В море подводники обычно много читают. Сама обстановка располагает к этому: в тесных отсеках в часы, свободные от вахт, заняться просто нечем. Поэтому почти все отдыхают обычно с книгой в руках.

Походной библиотечкой, как уже говорилось, заведовал моторист Михаил Мацура. Еще до выхода в море он постарался запастись литературой с учетом читательских интересов подводников.

Библиотечка получилась хорошая. Герои книг вроде Павки Корчагина были надежными спутниками подводников, помогали им переносить тяготы и невзгоды похода, учили быть мужественными и отважными.

Впрочем, подводники не считали себя героями. Отправляясь в тяжелые походы, где каждая минута пребывания в море связана с риском, они не думали о подвигах и смерти. Люди просто сроднились с опасностями, принимали их как должное, а свой труд рассматривали как любой труд на войне. Мне не раз приходилось присутствовать при вручении им правительственных наград, и всегда бросалась в глаза застенчивость, с которой они принимали ордена и медали.

Вот и сейчас жизнь на лодке шла своим чередом: одни несли ходовые вахты, другие — отдыхали. В электромоторном отсеке, будучи свободным от вахты, Евгений Парфентьев читал вслух какую-то журнальную статью. Товарищи любили его слушать, потому что читал он выразительно, интересно комментируя наиболее важные места. В соседнем отсеке агитатор Сергей Новицкий, до службы на флоте работавший учителем в Белоруссии, рассказывал товарищам о действиях белорусских партизан. Материала у него об этом было предостаточно, так как он с первых дней войны вырезал из газет все, что печаталось о борьбе его земляков в тылу фашистских захватчиков.

— Белоруссия, как и вся наша Родина, будет освобождена! — убежденно говорил Сергей. — И мы здесь, в северных холодных водах, тоже помогаем очищать нашу землю от ненавистного врага.

Комиссар в это время беседовал с молодыми краснофлотцами. Все пятеро были удивительно похожи друг на друга. Когда они находились в разных отсеках, среди других подводников, их сходство не так бросалось в глаза. А собрались вместе — все юные, подстриженные под машинку, в одинаковой рабочей одежде и даже выражение лица у всех одинаковое: читалась на них еще не прошедшая робость новичков, но уже проглядывавшая гордость за достигнутые победы, в которые и они вложили посильную долю.

Николай Афанасьевич рассказал им о том, какой урон нанесла противнику подводная лодка, потопив два вражеских транспорта. Сравнительные цифры произвели на краснофлотцев большое впечатление. Потом поговорили о поведении во время бомбежки.

— Товарищ комиссар, — обратился к Долгополову Сидорчук, — а ведь я немного растерялся, когда нас начали бомбить. Страшно было. Бомбы рвались, проклятые, так близко, что могли попасть в лодку.

— Я знаю, — спокойно сказал комиссар. — Это у вас с непривычки. Многие ведут себя так, когда первый раз попадают под бомбежку. В свое время я тоже думал: вот-вот накроет лодку, и конец нам, поминай как звали. А теперь привык, переношу спокойно. Да и все, кто побывали в таких переделках, чувствуют себя уверенно. Присмотритесь к ним…

А командир в это время по-прежнему вел активный поиск врага. Он сосредоточенно рассматривал карту этого района, назначал курс лодки и, время от времени поднимая перископ, осматривал горизонт.

В один из таких моментов Николай Гурьевич обнаружил два вражеских тральщика. Прикрываясь высокими скалистыми берегами, они шли в один из фиордов норвежского побережья. Командир принял решение атаковать врага.

Нечего и говорить, что атака военного корабля связана с бо льшим риском, чем транспорта, шедшего даже под усиленной охраной сторожевых кораблей. Было известно, что тральщики, как и эсминцы, имели хорошую акустическую аппаратуру, позволявшую обнаружить подводную лодку на значительном расстоянии.

Это обстоятельство обязывало наших моряков действовать особенно осторожно, ни в коем случае не форсировать работу дизелей. Учитывая это, командир маневрировал осторожно и сумел незаметно для противника сблизиться с тральщиком на дистанцию стрельбы. Последовали обычные команды, снова раздались взрывы торпед.

Едва командир убедился в потоплении тральщика, как акустик доложил:

— Корабль противника повернул на нас. Расстояние уменьшается.

— Право на борт! Боцман, погружаться на глубину 60 метров! — скомандовал Столбов.

Не прошло и пяти минут, как рванула поблизости первая глубинная бомба. За ней вторая, третья, еще две…

Уцелевший тральщик, видимо, довольно точно нащупал местонахождение «щуки». Где-то совсем рядом грохнул взрыв такой силы, что от сотрясения в лодке многие не удержались на ногах. Старший помощник командира Сорокин сильно ударился головой о тумбу кормового перископа. Штурмана Леошко отбросило к воздушным клапанам. Вангатов провалился в трюм.

— Вышло из строя электрическое управление горизонтальными рулями! — крикнул Добродомов.

— Перейти на ручное! — распорядился командир.

В центральный пост срочно вызвали рулевого Максименко. Штурвалы ручного управления вращались туго, и надо было затратить немало усилий, чтобы переложить рули хотя бы на один градус. По сравнению с другими моряками лодки Максименко был настоящим богатырем, но и он, встав к штурвалу носовых рулей, едва смог обеспечить срочное погружение лодки.

