В конце первой недели Рамадана я получил еще одну открытку от Пита. Своим тонким, похожим на паутину почерком он писал о том, что дело сдвинулось с мертвой точки. «Отец Ясмины настаивает, чтобы я принял ислам. Он хочет, чтобы я обрезал себе кое-что ниже пояса. И говорит, что сможет провести процедуру сам. У него есть острый перочинный нож. По-моему, это не слишком большая жертва ради того, чтобы быть рядом с Ясминой».

Мысль об обрезании во взрослом возрасте, да еще сделанном будущим тестем, испортила мне весь аппетит. Я сидел под обеденным столом в кухне с тарелкой холодного кускуса на коленях. Дом был полон рабочих. Они ядовито косились на каждого, кто заходил на кухню в дневное время. Как они правильно полагали, кухня означала питание, а питание в период Рамадана было нечестивым деянием в любом его проявлении. Рабочие заметили, что я часто заходил в кухню. Они стали заглядывать в окна. Я пытался честно объявить им, что я не соблюдаю пост, но они не хотели слушать правду.

Из-за Рамадана производительность труда резко упала: рабочие бродили вокруг, всем своим видом показывая, как им плохо, чтобы вызвать к себе сочувствие. В четверг первой недели Рамадана мне позвонил Франсуа. Голос его звучал взволнованно.

— Я должен тебя предупредить, — сказал он. — В Рамадан нужно быть очень осторожным. Нельзя ни на кого давить. В людях сейчас что-то щелкает, и они просто слетают с катушек. Понимаешь, курильщики вдруг оказались без никотина. У них внутри настоящая химическая буря.

В трубке послышались какие-то крики; мне показалось, что какой-то рассерженный работник собирался затеять драку. Франсуа выкрикнул несколько бессвязных слов, после чего связь прервалась.

Мастера по беджмату начали класть плитку в библиотеке наперекор моим желаниям. Я просил их начинать работу где угодно, но только не в этой комнате, поскольку мы хотели, чтобы библиотеку отремонтировали в последнюю очередь. За долгие недели ремонта я понял, что игнорирование пожеланий заказчика было способом управлять им же, доведенным марокканскими строителями до совершенства. То же самое проделывали сторожа, да и все вокруг.

Каждый раз, когда я проходил мимо библиотеки, я бросал взгляд на плитку, которую клали зигзагом. Это был бежевый беджмат, сделанный из фесской глины, и строители выкладывали его «елочкой». Такой рисунок здесь называют пальмовым, он похож на зигзаг, образуемый листьями пальмы, если приложить их один к другому. Мастера начали работу с дальнего конца библиотеки, комнаты длиной в пятнадцать метров. Старый пол сняли, а основание под новый заливалось цементом. В одном из углов помещения кучей была навалена терракотовая плитка. Немало плиток было расколото или треснуло пополам. Вся система, казалось, была лишена точного расчета, обычно так свойственного работе марокканских мастеров. Плитка бралась из кучи пригоршнями, затем наобум раскладывалась на цемент и подгонялась под «елочку».

Я остановил бригадира и попросил его объяснить, почему он совершенно не следит за качеством работы.

В ответ он ткнул указательным пальцем в уже сделанную работу, затем утвердительно поднял оба больших пальца вверх.

— Très bien, non?!

Я покачал головой.

— Non, pas bien!

Бригадир ткнул себя большими пальцами в грудь, как примат, привлекающий самку, и сказал:

— Je suis expert.

Я по природе человек спокойный, но в этот момент у меня появилось страстное желание отодрать всю плитку и разбросать ее по комнате. Меня сдержало только предупреждение Франсуа. Я поборол гнев и, вместо того чтобы разораться, послал воздушный поцелуй мастеру, вышел из библиотеки и отправился звонить архитектору.

— Работа выполняется плохо, — сказал я спокойно. — Ну просто очень плохо.

— Мой друг, — вкрадчиво ответил архитектор, — доверьтесь мне. Мы — братья.

Потом последовал очередной непредвиденный туннель, и связь прервалась.

На следующий день прибыла новая бригада: шесть человек с темными глазами и мрачными лицами, в драной одежде и в подходящих к ней бордовых фетровых фесках. Они сказали, что их прислали, чтобы приготовить образцы таделакта, штукатурки для стен. Спустя несколько часов мастера нанесли с дюжину проб на стены комнаты, где мы собирались устроить детскую. Поначалу их работа показалась мне вполне приличной: они наносили штукатурку широкими плоскими мастерками на стены, как глазурь на рождественский торт. Но на следующее утро вся штукатурка пошла мелкими трещинами. Увидев это, Камаль не выдержал и закричал:

— Немедленно увольте архитектора! Вам нужны мастера, а он присылает каких-то клоунов!

