Бело-желтая линия на карте, которая вела к Бени-Шангул, выглядела достаточно безобидно. Картографы фирмы «Мишлен», сидевшие в своих уютных парижских кабинетах, понятия не имели об истинном состоянии дороги. Я сделал пометку в дневнике, что по возвращении домой нужно написать им письмо. Затем я вспомнил, что мы путешествуем в сезон дождей, когда безопасные дороги превращаются в полноводные реки грязи. Бахру, стиснув зубы, до отказа вдавил в пол педаль газа. Колеса бешено вращались, проталкивая несчастный «императорский джип» по липкой жиже. Они с Самсоном почти все время молчали. Я чувствовал, что они объединились против меня, связанные общим гражданством и нежеланием продолжать путешествие. Оба страстно желали вернуться в столицу и инстинктивно чувствовали, что дальше дорога станет еще хуже. Достаточно было взглянуть на карту, чтобы убедиться в этом. Желто-белая полоса сменялась тонкой линией, указывающей на неразмеченную дорогу. Я оторвал от карты лист с условными обозначениями и сунул его под заднее сиденье.

Несмотря на ужасное состояние дороги, настроение Самсона улучшилось. После отъезда из Бахир-Дара два дня назад я позволял ему останавливаться у каждой церкви для краткой молитвы. Иногда даже самый строгий работодатель вынужден проявлять снисходительность.

Книга де Пророка «Мертвец рассказывает сказки» была написана несколько десятилетий назад и сообщала о диких неукротимых племенах, живших на враждебной к человеку земле. За время, прошедшее после экспедиции де Пророка, природа не изменилась, но я надеялся, что туземные племена стали более дружелюбными.

Тем не менее любой, к кому я обращался с расспросами, говорил, что только безумец отважится на путешествие в Бени-Шангул. В конце концов я перестал спрашивать, потому что ответы собеседников не способствовали укреплению духа нашей экспедиции.

Единственным утешением мог служить тот факт, что Безумный Султан Гоголи, по всей видимости, давно уже мертв. Де Пророк подробно описывал леденящие душу подробности его деспотичного правления. Гоголи был практически независимым владыкой Бени-Шангула, лишь формально подчинявшимся императору Хайле Селассие I и сохранившим контроль над золотыми рудниками, расположенными на его территории. Его власть была абсолютной. Самой легкой формой наказания считалась кастрация, к которой он проявлял особое пристрастие. Если обнаруживалось, что кто-то из рабов проглотил золотой самородок, провинившемуся отрезали нос и уши, а затем закапывали в муравейник по самую шею или подвешивали на столбе, пока тот не умирал от голода. Когда Гоголи пребывал в благодушном настроении, то преступнику позволяли умереть от руки ближайшего родственника, причем вся семья должна была наблюдать за казнью. Де Пророк писал, что стены дворца Безумного Султана были украшены высушенными «частями тела» его врагов. Автор выразился очень деликатно, но я понимал, что речь идет о гениталиях.

Излюбленным наказанием у султана была так называемая «человеческая свеча». Оно приберегалось для тех, кто ставил под сомнение его власть. Я слышал, что Хайле Селассие не одобрял эту практику, но император был не в силах искоренить ее. Одна из причин этого — популярность среди местного населения. «Человеческими свечами» невозможно пресытиться — подобно тому как страстным любителям корриды никогда не надоедает бой быков.

Процедура казни начиналась с того, что стража Безумного Султана грела на медленном огне котел с жиром. Заключенного раздевали донага и связывали ему руки за спиной. Затем стражники макали длинные полоски ткани в растопленный жир и обматывали ими несчастную жертву.

Де Пророк сравнивал эту процедуру с древнеегипетским процессом мумификации. После того как приговоренный к казни оказывался туго спеленатым от коленей до подбородка, более толстую полосу пропитанной жиром ткани вплетали между полос на спине и оставляли висеть, наподобие фитиля.

По знаку султана фитиль поджигали. Под ликующие вопли толпы повязки начинали тлеть, дымили, а затем ярко вспыхивали. Заживо горящая жертва бегала и истошно кричала. Если несчастный пытался убежать, стражники били его мечами. Де Пророк увлекся зрелищем казни: «Постепенно запах горящей плоти усиливался, но у человеческой выносливости есть предел. Жертва сходила с ума. Страдания несчастного были так велики, что он не осознавал, что делает. Едкий запах горящего мяса невозможно было спутать ни с чем. Наконец, страдания жертвы прекратились — безумство сменилось беспамятством, а затем предсмертными судорогами».

Я решил держать информацию о Безумном Султане при себе, чтобы не спровоцировать бунт. Самсон и Бахру все чаще ставили под сомнение разумность нашей экспедиции. Я тоже клял свое занятие. Почему я не выбрал нормальную профессию, как у большинства моих друзей? Однако мне не удалось как следует обдумать эту мысль — Самсон показывал на дорогу. Впереди дорогу заливала вода. Бахру остановил машину — подобно тому как всадник осаживает лошадь перед особенно высоким барьером.

