Дом построен, гнёздышко свито, правда, гнёздышко неполное. Хозяйка была, а хозяин мог бывать у неё всё ещё хоть и не совсем украдкой, но особо не афишируя эти посещения.

На очередные гастроли Матильда взяла уже сына. Новые встречи, новые успехи, знакомства с новыми знаменитостями. Давно ли ещё в мемуарах упоминался Фёдор Шаляпин как актёр небольшого частного театра, и вот уже Кшесинская говорит о нём совершенно иначе, говорит, что посчастливилось выступать с ним на одной сцене. Да и на ужине довелось быть вместе с ним.

Но особенно интересно упоминание об опере «Борис Годунов» С. П. Дягилева. Кшесинская отметила, что ей «посчастливилось присутствовать на первом представлении “Бориса Годунова” с Ф. И. Шаляпиным в роли Бориса».

И далее оценка оперы:

«Я никогда не забуду этого спектакля. Что делалось в зале, трудно даже описать. Публика, восхищённая пением и игрой Шаляпина, просто сходила с ума от восторга. В сцене, когда Годунову ночью мерещится тень Царевича Дмитрия, наши соседи толкали друг друга, говоря: “Видишь, вон там, в углу”, как будто и на самом деле там было привидение. Такова была игра Шаляпина, что он загипнотизировал весь зал, и всем стала мерещиться тень, которую будто бы видел Годунов. Нас, русских, больше всего поразило то, что холодная публика Опера, которую вообще очень трудно расшевелить, оказала в этот вечер артистам такой приём, о котором и до сих пор все современники вспоминают как о большом событии. С. П. Дягилева я видела почти каждый день, и он был счастлив, что его первый сезон оказался таким удачным, и что русская музыка имела такой успех. Он уже мечтал на будущий год устроить смешанный сезон оперы и балета. Известная всему Парижу тех времен княгиня Лобанова-Ростовская, проживавшая там постоянно, пригласила меня и Андрея, а также Федора Ивановича Шаляпина завтракать в Кафе де Пари».

А потом были поездки с великим князем Андреем Владимировичем и с сыном Вовой – Матильда называла его только Вова, а не Владимир – на океанский берег, купанье, отдых.

И снова Россия, и снова репетиции, причём репетиции с молодым дарованием Вацлавом Нижинским (1889–1950). Он был на семнадцать лет моложе Матильды, но она скоро «могла убедиться, что Нижинский не только отличный танцовщик, но и чудный кавалер». Тогда он был ещё совсем молод, но впереди была блестящая карьера, которую предвидела Кшесинская, впереди были лестные отзывы: «бог танца», «восьмое чудо света», «царь воздуха».

Матильда же оказала ему содействие на самых первых ступенях балетной карьеры, о чём писала потом: «Я была первой артисткой, выступившей с ним на сцене как партнерша, и об этом часто упоминалось в газетах и в книгах по балету; Нижинский был, кроме того, чудным мальчиком, милым, симпатичным, очень скромным, что придавало ему много обаяния. Он очень ко мне привязался».

Однажды Кшесинская решила собрать всех блистательных балерин в один балетный спектакль, чтобы сделать спектакль по-настоящему звёздным. Ныне ошибочно звёздами эстрады зовут реальных бабушек, по меткому выражению Задорнова, совершенно справедливо названными поп-звёздами, что указывает на то место, откуда они бесконечно черпают в виде пересадок свою псевдомолодость. Они держат крепкую оборону, не пуская в свои ряды молодость настоящую, и, конечно, им, наверное, совсем непонятны деяния Кшесинской, которая с точки зрения законов «либерального» капитализма, где человек человеку волк, не боролась со своими конкурентами, а протягивала им руки, прокладывая дорогу к новой славе…

Матильда Кшесинская пригласила в новый балетный спектакль в первую очередь конечно же Анну Павлову, о которой уже упоминалось в одной из предыдущих глав, Тамару Красавину, Ольгу Преображенскую, Веру Трефилову.

Все они были звёздами первой величины. Тамара Платоновна Карсавина (1885–1978) была моложе Матильды на 13 лет, но уже завоевала любовь зрителей, стала солисткой балета Мариинского театра. Кстати, она тоже оказалась долгожительницей – умерла на 94-м году жизни в Лондоне.

Ольга Иосифовна Преображенская (1871–1962), прима-балерина Мариинского театра в 1902–1920 годах, прожила в эмиграции долгую жизнь и ушла в мир иной в 91 год, Вера Александровна Трефилова (1875–1943), происходившая из артистической семьи, была не только балетной танцовщицей, но и педагогом.