— Полагаю, вышла небольшая накладка, и он с ними разберется, — ответил я.

Камаль взял меня за руку и отвел в библиотеку. Рабочие разлеглись на полу и травили анекдоты. Некоторые были без штанов.

— Посмотрите на их работу! Да Ариана и то положит беджмат лучше!

Хоть Камаль и поступил ко мне совсем недавно, я убедился в том, что он всегда прав. Такой уж он был человек. Можно было оспаривать его мнение, но в конце концов неизменно оказывалось, что он прав. Вот и сейчас, каким бы оптимистичным я ни хотел казаться, я понимал, что работники, присланные архитектором, оказались явно не на высоте.

— Увольте архитектора, — снова сказал Камаль.

— Но я заплатил ему вперед.

— Забудьте про это. Толку от таких работников все равно никакого.

Я позвонил в офис архитектора. Мохаммед рассыпался в любезностях.

— Вы уволены, — сказал я. — Ваши люди — настоящие клоуны, а у меня здесь не цирк.

Архитектор стал выдавливать из себя извинения. Камаль выхватил у меня трубку, прорычал: «Мы въезжаем в туннель», — и прекратил разговор. Через пятнадцать минут всем трем бригадам рабочих было приказано собрать свои пожитки и немедленно убраться восвояси. В страхе они пустились бежать, причем некоторые, не успев даже надеть штаны, прижимали их к груди. Пока Камаль выгонял неумех, я молил Бога, чтобы в этом хаосе наконец-то наступил хоть какой-нибудь просвет.

Жизнь в трущобах оживала в Рамадан только к вечеру. Конечно, вряд ли можно было назвать это оживление атмосферой карнавала. Но к обычному числу прилавков, с которых торговали жутким старьем и овощами, прибавилось еще с полдюжины. Какая-то старушка стала продавать розовую карамель, по три штуки в упаковке. Рядом с ней пристроился мужчина с ящиком живых кур, весами и ножом. Вы взвешиваете выбранную вами курицу, после чего продавец отсекает ей голову, которая падает в коробку, стоящую снизу. Вокруг собираются хромоногие собаки, привлеченные запахом крови.

Как-то утром к стоящей в трущобах мечети подошел осел, навьюченный большой белой палаткой с волнистой линией по краям. Палатку разбили тут же, у мечети, и возле нее мигом собралась целая ватага детишек, ожидавших, что здесь будут раздавать сласти. Но туг из палатки выскочили двое мужчин и стали прогонять детей палками. У них были длинные черные, взбитые по бокам бороды, а одеты незнакомцы были в ниспадающие свободными складками рубахи, какие носят в странах Персидского залива. Я спросил продавца поношенной обуви об этих незнакомцах и их палатке. Он почему-то страшно разволновался и сказал:

— Идите домой, заприте дверь и забудьте про них. Их приезд — к беде.

— Да кто они такие?

Продавец сложил свою разносортную обувь в мешок и удалился. Сразу же за ним засобиралась домой старуха, торговавшая карамелью. А еще через десять минут весь бидонвиль превратился в город теней. Я вернулся в Дар Калифа и спросил у Хамзы, что происходит.

— Это плохие люди, — сказал он. — Они вырежут вам язык и скормят его собакам.

— Но зачем им так поступать?

Хамза потер свои грубые ладони друг о друга.

— Мы не богаты, но мы — мусульмане, настоящие мусульмане. Мы читаем Коран, и мы понимаем его. Слова Аллаха нам ясны. Но есть и другие люди…

Сторож остановился на полуслове и глубоко вдохнул.

— Эти другие люди воруют нашу веру. Они не понимают Коран.

— Откуда они?

— С Персидского залива. Они появляются здесь время от времени и пытаются завербовать себе сторонников из числа наших людей.

— И каковы же их взгляды? Кто они, в конце концов, такие?

— Исламские анархисты.

Лишившись в Рамадан кофеина, разгоняющего кровь, Камаль отвратительно чувствовал себя по утрам. До этого я даже не мог представить себе, что он может быть таким унылым. Но, обладая блестящими способностями разрешать любые проблемы, он и сейчас нашел уникальный способ заряжаться по утрам.