В этот момент вражеский тральщик прошел прямо над лодкой. И опять мощные взрывы сотрясли ее корпус. Выходили из строя приборы, лопались лампочки в плафонах, сыпалась пробковая обшивка в отсеках. Но в этом грохоте, звоне битого стекла отчетливо слышались уверенные команды.

Столбов понял, что обычным маневрированием избавиться от преследования вряд ли удастся. Надо было придумать что-то хитрое, неожиданное для противника. И командир нашел способ, который позволил сбить с толку вражеских акустиков и хотя бы на время оторваться от противника.

По приказанию командира на «щуке» были выключены все вспомогательные механизмы. Это позволило до минимума сократить шумы в лодке. Единственным источником шума оставались главные электромоторы. Однако они давали возможность акустикам противника следить за перемещением лодки, о чем свидетельствовали довольно точные разрывы глубинных бомб, сбрасываемых с тральщика.

В этой сложной обстановке капитан-лейтенант решил применить совершенно новый тактический прием. Не знаю, думал ли о нем Столбов раньше, или эта мысль пришла ему в голову только теперь, но она оказалась очень кстати и сыграла в этот момент едва ли не решающую роль в нашем спасении.

Суть тактической новинки состояла в следующем. Когда над лодкой рвались глубинные бомбы, командир приказывал давать полный ход вперед. В это время там, наверху, акустики все равно ничего не слышали. Но как только наступала тишина, электромоторы стопорились и лодка двигалась по инерции. И так каждый раз. Взрыв. «Полный вперед!» Затих гул от взрывов. «Стоп моторы!» Электрики с исключительной точностью выполняли команды из центрального поста. Даже в темноте, когда гас свет, они ни разу не ошиблись в переключениях рубильников на главных ходовых станциях. Благодаря этому бомбы рвались хотя и недалеко от лодки, но не настолько близко, чтобы доконать ее.

— Прыгаем, как лягушка, — вполголоса сказал Сорокин по этому поводу.

Наконец бомбежка прекратилась. То ли вражеский тральщик потерял лодку, или, быть может, готовили на нем новые серии глубинных бомб, про это на «щуке» не знали. Но наступившей тишине обрадовались. Осмотрелись в отсеках. Крупных повреждений не обнаружили, а мелкие тут же исправляли.

Однако передышка длилась не очень долго. Через некоторое время Васильев опять услышал в наушниках шум винтов надводного корабля. И снова вокруг загрохотали взрывы, сотрясая стальной корпус лодки. На этот раз гитлеровцы бомбили методично и ожесточенно, но разрывы раздавались за кормой.

Подводники упорно боролись за жизнь своего корабля. Командир предпринимал самые различные маневры, но оторваться от преследования не удавалось.

— Что-то крепко он к нам привязался, — озабоченно сказал Столбов. И, подумав, добавил: — Как будто по чистому следу идет.

— Лодка становится тяжелой, — доложил со своего места боцман.

К нему тут же подошел инженер-механик Большаков и наклонился к глубиномеру. Да, «щука» понемногу погружалась. На малом ходу, да еще с толчками, рули уже не держали ее на заданной глубине.

— В чем дело? — спросил Столбов.

— Надо откачивать из уравнительной за борт, товарищ командир.

— Немцы нам качнут, только запусти помпу.

И все-таки помпу пришлось запускать. Она работала, как и главные электромоторы, под аккомпанемент взрывов глубинных бомб. Трюмный Вангатов при этом, словно жонглер, всякий раз с молниеносной быстротой открывал и закрывал клапана.

Мы с комиссаром решили пойти по боевым постам. Отсеки разделили между собой так: ему — носовые, мне — кормовые. Надо было подбодрить людей, рассказать им о тех мерах, которые предпринимает командир, чтобы избавиться от затянувшегося преследования.

Подводникам, которые в эти тревожные часы находились в центральном посту, были известны и окружающая обстановка, и решения командира Поэтому и бомбежка действовала на них не так угнетающе. В остальных же отсеках краснофлотцы и старшины могли только догадываться о происходящем. В таком положении нет ничего хуже неизвестности.

Надо сказать, что экипаж держался хорошо, никто не терял самообладания. Даже молодой моторист Сидорчук выглядел молодцом. На вопрос о том, как он себя чувствует, ответил:

— Самочувствие бодрое, только вот дышать тяжело.

Дышать действительно стало тяжело. Лодка уже много часов находилась под водой. В отсеках скапливался углекислый газ. Машинки регенерации воздуха нельзя было включать, так как они создали бы много шума, который могли услышать акустики на вражеском корабле.

По себе чувствую: кислородное голодание дает себя знать — немеют пальцы рук, ноги становятся как деревянные, кружится голова, хочется спать Вижу, торпедисту Мельникову совсем плохо: он дышит тяжело, на губах выступила пена. Фельдшер Разговоров, который и сам еле держится на ногах, оказывает морякам помощь. Пытаясь привести Мельникова в чувство, он заставляет его дышать через патрон регенерации. Но польза от этого невелика. Одно дело, когда машинка гонит через патрон воздух под давлением. Это действительно способствует его очищению. А легкие человека, как бы они ни были натренированы, не могут добиться этого. И все же Разговоров настойчиво уговаривает Мельникова дышать, тормошит его, не давая заснуть.

