Стало известно, что в Пятигорске всё вообще гораздо страшнее, нежели в Кисловодске. Один из офицеров рассказал, что там в сентябре арестовано несколько генералов, в числе которых и генерал от инфантерии Н. В. Рузский.

– Как? Неужели? – удивилась Кшесинская. – Он ведь так ратовал за свержение царя.

– Не просто ратовал. Он был в сговоре с Родзянко. Он заманил царя на станцию Дно. Барон Фредерикс присутствовал при отречении – так называемом отречении. Рузский грубил императору, требовал, чтобы тот подписал манифест об отречении. Государь отказался это сделать. Тогда Рузский грубо схватил государя за руку и прижал его руку в столу. Там лежали манифест об отречении и телеграмма в войска.

Далее офицер описал этот ужасный эпизод.

Рузский требовал, срываясь на крик:

– Подпишите, подпишите немедленно. Разве вы не видите, что вам ничего другого не остаётся. Если вы не подпишете, я не отвечаю за вашу жизнь.

Но государь не боялся смерти. Он отвечал:

– Я ответственен перед Богом и Россией за всё, что случится и случилось. Я никогда не буду в состоянии, видя, что делается министрами не ко благу России, с ними соглашаться, утешаясь мыслью, что это не моих рук дело, не моя ответственность.

Он отказался подписать манифест и, вырвав руку, взял карандаш, чтобы подписать телеграмму в войска. Он понял, что находится в ловушке, и это была единственная возможность известить войска об измене и насилии над ним.

Государь был поражён, подавлен, ему не верилось в то, что происходило.

– Вот почему великая княгиня Елена Петровна писала, что государь простил всех изменников, всех кроме генерала Рузского. Она записала его слова: «Бог не оставляет меня, Он даёт мне силы простить всех моих врагов и мучителей, но я не могу победить себя ещё в одном: генерал-адъютанта Рузского я простить не могу!»

– Ещё бы, – сказал офицер. – Он же однажды уже простил этого изменника. Ведь Рузский не раз за время войны подыгрывал врагу. Ещё в начале войны, когда были окружены крупные силы германцев, он, несмотря на успехи боевых действий, дал приказ на отход. Врагу удалось выйти из окружения. А затем из-за его преступных действий десятая армия потерпела поражение.

– И государь простил его? – спросила Кшесинская.

– Рузский имел привычку сваливать свои неудачи на подчинённых. И на этот раз вывернулся, добился снятия с должностей невиновных командующих. А затем и сам сказался больным, чтобы уйти от ответственности.

– И каким же образом вернулся в строй? – удивилась Кшесинская.

– Повинился перед государем, и тот поверил и простил. По его инициативе Рузский возглавил Северный фронт.

Это случилось 1 августа 1916 года… Современники отмечали, что, будучи командующим, Рузский «отличался осторожностью и избегал решительных действий и крупных войсковых операций». Что касается осторожности, такими терминами нередко оправдывают предательства.

Более всего Кшесинскую потрясло то, как Рузский вёл себя с государем на станции Дно.

И вот Рузский был арестован теми, кого привёл к власти, отобрав её у государя. Если бы он не посадил на шею России бандитское и грабительское Временное правительство, то и большевики бы не пришли к власти. Сколько сказано о том, что уже в апреле планировалось мощное и победоносное наступление, отразить которое Германия уже сил не имела.

11 сентября 1918 года его схватили в Ессентуках и привезли в Пятигорск, откуда только-только были вывезены великие князья Андрей и Борис Владимировичи.

Прошло около двух месяцев, и города Кавказских Минеральных Вод облетела весть, что 1 ноября Рузский казнён на склоне горы Машук. Причём его не расстреляли, как истого военного, изрезал кинжалом председатель чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем Григорий Атарбеков. Есть данные, что Рузского закопали в землю ещё живым.

