В темноте, слабо разбавленной матовым лунным свечением, вздыхал и кряхтел старый сад. С другой стороны, от ближайших соседей, доносились невнятные обрывки теленовостей. Где-то вдалеке, почитай, за шелкоткацкой фабрикой, а это на другом берегу мелкой и извилистой речки Тьмаки,беззлобно перебрехивались собаки. Чуть ближе, возле павильона с вывеской "Пиво-воды лтп" (в оригинале, без подчисток - лтд, насколько я понимаю), тарахтел мопед, раздавались оживленные голоса и взрывы женского смеха. Да поверх всего цикады ткали свой извечный мотив как паутину. Словом, все вокруг приветствовало прохладу, спустившуюся на Озерск после долгого, нестерпимо жаркого дня.

А старый дом, будь он трижды неладен, не издавал ни звука. В этот поздний час темная махина, оседлавшая высокий пригорок, выглядела угрюмой.Черные проемы окон смотрели на меня настороженно.

Этого я, честно говоря, не ожидала. Куда все делись? И где,спрашивается, Нюся?Посигналив, я вышла из машины. Но мой отчаянный призыв канул в безответной тишине.

Ни звука, ни движения навстречу.

"Неужели придется ночевать в машине?" - тоскливо думала я,вглядываясь в темные окна.

Внезапно в одном из них, расположенном на втором этаже, вспыхнула красная точка и, плавно описав полукруг, погасла. Ва-ау!

Лично я считаю, что в каждом приличном старом доме обязаны водиться две (лучше, разумеется, три) вещи. Во-первых - фамильное столовое серебро,и непременно чтоб с вензелем, во-вторых - фамильные призраки благородного происхождения, и в-третьих, о чем несложно догадаться, - фамильные драгоценности.

Последнее, правда, не столь обязательно для соблюдения приличий, сколь желательно для наследников.

Прискорбно, что приличные дома ветшают, драгоценности мельчают, а серебро обесценивается. Да и призраки нынче - приходится признать с сожалением, - совсем не те, что были раньше: они не гремят кандалами, не воют в каминную трубу и не оставляют кровавых следов на паркете, напоминая слабонервным домочадцам о страшном родовом проклятии. Как и все вокруг, фамильные призраки сильно изменились. И до них добрался прогресс. Однако не до такой степени он добрался, чтобы привидения могли вот так запросто, почти в наглую курить.

А это значит, что у меня есть шанс - есть! - заснуть не в пропахшей бензином машине, а в мягкой постельке, на чистых и хрустящих простынях. Я подхватила тяжелые сумки и радостно потрусила к крыльцу.

Навалившись плечом на дверь, которая поддалась сразу и беззвучно, я кубарем ввалилась в сумрачную тишину, божественно благоухающую квашеной капустой и пирогами. Нектар и амброзия... Пища богов в виртуозном исполнении Нюси... Сглотнув тягучую слюну, я осторожно поставила на пол большую дорожную сумку, из которой тут же выпрыгнул Сем Семыч и, блеснув бесноватыми глазами, умчался в сторону кухни.

Что ж, - одобрила я, - Правильным путем идете, товарищ!

Небрежно скинув с плеча вторую сумку и стянув кроссовки, я потянулась к выключателю. Вспыхнул нестерпимо яркий свет, отраженный сотней хрустальных подвесок, и я зажмурилась.

Дядино жилище, снаружи законспирированное под неопрятные развалины(чтобы не выделяться), изнутри выглядело на безумную (по моим понятиям) прорву денег.

Благодаря Нюсе здесь царил идеальный порядок, излишне строгие пропорции которого то тут то там были умело затушеваны легкими штрихами нарочитой небрежности: с зеркала свешивался шелковый шарфик, вздымающийся при малейшем сквозняке, на стуле лежал забытый букетик ромашек, а под ним, на полу, - тонкая гипюровая перчатка.

Ухоженный паркетный пол прикрывал пушистый темно-вишневый ковер. Пять на пять, - никак не меньше. Наверху, под потолком, сиял и переливался хрустальный каскад. На стене справа висело помутневшее от благородной старости зеркало в массивной резной оправе, вокруг которого кучковались легкомысленные разноцветные лампочки. Рядом стояли легкие стулья а-ля техно, а в углу - астматичный Бэн, скупо отсчитывающий время третье столетие подряд. Слева располагались стойка для зонтов и тростей, викторианская рухлядь, в просторечии именуемая старым шкафом, и ультрасовременная полка для обуви.

Прямо передо мной начиналась широкая лестница с вытертыми до блеска темно-вишневыми перилами.

Примерно на середине лестницы возвышалась монументальная фигура, облаченная в черный бархат.

Я бы сразу узнала тетю Лизу - по растерянному выражению круглого лица и по свисающей до пупка нитке крупного жемчуга, если бы не два обстоятельства. Во-первых, фигура нетвердо стояла на ногах и, во-вторых, сжимала в руке хрустальную рюмку.

Хотя в наше смутное время непреложные истины и не пользуются популярностью, однако все консервативное человечество, к каковому я имею честь относить и себя, по инерции придерживается твердых убеждений и принципов, которые зиждутся на трех основополагающих постулатах, как то: дважды два четыре, Волга впадает в Каспийское море, моя тетушка не пьет спиртного. Она - несгибаемый оплот трезвости, законопослушности и прочей моральной, так сказать, нравственности. Отныне, присно и вовеки веков.

- Ексель-моксель, тетя... ты ли это? - неуверенно окликнула я угрожающе покачивающийся оплот.

Тетя очнулась, встрепенулась, от чего многочисленные выпуклости и складки ее фигуры пришли в хаотичное движение, а нитка жемчуга, словно обезумевшая, заметалась поверх бархата. Тетя двинулась вниз, но каждый шаг давался ей с неимоверным трудом... Случись что - не удержу. Как пить дать, не удержу! Силы небесные, сколько же она выпила?!

- Ник-ка, деточк-ка... - заикаясь, проговорила тетушка и протянула мне рюмку, - Т-ты... ик... только не волнуйся... - совершенно машинально я вынула рюмку из ее трясущейся руки и поднесла к губам, - Но м-мы... ик... убили Павлик-ка.

И я захлебнулась валерьянкой.

***

- Не говори ерунды, мама, - в полутемную гостиную, куда отвела меня тетя Лиза, беспрерывно твердившая на разные лады одно и то же: то "мы его убили" , то "его убили мы" , - в гостиную, пропахшую валерьянкой и отсыревшую от тетушкиных слез, влетел Макс.

И гостиная, и мой кузен стоят того, чтобы остановиться на них несколько подробнее. Начну, пожалуй, с гостиной.

Здесь семейство Приваловых обедало и ужинало. Здесь проходили тихие или буйные - в зависимости от дядиного настроения - семейные вечера. Здесь смотрели телевизор и играли в покер. Здесь встречали гостей французским шампанским и сладким испанским вином.

Центр гостиной занимал длинный овальный стол на двенадцать персон, вокруг которого стояли венские стулья. За легкой японской ширмой, отгораживающей угол, пряталось канапе. ("Места для поцелуев" , - говаривал дядюшка, азартно потирая пухлые ладошки и выразительно подмигивая.) За ним следовал шкафчик для настольных игр, к которому примыкал сервант для парадной посуды и клавесин, на крышке которого лежали раскрытые ноты.

Лицемерие и позерство. Древний инструмент безбожно гнусавил, поэтому играли на нем только по ну-очень-большим праздникам.

У противоположной стены стояли телевизор, диван, погребенный под ворохом мягких подушек, хрупкий инкрустированный столик на гнутых ножках и низкие кожаные кресла, в которых мы с тетей и устроились. А дальше, в самом углу, блестел бронзовым торсом атлант, согнувшийся под тяжестью пепельницы.

Кузен Макс, влетевший в гостиную, был необычайно длинным и невероятно худым молодым человеком. Нюсины старания в виде сдобных булочек, пирогов, расстегаев, кулебяк, тортов и шарлоток шли псу под хвост - как она ни билась, мой кузен не толстел. Состоящий из одних острых и на редкость вихлястых углов, Макс передвигался стремительно, резко меняя траекторию и сметая со своего извилистого пути замешкавшуюся мебель и нерасторопный фарфор почтенного возраста.

Его рыжеватые волосы, сколько их ни причесывай, торчали в разные стороны, а глаза излучали рассеянно-голубое сияние. Мечтая о солидности и респектабельности, он отрастил бороду. Разумеется, пегую и, безусловно, всклокоченную.

Надо добавить, что Макс был моим любимым кузеном, потому что место нелюбимого давно и прочно занял Павлик.

- Сестренка! - гаркнул любимый кузен, позабыв о культивируемой респектабельности. Он подскочил ко мне, саданул по хребту и стиснул в объятиях так, что я чуть ни лишилась парочки ребер. Превозмогая боль и одновременно загоняя сомнения на тему "прилично ли целовать убийцу" в самый что ни есть дальний и безусловно темный угол сознания, я чмокнула кузена в колючую щеку. Между тем он продолжал говорить, нещадно тиская принадлежащее мне бренное тело, - Ну куда же ты пропала? Мы тут с ног сбились...

И на работу звонили, и Петренко, и Ляльке... И нигде тебя нет, - в его голосе явственно слышалось отчаяние.

- Да, Ника, ты была... ик... нам так нужна-а-а... ик, - всхлипнула тетушка, вытащила из-за корсажа батистовый платочек не первой свежести и промакнула воспаленные глаза.

- Да, кстати, а почему вы сидите в темноте? - совсем некстати, потому что интересовало меня совсем другое, полюбопытствовала я, - И почему затаились? Я испугалась, что придется ночевать в машине.

- Боже мой... Ника... Павлик! Как мы могли... - всхлипнула тетушка.

Уклоняться от ответов на прямые вопросы - это у нас семейное. Так мы можем разговаривать часами, прекрасно понимая друг друга и негодуя на примитивных остолопов, которые - вы только вдумайтесь! - на туманный, полный загадочных смыслов и таинственных подтекстов вопрос "когда" отвечают ясно и четко "завтра в восемь" . Так каждый дурак сумеет.

В данное время кончик моего языка щекотал вопрос "как" . За что они убили Павлика - отдельная тема. Я и сама, без посторонней помощи, могу назвать дюжину причин, по которым стоило если не убить зловредного Павлика, то хотя бы тюкнуть отбойным молотком. По плюгавой башке. От всей души. И желательно два раза.

Но, прежде чем озвучить щекотливый вопрос "как" , мне необходимо завершить то, что дядюшка называл ритуальным фамильным поглаживанием и что в переводе, должно быть, означает "я тебя вижу, и ты мне нравишься" . Прямо как у дельфинов.

- Мама, - наконец оторвался от меня кузен, - Я прошу тебя, не говори каждому встречному, что мы убили Павлика. Это идиотизм, разве ты не понимаешь?

- Максим, да как тебе не стыдно! - строго одернула тетя, - Ника - не каждая встречная.

- Перестань притворяться, - разозлился кузен, - То же самое ты сказала и санитарам, и Андрею, и почтальону... Как его там?.. А-а, - он безнадежно махнул рукой, - Неважно. В конце концов ты добьешься, что всех нас арестуют и посадят в тюрьму. Ты этого хочешь? - Максим завелся, - Да? Ты этого добиваешься? Боже, - он обхватил длинными руками косматую голову и замер, опустившись на колени возле моего кресла.

Я молча наблюдала за ними. С тетушкой давно все понятно. Двадцать шесть лет назад, будучи на седьмом месяце беременности, Елизавета Привалова покинула театральные подмостки с тем, чтобы больше туда не вернуться. Но правду говорят, что актрисы, как и шпионы, не бывают бывшими. Им не мешает отсутствие рампы, кулис и зрителей. Да и чем родные хуже зрителей? А старый дом - прекрасная декорация для бесконечной мелодрамы... К этому пришлось приспособиться. Но Макс! Как мальчик вырос, как отточил мастерство за те полгода, что я его не видела! Браво!

- Боже, - глухо простонал Макс, - Моя мать рехнулась!

- Вы оба рехнулись.

Все - падает пыльный занавес. Конец первого акта.

Тетя Лиза перестала всхлипывать, а Макс подавился стенаниями. Мы разом повернули головы.

В дверном проеме стояла эффектная девушка - высокая, статная, с голубыми глазами и иссиня-черными кудрями, обрамляющими молочный овал лица.

Она грациозно курила сигаретку, вставленную в длиннющий мундштук, едва уловимым движением тонкого пальчика стряхивая пепел прямо на дубовый паркет.

- Как хорошо, что ты приехала, - улыбнулась одними губами кузина. В ее прекрасных глазах плавали мелкие льдинки, которые, сталкиваясь, издавали звуки, напоминающие скрежет листового железа.

Она не выглядела ни испуганной, ни подавленной, ни рассерженной. Грета выглядела Гретой - холодной, отчужденной, словно происходящее не имело к ней ни малейшего отношения. А может, и правда не имело?

Впрочем, и холодной, и отчужденной Грета выглядела всегда. Она - выкормыш двух никудышных нянек: эгоистичной Мельпомены и неумолимого закона сохранения энергии. Попробую объяснить. С самого раннего детства, с мокрых пеленок, вокруг моей бедной кузины все бурлило, клокотало и пенилось. Если слезы - то градом, если смех - то до колик. Иначе тетя не могла. Отыграв одну великую роль, она принималась за другую: Княжна Тараканова дрожит у постели больного ребенка, Мария Стюарт кормит сопливых отпрысков манной кашкой, Жанна д,Арк проверяет школьный дневник, Анна Каренина бросается на рельсы из-за порванных колготок дочери и первой весенней ссадины на коленке сына. Ну и так далее. Постепенно нешуточные страсти великих вытеснили из

Гретты ее собственные неокрепшие эмоции. Известное дело - если что-то куда-то прибудет, то столько же оттуда и убудет. Се ля ви, как говорится...

Кузина подошла ко мне, и мы светски расцеловались, не касаясь друг друга накрашенными губами.

- Эти сумасшедшие уже сказали тебе, что мы убили Павлика? Так вот - мы его не убивали, - сказала она ровным голосом.

- Ну конечно! Это многое объясняет, - не сдержавшись, съехидничала я.

- Не убивали, - эхом отозвался Макс. Он встал с коленей и переместился на широкий подлокотник моего кресла.

- У Павлика был сердечный приступ, его увезли в больницу, - объяснила кузина.

- Сердечный приступ, говоришь? - обескуражено протянула я, - Кто бы мог подумать, что у нашего дорогого Павлика вообще есть сердце....

Грета равнодушно пожала плечами и пошла к бронзовой пепельнице тушить сигарету.

- Это мы - мы! - довели его до приступа! - воспользовавшись паузой, отчаянно крикнула тетя, и крупные слезы наперегонки покатились по ее пухлым щекам. Достигнув дебелого подбородка, они срывались вниз и по ложбинке устремлялись в необъятные недра корсета.

- Нет!

- Не говори глупости! - хором крикнули Грета и Макс.

- Это мы-ы-ы...

- Ну хватит, - решила я и стукнула кулачком по подлокотнику, забыв, что на нем пристроился Макс.

- С-с, - потрясла я ушибленной рукой, - Ну ты и костлявый!

- С-с, - скорчился кузен, - Нашла куда бить, с-сестренка...

Я посмотрела на опухшую от слез тетю, и мой голос невольно приобрел противно-сюсюкающие интонации - такие, какие обычно появляются у неразумных взрослых, когда они заговаривают зубы капризным детям:

- Пойдем, тетушка, умоемся, выпьем валерьяночки, носики попудрим.

Пойдем? - я подошла к ней, потянула за безвольную руку и вытянула из глубокого кресла, - Вот умница... - сказала я, выводя присмиревшую тетушку из гостиной.

***

На пороге гостиной материализовалась домработница Нюся - сутулое существо без определенного пола и возраста, одетое в широкие хлопчатобумажные шаровары, розовую блузку с пышными оборками на впалой груди и подпоясанное накрахмаленным передником. На ногах у Нюси были розовые тапочки с помпонами, на голове - розовая косынка.

Нюся обладала удивительным свойством - она была везде и нигде одновременно: никогда не путалась под ногами, но стоило только крикнуть

"Нюся, ты где?", бодро отзывалась из-за спины "я тута".

Совершенно не помню тот момент, когда она появилась в доме Приваловых. Иногда мне кажется, что Нюся была здесь всегда - как время, как материя, как пыль.

- Пожалуйста, - попросила я, - Принеси ситро детям, а мне... ну ты знаешь чего... из дядиного бара.

Детям - ничего себе сказанула! Формально я старше этих детишек лет на шесть-семь, не больше. Да они меня на куски разорвут! Или... что там они сделали с Павликом?..

Но Грета и бровью не повела, а Макс ласково огрел по плечу. Уф, кажется, пронесло. Но впредь надо быть осмотрительнее и не молоть языком что попало.

Нюся одобрительно кивнула и растворилась в синем сумраке.

- Итак, солнцы мои, - я улыбнулась самой лучезарной улыбкой, на какую была способна, - Вашу маман я уложила баиньки. Теперь мы можем поговорить спокойно. Идет? Ты, Макс, пересядь, пожалуйста, на диван.

Я должна видеть вас обоих, - когда Макс послушно осел в подушки, я смогла продолжить, - Так уж случилось, что Павлик, не к ночи будь помянут, - не только ваш кузен, но и мой. Это - чудовищное недоразумение, с которым, однако, мне постоянно приходится считаться. Поэтому я имею право знать: что? здесь? произошло???

В комнате повисло молчание.

Грета невозмутимо прикуривала очередную сигарету. Макс дергал острым кадыком и смотрел на меня просветленными глазами блаженного Августина.

- Колитесь, родные мои! - подбодрила я, - Может, ты начнешь, Грета? - я в упор посмотрела на голубоглазую кузину.

- Я бы начала, - ответила та, делая затяжку и выпуская дым через тонкие ноздри, - Только не знаю - с чего...

- А ты попробуй с начала, может, получится.

В комнату вошла Нюся и поставила на карточный стол канделябр и поднос, на котором стояли фужеры с пузырящейся водой, хрустальный графин, одинокая рюмка и плоское керамическое блюдо с закуской.

Внезапно у меня закружилась голова: на нежно-зеленых листьях салата лежали тонкие кольца лимона, горка янтарной икры, горка квашеной капусты, бледно-розовые ломтики домашней буженины, малосольные пупырчатые огурчики и влажные веточки укропа. Обалдеть.

Я вспомнила, что в последний раз ела ранним утром. И тут стыд и отчаяние, отчаяние и стыд железными кольцами скрутили грудную клетку и обожгли горло.

- Нюся! Сем Семыч!

И как я, дурья башка, могла забыть про кота? Он мне это обязательно припомнит. Он все припоминает, когда подходит срок.

- Да я давно его покормила, не переживай, - просто ответила Нюся. Я сорвалась с места, кинулась к ней, ненароком задев бедром легкое кресло и опрокинув его навзничь, чмокнула Нюсю в морщинистую дряблую щеку:

- Ты золото, Нюся, самое настоящее золото! Если бы не ты...

Старушка расплылась в довольной улыбке, прикрывая сухой ладошкой щербатый рот. Однако выглядела она не очень. Еще постарела.

- И тебе не мешает поесть по-человечески, - назидательно сказала она в ладошку, - К чему покусовничать? Я борща наварила, как ты любишь, с мозговой косточкой. Пирожки испекла. Как знала, что приедешь, - ее круглые сорочьи глаза увлажнились, - От ужина осталось рагу из куриной грудки с шампиньонами, рисом, сладким перцем и помидорами. Есть холодец с хреном, но не знаю, застыл ли. А хрен в этом году задиристый - жуть, до самых костей пробирает. Могу сделать...

- Да-да, - прервала я Нюсю, иначе перечисление блюд грозило затянуться до вторых петухов, - Сначала мы поговорим, а потом я спущусь на кухню.

Ступай, Нюсечка.

И она испарилась.

Я вернулась к креслу, которое преспокойненько стояло на своем месте.

Неужели глюки?

- Ваше здоровье!.. Так на чем мы остановились? - спросила я, отправляя в рот самый большой и жирный кусок буженины.

- Э-э-э... - проблеял Макс, - Не так-то просто начать. Понимаешь?

Продолжая жевать сочное мясо, я кивнула. Конечно, понимаю. Всегда проще сделать, чем объяснить что да как. Но объяснять, - я тяжело вздохнула, - как правило, приходится.

- Все э-э-э... началось с того... - сказал кузен и осекся.

- Что умер дядя, - закончила фразу Грета. Она отложила мундштук и направилась к свободному креслу.

- Да. Дядя умер внезапно: раз - и инсульт, - затараторил Макс, захлебываясь словами, - Ни чем не болел, ни на что не жаловался, кроме... ну ты сама знаешь...

И точно, я знала. У дяди был геморрой. Он твердил о нем с утра до вечера. Будь его воля, он твердил бы и с вечера до утра, но ведь и ему нужно было когда-то спать.

- И вдруг он умер. И мы... мы...

- Растерялись, - подсказала я, кивнув головой. Охотно верю. Мне тоже казалось, что дядя будет вечен, как небо, солнце, звезды, земля, Красная площадь, как дураки и дороги, как хроническое ожидание конца света и неистребимые надежды на лучшее.

Но дядя все-таки умер. Нет, не верю! Этого не может быть, потому что не может быть никогда! Сейчас откроется дверь, и в комнату войдет дядя. И, хитро прищурившись, спросит: "По какому случаю выпиваем?" И что я ему отвечу? Что выпиваю за помин его души? Да он разорвет меня на атомы!..

Так дело не пойдет. Надо успокоиться и придержать фантазию: дядя все-таки умер. Он не войдет и не спросит, а я не отвечу. Надо принять случившееся как данность, хотя со смертью как таковой - внезапной, не внезапной, да любой! - вообще нелегко примириться.

- Да, растерялись, - дрыгнув в воздухе острыми коленками, кузен выскочил из объятий диванных подушек и забегал по комнате, - Мама просто обезумела. Как начала плакать, так до сих пор не может остановиться. Даже во сне плачет, - налетев на невидимую преграду, Макс внезапно замер и скис,

- С мамой надо что-то делать, - заключил он еле слышно.

- Приехал Фабий Моисеич, - подхватила рассказ Грета, как подхватывают древко из рук смертельно раненного знаменосца, - К счастью, он взял все заботы на себя. Я имею в виду оформление документов, организацию похорон и все такое.

- Если бы не Фаба, - ожил кузен, - Мы бы... мы бы... - и опять скис, но на этот раз Грета промолчала, предоставляя брату самому выпутываться из весьма щекотливого положения.

- До сих пор не похоронили дядю, - прошептала я сдавленно. Мама мия!

Ексель-моксель! Потрясенная догадкой, я пронесла квашеную капусту мимо широко открытого рта.

- Наверное, да, - признался Макс, рассеянно почесывая пятерней бороду.

Ну и родственнички мне достались. И где, спрашивается, я была, когда раздавали нормальных? В консерватории? Или на мужиков глазела? Выходит так: сама виновата.

- Ясно, - обреченно вздохнула я, подбирая капусту с коленей,

- Продолжай.

Продолжила Грета:

- Фаба сказал, что нужно обзвонить всех родственников и знакомых.

Дядиных издателей он взял на себя. Я позвонила Гусевым, Володарским, тете Поле с Павликом, тете Мане в Токио и тебе. Тебя не нашла.

Она посмотрела так, что мне захотелось забиться под кресло.

- Я звонила тебе, - продолжила Грета холодно, - И домой, и на работу.

Дома - никого, а на работе мне сказали, что ты в отпуске. Мы все ужасно расстроились, - подчеркнула Грета, но в ее глазах по-прежнему плавали льдинки, - Один милый дядечка продиктовал телефон твоей подруги Ляли, но и она не знала, где ты находишься.

Да, никогда себе не прощу, что уехала к Дакше в деревню, не сказав никому ни слова. Не сказала потому, что уезжала всего на пару дней. Зачем людей беспокоить? А застряла на целых две недели, и последние события пронеслись галопом мимо меня.

- Фабе было трудно, он с ног сбился, - кузина взглядом припечатала меня к стенке.

Фу ты ну ты! А вы с Максом на что? Но одно дело - подумать и совсем другое - произнести.

- Лялька все-таки разыскала меня. Один леший знает, чего ей это стоило, - пробормотала я в оправдание. Ненавижу себя за это. Взять бы и резануть правду-матку. Хотя бы для разнообразия. Так нет же, кишка тонка. К великому сожалению.

Грета привстала с места, чтобы взять с подноса фужер и маленькими глоточками, осторожно, чтобы не смазать помаду, выпила воду. Макс рухнул на диван, который отчаянно крякнул под ним, но выстоял.

- С дядей разобрались. Пойдем дальше. Рассказывайте немедленно, что случилось с Павликом, - насупив брови, потребовала я.

- Павлик вел себя мерзко... (Эка невидаль! Павлик есть Павлик.) ...Он, конечно, делал скорбную мину, цистернами пил мамину валерьянку и много говорил о дяде. Но все остальное... - кузина брезгливо поморщилась, - Он кружил по дому, рылся в шкафах, выдвигал ящики, вываливал содержимое прямо на пол, задавал ужасные вопросы о стоимости мебели, заглядывал в Нюсины кастрюли, - Грета помассировала висок тонкими белыми пальцами, - Фабе, кстати, он тоже задавал вопросы. И даже издателям!

Кажется, Грета возмутилась. Впервые, насколько я ее знаю. Молодец, девочка! Так держать.

- Словом, он вел себя, как судебный пристав, описывающий наше имущество, - кузина обвела рукой темное пространство вокруг себя.

- То есть как это? - удивилась я, засовывая в рот ароматную веточку укропа.

- Он сказал, - вмешался Макс, - что дядя Генрих составил завещание в его пользу. И теперь все это, - он повторил жест сестры, - Его.

Завещание? В пользу Павлика? Ничего более удивительного я никогда не слышала. То есть вру, конечно. Про завещание слышала, но так часто и в таких э-э-э... противоречивых контекстах, что решила: дядя опять развлекается. Он вообще любил позабавиться, наш добрый дядюшка Генрих...

Земля ему пухом и все такое.

...Несколько лет назад он собрал близких - тетю Лизу с детьми, тетю Полю с Павликом да меня с мамулей, и торжественно сообщил всем нам, что решил составить завещание, но пока не знает, каким образом, избегая ненавистной ему коммунистической уравниловки, разделить между нами имущество, нажитое непосильным трудом и орошенное кровавым потом гения. Для тех, кто еще не понял: гений у нас один - разумеется, дядюшка Генрих.

Проходили годы, а он все не знал. Ну и молчал бы себе в тряпочку. Так нет: он говорил часто, подолгу и без стеснений. И всякий раз выходило, что каждый из нас недостоин. У дяди был талант обставлять дело так, что каждый чувствовал себя самым недостойным, самым убогим, самой, так сказать, тварью дрожащей.

Именно это и развлекало нашего дядюшку. Такой он был забавник. Павлику доставалось не меньше остальных. Он тоже был тварью дрожащей. И прав не имел.

- С какого, простите, бодуна Павлик решил, что все достанется ему?

- Вот-вот, - обрадовался Макс, - Мама так его и спросила. Э-э-э... почти так.

- А он что?

Макс замялся.

- А он сказал, что все мы - сборище первостатейных идиотов, по которому плачет кунсткамера, - невозмутимо ответила Грета, - И от которого дядя давно мечтал отделаться, только не знал как. Точка. Конец цитаты.

- Павлик что, сбрендил? - задохнулась я от возмущения, позабыв, что недавно сама еле удержалась от правды-матки.

- Похоже. Он потерял над собой контроль и много чего наговорил. Маме сказал, что она актриса из погорелого театра, Максу - что он импотент и тряпка, мне - что я замороженная скумбрия. А о тебе... - кузина осеклась на полуслове. В горле у нее что-то булькнуло, а в глазах мелькнул испуг.

- Та-ак, сдается мне, что самое интересное, как всегда, впереди.

Правда, Грета? Продолжай, - я плотоядно усмехнулась, - И что разлюбезный кузен сказал обо мне? Ну! - я резко подалась вперед.

- Скажи ей, раз проговорилась, - вмешался кузен, - Она не отстанет.

Плешь проест, но не отстанет.

- Сам скажи, - огрызнулась Грета.

- И скажу, - он шумно втянул воздух носом, зажмурился и выпалил, - От тебя все мужики сбегают, потому что ты невменяемая... Извини, это не я - это Павлик сказал, - и он поглубже зарылся в подушки.

- Вот сморчок плюгавый! - не сдержалась я, хотя и дала себе слово не выражаться, что бы ни услышала, - Сучок криво... А-а-а! - ужасная догадка лезвием прошлась по горлу. Крик перешел в хрип. Хватаясь руками за горло, я вскочила с кресла и выпалила, - И тогда вы его того?.. Убили?

Лишь чудо удержало пугливую рюмку на краю стола.

- Нет!

- Нет, что ты!

Я упала в кресло.

- А зря, - услышала свой голос и не узнала - столько в нем было металла.

- Мы, конечно, возмутились и в ответ наговорили ему тако-о-ое...

Тако-о-ое... - лицо Макса непроизвольно вытянулось, - Не знаю, как Грете, а мне до сих пор стыдно. Поэтому мама и считает, что мы его убили.

Понимаешь?.. - кузен почесал бороду, - Ника, ты у нас умная, скажи, откуда в человеке столько дерьма? Где оно копится?

- Максим! - строго одернула Грета.

Я опрокинула вторую рюмку водки. Ух, какая га-адость этот наш

Павлик... Мужики от меня, видите ли, бегают. Фу! Да я сама от них бегаю, но это недостаточный повод, чтобы считать меня невменяемой. Излишне впечатлительной - пожалуй, но не невменяемой.

- Павлик хамил, смеялся над нами, орал, размахивал руками и брызгал во все стороны ядовитой слюной, - Макс брезгливо вытер щеку, как будто последняя капля только сейчас долетела до него, - Нам так не хватало тебя! - заключил он патетически, - Ты бы сумела его приструнить.

- Он осатанел, честное слово! - поддержала кузина брата, - Метался по комнатам, выворачивал ящики, сметал с полок белье. Трусы, полотенца, - все на пол, Нюсе потом пришлось перестирывать... Налетел на Фабу, который зашел нас проведать, схватил старика за грудки и стал трясти, требуя отдать дядино завещание, - Грета устало прикрыла глаза.

- Он обвинил нас в том, что мы его уничтожили, - припомнил Макс.

Поняв, что "его" - это завещание, а не самого Павлика, я уточнила:

- А вы действительно его уничтожили?

- Нет! - запротестовал любимый кузен, - Если хочешь знать, мы его в глаза не видели. Думаю, дядя нас дурачил. Он хотел, чтобы мы побегали вокруг, посуетились, вот и выдумал завещание.

Бен прохрипел полночь.

- На дядю это похоже, - согласилась я, - Значит, вы не уничтожали завещание и не убивали сморчка. Не мучайте меня, я и без вас устала с дороги, скажите, кто его убил, и разойдемся с миром.

- Да никто, - нервно хохотнул кузен, - Честное слово! Смор... в смысле Павлик ушел в спальню.

Побушевал там и успокоился. Когда мама зашла к нему со стаканом теплого молока - думаю, она хотела помириться, - Макс скорчил мину, выражающую неодобрение, смешанное с почтительным сыновним смирением, и продолжил, - Павлик ничком лежал на полу. Фаба вызвал неотложку, и Павлика увезли в больницу.

- Когда это случилось?

- Сегодня днем, часов в пять, нет, ближе к шести.

- Ближе к восьми, - поправила Грета, - Скандал начался без десяти восемь. Некоторое время я на часы не смотрела, сама понимаешь - не до того было, но скорая приехала в половине десятого, это точно.

Выходит, я опоздала к финалу на час с небольшим.

- Тете Поле сообщили?

- Н-нет... А ты думаешь, стоит? - напрягся Максим.

- Не знаю, - честно призналась я, - А в больницу ходили? Если сморчок умер, то хочешь-не хочешь, а сообщить придется, если нет - подождем, может, само рассосется.

- Павлик не умер. Во всяком случае пока не умер, - откликнулась Грета,

- Я только что из больницы. В регистратуре сказали, что Павлик в реанимации. Завтра утром станет ясно что да как.

Хорошо, что Павлика никто не убивал, но странно. Очень странно.

Сморчок давно напрашивался.

Однако...

- Не могу больше - глаза слипаются, - пожаловалась я, вставая, - Пойду спать. Не возражаете?

День выдался хуже не куда. Лялькину телеграмму о скоропостижной смерти моего единственного дяди я получила сегодня в обед. Неужели сегодня? - ахнула я. Не верится. Кажется, что на прошлой неделе. Это доказывает, что время - коварная субстанция, оно то летит, то тащится, то делает мертвые петли, одна из которых, как видно, и пришлась на сегодняшний день.

После того, как я получила телеграмму, Дашка покидала мои вещи в сумку, я отловила в курятнике упирающегося всеми четырьмя лапами Сем

Семыча, прыгнула в "ниву" и помчалась в Озерск.

Потом пять часов за рулем. В аду, пропахшем плавящимся асфальтом и выхлопами. Но все бы ничего, если бы не шизанутые иномарки, мечтающие то ли о ближайшем столбе, то ли о первом встречном - моем, разумеется! - бампере. И естественно, ими управляли мужчины - агрессивные и прямолинейные до обморока. Однажды еле вывернулась, послав пару дружеских слов упертому кретину в "мерсе". Поцелуй меня в карбюратор, красавчик! И по газам от греха подольше.

И вот, после всех пережитых ужасов неуемная судьба подкидывает происшествие с Павликом. Это чтобы жизнь не казалась липовым медом.

Думаю, хватит с меня на сегодня. Но кто знает, не готовит ли щедрый денек очередную пакость, поэтому в срочном порядке ставлю на нем жирную точку, пока он не поставил на мне.

- Нюся постелила тебе в угловой спальне, - крикнула в спину Грета.

Когда я нырнула под хрустящую простыню, пахнущую ромашкой, дверь приоткрылась, тихонько скрипнув, кто-то бесшумно подкрался и засопел, устраиваясь в ногах. Сем Семыч, - подумала я, улыбаясь, и мгновенно заснула.

***

Я лежала на Дашкином сеновале, широко раскинув руки и подтянув колени к животу. Я была пушистым белым облаком, которое бережно баюкает синий ветер.

Внезапно неведомая сила навалилась на меня: закрутила, потащила в темную бездну, а потом и вовсе швырнула камнем вниз.

Пролетев сквозь колючую толщу, пахнущую клевером и ромашкой, я пару раз кувыркнулась в воздухе и вошла солдатиком в воду, которая бесшумно разомкнулась у меня под ногами и тут же сомкнулась над головой.

Я стала погружаться на дно.

Я погружалась миллионы лет, а дна все не было.

Опомнившись, я заработала руками и ногами, направляя безумно тяжелое и неуклюжее тело вверх.

Наконец, почувствовала, что всплываю, но - увы! - слишком поздно. Над головой - все та же темная, мутная толща, и нет ей конца. Ни дна, так сказать, ни покрышки.

Невыносимая боль тупым скальпелем вспорола пустые легкие. Захотелось одного - избавления. Любой ценой.

Прости и прими рабу твою. Все. И...

И я захлебнулась влажным воздухом, пахнущим тиной и гнилью. Не веря своему счастью, я забилась на поверхности и все-таки нахлебалась воды - солоновато-сладкой, что-то напоминающей по вкусу. А еще вода была вязкой и, почудилось в кромешной темноте, алой. Бред, конечно, но так показалось.

Вдалеке виднелся спасительный берег. Я погребла к нему.

Плыть было трудно. Мокрые шорты и майка тянули вниз. Вязкая вода сковывала движения, цеплялась за меня, словно утопающей была не я, а она.

Чтобы сэкономить силы, я перевернулась на спину и поплыла, ориентируясь по звездным россыпям.

Вот и берег. Стараясь не думать о пиявках (может, в темноте они спят?), я нащупала ногами скользкое илистое дно и встала. Осталось сделать последнее движение - и я спасена.

- А!

Последнее движение оказалось крайне неудачным - я поскользнулась и шлепнулась в воду, подняв фонтан алых брызг. Ой, мамочки, здесь могут быть пиявки! Я быстро подскочила, отряхнула беззащитный перед злобными пиявками зад и снова попыталась выбраться на берег. И снова неудачно.

Распугав всех мерзких кровососов в радиусе тридцати метров упражнением номер шесть (глубокое приседание) и вконец намаявшись, я догадалась опуститься на четвереньки - так устойчивее - и упрямо поползла вперед.

Вскоре рука наткнулась на склизкую деревяшку. Это было бревно, один конец которого съехал в озеро. Я ухватилась за него, как за канат Ариадны, и, подтянувшись, выбралась на берег. Уф. Можно перевести дух.

Только я хотела отпустить спасительную корягу, как она блеснула глазами, широко раскрыла пасть, высунула тонкий, раздвоенный на конце язычок и лизнула меня в ободранную щеку. Ай!

С визгом я отбросила гадину и бросилась бежать куда глаза глядят. А глаза мои глядели, видимо, на Пушкинскую площадь, потому что в конце концов я оказалась там, на лавочке возле нашего всего, немилосердно загаженного голубями и прочими птахами.

Не берусь рассудить, кто из нас двоих выглядел лучше.

***

Я проснулась, но открыть глаза не решалась. Долго лежала, прислушиваясь к себе и к окружающему миру - солнечному, по-утренне свежему, аппетитно шкварчащему салом на большой Нюсиной сковородке.

Мир был прекрасен. Его портил только солоновато-сладкий привкус на языке.

Алая, вязкая, солоновато-сладкая - это, безусловно, кровь. А кровь, известное дело, снится к скорой встрече с родственниками. Но я уже у родственников. Хиромантия какая-то... Может, сон задержался в пути?

Или я подсмотрела чужое сновидение? Натка говорит, такое случается.

Я встала с постели, подышала у открытого окна, тренируясь в пранаиаме, которая является четвертой ступенью раджа-йоги. После упражнений, цель которых - особым образом упорядочить дыхание и очистить нервы от нежелательных примесей, осадок, оставленный дурацким сном, растворился вчистую. Я бодро спустилась на кухню, ощущая приятное покалывание во всем теле и необычайную легкость. Это благотворный прилив могущественных токов праны. Я на пути к совершенству.

- Привет!

- Не спится? - удивилась Нюся, - Вчера на тебе лица не было - худущая,

бледнущая, - запричитала домоправительница, как уважительно называл Нюсю дядя Генрих. Она принялась выставлять на стол обильный завтрак - желтую вареную картошку, посыпанную зеленью, прожаренные до цвета кофе с молоком куски сала, яйца, фаршированные лисичками с луком, гренки с хрустящей корочкой, мед, яблочный сок и горячий кофе. Н-да, Нюсины представлении о завтраке весьма своеобразны. Весьма.

- Хочу, пока все спят, сходить на кладбище, - объяснила я и закинула в рот половинку яйца.

Чистая правда. Мне совсем не улыбалось тащить за собой буйное семейство, которое непременно потащилось бы, заикнись я о кладбище. А мне хотелось тишины, покоя и уединения.

Нюся вдруг хлюпнула носом и вытерла глаза белоснежным фартуком.

- Хозяин ждал тебя, я знаю. Кто скажет, помер и все, - не верь, - она понизила голос до шепота.

- Нюся, - я напомнила себе, что йог воздержан в еде, и решительно отодвинула тарелку с гренками.

Надеюсь, этот подвиг мне зачтется, когда придет срок, - О чем ты говоришь и почему шепотом?

Она обтерла табуретку длинным подолом, присела на самый краешек и наклонилась ко мне:

- Они все сидели в гостиной. Максим вслух читал книгу, а хозяин с хозяйкой и Гретой раскладывали казлы. (Пазлы, - перевела я.) Вдруг хозяин налился краской и упал. А я была в чулане. Слышу - Лизавета кричит: "Нюся! Нюся". Ну, думаю, опять блажь нашла. А она: "Воду неси, капли, скорее!"  Я собрала, что она велела, вхожу в гостиную - никого. Слышу - за стеной хрип.

Вошла в кабинет и вижу - хозяин помирать собрался. Я к нему, - она часто заморгала, сдерживая слезы, кончик ее остренького носа покраснел. Мне стало неловко. Нюся заботится о нас, а мы... Свиньи неблагодарные - вот кто мы.

Увлеклись собственными переживаниями и не замечаем, что Нюся горюет. А мы: "Принеси то, убери это" . Будто Нюся каменная. Тьфу ты, свиньи и есть.

Я коснулась маленькой руки, покрытой пигментными пятнами, и погладила ее. Нюся заплакала - тяжело, молча, как плачут старые люди, у которых не осталось ни одной, даже самой захудалой иллюзии. Я молчала. Что тут скажешь?

- Я подошла к хозяину, - продолжила она через некоторое время, вытирая слезы все тем же фартуком, - А он лежит колодой. Я наливаю капли, а сама вижу: он рот открывает - хочет сказать, да видно, язык не слушает. И смотрит в бок, словно показывает. Ну я и посмотрела, куда он показывал.

- И что? Куда он смотрел? - заинтересовалась я.

- На бюро. Аккурат на твою собаку.

- На ту фарфоровую фигурку, которую я ему подарила?

- На нее, - закивала Нюся.

Я задумалась. Мы с дядей часто ссорились, особенно в последнее время.

Он стал невыносим: постоянно придирался, упрекал, угрожал, закатывал истерики с тривиальным битьем посуды и метанием бронзовой пепельницы в головы домочадцев. Слава богу, до снайпера дяде было так же далеко, как до примы кордебалета.

Когда тяжеленная пепельница свистела мимо моего уха, я всерьез подумала о том, чтобы окончательно и бесповоротно послать дорогого дядюшку по адресу, широко известному в народных массах. А мои помыслы, надо учесть, обычно не расходятся со словами. Что и было доказано в следующую секунду...

Началась такая кутерьма, что... лучше бы она не начиналась.

Нет, скорее всего дядин взгляд случайно упал на ту статуэтку.

- А что тетя, Макс?

- Они ничего не заметили. Разве такие заметят? С них и взятки гладки, - беззлобно заключила старушка.

- А что было потом, Нюся?

- Я побежала вызывать скорую - они-то не догадались, а в кабинете, сама знаешь, телефона нет. И пока я звонила, хозяин умер. Лизавета сказала, сразу, как я ушла.

Мы помолчали.

- Мне, пожалуй, пора. Пойду, - сказала я после того, как Бэн прокашлял семь часов, и встала из-за стола.

- Да что же ты, опять не поела, - огорчилась Нюся.

- Твоими медовыми гренками, Нюсечка, выстлана самая прямая дорога в ад. Думаю, мне туда рано.

Успею еще. А шкварочки подай к обеду. Смотри, я на них буду рассчитывать, - и, послав ей воздушный поцелуй, я вышла из кухни, но попятилась задом и бросила через плечо:

- А как Сем Семыч?

- Есть не хочет.

- Не может быть. Он, часом, не заболел? - забеспокоилась я.

- Да не заболел твой бусурман, - засмеялась домоправительница, - Просто не до еды ему нынче.

- Что так?

- Он занят важным делом.

- Каким таким делом?

- А соседских курей гоняет - вот каким.

- Серьезное занятие, - одобрила я, - Ну, до встречи.

***

Большое городское кладбище расположилось на вершине холма, поближе к небу. Для того, чтобы туда попасть, надо либо отдать бренные концы (и тогда беспокоиться не о чем - мимо не провезут), либо на своих двоих выйти на окраину Озерска со стороны улицы Строителей коммунизма, которую в перестроечной спешке забыли переименовать, потом пройти по тропинке, пересекающей изумрудный луг, и подняться по довольно крутому склону холма.

Я прошла большую часть скорбного пути и присела передохнуть на прогретый солнцем камень, стоящий у обочины. Отсюда, с высоты, виднелись крыши домов, уродливое здание городской администрации, над которым безвольной тряпкой болтался триколор, бесконечные яблоневые сады, парк

Героев, разделенный надвое хиреющей речкой Тьмакой, озеро с грязно-свинцовой водой, трактор, ползущий букашкой по полю, и темная полоса дальнего леса.

Думаю, отсюда нашим мертвым удобно наблюдать за своими живыми.

Я прошла через кладбищенские ворота и остановилась в нерешительности. Только такая идиотка, как я, могла не спросить у Нюси, где похоронен дядя.

А кругом - никого. Ни одной души - ни живой, ни, брат Чичиков, мертвой. И сторожка смотрителя закрыта на большой амбарный замок. Остается одно - искать свежие могилы. Я медленно побрела по одной из утоптанных дорожек, вьющихся между сколоченными наспех, почерневшими от частых дождей крестами и солидными гранитными памятниками.

Проблуждала я долго. Наконец, сопровождаемая невыносимо радостным щебетом птиц, вышла к вырытым, видимо, с вечера ямам. Вид пустых могил, ожидающих своих квартирантов, ужаснул меня. Дурнота подкатила к горлу, и, чтобы не упасть в крайнюю яму, я намертво вцепилась в высокий резной крест.

Негнущимися пальцами, дрожащими и мокрыми, я нащупала в кармане пачку сигарет. Прикурила с восьмой попытки.

Передо мной зияло раз, два, три... шесть ям. Шесть покойников разом - явный перебор для городка с населением чуть больше трехсот тысяч. Неужели могильщики не смогли вовремя остановиться и копали, копали, копали, пока хватало сил и водки?..

Я обошла все ближайшие захоронения, начав с резного креста, поддержавшего меня в трудную минуту.

Все напрасно. Могилу дядюшки я не нашла. Тогда я расширила зону поиска. И опять результат оказался нулевым. Я присела на голубую скамеечку и задумалась. И было над чем подумать.

Обнаружилось странное обстоятельство: озерчане мрут как мухи, и если они будут продолжать в таком же духе, то в весьма скором времени вымрут как мамонты. Я посчитала, загибая для верности пальцы. За шесть дней умерло, не считая пропавшего дяди, двадцать восемь человек. Ну и статистика, - невесело присвистнула я.

Но статистика статистикой, а дядю искать надо. Вопрос - где.

Я знала, что другого кладбища в Озерске нет. Значит... Значит...

Ексель-моксель! Прадедушкин склеп!

Но как им удалось впихнуть туда еще и дядю?

Ругая себя на чем свет стоит, я вернулась назад, к сторожке смотрителя, свернула налево, прошла мимо заколоченной церкви и оказалась в самой старой части кладбища.

Белую фамильную часовенку я нашла быстро. Нагнувшись, пошарила под камнем, поросшим мхом, и нащупала полуистлевшую тряпицу, в которую был завернут обильно смазанный жиром ключ. Шагнула вперед, наступила на третью слева плиту и вставила ключ в замочную скважину. Замок охотно щелкнул, и дверь отворилась.

Кромешная тьма, обступившая меня, удушливо пахла замурованными цветами. Значит, я не ошиблась: он здесь. Протянув руку, я нащупала керосинку и чиркнула зажигалкой. Потом спустилась по узким крутым ступенькам.

Букеты умерших цветов стояли повсюду - на полу, на каменном парапете,

на плитах с именами моих предков. Егор Привалов. Александр и Кузьма

Егоровичи. Сашенька и Екатерина Ланская-Привалова.

Прасковья Егоровна и Карл Приваловы. Рядом с дедушкиной плитой стояла штуковина, отдаленно напоминающая усеченный артиллерийский снаряд. Ее подпирал еловый венок с алой лентой, расправив которую, я прочитала:

"Любимому брату и дяде от безутешных родных" .

Запалив лампадку возле темного образа, я разобрала витиеватые строки:

Моряк, ступивший на берег родной, Охотник, спустившийся с гор, - Я там, куда шел давно...

По стенам метались тени, разбуженные неярким светом лампы. Но это свои тени, родные. С ними не страшно. Я могла бы поклясться, что под ногами больших теней путалась одна маленькая и самая шустрая.

Сашенька?

А? а? - разнесло эхо.

Странная штука - память. Можно забыть, что было вчера, кто ты и откуда, а можно помнить о людях, которых никогда не знал.

Одной рукой я смахнула слезу, другой - пыль с образа. Свалила завядшие розы в кучу. Потом расставила по углам полевые цветы, которые нарвала по дороге на кладбище. Получилось скромно, но со вкусом. Присела. И вдруг услышала пение. Нет, не ангелов. Если ангелы и поют, то не оперные арии.

"Тучка со-громом сгова-ари-ва-лась..." - старательно выводил тонкий, вибрирующий голосок, сильно приглушенный стенами часовни, - ...выйдут девицы за я-а-агодами..."

Нет, в таких условиях скорбеть невозможно!

"Вслед им молодцы увя-яжу-утся..."

Поспешно задув лампадку, я вынырнула из фамильного склепа и огляделась в поисках певуньи.

Ни-ко-го. Стояла мертвая - мертвее не бывает - тишина. Ни щебета птиц, ни шелеста листвы. Опять глюки? Я закрыла замок, спрятала ключ под камень и направилась к воротам.

Прощайте, позже я еще зайду.

Навстречу бежал огромный, худой, с ввалившимися боками и свалявшийся шерстью пес. Из его открытой пасти капала слюна. Пес бежал так, словно боялся опоздать. "Должно быть, это кобель," - сразу решила я.

Зверь остановился в шаге от меня, вывалив из пасти длинный язык. Я присела на корточки.

- Хороший.

Никогда не боялась собак и не вижу достаточных оснований, чтобы начать бояться.

- Красавец.

Зверь повел ушами и присел на задние лапы. Я мучительно долго шарила по карманам: должно что-то быть, должно. (У меня пунктик на почве кормления бездомных животных.) Есть! Нащупала обломок печенья, достала его из кармана, сдула табачную крошку и протянула псу.

- Прости, но больше ничего нет.

Пес беззлобно оскалил пасть, примерился и очень осторожно вынул желтыми зубами угощение из моих пальцев. Бросив прощальный взгляд, полный печали и милости, он скрылся за надгробиями.

Это действительно был кобель.

***

- Как, ты не знала? - спросила тетя, потирая кулачками опухшие веки.

Она сменила черный бархат на темно-синий шелк, искусно задрапированный на могучей груди. Ее волосы были тщательно уложены в пышный валик, а губы накрашены светлой помадой. "Хороший признак," - отметила я. Нюся неодобрительно шваркнула чугунной сковородкой о плиту.

- Хозяин хотел, чтобы его кремировали.

- Ужас, - резюмировал Макс.

- А вот и не ужас, - вмешалась Грета, которая сидела за столом, положив ногу на ногу, и короткий голубой халатик рискованно приоткрывал верхнюю часть ее длинных загорелых конечностей. По сравнению с ней я выглядела бледной немочью. И это меня раздражало. Каюсь.

- Кремация - это так благородно, - говорила кузина, раскачивая вышитый бисером шлепанец на кончиках напедикюренных пальцев, - Только плоть и очищающий огонь. И никакой мерзости гниения.

- Грета, заткнись, - скорее попросил, чем потребовал позеленевший

Макс.

- А ты не хами!

- Дети, дети, успокойтесь! - прикрикнула на них тетя Лиза, - Во всем виноваты гены, - обратилась она ко мне, - Генрих был очень похож на нашего отца, Карла Августовича, а мы, девочки, - на маму, Прасковью Егоровну.

Правда, наш папа часто повторял, что он русский если не по крови, то по духу. Мне кажется, папа хотел оторваться от корней - не случайно он взял мамину фамилию, окрестился в местной церкви и даже не возражал, когда соседи называли его Карпом. А Генрих наоборот хотел вернуться к истокам, - тетя тяжело вздохнула, - Дети склонны отрицать опыт своих родителей, с этим ничего не поделаешь.

- Нехорошо это. Грех, - пробубнила Нюся, обращаясь к сковородке, на которой дожаривалась свиная шейка, - Большой грех. Увидите, добра не будет.

- Ну, заладила, ворона! Накаркаешь чего доброго, - всплеснула широкими шелковыми рукавами тетя.

Обед прошел в молчании. Каждый думал о своем. Тетя рассеянно ковыряла вилкой в тарелке. Все еще зеленый Макс, принебрегший луковым супом, шейкой и салатом из помидоров, налегал на кисель со взбитыми сливками. Грета сосредоточенно, как хорошо отлаженный механизм, двигала челюстями, перемалывая все подряд. Примостившаяся в углу Нюся больше не ела, а следила за тем, достаточно ли на столе хлеба и не пора ли убирать грязные тарелки.

Луковый суп с расплавленным в нем сыром был восхитителен. Тоже самое могу сказать обо всем остальном. Мясо, кисель - м-м... пальчики до самых локотков оближешь.

И все-таки грустно. Грустно, спасу нет! Дядя умер, и с ним ушло нечто важное, объединяющее семью и придающее ей неповторимый приваловский колорит. При дяде никто не посмел бы усесться обедать на кухне.

("Вы не на помойке себя нашли," - твердил он неустанно.) А без дяди кухня оказалась единственным местом в доме, куда тянуло, где было, несмотря на необычайно жаркий август, тепло и по-настоящему уютно.

После обеда домашние неохотно разбрелись по своим комнатам. Когда мы с

Нюсей остались одни, она спросила:

- Ну как там, на кладбище?

- Тихо и пусто. Я встретила только бездомного пса. Даже смотритель куда-то исчез. Представляешь?

Нюся перекрестилась:

- Это был твой дядя.

- Что дядя? - не поняла я.

- Пес этот... Вы не успели попрощаться, вот его душу и отпустили на время, - она смахнула рукой навернувшуюся слезу, - Это был кобель?

- Кобель, - подтвердила я.

- Вот видишь! - горячо зашептала Нюся, - Он приходил попрощаться.

- Нюся!

- Ты дала ему что-нибудь вкусное? - не обращая внимание на мой протест, спросила домработница.

- Дала. Кусочек печенья. А что?

- И он взял?

- Спрашиваешь! Конечно, взял.

- Так вот, дочка, помяни мое слово, от простил тебя. Это добрый знак.

И она снова перекрестилась.

***

Я постучалась и заглянула в комнату. На всех горизонтальных поверхностях - на столе, на единственном стуле, на полках, на шкафу и даже на полу лежали кипы журналов в ярких обложках.

- Макс, как ты?

Кузен приподнялся с кровати, накрытой светло-коричневым пледом.

- Ничего, сестренка. Могло быть и лучше, конечно, но в целом ничего. А как ты? Садись, - он подвинулся.

- Аналогично, - я присела. Легкий ветерок забавлялся с открытой оконной рамой, и та недовольно, по-стариковски поскрипывала. Край короткой занавески цвета "последний закат в джунглях" вился над письменным столом.

- Знаешь, я рассталась с Петренко, - выложила я свою главную новость.

- Да что ты! - Макс нырнул вниз и достал из-под кровати, на которой мы сидели, пепельницу и сигареты. Мы закурили.

- Я все больше думаю, что семейная жизнь не для меня... - призналась я с горечью, - Сначала Аркадий, потом Петренко... Ладно Аркадий! Он был молодым ученым, подающим большие надежды, изобретателем. И я знала, ради чего терплю его занудство и свою скуку. Ради его лучей! В этом был хоть какой-то смысл. И я продержалась целых три года. А Петренко... он просто завел бабу, - я печально вздохнула, - Знаешь, Макс, мне тут сказали, что женская мудрость состоит в том, чтобы терпеть, молчать и улыбаться, когда хочется плакать. Я спрашиваю: какой смысл в такой мудрости, зачем она?

Чтобы, мучаясь, страдая, удерживать банального бабника? А зачем? Лучи - это я понимаю, это нужно для человечества, чтобы воевать и врачевать. А зачем тратить себя на бабника - нет, не понимаю. Чтобы сохранить семью? Какую?

Неужели ту, из которой муж сбегает при первой возможности? Кому нужна такая семья? Или чтобы перед смертью было кому воды подать? Так, знаешь, как в том анекдоте - самое страшное, что пить не хочется... К тому же, по статистике, женщины живут дольше мужчин. Представляешь, терпишь ты изверга ради стакана воды, а он и тут обдуривает - помирает раньше тебя. И стакан воды подаешь ему ты. Опять ты и снова ты. Каково, а?.. Нет, Макс, такая мудрость не про меня. Я не извращенка какая-нибудь и не мазохистка. Так что пусть мудреют другие, если им так хочется, а я побуду глупой, бестолковой, безмозглой, легкомысленной идиоткой, - я закончила длинную тираду, которая, признаться, меня саму изрядно утомила, и примолкла.

- Ты не идиотка, - ласково произнес Макс и погладил меня по голове, -

Идиот твой... ну извини... не твой Петренко. Пошли его к едрене фене и забудь. Он не стоит тебя. Ты же у нас умная, красивая, добрая и ласковая, ты самая замечательная кузиночка на свете! Просто тебе пока не повезло.

- Пока!.. Мне за тридцать, Макс, за тридцать!

- И что? Жизнь прошла - завяли помидоры?

- ...Да нет, - засмеялась я, - Пока не завяли.

- Вот видишь! Все уладиться, - он обнял меня за плечи, - У всех нас все уладится.

Я ему поверила. Легко поверить в то, во что хочется верить.

- Макс, что ты думаешь делать дальше? - сменила я тему.

- Я думаю купить гараж.

- Что? - удивилась я такому повороту.

В дядином хозяйстве один гараж имелся. И не какая-нибудь там ракушка или мыльница, а настоящий - кирпичный, утепленный, с погребом. А в гараже простаивал новенький "пежо" . Правда, дядя и на пушечный выстрел не подпускал племянника ни к гаражу, ни к его содержимому. И сам не подходил - боялся. В случае необходимости его безропотно возил на своей "девятке"

Фаба. А кузену волей-неволей приходилось довольствоваться стареньким мотоциклом.

Но то раньше, а теперь... Зачем ему второй гараж? Он что, решил их коллекционировать?

- Если мне перепадет что-нибудь от дядиного наследства, я куплю большой гараж с ямой, чтобы там можно было ремонтировать машины, и займусь автосервисом, - пояснил кузен, заметно оживляясь, - Один надежный человек обещал мне помочь.

- Т-ты... с-с-серьезно?

Нет, я дождусь, что бедовые родственнички доведут-таки меня до клинического заикания.

Ну, что прикажете делать - радоваться или трусить? С одной стороны, хорошо, что кузен начал принимать самостоятельные решения. Давно пора! С другой стороны, первый блин всегда комом. Может, Макс и подкован в автотеории, о чем свидетельствуют кипы журналов, - я посмотрела на них с тихой ненавистью, - но на практике - профан каких мало. У него нет ни деловой хватки, ни надежной крыши. Он безотказный, и этим будут пользоваться все кому не лень, а пользоваться никому не лень. Естественно!

Он наивный, скажи ему про крышу - не поверит, подумает, что пошутила.

Ексель-моксель! Он разорится в первый же день! И хорошо, если просто разорится, но может и по рыжему кумполу получить. Вот это и страшно, признаться, мне дорог его рыжий кумпол.

- Де-ти, де-ти! - раздался снизу воинственный клич красноокой валькирии, прервавший мои размышления, - Дети, Фабий Моисеевич приехал. Он хочет поговорить. Слышите? Ника! Мы ждем вас в гостиной!

- Доб'гый день, - прокартавил старик, когда мы с Максом вошли в комнату, - Ба, кого я имею честь лицез'геть! Ве'гоника Васильна, душа моя, наконец-то! Позвольте вашу `гучку, - он вышел из-за стола и галантно склонился к моей руке. Фаба был невысокого роста, полноват и лысоват, но карие глаза - все понимающие и все заранее прощающие, и манеры светского льва притягивали к нему женщин, как магнит притягивает неразумную металлическую стружку. В силу чего Фаба, органически не умеющий отказывать дамам, был женат четвертым браком и имел в общей сложности шестерых отпрысков, младшему из которых едва исполнилось четыре года, - Очень `гад, очень... Хоть и п'гиходится вст'гечаться п'ги печальных, я бы сказал, т'гагических обстоятельствах. Да, - он опустил гладко выбритый подбородок на грудь. Из кармана его пиджака, отутюженного до блеска, выглядывал черный шелковый платок - знак глубокого траура.

Мне захотелось поговорить с Фабием Моисеевичем с глазу на глаз: если кто и знает про завещание - так это он. И я решила дождаться удобного случая, чтобы прижать любвеобильного старика к теплой стеночке и ласково-ласково, осторожно-осторожно, чтобы невзначай не просыпать труху, вытрясти из него полезную информацию.

- Елизовета Ка'гловна, вы п'гекгасно выглядите. Этот цвет, голубушка, вам оп'геделенно к лицу. Оп'геделенно.

- Ах Фаба... Если бы ты знал, как мне трудно, - заговорила тетя, заламывая руки, на которых позвякивали тонкие золотые браслеты, - У молодых короткая память и стальные нервы, а я... а я... - у нее опять покраснели глаза. Тетя полезла за платком.

- Знаю, душечка, - он легко похлопал тетушку по руке, - Нам, ста'гикам, не хватает Ген'ги, его смелости, его п'гинципиальности и обаяния. Но ему бы не пон'гавилось, если бы он увидел нас `гыдающими. Не таков он был, наш Ген'ги. И нам надо де'гжаться изо всех сил. Да, - Фаба изъяснялся многословно и витиевато, захлебываясь рычащими звуками и гнусавя, но слушать его отчего-то было приятно.

Нюся подала чай. Взметнув шелковым крылом, тетушка взяла тонкую фарфоровую чашку, пододвинула к себе колоду карт и принялась сбоку раскладывать пасьянс. Грета застыла над своей пиалой каменным изваянием Будды. Макс ерзал на стуле, украдкой смотрел на часы и хмурился. Я потягивала кофе - густой, со слабым чесночным ароматом, какой умела варить только Нюся. Рассыпаясь в благодарностях, Фаба отказался от чая, но сдобную булочку с корицей, еще горячую, пышущую жаром духовки, сцапал и сунул прямо в карман пиджака. Ого, да он йог! Может, и на углях станцует?

- Я забежал буквально на пять минут. Буквально... У Машеньки опять темпе'гатуга, так что, сами понимаете, не до визитов. Но я хотел немедля сообщить вам следующее... Мой д'гуг Ген'ги был выдающимся человеком.

Выдающимся, - чем больше Фаба волновался, тем чаще повторял отдельные слова, - И, что немаловажно в наше тяжелое в'гемя, состоятельным человеком.

Я не сомневаюсь, что он оставил вам п'гиличный капиталец. П'гиличный.

Однако, - он обвел собравшихся всепрощающим взглядом, - Вче'га я был в

Москве и заходил в банк, где мы с Ген'ги а'гендовали сейф. Да-да, один на двоих - так мы дове'гяли д'гуг д'гугу и ни `газу - ни `газу! - не пожалели об этом... Но я, кажется, отвлекся, - он провел пятерней по седым волосам,

- Так вот, я п'гедполагал, что в сейфе, с'геди бумаг, лежит копия завещания

Ген'ги. Но, увы, я ошибся - ее там не оказалось, - Фаба развел руками.

- А был ли мальчик? - оторвалась Грета от созерцания чашки.

- Мне всегда казалось, что завещание - миф, - поддержала я кузину.

- Смею заве'гить вас, ба'гышни, что завещание было... В смысле есть.

Накануне своей кончины Ген'ги...

Словом, пове'гьте, он дал понять об этом самым недвусмысленным об'газом.

- Вот видите? Он дал вам понять. Именно так - не сообщил, а дал понять. Когда дядя не шутил, он говорил ясно и четко, без полунамеков и двусмысленных улыбок. Вы же знаете... знали... - заблудилась я во времени,

- ...его, и не мне вам объяснять... Если завещание есть, то почему никто толком об этом не знает? И если дядя говорил с вами серьезно, то вы должны хотя бы приблизительно знать, что в нем написано. Вы знаете? - насела я на старика. Н-да, хотела прижать наедине и ласково, а получилось, кажется, не очень.

Фабий Моисеевич растерянно пожал плечами:

- К сожалению, Ген'ги не сказал ничего конк'гетного. Он был ск'гытен и суеве'ген, когда `гечь шла о последней воле. Его можно понять, как я полагаю.

- Фаба, - тетя решительным жестом смешала разложенные перед ней карты,

- А нельзя ли обойтись без завещания? Мерзко говорить о деньгах... сейчас, когда...

- Отчего нельзя? Можно. Если Ве'гоника Васильна п'гава и завещания нет, а она не п'гава - это я вам га'ганти'гую, то имущество Ген'ги будет `газделено между всеми его ближайшими `годственниками. Таков закон.

Тетя и Макс облегченно вздохнули, и кузен опять посмотрел на часы.

Грета продолжала неотрывно изучать правую запонку Фабы. По ее застывшему лицу невозможно было понять, интересует ли ее что-нибудь еще.

- Но нам важно соблюсти не закон, а волю покойного, не п'гавда ли? К тому же я надеюсь, что вместе с завещанием Ген'ги подписал бумагу, в кото'гой огово'гил некото'гые моменты, касающиеся его лите'гату'гного наследия. Для меня это че'гтовски важно. Мне необходимо знать, кому и в какой с'гок я должен пе'гедать дела. Вы меня понимаете?

Мы дружно молчали, не поднимая голов. Фаба переводил беспомощный взгляд с одного родственника на другого, тщетно пытаясь найти хоть в ком-нибудь из нас понимание и поддержку. Пауза неприлично затянулась.

- Уговорили, - решила вступить я, чтобы спасти положение, - Мы поищем завещание, да? - все, кроме тетушки, синхронно закивали головами, - Дом большой, может, и найдем, хотя после обыска, который учинил дотошный

Павлик, надежды, честно говоря, никакой. Если бы завещание было, он бы его нашел. Но так и быть: мы поищем, - заверила я Фабу.

На том и порешили.

- Вы поищите здесь, а я схожу к нота'гиусу, - сказал Фаба, - Позвольте откланяться. Удачи и целую `гучки.

- Ну?.. Что вы об этом думаете? - спросил Макс, когда Фаба просочился за дверь. Грета равнодушно пожала плечами. Тетя Лиза молча налила себе вторую чашку чая, положила сахар и принялась старательно - слишком старательно - размешивать его, позвякивая фамильной серебряной ложечкой.

- Дело ясное, что дело темное, - призналась я, - Не подлежит сомнению одно: если завещание не найдется или дядя не успел его написать, то внакладе останетесь вы, солнцы мои лучезарные.

- Мы? Почему мы?

Бестолковость родственников разозлила меня не на шутку. Громко скрипнув зубами, я пояснила:

- Да потому что я уверена - дядя хотел оставить все вам. Именно вы были его семьей, и он привык заботиться именно о вас. Что тут непонятного?

Макс улыбнулся. Кажется, до него дошло. Не уверена, дошло ли до остальных.

- Кстати, раз уж прозвучало магическое имя Павлик... Вы узнали, как он?

- Павлик оказался на редкость живучим, - без смущения ответила Грета,

- И завтра перекочует из реанимационного отделения в обычное. Мама собирается его проведать. Составишь ей компанию?

Я энергично замотала головой, но взяла себя в руки и кивнула:

- Думаю, нам всем придется пойти. Иначе могут поползти слухи.

- Какие слухи, сестренка? - удивился Макс.

- Такие! Нежелательные! - отрезала я, не собираясь разжевывать очевидное, - Я хочу, чтобы вы поняли: смерть дяди развязала Павлику руки. И он не побрезгует напомнить вам, что четверть этого дома, нет, уже треть принадлежит его матери, а значит и ему. Когда был жив дядя, Павлик не смел даже заикнуться об этом - дядя щедро оплачивал его учебу, давал деньги на... как это?.. А-а, да! - вспомнила я, - На "грешки молодости" . К тому же, как выяснилось, Павлик ждал, что дядя оставит ему все наследство, поэтому сидел тихо и не отсвечивал. Но теперь он точно потребует отдать треть дома. И это, солнцы мои, только во-первых. А будет еще и во-вторых, и в-третьих, если мы не найдем дядино завещание. Вы меня поняли?

Никакой реакции. Сдохнуть можно... Спокойно, без нервов.

Воздержанность и самоконтроль, доброта и прощение, отсутствие алчности и умеренность во всем, чистота ума и нервов. Без этого йогу не осилить.