— Дыши, дорогой. Держись. Вспомни, как о тебе в сводке Информбюро писали. И еще напишут. Только держись…

И так помогал слабым товарищам каждый более или менее сильный моряк. Пример в этом показывали коммунисты. Выбиваясь из последних сил, они не только спасали товарищей, но и несли вахту, обеспечивая маневрирование корабля. Это было главным условием того, что лодка, а вместе с нею и все люди выжили.

Судя по показаниям часовых стрелок, на поверхности моря наступало темное время суток. Разрывы бомб становились все глуше и уже не причиняли лодке никакого вреда. Потом они стали рваться где-то далеко за кормой, а затем и совсем прекратились.

Наступила ночь. Люди буквально задыхались без кислорода, аккумуляторная батарея почти полностью разрядилась, и командир решил всплыть.

Всплывали со всеми предосторожностями. Сначала акустик Васильев прослушал горизонт, нет ли вокруг каких шумов. Затем Столбов поднял перископ.

— Темно, видимость — ноль, — сообщил он нам с комиссаром. Потом смахнул с лица рукавом кителя мелкие капельки пота и приказал продувать главный балласт.

Мертвая зыбь плавно раскачивала «щуку» с борта на борт. Подводники блестящими глазами на осунувшихся лицах жадно смотрели на вентиляционные грибки, ожидая, когда ударит оттуда струя свежего воздуха.

Командир, как и полагается, первым поднялся наверх. Вдохнув полной грудью, качнулся то ли от волны, то ли от головокружения. Ухватился за ограждение мостика. Руки в кожаных перчатках скользнули по мокрому металлу. Столбов быстро огляделся вокруг, вызвал снизу вахтенного офицера и сигнальщика. Потом снял перчатку, провел рукой по тумбе перископа и поднес ее к лицу. Рука была в соляре.

— Так вот оно что, — мрачно сказал Николай Гурьевич и, склонившись над люком, откуда тянуло теплым и еще тяжелым воздухом, крикнул в центральный пост, чтобы инженер-механик вместе с боцманом выходили осматривать корпус.

Осмотр подтвердил самые худшие предположения. Но прежде чем рассказать о результатах осмотра корпуса лодки, требуется сделать небольшое пояснение.

Дело в том, что подводные лодки типа «Щ» для увеличения автономности плавания брали соляр не только в специальные топливные цистерны, расположенные внутри прочного корпуса, но и в две средние цистерны главного балласта. И хотя эти цистерны имели дополнительное оборудование, однако были наиболее уязвимым местом корабля. И на этот раз они первыми не выдержали бомбежки: от близких разрывов в них появились большие трещины. Вытекавшее из них топливо оставляло на поверхности моря масляный след, по которому шел вражеский тральщик до наступления темноты.

К счастью, «четыреста вторая» отделалась в общем-то легко. Но теперь надо было принимать решение, как быть дальше. Оставаться на позиции с пробитыми цистернами не имело смысла, а устранить повреждение в море не представлялось возможным. Вместе с тем Столбову не хотелось возвращаться в базу раньше срока. И командир собрал офицеров на совет.

Совещание проходило в третьем отсеке. Николай Гурьевич обрисовал положение и попросил офицеров высказать свои соображения. Все единодушно сошлись на том, что необходимо до последней возможности продолжать поиск врага. Единым было мнение офицеров и о том, что соляр из поврежденных цистерн главного балласта необходимо выбросить за борт, цистерны промыть и оставаться на позиции, всячески экономя топливо. По докладу инженер-механика Большакова топлива в цистернах прочного корпуса было еще более десяти тонн.

Мнение командира и комиссара было таким же. Поэтому, как только люди избавились от кислородного голодания, началось промывание цистерны главного балласта, для чего лодка несколько раз погружалась и энергично всплывала. Одновременно в каждом отсеке проверялись и приводились в порядок механизмы, устранялись последствия бомбежки.

Наконец эта работа была закончена. Жизнь на лодке вошла в обычную походную колею. Радист Хромеев принял очередную сводку Совинформбюро. Комиссар созвал агитаторов и познакомил их с положением на фронтах.

Перед тем как они отправились в свои отсеки, Николай Афанасьевич посоветовал им не забывать в своих беседах о вчерашнем дне, который был чрезвычайно тяжелым, но безусловно удачным. Шутка ли, был потоплен третий вражеский корабль в одном походе. Такой боевой удачи еще не знает история подводной войны. Вместе с тем он сообщил им о решении командира остаться на позиции, продолжать поиск врага.

Наступал новый день. Лодка опять погрузилась, и подводники продолжали заниматься своими делами. Теперь уже ничто, кроме разговоров, не напоминало о вчерашней кошмарной бомбежке и о том, что жизнь каждого из нас висела тогда на волоске.

К вечеру 4 марта опять разыгрался шторм. Громадные волны накрывали невысокий мостик подводной лодки, и всякий раз при этом через открытый люк в центральный пост низвергался мощный водопад. Помпа, почти не переставая, откачивала воду из отсека. Временами приходилось помогать ей даже ручным насосом.

Верхние вахтенные в обледеневшей одежде походили на застывшие изваяния из сказочного ледяного царства. Морская соленая вода оседала изморозью на их обветренных лицах.

