Под настороженными взглядами прохожих мы с проводником медленно катим по ровным широким дорогам Сите-Солей, приморского трущобного района на окраине Порт-о-Пренса. Пыльные плоские улицы почти без деревьев, хижины и обшарпанные, изрешеченные пулями здания плавятся на солнце. Время полуденное, день будний, но, несмотря на высокую безработицу, на улицах малолюдно. Я приехала в Сите-Солей летом 2013 года, чтобы узнать, как ощущают себя наиболее уязвимые для эпидемии холеры слои населения. Но к тем немногим, кто попадается нам на глаза – сидят на перевернутых ведрах в крошечных пятачках тени или разгуливают по полосе утоптанной земли перед хижинами, – приближаться не хочется. Они смотрят исподлобья, враждебно щурясь то ли на солнце, то ли на нас.

По мере нашего приближения к окраинному району, где находится городская свалка, все больше нарастает чувство враждебности окружающих. Вокруг бродят те, кто находит себе средства к существованию, роясь в городских отбросах. Все же впереди, дальше по дороге, мы видим группки о чем-то разговаривающих друг с другом людей, которые кажутся более дружелюбными. К этим вроде бы можно подойти, но едва мы подкатываем поближе, как нас останавливают двое охранников в шлемах, несущие вахту у ворот свалки. Без официального сопровождающего в форме, выговаривают нам строго, разгуливать тут не разрешается, иначе – при отсутствии у нас видимых признаков покровительства местных властей – кого-нибудь может «переклинить». Это кажется нам звучащим бессмысленно, и, кроме того, у одного из охранников из ноздри торчит цилиндрик, похожий на тюбик из-под бальзама для губ, что не добавляет ему авторитета. Но мы все-таки забираемся обратно в машину. Прежде чем усесться, я делаю пару снимков, и охранник рассерженно барабанит по стеклу. Если кто-то заметит, что я фотографирую, ругается он, могут закидать камнями или еще что похуже устроить.

Возможность поговорить с местными представилась на усеянном мусором берегу. Там, в надежде подзаработать на каком-нибудь из пришвартованных неподалеку деревянных баркасов, слонялось без дела с десяток молодых людей, окруживших нас, едва мы вышли из машины. Рыбаки, распутывающие снасти в полуразрушенном цементном сооружении, общаться с нами не желали, фотографировать тоже не дали, а молодежь как будто шла на контакт. Но и эти через несколько минут велели нам уезжать. Где-то в глубине района назревал конфликт. На выезде из трущоб перед нами притормозили у тротуара два блестящих белых грузовика с надписью «ООН», и оттуда повыпрыгивали солдаты в полной выкладке. Они целенаправленно, колонной, с оружием наперевес устремились в глубь квартала.

Что это была за операция, нам неизвестно, но я знала, что бушующая эпидемия холеры уже вызвала ряд кровопролитных стычек между местными и чужаками, в частности миротворческими силами ООН. Войска ООН прибыли на Гаити в 2004 году. По сути, их миссия была направлена на поддержание мира и порядка, но большинство гаитян расценили это явление как оккупацию, очередной ввод американских войск, которые за последнее столетие высаживались на Гаити трижды. (Подтверждением может служить просочившаяся в прессу телеграмма посла США 2008 года, в которой он признает войска ООН «незаменимым инструментом в воплощении интересов ПСША [правительства США] на Гаити». Эти интересы с 1990-х годов состояли преимущественно в подавлении боевиков, или, как называли их власти США, «членов криминальных группировок», которые поддерживали смещенного президента Гаити, либерального теолога Жана-Бертрана Аристида. Трущобы Сите-Солей были одновременно оплотом повстанцев и рассадником преступности.

Соответственно, в деятельности ООН на Гаити миротворческого было мало. С 2004 по 2006 год, в том числе и при участии войск ООН, гаитянская полиция и военизированные формирования уничтожили около 3000 человек и посадили за решетку тысячи сторонников Аристида. Один из депутатов гаитянского парламента назвал войска ООН «рыбной костью в горле».

Эпидемия холеры вновь обострила отношения между местными и солдатами ООН, вызвав новые стычки. В Сен-Марке войска ООН открыли огонь по толпе, забрасывающей камнями холерную клинику. В другом месте, у клиники Красного Креста, вооруженные солдаты выступили против швыряющихся камнями студентов. В Порт-о-Пренсе толпа разметала санитарные палатки, где предполагалось лечить холерных больных. В Кап-Аитьене беспорядки достигли такого накала – толпа начала поджигать полицейские участки, – что пришлось закрывать школы, магазины и офисы. Стены офисных зданий, в которых прятались миротворцы, были исписаны лозунгами «ООН = ХОЛЕРА». Болезнь, которая вызвала такой раскол и волну насилия, руководитель гуманитарной деятельности ООН назвал «угрозой безопасности страны».

* * *

Холерные бунты начались еще в XIX веке. Следом за катящейся по Европе и США холерой шла волна беспорядков – «пандемия ненависти», как назвал ее историк Самуэль Кон, – хватающая эпидемию за пятки, словно злобная собачонка.

На первый взгляд, логика хромает. Казалось бы, во времена социальных потрясений – скажем, при вспышке смертельной заразной болезни – логично сплотиться, взяться за руки, встать плечом к плечу, сомкнуть ряды перед общим врагом. Вместо этого эпидемия зачастую вызывает «неизбежное падение нравов и принципов», по словам критика Сьюзен Зонтаг, и «порождает мрачные ассоциации», как выразился историк медицины Рой Портер. Недовольство в обществе, вызванное эпидемией, нельзя назвать неопределенным или аморфным. Как это было на Гаити, ненависть часто со снайперской точностью бывает нацелена на вполне конкретные группы людей, оказывающихся в этой ситуации козлами отпущения или «стрелочниками», – именно на них, а не на кого-то, действительно виновного, или что-то, действительно являющееся причиной, возлагается ответственность.