- Павлик спит и видит, как бы оторвать приличный кусок от вашего пирога. Зубы у нашего кузена острые, глотка луженая, а деликатности ни на грош. Так что готовьтесь.

- Но зачем ему дом? У него есть квартира в Москве. Да и у Полины тоже.

Похоже, непрактичных родственников взволновал только грядущий раздел дома. Мои слова о наследстве канули в небытие.

- Ах, тетя, тетя... Ты совсем не знаешь жизни, - я закатила глаза к потолку, - Павлик загребет по максимуму и не будет разбираться зачем... В хозяйстве все сгодится, - процитировала я любимое изречение нелюбимого кузена.

- Так значит этот дом не наш? - спросил Макс, обращаясь ко мне. Я призывно посмотрела на тетушку - ее очередь отвечать на вопросы.

Тетя Лиза молчала. Ну! Она молчала, гордо откинув голову и выпятив вперед оплывший подбородок.

Зоя Космодемьянская на допросе - не иначе. Дождавшись, когда все взгляды обратятся к ней, тетя открыла рот и торжественно изрекла:

- Этот дом принадлежит всем Приваловым.

Она закрыла рот и плотно сжала накрашенные губы, показывая, что сказать ей больше нечего.

- Ваша мама хотела сказать, - устало объяснила я, - Что дом принадлежит... принадлежал ей, дяде, моей мамуле и тете Поле. Так хотел дедушка. Правильно? - обратилась я к партизанке. Она величественно кивнула головой.

- У дяди детей не было, поэтому осталось трое наследников - вы, мы и павлики. За моих предков можете не беспокоиться - они застряли в Токио, и фамильная хибара им ни к чему. За меня тоже - в ближайшие сто лет я не собираюсь переселяться в Озерск, мне и в Москве неплохо. А вот павлики...

- Ты думаешь, Павлик собирается? - ужаснулся Макс.

- Нет, не думаю. Но он своего не упустит. Решит, например, продать часть дома, которая принадлежит его матери. Тетю Полю он уговорит - не сомневайтесь, она давно слушает обожаемого сыночка и никого больше... Или решит огородить свой угол колючей проволокой и забаррикадировать противотанковыми ежами. И ничего не попишешь - на вполне законных основаниях.

- Боже мой, но зачем?

- А просто так, из вредности. Вы что, Павлика не знаете? - ахнула я.

Повисла напряженная тишина. Они не хуже меня знали Павлика. И в эту секунду осознали, что я говорю чистую правду.

- Что же нам делать? - растерянно проблеяла тетя.

- Как что? Выкупать, конечно, соглашаясь на любые условия Павлика.

Иначе он может продать материнскую часть не вам, а чертям собачьим! Но сначала, - я обреченно вздохнула, представляя каторжный труд, на который обрекаю себя и родичей, - Поищем копию завещания. Чем черт не шутит...

- Пожалуй, стоит поискать, - сказала Грета и поднялась с места.

Сообразила, значит. Хорошо.

- Разделимся, - предложила я, - Ты поищешь в кабинете, Макс возьмет на себя гостиную, тетя - спальни, Нюся - кухню и холлы, ну а я - библиотеку.

- Но я собиралась к просветленной госпоже Ванде, - робко запротестовала тетушка, - Говорят, она очень сильный потомственный медиум.

Невероятно сильный! Если мне удастся поговорить с Генрихом... если Ванда позволит... я спрошу у него...

Силы небесные!

- Тетя!

А могла, между прочим, и догадаться. Тетя давно увлекалась гадалками, колдунами, целителями, астрологами, хиромантами, магистрами несуществующих наук, академиками левых академий и прочей расплодившейся шушерой. Дядю, помнится, это смешило. До смеха ли ему сейчас?

- Тетя, - я взяла себя в руки, - Ты можешь собираться к кому угодно - хоть к Рамсесу Четвертому, но сначала помоги нам. Никуда твоя Ванда не денется.

- Ника, ты не понимаешь! - с негодованием воскликнула тетя Лиза, -

Ванда - особенная, она чистый ручей сокровенного знания, из которого хотят напиться многие, но не многим позволено. Она...

- Ага, - отмахнулась я, - Твоя Ванда - чистый ангел в грешной плоти. И сколько денег успел вытянуть твой просветленный херувимчик? - задала я каверзный, как мне показалось, вопрос.

- Нисколько! Ни копеечки! - восторжествовала тетя фальцетом. В ее глазах вспыхнул живой огонек, - Ее не интересуют деньги! Она просветленная!

Помогая людям, Ванда совершенствует свой дух, готовит его к последующим реинкарнациям... Если бы ты видела ее глаза! Она смотрит не на человека, а прямо в его душу, в самую суть! Ее невозможно обмануть. Она совершенно особенная!

- Прекрасно, тетя, - сдалась я под яростным напором восклицаний, -

Решено, мы справимся без тебя.

На данном этапе меня вполне устраивало, что в ожидании встречи с просветленной Вандой тетя встряхнулась, перестала рыдать и даже накрасила губы.

***

Я отправилась в библиотеку и взялась за пыльную (в прямом смысле) работенку. Я снимала книги с полок, осторожно встряхивала их, заглядывала под обложку и ставила на место. Снимала и ставила. Снимала и ставила.

Увлекательнейшее занятие, если учесть, что две стены длинной комнаты от пола до потолка вплотную заставлены книгами, среди которых попадаются энциклопедические словари толщиной в мою талию и настоящие фолианты в неподъемных кожаных переплетах. Чтобы добраться до верхних полок, приходилось влезать на шаткую стремянку, а я, между прочим, боюсь высоты.

Каблуки в десять сантиметров - тот предел, за которым начинается страх.

Через полтора часа физических упражнений заныла поясница, неделикатно напоминая, что мне давно не двадцать лет. Еще через полчаса поясница напомнила, считаю, по-хамски, что мне, однако, уже не тридцать лет.

Зарра-аза! Без тебя помню.

Перелопатив не меньше двух тонн знаний, накопленных неугомонным человечеством, я нашла бело-розовый фантик от карамели "Мечта" , синий трамвайный билетик стоимостью три копейки (тоже раритет), поблекший список продуктов, начинающийся со строчки "шампанское - два ящ." , написанный дядиной рукой, и лаконичную записку: "Завтра там же. Люблю. А." Почерк влюбленного мне неизвестен. Се ту, как говорят французы. На этом перечень моих находок иссяк.

Я медленно разогнулась, схватившись за поясницу обеими руками, и обвела комнату мутным взором.

Для очистки совести заглянула за кресло, отодвинула в бок пегую волчью шкуру и перелистала подшивку "Озерских ведомостей" . Ни-че-го.

Ексель-моксель! Зато совесть чиста.

У моих сокаторжников дела обстояли не лучшим образом - ничего путного они не нашли.

Итак, вряд ли дядя написал завещание и не сделал с него копию. А это значит, что завещания не было, нет и, по всей видимости, уже не будет. Что и требовалось доказать Фабе. Вместо точки ставлю черный кружок.

Макс умчался по своим делам, рыкнув мотоциклом. А я взяла полотенце и пошла освежиться на Тьмаку.

C удовольствием побарахталась в измельчавшей речушке, равномерно прогретой солнцем до песчаного дна, устроилась на полотенце, подставив бледную спину кровавому закату, и задумалась.

Принято считать, что блондинки - эгоистичные и тупые создания, они не думают, потому как им, бедненьким, не чем. А маленькие блондинки (я в частности) - вообще туши свет, сливай воду и беги от них, беги, пока не поздно. Не знаю, откуда пошла эта выдающаяся хиромантия, но однажды в теленовостях я услышала, что американские ученые провели исследования, в результате которых выяснилось, что интеллектуальный коэффициент блондинок ничуть не ниже, чем у шатенок или брюнеток. Спасибо, дорогие, утешили. Вам что, нечем было заняться? Спросили бы у меня, я бы и так сказала, без исследований, что мой рост и цвет волос, а также размер обуви и бюста никогда не мешали мне думать.

Итак, думаю. (Назло особо выдающимся кретинам в штанах, поскольку у женщин, верно говорю, ума не хватило бы тратить чистопородные баксы на подобную ерунду.) О чем бы мне подумать? Мыслей столько, что голова пухнет.

Надо выбрать одну и обстоятельно пройтись по ней, а не скакать контуженой блохой по раскаленной сковородке.

Хорошо бы вспомнить точнее, что незабвенный дядюшка говорил о чертовом завещании. Помню, однажды он глубокомысленно изрек, обращаясь ко мне: "Я оставлю все тебе, детка, но и про других родственников не забуду" . Вот. И понимай как хочешь. В другой раз, перед тем, как выгнать меня из дома, а с ним это периодически случалось, сказал: "После моей смерти в семье останется только один мужчина... Макс, как ты догадываешься, не в счет...

Этот мужчина должен будет позаботиться об остальных. И я ему помогу" . Я тогда не обратила внимание на его слова: дядя пребывал в отвратительном настроении, цеплялся ко всем и каждому, ерничал. Оглядываясь назад, я понимаю, что кое-какие шансы занять место главы семейства у Павлика были.

Реализовались ли они - вот в чем вопрос. Хотя какой из Павлика мужчина...

Да никакой. Скупой, эгоистичный, высокомерный. Разве это мужчина?

Недоразумение в портках.

Леший с ним, с Павликом, он свое получил. А выйдет из больницы - я ему еще добавлю... За всех униженных и оскорбленных сородичей. А за себя - отдельно.

А дядя? Мог ли дядя пошутить с завещанием? Мог. Он любил всякие розыгрыши и мистификации.

Например, обещал Гретте гранатовый браслет - и подарил... томик Куприна. Или выдал мою мамулю за муж за светило в области радиоэлектроники.

Светило оказалось бездомным аспирантом, ставшим-таки светилом спустя много лет, в стране восходящего солнца. Или вытащил на свет Мэй Валлоу, - я прыснула в полотенце, - Самая удачная шутка дяди - это Мэй.

Ну и что теперь с ней будет?

И как быть с тетей, Максом и Гретой, которые привыкли жить в тени Великого и Ужасного дядюшки Генриха, не заботясь и не тревожась ни о чем.

Дядя не только содержал их, но и годами жесткой дрессировки приучал к тому, что все решает он, он же за все и отвечает.

В итоге тетя, уйдя со сцены, не пришла никуда. Вернее, она стала домохозяйкой, но рядом с домработницей Нюсей делать ей было нечего, и, жестоко помаявшись от безделья, тетя ударилась в оккультизм.

Макс, который, как говорил дядя, не в счет, после школы закончил курсы автомехаников, затем был отмазан от самой непобедимой армии в мире, после чего несколько лет проболтался гондолой в проруби.

Впрочем, болтается и сейчас.

Красавица Грета закончила среднюю школу, музыкальную школу по классу фортепиано (клавесин по праздникам терзает она), художественную школу, поучилась бальным танцам, походила на курсы кройки и шитья, закончила два курса заочного отделения филологического факультета и, разочаровавшись во всем, осела дома как пыль на мебели...

Стало прохладно. Что-то плохо мне сегодня думается. Я посмотрела на небо, обнаружила, что закат сгорел до тла, и засобиралась домой. Тело пощипывало - наверное, я перестаралась с лунным загаром, а в голове раскачивался и гудел надтреснутый колокол - бэнц, бэнц! Увидев вывеску кафетерия, я поддалась искушению и толкнула дверь. Прошла к стойке, заказала парочку стаканов молочного коктейля. Первый выпила залпом, чтобы утолить жажду, второй - маленькими глотками, растягивая удовольствие.

Пока я взбадривалась, ко мне подсел молокосос приятной наружности и предложил доверительным шепотом:

- Девушка, будьте моей женой.

Наркоман, наверное. Нет, не похоже. Зрачки в норме. Просто псих. Надо с ним поосторожнее. Главное - не противоречить и не делать резких движений.

- Обязательно, дорогой, вот только допью свой коктейль.

Молокосос с длинными ресницами, которые поднимали сквозняк не хуже лопастей вентилятора, засмеялся задорным мальчишеским смехом:

- Вы единственная в этой дыре, кто прошел тест.

Я расслабилась. Не псих. Со сдвигом по фазе, но не псих.

- Да что вы говорите? Это был всего лишь тест? А я губу раскатала.

Нехорошо, юноша, смеяться над святым.

- Вы правда особенная, - заверил молокосос. Он заметил, что я поглядываю на дверь, и уточнил, - Надеюсь, мы еще встретимся?

- Земной шарик круглый, - уклончиво ответила я, поставила пустой стакан на стойку, быстро расплатилась и выскочила на улицу.

По прямой дойду быстрее, чем по кривой, вдоль забора, - легкомысленно заключила я, отодвинула доску, болтающуюся на честном слове и на одном гвозде, и нырнула в сад. И немедленно попала в заросли одичавшей малины.

Кое-как выпутавшись из них, обожглась крапивой. И напоследок угодила ногой в ямку.

Каблук зацепился за что-то твердое - корень или палку - и я полетела навстречу судьбе, расчищая путь лбом и включив для острастки сирену.

- Ай-ай-ай!

Ткнулась лбом в невесть откуда взявшуюся железобетонную стену.

Бу-ум-м... - загудел лоб.

- Хук! - отозвалась стена. Закрыв глаза, я сползла на землю. Алес.

- Ты че дерешься? - возмутилась неясная фигура, едва различимая на фоне темного сада.

- Ты кто? - спросила я мужественно. "Бандит! Вор! Грабитель!" - мелькнуло в голове. Или в том, что от нее осталось.

- Встать можешь? - полюбопытствовал бандит. Я покрутила головой, пошевелила руками и ногами и сделала вывод, которому чрезвычайно обрадовалась:

- Могу.

Бандит протянул руку и помог мне подняться.

- Ты кто? И что ты здесь делаешь? Это, между прочим, частное владение, - затараторила я, топя липкий страх в бурном словесном потоке.

- Меня зовут Андрей. Я сосед. А ты кто?

- Какой такой сосед? - не унималась я, - Я всех соседей знаю...

- Значит, не всех. Дом с мансардой знаешь? Недавно я купил его у старика Нестерова.

- Допустим, - не сдавалась я, - А что ты делаешь в чужом саду?

- Иду к Приваловым. Они пригласили меня на чай. А что, нельзя?

- Можно, - смилостивилась я.

Наверное, Греткин жених. Вот стерва, ни словом не обмолвилась!

Сестрица называется!

- А ты кто?

- Я тоже Привалова. То есть не совсем... Я хочу сказать, что моя мама

- Привалова, а я - Шахова.

- Так ты невозможная Ни! - воскликнул сосед с непонятным для меня восторгом.

Я вздрогнула. Так меня называл один-единственный человек на свете да и тот уже умер.

Когда дядя пребывал в хорошем настроении, у него находилось много разных имен для меня - Ника, Венька, деточка, Ни... Но когда он сердился и топал ногами, то называл неизменно - мерзавкой и исчадием семьи. К мерзавке и исчадию я больше привыкла.

- Откуда знаешь? - осипшим голосом спросила я.

- Слышал от Генриха Карловича. Он много чего рассказывал о тебе.

Было темно, и я не могла разглядеть выражение его лица, но мне показалось, что Андрей усмехнулся.

Ну и пусть себе. Какое мне дело до того, какие небылицы травил обо мне злопамятный дядя Греткиному жениху.

- М-м... Ну что, пошли?

- А ты сможешь идти?

- Смогу, только медленно.

Андрей взял меня под локоть и повел к дому, приноравливаясь к моему шагу. Он уверенно лавировал между яблонями и кустами. Я обнаружила, что в нашем саду он ориентируется лучше меня. Наконец, мы выбрались на утоптанную тропинку.

- Куда, если не секрет, ты летела?

- На шабош... - я почувствовала, что Андрей напрягся. Кажется, я произвела неизгладимое впечатление.

Слабонервный, наверное. Придержу-ка я свой язык. И покажу, что нам,

Приваловым, свойственны светские манеры и обходительность, - Шучу. Вы, надеюсь, не пострадали?

- Мы же были на ты, - напомнил Андрей.

- Простите, это от растерянности. А вообще у меня железное правило не тыкать незнакомым людям.

Так вы не пострадали?

- Отделался легким испугом. Давай на ты, - потребовал он.

- И куда я попала? - уточнила я, проигнорировав последнюю фразу спутника.

- В живот, - я почувствовала, что он улыбнулся и сжал мой локоть сильнее, чем требовали того обстоятельства, - Похоже, кратчайший путь к сердцу тебе известен. Я прав?

Я благоразумно пропустила фразу мимо ушей. Мужчины часто говорят двусмысленности, но редко замечают это. Зато замечаем мы. Даже то, чего нет, не было и никогда не будет. Потому что нас интересует не то, что он сказал, а то, что он хотел сказать, и мы не учитываем, что, как правило, он говорит только то, что хочет, и хочет только то, что говорит.

Мы с Андреем поднялись на крыльцо, и при свете, падающем из окон первого этажа, я наконец смогла разглядеть соседа. "Хорош" , - со знанием дела отметила я. Метр восемьдесят, мускулистый, густые волосы зачесаны назад, высокий лоб, прямой нос, резко очерченный рот, квадратный подбородок. Лет тридцать пять-тридцать шесть. Одет в черную футболку и джинсы. На правом мизинце - кольцо.

Обручального нет. Впрочем, кто в наше время его носит? Только женщины и прочие люди с подавленными сексуальными инстинктами. Андрей к таковым не относится, это очевидно. Не в моем вкусе, но хорош. Чего не скажешь обо мне, - спохватилась я. Ободранное огородное пугало - и то краше.

- Грета, - громко позвала я, распахивая дверь, - Я привела тебе гостя.

- Иду, - отозвалась кузина.

Бросив Греткиного жениха в одиночестве, я направилась в ванную осматривать саднящую царапину, оставленную на плече малиной, и ноющую ногу.

Убедившись, что раны не смертельные, я объявила голодовку вплоть до завтрашнего утра. Равнодушно выслушала пылкие протесты и жалобные стенания

Нюси и отправилась на боковую.

Угловую спальню в глубине души я давно считала своей, поскольку останавливалась в ней всякий раз, когда оказывалась в Озерске. Здесь не было ничего лишнего. Белые обои, широкая кровать, заправленная шелковым покрывалом в мексиканском стиле, трюмо и невысокий комод, над которым висел небольшой черно-белый Дали. Вероятно, ранний, зато подлинник. Я же говорила - ничего лишнего.

Распахнутые настежь окна были занавешены легкими и пестрыми мексиканскими шторами, которые надувались свежим ветерком словно желто-красно-коричневые паруса. Казалось, что комната плывет, покачиваясь, сквозь ночь.

Прошедший день выдался насыщенным и несколько опасным для здоровья, о чем неделикатно напоминали завзятые нытики - плечо, поясница и нога. В голове безумным хороводом кружились ошметки мыслей. Вдруг из темноты выплыла борода и возбужденно прошептала: "Дядя ничем не болел и вдруг умер" . Ее оттеснила фигура, облаченная в бархат, и, прихлебывая валерьанку и причмокивая, развязно сообщила: "Деточка, ты только не волнуйся, но мы убили Павлика" . "Павлик оказался на редкость живучим," - пропели льдинки и наперебой захихикали.

Странно... Есть нечто такое, что покусывает меня изнутри, не дает покоя, тревожно, черт возьми, и хочется в Москву, а еще лучше - в Токио, к маме, но если она узнает, что я слиняла, бросив Приваловых, мне придется туго, с маман лучше не ссориться, а почему, собственно, "слиняла" и "бросив" , родственники в порядке, держатся лучше, чем я ожидала, да, точно, это и странно, я припасла дюжину бумажных платков, чтобы утирать им носы, а плачет одна тетя, и то неубедительно, по моим представлениям, они все должны были слечь от горя и страха перед будущим, но пациенты скорее живы, чем мертвы, никакой паники, никакого смятения я не заметила, странно...

Я перевернулась на другой бок.

Мерзавец, мужики от меня сбегают, неужели дядя настолько обезумел, что оставил все ему, не поверю, пока своими глазами не прочитаю завещание, завещание было, сейчас отчетливо понимаю, что было, прав Фаба, почему я сразу не обратила внимание на его слова, не знаю, из чувства противоречия, надо думать, дядя предусмотрительный, всегда стелил соломку, и если между ним и Фабой не было договоренности на счет "литегату'гного наследия" , а

Фаба утверждает, что не было, и у меня нет причин не верить ему, то значит, дядя давно составил письменное распоряжение, но его мы тоже не нашли, да, в дядином духе написать завещание по старинке, с длинным перечнем кому что и за что причитается, а кому (мне) за что (за непокорность) не причитается, с вереницей невыполнимых для наследников условий, с назначением душеприказчика, правда, не знаю, заверит ли такой документ нотариус, сейчас все унифицировано до скуки, и про Фабу дядя не мог забыть, уж точно, а по закону ему не положено, он не родственник, ага, еще одно очко в пользу завещания, Фаба столько лет вел дядины дела и, кажется, успешно, что дядя не мог не отблагодарить его, да, это в дядином стиле, какой никакой, а все-таки литератор, да, завещание было, надо попытаться найти нотариуса,

Фаба найдет...

Сем Семыч громко всхрапнул.

А в больницу придется сходить, не хочется, но надо, и что за напасть, не понимаю, сначала дядя, потом Павлик, дядя ничем не болел, Павлик ничем не болел, оба были здоровее телеграфных столбов, и нате - один скоропостижно, второй неожиданно, одни бабы остались, типун на язык, про

Макса-то забыла, да и Павлик выкрутится, ничего, прорвемся, может, Андрей присоединится, хоть за Гретку буду спокойна, тете Лизе подыщу работу, какой-нибудь драмкружок, Максу - девушку, желательно автофобку, и в Москву, в Москву, а лучше - в Токио, к маме...

И я вырубилась.

***

- Павлика-а уби-и-ли-и!

Истошный крик прорвал плотную завесу сна.

Чертов Павлик, опять его убили. И до чего не вовремя - смертельно хочется спать. Спать хочется...

Я перевернулась на другой бок и натянула на голову подушку. Но тетя

Лиза сдаваться не собиралась.

Она собиралась меня доконать. Факт! Вопли, которые она исторгала, стремительно набирали обороты и почти достигли критической отметки - одиннадцати баллов по шкале Рихтера-Шнитке.

- Ника, вставай, Павлика убили!

- Как, опять? - пробубнила я из-под подушки и предприняла тщетную попытку, не открывая глаз, откинуть простыню, которая без страха и упрека стояла (вернее - лежала) насмерть. Фу ты! Открыв глаза и спихнув с себя подушку, сообразила, что тяну за край нижней простыни, той, на которой лежу. Хотела встать, но не смогла, поскольку все силы ушли на изматывающую битву с тетиными децибелами, упирающейся простыней и удушающей подушкой.

Оставьте меня, мне хочется спать.

- Почему опять? - удивилась тетя и растерянно захлопала фамильно-голубыми глазами.

- Ты что, забыла, что его уже убивали? Не далее как позавчера, - напомнила я, демонстративно закрыла глаза и вжалась в матрас, испытывая страстное желание пустить корни и срастись с ним навеки. Спать хочется...

- Ника, говорю тебе, никакого приступа не было. Нашего Павлика отравили!

- Допрыгался. Но я тут при чем? Слушай, дай поспать, а?

- Его отравили, честное слово! Вставай, прошу тебя, вставай!

Она произнесла это так, что я сразу поверила. Тоску, замешанную на страхе и приправленную отчаянием, не сыграешь шутя, этим можно только наполниться до краев и пролиться. Сон как рукой сняло.

- Постой, - я облизнула пересохшие губы, - Ты хочешь сказать, что позавчера Павлика убили? По-настоящему?

- Ну! У нас...

- Финиш. Нет, подожди, - я рывком подскочила с кровати, - Сначала я все-таки проверю, - подбежала к двери, распахнула ее и крикнула, - Грета,

Макс, ваша мама говорит... - слова застряли костью в горле. На пороге комнаты стоял хмурый, явно не выспавшийся - как я его понимаю! - мужчина средних лет среднего роста и крайне невыразительной наружности. Я моргнула, но человек не исчез. Я зажмурила глаза и досчитала до трех - стоит себе.

- У нас милиция, - закончила тетя Лиза.

- Здрасьте, - пробормотала я в растерянности. Что ни говорите, а воспитание - великая вещь. Если в детстве вас приучили здороваться, то это надолго. Даже столкнувшись нос к носу с милицией, вы машинально сделаете книксен.

- С обыском пришли, - тихо пояснила тетя. Оказывается, она и тихо умеет.

- Оденьтесь и пройдите в гостиную, - приказал Хмурый, почему-то пряча глаза, развернулся и рысью ретировался вглубь коридора.

Я случайно посмотрела вниз и увидела голые ноги. Силы небесные, да это мои ноги! И мои... Ой! И тут до меня дошло, почему Хмурый старательно отводил взгляд. Разумеется, не от стыда, что подслушал чужой разговор. Еще чего! Я обнаружила другое, более правдоподобное объяснение, а состоит оно в следующем: короткая маечка, в которой я улеглась спать, не ожидая от судьбы крутых виражей в сладкие утренние часы, едва прикрывала сами знаете что.

Все остальные... хм... допустим, прелести беспардонно выглядывали наружу.

Вывод: не спи, пионерка, замерзнешь. В следующий раз без вечернего платья и меховой горжетки не лягу. Не забыть бы "шпильки" под кровать поставить. И ридикюль под матрас засунуть. Паспорт, носовой платок, немного денег и на всякий случай изделие номер один. Нет, два изделия номер один, поскольку случаи бывают разными. На то они, натурально, и случаи.

Я наспех натянула джинсы и рубашку, наглухо застегнулась, памятуя о недавнем конфузе, перехватила длинные волосы голубой лентой, брызнула холодной водой на помятое лицо и присоединилась к не менее помятым родственникам, собравшимся за овальным столом в гостиной.

Кругом уже кипела работа. Многострадальный дом переживал третий по счету и, очевидно, самый ужасный по последствиям обыск. Вещи, подхваченные небывалым трудовым порывом, на мой взгляд, несовместимым с данным временем суток, срывались с годами належенных мест, мебель отодвигалась и переворачивалась. Что-то уже хрустело под ногами. Словом, гостиная постепенно приобретала вид старой девы, зверски изнасилованной противоестественным способом. Кажется, так пишут в их протоколах. Ничего, если не так, старшие товарищи меня поправят.

Да, кстати, если есть противоестественный, то логично предположить, что есть и естественный способ насилия. Это какой же?

Нюся - наша неизменная хранительница чистоты и порядка, суровая повелительница тряпок и швабр, бесстрашная укротительница пыли и хаоса - плотно сжимала губы, чтобы со злости не ляпнуть дорогим гостям лишнего, и метала по сторонам убийственные взгляды. Подвергнись я такой обструкции, давно бы пала замертво. Но то я, а то - менты. Ядовитые взгляды отскакивали от них, как бараний горох от танковой брони.

- Одно хорошо, - прокомментировала ситуацию невозмутимо-прекрасная кузина, - Если наш общий дядя припрятал копию своего завещания дома, то они... - кузина мрачно кивнула в сторону, - Точно его найдут. Как ты считаешь?

А я считаю так: если Павлик не нашел, ментам искать нечего.

Возле стены сидели притихшие, явно испуганные понятые. Сам Хмурый расположился в библиотеке и по очереди выдергивал нас к себе на допрос.

Нет, он выразился деликатнее - на беседу. Впрочем, не вижу разницы. Какой человек, находясь в здравой памяти и трезвом рассудке, станет беседовать с родными в доску органами да еще добровольно?! Покажите мне такого - и я посыплю голову пеплом и уйду в монастырь.

Только какой монастырь меня примет? Ничего, если не примет сразу, поселюсь в шалаше, как Ленин, и возьму монашек измором.

Шутки - шутками, а дело - дрянь. Павлик не умер, но его действительно пытались отравить. Так сказал Хмурый в ответ на мои недоуменные восклицания.

Недотравленый кузен, находясь между жизнью и смертью, вместо последнего "прости" выложил ментам и про завещание, и про скандал, и про то, что мы ни перед чем не остановимся, чтобы прибрать к рукам его - его! - законное наследство. В общем, заложил нас по полной программе. Каков поганец, а? Я до тебя доберусь, солнце мое запятнанное. Так доберусь, месяц мой ущербный, что мало не покажется.

- Как он мог? - твердила тетя, пунцовея от праведного гнева, - Как он мог? Мы к нему со всей душой, а он...

- Мамочка, успокойся, - уговаривал взволнованный Макс, - Павлик остынет и возьмет свои слова обратно.

Находящийся рядом оперативник внимательно слушал, о чем они говорят.

Казалось, что он не просто слушает, а кожей впитывает каждое слово, попутно сканируя мысли, и записывает все это в оперативную память.

Даже если Павлик и остынет, дело замять не удастся, слишком далеко оно зашло. Нутром чувствую: подозреваемся мы - скопом и по отдельности. Ну конечно! У нас был и мотив, и возможность подсунуть Павлику яд.

Вот мы, тепленькие, застигнутые не с поличным, но на месте преступления. Вернее, не мы, а они. У меня, оказывается, алиби - в то время, когда Павлик глотал отраву, я была в пути, между Дашкиными Белыми

Сычами и Озерском. Хмурый следователь не отстал, пока не понял, что это прискорбное для него обстоятельство могут подтвердить несколько человек - Дашка, которая провожала меня (патологически пунктуальная подруга назовет время моего отъезда из Сычей с точностью до сотых долей секунды), парнишка в ортопедическом ботинке, который обслуживал меня на авто заправке под Тверью (надеюсь, он запомнил утроенные чаевые), длинноносый официант из кафе, куда я зашла выпить чашку светло-коричневой бурды с подозрительным вкусом и кислым запахом, издевательски обозначенной в меню как кофе по-турецки (оказывается, иногда выгодно закатывать эффектные скандалы с выплескиванием жижи на грудь официанту.

Вообще-то я целилась в лицо, но промахнулась), а также многочисленная группа подозреваемых родичей. Не знаю, учтут ли их показания, но и без них свидетелей достаточно.

Не сомневаюсь, что мое алиби подвергнется тщательной проверке. Его и под микроскопом изучат, и на зуб попробуют. Пусть пробуют, мне не жалко. За алиби я абсолютно спокойна: более железобетонного доказательства невиновности в природе не существует.

Как, однако, приятно чувствовать себя человеком с алиби! И как не приятно все остальное, кто бы знал...

Хмурый установил, что в день покушения Павлик никуда не уходил, и к нему, в свою очередь, никто не приходил. Родственники клянутся (лучше бы молчали, но разве им втолкуешь), что посторонних в доме не было. Правда, между Приваловыми и следователем возникли принципиальные разногласия, считать ли Фабу посторонним. Обе стороны, как и следовало ожидать, остались при своем мнении. Ясно, теперь подозревается еще и Фаба. Бедный старикан, не повезло ему с нами. Вернее, с ними. Я совершенно ни при чем. Затаскают теперь Фабу почем зря.

Когда Хмурый поймет, что Павлик был затворником, по крайней мере, здесь, в Озерске, и что он не общался с посторонними не только в день покушения, но и во все предшествующие дни, моим незадачливым родственникам придется совсем туго.

Буквально все указывает на то, что дело это - тихое и семейное, что несостоявшимся убийцей мог быть только свой человек. Или столичная мафия.

Если Павлик перебежал дорогу отморозкам, они могли специально достать его в Озерске, чтобы замести следы, ведущие в Москву. Эту версию я подбросила Хмурому, чтобы он не зацикливался на Приваловых.

Версия откровенно слабая. Сама знаю. Во-первых, смешно представить, чтобы Павлик - мелкий клерк строительной компании, законопослушный до скуки, перебежал дорогу мафии. Деньги? Оружие? Наркотики?

Алюминий? Ой, мама, держите меня семеро! И покрепче, иначе упаду от смеха. Во-вторых, время такое, что всем подряд, включая трехнедельных эмбрионов, известно, что отморозки предпочитают огнестрельное оружие, которое в их руках выглядит естественней, а действует быстрее и гораздо, гораздо эффективнее. Если это мафия, то где, спрашивается, контрольный выстрел в голову?

Да, версия слабая, но на первое время сойдет. А позже я придумаю что-нибудь более правдоподобное, чтобы занять Хмурого, нечего ему штаны просиживать.

Следователь все пытал меня о какой-то чашке. То с одной стороны зайдет, то с другой. Конечно, я не преминула спросить, в чем дело. Он сманеврировал и ушел от прямого ответа. Тогда я спросила, можем ли мы навестить отравленного. Он объяснил, что нет. Пока мы, дескать, под подозрением, и думать об этом нечего.

Понятно. Я поинтересовалась здоровьем кузена и получила краткий ответ, что выкарабкается. И то хлеб.

Павлик, конечно, злобный мужик, но как-никак родственник. Хватит с нас и дядиных похорон.

Тем временем бригада экспертов числом две штуки закончила свою работу.

Как и следовало ожидать, менты не нашли ничего - ни яда, ни завещания.

Подошел Хмурый и, предупредив нас об ответственности, потребовал оставить автографы на протоколе и подписках о невыезде. (Мы не смогли отказать ему в любезности.) И с этим вся честная компания в авангарде с ожившими понятыми дружно вымелась вон.

Мы проводили их до порога и по молчаливому уговору перешли на кухню.

Первой опомнилась Нюся. Она опрометью вернулась к двери, спешно провернула два замка, набросила цепочку и громыхнула пудовым засовом.

Словом, предприняла беспрецедентные меры безопасности. Не помню случая, когда Приваловы запирались бы на засов. Да что там засов! Они и замками-то как правило не пользуются. Как ни приедешь - так двери нараспашку. Говори им, не говори - все без толку. Но после визита ментов Нюся образумилась.

Она не только закрыла дверь, но и привалила ее собственной спиной. Теперь мы точно в безопасности, и можем перевести смятенный дух.

- Слушайте, дорогие мои, - сказала я строго, - Пусть тот, кто отравил бессовестного Павлика, облегчит душу чистосердечным признанием. Раскаяние, как вы понимаете, не требуется. Сказанное здесь и сейчас останется антр ну, то есть между нами, девочками, но отравитель должен сознаться, чтобы все остальные не страдали, изводя друг друга напрасными подозрениями. Согласны?

- я требовательно посмотрела на родичей.

Они согласно закивали головами.

- Ну?

Баранки гну. Все с любопытством пялились друг на друга и только.

- Правильно ли я понимаю, что никто из вас не пытался прикончить незабвенного Павлика? Тетя, что скажешь?

- Нет, что ты! - замахала руками тетя. Я перевела взгляд на Грету:

- Грета?

- Скажешь тоже, - фыркнула кузина.

- Макс?

- Нет, не я, - невпопад улыбнулся кузен.

- Нюся?

- Господи, спаси и помилуй! - суетливо открестилась домработница. Ну и видок у нее был при этом.

Впрочем, они все выглядели не лучшим образом. Оно и понятно.

Не знаю, что сказал бы великий Станиславский, но лично я им поверила.

Не потому, что я доверчивая (ха!), а потому, что они не могли отравить. Вот если бы Павлика придушили в запале бельевой веревкой, или сгоряча столкнули с крутой лестницы, или на худой конец прирезали ножом для разделки рыбы, я бы, может, и сомневалась первые три секунды. Наш Павлик и святого довел бы, попадись ему под руку святой. Подумайте только: я - невменяемая. Ха! Мужики от меня сбегают - ха-ха! Да за такие слова, сказанные прямым текстом в глаза... И на кол посадить не жалко.

Но для того, чтобы отравить человека, одного желания, одного импульса недостаточно. Как сказал незабвенный классик, яд - вещь щекотливая, требующая много чего. Допустим, хладнокровия у Греты столько, что хватит на роту десантников, но расчетливость отсутствует напрочь. Как бы она провернула все это без расчета? А никак. Нет, не те они люди, чтобы затаивать злость, вынашивать планы, добывать яд, заметать следы, обеспечивать алиби. Кстати, алиби ни у кого из них нет. Одна я отличилась.

Нет, не так, что бы там ни говорил гражданин Хмурый, алиби есть у всех.

Наше алиби - это само отравление. Представляю мину Хмурого, заяви я ему об этом. Но он не знает Приваловых так, как знаю их я.

- И я не травила Павлика, хотя, может, и стоило, - справедливости ради закончила я.

- Тогда кто же? - искренне удивился Макс.

- Не знаю, но надо его найти и заставить признаться. Иначе дело могут повесить на кого-нибудь из вас.

- Легко сказать - надо, - парировала Грета, - Лучше скажи, если ты такая умная, где найти и как заставить.

Я предпочла не обращать внимание на издевку. Пусть девочка тешится, как может. Да, я не такая умная. Я просто умная.

- Не знаю, - ответила я, - Но преступник - тем более, что он посторонний, - должен ответить за все. Он должен отправиться на нары, а наше дело - помочь ему в этом нелегком деле.

- Он? - переспросил кузен, - Скорее - она. Я могу ошибаться, но мне кажется, что мужчина выбрал бы другой способ, чтобы избавиться от нашего

Павлика.

- Ты имеешь в виду дуэль? - я усмехнулась, - Во-первых, братишка, это смотря какой мужчина, некоторые из них бояться крови, а во-вторых, он или она - мне без разницы. Пусть будут они или оно, если тебя это больше устраивает... Вы мне лучше расскажите, чем закончился обыск. Я пропустила самое важное: они вообще что-нибудь нашли или как?

Грета кивнула:

- Конечно, нашли. Изумрудную запонку, которую дядя потерял прошлым летом, и Максовы презервативы со вкусом земляники, которые он прятал у нас под носом - на лестнице, в китайской вазе, - кузина фыркнула, а Макс засмущался, как девица, и потупил взгляд, - Считаю, господа присяжные заседатели, - продолжила кузина, - Что последняя улика - самая существенная.

- Макс и презервативы? Немыслимо! - от изумления я отреагировала громче, чем следовало.

- Он во всем сознался. Правда, Максик? - продолжила кузина ласково-ласково, как прирожденный инквизитор, - Но есть два обстоятельства, которые смягчают его вину: во-первых, упаковка не была распечатана, а во-вторых, счастливый обладатель земляничных кондомов чистосердечно признался и раскаялся. Поэтому мы с мамой решили его помиловать. Надеюсь, ты не против?

Против ли я? Вот еще! Наконец-то мальчик занялся приличным делом. Макс посмотрел на меня с благодарностью.

- А что еще они нашли? - живо поинтересовалась я.

- Как? Тебе мало? - Грета натужно хихикнула, тряхнув головой, и мелкие кудряшки рассыпались по ее плечам, - Успокойся, - сказала она уже серьезно,

- Ничего такого, что прямо указывало бы на преступника, они не нашли.

Только зря время потратили - и свое, и наше... Боже мой, как неприятно, что сняли отпечатки пальцев, как подумаю, что теперь мои отпечаточки будут храниться в их базе между оттисками потных лап воров и насильников, так в дрожь бросает.

- Неприятно, - эхом отозвался кузен. Я солидарно промолчала.

Пока мы обсуждали обыск и сопутствующие ему обстоятельства, тетя сидела, обмякнув на стуле и тупо уставившись в одну точку, а деятельная

Нюся методично наводила порядок. Я полюбопытствовала:

- А что за история с чашкой? Вас тоже расспрашивали о ней?

Из посыпавшихся с разных сторон ответов, я ничего не поняла и стала задавать наводящие вопросы. В результате выяснилось следующее.

Следователь установил, что Павлик ужинал вместе со всеми куриной грудкой, кабачками, протомленными в сметане, греческим салатом с маслинами и вымоченной в молоке брынзой. От десерта - ванильного мусса и винограда - он отказался. Посуду Нюся вымыла сразу после ужина, в самый разгар скандала, учиненного Павликом наверху. Это она зря сделала, но так получилось. Впрочем, совершенно не понятно, как его могли отравить на глазах у всех и как, будучи отравленным, он мог скандалить.

Однако у кузена была смешная привычка вечером допивать по глоточку остатки чая или кофе из нескольких чашек, скопившихся за день в его комнате. Иной раз он уволакивал к себе по пять-шесть чашек и не отдавал, пока не допьет все до последней капли. Зная его привычку, Нюся перед самым сном поднималась к нему с подносом, чтобы собрать и унести пустую посуду.

Так вот, после того, как Павлика с мнимым приступом увезли в больницу, приехала я. Накормив меня, Нюся натурально пошла в комнату кузена за очередной порцией чашек и перемыла разом всю посуду. Зря, конечно, но так получилось. Она тоже имеет право на смешные привычки.

Когда дело было сделано, Нюся заметила, что не хватает одной чашки из бежевого чайного сервиза - той самой, у которой отколота ручка и которую давно пора бы выбросить, да рука (Нюсина) не поднимается.

Она хотела было пройтись по дому и поискать, но почувствовала сильную усталость и слабость. "Ладно", - решила она, - "Утром вымою." А утром пришла милиция.

Стоит ли говорить, что чашку не нашли? Разумеется, она исчезла.

Исчерпав тему до донышка, мы принялись помогать Нюсе с уборкой: Грета схватилась за веник, я - за тряпку, и общими усилиями кухня быстро приобрела благопристойный вид. Потом мы попили пустого чайку.

Нюся схватила авоську и пошла за продуктами, не оскверненными, как она выразилась, лиходеями. Тетя отправилась в спальню, сказав, что ей необходим длительный отдых. Макс и Грета куда-то засобирались.

Причем кузина добрых двадцать минут выбирала шелковый шарфик. Раньше подобного кокетства я за ней не замечала, но то раньше. Пора привыкать к волнительной мысли, что наша Гретка - невеста. С ума сойти.

Наконец, я осталась одна. Самое время перейти к упражнениям следующей ступени, то есть к созерцанию объекта мысли, что для меня представляется самым сложным во всей йоге. То объекты беснуются, то мысль кувыркается - до созерцания ли? Попробую, может, получится на этот раз. Напрягу извилины и поразмыслю, благо есть над чем. То, что Павлик выжил, свидетельствует о неопытности преступника. Что это дает? Правильно, ничего. Но может дать впоследствии... Балда! Забыла спросить у следователя, чем именно его отравили. Полезно было бы знать. Для общего, так сказать, развития. Ясно, что не уксусом. И не крысиной морилкой. Даже мои родственники при всей их безалаберности и непрактичности заподозрили бы неладное, во всяком случае не подумали бы на сердечный приступ.

История с чашкой лично у меня вызывает сомнение, скажу почему. То, что она пропала, указывает на постороннего отравителя, который ушел, прихватив с собой улику, чтобы избавиться от нее подальше от места преступления. Свой бы подсунул Нюсе, чтобы вымыла, - и дело в шляпе. Пусть потом милиция ломает голову, разыскивая концы. Но что за посторонний такой, - спрашиваю я, - который знает о мелких привычках кузена?

И как он, оставшись незамеченным, добрался до комнаты Павлика? Нет, что-то у меня не складывается.

Слушай, неужели я занялась собственным расследованием?! Какая глупость с моей стороны. Нет конечно, ни о каком расследовании не может быть и речи, мне просто интересно покопаться в происшедшем.

Разминка для ума, так сказать, ничего более, честное слово!

Заверещал дверной звонок. Я дернулась к выходу и охнула. Моя нога!

Из-за волнений, связанных с обыском и допросом, я совсем про нее забыла. И она про меня, как видно, тоже. Но пришла пора нам обеим вспомнить.

За ночь нога опухла. Не вся, конечно, до этого дело пока не дошло, опух один сустав, но и этого хватило, чтобы любое движение вывихнутой конечности, даже самое пустяковое и невинное, вызывало острую боль, которая, ввинчиваясь стальным штопором, пронизывала меня от пятки до макушки.

Под настойчивую трель звонка я допрыгала на здоровой ноге до двери и встретила гостя. Это был Андрей собственной - выбритой, тщательно причесанной, разодетой и в меру сбрызнутой одеколоном - персоной.

Мускус и амбра, - потянув носом, определила я. Стойкий запах сильного, уравновешенного, уверенного в себе мужчины. На нем был парадный костюм, ослепительно белая рубашка, белый же галстук-бабочка и начищенные до блеска туфли. Ну и вырядился! - присвистнула я. Ничего удивительного - жених, ему по статусу положено. Вот женится - влезет в вечные тапочки, весь лоск сойдет, как будто его и не было. Обидно.

А пока взгляд карих глаз, испещренных солнечными крапинами, был чуть насмешлив, чуть надменен, чуть капризен. Бедовый взгляд сердцееда со стажем, который ласкает и манит, манит, манит (рефреном до конца следующей страницы) подавить инстинкт самосохранения, трижды плюнуть через левое плечо на дурацкие условности и - ах! - сигануть в бездонную пропасть любовного марева.

- Привет! - лучезарно улыбнулся он, блеснув зубами, одолженными у парня с рекламного плаката стоматологической клиники.

- Привет, - вяло ответила я, застыв, как озябшая цапля, на одной ноге.

Непорядок. Второй раз Андрей воскрешает во мне подзабытое было чувство неполноценности. Второй раз он выглядит так, словно только что из джакузи, а я - словно из общественной парилки. Надо над собой поработать: причесаться и... Что еще?

Ладно, так и быть, причешусь, а там посмотрим, - Грета ушла две минуты назад, так что... - доложила я и совсем было собралась захлопнуть дверь, но сосед, уловив мое желание избавиться от него как можно скорее, поспешно облокотился на косяк.

- Болит нога? - участливо поинтересовался он.

- Болит, - коротко пожаловалась я. Не люблю распускать сопли. Особенно перед чужими женихами.

- Будем лечить, - сообщил он и продемонстрировал тюбик с мазью, который извлек из кармана парадного пиджака, - Держись крепче!

Он отлепился от косяка, сгреб меня в охапку и, не обращая внимание на громкие протесты, отнес на диван. Потом опустился на корточки, взял пульсирующую болью стопу в свои руки, ощупал, размял, помассировал и потянул на себя.

Оглушительно хрустнув, комната раскололась и обрушилась сотнями мелких осколков, которые, падая, вонзались в мою несчастную ногу.

- Сейчас пройдет, - в ответ на мои жалобные поскуливания заверил садист, быстрыми движениями втирая мазь в кожу. Боль послушно юркнула в свою норку и притаилась. Я перестала скулить.

- Готово, - сообщил Андрей, показывая мне мою собственную ногу, аккуратно стянутую тугой повязкой, - Полежи денек-другой и будешь как новенькая.

- Спасибо.

Говорить было не о чем, и мы неловко замолчали.

- ...А хочешь... я сделаю чай? - неожиданно предложил он.

Слащавый жених, спрыгнувший с глянцевых страниц не в меру женского журнала, да на кухне - ну уж нет, это слишком. К тому же я пила чай недавно и больше не хочу.

- Хочу.

И кто разберет нас, женщин? Чур, не я. Я не способна, несмотря на мощный интеллект (наверстывая упущенное, упомяну, что удельный вес моих извилин зашкаливает за линию горизонта), потрясающую проницательность и парадоксальную широту взглядов. Иногда сама удивляюсь: и как все это умещается во мне одной?

Андрей удалился на кухню и загремел посудой. Через четверть часа он появился с подносом, заставленным чайными принадлежностями, и полотенцем, перекинутым через согнутую в локте руку. Теперь он походил на официанта из фешенебельной, сияющей позолотой ресторации. Я вдоволь насладилась случившейся метаморфозой, старательно делая вид, что упиваюсь чаем.

- А что здесь было? - спросил Андрей, озираясь, - Ураган?

- Не-а. Это не ураган, это обыск.

- Да? И кто кого обыскивал?

Дурачок, он думает, я шучу.

- Милиция нас, естественно! Не мы же милицию.

- Ничего не понимаю, - покрутил головой Андрей.

- Не переживай, я тоже... О нашем Павлике знаешь? - он кивнул головой,

- Так вот, не было у него сердечного приступа, отравили его... Да не пугайся ты так, не насмерть. В итоге Павлик - пострадавший, а мы - подозреваемые со всеми вытекающими отсюда... м-м... неприятностями...

- Но кто?.. - его зрачки расширились.

- Не спрашивай - не знаю. Знала бы - придушила мерзавца голыми руками и не поморщилась. Если честно, нашего Павлика я терпеть не могу. Но родственников... о-хо-хо!.. не выбирают. Рано или поздно с ними смиряются.

Во всяком случае, я давно смирилась и по привычке за любую седьмую воду на киселе готова глотку перегрызть. Вот если бы Павлика пристукнул кто-то из своих, - тогда другое дело... Родственные разборки, так сказать... Ну чего смотришь? Шучу я!.. (С чувством юмора у него не сложилось, однако.)

...Шучу!

Не мы это. Долго объяснять, но, поверь, не мы... Да! - спохватилась я,

- Тебе не стоило приходить сюда. Кто знает, может, за нами следят, прощупывают вероятные связи с преступным миром и все такое.

- Ну дела! - восхитился Андрей. Во всяком случае, мне показалось, что восхитился.

- Да уж, дела...

...Как сажа бела.

- А как чай?

Значит, полчаса прошли. Это я к тому, что Андрей, как всякий мужчина репродуктивного возраста, и тридцати минут не может прожить без похвалы.

Обыск? Ерунда! Павлик? Мелочь. Важно, что чай ему удался.

Так и быть, дружок, получай свой медовый пряник, но не рассчитывай, что щедрость войдет у меня в привычку.

- Спасибо, отличный.

Пусть видит, что я воспитанная особа, а не какая-нибудь там хухры-мухрыжка. Пусть знает, что Гретка из приличной семьи.

- Когда поправишься, приходи в гости, я угощу тебя настоящим чаем, - предложил сосед. Интересно, а что я пью, если не чай... Надеюсь, не уксус и не синильную кислоту.

Пока я принюхивалась к чаю, сосед сиял от удовольствия и лучился блаженством. Не так уж много, если вдуматься, мужчине и нужно - плошка щей да ласковое слово. Но это пока он холост. Дальше - больше.

Уровень притязаний мужчины обычно зависит от степени его женатости. Не думаю, что Андрей - счастливое исключение. Таковых вообще не бывает.

- М-м... - проблеяла я.

Чудной родственничек мне достанется. Вместо того, чтобы крутить романтические шуры-муры с невестой, порхает вокруг меня - занимается то ногой, то чаем, опять же - в гости приглашает. Наверное, наводит мосты дружбы и взаимопонимания с будущей... Забыла, кем я буду ему приходиться, - свояченицей?..

Видно, чудные родственники - мой крест и моя персональная голгофа.

- М-м... спасибо, приду. Вот закончится следствие, и приду. С Гретой,

- добавила я тихо. Он вопросительно приподнял правую бровь, но вопрос не озвучил, а я сделала вид, что ничего не заметила.

- ...Брось, мне бояться нечего. Подумаешь, следствие! Я чист аки слеза младенца, если не чище.

Он еще и наивный. Газет не читает, что ли? Присказку про тюрьму и суму не знает?

- И, если хочешь знать, - продолжил Андрей, - Я не верю, что кто-то из вас мог покушаться на Павлика.

Не те вы люди... (А я что говорила? Слово в слово.) ...Покричать, поссориться, выплеснуть друг на друга отрицательные эмоции - да, на это вы мастера. Но все остальное - ментовский бред. Вам нужен хороший адвокат, который быстро вылечит всех, кто в этом нуждается.

А что, неплохая идея. Не так глуп этот Андрей. Но я не представляю, где и почем берут адвокатов, тем более хороших. Не знаю, есть ли деньги у тети, а моей наличности, - я быстро прикинула, но не потому что быстро считаю, а потому что считать было нечего, - хватит разве что на пупок от хорошего адвоката. И то не факт.

- Так ты придешь, Ни?

- Что? - не сразу поняла я, поскольку думала о своем.

- На чай придешь? Обещай, что придешь, как только пройдет нога. И, слушай, хотел попросить, давай отбросим условности.

- Что отбросим? - испугалась я. Вот оно! Ну, что я говорила? Дальше должно последовать галантное приглашение сигануть в пропасть. Или я совсем не разбираюсь в мужчинах.

- Все твои спасибо, пожалуйста, позвольте пройти, не стоит благодарности. К чему они?

- Хорошо, - покладисто согласилась я, прислушиваясь к неясному бормотанию и царапанью, - Отбросим... Кажется, Нюся опять завалила ключ покупками. Будь любезен, открой дверь.

Иногда воспитание из меня так и прет. Помимо желания.

- Тьфу ты, - в сердцах сплюнул Андрей.

***

Ушел Андрей, явились Макс и Грета. Все будто сговорились, чтобы не дать мне времени на размышление. Мелькают перед глазами, дергают, отвлекают, не дают, хоть тресни, сосредоточиться. Я почти дозрела до чего-то важного, но в таких условиях думать совершенно невозможно. Проблеск был и исчез.

Теперь не вспомнить. Черт...

Подтверждая худшие опасения, Макс заметался по дому со скоростью ошпаренного ежика. Опрокинул стул, на котором мирно посапывал Сем Семыч, обняв лапами круглое пузико, в котором переваривалась свежая телячья печенка, и прикрыв мордочку пушистым хвостом. Кот с испугу подпрыгнул, издав боевой клич, мягко приземлился, дернулся к окну, стремительно перебирая лапами, проехался попой по отполированному паркету, молниеносно вскарабкался по портьере и принялся истошно орать, зависнув под самым потолком. Тоже мне, нашел развлечение. Слезай, негодник!

Между тем неугомонный Макс перевернул ломберный столик. На пол посыпались карты, рубашками вниз упали дама, туз, валет и восьмерка,беспросветные трефы.

О-ей, какой неудачный расклад!

- Опять мамай прошел, - безучастно констатировала Нюся. Она подняла мебель, собрала карты с пола и уговорила Сем Семыча спуститься на грешную землю, наобещав ему с три короба - судачий хвост, куриную котлетку и упитанную мышку. Котлетка с хвостом - понятно, но где она возьмет мышь?

Меня передернуло.

Сем Семычу надоело орать, он спрыгнул на крышку клавесина и замер в оборонительной позе, не сводя нагловато-настороженных глаз с мамая.

Покружив по комнате, кузен вышел, от души шарахнув дверью. Кто его, бедного, так допек? Ничего, перевернет дом вверх тормашками, чуток успокоится и как миленький выложит все свои неприятности. Его и спрашивать не придется.

Но сейчас меня интересует не он, а сестрица, которая до такой степени ушла в себя, что, казалось, не замечала ни меня, торжественно возлегающую на диванных подушках, ни истошно вопящего кота, ни мечущегося брата.

За окном затрещал мотоцикл, оповещая, что Макс поехал переворачивать чужой дом. Ну и ладно.

Нашему и без кузена досталось.

Для того, чтобы вызвать на откровение Грету, придется изрядно попотеть. Ни дыба, ни испанский сапожок, ни раскаленные щипцы не помогут расколоть скрытную сестрицу. Проверено неоднократно. Тут нужен нетрадиционный подход и целый вагон, нет, два вагона времени. Мне же не терпелось узнать, с кем Грета хотела встретиться, но, кажется, так и не встретилась. И кто (не я ли?) тому виной. Садистское желание, я понимаю, но ничего поделать с собой не могу.

Встретив осуждающий взгляд голубых глаз, в каждом из которых плавало по гигантскому айсбергу, я осеклась. Ладно, как-нибудь потом узнаю... Не к спеху... Да и вообще не важно...

В комнату торжественно вплыла тетя Лиза. Она была одета в приталенное льняное платье с легкомысленной вышивкой и высокие плетеные сандалии. В ее прическе красовалась садовая ромашка. Хм?..

Тетушка остановилась на полпути и, вскинув голову, замерла в ожидании одобрительных возгласов, но тут заметила мою ногу и кинулась с распросами.

- Ничего, тетушка, не волнуйся, - бодро ответила я, - Это всего лишь вывих, до свадьбы заживет.

- До чьей свадьбы? - оживилась тетя, от чего на ее щеках, покрытых тремя слоями тонального крема, румянами и пудрой, образовались лукавые ямочки. Как все дамы ее возраста, тетя обожала бракосочетания, несмотря на то, что ее собственный опыт в этом деле был крайне неудачным. Что там у них не заладилось, я не знаю, только отца Греты и Макса мне не довелось увидеть ни живьем, ни на фотографии. Но не это главное, правда? Важно услышать вальс Мендельсона, а потом - хоть трава не расти. Вот она и не растет.

- До чьей-нибудь, - ответила я туманно, - Я отметилась дважды. С меня, знаешь ли, хватит. Кто следующий? - повысила я голос, - Есть желающие?

Мы с тетей многозначительно смотрели на Грету, которая мучительно долго разминала сигаретку. Ее щеки пылали, но на прекрасном лице не дрогнул ни один мускул. Ну, что я говорила? Не девка - кремень.

Гвозди бы делать из этих людей... Далее - по тексту.

Грета нервно прикурила и вышла из комнаты. Мы проводили ее сочувственными взглядами.

- Мне кажется, у Греты появился кавалер, - доверительно прошептала тетушка и присела ко мне на диван. То, что Гретка влипла, видно невооруженным глазом. Только у влюбленной женщины может быть такой потерянный вид.

- Ты не представляешь, как трудно мне приходится с детьми, - пожаловалась тетя, - После похорон их будто подменили... Мой дорогой брат умел с ними управляться. Иногда, каюсь, я думала, что он с ними слишком крут, что надо бы помягче, поласковей. Но вот его не стало - и все пошло наперекосяк. Дом опустел.

Иногда мне кажется, что наш дом - живое существо, потерявшее любимого хозяина... Дети отбились от рук. И я не знаю, где они, с кем и как проводят время... Они совсем не разговаривают со мной. Привет и пока - это все, что я слышу от них. Мне не о ком заботиться, не с кем поговорить. Целыми днями слоняюсь по дому и думаю, думаю, думаю... Так с ума сойти можно. Я бы и сошла, если бы не госпожа Ванда.

- А-а, тетя, - воскликнула я, - Ты еще не рассказала, как прошел сеанс потусторонней связи. Удалось ли вам установить контакт?

- О да! - просияла тетя Лиза, - Конечно! Ванда очень сильный медиум.

Правда-правда! И мне... - замялась она, - Мне удалось поговорить с Генрихом.

- Да что ты говоришь? С дядюшкой?

Ексель-моксель! Только этого не хватало.

Тетя кивнула и продолжила:

- Ему там хорошо. Он сказал, что мы все сделали правильно. Кремация быстро и, главное, безболезненно избавила душу от тела, и теперь он по-настоящему свободен... Мой дорогой брат здесь, вокруг нас, - тетушка обвела быстрым взглядом комнату, - Он все видит. И, может быть, слушает нас.

- Э-э...

- Как я рада, что ты понимаешь меня!

Рано, тетя, обрадовалась.

- Э-э-э...

- Я так боялась, что ты поднимешь меня на смех! - со смущением призналась она.

- Видишь ли, тетя... - осторожно начала я, прикидывая на ходу что и как сказать, чтобы не соврать, но и не обидеть. Но закончить я не успела.

Тетя не хотела слушать. Тетя хотела говорить.

- Генрих тоже смеялся. Вы с ним так похожи! Просто поразительно, до чего похожи. Генрих не просто любил тебя, как Макса, Павлика или Грету, он гордился тобой, деточка. Поначалу, грешным делом, я даже ревновала. Мне, конечно, хотелось, чтобы он гордился моими детьми, но не случилось. Не осуждай свою старую тетку, - попросила она покаянно, - В некотором смысле ты тоже мой ребенок, потому что выросла на моих глазах.

Чистая правда. Я росла в этом доме. В раннем детстве я смешила взрослых тем, что Нюсю называла мамой, а дядю - папой. Причем, этому меня никто не учил. Сама додумалась. Тогда мне казалось естественным иметь двух мам и двух пап сразу, а потом громадных трудов стоило разобраться в лабиринте родственных связей.

- Генрих очень любил тебя, дорогая. Вы часто ругались, я знаю. Когда тебе было три года, ты уже не давала ему спуску, да и он не делал скидку на то, что ты ребенок. Между вами будто электрический разряд пробегал - сыпались искры и молнии сверкали. Но это от того, что вы были слишком похожи. Он не оставит тебя, думай о нем в трудную минуту, и он обязательно поможет, спрашивай совета, и он подскажет, направит в нужную сторону. Он будет с тобой всегда.

Одно из двух - либо у меня слуховые галлюцинации, либо у тети маразм.

Советоваться с духом? Фу ты!

- Знаешь... - тетя замялась, решая, стоит говорить или нет. По всей видимости, она решила, что стоит, - Еще Генрих сказал, чтобы я не вмешивалась в жизнь детей, пусть они идут своей дорогой.

Ага, приехали. Мне проще поверить, что дух дяди Генриха витает над нами и подслушивает (при жизни-то не брезговал), чем поверить в то, что он сказал такое. Несомненная липа. Настоящий дядюшка всю жизнь только и делал, что строчил любовные романы и контролировал всех, кого мог. Даже меня пытался. На расстоянии. Это и пошатнуло его здоровье. Я имею в виду геморрой.

Поди разбери, зачем понадобилось Ванде подсовывать тете чужого духа.

Ненавижу любую ложь. Даже самая невинная не правда ужасна для того, кому лгут, потому что не правда и потому что имеет противное свойство раскрываться в самый неподходящий момент. Но в конечном счете проигрывает лгущий. Его подхватывает стремительное течение, несет утлой лодочкой и швыряет о скалистые берега.

Возьмем, к примеру, Петренко, - подумала я и удивилась, впервые за несколько месяцев не почувствовав обжигающей боли. То ли время сделало свое дело, или это не время, а водоворот событий, в который я сама попала, но муж отвалился от сердца, как короста. Бывший муж. Теперь на самом деле бывший.

Ту-ту! Провожающих просим отойти от края платформы.

Так возьмем, к примеру, Петренко. Когда он завел любовницу, то стал врать также часто, как дышать. И чем чаще он врал, тем чаще дышал. А чем чаще дышал, тем, соответственно, чаще врал. Когда данный факт открылся мне во всей своей суровой неприглядности, первым делом я схватилась за женские журналы - что они посоветуют? Оказалось, что ничего страшного не произошло.

О, мужчины моментально согласятся с этим утверждением, из чего я делаю вывод, что советы для женщин писал психолог-мужчина, который с точки зрения той же психологии естественным образом выгораживал своего блудливого собрата, а, значит, в какой-то степени и себя самого.

Читаю дальше и млею.

Подумаешь, трагедия - тут изменил, там соврал, а вон там немного побил. Если не изувечил - то и не страшно. Вполне возможно, что это от большой и чистой любви. А если не от большой и не чистой, то тоже не все потеряно, ведь муж продолжает испытывать к жене какой-то интерес. Какой-то!

Хорошо, что не кое-какой. Чем бы утешился этот самый психолог, если бы ему изменила жена, - тем, что ничего страшного не произошло? А если бы при этом она его регулярно обманывала, придиралась по пустякам и время от времени поколачивала?

Далее предлагалось несколько способов, при помощи которых можно воскресить угасшие чувства.

Один совет глупее другого - вроде того, что забудьте о плохом и начните отношения с чистого листа. Э, психолог, я же не робот, которому какую программу задашь, такую он и выполнит. Я не умею забывать насильно.

Ладно, думаю, попробую, раз психолог советует, - хуже не будет, хуже-то не куда. Пробую, а сама пристально посматриваю на блудного муженька, изучаю нюансы его реакций. И вдруг замечаю, что мой благоверный врет напропалую и вдохновенно. Это чертовски неприятно, но хотя бы объяснимо. Однако он врет не только, чтобы сходить налево, но и просто так, без определенной цели. Не знаю, по привычке, что ли, или ради искусства, или для поддержания спортивной формы. Короче, что я ни делала, он продолжал врать и гулять, гулять и врать.

Помыкалась я, воскрешая упертых мертвецов, но добилась только того, что довела себя до исступления. Чтобы укрепить психическую прану, Лялька посоветовала заняться йогой. Что ж, капелька нирваны мне не помешает, - решила я.

И вот однажды, медленно вдыхая через левую ноздрю и растягивая вдох на восемь секунд, я достигла первой стадии просветления. Забыв выдохнуть через правую, я побежала выбрасывать журналы в мусорку - плохие они советчики, вредные у них советы. Чувства - они как люди: живут, стареют и умирают.

Нельзя воскресить египетскую мумию, не стоит тревожить покой мертвецов, они этого не любят и по своему мстят.

Живому природой положено тянуться к живому, если ему не мешать - не сдерживать и не понукать, оно само пробьет себе новый путь. Собрала я вещички и, тихо прикрыв за собой дверь, вернулась в свою девичью квартиру.

Кто подумал, что Петренко обрадовался, освободившись от преевшейся жены, или хотя бы вздохнул с облегчением, тот совсем не знает мужчин. Дело не в воставших из гроба чувствах, дело в том, что в любовном треугольнике он чувствовал себя королем: две женщины отдавали ему две любви, две заботы и две ревности, которые тешили его дурное тщеславие. Когда треугольник распался, Петренко испытал настоящий шок. Не потому что лишился меня, а потому что уполовинилось его королевство. Караул, ограбили! После краткого шока он принялся отвоевывать потерянные земли. И я с таким трудом отбилась от бывшего муженька, что до сих пор не пойму - жива или мертва осталась.

Вот почему я так остро ненавижу бабников и любую, даже свою собственную, ложь.

А Ванда врет. Если бы она хотела подбодрить растерянную тетю и помочь детям выбраться из паутины зависимостей, почему бы ей прямо ни сказать: так, мол, и так, Лизонька, твои дети выросли, пусть живут как могут. Вместо этого она предпочла воспользоваться именем дяди, по сути она солгала.

Значит, ей движет некий шкурный интерес. Однозначно. Как бы выяснить - какой?

Нет, я совсем сошла с ума, одни подозрения на уме.

Мои размышления прервал телефонный звонок. Звонил обеспокоенный Фаба, у которого успел побывать следователь. Оперативно, - вскользь отметила я и спросила, есть ли новости о завещании. Фаба ответил, что пока нет, но он не теряет надежды.

Тетя с удобствами устроилась возле телефона, подложив под спину подушку, из чего я сделала вывод, что это надолго, и поковыляла в свою спальню. Быстро прибралась там - хорошо, что вещей у меня немного.

Задвинула ящики комода, заглянула в сумку и проверила содержимое - все оказалось на месте, поправила Дали - его-то зачем трогали? Поговорила с Сем

Семычем, потрепала его по загривку, потом переоделась в длинную широкую юбку - крупные маки на желтом - и свободную футболку, заколола волосы шпильками. И, между прочим, осталась довольна неземной красотой, отразившейся в зеркале.

Четверка с плюсом. Полбалла украл короста Петренко.

***

- Ника, мне очень неудобно, - начала Нюся, когда я спустилась на кухню, - Если бы я могла... Если бы у меня что-то было, то я бы, конечно...

Но у меня ничего нет. И где взять? Ума не приложу.

- Нюсечка, давай проще. Что случилось?

- Ну это... - она смутилась.

- Нюся! - я шутливо погрозила ей пальцем.

- У меня кончились деньги, - наконец, решилась она.

- Деньги на хозяйство? - догадалась я. Она кивнула.

- Последний раз хозяин дал мне месяц назад. Я тянула во всю. Ты и сама видела - на столе никаких разносолов, не то что в прежние времена. Но не могу же я кормить вас одной картошкой! - пылко воскликнула она, - Вот, - достала из недр буфета стопку листов бумаги, исписанных мелкими аккуратными буквами и передала ее мне.

- Картошка - пятнадцать кэгэ, баклажаны, морковь, - начала читать я вслух, - Что это?

- Список покупок. Я всегда вела его. У меня каждая копейка на учете, ты не думай! - опять воскликнула она, как будто я могла, как будто я имела право упрекнуть или заподозрить ее в чем-либо, - Каждый месяц я отдавала список хозяину, - продолжала Нюся, - Он просматривал, говорил, чего надо - овощей там побольше или что, и давал деньги на следующий месяц.

Я пробежала глазами длинный список, заглянула в кастрюли и опять уткнулась в список.

- Ты забыла записать сегодняшнего кролика. Надеюсь, он будет в сметане? И, кстати, где кальмары с форелью?