Через каждые полчаса из центрального поста доносился голос нижнего вахтенного:

— На мостике!

— Есть, на мостике!

— В лодке все в порядке!

— Есть, в лодке все в порядке! — отзывался вахтенный офицер и вновь подставлял лицо холодному ветру.

Внизу в отсеках тоже нелегко. Особенно мотористам. Палуба уходила из-под ног. Грохотали дизеля. У передней панели форменный сквозняк — двигатели тянули воздух. В кормовой части и под настилом жарко и душно от масляных испарений. На вахту здесь заступили мотористы Новак, Горожанкин и Денисов. Они внимательно следили за работой дизелей Временами кто-либо из них прикладывался ухом к корпусу машины, чтобы послушать, как бьется стальное сердце лодки.

В радиорубке Николай Хромеев пытался выйти на связь с базой. Он уже в который раз выстукивал телеграфным ключом позывные, но ответа не получал. В наушниках трещало, визжало, свистело. Радист настойчиво вращал регуляторы. Но все безуспешно — связи с базой не было. Осмотрев передатчик и приемник, Хромеев понял — неисправна антенна. Результат ли это все той же бомбежки, или жестокий шторм тому причиной, определить в такой обстановке было невозможно. Да и некогда. Командиру требовалась связь с базой. Он понимал, что установка аварийной антенны связана с большой опасностью для тех, кто этим будет заниматься, но другого выхода не было, и он вызвал на мостик командира отделения радистов Николая Хромеева и акустика секретаря комсомольской организации Александра Васильева.

Море ревело и выло, густой снежный заряд, обжигая холодом, хлестал в лица людей, находившихся на мостике. Вся надстройка, мостик, палуба покрылись толстым слоем льда. «Щука» походила на какую-то причудливую ледяную глыбу.

Привязавшись бросательными концами к тумбе перископа, Васильев и Хромеев с большим трудом взобрались на ограждение рубки. Спирало дыхание, ноги скользили, страшно было оторвать руки от антенной стойки. Страшно, но надо. Работали они по очереди: один следил за волной, другой крепил к изолятору медный канатик. Когда ледяной вал с пенящимся гребнем поднимался над рубкой, тот, кто следил, кричал товарищу: «Держись!»

Вода наваливалась свинцовой тяжестью, подхватывала, крутила, тянула в пучину и, не сумев сладить с упорными, катилась дальше. А отважные подводники продолжали свое дело. Выполнив задание, промокшие и замерзшие, но довольные, моряки спустились с ограждения рубки. Столбов крепко их обнял. Товарищи помогли им раздеться. Военфельдшер растирал Хромееву одеревеневшие руки.

Впоследствии известный художник Александр Меркулов, служивший в то время на Северном флоте, посвятил этому подвигу радистов одну из своих картин. А пока «четыреста вторая» пробивалась сквозь жестокий шторм. Хромеев все еще непослушной рукой выстукивал на ключе позывные базы…

Трое суток бушевало Баренцево море. Три ночи, когда «щука» всплывала для зарядки аккумуляторной батареи, подводники боролись со стихией. На четвертые сутки ветер ослабел и волна спала. Только мертвая зыбь еще слегка раскачивала лодку. Свободные от вахты занялись ликвидацией всех повреждений, которые причинил коварный шторм.

Вечером была получена радиограмма, в которой содержался приказ сменить боевую позицию лодки. Новая боевая задача состояла в том, чтобы выйти в район, через который в скором времени проследует крупный конвой, доставлявший из Великобритании в наши порты военное снаряжение. В радиограмме указывалось, что, охраняя конвой, нашей лодке, по всей вероятности, придется иметь дело с немецкой эскадрой, в составе которой находился линейный корабль «Тирпиц». Позиция для «Щ-402» была назначена к северу от Нордкапа.

Командир собрал офицеров и ознакомил их с задачей. В интересах быстроты и скрытности он решил совершить переход в надводном положении в темное время суток. Оставшиеся до вечера часы использовались для подготовки к переходу. Подводники еще раз осматривали механизм и оружие. Штурман проложил на путевой карте кратчайший курс. А Николай Гурьевич в эти часы не только контролировал ход работы на лодке, но и еще раз перелистал справочник, освежая в памяти тактико-технические данные немецких боевых кораблей. Больше всего его интересовал, конечно, «Тирпиц».

Когда всплыли и взяли курс на новую позицию, ветер опять усилился. Через час он уже достигал восьми баллов, с порывами — до девяти. Встречная волна, как говорят моряки, била корабль в скулу. Трещала надстройка. В носовой ее части сорвало крепление воздушной магистрали, отчего глухие удары волн стали сопровождаться металлическим лязгом. Об устранении этой поломки пока не могло быть и речи, потому что любой человек, выполняя эту работу, наверняка захлебнулся бы соленой водой.

Ближе к утру ветер немного стих. До новой позиции оставалось идти еще два часа. В это время командир вызвал на мостик инженер-механика Большакова, и между ними произошел такой разговор:

— Мне кажется, теперь можно закрепить трубопровод.

— Все еще рискованно.

— Другого выхода нет.

— Жаль, если человек погибнет, не выполнив задания.

