Слепота

Когда Эду Менандру пришло в голову подвесить над куполом атмосферы Фаэтона атомную луну, он поспешил поделиться этой мыслью с братом Фомой.

Фома выслушал его сбивчивую, насыщенную восклицаниями речь с обычным своим высокомерным видом и, не утруждая себя пояснениями, длинным костлявым пальцем начертал в воздухе крест.

— Но почему?! — взмолился Эд.

— Химера, — лениво процедил Фома.

— Вот так всегда, — оскорбился Эд, — отвергаешь с порога любую идею. Да понимаешь ли ты, ослиная голова, какие невероятные выгоды она сулит фаэтянам? Я ведь только условно называю мой фонарик луной, поскольку он озарит нам ночь и в отличие от солнца никогда не сможет укрыться за горизонтом. Источаемое новой Селеной тепло повысит температуру градусов эдак на двадцать, если не больше. Мы сбросим надоевшие всем тяжеленные шубы и облачимся в изящные воздушные одежды. Кстати, отпадет нужда истреблять пушных зверьков, чтобы сдирать с них шкуры. Да все это чепуха, побочные приобретения. Там, где сейчас простираются мертвые ледяные поля, расцветут сады, заколышется пшеница, поднимутся рощи кокосовых и ананасовых пальм…

— Ананасы не растут на пальмах, — заметил Фома.

— Какое это имеет значение! Вечно цепляешься к пустякам! — закричал Эд, уносимый воображением. — Холодные водоемы на севере планеты заполнятся плещущей рыбой…

— Которая станет метать черную икру.

— Которая станет метать черную икру, — непроизвольно повторил Эд. — Мы сможем накрыть столы голодающим, обогреть лачуги… Постой, а почему именно черную?

— Ну, красную, если она тебе больше по душе.

Издевка повергла Эда в уныние. Руки его, метавшиеся в жестах, сначала застыли изогнутыми и распростертыми, а затем вытянулись и упали как жерди.

— Не будь таким впечатлительным, малыш, — пожалел его Фома.

— Не смей называть меня так! — опять взметнулся Эд. — Ты старше меня всего на год.

— Понимаешь, малыш, — сказал Фома, не обращая ни малейшего внимания на этот решительный протест, — по ночам фаэтяне должны спать. — И нарочито зевнул.

Вечером Эд, волнуясь, посвятил свою жену Фрину в озарившую его светлую мысль, а заодно поделился досадой на Фому, не сумевшего оценить ее по достоинству.

— Твой братец дурак, — утешила его Фрина, — это всей округе известно. И вдобавок завистник. Не может простить тебе, что ты превосходишь его по всем статьям. И что у тебя такая подруга жизни, — добавила она, вглядываясь в зеркало и поправляя уложенные пирамидой, как принято у модных фаэтянок, волосы.

— У него было одно солидное возражение, — вступился за брата Эд. — Но, я уверен, спать можно и при дневном освещении. Как ты думаешь?

— Какие могут быть сомнения! Тысячи, может быть, миллионы фаэтян работают в ночную смену. Моя подруга Бета… ты же ее знаешь, она оператор на телефонной станции… так привыкла к ночным бдениям, что…

— Знаю, знаю, — перебил свою словоохотливую супругу Эд. — Значит…

— Значит, действуй без оглядки. Тебя назовут Прометеем атомной эры. А я буду купаться в лучах твоей славы. Но попомни мои слова: Фома еще доставит тебе массу неприятностей. Держись от него подальше.

Воодушевлению Эда не было предела. Благодарный жене за безоговорочное признание, он не пропустил мимо ушей ее прорицание. Встретившись на другой день с братом в институтском коридоре, младший Менандр сухо кивнул и прошествовал в свою лабораторию. В этот миг он почувствовал себя триумфатором. Наконец ему удалось избавиться от оков, в которых с детства держал его властный и циничный ум Фомы, нытика и маловера, неспособного созидать и потому сделавшего своей профессией гасить творческие порывы у других, прежде всего у собственного брата. «Фрина права, я был слепым: Фома никогда не хотел моего успеха и стремился любым способом подрубить мне крылья. Теперь я вырвался на волю и добьюсь своего!»

Подбодрив себя таким рассуждением, Эд с рвением взялся за дело.

Фома не придал значения холодности брата, решив, что тот попросту торопился. Но в следующие дни повторилась та же картина, и он начал подозревать неладное. Поначалу старший, смирив гордыню, попытался выяснить, чем вызвано отчуждение Эда. Но младший отводил глаза, уклонялся от объяснений, был неприступен. Тогда Фома, в свою очередь, ожесточился, и братья почти перестали общаться.

Спустя год Эд Менандр вынес свою идею на Ученый Совет, где его разгромили в пух и прах. Причем главным оппонентом оказался Фома Менандр. В едких выражениях он высмеял проект атомной луны, назвал его неосуществимой ребяческой фантазией. И слава богу, что неосуществимой, заявил Фома, ибо в противном случае Фаэтону пришел бы конец. Это заявление он подкрепил расчетами, из которых следовало, что «фонарик» Эда растопит льды, обречет на гибель во вселенском потопе треть населения планеты, изжарит, как куропаток, другую треть, а уцелевшие не выдержат всего этого ужаса и сойдут с ума.

