Первая ночь, которую мы провели в Доме Калифа, походила на обряд посвящения. Сторожа умоляли нас не оставаться в доме до изгнания оттуда своенравных джиннов. А я упорно настаивал на обратном. Идти в гостиницу, если у тебя есть собственный дом, казалось мне безумием. После долгих препинаний Хамза, Осман и Медведь поняли, что меня не переубедить. Они согласились признать свое поражение при условии, что мы будем строго следовать нескольким правилам. Во-первых, мы все должны были расположиться в одной комнате на единственном засаленном матраце, вокруг которого углем будет нарисован круг. Кроме того, нам было строго заказано открывать окна, несмотря даже на удушливую летнюю жару. Нам также не разрешалось петь, смеяться и говорить громче, чем шепотом. Я поинтересовался почему.

— Потому что это разозлит джиннов.

Сторожа еще раз перечислили нам весь список запретов:

— Нельзя смеяться, разговаривать, куда-либо ходить и позволять нечистым мыслям появляться в голове.

— И это все? — спросил я.

С лица Османа исчезла улыбка.

— Нет, нет, — сказал он с испугом. — Есть еще куда более важные вещи, о которых следует помнить.

— И что же это такое?

— Нарушите их, и с вами случится нечто ужасное!

Жена выкатила глаза:

— Ну, что еще?!

Медведь глубоко вздохнул.

— Что бы там ни было, — сказал он, приседая от ужаса, — даже не пытайтесь приблизиться к туалету в ночное время. Мыться тоже нельзя.

Как я быстро догадался, озорные джинны больше всего любят прятаться под водой.

Рашана, которая всего лишь три недели назад родила нашего сына, Тимура, чуть не поперхнулась и возмутилась:

— Что за глупости!

— Мы постараемся, — смиренно сказал я.

Мы вошли в дом все вместе, когда сумерки в очередной раз сменились ночной тьмой. В доме не было электричества, поэтому мы передвигались при горящей свече. Огонь свечи создавал длинные призрачные тени на стенах и блеском отражался от спин тысяч тараканов, пустившихся врассыпную при звуке шагов незваных гостей. Наше шествие по длинному коридору, через большую гостиную и по лестнице вверх возглавлял Хамза.

Мы шли по дому, стряхивая паутину с лиц, и гостиница с электрическим светом, телевизором и пригодным к использованию санузлом казалась мне все более привлекательной. А уж когда мы попали в саму спальню, то я уже ни о чем другом и не мечтал. Мы притулились на матраце: Рашана прижала к груди нашего новорожденного сына, а я обнял Ариану. Вид у нас был жалкий.

Я посмотрел на Рашану сквозь мигающее пламя свечи и прошептал:

— Добро пожаловать в новую жизнь!

Мы оба уже готовы были рассмеяться, но тут вспомнили, что смеяться запрещено, поскольку это сердит джиннов.

Спальня была квадратная, с высоким потолком и маленькими окнами. На пестрых стенах углем было начертано что-то похожее на тайные символы. Некоторые из них напоминали математические формулы, другие смахивали на изображения животных в пещерах, нарисованные рукой первобытного человека. Я уложил Ариану и рассказал ей историю о смелой маленькой девочке, которая не боялась, когда ее пытались напугать. И тут, словно в продолжение истории, в дверь кто-то постучал. Это были три сторожа, которые, как они выразились, пришли пожелать нам удачи. Осман бросил по пригоршне соли в каждый угол, а Медведь прочел стих из Корана. Прежде чем они убрались, Хамза вновь предупредил нас о том, чтобы мы ни в коем случае не пользовались туалетом.

Сначала все было более или менее терпимо, несмотря на хор ослиных криков, постоянно доносившихся из глубины трущоб, множество комаров и удушливую жару. Все это мешало нам уснуть. Мне жутко хотелось отворить настежь окна, но, чтобы не беспокоить наших сторожей и сдерживать злых духов, я решил этого не делать. Наконец мы заснули, сбившись в кучу, как котята, на мерзком старом матраце. Под утро, часа в четыре, из темноты донесся чей-то голос. Он напоминал грубый рев и звучал где-то совсем близко. Своей силой он заглушил ослиные крики и шум драки бездомных трущобных псов. Рашана испуганно прижалась ко мне, а Ариана закричала от страха.

— Что это?

— Полагаю, это муэдзин призывает мусульман к молитве.