— А если из-за неисправности погибнут все? Максимум через час надо погрузиться. А трубопровод будет создавать дополнительные шумы. Это будет мешать нашим акустикам. А гитлеровцам на руку.

— Выходит, надо рисковать.

— Кто, по-вашему, может закрепить надежно и быстро?

— Маслюк, — не задумываясь, ответил Большаков.

Позвали наверх Маслюка. Он несколько неуклюже выбрался из люка. Трюмный был одет в засаленную рабочую телогрейку, пилотка натянута на самые уши. Большаков рассказал ему, что нужно сделать, и спросил:

— Сколько времени понадобится?

— Наверно, не меньше двадцати минут.

— Хорошо. Забирайте все необходимое и приступайте к делу. Медлить нельзя.

К трюмному подошел Столбов.

— Учти, Алексей, вот что. Находимся в районе действия авиации и кораблей противника. Может быть, придется срочно погружаться… Следи за сигналами с мостика. В случае чего — немедленно бросай работу и возвращайся.

— Все понял, товарищ командир, — ответил Маслюк. — Разрешите выполнять?

Через несколько минут Маслюк уже с инструментами спустился с мостика. Осторожно, чтобы не смыло за борт, добрался до носовой части лодки и через лючок протиснулся в надстройку. Как он там работал в ледяной воде, уму непостижимо. Столбов тревожно поглядывал то на море, то на надстройку. Минуты стали такими же долгими, как и после торпедного залпа. Десять, пятнадцать, двадцать… В лючке показалась голова Маслюка. Он с трудом вылез на палубу, медленно дошел до ограждения рубки. Николай Гурьевич протянул ему руку и помог взобраться на мостик. Тяжело дыша, трюмный доложил:

— Товарищ командир, ваше приказание выполнено!

Рассвет застал «четыреста вторую» в районе новой позиции, милях в тридцати от мыса Нордкап, самой северной точки Европы. Серые, холодные волны лениво, будто потягиваясь, катились к невидимому берегу. Лодка шла на границе ночи и дня. Впереди еще царила ночь, и темнота скрывала от глаз недостижимую линию горизонта. А за кормой уже светлело утро, начинающее новый день.

— По местам стоять к погружению!

Командир, последним покидая мостик, чуть задержался, залюбовавшись картиной рассвета. Потом он захлопнул за собой массивную стальную крышку и крикнул вниз:

— Задраен рубочный люк!

Через несколько десятков секунд лодка исчезла с поверхности моря, оставив над волнами стеклянный глазок перископа.

Все было обычно, а между тем на лодку уже обрушилась беда. Командир смотрел в перископ и ничего еще не знал. Комиссар после бессонной ночи прилег отдохнуть и тоже ничего не знал. Помощник, штурман, минер, торпедисты, электрики, рулевые — никто не знал о случившемся, а между тем каждая минута усугубляла положение корабля.

Развязка наступила после полудня, когда в центральный пост вошел бледный как мел инженер-механик Большаков и доложил командиру, что топлива хватит только на возвращение в базу, да и то самым экономным ходом.

Нет слов, чтобы передать отчаяние командира. Как можно было допустить такой просчет? Куда девался соляр? Что делать?

С наступлением темноты Столбов решил всплыть и запросить по радио разрешение возвратиться в базу, чтобы пополнить запасы топлива и опять вернуться на боевую позицию.

Море оказалось на удивление спокойным, в небе ни тучки. Вот уж некстати так некстати. Хромеев передал радиограмму. Прошел час томительного ожидания. Ответа не было. Радиограмму повторили еще несколько раз подряд, но квитанцию, подтверждающую ее прием, так и не получили. Хромеев с Васильевым осмотрели и проверили аппаратуру, антенну. Все было в порядке, а на связь с базой опять выйти не удалось. Это было тем более страшно, что передатчик работал нормально и антенна излучала мощность.

Выход из создавшегося положения был один: покинуть район боевых действий и идти в базу. И «четыреста вторая» легла на обратный курс.

Деловито постукивали дизеля, наполняя отсеки мелкой дрожью. Командир в мрачном настроении расхаживал по мостику. Три шага в одну сторону, три — в другую. Больше и не расходишься. Вахтенный офицер и сигнальщик тревожно оглядывали горизонт. В такую ясную погоду подводная лодка далеко видна.

Внезапно дизеля остановились, и в наступившей тишине стало слышно, как плещется вода в надстройке.

— Приехали, — мрачно проговорил Столбов.

Спустившись вниз, он первым делом прошел в штурманскую рубку. Столь гордо на «щуке» именовалась тесная выгородка, где штурман держал свое прокладочное хозяйство. Михаил Леошко уже успел записать в навигационный журнал с профессиональной пунктуальностью, что лодка легла в дрейф во столько-то часов и минут, отсчет лага такой-то. Вместе с командиром они измерили расстояние от лодки до берега. Получилось не очень утешительно: «четыреста вторая» осталась без хода в 400 милях от родной земли и всего в 20 милях от берега, занятого войсками противника. К тому же ветер норд-ост, и лодка дрейфует в нежелательную сторону.