Кшесинская ужаснулась жестокости, но ни у неё, ни у её окружения жалости именно к этому казнённому не было. Он получил по заслугам. Другое дело – остальные сорок семь человек, казнённые в те дни: герой Первой мировой войны генерал Георгий Туманов, псковский губернатор, сенатор, Николай Медем, болгарский и русский генерал Радко-Дмитриев.

Кшесинская и её окружение жили то в страхе, то в надежде. Ведь никто не представлял себе размеров катастрофы, обрушившейся на империю, ну и, конечно, в первую очередь на аристократические слои общества. Все ждали какого-то чудесного избавления, просто не понимая, как это может разнузданная и необузданная толпа построить что-то реально серьёзное, способное, кроме того, конкретно защитить себя от профессионалов, из которых состояло Белое движение.

«До нас стали доходить слухи, что в разных местах вокруг Кисловодска вспыхивают восстания казаков против большевиков, но все это было лишь слухами, и никто ничего не знал в точности. Но наконец настал желанный день: Шкуро вторично налетел на Кисловодск и занял его, на этот раз со сравнительно большим отрядом казаков. Мы вздохнули свободно, большевики исчезли куда-то… 23 сентября, под вечер, с гор вернулись Великие Князья Борис и Андрей Владимировичи с полковником Кубе, верхом, в сопровождении кабардинской знати, которая охраняла их во время перехода из Кабарды в Кисловодск. За то время, что братья скрывались в горах, они обросли бородами, и Андрея многие принимали за Государя. Действительно, сходство было».

Впрочем, порою уже не хватало сил бояться. Такое случается с людьми, которые переносят ужасы унижения, угроз. Знаменитый французский летчик писатель Антуан де Сент-Экзюпери (1900–1944) в своё время отмечал: «Люди, застигнутые катастрофой, уже не боятся. Пугает только неизвестность. Но, когда человек уже столкнулся с нею лицом к лицу, она перестает быть неизвестностью. А особенно, если встречаешь её вот так спокойно и серьёзно».

Кшесинская всё спокойнее рассказывала о своих перипетиях, поскольку пропадало чувство страха и на смену приходило чувство осторожности, чувство самосохранения, причём последнее пересиливала тревога за родных и близких.

Она так и не получила точных известий о великом князе Сергее Михайловиче, где-то в горах скрывались великий князь Андрей Владимирович с братом. А Шкуро не имел возможности противостоять красноармейцам и спасать беженцев. Он просто отправил всех на Тамбиевский аул.

«Картина была тяжелая, – писала Кшесинская, – подвигались, кто на чём попало, некоторые шли пешком, волоча на плечах свое последнее имущество. Мы, конечно, не знали, что делается кругом нас и где были большевики. У всех была одна и та же мысль: скорее уйти подальше от них, каким угодно способом. На полпути до Тамбиевского аула вся наша колонна беженцев попала под артиллерийский огонь большевистской батареи. Снаряды рвались над нашими головами, и паника поднялась ужасная. Кто стал гнать лошадей вперёд, кто бросился в сторону от дороги, чтобы укрыться от опасности».

Тяжёлый, изнурительный путь. Опасения набегов красных… Всё было по дороге к аулу. Практически никакого транспорта: даже гужевого не хватало – самых простых, обычных подвод. Может, подводы и нашлись бы в окрестностях Кисловодска, но где же взять лошадей. Недаром была пословица: красные придут – грабят, белые придут – грабят. Ведь не красные же открыли ящик Пандоры, а белые, именно белые в феврале 1917 года. Тогда они белыми ещё не назывались.

Точного определения, что такое Белое движение, не дано, хотя в Википедии объясняется, что это «военно-политическое движение разнородных в политическом отношении сил, сформированное в ходе Гражданской войны 1917–1923 годов в России с целью свержения советской власти. Включало в себя представителей как не принявших диктатуру большевиков социалистов и демократов, общепатриотически настроенных военных, так и монархистов, объединённых против большевистской идеологии и действовавших на основе принципа “Великой, Единой и Неделимой России”. …Термин “Белое движение” зародился в Советской России, а с 1920-х гг. стал употребляться и в русской эмиграции».