«Это было совершенно исключительное представление, – вспоминала Матильда Кшесинская, – выход каждой артистки сопровождался громом аплодисментов. В обыкновенных представлениях вариацию танцует только балерина, но для этого раза я просила каждую станцевать вариацию по своему выбору. Конечно, это придало ещё больше блеску, так как у каждой артистки была своя выигрышная вариация, в которой она могла пленить. Однако и тут дело не прошло гладко. Одна из приглашённых мною артисток, желая выделиться перед остальными, подстроила себе через друзей исключительный приём, хотя и не была лучше других. Все это поняли, и вышло неудобно для неё. В этот вечер после спектакля я устроила ужин у Кюба для первых артисток, которые любезно согласились принять участие в спектакле и танцевать со мною. Приглашены были на ужин исключительно только дамы, мужчины не имели права подходить к столу до окончания ужина. Я заказала круглый стол, чтобы удобнее было рассадить всех. Ужин был накрыт посреди зала и, конечно, обратил на себя всеобщее внимание. Когда подали кофе, было разрешено кавалерам подсесть к столу, и я всех угостила шампанским. Один из присутствующих балетоманов взял тарелку и стал собирать мелкую серебряную и медную монету, не говоря, зачем он это делает, но вскоре загадка разъяснилась: я получила от него серебряную тарелку работы Фаберже, к которой были припаяны все собранные в тот вечер монеты с соответствующей надписью в память моего ужина».

Жизнь текла в обычном русле. Радости сменялись горестями, ну а горести, которые порой забывались с трудом, всё-таки рано или поздно забывались. Только стала постепенно затихать скорбь по ушедшему в мир иной отцу Матильды, как 4 февраля 1909 года внезапно на 62-м году жизни скончался отец Андрея великий князь Владимир Александрович.

Матильда написала по этому поводу:

«Я лично потеряла в нём близкого друга, которого я прямо обожала. Он столько раз мне оказывал сердечное внимание в тяжёлые дни моей жизни и нравственно поддерживал, когда мне бывало особенно тяжело. Последней музыкой, которую он мне прислал, как будто предчувствуя что-то грустное, был «Valse triste» Сибелиуса, который я так и не успела поставить для танца. Много слёз я пролила в эти горестные для меня и для моего бедного Андрея дни».

Кстати, некоторые пасквилянты нахально и подло зачисляют и его в любовники к Матильде Кшесинской. Но это на совести похотливцев, имена которых называть не буду – их легко найти в интернете.

Насколько выше всех пасквилянтов были те, кто любил Кшесинскую, и те, кто с уважением относился к чувствам, которые некогда были сильными, но по обстоятельствам оказались потушенными. Я имею в виду императорскую чету.

Матильда Кшесинская рассказала:

«Я очень любила танцевать “Талисман”, хотя в нём не было сильных мимических сцен, зато Николаем Легатом были чудно поставлены танцы и в каждом действии они вызывали шумные овации. В последнем действии я исполняла коду совершенно своеобразно и повторяла её каждый раз по четыре раза, а в день моего 25-летнего юбилея я коду повторила пять раз.

По общему правилу артисты имели право на бис повторять два и больше раз, ограничений не было; но когда в царской ложе находились Государь и Императрица, то после второго раза, если публика требовала еще повторения, артисты смотрели в Царскую ложу, ожидая от Государя или Императрицы знака. Императрица Мария Федоровна любила балет “Талисман” и бывала почти на каждом представлении. Если публика требовала повторить в третий раз, я обращалась в сторону Царской ложи, и, если Императрица кивком головы выражала свое согласие, я делала глубокий реверанс и шла повторять свою коду, и тогда публика неистово аплодировала. Великий Князь Сергей Михайлович мне рассказывал, что в этих случаях Императрица с ним советовалась, хватит ли у меня сил, на что он отвечал, что если я ожидаю указаний, то, значит, хватит».

Императрица Александра Фёдоровна, знавшая о любви к балерине своего супруга, заботливо интересовалась, хватит ли сил у виртуальной её соперницы танцевать!.. Это ли не доказательство благородства. Это ли не доказательство милосердия. А императрица ведь понимала, что насильно изъятое из сердца чувство не забыто, что оно спряталось где-то в дальних уголках души.

Присутствовала царская семья и на двадцатилетнем юбилее работы Матильды Кшесинской на Императорской сцене, который отмечался 13 февраля 1911 года. Снова, как на десятилетнем юбилее, бенефис, снова в ложе вся императорская семья. Сколько событий минуло, сколько успехов на сцене, сколько личных потерь и приобретений… Сколько гроз прогремело над страной!

И вот Матильда снова «могла блеснуть и была бесконечно счастлива, что Государь увидит» её на сцене.