Большинство ученых мужей согласилось с этими доводами, хотя и пожурили доцента Менандра за чрезмерно жесткие оценки и известные преувеличения.

— Вы правы, — бросил реплику Фома, — но кому, как не мне, сказать со всей прямотой и нелицеприятностью собственному брату, что он отчаянно заблуждается.

Эта лицемерная попытка выдать злобную мстительность за добродетель не принесла Фоме уважения. И почти все, кто стал свидетелем братоборства, после дискуссии подчеркнуто поворачивались к нему спиной, тепло и дружелюбно прощались с Эдом, советуя ему не вешать носа, а продолжать совершенствовать свой проект.

Через две недели в вечернем выпуске «Фаэтонских новостей» была напечатана заметка научного обозревателя, который с сочувствием описал дерзкий замысел молодого изобретателя и выразил сожаление, что обскурантизм (в который раз!) заслонил дорогу прогрессу. Как бы ни бесились ни во что не верящие злопыхатели, заключил обозреватель оптимистически, атомной луне быть!

Фому этот выпад привел в бешенство. Он забросил все другие дела и поставил целью своей жизни помешать Эду осуществить свой замысел. Не спал, не ел, дни и ночи напролет корпел над книгами, доводил до изнеможения электронные мозги, ломаным почерком, отражавшим внутреннее возбуждение, исписывал горы бумаги, а затем разносил записки по разного рода высоким учреждениям и авторитетам.

Эд тоже не сидел сложа руки. Он сумел увлечь своей идеей группу молодых ученых, вместе с ними производил математические выкладки, ставил опыты, строил в кинутом за ненадобностью ангаре модель атомной луны. Настойчиво он шел к заветной цели, находя опровержение каждому доводу Фомы, заражая окружающих неиссякаемой уверенностью в своей правоте, обращая самых упорных противников предприятия в восторженных его сторонников.

Долгие годы длилась схватка двух Менандров, перевес попеременно был на стороне младшего и старшего, но ни один из них не мог перетянуть канат. Так могло продолжаться до бесконечности, если б Эду не пришла на помощь сама природа. Небывалые морозы обрушились на планету. Плотный покров льда остановил течение рек, моря и океаны превратились в гигантские катки, птицы, как сосульки, падали на землю, окончательно озверевшие звери рыскали по селениям в поисках пищи. Голод, тиф, холера опустошали целые города. Шайки расплодившихся разбойников хозяйничали на дорогах. Паника, охватившая население, мешала попыткам властей одолеть бедствие. С церковных амвонов проповедники вещали о расплате за грехи и судном дне.

Тогда-то мудрецы, правившие Фаэтоном, и увидели единственное спасение в атомной луне. В спешном порядке был принят декрет, приказывающий отложить все прочие проекты, в рекордный срок соорудить «фонарик» Эда Менандра и вывести его на постоянную орбиту. Сообщение было воспринято с необыкновенным энтузиазмом. К отчаявшимся людям пришла надежда, успокоение умов позволило вернуть жизнь в нормальную колею. Тут еще природа, казалось, уступая решимости фаэтян, ослабила свою мертвую хватку: морозы отступили, задул ветер с юга. Эд еще до того, как ему удалось обогреть планету, был признан ее спасителем.

А Фома, соответственно, пал в глазах сограждан дальше некуда. Перед ним повсюду захлопывались двери, в лавках не хотели продавать ему хлеб. Фанатичные приверженцы проекта слали проклятия на его голову, били камнями стекла его жилья и даже требовали посадить его на цепь. Образованные и воспитанные фаэтяне не одобряли, правда, этих крайностей; они ограничились тем, что перестали подавать Фоме руку.

Мрачный и подавленный, с лицом, заросшим седой щетиной, он поднимался по лестнице и неожиданно столкнулся с Эдом. Фома бросил на брата угрюмый взгляд и хотел было пройти мимо, но младший Менандр ухватил его за локоть.

— Постой, Фома.

— Чего тебе от меня надо?

— Все это ужасно глупо. Я не хотел…

— Я тебя не виню. Сейчас ты взял верх. Что ж, смеяться лучше последним.

— Не будем спорить. Что ты намерен делать?

— Пойду работать на шахту.

— На шахту?

— Да, чтобы не быть свидетелем всеобщего безумия.

— Могу я что-нибудь для тебя сделать?

— Не утруждайся.

— Мы с Фриной будем рады, если ты заглянешь к нам вечером. Придешь?

— Нет. Ни к чему.

— Не забывай, мы братья.

— Я помню.

Так они расстались. Фома исчез бесследно, и в сутолоке приготовлений Эд, да и все другие попросту о нем забыли.

