И вот грянуло…

27 января 1904 года закончился долгий мирный перерыв в несколько десятков лет, когда Россия, «подмороженная» императором Александром III, не воевала, во всяком случае, не вела большой войны, поскольку на границах её, особенно южных, совсем спокойно никогда не было.

Император Николай II особенно не обольщался надеждами на то, что мир удастся удержать очень надолго. Россия осваивала Дальний Восток, сооружала Сибирскую дорогу, укрепляла военно-морской флот и строила флот торговый. Было ясно, что это не устраивало западные страны. И если с Германией удалось установить добрые отношения, Англия, как всегда, носила камень за пазухой. И англичане, и американцы стали подстрекать Японию на военный конфликт с Россией, вооружали её, оснащали современными военными судами. В Японии был создан сильный броненосный флот, многократно превосходящий числом своих судов флот России, в котором было, к сожалению, очень мало современных боевых кораблей – быстроходных крейсеров и хорошо защищённых броненосцев.

Н. Д. Тальберг отметил:

«Государь понимал огромную важность для России закрепления на берегах Тихого океана. Великий Сибирский путь сооружался под его, тогда еще Наследника Престола, руководством. Мудрый Менделеев писал: “Только неразумное резонерство спрашивало: к чему эта дорога? А все вдумчивые люди видели в ней великое и чисто русское дело… Путь к океану – Тихому и Великому, к равновесию центробежной нашей силы с центростремительной, к будущей истории, которая неизбежно станет совершаться на берегах и водах Великого океана”. Знаменитому русскому ученому вторит С. Тайлер, американский летописец русско-японской войны: “Россия должна была прочно утвердиться на Печилийском заливе и найти свой естественный выход в его свободных гаванях, иначе все труды и жертвы долгих лет оказались бы бесплодными, и великая сибирская империя осталась бы только гигантским тупиком”. Японии важно было, как Германии в 1914 году, начать войну неожиданным ударом по русскому флоту, пока на Дальнем Востоке не были сосредоточены большие силы. Как и в 1917 году, конечная победа России была в 1905 году сорвана внутренней смутой в тылу. Император Вильгельм в острый момент мирных переговоров России с Японией в Портсмуте советовал Государю передать вопрос о войне и мире на рассмотрение намеченной к созыву Государственной Думе. Он писал 7 августа 1905 года: “Если бы она (Дума) высказалась за мир, то ты был бы уполномочен нацией заключить мир на условиях, предложенных в Вашингтоне твоим делегатам… Никто в твоей армии или стране, или в остальном мире не будет иметь права тебя порицать… Если Дума сочтёт предложение неприемлемым, то сама Россия через посредство Думы призовет тебя, своего Императора, продолжать борьбу, принимая ответственность за все последствия”.

Сколь чуждым понятию государя своего царственного долга был этот совет! Он ответил: “Ты знаешь, как я ненавижу кровопролитие, но все же оно более приемлемо, нежели позорный мир, когда вера в себя, в свое Отечество была бы окончательно разбита… Я готов нести всю ответственность сам потому, что совесть моя чиста и я знаю, что большинство народа меня поддержит. Я вполне знаю всю громадную важность переживаемого мною момента, но не могу действовать иначе”. Витте, который вёл переговоры с японцами, имел точные указания Государя о приемлемых им условиях мира. К изумлению всех, Япония приняла предложение Государя. Витте телеграфировал своему монарху: “Япония приняла Ваши требования относительно мирных условий, и, таким образом, мир будет восстановлен благодаря мудрым и твёрдым решениям Вашим и в точности, согласно предначертания Вашего Величества. Россия остается на Дальнем Востоке великой державой, какой она была доднесь и останется вовеки”. Это и осуществилось. Через несколько лет после Портсмута Япония заключила с Россией дружественный договор».

Для деятелей сцены, конечно, всё это было малопонятно. Там своя жизнь, свои войны. Кшесинской они порядком надоели, и она стремилась стать вольной, а не казённой актрисой, то есть не заключать кабальные для себя контракты.