Она стояла, глядя в пол, как провинившаяся школьница, и молчала.

- Ты потратила свои, - огорчилась я.

- Хозяин дарил на дни рождения и восьмые марта, вот я и... Но мне они не нужны, - Нюся подняла на меня преданные глаза, - Вы мне родные. Было бы больше - больше бы отдала, чтобы вы жили, как раньше. Но больше-то нету.

Я вспомнила, как она кормила меня манной кашей. Наверняка, она кормила и чем-то другим, но в памяти осталась только сладкая размазня, которую, как только мама Нюся отворачивалась, я успевала размазать по груди, по столу, по Павлику (непременно и с неописуемым восторгом), а остатки скармливала хиреющему фикусу. То ли мало скармливала, то ли он не любил манную кашу, только фикус захирел окончательно.

- Не девка, а бусурман растет, - ругалась Нюся, обтирая громко ревущего Павлика полотенцем. Бусурман у нее - самое ругательное слово. А произносит она его мягко, с улыбкой.

- Возьми пока, - я вытащила купюру из кармана. Она вытерла руки о передник и приняла деньги. Я мягко попросила ее, - Постарайся, пожалуйста, экономить, никаких кроликов больше, никакой семги, лады?

Она снова кивнула и проворно спрятала деньги на груди.

- Скажи, как дядя платил тебе?.. Да не жмись ты, говори как есть.

- Я ела с общего стола, а из одежды мне ничего не надо. Хозяин переводил на книжку, говорил, на старость, чтобы я чувствовала себя уверенно. Но от вас мне ничего не надо!.. Я бы и с книжки-то сняла, только банк в Москве, как до него добраться?

- Покажи книжку.

- Ника...

- Покажи книжку! - приказала я, вложив в голос металл, и хлопнула ладонью по столу.

Когда она вышла из кухни, я поймала себя на мысли, что ожидаю очередного осложнения. И оно не замедлило объявиться.

Ровный столбец цифр, из которых следовало, что дядя переводил деньги каждые три месяца. День в день. Я посмотрела на последнюю дату. Так и есть: три месяца истекли на прошлой неделе. Я отдала книжку Нюсе и в задумчивости вышла из кухни, прихрамывая на ходу.

- Ника, - окликнула Нюся.

- Да?

- ...Нет, ничего... Я хотела сказать, что обед почти готов.

В холле я столкнулась с кузиной, которая что-то искала в старом шкафу.

Увидев меня, она, кажется, перепугалась, как воришка, застигнутый на месте преступления, и быстро захлопнула ящик.

Попалась. Пока не забыла, надо поговорить с ней о тете.

- Грета, дорогуша, - обратилась я к кузине, - Скажи, пожалуйста, тебе не жалко маму? Ночью она общается с духами, днем спит, а вечером ходит по дому квелой сомнамбулой. Если ты сама не догадываешься, то я объясню тебе на пальцах, почему такой режим необычайно вреден для здоровья.

- Ой, а что я могу поделать, ну что, если она ложится после трех? Я говорила раз двадцать, чтобы ложилась раньше, но она не слушает. Скажи ей сама, может, тебя послушает.

- А ты по-прежнему ходишь на тренажеры? Вот и возьми ее с собой. Потом сходите в сауну с бассейном. Есть в вашей сауне бассейн? Потом - на массаж, по магазинам прогуляйтесь. Измотай ее так, чтобы сил не хватило на глупости. Считай, что это партийное задание, ясно?

- Ты правда хочешь, чтобы я взяла маму в тренажерный зал?

- Абсолютно.

- Тогда нужны деньги.

Сама напросилась. Однако тетю и правда надо встряхнуть. На это никаких денег не жалко.

- Сколько?

- Двойной абонемент на двадцать посещений стоит полторы тысячи.

- Долларов? - ужаснулась я.

- Нет, что ты, рублей.

- Хорошо, я дам деньги.

- Но у нее нет трико и резиновой шапочки для бассейна.

Оказывается, иметь родственников - разорительное удовольствие.

- Сколько? - обреченно спросила я.

- Смотря что покупать. Если турецкое, - она брезгливо поморщилась, -

Одна цена, если итальянское, с утягивающими вставками, очень элегантное, - цена совсем другая, ты ж понимаешь.

- Солнце мое, я не жена Гейтса, поэтому пойдете и купите что-нибудь попроще. Договорились? Учти, - предупредила я, - С сегодняшнего дня вводится режим жесточайшей экономии. Вот окручу какого-нибудь магната - сразу дам знать.

***

Мы сидели в гостиной. Грета по-прежнему казалась расстроенной. Ее голубые глаза потемнели еще больше, а широкие черные брови сдвинулись к переносице. Андрей, который вернулся через час после своего ухода, с любопытством поглядывал то на меня, то на кузину. Я чувствовала себя третьей лишней. Я бы ушла, да желудок против - очень, знаете ли, хочется кушать.

Нюся подала салат из кальмаров, запеченую в фольге форель, лимон к ней, а также нежную, как лепестки ночной фиалки, и хрустящие, как панцири кузнечиков, ломтики картошки-фри.

Разговор не клеился. Чтобы прервать тягостное молчание, я поделилась своими гастрономическими впечатлениями. Кузина посмотрела на меня так, как будто моими устами обнародовалось пятое откровение Ионна Крестителя.

- Ничего странного, - не дрогнул ни одним мускулом гость. Наш человек.

За такого можно отдать даже Гретку, - Люди вообще тянут в рот что ни попадя: лягушек, улиток, морских червей, кузнечиков. Корейцы едят друзей человека, а африканцы - своих собственных, если верить господину Дарвину, прародителей. Вернее, не их самих, а мозги. Даже считается, что недоразвитые извилины - это деликатес... Старик Фрейд умилился бы.

Он окинул нас солнечным взглядом.

На столе появился пышуший жаром самовар, чашки, яблочное повидло, масло и рокфор. Запахло душистой мятой. Обожаю.

- Обожаю чай с мятой, - улыбнулся гость Нюсе. Мысли он, что ли, читает?.. Судя по тому, с каким аппетитом Андрей уминал все подряд, поесть он любил и вообще, и в частности.

- Давайте я налью вам еще чашечку, - предложила кузина. Ага, - восхитилась я, - Да они на вы. Очень романтично и трогательно.

- Не откажусь, - блеснул белозубой улыбкой Андрей, - А где Елизовета Карловна?

Елизовета Карловна, переговорив со мной и Фабой, в который раз за день отправилась в нежные объятия Морфея. А это значит, что ночью она снова собирается терзать несчастных духов. Я им сочувствую.

Как бы положить этому конец, но тактично, не навязывая своего мнения?

Грета мялась, я молчала, предоставляя кузине законное право выкручиваться. Ее гость - пусть и выкручивается. Вспомнив об обязанностях и.о. хозяйки стола, кузина открыла прелестный ротик и выдавила:

- Мама расстроится, когда узнает, что... разминулась с вами. Она очень благодарна за помощь, которую вы оказали... Ну, - смутилась кузина, - Не только она... Мы все благодарны. Правда, Ника?

Я не знала, о какой помощи она говорит, но на всякий случай кивнула.

Андрей промакнул губы салфеткой и сказал:

- Всегда рад. Как продвигается следствие?

- Мы не знаем, - равнодушно ответила кузина. Я вообще заметила, что покушение на Павлика не всколыхнуло Приваловых. Поначалу они испугались, но быстро пришли в себя. Видимо, решили, что так кузену и надо и будь что будет.

Сразу после припозднившегося обеда Гретка влезла в парадно-выходные туфли, подкрасила губы и выскочила вслед за уходящим Андреем.

Оставшись одна, я мысленно пересчитала свои финансы, пропевшие жалобные романсы до самого последнего куплета, и поняла, что надо что-то делать. Можно, конечно, позвонить Ляльке, она соберет, сколько сможет. На первое время хватит. А что потом? Я не смогу постоянно содержать семью из трех человек и их домработницу. Мне это просто не по карману. Я сосредоточенно потерла переносицу, подошла к телефону, чтобы позвонить Фабе, и услышала в трубке: "А он что?.. А ты?.. Ну а он?" Это проснулась тетушка.

Я извинилась и положила трубку.

Как сказать тете, что семья за гранью банкротства? Она сразу пустится в слезы, и тогда продолжать разговор будет бесполезно. Это у нее защитный рефлекс такой: чуть что - сразу в слезы.

Раздался звонок в дверь, и я поплелась открывать. На крыльце стоял молокосос с лопастями вентилятора вместо ресниц.

- Здравствуйте, я из компании "Озерские молочные продукты" , - официально представился он, - Наша компания проводит социологический опрос.

Не могли бы вы ответить на несколько вопросов?

- Валяйте, задавайте, - разрешила я, присматриваясь к нему. Может, обозналась? Нет, это он, только в строгом костюме и при галстуке.

- Вы покупаете продукцию нашей компании?

- Насколько я знаю, да.

Он поставил галочку на планшете, который держал перед собой.

- Какую? Мы выпускаем молоко, сливки, кефир, ряженку и творожную массу с цукатами.

Я ответила, припомнив яркие упаковки с логотипом, и он поставил галочки.

- Вы довольны нашей продукцией?

Откуда я знаю? Но зачем обижать парня? Совершенно не за чем.

- Н-да...

- Вот купон, по которому вы сможете покупать продукцию компании "Озерские молочные продукты" со скидкой, - молокосос протянул картонку.

- Спасибо.

Очень вовремя. Экономить - так экономить.

- И последний вопрос: вы не раздумали выходить за меня замуж?..

Я обалдела. Видя мое замешательство, молокосос взял инициативу в свои руки:

- Тогда приглашаю вас в краеведческий музей... Вы удивлены? Но куда еще я могу пригласить невесту? Театров у нас нет. В кинотеатре крутят "Кровавого Джека" - не очень романтично, правда? На дискотеках тусуется малышня, а в кафе мы уже были.

Так что остается краеведческий музей. Ну же, решайтесь!

Какой напор! Достойный, честное слово, лучшего применения.

- Хорошо... Завтра... Нет, послезавтра... Нет, давайте созвонимся на следующей неделе.

- Прекрасно, я зайду за вами завтра. Скажем, после обеда, - он взмахнул ресницами - меня чуть не сдуло ветром - и ушел.

***

Не дождавшись возвращения Макса, мы поужинали кроликом, может быть, последним в нашей жизни.

Я прилегла перед мерцающим экраном телевизора с книжкой в руках и сладко вздремнула. Через некоторое время меня разбудила Грета и позвала к вечернему чаю. Значит, уже одиннадцать. В этом доме все шиворот-навыворот.

- А пирожков не будет? - недоуменно спросила Грета, намазывая толстый слой масла на тост.

- Имей совесть, урезонила я кузину, - Нюся ходила на рынок, готовила обед и ужин, стирала. Да плюс к тому вычищала авгиевы конюшни после обыска. И в твоей комнате в том числе. Скажи, а что делала ты?

- А я что, а я ничего, - скороговоркой выпалила кузина, - Нервная ты какая. Уже и спросить нельзя.

- Думай, - я постучала указательным пальцем по лбу, - Прежде чем спрашивать. Полезно, знаешь ли.

- Девочки, не ссорьтесь, - попросила бледноликая тетушка.

- Что-то Макса долго нет. Не случилось бы чего, - тихо сказала Нюся.

- И правда, - подхватила тетя Лиза, - Где он? - она прижала ухоженные руки к затрепетавшей от волнения груди.

Да, где он? Волна беспокойства настигла и меня. Можно сказать, накрыла с головой.

- Мама, перестань. Никуда Макс не денется. Я думаю, он у женщины, - спокойно заявила Грета.

- Почему у женщины? - в один голос спросило старшее поколение.

- Из-за презервативов, - ответила Грета, пожимая плечами, - Для чего, как вы думаете, они ему понадобились? Думаю, к утру Макс вернется, и мы устроим ему хорошую взбучку.

- Ника, что делать? - обратилась ко мне тетя, - Заявлять в милицию?

Странное дело: я прекрасно помню, как добивалась полной свободы для Макса, помню, как ненавидела дядю, когда он лез не в свои дела. Но почему сейчас, когда Макс, по всей видимости, воспользовался долгожданной свободой, мне вдруг стало не по себе? Почему я поминутно прислушиваюсь к шорохам и кошусь на проклятую дверь? Ответ очевиден: потому что страшно.

Наверное, из-за Павлика. Пока преступник не разоблачен, я буду дрожать от каждого шороха, думая, что он бродит вокруг нашего дома. А преступник не разоблачен. По крайней мере, мне об этом ничего не известно.

- Нет, мама, нет, нас засмеют! - опередила меня кузина, - Максим совершеннолетний. Он ушел днем, а сейчас всего лишь половина одиннадцатого.

Вот увидишь, над нами будут смеяться.

- Но раньше он никогда не уходил надолго... Он даже не позвонил, что задерживается. Он хороший, добрый, внимательный мальчик, - тетя безудержно разрыдалась, - Он бы позвони-ил!

Тетя Лиза права. Макс всегда был маменькиным сынком.

- Он не пропустил бы разом обед и ужин. Уж я-то Макса знаю, - веско добавила Нюся.

И Нюся права.

- Послушайте, Макс - хороший, добрый, внимательный, но взрослый мальчик. Он мог поужинать с подругой в кафе. Он мог увлечься и потерять счет времени. Он мог влюбиться в подружку, у которой нет домашнего телефона, а все городские таксофоны раздолбаны. Да мало ли, что он мог! Оставьте его в покое, - Грета говорила с несвойственным ей воодушевлением, из чего я сделала вывод, что она в курсе Максовых дел и целиком на его стороне, - Если вы заявите в милицию, то Макса могут арестовать. Не забывайте, что он вместе со всеми давал подписку о невыезде, а мы не знаем, где живет его подружка. Может, она из пригорода или вообще из Твери. Подумайте об этом на досуге.

И Гретка права. Если Макс влюбился, то что ему какая-то подписка о невыезде? Так, фантик.

- Ника, - тетя обратила на меня взгляд, омытый слезами, - Почему ты молчишь? Скажи, наконец, что нам делать! - потребовала она.

Все посмотрели на меня, ожидая окончательного вердикта. Бремя ответственности придавило меня к земле. Тяжела ты, шапка Мономаха...

- Будем ждать, - помассировав переносицу, решила я. Конечно, Грета права - Макс загулял. Рано или поздно это должно было случиться... - Иди, тетушка, постарайся заснуть. Нюся, проследи, чтобы она приняла успокоительное, - сказала я, но вспомнила, что тетя проспала целый день, поэтому успокоительным ее не проймешь. Чтобы нейтрализовать тетину истерику, а это необходимо сделать во что бы то ни стало, потребуются более радикальные средства. Поэтому я сказала Нюсе на ушко, так, чтобы никто больше не услышал, - Нет, лучше дай ей снотворное, две таблетки.

Нюся хотела было возразить и даже открыла рот, но неожиданно передумала. Когда обе женщины, поддерживая друг друга, вышли из комнаты, я обратилась к кузине:

- Так где, говоришь, живет его подружка?

- Не знаю.

- Но ты говорила...

- Я предполагала.

- Понятно... Ты звонила его друзьям, знакомым?

- И ты туда же! - недовольно воскликнула Грета, - Ладно, - быстро смирилась она, - Если хочешь, позвоню.

- Очень хочу.

Грета удалилась. В доме установилась благословенная тишина. Я выключила свет в холле и поднялась, привычно прихрамывая, в спальню.

Постояла несколько минут в темноте, раздвинула мексиканские шторы и присела на широкий подоконник.

Сияющее небо раскинулось надо мной по-восточному роскошным шатром. Первые звезды, перебивая друг друга, зашептали о главном, о вечном, но я почти ничего не разобрала. Сказать честно, я не прислушивалась. Не то настроение было.

Вернулась поникшая Грета.

- Ну?

С нарастающей тревогой я ожидала, что она ответит, но совсем не удивилась, услышав:

- Макса нигде нет.

Кузина переминалась с ноги на ногу.

- И никто не в курсе про его подружку. Ника, ты думаешь, с ним... он... Макс попал в беду?

- Ничего такого я не думаю, - я выдержала испытующий взгляд кузины, - Но говори тише: твоя маман услышит.

- Ника... - она схватила меня за руку, - Ника...

Батюшки, да она волнуется! Впервые вижу, чтобы Гретка волновалась.

- Не паникуй раньше времени. Хорошо? Раз решили ждать до утра - подождем. Иди, Грета, отдохни, я сама покараулю Макса, - но она не двинулась с места, и тогда я прикрикнула, - Иди же, прошу тебя!

Я настояла на своем, и Грета, зыркнув напоследок глазами-льдышками, ушла. Но пришла Нюся. Я готова была взвыть от отчаяния. Когда меня оставят одну? Почему они ополчились против меня? Что я им сделала?

- Лизавета уснула. Я дала ей две таблетки снотворного - до утра не проснется.

- Хорошо, иди и ты спать.

- Ника...

- Да?

- А как же Макс? Надо что-то делать, он пропадет один.

- Что делать? - отозвалась я, - Ты знаешь? Я - нет.

- Может быть... в милицию?..

- Нет, Грета права, нельзя нам в милицию. Не забывай, что идет следствие. Если мы заявим, что Макс пропал, он станет подозреваемым номер один.

- Я могу пойти поискать...

- Где, Нюся? И как? Выйдешь на улицу и будешь кричать ау? Сама в милицию попадешь. А если Грета права, и Макс всего лишь загулял?

Старушка поджала губы.

- Нет, ты скажи, - прицепилась я, - Есть маленькая надежда на то, что Макс загулял?

Старушка не ответила, но гримаса тревоги и отчаяния, исказившая ее доброе лицо, красноречиво свидетельствовала о полном отсутствии надежды.

- Есть, - заявила я, вложив в голос непоколебимую уверенность, которой на самом деле не испытывала.

Напротив, я была убеждена: заведись у Макса интрижка, он бы давно проговорился: в лучшем случае я бы знала только имя интрижки, в худшем - цвет волос, габариты, привычки и особые приметы, разбросанные природой по интимным местам, поскольку, однажды открыв рот, Макс не закрывал его часа полтора, а то и больше, скрупулезно припоминал все, что мог, часто утомляя слушателя ненужными подробностями. В последние часы многое изменилось, и худшее с лучшим поменялись местами. О, знай я приметы интрижки, мы бы с

Гретой, которая не зря училась в художественной школе, составили фоторобот.

Остальное - дело техники и терпения. Но примет я не знала, поэтому была убеждена - интрижки не существует.

Что-то случилось еще днем. Макс метался по дому, но никто из нас не поинтересовался, что, собственно, лишило его душевного равновесия. А надо было, надо. Мы так привыкли, что он сам обо всем рассказывает... Макс, вернись, пожалуйста!

- Ника, - сказала Нюся дрожащим от волнения голосом, - Я хотела сказать... Я хотела... - и она осеклась.

Только бы Макс поскорее вернулся.

- Ты хотела что-то сказать? - напомнила я.

- Да нет, это сейчас неважно. Как-нибудь потом, когда уляжется...

За открытым окном раздался неясный звук - то ли кто-то протяжно вздохнул, то ли ветер взъерошил траву. Мы с Нюсей замолчали, прислушиваясь.

Тишина.

- Ты слышала?

- А ты?

Не сговариваясь, мы бросились из комнаты. Точнее, бросилась одна Нюся, а я, чертыхаясь, похромала за ней. Мне очень мешала тугая повязка на ноге, но боли как таковой я не чувствовала. Проклиная сторонников высотного строительства, я сползла со второго этажа и добралась до распахнутой настежь двери.

На крыльце увидела Нюсю, склонившуюся над черной бесформенной массой.

- Макс? - я почувствовала, что силы оставляют меня и ухватилась за косяк одеревеневшими пальцами.

- Что здесь происходит? - раздался над ухом встревоженный голос Греты.

- Помогите мне, - сдавленно прошептала Нюся, не разгибаясь, - Надо внести его в дом.

Грета отстранила меня, приподняла тело, издавшее слабый стон, за плечи и волоком потащила через порог. Кобылка. Нюся изловчилась и подхватила тело за ноги.

Если сломан позвоночник - ему конец, - запоздало и как-то отстраненно подумала я.

Грета с Нюсей, не сговариваясь, потащили тело в комнату, которая располагалась между кухней и библиотекой и предназначалась для приема незванных гостей. Стол, несколько простых стульев, трюмо и потертый диван - вот и вся меблировка. Домашние редко забредают сюда. Разве что Нюся время от времени наведывается, чтобы прибраться. Но в отличие от кухни, библиотеки и бельевой, здесь был диван, на который можно пристроить тело, а в отличие от комнат на втором этаже, не было лестницы, по которой это тело пришлось бы поднимать.

Я включила свет. Мужчина зашевелился и издал первые членораздельные звуки. Прокричав шепотом, чтобы не разбудить тетушку, начальные такты оды к радости, я раздвинула женщин и разглядела бледно-окровавленное лицо соседа.

- Андрей? - удивилась я, - Что случилось?

Нюся, грубо отпихнув меня острым локтем, склонилась над пострадавшим, осмотрела кровоточащую рану над правой бровью, наливающийся вокруг глаза фингал, распухшую нижнюю губу и, буркнув себе под нос, пошла за аптечкой.

- Ты что, - не дождавшись ответа на первый вопрос, спросила я, -

Целовался с камнем?

- Кажется, его избили, - предположила Грета.

- На нашем крыльце? - уточнила я.

- Откуда я знаю, - зло ответила кузина, - Андрей, ты можешь говорить?

Андрей лежал с мученической улыбкой на распухших губах. Шалый взгляд метался от меня к Грете и обратно.

- Что это с ним?

- Не стой столбом, - распорядилась я, - Немедленно вызывай скорую!

- Не надо, - прошамкал сосед разбитыми в кровь губами.

Нюся принесла мокрое полотенце, зеленку и пластырь.

- Что значит не надо? - возмутилась я, - Судя по всему, пластырь не поможет, у тебя такая рана на лбу, что надо накладывать швы. Нюся бы справилась, но у нее нет подходящей иголки.

Грета внимательно выслушала меня, покосилась на Нюсю и, не встретив возражений с ее стороны, пошла на кухню звонить.

- Эти сволочи хорошо меня отделали, - слегка пришепетывая, сообщил он, как будто я ослепла. Хорошо - не то слово. Его отделали прекрасно, любо-дорого посмотреть. Евростандарт в натуре.

- Кто они? И почему ты оказался здесь?

- Я дозвонилась, - сообщила Грета, когда вернулась, - Сейчас приедут.

Я попросила, чтобы на всякий случай возле нашего дома подежурила неотложка, мало ли что еще случится...

- Ага, - откликнулась я, - Не помешает. Но одной неотложки мало. Надо бы вызвать дежурный наряд милиции, бригаду МЧС и отряд спасателей Малибу, только тогда я почувствую себя в безопасности. Надеюсь, в милицию ты позвонила? Нет? Так иди и звони.

- Не надо.

- Как это не надо? - повторно возмутилась я, - Да тебя чуть не убили!

Если бы удар пришелся в висок, нам бы осталось пропеть "аминь" .

- Не надо, Ника. Грета, не надо милиции! - Андрей умоляюще посмотрел на нас. Он мужественно улыбался, пока Нюся обрабатывала рану зеленкой, а

Грета шумно дула на нее сверху. Трогательная картина.

- Рассказывай, что случилось, - потребовала я, когда экзекузия завершилась.

- А черт его знает... На меня накинули какую-то тряпку, я только потом понял, что это самый обычный мешок, и стали избивать. Их было трое или четверо. Да, думаю, четверо. Иначе так легко они бы со мной не справились. Я бы им показал!

Ну конечно! Кто бы сомневался. Если бы да ка бы, то во рту бы росли грибы. Так говорит моя маман.

Во всяком случае говорила до отъезда в Токио. Что она говорит сейчас, ведомо одним японцам.

- Гад, - передохнув, продолжил Андрей, - От которого воняло чесноком, ударил по почкам, я и свалился. Тогда второй сказал: "Это тебе урок, засра..." Пардон. В общем, он сказал, что это мне урок и что я не должен трогать Приваловых. А другой добавил: "Особенно их девок" ... - Андрей снова помолчал, собираясь с силами, - И врезал мне ногой по голове. Думаю, в ботинке у него был свинец. Вот я и отключился.

Скажите, какая наглость! Назвать Грету девкой. Неслыханное дело!

Нюся, соглашаясь со мной, неодобрительно покачала головой. Грета вздрогнула. Еще немного, и из ее холодных глаз польются самые настоящие теплые слезы. Эдак проняло, бедняжку.

- Скажи, ты узнал кого-нибудь из них?

- Я не успел никого разглядеть - они сразу набросили мешок.

Н-да, чесночный запах - хорошая примета, ничего не скажешь, главное - редкая в наших широтах.

- Где это произошло? Неужели на нашем крыльце? Мы ничего не слышали.

Правда, Нюся?

- Да нет, на меня напали в саду... Я увидел, что у вас горит свет и решил зайти на минуту, чтобы пожелать спокойной ночи. (Вот присушила! Не ожидала от Гретки таких вопиющих талантов. Молодец, сестрица, так ему и надо.) Пошел через сад, - продолжал Андрей, - И там... А когда выпутался из мешка, у вас и свет погас, но до вас было ближе, а я хре... чертовски плохо себя чувствовал вот и решил... побеспокоить. Пока дошел... В общем упал на крыльце и не мог подняться. Никогда не чувствовал себя таким беспомощным, - с досады он громко скрипнул зубами. Это хорошо, значит, есть, чем скрипеть.

В дверь позвонили. Нюся пошла открывать и вернулась с доктором, немолодым мужчиной в круглых очках, перетянутых на переносице скотчем, и с потрепанным чемоданчиком в руках.

Добрый доктор Айболит.

- Где больной?.. Что ж, первая помощь оказана грамотно, - одобрил он,

осмотрев Андрея, - Молодой человек, идти сможете или позвать санитаров?

- Доктор, не надо в больницу, - жалобно попросил Андрей.

- Надо, дорогуша, надо, - заворковал врач, помогая соседу подняться с дивана, - Мы тебя обследуем, подлатаем, и будешь совсем как новенький...

Голова кружится? Нет? Ну и замечательно. В ушах звенит?

Чудненько! Зубы на месте?

Я поспешила за доктором, уводящим "дорогушу" . Грета семенила следом.

- Возьмите, - протянула я деньги.

- Ну что вы, - нахмурился он и отвел мою руку в сторону, - Скорая помощь у нас пока бесплатная.

- Нет, доктор, вы перепутали, в нашей мышеловке бесплатным бывает только сыр, - я быстро сунула деньги в карман застиранного халата, - И если что понадобится... Грета, запиши телефон... Звоните без всяких там интеллигентских заморочек. Прошу вас, - смягчилась я, - Присмотрите за ним.

Само собой разумеется, я попросила ради Греты, которая дышала огненными струями мне в затылок.

Доктор с достоинством поклонился, поблагодарил, сказав, что купит для Андрея лекарства, которых, сами понимаете, в больнице не хватает.

Спала я в ту ночь беспокойно. Мне снился рыдающий дядя, присушеный насмерть Андрей, непонятно чьи похороны, комья глины, летящие на крышку гроба, пегая борода, скачущая мячиком вниз по улице, и прочая галиматья.

Несколько раз я просыпалась от того, что кто-то тихо и без выражения, но довольно отчетливо окликал меня. Я всякий раз вскакивала с постели и спускалась в холл, чтобы открыть дверь. И всякий раз за дверью никого не оказывалось. Глюки.

К шести утра я так измучилась от кошмаров и беготни по лестнице, что решила больше не ложиться. К тому же вот-вот проснутся родственники и потребуют предпринять самые что ни на есть решительные действия, чтобы найти Макса. Тетя вцепится мертвой хваткой. Она считает, что я обязана заменить им дядю, - это понятно даже ежу. Не случайно сказала, что мы с ним похожи. Не похожи! Я против! Не хочу. Я не готова. Мне надо подумать...

Крадучись, я проникла в гостиную, отыскала справочник, открыла нужную страницу, схватила телефон и, вернувшись в спальню, плотно прикрыла дверь.

Страшно. Не думать, просто звонить. Городская больница. Морг. Не зарегистрирован. Среди неопознанных лица с пегой бородой нет.

Я впервые в жизни перекрестилась.

Так, можно смываться. Быстро подобрала наряд, решительно отвергнув все пестрое, остановилась на широких трикотажных брюках, скрывающих тугую повязку на ноге (завтра можно будет снять совсем), и блузке с просторными рукавами, глухим воротом и вырезом, оголяющим спину на две трети. К светло-лиловому костюму подошли черные сандалеты без каблуков и черная шляпка из итальянской соломки. Прекрасная шляпка с большими полями и огромным лиловым бантом на затылке.

Наспех набросав записку, я на цыпочках выскользнула во двор, свернула в сад, где уселась под старой раскидистой грушей. Отсюда я могла вести наблюдение, оставаясь незамеченной. Самурай в засаде, нет, пардон, самурайка.

Мой наблюдательный пункт был хорош тем, что с него просматривались и крыльцо, и калитка. А тропинка, ведущая от дырки в заборе к дому, по которой меня вел Андрей, огибала грушу с правой стороны.

Стало быть, мимо не пройдешь.

Ожидание было тягостным - ничего значительного не происходило.

Постепенно я начала изводиться.

Не знаю, чего я ждала. Чего-то. Что-то обязательно должно было произойти. Конечно, хотелось увидеть возвращение Макса, но на это я уже не рассчитывала. Пока я упрямо ждала неизвестно чего, в голове прокручивались события последних дней - сначала медленно, со скрипом, потом быстрее и быстрее.

Силы небесные...

О чем я думала раньше? Ах да, я не думала - мне мешали. Мозг что-то такое фиксировал и даже подавал тревожные сигналы, но на этом дело стопорилось.

Тетя утверждает, что дядя вокруг нас. Я бы не отказалась задать ему несколько вопросов и получить ответы, но не через посредников, а напрямую.

"Дядя," - обратилась я мысленно, - "Дай знать, права ли я" . А в ответ - тишина. Только маленькая тучка набежала на раскочегарившееся солнце и прыснула мелким теплым дождиком. Через две минуты все было кончено. Х-м, дядя, это да или нет?..

Тишина.

Ну и не надо. Обойдусь сама. Значит так: все началось как обычно, то есть с дяди. Я говорю "как обычно", потому что без него не обходилось ни одно сколь-нибудь значительное событие. Все и всегда крутилось вокруг его низкорослой, тучной фигуры. Так было при его жизни. И так остается по сей день, несмотря на то, что от фигуры остался один пепел. Вот с этого все и началось. Сначала умер дядя, потом отравили Павлика, после чего пропал

Макс, и в конце хулиганы избили Греткиного жениха. Что это - случайные совпадения? Х-м...

К своему удивлению, я обнаружила засаду. С расстояния десяти шагов за мной следил Сем Семыч, прячась в высокой траве. Ага, еще один самурай.

Хитрюга понял, что явка провалена, и стал приближаться, подпрыгивая над высокой травой, только хвост мелькал.

- Ау!

Я те дам ау!

- Кыш! - замахала я руками. Не хватало, чтобы кот привлек внимание.

Проваливай!

Сем Семыч замер, склонив голову на бок. Мол, чего это ты, хозяйка, на солнце перегрелась? Чертяка.

Ладно, иди ко мне, - с нежностью подумала я. Только тс-с-с, не шуми.

Он понял. Чинно сел рядом, положив кончик чудесного персидского хвоста на передние лапки, и замер.

Краем глаза я засекла Нюсю. Она вышла из дома, потопталась у калитки и побрела вниз по улице. За ней выскочила Грета и умчалась, хлопнув калиткой.

Пошли искать Макса, а тетю оставили за диспетчера.

Соображают, - одобрила я.

Среди внезапно поднявшегося птичьего гвалта я различила посторонний щелчок и увидела небольшой белый прямоугольник, опустившийся в почтовый ящик. Дядя любил маленькие удобства, поэтому на тыльной стороне ящика имелось прозрачное оконце. Молодец, дядя, хорошо придумал.

Подлетев к калитке, первым делом я рванула ее на себя и высунула голову наружу. Длинная и прямая улица, уходящая вниз, под гору, была пуста, если не считать кур, купающихся у дороги в песке. Глюки. Не куры же опустили письмо. И не почтальон. Во-первых, для него поздновато. Во-вторых, опуская почту, он обычно тренькает велосипедным звонком, чтобы хозяева знали, что им привалило. Если я слышала, как щелкнул клапан почтового ящика, то услышала бы и более громкие звуки. Уверена: никто не тренькал. Да и не успел бы почтальон доехать на своем велосипеде до перекрестка и скрыться за углом.

Ба! Давно не виделись. У моих ног сидел Сем Семыч, вытянув шею и высунув голову на улицу.

Обозрев пустую дорогу продолжительным взглядом, демонстративно игнорируя бестолковых кур, которые, завидев его, всполошились и закудахтали, кот поднял умную мордашку и недоуменно посмотрел на меня. Что скажешь, дружок? Опять глюки?

- Ау!

- Я тоже так думаю.

Я полезла в ящик, на дне которого оказалась почтовая открытка. Так, в моем положении лучше перестраховаться. Я осторожно выудила ее, подцепив ногтями за уголок.

"Привет, любимые. Неволнуйтесь..." - я налетела на слово и остановилась. Не может быть. Медленно перечитала, - "Неволнуйтесь, со мной ничего неслучилось. Я решил устроиться на работу и начать жизнь с белого листа. Как только сниму постоянную квартиру и обустроюсь, сразу позваню.

Устроим новоселье. Целую. P.S. Ника, мне жаль, но мы вряд ли увидимся до твоего отъезда. Знай, сестренка, я тебя люблю и с теплатой вспоминаю, как мы играли в казаков-разбойников и буриме и ездили в Симферополь. Ваш М."

Бред.

Почерк Макса, но не его безграмотность. Когда Макс волновался, бывало, говорил нескладно, а писал всегда хорошо. Это у него от дяди. Но открытка написана коряво и с ошибками. С чего бы вдруг? И ни в какой Симферополь мы вместе не ездили. Он перепутал - мы ездили в Севастополь, к морю!

Я перевернула открытку. Все как надо: адрес - Зеленый тупик, 13, почтовая марка, вместо обратного адреса - знакомая размашистая подпись.

Отсутствует малость - почтовый штемпель.

Если я правильно поняла Макса, Симферополь и буриме должны что-то значить. Должны о чем-то говорить, причем не кому-нибудь, а именно мне. Но, будь я проклята, если говорят. С казаками-разбойниками проще. Это я поняла.

Вот тебе и случайные совпадения...

Я направилась к дому. Буду надеяться, что на радостях тетя не заметит того, что заметила я. Если она поймет, то поднимет крик и пустится в слезы.

И придется мне заниматься успокоением тетушки вместо поисков Макса.

Обложившись подушками в своей спальне, тетя методично глушила валерьянку. Я сунула ей в руки открытку, предварительно упакованную в прозрачный пакет. Пока она читала и перечитывала, я поглощала бутерброды с яйцом и огурцом. Когда-то еще придется поесть. Бутерброды быстро кончились.

Я отобрала открытку, пояснив тете:

- Хочу сохранить ее для себя. Макс упоминает о наших детских забавах... Так мило с его стороны. Пусть останется на долгую память... Все, мне нужно бежать, дорогая. Прошу тебя, закройся и никому не открывай - я слышала, в городе объявился маньяк.

Сунув открытку в сумку, я наклонилась и чмокнула тетушку в щеку:

- Пока.

- Постой! - крикнула она. Я оглянулась с порога, - Ты уверена, что это писал Макс? - спросила она озабоченно.

Уничтожить сомнения на корню.

- Что за фантазии, тетушка! Конечно, это его рука. Разве ты не узнала?

- Но...

- Ты не должна волноваться: главное, что Макс жив-здоров, а то что он ушел из дома... Помнишь, о чем предупреждал... ну этот... дух дяди? - нашлась я и привела аргумент, который, с моей точки зрения, должен был подействовать на нее успокаивающе, - Если мальчик захотел пожить самостоятельно, это его право, его выбор. Тебе нелегко смириться, я понимаю, но давай поговорим об этом вечером, сейчас я действительно очень спешу. Все... Не вставай, я закрою тебя сама.

В общем так: тетю я утешила, как смогла. Кто бы успокоил меня... Что-то не вижу желающих.

Я завела "ниву" и вышла на улицу, чтобы открыть ворота. Прошлась,

чутко прислушиваясь к ощущениям в ноге. Жить можно. Откуда ни возьмись появился шварценнегероподобный мужик, который несся со скоростью реактивного самолета. Траектории наших маршрутов явно пересекались. Столкновение неизбежно. Что он делает? - успела подумать я и шагнула в сторону. Знаете, на что похоже столкновение маленькой блондинки с телесной массой, наглотавшейся стероидов? На столкновение карася с подводной лодкой. Меня расплющило.

Соломенная шляпка съехала на правое ухо, не удержалась и полетела в придорожную грязь. Моя шляпка!

Сверкнула ослепительная молния. Я испуганно зажмурилась и стала оседать на дорогу. Мой костюм! Сильные руки подхватили меня на лету и поставили на ноги. "Простите", - раздалось над ухом. Я открыла глаза, чтобы разглядеть мерзавца, и рот, чтобы достойно, как подобает истинной леди, ответить ему. Но не успела ни того, ни другого. Мужик наклонился, подобрал шляпку, нахлобучил ее на мою макушку и был таков.

Придя в себя, я сделала два открытия. Первое - нога не пострадала.

Второе - шляпка испорчена.

Современной женщине, привыкшей самостоятельно заботиться о себе и рассчитывать исключительно на свои силы, способны испортить настроение только две вещи - это помятая шляпка и поехавший чулок.

Если такое случилось с утра пораньше, то весь день пойдет коту под хвост. Проверено. Дабы еще больше не навредить себе, лучше отложить важные дела на более удачный день и вернуться домой. Принять пенную ванну, выпить чашечку кофе (ни в коем случае не растворимого) и закрыться до вечера в перламутровой раковине своего невезения.

Я села в машину, закинув испорченную шляпку на заднее сидение, и поехала на улицу Подбельского, к Фабе. Во дворе небольшого опрятного домика, на идеально ровной и ухоженной грядке с луком копалась Вера - молодая жена Фабы. Моя ровесница, между прочим. А Фаба - не дурак, совсем не дурак. С каждым браком его жены становились все моложе и моложе, пока не сравнялись возрастом со старшими детьми. Надеюсь, на этом он остановится. И до внуков дело не дойдет.

Вера выглядела изящно. Удивительно: ни резиновые сапоги, ни грубые перчатки до локтей, ни сильно потертые джинсы не портили общее впечатление.

Завидую. У меня так не получается. Иной раз разоденусь, накрашусь, наверчу на голове что-нибудь эдакое, встану на шпильки, а выгляжу словно мурзилка в глубоком обмороке.

Я кашлянула, привлекая внимание. Увидев меня, Вера приветливо улыбнулась. Приятная женщина - мягкая, молчаливая. Понятно, почему Фаба не устоял.

- Добрый день, - поздоровалась я, открывая калитку, - Извините, что без приглашения, но мне срочно нужен Фабий Моисеевич.

- Конечно, Ника, проходи, - отозвалась она, разгибаясь и стягивая резиновые перчатки, - Мы всегда рады видеть тебя, - она скинула на пороге сапоги и провела меня в дом, - Нет-нет, что ты, не разувайся, - возмутилась она, заметив мое поползновение, - Проходи так... - и крикнула, - Фабушка, к тебе гостья!

Фаба читал книгу, изредка делая карандашные пометки на полях. Он был одет по-домашнему - в свободные фланелевые брюки и спортивную майку с номером на груди.

- Ве'гоника Васильна, душенька, - искренне обрадовался старик. Он отложил книгу и поспешил навстречу, по пути накидывая на плечи домашнюю куртку, - Че'гтовски `гад. Позвольте вашу `гучку, милая ба'гышня... Ве'гунчик, сооб'гази нам, солнышко, чайковского, чтобы душа, знаешь ли, `газве'гнулась и заиг'гала. Или в этот час вы п'гедпочитаете кофе?

Мне бы в этот час водки - грамм двести, не меньше, чтоб упасть и забыться сном.

- Мне бы кофе.

Вера, мило улыбнувшись, ушла.

- П'гисаживайтесь, моя до'гогая... Как хо'гошо, что вы п'гишли. Я и сам соби'гался зайти. Но, позвольте, какой ужас, какой кошма'г!

Представляю, что с Елизаветой Ка'гловной. Какой уда'г для нее! Следователь - болван. Я так ему и сказал: ищите, суда'гь, в д'гугом месте.

- Он не виноват, - неожиданно заступилась я за Хмурого, - Следствие обязано отработать все версии, а родственные разборки - это первое, что пришло бы на ум каждому, окажись он на месте следователя... Фабий

Моисеевич, у меня к вам два вопроса, если позволите.

- Сп'гашивайте, голубушка, сп'гашивайте, о чем `гечь! - заливался соловьем старикан, - Всегда к вашим услугам.

Я медлила. Зная Фабу, я предполагала, что мои вопросы ему не понравятся. Вера, успевшая переодеться в цветастый сарафан, вкатила сервировочный столик с чашками и вазочкой, наполненной сдобным печеньем.

Кофе был густой, ароматный, но, отметила я не без гордости, не такой хороший, как у Нюси. С нашей Нюсей никто не сравнится.

- Я вам не помешаю? - спросила женщина, кинув вопросительный взгляд в мою сторону.

- Конечно, нет, - заверила я ее, смущенно кашлянув, - Сначала я хотела извиниться за то, что фактически из-за нас вами заинтересовалась милиция. Я понимаю, это неприятно и все такое...

- Но вы же не виноваты, так что и извиняться не за что, - остановила меня Вера.

Я поблагодарила за понимание и перешла к делу:

- Фабий Моисеевич, скажите, насколько богатым был дядя Генрих?

Прямой вопрос шокировал старика. Фаба замер с открытым ртом. Зря я спросила напрямик. Эх, не подумала... Надо было огородами. Теперь придется объяснять.

- Завещание так и не найдено, Павлик в больнице, Греткиного жениха избили, а Макс пропал...

- Как пропал? - в один голос ахнули супруги, и лица у них одинаково вытянулись.

- Ушел из дома и не вернулся. Сегодня прислал письмо, вот... - я протянула Фабе открытку.

- Не может быть... Неве'гоятно! Бедная Лиза... Столько бед свалилось на ее голову - ай-ай-ай... - от сочувствия у него заслезились глаза, - Скажите, до'гогая, они что... - он деликатно помялся, - Поссо'гились?

- В том и дело, что нет. Когда я видела Макса в последний раз, он был сильно расстроен, но о ссоре не может быть и речи. То есть он наверняка поссорился, то не с нами. Я вам больше скажу, я разговаривала с ним накануне и могу поручиться, что ни о каком уходе из дома он не помышлял, - я нервно прикурила, - Тетю я кое-как успокоила - не за чем волновать ее раньше времени, но... Я боюсь. После дядиной смерти вокруг нас постоянно что-то случается, может быть, это и совпадение, а может, и нет, - я сделала паузу, давая собеседникам время на то, чтобы они осознали сказанное, - Я думаю, все началось с дяди. В связи с этим я вспомнила о завещании, так не вовремя пропавшем, что, согласитесь, тоже очень подозрительно. Короче говоря, мне нужно знать: был ли мой дядя настолько богат, что один из родственников тронулся умом и стал нападать на вероятных наследников. Меня, дорогой Фабий Моисеевич, не интересует точная цифра, скажите примерно, я пойму.

- Скажи, Фабушка, - поддержала меня Вера, - Она все равно узнает, когда найдется завещание. Так какой смысл молчать?

- Не знаю, что и сказать, - развел руками осажденный с двух сторон старикан, - Ген'ги много за'габатывал, но и жил на ши'гокую ногу. Я, как вы понимаете, знаю его доходы, но не считал `гасходы, - Фаба отодвинул столик, вскочил и забегал по комнате. Туда-сюда, туда-сюда. Мы с Верой терпеливо ждали. Старик быстро выдохся и упал на плетеный стул.

Не дозрел. Поднажму еще.

- Я уважаю вашу щепетильность и деликатность, особенно когда дело касается финансовых вопросов, но спросить мне больше не у кого. В последнее время тетя по уши погрязла в спиритизме, отгородившись от всего материального. Сколько времени прошло после дядиной кончины, а она до сих пор не поинтересовалась, на какие шиши они будут жить дальше. Да что там дальше! Уже вчера они жили на Нюсины деньги, сегодня - на мои, а про завтра я и думать боюсь, - Фаба нетерпеливо заерзал на своем стуле. Я видела, что он хочет что-то сказать, но не смогла остановиться, - Грета вообще не от мира сего. Иногда я задаюсь вопросом: как она устроена - что ее радует, что беспокоит, о чем она мечтает, - и не нахожу ответа. Так что моя единственная надежда - это вы. Пожалуйста, я вас очень прошу, скажите порядок цифр.

Не уйду, пока не скажет. С места не сдвинусь. Если потребуется - заночую прямо здесь, на полу.

- Вы `гежете меня без ножа... Не знаю! - разволновался Фаба. Он подскочил, потом снова сел, - Вп'гочем, - сказал он, справившись с волнением, - Можно посчитать по ве'гхам. У Ген'ги был коди'гованый счет в одном из п'гибалтийских банков. Знаете эту систему? Когда счет отк'гывается не на паспо'гт, а на па'голь и комбинацию циф'г?.. (Я кивнула.) ...Не знаю ничего, к'гоме того, что он существует и что Ген'ги пополнял его после выхода каждой книжки. П'го машину и московскую ква'гтигу вы знаете без меня. Потом мебель. Особое внимание я бы об'гатил на часы, кото'гые вы называете Бэном, ломбе'гный столик и бю'го из кабинета, хотя есть и д'гугие п'гелестные вещицы - шелковая ши'гма с по'гт'гетом гейши, нап'гиме'г. Я бы сам с удовольствием п'гиоб'гел такую, но, во-пе'гвых, до'гого. Очень до'гого... А во-вто'гых, это штучная вещь... 'Гучной 'габоты... Есть несколько ценных ка'гтин - ну Дали там, пе'гедвижники, кое-кто из молодых-талантливых, но их оценят лет че'гез двадцать, так что к инте'гесующему вас воп'госу они не имеют отношения... Две иконы начала восемнадцатого века, скифское золото - всего несколько монет, но в отличном состоянии, - Фаба глубоко задумался, рассеянно скользя взглядом по комнате, - Ну что еще... Библиотека. За такую библиотеку знатоки удавятся, и п'гавильно, я вам скажу, сделают. Там много п'гижизненных изданий. Толстой, Фет, ло'гд Бай'гон... `Гедчайшие экземпля'гы библии... Какие-то ста'гинные списки, но в них еще нужно `газби'гаться, `госкошный Се'гвантес... Да с'газу всего не упомнишь! Несколько книг с экслиб'гисами, кото'гые иногда стоят до'гоже, чем сами книги. Кое-какие безделушки - камушки, колечки, но в этом я совсем ничего не понимаю... Ну вот, - подытожил он, - Если по ве'гхам, то все.

Я слушала, затаив дыхание. Камушки - это драгоценности, что ли?

Ексель... Заметив мое состояние, близкое к нестоянию, недержанию и несварению, Фаба расценил его по-своему и пояснил:

- Видите ли, Ген'ги не был настоящим коллекционе'гом. Ему н'гавилось то то, то д'гугое. Он не п'гидегживался системы, покупал, что подве'гнется, - то монеты у че'гных а'гхеологов, то книги у неудачливых библиофилов. Но у него было золотое п'гавило - п'гедвагительно консульти'говаться со специалистами. Он считал ниже своего достоинства покупать вещи хоть и пон'гавившиеся, но вто'гого со'гта. Вот вы сп'гашиваете, сколько все это стоит, а я отвечаю - не знаю. Не знаю! Для того, чтобы оценить п'гиоб'гетения Ген'ги, надо быть либо самим Ген'ги, либо знать `гыночную конъюнкту'гу. Я, нап'гимег, не бе'гусь сказать, сколько стоят скифские монеты, - он нервно побарабанил пальцами по столу.

Меня бросило в жар. Самые худшие опасения, терзавшие меня с утра, имели несусветную наглость подтвердиться. Накаркала. Как говорила? В каждом приличном старом доме обязаны водиться три фамильные вещи... Серебро есть - раз. Без вензеля, правда, зато в немалых количествах - две вилки, две ложки, дюжина столовых ножей и блюдо. Призраки есть - я сама не сталкивалась, но на этом настаивает тетушка. Она утверждает, что иногда в полнолуние по дому бродит пробабка Амалия. Это два. А теперь и драгоценности имеются. Это три. Сбылась мечта идиотки о приличном доме.

- Ужасно, что мы до сих по'г не нашли завещание, - продолжал Фаба, -

Один Ген'ги знал полный пе'гечень своего имущества. Я гово'гил навскидку и мог п'гопустить что-нибудь ценное. Но надеюсь, что я хоть немного помог.

- Спасибо, - искренне поблагодарила я Фабу, - Еще как помогли.

Считаю, дядя был достаточно богат для того, чтобы кое у кого съехала крыша. Я свою, признаться, еле удерживаю.

- Я еще хотела спросить. Мы немного... - я замялась, испытывая неловкость, - ...Поиздержались и все такое... Нельзя ли продать что-нибудь из тетиных украшений? Они ведь ее - верно? - не дядины, и Павлик не посмеет учинить скандал. Но я не знаю, к кому обратиться, чтобы не надули. Может, вы посоветуете?

- Я сейчас, - крикнул на бегу Фаба и выскочил из комнаты. Я с удивлением посмотрела на Веру. Она улыбнулась в ответ и предложила:

- Давайте еще кофейку.

Я не отказалась.

Вернулся Фаба с барсеткой коричневой кожи. Отдуваясь, он сказал:

- Зачем что-то п'годавать? Здесь наличные, - и подвинул барсетку ко мне. Я заглянула внутрь и увидела пухлую пачку купюр крупного достоинства.

- Фаба, - сипло прошептала я, - Что это?

- Это `гезе'гв. Ген'ги де'гжал его у меня на случай неп'гедвиденных ситуаций. П'гошу, - он сделал широкий жест, - Они ваши. Я бы и `ганьше отдал, но не знал кому. Лизонька меня отшила, сказала, что вы ни в чем не нуждаетесь. Павлик с'газу стал к'гичать, а п'гиехала ты, и началась куте'гьма со следствием. И я подумал, что, когда деньги понадобятся, вы неминуемо вспомните п'го ста'гого ев'гея. И, как видите, я не ошибся, -

Фаба горделиво приосанился, - Однако п'гошу учесть, - продолжил он, - Что часть денег пот'гачена на похо'гоны - белые `гозы, кото'гые Ген'ги так любил, венок, у'гна, о'гкест'г, це'гемония п'гощания с телом, к'гемация...

Остальное - здесь, - он посмотрел на меня не просто внимательно. Он посмотрел так, будто хотел увидеть, что я ела на завтрак. И сдается мне, он увидел все, что хотел. Клянусь, он что-то понял! - К завт'гашнему дню я собе'гу все квитанции и под'гобнейшим об'газом отчитаюсь.

Дядя и его выдрессировал. Интересно, до какой степени.

- А поминки? - напомнила я коварно.

- Девять дней у меня тоже `гасписаны, на отдельной бумажке.

Мимо.

- А поминки после похорон? - не сдавалась я. Ага, попала!

Фаба оторопел.

- ...Постойте-постойте... - его взгляд, обращенный в прошлое,

затуманился, - А ведь действительно были поминки... Но я занимался к'гемацией и как-то... - он в искреннем недоумении развел руками, - Как-то выпустил из виду остальное... А-а!.. - оживился он, - Кажется, я знаю, кто занимался поминками, - ваш сосед, к'гасивый такой па'гень. Знаете? Больше некому. Но как это я, ста'гый дурень, оп'гостоволосился? - он пришел в отчаяние. Его глаза подозрительно увлажнились. Я испугалась, что Фаба заплачет, и бросилась его успокаивать.

- Да как же это я, - не слушая меня, продолжал корить себя Фаба, -

Такие поминки, почитай, весь го'год соб'гался, одной водки не меньше двух ящиков, да каго'г дамам, да закуска...

Фаба, к моему большому удовольствию, переключился на подсчеты, во что обошлись нашему соседу дядины поминки. Пронесло, однако. Не терплю скупых мужских слез, не выношу тихого мужского отчаяния, - теряюсь.

Женщине что, женщина - тучка. Всплакнула и поплыла себе дальше. На худой конец погремела, посверкала, но - поплыла. По дороге накопила новые слезки, чтобы снова всплакнуть и поплыть дальше... Ах эти женские слезы, сколько их было, сколько их будет... Кто их, скажите на милость, считает?

У мужчин - все иначе: каждая слеза идентифицирована, пронумерована и зарегистрирована. Не позавидуешь.

Покидая в спешке пряничный домик, в котором и так задержалась гораздо дольше, чем планировала, я попросила без надобности не тревожить тетушку настойчивыми расспросами о Максе. Пусть мои подозрения пока останутся при мне. Может, я заблуждаюсь.

***

Я остановилась на Плошке, как упорно, вопреки вывескам и указателям, но не здравому смыслу горожане называли бывшую Советскую площадь, а ныне площадь Согласия. Советы накрылись, до согласия - как вплавь до Кубы, а

Плошка - вот она. Маленькая, неудобная - не развернуться по-человечески, и лысая - ни деревца, ни кустика, одни серые камни и старый растрескавшийся асфальт.

Мне предстояло войти в серую, местами облезлую коробку и разыскать

Хмурого по скудным приметам, поскольку имени-отчества следователя с перепугу я не запомнила. Что говорить, я предпочла бы и вовсе с ним не встречаться. Для поддержания жизненного тонуса с лихвой хватило бы одного обыска. Но, во-первых, Хмурый все равно узнает, что Макса нет, когда тот не явится в условленный срок отмечаться. И лучше, если органы узнают об этом от меня, чем друг от друга. А во-вторых, Макс, как красота и родина в одном флаконе, требует жертв. Его необходимо найти и вернуть домой, ради этого я готова пойти абсолютно на все. А кому, как не Хмурому, находить и возвращать?

Мне повезло - приметы не понадобились. Дежурный на входе (обаяшка в погонах, - отметила я) любезно подсказал, кто ведет дело Павлика, позвонил, выслушал ответ и выписал пропуск.

По мере моего путаного рассказа брови Хмурого сдвигались к переносице.

На мой взгляд, выглядел он хуже, чем в прошлый раз, - мешки под покрасневшими от усталости глазами, нездоровый цвет лица, подрагивающие пальцы. Отдохнуть бы ему, влюбиться и бросить курить.

Я выложила все как на духу. Единственное, что утаила, - это разговор с Фабой.

- Вы предполагаете, - он открыл папку с надписью "Дело " и порылся в бумажках, - Вероника Васильевна... - он захлопнул папку и отложил ее на дальний край стола, - Что одного вашего родственника убили, а второго похитили?

Что мне нравится в мужчинах - так это способность в двух словах формулировать то, на что мне порой не хватает словарного запаса, обогащенного чтением умных книжек, учебой в университете, работой в издательстве и просто жизненным опытом. Приходится подключать мимику, жесты и способность передавать мысли на расстояние.

- Примерно так, - ответила я и для убедительности тряхнула головой. На грязный пол градом посыпались шпильки. Я бросилась их подбирать. Он дождался, когда я приведу прическу в относительный порядок, и спросил:

- А какие у вас основания?

Тьфу ты, дурак или прикидывается?

Некоторое время я обдумывала ответ.

- Прочитайте еще раз, - предложила я. Раздражение забродило по темному и тесному чреву в поисках выхода, "Не удержу" , - с неизбывной тоской подумала я, а вслух произнесла, - Здесь ясно написано: "Неволнуйтесь, со мной ничего неслучилось" . Неволнуйтесь! Неслучилось! Это самый настоящий сигнал тревоги! А другие ошибки? Вы только вчитайтесь: здесь каждое слово кричит. Уверена, что и казаков-разбойников Макс приплел не случайно. Он дал понять, что его украли бандиты.

Я хотела добавить про неразгаданные Симферополь и буриме, но хмурый посмотрел на меня с чувством глубокого неудовлетворения, товарищи. Такого пренебрежительного взгляда я не испытывала на своей шкурке последние тридцать лет. Жжется, зараза!.. Охота что-то говорить пропала сама собой, и я захлопнула рот.

- А может быть он просто сбежал от правосудия? А? - в голосе следователя послышалась скрытая угроза, - Такая мысль вас не посещала?

- Тогда почему он сделал ошибки, которых раньше не делал? По вашей логике, он сбежал от правосудия и поэтому забыл, чему его учили в начальной школе. Скажите, где вас обучали такой логике? В каком вузе, кто преподаватель? Пойду и плюну ему в глаза, - понесло меня. Интересно, осталась ли в кодексе статья за оскорбление при исполнении? Вот что: плевать на статью, мне нужен Макс - живой и, желательно, здоровый.

- Хорошо, - волна раздражения перекатилась от меня к нему и обратно, -

Допустим, его похитили. Вам звонили насчет выкупа? Нет, как я понимаю.

Тогда зачем похищали? Чтобы любоваться?

- Не знаю.

Выкуп? При чем здесь выкуп? Я инстинктивно прижала барсетку к животу.

- Как по-вашему, с какой целью похитители разрешили ему написать письмо?

- Не знаю... Ой, знаю! Чтобы мы успокоились, что он жив-здоров, и не заявляли в милицию.

- Допустим, - с неохотой признал Хмурый, - Хотя меня ваши доводы не убеждают. Слабые доводы... Знаете, сколько дел у меня в производстве? Четырнадцать. Че-тыр-над-цать! - произнес он по слогам, - А знаете оперативную обстановку в городе? Только за последнюю неделю двадцать восемь трупов.

Неприятное воспоминание больно клюнуло в печень. Постойте, о чем это я? Но Хмурый не дал времени опомниться.

- Город взбесился. Следователи, оперативники, эксперты, анатомы работают на пределе возможного, по шестнадцать часов в сутки без выходных.

Мы падаем от усталости, а вы хотите, чтобы я занимался орфографическими ошибками вашего кузена, - с усталым осуждением произнес Хмурый, - Но в розыск мы его объявим, это я обещаю... Как нарушающего условия подписки и уклоняющегося от следственных мероприятий, - Хмурый переложил бумажки из одной стопки в другую, - У вас есть что-то еще?

И зачем я пришла сюда?.. Дура. Мартышка слабоумная. Чувствовала, что не стоит. Нет, приперлась. Не зря в детстве мама пугала меня дяденьками-милиционерами. Как всегда, она оказалась права. Помощи от них не дождешься. Спасение утопающих - дело рук понятно кого.

Чтобы еще раз я помогла следствию - да ни за что, да ни в жизнь! Лучше уйду в монастырь отмаливать грехи человечества.

- Да нет, у меня все. Не смею отрывать вас от оперативной обстановки.

Я выскочила на улицу и со злостью пнула ржавую консервную банку.

Блям-блям-блям... - возмутилась она.

...Я спокойна, я совершенно спокойна. Все хорошо, все просто прекрасно. Я спокойна. Мои мышцы расслаблены, а помыслы чисты. Я возьму иго его на себя и научусь от него, ибо кроток и смирен он сердцем, и найду я покой душе своей...

Рысью пересекла раскаленную Плошку (какой умник распорядился спилить деревья?) и позвонила.

Прошло не меньше десяти минут, прежде чем мне открыли.

- Привет, Николаша, - поздоровалась я, - Натка проснулась?

Натка - именно тот человек, который мне сейчас нужен. Волевая, решительная, воинственная, презирающая всех мужчин до единого. За исключением, пожалуй, Николаши. Типичная амазонка, но не допотопная, присыпанная нафталином амазонка из Каппадокии, а вполне современная отечественная модель, усовершенствованная до приятной глазу симметрии. В том смысле, что при беглом рассмотрении у нее не наблюдается обеих грудей.

- А-а-а! - с радостным воплем бросилась мне на шею подруга. На ней были алые лосины, обтягивающие жилистые ноги и плоский зад, и узкая трикотажная маечка.

История нашего знакомства уходит корнями в песочницу. А дело было так: дядя купил мне новую лопатку - совершенно чудесную, красную, блестящую, с удобной ручкой. Довольная и гордая я выкатилась на улицу и направилась в общественную песочницу, чтобы, естественно, похвастаться. И вот подошла ко мне серьезная девочка с глазами-оливинами и попросила:

- Дай поиграть.

Насчет "попросила" - ее вариант, я убеждена, что приказала.

И я, будучи безотказной дурехой, подчинилась.

- Подари.

Я опять подчинилась. А потом несколько часов подряд заливалась горючими слезами и никто не мог меня успокоить. Но Натка оказалась нежадной - иногда она давала мне поиграть моей же собственной лопаткой. Так нас прибило друг к другу.

Натка считает, что до сих пор отрабатывает лопатку. Я считаю, что правильно делает: лопатка-то была и правда шикарной.

Странно, я так ясно вижу ту самую злополучную лопатку, ту песочницу, теплый мелкий песочек, утекающий сквозь пухлые пальчики с коротко остриженными, грязными ноготками и оставляющий на ладошке сюрприз - то обгоревшую спичку, то камешек, то скрюченный окурок, то зеленое стеклышко, вижу серьезную девочку с глазами чуть навыкате, себя саму - толстую, краснощекую (и куда, спрашивается, все делось?), в желтых штанишках, безутешно рыдающую, еще не знающую, что придет день, когда захочу поплакать и не смогу - слезы-то, ек, кончились, слишком много потратила тогда на лопатку. Я так ясно вижу, как ветер лениво перекатывает песчинки и раздувает наши куличи, и слышу звонкие голоса, что этого не может не быть.

Оно не ушло, не пропало. Оно и сейчас существует - может, в параллельном мире, может, в перпендикулярном, - и будет существовать вечно. Или немного дольше.

- А-а-а! Ника-а-а!

- Солнце мое горластое, - не выдержала я, - Не могла бы ты отключить звук, иначе я оглохну прежде, чем состарюсь.

Натка послушно закрыла рот, клацнув красивыми крупными зубами. Если бы женщин выбирали как лошадей, ей не было бы равных.

- Я так и знала, - успокоившись, произнесла она, - Что ты придешь.

Вчера три раза выпадала дама червей, а это верный признак приближающегося катаклизма. Читала книжку "Циклон "Блондинка" ? Это о тебе, милочка,

прочитай обязательно. К сожалению, автор, плененный твоими голубыми глазами, преуменьшил последствия, но в остальном...

- Я тоже рада видеть тебя, - ответила я, прошмыгнув мимо нее на кухню.

- Ты невнимательна, - сообщила я, стащив со стола одиноко лежащий толстый кусок вареной колбасы и прикидывая, чем бы еще поживиться, - У меня глаза банально серые, а не голубые. Слушай, кушать хочу - умира-аю. Где у вас хлеб?

- А что это было? - озабоченно поинтересовалась подруга, - Неужели

Николашин бутерброд?

- Не знаю чей. А они у вас что, именные? Пардон, Николаша, не знала, каюсь. В принципе я цивилизованный человек и не стану посягать на чужую собственность, но только в том случае, если мне тоже выдадут большой именной бутерброд. Э, в чем дело? - спросила я, заметив, что хозяева не торопятся залезть в холодильник.

- Мы поспорили на бутылку виски, кто из нас ленивее. И, кажется,

Николаша проиграл, - подруга многозначительно посмотрела на любовника и потребовала, - Гони бутылку!

- А при чем колбаса?

- При том, что по условиям пари можно лежать, читать, смотреть телевизор и навещать санудобства. И никаких вылазок на кухню!

- Ой, да ленитесь вы на здоровье! - разрешила я, - Я не гордая, когда голодная, обойдусь и без вас, - я открыла холодильник и быстро выгребла содержимое - молочную колбасу, кусок отварного мяса, маринованные рыжики и аджику, - Прошу, хозяева дорогие, не стесняйтесь. Или по условиям вашего пари жевать тоже возбраняется?

- Раз Николаша проиграл, то можно все. Гуляем! - радовалась Натка, проворно набивая рот снедью и судорожно проглатывая ее, - А ты заблуждаешься насчет своих глаз. Когда ты смотришься в зеркало и видишь в нем себя, они действительно серые. Но стоит тебе увидеть красивую цацку, а тем паче мужчину, - она презрительно скривила губки, - Твои глаза превращаются в два лазоревых блюда с запретными плодами. А поскольку мужчины не упускают возможности покрутиться вокруг тебя... Заметь, милочка, я их не осуждаю, я их жалею...

О родовой предрасположенности мужчин (за вычетом Николаши) к глупости

Натка готова самозабвенно рассуждать часами напролет. После разговора со следователем я склонна согласиться с ней и в этом вопросе. Однако я не за тем пришла, поэтому деликатно увела разговор в сторону:

- Рассказывай, как живешь, как бизнес.

- Какой к дьяволу бизнес... Одни убытки, блин.

Натка, конечно, прибедняется. У нее клиентура - закачаешься. Брюлики, норковые манто и "мерсы" со столичными номерами атакуют подругу со страшной силой. Особенно в марте. Им, как ни странно, тоже хочется красивых иллюзий. Но Натка редко берет деньги. Она говорит, не в них счастье.

А "плохие" деньги не берет никогда. Говорит, чтобы не засорять карму.

- Слушай, я ведь по делу пришла.

- Догадываюсь, подружка. Выкладывай. А ты, Николаша, быстро гони виски, - распорядилась подруга.

Огромный детина с бычьей шеей и оттопыренными ушами послушно вышел.

В который раз я отметила, что, несмотря на внушительные габариты, передвигается он абсолютно бесшумно. Удивляться решительно нечему, если иметь в виду Николашину биографию: сначала призвали парня в армию, попал в десантные войска, потом, отслужив, оказался в спецподразделении активных операций при ФСБ, о чем сам Николаша вспоминал неохотно, говорил туманно, все больше намеками и только по глубокой пьянке. Боец, одним словом. Когда он распрощался с органами (звучит зловеще, но обошлось без крови), чему немало способствовала мутная волна расформирований, передислокаций, отставок, утрусок, назначений и прочих внутренних разборок, Николаша сумел затеряться на бескрайних просторах родины, где и встретил Натку. В результате он умел делать все, но особенно хорошо у него получались три вещи - молчать, скользить тенью и прикидываться ветошью.

До сих пор он не произнес ни единого слова, хотя сидел вместе с нами, на кухне. Знаю случаи, когда с непривычки некоторые люди принимали его за глухонемого. Но это не так, уверяю. Николаша способен услышать, как в соседском подвале плодятся мыши. И говорить он умеет, только редко хочет.

Обычно он молчит. Когда человек сидит рядом, невозможно не почувствовать, одобрительно он молчит или не очень, насмехается или сочувствует. Наши флюиды говорят за нас лучше нас. И слушают лучше.

Но Николаша умеет затаиться и не посылать вообще никаких сигналов, так что через пять минут забываешь о его присутствии. Он рядом, ты вроде бы видишь его, но не чувствуешь реакции, поэтому для тебя его как бы не существует. Всегда удивлялась, как это у него получается, и восхищалась.

Мне бы так научиться.

Первое время я забывалась и в Николашином присутствии рассказывала вещи, не предназначенные для мужских ушей. Молола языком все подряд.

Известное дело, что могут намолоть друг другу женщины.

Чтобы не попадать впросак постоянно, я научилась контролировать себя и отсекать на выходе все лишнее.

Или почти все.

Николаша принес три рюмки. Я понюхала - и правда виски. Напиток скорее всего неразбавленный. В этом доме натуральные продукты не портят. Я отхлебнула - гадость, но отказываться не принято.

- Вы, наверное, знаете, что умер дядя Генрих... - начала я издалека, с трудом подбирая слова.

- Обижаешь, подруга, мы были на похоронах. Не знаю, утешит ли тебя это, но похороны были грандиозные - море белых цветов, оркестр из областной филармонии, прощание с телом в мэрии. Еще бы!