Впрочем, небольшой запас хода у лодки еще был. Это энергия в массивных баках аккумуляторной батареи. Но ее может хватить лишь для того, чтобы обеспечить работу гребных электромоторов на несколько часов. Однако расходовать эту энергию без крайней необходимости было нельзя, хранить ее требовалось пуще глаза. Когда кто-то сказал, что, пока суд да дело, можно было бы несколько десятков миль пройти в сторону своей базы, командир категорически заявил:

— Нет, нельзя. Электроэнергию сохраним на случай последнего боя.

Тогда же он приказал остановить все вспомогательные механизмы, питаемые электроэнергией, вертикальный руль перевести с электрического привода на ручное управление, выключить даже электрическую плиту. В отсеках осталось только по одной лампочке.

В лодке стало темно, а затем и холодно. В этой обстановке состоялось партийное собрание, которое запомнилось мне на всю жизнь.

Как сейчас, вижу перед глазами полумрак третьего отсека, посуровевшие, чуть осунувшиеся лица подводников.

Секретарь партбюро Алеша Бахтиаров, открыв собрание, объявил повестку дня: «О создавшемся положении и задачах коммунистов». Слово для доклада он предоставил командиру корабля капитан-лейтенанту Столбову.

Доклад был предельно лаконичным. За многие годы пребывания в партии я не слышал ни одного такого краткого и сурового сообщения об обстановке, в которой придется действовать коммунистам. В выступлении Столбова было меньше десяти фраз. Вот они:

— Ситуация критическая. Топлива нет. Аккумуляторная батарея разряжена почти полностью. По радио в базу передано сообщение о положении корабля. Правда, мы не имеем подтверждения о ее получении. Но будем надеяться, что она дошла до командования и нам будет оказана необходимая помощь. Но это потребует немало времени, а противник может обнаружить и атаковать нас в любую минуту. Надо искать выход самим и приготовиться к последнему бою. Израсходовав боезапас, корабль взорвем.

Комиссар Долгополов и другие коммунисты поддержали предложения докладчика. Они отметили, что для боя на лодке еще есть пять торпед, две пушки с полным боекомплектом, четыре пулемета, десятка два винтовок и гранаты. Партийное собрание единогласно постановило:

1) При любых обстоятельствах драться до конца, в плен не сдаваться.

2) Искать выход из создавшегося положения.

3) О решении партсобрания информировать весь экипаж.

Мне приходилось до этого видеть, как шли на штурм вражеских позиций морские пехотинцы. В критические минуты боя, когда под огнем пулеметов захлебывалась атака, поднялся во весь рост парторг, крикнул: «Коммунисты, вперед!» — и, не оглядываясь, бросился навстречу свинцовому ливню. И в разных местах цепи поднялись коммунисты, устремились вперед в неудержимом порыве. Этот порыв словно ветер подхватил весь отряд. Многих тогда недосчитались, но приказ был выполнен: пехотинцы овладели намеченным рубежом.

А на подводной лодке во время торпедной атаки или в такой вот ситуации, в какой оказалась «четыреста вторая», у парторга не было необходимости бросать этот клич. Совсем другая обстановка. Но и здесь коммунисты были впереди. Своим упорством в поисках выхода из, казалось бы, безвыходного положения, своим мужественным и самоотверженным решением принять последний бой и погибнуть вместе с кораблем они вели за собой весь экипаж. И не случайно в те часы, когда лодку готовили к взрыву, сигнальщики на мостике с напряженным вниманием осматривали море и небо, а вахтенный офицер был готов в любой момент вызвать наверх артиллерийский расчет, — в эти часы к Бахтиарову один за другим приходили краснофлотцы и старшины с заявлениями о приеме в партию.

Вот некоторые из этих заявлений.

Комсомолец электрик Евгений Парфентьев писал: «Прошу партийную организацию принять меня в кандидаты ВКП(б). Я хочу быть в эти критические дни вместе с коммунистами. А если нужно будет, то хочу умереть большевиком».

Еще короче было заявление радиста главного старшины Николая Хромеева. «Хочу биться с врагом в рядах партии», — писал он. В этот грозный час подали заявления с просьбой принять в ряды партии все комсомольцы, которые могли получить боевые характеристики.

В лодке становилось все холоднее. Теперь уже все моряки поверх комбинезонов надели куртки, а вместо молодцеватых пилоток — шапки.

Настроение личного состава пока не вызывало никакого беспокойства. Люди готовили корабль к бою и взрыву энергично, то тут, то там высказывались самые различные, порой самые фантастические предложения о том, как выйти из создавшегося положения, которое командир с полным основанием охарактеризовал критическим.

— Надо идти в ближайший фиорд, — говорил рулевой Максименко. — Там наверняка найдется склад горючего. Мы его захватываем и — были таковы.

У электрика Сергеева своя идея:

— Хорошо бы сейчас встретить этакую здоровую транспортину, вроде тех, что мы долбанули. Встретить и дать им сигнал: «Прыгай в шлюпки к чертовой бабушке, пока живы». А сами берем пароход в плен, лодку на буксир и айда в базу!

А в пятом отсеке подходили к делу реалистически. Инженер-механик Большаков, мотористы Новак, Чернавцев, Горожанкин, Мацура, Данилов сидели у холодных дизелей и думали, чем бы из наличных запасов заменить топливо. Получалось, что, кроме машинного масла, нечем.

Кому первому пришла такая мысль, не удалось установить. Говорили, что первого она осенила Михаила Горожанина. Это вполне возможно, потому что был он человеком необычайного ума и мотористом отменным.