Глубину ямы определить было невозможно, но выглядела она как болото, и на поверхность то и дело всплывали пузыри метана. Самсон снял брюки и попробовал перейти яму вброд. Когда вода дошла ему до пояса, он наклонился и воткнул длинную бамбуковую жердь в центр ямы.

Жердь исчезла без следа. По краям болота были разбросаны камни и куски дерева, указывавшие на то, что здесь уже застревали автомобили. Бахру заломил руки и прикусил губу. Затем его лицо приняло решительное выражение.

— Неужели он попытается тут проехать? — спросил я у Самсона.

— Для Бахру это дело чести, — устало ответил Самсон.

Водитель снова сел в джип и отъехал назад метров на пятьдесят. Через секунду машина уже на полной скорости неслась к воде. Это было равносильно самоубийству. Мы с Самсоном закричали и замахали руками, пытаясь остановить его. Слишком поздно. Машина застряла в самом центре трясины; несчастный Бахру, сгорбившись, сидел за рулем.

В течение трех часов мы пытались освободить из плена «императорский джип». Бахру снял с себя всю одежду — даже белье — и нырял в воду, чтобы подложить камни под колеса джипа.

Мы с Самсоном резали и укладывали бамбук и траву. Но все наши усилия ни к чему не привели.

Каждая попытка выбраться из лужи заканчивалась тем, что машина еще глубже увязала в трясине. В конечном итоге джип погрузился по самый капот, а мы изранили все руки и были с ног до головы покрыты липкой зловонной грязью.

В конце концов я сдался и в отчаянии опустился на землю у края трясины. Через несколько минут мы услышали детские голоса. Дети жевали конфеты и хихикали. Они сели рядом со мной и уставились на джип. Вскоре подошли еще дети, потом две женщины, а за ними несколько мужчин. Не успели мы оглянуться, как вокруг ямы собралась вся деревня. Люди смеялись, показывали на джип пальцами, но никто не предложил помочь.

— Плохие люди, — вполголоса сказал Самсон.

— Попроси их помочь.

Самсон что-то сказал на амхари. Люди в толпе презрительно засмеялись, принялись размахивать руками и качать головами.

— Они хотят денег, — перевел Самсон.

— Сколько?

— Двести быр.

— Это почти двадцать фунтов!

Самсон посмотрел на трясину, а затем на толпу.

— Они плохие люди, — повторил он.

Мы попытались торговаться, но жители деревни прекрасно понимали, что у нас нет выбора. Когда мы, наконец, сошлись в цене, которая была чуть меньше запрошенной, выяснилось, что они настоящие профессионалы. Они работали слаженно, и каждый знал свое место. Мужчины искали камни, женщины рубили стебли бамбука, а дети рыли канал, чтобы спустить воду. Через двадцать минут дорога была свободна.

Я протянул деньги.

— Сегодня у них будет праздник, — сказал Самсон.

Мы ехали сначала в сумерках, а затем и ночью. Высоко в небе сиял ванильный диск луны. У нас по-прежнему не работали фары, а по обеим сторонам дороги высились непроходимые заросли бамбука. В некоторых местах рытвины были глубокими, как общая могила для умерших от чумы.

Мы умоляли Бахру остановиться и клялись, что без проблем переночуем в машине. Он отказывался. Его гордость была уязвлена.

Незадолго до полуночи мы доехали до деревни, которая представляла собой лишь кучку крытых соломой хижин. Я сказал Самсону, чтобы он поискал для нас ночлег. Жителей деревни разбудил рев двигателя нашей машины, и вскоре они окружили джип. Самсон вышел и заговорил с ними.

— Это старатели, — сообщил он. — Разрабатывают жилу, которая находится в двух милях к северу от этого места. Они пригласили нас остановиться на ночлег.

Нас приветствовал раскачивающийся в прохладном ночном воздухе фонарь. Я чувствовал запах табачного дыма и увидел белки глаз, блестевшие в тусклом лунном свете. Рассмотрев мое лицо, старатели закивали головами и стали энергично трясти мою руку. Они приготовили миску тушеного мяса с макаронами и извлекли из сундука коротковолновый приемник, включив его на полную громкость. Было похоже на «Радио Москвы».

В хижине бригадир старателей по имени Лукас сел рядом со мной. Над его головой висел фонарь, и на его свет слетались мотыльки. Мы устали отгонять насекомых от пищи, но Лукаса и остальных, похоже, не очень-то беспокоило, что мотыльки попадают в еду. Один из старателей помешал жаркое бедренной костью козы, и все стали есть из общей миски. Лукас предлагал мне лучшие куски и выловил для меня кость, поднеся ее к моему рту.