Но более всего раздражали непрекращающиеся интриги, которые, как казалось, должны бы были исчезнуть, когда она покидала сцену, во-первых, на время рождения ребёнка и на то время, которое требовалось, чтобы восстановиться и войти в форму.

Ничего подобного.

Матильда рассказала следующее:

«За то время, что я ушла со сцены, интриги, которые раньше приписывались мне, не только не прекратились, но еще больше усилились. Все тогда убедились, что меня напрасно обвиняли: интриги и без меня прекрасно процветали, значит, кто-то другой был за них ответствен, а не я.

Долго я не соглашалась вернуться на сцену: я уже привыкла к мысли, что театральная жизнь для меня кончена. Если я, в конце концов, и уступила настойчивой просьбе нашего Директора, то только потому, что одновременно наш балетный артист Ширяев, которому был дан бенефис, очень просил меня выступить в балете “Брама”, который для этого случая возобновили».

1904 год начался с недобрых вестей…

Конечно, русская военная разведка своевременно определила готовность японских вооружённых сил к войне, даже указала примерную дату её начала, но уже достаточно сильным оказалось предательское окружение государя. Действие военного командования парализовали те, кто служил будущему крушению империи.

В ночь на 27 января 1904 года японские военно-морские силы атаковали русскую эскадру на внешнем рейде Порт-Артура и вывели из строя несколько кораблей. Атакованы были и наши военно-морские силы во Владивостоке, причём крейсерам всё же удалось прорваться в Порт-Артур. А вот в неравном бою у Чемульпо русский крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец» под общим командованием капитана 1-го ранга Всеволода Руднева, совершившие беспримерный подвиг, стали эталоном мужества русских моряков.

Все эти известия, конечно, не могли пройти мимо служителей Мельпомены.

В своих мемуарах Матильда Кшесинская посвятила этому событию всего лишь несколько строк:

«В конце января, как раз перед моим бенефисом, вспыхнула японская война. Но в первые дни положение было ещё неясное и настроение не было подавленным».

Настроение было подавленным?! Но в то же время занимала подготовка к бенефису, ну и другие, важные для неё моменты, связанные с так до сих пор и незабываемым Ники.

Описывая те самые тревожные дни, Кшесинская привела запись из дневника императора Николая II: «21 января 1904 г., среда. Обедали вдвоём. Поехал в театр. Шла “Спящая красавица” – отлично – давно не видал. Был дома в 11 3/4».

Ну и отметила далее:

«По смыслу этой записи ясно, что Государь в этот вечер обедал вдвоём с Императрицей, а поехал в театр один, так как сказано: “поехал”, а не “поехали”. Но к кому относилось замечание “отлично – давно не видал”, нельзя было заключить. На мое счастье, в “Ежегоднике Императорских театров”, где приведены все репертуары за все сезоны, я нашла, что именно в этот день, 21 января 1904 года, в среду, я танцевала “Спящую красавицу”. Сомнений больше не было. Государь приехал меня нарочно посмотреть именно в том балете, в котором он меня так любил видеть и действительно давно не видел, что он и отметил. Это был единственный раз, что я танцевала этот балет в этом сезоне. Могла ли я думать, что Ники в тот день, вернувшись домой в Зимний Дворец из Мариинского театра, куда он поехал один смотреть меня в “Спящей красавице”, и один в своём огромном кабинете перед сном, по обыкновению, заносил в свой Дневник впечатления дня, как в те счастливые дни нашей юности, он писал, несомненно, обо мне, хотя меня не называя, так как слова “отлично” и “давно не видал” могли относиться только ко мне. Мог ли он думать в тот вечер, что эти драгоценные для меня строки его Дневника через полвека попадут мне в руки, когда его уже давно не будет на свете? Эти драгоценные для меня строки еще более меня убедили, что Ники никогда меня не забывал. Хотя прошло много лет с тех пор, но, когда я читала эти строки в Дневнике Государя и только теперь узнала, что именно для меня Государь приехал в театр и отметил, что давно меня не видал, – это доставило мне огромное моральное удовлетворение и радость. Несмотря на столько лет, что мы с ним расстались, он меня никогда не забывал и обо мне думал – это очень, очень трогательно. Это ещё раз меня убедило в том, что наша встреча не была мимолетным увлечением и что он действительно меня горячо и очень сильно полюбил».