Называя войска ООН козлами отпущения, я не имею в виду, что для вражды между ними и гаитянами не было никаких оснований или что солдаты ООН не участвовали в распространении холеры. ООН набирала солдат в пораженном холерой Непале – еще бы, ведь им, в отличие от американских, можно платить гроши, – и именно они занесли болезнь на Гаити. Однако возлагать всю вину на них было бы неправильно: дальше включились в действие другие, более глубинные проблемы, никак от них не зависящие, – нищета, отсутствие чистой воды, разруха после недавнего землетрясения. Ко времени столкновений с местными жителями они уже не способствовали распространению эпидемии: наоборот, и сами военные, и сотрудничающие с ними организации активно старались оказать помощь.

Есть ряд психологических исследований, проливающий свет на социально-политические условия, при которых, скорее всего, начнется поиск «стрелочников». В этих исследованиях измерялась готовность испытуемых искать виноватых в тех или иных ситуациях, моделируемых в ходе эксперимента. В одном из исследований испытуемые, которым напоминали об их бессилии перед социальным кризисом или неспособности правительства защитить их в такой ситуации, выказывали большее желание искать и наказывать «виноватых», чем те, кому просто сообщали о кризисе. Не меньшую готовность наказывать козлов отпущения выражали и те, которым напоминали об их собственном вкладе в кризис. В другом исследовании испытуемые, считающие, что у них слишком мало возможностей управлять собственной жизнью, склонны были наделять «стрелочников» большим весом и влиянием, чем те, кто готов был назвать себя хозяином своей судьбы. Немаловажно также, кого именно определяют «стрелочниками». Обвиняются, как правило, не те слои, которые воспринимаются как некомпетентные, слабые, ограниченные в своем социальном влиянии. Обычно, как показывают исследования, гнев обращен на тех, чей вклад в социальный кризис кажется более весомым (например, с готовностью принимается мнение, что вред окружающей среде наносят корпорации и, наоборот, не наносят амиши), на облеченных властью, но при этом плохо знакомых простому обывателю.

Психиатр Нил Бертон, пишущий о психологии поисков виноватого, видит в этом разновидность явления так называемой «проекции». Беспомощность и ощущение собственной вины, говорит он, вызывают дискомфорт, который человек естественным образом пытается снизить или смягчить. Один из способов – спроецировать эти ощущения на других. Когда этих других накажут, ощущение беспомощности и вины превращается в чувство превосходства или даже «непогрешимости и праведного гнева».

Возможно, именно поэтому эпидемии, вызываемые новыми патогенами, так часто ведут к отчаянному поиску «стрелочника». Эти эпидемии, малопонятные и преимущественно поражающие общество со слабыми и коррумпированными социальными институтами, особенно склонны лишать человека ощущения власти над окружающим миром. При этом губительное воздействие их не так неотвратимо, как в случае войны или наводнения. Кто-то заболевает, кто-то нет, навлекая на себя – пусть смутные – подозрения, что дело нечисто.

У древних стремление искать виноватых при социальном кризисе запечатлелось в характерных обрядах. В Древней Греции во время эпидемий или других социальных потрясений нищих и преступников – так называемых фармакос – ритуально закидывали камнями, избивали и изгоняли из общества. В Древней Сирии во время королевских бракосочетаний украшали серебром, а затем изгоняли в пустыню умирать в одиночестве козла – животное, считавшееся воплощением зла. Собственно, само выражение «козел отпущения» идет из обряда, описанного в Ветхом Завете, в книге «Левит». В День искупления Бог велит Аарону принести в жертву двух козлов – одного зарезать, а второго, «для Азазеля», символически взвалив на него бремя всех прегрешений народа Израилева, отпустить в пустыню на гибель. Ритуал принесения в жертву «козла для Азазеля» (или, как в тексте Библии короля Якова, козла отпущения») облекал в драматическую форму желание избавиться от чувства бессилия и вины, вызываемого коварно подстерегающими человека опасностями – от голода до эпидемий.

* * *

Поиски козла отпущения во время эпидемии губительны еще и тем, что зачастую на эту роль назначают как раз тех, кто мог бы сдержать распространение болезни или смягчить ее бремя.

В XIX веке гнев толпы нередко обрушивался на врачей и религиозных деятелей. Во время эпидемии холеры в Европе в 1832 году ходили слухи, что больницы намеренно изводят пациентов, участвуя в заговоре по избавлению общества от лишних людей. На врачей нападали и закидывали камнями – якобы лекари убивают холерных больных, чтобы получить трупы для препарирования. С февраля по ноябрь 1832 года в Британии и Франции отмечено более тридцати случаев беспорядков – от закидывания камнями, которое современники называли «небольшим переполохом», до массовых драк с участием сотен человек.

Во время вспышек холеры в Нью-Йорке толпа нападала на изоляторы и холерные больницы, не давала санитарам вывозить трупы жертв холеры из домов. (Во время одного из таких столкновений санитарам пришлось спускать гроб через окно.) В 1834 году жители охваченного холерой Мадрида решили, что холеру, отравив колодцы, в город принесли монахи, слишком рьяно поддерживавшие притязания брата короля на испанский трон. Разъяренные толпы собирались на площадях Мадрида, громили молельные дома и иезуитские церкви, убили 14 священников. Сильно пострадали и францисканцы в Сан-Франциско: 40 представителей ордена были заколоты, утоплены в колодцах, повешены или сброшены с крыш. «Резня и кровопролитие не прекращались до поздней ночи», – пишет историк Уильям Каллахан.

Объектами расправы становились и иммигранты. Их считали виновными в эпидемии наравне с медицинскими работниками и религиозными деятелями: совпадение очагов болезни с иммигрантскими кварталами заметить было несложно. Домовладельцы, набивавшие иммигрантов в тесные каморки как сельдей в бочку, и коммерческие интересы, правившие бал на торговых и пассажирских путях, способствовали распространению болезни ничуть не меньше – если не больше – и не сказать, чтобы незаметно, однако их никто не трогал. Все шишки сыпались на иммигрантов – парий и носителей чуждой коренным жителям культуры.