И вот настал звездный миг Эда Менандра. Мощная ракета вынесла рукотворную луну в космос и подвесила ее в рассчитанную точку. Все жители Фаэтона вышли на улицы, чтобы лицезреть чудо. Окруженный высшими чинами Эд готовился нажать кнопку, после чего луч лазера, прочертив пространство, должен был воспламенить ядерное топливо и зажечь над Фаэтоном новое светило. Электронные часы выстукивали оставшиеся мгновения.

Три, два, один, ноль. Ослепительная вспышка заставила всех закрыть глаза, а когда фаэтяне вновь открыли их, то не увидели ничего, кроме беспросветной черноты. И это было странно, потому что закинутые к небу лица ощущали струившееся с высоты живительное тепло.

Крик ужаса пронесся над планетой. Началось великое столпотворение. Еще не осознав случившегося, люди метались в разных направлениях, сталкивались и увечили друг друга. Эд, пытавшийся на ощупь выбраться из здания, получил сильный удар в живот и потерял сознание. Очнулся он от прикосновения чьих-то рук, бережно приподнявших его голову и поднесших ко рту стакан с бодрящим напитком.

Эд короткими глотками выпил все содержимое стакана и почувствовал, что к нему возвращается способность соображать.

— Это ты, Фома?

— Да.

— Что со мной случилось?

— Ты лишился зрения, брат. Ты и все остальные.

— Все до единого? — ровным голосом спросил Эд.

— Я был в шахте, на глубине двухсот метров, — сказал Фома таким же будничным тоном. — Может быть, еще кому-то повезло.

— А Фрина, мои дети, что с ними?

Фома промолчал.

— Мы недооценили воздействие излучения на сетчатку. Все эта проклятая спешка!.. Ну что ты молчишь, напомни о своих предостережениях.

— Какой теперь смысл? — возразил Фома. — Я кляну себя за то, что не был на поверхности вместе со всеми.

Эд наугад протянул руку, она уткнулась в грудь Фомы, поднялась к его лицу. Пальцы ощутили влагу.

— Не горюй. Я один во всем виноват. Мне нельзя жить.

— Я присмотрю за тобой.

— А другие? Что можешь ты один?!

— Не теряй надежды. Нельзя исключать, что зрение восстановится. Поднявшись на поверхность, я ощутил всего лишь резь в глазах. Значит, губительной была только вспышка.

— Если б это оказалось правдой! Проклятая торопливость, — повторил Эд, — нам недостало каких-нибудь полгода.

— Да, — согласился Фома. И, помолчав, добавил: — И еще, брат, нам недостало доброты и доверия друг к другу.

 

Немота

По натуре Фил Клеобис был на редкость скромным и застенчивым малым. Но попробуйте сохранить подобные качества, если на каждом шагу вам поют дифирамбы! Дело в том, что Фил, уже в детские годы проявивший незаурядный конструкторский талант (в десятилетнем возрасте он соорудил крохотный космолет с фотонным двигателем и был перехвачен патрульной службой лишь у самого выхода из Солнечной системы), достигнув зрелости, осчастливил своих соотечественников величайшим изобретением всех времен и цивилизаций.

Когда в продажу поступила первая модель «Коммуникатора», не было отбоя от желающих ее приобрести. Еще бы! Кто не захочет иметь в своем доме элегантный лакированный ящик с матовым стеклом, на котором можно получить любое изображение. Взбрело вам в голову отправиться на Северный полюс — набрали на клавиатуре эти слова, ткнули кнопку и пожалуйте к белым медведям. Вздумалось полюбоваться закатом солнца на небе Юпитера — смело жмите на клавиши. Словом, вместе с ящиком Фила в дом вносили всю нашу прекрасную и необъятную Вселенную.

Постепенно становилось ясно, что изобретение Клеобиса перевернет весь уклад жизни, сложившийся на Фаэтоне за многие столетия. Неустанно шлифуя свой аппарат и расширяя его возможности, Фил выпускал в свет модель за моделью. Каждая вносила нечто новое в общение фаэтян с окружающим миром и себе подобными. В конце концов изобретателю удалось довести технику коммуникаций до такого совершенства, что в них отпала всякая нужда. Зачем, спрашивается, изощряться в поиске выразительных эпитетов, если с помощью «Коммуникатора-5» (с телепатической приставкой) можно внушить собеседнику мысль во всей ее первозданной чистоте и свежести? Для чего прокладывать дорогостоящие магистрали, если «Коммуникатор-12-бис» обеспечивает нуль-транспортировку любых материальных объектов через свернутое пространство? Пока фаэтяне с ликованием и признательностью к «нашему Филу» осваивали плоды очередной модели аппарата, сам Клеобис в поте лица трудился в лаборатории. Из наиболее примечательных новинок назовем «Коммуникатор-62», позволявший понимать язык птиц и животных, «Коммуникатор-112», который (правда, при добавлении специального модуля) устанавливал прямую и обратную связь с предками и потомками, и, наконец, вершину конструкторской мысли Фила Клеобиса — «Коммуникатор-184», гарантирующий хорошие отношения в семье владельца.