Так крепко, как в эту ночь, я не спал никогда в жизни. Старатели могли без помех перерезать нам горло, забрать наши вещи и скрыться среди холмов. Но у них был более надежный источник богатства — золото.

Рассвет сопровождался какофонией из писка цыплят и криков играющих детей. Затем появилась еще одна общая миска макарон, в которых было много мотыльков и мало мяса. Лукас сказал, что поведет нас туда, где добывают золото.

Мы оставили джип в деревне и углубились в подлесок. Прошедший ночью дождь несколько ослабил жару, но принес с собой полчища слепней и москитов. Лукас пояснил, что в районе деревни все золото уже выбрано и теперь люди работают на участке возле реки. Добыча золота была организована совсем не так, как на прииске в районе Шакисо. Во-первых, здесь прииск был гораздо меньше, и работали на нем не более двадцати мужчин с семьями. Во-вторых, в отличие от Бедакайсы, старатели были организованы в бригаду, и все присматривали друг за другом. Незнакомец, появившийся на прииске Бедакайса посреди ночи, играл со смертью.

Вскоре заросли бамбука уступили место дикому манго и колючим деревьям. Я следовал по пятам за Лукасом, боясь провалиться в старую шахту. Земля была истыкана десятками таких шахт; каждая имела вход около метра в диаметре и подземными переходами соединялась с другими.

Лукас, одетый лишь в поношенную твидовую куртку с закатанными рукавами, имел внушительный вид; росту в нем было гораздо больше шести футов. Я изо всех сил старался не отстать от него, одновременно расспрашивая о золоте.

— Здесь его хватит на всех нас, — ответил он, — но нам трудно получить за него справедливую цену. Аддис-Абеба далеко, и мы обычно продаем золото посредникам, которые перевозят его через границу в Хартум.

— А какое у него качество?

Лукас усмехнулся и ладонью вытер пот с шеи.

— Это лучшее золото в Эфиопии, — сказал он. — Девяносто девять процентов — высшая проба. Люди всегда добывали здесь золото.

— Как давно?

Лукас на мгновение задумался.

— От начала времен.

Через полчаса мы подошли к свежевырытым туннелям. На одном акре земли их было штук пятьдесят. Лукас сбросил куртку. Я увидел, что прокладываются три или четыре новых туннеля.

Маленькие мальчики стояли на поверхности земли, принимали ивовые корзины с землей, которые им подавали снизу. Другие ребятишки, помладше первых, переносили землю к реке, где женщины промывали ее. Масштабы работ были невелики, но система действовала эффективно.

Лукас сказал, что туннели проходят вдоль богатой жилы и что у каждого из них имеется два выхода, чтобы обеспечить путь к отступлению в случае обвала.

— Обвалы бывают?

— Часто, — кивнул Лукас, — особенно в сезон дождей, когда земля влажная. Мы ничего не можем с этим поделать — только укреплять стенки туннеля деревом. На прошлой неделе один старатель чуть не погиб. Мы откапывали его несколько часов. Но он сильный человек и, слава богу, выжил.

Самсон содрал с себя рубашку, скинул туфли, затем прыгнул в туннель и исчез, как хорек в кроличьей норе. Он явно не забыл, как сам добывал золото. Лукас спросил, не желаю ли я спуститься. Я взял небольшой фонарик из кофра для фотоаппарата и вслед за Лукасом нырнул в туннель. Шахта шла вертикально вниз, наподобие колодца. Для непривычного человека ощущения от спуска не из приятных. Лукас же проделал это очень легко. Он безбоязненно скользил по тридцатифутовому колодцу. Я шел позади него, и у меня перехватывало дыхание от страха. Наконец колодец плавно перешел в горизонтальный штрек чуть более трех футов в высоту и около пятидесяти футов в длину, который снова сменился колодцем, на этот раз наклонным. Все это напомнило мне извилистый проход, ведущий в центр Великой пирамиды в Гизе. Мы ползли на животах по утрамбованной земле. Свет от моего фонарика был очень слабым, и в конце концов я выключил его. Легче было закрыть глаза и положиться на осязание.

Мы ползли довольно долго, прежде чем я услышал голоса. Самсон добрался до забоя и теперь звал нас.

— Это жила, — сказал Лукас, прижав мою ладонь к шероховатой стене туннеля. — Здесь много золота. Чувствуете его запах?

Я включил фонарь и втянул носом воздух. Ощущался лишь запах земли и пота. Лукас показал на рабочих, откалывавших куски породы острыми железными кирками. У большинства отсутствовали лампы или фонари. Подобно кротам, они не нуждались в зрении. За многие годы, проведенные под землей, они научились ориентироваться при помощи других органов чувств.