Снова и снова возвращаюсь к злопыхательствам по отношению к Матильде Кшесинской. Она ведь в своих мемуарах, в строках, приведённых выше, не ошибалась. Разве не было любви? Любовь была, а настоящая любовь – неподсудна. Философ Николай Александрович Бердяев говорил, что настоящая любовь – редкий цветок!

Ну а то, что балерину занимали в большей степени именно такие вот факты, а не сведения с театра военных действий, не ей в укор. Во-первых, она сама отметила, что всё было неясно. Во-вторых, в военных делах она совершенно не разбиралась, а в-третьих, в ту пору уже средства массовой информации формировали именно то мнение, что необходимо было бесам, которые вселились в продажных свиней, говоря словами Ключевского, адресованными, правда, петровскому времени, обсевших и обступивших престол и пробравшихся в самые доходные части управления государством.

А бесы не дремали. Они вели широкое наступление по всем направлениям, и Кшесинская отметила этапы этого наступления:

«Девятого января 1905 года произошло выступление Гапона. В этот день был чей-то бенефис, и я была с родителями в ложе. Настроение было очень тревожное, и до окончания спектакля я поспешила отвезти моих родителей домой. В этот вечер Вера Трефилова устраивала у себя большой ужин, на который я была приглашена. Надо представить себе, как она была бы расстроена, если бы в последнюю минуту никто не приехал к ней. На улицах было неспокойно, повсюду ходили военные патрули, и ездить ночью было жутко, но я на ужин поехала и благополучно вернулась домой».

Она чувствовала тревогу, но не могла разобраться в том, что происходило, не могла понять, что это выступление – очередной удар по её Ники, что это продолжение подрыва авторитета самодержавной власти, то есть власти Ники, ставшего императором Николаем II.

Но кто таков Гапон, она поняла позднее. Не могла не отметить один лишь факт, свидетельствующий о том, каков это был так называемый борец за счастье народное, организовавший шествие народа, в толпе которого были занаряжены наёмные провокаторы. Они в нужный момент открыли огонь по войскам, стоявшим в оцеплении и не имевшим приказ стрелять. Мы видели этакие фокусы, когда в бесовщине перестройки, к примеру в Тбилиси, к шеренге солдат подбегали нанятые грузинские девушки – их убедили в безопасности сего действа – и заточками кололи насмерть солдат.

Матильда рассказала о провокаторе 9 января:

«Мы потом видели Гапона в Монте-Карло, где он играл в рулетку со своим телохранителем, как тогда говорили.

Великий Князь Николай Михайлович, который был тогда в Монте-Карло и любил играть на номер 29, chevaux и carres, шутки ради, а он любил шутки, подходя к столу, за которым играл Гапон, передавая деньги крупье, громко сказал: “Pope Gapon”, “Chevaux et Carres”, а потом, будто бы спохватившись, будто бы смущённо сказал: “Pardon, le 29, Chevaux et Carres”».

Последствия бед, свалившихся на Россию в 1904 году, продолжавшихся в 1905 и далее, Кшесинская оценить не могла. Японская война, «проигранная» интеллигенцией, предавшей Отечество, революция, названная первой русской революцией, – всё это не слишком отражалось на деятельности театров, на постановках спектаклей.