Моя попытка заснуть снова не увенчалась успехом из-за сильного желания сходить по малой нужде. Я сдерживал это желание почти час, пока терпеть не стало сил. «Джинны должны простить меня», — подумал я. Я неслышно проскользнул в туалет и принялся за дело. Удовольствие прервало появление из-за двери мрачной личности с густыми усами. Это был Хамза. Он захлопнул крышку унитаза прямо в середине процесса.

— Выходите отсюда! — злобно прошептал он.

— Это ты убирайся отсюда! — возмущенно закричал я.

Пару мгновений мы боролись в темноте: я — за то, чтобы поднять крышку свободной рукой, а он — желая во что бы то ни стало захлопнуть ее.

— Я не закончил! — попытался я прояснить ситуацию.

— Это очень опасно, — ответил Хамза.

— Мне не сдержаться. Это от меня не зависит.

— Вы не ведаете, что творите! — в ужасе воскликнул сторож.

От нашей возни проснулся малыш. Потом Рашана прикрикнула, чтобы мы успокоились. Я собрал все силы в кулак и вытолкнул сторожа из туалета. Он удалился в сад, бормоча проклятья.

Я проснулся от того, что Ариана, подняв мои веки, заглянула мне в глаза. Солнечный свет струился сквозь маленькие оконца. На карнизах щебетали птицы, а в воздухе витал запах свежего хлеба, без сомнения доносившийся с прилавков в местных трущобах. Спальня погрузилась в блаженство. «Вот она и началась, — подумал я, — наша новая жизнь».

Наши сторожа были убеждены, что все дело в близости Дома Калифа к мечети. Не будь ее, по их мнению, в эту первую ночь нам пришлось бы туго. Имам, призывающий правоверных к молитве, рассматривался ими как мощный очищающий фактор сам по себе — мы, считай, пять раз в день получали благословение Аллаха.

Мы прибыли в Марокко испорченные западной британской культурой, с параноидальной психикой, разбитые физически и уставшие от работы. На Западе нами движет экстремальная форма вины — если ты не работаешь как вол, то тебя считают ленивым. Однако в Марокко дела обстоят совсем по-другому. Мантия уравновешенного комфорта покрывает человеческую жизнь даже здесь, в Касабланке, самом деятельном из всех городов Северной Африки. Я понял, что люди тут суетятся только тогда, когда это действительно необходимо, а не потому, что они знают, что кто-то за ними наблюдает.

Первые дни прошли спокойно. Мы купили все необходимое для повседневной жизни, ели готовую пищу на заросшей травой лужайке и приступили к исследованию дома. Ариане нравилось идти впереди всех, она искала в птичьих гнездах, свитых в бесконечных комнатах, невысиженные яйца или гонялась за мышами. Мы узнавали, пробираясь через многочисленные предметы, оставленные предыдущими хозяевами, куда ведет каждый из коридоров, какая комната скрывается за какой дверью. Однако о ремонте пока даже речи не заходило, настолько трудно было поверить в то, что дом принадлежал нам.

Дар Калифа расположен в конце большого прямоугольного участка. Фасадом он выходит на плавательный бассейн, сады, конюшню и несколько небольших зданий. Дом строился в несколько этапов. Справа расположен самый старый сад с банановыми деревьями и высокими пальмами. Гостиные, кухни, столовая, холл и еще два дальних сада вдобавок находятся с левой стороны, рядом с гаражами. Теннисный корт с раздевалками еще дальше, там же колодец и помещения для слуг. На втором этаже — спальни и огромная крытая терраса. С левой стороны дома — более поздняя пристройка с двумя дополнительными спальнями и комнатами для важных гостей над ними.

С самого начала сторожа относились к нам дружелюбно, но держали дистанцию. Казалось, им нелегко было пережить тот факт, что люди вновь заселились в Дом Калифа. Они наблюдали за нами, выглядывая из-за стены или кустов, и моментально прятались, когда мы поворачивались к ним лицом. Меня удивляло, что все те десять лет, пока дом стоял пустой, сторожа ютились в конюшне. Они никогда не открывали дом для того, чтобы насладиться его просторными помещениями, а делали это только в исключительных случаях. Я предположил, что сторожа боялись встретиться с джиннами.

Нам удалось сделать так, чтобы хоть какие-то лампочки загорелись, и мы вылизали спальню до блеска. Рашана повесила собственноручно сшитые занавески, а я отчистил десятилетний слой плесени с унитаза. Когда Хамза увидел, как я, стоя на четвереньках, оттираю горшок зубной щеткой, он изменился в лице.

— Там нет никаких джиннов, по крайней мере сейчас, — сказал я.