Каждое утро, после того, как он забирал меня из дома, Камаль вел пикап своего двоюродного брата на вершину холма Анфа и останавливал его у обочины, чтобы пробормотать короткую молитву. С этого места хорошо видно пространство от Маарифа до Старого города. Я любовался окрестностями, пока Камаль готовился к состязанию. Сначала он как следует вентилировал свои легкие, а потом гонял двигатель так, что машина покрывалась жирным облаком выхлопных дизельных газов. В дыму и шуме Камаль резко трогался с места, направляя старый усталый пикап вниз по склону. Для того чтобы получить максимум адреналина, Камаль бросал руль влево, сокращая этим самым шансы на выживание, поскольку нам нужно было уклоняться от встречного транспортного потока. Проехав так пару километров, Камаль покрывался потом, учащенно дышал и кричал от восторга — словом, был полностью заряжен энергией на целый день.

В доме воцарилась тишина. Я бродил по Дар Халифа в совершенно расстроенных чувствах. Работнички ухитрились сломать все, до чего дотрагивались их неумелые руки. Проводка и водопровод были полностью разрушены, арки — изуродованы, а терракотовая плитка выглядела так, будто ее укладкой занимались мартышки. Я ничего не понимал. Ведь сколько раз я читал и видел по телевизору, как другим людям удавалось без особых усилий вполне нормально отремонтировать собственные дома. И никаких особых проблем при этом не возникало. Исполнители всегда выглядели приветливыми, старательными и умелыми.

Камаль приехал вечером, заявив, что в дневное время в Марокко работают одни дураки и что все серьезные дела совершаются только ночью, особенно в недели Рамадана.

— А что же тогда делать в офисе в течение рабочего дня?

— Пах! Я никогда не назначаю встреч в офисах! — заявил он.

— А почему?

— Слишком много ушей.

Я спросил, где он возьмет новых людей, умелых работников, которые смогли бы привести дом в порядок.

— Не спешите, — ответил Камаль. — Если спешить, то можно попасть в дыру.

— А где эта дыра?

— Она вокруг вас.

На следующий день Камаль снова одолжил у посла лимузин. Мы ездили по Касабланке в поисках нового двигателя для моего джипа. День выдался прохладный и ясный. Дул сильный западный ветер. Я ощущал приближение зимы. Единственным утешением было то, что Лондон сейчас уже был в тисках гололеда и холодного тумана.

Как сказал Камаль, для того чтобы купить двигатель недорого, нужно было обращаться к «стервятникам». Только «стервятники», как мрачно выразился он, знают, где искать.

— Скажите им, что вы ищете, и они найдут это.

— И каким, интересно, образом они это делают?

— У «стервятников» собственные методы. Если вы не постоите за ценой, они столкнут машину с дороги и оттащат то, что от нее осталось, на свалку.

— Но мне это кажется незаконным, да и к тому же у меня мало наличных.

Камаль щелкнул языком.

— Не беспокойтесь, я знаком с совестливым «стервятником».

Мы прибыли в какое-то невероятно заброшенное место, расположенное вдали от бульваров с пальмами у набережной Корниш. Несмотря на утро, небо было тускло-серым, а все окружающие здания с жестяными крышами были покрыты толстым слоем многолетней грязи. Дорога была разбитой, а в воздухе висел запах гниющих помоев. Все говорило о том, что честному человеку тут не место. Здесь располагалось автомобильное кладбище. Машины были повсюду: разрезанные и разобранные, раздетые до сварных швов, презренные груды металла.

Время от времени какой-то мужчина спускался с горы лома, держа в руках добычу — руль, часть двигателя, бесформенный кусок металла. Он передавал это другому человеку, который, отсчитав ему определенное количество потертых купюр, уносил добычу с собой.

Мы осторожно подошли. От нестерпимой вони у меня слезились глаза. Камаль что-то спросил у одного из «стервятников». Тот показал рукой налево, на низкий навес, сделанный из покореженных листов белой жести. Мы отправились туда. Из-под навеса вышел еще один человек и трижды расцеловал Камаля в обе щеки. Он был среднего роста, с густой гривой рыжевато-коричневых волос и небольшой бородой. Это и был совестливый «стервятник».