Вернувшись после трудного подъема на поверхность земли, я проследовал за процессией детей, доставлявших корзины и лотки с породой от шахт к реке. Мальчики были учениками. Когда-нибудь они продолжат дело своих отцов, как раньше это сделали их отцы. Но сначала они должны были сновать по туннелям, словно крысы. Западное общество осуждает детский труд, но в остальном мире не представляют, как без него можно обойтись. Миниатюрные тела и ловкость детей делают их незаменимыми при прокладке туннелей.

Внизу, у реки двадцать пять женщин промывали в струях воды круглые деревянные лотки с породой. Заметив меня, они заволновались, но вид шагавшего рядом Лукаса успокоил их. Две девочки купались среди камней и стирали платья. Они крикнули нам, чтобы мы отвернулись, пока они оденутся. Несколько женщин пели. Самсон сказал, что это песня об утраченной любви. На шее каждой женщины висел миниатюрный сосуд из выдолбленной тыквы размером не больше чашки курительной трубки. В него собирали золотую пыль, ради добычи которой было затрачено столько труда. Сидя на корточках, женщины круговыми движениями направляли воду в большие лотки, пока земля не вымывалась, а на дне лотка оставалось не больше одной или двух крупинок золота. Ради получения крошечного количества золотого песка просеивалась огромная масса породы. Каждый грамм драгоценного металла был буквально полит литрами пота.

В сезон дождей река становилась полноводной, и воды в ней хватало для промывки золота, но весной и осенью русло почти пересыхало. Тогда жители деревни занимались обработкой полей.

Я спросил, не пыталось ли правительство запретить добычу золота.

— Чиновники боятся этих мест, — ответил Лукас. — Они думают, что мы перережем им горло. И еще они знают о дьяволе, который живет на горе.

— На какой горе?

Лукас показал пальцем на видневшийся вдалеке двойной пик. Он напоминал так называемую «грудь царицы Савской» из романа Райдера Хаггарда.

— Дьявол живет там, на горе Горба. Правая вершина — это мужчина, левая — женщина. Дьявол живет на женском пике.

— Ты его видел?

— Нет, — ответил Лукас. — И не хочу. Все, кто побывал там, мертвы. Иногда они поднимались на гору и исчезали. Пропадали даже фаранжи, которые попадали туда.

В Эфиопии пещеры часто ассоциируются с золотом, а горы с дьяволом. Я уже встречался с описанием другой «горы дьявола» на хребте Симиен, о которой рассказывал немецкий путешественник Пауль Хартмайер, побывавший в Эфиопии в 50-х годах двадцатого века. Он сообщал, что дьявол якобы живет неподалеку от деревни Адди-Аркаи на горе, которую называют Амба-Хаваса. Местные жители верят, что глупца, осмелившегося подняться на гору, дьявол сбрасывает в ущелье. Как бы то ни было, такие истории — эффективное средство против незваных гостей.

Интересно, поднимались ли Фрэнк Хейтер или граф де Пророк на гору Горба? Де Пророк исследовал именно этот район, прежде чем армия Безумного Султана вынудила его уйти. Он нашел реку под названием Верк Варка, или «река золота», в которой мыли драгоценный металл сотни детей-рабов Безумного Султана. Де Пророк писал, что рабы жили в ужасных условиях, а всякого, кто пытался убежать, стражники до смерти забивали плетьми из шкуры гиппопотама. Неподалеку от реки граф нашел пещеры с множеством могил. Раскопав их, члены экспедиции обнаружили человеческие кости, забальзамированные мумии, а также большое количество амфор и ожерелий, похожих на те, что были найдены в гробницах Древнего Египта.

Носильщиков-эфиопов вскрытие могил приводило в такой ужас, что де Пророк и другие европейцы были вынуждены по ночам покидать лагерь и эксгумировать тела самостоятельно. Граф считал, что найденные кости могли принадлежать египтянам, добывавшим здесь золото еще до царя Соломона, и утверждал, что нашел похожий на обелиск объект, высеченный из порфира.

Вдобавок де Пророк заявлял, что в окрестностях Бени-Шангула обнаружил копь, в которой в древности добывали изумруды.

Войска Безумного Султана вынудили экспедицию покинуть этот район прежде, чем де Пророк успел увезти обелиск и другие находки. Я спросил Лукаса и его односельчан, знают ли они о реке Верк Варка и не слышали ли они о древних могилах и обелиске. Ответом на мои расспросы был смех.

— Послушайте моего совета, — сказал Лукас, когда мы возвращались в деревню. — Не тратьте на это время. Возвращайтесь в свою страну и забудьте о золоте и изумрудах.

Он остановился и повернулся лицом к двойной вершине Горбы.

— Почему?

— Потому что дьявол наблюдает за вами.