А вот личная трагедия ударила сильно…

3 июля 1905 года на 84-м году жизни умер её отец, Феликс Кшесинский. Матильда отметила: «Несмотря на свой возраст, он прожил бы еще долго, если бы не несчастный случай, который с ним произошёл годом раньше. Во время репетиции чистой перемены для балета “Спящая красавица” мой отец ходил по сцене, и его забыли предупредить, что сейчас будут открывать люки для подъема декораций. Он провалился в открывшуюся у него под ногами щель, но удержался локтями за края. Хотя он и не расшибся, но шок, полученный от падения, заставил докторов уложить его на время в постель. Эта перемена условий жизни повлияла на общее состояние его здоровья. Он всю свою долгую жизнь привык к кипучей деятельности, и вдруг его подвергли режиму полного покоя, что было для него совершенно нестерпимо. Правда, он вскоре поправился, но доктора советовали ему продолжать держаться известного режима. Мой отец категорически от этого отказался, говоря, что не желает себя лишать под конец жизни того, к чему он всю жизнь привык. В следующий сезон он настолько поправился, что смог снова выступить на сцене и весной 1905 года, за несколько месяцев до своей кончины, лихо танцевал со мною мазурку, будучи тогда уже восьмидесяти трёх лет, что является, вероятно, единственным случаем в истории балета».

Вспомним, ведь дед балерины, доживший до 106 лет, умер тоже не по старости – он угорел. А тут – тут последствия несчастного случая, подорвавшего силы.

Личная трагедия оказалась очень сильной. Балерина призналась, что со смертью отца даже театр «отошёл на время». Ведь вся сценическая деятельность проходила под зорким оком отца.

1905 год был тяжёлым годом для России. 23 августа 1905 года был подписан Портсмутский мир, по которому Россия уступала Японии южную часть Сахалина, а также арендные права на Ляодунский полуостров и Южно-Маньчжурскую железную дорогу.

Г. Сидоров в книге «Тайный проект Вождя» пишет:

«Уму непостижимо, но во время торжеств японцев в честь победы над Россией в Русско-японской войне 1904–1905 гг. японскому микадо вручили телеграмму, в которой русская интеллигенция поздравила Японию с победой.

Со слов тех, кто видел в тот момент японского императора: когда микадо познакомился с текстом телеграммы, он долго сидел ошарашенный, а потом тихо сказал: “Великий и несчастный русский народ”. И приказал на глазах у всех сжечь телеграмму. Сжечь, как что-то гадкое, омерзительное».

Создалась, как пишут в учебниках, революционная ситуация в России. Впрочем, теперь-то нам понятно, кто и зачем организовывал неудачи в японской войне. Это был очередной шаг в борьбе за уничтожение самодержавной власти, к свержению царя…

Всё было продумано и расписано. Война с Японией, которая состояла в основном из неудач, провокация 9 января 1905 года, которую и теперь ещё во многих источниках лживо именуют расстрелом императорскими войсками в Санкт-Петербурге мирной демонстрации рабочих во главе со священником Георгием Гапоном 9 января 1905 года. И игрок поп Гапон, любитель рулетки, – ясно, что заработал на провокации предостаточно, – превратился постепенно из попов в священники!

Царская власть отступала. Вслед за подписанием невыгодного мирного договора с Японией был подписан Манифест 17 октября 1905 года, «даровавший гражданские свободы на началах неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов».

Н. Д. Тальберг писал: «Безбожная, кровавая, великая разве в своей гнусности Французская революция выявила уродливость идеи народовластия и народного представительства в западном его понимании. Народ – по названию, сплочённая шайка партийных заправил и политиканов – в действительности явился супостатом власти Монарха Божией милостью. Лишив законного Монарха верховной власти и завладев властью, это якобы народное, в действительности – партийное, представительство поставило себя в положение полной безответственности перед Богом, и перед Монархом, и перед Народом. Идея народоправства в различных обличиях, по существу неизменная, под кличкой «конституция» заполонила всю жизнь западных государств. Русский образованный слой, ещё со времён Петра I оторванный от народной почвы, легко поддался европейским соблазнам».

Свобода совести для бесов, вселившихся в свиней, – это скорее свобода от совести. Для того чтобы сломить державу, нужно было одурманить народ, запутать его, настроить против царя и освободить от совести. Ну а какова эта «завоеванная трудящимися» неприкосновенность личности, ещё предстояло испытать всем сословием, и здесь уж без изъятия служителей Мельпомены.