Камаль рассказал ему, что мы ищем, особо подчеркнув, что двигатель должен быть в хорошем состоянии. Он ничего не сказал о деньгах, которыми мы располагали. Когда на обратном пути я спросил об этом Камаля, он ответил:

— В Штатах первым делом спрашивают о цене. Сколько это стоит? Почем? Но в Марокко деньги — это последнее, о чем вы говорите. Сначала нужно выбрать то, что вы собираетесь купить. И лишь когда убедитесь, что это именно то, что вам нужно, тогда уже вы и договариваетесь о цене.

Да уж, здесь была совершенно обратная система.

— А как узнать заранее, хватит ли денег? — спросил я.

— Никак, — ответил Камаль, — но для этого и нужно торговаться.

Хамза и Осман были дома. Они ходили взад-вперед, ожидая меня. Сторожа объявили, что мне нужно посмотреть кое-что очень важное.

— Опять несчастный случай? — спросил я.

— Нет, не несчастный случай.

— Слава богу! А что тогда?

— Пойдемте за нами.

Мы прошли по террасе в сад внутреннего двора.

Хамза протянул руку и ткнул указательным пальцем на верхушку большой пальмы.

— Видите? — спросил он.

Я не заметил там ничего необычного.

— Мне кажется, что все в порядке.

Хамза и Осман сжали ладонями щеки.

— В каком смысле? — спросили они в один голос.

— Ну просто я не вижу ничего странного.

На этот раз пальцем на дерево показал Осман.

— Вон там, — сказал он.

Я посмотрел вверх, стараясь разглядеть хоть что-нибудь в ярком свете полуденного солнца. Наклонив голову, я прищурился, потом еще раз, пока постепенно не рассмотрел то, из-за чего сторожа так взволновались. За гроздью фиников на шнурке висело небольшое безжизненное существо, похожее на крысу.

— Это еж, — пояснил Осман.

— И что он там делает?

Хамза повел меня по двору, через веранду, прочь из дома. Я следовал за ним через трущобы, где все еще стояла палатка фанатиков, затем вниз по холму в сторону моря. Я снова и снова спрашивал, куда он меня ведет. Но сторож не отвечал, он лишь сказал, что мы должны найти безопасное место, чтобы поговорить.

— А разве в доме не безопасно?

На лице Хамзы появилось выражение абсолютного ужаса. Мне показалось, что от страха его загорелое лицо стало цвета слоновой кости.

— Нет, — сказал он и повторил: — Нет, мсье Тахир, в доме очень опасно.

В конце главной дороги Хамза пересек набережную Корниш и направился через забор к пляжу. Тяжелые зимние волны бились о песок. Сторож остановился и в упор посмотрел на меня.

— Плохие новости, — сказал он.

— Что-то с рабочими? Они недовольны тем, что их уволили?

Хамза замер.

— Нет, нет, рабочие тут ни при чем. Гораздо хуже. Кто-то пытается навредить вам.

— Квандиша и джинны?

Сторож опустил глаза.

— Я все вам расскажу, — тихо сказал он.

Мы сели на песок, и Хамза пристально посмотрел на прибой.

— Жил когда-то человек, который влюбился в жену другого человека, — начал он, отведя глаза в сторону. — Он тайком встречался с ней под пальмовым деревом в первую ночь каждого месяца. Он дарил ей скромные подарки — розу, сласти, что-то вроде этого. Женщина влюбилась в этого человека, и они вместе сбежали. Обманутый муж поклялся, что убьет их обоих. Его семья была обесчещена. Он выслеживал любовников неделями, месяцами, годами.

Хамза пальцем начертил на песке квадрат.

— Когда он наконец отыскал их, они жили в доме у моря. У них родился ребенок, и они были счастливы. Муж женщины выломал дверь, он готов был уже убить обоих, но что-то в последний момент остановило его. Он повернулся, пошел к себе домой и покончил с собой.

Я гадал, что общего имеет эта история с несчастным ежиком.

— В этой женщине было нечто неведомое обоим мужчинам, — сказал Хамза.

— В смысле?

— О, она была не простой женщиной, а джинном, и ее звали Квандиша.

— Значит, Квандиша — это женщина-джинн?

— Да.

Я спросил, при чем здесь ежик.

— Это знак, — ответил сторож. — Знак того, что Квандише не нравятся те, кто живет в ее доме.

— Ну и что мне теперь делать?

Хамза пристально вглядывался в воду. Рот его был открыт, однако слов оттуда не появлялось.

Я повторил свой вопрос:

— Скажи мне, что делать?

— Забирайте жену и детей, уезжайте из Дар Калифа и никогда не возвращайтесь.