С появлением холеры гостеприимные прежде города начинали закрывать двери перед путешественниками и транзитными иммигрантами, отказываясь сдавать им жилье. «Бедолаги вынуждены ночевать на улицах, в полях» или на «лежанках из досок и хвороста», – писала местная газета города Лексингтона (Кентукки) в 1832 году. Жители городов вдоль канала Эри не давали судам причаливать, а пассажирам – сходить на берег, даже своим, возвращающимся домой.

Этническая принадлежность иммигрантов, назначаемых козлами отпущения, менялась от десятилетия к десятилетию. В 1830-х и 1840-х во всем винили ирландцев. «Чрезвычайно нечистоплотные в быту, невоздержанные в употреблении спиртного, живущие толпой в худших районах города», – утверждал нью-йоркский отдел здравоохранения в 1832 году. «Грязные» ирландцы «сильнее других» страдали от холеры. Ирландцы «принесли в этом году холеру, – жаловался в личном дневнике Филипп Хоун. – От них вечно одни беды и нужда». В 1832 году 57 ирландских иммигрантов, живших на огороженной вырубке в пенсильванском лесу – их наняли рубить просеку под новую железнодорожную ветку от Филадельфии до Питтсбурга, – были посажены в карантин, а затем тайно убиты, хижины и личные вещи сожжены дотла. «Все пили по-черному, и ВСЕМ ПРИШЕЛ КОНЕЦ!» – злорадствовали местные газеты. Размозженные и простреленные черепа рабочих исследователи извлекли из массового захоронения в 2009 году.

В 1850-х годах волна агрессии, вызванной холерой, обрушилась на мусульман, в частности паломников, совершающих хадж. Ислам предписывает каждому истинному мусульманину по крайней мере раз в жизни совершить хадж на гору Арафат, расположенную в 12 милях от города Мекка в Саудовской Аравии. Вместе с набирающей обороты международной торговлей и перевозками росло и число паломников. Если в 1831 году хадж совершили 112 000 человек, то к 1910 году их было уже около 300 000. Не отставала и холера. В одну из самых страшных эпидемий – в 1865 году – от холеры погибли 15 000 паломников.

Соответственно, росла и тревога западного высшего общества, что паломники заразят жителей Запада болезнью, которую по-прежнему воспринимали как принадлежность азиатских трущоб, несмотря на ее доказанную тягу к западным городам. На проводившихся с 1851 по 1938 год международных конференциях, в ходе которых в 1903 году была учреждена предшественница ВОЗ – Международная санитарная конвенция, отдельно обсуждали, как оградить западное общество от паломнической заразы. «Мекка – источник опасности для Европы, – утверждал британский врач У. Симпсон. – Непреходящая угроза западному миру». И впрямь, вторило ему другое британское светило, «мерзкое воинство Джаггернаута с его отрепьями, вшами и коростой с года на год может истребить тысячи самых талантливых и прекрасных представителей нашей эпохи в Вене, Лондоне и Вашингтоне». С паломниками из Индии, добавлял третий, беда в том, что «они равнодушны и к жизни, и к смерти», но «их беспечность несет угрозу для жизней, куда более ценных». Французы рекомендовали отсечь Ближний Восток совсем, запретив совершающим хадж паломникам передвигаться по морю и вынудив их идти в Мекку с караванами через пустыню.

В 1890-х подогреваемая холерой ненависть ньюйоркцев обрушилась на иммигрантов из Восточной Европы. В предшествующие годы они потекли в город рекой, поэтому паника в обществе по поводу них как чужаков и как потенциальных разносчиков холеры нарастала. Выдающиеся ньюйоркцы – сами потомки иммигрантов предыдущих волн – требовали закрыть перед ними ворота.

«Запретите дальнейшую иммиграцию в нашу страну, – предлагал мэр Хью Грант президенту Гаррисону в 1892 году, – пока не исчезнет полностью вероятность появления холеры». С ним соглашалась авторитетная пресса. «Учитывая опасность холеры, – говорилось на первой полосе The New York Times, – очевидно, что США полезно было бы отказать в прибежище невежественным венграм и российским евреям. ‹…› Эти личности и без того достаточно опасны, а при нынешних обстоятельствах представляют безоговорочную угрозу здоровью наших граждан… Не стоит забывать, что холера гнездится среди всякого отребья».

В 1893 году на фоне растущей истерии по поводу иммигрантов – разносчиков холеры нью-йоркские власти поместили в карантин «Норманнию», гамбургское судно с иммигрантами, несколько пассажиров которого скончались от холеры в пути. Городские власти намеревались устроить изолятор в гостинице на Файер-Айленде, но иммигрантам не удалось даже сойти на берег: собравшаяся на причале вооруженная толпа угрожала сжечь гостиницу. Два дня толпа глумилась над оказавшимися в ловушке пассажирами и не давала покинуть судно. Только после прибытия двух полков национальной гвардии и морского резерва у иммигрантов появилась возможность высадиться наконец на сушу.

* * *

Распаляемый холерой ожесточенный поиск виноватых хотя и усиливал разрушительное действие патогена на общество в XIX веке, но на количество жертв эпидемии, скорее всего, не особенно влиял. Да, нападения на врачей и иммигрантов уменьшали доступность медицинской помощи, однако, учитывая уровень противохолерных средств того времени – ударные дозы каломели (хлорида ртути), клизмы с табачным дымом, электрошок, закупоривание анального отверстия пчелиным воском, – это скорее повышало, чем снижало шансы больного на выживание. Сейчас все не так, поскольку меры сдерживания болезни стали эффективными, и, когда сегодня медицинские работники сталкиваются с агрессией и саботажем своих действий, число жертв патогена возрастает.

