Ольсен со своим спутником идут бесконечными галереями Лувра. Навстречу им попадаются франтоватые гвардейцы в мундирах, расшитых золотыми позументами и отделанных кружевами, фрейлины в пышных юбках и высоких тугих жабо. Раз даже им приходится уступить дорогу старику в красной мантии с крестом на груди и в такого же цвета шляпе — кардиналу.

Офицер отворяет дверь и жестом приглашает Ольсена войти, но тот застывает на пороге. «Куда вы меня привели, сударь, король поручил вам вывести меня из Лувра». — «Король оказывает вам милость, мсье д'Ивар. Мне поручено завтра утром доставить вас в Фонтенбло. А сегодня вы можете удобно устроиться в этой гостиной. Из кухни его величества сюда будет доставлен отменный ужин. Чтобы вы не скучали, я готов составить вам компанию». — «Премного обязан государю, — говорит Ольсен, — но не смею злоупотреблять его гостеприимством». — «И не думайте отказываться», возражает офицер. «Значит ли это, что я арестован?» — спрашивает Ольсен. «Упаси бог!» — восклицает офицер с жаром и слегка подталкивает своего нового друга, как он его называет, в спину. Тому не остается ничего другого, как войти в комнату. Дверь за ними закрывается.

Экран погас, стена приняла свое прежнее обличье.

— В чем дело, — спросил Лефер, — у вас кончилась пленка?

— Нет, конечно. Но все, что случилось дальше, можно было снять только со стороны. Вам придется довольствоваться моим рассказом.

Когда мы вошли, меня ожидал сюрприз: в стороне от дверей за круглым столом играли в кости два гвардейца. Итак, я взят под надежную охрану. Король явно решил не расставаться со мной. Не мог же он в самом деле так просто отпустить человека, владевшего тайной его судьбы. И природное мягкосердечие не помешает его христианнейшему величеству применить пытки, чтобы выжать из меня эту тайну.

Словом, надо было действовать немедленно, пока за мной опять не захлопнулись — и уже навсегда! — тяжелые кованые ворота Бастилии. Тогда уже не помогли бы никакие технические хитрости, которыми столь предусмотрительно вооружили меня ваши молодцы, Лефер. Впрочем, и сейчас не было гарантии, что мне удастся бежать. Их было против меня трое, да вдобавок я не имел права убивать.

Все эти соображения промелькнули в моей голове в доли секунды. Решив, что мой главный козырь — внезапность, я подставил офицеру подножку и сильно толкнул его в грудь. Он упал и покатился по полу, гневно чертыхаясь. Я кинулся к двери, рассчитывая выскочить наружу и скрыться в наступивших сумерках. О ужас, дверь была заперта снаружи! Ко мне уже подбегали с обнаженными шпагами гвардейцы, и не оставалось ничего иного, как принять бой. Я должен был справиться с этой парой вояк, пока к ним не присоединился их бравый начальник.

Выхватив свою шпагу из ножен, я стал размахивать ею, как дубинкой. Это на мгновение привело моих противников в замешательство, они никогда, разумеется, не видывали подобной манеры фехтования. Перекинувшись репликами, смысла которых я не уловил, гвардейцы стали теснить меня с двух сторон. Полагаю, у них был приказ беречь мою жизнь, и убивать меня они не собирались, разве что чувствительно царапнуть. К нам уже приближался офицер, держась одной рукой за голову: при падении он стукнулся о каминную решетку.

Медлить дальше было нельзя. Сорвав плащ, я швырнул его на голову одного из нападавших и на секунду обезопасил таким образом свой тыл. Затем я сложился пополам и метнулся к другому, сильно ударив его головой в пах. Тот взвыл от боли и, скорчившись, отполз в сторону. Теперь предстояло сразиться с офицером, который надвигался на меня с обнаженной шпагой и угрюмой отвагой на лице. Этот малый явно готов был наплевать на приказ своего монарха и выпустить из меня кишки, чего бы потом это ему ни стоило.

Когда наши шпаги скрестились, я нажал кнопку, спрятанную в эфесе…

— Почему вы не сделали этого раньше? — перебил Гринвуд.

— Мне хотелось проверить, способен ли наш современник постоять за себя в схватке с людьми той эпохи, не прибегая к технике.

— Вы вели себя как мальчишка, — отчитал его Кирога.

— Может быть. — Ольсен улыбнулся обезоруживающе. — Во всяком случае, экспериментировать дальше стало опасно, я должен был защищать свою жизнь. Вы бы посмотрели на физиономию офицера — кажется он был в чине лейтенанта, — когда его шпага выпорхнула из рук и прилепилась к моей. Он буквально остолбенел, а придя в себя, заревел, как бык, и кинулся меня таранить тем же способом, каким я разделался с его подчиненным.