Родился и вырос Миша в Красногорском районе, Московской области. Там он работал на механическом заводе слесарем-сборщиком, был активным общественником и хорошим спортсменом. Комсомольцы цеха не раз избирали его своим вожаком, а рабочие предприятия — председателем добровольного спортивного общества «Труд». На этом заводе более тридцати лет проработал его отец Александр Захарович. Здесь же трудились мать Евдокия Дмитриевна, младший брат Николай и сестра Клавдия.

На службе Михаил стал отличным мотористом, по слуху определял ту или иную неисправность дизелей. Особенно хорошо он знал дизель и старательно ухаживал за ним. Матросы часто шутили:

— Дизель для Горожанкина что жена.

В походе наши койки находились рядом. Ночью проснешься, а постель Михаила пуста. Утром опять раздаются соленые морские шутки:

— Сегодня Горожанкин опять к «жене» в самоволку ходил.

Среди членов экипажа Михаил выделялся еще инициативой, изобретательностью, и поэтому пользовался непререкаемым авторитетом. Когда на лодке спрашивали молодых матросов, с кого бы они хотели брать пример в службе, то всегда можно было слышать один ответ:

— С Миши Горожанкина.

Скромный человек, Горожанкин ни единым словом не обмолвился, что выход из создавшегося положения он первым нашел. Да и не до выяснения авторства было тогда. Важно, что идея насчет использования масла в качестве топлива овладела всеми мотористами, трюмными, электриками. Но осуществить ее оказалось совсем не просто, потому что никто не знал, как добиться, чтобы масло сгорало в дизеле. Неизвестно было также, какая у него точка вспышки, как снизить его большую вязкость.

Старшина 2-й статьи Алексей Чернавцев

Старшина 2-й статьи Чернавцев предложил машинное масло разбавить керосином, имевшимся для зарядки торпед. Его поддержали Николай Лысенко, Александр Горячев, Георгий Данилов. Инженер-механик лодки Большаков ухватился за эту идею. Правда, надо искать неведомые пропорции смеси масла и керосина. Но это уже полбеды: важно, что появилась обнадеживающая перспектива, достойная внимания.

Краснофлотец Николай Лысенко

Дизельный отсек превратился в своеобразный научно-исследовательский центр. Мотористы Лысенко, Новак, Данилов и трюмный Маслюк рылись в учебниках, выуживая всякие сведения о масле и керосине. Парфентьев, Горячев и Вангатов что-то подсчитывали, чертили, спорили. Положение, правда, осложнялось тем, что в условиях похода определить точку вспышки полученной смеси масла с керосином было, по существу, невозможно. Для проведения же экспериментов не было ни условий, ни времени. Морякам оставалось полагаться на профессиональную интуицию.

Первая попытка запустить двигатель не увенчалась успехом. Смесь была составлена в таких пропорциях, что вспышки не получилось, двигатель фыркнул и замолчал.

«Щука» по-прежнему дрейфовала. Как ни старался рулевой Харитонов поставить и удержать ее носом против волны, пятибалльный ветер все равно сносил лодку к берегу. Верхнюю палубу и боевую рубку все время окатывало волной, и корпус корабля, орудия и антенны покрывались льдом. Вахтенный офицер время от времени вызывал наверх трюмных или торпедистов для обколки льда.

Положение корабля продолжало оставаться отчаянным. Несмотря на это, подводники вели себя мужественно, в экипаже не было ни одного человека, склонного к унынию, все были способны, если потребуется, проявить в последней схватке с врагом присущие им великолепные боевые и моральные качества.

Особенно хорошо держались мотористы. Их не обескуражила ни первая, ни вторая неудача в приготовлении топлива для дизелей, и они продолжали самозабвенно колдовать, смешивая в различных пропорциях масло и керосин. И если бы керосина было достаточно, они наверняка давно добились бы своего. Но его осталось всего около двадцати килограммов, и мотористам приходилось дорожить каждой каплей. И все же они не теряли надежды дать лодке ход, чтобы она могла уйти из-под носа противника.

Оптимизм мотористов, их уверенность в успехе передавались остальным членам экипажа. Были, конечно, и такие факторы, которые отрицательно влияли на психику людей. Главный из них — бездеятельность. Механизмы на лодке давно замерли, и поэтому люди лишились обычного дела, требовавшего от них активности и физического напряжения.

Влияние этого фактора несомненно давало о себе знать. Постоянно находясь то в одном, то в другом помещении лодки, мы с комиссаром видели, что в настроении и поведении личного состава, за исключением мотористов, стали появляться некоторые перемены. Если раньше даже в самой тяжелой походной обстановке все свободные от вахт либо читали, либо спали, то теперь одни лежали на койках с открытыми глазами, а другие просто не знали, куда себя деть. В такой обстановке люди, конечно же, вольно или невольно думали о том, что если мотористы еще долго не смогут обеспечить дизеля топливом, то всех ждет последний бой, после которого оставшиеся в живых будут вынуждены взорвать лодку, а стало быть, и себя.

От кого-то из своих наставников я слышал, что на людей, оказавшихся в подобной обстановке, положительно влияет напоминание похожих историй со счастливым концом. Одну такую историю я и решил рассказать краснофлотцам и старшинам первого и второго отсека. Это было тем более уместно, что правдоподобность ее многим из них была известна.