Сторож медленно покачал пальцем и сердито заметил:

— Они этого не любят. Джинны не любят, когда их беспокоят.

Я не ответил и отправился покупать садовые пластиковые стулья, поскольку у нас не было никакой мебели. Позже, вернувшись домой, я пошел в туалет. К моему удивлению, унитаз был полон какой-то субстанции, очень походившей на кухонные помои. Я спросил Ариану, не вырвало ли ее.

— Нет, баба, — просто ответила она.

Я вышел на палящее солнце. Сторожей не было видно. Я стал выкрикивать их имена. Никакого ответа. Я неторопливо отправился к конюшне, находившейся в одном из углов сада за пышно цветущими розовыми бугенвиллеями. До меня донесся звук бегущих ног и закрывающейся двери, но я никого не увидел. Все двери в конюшню были плотно закрыты. Я попытался открыть их, для чего понадобилась немалая сила. Наконец четвертая дверь поддалась. Я открыл ее до конца.

Внутри я увидел Хамзу, сидевшего с кучкой серого асбеста на бочке с краской. С него катился пот, будто он только что пробежал приличную дистанцию. Я поинтересовался, не знает ли он, почему туалет забит объедками тушеной курицы. Сторож уставился на меня, продолжая что-то делать с асбестом.

— Джиннам не нравится то, что происходит, — сказал он, — а когда джиннам что-то не нравится, они сердятся.

Я готов был задать еще один вопрос, но тут с лужайки донесся крик Арианы, и я побежал туда, чтобы узнать, в чем дело. Дочка сидела под плодовым деревом, закрыв глаза ладошками, и горько рыдала. У нее над головой, на одной из нижних веток дерева, на шнурке висела дохлая кошка. Я снял ее и позвал Хамзу.

— Что это такое?

Сторож нахмурил брови.

— Это плохо.

— Я знаю, что это плохо. Меня интересует, чья это работа?

Хамза затряс головой, подобрал кошку и унес ее.

На третий день нашего пребывания в Касабланке через друга моего друга я познакомился с французским дипломатом по имени Франсуа. Он вместе с семьей жил в просторной квартире и работал во французском консульстве. Я стал расспрашивать Франсуа о Марокко, ожидая услышать хвалебную речь — все же он прожил в Касабланке десять лет. Однако обескураженно наткнулся на холодный взгляд его темно-синих глаз.

— Эта страна — бомба замедленного действия, — заявил француз, изображая взрыв взмахом рук. — И вдобавок это кладбище карьер. Поработай здесь, и больше нигде работать не сможешь!

Я спросил его мнение о марокканцах.

— Не верь никому, — резко ответил он. — Уволь десять человек, первыми попавших в твой офис, и управляй с помощью железного кулака!

— Но Касабланка кажется такой европейской.

— Ха! — рассмеялся Франсуа. — Действительно, Европа близко, но не повторяй моей ошибки.

— Какой ошибки?

— Ни на минуту не позволяй себе думать о марокканцах как о европейцах. Они могут одеваться по последней парижской моде, но по своей ментальности это восточные люди.

Франсуа постучал пальцем по виску.

— Здесь у них — арабские сказки, ну просто «Тысяча и одна ночь».

Я поведал ему историю с туалетом и джиннами.

— Ясное дело, — сказал француз, — здесь каждый верит в это… как и в Аладдина, Синдбада и Али-Бабу. И угадай почему? Да потому что о джиннах написано в Коране. Вот так. При любой попытке что-нибудь сделать, натыкаешься на стену суеверий. Хочешь не замечать этого, стараешься представить дело так, будто ничего не случилось, но не тут-то было.

— Где же выход?

Франсуа закурил сигарету «голуаз», затянулся и изрек:

— Нужно учиться сосуществовать с местными жителями; учиться понимать их культуру, чтобы плыть по этим опасным водам.

— Но как мне это сделать?

— Избегай самого очевидного решения, — ответил он.

Вернувшись домой, я обнаружил, что сторожа сгрудились вокруг унитаза, взывая к спрятавшимся там джиннам. Рашана сказала, что они не пустили ее туда и угрожали вообще запереть дверь, если мы будем продолжать мешать им. Жена выглядела очень усталой и заявила, что переедет в гостиницу, если я не приведу в чувство своих работников.

Я вывел всех троих сторожей в коридор. Они выстроились в шеренгу, поприветствовали меня и уперлись глазами в пол.