Вы знаете, что в рукопашной я не промах. Увернувшись от грозившего мне удара, я приемом карате стукнул своего лейтенанта по шее, от чего он уже не смог оправиться. Пронесшись по инерции еще несколько метров, бедняга вторично врезался в ту же каминную решетку и остался лежать, охая и стеная. Последний мой противник, выбравшийся наконец из плаща, с ужасом наблюдал эту сцену и до того перепугался, что кинулся к двери и стал барабанить в нее, призывая на помощь. Подбежав сзади, я одной рукой развернул его к себе лицом, а другой легонько ударил в солнечное сплетение. Солдат секунду смотрел на меня с открытым ртом, а затем, жадно глотая воздух, сполз на пол.

— Вы рассказываете с таким сладострастием, Ольсен, будто получали удовольствие, расправляясь с этими несчастными, — сказал Малинин.

— Это в нем заговорила кровь его воинственных предков, — встал на защиту друга Лефер.

— Заверяю вас, что действовал строго в пределах необходимой самообороны, — сказал Ольсен, кинув опасливый взгляд на Гринвуда. Продолжу, однако. В тот самый момент, когда за мной осталось поле боя, дверь распахнулась и в комнату ворвалась куча народа. Если это была не вся французская армия, то по крайней мере добрая ее половина. Вежливо пропустив отряд, я выскочил из-за дверей, выбежал наружу и запер своих преследователей. До сих пор ума не приложу, как мне удалось провести их таким примитивным образом.

— Д'Артаньян на вас еще не родился! — сострил Лефер.

— Конечно, им не стоило большого труда выломать дверь, и по тому, с каким остервенением они взялись за это дело, я мог не сомневаться, что имею в запасе не более двух-трех минут. Кинувшись бежать вдоль галереи, едва освещаемой тусклым светом масляных фонарей, я нечаянно сбил с ног какого-то монаха, а затем ухитрился сорвать кринолин с шедшей навстречу дамы. Наконец я достиг круглой башенки, откуда витая мраморная лестница выводила в наружный двор. Мне почему-то казалось, что в этом месте не должно быть сильного караула. Но, глянув вниз, я понял, что ошибся: весь двор был заполнен швейцарцами.

Что делать? Две-три секунды промедления едва не стоили мне головы. Услышав нараставший позади шум, я оглянулся и в неясном свете факелов увидел искаженные яростью лица набегавших на меня гвардейцев. В их глазах горела непреклонная решимость отомстить за поруганную честь! Еще бы, какой-то ничтожный чужеземец раскидал целую роту отборной королевской рати — топить его, палить огнем, тут ведь речь о престиже!

У меня оставалось несколько мгновений, и этого оказалось достаточно, чтобы выхватить шашку с веселящим газом и швырнуть ее им под ноги. Действие этого оружия мгновенно. Под сводами древнего замка разразился громовой хохот, достойный Гаргантюа и Пантагрюэля. Славные воины короля Генриха закатывались в истерике и один за другим в изнеможении опускались на каменный пол.

Я еще раз посмотрел вниз. Там царила полная кутерьма. По двору в разных направлениях бегали солдаты, не знавшие, что им делать: то ли хватать заговорщиков внутри Лувра, то ли оборонять его от внезапного нападения-извне. Раздавались панические выкрики: «Это опять Гиз!», «Спасайте короля!», «Испанцы в Париже!» Кто-то пытался навести порядок, хриплым натужным голосом отдавая команды, их перекрывал гул перебранки, треск горящих факелов. Несмотря на всю опасность своего положения, я не мог оторвать глаз от этой картины, напоминавшей по колориту полотна Рембрандта, а по буйному движению — батальные зарисовки Гро.

Внезапно все голоса перекрыл истошный вопль: «Вот он, дьявол, хватайте его!» Рослый швейцарец, сидевший на лошади, приподнялся в седле, чтобы наглядней показать своим товарищам, где противник. Залюбовавшись этим закованным в латы живописным воякой, я не сразу сообразил, что он указывает на меня. А ведь и в самом деле вид у меня был устрашающий. Стоя в клубах веселящего газа, частицы которого, пропитанные лунным светом, создавали подобие переливающегося белого шлейфа, и, главное, с диковинной маской на лице, я должен был показаться чудовищем из другого мира. И надо отдать должное мужеству швейцарца: он, не колеблясь, пришпорил коня, намереваясь въехать по лестнице на галерею, чтобы атаковать дьявола.