Речь шла вот о чем. Несколько месяцев назад, казалось бы, тоже в безвыходном положении оказалась подводная лодка «М-171», которой командовал старший лейтенант Валентин Стариков. Случилось это после пятидневных безрезультатных поисков противника в открытом море. Стариков принял тогда необычайно дерзкое решение: прорваться в порт Петсамо и там нанести удар по врагу.

В подводном положении лодка форсировала минное поле, незаметно прошла в гавань. Командир поднял перископ, стал рассматривать порт. Перед его глазами сначала проходил каменистый берег гавани, затем пустой причал. Наконец он увидел то, что искал: у западного причала под погрузкой стояли два транспорта.

«Малютка» выстрелила в каждый транспорт по одной торпеде и, погрузившись на глубину, развернулась к выходу. Через минуту с небольшим в отсеках услышали два взрыва. Как потом оказалось, обе торпеды попали в цель. Лодка шла к выходу, не имея преследования. Кое-кто уже начал подшучивать над противником. Напряжение у людей спадало. И вдруг «малютка» с дифферентом на корму начала всплывать.

— Боцман, в чем дело?

— Лодка не слушается рулей!

Стало ясно, что впереди противолодочная сеть.

Какие только попытки не предпринимал Стариков, чтобы выбраться из ловушки! Пробовал пробить сеть с полного хода — не удалось, потом он попытался поднырнуть под нее, но лодка даже на предельной глубине погружения все равно уперлась в сеть. Не смогли подводники и обойти ее сбоку. Все тщетно. Оставалось либо задохнуться в лодке, либо всплывать под огонь вражеских кораблей и береговых батарей, чтобы предпринять последнюю попытку прорваться в море или с честью погибнуть в открытом бою.

Советские подводники выбрали последнее. Инженер-механик Смычков встал со связкой гранат у открытого артпогреба, на случай если фашисты попытаются захватить корабль. Лодка медленно подошла к сети, с дифферентом на корму подвсплыла на перископную глубину. Дан толчок вперед электромотором. «Малютка» навалилась носом на верхнюю кромку сети, видимо, чуть притопила ее своей тяжестью, и все в лодке услышали под днищем скрежет, уходящий за корму. Это была победа. Так «М-171» благодаря смелости и мастерству командира, а также дружным усилиям своего маленького экипажа вышла из, казалось бы, совсем безнадежного положения.

Напоминание этого поистине легендарного подвига экипажа «малютки» на какое-то время отвлекло людей от невеселых дум. Послышались возгласы:

— Мы тоже выберемся из беды!

— Наш командир тоже не оплошает!

— Надеемся на мотористов, они сделают все, что в их силах.

Однако этого заряда бодрости хватило ненадолго, люди опять стали скучать. Посоветовавшись между собой, мы пошли к командиру, который в тот день почти все время находился в отсеке мотористов.

Долгополов доложил ему, что людей удручает безделье, что их чем-то надо занять.

— А что, наблюдение верное. И предложение дельное. Пусть Сорокин организует полный аврал. — Отдавая это распоряжение, Николай Гурьевич добавил: — Передайте личному составу, чтобы на лодке все блестело, как перед смотром.

Через несколько минут тонус корабельной жизни изменился к лучшему. Как и в обычных условиях, все люди были заняты делом, энергично наводили на корабле образцовый флотский порядок.

А мотористы тем временем продолжали поиски оптимального состава самодельного топлива. Усталые, они готовились к очередной пробе. Смесь сделали пожиже, добавили больше керосину, налили ее в расходный бачок. Стали все по местам. Большаков скомандовал:

— Пошел дизель!

На этот раз дизель и в самом деле пошел. Правда, ненадолго, вхолостую, при отключенной муфте, но ведь пошел же! Значит, смесь составлена правильно.

Пришлось немало еще потрудиться, прежде чем лодка получила ход. Дело в том, что масляная цистерна не была связана с топливной магистралью. А ведь масло нужно было подавать к дизелю. Новую магистраль в условиях похода не протянешь. Оставался единственный выход: заливать масло в расходный бачок ведрами, то есть вручную. Потом еще пришлось разбирать, чистить и подгонять фильтры высокого давления.

Наконец все готово к решающей проверке качества топлива. У дверей переборок дизельного отсека толпились подводники из других боевых частей и групп. Они молча наблюдали за каждым движением мотористов и вместе с ними переживали удачи и неудачи. Затаив дыхание следили друзья за последним приготовлением. В отсек опять прибыл командир лодки капитан-лейтенант Столбов. Инженер-механик Большаков, волнуясь, крикнул в переговорную трубку:

— В шестом!

— Есть, в шестом! — отозвался Акинин.

— Включить главные электромоторы для проворачивания дизелей!

Отсек наполнился знакомым посвистыванием открытых индикаторных клапанов. Дизель провернулся и смазался. Новак быстро закрыл индикаторные клапана и включил насос на работу. Все замерли: остановится или нет. Не остановился! А двигатель набирал обороты, вращая гребной винт.

Лодка медленно пошла вперед. Кто-то крикнул «ура». Его подхватили все. Казалось, ликованию подводников не будет конца. Они обнимались и целовались.

«Щ-402» легла на курс ост.