Кристмас подметала двор, разгоняя метлой цыплят, и каждое движение женщины начиналось с бедер и ягодиц. Ее босые ноги были покрыты мозолями, напоминая обросший ракушками корпус судна после многомесячного плавания. Она строила глазки Самсону и тяжело вздыхала. Он заявил, что женщина не в его вкусе и что он хранит верность своей девушке. Но жена бармена была по уши влюблена.

Мы с Самсоном сняли одну комнату на двоих в задней части бара в деревушке Менге, в двух днях пути от поселка золотоискателей. Дорога стала еще хуже, и я со страхом думал о том, что ждет нас впереди.

В комнате с обмазанными глиной потрескавшимися стенами и высокой жестяной крышей располагались две веревочные кровати. Днем свет проникал внутрь через окно без стекла. В темных углах, где стены соединялись с крышей, гнездились летучие мыши. По ночам они вылетали в окно, чтобы охотиться на круживших над деревьями насекомых. Под дверью была яма глубиной дюймов десять, в которой в поисках пищи постоянно скребли землю куры.

В ту ночь я так устал, что рухнул на кровать и забылся глубоким сном. Под утро какое-то когтистое существо пролетело тринадцать футов, отделявших меня от железной крыши, и приземлилось мне на грудь. Я с криком сел. Это оказался хозяйский кот, охотившийся на летучих мышей.

Утром я спросил Кристмас о летучих мышах.

— Птицы смерти! — вскрикнула она. — Они вас кусали?

Пока я изучал отметины на своей шее, женщина поставила перед Самсоном огромную миску спагетти, приправленных куриными потрохами. Это за счет заведения, сказала она, игриво погладив пальцами его плечо.

Деревня находилась неподалеку от Асосы, практически на границе с Суданом, и была наводнена беженцами, многие из которых были калеками без рук или ног. Население Эфиопии сочувствовало страданиям своих суданских собратьев, но отношения между ними были напряженными. Беженцы получали благотворительную помощь от международных организаций, тогда как местным жителям из этой помощи ничего не перепадало.

На Западе люди плохо представляют себе, что такое бедность. Но на границе Эфиопии и Судана в полной мере понимаешь значение этого слова. Эти люди на протяжении нескольких поколений живут в состоянии полной неопределенности. Еды им хватает только на то, чтобы не умереть с голоду, и они никуда не могут уйти.

Они не имеют возможности приобрести одежду, отправить детей в школу или купить лекарство, когда заболеют.

— Теперь вы понимаете, почему этих людей так влечет золото, — сказал Самсон. — Им больше не на что надеяться.

Днем к веранде бара, Где мы сидели, подвели слепую женщину. Ребенок, который был у нее поводырем, взял ее руку и положил на мое плечо.

У женщины были тощие руки, изможденное лицо и беззубый рот. По бокам и на спине платья зияли дыры. Она говорила таким громким голосом, что мы подумали, что женщина еще и глуха.

— Ей сказали, что здесь есть фаранжи, — перевел Самсон. — У нее есть для вас кое-что — если вы заплатите справедливую цену.

— Что именно?

Женщина что-то прокричала.

— Монеты.

— А можно на них взглянуть?

Женщина развязала мешочек, прятавшийся в складках ее платья, и подала мне. Еще не заглянув внутрь, я догадался, что там находится. Их было двадцать штук — больших серебряных монет с одной и той же датой, 1780 год. Мешочек с такими монетами я купил много лет назад, когда студентом приезжал в Кению. Их называют талерами Марии Терезии (именно от этого слова происходит термин «доллар»), потому что их чеканили в период правления этой австрийской императрицы, с 1740 по 1780 год. На протяжении нескольких десятилетий эти монеты были валютой Эфиопии, и местные жители считали, что на них изображена не императрица, а Дева Мария. Примечательно, что эфиопы принимали только монеты 1780 года, а все остальные считали фальшивыми. Поэтому даже на тех монетах, которые были отчеканены позже, стоит та же дата. Недавно австрийский монетный двор возобновил выпуск талеров. Они тоже датируются 1780 годом.

Бахру сказал, что шасси джипа требует ремонта, и мы были вынуждены провести в Менге вторую ночь. Когда мы сообщили об этом Кристмас, она буквально затрепетала от радости.

В глухих эфиопских деревнях вечером наступает тишина. У людей нет денег на кутежи, хотя Бахру всегда умудрялся организовать карточную игру при помощи своей крапленой колоды. Я не останавливал его, понимая, что если он лишится этого единственного источника дохода, то будет просить денег у меня.

Мы с Самсоном отправились на прогулку. Он очень хотел оказаться как можно дальше от Кристмас, которая с увлечением готовила для него очередную обильную трапезу. Мы прошли череду ветхих лавочек — булочную, мастерскую портного и киоск, где продавали мыло, проволочную мочалку, средство от москитов и спички — и бар со стандартной вывеской в виде столба с перевернутой кружкой. Дальше, в конце деревенской улицы, начала собираться толпа. Самсон спросил, что происходит.