Местная достопримечательность. Не у каждого города есть свой дядюшка

Генрих и своя Мэй Валлоу. Хорошие были похороны. Торжественные, но душевные, без чванства.

- Да-да. Конечно.

- Но ты не подумай, мы бы и так пошли, - спохватилась подруга, увидев, что я пригорюнилась.

- Не сомневаюсь, солнце мое мистическое. Я не о том... Тут такое дело... - я растерялась, не зная, как сказать.

- Да не жмись ты, говори прямо, - рубанула Натка.

- Хорошо, - решилась я, - Знаешь ли ты, что дядя умер внезапно? Только что бегал, суетился, изводил домочадцев - и привет.

- Да, слышала. Но случаются и более странные вещи, - она поставила пустую рюмку на стол.

- Разумеется, - поддержала я, - Например, то, что потом отравили

Павлика.

- Что? - растерянно переспросила Натка.

- Ты не ослышалась - отравили.

- Кого?

- Ой да Павлика же! Читай по губам: нашего Павлика отравили. Дали ему яду. Хотели убить совсем, но просчитались с дозой. Что тут непонятного?

Две пары глаз посмотрели на меня в упор, одна с нарастающим интересом, другая с ужасом.

- Николаша, нам необходимо выпить, - решила Натка, - Тащи всю бутылку и убери, ради бога, эти наперстки. Мы собираемся пить, а не нюхать.

Верный рыцарь повиновался.

- Выкладывай подробно, - это предназначалось уже мне.

Я тоже повиновалась и выложила подробно.

- Ты, часом, не шутишь? - недоверчиво спросила подруга.

- Не шучу... Ну, что скажете? - поинтересовалась я и, не сдержавшись,

передразнила подругу, - Случаются и более странные вещи?

- Значит, следователь тебе не поверил.

- Не поверил. А ты? - спросила я подругу, - Ты веришь?

Она ответила не сразу, но убежденно:

- Я - верю. Все складно выходит: одно к одному, аж дух захватывает.

Выходит, про свои подозрения насчет дяди ты не сказала?

- Неа, не сказала. Хотела, но он так на меня посмотрел! Как будто я у него жену увела. Понимаешь...

Насчет дяди - это чистой воды догадка, основанная на убеждении, что богатые дядюшки сами по себе не умирают, а если умирают, то не внезапно, а если внезапно, то не пропадает завещание, а если пропадает, то их наследников не травят всякой гадостью и не похищают, а женихов наследниц не избивают. Если бы дядю похоронили по-человечески, тогда можно было бы настоять на эксгумации, проверить, убедиться, что я брежу, а так... Боюсь, мы никогда не узнаем, от чего он умер на самом деле. Улики, если они были, вылетели в трубу крематория. Ищи ветра в поле. Но в данный момент для меня важнее другое - найти Макса и остановить убийцу. Эдакими темпами он всю семью уничтожит.

- Понятно. Кого подозреваешь? - деловито осведомилась Натка, пыхнув сигареткой.

- Себя, - ответила я. Натка поперхнулась табачным дымом и натужно закашлялась. Я заботливо похлопала ее по спине и добавила, - В умственной отсталости. Я не понимаю, кто мог придумать и провернуть это. Смерть дяди и

Павлика была бы выгодна всем прочим наследникам, но...

- Но подозрительнее всех выглядите вы с Максом, - подхватила подруга,

- Он - потому что исчез, в принципе - в принципе, - подчеркнула она, заметив, что я неодобрительно покачала головой, - Если абстрагироваться от того, что он из себя представляет, вернее - чего не представляет, то можно подумать, что Макс сбежал, когда понял, что Павлик выживет, а его собственные преступные намерения вот-вот раскроются.

- Ну да, а я, если абстрагироваться от алиби, - в тон подруги подхватила я, - Потому что со мной пока, слава богу, ничего не случилось.

Не случилось и с тетей, но, допустив на секундочку мысль, что она причастна к похищению собственного сына, можно сразу сдаваться в Кащенко. Примут с распростертыми объятиями смирительной рубашки. Без вариантов.

- А кого подозревают менты?

- Я думаю, Грету.

- Гретку? О боже мой, почему?

Я пересказала подруге историю с пропавшей чашкой.

- И что? - спросила она, выслушав.

- Чашку искали везде, включая городскую свалку. Получается, что ее не выбросили, а спрятали в надежном месте. Дом и сад исключаются - ребята из милиции перевернули там все, можешь мне поверить. А Грета призналась

Хмурому, что по просьбе тети пыталась в тот вечер дозвониться до больницы, чтобы узнать о состоянии Павлика, но не смогла - было все время занято, а тетя ныла, и тогда кузина решила прогуляться до больницы. Понимаешь, она единственная призналась, что выходила из дома. То есть теоретически - теоретически! - она могла спрятать чашку по пути в больницу. Поэтому я и думаю, что подозревают ее... Хотя мне кажется, что, когда я приехала, Нюси с Максом не было тоже, они вошли следом за мной. Но в отличие от Греты они молчат. И я молчу. И ты, смотри, тоже молчи! Я уверена, что они выходили по своим делам, не имеющим отношения к чашке. Да знаю я, что ты скажешь! Что

Макс и все такое... Макс - олух. Он не то что убить - чихнуть без посторонней помощи не может. И вообще! Я не собираюсь искать улики на родственников, я собираюсь сделать нечто обратное - доказать их невиновность, только пока у меня плохо получается. Я тут подумала, прикинула по всякому... Возможно, что существует Икс. Предположим - неизвестный наследник. Как тебе эта идея? По-моему, восхитительная, потому что в виновность Макса я никогда не поверю.

- Надо действовать, - заявила подруга, - У тебя есть план? Конечно, есть, о чем я! - уверенно воскликнула она.

- Есть ли у вас план, мистер Фикс?.. - я хмыкнула, - Да нет у меня никакого плана. К сожалению, я не мистер Фикс. Пока у меня одни предположения и ничего сверх того. Смотри: если я не брежу, то некий неизвестный, будем называть его для удобства Икс, открыл сезон охоты на дядиных наследников, поэтому хорошо было бы знать, кто и на каких условиях наследует, чтобы предотвратить следующее преступление. Но завещание, которое смогло бы пролить свет, в том числе и на Икса, бесследно пропало.

Конечно, не само по себе. Ему, как мне кажется, приделали ножки. Поэтому остается рассуждать. Итак, Павлик в больнице, там негодяю его не достать.

Макс похищен, давайте называть вещи своими именами. Тетя с Гретой запуганы.

Одна - избиением жениха, другая - исчезновением сына. То есть неизвестный так думает, что тетя запугана.

Но она пока не в курсе, и я позабочусь, чтобы была не в курсе как можно дольше. Вопрос: кто следующий?

- Ты.

- При условии, что я тоже наследница. Сомнительно, но чем черт не шутит.

- Значит так. О родных не беспокойся - Николаша за ними присмотрит.

Правда Николаша?..

Николаша буркнул два слова, которые я поняла как "само собой" .

- ...Да и за тобой приглядеть не мешает.

- Мешает.

Натка схватилась за голову.

- Сдурела, мартышка! Только этого не хватало! Нет, подруга, не надейся - этот номер у тебя не пройдет.

Мы с Николашей против. Правда Николаша?

- Само собой, - детина высказался членораздельнее, но без энтузиазма.

Я видела, что моя идея пришлась ему по душе.

- Думаю, у вас найдется свободная спальня рядом с твоей?

- Это еще зачем?

- А затем, что туда мы поселим Николашу, - безапелляционно заявила подруга. Николаша молчал, как будто речь шла не о нем.

- Ну нет, - запротестовала я, - Даже не думай! Я в состоянии постоять за себя. И потом, что я скажу родным? Я не могу рассказать им все как есть.

Они сойдут с ума. Нет. Ни за что.

- И не надо. Подумаешь, проблема! Скажешь, что отбила у меня жениха, - легкомысленно хмыкнула подруга.

- Ну да, у тебя отбила жениха, а им привела постояльца. Так что ли? - я скептически хмыкнула, - Жених, который спит в соседней комнате, - это круто. Где ты такое видела? Нет, не пойдет. Если я приведу твоего Николашу,

Икс насторожится. Ты меня извини, но Николаша... м-м... очень бросается в глаза, понимаешь, о чем я? Извини, Николаша, но тебя слишком много, особенно когда в камуфляже. Если Икс не полный дурак, а я думаю, что рассчитывать на это нам не приходится, то он насторожится. Меня это не устраивает. Я хочу, чтобы он расслабился, размяк и вылез из норы. На сегодняшний день это единственная возможность узнать, кто он такой. Пойми наконец, я должна узнать, кто он, иначе буду терзаться неизвестностью, подозревать всех подряд и в конце концов попаду в дурку. Вас устраивает такая перспектива, нет? Тогда помогайте! За тем и пришла, чтобы просить у вас помощи.

- Ты не понимаешь, о чем говоришь, - с ноткой жалости в голосе сказала подруга, - До сих пор твой Икс действовал с умом. Он совсем не дурак.

Напротив! Единственный глобальный прокол, который он совершил, - это выживший Павлик. Видишь ли... - она помешкала прежде чем продолжить, - Когда-то я... Однажды... Короче, - Натка собралась с мыслями, взяла себя в руки и отчеканила, -

Насколько я знаю, некоторые растительные яды влияют именно на сердце и вызывают быструю смерть посредством сильного сердечного приступа. Если не делать вскрытие трупа, то и не заподозришь, настолько похоже на естественную смерть.

Абсолютно никаких побочных эффектов, - добавила Натка, чтобы развеять сомнения. Я хотела спросить, откуда она знает все это, но постеснялась.

Если она не рассказала сама, значит дело глубоко личное, я бы сказала - интимное. И, безусловно, секретное. Еще одну тайну я сейчас не потяну. Мне бы разобраться с имеющейся.

- Но даже если вскрытие делать, - продолжила Натка, - То обнаружить такое вещество в организме очень трудно, в условиях Озерска практически невозможно: оно быстро расщепляется, а присутствие алкоголя в крови...

Павлик пил?.. - уточнила она, - Вот видишь... Присутствие алкоголя только подстегивает процесс расщепления. Я рассказываю подробно, чтобы ты отбросила иллюзии и осознала, что Икс предусмотрел буквально все. Если бы его план сработал без сбоев, то смерть Павлика выглядела бы вполне невинно.

Все остальное - тем более. Даже открытка с такими чудовищными ошибками, будто их делали с умыслом. Икс - не лох, просто однажды ему не повезло с твоим кузеном. Рука дрогнула. Наверное, это был не его день: неблагоприятное влияние планет и, как ты выражаешься, все такое. Но ставить на то, что в следующий раз у него дрогнет хоть что-то, я бы не стала.

Теперь он ученый и знает, как дорого обходятся ошибки, - это во-первых, а во-вторых, всегда лучше переоценить противника, чем недооценить. Вот и скажи, неужели тебя не пугает судьба Павлика?

- Нашла с кем сравнивать! Во-первых, Павлик - жирный индюк, набитый гречневой кашей, а во-вторых, он не знал об опасности, а я знаю.

Предупрежденный вооружен, не так ли?.. Мне кажется, Икс не из тех придурков, кто кончает, по уши извозившись в крови. Судя по его поступкам, он эстет и крови избегает, для него важен не процесс, а результат, поэтому он не убивает тех, кого может запугать. Не знаю, что он сделал с Максом, но сердце подсказывает, что кузен жив, сидит где-нибудь взаперти и ждет, когда его выпустят. А Павлик - особый случай. Совершенно особый! Он так долго льстил и прогибался перед дядей, чтобы получить вожделенное наследство, что запугать его было невозможно. Я что хочу сказать - сначала меня тоже попугают. И я испугаюсь, честное слово, еще как испугаюсь! (Уже боюсь, чего скрывать.) Но к тому времени я буду знать главное - кто. И тут на сцену выйдет Николаша, а я спрячусь за его могучей спиной... Вот и весь мой план.

Ну? - я посмотрела на Николашу, который играл мышцами, как застоявшийся в стойле коник, и на Натку, которая о чем-то сосредоточенно размышляла, -

Наточка, солнце мое, рыбка моя ненаглядная, клянусь, что не буду лезть на рожон, а буду маленькой неприметненькой мышкой, хитрой лисичкой, коварной кошечкой и изворотливой ящеркой. И все будет о`кей, обещаю. Только ответь: ты со мной?

Натка размышляла. Тик-так, тик-так, - частили ходики. Или это мое сердце?

- Значит так, кошечка ты моя приблудная, - выдала она, когда я затянулась бурой тиной и поросла лишайником, - Я всегда с тобой, но при условии, что ты будешь постоянно на связи. Мы с Николашей должны быть в курсе всего. Подчеркиваю - всего. Давай договоримся о контрольных прозвонах, скажем, в десять тридцать шесть утра и вечера. Время устраивает?.. И только попробуй забудь, - Натка угрожающе помахала перед моим носом костлявым кулаком, - Ящерка ты моя гремучая. Два гудка - тревога, шесть - о`кей.

Запомнила? Не перепутай. Я буду брать трубку после десятого. Если неудобно говорить открыто, скажи "извините, я не туда попала" , и через двадцать минут я буду у вас в саду. Помнишь, где мы прятались от вождя краснокожих?

О!.. Еще бы не помнить: этот самый вождь, Сережка Бутыркин из параллельного класса, никогда не забуду, как он... Но об этом как-нибудь потом.

Я восхитилась подругой. Какая она умница! Все предусмотрела, обо всем подумала. Настоящая подруга. Ну и я не ударю в грязь лицом.

- Раскинь картишки на удачу, - попросила я.

- Это всегда пожалуйста, - добродушно отозвалась Натка. Вот за это я ее и люблю - за безотказность, - Но имей в виду, - честно предупредила подруга, - Просветление не гарантирую: "Джек Дэниэлс" и никотин сильно затуманили эфирное зрение, сомневаюсь, что в таком состоянии смогу пробиться в астрал.

Но попробовать можно.

Мы покинули кухню и перешли в сумрачную комнату с плотно занавешенными окнами. Судя по всему, за прошедшие полгода здесь мало что изменилось. В центре комнаты стояла невысокая - сантиметров в тридцать, не больше - латунная подставка. Сверху, на черной бархотке лежал, излучая спокойное голубое сияние, магический кристалл Хунь-Ю (непереводимая игра иероглифов).

Вокруг подставки, в строгом соответствии со сторонами света, лежали четыре большие подушки, помеченные иероглифами Ю-Цзы (Созерцание чистоты), Ю-Ань

(Внутреннее озарение), Ю-Бао (Просветление вечностью) и Ю-Ту (Обретение спокойной радости), если я по обыкновению ничего не перепутала.

В правом углу, под зловещей восточной маской, стоял сосуд для благовоний, рядом с которым постоянно горела свеча. Вечный огонь воинствующего мистицизма. С черного потолка свисала связка серебряных колокольчиков. Насколько я понимаю, для отпугивания демонов.

Я опустилась на одну из подушек. Кажется, это была Ю-Ань, но ручаться не буду. Подруга устроилась напротив меня.

Она сняла с подставки Хунь-Ю и расположила на уровне гипотетической груди.

- Я пока подзаряжусь, - объяснила она, - А ты сконцентрируйся. Та-ак, что бы такое тебе разложить...

Давай поступим таким образом: я загадаю три расклада, которые могут наиболее подробно описать твою ситуацию, а ты, не задумываясь, выбери цифру от одного до трех.

- Один.

- Так я и думала. Ты выбрала "кельтский блок" . Предупреждаю: это сложный расклад, и, чтобы разобраться в нем, нам потребуется много времени.

Ничего, я считаю, потерпишь для пользы дела. Ну все, - деловито сообщила она, - Я зарядилась. Теперь приготовим тебя. Сосредоточься... Хорошо.

Внутренний взгляд направь в точку Змеи. Там находится кундалини - чакра, связанная с интуицией, жизненной силой и инстинктом выживания. Она же отвечает за безопасность. Потом я научу тебя, как ее активизировать. А сейчас положи левую руку на карты и одним мощным импульсом передай им энергию своего вопроса. Скажи, когда будешь готова... Хорошо. Представь себя внутри защитного кокона и попроси высшие силы помочь нам.

Готова? Поехали...

Я почувствовала сильный сквозняк и увидела, как задергалось, заметалось в смертельном испуге пламя свечи. Густой сумрак, подгоняемый холодным воздушным потоком, поплыл из углов к центру и закрутился спиралью вокруг наших фигур. Сначала я осталась один на один с Наткой - без стен, потолка и подушек, потом сумрак поглотил и Натку. Я осталась совсем одна. И только свеча продолжала гореть в отдалении, указывая дорогу сквозь кромешную враждебную мглу. Стало трудно дышать.

Вот черт, и как ей удается проделывать такие штучки? Мне ни разу не удалось поймать Натку за руку, хоть, признаюсь, очень хотелось. Однажды, обуреваемая нестерпимой жаждой разоблачения, я начиталась соответствующей литературы и под градом язвительных насмешек осмотрела комнату сантиметр за сантиметром. Пропахала, можно сказать, собственным носом в поисках потайной форточки, рычагов, труб и всего прочего в таком же духе, без чего, как утверждают достойные люди, магия мертва. Но ничего не нашла.

- С-нами-боги-вершители-судеб-с-нами-ключ-открывающий-двери, - размеренно грянул торжественный речитатив. Звуки тяжелыми каплями срывались с невидимых губ и мерно падали в гулкую пропасть, подхватываемые на лету эхом. Так, вероятно, вещала сама Кассандра.

Раздался сухой щелчок - я дернулась как от удара кнута - и возле моих коленей загорелась серебристая свечка. И чего, спрашивается, дергаюсь? Ну свечка. Ну возникла. Ну самовоспламенилась. Подумаешь, невидаль. Всякий раз, когда Натка гадает, предметы блуждают в пространстве и воспламеняются.

Это - скорее норма, чем исключение.

Из сумрака, который внезапно начал быстро редеть, выплыли костлявые кисти рук, что есть силы вцепившиеся в колоду таро. Я удивилась: происходило что-то странное, незапланированное установленным раз и навсегда порядком церемонии. Острые костяшки пальцев побелели. Казалось, тонкая кожа не выдержит и, сочась кровью, треснет. Длинные голубые ногти хищно впились в темно-синий картон, оставляя на нем глубокие вмятины-лунки. Неожиданно хватка ослабла, пальцы разжались, выпуская карты, которые полетели вниз.

Обессиленные руки метнулись за ними. Если не ошибаюсь, финита.

Мне показалось или действительно раздался стон?

- Николаша, включи свет, - задыхаясь, вымолвила Натка. Напротив меня вспыхнула жуткая морда, изрыгая огонь распахнутым ртом и раскосыми глазами.

Я в ужасе отшатнулась, инстинктивно прикрывая лицо вытянутой рукой.

А, нервишки пошаливают? Это светильник. То же мне, бестолочь, нашла чего пугаться!

Я перевела взгляд на Натку и ахнула. Вместо подвижного лица - белая безжизненная маска почище той, что на стене, странноватый блуждающий взгляд, обильная испарина на лбу. Мама мия, что с ней, никак заболела?

- Не время, - выдавила она, - Не время.

"Хиромантия да и только" , - ошарашенно подумала я.

Николаша большой птицей застыл у стены, выгнув шею и склонив голову к плечу.

- Я не понимаю этих ваших фокусов, - горестно посетовала я, - Будь хорошей девочкой, объясни по-человечески, что происходит.

- Карты не открываются... - с одышкой проговорила Натка.

- Не может быть. А что такое, слиплись?

- Сама ты слиплась... Тяжелые... Не могу удержать...

- Что сие означает - крошка Лахезис выпустила ниточку моей судьбы или какой-то клептоман слямзил небесные скрижали?

- Можно сказать и так... - устало подтвердила подруга. Стрела иронии пролетела сквозь нее, как сквозь газовое скопление, со стуком вонзилась в стену и загудела, вибрируя оперением. Хорошая была стрела, - пожалела я.

- Меня не подпускают... к твоему будущему... - она с такой неохотой выдавливала из себя слова, как будто разменяла последнюю сотню, ей богу, -

Кто-то более сильный, чем я... закрыл астральную дверь...

- Ты не преувеличиваешь? Может, это "Джек Дэниэлс" виноват?

- Посмотри на Хунь-Ю...

Магический кристалл, который лежал на своей подставке, стал мутно-грязно-розовым с бурыми прожилками.

- Прозрачным он мне больше нравился, - сообщила я, критически осмотрев

Хунь-Ю.

- Это предостережение, - проговорила подруга, тревожно блеснув глазами-оливинами, - Уезжай из города. Прошу, уезжай немедленно!

Я послала ей успокоительный воздушный поцелуй и сказала:

- Я бы с удовольствием, но не могу: ни мама, ни следователь, которому я дала подписку о невыезде, меня не поймут. Особенно мама, ты же знаешь ее...

***

Пока я сидела в компании, спокойствие давалось легко, но стоило остаться одной...

Раздосадованная, обескураженная, выбитая из колеи, я выскочила на

Плошку, плюхнулась в "ниву" , прожаренную со всех боков солнцем, и, распугав глупых кур, стартовала.

Ездить по Озерску - сплошное удовольствие: ни тебе пробок, ни светофоров, ни бестолковых пешеходов, которые устраивают на проезжей части броуновское движение. Но куры!.. Так и норовят шмыгнуть под колеса.

Наказание, а не птицы. Особенно после пятидесяти граммов виски.

Ловко увиливая от несметных куриных полчищ, я без кровопролитных происшествий добралась до банка "Озерский капитал" , где по совету Фабы на несколько дней арендовала сейфовую ячейку.

Избавившись таким образом от барсетки, я было села в машину и поехала домой, но вдруг почувствовала неясное шевеление и щекотание в спинном мозге, приблизительно между шестым и седьмым позвонками.

Оно... Как - уже? Но я не успела приготовиться!

Сделав вид, что вытряхиваю песок из сандалии, я незаметно огляделась по сторонам, надеясь обнаружить соглядатая. По затененной стороне улицы медленно двигалась пожилая женщина. Не подходит. За ней, опустив морду,

трусила рыжая собака. Не годится. В саду напротив банка ребятня азартно атаковала нижние ветви яблони, отягощенные крупными плодами. Тоже мимо. А больше никого.

Тогда что со мной - маниакальный синдром? Привет, дорогая шизофрения?

Так скоро?

На ватных ногах я добралась до своей "нивы" , оставленной на углу.

Щекочущий взгляд следовал за мной неотступно. Чувствуя это, я жутко нервничала: раньше никто никогда за мной не следил.

Оказывается, это жутко неприятно. И боязно... Ключ зажигания плясал в руке и не желал вставляться в замок.

Не, так дело не пойдет. Чтобы не дергаться, надо вооружиться. Хорошо бы раздобыть установку "Град" . Только где ее взять... Ладно, не до жиру, - умерила я свои амбиции, - сойдут миномет и противотанковая граната. Только и они на дороге не валяются.

Что может успокоить женщину и одновременно поддержать в ней боевой дух? Правильно.

Взвизгнув тормозами, я остановилась у вывески магазина.

- У вас есть металлические спицы? - спросила я в галантерейном отделе.

Выбрала тонкие, но негнущиеся, с набалдашниками на концах. Для отвода глаз купила моток шерсти и застежку "молния" . Небрежно побросала покупки в сумку.

Забежала в аптеку, где купила три упаковки простого пластыря. Потом заскочила в кафе "Минутка" .

Уединившись в туалете, я достала из сумки спицы и пластырь и разложила их на краю раковины. Одну спицу зажала в правом кулаке. Ее острый конец недобро блеснул в свете тусклой лампы. Я неуверенно замахнулась, нанося слабый удар в шею предполагаемого противника, потом пырнула снизу вверх.

Ага.

Именно так. В шею ненадежно: я слишком маленького роста, и, если противник окажется значительно выше меня, могу не допрыгнуть. Не таскать же повсюду за собой табуретку! А до живота как-нибудь дотянусь и без табуретки.

Я повторила движения, оттачивая их и постепенно делая резкими и сильными. Иес! Так, и мину посвирепее. Я оскалила зубы и выпучила глаза.

Так хорошо. Если не поцарапаю, то напугаю. Как пить дать, напугаю. Мое основное оружие - внезапность и непредсказуемость. А спица - для уверенности.

Закатала до плеча широкий рукав бледно-лиловой блузки и примерилась - идеально. Ощущение, что спицы клепали по моей мерке. Согнула левую руку в локте, положила на нее спицу так, чтобы набалдашником она упиралась в сустав, а острым концом - в ремешок часов, и намертво прихватила пластырем в двух местах.

Получилось лучше, чем я ожидала. Правда, сначала пришлось повозиться: от возбуждения руки дрожали, спица соскальзывала на пол, а пластырь склеивался. Но я приноровилась. Опустив рукав блузки, я осторожно пошевелила рукой - незаметно и держится. Главное - не забываться и не размахивать руками. Не делать резких движений. Неплохое жизненное кредо, между прочим. Вот выйду на пенсию и вышью его гладью на всех наволочках.

Выбросив мусор в корзину, я спрятала вторую спицу на дно сумки, огляделась - ничего не забыла? - дернула за шнурок и под бравурный аккомпанемент сливного бачка вышла из туалета.

Какое счастье, что все получилось.

Барменша, от нечего делать протиравшая идеально чистую стойку, посмотрела на меня с сочувственной улыбкой. Я глянула в зеркальную витрину и увидела, что щеки мои раскраснелись, губы сложились в довольной улыбке, а глаза - о, голубые! - засветились поистине неземным блаженством.

Мне было безразлично, о чем подумала улыбчивая барменша. О чем бы ни подумала - дело житейское.

Приветливо улыбнувшись в ответ, я заказала кофе и минеральную воду со льдом.

В пустом зале ненавязчиво играла музыка. В минералке плескались кубики льда, спица успокоительно холодила руку. Я сбросила сандалеты и поставила разгоряченные, измученные беготней ступни на прохладный кафельный пол.

Блаженство. Неземная услада. Настроение резко пошло вверх. Еще порция сливочного мороженого с карамелью - и я справлюсь с любыми превратностями судьбы.

***

- Нюся, я достала деньги, - отслюнявив несколько бумажек, я передала их домработнице, - Живем! Где Грета? - и, не дожидаясь ответа, выскочила из кухни.

- Грета, ау, где ты? - крикнула на весь дом.

- Я здесь, - донеслось из соседней комнаты. Интересно, что она там забыла. Я вбежала в комнату с криком "радуйся, я охмурила Гейтса!" и обмерла.

Предупреждать надо.

На потертом диване, томно прикрыв глаза, распластался Андрей. Рядом с ним сидела Грета, наполовину одетая в шелковое декольте, наполовину им раздетая, и читала вслух, кажется, Мопассана.

Словом, полный интим в ажуре. Или ажур в интиме. Кому как нравится.

- Ой, извините, - я попятилась назад. Карие глаза распахнулись и пригвоздили меня к месту:

- Кого это ты охмурила? И где тебя черти носили?

Грета встала и молча удалилась из комнаты.

О-ей, что будет! Бедная девочка...

А он что, дурак?.. Гарема ему захотелось? Я те покажу гарем глазами евнуха!

- Пока ты там охмуряла Гейтса, здесь тебя домогался некий молодой, - он подчеркнул это слово колким взглядом, насмешливой интонацией и нехорошей ухмылкой, - Ну очень молодой человек. Он передал, что зайдет завтра после обеда.

О-о-о!!!

Ексель, про свидание с женихом-то я и забыла! Убей, не могу вспомнить как бишь его там. Ой... - я оторопела, - кажется, мы не знакомились. Точно не знакомились! То есть об именах речь у нас пока не заходила. Про замужество - да, заходила, а про то, как зовут, - нет. Вот молодежь пошла!

Ни культуры отношений, ни элементарной, как говаривал мой первый муж, эстетики семейной жизни, ни уважения к седым традициям. Один ветер в голове и неясное томление в членах.

- Может, объяснишь, что за Гейтс такой, - деланно равнодушным тоном спросил Андрей, - Что за пацан, называющий себя твоим женихом?

Вот еще.

- Потом! - я выскочила из комнаты, запрыгала по лестнице козочкой-резвушкой предбальзаковского возраста и без стука влетела в

Гретину спальню:

- Ты здесь?

Она была здесь. Сестрица, красавица... Я знаю, что поднимет ей настроение.

- Грета, пляши, я достала деньги. Покупай трико с утяжками, - я схватила ее за руки и принялась кружить по комнате, напевая собачий вальс.

Главное в пении не слух и не голос, - я правильно говорю? - а эмоциональный порыв.

- Ника, сумасшедшая, отстань! - она тихо засмеялась. Значит, оттаяла.

- Чтоб завтра же повела маму в тренажерный зал, - приказала я, выпуская кузину из объятий.

Нечего тете сидеть дома. Не курочка ряба, золотого яичка не высидит. К тому же практика показала, что наше фамильное гнездо - не самое безопасное место во вселенной. Павлик-то сидел, но это его не спасло.

- Только не оставляй ее одну, договорились? Ты в сауну - и она в сауну, ты в бассейн - и она в бассейн.

Понятно?

- Угу, я в туалет - и она в туалет. В одну кабинку, - съязвила свежеразмороженная Грета, - А ты с нами пойдешь?

- Хоть на край света.

- А в сауну?

- Нет, это слишком далеко. На завтра у меня другие планы. Но сдается, что вы чудненько справитесь и без меня... Скажи, - я решилась и заглянула в невыносимо прекрасные глаза, - Тебе угрожали? Скажи честно, не бойся, тебя шантажировали?

- Что? - удивление кузины было вполне натуральным, - Кто угрожал?

Зачем угрожал? Ника, о чем ты?

- И правда... о чем? - я сделала вид, что обескуражена. Впрочем, чего скрывать, я и впрямь была обескуражена, - Кажется, я перегрелась на солнце.

Пойду, пожалуй, прилягу. Что-то мне нехорошо, - я схватилась за лоб, - Вот и голова закружилась.

Актриса из меня никудышная - всегда переигрываю. Пора линять отсюда, пока она не опомнилась.

- Ника... - остановила меня кузина, - Дай почитать, что написал Макс.

Мама сказала, но я не верю...

Я вспомнила, что открытка осталась у следователя.

Осторожно! Грету, как тетушку, голыми баснями не накормишь, но полуправду она, пожалуй, скушает.

Я бы открылась, рассказала все-все, только боюсь, что у мистера

Грязные-Руки есть помощник среди домашних. Пусть невольный, пусть втянутый шантажом, но все же помощник. Иначе как бы он узнал о привычках Павлика?

- Представляешь, я куда-то сунула Максову открытку и нигде не могу ее найти, - для убедительности я похлопала себя по бокам и щелкнула замком сумочки, болтающейся на плече, - Сама хотела перечитать, и нету, - я суетливо всплеснула руками. Осторожно: спица! - Ума не приложу, - зачастила я, - Куда она делась.

Наверное, осталась в машине, - я вывернулась из-под пронзительного взгляда, удалилась на безопасное расстояние, к окну, и встала против света, чтобы скрыть бегающий взгляд и предательский румянец, - Да, в следующий раз обязательно посмотрю в машине. Может, завалилась под сиденье... Но я прекрасно помню, о чем он написал, и могу пересказать... Получается, - я вымучила улыбку, - Что зря мы волновались, все оказалось проще пареной репы: Макс хочет пожить самостоятельно, поэтому ушел из дома. И еще он сожалеет, что не увидится со мной до отъезда. Все.

- Ника... Ты что-то скрываешь? - кузина мяла в руках поясок платья и медленно, но верно приближалась ко мне.

Осторожно.

- Да нет же! - я сделала вид, что рассердилась, - Спроси у своей мамы,

она тоже читала, - я отступила вправо, восстанавливая безопасную дистанцию,

- Я не виновата, что твой брат написал только то, что написал, и ни словом больше.

Она наступала на меня мелкими шажками, а я отступала. Так мы и кружили по комнате.

- Но почему он не позвонил, не объяснил?

- Учти, я знаю не больше твоего. Может, Макс не хотел, чтобы мы принялись его отговаривать. Ведь принялись бы? Еще как! Он написал, что позвонит, когда полностью устроится на новом месте.

- А подписка?

- Ну, знаешь, я надеюсь, что он не уезжал из Озерска, снял где-нибудь комнату или подался в общежитие... Мне кажется, единственное, что мы можем сделать сейчас для Макса, - это смириться и ждать новостей.

Я поняла, что маневр удался: Грета расслабилась и оставила поясок в покое. И меня тоже. Пронесло.

Солнце клонилось к закату, посылая на землю последние горячие лучи.

Безумно долгий день подходил к концу. Я стояла на крыльце, обдумывая житье-бытье и строя самые невероятные предположения. Почему со мной до сих пор ничего не случилось? Может, я не вхожу в узкий круг счастливчиков? И почему удивилась Грета? Где я просчиталась?

За моей спиной открылась дверь и - тишина: ни шагов, ни оклика. Я вздрогнула всем телом. Правая рука лихорадочно потянулась к спице.

Спокойно, старушка, не паникуй. Если действовать, то наверняка. Не хватает покалечить невинного.

Собравшись с духом, я резко оглянулась и увидела элегантного до невозможности мужчину с рукой на перевязи, лбом, изуродованным большой пластырной нашлепкой, желтыми от йода губами и одним глазом.

Второй заплыл и налился багрянцем.

Фу-у-у... - облегченно выдохнула я. Страх отступил, но осталась противная слабость в коленках. А что это с ним?

- Андрей? - ахнула я, - Тебе что, по дороге в больницу добавили?

- Что? - не в меру рассеянно откликнулся он. "Позер" , - подумала я беззлобно.

- Ах э-это... - Андрей слегка пошевелил рукой, повисшей плетью на черной повязке, - Ты заметила только что? Ну даешь... - он недовольно покачал головой, - Значит так, у меня вывих предплечья, шов на лбу и целых семь гематом, - перечислил он с плохо скрываемой гордостью. А я подумала:

"Хлебом его не корми - дай поиграться в войнушку. Ничего не поделаешь: мужчина без драки томится" .

- И все по твоей милости, - позабыв о свежем шве, он картинно выгнул правую бровь, чтобы, видимо, сразить меня наповал, но сморщился от боли.

"Ага, позер, получил?!"

- ...А вы, сударыня, даже не замечаете. Как это понимать?

- Да вы легко отделались, сударь. Но, увольте, не по моей милости, - в тон ему ответила я.

- Н-да? - с сарказмом спросил он.

- Да! - решительно отмела я сомнения.

- Я считаю, нам нужно поговорить начистоту.

- О ваших ранах, мой смелый рыцарь? Это всегда пожалуйста. Однако хочу заметить: синяки и легкие ссадины скоро пройдут, а безобразные шрамы только украшают мужчин. Но, - я отбросила шутовской тон, - Тебе следует немедленно отправиться в постель. Мало ли что. И как только врач отпустил тебя, не понимаю.

Просила, как человека, - присмотрите. Так нет...

- В постель, говоришь? - его черные брови вопросительно взметнулись, корежа пластырь, и на лице появилось выражение... как бы сказать... выражение полной боевой, а заодно и трудовой готовности. И ведь не больно ему!

Навязался, ексель, на мою голову.

Сверху палило заходящее солнце, снизу припекал нагретый за день камень, а с боку прижигал взглядом побитый, но не изменивший своим принципам (или отсутствию таковых) красавец. Была бы снегурочкой - растаяла. Чес-слово! Но после второго развода растаять сложновато - нечем.

Если только трогательной горсткой пепла. Не дождется. Остатки моей трогательности останутся при мне. Как память о несбывшихся надеждах.

Насколько я поняла, уходить он не собирался. Пришлось пригласить обратно в дом - не держать же пострадавшего на солнцепеке. Я крикнула Нюсе:

- Тащи квас герою!

- Как вы себя чувствуете? Вам лучше? - с сочувствием поинтересовалась

Нюся, ставя перед соседом большую кружку охлажденного кваса.

- Терпимо, - ответил Андрей, всем своим видом показывая, что на самом деле ему пришлось гораздо хуже, чем Наполеону при Ватерлоо. "Артист" - подумала я. Он отхлебнул кваса и произнес, - Спасибо, Нюся, за вашу доброту и ласку.

- Если хотите, - предложила польщенная домработница, - Я принесу вам чего-нибудь легкого. Жареной печеночки, например, или оладушек с вишнями. В больнице-то, небось, изголодались.

Ну да, изголодался до дистрофии. И суток, между прочим, не прошло.

Надо намекнуть Нюсе, чтобы не больно его опекала, пока он ходит в соседях.

Вот женится на Гретке - тогда пожалуйста.

- И компрессик не мешает поставить.

- Спасибо, Нюся, вы - гастрономический гений, оазис заботы и внимания посреди, - он стрельнул взглядом, - Зыбучих песков Сахары.

Булыжник приземлился в мой огород. Ладно, проехали, что взять с побитого, кроме анализов. Но зачем мне анализы? Я и без них вижу его насквозь.

Нюся хихикнула в ладошку и вышла.

- Доктор сказал, мне повезло. Если бы не ваша помощь...

- Сожалею. Дикость какая-то! Напасть на человека в саду, избить...

Тебе не приходило в голову, кто бы это мог быть?

- Приходило. Мне ясно сказали - не трогай... м-м-м... барышень

Приваловых, значит...

- Поклонник Греты? - предположила я. Пусть знает, что не один он такой. Подчас одна капля ревности способна сотворить чудо и подтолкнуть упирающегося жениха в сторону ближайшего ЗАГСа. Главное - знать меру и не накапать больше.

- Плутовка! Мне сказали во множественном числе, значит - поклонни-ки... Греты... и? Разве милый носик, - он легко задел указательным пальцем кончик моего носа, - Не в пушку? Учитывая близкое присутствие юного жениха и наличие на горизонте некого Гейтса, я бы рискнул предположить...

Я схватилась за нос. Ексель-моксель! Молокосос! Гейтс отпадает по понятным причинам, а молокосос... Пока я обдумывала, способен ли мой безымянный жених на членовредительство, Андрей исподволь наблюдал за мной.

И что-то во мне ему решительно не понравилось. Как я его понимаю: ну чему там нравиться? Нечему абсолютно. Самая обычная внешность,

среднестатистическая. Такую увидишь в толпе - не запомнишь.

- Я не Привалова. Я - Шахова, - запоздало, но с достоинством парировала я.

- Это не аргумент. Вряд ли они имели в виду Елизавету Карловну. Не хочу сказать ничего плохого, но принять ее за девку - пардон, это цитата - даже в безлунную ночь со спины, - он описал здоровой рукой тетины габариты,

- Невозможно.

Вот нахал! А меня, значит, можно?

- Ты не расслышал, что тебе сказали, или перепутал.

- Я все расслышал правильно, - с нажимом произнес Андрей.

Какого лысого он меня отчитывает? Даже если его избил молокосос, в чем лично я сомневаюсь - когда бы мальчик успел вникнуть в нюансы внутрисоседских отношений? Ладно, допустим, мальчик оказался на редкость сообразительным, но при чем тут я? Нашел крайнюю. Но я тоже хороша. Хватит оправдываться, не школьница.

- Допустим, ты расслышал правильно. Допустим, на тебя напали наши с

Гретой поклонники. Но я предложила вызвать милицию, я не просто предложила, я настаивала, а ты отказался. Ответь, почему?

Он устало прикрыл глаза и заиграл желваками. Обиделся. Интересно было бы знать: на что.

- У меня болит голова. Пойду домой, - он сделал слабую попытку встать с кресла, явно рассчитанную на то, что его остановят. И я, забыв, с кем имею дело, клюнула:

- Нет! - жестом преградила ему путь, - Во-первых, Нюся специально для тебя жарит непредусмотренную в меню печенку, так что имей совесть.

Во-вторых, ты не ответил на мой вопрос. Я все еще жду.

- Неужели не понятно? Я подумал, что вам и так, без меня, несладко, и не захотел осложнять ситуацию.

- Из благородных побуждений, значит? - я недобро усмехнулась. Вот на что он обиделся - на то, что никто не заметил и не оценил его благородства и жертвенности.

- Ты не веришь мне? - вкрадчивым тоном, не предвещающим ничего хорошего, поинтересовался он.

Хороший вопрос - простой и понятный. Но к нему прилагается паршивый ответ: конечно, не верю. В последнее время я никому не верю, и он не исключение. Больше того, я сама не исключение. Вот это действительно обидно.

Меня выручила Нюся, которая вовремя внесла поднос с лапшой, овощным салатом, жареной печенкой, оладьями и компотом. Увидев еду, Андрей позабыл, о чем спрашивал. Я вышла, чтобы своим присутствием не портить ему аппетит и не напоминать о хороших вопросах, а когда вернулась, чтобы забрать тарелки, его уже и след простыл. На диване лежала записка: "Ушел зализывать раны.

Душевные" .

Однако я собиралась отдать долг за поминки. Чужие деньги жгли руки, и мне хотелось избавиться от них поскорее. А раз хотелось - вынь да положь.

Такая у меня особенность характера. Я быстро приняла холодный душ, поцеловала Сем Семыча. Он, паршивец, даже не проснулся. Надела простенький сарафанчик из голубого ситца, причесалась и вышла.

Идти через темный сад не рискнула: вдруг там прячутся вчерашние хулиганы? Пошла по улице вдоль длинного забора. Открыла свежеокрашенную калитку и ступила во двор.

Недавно отремонтированный дом сиял большими чистыми окнами, пах свежей стружкой и краской.

Рядом с домом лежали кучи жирной земли и бордюрный камень. Между кучами торчали колышки, указывая расположение будущих клумб и небольших грядок.

Я обошла завалы и поднялась на крыльцо. Не найдя звонка, постучалась.

- Войдите, - раздалось изнутри.

Я вошла.

- Идите прямо, потом налево, - направил меня голос.

Я пошла прямо, мимо стеллажей с книгами, а потом повернула налево и уткнулась в дверь.

- Андрей, ты здесь? Я на минутку. Можно?

- Проходи. Я не успел распаковать вещи, так что не обращай внимание на беспорядок.

Беспорядок? Вселенский хаос - ничто по сравнению с тем, что предстало моему взору, избалованному Нюсиной аккуратностью и дядиным педантизмом. В центре огромной комнаты со стенами, облицованными светлыми деревянными панелями, возвышался Монблан из распечатанных коробок, чемоданов, разнокалиберных сумок, свернутых в рулоны ковров, посуды и чехлов с одеждой. На бежевом кресле, еще обтянутом целлофаном, в близком соседстве с теркой для овощей лежали носки, надеюсь, что чистые. На полу безобразно раскорячилась люстра-модерн. Кровать заменял новый полосатый тюфяк, на котором приютился бледный, осунувшийся Андрей.

- Что, болит? - я подошла к нему и участливо склонилась над больным, за что тотчас поплатилась.

- Положи руку на лоб... Да не на свой, тетеря... Вот так, хорошо...

Нет-нет, не убирай, мне опять плохо.

Я так скажу: в первую очередь нашу сестру губит жалость. Простое, кажется, чувство, а сколько от него хлопот. Чуть зазевалась, подруга, и участь твоя решена. В его пользу. Навеки и обжалованию не подлежит...

Как там? Она его за муки полюбила, а он - что сделал он? - грубо воспользовался ее минутной слабостью, сел на хрупкую шею и ножки свесил. Да еще и пришпоривает. А попробуй согнать с насиженного места - такой вой поднимет, что черти содрогнутся. Припомнит все тяжкие, начиная с первородного греха и заканчивая невымытой с вечера посудой. Это он сейчас, пока холостой, нетребователен и безропотно уживается с Монбланом, а потом - что ты! - сживет со света за лишнюю песчинку на грядке.

Кстати о первородном грехе. Бедная Ева. Вот кому действительно досталось по полной программе...

Мужчины так ловко свалили на нее ответственность за изгнание, что от несправедливости сводит скулы. А несчастная, пребывая в ветхозаветном покое, не имеет ни малейшей возможности достойно ответить зарвавшимся клеветникам. Можно подумать, она изнасиловала этого Адама. Можно подумать, он сам не хотел. Блин, что за мужик?.. Если бы я была медиумом, как Ванда, то вызвала бы дух Евы и расспросила его - или ее? - как все было на самом деле. Уверена, что услышала бы много нового, проливающего свет на бедного-несчастного-наивного-совращенного-обманутого-изгнанного по вине несносной женщины (если есть желание, можно продолжить) Адама, начиная с которого малодушие, безответственность и беспринципность стали возводиться мужчинами в сугубо мужское достоинство. Вот. Красиво сказано, черт возьми!

- Андрей, я пришла отдать долг, но если ты плохо себя чувствуешь, я могу зайти завтра.

Он снял мою руку со своего лба и легко потянул на себя. Потеряв равновесие от неожиданности, я неловко шлепнулась на край тюфяка. Сумка соскользнула на пол и раскрылась. Я хотела поднять ее, но Андрей прижал мою ладонь ко рту и стал ласково пощипывать ее губами и щекотать языком.

Ексель...

- Андрей, давай поговорим, - я попыталась выдернуть руку, но он не дал. Сильный, однако.

- Давай.

- Как ты собираешься говорить, если во рту у тебя посторонний предмет?

- Ничего, я буду слушать. Мне нравится твой голос, говори.

- Я по поводу денег, тех, что ты потратил на дядины поминки. Почему ты ничего не сказал?

- Тебя больше ничто не интересует? Я, к примеру. Иди сюда, - он потянул меня к себе.

Бабник. Как Петренко... Бедная Грета.

- Я по поводу денег, - упрямо гнула я свое.

Хорошо, что у него действует только одна рука. Со второй я бы не справилась. Ну почему хулиганы не вывихнули ему обе конечности, что им стоило наподдать разок и с другой стороны!..

- Ника, у тебя мозги набекрень, точно говорю! Я безумно хочу тебя, а ты о каких-то деньгах, - он сердито засопел.

- Знаешь что, - разозлилась я, - С мозгами у нас семейное. Не нравится - не кушай. Только скажи, сколько мы тебе должны?

- Не вы, а ты.

- Сколько?

- Ночь любви.

Калека, а туда же.

- Я серьезно спрашиваю.

- А я серьезно отвечаю. Ты должна мне звездное небо... Поцелуй красавицы... Тихий стон, срывающийся с ее губ, - горячо шептал он в ухо.

- Андрей! - возмутилась я.

- Хорошо, я согласен на один поцелуй, но страстный.

Достал!

- Ты не в себе. Лучше я завтра приду.

- Если ты уйдешь сейчас, то сделаешь мне больно.

Ага, в ход пошел легкий шантаж.

Железная хватка ослабла.

- Решай сама.

И отвечай потом перед Гретой тоже сама. И расхлебывай сама, раз сама решила. Знаем мы эти фокусы с бумерангом. Кушайте сами.

- Поговорим завтра, идет?

Пока я решительно поднималась с тюфяка и подбирала с пола сумку, он демонстративно отвернулся к стене. Я наугад вытащила деньги, положила купюры на стул и вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Дело сделано.

Не успела я разуться, как раздался телефонный звонок.

- Ника? Ты?.. - на другом конце провода билась в истерике Натка. Я

слышала, как она судорожно всхлипывает.

- Да, я. Что слу?..

- Ну ты и выдра!!! Я тут с ума схожу, хотела бежать к вашему вертепу,

думала, что тебя похитили или убили...

- Говори толком: что случилось?

- Ах ты не знаешь! - Натка перестала всхлипывать и, издав боевой клич, перешла в стремительную атаку, - Не знаешь, да? - я отстранила трубку от уха, испугавшись за сохранность перепонок, - А кто должен был звонить в десять тридцать шесть? Дед Пихто?

Я вспомнила о нашем уговоре и устыдилась.

- Прости, родная, забыла. Ну не плачь, пожалуйста! Ты разрываешь мое раскаивающееся сердце на клочки. Ну что мне сделать, скажи, чтобы ты успокоилась и простила, а? Радость моя, хочешь, я сяду в крапиву? А в муравейник? А хочешь, сочиню для тебя стишок? Слушай... Жила-была в Озерске

Натка - ума и обаяния палатка... Ну как, нравится?

- Че это я палатка? Не солидно, - отбрила меня подруга, но я почувствовала по ее голосу, что прощена.

- Палата не рифмуется с Наткой, - растолковала я, - Могу по-другому.

Жила-была в Озерске Натка, она была на сушки падка. Так лучше?

- Слушай сюда, поэтесса, если еще раз забудешь позвонить, я сама тебя укокошу, чтоб впредь не мучиться. Понятно? Отбой.

Спицу на ночь я положила под подушку.

***

Утро началось обычно - с ожидания обильного завтрака. Тетя с Гретой выпили по стакану морковного сока, при этом тетушка занудно ворчала, а потом они умчались на тренажеры. Темп задавала Грета, подгоняя свою полусонную мамулю мягкими шлепками пониже спины. Я цедила тыквенный сок, рассеянно слушая Нюсину болтовню, и смотрела в окно, за которым беспечно шуршала листва и пели беззаботные птахи. Как я им завидовала, потому что моя голова была занята Андреем.

Не нравится мне этот тип. Не нравится - и точка. Такие красавчики, как он, и в обычных-то обстоятельствах выглядят подозрительно, а уж в подозрительных обстоятельствах - и вовсе скверно. Не могу понять их отношения с Гретой. Девчонка влюблена, несомненно. Иногда задумается о своем, уставится в одну точку и... С нее мед течет - так, бедняжка, смотрит. А он ведет двойную игру, причем открыто, не стесняясь. И Грета молчит. Такая красавица, а терпит. На ее месте...

- Ты чем-то озабочена? - донесся до меня вопрос Нюси.

- Я думаю, почему в жизни все так нескладно. Когда-то я думала, что достаточно встретить человека и полюбить, как все проблемы решатся силой любви. Теперь я знаю, что ни любовь, ни замужество сами по себе не решают ни одной проблемы. Я не хочу проблем на ровном месте. Я устала!

- А ты поплачь, дочка, - предложила Нюся, - Глядишь, и выплачешь усталость. Слезы для женского организма - первейшее дело. Иной раз полезнее лекарств и витаминов. Я знаю, о чем говорю, - доверительно сообщила старушка.

Нюся говорит, что в последнее время Андрей подружился с дядей.

Странная дружба, учитывая значительную разницу в возрасте и дядин несносный характер. Ну и кое-что еще... Необъяснимая дружба, что само по себе внушает подозрения. Не он ли искомый мистер Грязные-Руки? А что - вызнав, что у дядюшки водятся деньги, он мог придумать следующую комбинацию: втереться в доверие, чтобы беспрепятственно устранить всех наследников с Гретиного пути, вскружить ей голову, жениться и прибрать все денежки к своим рукам. А тут приезжаю я: извините-подвиньтесь. И он на ходу меняет сценарий... Очень похоже на правду.

Гнусно. Никогда не доверяла красивым мужикам и правильно, выходит, делала. Но где он, если это он, держит Макса? Понятно, что не в собственном доме...

Пойду-ка я тоже в тренажерный зал сублимировать отрицательные эмоции в здоровый образ жизни, - подумала я. Но плотный завтрак встал насмерть.

Пришлось обойтись без сублимации.

- Ты меня слышишь?

- А? - откликнулась я.

- Сходи, говорю, за хлебом, - попросила Нюся, - Весь кончился, а я и забыла. Совсем старая стала...

Я села на велосипед и, петляя с непривычки, выехала за ворота. Погода по-прежнему стояла шикарная, но чувствовалось приближение осени - неотвратимое и жестокое как похмелье после тризны. Всего за одну ночь листья на березах поблекли. Ветки яблонь выгнулись и громко затрещали под тяжестью плодов. Несмотря на яркое солнце и пронзительное, как глаза кузины, небо, от земли вдруг потянуло еще не холодом, нет, но уже холодком.

"Ты на грусть мою похожа-а, о-осень," - донеслось из окна, спрятавшегося за кустом сирени.

Когда я проезжала мимо соседской калитки, из нее вышел Андрей. Легок на помине. Долго жить будет.

Гад. Он элегантно придерживал за локоток раскрашенную девицу с ногами, заканчивающимися узкой полоской юбки на уровне моего подбородка.

Елы-палы! Вот это экземпляр, сдохнуть можно! Я вильнула в сторону и чуть было не скатилась в канаву. Не прав Александр Сергеевич, ох не прав, не перевелись еще ноги на земле русской.

Андрей сухо кивнул мне и, предусмотрительно огибая ухабы и рытвины (еще бы: сломать такие ноги - не шутка), бережно повел жирафу к перекрестку.

Нет, он не Павликов отравитель. Много чести! Он - типичный донжуан районного разлива. А после разлива непременно требуйте отстоя пены.

Бабник. Такие обычно смелы и расчетливы только в любви. Или в том, что они называют любовью. В остальном трусливы - как зайцы, глупы - как пробки, скучны - как... как дядины романы в больших количествах! Вот.

Надо ли предостеречь Грету, или со временем она сама во всем разберется? О-хо-хо... Настроение безнадежно испортилось. "О-о-сень, вместе будем до зимы, о-о-сень..." Ну вот, привязалась.

Вернувшись из булочной, я набрала номер:

- Извините, я не туда попала.

- Влипла, - прокомментировала мой рассказ подруга.

- Сама знаю, что влипла, лучше посоветуй, что делать, - обозлилась я.

Мы сидели в старой полуразрушенной беседке, заросшей диким плющом. Я сильно нервничала.

- И что тебя не устраивает? - спросила подруга.

- Все, - обдумав ответ, выдохнула я, - Я подозреваю его.

- Позволь полюбопытствовать - в чем?

- А во всем. Я не такая наивная, чтобы поверить, будто он сражен моей неземной красотой.

- Короче говоря, ты подозреваешь человека на том основании, что он увлекся тобой? Ну даешь! - развеселилась Натка, - И потом, ты сама говорила, что его избили, чтобы припугнуть Гретку. Он что, сам себе фингал поставил?

- Не смешно, - обиделась я, - Избиение могло быть подстроено, чтобы сбить меня с толку - это во-вервых. Во-вторых, увлекся мной - слишком сильно сказано, не забывай о Грете и стерве с ногами, а в-третьих, он очень даже может быть мистером Иксом, потому что постоянно крутится рядом, и все домашние давно привыкли к нему. Никто не удивляется, встретив соседа в нашем коридоре или на кухне. Раз пришел - значит нужно. Таких "своих" у нас двое - он да Фаба.

Повторяю, только свой человек мог беспрепятственно проникнуть в дом и отравить Павлика. Ты как хочешь, но родственников из списка подозреваемых я исключила. Фаба - тоже не в счет, он по-настоящему боготворил дядю и много раз доказывал на деле, что интересы нашей семьи для него священны и неприкосновенны. Так что маловероятно. А Андрей... вполне может быть охотником за богатым приданым или неизвестным наследником. С первым все понятно - не я, так Грета, чья доля окажется больше. А со вторым... Я подумала на досуге... Кому из посторонних, не членов семьи, дядя мог бы отрезать кусок пирога, учитывая его, дядину, адекватность и вменяемость? Он не был ни шизиком, ни меценатом, чтобы заниматься чистой благотворительностью, значит... Значит, либо кто-то когда-то здорово ему помог, и он таким образом отблагодарил человека за проявленное великодушие, либо - любовь. Но дядя всегда ставил себя в пример: учитесь, мол, мне никто никогда не помогал, всего, что у меня есть, я добился исключительно своей головой.

- Значит, любовь, - резюмировала Натка.

- Вот-вот, она. Но что за любовь такая?.. Я подошла к страшной семейной тайне, поклянись, что никогда никому не скажешь.

- Могила.

Этого вполне достаточно. Если Натка чего обещает, то обязательно выполнит. За одно это я готова простить ей лопатку.

- Знаешь ли ты, как появилась Мэй Валлоу?

- Никогда не задумывалась, но... Постой! Дай сама соображу...

Я ждала, наблюдая, как на подвижном лице подруги отражается лихорадочный ход мыслей.

- Мэй... Это по-английски май. Так?

- Так, дядя родился в мае.

- А Валлоу... Валлоу, валлоу...

- При... - подсказала я, увидев, что подруга зашла в тупик.

- ...Валов, - с восторгом закончила она, - При-валов!

Приятно, однако, поговорить с умным человеком.

- Да, но я не о том спрашивала.

***

- Давным давно, - собравшись с мыслями, начала я, - На скромного корректора издательства "Наука" свалилась подтаявшая на мартовском солнце сосулька. Очнулся бедолага в больнице с диагнозом легкое сотрясение мозга.

Из больницы он вышел другим человеком. Не скромным. И совсем не корректором.

Уволился со службы и вместе с сестрой Лизой и приживалкой Нюсей уехал прочь из Москвы.

Поселились они в глухом Озерске, в родовом гнезде Приваловых, к тому времени пришедшем в полный упадок.

Однажды дядя поцеловал сестру в щеку, закрылся в кабинете вместе с другом детства и зачудил на всю катушку... Вероятно, сотрясение мозга оказалось не таким легким, как заверяли эскулапы.

Нюся носила друзьям скромную еду - в основном жареную картошку - и жидкий чай.

- Господи, отведи, - шептала она, возвращаясь на кухню с пустым подносом.

- Что там? - допытывалась встревоженная сестра.

- Ходят кругами. И говорят как заведеные, - отвечала Нюся.

- И о чем говорят?

- А бог их знает. Не поняла я. Только сдается, о женщине говорят, об иностранке. Господи, отведи, - шептала Нюся и быстро крестилась.

Через несколько месяцев на московских развалах появился первый роман

Мэй Валлоу, который назывался "Горячее дыхание" . Прошло еще три месяца, и вышел второй бестселлер - "Знаем только мы" . И пошло-поехало: "Ветер с востока" , "Не дай умереть надежде" , "Леди в затруднении" ... Всего двадцать шесть книг.

Бессовестно прикрывшись женским псевдонимом, бывший корректор строчил бесконечные любовные вирши, обильно поливая их приторным сиропом из сентиментальных слез и посыпая ахами и охами. Он оказался неистощим на нежные поцелуйчики под тенью эвкалиптов и признания на берегу Темзы.

Я сказала, дядя строчил вирши? Нет, не так. Они строчились сами собой.

Слова легко складывались в предложения, а предложения в главы. Зачины зачинались, интриги интриговались, кульминации кульминовались, а развязки, понятно, развязывались. И даже положительные мужские образы, с которыми у женщин-романисток так или иначе возникают проблемы, под дядиным пером рождались естественно, как нечто само собой разумеющееся. Думаю, что его читательницам нравилось именно это. Главное - шикарный герой, остальное приложится.

Тем временем друг детства Фабий Моисеевич неистово торговался с издателями, льстил, прогибался, уговаривал... Не знаю что еще... И романы

Мэй Валлоу издавались, допечатывались и переиздавались.

Поначалу семья сходила с ума: как такое может быть? это неприлично!

- Совсем с глузду сдвинулся, - шипела тетя Поля, мать Павлика.

Но потом все смирились. Да и кто бы не смирился? Время постных корректорских щей закончилось, и наступило благостное время сахарных плюшек. Финита.

- Здорово! - восхитилась Натка.

- Здорово, - согласилась я, - А теперь подумай, почему дядя вообще взял псевдоним.

- Вот этого я никогда не понимала, - призналась Натка, -

Женщин-романисток - завались, а мужчин, пишущих любовные романы, я что-то не припомню. Зря он прикинулся женщиной... Читательницы, узнай они правду, сошли бы с ума от восторга: писали бы письма и в два раза быстрее сметали его книги с прилавков. Согласись, каждой интересно понять, знают ли мужчины о любви что-то такое, чего не знают женщины, и наоборот. Лучшего рекламного хода, по-моему, не придумаешь!

- В том и дело! В самую точку попала! Обязательно нашлись бы круглые дуры, которые решили, что умный, тонкий, поэтичный, знающий толк в любви

Генрих Привалов - это именно их вторая половина и ничья больше. Только он поймет, оценит и тэпэ. Они обязательно разыскали бы его, такие чокнутые всегда находят. И что? Вместо красавца с горящими глазами и великодушным сердцем увидели бы немолодого, прямо скажем, и толстого гомика. Хороша реклама, нечего сказать!

Подруга обалдела. На ее месте я сделала бы тоже самое.

- То ли в силу ли своей сексуальной ориентации, то ли в силу каких-то иных причин - не знаю, но дядя чудесно разбирался в женской психологии, иначе его романы не имели бы и четверти того успеха, который они имели. Он знал, что страшнее и мстительнее разочарованной женщины зверя нет, и старался не разочаровывать. Он специально спрятался за таким псевдонимом, чтобы ни у кого, даже у самых чокнутых, не возникло желание искать - во-первых, потому что женщина, таких, ты правильно говоришь, много, а во-вторых, потому что иностранка.

- А журналисты? Неужели не докопались?

- Нет. По взаимной договоренности об этом заботились московские издатели. Правда, здесь, в Озерске, где чокнутых и журналистов меньше на душу населения, скрыть правду о Мэй Валлоу не удалось, дядя сам разболтал, не удержался. Нет, не так, я думаю, он специально разболтал, чтобы получить маленький, но сладкий кусочек славы и уважения. Странным образом все утряслось, даже с журналистами из "Озерских ведомостей" был достигнут, выражаясь простым русским языком, консенсус. И получилось, что озерчане знали дядю как литератора, общественника, заслуженного горожанина, почетного члена городских комиссий, заскорузлого холостяка и пуританина со скверным характером, в Москве - не вообще в Москве, а в определенных столичных кругах - как состоятельного и нежадного гея, а в других московских кругах не знали совсем. Это устраивало всех - и его, и издателей... Ну вот, подруга...

- Как же это...

- Любовь зла, как будто сама не знаешь. Но я о другом, я спрашиваю себя: что за дружба связывала дядю с Андреем? Странная дружба, учитывая...

- А Фаба? Он... тоже?

- Ну, знаешь, с Фабой они ровесники и дружили со школьной скамьи, это другое дело. А вот что касается Андрея... Не могли ли они... Сама понимаешь, не маленькая. Не та ли это любовь, ради которой дядя решился оторвать кусок наследства от родственников? Может, Андрей вьется возле баб, чтобы пустить пыль в глаза.

- Да вроде не па-ахож: видный мужик, но без ужи-имок, - произнесла

Натка, растягивая слова и модулируя голосом.

- А дядя, по-твоему, был па-ахож? - передразнила я, - В повседневной жизни не все геи ведут себя как последние... геи. Вот ты насмешничаешь, а лучше посоветуй, как проверить.

- Загуляй - только красиво, с размахом, - и посмотрим, что будет, - предложила подруга испытанный веками способ. До этого я бы и сама додумалась.

- Легко сказать - загуляй. Думаешь, это легко? С кем загуляй? Не с молокососом же. От него материнским молоком разит. Не могу. С души воротит.

- Женихом я тебя обеспечу. Чем мой Николаша тебе не жених?

Я задохнулась от возмущения:

- Ты, блин, на грубость нарываешься. Второй раз подсовываешь мне своего Николашу. Хочешь от него избавиться - пожалуйста, но, чур, без меня.

Не хватает нам поцапаться из-за мужика.

- Успокойся. Чего расшумелась? Я за Николашу спокойна, за тебя - тем более, ты у нас принципиальная, таких больше не делают. Но ты права, красоту и размах Николаша не обеспечит, - она вздохнула и призадумалась, без воодушевления перебирая варианты. Внезапно в ее глазах вспыхнул желтый огонь. Насколько я знаю Натку, а я ее, смею надеяться, знаю, желтая вспышка означает одно - прячься, кто и куда может. Подруга детства придумала что-то сногсшибательное. Наконец, она пробормотала, - Почему я сразу, балда, не догадалась? И ему будет проще... И мне спокойней... Ну конечно... - Натка дозрела окончательно, - Будет тебе жених получше!

Мы договорились встретиться в парке Героев ровно через час. Подруга умчалась, отказавшись объяснить что-либо. Полы ее кимоно развевались, как розовые крылья. Надо бы не забыть объяснить ей, что в кимоно не бегают, в нем семенят.

Интересно, что она имела в виду? Кому и что проще и почему спокойнее?

Жених "получше" , которого она привела с собой, оказался ниже меня на полголовы. При моем метре шестидесяти. Во, блин, влипла...

Я не привыкла созерцать мужские макушки, поэтому начала со страшной силой рефлексировать. Меня так и подмывало опуститься на колени, чтобы обрести, наконец, привычный ракурс.

Ну подруга, ну удружила.

Он представился:

- Кшысь.

Поляк что ли? Леший его разберет.

Лукаво подмигнув, Натка бросила меня наедине с карапузом.

Жених, еж твою медь...

Не успела я глазом моргнуть, как утонула носом в букете белых хризантем. О-у?

Через полчаса совместных блужданий по городскому парку я забыла обо всем на свете - о его росте, о своих проблемах, страхах и подозрениях.

Шевеление между шестым и седьмым позвонками, периодически заставлявшее меня нервно вздрагивать и сворачивать шею на сто восемьдесят градусов, бесследно пропало.

Отец говорит, что я максималистка и делю человечество строго на три категории - на хороших людей, плохих людишек и мужчин, с которыми была близко знакома. Если пользоваться предложенной терминологией, то Кшысь неминуемо должен был оказаться в категории хороших людей.

Я беззаботно болтала, смеялась над шутками, которыми он пересыпал свою речь, и разве что в рот ему не заглядывала. Еще не вечер. Чувствую, что к вечеру начну заглядывать.

Мой новый, с позволения сказать, жених обладал гипнотическим обаянием, противостоять которому было невозможно. Он будто светился изнутри и щедро разбрызгивал радость.

Плюс к тому он был чертовски предупредителен и внимателен - подавал руку, открывал двери, подвигал стулья, сметал мусор с лавочек, суетился вокруг меня так, как будто я осталась единственной женщиной на планете.

Кшысь ни о чем не расспрашивал, но я поймала себя на том, что готова выложить ему все, даже если для этого придется вывернуться на изнанку.

Заметив, как реагируют на Кшыся встречные женщины, я приосанилась. А когда поймала пару откровенно завистливых взглядов, задрожала от счастья.

Не так много, если вдуматься, мне и надо: мужчина, с которым надежно и просто. И целый мир в придачу.

Мы посидели на набережной Тьмаки, походили по тенистым аллеям, постояли у фонтана, наткнулись на какие-то развалины, пройдя вдоль которых, оказались у зарослей акации, за которыми виднелись летние павильоны. Оттуда тянуло шашлыками и поп-корном.

Легкие переносные строения стояли плотным полукругом, за ними коптил небо мангал. Кшысь толкнул одну из дверей. Мой взгляд упал на потемневшую от дождей вывеску. "ООО "Акрополь" , с 13 до 2" , - мимоходом прочитала я.

Мы оказались в прокуренной бильярдной. Табачный дым седыми ошметками лежал на столах, медленно крутился в проходах, толстым слоем окутывал застывшие фигуры игроков. Раздавался щелчок - и потревоженные клубы неохотно устремлялись к потолку. Дышать было нечем, дым резал глаза, но это не важно. Кшысь взял меня за руку и повел, как слепую, к свободному столику.

Мы выпили пива. В руках у Кшыся появился кий. Он легко выиграл две партии подряд, посвятив обе победы "своей прекрасной спутнице" . Мне, значит.

Потом мы покинули парк и пошли транжирить выигранные на бильярде деньги. Мы обошли все кафе, бары и рестораны, где добросовестно дегустировали десерты. Лимонный пирог с освежающим кремом и нежнейшим безе, румяные сырники с крупным и необыкновенно мягким черносливом, воздушные булочки с маком, шесть видов бисквита - легкого, как сон восьмиклассницы, фруктовое ассорти со взбитыми сливками и ромом, тончайшие блинчики с медом и корицей, сыры (рискуя прослыть примитивной особой, от плесени я отказалась наотрез), мои любимые молочные коктейли и много чего еще.

- У меня слиплось, а у тебя?

- А у меня еще нет.

И мы пошли дальше, в ресторан "Магдалена" , пить тягучий анисовый ликер.

Потрясающая гадость, но Кшысь остался в восторге. Он фонтанировал чистой радостью. И мне было хорошо рядом с ним.