— Так больше продолжаться не может, — сказал я. — Нам нужно ходить в туалет. Кроме всего прочего, это вопрос гигиены.

Медведь прищурился от полуденного солнца и ответил:

— Джинны жаждут крови.

— Ничего они не получат. Иди и скажи им об этом.

— Хватило бы нескольких капель, — сказал Осман.

— Ни в коем случае!

— Но вам нужно просто уколоть палец, — пояснил Медведь. — Совсем не больно. И капнуть кровью в унитаз. Это очень порадует джиннов.

— О, да, — начал вторить ему Хамза, — это их очень порадует.

Медведь достал булавку. Каким-то образом, совершенно случайно, она у него оказалась.

Я не особенно хотел поить своей кровью воображаемые потусторонние силы и поинтересовался:

— А не может кто-нибудь из вас дать свою кровь?

— Нет, нет, нет, — запротестовал Медведь. — Вы — новый хозяин дома, и только ваша кровь подойдет.

Мы все снова набились в туалет и стали смотреть в унитаз. Утверждение о том, что подходит только моя кровь, позволило мне почувствовать свою важность, незаменимость — словно от меня все зависело. Медведь протянул мне булавку. Я уколол себе указательный палец и подождал, пока одна-единственная большая алая капля крови упала в воду. Лица сторожей растянулись в широких улыбках, сделав их похожими на чеширских котов, и они по очереди потянулись пожимать мне руку.

Начиная с этого момента, они стали проявлять ко мне чуть большее уважение. Вечером следующего дня Осман принес нам кастрюлю куриного супа. Он сказал, что его жена приготовила этот суп по рецепту, хранящемуся в их семье уже шестьсот лет. По его словам, стоило только попробовать суп, как сразу появлялось ощущение, что внутренности твои танцуют, как ангелы. Я был поражен подобной образностью, мне понравилась идея ангельских танцев. Суп был приправлен свежим кориандром, шафраном и щепоткой имбирного порошка. Он был довольно вкусен и значительно отличался от нашей строгой диеты, состоявшей из хлеба и треугольников плавленого сыра. Наутро после этого Хамза пробрался к нам в спальню и осыпал нас, спящих, розовыми лепестками. А Медведь, сделав вид, что этого не избежать, одарил нас оберегами, скроенными из шкуры черного теленка. Обереги были непохожи друг на друга, все разных размеров: от больших до очень маленьких. Мы послушно надели талисманы на шею, оценив искусность, с которой они были сделаны.

Первые несколько дней пролетели незаметно. Разговоры о джиннах утихли, но я понимал, что эта тема далеко не исчерпана. Хамза бродил по дому, читая стихи из Корана или рисуя магические квадраты на побеленных стенах. Он утверждал, что эти квадраты являются амулетами. Каждый большой квадрат состоял из девяти маленьких. Если сложить три числа, вписанные в каждый из них в любом ряду, то в сумме получается число пятнадцать. Когда я спросил, для чего все это нужно, Хамза ответил, что квадраты помогут вернуть в Дом Калифа барака, священное благословение.

Затем он перенес свои молитвы в самый большой внутренний двор, где был разбит замечательный закрытый садик. По обе стороны двора располагались большие залы, окаймленные верандами со множеством колонн. На восточной стороне находилось помещение с великолепными кедровыми дверьми высотой более шести метров и парой гигантских окон, украшенных резным геометрическим орнаментом. Я планировал разместить там библиотеку с книжными полками от пола до потолка.

Проведя в доме неделю, я понял, что еще ни разу не зашел в комнату, находившуюся с западной стороны внутреннего двора. Я дернул за ручку, но дверь оказалась накрепко заперта. Хамза сидел на корточках рядом с приземистой пальмой и выводил угольком магический квадрат. Я попросил его открыть дверь. Сторож махнул мне рукой в знак приветствия, сделав вид, что не понял. Когда я повторил свою просьбу, он, выразив очевидное неудовольствие, удалился за ключом.

Хамза отличался бдительностью: недаром он был главным сторожем. Он контролировал всех: Османа и Медведя, каждого, кто заходил в дом, а заодно и нас, своих новых хозяев. У него имелись особые методы, самым эффективным из которых было обязательно запирать все двери, когда в помещении никого не было. Даже когда кто-нибудь из нас находился в комнате, Хамза и тогда частенько умудрялся повернуть ключ в двери. Он хранил все ключи в старой коробке из-под обуви. Их было несколько сотен. Бывало, я выходил из кухни, чтобы отнести тарелку с едой Ариане, а когда возвращался, то дверь в кухню была уже заперта. То же самое и с ванной комнатой — стоило только зазеваться, и туда уже было не попасть. Иногда слышал шуршание кожаных подошв изношенных тапок Хамзы, проходящего мимо, и звон коробки с ключами.

