Брат-отступник, отвечай на вопросы. Твоей ли рукой это писано? Читал ли ты рукопись братьям по ордену?

— Да! — отвечал Альварес. — Это моя рукопись. Я действительно читал отрывки из нее названным здесь братьям-предателям.

— Ты утверждаешь, что ураганы и бури не являются проявлением промысла божия, посылаемыми на род человеческий за грехи его, но есть плод взаимодействия моря, воздуха и солнца, и что воля господа здесь ни при чем. Это твой домысел?

— Я полагаю, господин главный инквизитор, что господу не может быть присуща злая воля. И что придет время, когда люди научатся управлять погодой, по своему усмотрению вызывать ведро или дождь, разгонять или призывать тучи, усмирять ураганы и успокаивать водные хляби…

— Подобные действия можно творить только войдя в союз с дьяволом, — внушительно заявил председатель. — Это подтверждено последними процессами ведьм в Сарагоссе и Валенсии. Вступив в связь с бесами в мужском образе, ведьмы эти своими наговорами, чарами и заклинаниями вызывали град на нивы, заморозки на плодовые сады в пору цветения, вихри и смерчи на море, препятствуя судоходству. Святейшая инквизиция отправила их на костер.

— Но вы, достопочтенный отец, — сказал Альварес, — несколько минут назад утверждали, что бедствия эти исходят от промысла божия.

Достопочтенный отец, не ожидавший такого афронта, разгневанно хлопнул рукой по рукописи:

— Молчи, презренный! Признай лучше, что сам дьявол водил твоей рукой, когда ты излагал эти мысли для совращения в ересь верующих.

Перегнувшись через стол и глядя в глаза брата-отступника, он вкрадчиво спросил:

— Признавайся: когда и при каких обстоятельствах ты заключил договор с дьяволом и скрепил его своей кровью?

Альварес отшатнулся:

— В этом я не повинен, всемилостивейшие господа инквизиторы.

Главный инквизитор встал и, протягивая к нему распятие, сказал:

— Именем Иисуса милосердного увещеваю тебя: отрекись от дьявольского учения Лукреция и своих еретических заблуждений. Повинись и раскайся.

Альварес помолчал, потом тихо сказал:

— Велико милосердие господне, но мне не в чем раскаиваться и не от чего отрекаться.

Инквизиторы перешептывались. Наконец главный инквизитор торжественно произнес:

— Так как он отрицает, нет к нему милосердия. Пишите, брат Педро, — сказал он, обращаясь к секретарю. — Постановление о пытке. Принимая во внимание документы, улики и доказательства по сему делу против брата-отступника Мигеля Альвареса, долженствуя осудить и осуждая, ввиду того, что он продолжает пребывать отрицающим, постановляем, чтобы он был подвергнут пытке. Приказываем, чтобы пытка продолжалась до тех пор, пока он не раскается и не отречется от своих заблуждений. Сим постановили. Написал? Предупреждаем тебя, обратился он к Альваресу, — что если при пытке последует кровотечение, переломы костей или раздробление частей тела, то это произойдет по твоей вине.

Альварес спокойно ответил:

— В добрый час, господа инквизиторы!

— Палач!

Заплечных дел мастер, давно уже притерпевшийся ко всему, и, казалось, дремавший, прислонясь к стене, встрепенулся и подошел к Альваресу.

— Приступай к делу.

Палач разодрал на Альваресе рясу до пояса, обнажив худое тело. Опустив петлю, он прикрепил ее к кистям связанных за спиной рук отступника. Потом, деловито перебирая мускулистыми руками, стал подтягивать тело к потолку. Слышно было, как хрустнули кости в суставах, и голос Альвареса:

— Добрый Иисусе, пресвятая дева, помогите мне…

Секретарь скрипел пером, читая вслух написанное:

«И не сказал больше ничего. Таким образом еще трижды увещевали его и каждый раз выворачивали ему руки…»

— Так как он продолжает упорствовать в своих заблуждениях, пытка будет продолжаться, — провозгласил главный инквизитор. — Палач! Привязать его к кобыле и надеть гарроты на голени. Завинчивай!… Пять оборотов.

После увещевания ему надели гарроты на правое и левое колена. Он тихо сказал, что ему не в чем раскаиваться и не от чего отрекаться. После четырех оборотов винтов он тихо произнес:

— Ах, господи, на тебя надеюсь, на тебя полагаюсь.

И не сказал больше ничего.