Но есть и более интересное мнение – мнение незаслуженно отодвинутого от писательских пьедесталов Алексея Черкасова, автора невероятно популярных в середине восьмидесятых ходов прошлого века романов «Хмель», «Конь рыжий», «Чёрный тополь».

В 1985 году массовым стотысячным тиражом вышел первый роман трилогии «Хмель», причём было указано авторство на переплёте Алексея Черкасова и Полины Москвитиной. А вот история самого первого издания, ещё в Иркутске, знакома мне от моего деда, писателя Фёдора Фёдоровича Шахмагонова, как раз в годы первого издания романа работавшего литературным секретарём Михаила Александровича Шолохова.

Но об этом чуть позже, а пока непосредственно о Белом движении и о том, как оно, по мнению писателя Алексея Черкасова, возникло.

В романе «Хмель» – «Переворот», завязь шестая, читаем:

«Всё перепуталось в городе на Енисее – казаки – казаки – осадное положение – 26 пудов 26 фунтов золота – балансы принимает новоявленный Госбанк – 9 посылок серебра – лязганье затворов – безусые гимназисты – офицеры – пророк Моисей – белогвардейцы… Так, значит, они уже появились, белые? Кто их впервые назвал так? Ещё не обожгла щеки и обнаженную грудь Сибири гражданская заваруха, ещё казаки сонно и покойно тряслись в своих сёдлах вверх по Енисею к Даурску, а некий безвестный журналист почтово-телеграфного агентства, телеграфируя в “Правду”, употребил такое слово – белогвардейцы…

Белые, белые!..

Как будто все просто и обычно…

И не просто и не обычно.

Город был парализован – бастовали банковские служащие, прекратив все операции по наущению Афанасьева и Николая Гадалова; бастовали губернские чиновники по наущению Свешникова, бастовали и требовали, требовали:

– Советы без большевиков! – Это был вопль эсеров.

Миллионщики и банкиры губернии вели тайный сговор с американскими, английскими и французскими представителями миссий и фирм, обещая забастовщикам выплачивать зарплату в золотой валюте в течение шести месяцев, только бастуйте, не сотрудничайте с большевиками…»

Вот тут и дано объяснение, как появилось понятие Белого движения… Действительно, кто-то выпускает в оборот новое слово, которое точно отражает содержание событий, партий, движений, и вот оно уже входит в широкий оборот.

И ещё один момент просматривается в цитате. Все революционные и контрреволюционные демонстрации, протесты, дебоши – дело оплачиваемое. Таковым являлось всегда.

Ну а теперь об истории первого издания романа «Хмель», мало кому известного. Сказано в предисловии к изданию 1985 года, что роман высоко оценил патриарх нашей литературы Михаил Александрович Шолохов.

Что бы там ни говорить, а в послевоенное время, особенно в хрущёвскую «оттепель», советская литература вот как-то не была богата шедеврами. Михаил Александрович Шолохов, к которому в станицу Вёшенскую потоком шли рукописи начинающих литераторов, надеявшихся на поддержку, сказал моему деду:

– Читай, Фёдор. Мне некогда. Но если будет что-то путное, сразу мне на стол.

Собственно, это было одной из задач секретаря. Отвечать на письма, а если требовалась помощь, то и оказывать её от имени и под патронажем Шолохова.

И вот в один из дней начала шестидесятых мой дед стал просматривать очередную объёмную стопку. Алексей Черкасов. «Хмель». Кажется, пришла только первая книга трилогии «Сказание о людях тайги» и соавтора не было указано.

Фёдор Шахмагонов потом вспоминал, что начал читать и не мог оторваться. Ну и принёс под вечер роман Михаилу Александровичу, пояснив, что вещь – талантливая, необыкновенная.