Я прождал Хамзу у закрытой двери внутреннего двора двадцать пять минут. Может быть, он надеялся, что я передумаю и уйду, чтобы заняться чем-нибудь другим.

Когда сторож наконец вернулся с коробкой из-под обуви под мышкой, глаза его были опущены вниз. Он поковырялся в коробке и напряженно произнес:

— Ключа здесь нет.

— Ты плохо искал. Дай я посмотрю.

Сторож прикрыл коробку руками.

— Я сам посмотрю, я сам посмотрю! — воскликнул он, снова начав ворошить рукой в коробке.

Он ковырялся в ней еще минут десять, после чего уверенно заявил:

— Ключа здесь нет.

— Сюда что, никто никогда не заходит?

— Нет, никто, — ответил Хамза. — Здесь долгие годы никого не было.

Таинственность закрытой комнаты заинтриговала меня еще сильнее. Я начал представлять себе то, что может находиться за ее дверью.

— Есть другие комнаты, они куда как интереснее этой, — сказал сторож. — Охота вам с ней возиться.

— А ты в ней бывал?

Сторож взмахнул рукой.

— Да, конечно. Ничего особенного.

— Когда ты в последний раз там был?

Хамза на миг задумался.

— Много лет назад.

— Но эта комната — важная часть дома, — уверенно сказал я. — Давай откроем ее.

Я предложил принести молоток и разбить замок. Но как раз в этот момент над районом трущоб зазвучал призыв муэдзина.

Хамза подхватил коробку и побежал, бросив через плечо:

— Мне пора молиться.

Закрытая комната не выходила у меня из головы. Когда я заговорил о ней с Османом, тот ответил, что единственным, кто вообще заходил в нее, был Хамза.

— Он всегда ходит туда по ночам, — сказал он.

— Ты хочешь сказать, что Хамза делает это и сейчас?

— Конечно, — подтвердил Осман. — Он ходит туда каждый день.

— А что в ней? — спросил я.

Осман скорчил гримасу, хлопнул ладонями себе по щекам и стиснул зубы. Он тяжело дышал.

— Что там, в этой закрытой комнате? — повторил я свой вопрос.

— Я не знаю, — ответил сторож. — Честное слово, я не знаю.

Если не принимать во внимание загадку с запертой дверью, то в целом отношения со сторожами продолжали улучшаться. И вот однажды утром я вышел во двор и заметил, что Хамза выскользнул из той самой комнаты. Обнаружив, что я иду к нему, он моментально захлопнул дверь. Я потянул дверь за ручку. Она была наглухо заперта.

— Нельзя ли открыть дверь, прямо сейчас?

Сторож отвел взгляд. Лицо его взмокло от пота.

— Она заперта. — ответил он.

— Это понятно, но ты только что вышел оттуда. У тебя есть ключ.

— Его у меня нет. Клянусь Аллахом, у меня нет ключа.

Я готов был обыскать Хамзу, но что-то меня остановило. Почему-то я почувствовал, что лучше оставить его в покое. Честно говоря, я даже не могу объяснить причину. Всё это очень странно. По идее я должен был вынудить Хамзу отдать мне ключ, причем немедленно. Но я не сделал этого, словно что-то повлияло на мое решение.

Хотя мы еще не начали в доме ремонт, но уже стали покупать вещи, чтобы сделать свою жизнь в нем более удобной: посуду, лампы, дополнительные матрацы и кое-что из садовой мебели. Однако вскоре обнаружилось, что водители такси неохотно соглашаются ездить в район трущоб. Они говорили, что разбитая дорога, ведущая туда, — слишком большое испытание для их драгоценных автомобилей. Поэтому я решил нанять машину.

Первым пронюхал про мой план Осман. Он одобрил идею и сказал, что он и другие сторожа помогут мне осуществить ее, поскольку я не знаком с тем, как арендуются машины в Марокко. Я решил, что они направят меня в какую-нибудь крупную и авторитетную фирму. Но вышло совсем не так. Сторож имел в виду нечто абсолютно другое. Вечером Хамза зашел к нам в спальню и сказал, что они с товарищами всё устроили.

— Что значит всё?

— Никаких проблем, мсье Тахир. Мы нашли прекрасную машину. Это очень, очень хорошая машина.