Для спасения у меня оставалась одна стихия — воздух. Молниеносно я скинул с себя кафтан, достал из висевшей у пояса сумки аэропакет и начал приводить его в рабочее состояние. Вы знаете, что в обычных условиях для этого нужно две минуты. Во время тренировок я научился собираться за полторы. На сей раз я был готов через сорок секунд — реальная опасность включает такие ресурсы организма, о каких мы знать не знаем. И все же проклятый швейцарец едва не успел помешать мне. Сопровождаемый разъяренной орущей толпой своих коллег, он буквально взлетел на своем коне на галерею и успел ухватить меня за ноги в момент, когда я, взобравшись на балюстраду, готов был воспарить над Лувром.

Конечно, я попытался освободиться, дернувшись всем телом, но он вцепился в меня мертвой хваткой, да и человек это был недюжинной силы. Самое скверное состояло в том, что я не мог пустить в ход руки, поскольку к ним уже были пристегнуты прозрачные механические крылья. А что, если взлететь с этим живым грузом, на высоте он сам поневоле отвалится? Рассудок тотчас дал знать, что мысль безумна: мощность аэропакета слишком ничтожна, чтобы поднять двоих, она рассчитана максимум на сто килограммов, а во мне одном восемьдесят.

К счастью, инстинкт следует впереди рассудка. Я распахнул руки-крылья еще до того, как поддался панике, и это меня спасло.

— Вы поднялись вдвоем? — удивился Лефер.

— Нет, конечно, но я упустил из виду психологический эффект. Вы не представляете, друзья, какой невообразимый ужас появился на лице моего швейцарца, когда он увидел над собой распахнутые серебристые, словно у архангела, крылья. Он весь обмяк, хватка его ослабла, руки бессильно опустились и повисли, как плети, а голова склонилась к луке седла. То ли обморок, то ли благоговейная молитва, подумал я, взмывая в небо.

Со смешанным чувством облегчения и торжества смотрел я, как мои преследователи рухнули на колени, воздымая руки и громкими кликами благодаря господа за явленное им знамение. Впрочем, это было уже мимолетное впечатление, потому что аппарат быстро набрал заданную высоту. Лувр уменьшился до размеров игрушечного домика, а фигурки людей — до едва различимых букашек. Потом на темном фоне небосклона мелькнула раздвоенная, словно катамаран, берущий старт к звездам, громада Нотр-Дама. Сориентировавшись по собору, я скорректировал курс и через несколько минут с идеальной точностью приземлился в кустах терновника у монастырской стены, где меня ждал хронолет.

Ольсен с облегчением вздохнул, как человек, отчитавшийся за командировку.

— А теперь, друзья, — сказал он, — я удовлетворю ваше любопытство и потешу слух.

Ольсен раскрыл лежавший на столе таинственный ящик и извлек из него старинный инструмент.

— Лютня, подаренная его величеством Генрихом IV, королем Франции, путешественнику во Времени Ивару Ольсену, профессору истории Вселенского Университета. — Он ударил по струнам и запел. Все подхватили:

— Эффектная концовка, — сказал Гринвуд. — Вы большой мастер рассказывать. Притом какое совпадение! Можно подумать, Беранже догадывался, что люди из будущего своевременно предупредят веселого Анри, чтобы он дал Равальяку в ухо. Все-таки имеем мы право узнать, когда и каким образом старуха подстерегла его величество?

— Не понимаю вашего сарказма, — сказал Ольсен, бледнея.

— Не обижайтесь, Ивар, — мягко вставил Кирога, — но в самом деле неясно, чем все это кончилось.

— Вы же слышали мой ответ Генриху. Я действительно не знаю, потому что только что прибыл из XVII века и не успел заглянуть в энциклопедию.

— Вы это всерьез? — спросил Лефер.

Малинин дернул его за рукав.

— Конечно, всерьез, — ответил он за Ольсена. — Ивар прав, это мы должны сообщить ему, чем все дело кончилось. Можете не тратить время на энциклопедию, Ивар, Король Генрих IV был убит Равальяком 14 мая 1610 года.

Ольсен кивнул и стал вдруг усиленно растирать пальцами лоб. Малинин, встревоженный, подошел к нему.

— Что с вами?

— Пустяки, заболела голова.

— Ну-ка, дайте свою руку. — Он достал миниатюрный карманный анализатор и приложил его к ладони Ольсена. — Видите, пульс вялый, давление намного ниже вашей нормы. Вам надо прилечь.

— Пожалуй, — согласился Ольсен.

— Ступайте, голубчик. После таких подвигов и самому Геркулесу понадобился бы отдых.

— Скорее меня утомил рассказ. Когда все переживаешь заново… — Он не договорил и, сделав прощальный жест, вышел из холла.