Впервые Фил почувствовал недомогание как раз тогда, когда трудился над 185-м коммуникатором. По его замыслу новый прибор предназначался включать и выключать энергетическое поле любой протяженности и на любом удалении. С его помощью можно было, например, погасить и опять зажечь атомный «фонарик» Эда Менандра. Фил полагал, что то же удастся проделать с Землей, Марсом, Венерой и другими планетами — соседками Фаэтона, а возможно, и с самим его величеством Солнцем. Высоко вознеслась мысль нашего изобретателя, какой гордый замысел он взлелеял!

Ему оставалось приладить две-три детали. Орудуя отверткой, Фил выронил винтик. Искать его в куче механического хлама, покрывавшего пол лаборатории, было бы пустой тратой времени, и он крикнул своему помощнику, чтобы тот подал другой винт. Но обычно смекалистый и шустрый Лизис на сей раз не отозвался. Решив, что тот углубился в свое занятие, и мысленно похвалив себя за выбор ассистента, который мог со временем стать продолжателем его дела, Клеобис повторил свою просьбу более громким голосом. Никакой реакции. Тогда он не на шутку рассердился и заорал:

— Лизис, черт бы тебя побрал, ты что, оглох?!

Но и это не произвело на помощника никакого впечатления. Склонившись над верстаком и время от времени поглядывая на пришпиленный к стене чертеж, он усердно вытачивал шестеренку для очередного коммуникатора, который должен был превращать дух в материю и обратно. Когда Клеобис стукнул его по плечу, Лизис испуганно вскинул голову, а увидев учителя, воззрился на него с почтительной готовностью.

— Ты меня слышишь? — рявкнул Фил ему в ухо. Но никакого ответа не дождался. На румяном лице юноши появилась смущенная полуулыбка, полные губы шевелились, не издавая ни звука. Клеобис с ужасом понял, что его ассистент лишился одновременно слуха и речи. Какое несчастье! Что тому послужило причиной?

Фил положил руку на плечо своему ассистенту, приговаривая деланно веселым голосом:

— Ничего, дружок, не горюй. Сейчас вызовем врача, скорее всего у тебя небольшое функциональное расстройство в результате нервного шока. Переутомление. Я и сам скверно себя чувствую. Возьмем-ка мы с тобой пару свободных недель и укатим на взморье. Хватит с нас коммуникаторов…

По широко раскрытым глазам Лизиса было видно, что до него не доходит смысл этих утешительных слов. Окончательно уверившись, что с ним стряслась беда, Клеобис решительно направился к старенькому, вконец истрепанному от частого употребления «Коммуникатору-5», чтобы установить контакт непосредственно с мозгом своего ассистента, минуя органы чувств. Быстро настроившись на нужную волну, он послал запрос: «Что с тобой? Ты потерял дар речи?» И был прямо-таки ошеломлен, не получив отклика. Более того. С удивлением понаблюдав за действиями Клеобиса и приняв их, видимо, за чудачества великого человека, Лизис пожал плечами и вновь занялся своей шестеренкой.

Расстроенный и взбешенный Фил кинулся к самому примитивному и древнему коммуникатору — телефону, набрал номер неотложной медицинской помощи.

— Але, але, — пропищал девичий голосок.

— Здесь Клеобис. — Фил ожидал, что его имя, как всегда, произведет магическое впечатление, посыплются расспросы, тот ли самый Клеобис, и он скажет, что тот самый, а затем попросит не теряя времени оказать помощь его славному помощнику, и с той стороны ответят: «Да, конечно, сию минуту, мы рады хоть чем-то услужить гениальному конструктору…» А вместо всего этого на том конце провода прозвучало: «Але, але…»

— Здесь Клеобис!

— Говорите.

— У нас случилась беда!

— Говорите же!

— Мой ассистент…

— Если вы будете играть в молчанку, я положу трубку, — обиделась собеседница. И тут в голове Клеобиса мелькнуло ужасное подозрение: а не сам ли он онемел? Медленно положив на рычажки трубку, Фил дотянулся до шторы и краем грубой ткани вытер со лба холодный пот. Мысли его метались в лихорадке. Да, это так, ведь меня не слышат ни Лизис, ни дежурная «неотложка». Но и я не слышу Лизиса, хотя слышал «неотложку». Значит, мы с ним онемели вдвоем. Это не может быть следствием внутреннего кризиса, а вызвано неким внешним источником. Каким? Ничто не взорвалось и не вспыхнуло. Почему отказала электронная телепатия? И только ли мы с Лизисом оказались в беде?

Последний вопрос заставил его вскочить с места и опрометью кинуться на улицу. Выскочив из подъезда и увидев обычных прохожих, спешащих по своим делам, Фил несколько успокоился. Он пригладил взлохмаченные рыжие с проседью волосы, поправил сбившийся набок галстук и зашагал по тротуару, всматриваясь в происходящее. Собственно говоря, ничего и не происходило. Фаэтянин, остановившийся у газетного киоска, попросил журнал, перекинулся парой фраз с продавцом и пошел своей дорогой. Двое знакомых раскланялись, завидев друг друга, обменялись репликами и разошлись. У Клеобиса отлегло от сердца. Кажется, немота обрушилась только на его лабораторию, и именно там следует искать ее возбудителя.