И объяснил, что у мясника из района трущоб есть машина, которую он не водит по причине больной спины, и мне прямой расчет взять ее у него. Однако я сильно разочаровался, узнав, что машину эту в течение двадцати лет использовали, чтобы возить туши овец с бойни к кишевшим мухами мясным прилавкам.

Сев в этот автомобиль, я почувствовал себя участником любопытного научного эксперимента, в котором в качестве подопытных морских свинок использовались пассажиры. Сиденья машины были инкрустированы останками мертвых опарышей, а в воздухе было черным-черно от мух. И сколько я их ни убивал, меньше их не становилось.

Взглянув на машину, я поблагодарил сторожей, похвально отозвался о щедрости мясника и вежливо отказался от предложения.

— В ней недостаточно места, — сказал я.

— Что вы имеете в виду? — удивился мясник. — Сюда можно уместить десять забитых овец.

Он постучал по заднему сиденью.

— Здесь полно места. Здесь хватит места на всю вашу семью.

— Но я хотел с полным приводом.

— Эта машина гораздо сильнее любой с полным приводом! — возмутился мясник.

— В ней есть барака, — сказал Осман. — Она принесет вам удачу.

Я посмотрел на эту жалкую груду замаранного кровью металла, с потрескавшимся ветровым стеклом, разбитыми фарами и усеянными раздавленными и засохшими опарышами сиденьями.

— Ну пожалуйста, — прошептал Осман. — Возьмите и испытайте ее. Всего на несколько дней.

— Хорошо, — угрюмо согласился я. — Но только на несколько дней.

Только позже я понял эту игру. Игру, в которую меня вовлекли без моего ведома. Игру, в которую в Марокко все — а не только иностранцы — играли вместе с родными и друзьями. Марокканцы считают своим долгом помогать всем своим близким. Не прийти на помощь значит навлечь позор и бесчестье на семью. Эта замечательная традиция привела к тому, что каждый тут изо всех сил стремится заставить вас делать то, от чего вам, по его мнению, будет лучше. За годы, проведенные на Востоке, я хорошо узнал эту систему. Возьми я машину напрокат в фирме, наши сторожа вкупе со своими домашними не пережили бы позора — страшного стыда за то, что они не приняли участия.

Как почти любое другое транспортное средство в Касабланке, машина мясника была помята со всех сторон и буквально разваливалась на части. С другой стороны, как я ни проклинал злополучный автомобиль, все-таки имелся и один плюс: машина давала мне возможность быть похожим на окружающих. Никому из тех, кто видел меня за ее рулем, и в голову не могло прийти, что я иностранец; или так мне, по крайней мере, думалось.

В тот момент, когда я осторожно влился в безумный поток машин, испытывая тошноту от запаха разлагающейся крови, я был похож на пацифиста, оказавшегося на поле битвы. Автомобильное движение в Марокко не похоже на нормальное движение. Это — настоящий бой, состязание волевых характеров, в котором шанс выжить дается только самым отважным. Каждый участник этого движения, за исключением меня, был асом маневрирования. Вы можете кинуть руль резко влево или вправо, будучи уверенным, что все остальные машины ловко увернутся от вас.

В тот день, оказавшись впервые на дороге, я понял, что мне не обойтись без человека, который помогал бы мне решать различные вопросы и служил своего рода мостиком, соединяющим нас с окружающими. Я позвонил Франсуа и попросил у него совета, как лучше всего выбрать себе помощника.

— Главное — будь построже, — заявил он. — Здесь человек человеку волк. Беззубого мигом сожрут.

— Я постараюсь быть жестким, — промямлил я. — Буду задавать трудные вопросы. Оскалю зубы.

— Этого недостаточно, — сухо сказал француз.

— А что еще?

— Пусть каждый кандидат принесет с собой свою родословную.

— А это еще для чего?

Франсуа щелкнул языком, удивляясь моей невежественности.

— Ты наймешь того, чья родословная будет самой длинной. У таких полно связей, они живучие.

Я начал благодарить Франсуа, но он не слушал, а вместо этого поинтересовался:

— Скажи, ты уже уволил десять человек, которые первыми пришли к тебе в офис?

— Нет, не совсем так, Франсуа. Понимаешь, у меня нет офиса, и на меня работают только те люди, которые перешли ко мне по наследству. Я не могу уволить их. Мне как-то неудобно.

Наступила тишина.

— Эй! Ты куда пропал? — спросил я.

— Тебя здесь съедят заживо, — сказал Франсуа.