– Не может такого быть, – сказал Шолохов.

Мой дед стал убеждать.

– Ну, хорошо, Фёдор, если я через двадцать минут брошу, с тебя коньяки. Ну а если нет – с меня, – пошутил Михаил Александрович.

Ну что ж, дело, конечно, не в коньяке, но мой дед, как вспоминал, с волнением ждал эти двадцать минут. Неужели ошибся и напрасно оторвал Шолохова от дел.

Прошло двадцать минут, тридцать…

Заглянул в кабинет, как, мол?

Шолохов отмахнулся:

– Не мешай!

А утром решительно сказал:

– Надо немедленно издавать книгу. Подготовь телеграмму первому секретарю Красноярского крайкома.

Казалось бы, при чём здесь «Хмель», если книга о балерине Кшесинской? Нельзя забывать, что книга только о балете была бы весьма скудна и однотонна. Ведь Кшесинская, как говорится в пословице, посетила сей мир в его минуты роковые. И к тому же её любовные дела, назовём их любовными драмами, целиком и полностью переплетаются с этими минутами роковыми. Двум особенно дорогим ей людям – свергнутому царю Николаю Александровичу – Ники – и великому князю Сергею Михайловичу – выпала судьба побывать в тех краях, которым посвящены книги романа. И достаточно прикоснуться к ним, чтобы понять, в какую поистине горячую точку отправили их и многих членов императорской фамилии взбесившиеся временщики и что там с ними выделывали те, кто быв ничем, решили стать всем.

Ну а у самого автора Алексея Тимофеевича Черкасова (1915, Енисейская губерния – 1973, Симферополь) судьба не из лёгких. Испытал он и ложное обвинение, и арест. Отбыл три года с 1937 по 1940-й на строительстве Волго-Донского канала. Затем был освобождён, даже судимость сняли и выплатили компенсацию за годы заключения. А потом снова арест, в 1942-м, суровый приговор и психушка.

В 1985 году трилогия вышла под двумя фамилиями – Алексей Черкасов и Полина Москвитина. Полина Дмитриевна – супруга Алексея Черкасова. Она была сотрудницей НКВД, и в задачу её входила перлюстрация писем заключённых, а в их числе Алексея Черкасова. Она была поражена его письмами к матери, отправилась в психбольницу, познакомилась с Алексеем Черкасовым, разобралась в его деле, доказала невиновность и добилась освобождения, вскоре после которого они поженились. Сначала по письмам, а потом и при встрече она была покорена этим человеком.

Любовь всесильна. Замечательный писатель и философ Василий Васильевич Розанов отметил в одной из своих книг:

«Любить – значит “не могу без тебя быть”, “мне тяжело без тебя”; “везде скучно, где не ты”. Это внешнее описание, но самое точное. Любовь вовсе не огонь (часто определяют), любовь – воздух. Без нее нет дыхания, а при ней “дышится легко”. Вот и всё».

Разве не дышит этим «тяжело без тебя» и т. д. каждая строка мемуаров Матильды Кшесинской?

Но не всегда всесильны влюблённые. Что помешало цесаревичу Николаю и Матильде обрести своё счастье? Долг цесаревича перед…Тут даже не скажешь, перед чем, поскольку историей не раз доказано, что, несмотря на то что многие заморские принцессы становились в России более чем достойными супругами русских государей, в международной политике это мало помогало.

Конечно, стань Кшесинская – прикинем невозможное – супругой Ники, не гулять бы ей по Кисловодску и не вышагивать теперь с толпой беженцев, спасаясь от красных.

Вернёмся же на Северный Кавказ, где развёртывались драматические события.