Фил подумал, что слово «возбудитель» не совсем подходит, что в данном случае как нельзя более кстати был бы «Коммуникатор-5» (с телепатической приставкой), и надо же было ему как раз сейчас выйти из строя. Существует ли здесь причинная связь? Какая именно? Телепатия отказала, и потому мы онемели? Или наоборот: мы с Лизисом онемели, и из-за этого отказала телепатия? Чепуха! А если подойти с другого конца…

Тут цепь его размышлений была прервана.

— Эй, приятель, поберегись! — крикнул ему какой-то прохожий. Подняв голову, Клеобис увидел стремительно надвигавшийся на него велосипед. Он не успел отпрыгнуть, получил сильный удар колесом по ногам, упал и на секунду потерял сознание. Когда Фил пришел в себя, вокруг собралась толпа. Сердобольная старушка держала у его носа флакончик с нашатырем, остальные укоризненно увещевали виновника происшествия — мальчишку лет десяти-двенадцати, сокрушенно склонившегося над обломками своего велосипеда.

— Почему ты ездишь по тротуару, шельмец? — строго спросил один из свидетелей. — Да еще не соизволишь подавать сигналы!

Мальчик поднял голову и, размахивая руками, начал что-то объяснять. По ходу дела он несколько раз наставлял палец обвинительным жестом на Клеобиса. Фил лениво подумал: «Вот наглец!» И тут же сообразил, что паренек только широко раскрывает рот, откуда не вырывается ни звука.

— Немой или нас дурачит! — с досадой заключил прохожий и обернулся в сторону Клеобиса. — Друзья, — заорал он, — да ведь это наш дорогой Фил!

Тут все кинулись к своему любимцу, каждый стремился хоть чем-то ему услужить. Не имея возможности ничего сказать своим поклонникам, Фил натянуто им улыбался, похлопывал по спинам, разводил руками — и так, пока ему не удалось от них вырваться.

Добираясь до дому, Клеобис столкнулся с еще несколькими случаями внезапной немоты. Первоначальная версия оказалась ошибочной, и за стенами лаборатории болезнь распространялась со скоростью чумы. Уже в вечерних выпусках новостей сообщалось про странную напасть, постигшую фаэтян, и высказывались догадки о возможном ее происхождении. Одновременно репортеры сетовали на то, что коммуникаторы-передатчики мысли отказали все как один как раз в тот момент, когда в них объявилась самая неотложная нужда. Строились догадки: нет ли здесь злоумышления со стороны неспокойных соседей — марсиан?

Впрочем, пересуды прекратились по той простой причине, что через неделю все население Фаэтона онемело. Вероятно, какие-то единицы сохранили дар речи, но предпочли им не пользоваться — то ли из солидарности со своими согражданами, то ли из страха перед ними. Кое-как пережив потрясение, Клеобис вернулся в лабораторию и вынужден был по каждому пустяку писать послания своим подручным. Уже на второй день он сообразил, что вместо тетрадей и блокнотов уместно употребить черную доску и мел — эта рационализаторская идея нашла быстрое распространение.

«Подай отвертку», — написал Клеобис.

«Какую?» — написал Лизис.

«Самую миниатюрную».

«А куда вы ее положили?»

Здесь Фил получил возможность кивком головы указать на шкафчик с инструментом, а Лизис, порывшись на полках, так же жестом дал понять, что отвертку найти не удалось.

«Вспомни, куда ты ее девал, неряха!» — рассердился Фил.

«А я и вовсе ее не брал, сами вы только что держали ее в руках», надерзил в ответ помощник.

Помножив такие разговоры на общее число занятых во всех сферах жизнедеятельности, можно понять, каких чудовищных размеров достигла растрата времени и сил. Фаэтянское общество уподобилось автомобилю, взбиравшемуся по горной дороге: внезапно заглох мотор, и машина покатилась вниз с нарастающей скоростью. Наука, промышленность, искусство — все начало хромать, спотыкаться, горбиться, тускнеть, покрываться плесенью, приходить в негодность. И как всегда бывает в эпохи упадка, беспросветная мгла, затянувшая горизонт публичной жизни, стала истоком множащихся личных трагедий. Потрясенные потерей речи фаэтяне, особенно тонкие, художественные натуры, сходили с ума, кидались с мостов в реки, предавались мрачной меланхолии или бессмысленному разгулу. Печальное зрелище, не правда ли?

Немота уже унесла в небытие треть жителей, когда эпидемия вдруг пошла на убыль. К выжившим, кому раньше, кому позже, вернулась способность речи. Вздох облегчения пронесся над планетой. Столь глубоко было потрясение пережитым несчастьем, столь велика радость вновь обретенной способности произносить Слово родным, друзьям, сослуживцам, да и просто первому встречному, что никто и не вспомнил о «Коммуникаторе-5». Некогда популярные приборы пылились теперь в сараях вместе с другой рухлядью или шли на изготовление примусов.