Умом я понимала, что радость не ко времени, но уставшее, издерганное подозрениями сердце просило передышки. Ну как ему откажешь?

На обратном пути мы наткнулись на краеведческий музей. Я вспомнила, что сюда меня зазывал молокосос, и предложила Кшысю зайти на минуту.

Внутри было тихо, темно и пусто. Пахло пылью и крысиной морилкой.

Впустив нас, пожилая смотрительница включила рубильник. Вспыхнул свет.

В первом зале висели фотографии. Каменные лица озерчан, когда-либо отмеченных правительственными наградами уже несуществующей страны.

Напряженные лица ребят, воевавших в горячих точках. Ба, знакомый прищур в траурной рамке...

- Смотри, твой дядя.

Мы двинулись дальше. Экспозиция, представленная в следующем зале,

рассказывала о романтической истории возникновения Озерска. Я осталась в полном восторге.

Итак, сначала в глухом лесу появился скит, который построили монахи-страстотерпцы, как они сами себя называли. Потом на месте скита вырос большой монастырь. Судя по описаниям, угрюмая каменная ловушка.

Монахи жили тем, что ловили рыбу, били зверя, собирали грибы-ягоды и разводили пчел. Последнее обстоятельство и сыграло ключевую роль в истории Озерска.

Слава о монастырском меде - невероятно вкусном и целебном - неведомыми путями добралась до царского двора. Вслед за этим к монастырю потянулись ушлые торговые люди, которые поблизости основали свое поселение. Благодаря им слава о монастырском меде покатилась в Европу, и Озерск, затерянный среди хвойных лесов, болот и звенящей от перевозбуждения комариной орды, пережил краткосрочный расцвет.

Но упертые монахи не пожелали жить в оглядке на социальные предпосылки и экономические показатели. Чтобы оградить себя от внешнего мира, который вопреки их воле шел за ними по пятам, монахи наглухо изолировались, приняв на себя тяжкий (с моей точки зрения - смертельный) обет пожизненного молчания.

Кроме того, весь уклад их жизни шел вразрез с жизнью как таковой.

Однообразная пища, тяжелая работа по вырубке леса примитивными топорами и перетаскиванию камней в заплечных мешках, изнуряющие молитвы, недосыпание и холода, которым они принципиально не противопоставляли ничего, кроме грубого черного рубища и деревянных колодок. Поэтому последователей у них было немного. Остается удивляться, что они были вообще.

Настало время, когда состарился и умер последний страстотерпец. Вместе с ним сгинул секрет целебного монастырского меда. Но самое любопытное, что и зверь, и ягода, и рыба, водившиеся в этих краях в излишестве, тоже куда-то делись. Исчезли с лица земли за компанию. Не совсем, конечно, кое-что осталось.

Но это так, жалкие крохи. Объедки с монастырского стола.

До настоящего времени сохранился лишь фрагмент монастырской каменной кладки, который можно увидеть в восточной части парка Героев. Ага, так вот на какие руины мы натыкались сегодня, - догадалась я.

Знала бы раньше - подошла бы потрогать.

Нетерпеливый Кшысь бил копытом и тянул меня дальше, а я сопротивлялась. Я представляла холодные каменные кельи, длинные коридоры, освещенные светом факелов, по которым гуляют жуткие сквозняки, подземелья, молчаливых черных монахов, оставшихся один на один со своим суровым богом.

Будь моя воля - я простояла бы здесь до самого вечера, поглощенная мрачными видениями. Но воли не было - был Кшысь.

В следующем зале мы осмотрели кости доисторического животного, найденные при строительстве котлована. Рядом висела табличка с изображением чудовища, которое было восстановлено учеными по этим самым костям. Фигурка человека, пририсованная сбоку для наглядного сравнения, своими размерами больше напоминала муравья. Мое воображение всегда работало отменно, грех жаловаться, и гигантские костяные штуковины даже в разобранном состоянии навеяли на меня священный трепет. Но, прочитав ниже, что чудовище было травоядным, я успокоилась.

- Шикарная зверушка, правда? - с восторгом спросил Кшысь.

- Ничего себе, - согласилась я, прикидывая, сколько травы требовалось, чтобы набить эдакое брюхо.

Правильно, что вымерли. Туда им и дорога. Если бы они не вымерли, что бы ели кролики и вегетарианцы?.. А я кроликов люблю. И, между прочим, не только в сметане.

В Озерске, как в любом небольшом городе, где каждый человек на виду, слухи распространяются.

Точка. Обеспечив кумушек богатым материалом для пересудов, я решилась представить Кшыся домашним:

- Знакомьтесь, мой жених.

Грета, которую я застала в гостиной перекладывающей с места на место содержимое шкафчика для настольных игр и выражающей крайнюю степень досады громким хлопаньем дверцами и невероятным изгибом позвоночника, распрямилась, оглянулась и побледнела, как будто испугалась, но быстро взяла себя в руки. Задвинув нихний ящик, она отвела меня в сторону и спросила:

- Еще один? А как же сама знаешь кто? Он, кстати, уже заходил. Слушай,мать, чем ты их берешь? - и въедливо оглядела меня с головы до пят.

Леший меня забодай. Опять я забыла про свидание с молокососом. Не виноватая я, он сам из головы вываливается!

- Неземной красотой, доча, - обретя дар речи, ответила я на вопрос кузины.

Ровно через десять минут мои дорогие женщины прикипели к Кшысю сердцами и всеми остальными органами.

Нюся выпытывала, что больше Кшысь уважает - шарлотку с яблоками или пироги с черникой. Тетя, ненавязчиво отодвигая Нюсю в сторону, пересказывала четвертый том краткой автобиографии. Грета блестела глазами и норовила придвинуться поближе вместе с диваном, на котором сидела еще и я.

Испытав на себе обаяние "жениха", я ничему не удивлялась.

Такой магнетизм у человека - с ног валит. Не ревную, родные, но хату спалю.

На прощание Кшысь властно притянул меня к себе и поцеловал. Я - женщина целованная неоднократно. И в замужествах, и между. Но, признаюсь, дрогнула. Голова кругом. Очень темпераментный мужчина.

- До встречи, дорогая, - обласкал он бархатным баритоном, от которого горстка пепла предательски дрогнула и вознамерилась немедленно растаять.

Значит, могу еще!

После его ухода я пошла к себе, размышляя на ходу о том, что опять не произошло ничего экстраординарного. Гениальная на первый взгляд тактика выжидания не оправдалась. Икс не выдал себя. Что делать дальше? Ничего не делать я больше не могу. Мне бы какую-нибудь маленьку зацепочку, совсем малюсенькую, мне бы получить подтверждение, что я думаю в нужном направлении...

С этим я вошла в спальню, и поскольку давным-давно находилась в состоянии ожидания, а нервы мои предупреждающе гудели от перенатяжения, то сразу почувствовала, что во время моего отсутствия в комнату наведывались гости. Ага. Плотно закрыв входную дверь, я принялась за изыскания и вскоре обнаружила, что в моих вещах действительно кто-то рылся. Все на месте, ничто не пропало, но лежит не так, как я привыкла.

Сложно объяснить. Я - не большой любитель порядка, и человеку стороннему может показаться, что белье в верхнем ящике комода свалено в общую кучу. Куча - кучей, не спорю, однако и в ней имеется своя система. Я органически не способна положить белые носочки рядом с черными трусиками, это претит моему эстетическому вкусу. Не мог же носок сам переползти к трусам. Насколько я знаю, либидо у носков отсутствует.

Следующее свидетельство пребывания чужака в моей комнате - фотография родителей, которую я пристроила на комоде. Точнее не сама фотография, а отсутствие тончайшего слоя пыли рядом с рамкой.

Несомненно, здесь шарили. Случилось! Икс прорезался! Мама. Однако раньше он действовал не в пример решительнее. Взять хотя бы недоубиенного Павлика...

Интересно, что он искал. И что нашел - тоже интересно.

Вообще-то все самое важное и ценное я всегда ношу с собой. Такая у меня дурацкая привычка. Без любимой сумки, в которой умещается растрепанная записная книжка в кожаном переплете, визитница, кошелек, паспорт, свидетельство о рождении, водительские права, ключи от квартиры, машины и почтового ящика, помада, пудреница с зеркалом, пустой флакон из-под духов

"Маскино" , список покупок к прошедшему Новому году (ничего, через четыре месяца снова понадобится), несколько квитанций из химчистки, прачечной и сапожной мастерской, две скрепки, упаковка бумажных носовых платков, пилка для ногтей, последнее письмо из Токио, удостоверение издательства, в котором я работаю, зажигалка, раскрошенная в порошок таблетка аспирина, дежурный презерватив, несколько замусоленных чеков, использованные талоны на проезд в общественном транспорте, клочок бумаги с Дашкиным адресом, а теперь к перечисленному добавились запасная спица, никчемный моток ниток и "молния" , - так вот, без всего этого хозяйства я чувствую себя неуютно, как-то скованно и излишне обнаженно даже в ванной комнате, не говоря о прочих присутственных местах. Не знаю, в чем тут дело. Возможно, в привычке. Возможно также, что неуютность и неприкаянность возникают у меня только тогда, когда расстаюсь с использованными талонами. Или со свидетельством о рождении. Ручаться не буду, поскольку носить содержимое сумки по отдельности я не пробовала.

Перетряхнув скудное имущество, непоместившееся в сумке, я сделала вывод, что искать у меня решительно нечего. Была барсетка с деньгами, но я сдала ее в банк. Земной, кстати, поклон Фабе за подсказку.

Но если за мной следили, - а за мной точно следили, если, часом, я не повредилась рассудком и не страдаю манией величия, - то про банк Икс не мог не знать. Это исключено! Нелепость какая-то.

Так что у меня искали?.. Нет ответа. Буду надеяться, что, что бы они ни искали, ничего найти не смогли, кроме пары шелковых трусиков и кота. Но все мое белье и весь мой кот на месте. Лежит тут рядышком, косит желтым глазом, лентяй, нет чтобы охранять хозяйское добро.

- А-ау-у, - сказал кот, одновременно зевая во всю острозубую пасть и сладко потягиваясь.

- Я те дам ау!

Я спустилась вниз, спросила у Нюси, не заходила ли она ко мне в комнату, и получила отрицательный ответ.

Надо решать, что делать с вещественными доказательствами. Если я позвоню следователю и расскажу о носке и фотографии, то в ответ он скажет... Правильно, я тоже так думаю. Именно это он и скажет. В принципе, он уже все сказал, только в мягкой манере. Если буду настаивать на своем, он перестанет церемониться. Только и всего. Значит, следователь отпадает.

Можно, конечно, написать заявление по всей форме, и тогда фиг меня пошлешь... Пришлют участкового, которому по новой объяснять про дядю,

Павлика, Макса и прочие подозрительные обстоятельства, - все равно, что древнегреческие мифы пересказывать. Не поверит... Ну задаст для проформы несколько вопросов, ну предупредит, чтобы мы не оставляли дверь нараспашку, ну объявит меня паникершей. И с чувством выполненного долга засунет мое заявление неприлично сказать куда. Никому не нужны мои улики - вот что.

Решено окончательно и бесповоротно: милиция отпадает.

Уничтожив следы пребывания постороннего влажной тряпкой и пылесосом, я заскучала. Чем бы заняться до ужина? Поскольку заняться было решительно нечем, я предалась размышлениям.

Неужели хмурый следователь прав, а я ошиблась... Конечно, ошиблась. На самом деле Павлика отравила мафия, не знаю за что и, прямо скажем, не хочу знать, пусть это останется их маленькой тайной. А другой кузен действительно ушел из дома, потому что захотел самостоятельности, и ни на что не намекал он в той злополучной открытке, виной всему моя буйная фантазия. И дядя не писал завещания. Если разобраться, ему и завещать-то нечего было, кроме пустяка - скифского золота да горстки бриллиантов. И умер он совсем не внезапно, а в результате долгой изнурительной болезни, о которой мне ничего не известно. Что касается пошлого бабника, то его избили объединенные силы наших с Греткой поклонников, причем, избили заслуженно. А за мной никто не следит. Кому я нужна! И комнату мою никто не обыскивал, кроме ментов, разумеется. Кажется, я зациклилась... Пора домой. Если следователь отпустит.

Отпустит, должен отпустить: мое алиби проверено - я чиста. По крайней мере перед законом.

Хочу в Москву. Баста!

Нет, рано. Я вспомнила, что сначала обязана взяться за тетю Лизу и прояснить ее виды на будущее, чтобы потом отчитаться перед мамулей.

Одетая в длинный сатиновый халат со множеством накрахмаленных рюшей, тетушка возлежала на софе, опершись на локоть и вздыбив крутое бедро, и раскладывала очередной пасьянс, который, очевидно, не сходился. Тетушка недовольно кряхтела, вздыхала и сопела. Ну чистый ребенок преклонного возраста. Иногда диву даешься, как мало мы меняемся с годами. Глубокие морщины и отечная дряблость - не в счет, это телесное, а дух нисколько не подвластен жестокому времени.

- Переложи крестовую даму в середину, - подсказала я.

- Ты думаешь? - отозвалась она, не поднимая головы.

- Даму в середину, из-под нее вылезет бубновая девятка, на которую положишь крестовую девятку, тем самым откроешь туза, на которого положишь шестерку, из-под которой достанешь семерку, восьмерка уже открыта...

Считай, пасьянс сошелся, если достанешь вальта с самого низа.

- И правда, - обрадовалась она, быстро перекладывая карты, - Так где, говоришь, семерка?

- Тетя, ты случайно не рылась в моих вещах?

- А зачем?

Достойный ответ.

- А кто-нибудь заходил, пока меня не было?

- Андрей заходил.

Опять он. Все ходит, вынюхивает.

- ...Да? И что? - спросила я.

- Одолжил у Нюси соль.

А предлог-то явно надуманный.

Ситуация накаляется. Того и гляди нагрянет Икс запугивать, а у меня масса проблем помимо него. Вот тетина масса, например, требующая оперативного вмешательства. Попробую до прихода Икса разгрести завал с этой стороны.

- ...Тетя, я вот о чем подумала, - медленно проговорила я, собираясь с мыслями, - Познакомь меня, пожалуйста, с Вандой. Мир духов - это, должно быть, так... - начала я фразу и запнулась, потеряв подходящее слово, -

Так... - силы небесные, помогите, как так? - Так... романтично! - наконец выпалила я и вздохнула с облегчением. Неплохо получилось.

- О, - обрадовалась тетушка и оторвалась от пасьянса. На ее щеках, обильно сдобренных жирным кремом, проступил румянец удовольствия, - Ты правда так думаешь? Как я рада, что ты поняла! Это действительно романтично. Романтично и познавательно. Можно вызвать кого угодно - хоть

Рюрика. Он придет и ответит на любые вопросы, если, конечно, захочет.

Случается, что сеансы срываются, потому что вызываемый дух не откликается или обижается на нетактичный вопрос, но это редкость. Иногда, знаешь, бывает очень весело, - она издала звук, похожий на хохот самки бабуина в сезон дождей, - Они, как и люди, каждый со своим норовом. Низшие духи, недостигшие мудрости и просветления, хулиганят и сквернословят по страшному - мне кажется, тебе должно понравиться. Некоторые духи выступают инкогнито, некоторые выдают себя за других, но Ванда умница, она быстро ставит лгунишек на место... А тебя интересует что-то конкретное или вообще?

- Хочу узнать у Евы, правда ли, что она совратила Адама. У меня есть своя теория на этот счет. Мне кажется, что Адам шантажом принудил змея, чтобы тот уговорил Еву, чтобы она совратила Адама. Хочу проверить, права ли я. Как думаешь, удастся?

Это первое, что пришло мне в голову. Но тетя не удивилась. Плохо.

Значит, мозги у нее совсем набекрень.

- Не знаю, деточка, надо бы спросить у Ванды, - вот все, что она ответила.

- Спроси, пожалуйста, и передай ей, что я очень хочу попасть на сеанс.

Оставив карты, тетя пошла к телефону, а я двинулась в библиотеку. Не зажигая верхний свет, сняла с полки первую попавшуюся книгу, забралась с ногами в кресло и открыла увесистый том наугад, но вчитаться не смогла.

Буквы проскакивали мимо, как проходящие поезда.

Я почувствовала слабый, но приятный запашок. Наверное, Нюся чародействует на кухне. Какая Нюся?

Нюся на рынке. Захлопнув книгу, я подняла глаза и приросла к креслу.

Прямо передо мной на расстоянии полуметра от пола парила белая фигура. Она непрестанно двигалась и меняла очертания - то отплывала от меня, то приближалась, то худела на глазах и вытягивалась к потолку, то распухала.

Она крутилась и вертелась, словно поддразнивала меня. В целом она походила на человеческую фигуру, лишенную шеи и ног. С руками у фигуры тоже было не совсем все в порядке. Их было то три, то две, а то и вовсе одна. В зловещей тишине раздалось ритмичное пыхтение.

- Ма-ма, - с угрозой в голосе сказала я и выронила книгу. Тяжеленный

"Улисс" приложился к полу всем своим пятисотстраничным ирландским телом и стостраничными комментариями, составленными потомками Ивана Сусанина по прямой линии. Задрожали стены, загудели перекрытия, предупреждающе зазвенело стекло. Но фигура не испугалась. Совсем наоборот - она издевательски согнулась в полупоклоне.

Внезапно закружилась голова, а челюсти свела судорога - до того захотелось зевнуть.

- Изыди.

Фигура не послушалась.

- П-ш, п-ш, - размеренно дышала она, пританцовывая.

Этот запах... Вот оно... Икс прорезался. Быстрее на воздух...

Преодолевая сильную слабость и головокружение, я ринулась на фигуру.

Вернее, я ринулась ближайшим путем к окну, но там крутилась и дергалась она. Или все-таки он? Пусть будет оно, суть дела от этого не меняется.

Задержав дыхание, я пошла на рискованный таран. И ничего, прошла благополучно. В последний момент покачнулась, но перед тем, как упасть, успела распахнуть окно. Последнее, что запомнила, - дивный вечер, обрушившийся на меня через форточку.

***

Первое, что увидела, - солнечные крапины.

- Изыди.

- Она бредит, - сказал ровный женский голос, удаленный на сотни световых лет.

Солнечные крапины враждебно надвинулись на меня.

- Где Нюся с каплями? - требовательно спросили они из соседней, не очень дружелюбной галактики.

Они проглотят меня с потрохами.

- Не заслоняй окно, ей нужен свежий воздух, - волнуясь, произнес третий голос, знакомый до ломоты в суставах, рези в глазах и болезненных спазмов в горле. До меня донеслось взволнованное прерывистое дыхание.

Кажется, я знаю, кто может так дышать, - Распахни пошире фрамугу.

- Вот черт, где Нюся?

Почему он кричит?

- Ни, что с тобой, - тряс за плечи расплывчато-зыбкий Андрей.

Рука, проявившаяся сквозь млечную туманность, подсунула склянку с нашатырем. Я задохнулась, дернулась и пребольно ударилась затылком о пол.

С-с!.. Однако это немного помогло - туман в голове рассеялся, и я разглядела озабоченных Грету, Нюсю и тетю, которые выглядывали из-за широкой спины соседа.

- Перестань трясти, - раздраженно бросила я Андрею, - Меня укачивает.

И пусти, я встану.

- Может, вызвать врача, - нерешительно предложила Нюся.

- Не надо... Я чудесно себя чувствую... - поддерживаемая со всех сторон родственниками и вездесущим соседом, я неуверенно поднялась на ноги.

О боги, чего мне это стоило! Голова кружилась, коленки подкашивались, ко всему прочему меня мутило. И вообще я чувствовала себя слабо застывшим студнем, готовым выплеснуться на пол. Лечь. Упасть немедленно. Но желательно не на пол. Я развернулась, стараясь сохранять более-менее вертикальное положение и поспешила в свою комнату. Если суждено валяться, то предпочитаю делать это в своей кровати.

За мной толпой потянулись встревоженные родственники.

- Послушайте... я в порядке... - сдерживая спазмы, заверила я, - Не надо за мной ходить... Особенно толпой...

Послушались все, кроме тети. Она довела меня до спальни, проследила за тем, чтобы я немедленно легла в постель, заботливо поправила подушку и присела рядом.

- Деточка, как ты? Может, Нюся права, и надо вызвать скорую? - она ощупала мой лоб.

Может, и правда вызвать? Пусть меня освидетельствуют. Пусть скажут следователю, что я надышалась газом. Ну да, а он скажет, что я надышалась добровольно, чтобы привлечь внимание. Да пошел он! Решила же: милиция отпадает.

- Да нет, не надо, - отказалась я от тетиного предложения, - Не волнуйся, я лучше врачей знаю, что со мной: обычный послеразводный синдром - нервы, знаешь ли, и чувство незаслуженного одиночества. Вот и хлопнулась в обморок. Очень глупо с моей стороны.

Ну да, сейчас от жалости пущу крупную мутную слезу. Вай-вай, бедная я, несчастная. Никто меня не любит, никто меня не хочет, пойду-ка я в садочек, наемся червячков.

- Хочешь, я принесу молока, - вызвалась тетушка, сочувственно поглаживая мою ладонь, но я отказалась, поскольку все еще боролась со спазмами.

- Тетя... что он здесь делает?

- Кто - Андрей? Так это он обнаружил тебя лежащей на полу в библиотеке. Боже, мы так испугались, - ее зрачки расширились. Сейчас заплачет. Только не это. Увольте, пожалуйста!

Внезапно меня посетила чудовищная догадка. Я будто увидела, как все произошло, и от ужаса прикрыла глаза.

- Тетя, - попросила я срывающимся голосом, - Вспомни, пожалуйста, приходил ли Андрей в день моего приезда.

- Кажется, приходил, - нерешительно ответила тетя, - Но я не уверена.

В последнее время он часто заходит, и я могу перепутать... О чем это я? - вдруг спохватилась она, - Надо же, опять позабыла! При следователе-то вспомнила, а сейчас опять забыла. Конечно, приходил. Именно в тот день он принес мне Аксакова. Как хорошо, что ты напомнила. Он, наверное, думает, что я уже прочитала, и ждет, когда верну книгу, а у меня вылетело из головы. Ох, неудобно получилось... Куда я могла ее положить? - она встала, намереваясь отправиться на поиски Аксакова.

- Потом поищешь, - остановила я ее, притянув за руку, - Скажи лучше: во сколько он приходил?

- Не помню, столько событий... - она беспомощно пожала округлыми плечами и колыхнула грудью. Я поспешно закрыла глаза.

- Тетя, это важно, - переждав катаклизм, предупредила я, - Он приходил задолго до моего приезда, верно?

- Кажется, да, - крайне неуверенно ответила она.

- До того, как ты понесла Павлику молоко? - я затаила дыхание.

- Точно! - непонятно чему обрадовалась тетушка, - Я забыла про книгу, потому что сразу же началась кутерьма с Павликом. А-а, вспомнила! Я сунула

Аксакова в дверцу холодильника, когда доставала молоко для Павлика.

- Это точно?

- Не сойти мне с этого места! - уверенно ответила она, широко улыбаясь, - Он и сейчас должен там лежать.

Это она об Аксакове. Все ясно. Дважды два по-прежнему четыре. А Волга, как хвостом ни крути, впадает в Каспийское море.

Пресловутый Икс - это он. Не Аксаков, разумеется, а Андрей. Точно он.

Больше некому. Но тете пока незачем знать об этом.

- А почему ты спрашиваешь? - опомнилась она.

- Из чистого любопытства, - я приняла невинный вид и поспешила перевести разговор на другую тему, - Думаю, не слишком ли часто ваш сосед заходит в гости.

- Ты думаешь это... неприлично?

Пусть так. Хорошая отмазка для тети. Грех не воспользоваться, чтобы, не вызывая подозрений, отвадить душегуба от дома.

- Подумай сама, что скажут соседи. Грета в таком опасном возрасте...

Что я несу... Греткин опасный возраст закончился лет десять тому назад. Впрочем, у женщины любой возраст опасный.

- Ты думаешь? - тетя мгновенно просчитала варианты и закусила нижнюю губу. Клюнула, значит.

Заглянула Грета, как почувствовала, что речь о ней, и сообщила, что со мной хочет поговорить Андрей.

- Ника, мне как-то неудобно, - призналась тетя, отводя взгляд и втягивая голову в плечи, - Ты как-нибудь сама ему скажи.

И скажу. Делов-то.

- Не беспокойся об этом. Зови, только прикрой меня чем-нибудь.

- Как ты, Ни? - с порога спросил Андрей. Выглядел он, к сожалению, лучше, чем в последний раз. Рука все еще на перевязи, но заплывший глаз вместо ярко-багряного стал спокойно-фиолетовым. Еще раз повторяю - к большому сожалению.

- Твоими стараниями, но сейчас лучше, - сказала я, пристально наблюдая за ним и выискивая на его физиономии следы разочарованимя и досады. Но он держался отменно. Нервы у него - как канаты, - Садись, - я небрежно кивнула на стоящий рядом стул. Он отодвинул его ногой, опустился на пол возле кровати, подтянув колени к груди, и привычно потянулся к моей руке. Но, предвосхитив его маневр, я быстро спрятала руку под пушистый плед, которым меня укрыла тетя.

- Прости, я не думал, что так получится. Я тебя обидел, да? - зачастил он, не давая возможности вставить ни слова, - Ты перенервничала? Но мне казалось, что ты сама хотела...

Сама? Ну и нахал! Типичный наглец! Пока я закипала, он продолжал что-то говорить.

...Не дети, - донеслось до меня сквозь нахлынувшее возмущение, - Ты пришла, вот я и подумал...

А-а, так вот он о чем! За кого, черт возьми, он меня принимает?

Хлопнуться в обморок из-за домогательств?

...Небезразличен тебе, а деньги - предлог, - он полез в карман брюк, извлек измятые деньги и выложил их на стул, - Кстати, зря ты так, - мрачнея, укорил Андрей, - Я сделал это из уважения к светлой памяти Генриха

Карловича и вообще по-соседски. Если бы ты видела своих родных перед похоронами... Они выглядели такими потерянными, такими несчастными, как настоящие сироты. Они плохо понимали, что происходит, поэтому мне захотелось помочь. Безвозмездно, понимаешь?.. Я так решил и все, - закончил с нажимом душегуб.

Он, видите ли, решил. А я решила по-другому. Посмотрим, голубчик, чья возьмет.

Он опустил локоть на край кровати, уперся в него подбородком и сообщил:

- Я свалял дурака...

Допустим, согласна.

Я только сегодня понял, что вчера ты ждала, что я... - он проглотил конец фразы, - Но мне казалось... как бы тебе объяснить... что замусоленные чужими губами слова испортят нашу первую ночь. Слова часто лгут, слова как сор, как отходы, которыми мы засоряем пространство. Только жадные руки и ненасытные губы, только тело, подчиненное властному зову сердца, говорят правду. Понимаешь?

Наверное, он ждал ответа. По крайней мере, этого ждал его зрачок - черный и жаркий, как летняя ночь.

Но он прав: слова лживы, поэтому я промолчу.

Художник, творец, романтик может выдать за основной инстинкт все, что ему заблагорассудится, герои, созданные одной силой его воображения, могут взасос целоваться, между делом отстреливаясь от врагов, преследующих их по пятам. На то оно и воображение, чтобы хоть там безрассудно целоваться взасос назло всем врагам. В реальной жизни все иначе: никакой романтики, никакого полета, зато сколько адреналина! Я боюсь, как никогда не боялась.

Он опасен, я чувствую это.

- Ну что ты молчишь?! - воскликнул он, теряя самообладание, но быстро взял себя в руки и добавил почти спокойно, - Я понимаю, что сам все испортил, и прошу: дай шанс, я исправлюсь... Ни! - последовал очередной взрыв нетерпения, - Ты слушаешь меня или я разговариваю сам с собой?

- Не надо, Андрей, не продолжай. Ты в курсе, что у меня есть жених. (Хотела добавить - и не один, но поскромничала. Ничего, не сказала я - скажут другие.) И все, что собираешься сказать ты, я надеюсь услышать от него...

- Ты лжешь, - он холодно улыбнулся, - Я знаю, ты от него бегаешь. Да ты с ним едва знакома!

- ...Но в более искреннем варианте, - закончила я прерванную фразу.

- Ты подозреваешь меня в неискренности? - взвился он. Да, умею я выводить мужчин из себя, этого у меня не отнимешь. Интересно, когда они выходят из себя, то в кого, собственно, входят?

- Откуда ты знаешь, что мы с ним едва знакомы? - полюбопытствовала я.

- Не увиливай, смотри в глаза и отвечай: ты подозреваешь меня в неискренности?

Опять двадцать пять.

- Я подозреваю тебя во всем. (Сильно сказано, - одобрила я, -

Умничка!) Так откуда ты знаешь? Смотри в глаза и отвечай.

- Мне сказала Нюся. Ваша Нюся...

- Знаю, кулинарный гений и оазис в зыбучих песках. То, что сказала

Нюся, - чистая правда, но она ничего не значит. Мой жених - хочу и бегаю.

Может, раззадоривая, я довожу его до матримониальной кондиции. А то, что мы едва знакомы... - я ехидно улыбнулась, - Два раза я уже проделывала эту штуку - выходила замуж за едва знакомых мужчин. (Будто мужчины бывают другими. Ха-ха.) Говорят, - закончила я, - бог любит троицу.

- Ты соображаешь, что говоришь? - со злостью выпалил он, - Ты... ты... ты обманываешь себя! Он не нужен тебе!

- Во-первых, с тобой, солнце, я тоже едва знакома. Это так, между прочим... А во-вторых, позволь, я все-таки сама решу, кто мне нужен, а кто - нет.

И почему, спрашивается, постоянно приходится напоминать о своих гражданских правах?

Он задумался. Вероятно, о смысле жизни, потому что его взгляд стал таким же сосредоточенно-отсутствующим, как у роденовского мыслителя. Я не подгоняла события, а терпеливо ждала, что он надумает, и дождалась на свою голову.

- Ты любишь его?

О-хо-хо. Тяжко. Любишь-не любишь, кого это касается?

- Это наше дело. Наше с ним. И потом, - ввернула я скучным голосом, -

Ни к чему повторять замусоленные слова.

- ...Извини, я как-то не думал, что это заденет тебя. Я правда не знал!

Вы только подумайте - он не знал... Такой взрослый мальчик - и не знал. Надо бы объяснить ему, что незнание не освобождает от ответственности. Любой юрист подтвердит.

- С тобой нелегко, - опередил меня Андрей.

Это правда. А с кем, блин, легко?

- Ответь прямо: ты любишь его?

Вот пристал! Ладно, пора кончать водевиль контрольным выстрелом и переходить к делу.

- Да!

Во даю! Во мне загибается Сара Бернар. Честное слово!

Андрей опять задумался. Мне показалось или лицо красавца посерело на самом деле? Разумеется, показалось. Здесь неважное освещение. Или у меня что-то со зрением. Помутнение роговицы и полная деградация сетчатки.

- Я не верю тебе и скажу почему: вчера, когда мы... когда я ласкал твою ладонь, ты хотела ответить. Не возражай - такие вещи не скроешь. Я видел. Я чувствовал! Скажи, что заставляет тебя врать и изворачиваться?

И почему ты... избегаешь меня?

Ого! Договорились до ручки. Скоро выяснится, что в первородном грехе виновата совсем не Ева, а моя скромная персона. Пора закругляться. Потом поздно будет.

- Я устала.

- Ответь, и я отстану. Даже уйду, если захочешь, - он вскинул голову как норовистая лошадка.

Погибать - так с музыкой. Кто не рискует, тот не пьет. Лучше стоя, чем на коленях. Ну и так далее.

И я решилась:

- Потому что ты бабник и матерый преступник. Ты расплатишься за все, что натворил. Сама прослежу, понял? - предупредила я честно. На душе сразу стало легче. Как, оказывается, хорошо говорить правду, не задумываясь о последствиях.

Он выглядел так, будто проглотил живую сороконожку. Нет, я ошиблась, это в нем - в нем! - погибает Сара Бернар. Во мне она погибла, не родившись.

- Нет, не понял, - он потряс своей красивой головой, - Объясни, с чего ты взяла...

- С того, например, что ты морочишь голову и мне, и кузине, и той длинноногой стерве, и не знаю кому еще.

Он закрыл лицо ладонью и затрясся в беззвучном смехе. Я бы тоже с удовольствием посмеялась, если бы знала над чем.

Он отсмеялся и взглянул на меня сквозь раздвинутые пальцы. Как будто рыжее солнышко пробилось из-за тучи.

Нет, это не он, - дрогнула я. Не мог он отравить нас с Павликом. Не мог... Не мог! Если присмотреться повнимательней, то и в красивых мужиках можно обнаружить кое-какие достоинства. Но смотреть внимательней нельзя -

Грета... И та, с ногами.

- Ты ревнуешь? Вот дурочка... - с удовольствием сказал он, смакуя на языке слова, - Длинноногая стерва - это моя младшая сестра. Если хочешь, я вас познакомлю, но предупреждаю: ты стопроцентно права, она действительно стерва каких мало. Даже тебе до нее далеко. (Негодяй!) А с Гретой у нас никогда и ничего не было. Ни-ни! Честное слово! (Ах этот слишком честный глаз. Точно такой же был у Петренко, только у Петренко их было два.) Не веришь мне - спроси у нее, она подтвердит: я чист аки голубок, - он уморительно шмыгнул носом, - Только не летаю.

Тем лучше. Меньше страданий для Греты. Вот незадача. В кого же она влюблена? Или она влюблена в него, но тайком? Вопросы, вопросы, нет спасу.

И ни одного приличного ответа.

То, что он не бабник или, что ближе к истине, бабник, но глубоко законспирированный, не отменяет того, что он преступник. Это он, больше ведь некому. Придя к такому умозаключению, я попросила Андрея умерить добрососедские отношения. Он не понял. Я объяснила популярно. Он разозлился снова.

- Хорошо, я уйду, если хочешь. Но сначала я намерен услышать, почему ты считаешь меня преступником.

Я сказала, что знаю о нем гораздо больше, чем может показаться, и потребовала вернуть Макса.

- Даю ровно сутки. Если вернешь и оставишь нашу семью в покое, то, клянусь чем угодно, я закрою глаза на все остальное. Но если ты не вернешь Макса, я пойду к следователю и расскажу ему все, что знаю, - пригрозила я, сознавая, что дорога к следователю заказана, но больше грозить было нечем.

Да и некем.

Дожила.

Недоумение, исказившее черты его лица, плавно перетекло в понимание, понимание - в удивление, а удивление сменилось негодованием.

- Ненормальная! Тебе лечиться пора!

Мне не впервой слышать это. Я, можно сказать, привыкла и почти не обижаюсь. И не за чем, блин, хлопать дверью. У меня и без того голова раскалывается.

Так он или не он? Ух, как надоели мне эти качели: он - не он, он - не он... Он! Больше некому. И баста.

Подошло время контрольного звонка Натке. Вспомнив, как убивалась подруга, когда не дождалась от меня очередного сигнала, и скольких трудов стоило ее успокоить потом, я решила не рисковать больше ни ее душевным состоянием, ни своим здоровьем. Рука у подруги тяжелая, сгоряча приласкает - больше не захочется...

Я встала и пошла, натыкаясь на стулья, кресла, табуретки и пуфы, невесть откуда появлявшиеся на пути. Казалось, вся мебель ополчилась против меня. Наконец, последний и самый опасный барьер - стол со стеклянной столешницей - был преодолен без убытка, и я оказалась у ближайшего телефонного аппарата.

Взглянула на часы - точна как никогда в жизни, - и быстро набрала номер.

Раз, два, три... шесть. Отбой.

Сил нет разговаривать. Расскажу завтра.

Не успела отползти от телефона, как раздался ответный звонок:

- Сигнал принят. Молодец, исправляешься. Как настроение?

- Хреновое, - буркнула я.

- А что так?

- Завтра расскажу. Сейчас не в состоянии, - в скупом телеграфном стиле ответила я.

- Ты что, пьяна? - забеспокоилась подруга.

- Хуже, я сплю.

Натыкаясь на мебель в обратном порядке, я доплелась до спальни.

Осмотр библиотеки я решила перенести на завтра, когда выпровожу Грету с тетей на тренажеры, а Нюсю - за покупками. Кажется, я знаю, что и где искать. За одну ночь ничего не произойдет. Тем более, что библиотека находится прямо под моей спальней. В случае чего - услышу и застану негодяя с поличным.

***

В стародавние времена мой прадед, Егор Привалов, приехал в Озерск по своим хитрым купеческим делам. Городок ему приглянулся, не приложу ума чем.

Приглянулся - и все тут. Бывает. Присмотрев солидный, крепкий дом, стоящий на пригорке, поодаль от других домов, он быстро сторговался и выкупил его вместе с усадьбой то ли у церковной общины, то ли у местного дьяка, - точно не знаю. Семья росла, и со временем прадед расширил жилище, пристроив к нему две комнаты, на месте которых сейчас располагаются холл и бельевая.

Позднее дед Карл надстроил второй этаж, а еще позднее и дядя внес свою лепту - подвел современные коммуникации и сделал общую перепланировку с учетом растущих запросов семьи.

Интересовавшая меня библиотека находилась в самой старой, доегоровской части здания. Благодаря предкам, которые относились к старине с трепетным уважением, здесь многое сохранилось в целости и сохранности. В частности, уцелел слуховой люк диаметром около четырех сантиметров, допотопный монстрообразный радиатор с тремя чугунными вентилями и двумя безобразными штырями, а также остов печи с изразцами.

Я прошлась беглым взглядом по стенам, но не они интересовали меня.

Вышла на середину комнаты, прикинула расстояние до кресла и отодвинулась чуть дальше к окну. Здесь.

Я не прочь познакомиться с симпатичным привидением, какой-нибудь троюродной прабабкой, грешная душа которой не может успокоиться и бродит по дому. Тетя клянется, что бродит. Но я не склонна полагаться на ее клятвы, особенно спиритического свойства. Хотя стоит, наверное, учесть, что подходящая троюродная прабабка у меня имеется. Ну то есть имелась. Звали ее Амалией Ивановной Востриковой.

Восемнадцатилетней вспыльчивой барышней, любящей посмеяться, помузицировать, но больше всего потанцевать и покрутиться перед зеркалом, обожающей с какой-то стати Чернышевского с его новыми людьми и снами Веры

Павловны, Амалия удавилась, когда ее соблазнил и бросил бравый поручик, имя которого семейное предание не сохранило. Трагедия произошла в нашем многострадальном доме, может быть даже в той его части, где сейчас располагается библиотека. Так что фамильное привидение выглядело бы здесь вполне уместно.

Но то, с чем мне довелось столкнуться, не было призраком, хотя кто-то очень хотел, чтобы я так подумала. Признаться, я совсем было собралась так подумать, но меня смутил запах, а призраки, насколько мне известно, не пахнут. Одурманенный мозг - или это была интуиция? - все-таки сумел послать сигнал опасности, сложив воедино сладковатый запах, головокружение и стремительно наваливающуюся тяжелую дрему. Это меня и спасло. Если бы сигнал пришел чуть позже, я бы, боюсь, не смогла и пальцем шевельнуть. И кто знает, может, сама стала бы призраком и бродила по дому напрасно загубленной и не отмщенной душой.

Еще меня смутило ритмичное пыхтение. Где-то я слышала этот звук раньше, но не могу вспомнить где.

Что-то связанное то ли с гаражом, то ли с машиной, то ли...

Нет, не помню, - сдалась я.

Я пристально всмотрелась в пол и не нашла изъянов. Не доверяя глазам, я простучала каждый сантиметр, потом сходила на кухню за ножом и с его помощью попыталась отковырнуть широкие паркетины.

Напрасный труд - сидят прочно. Собрав отчаянно сопротивляющуюся волю в кулак, забралась на шаткую стремянку и осмотрела потолок. Ничего не понимаю. Неужели все-таки привиделось, а? Отказываюсь понимать. Я сосредоточенно потеребила кончик носа. Н-да, дела...

Кажется, все осмотрела. Больше мне здесь делать нечего. И я покинула библиотеку, терзаемая сомнениями.

Больше вплоть до самого вечера делать нечего. Если все пойдет по плану, то на исходе дня я встречусь с чистым ручьем сокровенного знания.

Так, кажется, назвала Ванду тетя?

Эх, тетя... Наивная и доверчивая... О романтике загробного мира я ей загнула, чтобы растрогать, нагло подлизаться и заставить свести с Вандой. Я добилась чего хотела. За завтраком тетя сообщила, что Ванда с благосклонностью отнеслась к протекции, но прежде чем она даст окончательный ответ, я должна пройти собеседование и доказать, что мной движет нечто большее, чем праздное любопытство. Вот и хорошо. Вот и чудненько. Ванда будет экзаменовать меня по части оккультизма, а я тем временем присмотрюсь к ней, прикину, что за человек, можно ли доверить ей тетину психику. Тетя такая впечатлительная, такая доверчивая, обмануть ее - что два пальца облизать. Сама убедилась.

Безусловно, Ванда обманывает тетю, вопросов нет, но может, она, как и Натка, без потайного кармана, - прежде чем обмануть, обманывается сама. Я же дружу с Наткой - и ничего, даже довольна. Может, и за тетю волноваться не стоит. Но я должна убедиться, иначе мамуля... Страшно подумать...

Итак, надо убить время до вечера, если, конечно, никто не попытается убить меня раньше вечера.

"Никто" - это, конечно, ширма, простой оборот речи, я знаю кто этот самый "никто".

Знаю, но лучше было бы не знать. Какого лешего я сунула нос в это дело! Кто просил?.. Поздно, слишком поздно раскаиваться и отступать, уже ничего не изменишь. От этих мыслей можно сойти с ума.

Попробую придумать себе занятие, чтобы отвлечься.

Читать не хочется, сидеть сиднем и подозревать Андрея, переливая из пустого в порожнее, кажется верхом идиотизма, ждать Макса, прислушиваясь к шорохам за дверью, нет сил, мерцающий экран телевизора навевает скуку, бесцельная прогулка по городу не впечатляет. Жаль, что я не умею вышивать гладью. Очень бы пригодилось.

Честно говоря, вчера мне очень хотелось сыграть в "американку" , но при Кшысе я постеснялась. Он - мастер, это сразу видно. По тому, с какой элегантной небрежностью он кружил вокруг зеленого стола и закатывал шары в лузу. Я играть не умела, но любила. Такое вот несовпадение. Кий пренебрегал мной, а нахальные шары издевались и летели совсем не туда, куда я их посылала. Но я надеялась, что когда-нибудь приручу мерзавцев. Я сделаю это, клянусь мамой!

И я отправилась проторенной тропой в бильярдную. Для разогрева выпила пива, наблюдая за неспешной игрой профессионалов. Потом, не вставая с насиженного места, поискала лоха, достойного меня. В табачном дыму мелькнула женская фигура, очень похожая на кузинину. Показалось, что ли?

Такой кумарь - не разглядишь и собственной груди. Да нет, откуда ей здесь взяться... Не знаю, о чем подумали вы, я имела в виду кузину.

Ко мне подошел импозантный мужчина, одетый, несмотря на жару, в белую "тройку" и белую широкополую шляпу, которая полностью закрывала верхнюю часть его лица. Открытой для обозрения оставалась глубокая вертикальная ложбинка, разделяющая подбородок надвое. Интересно, как он бреется?

Мужчина в "тройке" только что красиво разделал седовласого грузина. По всему - особенно по грузину, - было видно: мужики играли по крупному. Нет, это не для меня. Чтобы избавиться от профи, я предложила смехотворную ставку - сто рублей. Но, к моему удивлению, он согласился. Эх, была-нибыла.

Нибыла. Я проиграла. С треском.

А дело было так. Сначала "тройка" с легкостью закатила четыре шара подряд, лишая меня возможности поработать кием, и споткнулась только на пятом ударе. Со свойственной мне подозрительностью я решила, что он сыграл в поддавки, потому что такой детский шар даже я смогла бы достать. Но раздумывать над странной тактикой "тройки" было некогда - долгожданный ход перешел ко мне. Поначалу все складывалось хорошо, и мой "полосатик" покатился точно в цель - е-хо! Но потом случилось ужасное. Мой шар влетел в черный и отправил его в лузу вместо себя. Амба.

Позорище. Хорошо, что не стала играть при Кшысе.

Мы с "тройкой" обменялись шутками, я расплатилась и собралась уходить.

- Заходите еще, - любезно пригласила "тройка" , - Сыграем.

- Зайду, - легкомысленно пообещала я.

Обычно бильярдные профи пренебрежительны к лохам. Они - высшая каста, мы, стало быть, - низшая. И мостов между нами не существует.

Наверное, я сногсшибательно выгляжу. Ни чем иным любезность "тройки" я объяснить не могу.

Покинув прокуренный павильон, я с упоением вдохнула свежий воздух.

Медленно прошлась вдоль развалин древней монастырской стены. Продралась сквозь крапиву и потрогала каменную кладку. Невероятно.

Чудится, что токи столетий щекочут кончики пальцев. Оторвавшись от стены, вышла на центральную аллею, где гуляли мамаши с колясками, карапузы обоих полов, возбужденные беготней, пронзительным визгом и взаимными тумаками, и где променадили бдительные бабули. Возле фонтана скормила бублик ожиревшим от наглости голубям. Сама поклевала - два шоколадных и одно ванильное мороженое. После чего захотелось пить. Выдула два стакана лимонада, невзначай любуясь окрестностями. Но соглядатая, который опять прилип взглядом к моему хребту, вычислить не смогла. Невидимка. Или ментальный глюк. Андрей прав: пора лечиться.

А до вечера также далеко, как до счастья.

Время растянулось, как резинка от старых семейных трусов. Вчера оно неслось, подстегнутое лихим куражом, секунды, дурачась, наскакивали на секунды, сшибались, падали, образуя кучу-малу, и недремлющая корова, дождавшись, когда секунды собьются в кучу побольше, слизывала их шершавым языком. Сегодня ткань времени расползлась, между секундами разверзлись мрачные бездонные пустоты, в которые легко провалиться и сгинуть навеки.

Ох, что-то будет завтра... Если, конечно, завтра для меня наступит.

Нехорошие у меня предчувствия, нехорошие. Типун на язык.

Повинуясь внезапному порыву, я пошла на кладбище. Подойдя к воротам, услышала пение. Дрожащий голосок выводил "люди гибнут за метал" двумя октавами выше положенного. Я подкралась к колючим зарослям шиповника, из-за которых слышалось пение, и осторожно раздвинула ветки. На каменном парапете спиной ко мне сидела девушка, одетая в светлую ночную рубашку с мелкими розовыми цветочками. Ее густые волосы огненно-рыжим потоком струились по плечам и спине.

- Нимфа, - охнула я.

Она грациозно оглянулась. Я охнула повторно. Левый глаз девушки беспрестанно наполнялся слезами, как будто она оплакивала несовершенство мира, а правый смотрел открыто и радостно. Янус.

Она спрыгнула с парапета и замерла напротив меня, готовая в любую секунду сорваться и убежать. Я тоже замерла, боясь спугнуть ее. Она несмело улыбнулась, я разделила пеструю охапку полевых цветов на два приличных букета и один протянула нимфе. Она схватила его и вдруг бросилась бежать, петляя между крестами...

- Вот и я, - сказала я, зажигая лампаду. Мой голос прозвучал глухо, как в склепе. Хотя это сравнение здесь не уместно.

- Всем привет. Надеюсь... вы меня слышите...

Я долго сидела, прислушиваясь к тишине, переполненной смыслом. Мысли, как гладкая прибрежная галька, увлекаемая пенным прибоем, лениво перекатывались туда-сюда, оставляя монотонное шуршание в ушах и горьковато-солоноватый привкус во рту. Расставив свежие цветы и попрощавшись, я вышла на свет.

Перед дверью часовенки сидела рыжеволосая нимфа. Я спрятала ключ на место, повернулась, медленно, чтобы не вспугнуть, подошла к ней и спросила:

- Как тебя зовут?

Ее взгляд, устремленный на меня, ничего не выразил. Может, плохо слышит? Я показала пальцем на себя и четко произнесла, повышая голос:

- Меня зовут Ника. А тебя?

Она снова не отреагировала.

- Ты хорошо поешь, - грубо польстила я, но она не клюнула. Я не знала,

что сказать еще, но повернуться и уйти было неудобно. Дурацкая ситуация.

- Где ты живешь? Давай, я отведу тебя домой. Молоденьким хорошеньким девушкам нечего делать на кладбище. Пойдем?..

Я протянула руку. Нимфа легко вскочила и одним махом отпрыгнула от меня на полтора метра.

- Пойдем, - позвала я.

Она засмеялась, и ее звонкий голосок рассыпался на сотни колокольчиков.

- Пойдем! - позвала я настойчивей.

Продолжая смеяться, она побежала вглубь кладбища, быстро перебирая босыми ногами. За ее спиной металась полыхающая на солнце грива. Я долго смотрела вслед. Когда нимфа скрылась из вида, я пожала плечами и направилась к выходу.

Легкий ветерок нехотя забавлялся желтеющими листьями берез. Вдруг среди тихого шелеста мне послышался зов колокольчиков:

- Ника.

Остановилась и огляделась: плиты, кресты, цветники, гравийная дорожка, березовая аллея, старая церковь, забор. И никого. Прислушалась - нет, показалось, глюки. Дошла до будки смотрителя, остановилась и нагнулась, чтобы завязать развязавшийся шнурок.

- Ни-ка!

Нет, не глюки. А, - догадалась я, - она дразнит меня. Сделаю вид, что не слышу.

- Ни-ка! Ха-ха-ха-ха-ха, - заливисто радовались колокольчики. Еще ни одному человеку на свете я не доставляла такой острой радости. Ну и пусть себе радуется.

Разобравшись со шнурком, я встала - никого, как и следовало ожидать, и вышла за ворота.

- Ника!

Я обернулась. Левый глаз нимфы утонул в лезах.

- Ни-ка.

Нас разделили кладбищенские ворота.

- Ни-ка-ни-ка-ни-ка-ни-ка... - беспрерывно звенели бубенчики, сопровождая мой спуск под гору.

***

Я шла быстро, почти бежала. Резко свернув со Строителей коммунизма на

Школьную, налетела на мальчишку, который накачивал насосом заднюю шину велосипеда.

П-ш... П-ш... - вырывался из насоса знакомый ритмичный звук. Я оцепенела. Вот оно! Вспомнила!

Кое-что проясняется: так дышало оно, не случайно мысли вертелись вокруг гаража. Так и думала, что все дело в технике.

Вернувшись домой, я обнаружила, что Макс не вернулся. Я обещала Андрею сутки, а раз обещала - надо ждать. Невыносимо. Макс, ну где ты?! Быстро домой!

Поразмыслив, я решила не отказываться от своего первоначального плана и все-таки навестить тетину Ванду. Пока суть да дело - как раз истекут отпущенные Андрею сутки. И тогда... Я пока не придумала, что тогда, но

Андрей трижды пожалеет, ручаюсь! А такие вещи лучше делать импровизационно, повинуясь внезапному порыву: снять тормоза и...

Я позвонила Натке, чтобы сообщить, что не смогу отзвониться в десять тридцать шесть, потому что в это время буду в гостях у ее конкурентки по оккультному цеху.

- У кого это? - ревниво спросила подруга.

- У Ванды.

В трубке повисло молчание. Было слышно, как гудит и щелкает линия.

- Ты ее знаешь? - осторожно поинтересовалась я.

- Не ходи, я прошу тебя, не ходи! - неожиданно взвыла подруга.

Странная реакция. Я предложила ей объяснить.

- Она опасная мошенница, рецидивистка - пробу ставить негде.

Никто не любит конкурентов, ясное дело. Или?..

- А подробнее? - попросила я, но в ответ услышала:

- По телефону не могу, давай встретимся.

Времени оставалось не так много, а мне надо успеть переодеться и перекусить, чем Нюся пошлет.

Поэтому я предложила Натке встретиться на следующий день и обсудить, как прошел мой визит и почему не следовало его наносить. В трубке что-то возмущенно булькнуло, и связь прервалась.

- На кладбище я встретила девушку, - рассказывала я Нюсе, поглощая на десерт румяную ватрушку с домашним творогом и запивая ее подогретым молоком, - Необыкновенной красоты, - я подула на молоко, отгоняя от края противную пенку, - Но чудная - сил нет. В ночной сорочке!

- Так это Паша, - догадалась Нюся, - Внучка кладбищенского смотрителя.

Она божий человек.

- То есть как?

- Она не в себе маленько, - пояснила старушка, - С детства такая.

Смотри, - спохватилась домработница, - Ее обижать нельзя - грех.

- Ладно тебе, я не кусаюсь, - добродушно отозвалась я и потянулась за третьей по счету ватрушкой, - Как обидно, такая красота - и не в себе.

- Зато ее грязь не касается, - Нюся подлила молока в кружку и сообщила, - Заходил какой-то парень, тебя спрашивал.

Молокосос!

- Надеюсь, ты сказала ему, что я вымерла как мамонты?

- Типун тебе на язык! Сплюнь сейчас же! - она дождалась, пока я троекратно сплюну и постучу по дереву, и только тогда продолжила, - Я сказала, что ты пошла к подруге.

- Ну и славненько. Слушай... а Макс не звонил?

- Нет. Ты думаешь, он позвонит? - с затаенной надеждой спросила домработница. В глубине сорочьих глаз всполыхнула тревога.

Я ответила, что конечно, и быстренько смылась. По моим расчетам, кузен должен был вернуться домой еще утром, в крайнем случае - днем. Вряд ли Андрей увез его далеко, держит где-нибудь рядом, в пределах досягаемости.

Однако Макс не вернулся. Значит, я просчиталась. Меня затрясло от тревоги.

Чтобы смыть липкий страх, я прямым ходом направилась в ванную. Разделась, отклеила спицу, набрала в таз холодной воды, забралась в ванну и, резко выдохнув, обрушила содержимое таза на макушку. Вау!

Ек-сель-моксель. Мамочка. Ужас какой. Жалобно повизгивая, я окатилась горячей водой и быстро растерлась махровым полотенцем. Трясти перестало. По всей видимости, орган, отвечающий за страх, отмерз. Ну и ладно. Туда ему и дорога.

Ужасно неприятно, что мы оказались в должниках у преступника, который похитил нашего Макса.

Нет, так дело не пойдет. Перед тем, как окончательно расквитаться с "благодетелем", необходимо вернуть ему долг.

Высушив волосы, я стянула их резинкой. Нанесла на лицо крем, подождала, пока он впитается, а остатки промакнула салфеткой. Подошла к зеркалу, примерилась и нанесла боевую раскраску - сначала двумя выверенными движениями нарисовала хищные стрелки, потом воспользовалась карандашом и подправила брови, нанесла на губы светлый контур, от чего они стали выглядеть тонкими и злыми, достала помаду "смерть сутенерам" и покрасила губы в непобедимо-красный цвет. Присмотрелась - стерва. Значит, так тому и быть.

Спустившись вниз, я встретила тетю Лизу. На ловца, известное дело, и зверь бежит.

- Ты выглядишь как-то необычно, - задумчиво сказала она, присматриваясь к моему лицу, - Все вроде бы твое, деточка, - глаза, нос, подбородок... Но в целом это не ты.

- Это мой дух.

- А-а... - растерянно отозвалась тетушка.

Я оттеснила ее в темный угол и прижала к Бену.

- Сходи, пожалуйста, к Андрею и отдай ему деньги, - я вложила купюры в ее податливую ладонь, - Объяснишь - за поминки... Он думает, наверное, что мы нуждаемся. А ты, со свойственной тебе деликатностью, объяснишь ему в мягкой манере, что мы люди гордые и привыкли платить по счетам.

Тетушка надменно вскинула голову.

- Неужели он правда думает, что мы нуждаемся?

- Иди, - я легонько подтолкнула ее. И тетя, обуреваемая непомерным фамильным достоинством, величественно прошествовала за дверь, позабыв переодеть тапочки.

Склеротичка! - вспомнила я о спице. Вернулась к себе, вооружилась и, взглянув на часы, отправилась на свидание к Ванде.

Только я подошла к двери, как она распахнулась и впечаталась в стену - бах! Застекленная рамка с траурным фото дяди подпрыгнула, соскользнула с гвоздя и упала на пол - дзинь! Ой! В проеме, поигрывая рельефной мускулатурой, выдувая клубы пара из хищных ноздрей, извергая зеленые молнии из солнечно-карих недр, стоял суровый и беспощадный охотник на буйволов. Мы обменялись предупреждающими взглядами. Андрей вошел внутрь, захлопнул пинком дверь и застыл как гранитный утес, как ледник Антарктиды и как декабристы на Сенатской площади. Позер каких мало. Ничего, красавчик, берегись, вот только взгляну на Ванду, и ты у меня пожалеешь...

- Где Макс?

Он посмотрел так, как будто хотел выдрать сердце из моей груди и скормить его свиньям, но промолчал.

- Осталось два часа и семь минут, - напомнила я.

Не отдаст он Макса добровольно. Не отдаст. Придеться отнимать силой.

***

Вечером в Озерске всего две напасти - озверевшее комарье да кромешная темень.

Как-то само собой, без постороннего вмешательства, получилось, что озерское уличное освещение накрылось тазом вместе с советской властью. То ли таз оказался слишком глобальным, то ли освещение влюбилось в советскую власть и не пожелало с ней расставаться, то ли в очередной раз проявилась непостижимая загадочность русской души, не к ночи будь помянута, но кривые и разухабистые улочки Озерска, по которым и днем-то ходить небезопасно - можно легко вывихнуть ногу, или сломать каблук, или свернуть шею, в темное время суток освещаются разве что луной, звездами и фарами проезжающих машин.

Очень романтично, знаете ли. Но при плохой погоде и в отсутствии машин усталому путнику приходится полагаться исключительно на ощупь ноги, которая иногда подводит. Поэтому летним вечером да при открытых окнах то и дело слышно, с каким энтузиазмом поминают прохожие чью-то мать.

Словом, позвони родителям.

Раньше мне в голову не приходило, что штыри фонарей могут быть востребованы только собаками и расклейщиками предвыборных плакатов. С тех пор я изрядно поумнела и знаю, что могут.

А что касается комаров... У меня и на этот счет есть своя теория. Я так считаю: наших кровных среднерусских комаров давно скрестили с пираньями. Получилось новое биологическое оружие массового поражения - эффективное и малозатратное. Обычные боеголовки надо не только отлить и начинить смертельной пакостью, но еще и содержать в приличных условиях, а потом, когда выйдет срок безопасности, - утилизировать. У военных нет на это ни средств, ни желания.

Приличные условия - это ж надо такое выдумать! У нас и люди-то живут абы как, без оглядки на условия. Где упал - там и отжался. Но это так, к слову. С комарами тоже возиться не надо: выпустил в ближайший лесок - и аминь. Плодитесь, твари, и размножайтесь.

Думаю, сейчас кровожадные мутанты апробируются на местном населении: если население выживет, значит плохо скрещивали, и несколько высоких чинов отправятся на заслуженный отдых. Если население не выживет, другие чины получат по Звезде Героя капиталистического труда с пожизненным правом бесплатного проезда на общественном транспорте, который к тому времени отменят за ненадобностью.

Я прошла мимо темного здания школы и остановилась перед домом под номером двадцать один. Дом как дом. С виду - ничего мистического. Даже обидно. Я шагнула вперед. Но тут чья-то сильная рука схватила меня за шкирку и потянула в кусты. Сердце ухнуло в пятки. Я задергалась в тщетной попытке освободиться и открыла рот, чтобы включить сирену. И в этот ответственный момент железная рука, больно саданув по носу, впечаталась в мои челюсти. Что есть силы я стиснула зубы. В пылу борьбы, между прочим, я совсем забыла про спицу. А когда вспомнила, было поздно.

- С-с! Ты чего кусаешься? - раздался трагический шепот. И я узнала голос Натки.

- Ты? А я думала - маньяк.

- Разочарована, воинственная ты моя?.. С-с, надо же как больно... Ты прокусила ладонь!

- Сама виновата, - парировала я, - Нечего рот затыкать. Свобода слова священна - проверь по конституции.

- Из-за твоей конституции мне придется делать прививки от бешенства.

Только этого не хватает!

- Не переживай, - утешила я, - У меня слюна ядовитая. До прививок ты не доживешь.

- Подруга называется. Утешила называется, - укорила она меня, - Эх ты...

- Ну извини, в последнее время у меня нервы ни к черту. Лучше скажи, что ты здесь делаешь, только в темпе, - кажется, я опаздываю.

- Говори тише, - прошипела Натка, - Нас могут услышать.

Я понизила голос и повторила вопрос.

- Караулю кусачую кретинку. На, возьми, - она вложила в мою ладонь небольшой предмет, гладкий на ощупь, - Это от моего учителя.

- Черт, темнотища - ничего не вижу. Что это? И что ты хотела рассказать о Ванде? Только быстро.

- О Ванде быстро не расскажешь, так что потом, а это - оберег. Надень его под платье. И запомни: спать в гостях неприлично. Повтори! -

потребовала она.

- Не морочь голову, это я и без тебя знаю. Слушай, мне пора, я побежала.

- Повтори! - настырно потребовала подруга, удерживая меня за руку.

- Спать в гостях неприлично, - повторила я, чтобы отвязаться, - Это все?

- На всякий случай имей в виду, что мы с Николашей ждем тебя здесь.

Чуть что - кричи погромче.

Я фыркнула. Скажет тоже.

***

- Вы опаздываете, - вместо приветствия проскрипел голос, принадлежащий типу со скошенной нижней челюстью, тонкими малокровными губами, маленькими глазками-буравчиками и тусклыми волосами, собранными сзади в чахлый крысиный хвост. На нем было длинное серое рубище, доходящее до волосатых щиколоток и подпоясанное шнурком. Странный наряд для мужчины. И абсолютно не идет ему. Однако я не затем пришла, чтобы спорить о вкусах.

- Вас уже ждут.

Я решила не оправдываться перед бесвкусным типом и молча перешагнула через порог. Мистер Крыс, как я его тут же окрестила про себя, распахнул следующую дверь:

- Прошу, - и быстро захлопнул ее за моей спиной, как будто боялся, что я передумаю и сбегу. Ну и нравы.

Я оказалась в тесном окружении стен, от пола до потолка задрапированных черной материей. Ни одного окна. Душно. Под ногами - черное ковровое покрытие. Единственный источник света - прожектор, разрезающий сумрачное пространство строго по диагонали. И голова с обрубком шеи.

Мама.

С противоположной стены пустыми глазницами таращилось матово-бледное лицо, застывшее в немом отчаянном крике. Ужас. Я содрогнулась и собралась было озвучить чужой крик, но уткнулась взглядом в другую голову. Сбоку, из складки черной материи, щерился ехидный оскал.

Постойте, - дошло до меня, - так они ненастоящие! Я осмелела, шагнула на середину комнаты и оглядела стены. Зрелище было не из приятных. Кроме ужаса и злорадства, я также обнаружила удивление, злость, зависть, отчаяние, печаль и смех. Скульптор, сваявший головы, должно быть, хорошо разбирался в человеческой натуре и верно передал неживому гипсу живую суть.

Но я-то!.. Надо же, купилась, лоханка. Даже обидно.

Понятно, в этой комнате Ванда маринует слабонервных посетителей с тем, чтобы они дозрели до уровня ее сокровенного знания.

Я не удержалась и показала ужасу язык. Что, съел?

От черной стены отодвинулась черная панель. В проем хлынул нестерпимо яркий, слепящий свет.

- Прошу, - прохрипел невидимый динамик.

Я зажмурилась и вошла в поток света словно в холодную воду - на глубоком выдохе.

- Благие духи приветствуют вас, - произнес невыразительный женский голос, и я разлепила веки. На жесткой кушетке, в окружении двух высоких ваз с пурпурными розами, источающими необычайный аромат, которым так и хотелось пропитаться, сидел, скрестив ноги, экспонат мадам Тюссо, одетый в просторный голубой балахон. Женщина выглядела почти как живая. Да, как живая женщина, из которой откачали пять литров крови. Тонкие черты лица, полностью лишенные мимики, матовая кожа, голубоватые, в цвет облачения, губы, высокий восковой лоб.

Она была похожа на те гипсовые изваяния, с которыми мне довелось столкнуться в предыдущей комнате. Там явно не хватало маски отрешенности.

Зато здесь она присутствует. Если бы не яркое пятно каштановых волос, гладко зачесанных назад, если бы не глаза, пылающие лихорадочным огнем, я подошла бы ее потрогать, чтобы исключить очередную мистификацию.

Женщина не двигалась и, казалось, не дышала. Но ее глаза!.. Вся жизненная сила, отпущенная человеку, сконцентрировалась в ее необыкновенных глазах. За четверть секунды они расправились с моей физиономией, фигурой и одеждой и, не задерживаясь, проникли внутрь. Не очень приятно - бр-р-р! - когда кто-то шарит взглядом у тебя в печенках. Но нет худа без добра: теперь я точно знала, где обитает тетина душа - в ее печени.

- Здрасьте, - как можно небрежнее бросила я.

- Присаживайтесь, - женщина в голубом величественно указала на пол подле себя. Издевается. Легко сказать - присаживайтесь. Но как это сделать?

Пол вроде бы чистый, но все же... Хорошо бы сесть на стул, чтобы быть с ней не равных. Сгодилась бы и простая табуретка, но в округе таковых не наблюдается. Ладно, на пол - так на пол. Я бы села, как она - скрестив ноги, но юбка классического покроя, если не подтянуть ее к подбородку, категорически исключает позу лотоса.

Она смотрела на меня, как Павлов на свою собаку, - с садистским интересом естествоиспытателя.

Какая там отрешенность! Сплошной обман зрения. Фикция. Натка права, та еще штучка, опасная. Вечно голодная хищница, узревшая посильную добычу.

Плотоядный взгляд сверкает, как отточенный клинок в натренированной руке.

Помедлив, я опустилась на колени и возложила пятую точку на пятки.

Распрямила спину, руки чинно сложила на коленях, а голову откинула назад, чтобы видеть лицо собеседницы, которая возвышалась надо мной на своей кушетке. Ничего страшного, - утешилась я. Настоящий йог и коленопреклоненным сливается с истиной. О-у-м.

- Меня зовут, - почти не разжимая губ, без запинки произнесла мумия, -

Мария. (Даже так? - обомлела я.) Просветленная госпожа Ванда поручила мне поговорить с вами. Если не ошибаюсь, вас зовут Вероника, - она явно спросила и даже сделала паузу на ответ, но вопроса как такового не прозвучало - ее монотонная речь была лишена каких бы то ни было интонаций.

Мария, значит? Ну-ну, - подумала я, а вслух произнесла:

- Можно просто Ника.

Из боковой двери появился мистер Крыс и подобострастно изогнулся, ожидая распоряжений.

Странно, она его не вызывала, я бы заметила. Может, у них так принято.

- Кофе, - коротко распорядилась женщина, не спросив у меня согласия и не взглянув на мистера Крыса.

Обычно, если я намереваюсь ночью спать, а не что-то там еще, то после восьми вечера кофе не пью.

Нынешней ночью я собиралась именно спать: во-первых, безмерно устала, а во-вторых, больше одинокой женщине заняться вроде бы нечем.

Я поделикатничала и не стала отказываться от навазанного кофе. Сделала вид, что пью, а сама лишь обмакнула верхнюю губу в глиняную чашку с черной жижей, отметив мимоходом, что у нее неприятный привкус. Скорее всего это привкус сильно пережаренных зерен.

- Итак, - перешла к делу моя собеседница, - Елизавета Карловна сказала, что вы хотите стать членом нашего спиритического кружка.

Эх, боюсь, опять придется выкручиваться, строить из себя идиотку и выезжать на кривой козе. Силы небесные, ну сколько можно!

- Членом? Можно и членом, - согласилась я, прощупывая взглядом лже-Марию. Ох и не нравится мне она! Режет взглядом, как бритвой. Натка обронила в телефонном разговоре, что она рецидивистка. Со злости на удачливую конкурентку? Х-м... Меня посетила шальная мысль.

Надо срочно обмозговать.