— Кудесник, — ответил прохожий.

Жители деревни выстроились полукругом, ожидая начала зрелища; атмосфера была пропитана радостным ожиданием.

— Он из Судана, — сообщил один из зрителей.

— Он может совершать чудеса, — добавил другой.

Я давно интересовался чудесами, но мне еще не приходилось слышать о кудесниках, промышлявших к югу от Сахары, и я уговорил Самсона остаться и посмотреть представление.

Маг зажег две парафиновые лампы, свисавшие с нижних ветвей дерева, расстелил на земле полосатое одеяло, снял туфли и поприветствовал толпу. Когда он ступил в круг света, отбрасываемого лампами, у меня появилась возможность как следует разглядеть его лицо. Очень темное и чуть оплывшее с возрастом, оно излучало дружелюбие. Самсон сказал, что этот человек, которого зовут Петрос, не очень хорошо говорит на оромо. Его родным языком был арабский.

Петрос объявил, что покажет четыре чуда.

Сначала он выльет на землю обыкновенную воду, и из нее зажжется огонь. Он выплеснул чашку прозрачной жидкости на землю у одного из углов одеяла. От этого места поднялась струйка дыма, а затем земля вспыхнула. Зрители одобрительно закричали и захлопали в ладоши, а Самсон ткнул меня локтем под ребра.

— Чудо! — воскликнул он.

Потом Петрос сказал, что остановит собственное сердце. Стоящая в первом ряду женщина прижала пальцы к запястью кудесника и объявила, что его пульс ослаб, а затем исчез совсем.

Толпа вновь восторженно зашумела; люди хлопали себя ладонями по бедрам и громко смеялись.

Третьим чудом Петроса стало поедание стекла. Он туфлей разбил лампочку, положил осколки стекла на язык, разжевал и проглотил. Самсон восторженно хлопнул меня по спине.

— Разве это не удивительно? — выкрикнул он, а жители деревни стали требовать продолжения.

Петрос объявил, что совершит еще одно, последнее чудо. Гвоздь программы — превращение жезла в змею. Глаза Самсона загорелись. Ему было хорошо знакомо это чудо. Впервые его совершил еще Аарон при дворе фараона. Кудесник на мгновение повернулся спиной к зрителям и извлек из холщовой сумки жезл. Это был стержень около трех футов длиной цвета черных оливок.

Петрос спросил зрителей, что они видят перед собой.

— Палку, — хором ответила толпа.

Кудесник бросил жезл на одеяло. Поначалу ничего не происходило, но затем палка начала медленно двигаться и в конечном счете уползла.

Трудно описать эффект, который это чудо произвело на толпу. Мужчины, женщины и дети бросились врассыпную, не в силах поверить своим глазам.

Я совершил ошибку, похваставшись Самсону, что знаю, как делаются эти чудеса. Самсон подумал, что я хочу унизить кудесника.

— Объясните мне чудеса, — попросил он.

— Хорошо. Сначала он зажег огонь без спичек.

— Огонь из воды, — кивнул Самсон.

— Думаю, он посыпал землю марганцовокислым калием, а затем вылил на это место глицерин.

— А как насчет второго чуда, остановки пульса?

— Ты кладешь под мышку что-нибудь маленькое и твердое, например, грецкий орех, и постепенно сжимаешь. Кровообращение в руке приостанавливается.

Самсон почесал в затылке.

— Ладно, но он ел стекло.

— Если съесть сначала банан, а потом разжевать стекло коренными зубами, осколки застрянут в мякоти банана и не причинят вреда кишечнику.

На очереди был последний трюк. Я знал, что это деликатный момент, потому что чудо Аарона было описано в Библии, а Самсон очень серьезно относился к Священному Писанию.

— Превращение посоха в змею, — осторожно начал я, — иногда называют старейшим из всех известных чудес.

— Его совершил сам Аарон, — согласно кивнул Самсон. — О нем написано в Книге Исхода, — добавил он и назвал номер главы и стиха.

— Это гораздо легче, чем кажется. Хитрость в том, что никакого жезла нет — только змея. Если вытянуть змею в струнку и сильно надавить на ее гипофиз, бедное создание решит, что на него наступил огромный хищник. Поэтому змея впадает в ступор, а когда ее отпускают, приходит в себя и уползает прочь.

— Вы думаете, что вам известны ответы на все вопросы? — с горечью спросил Самсон.

Фероуз, обучавший меня основам магии, советовал заготовить несколько простых трюков для моих путешествий. Они развеют скуку, говорил он, и помогут выпутаться из неприятного положения. На Западе обычно недооценивают силу магии. Все знают, что это всего лишь фокусы. Но стоит лишь перенести представление в глухую деревушку у разбитой дороги, и вы буквально сведете зрителей с ума.