Во время эпидемии Эболы 2014 года в Западной Африке медицинские работники, пытавшиеся увозить еще заразные трупы, подвергались преследованиям, обману и нападениям. Во втором по величине городе Гвинеи Нзерекоре беспорядки вспыхнули после прибытия санитаров для дезинфекции местного рынка. В Гекеду сельчане, чтобы отвадить медицинских работников, сожгли мост, связывающий деревню с главной дорогой. В другой деревне по соседству толпа набросилась на группу из восьми медиков, политиков и журналистов, которые пытались вести просветительскую работу, рассказывая об Эболе. Два дня спустя их трупы, в том числе три с перерезанным горлом, были обнаружены в выгребной яме сельской начальной школы. «Они нам тут не нужны вовсе, – объяснил корреспондентам The New York Times старейшина, подразумевая медицинских работников. – Это они разносят вирус по деревням».

Подозрительность, с которой жители Западной Африки относятся к западной медицине, часто объясняют суевериями, касающимися передачи болезней, однако, скорее всего, гораздо большую роль здесь сыграли недавние исторические события в затронутых эпидемией странах. До возникновения Эболы население Гвинеи, Либерии, Сьерра-Леоне больше двух десятилетий страдало от нарушения прав человека и бесчинств, которые творили силовые структуры, подрывая доверие людей к представителям власти. Не способствовало симпатиям местных и то, что медицинские работники, облеченные официальными полномочиями, в основном были иностранцами.

В Южной Африке применению средств сдерживания болезни – антиретровирусных препаратов для лечения СПИДа – препятствовало само правительство. На международной научной конференции по СПИДу в 1985 году исследователи из Национального института здоровья докладывали – на основе ошибочных, как потом выяснилось, анализов, – что в Уганде ВИЧ заражены две трети школьников и до половины населения Кении. Утверждение оказалось сильно преувеличенным, но мысль, что новый вирус коренится в «сердце тьмы», пришлась западным журналистам по душе. Сенсационные статьи о засилье ВИЧ в Африке стали, как выразился кенийский президент Даниэль арап Мои, «новой формой травли». Возмущенные инсинуациями западных ученых и прессы, возлагающих вину за распространение ВИЧ на Африку, привыкшие к противостоянию апартеиду любыми способами государственные руководители – в частности, президент ЮАР Табо Мбеки – принялись отрицать само существование ВИЧ. СПИД, как заявил Мбеки, это вымышленный термин для болезней голода и нищеты. Годами правительство Мбеки отказывалось снабжать южноафриканских пациентов лекарствами от СПИДа и ограничивало использование лекарств, предоставляемых в виде гуманитарной помощи. (Администрация Мбеки превозносила целебные свойства лимонного сока, свеклы и чеснока в качестве альтернативы.) С 2000 по 2005 год из-за недоступности качественного лечения в Южной Африке преждевременно скончалось более 300 больных СПИДом.

В Соединенных Штатах первоначальные попытки сдерживания СПИДа тормозил антагонизм по отношению к наибольшей группе риска – гомосексуалистам и употребляющим внутривенные наркотики. Центры по контролю и профилактике заболеваний не спешили выделять средства на просветительские программы, рассказывающие в том числе о том, как (выбирая безопасный секс) избежать заражения ВИЧ. Такая информация казалась им чересчур «откровенной». Сенат США запретил финансировать образовательные материалы по СПИДу, если они «пропагандируют» гомосексуализм. Два с лишним десятилетия правительство – боясь, что это будет расценено как одобрение употребления наркотиков, – отказывало в федеральных субсидиях программам снабжения наркоманов стерильными шприцами, которые уменьшили бы риск подхватить ВИЧ.

Больных СПИДом увольняли с работы, лишали страхования, в том числе медицинского, препятствовали в получении других услуг, нападали и калечили. В обзоре 1992 года более 20 % больных заявляли о том, что подвергались физической травле как носители ВИЧ.

Точно такими же париями оказались гаитяне, когда и среди них ученые обнаружили ВИЧ. Во многих случаях корень зла следовало искать в эпидемии, охватившей гомосексуальные круги, и в индустрии секс-туризма, привлекающей на Гаити представителей Запада, однако общественности куда удобнее было считать, что вирус порождает само Гаити с его антисанитарией и экзотическими обрядами вуду. «Мы подозреваем, что в гомосексуальные слои населения США занесен эпидемический гаитянский вирус», – сообщил прессе в 1982 году Национальный институт рака.

«Гаитяне теряли работу, друзей, жилье и свободу эмиграции, – вспоминает американская писательница гаитянского происхождения Эдвидж Дантика. – Детей – меня в том числе – травили или колотили в школе сверстники. Один ученик, не вынеся травли, застрелился в школьной столовой». Туристическая отрасль на Гаити была уничтожена.

Появление в США вируса Западного Нила предоставило любителям искать виноватых еще одну удобную – и абсолютно несправедливо выбранную – мишень. В некоторых кругах американской политической верхушки давно муссировались опасения насчет биотерроризма, несмотря на то что в современную эпоху попытки использовать патогены в качестве оружия предпринимаются редко и в основном безуспешно. Во время вспышки Эболы в Заир наведывались члены японской секты «Аум Синрикё», однако, судя по всему, они сочли вирус малопригодным для превращения в оружие. Даже с учетом этого инцидента, а также заражения салат-баров сальмонеллой в Орегоне адептами Ошо (Бхагвана Шри Раджниша) в 1981 году незадолго до появления вируса Западного Нила тревог по поводу биооружия было больше, чем собственно биооружия. (Дело происходило до рассылки в 2001 году писем со спорами сибирской язвы, когда 17 человек заболели и пятеро погибли.)

Тем не менее, когда в 1999 году в Нью-Йорке появился вирус Западного Нила, правительственные чиновники не замедлили заподозрить биотеракт, устроенный ненавистным президентом Ирака Саддамом Хусейном.