Между тем женщина пошевелилась. Ее пальцы машинально потянулись к медальону, который висел на уровне талии, прицепленный к очень длинной золотой цепочке. В глубокой задумчивости я тоже верчу побрякушки, знакомая привычка. Поскольку, сверкая и переливаясь, цацка раскачивалась прямо перед моими глазами, я хорошо разглядела ее - это было крохотное овальное зеркальце в тонкой золотой оправе - и поняла, что страшно хочу точно такую же. Просто и оригинально. Здорово. Интересно, сколько такая штучка стоит?..

Нет, я хотела подумать о другом.

- Зачем вам это? - спросила женщина, вцепившись своими хищными глазами в мои. Но я - особа тренированная. Так смотреть, как Сем Семыч, не моргая и не отводя взгляд часами, не умеет никто. Я выдерживаю ровно пятнадцать минут, это мое последнее достижение, а начинала - смешно сказать! - с десяти секунд. Ну, тетка, держись, отсчет пошел.

Неожиданно я почувствовала легкое головокружение. Это от усталости и нервного перенапряжения, - решила я. Тут же безумно захотелось спать.

Свернуться бы сейчас калачиком прямо здесь, на полу, и придавить минут эдак... Да, я действительно устала. Еще бы! В моем преклонном возрасте ни нервотрепка, ни понапрасну бессонные ночи не проходят бесследно. Сегодня просплю десять часов кряду, и пусть только попробуют разбудить - покусаю, не взирая на личности.

Спать хотелось жутко и чем дальше, тем больше. Меня утягивало в бездонную дремотную трясину. Я не сдержалась и сладко зевнула.

Сопротивляться не было сил. Глаза смежались сами собой, а голова опускалась все ниже и ниже. Как неудобно...

Спать в гостях неприлично, - внезапно пробились ко мне сквозь топкое забытье Наткины слова, - Повтори! - настойчиво требовала подруга.

Не спать! Щелкнул кнут, разрывая сонную муть и отзывясь невыносимой болью. Я резко вскинула голову, в испуге вращая глазами в поисках кричавшего. Но в комнате, кроме нас двоих, по-прежнему никого не было.

Женщина в голубом изучающе осматривала меня. Неудобно вышло. Кажется, она о чем-то спрашивала меня. Ага, о том, зачем я пожаловала.

- Моя тетя, Елизавета Карловна, - начала я, отчаянно вырываясь из цепких объятий Морфея, - Восторгается Вандой, говорит, что она очень сильный медиум... Вот я и подумала: почему бы нет? Признаться, я давно хотела приобщиться, только опасалась, что нарвусь на шарлатанов. А тетя говорит, что Ванда - настоящий медиум, без дураков. Это... правда?

Во взгляде собеседницы появилось новое выражение - то ли удивление, то ли возмущение, то ли опасение, то ли понемножку всего сразу. И вслед за тем я почувствовала, что внезапно обрушившаяся волна сонливости также внезапно откатилась. Я встрепенулась.

Силы небесные, что это было?

- Прежде вы изучали оккультные науки? - задала Лже-Мария встречный вопрос.

- Если вы имеете в виду алхимию, то нет, - прикинулась я простушкой. В принципе мне уже безразлично, пройду собеседование или нет. Я получила ответ, за которым пришла: Ванде нельзя доверить не только родную тетю, но и чужую Мату Хари.

Можно уходить, но спешить не стоит. Выясню-ка я попутно кое-что еще.

- У меня к вам столько вопросов. Столько вопросов! - затараторила я вдохновенно, - Я лопну, если прямо сейчас не задам хотя бы один. Скажите, это правда, что духи не различают полов, что один и тот же дух поселяется то в мужском теле, то в женском?

- Да, правда, - неохотно согласилась она.

Я с удивлением обнаружила, что мы поменялись ролями. Я ожила окончательно и бесповоротно, а в моей собеседнице что-то потухло. Не иначе моторчик, питающий ее глаза энергией, перегорел и вырубился.

Интересно... Такое ощущение, что от меня хотят поскорее отделаться. Не выйдет. Сделаю вид, что толстокожая. Я задала следующий вопрос:

- И духи общаются между собой? Они способны испытывать и любовь, и привязанность, и симпатию?

- Да.

Непостижимая закономерность: чем больше воодушевляюсь я, тем больше закрывается и скисает она.

Любопытно, однако, в чем тут дело.

- Это что же такое получается?.. - воскликнула я и подалась вперед, -

Получается, что гомосексуализм - явление духовного порядка, а бисексуалы - вообще люди высшей касты, достигшие полного телесного соответствия с божественной духовной сущностью?

С потолка упала невидимая, но плотная ширма, которая отрезала нас друг от друга.

- Я передам Ванде, что вы прошли собеседование, - услышала я и увидела, что моя собеседница спешно распутывает ноги и поднимается с кушетки, - Мы позвоним вам, - сказала она и бочком-бочком двинулась к выходу.

Я неоднократно сталкивалась с тем, что люди, на словах пекущиеся о чужих душах, а на самом деле бойко торгующие верой оптом и в розницу, боятся вопросов как черт ладана. Они сами не знают ответов и не ищут их. Им не нужны ответы, им нужна ничем не пахнущая, хрустящая с морозца, так и льнущая к рукам нежная зелень. В этой связи не совсем понятно, а вернее было бы сказать - совсем не понятно, почему Ванда не берет с тети деньги.

Неспроста это. Что в таком случае ей нужно от тети?..

Благотворительностью здесь не пахнет, - принюхавшись к тонкому аромату королевских роз, вывезенных прямиком то ли из Испании, то ли из Голландии, решила я. Былые подозрения, усугубленные бурной Наткиной реакцией, нахлынули на меня с новой силой. Эх, рано расслабилась - не все узнала. Ну! Ну!

Соображай быстрее! Может... если Натка не преувеличила и Ванда на самом деле рецидивистка... то ее интересуют... не тетины карманные деньги... а дядино наследство целиком?

Что если Икс - никакой не мистер, а миссис или мисс, как изначально предполагал Макс? Что если это не Андрей, а она, Ванда?.. Эх, балда, не расспросила тетю подробно. Полезно было бы знать, где она подцепила эту Ванду, вернее, где Ванда подцепила ее. И могла ли Ванда узнать о наследстве от тети?

Допустим. Но если это она, то, безусловно, не своими белыми ручками.

Такая утруждаться не станет. Ей лишнее слово выдавить лень - не то что...

Понятно что... Так, если это она, то обязательно должен быть сообщник, исполнитель то бишь. Услужливый Крыс подошел бы на эту роль, если бы имел доступ к дяде, Павлику, Максу и библиотеке... Сообщник, говоришь?..

- А как же мое членство? - воскликнула я, лихорадочно соображая, как остановить ускользающую женщину, - Что я должна сделать, чтобы вступить в ваш кружок?

- Ничего, достаточно вашего желания, - обронила она через плечо.

Уйдет! Уже уходит. Надо что-то предпринять. Ну!

- Хорошо, Ванда, - решилась я бросить пробный камень. Если, часом, ошибусь, то сошлюсь на временное помешательство. Мне не привыкать, однако,

- Но у меня к вам маленькая просьба, - продолжила я, растягивая губы в откровенно фальшивой улыбке, - Пожалуйста, уберите своего халдея, он мне наскучил, честное слово.

И я демонстративно зевнула. А лже-Марию пригвоздило, развернуло и перекосило.

Ага! Попала в цель. Интересно, из которого ствола?

- Вы удивлены? - я поднялась с колен, разминая затекшие ноги, - Моя тетушка не преувеличила, когда сказала, что у вас поразительные глаза.

Чтобы оставаться неузнанной, советую носить очки с тонированными, а еще лучше - с зеркальными стеклами... Так как, - я лихо подмигнула, - Договорились насчет халдея?

Она спешно удалилась, оставив вопрос без ответа.

Кажется, из обоих.

***

- Ну ты, блин, даешь!

Я молча шагала по темной улице. Рядом, едва поспевая, сердито пыхтела

Натка.

- Ты не представляешь, с кем связалась. Почему ты сразу не сказала, что в деле замешана Ванда? Мы так не договаривались!

- Потому что сама не знала, - я остановилась посреди улицы, - Слушай, Нат, а с кем я связалась? Будь другом, объясни по-человечески, а то у меня голова кругом от того, что все мои прежние теории разом полетели к черту.

- Давай уйдем с дороги, не хочу, чтобы нас услышали, - взволнованно прошептала Натка. Мы свернули на территорию школы и отыскали в кромешной темноте скамейку, освещая дорогу зажигалками. Следом крался Николаша, прикрывая наши тылы. Я, конечно, не слышала, но он точно крался - тылы не обманешь, они невероятно чуткие.

Суть истории, которую поведала в ночи подруга, сводилась к следующему. (Привожу без комментариев, хотя язык так и чешется.) Итак, однажды пропал один из учеников Наткиного учителя - юный паренек, обладавший прирожденным даром ясновидения и подававший в этом смысле большие надежды. Но вот ушел в магазин за прозаическим хлебом и не вернулся. Учитель, который заменял сироте и отца, и мать, бросился на поиски, которые не увенчались успехом.

Ясновидение учителя не помогло, Наткины карты и кофейная гуща - тоже.

Единственное, что удалось выяснить достоверно, - так это то, что в мире мертвых паренек не объявлялся. Видимо, Наткин учитель был на короткой ноге с Хароном. Полезное знакомство, однако! (Все-таки не удержалась, но обещаю, что больше не буду.) Тогда учитель обратился в милицию. Его заявление приняли и - тишина, не считая того, что самого учиталя потрясли как следует, но, как ни бились, ничего не натрясли. Бывает. Тогда он нанял детектива, за неимением местного кадра выписал из области, оплатив не только услуги, но и проживание в отелле "Ренессанс" - бывшем Доме колхозника и проезд в оба конца.

Приехавший сыщик собрал самую разную информацию, которая так или иначе касалась ученика - его знакомств, привычек и передвижений за последний год.

Ничего подозрительного, только однажды и вскользь всплыло имя Ванды, - видели, мол, их вместе в клубе перед началом киносеанса. И то не понятно - то ли они действительно были вместе, то ли попросту сидели рядом. Учитель насторожился, поскольку вкладывал в ученика душу и опыт, а Ванду считал шарлатанкой и прохиндейкой, дискредитирующей высокое понятие оккультизма вообще и спиритизма в частности, но которая в силу незаурядных внешних данных могла плохо повлиять на неустойчивую юношескую психику. Перед сыщиком была поставлена новая задача - изучить в деталях биографию шарлатанки. Так всплыло, что Ванда, будучи Варварой Ивановной Синякиной, отбывала срок за мошенничество и была досрочно освобождена по президентской амнистии. После чего она перебралась из славного города Курска в Озерск, где никто не знал о ее криминальных дарованиях, нареклась Вандой и через "Озерские ведомости" дала объявление, что предлагает услуги сильного медиума в девятом поколении и обязуется обеспечить безутешным вдовам качественную и надежную связь с покинувшими их в печали супругами.

Прочитав отчет сыщика, учитель не удивился - чего-то в этом духе он и ожидал от шарлатанки.

Почувствовав сильный запах жареного, распорядился копать глубже. И приезжий детектив накопал два странных случая, похожих друг на друга, как однояйцовые близнецы, доказав тем самым, что не зря ест сыщицкий хлеб.

Случай первый: приблизительно с год назад одна почтенная дама, с благодарностью отписав просветленной госпоже Ванде имущество и понапрасну не обременяя наследницу старческими поучениями и хворобами, на следующий же день покинула сей подлунный мир. Она отошла мирно, во сне, в возрасте восьмидесяти одного года. "Ого!" - подумала я. Вероятно, так подумали многие, потому что именно из-за солидного возраста почившей ни у кого не возникло никаких наводящих вопросов, а тем более сомнений в причине исхода.

Да и некому было сомневаться, поскольку старушка была хоть и состоятельной, но совершенно одинокой - ни родственников, ни подруг. А раз не возникли сомнения в причине смерти, то и вскрытие делать не стали. Ванда, надо отдать ей должное, схоронила старушку как подобает и на сорок дней облачилась в глубокий траур. Второй похожий случай произошел несколько месяцев назад, в мае. Но на этот раз, завещав Ванде банковский вклад, старушка свернула шею, оступившись на лестнице, ведущей из кухни в подпол.

Следствие уложилось в рекордно короткие сроки, не обнаружив криминала.

Несчастный случай.

Бывает. Семидесяти-с чем-то-летняя бедолага на самом деле страдала внезапными головокружениями, о чем сообщил врач, наблюдавший свою подопечную в течение последних шести лет.

Слушая подругу, я сделала вывод, что Ванда питает патологическую слабость к завещаниям. Это страшно заинтересовало меня по понятным причинам.

Что до учителя, то он буквально заболел подозрениями, но, как и в случаях со старушками, никаких реальных доказательств о причастности бывшей мошенницы Синякиной к исчезновению его любимого ученика не нашлось. Кроме того единственного раза, никто их вместе не видел. Учитель впал в депрессию и запил по-черному, но вдруг узнал от Натки о Приваловых, сильно обремененных дядюшкиным наследством, и Ванде, которая опять замаячила на горизонте. Поняв, что ему представляется уникальный шанс поймать мошенницу за руку в момент совершения преступления, он мигом протрезвел.

- Извини, конечно, но после нашего разговора я сразу позвонила ему.

Я буркнула что-то недовольное.

- Пойми наконец, - втолковывала Натка, - Ванда предусмотрительна, осторожна и изворотлива, к тому же, насколько я знаю, она блестяще владеет техниками психического воздействия. Тебе одной не справиться с ней. Даже не думай... И почему ты раньше, блин, молчала, что тетя Лиза общается с Вандой? - накинулась с упреками подруга, - Столько времени было упущено... Обидно!

- Да откуда я знала, что это имеет значение? Ты тоже хороша, между прочим. Почему раньше не рассказала, что она преступница?

- А я откуда знала, что она замешана в твоих проблемах?

В общем, понятно. У каждая из нас было по кусочку головоломки.

- Слушай, дорогая, ты свистеть умеешь? - внезапно сменив тему, спросила Натка.

- Нет. А зачем?

- Затем, что с этой минуты у тебя будет две неотступные тени -

Николаша и Кшысь. Они и раньше ходили за тобой, но попеременно, а с этого момента будут ходить парой. Извини, дорогая, теперь ты даже писать будешь под их присмотром. Цыц! - прикрикнула она, - Возражения не принимаются. Так что натягивай парадные трусики, подруга.

Ну Натка, ну удружила! Так вот почему ему удобнее, а ей спокойнее! Вот кто щекотал меня взглядом!

Засранцы. Кругом засранцы. Обложили со всех сторон.

- Слушай, не надо.

- Надо, Федя, - она похлопала меня по плечу, - Надо. Мальчики не будут тебе мешать, обещаю, они окопаются где-нибудь в садочке... Нет, не беспокойся, они сами найдут, где окопаться. Честно говоря, они уже нашли. А ты чуть что - ори благим матом, если не умеешь свистеть. Надеюсь, орать ты умеешь?

- Могу продемонстрировать... - я набрала воздух в легкие и открыла рот.

- Не надо, - остановила Натка, - Всполошишь весь город вместе с Вандой. Знаешь, у тебя глаза красные, и вообще выглядишь не очень. Устала?

Вижу, что устала, бедная ты моя. Иди отдохни, выспись как следует, завтра у нас трудный день. С утра военный совет с мальчиками, после обеда пойдем к учителю, а там - что бог даст.

Я заснула, как только голова коснулась подушки. Несмотря на то, что Макс не вернулся.

***

Я открыла глаза и прислушалась - тихо. "Показалось", - решила я, переворачиваясь на другой бок.

Нет, не показалось. Я села в кровати. Взгляд скользил по стенам и занавескам, окутанным темнотой. В комнате никого не было. И все-таки кто-то был. Если, наконец, объявилась настоящая Амалия, то очень не вовремя: отупев от хронического недосыпания и нервной взвинченности, я не смогу настроиться на должный романтический лад. Как бы потактичнее ей намекнуть, чтобы приходила как-нибудь в другой раз? Рука потянулась к ночнику.

Ужасный крик, переходящий в вой и рычание, всколыхнул занавески.

Задрожали каменные стены.

Жалобно звякнуло стекло. Опасаясь, что в любую минуту обрушится потолок, я прикрыла голову руками.

Раздался топот, грохот, крики и треск.

Конец света.

Жуть.

Дверь распахнулась от удара ноги и грохнула о стену. На меня уставилось дуло пистолета. Вой захлебнулся. Миллионы иголок впились в мою глотку. Судорожно вздохнув и схватившись руками за горло, я сообразила, что выла я. И кричала я. И рычала тоже я. До чего довели интеллигентную женщину.

Дуло плавно повернулось направо, потом налево, потом снова уставилось на меня и опустилось. Из темноты шагнул Николаша, упакованный в хаки. На нем были высокие шнурованные ботинки. На бычьей шее болтался тяжелый бинокль. Из-за Николашиной спины выглядывали призрачно-зеленые лица родных.

- Стой, - отчаянно прошипела я.

Вспыхнул яркий свет.

От двери тянулся тонкий кровавый след, который обрывался на середине комнаты, где образовалось жуткое месиво из алой крови и черной спутавшейся шерсти.

Николаша сунул пистолет за ремень и шагнул вперед. Он встал так, чтобы максимально загородить отвратительное зрелище от родственников, застывших в дверном проеме. Тетя, облаченная в дивный кружевной пеньюар, хватала воздух зелеными губами. Закутанная в простыню Грета с невыразимым удивлением рассматривала свою босую ногу, испачканную кровью. Нюся, одетая в полотняную рубаху и чепец с розовыми лентами, метнулась ко мне. Но Николаша успел схватить ее за шкирку и отшвырнул назад.

Все поплыло перед глазами.

***

- Она очнулась, - сказала Грета.

Я действительно очнулась.

В комнату вползал сизый рассвет. У изголовья кровати горел розовый ночник. В зловещем тумане, подкрашенном розово-сизыми бликами, плавали неясные фигуры. Постепенно мой взгляд сфокусировался, и я различила полуодетых родственников, которые облепили кровать как мухи. С одной стороны в мою руку вцепилась тетя, с другой стороны - Андрей - откуда взялся? - из-за чего я чувствовала себя немножечко распятой.

Опять он здесь. И снова очень вовремя. Представляю, как сейчас злорадствует. Ничего, пробьет и мой час, красавчик.

Я присмотрелась к нему с пристрастием. Синяк вокруг глаза стал полностью соответствовать своему названию, излучая все оттенки синего, а сам глаз открылся на добрую треть. Так скоро? И что за хулиганы пошли? Ну совершенно не умеют бить.

Грета, нависнув над кроватью, пристально изучала строение моих лицевых костей, а Нюся заботливо обтирала лоб холодным мокрым полотенцем.

Нещадно болело горло. Наверное, я проглотила кусок наждачной бумаги.

- Ника, - слащаво произнесла кузина, - Ты только посмотри, кто здесь.

Я сделала слабую попытку приподняться и посмотреть, но не смогла оторваться от подушки. Лучше умереть.

- Я помогу, - вызвался Андрей. Он приподнял меня одной рукой, словно я была тряпичной куклой, и посадил. Тетя подоткнула под спину подушку. Рядом, на кровати, лежала мохнатая черная шкурка, местами перепачканная кровью, местами перебинтованная, но явно живая - дышащая и периодически вздрагивающая в тревожном забытьи. Живой!

- Видишь? - спросила Грета. Я кивнула. Я хотела что-то сказать, но горло не просто болело, в нем разгорелся настоящий пожар, и я поспешила закрыть рот, чтобы перекрыть доступ кислорода к очагу возгорания.

- Николай сказал, что ничего страшного.

Мохнатый кот лежал, свернувшись клубком, и я не могла разглядеть где у него что. Что у него забинтовано?

- Он потерял много крови, пока полз, но жизненно важные органы не задеты. Какие-то садисты отрубили ему полхвоста и поцарапали шею. Но это ничего, правда?.. Николай говорит, не страшно. Он сделал уколы - обезболивающее и против воспаления. Сказал, что через три часа уколы нужно повторить. Ты не волнуйся, спи, я все сделаю, Николай показал, куда колоть.

Клянусь чем угодно, что за каждый миллиметр пушистого хвоста вандалы получат сполна. Век, блин, воли не видать.

- Не молчи, Ника, скажи что-нибудь, - жалобно попросил Андрей. Я тряхнула головой и схватилась за горло.

- Кажется, она сорвала голос.

- Надо молока с маслицем, - спохватилась Нюся.

- Ника, этот Николай - он кто? - обратилась ко мне тетушка и тут же стукнула себя по лбу, - От черт...

Забыла, что ты не можешь... Он твой друг?

"Да" - кивнула я. Она сказала, что видела, как он прятался в саду. Я

кивнула второй раз. Она спросила, не случилось ли чего, у Николая очень воинственный вид, а пистолет, а бинокль ночного видения, а черные разводы на лбу и щеках - страсть господня... Я пожала плечами. Неожиданно мне на помощь пришел Андрей:

- Это сыщик? Ты наняла его из-за Павлика?

Конечно, сыщик! Конечно, из-за Павлика. Я дважды кивнула. Тетя успокоилась, но тут же забеспокоилась вновь, но уже на другую тему - не простынет ли Николай в саду, ночи-то холодные. Нюся вызвалась отнести ему термос с чаем, бутерброды и спальный мешок. Я отчаянно замотала головой и заколотила руками по шелковой простыне.

- Вы что, не понимаете, что Николай в засаде? Идите-ка вы лучше спать, гражданки. А то все испортите вашей заботой. Давайте, давайте, марш по комнатам, - поторопил женщин сосед, - А я посижу здесь, с Никой, подожду, когда она уснет.

Подлизывается, сучок. Пусть сидит - не страшно. Он не посмеет тронуть меня, поскольку громогласно объявил о том, что остается. У меня целых три надежных свидетеля плюс Николай в саду и плюс спица под подушкой. Так что пусть сидит. Оно и лучше. Пока он у меня на глазах, я могу быть уверена, что с тетей и Гретой все в порядке, поскольку сама Ванда сюда не сунется.

Я кивнула и показала Грете на Сем Семыча. Она тоже кивнула.

Когда мы остались одни, сосед тревожно спросил:

- Что происходит, Ни?

Как будто сам не знает.

Я отшила его взглядом, полным презрения, и отвернулась к стене, на всякий случай сунув руку под подушку.

***

А утром под нашу дверь подбросили сверток с обрубком хвоста и запиской, содержащей одно слово, написанное зеленым фломастером по трафарету, - "уезжай". Николаша засек "почтальона" и пошел за ним следом. Я заглянула в зеркало и увидела чужие глаза - холодные, злые. На лбу обозначилась упрямая складка.

Разглядывая свое отражение, я приняла решение испугаться и уехать.

Увы, я совсем не могла говорить. А, впрочем, совсем не увы. Это даже к лучшему - не придется никому ничего объяснять. Не придется врать и выкручиваться, что само по себе - большое человеческое счастье.

Поразмыслив, я восприняла потерю голоса как должное, то есть как расплату за всю ту ложь, которую успела нагородить, руководствуясь сплошь благими намерениями.

В немоте, естественно, были и свои неудобства. Взяв в руки блокнот и карандаш, я свела эти неудобства к минимуму.

По моей просьбе Нюся завернула Сем Семыча в тюк с постельным бельем и таким образом переправила его в прачечную, к Наткиной бабушке.

Тем временем мы с Гретой похоронили отчужденное от кота достоинство под старой рябиной.

Красивый был хвост - персидский. Вечная ему память.

Тетя позвонила в милицию, окончательно смирившуюся с моим алиби, и та дала добро на мой отъезд в Москву. Я спешно распрощалась с огорченным семейством, поставила на заднее сидение "нивы" коробку, набитую хламом, и на большой скорости выехала из города. В темпе миновала луг и углубилась в сосновый бор. Под колесами весело запрыгал гравий, извещая о том, что асфальтовое покрытые закончилось. Доехала до лесной развилки и остановилась. Не прошло и двух минут, как с другой стороны появился старый потрепанный "форд". Мы с Кшысем обменялись машинами: он на "ниве" отправился дальше, в Тверь, где намеревался оставить машину в гараже своего старшего брата, а я на "форде" вернулась в город, но не к Приваловым, а к

Наткиной бабушке, где воссоединилась с Сем Семычем.

Через два часа в доме бабы Дуни собрался военный совет. С большим опозданием, но таковы обстоятельства. Пришли Николаша (в камуфляже), Кшысь,

Натка и ее учитель (без камуфляжа, но с воинственными физиономиями).

Последний, честно скажу, не произвел на меня должного впечатления: он был невысок ростом, коренаст, упитан выше среднего, с унылыми глазами и ранней сединой на висках. Звали его Виссарионом Иннокентьевичем Былинским. Фу ты, язык сломаешь. В общем, он уступал Николаше по всем параметрам.

Предупреждаю: я - за Николашу. Или против всех кандидатов и ныряю в глубокую оппозицию.

Былинскому я дала бы не больше двадцати восьми лет от роду. Увольте, не понимаю, чему хорошему может научиться женщина в самом расцвете всего, что способно цвести, от мужчины, который младше. Знаем мы этих учителей, плавали. Ничего интересного. Ну да ладно, в конце концов, это ее дело. Нет, - не смогла успокоиться я, - Но куда смотрит Николаша?..

Пока мы с Кшысем осуществляли маневры на проселочных дорогах, Николаша следовал за "почтальоном". Маршрут оказался непростым, но коротким и закончился на дне пересохшей сточной канавы, где Николаша опознал личность слесаря-сантехника, пьяного практически в зюзю. Безобидный мужичонка, беззлобный, но дай ему понюхать пробку от беленькой, и он твой навеки, то есть пока не проспится. А проспится - и ничего не помнит. Короче говоря, с почтальоном нам крупно не повезло. Обрыв связи.

Рядом со мной в корзинке посапывал живой Сем Семыч, и это обстоятельство немного примиряло меня с жестоким и несправедливым окружающим миром.

Поскольку я не могла полноценно участвовать в разговоре, приходилось слушать, что говорят другие.

Вот другие и решили, что незасвеченный в оккультных кругах Кшысь сядет на хвост Ванде, засвеченный Николаша займется недавно прибывшим в город

Андреем, а Натка с учителем возьмут на себя опеку над моими женщинами.

То-то тетя обрадуется. Главное, чтобы эти тайные умники не знакомили ее с Хароном.

Остальное я как-нибудь перетерплю.

Посовещавшись, друзья отвели мне роль стороннего наблюдателя, который должен тихонько сидеть взаперти, в обнимку с ночной вазой, поскольку в доме

Наткиной бабушки все, с позволения сказать, удобства - это дырка во дворе, а двор противопоказан мне как чирей ящерице, поскольку кишит вандами и прочими ужасами Стивена Кинга.

Сидеть и ждать новостей. Ну конечно, только подтяжки бантиком завяжу.

В письменной форме, предполагающей вежливость, я поблагодарила всех за участие и попросила Натку заодно глянуть свежим взглядом на библиотеку. Она обещала. Если там что-то есть, то она непременно найдет. Натке лучше знать, где прячутся призраки.

Перед уходом Кшысь ласково погладил меня по голове, сказав:

- Все будет хорошо, ты только держись.

"Но пасаран", - отсалютовала я. Странное дело, насколько живы в памяти символы, жесты и знаки ушедшей эпохи. Было в них что-то мистическое, сакральное, что не вытравить ни временем, ни переменами.

Пионерское детство так и прет изо всех щелей. За чужие щели ручаться не буду - не приучена, а за свои отвечаю честно: прет.

С трудом дождавшись, когда все уйдут, я принялась за дело.

Итак, можно и даже нужно подвести промежуточные итоги. Я вычислила преступников - Андрея методом последовательного исключения, а Ванду методом случайного тыка. С Вандой мне повезло, отпираться не буду, но Андрея вычислила сама - без вопросов.

Андрей и Ванда. Ванда с Андреем. Нет, все-таки он бабник. А она...

Нет, лучше не буду говорить, чтобы не оскорбить ничей слух.

Дальше. Моя тактика выжидания сработала. Они занервничали, поэтому Сем

Семыч лишился своего шикарного хвоста. Так сказать, для профилактики, чтобы мне впредь неповадно было. Что неповадно? Зачем, спрашивается, мучили бессловесную животину, если я бродила в потемках без единой улики в кармане? Затем, что нервы - плохой советчик, это я по себе знаю. Бедный Семыч, страдалец, однако благодаря ему я теперь точно знаю, с кем имею дело. Я получила зубодробительное подтверждение. Изверги выдали себя с головой, но не добились, чего хотели. Покалечив кота, они хотели меня запугать, а получилось совсем наоборот. Я не боюсь. Я ненавижу! А друзья предлагают сидеть и ждать. Ну нет, не смогу - ненависть не позволит.

Дело за малым - найти Макса, вытащить его, нейтрализовав преступников хотя бы на время, и добыть улики, чтобы сунуть их под нос Хмурому. Пусть полюбуется. Нет, я не буду язвить и добиваться признания моих заслуг и явного интеллектуального превосходства, я поведу себя благородно, как настоящий победитель.

Инсценировав спешный отъезд в Москву, я тем самым развязала себе руки.

Теперь управлять ситуацией будут не изверги, а я. Послежу за ними, понаблюдаю, может, они приведут меня туда, где они прячут Макса.

Но вначале следует изменить внешность подручными средствами да так, чтобы ни одна собака не узнала. Эх, как бы сейчас пригодился парик цвета позапрошлогодней прелой листвы. И накладные ресницы, и ногти, и зеленые контактные линзы, но нету. Весь арсенал, который я обычно использую для поднятия, скажем так, жизненного тонуса остался в Москве, заброшенный на самую дальнюю антресоль. Значит, красавицу сделать не получится. И не надо.

Сделаю что получится.

Сев перед зеркалом, я принялась по прядке отрезать волосы маникюрными ножницами, поскольку других не нашлось. Это моя дань, моя страшная плата за поруганную честь и оскорбленное достоинство Сем Семыча, который пострадал исключительно из-за своей непутевой хозяйки. Ничего, - утешала я себя в процессе стрижки, - Волосы - дело наживное. Волосы - не ноги: со временем отрастут. Отрезанные пряди я аккуратно перехватила резинкой и спрятала хвост на дно сумки. Сделаю потом шиньон. Или продам. Словом, по обстоятельствам.

Жалкие остатки растительности взлохматила и закрепила гелем сильной фиксации. Красотень! Так, чего не хватает? Решительно сбрила брови, нарисовала карандашом две тонкие изломанные линии, придавая лицу глуповато-удивленное выражение, и положила немного свинцовых теней вокруг глаз.

Предусмотрительности мне не занимать, поэтому перед поспешным бегством из дома Приваловых я стащила у Греты невозможно пеструю юбку с запахом. Для меня она, правда, длинновата - подол стелется по полу. Ерунда, это легко исправить. Не задумываясь о последствиях, я обкорнала кузинину юбку по своему росту. Влезла в узкую майку и короткую джинсовую жилетку. И в последний раз посмотрелась в зеркало.

Нет, граждане, я вам так скажу: прирожденную красоту - ее ничем не испортишь. Из меня получилась неплохая хиппи, только слишком чистая.

Ничего, и это поправимо - стоит только выйти на улицу.

Спицу я прикрепила к внутренней стороне бедра и прошлась для пробы по комнате. Отлично, даже походка изменилась! Небольшая косолапость придала мне дополнительный шарм. Я сунула в рот три пластинки жвачки, пожевала и надула огромный розовый пузырь. Чпок! Я проворно слизнула розовые ошметки со щек и подбородка. Прекрасно.

И последний штрих - надо решить проблему с сумкой. Боюсь, моя намозолила глаза. Однажды я прочитала на свою голову, что леди может быть одета как угодно, но - но! - сумка, перчатки и обувь - это святое.

Во-первых, они должны сочетаться, а во-вторых, обязаны быть того непревзойденного качества, которое не вызовет кривую ухмылку у самого заскорузлого сноба. С тех пор я одеваюсь действительно как угодно, поскольку изумительная кожаная сумка, перчатки и несколько пар обуви существенно подорвали мой скромный бюджет - пришлось влезть в долги.

Понятно, что денег на соответствующую одежду не хватило.

Здесь, в Озерске, моя невозможно дорогая сумка слишком бросается в глаза. Да и к имиджу хиппи она не больно подходит. Но без записной книжки, визитницы, кошелька, ключей, помады, пудреницы (далее - по списку) я не могу и шагу ступить. Об этом и думать нечего. Стало быть, надо выходить из положения другим способом.

Идея!

Я вытряхнула из полотняного мешка, стоявшего на полу, яблоки и подвязала его снизу и сверху замусоленной бечевкой. Получился вполне приемлемый рюкзак. Я свалила в него содержимое сумки. Немного подумав, выложила документы и отложила их в сторону. Это на случай, если меня поймают. Перебросила мешок через плечо и прошлась. Годится.

Всю свою одежду я свалила горкой на раскладушку, накрыв сверху махровой простыней. Пусть все думают, что я уснула.

Чтобы не беспокоить гостеприимную бабу Дуню, я тихо распахнула оконную раму, сбросила вниз сланцы с мешком и, перемахнув через подоконник, спрыгнула в сад.

Естественно, меня понесло к дому Ванды. Может, там они прячут Макса?

Вечерело. Но до полной темноты оставалось минут сорок, поэтому я не спешила. Непривыкший к тридцатиградусной жаре городок постепенно приходил в себя. На улицу высыпала гурьбой праздная молодежь. Зафланировали, взявшись за руки, влюбленные парочки. В саду за невысоким голубым забором развернулся и заиграл баян. А я, безучастная ко всеобщему оживлению, брела, широко расставляя ноги и шаркая сланцами по грязному асфальту.

Счастливчики! Не всем так везет, однако.

На перекрестке Труда и Первой Трехсвятской я нос к носу столкнулась с теткой, которая была понятой при обыске, но она не узнала меня. Я бы и сама себя не узнала, так что...

Проходя мимо шляпного магазина, я увидела в его витрине соломенную шляпку с небольшими полями и кокетливой вуалькой. О такой я мечтала всю предыдущую жизнь. Какой шарман! Но время было позднее, магазин, соответственно, был закрыт, и мне оставалось только замереть в восторженном исступлении и насладиться созерцанием воплощенной мечты. Ровно так я и поступила. Когда шляпка была изучена до мельчайших подробностей, я перестала захлебываться обильно выделяющейся слюной и тут почувствовала знакомый холодок в области позвоночника. Нет! Нет! Этого не может быть! Мои приятели заняты серьезным делом, и некому - абсолютно некому - следить за мной. Все-таки глюки. Ух, как они надоели мне, право слово!

На всякий случай я оглядела улицу в витринном отражении и, опечаленная, побрела дальше. Решено: пора к психиатру. Давно пора. Вот только найду Макса...

Угнетенная плачевным состоянием собственной психики, я чуть было ни проскочила мимо кафе "Минутка", но в последнюю минуту опомнилась и свернула куда надо. Жестами заказала двойной кофе (вряд ли посчастливится сегодня прилечь), коньяк (в отдельной посуде) и полдюжины миндальных пирожных, сразу расплатилась со знакомой улыбчивой барменшей, которая меня не признала. Больше того, она просияла только тогда, когда я полезла в мешок за деньгами. Видно, видок у меня был такой, что располагал исключительно к угрюмым подозрениям.

Я выпила коньяк, потом кофе. Гадость (коньяк), но воодушевляет.

Подумав, решила повторить для закрепления эффекта. Посидела, от нечего делать тренируясь в надувании розовых пузырей, чем шокировала пожилую семейную пару, устроившуюся за соседним столиком. Когда они, расплатившись,

ушли, злобно зыркнув в мою сторону, а барменша полезла за чем-то под стойку, я выскочила через служебный выход, который случайно обнаружила несколько дней назад, когда от нетерпения ломилась во все двери в поисках заветного туалета, где можно было бы уединиться и опробовать смертельное оружие, приобретенное в галантерейном магазине. Протиснувшись мимо пустых коробок и ящиков, я оказалась в соседнем переулке.

Иес! Но на этом мои познания о том, как отделываться от слежки, почерпнутые исключительно из беллетристики, иссякли.

Я понимала, что сбежать от собственных глюков не удастся, но когда имеешь дело с Наткой... Короче, кого-кого, а ее недооценивать нельзя. Ни в коем случае! Подруга запросто могла подключить к делу кого-нибудь еще, не поставив меня в известность потому, что так сегодня легли карты. Или ей приснилось что-нибудь не то. Или причудилось. Одна петрушка.

К дому Ванды я подошла, когда совсем стемнело. Интересно, за каким кустом прячется Кшысь?

Однако, несмотря на искреннюю симпатию и непритворное расположение, которые я питала к подставному жениху, встреча с ним была для меня, мягко говоря, нежелательна. И вот почему.

Не думаю, что Кшысь или все та же Натка одобрят мою вылазку. Подруга - та просто распнет на ближайшей осине. Все они считают, что надо затаиться и наблюдать - авось на наше счастье что-нибудь когда-нибудь да всплывет. С учеником - не всплыло. С зажиточными бабулями - всплыло, но без улик. И где те бабули?.. Где ученик? А Макс? Сколько еще он продержится? День? Час?

Нет, я достаточно ждала. Пришла пора действовать.

Кшысь караулит Ванду, поэтому сидит где-то рядом и не спускает глаз с фасада здания. Выходит, мне здесь делать нечего. Не останавливаясь, я прошла вдоль частокола, миновала калитку и метров через сто свернула за угол, на улицу Крупской или как там ее сейчас называют. С Крупской свернула на Малые Горки (их вроде бы ни к чему переименовывать, но в наше время нельзя быть уверенной ни в чем) и остановилась перед третьим по счету забором с правой стороны. Хотя в такой темнотище легко ошибиться. Хороша же я буду!

Честно скажу, не люблю я это дело. Но меня давно никто не спрашивает, что люблю, а что нет. Такова планида.

Хорошо, что кругом темно.

В общем, кое-как забралась на забор, предварительно сняв сланцы и сунув их в мешок. Юбка с разрезом до пупа почти не мешала. Мешала чертова спица. И чертов мешок. Оседлав ограду, я позволила себе три глубоких вдоха праны на отдых. Давно не лазала. Навык потерян. Спрыгнуть не рискнула - мало ли что там внизу, может, битое стекло или помои. Сползла по забору, повиснув на руках. В жизни, конечно, всегда есть место подвигу, но не до такой же степени! Как только ноги коснулись земли, ко мне с громким лаем подлетела собака Баскервилей - то ли крупный дог, то ли средний лось, в темноте не разберешь. Собака скалила зубы, но без злобы, а по привычке. Это она выслуживается.

- Дуська, заткнись! - раздался яростный окрик. Я аж присела. Из всех живых существ больше всего стоит опасаться себе подобных. Не собак, а, стало быть, их хозяев. Прислушалась: нет, кажется, пронесло. Сам Баскервиль занят чем-то на веранде, очевидно, прилип к телевизору. Не буду отрывать его от столь почтенного занятия.

Я спокойно позволила Дуське обнюхать себя и сунула в открытую слюнявую пасть половинку вкусного миндального пирожного. Дуська немедленно заткнулась. Умная собачка.

Избавившись от Дуськиного эскорта, я относительно благополучно пересекла чужой темный сад, только однажды столкнувшись с деревом.

Очевидно, что небо ко мне благосклонно. Иес! Я остановилась в задумчивости перед очередной преградой. Но не она беспокоила меня. Меня беспокоили разноцветные фонарики, освещающие все пространство вокруг дома Ванды, к которому я подобралась с тыла. Еще вчера здесь было темно, как и в любом другом уголке Озерска. Никаких фонарей не было. Или были, но не горели.

Плохо. Однако не так уж и плохо: можно осмотреться. Приникнув к щели в заборе, я обнаружила следующее. Совершенно обычный дом, разве что чистенький и аккуратненький, на высоком фундаменте, окруженный фигурными клумбами и никакого тебе огорода, один ровный газон. Стрижет она его, что ли?

Ничего, скоро ей станет не до стрижки.

Насколько я понимаю, в дом можно проникнуть четырьмя различными способами. Во-первых, позвонить у двери, и тебя впустят. Если сочтут нужным. Только с чего бы вдруг? Во-вторых, забраться через вон то открытое окно. Стена под ним ровная и гладкая, и не за что ухватиться, поэтому для начала придется подпрыгнуть метра на два, а я, как на грех, не захватила шест для прыжков. В-третьих, можно подлететь на вертолете, спрыгнуть на крышу, по веревке спуститься до круглого чердачного оконца и вырезать стекло.

Однако я боюсь высоты. И в-четвертых... Вот в четвертых стоит попробовать. Не вполне уверена, но кажется, что двойная дверца люка, через который обычно засыпают в подпол картошку, закрыта неплотно. Зачем ей люк, если нечего засыпать?

Положа руку на сердце, хочу признаться: все слишком смахивает на ловушку. Вот тебе открытое окно, вот люк, но утешают фонари. Если бы Ванда расставила ловушку, она не включила бы освещение. Да и на кого ей ставить капкан, если я уехала?

Как же добраться до люка? Придется лезть на рожон.

Я услышала, как перед домом остановилась машина, хлопнула дверь, еще одна. Затем раздались голоса - два мужских и один женский. Я бы узнала его среди тысяч других.

- Почему так поздно?

- Машина сломалась, хрен бы ее побрал.

- Заноси в дом.

- Что, я один? - возмутился незнакомец.

- Послушай, говнюк, - подчеркнуто безразлично обратился к нему женский голос, - Делай, что говорят, и заткнись.

Ой как грубо! Фи, мадам, вас плохо воспитали.

Больше я не медлила. Вперед, пока хозяйка занята. Подпрыгнув и ухватившись за верхний край ограды, я подтянулась и почувствовала, как предательски дрожат руки. Еще один забор не осилю. Увольте. Это вам, граждане, не шайки из бани тырить. Извиваясь всем телом, перебирая босыми ногами и цепляясь пальцами за несуществующие выступы, я полезла вверх, можно сказать, на голом упрямстве. Так, на ближайшую неделю физ-зарядка отменяется, я свою норму выполнила. Перевалив верхнюю часть туловища через край ограды, я вдохнула настолько глубоко, насколько позволила поза, и задержала дыхание. Вниз не смотреть. Я перебросила ногу и сделала глубокий медленный выдох. Настоящий йог не упускает возможности поупражняться.

Освободилась от мешка, перебросила вторую ногу и, оттолкнувшись от забора, последовала за своим нехитрым имуществом. О-у-мм. Приземлилась удачно, перелетев через живую и на вид очень колючую изгородь. Подхватила мешок, закинула его на плечо и, не чувствуя под собой ног, понеслась к люку.

Дернула дверцы на себя - закрыто. Ексель-моксель! Неужели везение кончилось? Эй, товарищ наверху, - слышишь? - я так не играю. Буквально падая от усталости и крупной дрожи во всех членах, я привалилась плечом к закрытому люку. То, что случилось дальше, я видела только в кино. И, надо признаться откровенно, очень смеялась. Под тяжестью тела дверцы услужливо распахнулись. Разверзлась сырая, темная, густая, сотканная из липких ночных кошмаров, пустота. Не удержавшись на ватных ногах, я кувыркнулась и полетела навстречу злодейке-судьбе, успев подумать: "А сон-то был в руку, только ромашкой не пахнет".

По закону бутерброда я летела вниз маслом. Ну в смысле головой.

Понятное дело: она у меня тяжелая, один мозг чего весит (как у Сократа и

Цицерона вместе взятых), но ведь есть еще и кость. Пропустив меня, дверцы захлопнулись. И жуткая тьма поглотила ея.

Отсчет пошел: девять, восемь...

Не успев как следует начаться, свободное падение завершилось, я обрушилась в желоб, круто уходящий вниз, и, как какая-нибудь банальная картошка, стремительно заскользила по его гладкой, отполированной частым употреблением поверхности. Семь... В спину нетерпеливо подталкивал мешок.

Э, брат, нам некуда спешить! Шесть... Впереди с жестокой очевидностью и неизбежной неприглядностью замаячили открытый перелом черепа и полная смятка выдающихся мозгов. Пять...

Папа всегда говорил, что у его дочурки повышенный хватательный рефлекс. Четыре... Напрасно он подтрунивал, ибо в конечном счете это меня и спасло: я схватилась за края желоба и, обжигая ладони и ломая ногти (конец французскому маникюру), замедлила падение. Три-и... Насколько позволили габариты, увеличила площадь трения за счет груди, живота и щеки.

Два-а-а-а... Стоп. Вроде приехала. Стало быть, со смяткой придется повременить. Не скажу, что удручена открывшейся перспективой. Все что ни делается - все к лучшему. И что не далается - тоже.

Я плавно сползла на холодный пол, уткнулась в него саднящей щекой, в то время как ноги застряли где-то в основании желоба, и не смогла подняться. Болело абсолютно все (кроме спасенного черепа). Минут двадцать я лежала, прислушиваясь к своему организму. И доприслушивалась. Я поняла, что в его недрах - то ли от страха, то ли от перенапряжения, то ли от чего еще, - самопроизвольно пробились ключи, ключи пролились ручьями, ручьи слились в речушки, речушки присовокупились друг к другу и образовали полноводный

Ганг, грозящий выйти из берегов и затопить суверенную территорию. Я поняла, что отчаянно хочу... Как сказать, чтобы не обидеть эстетствующих радикалов?.. Хочу... Ну то, что женщины обычно делают сидя, а мужчины - стоя. Вот-вот, то самое.

Глупо спрашивать, почему мне да не сиделось у бабы Дуни, в обнимку с ночной вазой. Глупо, потому что ответить некому: я по-прежнему нема, иначе эти стены покрылись бы краской, которую не под силу было бы скрыть и двойному слою штукатурки. Это хорошо, что нема. Имей я голос, переполоха во время падения было бы не избежать. Я, конечно, хотела, я рассчитывала - чего скрывать? - произвести фурор своим появлением, но значительно позже и не такой. Нет, не такой! А вот какой - я и сама не знала. Хотелось предстать пред Вандой в белых одеждах, на гнедом скакуне и с алой розой в зубах. В крайнем случае с гвоздикой в петлице. А дальше - как получится.

Пока получается не слишком изысканно. Поэтому, - решила я, - приберегу намеченный фурор до лучших времен.

Вопрос: что делает приличный человек, оказавшись тет-а-тет со своим

Гангом в чужом темном подвале? Нет. Еще раз, я спросила, что делает приличный человек, а не всякая там дегенеративная шушера. Он рефлексирует.

Это естественно! Ему неудобно и все такое прочее. А природа, будь неладна, требует своего - настойчиво, ультимативно, и попробуй ее переспорить, а я посмотрю. Ексель. В такие жизненные моменты борьба между телесным и духовным началами обостряется до невыносимости и приобретает явно трагический аспект.

Выбираться на поверхность не было сил и, боюсь, времени. Освещая дорогу неровным пламенем зажигалки, я осмотрела подвал в поисках емкости, подходящей для Ганга. Трудно искать в темноте черную кошку, особенно если ее там нет и особенно если тебе нужна совсем не кошка. Подвал был пуст: ни емкости, ни жалкого картофельного огрызка, ни приличествующего месту хлама.

Ни-че-го. Из рухляди - только древний трехстворчатый гардероб, а так - голые стены, высоченные своды, трубы, подпирающая потолок лестница и белесая пыль кругом.

Где они прячут Макса? Может, на чердаке?

Подвал был в таком идеально-законсервированном состоянии, что не похоже, чтобы им вообще кто-то пользуется. Жаль, столько места пропадает впустую. Чиркнув в очередной раз зажигалкой, я заглянула в недра огромного гардероба, надеясь, что все же найду там искомую емкость, и обнаружила, что он бутафорский - внутри отсутствовало все, включая полки с перегородками.

По сути от некогда солидного шкафа осталась одна деревянная коробка, местами подернутая склизской плесенью. Мерзость. Разочарованная, я закрыла дверцы.

Глаза постепенно привыкали к отсутствию света. Непролазная черная тьма сменилась серой призрачностью, и я худо-бедно, но уже могла ориентироваться в пространстве даже без зажигалки.

Между тем запах сырости и тихо журчащие водопроводные трубы подстегивали неуемные физиологические процессы и буквально провоцировали на неприличный поступок. Мучимая страшными угрызениями совести - или это уровень жидкости подобрался к мозгам? - я сдалась.

Мужчина, который в силу некоторых биологических причин вынужден совершать акт вандализма стоя, вряд ли заметил бы то, что увидела я с высоты своих корточек, а именно: пятно, даже не пятно, а тень неизвестного происхождения. Воображение быстренько нарисовало лужу запекшейся крови, потом - дохлую крысу, а потом - и вовсе трусливо отказало. Стараясь не падать в обморок (не хватает упасть на крысу), а потому до боли кусая губы, я склонилась над пятном и чиркнула зажигалкой. Фу ты... На ровном слое пыли виднелся свежий отпечаток мужского ботинка. Какое счастье... Всего лишь...

Фу-у...

Сорок третий размер, если не ошибаюсь. В крайнем случае - сорок четвертый. Тупые носы. Шерлок, конечно, сказал бы больше. Он сразу назвал бы имя, домашний адрес и семейное положение наследившего, но я не Шерлок, я только учусь. Или делаю вид, преимущественно умный. Ага! Вот и второй след.

Значит так: судя по расстоянию между отпечатками, мужчина довольно крупный - хо-хо! При ходьбе слегка косолапит и шаркает ногами. Нет, совсем не хо-хо. Но это уже кое-что, это уже примета.

Цепочка следов тянется от лестницы к гардеробу. Забавно, но там она обрывается. Х-м... Я обошла помещение, светя себе под ноги. Ну и напетляла же я тут! Однако кроме моих босых пяток обнаружились и другие отпечатки, причем, в больших количествах. В целом они образовывали равнобедренный треугольник, связывая лестницу, шкаф и желоб.

Значит, не одна я такая умная. Кто-то еще пользовался желобом и совсем недавно. Но не тупоносый.

Пламя зажигалки дернулось и погасло - это закончился газ. Однако! А я было собралась осмотреть конструкцию, по милости которой чуть не убилась.

Незадача какая. Без зажигалки мне здесь делать нечего.

Стало быть, пора выбираться наверх, но боязно. Сюда я добралась с попутным ветром. Повезет ли на обратном пути - вопрос остается открытым.

Эх, коньячку бы...

На противоположном конце подвала что-то лязгнуло, зашуршало и заскрипело. Сверху упал широкий луч света. Раздались шаги. Ой, лезет кто-то! Прорвав вековую паутину, я укрылась за желобом, поспешно стирая с лица мерзость.

По лестнице, освещенный сверху желтоватым светом лампы, спускался не кто иной, как препротивный мистер Крыс. Когда он оказался внизу, на последней ступеньке, люк, расположенный в потолке, захлопнулся, и раздался недвусмысленный лязг засова. Крыс как ни в чем ни бывало зажег фонарик и направился к гардеробу. Интересно, что он там забыл, если там, по данным разведки, ничегошеньки нет.

Луч его фонаря, приближаясь, метался по полу. Заметит! - испугалась я.

Мир вдруг наполнился ужасно громкими звуками. Я услышала, как бешено колотится сердце, как судорожно надуваются легкие, как взволнованно журчит кровь и как в животе, миль пардон, назревает очередной скандал. Не видя иного выхода из создавшегося положения, я целиком положилась на древнюю методику: медленно вдохнула через левую ноздрю, очищая нервы, и, чтобы раз и навсегда освободить ум от примесей, наполнить тело живительной энергией и обуздать смятенное сознание, задержала выдох на тридцать две секунды при последнем достижении в шестнадцать. Все, что имеет смысл отныне, - только

ОМ. Конечно, я не такой опытный йог, чтобы не дышать совсем, но, кажется, скоро им стану. В ушах раздался звук, подобный отдаленному перезвону множества колоколов, перед глазами поплыли светлые точки, и я поняла, что как никогда близка к самадхи.

Это такая хреновина, при которой происходит расширение сознания.

Кстати, она часто сопровождается галлюцинациями. И начинающий йог, случайно попавший в поток самадхи, может ненароком повредиться рассудком. Я начинающий йог, не спорю, но мне это не грозит. Если верить Павлику и

Андрею, вредиться мне уже нечем. Ну и не надо. А к глюкам мне не привыкать и без самадхи.

Крыс подошел к шкафу и... Я не могла поверить собственным глазам. Крыс закрылся в шкафу! А вот и глюки, легки на помине. Деревянная коробка заходила ходуном и затрещала. Еще немного, и она развалится.

Тонкий луч света, пробившийся сквозь щели в дверях, метнулся вниз и погас. Раздался продолжительный шорох, будоражащий воображение. Чем он там занимается, если не секрет?..

Я выдохнула через правую ноздрю все до последнего атома. Мысленный, но пламенный о-у-м.

Что-то щелкнуло, и гудение прекратилось. Все стихло. Наступила жуткая тишина. Тишина, от которой немеют пальцы, а по спине гуляют мурашки величиной с кулак сталевара. Было слышно, как движется время, и ничего больше. Я стояла в укрытии и ждала, что будет дальше. Ожидание растягивалось, а тишина густела.

Время с трудом пропихивалось сквозь нее и, наконец, забуксовало окончательно.

А может, он умер? Симпатии к мистеру Крысу я не испытывала, но и допустить, чтобы он умер в моем присутствии, не могла по причине неосмотрительно привитого в раннем детстве гуманизма. Я на цыпочках подобралась к шкафу, осторожно потянула на себя одну из деревянных створок и вгляделась в темные, зловонные недра. Быстро распахнула остальные дверцы, нагнулась и замерла.

Полный раздрай мыслей и чувств.

Дело в том, что мистер Крыс дематериализовался.

Не случайно я не испытывала к нему симпатии.

Но хоть что-то должно было остаться! Хотя бы мутная лужица.

Не вполне сознавая, что делаю, словно завороженная, я двинулась по стопам Крыса и вошла в шкаф.

Некоторое время постояла, а потом обессиленно сползла спиной по задней стенке. И уткнулась разгоряченным лбом в колени. Бедная моя головушка.

Нет, никогда не поверю, что спятила. Ни-ког-да! Слышите, вы?..

Тщательно, сантиметр за сантиметром, я обыскала противную на ощупь поверхность, начав с дна и закончив крышкой. Никаких ощутимых результатов, кроме омерзения и брезгливости, обшаривание не принесло. Но истина где-то здесь. Я чувствовую ее незримое присутствие. Значит, что-то упущено, что-то я делаю не так, как Крыс, разве что... Похоже на бред, но стоит попробовать. И я потянула на себя дверцы. Как только они вошли в пазы, шкаф заходил ходуном, а пол поплыл под ногами. И хотя что-то в этом роде и должно было произойти, я перепугалась. Одной рукой прикрыла голову, а второй попыталась ухватиться за уплывающее из-под пальцев дерево. Странное дело: стены стремились вверх, а я - вниз. В какой-то момент пальцы ухватили пустоту - обжигающе холодную, черную, с опасным отливом, словно кошачий зрачок, засекший воробья. Я отдернула руку.

Вскоре все было кончено. Споткнувшись о невидимую преграду, пол остановился. Но тут же взмыл вверх, а следом за ним устремилось мое сердце.

Щелчок - и пол замер, а сердце оцепенело... Ну как, приехали или еще покатаемся?.. Пожалуй, приехали. Я боязливо протянула руку вперед и наткнулась на склизское дерево. Так вот как оно работает! Интересно...

Я открыла дверь и вывалилась из шкафа.

Разумнее всего было бы вернуться к бабе Дуне, а завтра ночью, прихватив с собой фонарик, продолжить разведку. Однако жизненный опыт шепчет на ушко, что если фарт сам прет в руки, то это ненадолго. И скоро, может быть даже завтра, благосклонность небес сменится презрительным равнодушием.

Хороша же я буду с фонариком в руках у закрытого люка в подвал. То-то Ванда порадуется. Нет, не дождется.

Чтобы избежать недоразумений, надо сразу, не отходя от кассы, использовать все везение на полную катушку, пренебрегая незначительными неудобствами. Леший с ним, с фонариком. Ставлю на фарт по крупному.

Кутить - так кутить с размахом, с душой, так сказать, поскольку двум мерзавкам не бывать, а от одной не сбежать. И вообще: семь бед - один комплексный обед.

Но внизу непроглядно. Так темно, что темнее не бывает. Надо бы что-то придумать... Надо. Я вытянула из-под желоба мешок, облепленный со всех боков паутиной, и даже не поморщилась. То ли еще будет! Не ровен час, повстречаюсь с настоящими крысами, а по сранению с ними все прочие гадости кажутся наивными детскими страшилками.

Я развязала мешок. Странно. Внутренности усеяны каким-то песком.

Помнится, я не брала с собой ничего похожего. Вытащив одну руку и поднеся ее к носу, принюхалась. Пахло приемлемо. Я осторожно лизнула кончик пальца.

Ага, это то, что осталось от миндальных пирожных после головокружительного слалома по желобу. Мне сразу захотелось есть. Но хуже того - пить. А еще хуже - курить. Поняла! Этот организм надо мной издевается, как будто не родной. Так, хватит ему потворствовать, тем более что нечем.

Решено: сделаю вид, что не замечаю его в упор.

После долгих поисков я нащупала на дне мешка исчирканный коробок.

Осторожно открыла его и на ощупь пересчитала содержимое - три драгоценные спички. Три шанса. Не больше, но и не меньше. И на том спасибо.

Ну что? За Максом? Держись, Максик, я скоро тебя найду.

Мысли о кузене придали мне решимости.

Прихватив мешок, забралась в гардероб. Захлопывая за собой двери, я краем глаза увидела знакомую картину, но в незнакомом ракурсе: под потолком напротив распахнулся люк, и что-то тяжелое стремительно загремело вниз по желобу, издавая, кроме грохота, странные звуки. Скорее, пока меня не заметили! Пол услужливо поплыл под ногами, а я сложила ладони лодочкой и приготовилась чиркнуть спичкой. Ну, родная, не подведи.

Платформа скользила по шахте, быстро опускаясь вниз. С трех сторон мелькали камень, щебень, земля, какие-то балки, с четвертой стороны разверзался провал. Я пригляделась и увидела узкий подземный коридор, уходящий в неизвестность. Впечатляет. Изголодавшаяся по свету тьма набросилась на трепещущий в моих ладонях огонек и разом проглотила его.

Было чертовски холодно. Вся шерсть дыбом.

Платформа вздрогнула, наткнувшись на препятствие, и я, отрезая себе путь к малодушному отступлению, прыгнула. По тихому шуршанию за спиной поняла, что платформа отчалила. Все. Мосты сожжены, Рубикон перейден.

Мамочка, как холодно! Босые ноги мгновенно задеревенели, поэтому я поспешила обуться. Восстановила ровное глубокое дыхание, которое заставило кровь разогнать оставшееся тепло по сосудам, и, призвав удачу, двинулась в путь, сжимая в кулачке коробок с двумя шансами.

Радовало то обстоятельство, что оба раза, когда я имела неземное счастье лицезреть мистера Крыса, он был одет в балахон и сандалеты на босу ногу. То есть не теплее, например, чем я сейчас. Если он не враг собственному здоровью, то идти недалеко. Хорошо бы, чтобы он привел меня прямо к Максу. Чем черт не шутит, буду надеяться, поскольку других вариантов не дано.

Я продвигалась на ощупь, разведя руки в стороны и касаясь вытянутыми пальцами стен тоннеля.

Поначалу было страшно и тоскливо, но потом ничего, пообвыклась.

Досчитав до тысячи четырехсот двадцати восьми, я остановилась, потому что одна из стен вдруг куда-то делась. Только что была - и нет. Пришлось использовать вторую спичку, чтобы сориентироваться. Ага, в этом месте коридор раздваивается. Меня прошиб холодный пот. Если это никокой не коридор, а подземный лабиринт, состоящий из множества пересекающихся коридоров, тупиков и опасных ловушек, то я пропала. И никто не узнает, где могилка моя.

Кроме крыс, разумеется.

Не унывать, не отчаиваться и помнить: человек - это звучит гордо.

Особенно в подземелье.

Я пошла направо, решив для себя, что на всякий случай буду придерживаться исключительно правого курса. Если я попала в лабиринт, то главная опасность - это начать метаться, спонтанно меняя направление.

Именно так легче всего заблудиться, что, естественно, не входит в мои планы. Забирая все время направо, я в любой момент смогу развернуться и найти дорогу назад... Нет, все-таки я отчаянно умна, что бы там ни говорили злобные завистники.

Неожиданно что-то легкое, но необычайно мерзкое прошлось по ноге.

Жуть! Я отпрыгнула назад и ударилась головой о низкий свод. Нахлынули боль и ужас. Покатился задетый кем-то - не мной! - камешек. Из саднящего горла вырвался всхлип: крыса. Так я и знала! Спаси и помилуй.

Кто не пробовал коктейль, составленный из боли и страха, тот, почитай, и не жил совсем. Любителям острых ощущений рекомендую такую консистенцию: один к одному и хорошенько вспенить миксером до появления кровавых мальчиков.

Постепенно боль сконцентрировалась в свеженабитой шишке и уже не так досаждала мне, как оставшийся в сухом остатке ужас. Возникло сильное искушение зажечь спичку и посмотреть, что происходит вокруг. Может, я в кольце врагов, которые потирают чумазые лапки в предвкушении плотного завтрака или что там у них на очереди. Но если я увижу мерзость, то легче от этого не станет. Так? Так, это во-первых. А во-вторых, осталась последняя спичка, мой последний шанс выбраться отсюда.

Не думать. Отключить сознание. Его у меня нет. Или думать о чем-то хорошем. Например, о чашке горячего кофе, о согревающей ванне с каплей пихтового масла, о средиземноморском пляже, песке, смуглом мулате с жаркими глазами или, на худой конец, о том, что у любого коридора есть начало и есть конец...

Интересно, что будет, если в этой темнотище я наскочу на мистера

Крыса? Парной шашлык будет. Шучу. Не шашлык, а полуфабрикат, и не парной, а глубокой заморозки. Нет, лучше не думать совсем. Отключить сознание полностью. Его у меня просто нет.

Я галопом миновала еще одну развилку и почувствовала, что коридор резко сузился. Теперь мне не приходилось широко расставлять руки, чтобы дотянуться до стен. И что-то еще было не так, как раньше. Я замедлила шаг, приглядываясь, принюхиваясь и прислушиваясь к своим ощущениям. А, - догадалась я, - сквозняк! Тянет откуда-то сверху. Ну, и где мой последний шанс? Я едва успела разглядеть тупик перед носом и основание железной лестницы, уходящей вертикально вверх, как воздушный поток задул огонек.

Выход?

Попробую. Подергала железяку, проверяя, прочно ли сидит, и полезла, нащупывая каждую перекладину сначала руками, а потом ногами. Я поднималась по узкому колодцу, кляня себя на чем свет стоит за то, что не догадалась сразу снять тапки. На третьей или четвертой ступеньке, не выдержав испытаний, с правой ноги соскользнул сланец и полетел вниз. Я услышала шлепок.

Не люблю оставлять улики, но желание немедленно выбраться на поверхность успело приобрести болезненно-навязчивую форму и полностью завладело рассудком. Беззвучно ругнувшись вслед тапку, я полезла дальше.

Каждый сантиметр пропасти, вырастающей под ногами, фиксировался пугливым сердцем.

Тридцать восемь холодных ступенек. Тридцать восемь несмелых надежд, которые привели меня к дыре в бревенчатом перекрытии, за которой мерещился слабый свет. Свет! Прислушалась - тихо. Осторожно просунув голову, плечи и руки в узкое отверстие, я подтянулась на локтях и вытащила ноги.

Отдышалась, соблюдая конспирацию: прежде чем предпринять что-либо, надо понять, куда я попала и чем мне это грозит.

Непонятная конструкция. Какой-то дощатый ящик, нет, два ящика, поставленных один на другой. Нижний - широкий и длинный, но с низким потолком, так что можно только сидеть, да и то пригнув голову к груди.

Центральная часть потолка отсутствует, вместо нее - длинная деревянная полка шириной сантиметров в шестьдесят, укрепленная на прочных стропилах.

Над ней возвышается второй ящик, такой же длинный, в полный человеческий рост, но узкий и без дна. Сквозь щели в досках действительно просачивается неровный розовый свет, что одновременно и обнадеживает, и пугает. Я опять прислушалась с тем же результатом, осторожно подползла к ближайшей щели и прильнула к ней глазом, но ничего не увидела. Так где я нахожусь - в собачьей будке или в очередном шкафу? Если это будка, то зачем полка, а если шкаф, то почему такой низкий? И вообще, где здесь дверь? Даже в конуре предусмотрен выход. Стараясь не шуметь, я переползала с места на место, осматривая и прощупывая нетесаные стены (заноз нахватала - ужас!), потом дело дошло до потолка. В общем так: если лечь на спину и долго долбить пятками по доскам, то вполне можно разнести эту фигню к едрене фене. Но делать этого не стоит, поскольку не известно, кто поджидает меня снаружи и каковы его намерения. Как говорится, не наломать бы дров. Я забралась на полку, а поскольку сидеть там было невозможно, то легла, и принялась лежа исследовать верхнюю коробку, которая возвышалась теперь прямо надо мной.

Неловко повернулась, задела плечом верхнюю панель, и она съехала набок, открыв большую треугольную щель. Ой!.. Тишина... Выход! Обрадовавшись, я отпихнула крышку руками и ногами. Она легко поддалась, сильно накренилась вправо и опрокинулась за борт, произведя неописуемый грохот. Так падает, наверное, стадо индийских слонов. Я приподняла голову и окинула взглядом помещение.

Это была довольно большая комната без окон и мебели. Большей своей частью (но отнюдь не лучшей) я находилась внутри высокого двухъярусного постамента, задрапированного алой тканью, предназначение которого осталось для меня загадкой. Внизу, на деревянном полу, ровными рядами лежали циновки, рядом с каждой горела свеча. На циновках, поджав под себя ноги, фасадом ко мне сидели люди в черном, их было много - человек тридцать.

Люди!

Мое появление вызвало всеобщий ажиотаж. Как я и мечтала. Кто-то зашелся в поклонах и беззвучной молитве, кто-то свалился без признаков жизни, кто-то ударился в истерику. Многие сорвались со своих мест и с криками ужаса бросились бежать к выходу, сталкиваясь, отпихивая и топча друг друга. В двери образовалась пробка из судорожно извивающихся и вопящих на разные лады тел. Падали горящие свечи, кое-где уже что-то дымилось, но никто не обращал на это внимание. Крики, топот, вой, истерический хохот, стоны слились в один непрерывный, терзающий слух звук.

Полный абзац.

Дикие они какие-то. Понимаю, конечно, что не красавица, но не на столько. Правда-правда! Бывают случаи и похуже, сама видела. Улыбка радости сползла с моего лица.

Я подскочила на ноги и спрыгнула с постамента на пол. Подошла к ближайшей бабе, багровой от натуги, которая, зажмурив глаза и прижав ладони к груди, самозабвенно визжала тонким голосом, легко перекрывая остальной шум, и врезала ей по щеке. Это был единственный способ быстро привести ее в чувство. Багровая баба немедленно заткнулась и, будто сломавшись пополам, грузно осела на свою циновку. Я быстро нашла пульс, оттянула веко - глубокий обморок. Н-да, привела, называется, в чувство. Оставив бабу, я пошла вдоль центрального ряда циновок, то и дело натыкаясь на распростертые тела. Силы небесные, что это с ними со всеми?

- Ника, ты где? Я иду к тебе!

Я оглянулась на душераздирающий зов и увидела жуткую черную рожу, заросшую густой шерстью, с воинственным оскалом и адским блеском в глазах, которая вылезала из гроба, стоявшего на кумачовом постаменте. И силы оставили меня прямо там, где я в тот момент находилась.

- Теперь поняла, почему они испугались, когда ты вылезла из гроба?

Прямо скажем, видок у нас обоих соответствующий, - развеял мои сомнения Андрей, - Особенно у тебя.