В начале девятнадцатого века неутомимый англичанин по имени Джон Бойз отправился на восток Африки. Давнишний приятель Фрэнка Хейтера, он был вдохновлен «Алланом Квотермейном» Райдера Хаггарда. В книге, которая является продолжением «Копей царя Соломона», главный герой отправляется на поиски таинственного белого племени, затерянного к северу от горы Кения. Бойз задумал повторить маршрут Квотермейна и спуститься в Рифтовую Долину. Немногие белые люди смогли проникнуть на территорию племени кикуйю, и большинство из них были убиты.

Когда Бойз добрался до первого форпоста кикуйю, он нахально заявил, что является богом и что он бессмертен. Такое заявление было равносильно самоубийству, но у Бойза имелся хитрый план. Прежде чем в него полетел первый дротик, он сообщил жителям деревни, что докажет свою силу, выпив кипящей воды. Он налил воду в чашку с выделяющей углекислый газ солью. Вода забурлила, и Бойз залпом выпил ее — к величайшему изумлению туземцев. Затем он вытащил фонограф и воспроизвел одну из записей. Это, сказал он, злой дух, пойманный в ящик.

В своей книге «Царь Ва Кикуйю» Бойз утверждал, что после этого туземцы из окрестных селений преодолевали большие расстояния, чтобы поклониться ему. В конечном итоге он стал их царем, и под его началом оказалась армия из пятисот тысяч воинов.

По мере того как мы продвигались к конечной цели, дожди усиливались. Местами грязь была такой глубокой, что доходила до дверных ручек, и преодолеть ее на лысых покрышках было непросто. Бахру, несмотря на страсть давить диких животных и постоянно набитый катом рот, показал себя умелым водителем. Если Самсон был склонен впадать в уныние, то Бахру никогда не жаловался. Он относился к той категории людей, которые не задумываются о будущем. Ничто не могло обескуражить его. Иногда за крутым поворотом открывался практически непроходимый участок дороги: настоящая полоса препятствий из ям, грязи и зыбучих песков. Бахру отправлял за щеку очередную порцию ката, глаза его загорались от удовольствия, и он изо всех сил нажимал на педаль газа. Джип выныривал на другой стороне трясины.

По пути в Нехо, следующий пункт нашего маршрута, густой лес сменился пестрой мозаикой полей. Недра здесь были явно богаты различными минералами, потому что любой выступ скалы блестел вкраплениями кварца и железа.

Почва тоже была плодородной. Самсон сказал, что если в этом месте воткнуть в землю палку, то она вырастет в дерево высотою сто футов. Затем он напомнил мне, что, по глубокому убеждению эфиопов, именно здесь находился Эдем.

В конце концов дорога сделалась ровнее. На ней стало меньше выбоин и грязи. И главное, прекратился дождь. Когда я вслух порадовался удаче, Самсон сказал, что нас хранит господь. Не успел он произнести эти слова, как Бахру нажал на тормоза, и «императорский джип» резко остановился.

— Колесо спустило?

Бахру покачал головой.

— Мы не можем ехать дальше, — сказал он.

— Что случилось? Дорога просто замечательная.

Выключив двигатель и вытащив ключ зажигания, Бахру заявил, что удача покинула его. Мы с Самсоном смотрели на водителя во все глаза.

— И это все?

Он смиренно кивнул.

— Это все. Если мы поедем дальше, то умрем.

За несколько миль до этого места, когда дорога была отвратительной, мы со всей серьезностью отнеслись бы к внезапной тревоге Бахру.

Но теперь ситуация улучшилась. Несмотря на наши уговоры завести джип и доехать оставшееся до Нехо небольшое расстояние, Бахру был тверд. Он больше не проедет и ярда. Поэтому за руль пришлось сесть Самсону, а Бахру устроился на переднем пассажирском сиденье, сгорбившись и обхватив руками колени.

Через час мы уже ехали по грязной главной улице Нехо мимо домов с крышами из гофрированного железа и бетонными стенами. Самсон остановил машину у бара, пол которого сбрызгивали керосином и посыпали опилками, чтобы отогнать мух. Я заказал Бахру большую кружку араки. Он залпом выпил ее и попросил еще одну порцию. Депрессия его не проходила. Самсон посоветовал ему молиться: молитва — это единственный путь к спасению. Бахру сказал, что ему нужен третий стакан, а затем попросил оставить его одного.

По сведениям из нескольких источников, в старину в Нехо велась добыча золота. Приятель Фрэнка Хейтера, капитан Бартлетт, писал о древних копях в области Воллега, а швейцарский инженер и золотоискатель Альфред Илг (тот самый человек, который предложил проложить железную дорогу от Джибути до Аддис-Абебы и изготовил туфли, чтобы доказать Менилеку свою компетентность) был уверен, что в нескольких милях от города он нашел остатки древних золотых копей.