Доказательства были притянуты за уши: Центры по контролю и профилактике заболеваний отправили образцы вируса Западного Нила иракскому исследователю, занимавшемуся им в 1985 году, и иракский перебежчик по имени Михаэль Рамадан заявил, что Хусейн действительно разработал на его основе биооружие. Помимо этого Рамадан утверждал, что исполнял роль двойника Хусейна. «В 1997 году, – писал Рамадан в своих мемуарах 1999 года «В тени Саддама», – практически в последнюю нашу встречу Саддам вызвал меня к себе в кабинет. Нечасто мне доводилось видеть его в таком приподнятом настроении. Отперев верхний правый ящик стола, он вынул пухлую кожаную папку и зачитал выдержки» с подробным описанием «штамма вируса Западного Нила SV1417, способного уничтожить 97 % всего живого в городской среде».

Заявление Рамадана явно высосано из пальца, даже если оставить за скобками сильно преувеличенную вирулентность вируса Западного Нила (составляющую меньше 1 % и опирающуюся на сложную цепочку передачи от птиц через комаров к человеку, а не напрямую от человека к человеку). Даже лондонскому таблоиду Daily Mail, публиковавшему отрывок из мемуаров, пришлось допустить, что книга, скорее всего, вымысел, да и издатель признал, что хотел прежде всего привлечь внимание публики. Тем не менее The New Yorker напечатал длинную статью писателя Ричарда Престона, подробно излагающего подозрения, будто Хусейн превратил вирус Западного Нила в оружие и обрушил на Нью-Йорк.

Специалисты по биооружию в ЦРУ «задергались», писал Престон. Ведущий научный советник ФБР сообщил Престону, что одна только кажущаяся естественность вспышки вируса Западного Нила подтверждает террористическую подоплеку. «Если бы я планировал биотеракт, – объяснил он, – я бы устроил так, чтобы комар носа не подточил, выглядело бы совершенно естественной эпидемией». Действительно, вторил ему министр ВМС Ричард Данциг, биотерроризм «тяжело доказать». Но «одинаково трудно и опровергнуть».

Яростный поиск виноватых успевают спровоцировать даже непродолжительные эпидемии, такие, скажем, как вспышка атипичной пневмонии. В 2003 году атипичной пневмонией заболели сотни канадцев – вирус в Торонто принес побывавший в Гонконге местный житель. Две больницы в Торонто были закрыты на карантин, все второстепенные медицинские услуги приостановлены, а тысячи успевших посетить эти больницы до закрытия соблюдали «добровольный карантин» дома в течение десяти дней. Испания и Австралия предостерегали своих граждан от визита в охваченный эпидемией город. На этот раз жертвами панической истерии оказались азиаты всех мастей – независимо от того, выезжали они за пределы Канады или нет.

От канадцев китайского происхождения шарахались в метро. «Стоит чихнуть или закашляться, и все, вагон пустой!» – вспоминал один из них. Белые канадцы, проходя мимо азиатов, закрывались полой куртки или пиджака, а в офисах, если среди сотрудников имелись азиаты, надевали маски. «По мне, так их всей диаспорой нужно в карантин», – доказывал кому-то сослуживец одного канадского азиата, случайно услышавшего эти слова. Детям запрещали играть с приятелями-азиатами в школе, работодатели передумывали приглашать успешно прошедших собеседование азиатских кандидатов, домовладельцы выгоняли азиатские семьи на улицу. На организации вроде Национального совета китайских канадцев обрушилась лавина гневных писем примерно в таком духе: «Вы живете, как крысы, едите, как свиньи, и распространяете по всему миру гнусную, гнусную, гнусную болезнь». Ущерб у частных бизнесменов-китайцев в Торонто достиг 80 %. «Мы боялись выходить на улицу», – вспоминает один из азиатов-канадцев.

Преследованиям на почве эпидемий подвергались не только люди. В начале вспышки болезни Лайма всячески приветствовалась охота на оленей: по данным ранних исследований, клещи – переносчики болезни – паразитировали на оленях, поэтому на островах, где оленей истребляли, сокращались и популяции клещей. Кроме того, поголовье оленей в стране выросло с 250 000 в 1900 году до 17 млн к середине 1990-х. Они кишели в лесах, топтали пригородные газоны и палисадники.

Однако последующие исследования показали, что олени клещей не заражают: бактерию, вызывающую болезнь Лайма, клещи подхватывают у грызунов. Несмотря на это, истребление оленей набирало обороты. По всему Коннектикуту, Массачусетсу, Нью-Джерси и в других штатах продлевали сезон охоты на рогатых и открывали для охотников заповедные прежде территории. Остров Нантакет порыжел от охотничьих жилетов – туда приезжали даже из Техаса и Флориды. «Иначе никак, – утверждал один из жителей острова. – А то будут гибнуть люди». Канал History запечатлел набирающую популярность охоту в реалити-шоу: охотники в камуфляже убеждали богачей из пригородов Коннектикута пустить их на свои угодья пострелять оленей, «виновников автокатастроф и разносчиков болезни Лайма», как сообщал веб-сайт передачи.

Такую же резню устроило авторитарное правительство Хосни Мубарака во время пандемии гриппа H1N1 в 2009 году – на этот раз жертвами пали 300 000 свиней. Доказательств, что свиньи сыграли роль в распространении H1N1, не было никаких. Да, вирус появился у них, отсюда и название свиной грипп, но передавался он от человека к человеку. В Египте на тот момент не было зарегистрировано ни одного случая H1N1, однако по приказу правительства бульдозеры давили свиней десятками. Часть была заколота или забита дубинками. «Свиней стадами загоняли в ямы и закапывали живьем», – пишет The Christian Science Monitor.

Кровавая расправа не остановила распространение H1N1. Зато лишила средств к существованию владельцев свиней – мусорщиков-заббалинов, принадлежащих в Египте к притесняемому христианскому меньшинству.