Один Клеобис не оставался равнодушным к судьбе своего детища. Упорно искал он причину таинственного выхода из строя одновременно всех приборов с телепатической приставкой. И все чаще с досадой ловил на себе сочувственные взгляды своего ассистента. Однажды он вспыхнул.

— Ты, Лизис, словно жалеешь меня! Соизволь объяснить, в чем дело!

Лизис на сей раз не смутился.

— Я знаю причину, — лаконично пояснил он.

— Знаешь, почему не работают мои коммуникаторы, и молчишь?

— Ждал, пока вы сами додумаетесь.

— Негодяй, какой негодяй! — не мог сдержать возмущения Фил.

Лизис же, все еще не отвыкший от немоты, молча подвел конструктора к пульту управления, подал ему увеличительное стекло и ткнул пальцем в гнездо контактов. Стоило Клеобису взглянуть, и все стало ясно. Еле видимая даже вооруженным глазом проволочка включала энергетическое поле, в пределах которого передача мыслей на расстоянии становилась невозможной.

Фил почувствовал слабость в ногах и опустился на стул. Но уже в следующую минуту вскочил и схватил кусачки. Однако Лизис заслонил от него пульт. Брови его сошлись в переносице, губы потеряли кривизну и вытянулись в жесткую прямую линию. Побелевшие от напряжения руки сжимали металлический брус.

— Не подходите, или я убью вас! — пригрозил он.

— Ты с ума сошел!

— Неужели вы ничего не поняли, учитель! Ведь именно из-за ваших пятых коммуникаторов Фаэтон онемел.

— Глупости! Я потерял дар речи после того, как ты вывел их из строя.

— Вы онемели задолго до того, как я отважился на такой шаг, — возразил Лизис. — Но просто не осознали этого, поскольку привыкли пользоваться своей электронной телепатической связью. Как, впрочем, и все другие фаэтяне. Иного способа отрезвить вас не существовало. Забей я тревогу меня приняли бы за низкого завистника и клеветника, только и всего.

Фил пристально посмотрел в глаза Лизису. С кончика его языка готовы были сорваться слова жгучей ненависти к бывшему ученику, прервавшему победный полет его гения.

— Иди, сынок, — сказал он, — ступай, не бойся, я не стану делать глупостей.

Лизис положил брусок и молча вышел. Спустя несколько минут сильный взрыв повыбивал стекла в округе, столб дыма застил небо над городом. Это горела лаборатория Фила Клеобиса.

 

Глухота

Стратоник отпрянул от подзорной трубы, зажмурился на миг, давая наваждению исчезнуть, и снова прильнул к ней. Ничто в расположении светил не изменилось. Сомнений не оставалось: ось Фаэтона начала потихоньку смещаться.

Он кубарем скатился с чердака, где была оборудована астрономическая лаборатория, возбужденный, ворвался в кухню. Вкусно пахло блинами.

— За стол! — скомандовала жена.

— Я сделал открытие! — сообщил Стратоник.

— Поздравляю! Тебе с икрой или со сметаной?

— Не с чем поздравлять. Лучше б мне его не делать.

— Так закрой его обратно. Ты бы занялся сыном. Второй день носит из школы одни двойки.

— Ось Фаэтона сместилась.

— Смотри-ка! — удивилась жена. — Кто же его так раскачал?

— Во всяком случае, не мы с тобой. Может быть, «фонарик» Менандра или коммуникаторы Клеобиса? Это еще надо установить.

— Он доставит нам много хлопот, — сказала жена.

— Хлопоты не то слово, — возразил Стратоник.

— Растет сорванцом, а все потому, что ты не уделяешь ему никакого внимания, дни и ночи проводишь на своем чердаке.

Стратоник поперхнулся.

— Я тебе о серьезных вещах толкую, а ты…

— Собственный сын для тебя не серьезная вещь?

— Да ты хоть отдаленно представляешь, что значит смещение оси?

— Не знаю и знать не хочу. У меня есть дела поважнее, чем витать в облаках.

Стратоник махнул рукой, доел блин и пошел в юридическую контору. Там он поделился своим открытием с Эсхилом. Самый старый из сотрудников, тот приходил на работу первым, а уходил последним, чтобы не обнаружить физической немощи, которую от него ожидали.

— Ну и что? — спросил Эсхил.

— Это значит, что планета будет постепенно сходить с места, пока не сорвется с орбиты и не упадет на Солнце.

— И мы все покатимся колесом? — хмыкнул Эсхил. — Шефу это полезно, желчно добавил он.

— Ты, кажется, мне не веришь, — обиделся Стратоник.

— Согласись, дружок, астрономия для тебя только хобби.

— Расчеты неопровержимо доказывают…

— Ладно, ладно, все равно я в этом ни черта не смыслю. Если ты прав, нам не остается ничего иного, как примириться со своей участью. Ты вот лучше скажи мне, имел ли шеф моральное право скинуть с себя дело о хищении на автобазе…

Наученный этим опытом, Стратоник не стал откровенничать с другими своими коллегами, а в обеденный перерыв побежал к приятелю — работнику планетария, от кого и перенял увлечение небесной сферой. Тот пребывал в глубокой меланхолии по случаю очередного скандала в семье. Выслушав сбивчивую речь Стратоника, он спросил:

— А когда это должно случиться?