После шести оборотов винтов, когда до зрителей донесся хруст костей, Альварес потерял сознание.

…И вдруг все исчезло. Девушка сорвала с головы шлемофон и, закрывши лицо руками, громко разрыдалась.

— От этого… с ума… можно сойти! — прорвалось сквозь рыдания. В ушах еще стоял вопль Альвареса, в котором не было ничего человеческого: «Господи Иисусе… Иису…»

Андрей поторопился подать ей стакан воды:

— Не надо, успокойтесь!

А у самого, бледного как полотно, тоже дрожали губы.

— Сцена, действительно, тяжелая, — сказал Кудояров. — Извините, Искра Демидовна.

Искра, придя в себя, отерла глаза:

— Это вы уж меня извините, Евгений Максимович! — и добавила просительным тоном: — Знаете что, давайте уж так дочитаем… без зрительных впечатлений.

— Ладно, — кивнул головой Кудояров, взяв листки.

«Подсудимого отвязали и привели в себя. На увещевание, чтобы он раскаялся и отрекся, Альварес ответил:

«Ах, господа инквизиторы, я уже все сказал». Тогда было приказано привязать его к скамье, вложить в рот распорку и влить кувшин воды объемом в половину ведра. Вода была влита и распорка вынута. Он сказал, что уже сказал все во имя отчета, который должен дать господу.

Ему влили еще кувшин воды и после того, как вынули распорку, он с жаром сказал: «Я сказал все, что имел сказать. Мне не в чем раскаиваться и не от чего отрекаться, то же повторю перед лицом Иисуса Христа». И не сказал больше ничего.

Ввиду этого господа инквизиторы, недостаточно пытав подсудимого, приказали приостановить пытку с предупреждением, что возобновят ее, как только им будет удобно. И он сказал: «В добрый час! Продолжайте!»

Засим его развязали, врач осмотрел его и вправил вывихнутые суставы. После чего его перенесли в камеру.

Допрос сей был закончен к полудню.

Секретарь Священного трибунала — Педро Маньоска».

Кудояров положил листки на стол и потянулся за трубкой.

— Ведь это был человек из того же теста, что и Джордано Бруно, один из светильников во мраке средневековья.

— Да-а! Святейшая… — сказал Андрей.

— А какое мужество! — откликнулась Искра.

— Вот так, друзья! — сказал Кудояров. — Было время, когда сама мысль о небожественном происхождении стихийных сил природы, считалась богохульственной и приводила на костер. А вы, Андрей Сергеевич, Лукреция все-таки прочитайте… Я вам дам.

Он встал и подошел к полке с книгами.

— Это его «хобби», — шепнула Искра Андрею, — всякая старина, особенно морская или имеющая отношение к метеорологии.

— Да, я знаю, — отозвался Андрей.

Кудояров протянул бородачу небольшой томик:

— Вот он, Лукреций… Это вам пригодится.

— Спасибо, Евгений Максимович, обязательно прочитаю, заверил Андрей. — Но скажите, пожалуйста, где вы раскопали этот изуверский документ?

— В Порт-оф-Пренсе, когда мы стояли там, в лавочке у одного антиквара. Кстати, он навязывал мне еще в качестве сувенира высушенную человеческую голову и разные эсэсовские регалии. Как попал этот протокол из архивов инквизиции на Тринидад, одному аллаху ведомо. Подлинник, правда, в отличной сохранности, однако написан на варварской средневековой латыни, и мне пришлось изрядно побиться с переводом. Ведь любопытно?

— Да, конечно, — сказал Андрей

— И страшно… — добавила Искра.

— Вот я и посчитал, что вам интересно будет познакомиться с этим документом: Андрею Сергеевичу как литератору и журналисту, ведь он подключился к «тайфунологии», мечтает книгу написать на эту тему… А вам, Искра Демидовна, как метеорологу — ведь ваша профессия очень романтическая…

— Почему же романтическая, Евгений Максимович? — подняла брови Искра.

— Нет, нет, не удивляйтесь… Вы и не подозреваете, какая опасность угрожала вам совсем недавно. Как курьез сообщу вам: в Англии всего несколько лет назад отменен средневековый закон, по которому за предсказание погоды, как за колдовство, полагалось сожжение на костре. Серьезно.