Я оказался в затруднительном положении. Уволив по совету Камаля рабочих, я потерял в результате целое состояние. Надежда вернуть хоть часть денег была слабой. Какой-то местный гангстер пытался угрожать мне; таинственным образом исчезли документы на принадлежавший мне дом в центре городских трущоб, да и погода с каждым днем становилась все хуже. А теперь мне еще вдобавок говорят, что я должен покинуть этот дом, поскольку невидимый дух недоволен тем, что мы живем в нем.

На следующий день я спросил у Камаля, что он думает по этому поводу. Мой помощник не сомневался, что дохлый ежик и история о Квандише были частью хитроумного плана, имевшего целью напугать нас и выжить из дома.

— А вам не кажется, что это сторожа пытаются захватить дом? — спросил я.

Камаль какое-то время размышлял над моим вопросом.

— Нет, — заявил он наконец. — Сторожа тут ни при чем. Кто-то другой положил глаз на этот дом.

— Откуда такая уверенность?

Камаль снова замолчал.

— Потому, — сказал он задумчиво, — что Дар Калифа очень много для них значит.

Имам наших трущоб выглядел озабоченно. Когда я проходил мимо мечети, он криво улыбнулся, но не попросил денег. Именно поэтому я и понял: что-то было не так. Повсюду в переулках и лавочках вдоль главной дороги чувствовалось напряжение. Оно передалось мне, как и всем остальным.

Окна в палатке закрывались только в сумерки. До этого два бородача сидели у окна на табуретах: на головах белые вязаные шапочки, а поверх рубах на них были надеты синие свитера в тон. Каждый, кто проходил мимо палатки, ускорял шаг, словно бы бородачи только и поджидали удобного момента, чтобы схватить зазевавшихся прохожих и перерезать им глотки.

— Они похожи на террористов, — прошептал мне тем же вечером Осман. — Ой, боюсь, добром все это для нас не закончится. Если власти заметят анархистов, то они снесут наши дома. Они решат, что мы поддерживаем радикалов.

— Так почему вы их не прогоните? Это ваш бидонвиль, а не их.

Улыбка на лице Османа превратилась в гримасу.

— Если мы прогоним их, — сказал он, — они сожгут наши дома.

Рамадан продолжался. По мере этого его крепкий фасад — строгий пост, который всем так нравится, — становился все тоньше и тоньше. Каждый последующий день Камаль встречался со мной позже, чем в предыдущий, а однажды не пришел совсем. Мне стало не по себе. Я подумал, что, возможно, мой помощник убился во время своей утренней погони за адреналином или его сбил окончательно ошалевший от отсутствия никотина водитель.

После полудня улицы Касабланки превращались в ужасное место. Машины вихляли по улицам еще хуже обычного, произвольно переезжая с одной полосы на другую так, будто их водителей не беспокоила возможность столкновения. Абсолютно во всех автомобилях были открыты окна, но не с целью проветривания, а для того, чтобы водители могли выкрикивать оскорбления в адрес окружающих. К пяти вечера бульвар д'Анфа, основная городская магистраль, превращался в настоящее поле сражения, полное разбитых автомобилей и враждующих водителей.

Минул еще один день, а Камаль не подавал никаких признаков жизни. Я звонил ему на мобильный, но телефон был выключен. Я жаловался Рашане и очень злился, не понимая, как люди могут быть такими безответственными. Прошло еще два дня, мое раздражение становилось все сильнее.

На четвертый день я решил, что уволю Камаля, если тот вдруг объявится. Это было окончательное решение. Я построил сторожей и объявил им его. Они обрадовались. Хамза сказал, что от Камаля ничего, кроме неприятностей, и нельзя было ожидать, что тот пытался поживиться моими деньгами. Медведь нарушил формальности и похлопал меня по спине. Посмеиваясь про себя, он пошел к конюшне — праздновать вместе с остальными.

В семь часов вечера я получил от Камаля эсэмэску. Там говорилось: «Пожалуйста, срочно приезжайте в центральный полицейский участок на бульваре Зерктуни». У меня бешено заколотилось сердце. Я помчался на улицу и взял такси до центра города. Но полицейский не пустил меня в участок и приказал ждать на углу.

Ждать пришлось долго. Наконец в четверть десятого появился Камаль. Он был одет в ту же одежду, в которой был пять дней назад. Бедняга выглядел понурым, от его прежней уверенности в себе не осталось и следа.

— Где ты был? — спросил я.

— В тюрьме, — ответил он.