Получив концессию на добычу золота в окрестностях Нехо, Илг вернулся в Европу, чтобы собрать необходимые средства. В 1901 году в Антверпене он основал компанию «Mines d’Or du Wallaga». Концессия Илга, выданная на пятьдесят лет, действовала в радиусе восемнадцати миль вокруг Нехо. Известный искатель приключений Герберт Уэлд Бланделл посетил этот район в 1906 году. Рассказывая об этом «ярком и интересном» месте, он сообщал о копи, где добывается золото на восемьдесят тысяч американских долларов в год, причем половина из них приходится на долю императора.

Мы с Самсоном переходили от одной лавочки к другой, спрашивая, не слышал ли кто-нибудь о древних золотых копях. Наши вопросы вызывали подозрение, и все собеседники давали уклончивые ответы. Я пришел в отчаяние, а Самсон умолял меня сохранять спокойствие. Иностранцы, разыскивающие золотые копи, говорил он, заставляют людей нервничать. Наконец мы сдались и направились в небольшой отель, предлагавший европейскую кухню. Там никого не было, потому что хозяин отказывался от услуг проституток. По мнению большинства жителей Эфиопии, отель или бар без шлюх — это глупая затея.

Пока я разглагольствовал перед Самсоном на одну из своих излюбленных тем — о том, что расстояние между провалом и ошеломляющим успехом иногда бывает не толще волоса и что в поисках копей царя Соломона мы должны исследовать все возможности, — хозяин отеля, у которого была необычно светлая кожа, на цыпочках ходил вокруг нашего столика.

Когда я закончил свою речь, хозяин угостил нас макаронами и представился. Он сказал, что его зовут Берехане и что он слышал, что мы ищем золото. Он указал на выцветшую коричневую фотографию, висевшую в рамке на задней стене. На снимке был изображен европеец.

— Это мой дед, — сказал хозяин отеля. — Синьор Антиллио Заппа.

Это была невероятная удача. Заппа был золотоискателем и в 20-х годах двадцатого века дружил с Фрэнком Хейтером; его имя встречалось во многих книгах о довоенной Эфиопии. Берехане присел к нам за столик и сказал, что многие люди смеются над его происхождением. Здесь вообще не любят полукровок, а тех, в чьих жилах течет итальянская кровь, даже презирают.

Когда мы закончили ужин, Берехане вскочил и выбежал из зала, но вскоре вернулся с потертым кожаным портфелем. Мы открыли замок и стали рыться в куче бумаг, когда-то принадлежавших Заппе. Среди них были черно-белые фотографии людей, мывших золото и строивших шлюзы. Мы также нашли дневники, исписанные тонким неразборчивым почерком — часть по-английски, часть по-итальянски. Самсон обнаружил комплект карт и отпечатанные на машинке отчеты о геологических изысканиях. Но Берехане хотел показать нам кое-что еще. Он протянул мне пачку писем. На них сохранились восковые печати, а на хрупкой пожелтевшей бумаге можно было различить выпуклый оттиск в виде льва, стоящего рядом с флагом.

— Это от императора моему деду, — сказал хозяин отеля. — Понимаете, они были друзьями.

Рано утром Берехане повел нас туда, где его дед Антиллио Заппа три четверти века назад добывал золото. Вскоре Нехо остался позади. Перед нами лежали невысокие холмы с пятнами полей, на которых крестьяне плетью подгоняли волов, тянущих за собой самодельные плуги. Небо было иссиня-черным, обещая дождь, а над нашими головами громко каркали две вороны.

— Слышите? — спросил Самсон. — Они кричат «верк», что значит «золото». Это добрый знак.

Через некоторое время мы подошли к разрытому склону холма. Берехане указал на обширный котлован размером с футбольное поле.

— Это старая копь.

— А сколько ей лет?

— Золото добывали здесь еще тысячи лет назад. Именно поэтому сюда пришел мой дед. Когда-то тут работали сотни людей. Но теперь золота осталось мало. Иногда крестьяне находят небольшие самородки, но они стараются потихоньку, не привлекая к себе внимания, продать их. Все боятся, что правительство, прослышав о золоте, отберет у них земли.

Вполне вероятно, что Заппа добывал золото на месте древних копей. Но после этого от старых выработок не осталось и следа. Даже вырытый Заппой котлован был не таким глубоким, потому что почва здесь мягкая, а во время дождя процесс эрозии протекает быстро. Несмотря на отсутствие материальных свидетельств, мне хотелось думать, что фараоны, а вслед за ними и царь Соломон могли получать золото с холмов Нехо, из копей синьора Заппы.