И конечно, подарок – «Царский подарок… бриллиантовый орел продолговатой формы Николаевских времен в платиновой оправе и на такой же цепочке для ношения на шее».

И вопрос, заданный великим князем Сергеем Михайловичем, во время первого антракта пришедшим за кулисы. Вопрос не от него, вопрос от Государя, вопрос от Ники, который интересовался, наденет ли Матильда этот подарок на сцену. И она продолжала выступление в дорогом для неё подарке, который согревал её во время дальнейших танцев.

Подарков было великое множество, но самые дорогие – от Государя… и, конечно, от великого князя Андрея Владимировича. «От Андрея – дивный бриллиантовый обруч на голову с шестью крупными сапфирами по рисунку головного убора, сделанного князем Шервашидзе для моего костюма в балете “Дочь фараона”».

Ну и, конечно, дорог был подарок ещё от одного близкого ей человека:

«Великий Князь Сергей Михайлович подарил мне очень ценную вещь, а именно – коробку из красного дерева работы Фаберже в золотой оправе, в которой была уложена завернутая в бумажки целая коллекция желтых бриллиантов, начиная с самых маленьких до очень крупных. Это было сделано с целью, чтобы я могла заказать себе вещь по моему вкусу, – я заказала у Фаберже “плакку”, чтобы носить на голове, что вышло замечательно красиво».

Газеты соревновались в освещении театрального праздника. В «Ежегоднике Императорских театров» был помещён подробный отчёт:

«13 февраля 1911 года было крупное происшествие: праздновала свой двадцатилетний юбилей М. Ф. Кшесинская. Представительница чистого классического направления, в искусстве танцев она в настоящее время не имеет соперниц на русской сцене, до такой степени закончено её мастерство и строги, прекрасны в своей чистоте формы, в которые она облекает своё исполнение. Двадцать лет – большой срок для балерины, и тем не менее танец г-жи Кшесинской ничего не потерял в блеске своей виртуозности: последняя достигла того предела, когда, смотря на артиста, уже совершенно не думаешь об его искусстве. М. Ф. Кшесинская начала свою карьеру в ту пору, когда центр интереса в нашем балете сосредоточивался на виртуозном мастерстве различных, более или менее знаменитых иностранок вроде Брианца, Дель Эра, Леньяни, Замбелли и других. Г-жа Кшесинская, рискнув выступить в тех же ролях, в которых блистали именитые иностранки, постепенно проложила путь к полному завоеванию балетных подмостков русскими балеринами: Замбелли была последней приглашенной из-за границы. Взяв от итальянской школы виртуозность, от французской – изящество, г-жа Кшесинская пропустила всё это сквозь призму чисто славянской мягкости и задушевности, присоединила сюда чудесную мимику, вообще до тонкости разработала искусство, которым двадцать лет наслаждаются посетители балета. И если теперь, когда идёт переоценка всех балетных ценностей, классический пуант нуждается в защите, то нет для него адвоката более красноречивого, пламенного и убедительного, чем г-жа Кшесинская. Спектакль для бенефиса талантливой балерины был сборный: 1-е действие “Дон Кихота”, 3-й акт “Пахиты” и 2-е действие “Фиаметты”. За исключением Фокина, в нем были заняты все лучшие силы труппы».

Но самым большим счастьем по-прежнему было для балерины каждое выступление, когда её мог видеть Государь. И об этом столько её воспоминаний, столько радостных, искренних фраз. Государь бывал на разных спектаклях, любил посещать красносельские спектакли. Однажды Матильда танцевала «Русскую» в постановке Клавдии Куличевской на русские народные мотивы под мотив «Вдоль да по улице, вдоль да по мостовой шла девица за водой», и Государь видел это представление.

«Когда я выходила на сцену, – вспоминала Матильда, – моё сердце прыгало, я знала, что буду иметь успех, и была бесконечно счастлива танцевать перед Государем. Когда после окончания “Русской” меня стали вызывать, моему счастью и радости не было пределов. После спектакля, когда Ники отъезжал от театра, он смотрел в окно моей уборной, где я стояла, как стояла двадцать лет тому назад молоденькой девочкой, а он Царевичем – теперь Император самой могущественной страны мира…»

Что это если не искренняя, нежная, бескорыстная любовь?! Любовь Государя, притушенная обстоятельствами, любовь Матильды, так и не отобранная у неё теми же обстоятельствами, а сохранённая на всю жизнь.

Любовь к Государю. Любовь к Ники – как она называла его мысленно. Любовь к его могущественной державе, которая стала её Отечеством, Отечеством, которое осталось в сердце на всю жизнь вместе с памятью о последнем императоре.