— Да, много еще родимых пятен средневековья прячется под электронно-ракетным обличием космического века, — задумчиво заметил Андрей. — Казалось бы: похоронено и каменной плитой придавлено, не вылезет… Ан нет, глядишь — и высунутся оттуда, из подспудных дебрей, кровавые когти: то какие-нибудь поклонники сатаны с человеческими жертвоприношениями, то допросы «третьей степени», а то и просто открытая проповедь садизма по телевидению и в кино. Но я вот о чем думаю, Евгений Максимович, сядь сегодня ваш профессор Румянцев на машину времени и соверши экскурсию в Испанию XVI века, круто ему пришлось бы! Какую-нибудь специальную пытку, неслыханную, для него выдумали бы!

— Для этого вовсе нет необходимости в машине времени, спокойно сказал Кудояров, поглядывая на собеседника из-под густых бровей. — Я имею в виду то самое, о чем вы только что говорили, Андрей Сергеевич. Инквизиция существует и сейчас.

— Вы шутите, Евгений Максимович! — воскликнула Искра.

— Ничуть, уважаемая Искра Демидовна. Это не фантастика и не шутка. Не скажу, как у них там нынче обстоит дело с пытками, но вот не так давно конгрегация святейшей инквизиции при папском престоле издала декрет, утвержденный самим папой римским. Этим декретом господа инквизиторы угрожают отлучением от церкви и вечным проклятием всем католикам, которые будут на выборах голосовать за коммунистов. И не только за коммунистов, но даже за кандидатов тех партий, которые в какой-либо мере с ними блокируются, например, за социалистов или демократов. Представьте себе, что мы телепортировали нашего уважаемого Кирилла Андреевича Румянцева не в дремучее историческое средневековье, а в нынешний Ватикан, перед лицо современной святейшей инквизиции. Кстати сказать, она недавно переименована иполучила вполне невинное название «Конгрегация доктрины веры». Да не в названии суть: тот же Санька, только в других санках… Не правда ли, интересно было посмотреть, как это могло выглядеть?

— А вы представляете, Евгений Максимович? — спросила заинтересованная Искра.

— Примерно да.

— Так расскажите.

— Попробую. Думаю, что Кирилл Андреевич не понесет никакого ущерба от такого обращения с его особой. А ситуация интересная: настоящее вступает в поединок с прошлым. Только предупреждаю: это в некотором роде будет гротеск. Наденьте еще раз шлемофоны.

— Только, пожалуйста, без ужасов, — умоляюще сказала Искра.

— Ну, ладно.

Снова перед глазами возник тот же застенок, те же инквизиторы. Только секретарь писал теперь не гусиным пером, а стучал на машинке. И все тот же безучастный палач застыл возле, скрестив на груди руки.

Перед инквизиторами спиной к зрителям стоял коренастый человек в современном европейском костюме. Андрей и Искра могли только догадываться, что это и есть профессор Румянцев. Они хотя и были много наслышаны о нем, но никогда не видели в лицо этого загадочного человека.

— Как видите, они нисколько не изменились за четыреста лет, — звучал голос Кудоярова. — Если не считать того, что и сюда пришла новая техника. Черная рать Ватикана и нынче, во времена атомной энергии и космических полетов…

Секретарь трибунала бойко отстукивал: «В год от рождества Христова 1985-й…»

— …ведет себя так, будто не существовало ни Галилея, ни Ньютона, ни Энштейна, ни Карла Маркса, будто не было освободительных войн и революций и человек не ступил на Луну…

Инквизиторы впились взглядами в профессора Румянцева, который невозмутимо стоял перед ними, скрестив руки на груди. Андрей и Искра, приглядевшись, обратили внимание на странноеобстоятельство: фигура его не заслоняла членов трибунала. Они и предметы на столе и пламя свечей явственно просматривались сквозь профессора.

— Кто ты? — спросил главный инквизитор с дрожью в голосе. — Как проник сюда, в тайный застенок? Ты слышишь?! Я спрашиваю тебя, кто ты?

— Ученый, — ответил Румянцев.

— А-а! Но как ты, представитель науки, даешь себе возможность проникать сквозь стены? Какая преисподняя тебя извергла? Тот итальянец, что выращивает младенцев вне материнского чрева? Или доктор Кристиан Барнард, производящий пересадки сердец? Или Космонавт 54-й, вторгающийся в самое обиталище всемогущего бога?

— Я — профессор Румянцев.

— Как, тот самый Румянцев, которого знают все, но никто никогда не видел?! Румянцев, создатель дьявольской установки, пожирающей ураганы? Пока не поздно: отрекись от своих сатанинских замыслов!

— Мне не от чего отрекаться перед теми, кто веками стремился погасить факел разума.