— Что именно?

— Ну то, о чем ты говоришь. Когда мы начнем падать на Солнце?

— Этого я не знаю. Нужны дополнительные исследования.

— Скорее бы, — вздохнул приятель. — Надоело вот так. — Он провел ребром ладони по горлу.

— Ты даже не спрашиваешь, как я пришел к своему заключению? — удивился Стратоник.

— А чего спрашивать? Если ты говоришь, значит, так и есть. Я тебе верю.

— И все-таки. Дело ведь нешуточное. Я применил твою методику наблюдений.

— А!

— Угол, образуемый Землей и Меркурием, увеличился для наблюдателя на одну стомиллионную секунды…

Приятель замахал руками.

— Не надо! Я же сказал, что полностью тебе доверяю. Чем скорее это случится, тем лучше. Давай выпьем, у меня здесь бутылочка фаэтоновки десятилетней выдержки.

Кое-как дотянув до конца рабочего дня, Стратоник отправился в редакцию самой популярной газеты «Вечерний Фаэтон». После долгого ожидания его принял редактор отдела науки. Вежливо выслушав посетителя, он поинтересовался, каким инструментом выполнены наблюдения. Стратоник покраснел.

— Труба у меня собрана из детского конструктора. Знаете, чтобы измерить угол…

— Знаю, — улыбнулся редактор. — А кто вы по профессии, если не секрет?

— Юрист. Служу в адвокатской конторе.

— Что может быть лучше! — закатил глаза редактор. — Стоять на страже закона и справедливости! Я вам завидую, молодой человек.

— А я вот увлекся звездами.

— Да, да, у всех у нас хобби. Запишите адресок. Гермеситская, 17, вход со двора.

— Так это институт астрономии!

— Вот именно. Редакция договорится, вас примет сам академик Архистар.

Стратоник чуть не упал со стула. Встретиться с величайшим астрономом планеты — какая честь и какой шанс на авторитетное признание открытия!

Три дня он готовился к свиданию со знаменитостью. Проверял расчеты, до рези в глазах наблюдал в трубу роковые признаки смещения оси, оттачивал текст своего сообщения. Жена окончательно оскорбилась, назвала его чокнутым и уехала к родителям, забрав сына. Стратоник даже не обнаружил этой потери.

Архистар принял его любезно, усадил в кресло, велел подать кофе с коньяком и предложил, не стесняясь временем, изложить суть открытия.

Стратоник, задумав поразить метра, начал без предисловий:

— Ось Фаэтона грозит сместиться…

— Вы совершенно правы, молодой человек! — закричал академик. — Я дни и ночи твержу этим оболтусам, моим сотрудникам, что рано или поздно мы; грохнемся.

— Да, и…

— Вы спросите, отчего? Ясно как божий день. «Фонарик» Менандра, против которого я решительно выступал с самого начала, нарушил климатический баланс. Перемещение огромных масс воды привело к тому, что планета как бы накренилась, осела набок.

— Я как раз…

— Не следует, однако, возлагать вину на одного Эда Менандра. Кстати, его братец Фома тоже предостерегал против атомной луны. О чем я? Архистар встал и заходил по комнате, заложив руки за спину, очевидно, вообразив себя на кафедре. — А выбросы в атмосферу гигантского количества углекислого газа! А ядерные испытания! А хищническое истребление лесов! А извлечение из недр практически всех имевшихся там запасов нефти, угля и железной руды! А выветривание почв в результате небрежного, варварского землепользования! Я предупреждал…

— Вот и мне… — попытался вставить Стратоник.

— Правильно, юноша, молодость должна дерзать!

— Мне только не удалось рассчитать, когда Фаэтон начнет падать на Солнце.

— Он еще спрашивает когда! — возмутился ученый. — Очень и очень скоро. Если мы будем и дальше так же безответственно, точнее сказать, преступно относиться к своей планете. Давайте сюда вашу зачетку.

— Но я…

— Ах, да, вы ведь защищаться собрались. Отлично. Ученый совет у нас по средам. Через неделю вас устроит?

— Устроит! — брякнул Стратоник. Он решил, что с трибуны легче будет заставить себя выслушать.

Неделя ушла на продумывание тактики. Неудача явно объяснялась попыткой ошеломить собеседника, разом выложить суть открытого явления. Масштабы его столь безмерны, что мозг, защищаясь от потрясения, с порога отметает такую возможность. Как преодолеть эту защитную реакцию? Ага! Надо изложить существо дела в условном наклонении и уже в самом конце преподнести пилюлю.

Так Стратоник и поступил, когда ему предоставили слово в ученом собрании.

— Предположим, — сказал он, — ось вращения Фаэтона начала смещаться. Что должно произойти?

Из зала выкрикнули:

— Все полетит в тартарары!