В этом случае травля как реакция на патоген усилила уязвимость людей к другим. Свиньи играли важную роль в здравоохранении, поскольку заббалины скармливали им органическую часть собираемых по домам отбросов. В Каире, например, свиньи «утилизировали» 60 % городских отходов. Лишившись свиней, заббалины вовсе перестали собирать мусор. И когда попытка правительства найти им замену провалилась – нанятые государством международные компании по сбору и утилизации отходов предполагали, что египтяне будут сваливать мусор в специальные контейнеры, а египтяне к такому не привыкли – мусор кучами копился на улицах, превращаясь в источник заразы. «И вот очередной район становится для сборщиков мусора мертвой зоной», – писал один из побывавших в городе корреспондентов. Истребление свиней, заявлял один из каирских активистов, представляющих христианскую общину, «это глупейший ход с их стороны… еще один пример руководящего решения, принятого по невежеству».

Надо сказать, что режим Мубарака, поставивший здоровье населения под угрозу, тоже продержался недолго – два года спустя он рухнул в ходе революционной «арабской весны».

* * *

Нападения на медицинских работников и противодействие медицинскому вмешательству происходят и при других видах социального кризиса, не только в ходе эпидемий. Аналогичные волны агрессивного неприятия и яростного отпора вызывают и прививочные кампании. Повод другой, но итог такой же: меры по сдерживанию патогенов саботируются, давая тем самым эпидемии возможность развернуться.

Отвергать вакцины и тех, кто их внедряет, обвиняя внедряющих во всех смертных грехах – от антиисламского заговора до травли младенцев химией, – могут где угодно: от селений северной Нигерии до пригородов Лос-Анджелеса. Яркий тому пример – кампания ВОЗ по борьбе с полиомиелитом, начатая в 1998 году. Слухи насчет безопасности и предназначения вакцины ходят самые разные. В Нигерии мусульманские руководители заявили, что вакцина полиомиелита заражена ВИЧ и направлена на тайную стерилизацию мусульман. Губернатор нигерийского штата Кано отложил кампанию иммунопрофилактики на год. В пакистанском Северном Вазиристане талибские власти заявили, что иммунизация – это лишь прикрытие, под которым в страну засылают шпионов. В индийских штатах Бихар и Уттар-Прадеш утверждали, что в вакцине содержится свиная кровь и контрацептивы. Одними подозрениями обвиняющие не ограничивались, переходя от слов к делу. На севере Нигерии на вакцинаторов нападали и не пускали в дома. В Пакистане в 2012 году на вакцинаторов – и на родителей, согласившихся вакцинировать детей, – набрасывались боевики. К 2014 году от их рук погибло 65 медицинских работников, проводивших иммунизацию.

Подоплека у этих расправ, без сомнения, разная и уходит корнями в местную историю. Но мусульмане, отвергавшие проводимые представителями Запада кампании иммунопрофилактики, переживали такой же экзистенциальный кризис, что и жертвы любой внезапно вспыхнувшей эпидемии: волну антимусульманских настроений в США и Европе и растущую угрозу военной интервенции. Западные вакцинаторы могли казаться им проводниками этих напастей, как жителям гвинейских лесов медики представлялись разносчиками Эболы, а ньюйоркцам XIX века разносчиками холеры виделись ирландцы. И потом у кампаний по вакцинированию действительно временами имелось двойное дно, а вакцинаторы часто действовали принудительно. В 1970-х годах во время кампании по борьбе с оспой американские вакцинаторы в Южной Азии выбивали двери и валили рыдающих женщин на пол, чтобы сделать укол. На Филиппинах жителей гоняли на прививки от оспы под дулом ружья. В 2011 году ЦРУ под прикрытием мнимой вакцинации от гепатита B собирало разведданные, которые помогли в итоге расправиться с руководителем «Аль-Каиды» Усамой бен Ладеном в Пакистане.

Какими бы ни были причины противодействия вакцинации, оно всегда способствовало тому, что заболевание находило новые жертвы и захватывало новые территории. Так произошло и с полиомиелитом. Полиовирусы из Нигерии перебрались на северо-восток Ганы, в Бенин, Буркина-Фасо, Чад, Мали, Нигер и Того. Из Индии полиовирус распространился на Конго, вызвав вспышку среди невакцинированного старшего поколения. «У нас две больницы забиты сотнями парализованных, многие гибнут», – сообщил The New York Times доктор Брюс Эйлуорд из ВОЗ в 2010 году. Две недели спустя индийский полиовирус парализовал в Конго более 200 человек. Пакистанский полиовирус мигрировал сперва в Китай, в котором эпидемии полиомиелита среди коренного населения не наблюдалось с 1994 года, а затем, в 2013 году, в Сирию, разоренную кровопролитной гражданской войной. В 2014 году ВОЗ была вынуждена объявить общемировое чрезвычайное положение.

Глубокое недоверие к вакцинам и вакцинаторам позволило когда-то укрощенным патогенам вызвать вспышки в том числе в Соединенных Штатах и Европе. Несмотря на то что вакцинация сыграла решающую роль в сокращении случаев коклюша, кори и ветрянки в США, когда в 1980-х правительство начало требовать целой батареи прививок для детей перед поступлением в школу, сопротивление прививкам и недоверие к вакцинаторам возросло. Протестные акции против прививок устраивали поп-музыканты вроде The Refusers и такие знаменитости, как Дженни Маккарти и Джим Керри. Интернет наводнили тысячи сайтов, трубящих о рисках вакцинации.