Матильда вспоминала:

«…К вечеру вся беженская колонна стянулась в Тамбиевский аул… Сюда же прибыл и сам Шкуро со своим штабом, что очень успокоило беженцев, а то многие собирались двигаться дальше, хотя при наступлении темноты это было очень опасно. Мы все думали, что теперь находимся под прикрытием крупного отряда казаков. Шкуро отдавал приказания своему штабу, как будто у него большой отряд, он звонил по телефону, отдавая кому-то приказания. Это делалось так спокойно и с такой уверенностью, что все невольно верили в могущество его войска. Лишь потом мы узнали, что у Шкуро была лишь небольшая кучка казаков, и он только делал вид, будто их было много. Делалось это не зря, а чтобы ввести в заблуждение большевистских шпионов, что ему вполне удалось, – нас не преследовали.

На следующий день мы двинулись дальше на Бекешевскую станицу, но выступили почему-то очень поздно, после полудня, и прибыли туда ночью. Это, естественно, вызвало нервное настроение, так как в темноте очень легко сбиться с пути и попасть в руки к большевикам. Добрались мы благополучно, хотя с продолжительными задержками в пути. Но в Бекешевской станице оставаться было опасно. Большевики наступали, и нас двинули дальше, на Балтапашинскую станицу…

Шкуро захватил Кисловодск с очень небольшим отрядом казаков, который не выдержал бы атаки большевиков. Ему приходилось все время маневрировать и уклоняться от столкновений. Мы были окружены со всех сторон отрядами большевиков, которые шли за нами по пятам, не рискуя нас атаковать, так как не знали в точности сил Шкуро. В Кисловодске Шкуро захватил полевую беспроволочную станцию, благодаря которой он мог связаться с главными силами Добровольческой армии и получить известие, что к нам на выручку идёт в Балтапашинск сильный отряд генерала Покровского. Оба отряда, Покровского и Шкуро, представляли уже крупную силу, с которой большевикам придётся считаться. Это известие всех страшно обрадовало».

Разрозненные отряды сопротивления большевистской революции постепенно сливались в более значительные, а из них формировались ещё более крупные. Так создавались белые армии.

В Кисловодске все ждали освобождения от красных. Кшесинская вспоминала, что «в день прибытия отряда Покровского все высыпали на улицы и собрались на площади вокруг церкви. Приход и парад отряда произвели на всех нас глубокое впечатление: впереди ехали старые штандарты Конвоя Государя, блиставшие на солнце своими серебряными лентами».

Как они все, беженцы из столицы и других центральных районов России, истосковались по порядку, по стройным рядам воинских частей.

Восторг вызвало то, что «многие старые казаки, служившие в Конвое, надели прежнюю форму».

Не хотелось верить, что со старой жизнью всё кончено, что теперь править будут те, кто умеет только грабить и убивать. Должно было пройти ещё достаточно много времени, чтобы уже новая, большевистская власть обуздала беспредел.

А пока, радуясь старой форме, радуясь стройным рядам воинов, «многие становились на колени, крестились, и слёзы лились от радости».

Был праздник. Кшесинская отметила:

«По случаю прибытия генерала Покровского был организован обед особым комитетом беженцев, на который были приглашены Великие Князья Борис и Андрей Владимировичи. Это было крупным событием в нашей скитальческой жизни».

Генерал Виктор Леонидович Покровский (1889–1922) был активным участником 1-й мировой, или, как в ту пору называли её в России, великой войны, на фронтах которой дослужился до чина штабс-капитана. Но уже в январе 1918 года ему был пожалован чин полковника, а в марте – генерал-майора. Правда, чины полковника и генерал-майора он получил уже в Гражданскую войну. Они были присвоены Кубанской Радой. Позднее, в апреле 1919 года, приказом Главнокомандующего Вооружёнными силами Юга России он был произведён в генерал-лейтенанты.

Но в описываемые события он был генерал-майором.

Антон Иванович Деникин дал ему весьма лестную характеристику:

«Покровский был молод, малого чина и военного стажа и никому неизвестен. Но проявлял кипучую энергию, был смел, жесток, властолюбив и не очень считался с “моральными предрассудками”. …Как бы то ни было, он сделал то, чего не сумели сделать более солидные и чиновные люди: собрал отряд, который один только представлял из себя фактическую силу, способную бороться и бить большевиков».