И этому, по точному выражению военного историка А. А. Керсновского, взбесившемуся стаду противостоял государь – спокойный, выдержанный, милосердный. Если и можно его упрекнуть в мягкости к свиньям, пытавшимся превратить Россию в свинарник по западному образцу, то и это будет несправедливым. Государь не хотел лишней крови, потому что понимал то, что предначертанное свыше и переданное ему преподобным Авелем-прорицателем через императора Павла Петровича и святым преподобным Серафимом Саровским не переменить. Во всяком случае, он считал именно так. И Бог ему судья.

Министр иностранных дел А. П. Извольский писал о поведении государя в самые критические моменты революции 1905 года:

«В тот день, когда мятеж достигал своего кульминационного пункта, я находился близ Императора Николая, которому я делал устный доклад; это происходило в Петергофе, во дворце или, вернее, на Императорской даче, расположенной на берегу Финского залива, напротив острова, на котором высится на расстоянии около пятнадцати километров Кронштадтская крепость. Я сидел против Государя у маленького стола при окне с видом на море. В окно виднелись вдали линии укреплений.

Пока я докладывал Государю разные очередные дела, мы явственно слышали звук канонады, которая, казалось, с минуты на минуту делалась более интенсивной. Государь слушал меня внимательно и ставил мне, согласно своему обычаю, вопросы, которые доказывали, что он интересуется мельчайшими подробностями моего доклада; он должен был знать, что в эти минуты в нескольких милях от него дело шло об его короне. Если бы крепость осталась в руках восставших, то положение столицы сделалось бы не только ненадежным, но и его собственная судьба, и судьба его семьи были бы серьезно угрожаемы: орудия Кронштадта могли помешать всякой попытке бегства морем. Когда мой доклад был закончен, Государь остался несколько мгновений спокойным, смотря через открытое окно на линию горизонта. Я же был охвачен сильным волнением и не мог воздержаться, рискуя нарушением этикета, чтобы не выразить моего удивления видеть его столь спокойным. Государь, по-видимому, вовсе не был покороблен моим замечанием. Обратив на меня свой взор, необычайную доброту которого столь часто отмечали, он ответил мне этими резко врезавшимися в мою память словами: “Если вы видите меня столь спокойным, то это потому, что я имею непоколебимую веру в то, что судьба России, моя собственная судьба и судьба моей семьи в руках Господа, который поставил меня на то место, где я нахожусь. Что бы ни случилось, я склонюсь перед Его волей в убеждении, что никогда не имел иной мысли, как служить той стране, которую Он мне вручил”».

С. С. Ольденбург писал: «Вера в Бога и в свой долг царского служения были основой всех взглядов Императора Николая II. Он считал, что ответственность за судьбы России лежит на нем, что он отвечает за них перед престолом Всевышнего. Другие могут советовать, другие могут ему мешать, но ответ за Россию перед Богом лежит на нём. Из этого вытекало и отношение к ограничению власти, которое он считал переложением ответственности на других непризванных, и к отдельным министрам, претендовавшим, по его мнению, на слишком большое влияние в государстве. “Они напортят – а отвечать мне” – таково было в упрощенной форме рассуждение Государя».

Революция родила Думу, начавшую подготовку к свержению царя.

Выдающийся мыслитель Русского зарубежья Иван Лукьянович Солоневич так оценил создание органа, который Н. Д. Тальберг назвал органом законообщения с народом:

«Александр II осуществил было эту мысль, как был злодейски убит. Император Александр III задыхался в бюрократическом Петербурге и отрицал народное представительство лишь “в том виде, как оно существовало в Европе” (письмо к Победоносцеву 12 марта 1883 г.).

Император Николай II 6 августа 1905 года создал законновещательную Государственную думу. На пагубу России соборное основание удержано не было, и стараниями тёмных сил Государственная дума из православно-русского Земского Собора превратилась в западноевропейский парламент; из помощника Царской власти – в её злейшего соперника. Так неизменно навстречу творческим устремлениям русских Монархов подымался тлетворный дух безверного Запада и завистливо убил их лучшие начинания».

Но это всё ещё было малопонятно Матильде Кшесинской. Ну, невыгодный, даже позорный договор, ну, революция. Где-то стачки, где-то стрельба.