Сопротивление прививкам в Соединенных Штатах носит тот же характер, что и в других странах. В данном случае экзистенциальный кризис, подпитывающий недоверие – в основном страх перед загрязнением окружающей среды, – менее острый, но вакцины и вакцинаторы, на которых ополчаются воинствующие противники, точно так же наделяются в их сознании вредоносными свойствами, переносимыми с реальных источников проблемы. Один из самых популярных доводов против прививок, будто комплексная вакцина «корь – паротит – краснуха» обладает загадочной способностью вызывать такое малопонятное и все более распространенное расстройство, как аутизм. Утверждение столь же преувеличенное и отдающее конспирологией, как нападки на врачей в XIX веке, якобы заражавших людей холерой, чтобы получать трупы для препарирования, или слухи, будто прививки от полиомиелита предназначены для стерилизации мусульман. Довод не выдерживает проверку фактами. Научная работа 1998 года, усмотревшая связь между вакциной КПК и аутизмом, была широко опровергнута и отозвана опубликовавшим ее журналом. Кроме того, исследование 2013 года установило, что аутизм диагностируется и у полугодовалых детей, которым до прививок от кори еще далеко, а значит, никакой причинно-следственной связи между прививкой и аутизмом нет. Тем не менее нагнетание страха продолжается.

Другой распространенный довод против вакцинирования: якобы фармацевтические компании продвигают прививки, чтобы заработать побольше. Это тоже не соответствует фактам. Влияние фармкорпораций на пропаганду прививок относительно невелико. На самом деле фармацевтические компании сочли вакцины настолько нерентабельными, что в 1990-х и 2000-х вовсе отказались от их производства. В результате с 1998 по 2005 год наблюдался хронический дефицит девяти вакцин, требующихся для плановых детских прививок.

Тем не менее, хотя прививки не вызывают аутизм и не позволяют озолотиться фармацевтическим компаниям, для производства вакцин требуется совокупность сложных производственных процессов. В глазах тех, кто боится промышленного загрязнения, это вполне достаточное основание для отторжения. Часто противники вакцин, советующие семьям отказываться от прививок, не возражают против иммунизации – профилактической выработки иммунитета к определенному патогену в организме, сталкивающемся с ослабленной его формой. Журнал Mothering, например, посвященный «естественному родительству», предлагает вместо прививок от краснухи устраивать «вечеринки ветряной оспы», когда детей специально приводят заразиться ветряной оспой от уже заболевших. «Пусть гости пускают по кругу свисток, в который посвистит болеющий», – предлагается в журнале. Протестуют скептики не против иммунизации, а против выработки иммунитета с помощью вакцины – искусственно произведенного продукта промышленного производства, напрямую впрыскиваемого в организм.

Пропагандирующие вакцинацию педиатры и специалисты по здравоохранению, на которых направлено это недоверие, не скрывают возмущения и отчаяния. Почти 40 % педиатров, опрошенных Американской академией педиатрии в 2005 году, заявили, что готовы отказываться обслуживать непривитых детей. На съезде специалистов по здравоохранению в Атланте в 2012 году один из докладчиков вел дискуссию с «антипрививочной» аудиторией и в какой-то момент вывел на экран картинку – томограмму Барта Симпсона, подчеркивающую микроскопические размеры мозга мультперсонажа. «Кажется, это кто-то из антипрививочников, – театральным шепотом сообщил докладчик под хихиканье в зале. – Нет, зря я это сказал!»

По мере того как множатся отказы от прививок, тает обеспечиваемая вакцинацией защита от патогенов. На растущей волне антипрививочных настроений 19 штатов США разрешили родителям брать отвод от прививания детей школьного возраста по «идейным» соображениям. Четырнадцать штатов, в том числе Калифорния, Орегон, Мэриленд и Пенсильвания, издали законы, согласно которым родителям проще отказаться от вакцинации детей, чем все-таки их прививать. К 2011 году без прививок оказалось более 5 % детей в государственных детских садах восьми штатов. В округе Марин, одном из самых богатых в Калифорнии, непривитыми по идейным соображениям оказались 7 % детей школьного возраста. Этого достаточно, чтобы лишиться «коллективного иммунитета» – когда патоген испытывает дефицит потенциальных жертв – против таких патогенов, как корь. Без коллективного иммунитета патогены могут инфицировать как непривитых, так и тех, кого прививать еще нельзя, например младенцев.

В 2000 году было официально заявлено, что корь в США ликвидирована. К 2011 году было зафиксировано свыше десятка новых вспышек, а в конце 2014 года одна из них началась в калифорнийском Диснейленде. За два месяца корью заболели 140 человек в семи штатах. (Через несколько месяцев губернатор Калифорнии отменил разрешение отказываться от прививок по личным и религиозным мотивам.)

В Европе скептическое отношение к прививкам – в особенности КПК – распространено еще сильнее. К 2006 году требуемые две стадии вакцинации от кори не прошло более половины населения Франции. Точно такая же картина наблюдалась в 2011 году у 16 % населения Британии. Начавшаяся в конце 2009 года в Болгарии эпидемия кори перекинулась на Грецию и в конечном итоге охватила 36 стран Европы. Особенно пострадали Франция и Британия. К 2011 году корью во Франции заболело более 14 000 человек. По всему Европейскому континенту корь сразила свыше 30 000.

* * *

Можно ли разорвать связь между аморфным страхом, внушаемым эпидемией и другими видами социального кризиса, и проистекающими из него несправедливыми обвинениями? По теории философа Рене Жирара, чтобы выйти из этого порочного круга, нужно установить невиновность козлов отпущения, как в новозаветной истории преследований Иисуса, которые заканчиваются после его воскрешения.

Сегодня эту оправдательную функцию, наверное, сможет выполнить какая-нибудь современная форма привлечения к ответственности. На Гаити именно такую задачу ставят перед собой представители правозащитных организаций, правда, с целью установить вину, а не невиновность. Они подают в суд на ООН, намереваясь доказать ее причастность к эпидемии холеры. Вскоре после ураганного развития эпидемии на Гаити гаитянский адвокат по правам человека Марио Жозеф совместно с юристами в США собрал 15 000 жалоб от пострадавших гаитян. Поскольку правительство Гаити обеспечило ООН неприкосновенность в гаитянском суде, а комиссия, которую ООН обещало создать для разбирательств по искам против ее войск, так и не была учреждена, Жозеф с коллегами планировали судиться с ООН в американских и европейских инстанциях, с тем чтобы потребовать признания вины и выплаты репараций за эпидемию холеры.