Удивительна его судьба… До революции он, выпускник Одесского кадетского корпуса и Павловского военного училища, окончил после этого класс авиации Санкт-Петербургского политехнического института, а затем перед самой войной – Севастопольскую авиашколу. Стал военным лётчиком, быстро получил назначение командиром эскадрильи, а в 1916-м стал командиром 12-го авиаотряда в Риге. К сожалению, долгое время у нас предавались забвения те, кто отважно сражался на фронтах 1-й мировой войны, а затем оказался в рядах Белого движения. А между тем Виктор Покровский стал первым русским лётчиком, совершившим по тем временам не совсем обычный подвиг, – он принудил немецкого лётчика к посадке на нашем аэродроме. Так что кроме пленного нам достался и совершенно исправный самолёт. За этот подвиг Покровский был награждён орденом Святого Георгия 4-й степени.

После крушения империи он сделал свой выбор – сумел пробраться на юг России и в начале 1918 года по поручению Кубанской Рады сформировал добровольческий отряд численностью в три тысячи сабель, который превратился затем в Кубанскую армию. Ещё до формирования крупного отряда он совершал дерзкие налёты на красноармейские части, причём одерживал победы под Энемом и у станицы Георгие-Афипской. Но и сам потерпел поражение от превосходящих сил армии знаменитого генерала Сорокина.

В описываемое Кшесинской время Покровский воевал на Кавказе, последовательно выдвигаясь по службе от должностей командующего войсками Кубанского края, командира 1-й Кубанской бригады и командира 1-й Кубанской конной дивизии до командующего с января 1919 года 1-м Кубанским корпусом. В июле 1919 года он уже командовал группой войск Кавказской армии под Царицыным, где овладел городом Камышин на Волге.

Генерал Врангель писал о нём: «Незаурядного ума, выдающейся энергии, огромной силы воли и большого честолюбия, он в то же время был малоразборчив в средствах, склонен к авантюре».

Врангель несколько смягчил характеристику. Покровский был не только крайне дерзок, бесстрашен, но и жесток – сочетание весьма редкое. Обычно жестокость соседствует с трусостью. А здесь перед нами и отважный лётчик, и храбрый кавалерийский командир. Но известен также так называемой Майкопской резнёй, в которой было казнено около 2000 человек, причём не только пленных красноармейцев, в основном взятых в плен, но и жителей, произвольно обвинённых в большевизме лишь потому, что на них были рабочие спецовки. При этом говорили, что он будто бы заявлял, что «вид повешенного оживляет ландшафт», а «вид на виселицу улучшает аппетит». Современный российский историк Кубани доктор исторических наук Сергей Владимирович Карпенко писал:

«Его страшная репутация вешателя подчёркивалась внешним видом. Невысокая сутуловатая фигура, затянутая в неизменную черкеску, нахмуренный лоб, крючковатый птичий нос и пронзительный взгляд тёмных глаз напоминали беспощадного степного хищника. Грозный вид вооружённых до зубов офицеров его личного конвоя – чеченцев и ингушей – ещё сильнее сгущал атмосферу страха вокруг обожаемого ими начальника».

Кшесинская коснулась одной из казней:

«…Однажды на площади, около церкви, стали воздвигать нечто всем нам незнакомое, но скоро из расспросов мы узнали, что строят виселицу и что скоро будут вешать большевиков. Как раз мой сын пошёл со своими сверстниками на речку, и они должны были возвращаться через площадь именно в то время, когда будут казнить большевиков. Андрей поспешил пойти за ними и привёл их домой кружными путями. Я, конечно, не выходила из дома, но моя сестра с мужем пошли посмотреть на это ужасное зрелище, в чём я их обоих очень укоряла».