Мне хотелось задать ему много вопросов, и первый из них - какого лешего он расстроил мои планы, но мы бежали через широкий двор, едва поспевая за Пашей. Кололо в левом боку. Чай, не девочка скакать козой по пересеченной местности. Поэтому разборку я оставила (с глубоким сожалением) на потом.

С того момента, когда я постыдно хлопнулась в обморок, произошло следующее. Во-первых, я очнулась, во-вторых, Андрей затоптал разгорающееся пламя пожара. Я заметила, что он снял повязку, но рукой действовал неуверенно, как будто боялся, что она отвалится и в суматохе потеряется.

Пластырь на лбу присутствовал, но весь какой-то черный, как, впрочем, и сам лоб, а костюм, ладно сидящий на его фигуре, был безнадежно испорчен пылью и, сдается, чьими-то экскрементами. То, что сначала я приняла за шерсть, на самом деле было паутиной. Послушайте, неужели я такая же?

В-третьих, пришедшие в себя люди расползлись кто куда. Все живы - и то хорошо. Интересно, что за ночные бдения они устроили у пустого гроба? И где мы, черт возьми?.. А в-четвертых, невесть откуда взялась Паша, внучка кладбищенского смотрителя, облаченная в неизменную ночную сорочку.

- Ника, - сказала она, приминая ладонью жалкие перья, торчащие из моей макушки.

Да что же это такое, граждане! Столько сил потратила, маскарад учинила, волосы на корню загубила, а они меня узнают. Безобразие.

Было очевидно, что Паша чрезвычайно взволнована. Она эмоционально жестикулировала, подпрыгивала от нетерпения, гулькала и клецала на своем птичьем языке и настойчиво тянула меня за руку.

Андрей наблюдал эту сцену со стороны и недоумевал.

- Твоя подружка? Чего это она?

- Мне кажется, она просит, чтобы мы пошли с ней, - фраза выпала из меня совершенно естественно.

Надо же, голос прорезался! - обрадовалась я. Вполне нормальный голос, может, чуть более сипловатый, чем обычно, с хрипотцой - но не сексуальной, а подростковой, срывающейся в петушиный фальцет. Возрастные изменения? Х-м.

Главное, чтобы не половые.

Направив фонарик на девушку, Андрей рассматривал ее с недоверием и жалостью. Гамма чувств, отразившаяся на его лице, была мне хорошо знакома.

Я тоже испытала шок, когда в первый раз увидела Пашу.

Потом - ничего. Потом - привыкаешь.

Разноглазая нимфа стояла, не пытаясь уклониться ни от яркого света, ни от пристального мужского взгляда. Настолько открытая и беззащитная, что сердце рвется напополам.

- А мне кажется, что нам пора убираться отсюда, - произнес Андрей, смущенно отводя взгляд.

Я тоже слышала нарастающий топот сапог и какой-то подозрительный лязг.

- Паша, ты выведешь нас отсюда?

Погоня, похоже, была неизбежна, но уходить прежней дорогой не имело смысла, потому что в первую очередь нас кинутся искать там, откуда мы пришли. Да и не смогу я заставить себя спуститься по железной лестнице.

Нет! Как подумаю о ней и крысах - так моментально бросает в крупную дрожь.

И... ну... как бы сказать... А, скажу как есть! Умный не осудит, а на дурака наплевать... Мне кажется, что ко всем моим прочим достоинствам добавилось еще одно - непреодолимая клаустрофобия.

Между тем нимфа продолжала бесноваться.

- Она не понимает тебя, - сказал Андрей.

- Помолчи... Мы пойдем с тобой, девочка, но потом ты покажешь, где выход, лады?

Девушка затрясла головой, взахлеб выкрикивая:

- Хо-се, хо-се, е-е!

Леший разберет, что это значит. Некогда разбирать.

Мы бросились за ней и оказались на заднем дворе. Андрей выключил фонарик, чтобы не привлекать ненужное в данных обстоятельствах внимание. На плече у Андрея болтался мешок, который я оставила, по последним данным, в гробу. Впереди мелькало белое Пашино, условно говоря, платье.

По одну руку от нас тянулось очень длинное одноэтажное здание унылой архитектуры, погруженное в темноту, по другую - высоченный забор с колючей проволокой наверху, который при всем желании я бы одолеть не смогла. Тямы не хватит. И пробовать не стану. Позади метались тени, растревоженные резкими выкриками, топотом, руганью и завыванием сирены. Переполох крутился на одном месте - возле барака с гробом. Кажется, там произошло что-то еще,

что позволило нам уйти от погони. Что бы это ни было, нам крупно повезло.

Добежав до угла здания, Паша свернула на аллею, по обе стороны которой плотной стеной росло непонятно что, но довольно высокое и густое. Мы миновали застывшую призрачную фигуру. Я даже не сразу поняла, что это не человек, а барабанщик. Скульптура. "Пионерский лагерь", - мелькнула догадка. Странно, однако: багровая баба в траурном балахоне мало походила на пионерку. Да и все остальные - тоже.

Сооружение с гробом наверху нисколько не напоминало усыпальницу вождя мирового пролетариата, а у прочих гробов пионерам вроде бы делать нечего.

Длинная аллея привела нас к круглому зданию с куполом и колоннами, расположенными по всей окружности. Кажется, обсерватория. Ничего себе пионерский лагерь! Это чьи же детки тут отдыхали? Внутри было темно и тихо.

Здесь нас тоже не ждут. Пока все складывается удачно.

Паша приостановилась, дождалась, когда мы догоним ее, схватила меня за руку и потащила внутрь. Я слышала, как рядом тяжело дышит Андрей. Сама я давно отказалась от этого занятия, посчитав его бесполезным. Мои легкие не смогли бы переварить и малую толику кислорода.

Паша привела нас, точнее было бы сказать - приволокла, в центр огромного гулкого помещения и, захлебываясь, зачирикала на своем языке.

Единственное, что не нуждалось в переводе, - это тревога в каждом гортанном звуке.

- Посвети.

Андрей включил фонарик. Слабый луч света беспорядочно заметался, не доставая до стен и выхватывая из темноты одну темноту. Тогда Андрей направил его под ноги, и я различила фрагменты рисунка. Круг, широко очерченный красным. Внутри него - круг поменьше, состоящий из цепочки черных пляшущих фигурок. Я присмотрелась внимательней: козлы. Кругом одни козлы о пяти конечностях. Нет, пятая - это не конечность. Тьфу, - сплюнула я в сторону. Ничего аналогично скабрезного я никогда не видела. Нет, вру, конечно. Однажды видела в... Ексель!.. Во что я вляпалась?..

Сдается мне, в сатанистов.

Мы с Андреем переглянулись.

Как-то раз доктор наук, специалист по истории мировых религий и все такое писал для нашего издательства книгу о древнейших верованиях. Написав текст, он принес иллюстрации, чтобы посоветоваться - что стоит публиковать, а что напротив. И было о чем посоветоваться, однако! Сплошь непростые картинки. К одной из глав, которая называлась, как сейчас помню, "Ритуалы и ритуальные жертвоприношения в сатанизме", прилагалась картинка с этими самыми непристойными козлами. Публиковать ее, кстати, не решились. Скажу прямо: никому не захотелось дергать козлов за хвост. Ну их подальше. И быстренько вымыть руки.

Да, не знала я, что придется столкнуться повторно. Знала бы - проштудировала главу, чтобы понять: чего эти, в траурных балахонах, делали перед пустым гробом? И знали ли они, что гроб с секретом? А если знали, то почему запаниковали?

Вдруг луч света, обшаривающий пол, споткнулся и замер. На холодной мраморной глыбе, накрытой одной простыней, лежала обнаженная девушка, совсем еще юная, почти ребенок. Белая кожа в цвет мрамора и простыни, красивое, но слишком белое лицо, густые волнистые волосы до плеч и черные стеклянные глаза. Я нагнулась и заглянула в них. Нас разделяли миллиарды световых лет. Она смотрела в себя, в свой необъятный и непроглядный для посторонних космос. Даже в подземелье я не сталкивалась с таким непроницаемым мраком. Я дотронулась до нее - она не заметила.

Наркота.

Рука Андрея дрогнула. Луч соскользнул куда-то в бок и мелко задрожал.

У мужчин, я заметила, вообще слабые нервы, а у этого Андрея они совсем ни к черту.

Белоснежное тело девочки, распластанное на каменном кресте, было покрыто синяками, свежими царапинами и множественными следами укусов. На трогательном детском животике, пока не изнуренном диетами, и длинных стройных ногах, на которых так чудесно смотрелись бы белые гольфы и лакированные туфельки, - запекшаяся кровь.

Паша безостановочно лопотала, объясняя что-то на своем языке.

Объяснения не требовались.

Девочка не подавала признаков жизни, но была жива. Пока жива. Кто знает, сколько дури вкатили ей мерзавцы. Ублюдки!

Я выхватила у Андрея мешок. Нащупав в нем косметичку с маникюрными ножницами, приналась кромсать веревки, которыми руки девочки были привязаны к железным скобам. Андрей, видимо, пришел в себя, достал из кармана зажигалку и пережег ею веревки, которыми были привязаны ее ноги.

- Поднимай... Да не так! Вместе с простыней.

- Ну, Паша, веди к выходу.

Мы спешно покинули место преступления. Не имея других вариантов, мы полностью доверились нимфе, и пошли за ней, сворачивая то направо, то налево, то опять направо. В конце концов я совсем запуталась и, случись что, не смогла бы отыскать дорогу назад. Наконец добрались до образцово-показательного забора. Никаких ворот я не увидела. Нет, не перелезем, и думать нечего.

- Паша?..

Присев на корточки, девушка проделывала странные манипуляции руками.

Раздалось гудение, потом щелчок. Паша встала на ноги и навалилась плечом на абсолютно ровную секцию забора, и та отодвинулась.

Чудеса. Сразу за забором начинался густой лес. Девушка отошла в сторону, пропуская нас с Андреем и его ношей вперед. Первой вышла я, за мной - Андрей. И все. Паша исчезла. Нет, ей нельзя оставаться! Я прыгнула назад, к забору, - никого.

- Паша, - позвала я негромко. Никто не ответил. Сбежала, плутовка.

Нехорошо бросать ее здесь, вряд ли она осознает, что подвергается опасности, но и девочку надо спасать, причем, не мешкая. Я включила фонарь, и мы с Андреем, не сговариваясь, медленно двинулись вдоль забора, высматривая тропинку среди деревьев.

Прошли метров сто, прежде чем обнаружили, что темная полоса леса прервалась. Просека. В этом месте на заборе большими печатными буквами было написано следующее: "Трудовая коммуна "Акрополь".

Посторонним вход воспрещен. Территория охраняется служебными собаками."

И тут меня осенило. Акрополь! Конечно! Вот тебе и разгадка к буриме.

Случается, что самые ясные мысли приходят к нам в ночи, посреди незнакомого леса, в полной неразберихе событий.

- Стой, Андрей.

Пожалуй, это имеет смысл, если он не из этих ублюдков. Не знаю, опять сомневаюсь. С одной стороны, его потрясло то, что мы обнаружили в обсерватории. Уверена, что потрясло. Если бы он был из этих - я бы заметила фальшь. С другой стороны, слишком не вовремя он появляется, чересчур не вовремя, вспомнить хотя бы случай в библиотеке. Если он не из этих, то как нашел меня и откуда узнал о подземном ходе? А с третьей стороны, если не он сообщник Ванды, то кто?.. Да нет, кто угодно, но не она, не может быть, не верю.

Кажется, выбора у меня нет, надо рискнуть и довериться Андрею.

- Я должна вернуться. Там Макс, понимаешь?

- Нет, не понимаю. Объясни, что вообще происходит. Я как последний дурак...

- Не могу, - прервала я его пламенную речь, - Нет времени. Мне надо вернуться за Максом.

- Ты ненормальная, - отдуваясь, он прислонился к забору, чтобы передохнуть. Девочка лежала на его руках, не шолохнувшись.

- Да, - согласилась я, - Ненормальная.

- Ты соображаешь, что нас ищут с собаками? - он мотнул головой в сторону предупреждающей надписи.

- Да.

- Я пойду с тобой, - безапелляционно заявил он.

- Нет. Мы не можем бросить ее здесь.

- Тогда за Максом вернусь я один... Если ты уверена, что он здесь.

- Издеваешься? Я не протащу ее и пяти метров.

Он хотел возразить, но я не дала.

- Слушай, ты же видищь - ее надо доставить в больницу, немедленно!

Небо над лагерем озарилось. Салют, что ли? - удивилась я.

- Помоги переложить ее на плечо... - сказал Андрей сдавленно, - Да, так значительно лучше... Давай сделаем проще: доберемся до ближайшего телефона... Эх, блин, пока гнался за тобой, потерял телефон. Сейчас бы...

Ладно, чего там... Доберемся до телефона и вызовем милицию. Они приедут и найдут Макса, если он здесь, разумеется, - закончил он с сомнением.

- Какая милиция? Ты соображаешь? Мы наделали здесь такого шороха, что пока будем искать телефон, они перепрячут Макса - и все, а милиция опять скажет, что он уклоняется от следственных мероприятий.

Лучше найди моих ребят. Запоминай: возле дома Ванды тусуется маленький смешной человечек. Это мой жених, его зовут Кшысь...

- Как, еще один? - насупился Андрей, - Слушай, старушка, а не многовато ли женихов для тебя одной?

- Возле твоего дома дежурит Николаша... - продолжила я, игнорируя "старушку". Потом, все потом, - Он такой... Ты сразу поймешь.

- Ну дае-ешь... - потрясенно протянул он, смахивая со лба пот.

- Не понимаю, как ты мог его обмануть... - гнула я свое, - Ладно, не важно. Скажи им обоим, пусть в быстром темпе подтягиваются сюда. Пусть ищут меня по стрелкам, которые я буду ставить губной помадой.

Она у меня стойкая - не смоешь, не затрешь. Понял? Везде буду ставить красные стрелки...

Не слушая его возражений, я развернулась и побежала назад. На мое счастье, потайная дверь все еще была открыта. Значит, никто не знает, что мы выбрались с территории лагеря, и погони за Андреем не будет.

Прежде чем войти, я осторожно глянула и присвистнула. Неслабая иллюминация. Весь лагерь освещался яркими прожекторами, которые, переползая с места на место, тщательно обшаривали территорию. Я насчитала шесть лучей.

А где сторожевые вышки? Где автоматчики с собаками?

Ой, накличу, типун на язык, нет, одного мало.

Достав из мешка "смерть сутенерам", я нарисовала первую стрелку на стволе дерева.

Чтобы провал в заборе не бросался в глаза, закрыла засекреченную дверь, проложив между косяком и автоматическим замком стопку использованных проездных талонов. Всегда знала, что они понадобятся. И пусть только кто-нибудь посмеет намекнуть, что случайность. Никакая не случайность, я всегда знала, что пригодятся. И вообще - случайностей не бывает. Есть простые и четкие закономерности, непознанные отдельными индивидуумами. Ясно выражаюсь? То-то.

***

Ко мне приближался широкий луч прожектора. Я нырнула в высокую траву и, распластавшись, прижалась к земле. Луч завис прямо надо мной. Заметят! - испугалась я. Нет, ушел в сторону.

Я села и отодрала пластырь. Исколотая спицей нога болела, но это мелочи. У меня болело многое - содранная щека, например, или израненная камешками и сосновыми иголками подошва правой ноги, а еще горело горло и ныли мышцы рук. Одна боль гасила другую, и в целом жить было можно. Хуже, что зверски хотелось есть. Перед рассветом мне всегда хочется кушать, если я не сплю, конечно.

А рассвет не за горами. Факт. Небо на востоке уже сереет. Надо использовать последние ночные минуты с пользой для любимого кузена.

Передо мной - ровный ряд кустов, за ними - асфальтовая дорожка, а если дорожка, то куда-то ведет.

Остается выбрать направление. Пойду, как и прежде, направо. Но сначала, пожалуй, обуюсь.

Андрей подобрал сланец, который я потеряла у подножия железной лестницы, и предусмотрительно сунул его в мой мешок. Я обнаружила это в обсерватории, когда искала ножницы, но тогда было не до обуви.

Что за человек этот Андрей - не пойму. Надеюсь, он доставит девочку в больницу. А больше мне от него ничего и не требуется.

Я обулась. Насколько удобнее ходить, когда обуты обе ноги, а не одна, - передать не могу.

Выходить на дорожку было опасно, поэтому я двинулась по газону, вдоль аккуратно подстриженных кустов. Эстеты, твою...

Я нырнула под слепящий луч прожектора. Еще пара таких кульбитов и я не встану.

Трудовая коммуна, блин. Что б им сдохнуть, этим трудягам. После всего увиденного присущий мне градус гуманизма и человеколюбия существенно понизился, если не сказать больше. Хорошо бы взять "языка" и потрясти его насчет Макса. Только где его взять? Все куда-то попрятались. Бродить в тылу врага и не встретить ни одного врага - это суметь надо. Не каждому дано, однако.

Когда сноп света ушел в сторону, я встала и отряхнулась. За кустами мелькнул белый лоскут. Паша!

- Паша, - негромко позвала я. Я бы окочурилась, если бы сейчас меня кто-то позвал. Но она ничего, только обмерла немного.

- Это я, Ника, - опомнившись, быстро представилась я.

Девушка раздвинула кусты и пролезла ко мне.

- Где Макс, не знаешь?

Она бессвязно пролопотала нечто в ответ, радостно теребя мое плечо и дергая за жалкие остатки волос. Не знает. Или не понимает.

- Идем, - вдруг ясно и четко проговорила она и с силой потянула в обратную сторону. Ходить как нормальные люди она не умела. Все бы ей бегать и прыгать. Не могу больше, нет сил. Я кончилась. Впрочем, если поскрести по сусекам...

Я почти сдохла, когда мы остановились у нежилого на вид барака. Но почти не считается. Так, уф, что тут у нас, посмотрим. Если не ошибаюсь, бывший спальный корпус. Окна темные, зарешеченные снаружи.

Вдруг в глубине ближайшего к нам окна я заметила движение. Значит, там кто-то есть.

- Макс здесь? - спросила я шепотом.

Паша что-то объяснила. Еще пару часов - и не она меня, так я ее начну понимать. Девушка подвела меня к двери. Я дернула за ручку - закрыто. Но

Паша настаивала. Я так поняла: другого входа-выхода нет, - и со всей силы долбанула ногой по двери, но та даже не дрогнула. Ага, понятно, железная.

Где-то вдали агрессивно залаяли собаки. Так это не блеф! Раздались беспорядочные выстрелы, крики. Мама. Все посходили с ума. Слегка, самую малость обнадеживает то, что стреляют в некотором отдалении, а, раз стреляют, значит им сейчас не до нас. Все что ни делается, все к лучшему.

Но об этом, кажется, я уже говорила. Прожекторы тоже перестали крутиться и застыли, разрезая небо в одном направлении. Что-то определенно произошло.

И, замечу вскользь, без моего вмешательства.

Я пошла вдоль стены, вглядываясь в окна. Паша не отставала. В третьем по счету увидела плоское лицо. Кто-то прижался к стеклу изнутри и пристально рассматривал нас. Паша запрыгала и замахала руками, издавая гортанные звуки. Наверное, ее знакомый. А решетки-то ерундовые - подвешены на железных крюках.

Домушникам снять такие - два раза плюнуть. Максимум три. Была бы я домушником...

- Выпустите нас, - раздалась изнутри приглушенная стеклом мольба. Я оторвала взгляд от места крепления решетки с крюком и увидела дюжину лиц, в два яруса облепивших окно с той стороны. Хорошая идея.

- Паша, я не дотянусь. Ты выдержишь меня? Я встану на тебя и попробую снять решетку.

Она вслушивалась в слова, но было очевидно, что не понимает. Тогда я на скорую руку изобразила пантомиму, наглядно демонстрируя, что ей нужно делать. Она послушалась, присела, а я вскарабкалась к ней на плечи. Ой, не свалиться бы. Костей не соберу.

- Вставай.

Она схватила меня за ноги и распрямилась. Я отложила спицу, которую все время сжимала в кулаке, и обеими руками вцепилась в тяжеленную решетку.

Паша стояла подо мной как скала. Я много слышала о том, что если человек обделен чем-то одним, то щедро, сверх всякой меры наделен другим. Так вот - это чистая правда. Паша стояла, не шелохнувшись, и еще помогала, подталкивая решетку снизу. Ржавое железо дрогнуло, но поднять его на достаточную высоту, чтобы снять с крючьев, нам не удалось. Первой сдалась я, потом Паша.

А люди за окном ждали. Ну и положение...

Пальба и крики не стихали. Навряд ли в такой заварухе кто услышит.

Значит, стоит попробовать.

- Когда мы отойдем, пусть один из вас разобьет стекло. Бросьте в него тумбочкой или табуреткой. Поняли?

- У нас нет табуретки.

Тьфу ты.

- Отойдите к противоположной стене. Все как можно дальше!

Я слезла с Паши, нашла на земле камень поувесистей и швырнула его в окно, целясь в узкое пространство между железными прутьями. И неожиданно для себя попала. То же самое проделала моя нимфа.

Мы прицельно швыряли камни до тех пор, пока не выбили стекло полностью. Люди, находившиеся по ту сторону решетки, бросились к окну.

Кто-то просовывал сквозь железные прутья руки, кто-то пытался просунуть голову, но безуспешно, а кто-то просто дышал, приникнув щекой к ржавому железу. Я прислушалась - все еще стреляют. Да что же там такое происходит, в конце-то концов?

- Выньте осколки из рамы и попытайтесь приподнять решетку, только все вместе, на счет три.

Что за люди? Ничего сами сделать не могут.

- Паша, садись.

Я уже поняла, что девушке доступны простые фразы, и старалась говорить просто и прямо.

Узники тянули решетку вверх изнутри, а мы с Пашей снаружи. Иес! Железо рухнуло вниз, едва не отрубив девушке ноги, но она не заметила. Она - ладно, а я? Почему не подумала? Где были мои выдающиеся мозги? Никогда не забуду, как ухнуло сердце.

Люди - худые, изможденные, грязные, одетые в какую-то ужасную робу - горохом посыпались сверху прямо на нас с Пашей. Но нимфа прочно стояла на ногах, только это и спасло нас от увечий. Обретя свободу, узники немедленно бросались врассыпную и исчезали за деревьями и кустарниками. Я вглядывалась в мелькающие лица, но Макса среди них не обнаружила. Дождавшись, когда выпрыгнет последний человек, я полезла внутрь. Чем воняет? Прошлась по комнатам, освещая путь фонариком и зажимая пальцами нос.

Голые стены без следа обоев, но со странными бороздами на штукатурке, словно большое животное точило здесь когти. Проемы вместо внутренних дверей. Батареи срезаны, электропроводка срезана. Никакой мебели. В бывшем сортире пусто. Абсолютно пусто! Канализационная труба забетонирована.

Понятно, чем воняет. Люди ходили прямо на кафельный пол. Освенцим.

Я выпрыгнула из окна, и меня стошнило.

Внизу ждали Паша и один из узников, тот, что с самого начала наблюдал за нами через окно. Все остальные смылись.

- Ну, Паша, - сказала я, когда спазмы прекратились, - Кого еще спасать будем?

В тайне я надеялась, что постепенно очередь дойдет до Макса.

Интересно, откуда она знает?

- Спасибо вам, - сказал узник - парнишка с глазами старца.

- Не стоит благодарности. Уходите, там, - я махнула в сторону потайной двери в заборе, - Есть выход.

- А вы?

- А у нас еще тут дела, я правильно говорю, Паша?

- Тогда я с вами, можно?

С нами - так с нами. Не уверена, что из него выйдет толковый помощник.

На ветру бедолага качается, того и гляди унесет сквозняком. Ну да ладно, не бросать же его одного.

- Паша, веди.

Девушка медлила.

- В чем дело? - поинтересовалась я.

Она махнула в сторону, где во всю полыхало зарево пожара. Пока мы освобождали людей из барака, пальба, крики и лай стихли. Хорошо. Особенно хорошо, что вовремя. Прислушиваясь к установившейся тишине, я подобрала мешок с земли и перекинула его через плечо.

- Идем, но осторожно. Первая - Паша, за ней, парень, ты, потом я.

Никакого героизма. Под пули не лезем, людей с собаками избегаем. Если остановят, сдаемся без сопротивления. Все поняли? Ну, Паша, веди.

Передвигаясь короткими перебежками от стены к стене, от дерева к дереву, мы добрались до розового здания, где в прежние времена, по всей вероятности, размещалась администрация лагеря. Первое, что увидели на подходе к нему - это собачий труп. Грозно оскалившийся кавказец умер в прыжке, честно выполняя служебный долг. Пуля вошла ему точно между глаз.

Уверена, что без снайпера дело не обошлось. Мне стало нехорошо. Где я забыла свой "град", растяпа?! Ничего, у меня запасной имеется. Хорошо, что спицы продаются не штуками, а самое меньшее попарно. Хотя черт с ней, со спицей, даже доставать не стану - против снайпера со спицой в руке не попрешь. Я вытащила из мешка относительно белый (в голубой горох) носовой платок и пошла, размахивая им над головой. На всякий случай. Ясно, что снайпер - не из местных, иначе зачем ему было палить по собакам. А враг

"Акрополя" - мой друг. Однако, боюсь, он пока не знает об этом.

Метров через двадцать мы наткнулись на стонущего человека, который пытался ползти, но только царапал скрюченными пальцами землю. Поразительно, но первая в нашей тесной компании гуманистка равнодушно перешагнула через раненого и преспокойненько двинулась дальше. Парнишка, который шел следом, нагнулся и сказал, обращаясь ко мне:

- Мы не сможем ему помочь. Сильно обгорел, - и ожесточенно сплюнул на землю.

- Слушай, а как тебя зовут? - задыхаясь от быстрой ходьбы, спросила я,

- А то неудобно, не знаешь, как обратиться при случае.

- Павел.

- Отлично, Павел. Она - Паша. Здорово, правда? А я - Ника. Ты его знаешь? - я показала на стонущего, силясь не смотреть в его сторону.

- Да, - он отвернулся и, помедлив, выговорил, - Это старший надзиратель, конь по нашему.

Мы молча догнали Пашу. Мне не давал покоя вопрос: откуда она знает, где у них что?

Горел не корпус администрации, а деревянное здание позади него. Вокруг - никого. Тишина. В том смысле, что ни лая собак, ни криков, ни стрельбы.

Зато во всю пели птицы, приветствуя рождение нового дня. А для меня и старый еще не умер. Паша заговорила, показывая на розовый корпус, подсвеченный восходящим солнцем и пожаром. Пламя за ним взмывало в небо метров на десять. Внутри что-то взрывалось, извергая гигантские огненные струи. Красиво горит, но я туда не ходок. Горячо. Хорошо, что ветер дует в противоположную сторону.

Мы поднялись по широким ступеням и вошли в розовое здание. По вестибюлю гулял сквозняк, проникающий через два разбитых окна. Через них же просачивался быстро набирающий силу и окраску рассвет. Жаркий денек будет.

Внутри было тихо. В больших кадках росли пальмы. И, судя по всему, неплохо себя чувствовали. На мраморном полу лежал невероятный ковер нежнейшего персикового оттенка. Поваляться бы на нем, отдохнуть, соснуть пару часиков. У стены стоял шкафчик красного дерева со множеством выдвижных ящичков, похожий на библиотечную картотеку. Высокий потолок по краям был отягощен помпезной лепниной, а в центре - сочной росписью. Я узнала сюжет: вполне профессионально выполненное похищение сабинянок. На мой вкус, слишком много обнаженного мяса. Тотальный бекон. Вот интересно, с чего это они были такими мясистыми?.. Прямо по курсу располагались зеркальные двери лифта. И это в духэтажном доме!

Н-да, красиво жить не запретишь. Любопытно, что здесь осталось от пионерского начальства, а что приобреталось позднее.

Однако по роскоши, буквально сочившейся со стен, потолка и пола, тяжелой поступью прошлась война, оставляя то тут, то там свои уродливые отметины. Пол был усеян битым оконным стеклом. Чешский вазон с гигантскими стрелами гладиолусов был расколот шальной пулей, из-за чего нежнейшая репутация ковра оказалась изрядно подмоченной. Сама пуля застряла в волокнистом стволе пальмы. Ящики шкафа были выдвинуты, один и вовсе вырван с мясом и валялся на полу, какие-то бумаги нехотя перекатывались по полу, подчиняясь прихоти сквозняка. Пахло бензином и гарью. Это с пожара.

- Слушай, Павел, а почему конь?

Он меня понял.

- Потому что бил ногами. В хорошем настроении - по ребрам. В плохом - по голове.

Паша настойчиво тянула к лифту. Не успели мы подойти, как двери бесшумно открылись, и мне в живот уставилось короткое дуло, готовое плюнуться свинцом.

- ...Кшысь! - первой опомнилась я.

- ...Ника? - признал он с некоторым обалдением, - Ты? А где твои волосы? Что с тобой? Здорова, не ранена? - забросал он вопросами. Сунув пушку за пояс, быстро ощупал меня, чтобы удостовериться, что со мной все в порядке.

- Что ты здесь делаешь? - спросила я, вывертываясь из-под его цепких пальцев. Не выношу щекотки, - А-яй!

- Тебя ищу, а ты?

- А я ищу Макса.

И как это он так быстро нашел меня, и почему здесь, стрелку-то я не успела поставить?

Паша тыкала пальцем в лифт и звала:

- Там, там!

- Успокойся, там пусто. Я все осмотрел.

Тогда девушка обежала кадку с раненой пальмой и устремилась к белой двухстворчатой двери, отягощенной вычурными позолоченными финтифлюшками, за которой оказался длинный коридор. Мы бросились за ней, по крайней мере я точно бросилась. Не останавливаясь, она проскочила мимо одной двери, второй и скрылась за третьей, самой последней. Не раздумывая, я ринулась по ее стопам: проскочила мимо двух дверей и влетела, притормаживая о косяк, в третью. Кухня.

Кто-то вскрикнул - то ли я, то ли Паша. Мужчины сразбегу наскочили на меня сзади. Не выдержав их натиска, я упала, заняв болезненную коленно-локтевую позицию.

- Всем не двигаться! Опустить оружие, ну!

У противоположной стены, широко расставив ноги и прижавшись к Пашиной спине, стоял молокосос.

Вот так встреча. В его руке недобро поблескивала сталь. Силы небесные... Что происходит... Может, все это глюки - с начала и до конца?

- Бросай, живо, не то... - глюк не стал тратить время на многословные объяснения. Кончик отточенного стилета пропорол нежную кожу на Пашиной шее.

Тонкая струйка крови потекла по сверкающему клинку. И что за невезуха?

Вечно мне попадаются неподходящие женихи. Прямо напасть какая-то, ексель-моксель.

- Пусть уходит, - попросила я Кшыся, боясь не то что шевельнуться - вздохнуть лишний раз, - Пусть убирается к чертям собачьим!

- Зачем так грубо, невеста? Но в целом соображаешь. Бросай пушку! - крикнул он Кшысю. Я услышала, как находящийся за спиной Кшысь, помедлив, положил оружие на пол и отшвырнул ногой от себя. Молокосос ослабил хватку.

Бедная Паша стояла, истекая кровью. Только бы у нее хватило ума не дергаться, только бы стояла смирно, - мысленно заговаривала я нимфу. Ее мучитель вошел в раж, его затрясло от возбуждения, - Жаль, невеста, - сказал он, - Что не пришил тебя и твоего ублюдочного кота. Ничего, даст бог, свидимся еще...

А как тебе идея с хвостом? - он жутко расхохотался, запрокидывая голову, - Оценила? Ужасно, кстати выглядишь, дорогая. Что с твоими бровями?

Не выпуская Пашу из рук, он потянулся за толстым портфелем, который стоял на полу, возле его ног.

Раздался звук, словно лопнула туго натянутая тетива. И молокосос, тоненько пискнув, завалился на бок, утягивая за собой девушку.

В разбитом окне, которое находилось за их спинами, появился Николаша - при полной боевой аммуниции, с "калашом" наперевес (хорошо, что не с противотанковым гранатометом), чумазый и пропахший гарью, но - невозмутимый, аж завидно. Так вот кто устроил войнушку! Именно так я это себе и представляла.

В кульминационный момент на сцену выходит Николаша, а я прячусь. Я прячусь. Я - кому сказано! - прячусь!

- Что происходит? - невозмутимо спросил он, разглядывая меня, - Кто тебя так? Он?

- Ты его убил? - дрожащим голосом спросила я, пока подошедший сзади

Кшысь поднимал меня на ноги.

- Не-е, - протянул Николаша, вышибая остатки стекла ногой в тяжелом армейском ботинке, - Это он с испугу. Вставай, парень, буду тебя лечить.

И он молниеносным движением отправил молокососа в нокаут. Ну и методы у него. Нетрадиционные, прямо скажем. Потом Николаша помог подняться Паше, подобрал с пола тонкую изогнутую палку, которая свалила молокососа ударом под колени, и испачканный кровью стилет. Схватил моего бывшего жениха за шкирку, небрежно, как мешок с картошкой, взвалил его на плечо и выпрыгнул в окно. Я вскочила, подбежала к подоконнику и увидела это...

Незабываемое зрелище, однако. Впечатляет.

Очевидно, что в прежние времена на плацу с флагштоком проходили пионерские линейки. Вот Николаша, закатав рукава, и устроил линейку в соответствии со своим мироощущением. А я-то голову ломала, куда все делись.

Да вот же они.

От флагштока тянулись две длинные цепочки связанных друг с другом тел.

Мальчики - налево, девочки - направо, как и положено. Мальчики, все как один, пребывали в глубокой несознанке. Девочки кто как. Время от времени

Николаша отступал назад, чтобы полюбоваться на свою работу, находил заметные ему одному изъяны и подравнивал строй. Привязав молокососа в хвост шеренги, Николаша и его подравнял, а стилет выбросил в большую кучу изъятого оружия, среди которого я рассмотрела несколько стволов и с десяток милицейских дубинок.

Рядом лежал еще один собачий труп. Я отвела взгляд - жалко до слез, хоть и пит-буль. В принципе, я люблю маленьких и пушистых, но жалко всех без разбора. Что-то слишком часто в последнее время меня пробивает на слезы. Старею, что ли?

Я спрыгнула вниз, отметив, что скоро разучусь пользоваться такой простой штукой, как дверь. Дичаю помаленьку. Пройдя вдоль цепочки тел, я не удержалась и зашлась в беззвучном хохоте. Меня поддержала Паша, и над поверженной шеренгой зазвенели веселые колокольчики. Жуткое, доложу, зрелище. Только что ее проткнули стилетом, кровь на сорочке еще не засохла, а она знай себе заливается. Я повалилась на землю, давясь безумным хохотом, в котором было все что угодно, кроме веселья.

- Ой... ой... не могу... плохо...

Рядом со мной упала Паша и, подражая мне, принялась кувыркаться в пыли:

- Ой.. ой...

Подошел Николаша, нагнулся, сгреб меня в охапку, приподнял высоко над землей, и встряхнул так, что все стало на место. Я с облегчением икнула.

- Спасибо, друг.

Потом он поднял на ноги Пашу, отстегнул от пояса холщевую сумку, протянул мне и коротко бросил:

- Перевяжи ее.

В сумке оказалась походная аптечка.

- Николаша... - увязалась я за ним, - Скажи, откуда у тебя автомат?

- Это трофей.

- Какой еще трофей?! - в ужасе воскликнула я.

- Один мерзавец дал поиграть.

- Надеюсь, ты играл осторожно, - буркнула я.

Он хмыкнул в ответ. И это его хмыканье мне очень не понравилось. И еще. Я заметила, что и Кшысь, и Николаша, все это время были в перчатках.

Замерзли, что ли? Думай, что хочешь. Ох уж эти мужчины, просто беда с ними.

Все Натке расскажу. Пусть сама разбирается.

Павел стоял в окне и издали наблюдал за нами. Николаша поманил его пальцем и вручил подошедшему юноше резиновую дубинку:

- Слушай, друг, я тут еще пошукаю, а ты карауль этих. Если кто прочухается, ты его маленько того...

Ребята устали, пусть отдыхают.

Нечего сказать, повезло Натке с возлюбленным - заботливый и незлопамятный.

Опасливо взяв дубинку двумя пальцами, качающийся на ветру Павел отправился на обход.

Опустившись на землю, я перевязывала Пашину шею, ловя на себе тревожные взгляды женщин, затянутых в черное. Ну что, гражданки, а с вами-то что делать прикажете?.. Подожду Николашу, и вместе с ним решим.

Моя нимфа явно не понимала, чего от нее хотят. Дело с перевязкой затягивалось.

- Сиди спокойно, - нервничала я.

Она срывала повязку и рвалась убежать. Горе мне с ней.

- Это шарф, понимаешь? - втолковывала я, - Красиво, понимаешь?

Пришлось сооружать из бинта бант.

Рядом, всего в нескольких десятках метров, потрескивал пожар. Пламя резвилось, с шумом обрушивались балки, но дело естественным образом шло к развязке. Вспомнив о коне, я подумала, что надо бы его найти и перевязать.

Санитарка из меня никудышная, но надо попробовать. Когда-то и он был милым ребенком, лежал в люльке и дул пузыри. Когда-то он не был конем.

- Ника, - подошел к нам Павел, - Там те, с кем мы были в одном бараке.

Оказалось, что Николаша, не мудрствуя лукаво, сгреб в одну кучу и повязал всех, кто под руку попался, - и палачей, и их жертв. Простой парень

Николаша уравнял всех. Сбылась, наконец, мечта пламенных революционеров о всеобщем равенстве и братстве. Не хватает только свободы. Но всем сразу.

Мы прошли вдоль шеренги. Павел по пути разъяснял, что те, кто в хаки и сапогах - кони, в робе - узники, в черных балахонах - слуги. Чем светлее балахон, тем выше социальный статус коммунара. Ага!.. - вспомнила я одеяние Ванды. В главном я не ошиблась. Жаль, что Ванда отсутствует. Я бы ее так подравняла...

В честь знакомства.

- А главный кто? - поинтересовалась я.

- Пана я никогда не видел. Зато этот, - Павел легко пнул ногой нокаутированного молокососа, - Его правая рука. Я слышал, его называли

Гоутом.

- Как ты сказал? - переспросила я, вспомнив рисунок на полу в обсерватории.

- Гоут. По-английски Гоут - козел.

- ...Сама знаю, что козел.

Улучив момент, когда я, задумавшись, перестала краем глаза следить за ней, Паша сорвала с шеи бант и бросилась бежать. Плутовку выдала ветка, которая хрустнула под ее ногой. Несносная девчонка! Я что есть мочи припустила за ней. Обежав административный корпус, она поднялась по ступеням и скрылась в дверях, но я не отставала. На ближайшие два месяца физ-зарядка отменяется. Хватит с меня нагрузок, не резиновая.

Влетев в вестибюль, я заметила Кшыся, перебирающего на полу какие-то бумаги. Он проводил нас странно-отсутствующим взглядом.

А Пашу неудержимо тянуло на кухню. Мне тоже хочется есть, между прочим, но я себя сдерживаю.

Обогнув плиту и разделочный стол, девушка подлетела к стене, рванула на себя крышку мусоропровода и мгновенно ушла в трубу вперед ногами. Только ее и видели. Последним мелькнул рыжий хвост.

Она - божий человек. Ей все можно. Не полезу. Хватит с меня. Полежу на травке, косточки на солнце погрею, помечтаю о тихой благородной старости, коротаемой где-нибудь в дождливой английской глуши (мечтать не вредно), потому что в наших краях старость и благородство суть вещи несовместные.

Старость у нас вообще ни с чем не совместна.

Я съехала по вонючей трубе (красоту ничем не испортишь) и упала в бак с мусором. Опять подвал. И снова подвал. И еще раз подвал. Ненавижу. Хочу хотя бы разочек попасть на чердак.

Прямо надо мной горела тусклая лампа. Цивилизация. Это я уважаю.

Послышалось злобное рычание, протяжный вой и подтявкивание. Зверинец.

Откуда в подвале взяться шакалу? Я осторожно выглянула из бака.

По полу катался клубок, состоящий из рук, ног и лисьего хвоста. И ни одного шакала.

- Ника, Ника, где вы? - орал наверху Кшысь.

Паша извернулась и, перестав рычать, вцепилась зубами в жилистую шею противника, которого мне никак не удавалось разглядеть. Она рвала и кромсала живую плоть, которая издавала нечеловеческие звуки.

Взбесилась. Матерь божья, девчонка взбесилась!

- Ника, ответь! - вопил сверху Кшысь.

Рванувшись, я опрокинула бак и вместе с мусором высыпалась наружу.

- Паша! Паша! Мы здесь, Кшысь! На помощь! Пашенька, перестань, - жалобно умоляла я, опасливо подбираясь к дерущимся то с одной стороны, то с другой, чтобы не зашибили в азарте. Наконец, изловчившись, я схватила девушку за босую ногу и принялась оттаскивать от чего-то белого и хрипящего. Куда там! Мне бы ее годы, а заодно и ее силу. Нимфа лягнулась - я отлетела далеко назад и упала навзничь, со всей дури напоровшись затылком на каменный пол.

- Ника! Ника! Где вы? Ника!

Я приподняла голову. Звенит и кружится. Увидела, как в стороне взметнулась белая рука и с силой обрушилась вниз. Еще раз. И еще. Мне показалось, что раздался хруст. Борьба прекратилась. Человек в белом поднялся, изрыгая непечатные проклятия, подобрал с пола белую шляпу и нахлобучил ее до бровей. Подошел, наклонился надо мной, капая чем-то теплым. Я попыталась улыбнуться ему и приветливо поздороваться, но перед глазами мельтешили белые мушки, которые ужасно мешали. Кыш, противные, кыш!

Однако глубокую ложбинку на его подбородке я рассмотрела.

"Заходите еще, поиграем. Поиграем... поигра... игра.."

"Тройка" возложил прохладную ладонь на мой звенящий лоб, и затылок вторично вошел в камень.

То, что происходило потом, помню отрывочно. Вот лежу в траве, надо мной вращается облако.

"Хорошо, что не подо мной", - думаю я и проваливаюсь в глубокую черную яму. Потом вижу свое отражение в Пашиных слезах, вижу рыдающую в голос

Натку, растроганного учителя, который обнимает смущенного Павла. В общем, плачут все. Уйдите, люди, мне муторно. Яма. Слышу оглушительное "предлагаю всем сдаться, территория окружена". Я бы и рада сдаться, только крупные

Пашины слезы прибили меня к земле - не встать.

Вижу, как Николаша с Кшысем поспешно бросают оружие в общую кучу, срывают с рук перчатки и кидают их в пламя затихающего пожара. Черный провал. Чувствую, как меня несут на носилках, что равносильно круизу по штормящему океану, стискиваю зубы, чтобы не дать выход морской болезни.

Вижу Николашу, оттаскивающего напрыгивающих на меня Андрея с Пашей. Я вижу все, но, как водится, ничего не понимаю.

***

Измерив собой глубину всех ям, трещин и расщелин, я пошла на поправку.

Нелегкое это дело, но врач утешил, сказал - повезло. Затылок разбит в кровь, зато череп остался цел, ни одной трещинки. Кость - да, косточка у меня крепкая, купеческая, но содержимое... Я просилась выписаться раньше, уверяя, что сотрясение - это естественное состояние для моего мозга, но врач не поверил. Сказал, так не бывает. Наивный.

Лежа на больничной койке, я устала, как не уставала никогда в жизни.

Все развлечения, которые мне были позволены, - это телевизор на сорок минут в день (причем, никаких новостей) и тщательно отфильтрованные и дозированные посещения. Кроме тети Лизы и Нюси с кастрюльками, судками и баночками ко мне никого не допускали, да и тех выгоняли при первой возможности. Разговоры о том, что произошло в "Акрополе" после инцидента в подвале, пресекались безжалостно. Врач ясно сказал, что любые эмоции губительны для моей черепушки, и не в меру послушные родственники беспрекословно подчинились его предписанию. Хочу спросить его: а выслушивать тетиты причитания по поводу моего здоровья не губительно? А лежать в неведении не губительно? Странный этот врач какой-то... Не дает ответа.

Я сделала вывод, что мечтать все-таки вредно, потому что мечты сбываются. Раньше, по глупости, я мечтала о тишине и поке. Нате вам: получите и распишитесь. Наступила долгожданная расслабуха, растянутая на двадцать три часа в сутки (за вычетом тетиных посещений). Скука, доложу я, смертная. Хорошо, хоть думать не запретили. Вот я и думала, напрягая уцелевшие после встряски серые клеточки, и весьма преуспела в этом занятии.

Вспомнила даже то, чего никогда не знала. К примеру, таблицу умножения, начиная с шестерки, и второй закон термодинамики. Или это первый... Или второй? Или одно из двух.

Справедливости ради надо отметить, что персонал больницы обращался со мной как с писаной торбой - не знал, чем и как ублажить. Я было подумала,

что с медицинским обслуживанием случилось что-то сногсшибательное. Ну рынок, реформы и все такое... Оказалось, что не реформы и не рынок. Ларчик открывался совсем с другой стороны. Ясноглазая сестричка Алена, взяв с меня три обещания не проболтаться, рассказала шепотом, опасливо посматривая на дверь, что сестра главврача, пропавшая без вести четыре месяца назад, была возвращена из Акрополя в лоно семьи. Она уверяет, что сделала это я. Начнем с того, что не я, а Паша. Я направилась в противоположную сторону, это Паша притащила меня к бараку, но все лавры достались мне одной. Нет справедливости на свете. Причем лавры в моем случае имели осязаемое выражение: мне выделили отдельную палату, выдали персональный, хоть и старенький телевизор, меняли белье - внимание! - каждый день (я думала, такого не бывает) и тайком от остальных подкармливали.

Но Нюсю это не останавливало. Четыре раза в день с точностью до минуты она снабжала меня диетическим питанием - творожками, кашками и прочей лабудой, а мне хотелось настоящего бифштекса с кровью. Странно, раньше я предпочитала хорошо прожаренное мясо.

Два раза приходил следователь снять показания и рассказывал, что лагерь закрыт, сейчас там работает целая группа криминалистов. Неожиданно акропольское дело приобрело широкую огласку, о нем раструбили газеты, и сам генеральный прокурор снизошел до того, что взял его под свой личный контроль. Впрочем, генеральные приходят и уходят, периодически на них самих заводят дела. Так что... О каком контроле может идти речь, когда надо готовить запасные аэродромы и бункеры?.. Чисто по-человечески их можно понять, если поднатужиться.

Поскольку врачебные предписания отскакивали от следователя как то самое от танковой брони, беседы с ним стали единственной отдушиной в скудной на впечатления больничной жизни. Докатилась, ексель-моксель. Дальше падать некуда. Пора к монашкам. Чувствую, что заждались, родимые. Только одно обстоятельство способно свести жирное пятно с моей погубленной репутации: я не была ни в здравой памяти, ни в твердом рассудке. Я вообще не была. То есть была, но как будто и не была. Врач засвидетельствует, если потребуется.

Так вот, Хмурый подтвердил мои опасения, что трудовая коммуна - не более, чем ловкое прикрытие.

Забыв о прежних обидах, я обратила его внимание на козлов и рассказала, при каких обстоятельствах сталкивалась с ними раньше.

Оказалось, что следователь и без козлов все понял. Николаша сдал ему всех отловленных акропольцев, а Кшысь - уцелевшую часть акропольского архива, благодаря которому были установлены особо изворотливые субъекты, счастливо миновавшие построение возле флагштока. В результате Хмурый был увешан свидетелями, пострадавшими и подозреваемыми, как персидская княжна шелками и жемчугами. Они (свидетели) поведали много чего интересного. Подобревший от обилия показаний и неопровержимых улик Хмурый благоразумно отстал от

Макса и даже - о! - поделился со мной кое-какими фактами и соображениями.

Из благодарности за то, что большую часть их работы сделала я, мог бы рассказать, конечно, и побольше, но, что поделаешь с этими мужчинами, пришлось, как всегда, довольствоваться малым и забыть о гипотетической благодарности. Это поначалу кажется несправедливым и невыполнимым, но к тридцати годам привыкаешь.

Мне удалось вытянуть из Хмурого следующее: секту имени трудовой коммуны придумал некто Пан, личность абсолютно темная и глубоко законспирированная. Кто таков, откуда - не известно, но следователь не теряет надежды. Ну-ну, поживем - увидим...

Напуская спиритического тумана, Ванда заманивала доверчивых новобранцев, которые затем поступали в полное распоряжение Гоута. Хорошо, хоть этих двух субчиков удалось задержать: присмиревшего Гоута сдал

Николаша, а вскоре и мадам Ванду вытащили под белые рученьки из тепленькой постельки. Но я снова забежала вперед, так никуда не годится, попробую изложить с начала, по порядку и внятно.

Попробовать - оно можно, правда, результатов я не гарантирую.

Итак, в самом начале коммуна пополнялась исключительно за счет добровольцев. Мало ли на свете слабых, неуверенных людей, которые пойдут за любым, кто их позовет, кто даст им цель и подобие надежды.

Давно им никто ничего не давал, а сами они взять были не в состоянии.

Эти люди, многократно кинутые государством, оказавшиеся запертыми в родном городке, как в ловушке, без стабильной работы, социальных гарантий и понимания, что происходит вокруг, без веры и воли, без уличного освещения, в конце концов, и прочих привычных благ цивилизации, зато с полной свободой - иди с глаз долой куда хочешь: хочешь, направо - в огороды, хочешь - налево, к Тьмаке, а хочешь - сиди себе дома, пей горькую, плюй в потолок да гоняй тараканов по стенам, и некому им поплакаться в жилетку, вокруг такие же брошенные и кинутые, а до президента не доплачешься, так вот эти люди легко поддались на искушения, которые предлагала Ванда, в виде принципиально иных условий жизни: без свобод, со скудной, зато гарантированной пайкой, одинаковой робой, чтобы не плодить зависть, и общинностью. Словом, добро пожаловать в прошлое, дорогие товарищи.

Мошенникам не пришлось изобретать давно изобретенный велосипед. Все это: и пайка, и роба, и общинность, - у нас уже было, однако история - плохой учитель, она вообще не учитель. И не доктор.

Но это лишь внешняя сторона дела, а по существу "Акрополь" являлся фабрикой средних размеров по изыманию кошельков у не в меру доверчивых граждан. Попадая в коммуну, адепты официально отказывались от всего недвижимого и движимого имущества в пользу преступной троицы - Пана, Гоута и Ванды. Адептов заверяли, что все свое они получат назад, как только надумают вернуться к прежней жизни, да только ни один из них не вернулся - не дали. То есть двери коммуны открывались только в одну сторону, на вход.

Когда поток добровольцев пошел на спад, главари секты, почувствовавшие к тому моменту полную безнаказанность, стали ипользовать гипноз, шантаж и другие примочки, чтобы постоянно пополнять число подданных, а за их счет - свои кубышки. Я думаю, что преступники собирались выжать из Озерска все, что можно, и быстро свалить подальше, куда-нибудь на Лазурное побережье.

Со временем некоторые коммунары прозревали, разочаровывались, бунтовали и в итоге, как Павел, оказывались в бараке с парашей на полу, а кое-кто отправлялся на кладбище, но многие избежали этой участи - как-то приспособились, найдя удобоваримый компромисс с совестью, гордостью и честью. Были и такие, кто с удовольствием втянулся в предложенные обстоятельства. Например, конь, о котором рассказывал Павел.

Но и это еще не все. Мошенники внушали своей уставшей от разочарований пастве, что мир изначально устроен не правильно, поскольку населен не теми богами и обременен невыполнимыми заповедями. "Очистим мир, освободимся сами и встретим нового Миссию," - говорили они.

Дневная жизнь рядовых акропольцев проходила в рабском труде и строжайшем воздержании от еды и полноценного сна. А поздним вечером изнуренных и отупевших людей сгоняли на пяти-шестичасовые бдения, которые сопровождались наркотическими возлияниями, самоистязанием рядовых коммунаров, ритуальными плясками и жертвоприношениями.

- Ужас, - ахнула я, но следователь меня утешил - сказал, что жертвами были специально откормленные для такого случая голуби или цыплята. Им сворачивали шеи и пили их теплую кровь.

- Ужас.

И никто не убедит меня в обратном.

Главный ритуал, на котором выбиралась очередная невеста для нового миссии, земными воплощениями которого была назначена троица - Пан с Гоутом и натуральным козлом, вымазанным фосфоресцирующим составом, проходил один раз в неделю. Начиналось жуткое действо с поклонения земным воплощениям и молитв, а заканчивалось групповыми оргиями.

Словом, Пан с Гоутом оттягивались во всю, не только обогащаясь, но и реализовывая свои больные фантазии.

Жанна - та самая девочка из обсерватории, к счастью, выжила. Мерзавцы вкатили ей большую дозу морфия, и она ничего не помнит, кроме своих жутких наркотических глюков. Не знаю, что в данном случае лучше - галлюцинации или действительность. Девочка потеряла не так много крови, как могло показаться на первый взгляд. Как установила экспертиза, кровь на простыне имела не человеческое, а, предположительно, куриное происхождение. Жанна оказалась дочерью одной из коммунарок, которая добровольно привела свое чадо в секту, сознавая, что за этим последует. Я схватилась за голову. Мама мия! Вот кого отдать бы на растерзание психиатрам! Хмурый согласился, сказал, что так оно скорее всего и будет, но после суда. Ну-ну, посмотрим, если доживем.

Мистера Крыса по моей наводке нашли в бильярдной. Он оказался генеральным директором фирмы "Акрополь", которая получала доходы с бильярдной, шашлычной, игровых автоматов, десятка торговых палаток и трудовой коммуны, проходившей по документам как цех по пошиву рабочей одежды. Впрочем, по результатам финансовой деятельности предприятие выглядело стабильно убыточным. Известное дело. Кто бы сомневался. Кругом одни банкроты, а ВВП растет как на дрожжах. Непознанная загадка природы.

Лично у меня есть на этот счет две теории: либо оно распухает от голода, либо растет под воздействием радиационных осадков.

Хмурому я высказала другое предположение. Что Крыс - подставное лицо.

И фамилия у него соответствующая - Крышкин. Мелкая сошка, разменная монета, которой в случае чего не жалко расплатиться.

Следователь со мной согласился, но так, что я не поняла, согласен ли он на мелкую сошку или станет раскапывать выгребную яму до самого дна.

Интересная подробность: когда милиция добралась до бильярдной, потемневшей от дождей вывеки там уже не было. Сняли. Кто-то предупредил, однако. А документы сжечь не успели, хотя поджег готовили по всем правилам пиротехники.

Что касается моих Приваловых, то все они прочно болтались на крючке мошенников из-за наследства.

Тетю опекала Ванда, постепенно внушая своей подопечной мысль, что телесное бренно, реальное призрачно, а материальное не стоит и ломаного гроша. Ломаного оно действительно не стоит, о чем позаботился дядюшка.

Преданный Ванде Крыс во всю обрабатывал Макса, пойманного на наживку неразделенной любви к технике. Ему предложили прямо сейчас получить гараж его мечты в обмен на долю от наследства, которую когда еще получишь, а может, не получишь совсем. И он - можете себе представить? - согласился не глядя.

Дурень, хоть и любимый... Да-да, припоминаю, что Макс заикался о каком-то надежном человеке, который якобы обещал помочь с гаражом. Было что-то такое, было. Почему я сразу не поинтересовалась, что за помощник выискался? С чего вдруг такая трогательная забота? Ексель-моксель...

Выволочки не избежать...

Но мошенники никак не могли найти дядино завещание и поэтому тянули с гаражом, не желая делать ставку на темную лошадку. Макс занервничал.

Бандиты забеспокоились, что он не такой дурень, каким кажется, собрались в бильярдной, чтобы обсудить создавшееся положение, и в этот ответственный момент ввалился Макс, который дозрел-таки до отказа от предыдущей договоренности. Картина "Не ждали", только живая, на зависть Репину.

Кузен оказался единственным человеком, кто видел Ванду с Крысом и

Гоута вместе не в общем зале за неспешной игрой и обменом ничего не значащими репликами, а тайно совещающимися в служебном помещении. Это и предопределило его дальнейшую судьбу. Бандиты решили переправить кузена в лагерь и подержать там вплоть до выяснения обстоятельств с завещанием.

Добавлю, что Макса, который мог им еще понадобиться, преступники содержали в приличных условиях, отдельно от остальных узников.

Кузина могла оказаться в бильярдной. Да запросто! Возможно, именно ее я и видела тогда краем глаза в табачном дыму. Как оказалось, она часто бегала на свидание именно в бильярдную, но не к Андрею. Ее раскручивал мой молокосос, он же Гоут, он же козел. Любовь, как известно, зла. И Гретка не устояла. Я была права, когда предполагала, что девчонка влюбилась до дрожи в коленках, только, верно предположив, я перепутала объекты. И еще: требуя у Ванды убрать от меня халдея, я подразумевала Андрея - кого еще? А им оказался опять-таки молокосос. Все из-за него, соседа, путается, под ногами, а сам не пришей кобыле хвост...

Он, видите ли, постоянно крутился возле нашего дома и вообще был в таком взбудораженном состоянии, что подолгу не мог заснуть (мужик - и не мог, этого я не понимаю, попить бы ему валерьяночки - и все дела), поэтому однажды услышал мой крик в ночи и прибежал спасать. Спасатель, елы-палы...

С Аксаковым получилось случайно. Он действительно принес книгу, о которой просила тетя Лиза, и сразу ушел.

Меня в библиотеке он нашел, потому что хотел пригласить на прогулку.

Меня! На прогулку! Обхохочешься.

Держите меня семеро, иначе я за себя не ручаюсь. О том, как он оказался в подземелье, - отдельная тема, требующая подробных пояснений, а избили его кони по приказу Гоута, чтобы не путался под ногами и не отвлекал нас с Гретой от персоны самого Гоута.

Да, перепутала я маленько, признаю. С кем ни бывает... Но в главном-то я не ошиблась: Ванда - мерзавка, и сообщник у нее был, даже несколько сообщников, поэтому, а еще потому, что я два дня подряд крутилась вокруг бильярдной - места конспиративных встреч и любовных свиданий, Ванда перепугалась, что мне слишком многое известно, и Гоут предпринял попытку - неудачную, прямо скажем, - удалить меня из города. Если бы не эта его попытка, сидела бы я сейчас и гадала на Наткиной кофейной гуще, где искать

Максика. Выходит, Сем Семыч пострадал за правое дело и помог разоблачить целую банду. Расскажу ему - не поверит. Недоуменно выкатит хитрый желтый глаз. Это он умеет.

Интересно, как там без меня поживает мохнатая толстая лапка? Чудовище мое настырное. Спиногрыз доставучий. Сыт ли, обласкан? Сердце тоскует в разлуке... Ладно, не время для лирики, потом, все потом...

Вернусь лучше к своим баранам оно же козлам. Значит так: сообщник у мерзавки был, а Андрей это, молокосос или кто другой - какая, в сущности, разница? Или разница все-таки есть? Что-то не пойму я себя. Не пойму... И это потом, как-нибудь когда-нибудь, желательно в следующей жизни...

Что касается Павлика, то дело ясное, что дело по-прежнему темное.

Никаких следов, свидетельствующих об интересе преступной троицы к кузену, Хмурый не обнаружил. Даже личное дело, строго обязательное для всех, включая и меня, и дядю, и тетю Лизу с детьми, главари "Акрополя" на него не завели - то ли не успели, то ли не посчитали нужным.

Слегка оклемавшийся кузен припомнил, что, разгоряченный скандалом, он влетел в свою спальню и действительно допил остатки то ли кофе, то ли чая, чтобы охолонуть, но из какой именно чашки он не помнит в упор. Не нравится мне история с чашкой: если свой, то зачем унес, если чужой, то как узнал, как добрался и как остался незамеченным?..

- Как вы считаете, - спросил следователь, - Мог ли Павел Андреевич сам принять яд?

- Кто... Павлик? - внезапно прорезавшимся басом спросила я.

- Ну да. Поссорился с родственниками и под влиянием момента решил свести...

- Павлик - самоубийца? Ну уж нет! - перебила я Хмурого. Знаю, что неприлично, однако не сдержалась, - Я скорее поверю, что в верховьях Нила водятся пингвины, пусть водятся, шут с ними, но никакие такие моменты на него не влияют, он у нас бронированный на всю голову.

- Тогда кто? - вкрадчиво спросил Хмурый.

Э, дядя, кто из нас следователь?.. И я быстро перевела разговор на себя.

Ко мне бандиты только присматривались, нащупывая слабое место. Гоут, преуспевший с Гретой, возомнил о себе леший знает что. Он считал, вероятно, что любую одинокую женщину можно легко поймать на мужчину. Выкуси, козлик.

Маленький еще разбираться в женщинах, и все главные разочарования у него впереди.

Но надо честно признаться, что я тоже прочно сидела на крючке. За мной действительно следили:

Николаша с Кшысем по указанию Натки - это раз, Андрей, который сначала обиделся на меня, а потом кое-что сопоставил, просек и страшно испугался, что придется раскошеливаться еще на одни поминки, - это два, ну и милиция - это три. Вот на скольких крючках сидела я, растяпа.

Наконец, мне удалось выяснить, как зовут следователя - Солнцев Эдуард

Борисович. Не подходит совершенно. Какой он Солнцев? Он - Хмурый.

Так вот, Хмурый - далеко не дурак, каким прикинулся, однако у него были связаны руки. Однажды он вел несколько дел, среди которых было убийство и изнасилование (именно в таком порядке) несовершеннолетней девочки. Даже бывалый Хмурый был потрясен. Но в тот момент, когда у него появились факты, позволявшие связать несколько разрозненных дел друг с другом, а также вопросы к некой гражданке Синякиной, все дела у него отобрали и передали другому следователю, даже не следователю, а стажеру.

Короче, организовали крупномасштабный висяк. Интересно, почем нынче висяки?.. Наткнувшись на глухую начальственную стену, Хмурый не отступил и продолжил свое собственное, неофициальное расследование, но двигалось оно медленно из-за катастрофического отсутствия свободного времени. А тут еще я пристала.

Поначалу история, рассказанная мной, следователя не вдохновила. Его учили, что для подозрений нужны веские основания, а не треп взбалмошной тетки. Однако что-то в моем сбивчивом рассказе его зацепило. Он сказал - моя убежденность. Соврал, разумеется. Как бы там ни было, он почесал репу и попросил одного знакомого (опять же не официально, а по дружбе) понаблюдать за мной. Представляю, какова была его радость, когда я привела одного знакомого к дому гражданки Синякиной. Так замкнулся круг.

Конечно, он никогда не признается, ну и не надо, я и без него знаю, что он хотел не меня прикрыть, а моими руками добыть недостающие звенья и улики к ним. А потом явиться на все готовенькое. Впрочем, он и явился. Что делать, ситуация сложилась в его пользу. Бывает. Значит, в следующий раз повезет не ему, а мне, но при условии, что на свете есть справедливость.

Мои хвосты ходили гуськом, натыкаясь друг на друга. Капитан Сидорчук быстро вычислил Андрея.

Николаша засек Андрея и Сидорчука. Один Андрей никого не заметил. И в подземелье они спустились по очереди. Первым шел Андрей, которого я не смогла обмануть ни сценой прощания с родственниками, ни маскарадом.

Любопытно: мы знакомы без году неделя, и когда он успел изучить меня, а?

Прямо экстрасенс какой-то, не сойти мне с этого места!

Правда, ему не повезло с Дуськой, она его таки покусала. И я, заметьте, не осуждаю ее, наоборот, этот случай заставляет меня верить в существование высшей справедливости. Потому что нечего шастать без угощения к дамам. Взрослый мужик вроде, а простейших вещей не понимает. Значит, сам виноват и сам поплатился. Двадцать прививок - это вам... А могло быть и сорок.

Слегка покусанный, но больше потисканный и обслюнявленный Андрей

(Дуська оказалась весьма темпераментной особой) немного припозднился и оказался у люка в подвал, когда я закрывала за собой двери шкафа. Так вот что громыхало по желобу, поскуливая! Пока он переживал знакомое мне потрясение и соображал что да как, я ушла далеко вперед, но у него было преимущество - фонарик. До развилки добрался нормально, а потом догадался, что означают полосы, которые я нечаянно оставляла кончиками пальцев на пыльных и грязных стенах тоннеля. Догадливый, однако. Заметив возле лестницы мой сланец, он чрезвычайно обрадовался, потому что получил подтверждение тому, что все понял правильно.

За Андреем шел Николаша, который и должен был выслеживать соседа.

Поняв, что я пользуюсь бешенной популярностью, в том числе и у вверенного ему объекта, и что судя по всему в воздухе пахнет дракой, Николаша снял

Кшыся с его поста, позвонил по мобильному Натке, чтобы в их отсутствие она присмотрела за домом Ванды, и друзья спустились в подвал. Не подвал, а проходной двор какой-то. И как Ванда терпела?

Пришлось, - буркнул Николаша, отводя глаза. Как оказалось, они с

Кшысем привязали хозяйку к койке, просто так, на всякий случай.

Николаша - добрый парень, но его манеры... Впрочем, каждый из нас имеет право на одну манию средних размеров.

Друзьям было совсем просто - они шли на свет Андреева фонарика, а он так ничего и не просек. Где догадливый, а где - хоть плачь.

Не успели друзья выбраться из гроба, как по мою душу подоспели лагерные охранники. Разгорелась потасовка, благодаря чему мы с Андреем и

Пашей были избавлены от преследователей. Но, ввязавшись в заблаговременно пахнувшую драку, Николай с Кшысем потеряли из вида и Андрея, и меня и стали действовать на свое усмотрение.

Эх, зря я стрелки ставила, только помаду испортила. Хорошая была помада, французская.

***

Прошла целая неделя, прежде чем меня выписали из больницы под расписку. В пятницу меня перевезли домой, где скучал Сем Семыч. Он смирился с отсутствием трети хвоста и только иногда, во сне, скулит и плачет.

Надеюсь, со временем это пройдет.

А в субботу через заградительный кордон Приваловых прорвалась запыхавшаяся Натка.

- Ну ты, блин, даешь, - с порога заявила она.

- Я тоже рада видеть тебя, - прошуршала я.

Подруга плюхнулась на кровать рядом со мной.

- Ну, в чем дело? - строго спросила она, переворачиваясь на живот, -

Мне кажется или ты действительно не довольна?

- Действительно, - призналась я, - Столько трудов, и все в пустую.

Здоровье подорвала, а ничего не добилась.

- Как это впустую? - слегка опешила подруга, - Как это не добилась?

- Так это. Завещания как не было, так и нет. Кто наследник - неясно, - перечисляла я, загибая пальцы, чтобы не сбиться и ничего не пропустить, -

Фаба обошел всех местных нотариусов, которых оказалось сумасшедшее количество - целых четыре штуки, плюс сколько-то известных ему московских.

Результат нулевой. Догадываешься, что это значит? Только я привыкла к мысли, что дядя оставил завещание, как надо отвыкать назад. Дальше: что на самом деле произошло с дядей, - неизвестно. Кто и за что отравил Павлика, - непонятно. Гоут с Вандой в один голос утверждают, что к обоим случаям не имеют ровно никакого отношения. По их словам выходит, что у них под ногами постаянно путались какие-то конкуренты, нервировали и мешали работать. Не успели они всерьез заняться дядей, как тот умер. Не успели опомниться и взять в оборот ближайшее дядино окружение, как одного из нас отравили. И перступникам пришлось действовать в темпе, не дожидаясь результатов предварительной подготовки, несмотря на то, что они привыкли все тщательно планировать. Как тебе это нравится?

- Ты веришь им? - хмыкнула подруга.

- Вообще нет, а в частности... пожалуй, да. Сама подумай, зачем им избавляться от дяди? Если бы его наследниками стали они - тогда пожалуйста, а так... Какой смысл? Ровно также зачем травить Павлика, если его доля дядиного наследства перейдет потом бог знает к кому, ищи ветра в поле... Я рассуждаю так: преступникам нужен был живой и желательно один-единственный владелец состояния, чтобы заставить его написать завещание в свою пользу, и только потом все остальное. Если не выполнен первый пункт плана, то и все остальное теряет смысл. Лучшее доказательство - Макс: ведь его они пальцем не тронули. Он даже не понял, в какую заварушку попал. Так что... - я пожала плечами, - А Пана я упустила собственными руками, - представляешь? - за что и поплатилась сотрясением мозга. Поделом мне! Я думала, что Паша взбесилась, а она задерживала особо опасного преступника, главаря шайки!