— Вот именно! — обрадовался оратор. — Сперва возникнут вихревые потоки, по сравнению с которыми нынешние ураганы и цунами покажутся легким бризом. Приливные волны затопят прибрежные полосы. В результате мощных сдвигов фаэтянской коры раскаленная магма вырвется наружу уже не через узкие жерла вулканов, а сквозь многомильные трещины и расселины. Лесные массивы будут охвачены пожарами.

— Птицы и звери подохнут, — дополнил кто-то из аудитории.

— Естественно, — согласился Стратоник. — Однако все это является лишь первым актом трагедии. Второй акт начнется, когда планета сорвется со своей орбиты и с нарастающей скоростью помчится навстречу Солнцу. Фаэтон лишится атмосферы, его горы погрузятся в океаны, а океаны во мгновенье ока превратятся в пустыни. Города будут сорваны с фундаментов и унесены в мрак космоса.

Зал отозвался на эту ужасную картину тревожным гулом. «Кажется, я их разбередил», — подумал Стратоник.

— Не стану говорить о причинах надвигающейся катастрофы. Важнее выяснить: можно ли ее предотвратить? Полагаю, нет. Наши наука и техника достаточно могущественны, чтобы сдвинуть планету с оси, но не настолько могущественны, чтобы вернуть ее на место.

Кто-то засмеялся.

— Не вижу ничего смешного, — обиделся Стратоник. — Мой сын, например, разбирает часы, а собрать их обратно пока не в состоянии. Итак, что же нам делать? Ответ один. Мобилизовать все силы и средства. Как можно скорее создать космический флот и с его помощью эвакуировать все население на одну из соседних планет. Как известно, больше всего нам подходит Земля. А перебравшись туда, фаэтянам следует извлечь урок из всей этой истории и никогда не повторять своих ошибок. А теперь слушайте меня внимательно: то, что я здесь выдал за гипотезу, уже случилось. Ось Фаэтона начала смещаться.

Поднялся невообразимый шум. Ученые топали ногами, свистели, выражали возмущение криками:

— Мистификация!

— Чепуха!

— Провокатор!

— Долой с трибуны!

Академику Архистару едва удалось утихомирить разбушевавшееся собрание, пока ученый секретарь задним ходом выводил Стратоника из здания. Придя домой, он напился до бесчувствия и рухнул на постель. А утром его разбудил телефонный звонок.

— Это редактор «Вечернего Фаэтона». Мы решили включить ваш фантастический рассказ в сборник. Академик Архистар дал положительный отзыв, отнеся его к разряду антиутопий или рассказов-предупреждений.

— Идите вы к… — выругался спьяну Стратоник.

Через минуту звонок повторился. Пока редактор повторял свое предложение, Стратоник размышлял: а почему бы хоть таким способом не довести до публики мое открытие? Все-таки фаэтяне начнут привыкать к этой мысли, а там, глядишь, можно будет открыть им глаза: это, уважаемые сограждане, увы, никакая не фантастика, а самая что ни есть суровая реальность!

Мысль о том, что заколдованный круг разорван и кто-то где-то уже взялся за продвижение его открытия в народ, помогла Стратонику восстановить душевное равновесие. Он помирился с женой, охладел к астрономическим наблюдениям и сосредоточился на адвокатской практике. В первое время Стратоник интересовался, когда выйдет в свет обещанный сборник, а потом в жизненных хлопотах о нем забыл.

Минуло семь лет — обычный для Фаэтона издательский цикл. Стратоник был безмерно удивлен, когда, раскрыв присланный из редакции пакет, нашел только что вышедший в свет сборник научно-фантастических произведений, а в нем опубликованный под его именем рассказ «Гибель Фаэтона». Он с удовольствием прочитал его и внезапно осознал, что прожил все эти годы зря. Его долг — бить в набат, открыть глаза своим соотечественникам на грозящую им опасность. И первое, что надо сделать, — это установить, насколько сместилась ось планеты за прошедшее время. Он, правда, не был уверен, уцелел ли его самодельный телескоп.

Стратоник быстро разделался с делами и поторопился домой. Он прошел с полдороги, когда почувствовал сильный подземный толчок. Дома вокруг отрывались от фундаментов, одни разваливались, другие уносились в вышину. Погас «фонарик» Менандра, но тьма не наступила, потому что весь небосклон залило фиолетовым пламенем. Невероятный грохот рвал барабанные перепонки. Тело стало невесомым, легко оторвалось от поверхности и увлеклось вихрем.

Так сбылся прогноз Стратоника, и Фаэтон, проделав последний страшный путь, упал на Солнце.

Но вполне вероятно, что кое-кто, вняв предостережению Стратоника или самостоятельно придя к тому же заключению, сумел покинуть планету до катастрофы и основать фаэтянскую колонию на Земле. Почему предпочли держать эту экспедицию, или бегство, в секрете? Вероятно, потому, что спасти всех было невозможно.

Не переселенцы ли оставили нам миф о легкомысленном сыне Гелиоса Фаэтоне, который из молодецкой удали устроил скачки на небесах и, не сумев сдержать разгоряченных коней, чуть не спалил нашу Землю?