— Как ты смеешь, еретик!

Профессор отвернулся и закрыл глаза рукой:

— Какое странное наваждение! Я сплю или нет? Какие-то ожившие кошмары в духе офортов Франсиско Гойя… «Сон разума рождает чудовищ» — так, кажется?

Главный инквизитор схватий распятие и замахнулся им на Румянцева.

— Именем господа заклинаю тебя: сгинь!

— На меня это не действует, достопочтенный отец, — саркастически заметил профессор.

— Сгинь, призрак!

— Это вы призраки!

— Как ты смеешь!

— Да, я смею, потому что ваш час пробил! Вы останетесь в памяти человечества как дурной сон. Вы уже не в силах остановить ход истории: часы подсказывают наступление новой эры, когда люди будут повелевать стихиями и станут как боги…

— Палач! — завопил инквизитор.

Палач с решительным видом двинулся к профессору и — отпрянул: фигура Румянцева начала истаивать, как бы растворяясь в душном воздухе подземелья, и исчезла. Еще несколько секунд Андрей и Искра могли наблюдать искаженные и ошеломленные лица инквизиторов, потом свечи на столе стали медленно угасать, и все погрузилось во мрак.

Молодые люди сняли шлемофоны.

— Потому-то я и называю метеорологию наукой романтической, Искра Демидовна, — сказал Кудояров, — что она выстрадана в застенках, закалена в огне инквизиционных костров, пронесена сквозь столетия, как…

— Эстафета… — подсказала Искра.

— Совершенно верно, как эстафета! От Лукреция до вольнодумца XVI века, о судьбе которого рассказал этот протокол, до вас, наших современников, идущих на грозу и ураган… Мечту о власти над стихиями лелеяли люди, которые были дрожжами человечества. Теперь — эстафета в ваших руках, молодежь. И вам дано все, чтобы донести ее до финала. Но нельзя ни на секунду забывать, что рядом продолжают существовать самые темные силы, так сказать, на уровне средневековья, даже хуже. И в особенности та инквизиция, которая рядится в тогу миротворца и готова величайшие свершения человека обратить во вред человечеству. Вы понимаете, конечно, кого я имею в виду.

Хроники

XX век. ГАЛВЕСТОН. ШТАТ ТЕХАС.

СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ.

Сентябрь 1900 г.

«То, что увидели люди после урагана в это воскресное утро, представляло ужасное зрелище, какого до сих пор не видел цивилизованный мир.

Повсюду была смерть. Мертвые люди, лошади, коровы, собаки лежали рядами или поодиночке. Развалины города, покрытые толстым слоем грязи и слизи, издавали невыносимое зловоние.

Жалок был вид уцелевших. Едва волоча ноги, мужчина с изможденным лицом и ввалившимися глазами брел там, где всего несколько часов назад была улица. Он пытался отыскать жену и ребенка, которых, как он втайне страшился, ему никогда не суждено больше увидеть. Женщина, прижимающая к груди мертвого ребенка, переходила с места на место, тщетно надеясь найти своего мужа. Старики и дети, заливаясь слезами, бродили по грязи среди трупов, искали своих близких и в то же время боялись увидеть их.

Половина города была уничтожена, а то, что уцелело, носило следы разрушений, произведенных ураганом всего за одни сутки.

Связь с внешним миром была утрачена. Невозможно было ни развести огонь, ни приготовить пищу, ни раздобыть воды, чтобы утолить жажду. В довершение всего появились шайки мародеров, грабивших мертвых и живых…

Вскоре из разных частей страны стала прибывать помощь. Был учрежден военно-полевой суд. Честные люди взялись за оружие, и десятки мародеров были расстреляны на месте.

Пока национальные гвардейцы расправлялись с грабителями и помогали бездомным обрести хоть какой-то кров, в город вошел отряд рабочих. Первым делом он принялся очищать Галвестон от смерти и тлена: Трупы грузили на баржи, буксиры отводили их подальше в море, где страшный груз сбрасывался в воды Мексиканского залива.

Когда эта жуткая работа была завершена, занялись подсчетами. Оказалось, что в некоторых случаях бесследно исчезли целые семьи, в иных остались лишь малые дети, которые только и могли помнить имя отца и матери… Число лиц, чья гибель была установлена, насчитывалось шесть тысяч; позже выяснилось, что погибло значительно больше людей, чем сообщалось в официальных отчетах.

Айзек Клайн, старший синоптик бюро погоды города Галвестона».