Это из-за меня он сбежал через боковую дверь.

Простить себе не могу.

- Рано или поздно его найдут, - как могла утешила подруга.

- Мне бы твою уверенность. Ты только подумай, больше года Пан со своей шайкой орудовал в городе, и его не поймали. Никому якобы в голову не пришло удивительное совпадение, что чем дольше процветает трудовая коммуна "Акрополь", тем больше на кладбище ям. Даже я заметила, что ям слишком много. Да и Хмурый жаловался, что они завалены работой. Но никто не поинтересовался, что за коммуна такая, над чем трудится и почему коммунаров не видно в городе. Горожане мрут и пачками исчезают бесследно, а в коммуне трудятся призраки-невидимки. Так сложно догадаться! Уму не постижимо. Нет, подруга, в органах люди не глупее нас с тобой, соображалка у них работает - но, видно, исключительно в свою пользу. Кому-то все это было выгодно, какой-то высокопоставленный паршивец получал с "Акрополя" налогонеоблагаемые дивиденты и прикрывал его со всех сторон. Или несколько паршивцев, каждый со своей стороны. Поэтому я не верю, что Пана найдут. Не верю! Спорим, - предложила я, - Торжественно обязуюсь и все такое: если его найдут, поставить ящик виски тебе, два ящика нашедшему и три судье в случае вынесения справедливого приговора. Итого с меня шесть ящиков виски, - подытожила я.

- Ой разоришься! - восхитилась подруга.

- Конечно разорюсь, но ради такого случая я согласна... Только не будет этого, не мечтай. Даже настоящего имени Пана никто не знает. А кто знает, тот помалкивает. Ванда с Гоутом рты не закрывают, колятся на допросах, как сухие полешки, но они закладывают друг друга, о Пане же - ни слова. Ни о каком таком Пане, мол, не слышали, и стоят на своем, вопреки показаниям многочисленных свидетелей и пострадавших. Пан надежно спрятал все концы, и доказать, что организатором аферы был он, без показаний Ванды и Гоута невозможно. Кроме них натуральное лицо Пана, без грима, шелковой маски или нахлобученной до бровей широкополой шляпы, видели всего два человека - я да Паша. Хорошие свидетели, нечего сказать! Если бы Паша и могла рассказать о Пане, а я не сомневаюсь, что ей многое известно, ни один суд не учтел бы ее показаний. Если говорить обо мне... Мне посчастливилось рассмотреть и запомнить только раздвоенный подбородок - причем, вид снизу - и услышать его голос. Голос как голос. Без особых примет.

Правда был один момент... Паша сбила с него шляпу, когда боролась, и я на секунду и при посредственном освещении увидела профиль. Но учти, что к тому моменту я уже лежала на полу и плохо соображала. Вполне возможно, что этот профиль мне привиделся. Так что поклясться на суде не смогу, ты меня знаешь. И предъявить мне лично ему нечего - кроме разбитого в кровь затылка и мозгов, взболтанных в гоголь-моголь, но это такие мелочи по сравнению с "Акрополем", что говорить неловко. И потом: поди докажи, что к моему затылку приложилась его рука, а не Пашина нога.

В комнату заглянула взъерошенная Грета, но, увидев Натку, она поздоровалась и ретировалась назад, прикрыв за собой дверь.

- Ты права в том, что кто-то их покрывал. Но не все такие, как ты говоришь. Есть, например, следователь...

- Да, следователь - молоток. Но я тебе не о персоналиях, я о системе толкую. Что может человек против системы? Да, следователь собирал факты и ждал удобного случая. Честь ему и хвала и все такое. Но что он насобирал в одиночку? Крохи. Ни про Гоута, ни тем более про Пана ничего не разнюхал, копал в основном под Ванду с Крысом. А пока он собирал крохи и выжидал момент, в "Акрополе" такое творилось, что мама моя родная...

- А что там творилось? И как ты думаешь, откуда Паше известно про

Пана?

- Не знаю, сама поражаюсь. Наверное, ее принимали за убогую и не опасались. Думали - сумасшедшая, ничего не понимает и никому ничто не расскажет. Ошибочка вышла, - позларадствовала я.

- А она... разве нет?

- Я не психиатр, чтобы ставить диагноз. Но она почти все понимает.

Может произносить отдельные слова, а поет совсем членораздельно. И у нее очень четкие понятия о добре и зле, каждому бы такие. Нюся говорит - божий человек. Думаю, это самый точный диагноз.

В комнату заглянула тетя Лиза и скорчила недовольную мину.

- Я скоро, - пообещала ей Натка.

- Не обращай внимание, - сказала я, - Тетя думает, что мне нужен покой, поэтому обложила ватой и радуется.

- А тебе все воевать бы, - поддела подруга.

- Нет! Ни за что! - взорвалась я, - За кого ты меня принимаешь, интересно было бы знать?! Нет, я не такая. Мне очень даже приятно вспомнить, как мило, по-семейному, начиналось это дело: дядюшкино наследство, рассорившиеся вдрызг наследники, пропавшее завещание, старый дом, уютные семейные призраки. Прелесть! Пальчики оближешь. Я не виновата, что эта прелесть вылилась в курс молодого бойца.

Погони, перестрелки, лазанье по чужим заборам и подземельям... Ужас. У меня сотрясение мозга, общий психоз и окончательная деградация личности на фоне вяло протекающих галлюцинаций. Я боюсь высоты, замкнутых пространств, темноты и мужчин. Вот к чему привело это гнусное дело, но, знаешь, и на вату я не согласна.

- Давно известно, что хорошо только там, где нас нет, - назидательно проговорила подруга. Я огорченно вздохнула.

- Мать, - немедленно и бурно отреагировала Натка, - Ты слишком многого хочешь от жизни. Бери что дают, а то и это закончится. И не сваливай все в одну кучу. Мухи отдельно, котлеты отдельно, яица отдельно - вот девиз современной женщины. Все, заметь, по разным тарелкам. Больше того, последнее блюдо желательно сразу рассортировать по категориям, чтобы потом не мучиться. Поняла?.. Насчет мужчин ты права - безусловно и абсолютно. Тут я тебя поддерживаю. Бояться их не стоит - много, знаешь ли, чести! - но опасаться следует. Чтобы успокоить тебя насчет остального, скажу: никаких перестрелок не было, так, постреляли чуть-чуть, в основном по собакам.

- В основном! - взвыла я.

- Так они аккуратно! Никто не ранен, не убит.

- А конь?

- Кто? - не поняла Натка.

- Обгоревший, - пояснила я, - Шестьдесят процентов ожогов. Я знаю, мне говорили, что он умер в машине скорой помощи.

- Пострадал исключительно по своей глупости - сунулся в пожар. Кто его просил?.. Чего еще ждать от мужчин! - села Натка на свою любимую кобылу.

- Не понимаю, - горестно пожаловалась я, - Андрей затоптал огонь. Да и горело в другом месте, там, где гроб. Откуда взялся второй пожар? Больше я ничего не поджигала! - и неуверенно добавила, - Кажется...

- Не одна ты у нас такая ловкая. Есть еще Николаша, - призналась

Натка, но тут же кинулась защищать возлюбленного, - Он же не знал, что там собаки! Узнал, когда спустили свору, а вокруг темнотища - глаз выколи. И фонарь включить нельзя - обнаружат. Вот он и палил на бегу куда придется.

Видимо, шальная пуля угодила в бак с бензином. Чистая случайность... Ты представляешь, они хранили горючее и оружие в одном месте?! Недоумки, -

фыркнула подруга, впрочем...

- Чего еще ждать от мужчин, - сказали мы хором.

- И этот... как его... конь?.. - спросила она, я кивнула в ответ, -

Видимо, полез за оружием, когда началась заварушка. Несчастный случай...

Спасибо, что не выдала ребят.

- В каком смысле? - удивилась я.

- Следствие думает, что стреляли в них. Да, кстати, о призраке. Я нашла его, как ты просила.

Ничего себе кстати!

- Где, - оживилась я.

- О, это очень любопытно. Очень! Твой призрак ведет свою родословную от монахов, которые основали наш городок. Слушай, что расскажу: в глухом лесу они построили скит...

- Это я знаю. Били дичь, ловили рыбу и собирали мед. Знаю-знаю, давай дальше, - нетерпеливо прервала я подругу.

- Откуда? - удивилась Натка.

- А я была в вашем краеведческом музее, там все про это написано.

- Надо же, а я не была. Стыдно, конечно, но про монахов узнала от

Кшыся. Видишь ли, это Кшысь обнаружил акропольский архив, в котором были персональные карточки на коммунаров, как в каком-нибудь путевом отделе кадров, нет, подробнее, как в гэбэ, - представляешь? - и древние документы, которым цены нет. Он, говорит, так обалдел, когда понял, что держит в руках, что не заметил, куда вы с Пашей провалились.

Пока до него дошло, что ты кричишь из открытого мусоропровода... В

общем, Николаша ему уже навтыкал.

Мы, говорит, с конторой повязали, для нас, говорит, люди прежде всего.

Ну вот... Так что твой фантом из смутьянов.

- Не поняла, повтори.

- Из тех, кто хотел пришить царя.

- Все равно не поняла. Он же из монахов, сама говорила.

- А что, в краеведческом об этом не было? - удивилась Натка, - Монахи-то были непростыми. Они держали связь с бунтовщиками, которые хотели посадить на престол своего человека.

- Нет, об этом не было.

- Ага! - обрадовалась Натка, - Хоть чем-то тебя удивлю. Монастырь был прикрытием, понимаешь?

Тайной явкой, поэтому монахи прорыли подземные коридоры, по которым можно было ходить туда-сюда и носить ящики с оружием, не привлекая внимание ни к себе, ни к ящикам. Можешь потом сама посмотреть карту. Она старинная,

- с несвойственным ей пиететом добавила подруга, - На ладан дышит.

- Я вот думаю, зачем тогда Гоут приглашал меня в краеведческий музей.

Зачем рисковал?

- И что дал тебе этот музей, кроме глубокого эстетического удовлетворения и чувства выполненного долга? О подземелье там не говорится.

Да если бы и говорилось, что с того? Имей ты семь пядей во лбу, а ты, не в обиду будь сказано, имеешь только шесть, и то не смогла бы связать своего молокососа, монастырское подземелье, тетину Ванду и Приваловых, для этого у тебя не хватало нескольких промежуточных звеньев. Как в пазлах, знаешь?

Пока последовательно не подберешь все кусочки до единого, картинка не получится. Сама подумай, для того, чтобы связать Ванду с подземельем, нужны были два дополнительных звена - Крыс и шкаф... Нет, Гоут ничем не рисковал.

Хотя я думаю, что он игрок по натуре, он кайфует, балансируя на грани и дергая судьбу за хвост. А судьба, блин, не ящерица. Щелкнет хвостиком - половины зубов как не было. Нет, дорогая, Гоут рисковал значительно больше, когда приходил то к тебе, то к Грете. Пока дома никого не было, он дважды навещал твою кузину. А когда ушла Грета, он заявился к тебе под предлогом социологического опроса. Подумать только, его двоежениховство могло элементарно раскрыться и весь план полетел бы к черту, но даже это его не остановило. Конечно, предварительно он все рассчитывал и следил за вашими перемещениями в пространстве, но в жизни все не расчитаешь, слишком много привнесенных обстоятельств.

Еще больше он рисковал, до самого последнего момента разбирая архив и упаковывая самые важные бумаги в портфель, в то время как благоразумный Пан ждал его в подвале. Какая поразительная выдержка! Вы бродили по корпусу, а он продолжал заниматься архивом. Но судьбе, как видно, надоело потворствовать ему, и она сделала свой коронный хук хвостом. Карту подземелья, кстати, Кшысь вытащил из портфеля Гоута.

Следовательно, они не собирались надолго покидать наши края, иначе зачем им карта.

- Когда мы бродили по корпусу, - просветила я подругу, - Гоут уже закончил с бумагами и выливал бензин из уцелевшей канистры, чтобы поджечь здание вместе с нами и уничтожить и следы, и свидетелей. А я-то думала, почему так пахнет бензином... Но в остальном ты права. Ладно, проехали. Так что там у нас с монахами?

- У них что-то не срослось. Мы еще не все найденные документы прочитали, так что не знаем что.

Вернее, читает один Кшысь - по образованию он лингвист, аспирантуру заканчивал, а там такая китайская грамота, что без пол-литра не суйся. Мало того, что по-старому, со всякими ятями, так еще и тарабарщиной.

Это такая старинная тайнопись, да будет тебе известно, в которой одни согласные буквы заменяются другими.

Поэтому Кшысь расшифровывает и пересказывает нам содержание. Впрочем, не важно, как и что. Но! - она подняла указательный палец вверх, -

Догадываешься, к чему я клоню? У кого твой дед купил дом?

- Прадед, - автоматически поправила я, - Я же рассказывала тебе семейную легенду: то ли у церковной общины, то ли у дьяка. Ну и что?

- А то! Теперь я верю, что у тебя сотрясение мозга, а не насморк...

Зайду с другой стороны. Скажи, как ты добралась до Акрополя?

- По коридору, если ты это имеешь в виду.

- Это-это, - подбодрила Натка.

- Пошла направо, потом еще раз направо, поднялась по жуткой лестнице и через гроб вылезла наружу.

- А почему шла именно направо?

- Мне было все равно, куда идти - направо ли, налево. Я бы кинула монетку, но не хотелось тратить спичку. А в голове все время крутилась одна фраза - "наше дело правое, враг будет разбит". Под нее шагать удобно.

Очень, знаешь ли, поднимает боевой дух. А еще на выборах я голосую за правых. Ну и решила, что это судьба: правое - так правое во всем.

- Считай, мне повезло, - хохотнула подруга, - Если бы ты пошла налево, то попала бы в подвал собственного дома. Теперь понятно?

Абзац.

- Понятно.

- А в подвале - я, - продолжала подруга, посмеиваясь, - Занимаюсь розысками твоей троюродной прабабки. Если бы я увидела тебя, вылезаюшей из-под земли, мне и гроба не понадобилось бы, чтобы окочуриться.

- Понятно, - повторила я, - Нет! Что это я? Не все понятно. Когда монахи рыли свои коридоры, нашего дома в помине не было. И пионерского барака с гробом, и бильярдной, и Вандиного дома. Ничего не было!

- На месте вашего дома стоял другой. Только и всего. Дом, в котором жила Ванда, достался ей по наследству от одинокой старушки, так что проследить ту линию невозможно. А барак...

Заглянула Нюся и укоризненно покачала головой.

- ...с гробом не пионерский, - продолжила Натка, к счастью для меня проигнорировав грубый выпад домоуправительницы, - Его совсем недавно построили. С определенной целью, не вполне понимаю какой.

Почему гроб? Зачем гроб? Чертовщина какая-то.

- Ты недалека от истины.

- Да? - загорелась подруга и потребовала, - Расскажи.

- Нет, сначала ты закончи.

- Так и быть, слушай. Каждое лето родители ссылали меня на две смены в тот самый пионерский лагерь, он назывался "Улыбка". Хорошо помню, как там все было, и утверждаю: барака с гробом не было, а место, на котором он стоит, находилось за лагерным забором, в лесу, иначе мы непременно раскопали бы подземелье. Насколько я могу судить, территория вообще стала значительно больше. Они расширили ее, имея на руках старинную карту, "прихватили" выход из подземелья и возвели над ним барак. Такое объяснение годится? - дождавшись моего кивка, она продолжила, - Насчет бильярдной могла бы и сама сообразить. Она стоит рядом с развалинами, оставшимися от монастырской стены. Думаю, что именно там расположен главный вход в подземелье.

- Если ты хорошо помнишь лагерь, скажи, была ли у вас обсерватория?

- Ты имеешь в виду такое круглое здание с колоннами? - догадалась

Натка, - Ага, было. Только никакой обсерватории в нем, естественно, не было. Кто-то сильно погрел на детях руки, - помрачнела подруга, - Надеюсь, впоследствии они отсохли по самые колени... Сама знаешь, как у нас бывает: здание отгрохали, а механизм, который должен открывать-закрывать купол, и прочую положенную аппаратуру, включая телескоп, не привезли. Не сойти мне с этого места, если по документам все проходило как надо. Мы устраивали там танцы и хоровые спевки, потому что аккустика была - зашибись, ну и думали, что так и надо.

- Меня интересует пол.

- Что пол?

- Рисунки с козлами на полу были?

- Нет, был простой деревянный пол, коричневый, по-моему.

- Ясно. А что там с прабабкой? - напомнила я.

- К этому я и клонила, да ты сбила меня. Эх, показать бы, но если нарушим постельный режим, твоя Нюся поджарит меня на медленном огне. Я даже видела сковородку, на которой она это сделает. Так что лежи смирно и слушай. Я провела собственное расследование и выяснила, что до того, как ваш дом подключили к центральному отоплению, он обогревался от собственной котельной. Так? Так. Потом котельную ликвидировали, а батарею отрезали от старых труб и приварили к новым. Думаю, без твоего замечательного дядюшки, который обожал всякую рухлядь, дело не обошлось. Не знаю, знал ли он, что рухлядь с секретом.

Молчи - она прикрыла мне рот рукой, - Я сама скажу. Допускаю, что знал. И, больше того, допускаю, что иногда, под соответствующее настроение, он этим пользовался. Разумеется, без задней мысли! Исключительно из пристрастия к невинным шалостям. А секрет, подруга, такой: в подвале, из потолка, торчит железный обрубок. Это дополнительная труба с поршнем внутри. Насаживаешь на него, скажем, баллончик с нервно-паралитическим газом, и качаешь. Видела, как работает насос? Газ проходит по трубе и выходит из пенька, который расположен на радиаторе. Финита. Все, кто в библиотеке или рядом с ней, в отключке. Но, думаю, изначально по трубе качали не паралитический газ, а безобидный пар из котельной. Он вырывался под давлением поршня, принимая разнообразные формы, а если в сумерках, как в случае с тобой, да под действием дури, подмешанной к пару, да на суеверную голову - вот тебе и готовый танцующий призрак.

- Но... зачем? Кто придумал все это? И с какой целью? Сомнительно, чтобы мерзавцы могли приделать пенек к нашей батарее так, что мы не заметили.

Натка загадочно улыбалась.

- Ты думаешь... дядя?

Стервец.

- Кто и зачем - не знаю. Но кое-что сказать все-таки могу: к батарее никто ничего не приделывал, она монолитная. То есть автор секрета тот, по чьему заказу она отливалась и устанавливалась. Я ненавязчиво почирикала с твоей тетей, она говорит - дед, то есть ее отец.

Ух ты! Я думала, он был солидным, респектабельным дядечкой. А он туда же...

- Так что танцующий призрак - это ваша фамильная тайна с длиннющей седой бородой, - подытожила Натка, - Но и мерзавцы, если пользоваться твоей терминологией, и стервец, - хохотнула Натка, - То есть Генрих Карлович были в нее каким-то образом посвящены. Та же тетя Лиза рассказала мне, что Амалия начала являться ей лет двадцать назад, когда твоего деда в живых уже не было, а мерзавцы еще не окопались в наших краях. Сначала я подумала на тебя, в ту пору ты была достаточно взросленькой девочкой, чтобы потешаться над тетушкой, но сейчас ты сидишь передо мной дурочка дурочкой с затуманенными глазами.

Значит, не ты. Молчи! Сама знаю! Методом последовательного исключения получаем в остатке дядюшку.

Всем известно, как он любил покуражиться. Но что любопытно: после его смерти Амалия зачастила. Один раз она явилась тебе, два раза тете и даже

Греткой не побрезговала, но последняя подумала, что лопнула труба и побежала жаловаться Нюсе, которая ее и просветила относительно фамильного призрака.

- Про пар я сама догадалась, не маленькая, - надулась я. Честно говоря, мне стало обидно, что все все поняли. Я-то думала, что одна я такая умная. (Нет, я уже решила, что я не такая, я просто умная.) Надо быстро выложить все, что знаю, пока меня опять не опередили. И я зачастила, - Про дурь, как ты выражаешься, я догадалась по приятному запаху. Скорее всего, это был этилен или его производные. С поршенем - сложнее.

Я, конечно, догадалась, но значительно позже, когда увидела, вернее -услышала, как мальчишка накачивает насосом велосипедную камеру. Про батарею - нет, врать не буду. Я искала дырку в полу или на потолке, примерно на середине комнаты, но сейчас понимаю, что в тех обстоятельствах - правильно ты говоришь: сумерки плюс газ, обладающий наркотическим действием, - и глазомер мог меня подвести.

- Не сомневайся, так оно и было. Мы с учителем качали газ из баллончика, чтобы проверить догадку.

Работает! Хорошо, что газ был слезоточивым, а не паралитическим. Глаза до сих пор режет, как будто горсть песка насыпали.

- Ну вы даете! - ахнула я.

- Ничего другого под рукой не было, - просто объяснила подруга, - К тому же мы не думали, что у нас что-нибудь получится, попробовали на удачу.

- Слушай, а если бы у вас под рукой был паралитический?

- И ничего другого?.. - изогнувшись, она задумчиво поскребла голую пятку, - Но попробовать-то надо было.

Вот так и живем. Не ждем тишины. Нет, в Москву, в Москву, а лучше в

Токио, к маме!

Я спросила, откуда негодяи взяли пар, если котельной давно нет. Натка ответила, что для нее самой это большая загадка.

- Но ведь и твой дядя Генрих где-то его брал, когда дразнил тетю.

Предполагаю, ваш подвал таит немало развлечений. Поправляйся, будет чем заняться на досуге, - обрадовала она меня, - Еще вопросы есть?

Если есть, то в темпе, не то твои Приваловы сровняют меня с землей.

- А ты как думала! Вопросы есть. Значит так, меня решили напугать, через подземный ход добрались до трубы с поршнем...

- ...Поэтому Николаша, который, прячась в кустах, наблюдал за домом, никого постороннего не заметил, а про ходы он тогда не знал...

- Удивительно, подземелье такое древнее, что по всем законам физики с химией давно должно было обвалиться.

- Ты шла в темноте и ничего не видела, а я спустилась вниз, когда там было совсем как в тоннеле под Ламаншем - иллюминация, люди - милиционеры в смысле - безостановочно снуют туда-сюда...

- Не забудь рассказать, - перебила я, - Как ты попала в лагерь.

- Как-как... Просто. Позвонила Николаше, а он говорит, что вы все попали в крупную переделку. Вдруг слышу в трубке - стреляют. Я чуть не родила со страху. А тут подходит ко мне парень и представляется капитаном милиции. Представляешь, какое совпадение? Предъявите, говорит, ваши документики. Я к нему со слезами. И пошло-поехало. Пока он звонил, согласовывал, вызывал ОМОН, пока они вычисляли по карте и окружали лагерь, я, руководствуясь Николашиными указаниями, вместе с подоспевшим нарядом милиции добралась до лагеря известным тебе путем. Потом, когда все кончилось, разок сходила вниз на экскурсию - любопытно было. И вот что я поняла. Своды основных коридоров оснавательно укреплены. В распоряжении мошенников было достаточно рабской силы, чтобы сделать это, но и до них кто-то серьезно поработал: не все ходы совпадают с рисунком на карте.

Соображаешь? После монахов кое что в прямом смысле слова пришло в упадок, а что-то появилось. Может, в гражданскую войну, может, при партизанах, а может, еще раньше - при старообрядцах. У нас такая заколдобистая история,  что действующее подземелье по определению не может простаивать невостребованным.

- Хорошо, предположим, мошенники добрались до подвала и нагнали через трубу пар... Вопрос: как они узнали, что я в библиотеке.

- Ты меня спрашиваешь?

- А кого еще мне спросить как не тебя? Ты у нас главный специалист по спецэффектам.

- У меня все по честному, - надулась Натка.

- И свечи загораются по честному?

- И свечи по честному.

- И карты не открываются?

- И карты.

- Клянешься?

- Клянусь!

- Лгунишка.

- Фома неверующая.

- Обманщица.

- Материалистка упертая.

- Плутовка.

- Максималистка.

- Согласна. Мир? - я протянула мизинец.

- Труд, май, - ответила подруга, пожимая его, и мы расхохотались.

- Не думаю, что в тот раз они планировали напугать именно тебя. Я понимаю, конечно, что ты обидишься, но я все равно скажу: им годилась любая из вас. Любая! Поскольку завещание так и осталось ненайденным, вы все за исключением, пожалуй, Нюси представляли для мошенников равновеликий интерес.

Н-да... Не оставив после себя одного наследника, Генрих Карлович сильно осложнил им жизнь. Рискну предположить, что в тот раз они все-таки рассчитывали не на тебя, а на тетю Лизу. Подумай сама, в постановке трюка с библиотечным призраком чувствуется рука гражданки Синякиной. А тобой и Гретой занималась не она, а Гоут. Впрочем, кто бы ни оказался тогда в библиотеке, даже не представляющая интереса Нюся, тревожная весть о том, что неуспокоенный дух Амалии объявился снова, достигла бы тетушкиных ушей.

Нюся, по-моему, суеверна больше, чем тетя Лиза и все вы вместе взятые.

Вот кто растрезвонил бы на весь дом, допридумывая на ходу то, что не увидела, и расписывая яркими красками ужасающие подробности. Именно этого мошенники и добивались. Чтобы окончательно сломить твою тетю, они всеми доступными способами поддерживали в ней состояние гнетущей тревоги и лихорадочного возбуждения, чтобы она совсем потеряла связь с реальностью.

- И откуда ты все это знаешь - из собственного опыта? - не сдержавшись, съязвила я. Слово - не воробей, поди поймай, коль такая шустрая.

- Опять ты! - всерьез разозлилась подруга.

- Молчу-молчу, - но она отвернулась к стене, едва не перевернув кровать, - Ну Натка, ну солнышко, извини, - принялась я оправдываться, - Ты что, шуток не понимаешь? Это шутка и, признаю, не самая удачная.

Я больше не буду, - покаянно канючила я, - Клянусь, что больше не буду. Ты такая умная, а на меня обижаться грешно. Рассказывай дальше. Ну пожалуйста!

- Вот ты насмехаешься, а добейся они своей цели, и тогда не было бы материала более податливого, чем Елизавета Карловна. Случилось бы то, что уже случалось. Помнишь, я рассказывала о старушках, которые отписывали Ванде свое имущество, и что с ними было потом?.. То-то же. Ванде страшно не повезло, что она напоролась на тебя. Более твердолобой особы я не встречала.

- Твердозатылковой.

- Я не в том смысле. Ванде страшно не повезло, но она напоролась на тебя всего один раз, нет, два раза, а я напарываюсь постоянно, и хоть бы кто, блин, спасибо сказал!

- Спасибо и давай не будем больше препираться. И объясни мне, глупой, почему два раза, а не один.

- Помнишь, ты говорила, что влюбилась в Вандин кулон - зеркальце в тонкой золотой оправе? Ты хорошо его рассмотрела?

- В деталях, - я облизнулась, - Хочу такой же.

- Она что, вертела его у тебя перед глазами?

- Ну да, вертела в пальцах.

- А ты?

- А я смотрела.

- И что?

- И исходила завистью.

- И все?

- Не пойму, что ты хочешь услышать, солнце мое доставучее.

- Виссарион Иннокентьевич, мой учитель, да что я объясняю, ты знакома с ним... В качестве психотерапевта... - Заметив мое изумление, Натка спросила, - Ты что, не в курсе? Разве я не рассказывала?..

Да, он практикующий психотерапевт, лучший в городе, так что имей в виду, если понадобится... Так вот, он беседовал с людьми, прошедшими через "Акрополь". У каждого своя история, но некотрые сходятся в одном: прежде чем попасть в коммуну, они пришли на собеседование к Ванде, последнее, что помнят, - кулон на длинной цепочке, потом - провал в памяти, а потом - лагерь. Если ты еще не поняла, скажу просто: Ванда владеет гипнозом. Прежде она работала под "цыганку", выманивала у прохожих все до последней копейки.

Учитель, раскопавший ту давнюю историю, опасался, что Ванда и с тобой отмочит что-нибудь из своего "цыганского" репертуара. Помнишь, я сказала, что спать в гостях неприлично? Это он послал через меня установку, чтобы повысить твою сопротивляемость. Понимаешь теперь? Тебя, балду, гипнотизировали, а ты в это время завистью исходила. Кулон ей понравился!

Во блин.

Я вспомнила привкус пережаренных кофейных зерен и легкое головокружение.

- Значит, Ванда решила перестраховаться и опаить тебя какой-то гадостью, но и это не сработало. Она, видите ли, кофей по вечерам не употребляет! А наши люди ни от чего не отказываются, что им предложишь, то и выпьют за милую душу. Да, подруга, ну ты и экземплярчик, сдохнуть можно, еще немного - и я начну сочувствовать Ванде.

- Ну тебя, - отмахнулась я, - Лучше скажи, зачем такие сложности?

Могли поступить проще - повязали бы по рукам и ногам, сунули кляп и переправили куда надо.

- Не могли. Без шума ты не дала бы повязаться. А соседи? У нас не то что у вас, в столицах, - развлечений мало, а народ ушлый, любопытный.

Ввязаться в чужую драку на сон грядущий - да за счастье. И домашние знали, куда ты направилась, кинулись бы искать прямиком к Ванде, а ей лишний шум не нужен. Я думаю, что она обрабатывала тебя для чего-то другого. Например, чтобы узнать намерения. Да, я думаю, что она струсила, когда ты вдруг напросилась на встречу, подумала, что тебе что-то известно, и захотела выяснить что именно. А Семыча они постригли после вашей встречи. Не угодила ты Ванде, не понравилась. И, между прочим, лично я ее понимаю, иногда ты действительно становишься невыносимой... Отрезав твоему коту хвост, они тем самым хотели отпугнуть тебя. Ой мама, отпугнуть! Тебя! Спросили бы меня сначала...

Я собралась обидеться на подругу за резкость и необъективность некоторых суждений, но раздался жуткий грохот, и в комнату влетел Макс, потирая ушибленное плечо.

- Секретничаете? - спросил он, лукаво прищурившись.

- Вот тебе одушевленное доказательство того, что не пропал твой скорбный труд. Макса ты нашла, как хотела. Я могла бы привести сюда еще полсотни таких же двуногих доказательств, только боюсь, Приваловы меня не поймут и будут категорически возражать.

- Да, Макса нашла, - согласилась я, - Правда, не я, а доблестная милиция.

- Но по твоей наводке. Расслабься, подруга, им тоже хочется поработать. Если в этой истории и остались кое-какие темные пятна, то оставь их компетентным органам, пусть они сами поставят точку. Так будет честнее, как я полагаю.

- Признайтесь, здорово я придумал с казаками-разбойниками и

Симферополем? - вмешался Макс, расплываясь в довольной улыбке, - Я знал, что ты догадаешься. Мы же там никогда не были. Вообще-то я случайно обратил внимание на вывеску. Столько раз заходил к Крышкину и никогда не обращал, не знаю - не было ее, что ли? - а тут обратил. Ну и воспользовался, поскольку написать прямо возможности не было.

Сначала вспомнил о Севастополе, он тоже рифмуется, но мы там отдыхали, и я побоялся, что ты не поймешь, потом подумал о Ставрополе, но мешало ударение. Смешно, - он хрюкнул в кулак, - Я так долго подбирал рифму и коверкал слова для отвода глаз, что они начали подозревать неладное. Десять раз перечитывали, но так и не разгадали.

Смешно ему! Я, между прочим, тоже не сразу поняла.

- Нат, - обратилась я к подруге, кивая на кузена, - Скажи, за что мне это наказание?

- Кармические долги, дорогая, - серьезно ответила та.

- Ну все, девочки, на сегодня хватит, - вмешалась с порога тетя, - А ты что здесь делаешь? - напустилась она на бедного Макса, - Я просила не беспокоить Нику, для полного выздоровления ей нужен покой.

Быстренько марш в свою комнату!

Покой, не нужен мне ваш покой, я передумала! Как говорила одна моя знакомая, не нужны мне ваши спокойные ночи.

***

Следствие шло своим чередом. Хмурый копал как проклятый. И хотя точку ставить рано - не все ответы получены, но уже можно с уверенностью сказать, что Ванда с Гоутом легко не отделаются. Пан, при условии, что его поймают, - тоже.

Я заметно ожила и иногда выползала подышать в сад, под солнцезащитный навес, который соорудил Кшысь. Если бы меня спросили, о чем я мечтаю теперь, то я бы ответила, не задумываясь: проиграть пари и разориться на виски.

Пока я выздоравливала, неунывающий Сем Семыч азартно гонял соседских кур, ел за двоих взрослых мужчин и дрых на солнечных пятнах, то есть где придется, вальяжно развалившись на спине и раскинув лапы в разные стороны, демонстрируя всем подряд, что кое-какие достоинства у него все же остались.

Тетя легко переключилась с Ванды на Былинского, теперь ее интересовали теория и практика ясновидения, а также проблемы рационально-эмотивной терапии депрессий и неврозов, если я правильно запомнила. Словом, с ней не соскучишься.

Едва выписавшись из больницы, нелюбимый кузен заявил, что не задержится в ненавистном ему доме дольше пяти минут, поскольку все вокруг только и ждут его смерти. Ага, делать нам больше нечего, своих забот мало.

Сидим и ждем-с. До боли стиснув зубами язык, я промолчала. А сказать ой как хотелось.

Скатертью дорожка и попутного ветра в спину, солнце мое недотравленное. Адью, от греха подальше.

Быстро собрав свои шмотки, кузен покусился было на Дали и ширму с гейшей, по поводу которых, я знаю, у него со стародавних времен текли слюнки и потели ладошки, но не тут-то было. Я стерегла дядино добро не хуже сторожевого пса. Он сослался на то, что якобы дядя давно их ему подарил. Я не поверила и широко открыла рот - что называется, не сдержалась. С каждым бывает.

При первых признаках грозы Приваловы испуганно попрятались по своим спальням, а Нюся побелела как полотно. Начался грандиозный скандал, однако

Павлику не повезло изначально - не на ту напал. Я считаю, что и у наглости должны быть пределы. Однако Павлик так не считает. Уезжая, он пригрозил лишить меня какого-то наследства. Интересно - какого. Не дядиного ли?

И что за мода такая у Приваловых? Чуть что - сразу лишать наследства.

Не разобравшись, не выслушав человека, не поняв его душевных устремлений...

Безобразие, я считаю. Нонсенс и рудимент. Лишить каждый может, а ты попробуй пойми.

Ну и шут с ним, обойдусь, не впервой мне.

Любимый кузен днями напролет копался в своем мотоцикле, что заменяло ему и ясновидение, и терапию неврозов, и ширму с гейшей. Грета тосковала по несбывшемуся. Не без этого. Ничего, сестренка, пройдет, по себе знаю.

Женщине что, женщина - тучка. Впрочем, не буду повторяться.

Мне удалось поговорить с ней по душам, на этот раз не пригодились никакие средневековые ухищрения, она сама раскололась, что по наущению

Олега (мне проще называть его молокососом или Гоутом) тайком (не знаю, что она имеет в виду, поскольку я сама дважды заставала ее за этим занятием) обыскивала дом, включая и мою комнату, в поисках дядиного завещания.

Признаюсь, я давно догадалась и чуть было не заподозрила кузину в несравнимо больших прегрешениях, чем это, поэтому, выслушав ее чистосердечное признание, вздохнула с облегчением.

Ко мне частенько забегала Паша, которая в схватке с Паном заработала лишь легкие поверхностные повреждения в виде одной шишки и двух ссадин.

Повезло плутовке. Хрустнул в подвале, наверное, камень. Я подарила ей свой хвост, она обрадовалась, тут же привязала его веревкой к талии и больше не снимала.

Павел, увязавшийся за нами в "Акрополе", оказался любимым учеником

Былинского, тем самым, которого похитили на обратном пути из хлебного магазина. А получилось так: однажды в клубе он совершенно случайно (ну да, конечно) познакомился с женщиной (кажется, я догадываюсь с кем). Так, ничего особенного, обменялись ничего не значащими репликами и разошлись. А тут он вышел из магазина, свернул в безлюдный переулок и столкнулся с новой знакомой. Ну "здравствуйте-как поживаете", естественно. Она сказала, что на машине и предложила доставить до дома, а доставила прямиком в "Акрополь".

Куда, спросите, смотрело его ясновидение? В самую точку смотрело. Было предзнаменование, было, только день стоял такой ясный и теплый, а глаза знакомой обещали райские кущи... Ох, знаем мы эти кущи, лазали - один бурьян и чертополохом. Как-то, давно, правда, дело было, я облазала все обещанные кущи и вывела зависимость, непоколебимую как траурный марш Мендельсона: чем больше нам обещают, тем меньше мы получаем. Но неопытный

Павел, понятно, об этом не знал и попался. Поэтому я намерена обратиться в министерство образования с ультимативным требованием, чтобы мою зависимость изучали в школе наравне с законами Ньютона, Архимеда и прочих деятелей. Чем я хуже? Да ничем. Моложе разве что, но это не порок. А моя зависимость, я уверена, поможет вдумчивым юнцам избежать многих досадных ошибок и горьких недоразумений. Невдумчивым не поможет ничто, в том числе Ньютон с Архимедом.

Польстившись на глаза Ванды, Павел выкинул из головы все пророческие предзнаменования. Но Ванду интересовало именно его ясновидение. Зачем - не спросила, так что не знаю. Может, она хотела найти древние сокровища викингов или узнать, где какая-нибудь тетя Лиза прячет свои сбережения.

Словом, преступники хотели воспользоваться божьим даром в сугубо корыстных целях, но вдумчивый Павел вовремя прозрел и наотрез отказался сотрудничать с ними. Его и уговаривали, и устрашали, и подкупали, а он ни в какую. Вот и загремел несговорчивый Павел в зловонный барак.

Борозды на стенах барака, не дававшие мне покоя, образовались от того, что голодные узники, которых раз в сутки травили жидкой баландой, соскребали ногтями со стен штукатурку и ели ее. Я же говорила - Освенцим.

Пройдя сквозь ужасы "Акрополя", Павел лишился прирожденного дара ясновидения. Честно говоря, таким он мне больше нравится, хотя другим я его и не знала, но как подумаю, что он мог знать обо мне столько же, сколько знаю я сама, и даже больше, так сразу понимаю, что без ясновидения он мне нравится больше.

Хочу быть правильно понятой: скрывать мне особенно нечего, но и выворачиваться на изнанку вроде бы ни к чему. Да, я боюсь высоты, замкнутых пространств и мужчин, но вуайеризмом пока - тьфу, тьфу - не страдаю.

Должна быть в женщине какая-то загадка или как? И потом, никакие пророчества никого еще ни от чего не спасли. Чтобы понять это, не обязательно повторять чужие ошибки, достаточно прочитать древние мифы.

Затем они и существуют. Или вспомнить историю самого Павла, тоже поучительно.

Убедившись, что я пошла на поправку, благодарный Павел оставил меня в покое и всерьез занялся Пашей. Он методично водит ее по врачам (в основном по Былинскому, я так поняла). Говорят, она делает большие успехи. Я очень надеюсь, что это так, только... Не знаю. Боюсь. Сомневаюсь. Паша живет рядом с нами, но словно в другом измерении. Ее сердце открыто страданиям других людей, она радостна, бескорыстна и искренна, ей плевать на дурацкие условности, в которые мы заковали себя. Как сказала Нюся, Паша - божий человек, такой, наверное, была Ева до изгнания. Можно ли, а главное - нужно ли лечить от этого? Но в одном я с Павлом солидарна целиком и полностью:

Паше нужно сделать операцию, чтобы освободить защемленный нерв, из-за которого она вынуждена радоваться сквозь слезы.

Что касается Былинского, то на радостях он хотел оплатить мне больничный. Мне! Оплатить!

Обуреваемая непомерным фамильным достоинством, я вскинула голову и гордо отказалась. Блин, а над тетей подсмеивалась. Нет, это не я, это гены, они виноваты, да я и голову так вскидывать не умею. Это точно не я.

Выслушав отказ, Былинский ловко схватил мою руку и долго держал ее, впав в странное, пугающее оцепенение. Я успела трижды вспотеть, а рука затекла. Ексель. Может, заснул? Э, парень, отцепись, пожалуйста.

Учитель очнулся, открыл замутненный глаз, подернутый пугающей белесой поволокой, и глухо изрек, вращая вытаращенным бельмом:

- Здесь я, Лахезис. Слушай мое пророчество и запоминай. За четыре ближайших дня ты поймешь, что нельзя тянуть с благодарностью, преступишь закон, решишь попробовать еще раз и разбогатеешь. Когда исполнится это предсказание, ты должна тридцать раз прочитать любую молитву, в полночь закопать в землю монетку и простить того, кого считаешь виноватым.

Сказав это, Былинский как ни в чем ни бывало сморгнул поволоку, открыл второй глаз и молча вышел за порог.

Бред. Что за бред.

...Ну что еще? Подземелье завалили камнями и закрыли железными решетками, опасаясь проникновения вездесущих мальчишек. Жаль, мне бы хотелось еще раз пройтись по тоннелю, но уже с фонариком в руках.

Честно говоря, я заскучала, у меня возникло ощущение, что коварное время опять увязло. Пришлось активно заняться йогой. Очень помогает. Но если бы не Натка, которая заходила каждый день, я бы скисла вместе с йогой.

Пытаясь меня расшевелить, подруга подарила кулон - крохотное зеркальце в тонкой золотой оправе. Не поленилась, однако, съездила в Москву и заказала цацку у знакомого ювелира. И как после этого не простить ей лопатку? Не простить не возможно. А еще она подарила мне дубликат персонального дела, которое завели на меня Ванда с Гоутом. Его среди прочих обнаружил Кшысь, когда просматривал акропольский архив, подсуетился и сделал копию, а оригинал честно передал следователю вместе с другими бумагами.

Из своего персонального дела я узнала, что я дважды разведена. Не правда ваша. Я разведена по жизни. А дальше... так, это пропускаем... это тоже мелочи... А вот это стоит внимания. Цитирую: "ее слабое место - мужчины". Считаю, они мне польстили. К сожалению, у меня давно нет слабых мест. С тех самых пор, как я развелась в последний раз. К обратной стороне картонки была приклеена фотография, где я в фиолетовом брючном костюме со съехавшей набекрень шляпой и перекошенной физиономией. А! Так то была не молния, а вспышка фотоаппарата. Н-да, серьезные ребята попались, въедливые.

Их бы дотошность да в мирных целях.

Не случилось...

Однажды, проходя мимо гостиной, я услышала голос подруги и остановилась, прислушиваясь.

- Туз червей - это родной дом. Десятка - интерес. Если она лежит так, то означает ваш интерес... А если вот так... то интерес к вам. Но обозначение карт - не главное. Важна их сочетаемость и взаимное влияние.

Однако и это, вы уж меня простите, для профанов. Настоящий профессионал работает исключительно с интуитивными потоками...

Я заглянула в комнату. Тетушка с Наткой склонились над разложенными на ломберном столике картами. В углу, на стуле, ерзал Николаша. Поддельный Людовик выл и стенал под ним совсем не по-королевски, но женщины углубились в карточные перипетии, что, безусловно, важнее страданий Людовика, тем более поддельного.

- Ну наконец-то проснулась, - увидев меня, сказала Натка, закутанная с ног до головы в кусок мятой материи и увенчанная пестрым тюрбаном, вышитым бисером и блестками.

- А что это ты такая бледная? - вдруг, очнувшись, поинтересовалась тетя у Натки.

- Токсикоз, - просто ответила та.

- Поздравляю, - заулыбалась тетушка, рискованно колыхнув бюстом.

- Ну подруга, ну даешь! - воскликнула я, - И молчала! А я-то думала, что про "чуть не родила" ты ляпнула для красного словца.

- Да ляпать-то пока не о чем, - сказала подруга, удовлетворенно поглаживая плоский живот, - Я сама недавно узнала.

Мне показалось, что жизнь сдвинулась с мертвой точки. Теперь, я уверена, все у всех будет в порядке.

***

Отпуск подходил к концу, и я засобиралась домой, в Москву.

В Москву! В Москву!

Накануне моего отъезда забежала Натка, чтобы попрощаться. Увидев праздно тусующегося во дворе Андрея, она спросила:

- Оу, так у тебя новый роман? Поздравляю...

- Да нет. Ты же видишь...

- Вижу, - улыбнулась подруга, - Красавчик. Если хочешь знать мое мнение - одобряю.

- Вот именно - красавчик, - недовольно буркнула я, - С такими забот невпроворот: то пылинки с них сдуй, то протри влажной фланелевой тряпочкой, то натри благовониями, то следи, чтобы не увели из-под самого носа. А я категорически не умею этого делать. От меня и обычные мужики сбегают... - прав Павлик, чего скрывать, прав! - не то что красавцы...

- Не преувеличивай, подружка. Не настолько он и хорош. Мой Николаша, к примеру, - лучше, но спокойно обходится без благовоний и тряпочки. Не сомневайся, я еще погуляю на твоей свадьбе, так погуляю... - она мечтательно прикрыла глаза, - Не забудь купить безалкогольное шампанское - я пью полусладкое - и соленые огурцы. И не тяни резину, дорогая, а то - знаю я тебя - дождешься, что я рожу прямо на твоей свадьбе, между вторым и третьим тостом.

В комнату вошел Макс. Заметив, что мы смотрим в окно, глянул тоже.

- Он что, поселился у нас? - осведомился кузен.

- А тебе что? - спросила я его, - Его уматерила наша Нюся.

- Слушай, сестренка, не пудри мне мозги. Выкладывай, это у вас серьезно?

- Макс, ты - олух царя небесного. Может, это и серьезно, да только не у нас.

Натка с Максом лукаво переглянусь. Ну их. Пойду попрощаюсь с садом.

Не успела я выйти, как напоролась на Нюсю.

- Ника, - окликнула она.

- Да?

Я вспомнила, что она давно хотела поговорить со мной, но все как-то недосуг было - то одно, то другое, то третье.

- Да, Нюсечка, я слушаю тебя.

- Я хотела сказать, что ухожу, - она не юлила, не уворачивалась и не отводила глаза, как у нее это принято.

- Не поняла, - растерялась я.

Я на самом деле не поняла.

- Мне надо уехать.

- Куда, Нюся, зачем, почему? - недоумевала я.

- Я списалась с Богоявленским монастырем, - заявила старушка, - И они готовы принять меня. Вот закончится следствие - и в путь, к ногам господа нашего. Прости меня, девочка, - добавила она тихо, смахивая набежавшую слезу накрахмаленным передником, - Если что не так. Поверь, вы мне как родные, я буду молиться за вас.

Силы небесные. Я потрясенно молчала. Да как же это? Ничего не понимаю и не могу представить наше гнездо без нашей Нюси.

- Нюся...

- Так надо, поверь мне, девочка. Так надо.

Я по инерции вышла в сад, потому что до разговора с Нюсей направлялась именно туда. Посидела под грушей. Нет, так нельзя, она не может бросить нас, особенно сейчас, когда нет дяди. Заставлю ее объясниться и уговорю остаться. Соглашусь на любые условия, лишь бы мама Нюся осталась. Приняв такое решение, я немного успокоилась. Сходила к разрушенной беседке, где мы с Наткой прятались от злопамятного вождя краснокожих. Рядом с беседкой росло старое-престарое дерево. Я вспомнила, что в его дупле мы с Наткой хранили нехитрые детские сокровища - цветные стеклышки, фантики, блестящие пуговицы и прочую муру.

Тогда мы поклялись друг другу, что ни один человек не узнает о хранилище наших несметных сокровищ. Если уж я не проболталась, то Натка и подавно. Интересно, осталось ли там что-нибудь. Не помню. А вдруг там лежит, дожидаясь меня, какой-нибудь привет из детства. Я сунула руку в дупло и замерла.

Разрази меня гром.

Не даром сердце чувствовало, что история с чашкой сомнительна.

Вернувшись в дом, я опять столкнулась с Максом. Братец поджидал меня, ерзая от нетерпения. Не иначе задумал какую-нибудь пакость. С него станется.

- Ты неподражаема, сестренка, - сказал он, кривляясь, - Весь дом кишит твоими женихами, а ты где-то шляешься, - кузен подмигнул Бэну и громко запел, - Сердце краса-авиц склон-но к изме-ене и к переме-ене трам-па-па-пай-рам...

Из кухни выглянула Нюся и пристыдила:

- Умолкни, бесстыжий.

- Ага, - Макс расставил ноги и картинно задрал подбородок, - Как я -

так бесстыжий, как она - он величественно поднял руку с вытянутым в мою сторону указательным пальцем, - Так святая. Меня - меня! - здесь не понимают. Ну что ж, пойду искать по свету, где оскорбленному есть Максу уголок. Карету мне, господа хорошие, карету!

Дверь за ним захлопнулась.

- Паяц, - прокомментировала я.

Дверь приоткрылась и в щелку просунулась пегая борода.

- Да, я шут, - патетически пропела она, - Я циркач, так что-о же?

Дверь захлопнулась.

Тянуть не имело смысла.

- Нюся... - я пошла на кухню.

Восхождение на персональную Голгофу было мучительным. Все из-за

Павлика. Я предупреждала, что он - нелюбимый кузен. С тех пор в этом смысле ничто не изменилось.

Ах, как я была права, когда думала, что Павлик - особый случай.

Совершенно особый.

Дело в том, что то дупло нашли не мы с Наткой. Мне его показала мама

Нюся.

- ...это сделала... ты?

Она не стала отпираться.

Яд Нюся держала для себя. Сначала думала отравиться с горя, когда муж-пропоица выгнал ее из дома без гроша в кармане. Оказавшись в одночасье на улице, Нюся была вынуждена скитаться по вокзалам, подвалам и отстойникам, зарабатывая на хлеб черной поденной работой. Рано оставшись круглой сиротой, работы она не боялась, но ты пойди найди эту работу, если тебе негде жить: негде выспаться, негде помыться и привести себя в порядок!

Бутылка кефира и батон - максимум, что она могла позволить себе, да и то далеко не каждый день. Жила одной надеждой, ею питалась и ею же укрывалась, прикорнув где-нибудь под открытым небом. Если удавалось подзаработать, то деньги она не тратила, а зашивала в блузку. Так прошло лето, и наступила осень. Небо заволокли тучи, и в белесом тумане, набухшем дождем, растворились и солнце, и надежды на чудо, на подарок небес. Скопив немного деньжат (жалкие крохи, которых не хватило бы даже на самое захудалое пальтецо), там же, на вокзале, она купила у какого-то барыги герметичный флакон с отравой, но медлила, зная, что задумала неискупимый грех. Она загадала, что умрет, когда выпадет первый снег и укроет ее белым и чистым саваном. А пока отчаянно мерзла в блузке и старой засаленной кофте, которую ей подарила какая-то сердобольная бродяжка, такая же несчастная, как она сама. И тут свершилось чудо, а на следующий день на город обрушилась стена снега.

Чудо явилось в образе Генриха Привалова, который пожалел незнакомую женщину и поверил ей: дал кров, обул, одел, накормил, вылечил от педикулеза и хронического кашля, исправно перечислял деньги на сберкнижку за необременительную, даже приятную работу по дому - о, дому! Наконец, и у нее появился дом, - и относился с большим почтением, что поначалу очень ее смущало. "Домоуправительница", - уважительно называл он Нюсю и от сестер требовал того же. А потом один за другим появились мы - я, Павлик, Макс и

Грета, и ее жизнь, разбитая вдребезги некогда любимым человеком, приобрела новый смысл. Она стала счастливой. Вот так однажды проснулась, услышала плач в детской, который издавали три луженые глотки (ну хорошо, четыре), и поняла, что безмерно счастлива. Но флакон с отравой она не выбросила.

Носила его на груди, как напоминание, с одной стороны, о божьей милости, которая неотступно сопровождает человека, и, с другой стороны, о собственном грехе, потому что отчаяние - безусловный грех, накрывающий душу черным крылом. Человек, впавший в отчаяние, забывает о боге или не доверяет ему.

В последнее время дядя, которому Нюся была обязана сначала жизнью, а потом счастьем и перед которым благоговела, часто жаловался на Павлика.

Говорил, что не единожды ловил племянника на откровенной лжи. Говорил, что тот тянет из него деньги, нервы и здоровье. А однажды Нюся застала Павлика, когда тот рылся в дядином столе. Неприкосновенном столе! Это все равно что переворачивать камни на Олимпе. Застигнутый с поличным, Павлик нагло ухмыльнулся и сунул Нюсе деньги за молчание. Деньги, которые только что выклянчил у дяди! Нюся, конечно, деньги не взяла, но промолчала, боясь навредить не Павлику, а дяде. В другой раз услышала обрывок телефонного разговора, в котором кузен насмешничал и крыл дядю сплошь непарламентскими выражениями, а потом как ни в чем ни бывало лебезил и заискивал перед состоятельным родственником в ожидании очередной подачки. Слышала она и разговор, который проходил на повышенных тонах и в котором Павлик вымогал у дяди наследство, со злорадным удовольствием втаптывая в грязь остальных

Приваловых.

Она была удручена, так скажем. А когда любимый хозяин умер, то совсем ошалела от горя. Но последней каплей, добившей ее, стала отвратительная сцена, которую кузен устроил после дядиных похорон.

В исступлении она решила, что просто обязана избавить от зловредного Павлика остальных Приваловых, коль не сумела защитить горячо обожаемого хозяина. "Кто скажет, помер и все, - не верь... не верь... не верь..."

Кажется, я поняла, что она имела в виду. В скоропостижной смерти дяди Нюся обвинила Павлика. Надеюсь, в философическом смысле - что Павлик довел и все такое, но не больше того.

Лично я всегда подозревала, что Павлик способен довести до ручки любого святого. При условии, что ему попадется святой. Не знаю, как насчет святых, а Нюся ему попалась. Они оба друг друга нашли.

Вспоминается, что на мой прямой вопрос "кто", который я задавала всем домочадцам подряд, Нюся ответила весьма уклончиво - "спаси и помилуй".

Тогда я засчитала ее ответ как "нет", но можно было, нет, нужно было понять как покаянное "да". Однако я спросила ее для порядка, чтобы другим не обидно было, и не прислушалась к ответу. Прикидывая так и эдак, я совсем не думала о Нюсе, я вообще не принимала ее в расчет, поскольку смерть Павлика очевидно не была ей выгодна (а я, как упертая дура, считала что деньги - главный мотив любого преступления) и поскольку наша Нюся - оазис. Далее - по тексту. Не хочу цитировать Андрея, не дорос пока, но по сути он прав: Нюся была настоящим оазисом.

Я поняла. Нюся была предана дяде до беспредела, она любила его всем сердцем и рикошетом от него любила всех нас. Мы были для нее продолжением дяди. Но у всякой большой любви есть изнанка, и иногда изнанка становится больше и сильнее самой огромной и всесильной любви.

- Вот ты и знаешь, - сказала Нюся, переставляя дрожащими руками, покрытыми пигментными пятнами, вазочку с вареньем, - Я сразу хотела, да не решилась. Страшно признаться - такой грех на душу взяла. А потом вроде бы не до того стало. Но ты не думай, я бы не дала, чтобы из-за меня пострадал невиновный, и чашку аккурат на такой случай оставила. Теперь ты понимаешь, почему мне нельзя тут оставаться. Я должна уехать.

Нюся... Я ничего не успела. Давно хотела отблагодарить за то, что она была для меня больше, чем просто Нюсей, за тепло, за сердечность, за заботу, которую я всегда чувствовала даже на расстоянии в сотни километров.

Хотела, но думала - успеется. Не успелось...

Прижаться бы сейчас к теплому брюшку Сем Семыча и послушать его хриплую песенку. Но он бродит неизвестно где. И некому меня, бедную, утешить.

Зря я бранила Семыча. Он лежал на кровати и, заметив меня, призывно заурчал. Я прилегла, не раздеваясь, и свернулась калачиком вокруг кота.

Ексель!.. Я подскочила как ошпаренная. Былинский!.. Хочешь верь - хочешь нет, но первая часть предсказания сбылась. Я действительно поняла и больше никогда не буду тянуть, а буду отоваривать благодарностью сразу, не дожидаясь удобного случая, поскольку таковой может просто не наступить. Что ж, один-ноль в пользу Былинского. Однако интересно, банальное совпадение или?.. Никаких или. Или придется признать, что в скором времени я покушусь - страшно сказать! - на закон. И тогда закон может в ответ покуситься на меня.

Сорок минут тишины и полного покоя сделали свое дело. Отринув все второстепенное и сиюминутное, я приняла нелегкое решение. До сих пор не знаю, правильно ли я поступила. Будем считать, что на меня, как на Нюсю, тоже нашел черный морок. Неловко признаваться в совершенном преступлении, но надо. Значит так: я скрыла от следствия важную улику. Более того, на следующий день я увезла ее с собой в Москву, подальше от Хмурого. Пусть думает на Ванду с Гоутом. И другие тоже пусть думают, от врагов не убудет.

Как их ни наказывай - все покажется мало. А Нюся...

Нюся... Нюся старая, я не допущу, чтобы она умерла в тюремной камере.

Мало, что ли, горя у нее было?.. Да, это самое меньшее, что я могу сделать для нее.

Два-ноль. У-у, Былинский!

Я знаю, Нюся сама себе страшный суд. Она сама себя осудила, сама вынесла приговор и безропотно понесет рукоположенное собой наказание. Без амнистии и досрочного освобождения за примерное поведение. Так что преступление не окажется безнаказанным. А это главное. Разве не так?

Поворочавшись с боку на бок, я поняла, что не засну. Набросила махровый халат, сунула ноги в сланцы и вышла на крыльцо. Вид глубокого звездного неба подействовал на меня успокаивающе. Я прислонилась к перилам и замерла, вглядываясь в непостижимое пространство.

Как странно все переплелось. Не будь Павлик Павликом, Нюся бы его не тронула. Не тронь Нюся кузена, я бы не вскинулась. Не вскинься я, Пан с Вандой и Гоутом могли... Страшно подумать, что они могли.

Это что же такое получается - спасибо Павлику?..

От старой груши, расколотой надвое молнией, отделилась тень.

- Ни?

- Ты?..

- Не спится? - спросил Андрей шепотом. Ночью люди обычно перешептываются, чтобы их не подслушали звезды. Кому охота стоть объектом межпланетных сплетен. Андрей притянул меня за плечи и признался, - Мне тоже. Поговорим?

Его дыхание касалось моей щеки. Жжется, однако.

Мы молчали, вслушиваясь в монотонный стрекот цикад. Я судорожно вздохнула и отмахнулась от назойливого комара. Андрей перехватил мою руку и легко пожал ее. Потом на месте старого кострища мы развели костер, чтобы согреться и разогнать полчища оголодавших кровососов. Андрей проворно нырнул в кусты и выкатил оттуда деревянную колоду - для меня, а сам устроился прямо на земле. Языки пламени жадно облизывали звездное небо.

Мне понравилось, что он ничего не обещал. А что?.. Может, стоит рискнуть еще разок - всего один?

Костер догорел. Андрей залил угли водой из бочки, и мы распрощались, молча пожав друг другу руки.

***

Вернувшись в Москву, первым делом я заглянула в почтовый ящик и выудила оттуда кипу пестрых рекламных проспектов. Вторым делом я позвонила Ляльке. Разговаривая с подругой, скинула обувь, переместила себя в любимую пижаму, разобрала принесенную кипу, обнаружив в сердцевине два письма, и вскрыла ножом конверты. Так, что тут у нас? Первое было от родителей, которые сообщали, что через неделю будут проездом в Москве по пути из Токио в Озерск. Понятно. Второе было... Я выронила телефонную трубку.

- Алло, алло! Ты где? Что случилось? - надрывалась с пола трубка, - Я спрашиваю, что случилось?

"Дорогая Ни, - писал дядя, - Я долго думал и наконец решился довериться почте, потому что здесь, у нас, творится невообразимое. Объясню при встрече. Высылаю тебе свое волеизъявление, береги его (не ешь на нем пончики, дорогая, оно еще пригодится, надеюсь, однако, что не скоро) и спрячь понадежней. Понадежней, поняла? Жду тебя в гости недельки на две, а то и на три. Сходим по грибы, заодно помиримся. Как считаешь? Ну все, привет. Твой любящий дядя."

Подняв телефонную трубку, я грохнула ее на рычаг. Дрожащей рукой отложила в сторону первый лист и начала читать второй, проигнорировав поднявшуюся телефонную истерику.

"Я, Привалов Генрих Карлович, находясь в здравой памяти..."

Это не было завещание в традиционном смысле слова. Это был его наказ персонально для меня. В принципе, я не ошиблась в своих рассуждениях о том, какое завещание мог бы написать мой дядюшка, дай ему полную волю. Хоть в этом я не ошиблась. А то в связи с озерской историей совсем начала было сомневаться в своих выдающихся умственных способностях. Ан нет, все, кажется, при мне.

Сначала дядя привел полный перечень наследственного имущества с пометками где что находится и почем куплено. Ниже он указал кому что причитается и действительно огородил каждый пункт забором невыполнимых условий. Грете предписывалось выйти замуж за любого совершеннолетнего мужчину, с которым она познакомиться до оглашения завещания, Максу - заняться делом, тете - "покончить с духами и прочими паровыделяющими объектами" (интересно все же: можно ли считать Былинского паровыделяющим объектом?), Павлику - не опротестовывать завещание, поскольку бесполезно - каждая закорючка в нем проверена и одобрена юристом, тете Поле - переписать свою часть озерского дома на Макса, а мамуле - вернуться и осесть на родине. Только два наследника - Нюся и Фаба - получали свое без всяких на то условий.

Для меня дядя придумал целых три условия (хорошо, что не сто тридцать три).

Во-первых, я должна опекать родственников и следить "подозрительным оком" за неукоснительным соблюдением вышеперечисленных условий. В случае невыполнения дядиной воли, доля ренегата переходила в доверительное управлениие на благо семьи. Управлять поручалось мне. Во-вторых, права на дядино литературное наследие и "связанные с ними обязанности" должны были тоже перейти ко мне. Нет чтобы права передать мне, а обязанности - кому-нибудь другому. Против такого варианта я бы возражать не стала, но меня никто, как всегда, не спросил. Дальше - вырученные от посмертных изданий деньги я должна буду распределять между родственниками, "опираясь на жизненные обстоятельства и советы моего преданного друга, помощника и просто мудрого человека". Ага, это он о Фабе. И в-последних, чтобы получить конкретно Дали в свое безраздельное пользование, я должна написать книгу о любви, "какую я сам никогда бы не написал".

Ну дядя, ну удружил!

Я не могла опомниться. Долгое время сидела, тупо глядя в стену. Обои поблекли, надо бы сделать ремонт... - без конца вертелось в голове. Потом я заварила зеленый чай и продолжила чтение.

"Это моя последняя воля. Зная твою принципиальность, я совершенно уверен, что ты выполнишь ее, поэтому в завещании, заверенном нотариусом, будет фигурировать только твое имя", - писал дядюшка Генрих.

Так вот, что он имел в виду, когда сказал, что все оставит мне, но и о других родственниках не забудет.

Длинное письмо заканчивалось такими словами: "Выгляни из кухни в окно и очень тебя прошу - будь счастлива". Я сорвалась с места и помчалась к окну. Двор как двор - пустующие детские качели, лужи после дождя, торец двухэтажного здания с грязными стеклами и вывеска со стрелкой, показывающая, куда поворачивать. На ней большими буквами было написано - "нотариальная контора".

Прости, дядя Генрих, как я простила те...

Ну Былинский! Ну свинтус! Четыре-ноль в твою пользу.

***

- Все было совсем не так, - сказал Андрей, перевернув последнюю страницу. Он оккупировал мой девичий диванчик и под шумок приватизировал единственную подушку. Сем Семыч, свернувшись уютным клубком, лежал у него под боком и сладко причмокивал во сне, это он мамку вспомнил.

А этот - узурпатор чистой воды, как я и предполагала.

- Нет так! - возмутилась я.

- Нет не так.

- Так!

- Нет.

- Ну хорошо, а что по-твоему не так? - смирилась я.

- Например, - улыбнулся Андрей, - Я не такой красавец, каким ты меня расписала. Просто ты сразу влюбилась, признайся, Ни, что влюбилась!

Во блин. С его повышенной доставучестью надо что-то делать. И с моей покладистостью тоже, причем незамедлительно.

- Ну если только это... то я, пожалуй, готова подумать... и пересмотреть некоторые эпизоды... убрав из них героя второго плана, который ни на что не влияет, а только запутывает сюжет.

- Я тебе исключу! И что значит герой второго плана? Имей в виду, дорогая, что ты попалась. Со вчерашнего дня я для тебя просто герой, без всяких там посторонних планов. Можешь не слушать меня, но тогда как быть с Генрихом Карловичем? - лукаво улыбнулся супостат.

- Как это?

- А так это. Твой дядя часто рассказывал о тебе: Ни у нас такая да Ни эдакая, это Ни любит, а этого не переносит. Сватал нас - я так понял.

Сначала, признаюсь, посмеивался, не принимал всерьез, но там, в саду, когда ты заявила про шабаш, вдруг понял, что Генрих Карлович угадал. Или просчитал, кто его знает. Мы подходим друг другу, как иголки дикобразу. Ты хоть представляешь, как выглядит дикобраз без иголок?

Жалкое, я скажу, зрелище. Так и мы с тобой. Так что готовься, дорогая,

мы будем вместе, какие бы отговорки ты ни придумывала снова и снова. Ход моих мыслей понятен?.. Перехожу к главному: план у нас с тобой такой...

Ух эти мужчины! Глаза б мои не видели.

- ...Устроим тетю Лизу в драмкружок, женим Макса, пристроим Грету, нарожаем детишек и заживем тихо-тихо, по-семейному.

- Во-первых, солнце мое нещадное, учти: как показала практика, в неволе я не размножаюсь. А во-вторых, Грета уже пристроена Кшысем, разве ты не понял?

И куда смотрят эти мужчины? Они вообще куда-нибудь смотрят?

Гретка с Кшысем - прекрасная пара. Правда, моя сестрица выше своего жениха на полных две головы (это без каблуков), но смотрит на него снизу вверх, а он - в обратном направлении. Гармония в чистом виде. И я счастлива, что могу быть спокойной хотя бы за Гретку.

Я счастлива, но... я несчастна. Судьба - злодейка.

Все бы, кажется, отдала, чтобы не видеть эти карие глаза с прожорливыми солнечными крапинами.

Они проглотят меня. Они уже проглотили с потрохами. Честно скажу: пятки так и чешутся сбежать подальше.

Но за время вынужденного простоя у меня накопилось много разнообразных теорий насчет мужского рода-племени. Довольно теоретизировать, пора вернуться к практике и проверить их все - одна за одной...

- Ты слушаешь или я снова разговариваю сам с собой?

- А? Что? - очнулась я от своих раздумий.

- Хотел спросить, что за авгур такой?

- Это древнеримский жрец, а ты что подумал?.. Эти самые авгуры толковали волю богов, судьбы и предназначения по всякой хиромантии типа полета птиц. Говорят, что эти ребята сколачивали огромные состояния на доверчивости и невежестве соплеменников.

- А почему улыбка?

- Говорят, что когда они обменивались взглядами, то не могли сдержать ехидной улыбки.

- Да кто говорит-то? Вроде бы все они умерли.

- Знающие люди говорят. И вообще, дорогой, чего ты ко мне привязался?

- Любимая...

Это я? Неужто?

- Да, ненаглядный?

- Ты должна обещать...

У меня екнуло сердце: во-первых, не люблю быть должной, а во-вторых, не люблю обещать.

Наобещаешь бездумно с три короба, а потом выполнять приходится...

- ...Что больше никогда не сунешься ни в одну подозрительную историю.

Ах это! Да пожалуйста! Да на здоровье! Сама, мон плезир, не хочу.

- Никогда больше, - с легкостью пообещала я, не успев поймать себя за язык. Считай, что сглазила.