Офис Жозефа расположен в особняке Порт-о-Пренса, за тяжелой дверью с латунными украшениями. Внутри темно, ужасно жарко и душно, несколько потолочных вентиляторов вращаются так лениво, что мне на встрече с Жозефом в 2013 году показалось, будто их не включали вовсе. Через незастекленные окна доносится шум бесконечной уличной пробки. Жозеф, полный темнокожий гаитянин в голубой офисной сорочке с коротким рукавом, с жаром рассуждает о расистской империалистической интервенции на Гаити. Лоб и шея у него покрываются испариной.

«Непальцы сливали фекальные массы в реку, откуда многие берут воду для питья, – говорит он. – Это катастрофа, устроенная оккупационными войсками! Они должны заплатить. Компенсировать народу ущерб. И принести извинения за содеянное! Потому что ООН и не думала защищать народ от непальской холеры! ‹…› Вы можете такое представить в США, во Франции, в Канаде, в Англии? Там бы такое началось! ‹…› А с нами можно, потому что мы гаитяне? ‹…› Потому что мы черные? Не знаю! С гаитянами, значит, можно? Не представляю!»

Жозеф утверждает, что ООН, будучи прекрасно осведомленной о санитарной обстановке на Гаити, должна была предотвратить занос нового опасного патогена. Нужно было, например, строже и тщательнее проверять войска на предмет инфекции и соблюдать санитарные нормы при избавлении от отходов жизнедеятельности на базах. Не позаботившись об этом, ООН, можно сказать, бросила спичку на облитую бензином поленницу. Ни о каком переводе стрелок нет и речи – ООН виновата! И в суде, на котором ей придется отвечать за свои поступки, это будет доказано.

В том, что холеру на Гаити действительно занесли из Непала, сомнений почти нет. Сравнив геномы холерного вибриона, распространившегося на Гаити, с непальским, ученые обнаружили почти полную идентичность. Образцы отличались лишь одной-двумя парами оснований. И тем не менее меня смущала отправная идея, что человек, обвиняемый в неумышленном заражении других патогеном, должен отвечать перед судом. Возможно, попасть на Гаити непальской холере не помешал бы ни санитарный контроль над утилизацией отходов на базе, ни строгий медосмотр в войсках. С большой долей вероятности переносчик был латентным носителем, не подозревавшим о притаившейся в его организме недиагностированной инфекции. Даже если бы на базе ООН отходы его жизнедеятельности подвергались особой обработке, больше нигде на Гаити никаких мер предосторожности к ним бы не применялось. Поэтому на месте непальских солдат, занесших на Гаити холеру, мог оказаться любой из нас. Учитывая, что в эпоху глобализации мировая флора и фауна вместе со всеми своими патогенами находится в постоянном движении, все мы – потенциальные носители.

Идти со своим негодованием в суд, разумеется, куда более конструктивно со стороны жертвы, чем выплескивать ярость на улицах. Но не приведет ли попытка Жозефа добиться справедливости в суде к тому, что поиски козла отпущения обретут юридическую силу? Тогда приговор – в зависимости от того, кто окажется в судейском кресле, – может прозвучать и для медицинских работников в Гвинее 2014 года, и для гомосексуалов США 1980-х, и для ирландских иммигрантов в Нью-Йорке 1830-х. Даже если в конкретном случае виновника определили верно – как на Гаити, – то неясно, в какой мере он должен нести ответственность. Социальная обстановка играет в возникновении эпидемии не меньшую роль, чем внедрение патогена. Вырубка лесов и гражданская война в Западной Африке, антисанитария и отсутствие современной инфраструктуры на Гаити, перенаселенность и грязь в Нью-Йорке XIX века – без соответствующих социальных предпосылок ни эпидемии холеры, ни эпидемия Эболы не возникли бы вовсе. За эти предпосылки тоже предполагается призывать к ответу медиков в Западной Африке, солдат ООН на Гаити, иммигрантов в Нью-Йорке XIX века?

Словно подчеркивая двойные стандарты охоты на ведьм, при которых вина возлагается на солдат ООН, а не на дефекты местной инфраструктуры, в самый разгар пламенной речи Жозефа тусклые флуоресцентные лампы в кабинете мигают и гаснут. Офисная техника и приборы – принтер, компьютеры, лениво ворочающий лопастями вентилятор – вырубаются и замирают. Комната погружается в темноту. Привстав с кресла, я верчу головой, пытаясь сориентироваться. Жозеф даже бровью не ведет. Он знает, что электричество в Порт-о-Пренсе ненадежное. «Включится», – роняет он невозмутимо. Нашу беседу записывает мой диктофон на батарейках, лежащий на массивном столе.

* * *

Итак, новые патогены отлично «умеют» ослаблять социальные узы между людьми и пользоваться политической рознью, арсенал их «уловок» достаточно широк и разнообразен. Однако у нас все же есть один решающий, могущественный способ их обезоружить. Мы способны разработать специальные инструменты для уничтожения или блокирования их с хирургической точностью – инструменты, которыми сможет пользоваться любой их обладатель и которые не будут требовать сложных коллективных действий.

Я, разумеется, говорю о лекарствах.

Правильные медикаменты нейтрализуют все возможности распространения патогенов. При наличии правильных медикаментов любые межвидовые переносы, грязь, перенаселенность, коррумпированность властей и социальные конфликты лишаются шансов способствовать распространению болезни. Эпидемия и пандемия умирают в зародыше, не успев заявить о себе. Пока существуют аптеки и врачи, готовые выписывать рецепты, у человека остается возможность справиться с патогенами самостоятельно.

Но для начала эти медикаменты нужно создать.